Великий перелом

ГЛАВА 21 Ранение

Крапивин пришел в себя. Первое, что он увидел, — это давно не беленный потолок. Комната освещалась тусклым светом керосиновой лампы, установленной на столике у изголовья. Он лежал на мягкой перине. Под его головой лежала большая подушка. Где-то за стеной завывала вьюга. Крапивин попробовал пошевелиться, но не смог, тело отказывалось повиноваться. Он сдавленно застонал.

Сбоку скрипнула дверь, и женский голос произнес на незнакомом языке короткую фразу. Послышались Удаляющиеся шаги.

«Где я?» — спросил себя Крапивин.

Память услужливо подсказала: они ехали на фронт. За Нарвой, на какой-то маленькой станции, машинист объявил, что уголь кончился и что станция тоже не сможет обеспечить поезд топливом. Матросы, составлявшие основную часть отряда, хотели расстрелять начальника станции, а когда Крапивин велел им разойтись по вагонам… Крапивин не помнил, что было дальше. Он помнил, как размахивал маузером, грозил расстрелом нарушителям революционной дисциплины, и на этом воспоминания обрывались.

Кто-то подошел к Крапивину, потрогал его лоб.

— Как вы себя чувствуете? — произнес по-русски, но с сильным акцентом уже знакомый женский голос.

— Плохо, — признался Крапивин. — Где я?

— Реквере. Это между Ревелем и Нарвой. — Женщина склонилась над Крапивиным, и тот смог рассмотреть ее. Лет сорок пять — пятьдесят. Одета в строгое платье, волосы убраны под чепец. — Вы пролежали в горячке три дня.

— Как я сюда попал?

— Сейчас придет муж и все объяснит. Вы хотите чего-нибудь?

— Пить, если можно.

Женщина подняла голову Крапивину и поднесла к его губам стакан с водой. Крапивин сделал несколько глотков и, пока пил, успел рассмотреть маленькую, аскетически обставленную комнатку, а потом женщина мягко опустила его на подушку.

Крапивин вновь услышал шаги, и на край кровати опустился пожилой грузный мужчина, одетый в костюм-тройку.

— Как вы себя чувствуете? — спросил он, профессиональным движением ощупывая лоб Крапивина.

— Не очень. Слабость. Кто вы?

— Я здешний уездный доктор. Кондратьев Павел Осипович, к вашим услугам. С моей женой, Ане Карловной, вы уже познакомились. А вы, если я не ошибаюсь, Вадим Васильевич Крапивин, командир особого революционного отряда. Того самого, который прибыл сюда три дня назад. Так, по крайней мере, я понял из вашего мандата, который, в силу обстоятельств, был вынужден уничтожить.

— Все верно. Где мой отряд? Что со мной произошло?

— Видите ли, когда вы попробовали призвать ваших разбушевавшихся воинов к порядку, кто-то из них выстрелил вам в спину.

— А дальше?

— Ваши люди бесчинствовали здесь еще сутки. Они захватили наш городок, и разгра… извиняюсь, экспроприировали все сколько-нибудь ценные вещи у мирных жителей. У некоторых экспроприировали еще дочерей и жен. Правда, временно, на сутки. Потом кто-то из ваших революционеров сообразил выслать разведку, и оказалось, что километрах в пяти находятся немцы. Я ничего не хочу сказать, но ваш отряд был, кажется, штыков в пятьсот. Немцев, которые сюда прибыли через три часа, оказалось не более роты, однако ваши ребята удирали так, словно перед ними стояла армия. Они даже не удосужились оказать противнику какое-либо сопротивление. Кто-то из них заявил, что немецкие солдаты все равно пролетарии и воевать с ними не надо. В Германии все равно скоро начнется своя революция, и немецкая армия вернется к себе домой. Еще они сказали, что сами они, в смысле ваш отряд, должны вернуться в Петроград и окончательно добить тамошних буржуев. С нашими, из Реквере, они разобрались. Мельника, хозяина продуктовой лавки и священника расстреляли в первые же часы. Меня с семьей пощадили. Может, предполагали, что кому-то из них потребуется медицинская помощь.

Крапивин снова застонал. Теперь уже от стыда и ярости.

— Так, значит, здесь немцы?

— Они тоже ушли. На восток. Немецкому обер-лейтенанту я сказал, что вы брат моей сестры, который бежал сюда от большевиков из Петрограда. Сказал, что вас подстрелили бесчинствовавшие здесь красные. Простите, но если бы я сказал что-либо другое, ничего хорошего вас, полагаю, не ожидало бы.

— Спасибо. Почему вы помогаете мне?

— Вас ко мне принесли начальник станции и его помощник. Вы все-таки спасли их. Их не расстреляли. Мне кажется, вы бывший офицер.

— Да. Полковник.

— Ох, и что же вас затянуло к большевикам? — тяжело вздохнул Павел Осипович.

— Мы ехали на фронт, — еле ворочая языком, произнес Крапивин, — защищать Россию от немцев.

— Вы меня извините, если от кого-то ее и надо защищать, так это от орды, которая разгуливала здесь двое суток назад. Простите, если чем обидел, — вежливо добавил он. — А сейчас позвольте мне выполнить свой врачебный долг. Теперь вы для меня не полковник и не красный командир, а пациент и будете таковым еще не менее месяца. По крайней мере на протяжении этого времени вам решительно показан постельный режим.

ГЛАВА 22 Побег

В Петропавловской крепости Чигирев бывал у себя в мире, как в музее. Видел казематы с восковыми фигурами жандарма и военного, которые охраняли заключенных в «тяжкие годы царизма». Но никогда он не мог предполагать, что сам окажется заключенным этой тюрьмы, да еще под стражей революционных матросов. Уже без малого четыре месяца он провел в каменном каземате. Крапивин сдержал свое слово. Бывшего товарища министра юстиции содержали весьма сносно, неплохо кормили, обеспечивали сменой белья, не выпускали на свободу, но и не подвергали репрессиям. Еще в ноябре следователи, назначенные Советом народных комиссаров, несколько раз допрашивали его о деятельности Временного правительства. Они старались добыть признание о якобы готовившемся аресте представителей всех левых партий и введении чрезвычайного положения по всей стране. Допрашивали без какого-либо давления, не говоря уже о пытках. Следователи проводили с арестованным «душеспасительные беседы», разъясняли преимущества социализма и изначальную обреченность буржуазного Временного правительства. Большей частью это были интеллигентные люди, поверившие в идеалы коммунизма, и Чигирев проводил время в интереснейших диспутах с ними о судьбах России, свободе, либерализме и перспективах социалистического общества. Разумеется, все обвинения в готовившейся узурпации власти Чигирев отверг.

Потом следователей особой комиссии сменили чекисты. Этих больше всего интересовали бумаги бывшего товарища министра юстиции и… его состояние. Эти уже особо не церемонились, активно использовали психологическое давление и с удовольствием насмехались над «бывшими». Впрочем, до пыток и на сей раз не дошло. Чекисты напирали на совесть, убеждали открыть всю правду о злодеяниях буржуазного правительства и передать победившему трудовому народу украденные у него средства.

«Ничего, — думал Чигирев, — это только начало. Скоро они станут применять совсем иные методы. Этому быстро обучаются. Сейчас они настолько опьянены своей победой, что думают, будто и дальше все так же легко пойдет. Скоро они столкнутся с сопротивлением и озвереют. К сожалению, деградирует человек значительно быстрее, чем развивается. Уже набирает обороты красный террор, уже расстреливают первых заложников. Скоро настанет и мой черед. Период революционного романтизма стремительно движется к концу. Со временем чекисты придут к выводу, что держать меня здесь дальше не имеет смысла. Время освобождений под честное слово заканчивается, и меня, скорее всего, поставят к стенке. То-то удивятся посетители музея „Казематы Петропавловской крепости“, когда я возникну перед ними как привидение в простреленном костюме.

Впрочем, рано себя хоронить. Я еще поборюсь. Попытка спасти Временное правительство не удалась. Ничего. Я постараюсь сделать все возможное. Хотя бы спасти максимум людей. Хотя бы поддержать белых. Вряд ли они будут жестче красных. Пусть диктатура генералов, но она закончится когда-нибудь. Даже самые радикальные из генералов, в отличие от коммунистов, допускают существование частной собственности и свободного предпринимательства. А частный собственник и предприниматель всегда хочет для себя каких-то гарантий, фиксированных прав. Значит, генералам придется дать их, чтобы иметь опору в обществе. А дальше… Свобода всегда найдет себе дорогу. Возможны реформы. Пришел же франкистский режим в Испании к необходимости реформироваться в гражданское общество. Передал же Пиночет власть свободно избранному правительству без революций и переворотов. Если я помогу белым одержать верх, то у России будет больше шансов на свободную и богатую жизнь, чем при коммунистах.

Легко сказать. Но, для того чтобы спасти Россию, мне надо сначала спасти себя. Надо бежать! Но как? За всю историю Петропавловской крепости ни один заключенный не сумел бежать отсюда. Вряд ли это удастся и мне. Если постараюсь вырваться — или скрутят, или пристрелят в первом же коридоре. Нет, помирать я не собираюсь. Не надейтесь, товарищ Крапивин. У меня еще здесь есть дела. Я еще здесь повоюю против вашей власти».

И тогда у него в голове начал созревать план. Из вопросов следователя Чигирев понял, что чекисты тщательно обыскали его рабочий кабинет, квартиру и вскрыли его банковскую ячейку. К тому же они ни на секунду не сомневались, что «буржуй» обязательно припрятал еще что-то: следователь Чернов неоднократно предлагал Чигиреву выдать все оставшиеся драгоценности, деньги и освободить в обмен на обещание не бороться с советской властью. Пока Чигирев отвечал неизменным отказом, хотя знал, что его тайник в спальне квартиры на Васильевском острове так и остался ненайденным. Там хранился запас золотых николаевских десяток и безотказный «люгер» на черный день. Лежали там и записи Чигирева о планируемых реформах в демократической России с поправками на «возможный ход событий». Конечно, рискованно было выдавать такое сокровище большевикам, но другого выхода не оставалось.

Чигирев поднялся с койки, подошел к двери и изо всех сил забарабанил по ней. Через некоторое время железное окошечко в двери открылось.

— Чего тебе? — недовольно буркнул караульный матрос.

— К следователю веди, — потребовал Чигирев. — Важные сведения сообщить хочу.

Чернов насмешливо смотрел на арестованного:

— И что же вы хотите сообщить мне, гражданин бывший товарищ министра юстиции?

Слово «бывший» он выговаривал с особым смаком, растягивая и подчеркивая, словно стремясь всякий раз напомнить собеседнику, что тот лишен всех прав и состояния и должен теперь поминутно благодарить новую власть в лице Чернова за оставленную ему никчемную жизнь.

«Лестно, видать, бывшему малограмотному приказчику из суконной лавки бывшим товарищем министра помыкать», — подумал Чигирев, но вслух произнес:

— Вы мне говорили, гражданин следователь, что в случае, если я передам новой власти все свои деньги, драгоценности и служебные бумаги, то могу рассчитывать на освобождение под честное слово.

— Говорил, — хищно оскалился Чернов. — Неужели все сдать решили?

— Если вы мне обещаете освобождение.

— Если вы мне передадите все.

— Вы обыскали мою квартиру и кабинет, вскрыли банковскую ячейку. Тайник вы, очевидно, не нашли. Кроме этого тайника, у меня ничего нет.

— Тайник?! — Следователь схватил лист бумаги и обмакнул перо в чернильницу. — Где он?

— Сначала обещайте, что выпустите меня.

— А что в тайнике?

— Немного бриллиантов. Золотые монеты. Мои заметки о планируемых реформах в России.

— Замечательно, — довольно потер руки Чернов. — Где же тайник?

— Вы обещаете, что отпустите меня после этого?

— Да, конечно.

— Тайник в спальне, в моей квартире на Васильевском острове. Он хорошо замаскирован.

— Поподробнее, пожалуйста, чтобы мы могли его найти.

— Это я могу рассказать. Но мне хотелось бы присутствовать при вскрытии.

— Зачем? — подозрительно прищурился Чернов.

— Тайник с секретом. В него вмонтировано взрывное устройство. Там есть одна проволочка, которую надо убрать, прежде чем открыть его полностью.

— Зачем такие предосторожности?

— Заметки, которые там хранятся, очень ценны для меня. Там программа действий, которая могла бы сильно скомпрометировать Временное правительство.

— Так. — Чернов снова потер руки. Кажется, сначала он не придал особого значения заметкам и заинтересовался лишь бриллиантами и золотом. Но теперь, когда арестованный сказал, что в тайнике есть документы, которые могли бы свидетельствовать об антинародных замыслах Временного правительства, он понял, что речь идет о его личной карьере, и воодушевился. — Что это вы решили открыть его нам?

— Да вот, ожидал, что смогу освободиться пораньше, а сейчас, вижу, дело затягивается. Четыре месяца в тюрьме вправляет мозги, знаете ли. Короче, я предлагаю вам сделку. Я вам — все оставшееся у меня имущество, вы мне — свободу.

— Да уж, мы в России надолго и всерьез, — самодовольно заметил Чернов. — Ладно, выкладывайте, где тайник и как нам его обезвредить.

— А разве у вас есть толковые минеры в ЧК? Давайте так. Я поеду с вами и сам обезврежу тайник. Думаете, я сбегу от конвоя? Я даже могу закрыть глаза на то, что вы не занесете в протокол часть найденных ценностей. В обмен вы отпустите меня прямо там. Должен же я иметь определенные гарантии.

На лице Чернова отразилась борьба чувств. С одной стороны, у него наверняка был приказ ни за что не отпускать арестованного. С другой — соблазн обогатиться и получить ценные бумаги без риска для жизни был слишком велик.

«Ну, давай, — мысленно убеждал его Чигирев. — Решайся. Ты ведь жаден до чужих денег. Захочешь хапнуть мои несуществующие бриллианты. Значит, и конвой возьмешь поменьше, чтобы не делиться со многими. Ведь если начальство узнает о таких „вольностях“, то тебя и к стенке поставить могут. Так что лишних свидетелей тебе не надо. Остальное уже мое дело. Ну же, решайся».

— А бриллиантов и золота там много? — спросил наконец Чернов.

— Тысяч на двадцать царскими, — небрежно бросил Чигирев.

«Вот идиот! — раздраженно думал он. — Убежден, что, если человек был у власти, значит, наворовал миллионы. Сам при реквизициях наверняка себя не забывает, значит, и все другие для него воры. Ладно, мне это на руку».

— Хорошо, попробуем сделать так, — решился наконец Чернов. — Лучшие минеры действительно брошены под Нарву против немцев. — Он снял трубку телефона и сказал в нее: — Товарища Урицкого, пожалуйста. Товарищ Урицкий? Чернов у аппарата. Арестованный бывший товарищ министра Чигирев дал показания, что в его квартире имеется тайник с документами, касающимися деятельности Временного правительства. Прошу вас выделить автомобиль и конвой… Думаю, двух человек достаточно… Да куда он побежит? От балтийских матросов-то? После четырёх месяцев отсидки?.. Нет, без него нельзя. По показаниям арестованного, тайник заминирован. Требуется, чтобы он сам обезвредил заряд… Да, я все помню. Конечно… Черный «руссобалт»? Понял. Спасибо. По возвращении немедленно доложу.

Чернов положил трубку на рычаг аппарата:

— Что же, собирайтесь, арестованный. Покажете нам ваш тайник.

И в этот момент Чигирев прочел в глазах чекиста уготовленную ему судьбу. Конечно же, Чернов не собирается отпускать арестованного. Нет у него таких полномочий. Да и товарищ Урицкий только что напомнил, что отпускать Чигирева нельзя ни в коем случае. Но и возвращать бывшего товарища министра в камеру нельзя. Поняв, что его обманули, тот может сболтнуть начальству о прикарманенных следователем Черновым золоте и бриллиантах. Значит, арестованный будет убит «при попытке к бегству». Взятки гладки. Бумаги, разоблачающие антинародную сущность Временного правительства, лягут в ЧК. Драгоценности достанутся товарищу Чернову. Ну а бывший товарищ министра… Что ж делать, так получилось. Не он первый, не он последний. Все одно контрой был.

«Но, по крайней мере, пока не открыт тайник, время у меня есть», — подумал Чигирев.

До квартиры Чигирева от Петропавловской крепости ехали в вечерних сумерках минут десять с небольшим. Но и за это время, сидя на заднем сиденье автомобиля рядом с Черновым, историк сумел рассмотреть город. Петроград представлял собой печальное зрелище. Столица даже в сравнении с дореволюционным Петроградом казалась безжизненной. Чигиреву, который сидел в заключении с первого дня октябрьского переворота, было больно видеть, во что превратился этот великолепный город за считанные месяцы. В редких окнах мелькал тусклый свет. Заметенные снегом улицы были почти пусты. Никто даже не попытался убрать многочисленные прокламации и листовки, которые в невероятном количестве висели на стенах домов, валялись на тротуарах и проезжей части. Редкие прохожие с опаской жались к домам. Только патруль из десятка солдат, матросов и каких-то непонятных личностей в штатском и с красными повязками на рукавах брел прямо по середине улицы, по-хозяйски, лениво и безразлично. Патрульные отрешенно посмотрели на машину и, увидев водителя в кожанке и двух матросов с винтовками, отвернулись.

«Неудивительно, — подумал Чигирев. — Судя по воспоминаниям тех, кто пережил революцию, все автомобили были реквизированы в первые же дни переворота. Значит, для патрулей машина — это свой. Что ж, мне только на руку».

Парадная произвела на Чигирева еще более гнетущее впечатление. Большинство лампочек были вывернуты из светильников или разбиты. Исчезла ковровая дорожка, и лестница сейчас была грязная, затоптанная, а на площадках валялись окурки. Давно не мытые витражи местами были выбиты. Да, не такую парадную покинул Чигирев, направляясь в октябре на аудиенцию к Керенскому.

«Эх, если бы тогда удалось предотвратить все это!» — мелькнула горькая мысль.

Чернов даже не стал звонить в дверь, а изо всей силы забарабанил по ней кулаком. Через некоторое время из квартиры послышался испуганный старушечий голос:

— Кто там?

— ЧК, открывайте! — рявкнул Чернов.

Защелкали засовы, и дверь распахнулась. Чигирев следом за Черновым шагнул в квартиру и замер на пороге. В нос ударил запах квашеной капусты, мочи и махорки. Весь коридор был перегорожен бельем, развешанным на веревках. На полу и на мебели Чигирева валялась всякая рухлядь. Из дверей, ведущих в комнаты, высунулись несколько испуганных физиономий.

«Уплотнили, — догадался Чигирев. — И имущество, видать, „трудовому народу“ перешло. Быстро они профессорскую квартиру в вонючую коммуналку превратили».

— Спокойно, товарищи, — поднял вверх руку Чернов. — Мы прибыли сюда для дополнительного обыска и изъятия документов и ценностей, принадлежавших бывшему хозяину квартиры. Я — следователь ВЧК Чернов. Ордер на обыск у меня имеется. Показывайте, Сергей Станиславович, — повернулся он к Чигиреву.

Историк кивнул и двинулся в спальню.

В спальне разместилась целая семья: мужчина лет тридцати пяти, с виду рабочий, усталая женщина примерно того же возраста, со вздутыми венами на руках, и четверо детишек от пяти до двенадцати лет. Вся мебель Чигирева была на месте. На его тяжелой кровати резного дуба валялись какие-то грязные тряпки; платяной шкаф был открыт, и Чигирев увидел, что его костюмы висят вперемежку с дешевенькими потертыми пиджаками и пальто.

— Покиньте помещение, — приказал Чернов жильцам.

Те безропотно поднялись и вышли.

— Встань у дверей и никого не подпускай, — приказал Чернов одному из матросов.

Тот недовольно фыркнул, но все же вышел в коридор и прикрыл за собой дверь.

Чернов повернулся к арестованному и выжидательно посмотрел на него.

— Помните о нашем договоре, — напомнил историк.

— Ясное дело, — поморщился Чернов. — Открывайте.

«Ну что ж, — подумал Чигирев, — надеюсь, что крапивинская наука сослужит мне хорошую службу-Вадим меня сюда упрятал, он и выбраться поможет».

Чигирев скинул пальто, чтобы не сковывало движений, подошел к шкафу, щелкнул потайным рычажком внизу задней стенки и подвинул его в сторону. Шкаф был тяжелый, наверное, поэтому обыскивающие не тронули его. Однако, оборудовав тайник, Чигирев вызвал столяра и приказал ему снабдить ножки шкафа скрытыми колесиками, которые разблокировались потайным рычажком, благодаря чему шкаф стал отодвигаться достаточно легко. Когда он плавно отъехал в сторону, Чернов восхищенно цокнул языком:

— А вы хитрее, чем я думал, Сергей Станиславович.

— Какое там, — сделал обреченное лицо Чигирев. — Все равно своими руками вам отдаю.

Чернов самодовольно усмехнулся. Чигирев приподнял кусок обоев, скрывавший сейф, набрал код, чуть приоткрыл железную дверь и замер.

— Теперь аккуратно, — медленно произнес он.

Чернов и матрос инстинктивно сделали несколько шагов назад.

Чигирев еще немного приоткрыл дверь, просунул руку внутрь и нащупал рукоятку «люгера».

— Ну что там? — явно волнуясь, спросил Чернов.

— Сейчас, только проволоку отсоединю.

Чигирев взял пистолет, глубоко вздохнул и резко повернулся, снимая оружие с предохранителя и передергивая затвор.

— Сука! — заорал матрос, вскидывая винтовку.

Но Чигирев выстрелил первым. Пуля пробила сердце охранника, и тот начал оседать, выронив оружие. Прежде чем его тело рухнуло на пол, Чигирев успел выстрелить в Чернова. Дверь с грохотом распахнулась, и двумя прицельными выстрелами с трех шагов Чигирев уложил вбежавшего караульного, а потом снова повернулся к Чернову. Тот лежал на полу и смотрел на своего врага глазами, полными боли.

— Сволочь! — простонал он. — Обманул!

— Всякий человек имеет право на самозащиту, — ответил Чигирев и выстрелил в голову следователю.

Затем он вышел коридор. Где-то с надрывом плакал ребенок. Какой-то низкорослый мужичок уже орал в трубку телефонного аппарата:

— Барышня! ЧК! Срочно!

Чигирев отбросил его ударом в лицо, вырвал из розетки телефонные провода и разбил аппарат об пол.

— Всем сидеть по комнатам! — заорал Чигирев. — Кто высунется, убью!

Растирая ладонью по лицу кровь, маленький человечек юркнул в бывшую гостиную.

Историк вернулся в спальную. Времени было катастрофически мало. Водитель автомобиля, оставшийся внизу, наверняка слышал звуки стрельбы. В здешнем Петрограде перестрелки едва ли были редкостью, но шофер не мог не обратить внимания на выстрелы в доме, куда только что увели арестованного. Чигирев выглянул в окно. Сумерки уже окончательно сгустились. «Руссобалт» все еще стоял у подъезда, но водителя в нем не было.

— Надеюсь, он не за патрулем побежал, — пробормотал Сергей. — С одним будет справиться легче, чем с дюжиной.

Он быстро рассовал по карманам золотые десятирублевки, зарядил в пистолет новую обойму и прихватил коробку с патронами для «люгера». Потом быстро нашел среди косовороток нового жильца свой толстый шерстяной свитер и натянул его. Перевернув труп Чернова, сорвал с него и надел на себя кожаную куртку и фуражку. Человека, одетого таким образом, на улицах большевистского Петрограда явно ожидало меньше опасностей, чем обладателя твидового пальто или лисьей шубы.

Всего через несколько минут Чигирев выскочил на чёрную лестницу. Здесь царила полная темнота. Постояв несколько секунд и прислушавшись, историк решил, что путь свободен, и быстро спустился во двор. Скользнув по подворотне, он припал к стене у выхода на улицу. Автомобиль все еще стоял у парадного входа с включенным двигателем.

«Мило со стороны водителя, — подумал Чигирев. — Выбираться из города пешком тяжеловато. А как заводить эту штуку, я толком и не знаю».

На всякий случай он заткнул пистолет за пояс так, чтобы рукоятка торчала из-под свитера, и направился к машине. Тут же из парадной вышел водитель, сжимавший в руке револьвер.

— Эй, товарищ, вы кто? — неуверенным голосом окликнул он Чигирева.

Очевидно, чекистский облик Крапивина сыграл с шофером злую шутку, и тот принял бывшего арестанта за своего. Что ж, это будет последняя ошибка в его жизни.

Чигирев выхватил пистолет и дважды выстрелил в чекиста. Тот вскрикнул и повалился на снег. Историк прыгнул в кабину автомобиля, включил передачу и начал уже выворачивать руль, как вдруг увидел прямо перед собой выбегающих из-за угла патрульных.

Вдавив педаль газа до упора, Чигирев закончил разворот.

— Стой! — раздался сзади крик, а следом прозвучали выстрелы.

Чигирев пустил машину зигзагом. Вокруг засвистели пули. Две из них, влетев в салон, пробили стекло, но ни одна не задела водителя. Заложив большой крюк, Чигирев на полной скорости свернул на Средний проспект.

Путь был свободен, и, выжимая из двигателя максимум возможного, Чигирев направил машину к стрелке Васильевского острова. Доехав до ближайшего поворота, он снова свернул на линию, проскочил по ней и свернул на Малый проспект. Преследователи отстали.

«Слава Богу, что у них радиосвязи нет, — подумал Чигирев. — Иначе бы точно накрыли».

Переехав Малую Неву, он стремительно двинулся по Большому проспекту. Около Введенской улицы ему встретился патруль, но, увидев человека в колонке за рулем, солдаты не стали останавливать машину. Добравшись до Каменноостровского проспекта, историк свернул налево и двинулся к Комендантскому аэродрому.

«Вот бы аэроплан захватить! — подумал он. — Хотя вряд ли из этого что-то выйдет. Аэродром, скорее всего, хорошо охраняется, а сам я с „этажеркой“ не справлюсь».

В душе у Сергея все пело. Вот она, свобода! А с ней и новые возможности. Ничто еще не потеряно. Еще есть шансы повернуть ход истории, спасти стремительно летящую в пропасть страну.

Патруль, встретивший его перед въездом на Каменноостровский мост, тоже не заинтересовался одинокой машиной.

Проехав Каменный остров, Чигирев свернул на Приморское шоссе. Вскоре городские постройки закончились. «Неужели спасен?!» — пролетела в голове мысль.

На подъезде к Старой Деревне историк увидел два разложенных по обочинам костра и вооруженных людей. Бородатый солдат вышел на середину дороги и поднял руку, приказывая машине остановиться. Чигирев вдавил педаль в пол. Автомобиль рявкнул, выжимая из двигателя все возможное. Солдат еле успел выскочить из-под колес «руссобалта». Сзади захлопали выстрелы. Что-то толкнуло историка под правую руку. Ощупав ее левой рукой, он почувствовал теплую влагу на разорванной коже куртки.

Погони не было. Очевидно, у красноармейцев не имелось ни лошадей, ни автомобилей для преследования. Но, проносясь мимо поста, Чигирев заметил справа небольшой домик, из которого выскакивали охранники. Скорее всего, там был телефон. А это значило, что по идущим вдоль шоссе телефонным проводам уже летят сообщения об автомобиле, прорвавшемся за город. Еще по довоенным поездкам на пикники Чигирев знал, что до Сестрорецка шоссе идет параллельно железнодорожному полотну. Наверняка на каждой станции находились небольшие отряды красноармейцев, призванные поддерживать порядок и ловить бегущих в Финляндию от советской власти буржуев. Если они получили сообщение о беглеце, то уже перекрыли трассу. Отсчитав про себя до двухсот, Чигирев резко свернул на обочину, выпрыгнул из кабины и, утопая в глубоком снегу, бросился в лес.

ГЛАВА 23 Игнатов

К Лисьему Носу Чигирев вышел, когда уже светало, Двигаться к границе днем нечего было и думать. Рана в правой руке саднила. Желудок настойчиво напоминал о том, что историк уже давно не ел. Натруженные и промокшие ноги настойчиво требовали отдыха.

Конечно, бывший товарищ министра юстиции не слишком большая птица, но столь наглый побег должен был обеспокоить ЧК. Поймать человека, бросившего вызов новой власти, могло стать для чекистов делом чести. Кроме того, если о побеге узнает Крапивин, он наверняка предпримет все усилия, чтобы поймать, а может быть, и убить опасного соперника. После прорыва у Старой Деревни у беглеца был только один путь к границе, и чекисты это, без сомнения, понимали. Наверняка у всех красноармейских постов, расположенных вдоль шоссе, уже были описания внешности Чигирева, а по дорогам рыскали специально сформированные патрули. Передвигаться днем было равнозначно самоубийству.

Здесь, в поселке, располагалась дача профессора Игнатова, с которым Чигирев был знаком еще по работе в университете. Конечно, встретить здесь хозяина в такое время нечего было и думать. Чигирев лишь рассчитывал пересидеть день в знакомом доме.

К его удивлению, дорожка, ведущая от калитки к дому, была утоптана. Кто-то по ней ходил, и совсем недавно. Притаившись за забором, Чигирев некоторое время наблюдал за домом, однако ничего подозрительного не заметил. Наконец он решился, крадучись подобрался к дому и аккуратно потянул за ручку входной двери. Дверь оказалась заперта. На всякий случай Чигирев достал пистолет и постучал в окно. Некоторое время было тихо, но потом Сергей явственно различил шаги. Вскоре занавеска отодвинулась, и в окно выглянул профессор Игнатов. Когда профессор узнал гостя, ужас на его лице сменился крайним удивлением. Занавеска резко задернулась, и вскоре Игнатов выскочил на крыльцо. Он был в валенках, широких штанах и дохе, накинутой поверх нижнего белья.

— Сергей Станиславович, как вы здесь? — громким шепотом спросил он. — И еще в таком виде! Что случилось?

— Долгая история, Семен Валерьевич, — тоже шепотом ответил Чигирев. — Чекисты поблизости есть?

— Только на станции.

— Хорошо. Тогда можно мне войти? — Чигирев убрал за пояс пистолет.

— Ах, извините. Проходите, конечно, — спохватился Игнатов, пропуская Чигирева.

Сергей проскользнул на веранду, и Игнатов снова закрыл дверь на засов. В доме было тепло. Очевидно, печку топили.

— Что с вами случилось? — снова спросил Игнатов. — Я слышал, вы были арестованы во время переворота. Но я полагал, что вас выпустили вместе с остальными членами Временного правительства. Я думал, вы уже покинули Петроград.

— Увы, нет. Освободиться мне удалось только вчера. А почему мы говорим шепотом?

— Моя семья спит.

— Ах, вот оно что! А почему вы здесь зимой?

— Уплотнили, Сергей Станиславович. Спасу нет. Да что же мы здесь стоим? Идемте в комнату, там теплее. Только тихо, чтобы Машеньку не разбудить. Там один рабочий такой, Петухов, хам из хамов. — Игнатов еще больше понизил голос. — Покушался на дочь. Мы уже в Совет жаловались. Но мы, оказывается, нетрудовые элементы. Это я-то, посвятивший науке больше двадцати лет! А вот слесарь Петухов — он классово близкий, ему верят. Нам даже высылкой из Петрограда пригрозили, если снова жаловаться будем. Ну, мы собрались и на дачу переехали. Сюда еще, слава Богу, с реквизициями и уплотнением не добрались.

— Доберутся, — пообещал Чигирев, проходя следом за хозяином в гостиную.

— Вы так считаете?

— Увы. Вы за границу перебраться не пробовали?

— Вообще-то мы рассчитывали, что вся эта вакханалия быстро закончится. Хотя тем, кто уехал еще в ноябре, считайте, повезло. Потом большевики закрыли границы, теперь для выезда требуется специальное разрешение. По какому принципу их выдают, совершенно не ясно, но нам отказали. Мы подали заявление еще в январе, как только начались эти проблемы с Петуховым. Мы хотели переехать в Стокгольм. Меня звали туда читать курс лекций по истории степных народов России еще в сентябре. Думаю, они и сейчас были бы не против принять меня, хотя бы семестра на три. Уж этого точно хватит, чтобы пересидеть лихолетье. К лету-то девятнадцатого вся эта вакханалия закончится, как вы полагаете?

— Надеюсь. Но в Швецию вам перебраться все же стоит.

— Какое там! Я же говорю, нас не выпускают.

— А нелегально выбраться не пробовали?

— Что вы! Финская граница охраняется как никогда. За попытку нелегального перехода расстреливают на месте. Даже тем, кому власти разрешают выезд, приходится несладко: в Белоострове отбирают все ценное. Самые состоятельные люди выезжают за границу буквально нищими. Хорошо еще, если там есть какое-то имущество: дома, банковские счета. Но я-то, дурак, держал все свои накопления в Российском торгово-промышленном банке. Счет заморозили, банковскую ячейку с драгоценностями жены вскрыли и все реквизировали. Мой дом начисто ограблен. Моей семье оставили только две комнаты из шести. Я пережил двенадцать обысков, в ходе которых было изъято все сколько-нибудь ценное. Теперь я нищий. Цены на черном рынке запредельные. Паек, который мне выдают в университете, — это форменное издевательство. А за этот паек и я, и моя жена, и дочь должны отрабатывать на самых грязных общественных работах как нетрудовые элементы. С точки зрения новых властей, работа — это кувалдой ворочать. Моя семья живет впроголодь. Единственное, что спасает нас, — это продало книг и посуды. Но, видит Бог, этого надолго не хватит. Скоро мы все умрем с голоду.

— Да, товарищ комиссар, у нас действительно ничего нет! — взвизгнул женский голос за спиной у Чигирева. — Ваши люди все забрали при обысках. Мы были вынуждены покинуть Петроград из-за невыносимых условий существования. Пожалуйста, оставьте нас в покое! Это наш дом. Нам некуда больше идти.

Чигирев обернулся. В дверях стояла бледная как смерть супруга Игнатова, нервно теребя края накинутого поверх платья пухового платка. Узнав гостя, она ужаснулась.

— Сергей Станиславович?! Господи, как вы здесь очутились? Да еще в таком виде! Боже мой, у вас кровь на рукаве! Что с вами произошло?

— Обстоятельства, Софья Вениаминовна, — развел руками Чигирев.

— Погодите, у вас и правда кровь, — наконец-то обратил внимание на рану Чигирева Игнатов. — Что это с вами?

— Поранился по дороге, — буркнул Чигирев.

— Снимайте свою колонку немедленно! — потребовал Игнатов. — Софья, неси теплую воду, бинты, йод. Надо же перевязать рану.

Чигирев покорно стянул с себя кожанку, свитер и рубашку и осмотрел рану. Пуля прошла по касательной, лишь поранив кожу и немного задев мышцы. Софья Вениаминовна с испугом посмотрела на пистолет, который Чигирев выложил на стол, но, ничего не сказав, быстро обработала и перевязала рану.

— Где же это вы поранились так, через колонку? — недоуменно спросил Игнатов. — Да вы, наверное, голодны? Давайте мы вас накормим.

— Что вы, вам и самим, как видно, еды не хватает, — начал отказываться Чигирев.

— Сергей Станиславович, а что это за дырка на груди? — спросила Софья Вениаминовна, разглядывая чигиревскую колонку. — Кровь… И на воротнике тоже….

— Это не моя, — сухо ответил Чигирев.

— Семен, помоги мне, пожалуйста, в кухне — попросила Софья Вениаминовна мужа.

— Конечно, душа моя, — засуетился тот. — Извините, Сергей Станиславович, мы вас оставим ненадолго.

— Разумеется, — улыбнулся Чигирев.

Когда хозяева вышли, Чигирев быстро оделся, снова засунул за пояс пистолет и на цыпочках подошел к двери. До него донеслись обрывки приглушенного разговора.

— Говорю тебе, он бежал, — наседала на муж Софья Вениаминовна. — Убил чекиста и теперь скрывается в его одежде. В него стреляли и ранили во время побега.

— Но даже если это и так, мы не можем отказать ему в помощи, — бубнил профессор.

— Семен, опомнись! Если его найдут у нас, нам не миновать ареста. Он бывший товарищ министра юстиции во Временном правительстве. ЧК нас может расстрелять за пособничество врагу революции. Подумай о Машеньке!

— Но мы не можем вот так его выгнать…

— Во имя собственной дочери ты обязан это сделать. Он поймет. Сема, пожалуйста, не губи нас! — За стеной раздались сдавленные женские рыдания. — Пусть он уйдет.

— Ну хорошо-хорошо, я попрошу его, — принялся успокаивать жену Семен Валерьевич. — Я попрошу его уйти. Только не плачь.

Чигирев быстро вернулся за стол. Вскоре дверь открылась, и в комнату вошел профессор. На пороге застыла Софья Вениаминовна.

— Семен Валерьевич, — произнес он, не дав раскрыть рта хозяину дома, — я понимаю, что своим визитом не только стесняю вас, но и подвергаю опасности. Видит Бог, я был бы рад не делать этого, но я действительно нуждаюсь в вашей помощи. Я бежал из-под ареста. Меня разыскивают. Сейчас, днем, мне надо укрыться. Вечером, как только стемнеет, я уйду. Уйду и в меру сил постараюсь оправдать ваши хлопоты, — Он выложил на стол несколько золотых десятирублевых монет. — И пожалуйста, простите меня за причиненные неудобства. Я не навязываю вам своего общества, но могу предложить вместе перейти границу. Я выведу вас в Финляндию. Там мы вместе доберемся до Гельсингфорса. Я оплачу вам дорогу до Стокгольма.

Софья Вениаминовна медленно подошла к столу и дрожащей рукой взяла одну из выложенных Чигиревым монет.

— Господи, как же вы собираетесь перейти границу? — спросила она.

— Все переходы закрыты. Вдоль границы стоят заслоны, — поддержал супругу Игнатов.

— Залив, — мягко улыбнулся Чигирев. — Он скован льдом. Фактически это открытая дорога, по которой мы можем пройти. Кордонов там нет. На льду застав никто не ставит. Я знаю, что многие петроградцы таким образом уже перебрались в Финляндию.

— Но это же открытое пространство! — воскликнул Игнатов. — Нас увидят с берега, догонят и расстреляют.

— Ночью открытое пространство — это тот же густой лес. Там можно легко затеряться. Главное — не идти у самого берега. Если сегодня, как только стемнеет, мы выйдем, то уже к утру я смогу вывести вас к финскому берегу.

— Но там ведь тоже красные, — возразила Софья Вениаминовна. — Что, если нас задержат там? Не пойдете же вы по льду до самого Гельсингфорса!

— Действительно, — произнес Игнатов. — Парламент Финского княжества провозгласил независимость в декабре. Формально советское правительство признало его. Но уже в январе русские военные части и моряки Балтийского флота, которые располагались в Финляндии, восстали и захватили все основные города, включая Гельсингфорс и Выборг. Их поддерживают финские коммунисты. Сейчас финская белая армия под командованием Маннергейма отступает.

— Конечно, Сергей Станиславович! Это все равно что из огня да в полымя! — воскликнула Софья Вениаминовна.

— Мы пройдем, — уверенно сказал Чигирев. — Насчет передвижения не беспокойтесь. Вы вполне войдете за домовладельцев на Карельском перешейке. Таковые во множестве остались на территории Финляндии. Сам художник Репин, насколько я знаю, таким образом оказался в эмиграции.

— Ну вы, положим, больше похожи на комиссара, — заметил Игнатов.

— Тем лучше. Где-то пройдем как дачники-неудачники. Где-то я проведу вас как комиссар, задержавший буржуев. Нужный мандат я изготовлю, если У вас найдется лист бумаги, перо и чернила. — «Уж я-то навидался этих мандатов, когда в Историко-архивном институте работал», — добавил он про себя. — Где-то пройдем за взятки. Нам надо добраться Только до Гельсингфорса. Там я найду способ переправить вас пароходом в Стокгольм. Не думаю, что Восставшие месяц назад части финского гарнизона сумели наладить у себя такую же охрану границ, какую наладили большевики. В любом случае, оставаться здесь бессмысленно. Чего вы дождетесь? Новых обысков? Реквизиции дачи? Возвращения в свою уплотненную квартиру? Большевики так просто власть не отдадут.

В комнате повисла тишина.

— Однако же это очень опасно, — проговорил наконец Игнатов.

— Действительно, вы просто толкаете нас под большевистские пули, — поддакнула Софья Вениаминовна.

— Мама, папа! — прозвучал вдруг от дверей женский голос. — Лучше уж под пули, чем назад, в красный Петроград.

Все присутствующие повернулись к дверям и увидели, что там стоит дочь Игнатовых Маша.

— Я не выдержу соседства с Петуховым, — продолжила она. — Я не могу больше ходить на эти общественные работы и терпеть насмешки солдатни. А если Сергей Станиславович говорит, что есть хоть один шанс из ста, мы должны это сделать. Если вы не пойдете, я одна с ним пойду. Но в Совдепии я жить не хочу и не буду.

Супруги Игнатовы переглянулись.

— Мне кажется, господа, что решение принято, — с улыбкой заметил Чигирев.

ГЛАВА 24 Советник

— Его высокопревосходительство ожидает вас.

Чигирев насмешливо посмотрел на адъютанта. Даже и скрыть не пытается, что русский офицер. Гордится этим, скорее всего. Обращение, принятое в царской армии, нарочно использует. Не то что эти шюцкоровцы,[10] которые щеголяют прусской выучкой и все время пытаются подчеркнуть неприязнь к России. Ай да Карл Густав Маннергейм! Ай да генерал-полковник!

Он поднялся со стула и прошел в кабинет, где его встретил сам регент и командующий Вооруженными силами Финляндии.

— Здравствуйте, господин Чигирев, — приветствовал его генерал. — Я принял вас, потому что адъютант Доложил мне, что вы являетесь бывшим товарищем министра юстиции. Вы сказали, что хотите сообщить мне нечто существенное. Кроме того, мне сообщили что вы передали в штаб много важных сведений о дислокации войск красных на маршруте Куовола — Выборг — Гельсингфорс. Однако я сильно ограничен во времени, поэтому прошу вас быть по возможности кратким.

— Конечно, ваше высокопревосходительство. — Чигирев отвлекся от портрета Николая Второго, установленного на генеральском столе. — Я постараюсь не отнимать слишком много вашего времени. Кстати, мы с вами встречались. Не припомните?

— Увы, нет, — холодно ответил генерал.

«Ясно, тех, кто участвовал в работе Временного правительства и вообще всех, кто способствовал свержению царя, господин генерал не жалует, — подумал Чигирев. — Придется перестраиваться и ему, и мне. Время сейчас такое, что, если не объединимся, всем плохо будет».

— Четырнадцатый год, — произнес он, широко улыбаясь. — Вы заходили в Академию Генштаба, чтобы познакомиться со штабс-капитаном Крапивиным. И я был в тире в тот момент. Крапивин представлял вам меня.

— Да, припоминаю. — Тон генерала заметно смягчился. — Крапивин — превосходный стрелок и замечательный офицер. К сожалению, я не видел его с тех пор. Вам не известна его судьба?

— Он служил под командованием Брусилова. Участвовал в знаменитом прорыве. Дослужился до полковника. Потом командовал охраной в Александровском дворце в Царском Селе. А после февральской революции… я потерял его из виду.

— Замечательная карьера. Ему выпала честь охранять высочайших особ! Конечно, эти негодяи не простили ему верности трону. Наверняка он подвергся преследованиям после отречения. Возможно, потом его расстреляли большевики. Вы были с ним близко дружны?

— Не сказал бы. Просто мы оба путешественники. Почти одновременно вернулись в Петербург из дальних странствий, и нас свел один общий знакомый.

— Вы тоже путешественник? — Да.

— И где же вы странствовали?

— В Африке. Жил там, в одном племени.

— А мне вот довелось в тысяча девятьсот шестом году пройти с экспедицией от Ташкента до Пекина. Впрочем, цель экспедиции только формально была научной, хотя мы привезли немало весьма ценных этнографических материалов. На самом деле мы собирали сведения о китайской армии. Славное было время… Впрочем, мы отвлеклись. Вы говорили, что у вас ко мне дело.

— Совершенно верно, ваше высокопревосходительство. Мне только что удалось бежать из красного Петрограда.

— Это заметно по вашему виду, — усмехнулся генерал, разглядывая колонку Чигирева.

— Эту куртку я снял с убитого мной чекиста. Я бежал в Финляндию, поскольку думаю, что именно вы, ваше высокопревосходительство, можете спасти Петроград от большевиков.

— Да, Петроград… Много бы я дал, чтобы еще раз прогуляться по его улицам. А за то, чтобы освободить его от большевиков, готов дьяволу душу продать. — Маннергейм мечтательно закатил глаза, но тут же печальная гримаса проскользнула по его лицу. — Но вы же видите, мы и здесь еле справляемся с красной чумой.

— Но ведь справляетесь же!

— Это как сказать. Конечно, большевики во время борьбы за власть так разложили армию, что теперь сами от этого страдают. Противостоящие нам красные части — это скорее банды, чем воинские формирования. Почти все офицеры, которые вовремя не покинули свои части, перебиты. Как и по всей России. Я сам, знаете ли, с трудом спасся от разъяренной солдатни. Но все же отряды красных многочисленны и очень неплохо вооружены. Арсеналы в Выборге и Гельсингфорсе, увы, достались им. Что же касается моих солдат, они, безусловно, более дисциплинированны. Порядок во вверенных мне частях я навел. Но до настоящей регулярной армии им еще очень далеко. Будь у меня лейб-гвардии уланский полк, с которым я вступил в войну, я бы без посторонней помощи очистил всю Финляндию и от красных банд, и от Шюцкора. Увы, нынешние реалии совсем иные.

— Совершенно справедливо, ваше высокопревосходительство. Но у красных все больше проблем возникает на юге, где поднимает восстание российское белое офицерство. Кроме того, мы же не одни на планете. Европейские государства скоро в полной мере осознают большевистскую угрозу и вмешаются в события.

— Этого-то я и опасаюсь. Идиоты из сената только и норовят призвать сюда германские войска. Болваны! Не понимают, что Германия является злейшим врагом любой нации. Они поддерживают финнов только для того, чтобы ослабить Россию. Мало того что Ленин и его банда пришли к власти на деньги немецкого Генштаба, не хватало еще, чтобы я, русский генерал, немецким оружием воевал против своих боевых товарищей.

— А против большевиков?

— Против большевиков — хоть с дьяволом в одном строю. Но ведь заставив сказать «А», немцы заставят меня сказать и «Б». Они не удовлетворятся разгромом большевиков, которые уже вышли из-под их контроля. Они будут требовать, чтобы я добивал Россию. Вот на это я не пойду. Именно поэтому я в ультимативной форме запретил сенату приглашать немецкие войска.

— Значит, я правильно сделал, что пришел к вам, — улыбнулся Чигирев. — Правда, вынужден вас разочаровать, генерал. Представители сената за вашей спиной уже вступили в переговоры с немцами. Сейчас готовится высадка в Гельсингфорсе балтийской дивизии генерала фон Гольца, если я не ошибаюсь. Только не спрашивайте меня, откуда я это знаю. Как военный человек вы поймете, почему я не хочу раскрывать своих источников информации.

«А как сын своего времени, ни за что не поверите, что я читал обо всем этом в учебнике истории в тысяча девятьсот восемьдесят девятом году», — добавил он про себя.

Генерал с силой сжал кулаки и матерно выругался по-русски.

— Я подам в отставку! — вскричал он. — Сейчас нас, наравне с Германией и Швецией, признает Франция. Но она станет нашим врагом, если сюда придут немцы! Мы полностью лишимся поддержки Антанты. Я не буду руководить армией, управляемой из Берлина!

— Не делайте этого, — попросил Чигирев. — Учитывая положение на фронтах в Европе, немцы все равно прислали бы сюда свои войска. Они не могут Выпустить из-под контроля такую страну, как Финляндия. Первоочередная наша задача — победить большевиков хотя бы здесь, в Финляндии. Только вы сможете это сделать. Потом мы найдем способ нанести удар и по коммунистам в России. Дни Германии в этой войне сочтены.

— Хорошо, чего вы хотите от меня?

— Я хочу помочь вам разгромить большевизм здесь в обмен на вашу помощь для России. Когда вы станете полновластным хозяином Финляндии, вы сможете нанести удар по Петрограду. Большевики, занятые белыми восстаниями на юге и востоке, не смогут вам сопротивляться. Войны на три фронта они не выдержат, их власть рухнет. Это и в интересах Финляндии. Сейчас еще мало кто представляет, какую угрозу для мира, и в первую очередь для ближайших соседей, несет Советская Россия.

Маннергейм внимательно посмотрел на собеседника.

— Дорогой мой, — насмешливо произнес он, — я ведь прежде всего русский генерал, даром что шведом рожден. Я и финского языка-то толком не знаю. Лет десять назад публика, которая готовила восстание против России, меня к врагам Финляндии причислила. За верную службу империи, между прочим. Я возглавил финскую армию, потому что только в ней еще осталась хоть тень порядка. Конечно, как человек чести я никогда и ни при каких условиях не буду действовать во вред Финляндии. Более того, присягнув ей на верность, положу жизнь во имя ее процветания. Но высшим счастьем для меня было бы вернуть покой и порядок России.

— Значит, у нас с вами одинаковые цели, генерал. Приказывайте, я буду рад служить под вашим началом. Поверьте, все мои знания и связи будут к вашим услугам.

— Хорошо, — кивнул Маннергейм. — В военном деле вы, разумеется, не специалист. Но, как вам известно, в настоящее время я наделен регентскими полномочиями. Вы назначаетесь советником регента по международным делам. В моей администрации вы будете заниматься связями с русским повстанческим движением, действующим на территории России. Как вы понимаете, если мы перейдем границу Финляндии без согласования с ними, это будет воспринято как агрессия со стороны соседнего государства. Этого допускать нельзя. И, безусловно, не может быть и речи о помощи белым армиям, если их командование не пожелает признать независимость Финляндии. В противном случае, как вы понимаете, наше вступление в войну не встретит никакой поддержки в финском обществе.

— Я приложу все усилия, — пообещал Чигирев.

«Хотя в моем мире союз не состоялся именно из-за неуступчивости белых генералов по этому вопросу», — добавил он про себя.

ГЛАВА 25 Возвращение

Павел Осипович вошел и тяжело опустился на стул.

— Здравствуйте, доктор, — приветствовал его Вадим.

— Здравствуйте, голубчик. Как вы себя чувствуете?

— У меня все в порядке. Расскажите лучше, как съездили в Ревель.

— Да что там рассказывать! Оккупация есть оккупация. Немцы ведут себя как хозяева. Похоже, планируют остаться в Эстляндии навсегда. Хотя, в сравнении с тем, что было, когда в городе хозяйничали большевики, все равно лучше.

— Не любите вы большевиков, — с сожалением вздохнул Крапивин. — А вы хоть знакомы с их программой? Знаете, какие идеи они выдвигают?

— Когда речь идет об академическом споре, сопоставление идей крайне полезно, — заметил Павел Осипович. — Но когда обсуждается политика, смотреть надо не на слова, а на дела. Все, что сделали большевики, — ужасно. По всей стране разгул анархии и бандитизма. Террор возведен в ранг государственной политики. Враг у ворот Петрограда. Это чума, а не народная власть.

— Но вы не допускаете, что это в муках рождается новый мир? Что в дальнейшем большевики построят другое государство? Лучшее, чем то, которое существовало прежде. Крепкое, опирающееся на народ.

— Нет, не допускаю, голубчик. Для того чтобы идти вверх, нужно подниматься, а не скатываться. Я всегда мечтал жить в стране, основанной на уважении к ее гражданам и свободе личности. Но для этого необходимо просвещать народные массы, будить в них лучшее. Поэтому я, получив диплом медика в Петербурге, уехал четверть века назад в маленькое эстляндское местечко. Мне казалось тогда, что, если образованные люди разъедутся по стране и будут нести культуру в провинцию, это приведет к более значительным преобразованиям, чем революция. Я всегда считал, что только труд и просвещение способны принести стране процветание. Большевики же опираются на самые глубинные народные инстинкты: зависть, жадность, желание отомстить былым угнетателям. И не надо мне рассказывать, что перебесятся и успокоятся. Всякий человек, всякий народ или идет вверх, или катится вниз. Большевики тянут нас в преисподнюю. И даже если народ когда-либо опомнится, ему еще годами и десятилетиями придется искупать ужас большевистского переворота. Чтобы идти вверх, надо будет еще наверстать то, что было утрачено в годы безвременья. Травмы психические, как и раны физические, бесследно не проходят.

— Да, видать, мы никогда не поймем друг друга, — вздохнул Крапивин.

— Боюсь, что да, — развел руками Павел Осипович. — Сколько с вами спорим — а все как на разных языках. Я вам про человека говорю, про душу его, про мысли. А вы мне — про государство, будто это молох какой-нибудь, которому жертвы надобны. А я думаю, вам, если служить хочется, лучше уж отдельным людям послужить. Иначе государство и в самом деле превратится в монстра, питающегося человеческими жизнями.

— Может, вы и правы, — задумчиво произнес Крапивин. — Да только загостился я у вас, вот это уже истинная правда. Да и семье вашей я в тягость.

— Да Бог с вами, живите. Не в тягость вы совсем.

— Ну что вы! Я уж и поправился вовсе. Что же я, здоровый мужчина, сиднем сидеть буду, когда моя страна кровью умывается? Возвращаться мне пора.

— Воля ваша, идите, — развел руками Павел Осипович. — Правда, сдается мне, что, когда вы вернетесь, крови на Руси меньше не станет. Осмотрю я вас на дорогу. Хотя жена мне рассказала, как вы на заднем дворе кирпич ребром ладони раскололи. Как вам это удалось, ума не приложу. Так что поправились вы, сомнений нет. Ступайте с Богом. В Эстляндии вам и впрямь задерживаться не стоит, пока немцы здесь. Ну а дальше решайте сами. Советское правительство из Петрограда в Москву сбежало еще в феврале, когда немцы грозились взять Питер. А вот под Псковом появился сейчас белый генерал Юденич, который против красных воюет. — Он с надеждой посмотрел на Крапивина. — Так что выбор у вас есть.

— Разберусь, — буркнул Крапивин.

Крапивин шагал по лесной дороге. Уже две с половиной недели прошло с того момента, как он переплыл Нарову и двинулся к Москве. Первое время ему приходилось пробираться по территории, занятой войсками Юденича. Попасться белым в планы Вадима не входило. Его как бывшего офицера могли мобилизовать и заставить воевать против своих. Но сейчас он мог идти уже более открыто, поскольку, по его расчетам, давно вышел с территории, контролируемой Юденичем. Четкой линии фронта здесь не было, а из разговоров со встреченными крестьянами Вадим знал, что белые отряды в здешних местах еще не появлялись.

За спиной у Крапивина болталась немецкая винтовка, которую бывший полковник снял с убитого немецкого солдата. Пока что применять это оружие иначе, чем для охоты, Вадиму не приходилось.

Он не боялся, что его опознают как красного командира. Год назад, перейдя к большевикам, Крапивин сознательно держался в тени. Он готовил себя к подпольной работе и даже после октябрьского переворота по-прежнему оставался тайным помощником вождя, исполнителем наиболее секретных и ответственных миссий.

Да, это он спланировал захват Зимнего дворца и арестовал Керенского, но сразу же уступил лавры Антонову-Овсеенко, захватившему остальных членов Временного правительства. Он готовил разгон Учредительного собрания, но предоставил хаму и дураку Железняку подняться на трибуну и произнести исторические слова: «Караул устал». Сам же Крапивин сосредоточился на том, чтобы ни один депутат буржуазных партий не ушел от ЧК и чтобы контрреволюционные элементы не устроили заговоров против Ленина. Правда, ничего подобного не произошло, если не считать нескольких интеллигентских группочек, которые больше болтали, чем действовали ради свержения большевиков. Произошло несколько демонстраций, в которых, к удивлению Крапивина, участвовало много рабочих. С этими выступлениями достаточно быстро расправились ЧК и революционные матросы. В остальном же Крапивин занимался исключительно вопросами охраны Ленина и членов советского правительства и не участвовал в борьбе с контрреволюцией.

За успех же революции и ход Гражданской войны Крапивин был спокоен. События в точности повторяли те, которые происходили в его мире, а во главе советского правительства стоял Ленин — титан, великий мыслитель, человек, способный свернуть горы.

Еще в апреле семнадцатого Крапивин полностью попал под влияние его личности. Ленин действительно был выдающимся человеком, энергичным, умным, полным стремлений улучшить жизнь трудового народа и построить общество социальной справедливости. Теперь Крапивин совершенно не сомневался, что именно Ленин был той личностью, с которой действительно связывались надежды России на светлое будущее. Недостатки революции лежали на совести безграмотных революционеров. Ведь Ленин был по-настоящему самым человечным человеком. Человечным не в буржуазном смысле. Он не терзался совестью из-за пресловутой слезы ребенка, когда речь шла о счастье целых народов и континентов. Он двигал массы и сокрушал государства ради великой цели — победы справедливости во всем мире. Что могли значить стенания мелкотравчатых буржуев и интеллигенции, лишенных кормушек и незаконных привилегий, когда речь шла о счастье всего народа?

И Крапивин понял, что его основная задача — не допустить в правительство нечистоплотных людей, готовых изгадить любую, даже самую светлую, идею. Он знал, что умные, не амбициозные, но исполнительные люди всегда в цене. Они — основа власти. Им доверяют вожди. Именно они оказываются ключевыми фигурами в тот момент, когда все висит на волоске, когда действие или бездействие всего одного чиновника или командира может перевернуть историю огромной страны. Вот такого момента и ждал Крапивин. Ждал, когда «птенцы ленинского гнезда» останутся без вождя. Вот тогда он, Вадим Крапивин, русский офицер и патриот, выберет тех, кто окажется достойным продолжателем дела Ленина.

Дурацкий случай вырвал Крапивина из среды партийных лидеров. Троцкий увлекся революционной риторикой и сплоховал. Вместо того, чтобы заключить мир на согласованных с Лениным условиях, заявил: «Ни мира, ни войны. Армию распускаем, мир не подписываем». Немцы сразу перешли в наступление. С совершенно разложившейся, не готовой воевать армией остановить их было нечего и думать. Совнарком в срочном порядке формировал боевые отряды из преданных советской власти солдат, матросов и рабочих и бросал их на запад, чтобы как-то остановить продвижение немцев. Один из таких наспех сколоченных отрядов Ленин и попросил возглавить Крапивина… Произошло это случайно. Крапивин, как говорится, подвернулся под руку в тот момент, когда Свердлов докладывал Ильичу о том, что сформирован очередной отряд, а командовать им некому. Как раз в этот момент Вадим вошел в ленинский кабинет с каким-то донесением и услышал ленинскую фразу:

— Да вот, хоть товарища Крапивина возьмите. Он в этих делах человек опытный, два года на фронте провел.

Вступив в командование отрядом, Вадим вначале был уверен, что сумеет быстро навести дисциплину. Но даже его гигантского опыта не хватило, чтобы заставить отряд хоть как-то отвлечься от потребления самогона и разговоров о пользе реквизиций и заняться боевой подготовкой. Возможно, если бы Крапивину удалось взять с собой хотя бы взвод из отобранных им для охраны Смольного бойцов, отряд получил бы настоящий стержень. Но все его люди остались в Петрограде, а Крапивина в одиночку бросили командовать наспех сколоченным отрядом. Все попытки командира навести элементарный порядок вызывали недовольство красноармейцев, и при первой же возможности они отплатили ему за «старорежимные замашки» пулей в спину.

«Ничего, — думал Крапивин, шагая по дороге, — отстроим еще настоящие вооруженные силы. Это только начало. Муки родов, ошибки роста. Мы еще создадим настоящую народную державу с дисциплинированной боеспособной армией».

Громкий девичий крик заставил Вадима резко свернуть с дороги и затаиться за деревьями. Кто-то бежал по направлению к нему, не разбирая дороги, Крапивин прислушался. Нет, бежал не один человек, а как минимум трое, только один впереди, а двое чуть отставали. Вскоре на полянку перед дорогой выскочила деревенская девушка. Дико озираясь, она метнулась как раз к тому месту, где стоял Крапивин. Следом за ней из кустов выскочил мужчина в русской солдатской форме без знаков отличия и с винтовкой за плечами. В два прыжка он нагнал девицу и повалил ее на землю. Следом выбежал второй, и тоже вооруженный, мужчина, одетый в галифе, сапоги, косоворотку, пиджак, перетянутый портупеей, и картуз. Он присоединился к «солдату» и стал срывать одежду с истошно визжавшей беглянки.

Крапивин вскипел.

«Это вам даром не пройдет!» — яростно подумал он.

Он неслышно подошел к насильникам, обхватил голову одного из них и резким движением свернул ему шею. Отпустив жертву, второй насильник вскинул голову, но сильный удар офицерского сапога в кадык тут же повалил его на землю.

Изумленная девушка, кутаясь в разорванное платье, таращила глаза на своего спасителя.

— Кто ты? — спросил у нее Крапивин.

— Глаша я, ваше благородие. Из саньковских.

— А эти кто?

— Ой, разбойники! Нынче в деревню пришли, у всех хлеб отнимают.

— Бандиты, говоришь? — нахмурился Крапивин. — Много их?

— Ой, много, ваше благородие! Человек уж двадцать. Грабят, насильничают, спасу нет. Отец Федор образумить их хотел. Говорит: «Оставьте хоть толику хлеба. Все уж забрали». Так его прикладами забили. Не ходите туда, ваше благородие. Убьют вас.

— Теперь их уже на два человека меньше, — спокойно произнес Крапивин. — Идем, Глашенька, в твою деревню. Саньково, говоришь? Больно мне охота с этими бандитами встретиться.

Наблюдая за деревней с опушки, Крапивин увидел, как снуют по ней вооруженные люди. Из дворов они, сопровождаемые безоружными крестьянами, перетаскивали тяжелые мешки, которые складывали на подводы.

«Ясно, — подумал Крапивин, — в стране голод, так что для бандитов главной ценностью стал хлеб. Сволочи… Ничего, сейчас мы им устроим».

— Оставайся здесь, Глаша! — бросил он сопровождавшей его девушке и быстро двинулся к ближайшему из деревенских дворов.

Ему удалось подобраться незамеченным. Выглянув из-за амбара, он увидел, как двое бандитов железными прутами пытаются прощупать землю рядом с сараем. Возле них стоял пожилой длиннобородый крестьянин.

— Нету ничего, соколики мои! — причитал он, — Все забрали.

— Да заткнись ты, дед! — прикрикнул на него один из бандитов. — Наверняка еще несколько пудов припрятал. Выкладывай где, иначе худо будет.

Дальше Крапивин слушать не стал. Выскользнув из-за угла, он в два прыжка оказался рядом с грабителями. Вырубив одного из них прикладом, он свалил другого ударом ноги в пах и быстро прикончил обоих штыком.

— Ой, ваше благородие, спаси, помоги! — повалился ему в ноги крестьянин.

— Тихо! — цыкнул на него Крапивин, обыскивая бандитов. — В дом иди. Здесь сейчас жарко будет.

К радости Вадима, у одного из разбойников оказался револьвер. Засунув оружие за пояс, Крапивин двинулся дальше. В соседнем дворе никого не было. Пробираясь по задам, Крапивин подобрался поближе к центральной площади. Здесь, забравшись на крышу одного из амбаров, он сумел получше оценить ситуацию. На площади стояло несколько подвод. На одной из них человек в офицерской шинелии с кобурой на боку отдавал какие-то указания. Рядом, суетясь, укладывали мешки на подводы шестеро бандитов, которым, к удивлению Вадима, весьма усердно помогали четверо крестьян. Вокруг стояло человек двадцать мужиков, баб и детишек. Чуть поодаль валялось залитое кровью тело священника. Над площадью стояли бабий плач и возмущенные крики.

«Понятно, — решил Крапивин. — Хорошо хоть немецкая винтовка — автоматическая. Мне это очень пригодится».

Первый выстрел вышиб мозги главарю. Площадь затихла. Прежде чем кто-либо из присутствующих сумел что-то понять, еще два метких выстрела оборвали жизни двух других бандитов. Люди заметались в панике, но это не помешало Вадиму уложить еще двоих противников.

Спрыгнув с крыши, Крапивин быстро укрылся за соседним домом, на ходу заряжая винтовку. Его ожидания оправдались. Вскоре калитка распахнулась, и во двор с винтовками наперевес вбежали четверо бандитов. Четыре метких выстрела — и четыре тела повалились на землю.

По действиям противников Крапивин понял, что у них совершенно нет боевого опыта. Даже новобранцы никогда не позволили бы себе так открыто бежать в зоне боевых действий. Очевидно, бандиты настолько были уверены в своей безнаказанности, настолько привыкли к безропотности крестьян, что даже смерть товарищей не заставила их вести себя осторожнее. Возможно, они даже не знали, что делать, когда им оказывает вооруженное сопротивление профессионал.

А вот Крапивин хорошо знал, что делать, когда противников много. Он вновь покинул свою позицию и, заряжая винтовку, заскользил вдоль стен хозяйственных построек. Навстречу ему, перепрыгивая через палисадники, неслись двое бандитов. Увидев представшего перед ними человека с винтовкой в руках, они застыли на месте и тут же пали, сраженные двумя точными выстрелами.

Крапивин резко сменил направление. Добавив в магазин два патрона, он, пригибаясь, пересек двор одного из домов и осторожно выглянул на улицу, Мимо только что пробежали пятеро бандитов. Они неслись на край деревни, чтобы перехватить удиравшего, по их мнению, в лес противника. Крапивин вскинул винтовку и открыл огонь.

Двое бандитов сразу упали, еще двое получили по пуле, пытаясь скрыться от невидимого стрелка, и лишь пятый, маленький и юркий, перемахнув через изгородь, сумел укрыться. Крапивин не стал его преследовать и снова двинулся к центральной площади. По дороге ему встретился крестьянин с женой, Завидев человека в офицерской форме с оружием в руках, они застыли на месте. Крапивин приложил палец к губам, приказывая им вести себя тихо, и продолжил путь.

Пробравшись к центральной площади, он увидел еще пятерых бандитов. Они залегли прямо у обоза и испуганно оглядывались, полагая, очевидно, что заняли круговую оборону. Крапивин же оценил их диспозицию иначе.

«Прямо как мишени на стрельбище», — подумал он, поднимая оружие.

От первых двух выстрелов двое бандитов уткнулись лицами в землю. Третий вскочил на одно колено и наугад выстрелил туда, откуда раздались смертоносные выстрелы. Через мгновение он упал, сраженный пулей в сердце. Двое других бросились бежать, но Крапивин уложил и их.

Вновь зарядив оружие, Вадим поднялся в полный рост и зашагал к телегам. По его подсчетам, в деревне он убил девятнадцать бандитов. Глаша говорила о двадцати, но противников оказалось даже больше. Вряд ли из грабителей уцелел хоть кто-то, кроме того, которого Крапивин упустил на улице. Этот, скорее всего, улепетывал сейчас в лес, спасаясь от неведомого грозного врага и гнева крестьян.

Внезапно отчаянные крики на дальнем конце деревни привлекли внимание Крапивина. Со всех ног он бросился туда, но, чтобы не повторять ошибки своих противников, не по улице, а через палисадники.

Он опоздал. Выскочив на улицу, выходившую в поле, он увидел семерых мужиков с кольями, топорами и вилами и два изуродованных и залитых кровью мужских тела.

— Что вы сделали?! — в отчаянии закричал Крапивин. — Они же были безоружные!

Крестьяне повернулись к нему.

— Безоружные, да хуже вооруженных, ваше благородие, — сказал один из них. — Комбедовцы это.

— Кто? — не понял Крапивин.

— Комбедовцы, ваше благородие. Из комитета бедноты, значит. Голь перекатная, пьянь да лодыри. Они с изначала всем, кто спину гнул да добро наживал, завидовали. Это они продотрядовцев сюда привели да у кого чего заначено указали. Четверо их было, Братья Макаровы-то убегли, а этих мы все же поймали.

— Погодите, каких продотрядовцев? — нахмурился Крапивин.

— Да тех, что вы, ваше благородие порешили.

— Что?! — Крапивин не верил своим ушам. — Мне же сказали, что это бандиты.

— Как есть бандиты, ваше благородие. Попа убили. Насильничали, грабили. Хлебушек-то до последнего забрали.

Крапивин опрометью бросился к центральной площади. Там уже начинали собираться жители деревни. Бабы голосили вокруг трупа священника. Мужики торопливо забирали с телег мешки и растаскивали их по дворам. Подскочив к лежавшему у одной из подвод главарю в офицерской шинели, Крапивин быстро обыскал его карманы и извлек сложенный вчетверо листок бумаги. Развернув его, он прочел:

«Мандат. Настоящим удостоверятся, что предъявитель сего Василий Николаевич Попов является командиром продовольственного отряда Новгородского облсовета и выполняет особое поручение Новгородского губсовета по сбору продовольствия для нужд пролетариата. Всем советским органам, подразделениям РККА и ЧК предписываю оказывать указанному продовольственному отряду всяческое содействие. Председатель Новгородского губсовета Панкин Д.В.»

Крапивин тихо матюгнулся.

— Спасибо вам, ваше благородие, — поклонился ему в пояс подошедший крестьянин. — Здорово вы лиходеев порешили. А скажите, белые-то скоро ли придут? Мочи уж нет Советы терпеть.

— Не знаю, — бросил Крапивин, повернулся и зашагал по дороге к лесу.

Проходя мимо крайнего дома, он заметил около стены тело единственного сбежавшего от него продотрядовца. Кажется, его зарубили топором. Убитый лежал лицом к дороге, и только теперь Крапивин увидел, что парню, похоже, было не больше шестнадцати лет. Отчаяние охватило Вадима.

ГЛАВА 26 Снова Ленин

Суета, царившая в Московском Кремле, была не меньшая, чем в Смольном в первые дни революции. Охранялся он очень неплохо, но для себя Крапивин отметил, что эту задачу можно было бы решить значительно меньшим числом часовых. Как бы то ни было, уровень охраны был на несколько порядков выше, чем в ставке царя и в Александровском дворце. Это порадовало спецназовца, но вместе с тем у него сложилось впечатление, что советское правительство работает на оккупированной территории и в любой момент готово отражать атаки партизан. Это неприятно кольнуло Крапивина. Не понравилось ему и то, что основную часть стражи составляли теперь латышские стрелки, китайцы и корейцы.

«Что же, большевики не доверяют собственному народу? — думал Крапивин. — Ведь ясно, что иностранцы никогда не будут сражаться за чужую страну так, как ее собственные жители. Или „народная власть“ до того увлеклась репрессиями, что теперь не доверяет своему народу? Слишком много перегибов. Слишком много крови. Исторические процессы историческими процессами, но нельзя же так обращаться со своими людьми! Это же хуже татарского ига. Может быть, Ленин не знает?»

На стенах коридора висели многочисленные объявления, указы и информационные листки. Проходя мимо одного из них, Крапивин остановился. Ему показалась знакомой фотография человека с жестким взглядом, помещенная вверху листа. «На гибель товарища, — гласил заголовок. — Склоним наши головы. Очередная вылазка контрреволюции вырвала из наших рядов верных бойцов за дело мирового пролетариата. В деревне Саньково Новгородской губернии белыми бандитами зверски уничтожены продовольственный отряд под командованием верного сына трудового народа, члена РКП(б) с декабря 1917 года товарища Василия Попова и члены Комитета бедноты Фрол Савельев и Сергей Сань-ков. Спите спокойно, наши павшие товарищи. Вы будете отомщены. В качестве возмездия мировой буржуазии за эту зверскую акцию Новгородским ЧК были расстреляны 50 заложников из числа буржуазии и нетрудовых элементов. В деревню Саньково направлен карательный отряд Новгородского губЧК. В память о павших героях одна из улиц Замоскворечья названа именем героического отряда Василия Попова. Сплотим наши ряды в борьбе с мировой революцией, отомстим подлым убийцам…»

— Товарищ Крапивин, — произнес с сильным латышским акцентом подошедший к Вадиму человек в кожанке, — следуйте за мной. Товарищ Ленин примет вас.

— Проходите, батенька, очень вы кстати, — приветствовал Ленин вошедшего Крапивина. Вадиму сразу бросилось в глаза, каким усталым и измотанным был вождь. — Как добрались?

— Тяжко, Владимир Ильич, — ответил ему Крапивин, усаживаясь в кресло. — Думал, что сложнее всего будет на территории, занятой немцами и Юденичем. Но там-то как раз больших сложностей не возникло. Чудеса начались, когда к нашим выбрался. Первый же красноармейский отряд чуть не поставил меня к стенке. Придрались к моей офицерской форме. Насилу уговорил их командира доставить меня в штаб и связаться с Москвой. А так бы пристрелили к чертовой матери за одну офицерскую шинель.

— Это бывает, — сочувственно покачал головой Ленин. — Издержки гражданской войны.

— Да, а уж как поездами в Москву пробирался — это ни в сказке сказать ни пером описать. Таких побоищ за взятие вагонов на каждой станции я и во время Брусиловского прорыва не видывал. Будто вся Россия куда-то двинулась. Все с мешками, все едут что-то обменивать, выторговывать.

— Да, мешочники — это проблема, с которой мы активно боремся. Но мелкобуржуазная масса чрезвычайно многочисленна и активна

— Да какие они буржуи?! — фыркнул Крапивин. — Так, крестьяне все больше. В деревне-то промышленных товаров не хватает, а города голодают. Вот они и крутятся в меру сил. Частная инициатива. Можно ли их осуждать? Они же, почитай, просто выживают.

— Подобная частная инициатива ежеминутно и ежечасно возрождает капитализм, — оживился Ленин. — И осуждать спекулянтов и хапуг не только можно, но и необходимо. Более того, необходимо бороться с ними самым решительным образом, вплоть до расстрелов.

— Да уж, решительности я насмотрелся. Деревни, через которые шел, начисто разграблены. Продотряды лютуют. Хлеб отбирают почти подчистую. Любого, кто пытается оказывать сопротивление, уничтожают на месте.

— И правильно. Мы приняли решение о продразверстке как первый шаг к коммунистическому распределению материальных благ. Конечно, это пока мера предварительная, грубая, но на данный момент совершенно необходимая. Положение архисложное. Мировая революция затягивается. Европейский пролетариат обманут своей буржуазией и по-прежнему участвует в империалистической войне, вместо того чтобы повернуть штыки против своих эксплуататоров, мы практически в одиночку вынуждены бороться с мировой буржуазией. В этих условиях совершенно необходима крайняя концентрация всех сил. Конечно, социализм — это добрая воля трудящихся. Однако на нынешнем этапе мы вынуждены прибегать к насилию по отношению к кулацким элементам.

— Насколько я понимаю, с точки зрения продотрядовцев, кулак — это любой, у кого хлеба чуть больше, чем нужно для жизни впроголодь. То есть любой работящий мужик. Комитеты бедноты — это сборища пьяниц и бездельников, которые помогают продотрядам просто из зависти к более трудолюбивым соседям.

— Ах, как вы ошибаетесь, Вадим! — цокнул языком Ленин. — Поймите, различие между пролетарской и мелкобуржуазной средой не в наличии или отсутствии материальных благ, а в отношении к средствам производства. Наша опора в деревне — это сельская беднота. Именно она наиболее восприимчива к идеям общественной собственности. А вот вставший на дыбы и закусивший удила мелкий собственник, будь он даже крестьянином, работающим на земле, еще долго будет оказывать нам сопротивление. И его выступления не менее опасны для пролетарской революции, чем мятеж белых генералов.

«Да он же знает все! — подумал вдруг Вадим. — Я-то, дурак, думал про перегибы на местах. А источник и вдохновитель всего этого кошмара — вот он, оказывается. Весь тот беспредел, который творится в стране, целенаправленно организован этим человеком. Ради реализации своих прожектов он готов уничтожить миллионы людей, сломать бесчисленное количество жизней. Господи, да кому же я служил? Зачем я помешал Сергею остановить этого монстра? Будет ли мне прощение?»

— Но зачем такие жестокости со священниками? — спросил он наконец. — Они же не стреляют в нас из-за угла. Но то, что я видел… Разоренные монастыри, разграбленные храмы. Попов не просто расстреливают, их истребляют самыми жестокими методами, издеваясь и оплевывая. Мне рассказывали, что в Новгороде одному попу публично вспороли живот и затолкнули туда поросенка. А священник при этом был еще жив.

— Да, они не стреляют в нас из-за угла. Они хуже. Они одурманивают сознание народа своими россказнями о Боге. Религия — это средство, созданное эксплуататорскими классами для запугивания и подавления трудящихся масс. В этом главная задача священнослужителей. Поэтому, если мы только хотим надолго удержаться у власти, мы должны преподать этой публике настоящий урок. Не останавливаясь ни перед чем.

— Но расстрелы!

— Идет война, батенька! — вскрикнул Ленин. Он вскочил с места и нервно заходил по кабинету. — Это классовая борьба в своей высшей форме. И церковь в этой борьбе является мощнейшим оружием буржуазии. Именно сейчас решается: мы или они. Ради счастья всего человечества, ради нового мира мы не можем останавливаться перед уничтожением горстки попов. Более того, мы должны нанести им такой удар, чтобы они и думать забыли о сопротивлении победившему пролетариату.

— Да, наверное, вы правы, Владимир Ильич, — согласился Крапивин. — Очевидно, я просто не готов ко всем жестокостям классовой борьбы.

— Привыкайте, батенька. — Ленин снова опустился в кресло. — Лет через двадцать — тридцать таких, как вы, и вовсе не останется. Все эти сантименты, выдуманные буржуазией, уйдут в прошлое. Человек нового мира будет гуманен в высшем смысле этого слова. Он не будет останавливаться перед уничтожением сотен и тысяч элементов, мешающих мировому прогрессу и движению человечества к счастью. И вы, если хотите стать человеком нового мира, привыкайте к логике классовой борьбы.

«Боюсь, что я уже не хочу становиться человеком вашего нового мира», — подумал Крапивин.

— Извините, Владимир Ильич, кажется, мы отвлеклись, — произнес он вслух. — Вы говорили, что я вам нужен.

— Да, Вадим. Как я вам говорил, положение архисложное. Контрреволюция стягивает силы. На Дальнем Востоке белые части рвутся к Уралу. Контрреволюционное офицерство со всей России собирается на юге. Пять дней назад пал Екатеринодар. Правда, при штурме погиб генерал Корнилов, но в корне обстановку это не меняет. В таких условиях нам нужны военные специалисты. Такие, как вы. Народ в своей массе нас поддерживает, но белые части подготовлены и обучены несравненно лучше. Поэтому мы хотим, чтобы вы со всей энергией взялись за подготовку новой Красной армии. Готовы ли вы к этой работе?

— Готов, Владимир Ильич.

— Вот и отлично. Сейчас в Москве формируется четвертая интернациональная бригада. Я бы хотел, чтобы вы ее возглавили.

— Конечно, Владимир Ильич. Только будет ли у меня достаточно времени для подготовки новобранцев? Посылать людей в бой неподготовленными, — значит посылать их на гибель. Так, кажется, Конфуций говорил.

— А вот времени у вас, батенька, решительно не будет. Судьба революции решается здесь и сейчас. Как только завершится формирование бригады, вы отправитесь на фронт.

— И вам не жалко тех, кто погибнет? Неужели у нас не найдется лишней недели, чтобы подготовить людей?

— Мне будет значительно более жалко мировой пролетариат, если русская контрреволюция задушит советскую власть в зародыше.

— Понятно. Разрешите идти?

— Да, идите. Вы где остановились?

— Пока нигде.

— Зайдите к секретарю. Вас поселят в гостинице «Метрополь». Там сейчас часто размещается наш комсостав.

— Спасибо.

— Спасибо потом скажете. Пока отдыхайте. Завтра за вами придут.

Как только Крапивин вышел, Ленин снял трубку телефонного аппарата.

— Дзержинского, — потребовал он. — Алло, Феликс Эдмундович, Ульянов у аппарата. К нам тут вернулся Крапивин. Помните? Тот, что охраной командовал еще в Петрограде. Он потом в составе сводного отряда красноармейцев на немецкий фронт отбыл… Ах, вы уже в курсе. Вот и отлично. Я назначил его командиром четвертой интернациональной бригады… Что?.. Нет. Зачем? Вы же сами говорите, что данных о его связях ни с немцами, ни с Юденичем не выявлено… Да бросьте вы, Феликс Эдмундович. Если бы он не увел меня из Разлива в июле, может быть, мы с вами сейчас и не разговаривали бы… Феликс Эдмундович, так или иначе, военные специалисты нам сейчас очень нужны. Вы же знаете, под Екатеринодаром отряды Красной армии в десять раз превосходили белых по численности, однако корниловцы атаковали, опрокинули наши части и с минимальными потерями взяли город. Такого больше допускать нельзя… Нет, это не измена. Это обыкновенное неумение воевать. Сейчас мы остро нуждаемся в опыте имперских специалистов. И в военном деле более, чем где-либо. Это потом, когда подготовим собственные военные кадры, мы сможем отправить всю эту публику на свалку. А сейчас нам бывшие офицеры, вроде Крапивина, как воздух нужны. Так что свое решение о назначении я не отменю. Если бы он хотел предать, он бы остался у Юденича. Знаю я этих бывших офицеров. Но правда в ваших словах есть. Кое-что в его настроениях мне не понравилось. Поэтому давайте назначим ему в комиссары проверенного человека из ЧК. Не тупоголового, чтобы не мешал действовать грамотному военному специалисту, и достаточно проницательного, чтобы вовремя увидеть готовность переметнуться к врагу. Ну и решительного, чтобы не побоялся применить оружие в случае измены… Подберете? Заранее благодарен.

ГЛАВА 27 Неожиданная встреча

Отель «Метрополь» выглядел более чем своеобразно. Среди шикарных интерьеров одной из лучших московских гостиниц ходили пропахшие махоркой и перегаром красные командиры и советские и партийные работники с периферии. Армейские шинели и кожанки, штатские пиджаки и пальто, перетянутые портупеями, наполнили коридоры и холлы. Мат звучал так часто, что даже Крапивин, не слишком избалованный светским обществом, чувствовал себя неуютно. Клубы дыма от самокруток поднимались к потолку, заставляя поминутно кашлять и чихать любого, кто не привык к этому экзотическому куреву.

Немногочисленные служащие гостиницы, оставшиеся, очевидно, в надежде на лучшие времена, испуганно метались среди новых постояльцев. Черт его знает, как поведет себя важный партийный товарищ с Волги или красный командир из бывших унтеров, если после лениво оброненного им приказа: «Кипяток!» — подать не слишком горячую воду или чуть промедлить. Вполне может и стрельбу открыть, и хорошо если в воздух.

«Что может быть хуже человека, который родился и вырос барином? — подумал Крапивин. — Только холоп, который стал барином».

Он резко повернулся к Рачковскому, который, как всегда, попытался незаметно подойти к нему со спины.

— Да что у тебя, глаза на спине? — недовольно проворчал тот, останавливаясь в шаге от комбрига.

Под мышкой Рачковский держал большую бутыль с полупрозрачной жидкостью.

— Глаза не глаза, но больше такие шутки выделывать не советую, комиссар. А то ведь я человек нервный. Могу и стрельнуть.

— А вот этого не надо, товарищ военспец, — недобро прищурился Рачковский. — За убийство комиссара и под трибунал попасть можно.

— Как говорят американцы, пусть лучше меня двенадцать человек судят, чем шестеро несут.

— Ну, если убить комиссара, то приговор трибунала известен заранее.

— Тебе от этого легче не станет.

— Ладно, не злись, комбриг, — усмехнулся Рачковский, доставая из-под мышки бутыль. — Я вот тут самогона у ребят из ЧК взял. Они недавно облаву на черном рынке проводили. Говорят, вам перед отправкой на фронт расслабиться надо. Так что пошли в номер. У нас сегодня славный вечерок будет. Можем и шлюх вызвать.

— Тоже из ЧК?

— Не зли меня, военспец! То, что тебя сам Ленин командовать бригадой назначил, ничего не означает. Если я тебя в контрреволюции уличу…

— А нелюбовь к первачу и шлюхам — это контрреволюция?

— Шлюх можешь не любить, а самогон не пить. Но ЧК как орган пролетарской диктатуры уважать обязан, Крапивин на мгновение задумался, как бы так ответить комиссару, чтобы не уронить достоинство, не выказать слабость, а вместе с тем не дать и повода для доноса о контрреволюционных разговорах; но тут его взгляд упал на входные двери. Вадим остолбенел. В сопровождении какого-то чекиста в холл вошел Басов. На Игоре был щегольской костюм в тонкую полоску, вычищенные до блеска лакированные туфли и добротное пальто, небрежно накинутое на плечи. Облик франта дополняла белая шляпа, залихватски сдвинутая набекрень.

— Это что за крендель? — небрежно спросил Крапивин, всем видом стараясь показать, что хочет сменить тему разговора.

— Американец. — Рачковский тоже был рад возможности прекратить неприятный диалог. — Приехал вчера договариваться о поставках грузовиков, Буржуй. Ради денег на все пойдет. С нами-то сейчас никто дел иметь не хочет. А этот приехал. Оно, конечно, в два раза дороже получается, но революции нужны грузовики. А деньги эти пролетариат у него все равно заберет, когда мировая революция до Америки докатится.

— Да и черт с ним, — небрежно бросил Крапивин. — Ты, главное, скажи, он не рядом с нами поселился? Все же мы с тобой командуем бригадой, которая послезавтра на фронт отправляется. Черт его знает, на кого он работает.

— Бдительность — это хорошо, товарищ, — довольно произнес Рачковский. — Но на этот счет не волнуйся. У него номер на втором этаже, в другом крыле.

— Вот и отлично, — буркнул Крапивин, провожая взглядом поднимавшегося по лестнице Басова. — Ладно, где там твой самогон, комиссар? Пойдем и вправду выпьем.

— Это дело, — засуетился Рачковский. — Я еще и сальца достал, и лучок приготовил. Извиняйте, шампанского с трюфелями нетути, ваше высокоблагородие.

— Обойдемся и без шампанского.

— То-то. Ближе к народу надо быть, товарищ военспец. Мы еще сделаем из тебя настоящего человека! — Рачковский добродушно хлопнул Крапивина по плечу.

Искусство пить, не пьянея, Крапивин постигал еще в своем мире. Его этому учили как одной из дисциплин, которую в обязательном порядке должен освоить офицер специального подразделения КГБ. Поэтому, хотя комиссар и сам старательно пытался подпоить военспеца, оставаясь по возможности трезвым, методики советского секретного института и опыт Крапивина взяли верх над народной сметкой и хитростью Рачковского. Раскрасневшийся комиссар в очередной раз разливал самогон по хрустальным бокалам и приговаривал:

— Пей. Послезавтра на фронт, там уж так не выпьешь.

— Там я никому не дам так пить, — ответил Крапивин, изображая значительно большее опьянение, чем испытывал на самом деле.

— И это верно. Дисциплина должна быть революционной, — пробурчал Рачковский и рыгнул.

— Дисциплина должна просто быть, — спокойно ответил Крапивин. — Иначе никакое превосходство в оружии и численности на поле боя не спасет.

— А вот здесь ты не прав, товарищ военспец, — пьяно засмеялся Рачковский. — Революционная дисциплина отличается от буржуазной тем, что основана на сознательности трудовых масс.

— Мне плевать, на чем она основана, — поморщился Крапивин. — Мне надо, чтобы она была.

— А ты не любишь революцию, — наклонился над столом Рачковский. — Ну скажи, ваше благородие, чего ты к нам прибежал? От расстрела спасался? А как на фронт прибудем, так и ножки сделаешь?

— Я не «ваше благородие», а «товарищ комбриг», — проворчал Крапивин. — А если бы я хотел к белым уйти, то сделал бы это, еще когда мимо Юденича шел.

«Что же ты не засыпаешь? — раздраженно думал он о Рачковском. — Ведь и самогона вроде влил в себя предостаточно. Ну же, пора спать, товарищ стукач».

— А чего ты все-таки к нам переметнулся? — не унимался Рачковский. — Ведь не веришь ты в революцию, ой не веришь!

— Да верю я, — отмахнулся он. — Поэтому и в Красной армии служу. И противник у нас с тобой один.

— Не противник, а враг, — стукнул кулаком по столу Рачковский. — И бить нам этого врага до полного изничтожения.

— Мы, военные, оперируем термином «противник», — сухо заметил Крапивин.

— Это у буржуазных военных «противники», — передразнил его Рачковский. — Сегодня противник, завтра союзник в очередной империалистической войне. А в классовой борьбе есть только враг, которого надо уничтожить. А ну скажи: беляки, они враги для тебя или противники?

— Ну хорошо, враги, — буркнул Крапивин.

«У политиков те, кто на пути стоят, всегда враги нации или класса, — добавил про себя Крапивин. — Чтобы легче было остальных заставить в драку лезть».

— Не «ну хорошо», а враги! — рявкнул Рачковский. — А ну, крикни что есть мочи: «Беляки — мои враги!»

Рука комиссара почему-то опустилась на кобуру с револьвером.

— Беляки — мои враги! — гаркнул Крапивин.

— Вот и ладно, — расплылся в довольной улыбке Рачковский. Он развалился на стуле и весь обмяк. — А давай теперь споем «Интернационал».

— А потом шлюх вызовем?

— А потом шлюх, — оживился Рачковский.

— Ладно, только давай вначале выпьем на брудершафт.

— Это как?

— Сейчас покажу.

Крапивин подошел к Рачковскому, который безуспешно пытался подняться из-за стола, и дружески похлопал его по плечу.

— Ничего, это сейчас пройдет, — пообещал он.

Его пальцы мягко скользнули на шею комиссара и придавили его сонную артерию. Через несколько секунд голова Рачковского безвольно упала на стол.

«Ну вот, — подумал Крапивин, — три-четыре часа сна тебе обеспечены. Учитывая, что хмель возьмет свое, до утра, скорее всего, проспишь. Главное — проснувшись будешь думать, что сам свалился с перепоя. А я пока с господином американским бизнесменом пообщаюсь».

Он выскользнул из номера, спустился на второй этаж, прошел в другое крыло и узнал у коридорного, где остановился американский бизнесмен.

— Входи, Вадим, — послышалось из-за двери, когда Крапивин постучал в нужную дверь.

Крапивин вошел в комнату и тяжело опустился на диван рядом с Басовым.

— Рад вас приветствовать, господин…

— Ричард Бейс. Впрочем, это не имеет значения. Ты, кажется, на кочерге, друг мой.

— Да, надо было отделаться от соглядатая.

— Это того, с которым я тебя видел в холле?

— Точно. Подсунули чекиста в качестве комиссара, чтобы я не сбежал.

— Что-то у тебя отношение к ЧК поменялось, Помню, как ты мне в восемьдесят третьем с гордостью говорил: «Мы — чекисты».

— Да ладно тебе, — недовольно поморщился Крапивин. — Было дело. Мы же и сами о ЧК имели представление по фильмам о железном Феликсе.

— Да, мир полон легенд, которые кажутся людям правдоподобнее реальности, — согласился Басов, — Тебе не худо ли? Может, коньячку? У меня хороший, французский.

— Нет, хватит с меня спиртного. Лучше водички налей.

Басов поднялся, налил гостю стакан воды и снова сел рядом с ним.

— Ты ко мне приехал? — спросил Крапивин, жадно хлебая воду из стакана.

— И к тебе тоже. И посмотреть на революционные события. «Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые».

— Как видишь, ничего хорошего здесь не происходит.

— Но я так и предполагал. Это для тебя, кажется, оказалось сюрпризом. Только не говори, что тебя не предупреждали.

— Твоя правда.

— Не кори себя. Человеку свойственно не верить чужим предостережениям. Ему надо самому набить шишку. Это и называется опыт.

— Обидно, что я Сергею помешал. Он ведь собирался все это предотвратить. Кстати, не знаешь, как он? Я знаю, что он бежал.

— С ним все в порядке. И вряд ли вам многое удалось бы в октябре. В любом случае, ты кое в чем разобрался, а это главное.

— Да ни в чем я не разобрался. Я просто понял, что и большевики не выход. Белые, может, они что-то смогут? Хотя я сомневаюсь.

— Честно говоря, я тоже.

— Я так и думал. Но бойню как-то надо остановить.

— Попробуй, если желание не пропало.

— Если честно — пропало. Все, теперь я больше в политику не суюсь. Везде обман и предательство. А в основе — корыстные интересы очень узкой группы людей.

— Ну, слава Богу, понял.

— Да как сказать. Ленин, положим, для меня загадка. Кажется, он искренне верит, что ведет человечество к мировой революции, которая осчастливит всех. При этом он готов нагромоздить горы трупов.

— Ничего необычного. Многие готовы убивать ради своих идей. Ты сам был на этом пути, только порог количества пролитой крови у тебя оказался значительно ниже, чем у Ульянова. Ты просто не выдержал всей этой мясорубки. Вот, собственно, почему я не переношу великих идеологов. За их красивыми словами обычно стоят очень неприятные ребята — палачи. Ну а реальную отдачу получает все тот же узкий круг лиц с корыстными интересами. Все возвращается на круги своя.

— Но неужели не бывает в политике честных людей?

— Случаются. Но их очень быстро выгоняют или убивают. Они работают ради других, а их противники заботятся только о себе и о своей власти. Так что честный человек может удержаться только в период великих потрясений, когда остальным просто боязно лезть наверх.

— Печально.

— Увы. Но мы отвлеклись. В политике ты, кажется, разочарован. Что планируешь делать?

— Да есть кое-какие соображения. А ты зачем меня видеть хотел?

— Только сказать, что если ты захочешь, то можешь покинуть этот мир. За последнее время мы открыли еще несколько миров, как идентичных нашему, так и отличающихся очень значительно. Я сам подобрал для себя одну очень симпатичную реальность. Мы проведем тебя в любой, который тебе понравится.

— Нет, я еще здесь долги не отдал.

— Логично. Так что планируешь делать?

— Знаешь, есть одна семья, которая поручила свою охрану мне. Я тогда не смог ее спасти. А теперь вот подумалось, если страну спасти не могу, так, может, хоть одну семью выручу.

— Что же, задача достойная. Помощь нужна?

— Но ты же не вмешиваешься.

— Я не вмешиваюсь в политику. Я не готов убивать за то, чтобы вместо коричневых концлагерей землю покрывали красные, а вместо красных — белые. Участвовать в спасении людей я готов всегда.

— Но ты понял, про кого я говорю?

— Разумеется.

— Вообще-то я планировал перебежать к белым сразу после прибытия на фронт и сколотить там боевую группу из самых толковых офицеров.

— Белые разочарованы в Николае. Он ведь для них политическая фигура, а не человек. С глаз долой — из сердца вон. Более того, для белой армии он фигура нежелательная. Слишком разномастное это формирование. Выйди он к белым, у Колчака с Деникиным сразу начнутся большие проблемы. Если они поддержат Николая, то их покинут все сторонники Учредительного собрания и либеральных реформ. Если они не примут царскую чету, то лишатся монархически настроенного офицерства. Так что подарочек-то с сюрпризом будет.

— Не станут же они их убивать.

— Не станут, разумеется. Но если ты переведешь к белым Николая и его семью, то, как ни странно, сделаешь большой подарок красным. Это приведет к расколу белого движения.

— Почему же в нашем мире коммунисты расстреляли царскую семью?

— Из-за неадекватной оценки ситуации. В пылу сражения весь мир черно-белый. Наши — не наши, свои — чужие. Кто не с нами, тот против нас, и так далее.

— Но я же хочу просто спасти людей. Детей хочу спасти. Плевать мне на все эти политические игры.

— Ну так спасай.

— Я планировал собрать для этого небольшую группу офицеров-монархистов.

— Положим, ты их наберешь. Но зачем такие хлопоты? Может, я заменю тебе этот отряд?

— Ты можешь заменить целый полк, если не дивизию. Но если все, что ты сказал о белых, правда… Что мы будем делать, когда освободим их?

— Об этом предоставь позаботиться мне. Что, если мы отправимся прямо сейчас?

— Пожалуй. Но может, лучше выехать с нашей бригадой и отколоться от нее в пути? Так будет легче проделать часть маршрута. Я включу тебя в состав бригады.

— Теоретически — да. Но, во-первых, я не вынесу общества твоего Рачковского. От него, кажется, очень воняет луком. И потом, противно видеть рядом с собой человека, который все время думает, что искусно обманывает тебя. А во-вторых, здешние портье давно уже являются осведомителями ЧК. Тот факт, что ты навещал американского бизнесмена, никак не пойдет тебе на пользу. Послезавтра ты можешь оказаться в подвалах Лубянки, а не в вагоне поезда.

— Черт, я об этом не подумал, — выругался Крапивин.

— Алкоголь затмевает разум, — развел руками Басов. — Пожалуй…

— Слушай, а может, есть возможность переместиться в другой мир? Б каком-нибудь восемьдесят втором году сядем на поезд Москва — Свердловск и поедем со всеми удобствами. Как раньше.

— Не стоит, — покачал головой Басов. — Во-первых, тебе будет полезно проехать по стране именно в восемнадцатом. Это должно завершить твою подготовку. Во-вторых, в восемнадцатом нам будет значительно проще провезти вот это.

Он поднялся, открыл большой платяной шкаф и вытащил оттуда несколько тяжелых чемоданов. Крапивин изумленно вытаращил глаза, когда его приятель извлек из первого чемодана два разобранных автомата и два двадцатизарядных пистолета Стечкина с полным боекомплектом.

— Откуда это? — выдохнул Крапивин, дрожащими руками поднимая знакомое до боли оружие.

— Это мы с Алексеевым подобрали на месте гибели отряда «Гранат» в тысяча шестьсот втором году. — Басов распаковал оставшиеся чемоданы, и на диван легли два тяжелых армейских бронежилета, два шлема и два комплекта обмундирования российского спецназа начала двадцать первого века. — Ты же сам рассказал мне тогда, где они должны находиться. А для того, чтобы больших препятствий нам в дороге не чинили, я изготовил несколько мандатов за подписью Ульянова-Ленина. В них сказано, что товарищи Басов и Крапивин направляются Советом народных комиссаров в Екатеринбург с особым заданием. Соответствующие образцы я скопировал в архиве Ленина еще в тысяча девятьсот семьдесят восьмом году. Ну и соответствующие костюмы я тоже приготовил.

Басов открыл другой шкаф, извлек из него чекистскую кожанку, косоворотку, галифе, сапоги и принялся неспешно переодеваться.

— С этим мы горы свернем. — Крапивин любовно собирал знакомое оружие. — Значит, уходим. Вот ведь смешно, только что стал комбригом. Считай, генеральское звание. И в прошлый раз, считай, генералом был, когда саблю в сердце получил. А не получил бы, так заговорщики бы прикончили. Не любят меня генеральские должности.

— Это ты их не любишь, — усмехнулся Басов. — Ты — честный вояка. Быть генералом — это политика. А про политику мы с тобой уже все обсудили.

— Погоди, — спохватился Крапивин. — А о какой подготовке ты говорил?

— А разве я говорил о подготовке? — изумленно посмотрел на него Басов.

— Ты говорил, что мне надо проехать по стране, потому что это будет завершением моей подготовки.

— Я такого не говорил, — мягко улыбнулся Басов. — Я сказал, что в восемьдесят втором нам сложно будет оружие в поезде провезти.

— Да? — с сомнением произнес Крапивин. — Мне вообще-то показалось… Впрочем, это, наверное, от выпитого самогона. А все-таки странно очень. Ты будто знал, что именно так все повернется.

— Я просто вижу чуть больше, чем остальные. Тебе это тоже скоро откроется.

ГЛАВА 28 Отставка

— Это конец, Сергей. — Маннергейм сумрачно посмотрел на Чигирева. — Мои регентские полномочия истекли. Красные разбиты и изгнаны из Финляндии, поэтому сенату я больше не нужен. Они не продлят мои полномочия как регента. Хотят посадить на престол Финляндии одного из немецких принцев. Идиоты! Задумались бы хоть над тем, что Германия неизбежно проиграет войну, сейчас это абсолютно ясно. В этих условиях я не могу оставаться на посту главнокомандующего. Я подаю в отставку.

— А может, все-таки бросим силы на Петроград? — с надеждой в голосе спросил Чигирев. — Вся операция подготовлена нами и выверена. В Генштабе лежит подробный план действий. Петроград совершенно не защищен с севера, все силы красных на Северо-Западе брошены против Юденича. Совдепия с трудом борется с белыми армиями на юге и востоке. Отразить наш удар им будет нечем. Он станет для Советов если не смертельным, то тяжелым.

— С каким удовольствием я бы сделал это! — вздохнул Маннергейм. — Немцы не дадут. Они заключили мир с большевиками. Очень выгодный для себя мир. Их положение на Западном фронте настолько тяжелое, что они не допустят нашего наступления на Петроград. Они боятся, что тогда большевики обвинят их в подстрекательстве и прекратят выплаты репараций по Брестскому договору. А вести войну на востоке Германия уже не способна. Даже такую убогую, как в феврале. В случае если финская армия перейдет советскую границу, немецким частям приказано арестовать меня и ударить в тыл нашей армии. Агенты, которых мы с вами внедрили к немцам, подтверждают это. Увы, Сергей, у нас не будет ни единого шанса.

— Жаль. А ведь когда месяц назад к вам приезжал Юденич, вы были склонны поддержать его. Сегодня мы могли бы уже взять Петроград и даже отпустить финскую армию домой. У Юденича достаточно людей в Петрограде. Он пополнил бы запасы оружия и боеприпасов на петроградских арсеналах и ударил бы по Москве. Это был бы конец советской власти.

— Конечно. Тогда мы уже были в состоянии перейти в наступление на Петроград и Карелию. Более того, Юденич был согласен с нашим главным условием: признание независимости Финляндии. Но Юденич признал Колчака как верховного правителя России с диктаторскими полномочиями, а тот наотрез отказался признавать независимость нашей страны. На те же позиции встал и Деникин. У этих белых генералов потрясающее свойство: они совершенно не желают видеть реальное положение вещей. Я сильно сомневаюсь, что им будет сопутствовать успех. Жаль только Юденича, это толковый генерал. Надеюсь, ему будет сопутствовать успех.

— Сомневаюсь. Части Юденича очень малочисленны. Кроме того, им остро не хватает оружия и боеприпасов. Все основные оружейные склады и заводы в Петрограде. Они в руках большевиков. Как вам известно, я пытался наладить поставки оружия Юденичу, но наткнулся на сопротивления немцев. Они не дали провезти ни ящика патронов, ни одной винтовки. Русская армия для них все еще страшнее, чем большевистская чума. Нам с вами надо было плюнуть на все и бросить войска на Петроград еще в апреле. Тогда немцы еще не точно определили свою позицию по Петрограду.

— Нет, Сергей. Они бы приняли это решение постфактум. Кроме того, если бы мы даже вошли в Петроград, за нами туда ворвалась бы немецкая армия. Немцы в Петрограде! Это же невозможно! И чтобы я привел их туда?! Простите, Сергей. Когда вы пришли ко мне, я дал вам очень много обещаний. Видит Бог, я искренне верил, что сделаю все, о чем говорил. Я действительно хотел все это осуществить. Но вы же видите, что политическая обстановка не позволила мне сделать этого. Я умываю руки. Простите меня.

— У вас будет второй шанс, — пообещал Чигирев. — К ноябрю немцы потерпят полное поражение. Во всей Европе условия будет диктовать Антанта. Правительство Финляндии, которое придет на смену вам, будет дискредитировано сотрудничеством с немцами, а планы воцарения в Финляндии немецкого принца потерпят фиаско. Финляндия станет республикой и вспомнит о вас. И тогда как первый финский президент вы сможете исполнить все задуманное. Не тяните, иначе в игру снова вступят посторонние силы. Еще до Нового года мы должны быть в Петрограде.

Маннергейм удивленно посмотрел на собеседника:

— Вы иногда так говорите, Сергей, словно действительно видели все, что произойдет.

— Бывают минуты озарений, — скромно улыбнулся Чигирев. — Кажется, мои пророчества пока что оправдывались.

— Пожалуй, — согласился Маннергейм.

— Вот и теперь не забудьте, о чем я говорил. Иначе Советская Россия вырастет в монстра, который со временем станет угрожать свободе и независимости самой Финляндии.

ГЛАВА 29 Освобождение

С востока доносился отдаленный грохот канонады. Крапивин мягко спрыгнул к канаву, где лежал Басов. Друзьях были одеты, экипированы и одеты как российские спецназовцы начала двадцать первого века, на стволах автоматов были установлены глушители.

— Готово, — сообщил Крапивин. — Телефон я им обрубил. Свет отключать не стал, чтобы раньше времени не переполошились.

— Добро, — буркнул Басов. — Можем начинать.

— Давно пора. Полтора месяца уже прохлаждаемся.

— Сегодня единственный день, когда стрельба в Ипатьевском доме не привлечет внимания Уралсовета и частей Красной армии. И грузовики, которые за трупами расстрелянных пришлют, придутся кстати.

— Слушай, а тебе с твоей философией ничего, что мы сейчас столько народу к праотцам отправим? Спасаем семерых, а уложим…

— Они сами взяли в руки оружие, — сухо ответил Басов. — Так пусть не обижаются, что по ним откроют ответный огонь. Сегодня в доме будут только те, кто так или иначе желает участвовать в расстреле. В конце концов, не стоило оказываться у нас на пути. Ладно, хватит болтать. Вперед.

Он решительно опустил щиток-маску, укрепленную на шлеме, и двинулся через улицу. За ним последовал Крапивин. Две тени крадучись пересекли дорогу и прильнули к ограде дома. Крапивин ловко закинул кошку, а Басов прокрался к воротам и постучал.

— Кто там? — недовольно отозвался часовой.

— Спецпредставитель от Уралсовета к товарищу Юровскому. Приказано присутствовать при акции. Держи мандат! — Не входя в зону видимости часового, Басов сунул в открывшееся окошко лист бумаги.

— Ух ты, самим Лениным подписано! — донеслось из-за забора. — Мужик, а ты сам-то где? Выйди, покажись.

Подняв маску на шлеме, Басов встал перед воротами.

— Это что за форма на тебе такая? — присвистнул часовой. — Пятнистая какая-то.

— Трофейная, — объявил Басов. — Ты будешь открывать или нет?

— Сейчас, товарищ. — Часовой открыл ворота и с изумлением уставился на диковинное оружие странного гостя. — Товарищу Юровскому сейчас доло…

Договорить он не успел. Вскинув автомат, Басов короткими очередями уложил часового и его напарника. Выстрелы прозвучали чуть громче лопающихся мыльных пузырей, да с тихим звоном упали на землю стреляные гильзы, но происходящее у ворот тут же привлекло внимание солдат, которые стояли в глубине двора. Кто-то вскрикнул, но выстрелить ни один не успел: солдатам надо было передернуть затворы своих мосинских винтовок, а Басов и оседлавший забор Крапивин расстреливали их очередями из лучшего автоматического оружия начала двадцать первого века.

Покончив с внешней охраной, атакующие сменили магазины в автоматах и ринулись в дом. Навстречу им, привлеченные криками, выбегали вооруженные люди, которые тут же падали под меткими выстрелами.

Ворвавшись в дом, Крапивин с ходу уложил попавшегося на дороге красноармейца и бросился наверх. Боковым зрением он заметил, что Басов ведет огонь по подвалу, откуда на первый этаж пытались прорваться вооруженные винтовками люди. Очевидно, это была расстрельная команда, ожидавшая царскую семью. Снизу прозвучал одинокий выстрел, и пуля со свистом ударилась в потолок над головой Басова, отколов часть штукатурки.

На площадку второго этажа выскочил красноармеец, вскинул винтовку и тут же, после короткой очереди, выпущенной Крапивиным, выронил ее и полетел вниз. В дверном проеме мелькнул человек с маузером в руке. Он навскидку выстрелил в Крапивина, промахнулся, но ловко укрылся за дверным косяком от выпущенной в него очереди. Левой рукой Крапивин выхватил из кармана гранату, наработанным движением вырвал чеку, метнул смертоносный подарок через дверь и пригнулся. За дверью грохнуло и полыхнуло. С потолка вновь посыпалась штукатурка. Человек с маузером, скрючившись, вывалился из-за двери и тут же получил короткую автоматную очередь.

Внизу тоже грохнуло. Скорее всего, Басов метнул гранату в подвал.

Крапивин быстро заменил магазин, знаком приказал другу удерживать первый этаж, а сам направился на второй. Как только он оказался в проеме двери, ведущей в первую комнату, впереди грохнули два выстрела. Одна пуля просвистела над головой, вторая весьма чувствительно ударила в правый бок и застряла в бронежилете. Вскинув автомат, Крапивин уложил двух красноармейцев. Внизу послышались два винтовочных выстрела, после чего грохнула граната. Басов тоже вел бой.

Крапивин вошел внутрь. В дверях смежной комнаты появился охранник, навскидку выстрелил и промахнулся. Но Вадим, открывший огонь одновременно с противником, был точен.

Подбежав к следующей двери, Крапивин заметил две фигуры, укрывшиеся в боковой комнате. Немедленно туда полетела граната. Как только прозвучал взрыв, Вадим подскочил ко входу и короткими очередями прекратил страдания двух корчившихся на полу людей.

В поле зрения противников больше не было. Где-то внизу хлопнули два винтовочных выстрела, а потом взорвалась граната, заставив ходить ходуном все здание. «Голоса» басовского автомата Крапивин не слышал, но прекрасно понимал, что работает тот не переставая.

Взяв оружие наизготовку, Вадим двинулся через анфиладу. В торце последней комнаты он увидел закрытые двойные двери. Что-то подсказало ему, что арестованные находятся именно там. Крапивин настолько сконцентрировался на этой заветной двери, что только дикий крик атакующего помог ему вовремя среагировать. Резко обернувшись, он автоматом отбил выпад штыка, ударом ноги в живот отбросил противника и всадил в него короткую очередь. Только после этого Крапивин разглядел, что поверженному им красноармейцу вряд ли исполнилось восемнадцать.

— Вот дурак! — процедил Вадим. — О мамке бы подумал.

Он снова сменил магазин в автомате и двинулся к торцевой двери. Под мощным ударом спецназовского сапога дверь жалобно затрещала и обрушилась внутрь. Женский крик на мгновение оглушил его. Рефлекторно Вадим обвел всех собравшихся в комнате прицелом, готовый в любой момент открыть огонь.

Николай Второй, Александра Федоровна, четверо их дочерей, наследник, лежащий на кровати, врач Боткин и лакей Труп. Все испуганно смотрели на ворвавшегося в комнату человека, похожего на пришельца из иных миров.

— Ваши величества, вы свободны. — Крапивин опустил автомат и поднял щиток-маску.

В комнате повисла напряженная тишина.

— Господи, да это же полковник Крапивин! — вырвалось наконец у Александры Федоровны.

— Точно Крапивин, — ожил император. — Полковник, вы пришли освободить нас?

— Так точно, ваше величество. Однако, осмелюсь доложить, бой еще не окончен. И нам надо еще выбраться из города.

— Я знал, что найдутся преданные государю офицеры, — торжествующе объявил Николай.

— Однако в прошлый раз, полковник, вы не проявили достаточной мужественности, чтобы защитить нас, — строго заметила Александра Федоровна.

— Оставь это, Аликс, — повернулся к ней Николай. — Полковник пришел, чтобы освободить нас, и это главное.

— Прошу вас, тише, — неожиданно произнес Крапивин, который все время прислушивался к звукам доносившимся с первого этажа. — Я больше не слышу выстрелов. Я, конечно, надеюсь, что все благополучно, но все же прошу вас отойти в дальний угол комнаты.

Он прильнул к дверному косяку и взял автомат наизготовку. Вскоре в дверном проеме перед ним появился Басов. Игорь шел неспешно, вразвалку, неся автомат на плече и неуклюже переваливаясь в тяжелом бронежилете. Его щиток-маска на шлеме был поднят.

— Игорь, все в порядке? — Крапивин вышел из-за своего укрытия.

— Все о'кей, кэп, — отозвался Басов, проходя в комнату. — Ни один не ушел. Добрый вечер, господа, — повернулся он к собравшимся в комнате узникам. — Позвольте представиться: Игорь Басов.

— Вы тоже офицер? — спросил его Николай.

— Увы, нет. А может, и к счастью. Я сам по себе.

— Позвольте, полковник, но где же остальные члены вашей группы? — обратился император к Крапивину.

— Ваше величество, мы все сделали вдвоем, — ответил тот.

— Невероятно! Сколько же было охраны?

— Человек тридцать, может, чуть больше, — ответил Басов. — Кто их считал?

— Как вам это удалось? — воскликнул Николай. — И позвольте заметить, что ваша амуниция и оружие очень странные. Что это, позвольте узнать?

— Слишком много вопросов, ваше величество, — улыбнулся Басов. — На них решительно нет времени отвечать. Скоро сюда приедут грузовики, чтобы забрать ваши тела.

— Наши тела?!

— Да, чтобы вы знали, большевики собирались вас сегодня расстрелять, — равнодушно известил собравшихся Басов. — Поэтому времени у нас мало. Прошу вас до особых распоряжений оставаться в комнате и никуда не выходить. Вадим, с тебя восстановление связи. Взрывы в доме могли привлечь внимание. Хотя сегодня здесь ожидали стрельбу, но осторожность не помешает. Допускаю, что из Уралсовета сюда уже звонят. Надо их успокоить. Юровского ты уложил, друг мой. На моем счету тоже имеется историческая личность. Там, в подвале, был Имре Надь, которому уже не суждено стать главой венгерской компартии и руководить Венгрией. Так что поторопись. Если будут звонить, можно отвечать с венгерским или другим акцентом и сказать, что товарищ Юровский сильно занят. А вас господа, — он повернулся к Боткину и Трупу, — я попрошу помочь мне очистить двор от тел ваших незадачливых охранников. Нам еще предстоит дождаться гостей.

Через несколько часов во двор Ипатьевского дома вкатилось несколько грузовиков. Открывший им ворота Басов благоразумно укрылся у стены, а Крапивин спрятался у входа. Из-за того что все лампочки, освещавшие двор, были заблаговременно перебиты, там царила темнота. Прибывшие на грузовиках красноармейцы, несколько обескураженные тем, что их никто не встречает, начали удивленно озираться. Беззвучные автоматные очереди с двух сторон оказались настолько неожиданными, что никто даже не успел понять, что происходит. В кромешной темноте Крапивин и Басов прекрасно видели своих противников благодаря приборам ночного видения, а те оказались практически слепы. Заполошные крики, пара винтовочных выстрелов наугад — и все было закончено.

Басов, оставшийся у ворот на страже, молча подал сигнал Крапивину. Тот быстро вошел в дом и вскоре снова появился, неся на руках Алексея. За ним следовали Николай, Александра Федоровна, четыре великие княжны, Боткин и Труп. Крапивин аккуратно усадил наследника в кабину, помог остальным забраться в кузов, сам сел за руль, развернул машину и выехал на улицу. У ворот он немного притормозил, позволив Басову забраться в кузов, после чего выжал полный газ и помчался по улицам Екатеринбурга.

— Господин Басов, куда мы едем? — поинтересовался Николай у Игоря.

Но тот лишь приложил палец к губам и поудобнее устроил автомат на коленях.

Автомобиль мчался вперед. Выехав из Екатеринбурга, он колесил по проселочным дорогам, объезжая населенные пункты и все больше углубляясь в лес. Наконец Крапивин остановил машину и, высунувшись из кабины, сообщил:

— Игорь, приехали. Дальше дороги нет.

— Ну, пойдем поговорим, — ответил тот.

Он неожиданно легко выскочил из кузова, и они вместе с Крапивиным отошли на несколько шагов.

— Что теперь? — спросил Крапивин. — Ты обещал устроить их так, чтобы они могли спокойно жить и не быть разменной картой в политической игре.

— Я так и сделаю. Я заберу их в другой мир. Туда где царствующей династии Романовых никогда не существовало. Они смогут жить там счастливой семьей, и никто их не побеспокоит.

— В тот, в котором поселился ты?

— Нет, к тому они еще не подготовлены. В другой. А ты? Ты уходишь или остаешься?

— Я хочу еще попытаться предотвратить бойню здесь.

— Хорошо. Тогда расстаемся. На время, конечно. Оружие и амуницию можешь оставить себе, Правда, сам знаешь, тебе от нее больше вреда, чем пользы. То, что люди не готовы понять, они обычно воспринимают как опасность. И запомни, в Гражданской войне будет три поворотных момента. В девятнадцатом Деникин сможет взять Москву, но его предадут казаки. Они разграбят несколько городов и уйдут на Дон, себе на погибель. Не знаю, сумеешь ли ты это предотвратить, но знать это надо. Казаки очень не доверяют белым генералам, а бацилла сепаратизма доберется и до них. В любом случае, без казаков белым Москвы не взять. Потом Первая конная возьмет Ростов, Если Буденный выполнит приказ Москвы и начнет преследование белой армии, то сможет уничтожить ее на марше. Это закончит Гражданскую войну. Но Буденный пошлет ЦК с Реввоенсоветом куда подальше, его бойцы займутся грабежами и пьянством, и это позволит белым укрыться в Крыму. Потом ошибку допустит Врангель. Он рассредоточит войска по полуострову, вместо того чтобы собрать их там, где наиболее вероятны прорывы. Это позволит красным форсировать Сиваш и взять Перекоп. А ведь Крым — естественная крепость, он может долго обороняться. Особенно если толковые полководцы организуют оборону. Обрати внимание на генерала Слащева. Он все это будет видеть и укажет на это Врангелю. Но Врангель отстранит его от командования и отправит на отдых. Это будет смертельный приговор белой армии.

— Почему ты говоришь мне все это? — удивился Крапивин. — Раньше ты считал, что не должен вмешиваться, и молчал.

— Теперь можно, — улыбнулся Басов. — Ты теперь не воюешь за идеи, а спасаешь людей.

— У меня есть другой план.

— Ну, так удачи тебе. Бывай, солдат. До скорого!

Он хлопнул Крапивина по плечу, закинул автомат за спину и пошел к грузовику.

— Игорь, осторожно! — окликнул его Крапивин. — У наследника приступ гемофилии. Он не может ходить.

— Знаю, — отозвался Басов, — здесь недалеко.

Он подошел к грузовику и бережно взял на руки Алексея.

— Выходите из машины, — распорядился он. — Нам надо немного пройти пешком.

Боткин и Труп спрыгнули на землю и стали помогать остальным выбираться из кузова.

— Господин Басов, — произнесла Александра Федоровна, как только Боткин помог ей спуститься на землю, — я хотела бы заметить вам, что мы члены императорской фамилии, и это предполагает определенную форму обращения…

— Плевать мне на все титулы в мире, — прервал ее Басов. — Вы для меня просто люди. Не более и не менее. Следуйте за мной.

Он повернулся и зашагал в темноту. За ним двинулись остальные. Около четверти часа они пробирались сквозь кусты, и тут внезапно на них обрушился рассвет. Даже не рассвет, просто неожиданно стало светло. Солнце непостижимым образом мгновенно очутилось над горизонтом, запели птицы, радуясь погожему летнему дню. Путники стояли на краю залитой солнцем поляны, посредине которой лежал внушительных размеров валун.

— Что это? — невольно вскрикнула Александра Федоровна.

— Поляна, — дал исчерпывающий ответ Басов.

Он вышел в центр и бережно усадил наследника на камень. Остальные сгрудились вокруг.

— Вот и пришли, — спокойно произнес Басов.

— Но позвольте, где мы? — удивился Николай.

— Это тоже Урал, — ответил Басов. — И тоже время. Правда, летосчисление здесь иное. И мир совсем иной. Мы покинули известное вам пространство и народимся в ином временном континууме. Это мир параллельный, он в ином измерении. Ваш собственный мир отверг вас. Вы не могли бы в нем жить, поэтому мы с другом приняли решение переместить вас. История здесь сложилась совсем иначе. Здесь не было династии Романовых. Более того, здесь никогда не было монархии. Россия здесь не ведала не только татарского ига, но и княжения Рюриковичей. В древние времена она пошла по иному пути. К власти здесь пришли жрецы, просветленные люди, хранители знания древних исчезнувших цивилизаций. В вашем мире они были истреблены еще князем Владимиром. Здесь возникла особая религия, в основе которой лежит изучение человеческой природы, мира и накопление этих знаний. Здесь теократия. Но правители здесь не думают об укреплении личной власти и подавлении чужих народов, а заботятся о процветании своей страны и благе людей. Поэтому здешняя Россия достигла практически тех же границ, что и ваша, но не войной, а миром. Более того, здесь Россия самая мощная и самая великая держава. Она стоит в стороне от войн и социальных катаклизмов, которые бушуют за пределами ее границ. Знания гарантируют ей защиту от любых агрессоров, мир и покой. Во многих областях здешние ученые значительно опередили ваш мир на целое столетие. Если вы пойдете по этой тропинке, то через час выйдете к монастырю. В нем живут монахи, исповедующие местную древнюю религию. Здешние монастыри — хранилища знаний и научные учреждения. Тот, к которому я вывел вас, является одним из известнейших центров медицины. Алексею здесь излечат гемофилию меньше чем за полгода. Я уж не говорю, что всего за пару дней вы, Николай Александрович, избавитесь от своего геморроя. Своего происхождения можете не скрывать. Здешние монахи знают о возможности перемещения в мирах. После того как вы пройдете лечение и восстановите силы, вам помогут обосноваться в этом мире. Не бойтесь ничего. Здесь правят добро и милосердие. С ненавистью вам вряд ли придется столкнуться. Вы были не очень хорошими правителями в своем мире, господа. Надеюсь, в этом вы обретете гармонию как счастливая семья. Прощайте.

Он повернулся и зашагал назад.

— Погодите, — окликнула его Анастасия. — Но кто же вы?

— Странник, — бросил через плечо Басов.