Великий перелом

ПРОЛОГ

Полицейские микроавтобусы выскочили из-за поворота и перегородили улицу. Толпа подалась чуть назад, встала плотнее. Оказавшийся в первом ряду Янек поднял повыше плакат с красно-белой надписью «Солидарность» и что есть силы закричал:

— Убирайтесь прочь, коммунистические свиньи!

— Граждане, приказываю вам немедленно разойтись, — раздался жесткий скрежещущий голос из динамика, установленного на одном из микроавтобусов. — Демонстрация запрещена администрацией Варшавского воеводства. Лица, не подчинившиеся приказу, будут арестованы, и на них будет наложено взыскание.

Демонстранты ответили незримому оратору шквалом проклятий. И тогда полиция пошла в атаку. Ловко орудуя дубинками, полицейские пробили бреши в толпе и принялись вырывать из нее отдельных демонстрантов и тащить их к автобусам с металлической сеткой на окнах.

К Янеку подскочил один из полицейских, вырвал у него из рук плакат и бросил на землю. Озверевший Янек тут же нанес нападающему мощный удар ногой в живот и со всей силы ударил рукой по пластиковому щитку, закрывавшему лицо. Бронежилет и шлем выдержали, но не ожидавший такого отпора полицейский повалился на спину.

Драчуна заметили. Мгновенно трое полицейских из отряда специального назначения окружили парня. Он еще успел достать одного из нападающих боковым ударом ноги, когда удар дубинки заставил его колени подогнуться.

Янек упал на мостовую. Полицейские тут же подхватили его, заломили руки за спину. На запястьях щелкнули наручники. Кто-то несильно ударил парня в солнечное сплетение: мол, остынь.

— Этого в третий автобус, — распорядился оказавшийся рядом капитан.

— Ты, московский прихвостень! — задыхаясь, крикнул ему Янек. — На коммунистов работаешь, песья кровь.

— Что?! — Капитан со всей силы влепил Янеку оплеуху, так что у парня зазвенело в голове. — Этого, белобрысого, ко мне в кабинет. Я ему объясню, кто московский прихвостень.

Когда его ввели в кабинет капитана, Янек заложил руки за спину и, изображая бойца Армии крайовой на допросе в гестапо, надменно воззрился на сидевшего перед ним офицера.

— Та-а-к, — протянул капитан, заглядывая в лежащий перед ним листок. — Ян Чигинский. Пятнадцать лет. Родители неизвестны. Принят на воспитание семьей Гонсевских, проживающих: Варшава, улица. ну это не важно. Активный участник акций профсоюза «Солидарность». Неоднократно замечен на запрещенных демонстрациях. Восемь задержаний, в том числе за распространение листовок, содержащих клевету против ПОРП[1] и правительства Польской Народной Республики. Так это ты меня московским прихвостнем назвал?

— А кто же вы такой? — презрительно усмехнулся Янек. — Вся Польша за независимость от Москвы встала. Только вы с вашим Ярузельским в коммунистическое болото тянете.

Капитан встал и нервно походил по кабинету.

— Ты шестьдесят седьмого года рождения, — произнес он. — Стало быть, шестьдесят восьмого года не помнишь.

— А что шестьдесят восьмой? — усмехнулся Янек. — Мы-то не чехи. Это их австрийцы гнули, как хотели, Гитлер оккупировал без боя. Советы танки ввели, а они лишь утерлись. Польша за свою независимость всегда сражалась.

— Да, черт побери, сражалась! — Капитан рявкнул так, что у Янека зазвенело в ушах. — И теряла своих лучших сынов. Ты думаешь, Советы разрешили бы нам выйти из-под своего контроля? Ты думаешь, они остановились бы перед тем, чтобы ввести сюда танки? Ты думаешь, они побоялись бы залить всю Польшу кровью? Ты думаешь, Запад поможет нам хоть чем-нибудь? Ты думаешь, я хочу, чтобы Польша стала вторым Афганистаном? Может, тем, что генерал Ярузельский ввел военное положение, он как раз и спас польскую независимость. Подумай об этом, мальчик.

Янек стоял потупясь. Что-то в словах капитана смущало его. Нет, Янек точно знал, что во всем прав Лех Валенса, что коммунистов надо гнать из Польши поганой метлой. Но все же червь сомнения зашевелился в его душе. Капитан спецотряда полиции, только что разогнавшего митинг, и не думал читать арестованному лекцию о светлом будущем Польши под руководством ПОРП. Это был такой же патриот, как и Янек, только благо своей страны он понимал несколько иначе. И что было самое удивительное, капитан, кажется, серьезно обиделся на «прихвостня Москвы». Вот это были действительно чудеса!

— Здравствуйте, пан капитан, — раздался голос от входной двери.

Янек вздрогнул и съежился. Этой встречи он никак не ожидал. Как дядя Войтек оказался в полицейском участке в этот злополучный день? Да еще и капитан спецотряда его откуда-то знал.

— А, пан Басовский, рад вас видеть, — откликнулся офицер. — Заходите.

— А что это у вас за подпольщик на допросе? — усмехнувшись, спросил дядя Войтек, остановившись перед Янеком.

Он был по своему обыкновению одет в элегантный костюм и пальто из дорогой материи. На ногах у него красовались начищенные до блеска туфли. Лицо дяди Войтека обрамляла ухоженная эспаньолка.

— Да вот, оказал сопротивление при задержании, — пояснил капитан.

— И что, сильно сопротивлялся?

— Да уж, одного моего повалил. Спасибо, тот хоть в снаряжении был, а то травмы были бы серьезные. Этот, похоже, карате занимается.

— А ты его, значит, правилам применения карате в условиях социалистического общества обучаешь? — снова усмехнулся дядя Войтек.

— Да нет, — скривился капитан, — он меня московским прихвостнем еще обозвал.

— Абсолютно несправедливо, — сочувственно произнес дядя Войтек. — Что же ты такими оскорбительными словами ругаешься, Янек?

— Так вы его знаете, пан полковник?..

Капитан тут же осекся под жестким взглядом Басовского.

— Я друг семьи его приемных родителей, — сухо ответил пан Басовский. — Собственно, я и сюда приехал по их просьбе. Пани Гонсевская крайне обеспокоена пропажей своего пасынка и просила меня найти его. Посмотрев новости, я сразу понял, куда ехать. Вы позволите, я заберу его? Думаю, что внушение в семейном кругу будет эффективнее, чем административные меры.

— Разумеется, пан Басовский. Как прикажете, — засуетился капитан. — Бумагам я хода не дам.

— Это будет благородно с вашей стороны, — улыбнулся Басовский. — Идем, Янек.

— Значит, пан полковник! — произнес Янек, когда они вышли на улицу. — А я думал, что вы в Министерстве внешней торговли работаете, дядя Войтек.

— Да, теперь это внешней торговлей называется, — как-то рассеянно ответил Басовский.

— А пана капитана вы откуда знаете?

— Несколько лет назад я проводил у них семинары по рукопашному бою. Они ведь тоже в системе госбезопасности. — Дядя Войтек распахнул перед Нальчиком пассажирскую дверь своего «мерседеса», — Садись, революционер.

Пан Басовский сел за руль и завел двигатель. Автомобиль медленно поехал по варшавским улицам. Сколько помнил себя Янек, у пана Басовского всегда были великолепные западные машины: чаще всего «мерседесы», но бывали случаи, когда он «отвлекался» на БМВ, а однажды даже приобрел огромный, как корабль, «кадиллак». Рядом с микроскопическими польскими «фиатами» и даже советскими «Ладами» и «Волгами» его автомобили всегда выглядели монстрами, пришедшими из другого мира. Пан Басовский работал за границей, по линии внешней торговли. Так, по крайней мере, до сих пор думал Янек. Дядя Войтек не бывал в Варшаве по году и более и каждый раз приезжал к дому Гонсевских на новом авто и с кучей всевозможных подарков «с Запада».

Впрочем, не высокое положение и шикарные «тачки» привлекали Янека в дяде Войтеке. Мальчику нравился этот сильный, уверенный в себе человек. Он всегда был таким — самым сильным на свете, самым добрым и справедливым. Дядя Войтек увлекался восточными единоборствами, и, чтобы быть похожим на него, Янек в шесть лет пошел заниматься карате. Дядя Войтек увлекался историческим фехтованием — и Янек записался в секцию шпажистов. Дядя Войтек обожал лошадей — и Янек занялся верховой ездой. Дядя Войтек блестяще владел невероятным количеством иностранных языков — и Янек сел за учебники английского, немецкого, французского и даже русского. Хотя изучение последнего он считал абсолютно бесполезным, но уступил настоятельным «рекомендациям» дяди Войтека.

В одном только Янек никак не мог согласиться с паном Басовским. Дядя Войтек был до приторности аполитичным человеком. Он всегда уклонялся даже от обсуждений исторических событий, а уж при попытке заговорить с ним о современной политике просто отшучивался. Впрочем, после сегодняшних событий у Янека появилось подозрение, что такая «аполитичность» связана скорее не со взглядами пана Басовского на жизнь, а с его службой. Да, похоже в этом мире не все так просто, как казалось Янеку еще сегодня утром.

— Мораль будете читать? — насупясь, спросил Янек.

— Зачем? — хладнокровно осведомился дядя Войтек, выкручивая руль.

— Я ведь поступил плохо, — заметил Янек.

— Если ты сам знаешь, что поступил плохо, то какой смысл читать тебе мораль?

— А я не считаю, что поступил плохо, — с вызовом ответил Янек.

— Ну и дурак, — спокойно сказал дядя Войтек.

— А вам нравится, что наша страна — колония русских?

— Мне многое не нравится в нашем не лучшем из миров. Но, во-первых, ты еще не знаешь, что такое настоящая колония. Во-вторых, если у страны проблемы, то в первую очередь в этом виновата она сама, а потом уже внешние факторы. На гнилое дерево всегда порыв ветра найдется.

— Польша ни в чем не виновата! — вскричал Янек.

— Поговорим об этом чуть позже, — мягко улыбнулся пан Басовский. — Чтобы успокоить тебя, скажу, что через семь лет твой любимый Лех Валенса станет президентом Польши. Через двадцать два года Польша будет членом НАТО и Евросоюза. Будешь ты драться с полицейскими или нет, это ничего не изменит. Так что не трать свой пыл понапрасну.

У Янека от удивления отвисла челюсть.

— Откуда вы знаете? — изумленно спросил он.

— Позже, — отрезал дядя Войтек. — Мы еще не закончили с твоим предыдущим спорным утверждением. Так вот, в-третьих, я не имею ничего против русских.

— Оно и понятно, при вашей-то службе, — съязвил Янек.

— Служба здесь ни при чем, — спокойно заметил дядя Войтек. — Просто я знаю многих очень хороших русских. Кроме того, я сам русский. Мое настоящее имя — Игорь Петрович Басов.

— Что?! — От удивления Янек чуть не поперхнулся.

— Сегодня для тебя особый день, — почему-то печально вздохнул пан Басовский. — Тебе сегодня придется узнать очень много необычного. То, что русскими были и твои отец и мать, не самое удивительное из этого.

— Мои родители были русскими?.. То есть я сам русский? — Удивлению Янека не было предела. — Как я здесь оказался тогда?

— Твой отец, как я, странник. Он хотел, чтобы ты вырос в европейской стране и получил западное образование. Сам заботиться о тебе он, по ряду причин, не мог. По его просьбе я пристроил тебя на воспитание в польскую семью.

— Так, значит, мой отец жив?

— Да, и скоро ты его увидишь.

Сердце Янека учащенно забилось.

— А мать?

— К сожалению, она погибла триста восемьдесят лет назад.

— Шутить по поводу моих родителей слишком… жестоко, — обиженно пробормотал Янек и отвернулся, чтобы дядя Войтек не увидел его слез.

— Я сказал то, что сказал, — спокойно ответил Басов. — Твоя мать погибла в тысяча шестьсот втором году. Тогда в Речи Посполитой правил Сигизмунд Третий Август. Кстати, я знавал его. Редкая посредственность и при этом очень амбициозный человек. Но, как я уже сказал, твоя мать была русская и жила в Москве. Правил там тогда Борис Годунов. Сам ты родился двенадцатого октября тысяча шестьсот первого года. Дело в том, что мы с твоим отцом — странники во времени. В один не слишком прекрасный момент обстоятельства закинули нас в ту эпоху.

Басов припарковал автомобиль, вышел и распахнул дверь перед Янеком.

— Пошли, — скомандовал он.

— Куда? — спросил Янек, вылезая из машины.

Басов молча запер автомобиль и зашагал в ближайшую подворотню. Янек последовал за ним. Когда они вошли во двор, мальчик невольно поежился. Стало слишком холодно для второй половины апреля. У дальней стенки двора лежал аккуратно собранный сугроб. «Вроде двор-колодец, но сугроб-то уже должен был растаять», — подумал Янек.

Они прошли через двор, и Янек изумленно разинул рот. По мощенной булыжником мостовой грохотала груженная какими-то ящиками телега. На ней восседал облаченный в костюм начала века извозчик. Мимо пробежал мальчишка лет двенадцати в гимназической форме с кокардой на фуражке и допотопным кожаным рюкзаком за спиной. В отдалении на перекрестке гордо вышагивал городовой в форме русской дореволюционной полиции с шашкой и револьвером на поясе. Но самое главное — дома. Янек помнил эту улицу, но решительно не мог узнать ни одного строения на ней. Это была старая Варшава. Та, которую полностью разрушила Вторая мировая война. Изумленный Янек стоял, кутаясь в свою джинсовую курточку, на пронизывающем зимнем ветру и в смятении хлопал глазами.

— С Рождеством тебя, малыш, — повернулся к нему Басов. — Кстати, к твоему сведению, сейчас тысяча девятьсот двенадцатый год.