Великий врачеватель

Годы в Хорезме

Знакомый ал-Барки, того самого соседа, для которого Хусайн написал книги с разъяснениями законов, был купцом. Он жил в Гургандже, в столице Хорезма, но иногда приезжал в Бухару. Он согласился довезти Хусейна до Гурганджа и даже отказался взять деньги.

— Это с меня следовало бы взять плату за удовольствие от общения с человеком, слава которого далеко опередила его пути.

Все нужные слова были сказаны дома вечером, все необходимые книги и вещи были собраны заранее.

У семьи осталось достаточно денег, чтобы прожить при нынешних ценах полгода. А там, поступив на службу, Хусайн снимет дом и вызовет семью.

Бухара осталась за спиной. Стены и крыши домов слились, и не видны уже Хадшмрунские ворота, от которых начиналась дорога в Хорезм, минареты; и уже не различить, где соборная мечеть, выстроенная Кутайбой.

— Когда-то и я оглядывался на свой город, — сказал купец, — когда отец первый раз послал меня с караваном в Египет.

Дорога до Гурганджа была длинна. Через селения и рабаты, через степь и пески к Амударье, к рабату Джигербент. Там была переправа с правого берега на левый по мутной желтой воде, по широкой реке, глубины которой неизвестны. В низинах реки росли рощи, зрели фрукты в садах, а стоило отойти на несколько переходов — фарсагов, начинались пески, голодные и сухие. Джигербент — это уже Хорезм. Здесь свои обычаи и привычки, и даже язык иной — хорезмийский, слегка отличающийся от таджикского.

Хусайн спал в рабатах, ел вместе с купцами, с погонщиками верблюдов и воинами, охранявшими товар от случайных людей.

Наконец они подъехали к воротам Гурганджа. Заплатили въездную плату. На минуту стало страшно. Незнакомые улицы, незнакомые дома, неизвестные люди.

— Пока остановишься у меня, — предложил купец. — Я буду счастлив дать кров ученейшему человеку.

На центральной площади продавали баранов. Эта площадь походила на Регистан в Бухаре. С двух сторон площади стояли дворцы. Первый построил хорезмшах Мамун. Хусайн долго рассматривал ворота этого дворца. Торговцы, бродяги в грязном тряпье крутились около ворот, закидывали головы, разглядывали росписи. Напротив, перед дворцом отца построил свой дворец нынешний хорезмшах Али, сын Мамуна.

Совсем недавно Гургандж не был столицей Хорезма. Столицей был Кят. Кят стоял километров на двести выше по течению на правом берегу Амударьи, у самой воды.

— Наш город великолепен. В нем много знатоков изящной литературы, строители домов отличаются искусством, в нашем городе у чтецов корана самые красивые голоса, и нет им равных по благородству и познаниям. В нашем городе много богачей, много красивых вещей и хороших товаров! — так говорили жители Кята. — В нашем городе — дворец хорезмшаха.

И это было справедливо.

— Ваш город — вонючая лужа. Его в любое время года заливает вода. Нечистоты проникают во все места. Не один приезжий утонул в ваших ямах грязи с наступлением темноты. — Так говорили жители Гурганджа жителям Кята.

И это тоже было справедливо.

Но главным городом был Кят.

В 995 году эмир Гурганджа Мамун осадил Кят. Жители долго сопротивлялись. Многие погибли. Мамун, получив Кят, получил и титул хорезмшаха, что значит — царь Хорезма. Город был жестоко разгромлен. Многие жители покинули дома, переселились в другие места. До последних сил вместе со всеми сопротивлялся, а потом ушел из города и молодой Бируни.

Сын Мамуна хорезмшах Али был образованным человеком. При его дворе собирались математики и философы, врачи и законоведы — факихи. Это собрание позже стали называть «Академией Мамуна».

— Может быть, пойти прямо к хорезмшаху, дождаться его выхода из ворот? — советовался Хусайн с купцом.

— Лучше сделай иначе: пойди на прием к везиру ас-Сухайли и скажи, что ты знаток законов. Он известный законовед — факих — и потому любит факихов, принимает их ласково.

Для похода к везиру Хусайн оделся особо. Конечно, он надел лучший халат. Но главное было надеть, как нужно, чалму, не забыть тайласан. Чалму полагалось повязать так, чтобы оставался длинный конец. Этот конец проходил под подбородком, перекидывался через правое плечо за спину. На другом плече лежал длинный кусок ткани — тайласан. Тайласан можно было превратить и в накидку. Так одевались факихи в те дни. По одной только одежде становилось ясно: этот человек ученый, факих.

Идя на прием, Хусайн обдумывал, как начать разговор. Надо было сразу убедить везира, что перед ним не случайно заброшенный судьбой юноша, а человек, глубоко знающий законодательство, образованный в других науках и не имеющий никаких дурных намерений, наоборот — желающий приносить только пользу везиру и хорезмшаху Али ибн-Мамуну.

От первых фраз зависело многое. Например, если Хусайна возьмут на службу, то ведь положат и жалованье. А если на службу не возьмут, то, естественно, жалованья ждать неоткуда. А деньги кончались…

Говорить придуманные по пути фразы Хусайну не пришлось. Везир ас-Сухайли, узнав имя молодого факиха, заулыбался, сам стал перечислять его достоинства:

— Удивительное лечение эмира Нуха ибн-Мансура. Ну как же, это только незнающие люди считают Хорезм окраиной мусульманского мира. Мы узнаем новости часто раньше других. Двадцать томов разъяснений к фикху для ал-Барки. Говорят, благодаря им ал-Барки стал лучшим законоведом в Бухаре. Только жаль, что читает он их в одиночку и никого к этим книгам не допускает. А так полезно было бы размножить их…

Вероятно, везир переписывался с ал-Барки или с его знакомыми.

Везир пригласил Хусайна на собрание ученых.

— Это собрание удостаивает посещением сам хорезмшах, и ему будет интересно послушать рассуждение образованнейшего, человека.

А главное — везир назначил Хусайну жалованье.

Он сказал, что не станет обременять Хусайна должностью. Пусть Хусайн занимается науками. И везир надеется, что своими открытиями Хусайн прославит и Хорезм, и двор хорезмшаха.

Жалованье было даже больше, чем ожидал Хусайн. Хусайн с трудом удержал радостную улыбку, когда везир ас-Сухайли назвал сумму. Но, видимо, все-таки лицо Хусайна выдало многое, потому что везир тут же, как бы между прочим, позвал писца, продиктовал ему и протянул бумагу Хусайну.

— Деньги можно получить сегодня.

Хусайн почти бежал по улице, так ему было радостно. Он тут же решил снять дом для семьи и написать письмо брату Махмуду, чтобы тот распродал имущество, собрал мать, слуг и отправлялся сюда, в Гургандж.

На ученое собрание сошлись люди разных возрастов. О некоторых Хусайн слышал раньше. Пришел Абу-ал Хайр Хуммар — известный врач. Пришел главный судья — кади. Судья поздоровался со всеми уважительно, но ни разу не улыбнулся. Он хмуро сел на свое место и сидел молча. Среди всех выделялся красивый юноша в очень дорогой одежде из египетского шелка. Везир ас- Сухайли шепнул Хусайну, что это Абу Наср Аррак, племянник хорезмшаха, талантливый математик.

Везир подвел Хусайна к Арраку и проговорил:

— Разреши, Абу Наср, представить тебе этого молодого человека, Абу Али ибн-Сину, о чьих способностях в деле врачевания давно уже ходит слава.

Аррак удивился:

— Оказывается, ты врач, — сказал он Хусайну. — А я подумал, что наш везир привел еще одного факиха.

— Абу Али образован в фикхе не менее, чем в медицине, — сказал везир.

— А в математике? — спросил Аррак. И начал говорить Хусайну о математической работе Бируни.

А когда Хусайн сказал, что он тоже знает об этой работе, Аррак обрадовался, и они наперебой стали рассказывать о книге Бируни «Хронология древних народов». Главный кади сидел около и недовольно морщился. Потом Аррак стал рассказывать о новом астрономическом приборе, который Бируни изобрел вместе с математиком ас-Сахри. Судья повернулся к ним и вдруг пробубнил:

— Изучать то, что не написано в коране, лишне и преступно.

Но в это время вошел сам хорезмшах Али ибн-Мамун, не старый, крепкий мужчина. Все замолчали. Хорезмшах сел и предложил сесть собравшимся.

В тот день главное выступление делал везир. Он рассказывал об истории права наследования. Как наследовали имущество в Древней Греции, в Византии, как наследуют у мусульман.

Иногда везир ошибался.

Потом, когда его выступление стали обсуждать, Хусайн заметил уважительно:

— Вероятно, наш ученейший и образованнейший везир еще не успел прочитать книгу Бируни, иначе бы он не допустил некоторых неточностей.

И тут в зале внезапно наступила жуткая тишина. Потом везир как-то странно кашлянул, а Аррак дернул Хусайна за рукав.

Но Хусайн докончил:

— Бируни по ряду вопросов придерживается другого мнения.

Молчание продолжалось. На Хусайна никто не смотрел. Все смотрели на хорезмшаха. Хорезмшах тоже молчал. Потом он улыбнулся.

— Кто этот юноша? Вероятно, он впервые на нашем собрании, иначе он не назвал бы так невпопад имя пособника наших врагов.

Теперь могло произойти все, что угодно.

Хусайн знал многих ученых, жизнь которых оборвалась в момент, когда они обратили на себя гнев тирана.

Но хорезмшах продолжал улыбаться.

— Подойди же, назови нам свое имя.

Хусайн пошел. Ноги его почему-то плохо двигались…

— Это молодой Абу Али Хусайн… — начал везир.

— Мы думаем, если у него хватило смелости произнести в нашем дворце это имя, то хватит смелости назвать и себя.

Хусайн подошел ближе, поклонился и назвал свое имя.

— А теперь расскажи нам, о чем же говорит тот человек в своей книге.

Слушающие задвигались.

Хусайн коротко пересказал главы Бируни о религиях и законах греков, римлян, персов. Заодно он исправил несколько неточностей в выступлении везира.

Никто его не перебивал. Все внимательно слушали.

— Однако знания твои глубоки в этих вопросах, — сказал хорезмшах. — Мы довольны твоим первым выступлением на нашем собрании. И вот что… ты имеешь книгу того человека? — Хорезмшах никак не хотел произносить имя Бируни, потому что когда-то сам запретил называть это имя.

— У меня есть эта книга, — сказал вдруг громко Абу Наср Аррак, племянник хорезмшаха.

Все посмотрели теперь на Аррака.

— Ты первый человек, который произнес имя Бируни вслух при хорезмшахе, — сказал Аррак, когда они выходили из дворца. — Могло бы все кончиться печально. Восемь лет назад, когда войска моего деда ворвались в город, Бируни ушел оттуда последним. Потом он придумал о деде несколько оскорбительных шуток. Появись он здесь раньше, не выйти бы ему из тюрьмы.

На собрании у хорезмшаха все обращались друг к другу почтительно. У кого не было титула, того звали по кунье — почетному прозванию по имени сына. Можно было звать человека и по нисбе. Хусайн мог себе взять нисбу Бухари. Из Бухары, значит. Но до него уже был историк с нисбой ал-Бухари.

У Хусайна была кунья — Абу Али.

Уважаемому человеку необходим титул — лакаб, или кунья, или нисба, — говорил везир. — Представьте, вхожу я в помещение, где сидят десять Хусайнов, и зову: «Хусайн!» Все десять вскакивают, крича: «Я! Я! Я!» Так благородные люди себя не ведут. Лучше я войду и скажу: «Абу Али». И тот Хусайн, к которому я обращаюсь, сразу откликнется. Остальные станут молчать.

На собрании всех звали почетно: отец Исмаила, отец Касима, отец Али.

Хусайн не был отцом. У него не было сына и не было жены. Но скоро он привык к этому почтенному обращению. Его никто уже не называл по имени. Только Абу Али.

Абу Али любил бродить по городу. Он вставал рано утром, задолго до первого призыва к молитве — намазу. Он по-прежнему много занимался, изучал химию, астрономию, физику. Он задумал несколько книг, делал к ним наброски.

Жил Абу Али пока в доме того же купца, с которым приехал из Бухары. Купец отказывался брать с него деньги. Поэтому Абу Али решил заниматься с младшим сыном купца, с десятилетним мальчиком. Купец снарядил новый караван и отправился в неизвестные ему места на реку Волгу, в государство Булгар. Оттуда, с севера, от Булгар, привозили в город удивительные товары. Раз в неделю по четвергам открывался пушной рынок. Всевозможные меха продавали в этот день торговцы: соболей, горностаев, хорьков, лисиц, бобров, зайцев. Поблизости был другой базар, там тоже продавались невиданные славянские товары: березовая кора, рыбий клей, огромные острые гладкие кости, которые назывались рыбьими зубами, а на самом деле были моржовым клыком. О моржах Абу Али никогда не слышал и не читал. И не мог представить себе рыб, имеющих такие длинные зубы.

Иногда он с радостью узнавал товары родного города. До Хорезма довозили даже знаменитые на весь мир бухарские дыни. Их везли в свинцовых ящиках со льдом. Конечно, в Хорезме было много своих арбузов и дынь, но даже хорезмшах предпочитал бухарские.

Скоро у Абу Али появились ученики. Это были люди взрослые. Он объяснял им непонятные места в философии, или в фикхе, или в фигурах Эвклида. И конечно, очень часто к Абу Али обращались больные.

Однажды на базаре он заметил, что за ним все время идет какой-то бедно одетый человек. Абу-Али оглянулся, но человек спрятался за верблюда. «Уж не человек ли это султана Махмуда?» — подумал Абу Али. Он прошел шагов сто, несколько раз сворачивая в разные стороны. И повсюду, прячась, человек шел за ним. Тогда Абу Али зашел в тесное помещение к цирюльнику. Подождав несколько минут, он вышел на улицу. И тут же столкнулся с тем неизвестным человеком.

Человек вздрогнул и отступил назад. А потом вдруг заговорил:

— Прости меня, Абу Али, что я нарушаю твой покой. Я знаю, ты приехал недавно из Бухары. Я тоже приехал из Бухары, и я не всегда был так бедно одет. Обстоятельства и страсть к познанию довели меня до этой жизни. Прошу тебя, пойдем к моему дому, и по дороге я все тебе объясню.

«А если это ловушка и меня поймают в сеть, как глупую птицу?» — подумал Абу Али, идя следом за ним.

Этот человек оказался алхимиком. Он читал древние книги магии и заклинаний. С помощью заклинаний он хотел добиться чудесного превращения дешевых металлов в золото. Когда-то в библиотеке эмира Абу Али тоже просматривал эти книги и сразу понял, как невежественны их авторы.

— Осталось совсем немного, — говорил человек по дороге к своему дому, — вставить два-три верных слова в формулу заклинаний, и я превращу в золото сплав олова и меди.

Абу Али вошел в дом этого человека. Дом был пуст. Не было ковров, не пахло пищей. В углах выросла мохнатая паутина. Всюду валялся мусор, обрывки бумаги.

Зато соседняя комната была забита всевозможными ретортами, горелками, химическими принадлежностями.

В саду, в яме горел огонь. Над огнем висел котел, и в нем густой сероватой жидкостью колыхалось расплавленное олово.

— Я увидел тебя, когда ты шел по моей улице, — сказал человек, — все бросил и побежал следом. Но так и не решился бы обратиться…

Абу Али вынул кошелек и протянул ему все деньги, какие были там.

— Как я буду счастлив отблагодарить тебя! — сказал человек. — Ты увидишь, еще несколько дней, и я узнаю тайну получения золота. Я буду получать золото в любых количествах. Я куплю большой дом и заполню его книгами, о которых сейчас лишь мечтаю. Я тебе сразу верну свой долг. В десять раз больше верну! А может быть, ты вступишь со мною в долю? Хочешь, треть всего золота будет твоя?

Абу Али лишь покачал головой. Он не верил в силу заклинаний и магических формул. Он знал, что олово невозможно превратить в золото, как верблюжий помет невозможно превратить в верблюда.

— И все-таки я верну тебе в десять раз больше, чем ты дал мне! Я докажу всем! — говорил человек, прощаясь.

Однажды хорезмшах сказал на собрании:

— Мы прочитали книгу Абу Райхана Бируни. В ней много интересных, хотя и вольных мыслей. К тому же нам сказали, что Абу Наср поддерживает с Бируни переписку? — Хорезмшах повернулся к племяннику.

— Да, я переписываюсь с ним.

— И Абу Али тоже поддерживает переписку?

— Я переписывался с Бируни еще в Бухаре, и у меня нет причин прервать ее, — ответил Абу Али.

— Нам думается, будет неплохо, если и Абу Наср и Абу Али, оба от своего имени посоветуют Бируни переехать в Гургандж. Нам говорили, что Бируни еще занимается и наукой орошения. Орошение необходимо на наших полях. И Бируни может с пользой приложить свои знания. Как думает об этом ас-Су- хайли?

— Мои мысли идут по той же тропе, что и мысли моего государя, — ответил везир.

Разговор перешел на другую тему, но Абу Али плохо прислушивался. Он радовался, что наконец увидит Бируни. И уже обдумывал письмо, которое напишет ему.

Наконец они встретились!

Аррак прислал своего слугу с запиской к Абу Али. Аррак просил скорее прийти к нему во дворец.

Абу Али быстро собрался.

Часто Абу Али забывал о знатном происхождении Аррака. Аррак и сам не требовал особого к себе почтения. Он был математиком и художником, любил веселые компании и ни за что не согласился бы стать шахом, чтобы не отвлекаться от любимых дел.

Дворец Аррака был роскошен. Росписи на стенах (некоторые росписи делал сам Аррак), богатые самаркандские ковры на полу. Слуги Аррака одевались не хуже многих знатных господ.

В большой комнате для гостей, кроме Аррака, сидели еще двое людей. Один — очень пожилой, с усталым лицом. Другой моложе — лет тридцати трех.

Абу Али мгновенно узнал пожилого и сразу же понял, кто молодой.

— Я не знаю, надо ли вас знакомить? — спросил Аррак.

— Надо ли знакомить меня с Хусайном! — воскликнул пожилой неожиданно бодрым голосом. — Да я знал его в то время, когда он был мальчиком, когда его домашний учитель хвастал, что Хусайн — хафиз.

Это был Абу Сахл Масихи, конечно же, он. Теперь он приехал вместе с Бируни из Джурджана.

А второй — да ясно же, кто второй… — Бируни!

А через несколько минут Бируни уже наступал на Абу Али и на Аррака.

— Из ваших писем я понял, что вы по-прежнему стоите на своем мнении. Вы оба уверены, что Земля находится в покое, а Солнце, звезды и вся небесная сфера движутся вокруг Земли!

— Конечно, этому нас учили Птолемей и Фараби. И я сам проверил их логические выводы. Земля находится в покое, — сказал Абу Али.

— Даже святым книгам не всегда можно верить, — отмахнулся Бируни.

— Ого! — засмеялся Аррак.

То, что Бируни упорный спорщик, Абу Али давно уже понял из писем. Обо всем Бируни старался иметь собственное мнение, любой вывод пытался проверить на практике. Этим они оба были похожи. И хотя часто они не соглашались друг с другом, оба рвались к истине.

— Пора идти на ученое собрание, — сказал Аррак и оглядел одежду Бируни. — Вы, вероятно, устали, станете отдыхать сегодня или переоденетесь и пойдете на собрание тоже? — спросил он Масихи и Бируни.

— Я готов, — сказал Бируни. — А другой одежды у меня нет. Моя нисба Бируни — человек из предместья, и этим сказано все.

Аррак засмеялся и позвал слугу.

— Принеси этим людям новое платье из моего гардероба, — сказал он.

Но Бируни вдруг запротестовал:

— Я недостоин принять этот драгоценный подарок…

— Это еще почему? — удивился Аррак. — Надо быстрей собираться и идти, мы опаздываем.

— Я бы мог надеть платье, подаренное мне рабом, потому что рабом раба быть невозможно. Но платье, подаренное членом семьи хорезмшаха, не приму. Иначе каждый скажет обо мне: посмотрите, это идет раб хорезмшаха. А раб не может быть другом. Лишь оставаясь свободным, можно питать искренние чувства верности. — Он начал почти шутя, а закончил серьезно: — Я пойду в своей одежде, какая есть. А завтра куплю новую.

— Ну хорошо, — сказал Аррак. Он позвал другого слугу. — Есть у тебя запасная новая одежда?

— Есть, мой господин, — ответил слуга растерянно.

— Подари ее этому человеку.

— Хорошо, господин, — ответил слуга.

— Сдаюсь, — засмеялся Бируни.

Может быть, ученые услышали, что приехали Бируни и Масихи, может быть, это получилось случайно, но на собрании было необычно много людей.

— Я надеюсь, когда войдет хорезмшах, к нему не бросятся придворные поэты, не станут читать ему прямо в лицо касыды? — спросил Бируни у Абу Али.

— У нас не султан Махмуд, у нас пока таких порядков нет…

Везир ас-Сухайли подвел Бируни и Масихи к хорезмшаху, представил. Оба низко поклонились.

— Мы рады, что наше собрание обогатится двумя блистательными умами, — сказал хорезмшах.

Через полчаса Бируни уже забрасывали вопросами.

— Верно ли, что Бируни в своей книге отвергает известное предание — хадис — о том, что пророк однажды остановил солнце, и оно по его воле стояло над головой пророка три часа? — спросил человек в одежде богослова.

— Солнце не может остановиться ни на минуту, потому что это противоречит естественным законам природы.

Хусайн и Аррак переглянулись. Смело говорит Бируни. Одно дело — излагать свое мнение в книге, другое— отстаивать его вслух на собрании у хорезмшаха.

— Верно ли, что в книге Бируни есть такие слова: «Да покарает аллах всех тех, кто радуется, причиняя мучения другому существу, одаренному чувствами и не причиняющему вреда!»? — спросил личный врач хорезмшаха Хуммар.

— Да, верно, именно эти слова, — ответил Бируни.

Тут все радостно зашумели. Всем эти слова понравились, даже главному кади.

— Занимается ли Бируни изучением фикха — законоведения? — спросил везир ас-Сухайли.

— Меня больше интересуют физика, история, математика, астрономия, наука о минералах, — ответил Бируни.

— Хорошо, что задавали не слишком много вопросов, касающихся религии, иначе был бы скандал, — шепнул Аррак, когда собрание закончилось.

Бируни был ироничным человеком.

В то время в моду входили титулы. Каждый человек старался заполучить титул. Например, у султана Махмуда были титулы «меч державы» и «десница державы, хранитель веры». Судей — кади — могли звать «честь ислама» или «меч сунны». Даже никудышный человек порой добивался титула «мухтасс» — «избранник» или «муваффак» — «помощник». Главный кади, который сидел на всех ученых собраниях у хорезмшаха, носил титул «сейф ас-сунна», что значило — «меч сунны». Чаще всего он хмуро молчал, лишь поворачивал голову в сторону говорящего. Дома он старательно записывал каждое крамольное изречение, услышанное на собрании.

«Наступит день, и они у меня взвоют, как собаки, они заплатят за каждое свое умствование».

Он ненавидел и Абу Али и Бируни. Даже самого хорезмшаха презирал за мягкотелость.

«Так их распустить! — думал он о хорезмшахе. — Была бы моя власть, я бы их всех посадил на цепь и повез бы по городам напоказ, чтоб другим неповадно было рассуждать. Знания им подавай! Мало им откровения божьего, корана! Была бы моя власть!»

Но власть была не его.

Конечно, все ученые догадывались о жестокой ненависти кади. И никто открыто не смел ему перечить.

Только Бируни однажды особо уважительным тоном обратился к кади:

— Сейф ал-улама, меч ученых, скажи нам, пожалуйста…

Все заметили оговорку Бируни и, конечно, поняли ее тайный смысл. И посмеялись про себя, а потом дома — вслух. И только кади понял не сразу. Сначала он даже надулся важно. Лишь утром, вспоминая весь разговор, он заскрипел зубами от злости. Но теперь между собой ученые только так и называли кади — «меч ученых».

Часто Бируни шутил над друзьями. В то время многие люди, чтобы подчеркнуть свою образованность, старались говорить изящно. Уметь говорить красиво был обязан при дворе каждый. Без этого человека просто не пустили бы на ученое собрание. Бируни издевался над этой красивостью. Он любил делать ее смешной.

Например, Абу Али получил однажды такую записку от Бируни, может быть, выписанную из арабской книги, может быть, сочиненную им самим.

«Мы собрались, о господин, в компании, где есть все, кроме тебя, всем довольны мы, исключая того, что нет тебя. Здесь раскрылись глаза нарциссов, зардели щеки фиалок, благоухают курильницы цитрусов, открыты коробочки померанцев, заговорили языки лютней, поднялись проповедники струн, повеяли ветерки кубков, открыт базар вежества, встал глашатай веселья, взошли звезды сотрапезников, раскинулось небо амбры. Клянусь моей жизнью, когда ты придешь, мы очутимся в райском саду вечности, и ты будешь центральной жемчужиной в ожерелье».

Когда «центральная жемчужина», постигнув, что ее приглашают срочно прийти в гости, прибыла в дом Бируни, они вдвоем хорошо посмеялись над запиской.

Иногда Абу Али получал письма от брата.

Их привозили верные люди.

Заболела мать. Она заболела в тот день, когда брат Махмуд собрался продавать дом и имущество, чтобы ехать к Абу Али в Гургандж. Мать не вставала. За ней ухаживала служанка. Абу Али давал советы, как правильнее лечить, но одних советов было, конечно, мало.

«Только не возвращайся в Бухару, — писал брат Махмуд, — тебя постоянно ищут люди султана. Несколько раз они входили в наш дом, обшаривали углы. Искали даже на женской половине. Говорят, что султан приказал силой доставить тебя к нему во дворец».

Махмуд не писал о том, что его самого приводили во дворец наместника илиг-хана Насра. Там его долго допрашивали, пытались узнать, куда делся Хусайн.

На письме брата не было пометок, кому оно адресовано. Брат не подписывался. Если бы письмо перехватили шпионы султана, они бы не догадались, кто адресат.

Абу Али любил бродить с Бируни по улицам. В детстве Бируни не знал отца и образование добыл с трудом.

— В нашем городе жил грек-христианин, — рассказывал Бируни, — мне тогда было семь лет. Я приносил ему разные растения, а он говорил их названия, перечислял их свойства. Потом грек познакомил меня с Масихи. Масихи называл мне книги, которые надо прочесть, объяснял непонятное. Часто он давал мне свои книги. Даже арабский, грамматику и стилистику я выучил сам. Днем работал, помогал матери вести хозяйство, а ночью занимался науками.

— А мой учитель… — говорил Абу Али и рассказывал о Натили.

Однажды Абу Али узнал от случайного человека, что Натили похоронен здесь, за городской стеной.

Вместе с Бируни они сходили на кладбище. Абу Али оставил сторожу денег, чтобы тот берег могилу.

Только вдвоем Абу Али и Бируни могли разговаривать свободно обо всем.

— Однажды со мной весь день спорили богословы, говорили, что вода поднимается в фонтанах по причине божественного желания. Это же смешно — прикрывать свое невежество заявлением, что аллах всемогущ, — утверждал Бируни.

— Но может быть, он все-таки был? — колебался Абу Али.

— Кто был? — возмущался Бируни.

— Бог. Может быть, он дал толчок всему развитию вселенной. А теперь жизнь идет по своим законам, сама по себе.

Если бы этот их разговор подслушал главный кади, не спас бы их головы даже сам хорезмшах.

Сомневаться в существовании бога! Это значит, что и Моисей ошибался, и Христос, и другие пророки! Это значит, что не было божественного откровения Мухаммаду?! И коран сотворил он сам, а не продиктовал ему бог с помощью архангела Гавриила. Это значит, что пять раз в день миллионы людей, становясь на молитву, обманывают сами себя. И пять раз в день обманывают имамы, хатибы и прочие священнослужители. Это значит, что в том главном, на чем строятся вера, государство, жизнь, в самом главном есть какой-то обман, ошибка!

Да за такие мысли не только главный кади, любой правоверный мусульманин немедленно бы пресек жизни и Абу Али и Бируни, отправил бы их обоих на свидание с богом, пусть бы там и разбирались — есть он на свете или нет.

Поэтому Абу Али и Бируни вели свои разговоры только наедине.

А кругом по площадям бродили гадатели и колдуны. Люди верили им. Невежественные «святые люди», безумные прорицатели были в почете. Каждое утро на базарах передавали друг другу новости о чудесах.

Однажды во время такой прогулки по городу Абу Али и Бируни услышали грохот. И сразу в ближнем дворе поднялось пламя. Абу Али узнал это место. Здесь жил алхимик, который с помощью кабалистических заклинаний хотел получить золото из дешевых металлов.

Люди заливали пламя водой. Воду носили в мешках — бурдюках, в кувшинах. Человек жил недалеко от городских ворот, а прямо к воротам подходили каналы от Амударьи.

Невдалеке валялся, тлея, рукав от халата. Его затаптывал ногами какой-то старик.

Потом из груды металлических обломков и углей вытащили изуродованное тело несчастного алхимика.

Дом его не пострадал. Бируни подобрал листки бумаги. На листах алхимик вел записи. Абу Али стал читать их.

Вместо золота путем химических превращений алхимик шел к получению страшного взрывчатого вещества— гремучей ртути. Видимо, он и погиб от ее взрыва.

Алхимик открыл несколько способов получения металлов из окислов. Одно это составило бы ему славу. Но алхимик и не догадывался. Думая, что стремится к золоту, он стремился к своей смерти.

На научное собрание хорезмшах пришел в хорошем настроении. В тот день спорили богословы.

Каждая сура — глава корана — начинается со слов: «Во имя аллаха милостивого, милосердного». Каждый богослов понимал смысл этой фразы по-своему. Каждый по-своему ее толковал. А один ученый, который собрал больше ста толкований этой фразы, принялся их перечислять.

Бируни и Абу Али было скучно. Они тихо заговорили о другом.

— Сегодня я наконец начал книгу о происхождении гор и пустынь, — сказал Абу Али.

— О происхождении? — удивился Бируни.

— Понимаешь, я знаю, насколько это неожиданно. Все мусульмане считают, что мир на земле сотворен однажды и навсегда. Даже самые мудрые ученые говорят, что горы всегда были горами, а пустыня — пустыней.

— Я тоже задумывался над этим, — сказал Бируни, — но не нашел фактов, опровергающих их слова.

— Помнишь, когда ты занялся орошением сухих земель и я стал ездить с тобой по Хорезму, ты все удивлялся, зачем я роюсь в обрывах у рек, спускаюсь в пропасти ущелий? Тогда я решил скрывать до времени свои мысли. Ты, вероятно, тоже наблюдал, что земная кора, словно слоеный пирог, состоит из разных, не похожих друг на друга отложений? В полувыветренных пустынных холмах я находил вдруг морские раковины, остатки окаменелых растений. Как они могли попасть сюда, на вершины когда-то высоких гор? Значит, эти высокие горы были еще раньше морским дном. Здесь проплывали рыбы, колыхались морские травы. Но ведь все богословские книги говорят другое. Они говорят, что мир создан совсем недавно, всего несколько тысяч лет назад, по желанию бога и за несколько дней. Ни один ученый не отвергал это мнение богословов.

— Попробовали бы они отвергнуть! — Бируни грустно улыбнулся.

— Но факты, природа, обычный здравый смысл — все кричит о другом! — Абу Али говорил с волнением. — О том, что многие пустыни, несомненно, были когда-то морским дном, писать надо обязательно. А те места, которые сейчас глубоко опущены под воду, когда-то, возможно, были плоскогорьями и долинами, на них росли горные травы, по ним струились ручьи. Все на земле постоянно изменяется. И тот слой почвы, который высоко поднят наверх, в котором я обнаружил остатки морских животных, был дном океана не две и даже не десять тысяч лет, а еще раньше. Ведь гора выветривается долгие тысячелетия. Хотя, — тут Абу Али заулыбался, — надо, конечно, не обидеть и богословов. О каждом явлении я решил писать, что оно, конечно же, происходит по воле аллаха.

В этот момент его позвал хорезмшах, которому, вероятно, тоже стало скучно слушать спор богословов.

— Мы слышали, Абу Али по-прежнему живет в чужом доме? — спросил хорезмшах. — Это не соответствует званию ученого, которое Абу Али занимает при нашем дворе. Мы даруем Абу Али пять тысяч динаров. Пусть он приобретет себе все необходимое.

«Самый плохой человек — тот, кто ест один, ездит верхом без седла и бьет своего раба» — такая была поговорка.

Лошади у Абу Али не было. Раба тоже. Но он собирался покупать дом, а жить одному в доме не полагалось. Нужно было подыскивать слугу.

— Хочешь, я подарю тебе кого-нибудь из своих слуг? — спросил Аррак.

— «Раба, который в другом месте был любимцем, не бери, ибо, если не будешь его баловать, он или сбежит, или в сердце тебя возненавидит», — вместо ответа напомнил Абу Али другую поговорку.

Абу Али отправился на невольничий рынок. Его сопровождал старший сын купца.

— Многие думают, что покупать раба — дело торговое. Покупка раба и наука об этом относятся к философии, потому что покупатель должен знать психологию, — важно рассуждал купеческий сын по дороге.

Он бубнил весь путь, прочитал Абу Али длинную лекцию о породах рабов, удивлялся неопытности Абу Али.

— Признаки раба умного и удачливого, — говорил сын купца, — такие: он должен быть стройный, с умеренными волосами и умеренным мясом, белый, розоватый, с широкой ладонью, большим промежутком между пальцами, широким лбом, темно-серыми глазами, открытым лицом, безгранично склонным к смеху. Такой раб годится для обучения наукам, выполнению переписки, работ по казне, и во всяком деле он — человек верный.

Абу Али слушал его с неприязнью.

— А если у раба широкие брови, глаза навыкате, веки толстые и красные, губы и зубы длинные и широкий рот, то такого раба не бери хоть задаром. Такой раб очень бесстыж, и нахален, и невежлив, и зол, и ищет раздоров.

Наконец они пришли на невольничий рынок.

Это было четырехугольное пространство, огороженное невысокой стеной. А внутри — обычные узкие улочки, дома. Ночью рабы спали в этих домах, днем их выводили в лавки на продажу.

У входа Абу Али оглушил визгливый голос зазывалы.

— Девушки на любой вкус! Девушки, обученные пению, вывезенные из Индии; белые девушки-славянки, черные девушки из Нубии, девушки-тюркчанки, гречанки и берберийки! На любой вкус, продаются только в хорошие семьи!

— Мужчин продают в дальней половине, — сказал купеческий сын.

Они пошли мимо девушек, одетых в белые и розовые одежды. На лицах девушек было тупое равнодушие.

И вдруг Абу Али заметил юную девушку. Она утешала мальчика лет пяти. Мальчик был босой, в длинных чужих штанишках. Он громко плакал, а девушка говорила ему что-то, улыбалась, но в глазах у нее были горе и страх.

— Хорошая девушка, знает грамоту, умеет варить еду, может петь и плясать, — подошел работорговец, — от приличной хозяйки. Хозяйка недавно умерла, счастливых ей дней в раю, а родственники продают все имущество. Прогонишь ты, наконец, своего мальчишку! — закричал он на девушку. — Это брат ее, — работорговец снова повернулся к Абу Али. — Его я уже продал. Сейчас за ним придут.

Мальчик услышал эти слова и снова заплакал, и девушка перестала улыбаться, принялась кусать губы.

— Нам нужен мужчина, домоправитель, — сказал купеческий сын.

— А-а, — махнул рукой работорговец и сразу стал равнодушным, — домоправителей продают в том углу.

Дальше продавали мужчин средних лет. Работорговцы громкими голосами расхваливали их образованность и природный ум.

Рабов было много, но Абу Али шел мимо них, глядя себе под ноги.

— Что же ты? — сказал купеческий сын. — Смотри вот на этого — и взгляд открытый, и кожа чистая. И, торговец говорит, знает он языки.

Абу Али прошел мимо. Он не мог посмотреть в глаза ни одному продающемуся здесь человеку. Он привык смотреть в испуганные глаза больных, своим уверенным взглядом вселяя в них надежду.

— Нет, не стану я покупать людей!

Абу Али повернул назад, к выходу.

— Сколько времени зря потеряли! — ворчал купеческий сын. — Завтра я один пойду на рынок и приведу тебе раба.

Они снова проходили мимо той девушки. Мальчика уже не было. Его, видимо, увели новые хозяева. Теперь плакала девушка. А торговец зло ругал ее.

— Для чего тебе румянили утром щеки! — кричал он. — Смазывали душистыми маслами! Чтобы ты сбивала сама себе цену?! Да за тебя сейчас дирхема никто не даст.

Покупателей близко не было, и поэтому торговец мог кричать все, что думал.

— Остановись, я куплю эту девушку, — сказал Абу Али.

— Зачем тебе девушка? — удивился купеческий сын. — Мы ведь шли покупать мужчину, а если тебе нужна девушка, так мне и сказал бы, я бы тебе давно выбрал самую подходящую.

— Я хочу купить именно эту девушку, — проговорил Абу Али. — И ее брата я куплю тоже.

Девушка перестала плакать и прислушалась к разговору.

— Как тебя зовут? — спросил ее Абу Али.

— Ширин, — тихо сказала девушка.

— Имя-то у нее красивое, — вмешался торговец.

— А цена какая? — спросил купеческий сын.

Торговец замолчал, притворяясь, что размышляет.

— Сто динаров.

Абу Али сразу полез за кошельком.

— Это дорого, — сказал купеческий сын, — пошли. Мы найдем другую девушку.

Абу Али неприятна была эта торговля.

— Десять динаров скинешь, берем, — сказал купеческий сын. — А нет — уходим.

— Да ты потрогай ее волосы, настоящие, некрашеные и неподвязанные. И зубы. Иным приходится отбеливать смесью угля с толченой солью, а у нее — сами белые. И по-хорезмийски она понимает. Девяносто два динара — только из уважения к хорошим людям.

Абу Али заплатил деньги. Торговец выписал кабалу — купчую расписку. В этой расписке говорилось, что полным хозяином девушки является теперь он, Абу Али ибн-Сина. Потом торговец сказал адрес тех людей, которые купили мальчика.

— Пойдем, Ширин, искать твоего брата, — сказал Абу Али.

Они вышли с базара. Купеческий сын пошел рядом с Абу Али. Ширин немного отстала.

Сын купца продолжал ворчать:

— Девяносто два динара! Почти две тысячи дирхем! Да прежде за такие деньги можно было год прожить супружеской чете! Как подскочили цены! И все потому, что мы мало воюем. Султан Махмуд ходит священной войной — газаватом — на Индию, так у него рабы задаром. А тут сотня динаров.

— Ты не мусульманка? — спросил Абу Али девушку.

— Нет, — ответила девушка, — я христианка. Мои родители были из Греции.

Они нашли нужный дом. Торговаться отправился купеческий сын. Абу Али слышал его громкий голос.

Купеческий сын торговался долго.

— Нам понравился этот мальчик, — говорили во дворе.

— Да я даю за него вдвое больше! — убеждал купец.

— Я верну тебе, господин, стоимость денег, я отработаю, только выкупи брата, — сказала девушка. — Ты можешь не дарить мне подарков, я буду мало есть, и брат мой тоже будет есть мало.

Абу Али улыбнулся.

— Хорошо, — сказал он. — Там мы посмотрим.

Наконец купеческий сын вышел красный и злой.

— Двадцать динаров! А сами купили за девять.

Он взял у Абу Али деньги и через несколько минут вывел мальчика.

Мальчик подбежал к сестре и схватил ее за руку.

— Ну вот, — торжественно объявил Абу Али, — а теперь, Ширин, ты свободна. И брат тоже свободен.

— Почему? — сказала девушка испуганно.

А купеческий сын даже заморгал от удивления.

— Теперь, когда ты снова соединилась с братом, вы можете идти куда желаете.

— Нам некуда идти, — сказала девушка. — У нас нет дома, нет денег. Любой человек нас обидит. Ты наш господин и ты должен поселить нас у себя, а мы должны удовлетворять все твои желания.

— Прости, Абу Али, но ты в самом деле предлагаешь девушке странный путь. Если ты делаешь доброе дело, так делай его до конца. Посели их в своем доме и защищай их жизнь.

Хорошо, что Абу Али уже успел присмотреть дом. И о цене он тоже договорился. Дом стоил две тысячи динаров. Еще полторы тысячи стоили ковры, различная утварь, посуда.

Покупками занимался сын купца. Он делал это увлеченно, громко торговался, спорил.

Через два дня Абу Али, Ширин и ее маленький брат Али въехали в новый дом.

На одном из вечеров у хорезмшаха Масихи прочитал отрывки из только что оконченной им медицинской книги. Все выступающие книгу хвалили.

И все-таки сам Масихи был недоволен.

— Ap-Рази написал медицинскую книгу, но в ней двадцать томов. Ее надо возить на верблюде, — говорил Масихи Хусайну. — К тому же в этой книге многое упущено, многое бездумно переписано из Галена и Гиппократа. Нужна иная книга, но никто еще не смог написать ее. И я не сумел. Надо, чтобы она охватила все медицинские знания, но была небольшой. Такую книгу может написать лишь мудрый человек с глубокой памятью, острым умом и огненным сердцем. Мне уже не написать такую книгу.

Хусайн хотел рассказать Масихи о набросках своей медицинской книги, но удержался.

Часто вместе с Масихи они принимали больных. Масихи удивлялся умению Хусайна ставить точный диагноз, по еле заметным признакам узнавать причины болезни. Вместе с Масихи они делали хирургические операции. И тут учился Хусайн. Хотя Масихи уверял, что уже и сейчас Хусайн превосходит его.

Вместе они работали в химической лаборатории у Аррака. Сам Аррак химию забросил, он все больше уходил в математику, но лаборатория осталась и была богатейшей. Иногда к Абу Али и Масихи присоединялся Бируни. Там они ставили всевозможные опыты. Вместе с Бируни Абу Али занимался еще астрономией.

В этот вечер Абу Али делал первые наброски к большой медицинской книге. К той самой, о которой думал он все последнее время. В комнате горел светильник.

За стеной ходила Ширин. Она негромко напевала что-то, ее брат уже спал.

Вдруг прибежал человек из дома купца.

— К нам приезжали люди, они еще не знают, где твой новый дом. Тебя срочно требуют во дворец к хо- резмшаху, — сказал запыхавшийся слуга.

«Что там случилось, — думал Абу Али, одеваясь. — Уж не заболел ли хорезмшах?»

У входа во дворец Абу Али столкнулся с Масихи. Старого ученого позвали тоже. А в зале они увидели и Бируни, и Аррака, и даже врача хорезмшаха Хуммара. Тут же был везир ас-Сухайли.

Вышел хорезмшах.

— Слуги отосланы? — спросил он везира.

— Никого, — ответил ас-Сухайли.

Он достал лист бумаги с несколькими печатями.

— Почерк Мишкана, начальника придворной канцелярии султана Махмуда, — тихо сказал Бируни, — так красиво может писать только он.

— От султана Махмуда Газневи сегодня прибыл именитый человек с письмом, — начал везир. — Завтра утром хорезмшах даст ему аудиенцию. Здесь грамота, посланная султаном хорезмшаху.

— Читай ее, — сказал хорезмшах.

Везир стал читать. Сначала шли разные титулы, их везир читал быстро, а потом приступил к самому главному.

— «Слышали мы, что в собрании хорезмшаха есть несколько ученых мужей, коим нет равных. Подобает, чтобы хорезмшах направил их к нашему собранию, дабы они обрели почесть присутствия на нашем собрании, а мы будем покровительствовать их знаниям и способностям и будем благодарны хорезмшаху».

Везир кончил читать, и все несколько минут молчали.

— Слышали мы о его покровительстве, — сказал Бируни.

— Не дай аллах никому такого покровителя.

Заговорил хорезмшах.

— Никого нельзя силой заставить служить себе. И вы — свободные люди. Особенно те, которые примкнули к нашему двору недавно. Но вы знаете, что султан Махмуд всесилен, власть его процветает, держава высока, он захватил Хорасан, часть Индии и зарится на Ирак. Не по доброй воле мы поддерживаем дружбу с ним. Лишь для того, чтобы сохранить покой для нашей страны, мне пришлось взять в жены его сестру. Мы не можем ослушаться его приказа и повеление его не обратить в действие. Решайте и скажите немедленно, как каждый из вас решил поступить.

Несколько минут все молчали.

— Я не могу поехать ко двору султана. Я христианин, поехать к нему, значит, поехать в тюрьму, — сказал Масихи.

— Я тоже не поеду к султану Махмуду. Его люди уже ищут меня в Бухаре. — Это сказал Абу Али.

— Вам можно ослушаться приказа султана, — проговорил врач Хуммар. — Вы не хорезмийцы. Если ослушаюсь я, будет плохо Хорезму.

— И я вынужден подчиниться, — сказал Аррак.

— Я тоже из Хорезма, — сказал Бируни, — я подчиняюсь, чем бы мне это ни грозило.

— Хорошо, — сказал хорезмшах. — Мы знали, что именно так и получится. Вы двое — Абу Али и Масихи — должны скрыться сегодня же. Завтра утром мы даем аудиенцию посланнику султана, осыпем его дарами, скажем, что вас в городе нет.

Хорезмшах простился и вышел.

— Вам надо немедленно покинуть город, — сказал везир, — если посланник узнает, что его обманули, будет еще хуже.

— Я готов, — сказал Абу Али, — только не выбрал еще пути.

— Я думаю, лучше ехать назад, в Джурджан к эмиру Кабусу. Если хочешь, поедем вместе, — предложил Масихи.

— Кабус хорошо примет тебя, — сказал Бируни. — Я напишу письмо.

— Мой человек знает дорогу до Джурджана через пески, — вставил везир. — Через два часа он будет ждать вас с тремя верблюдами и снаряжением у главной площади.

Бируни вышел, через несколько минут он вернулся с письмом к эмиру Кабусу.

Все попрощались друг с другом, быстро разошлись.

Абу Али собрал свои записи, книги. Написал грамоту о том, что дом и имущество принадлежат Ширин. Оставил Ширин деньги, на которые можно было прожить около года. Написал письмо своему брату.

Ширин не могла понять, почему Абу Али уезжает надолго, почему не может взять ее и брата с собой, оставляет одних. Объяснить же ей Абу Али не мог. Он не мог даже назвать ей город, в который ехал. Он только сказал, что напишет письмо ей. И будет присылать деньги. И пусть она наймет домоправителя — пожилого честного человека, ей будет не так страшно в пустом доме.

Маленький брат Ширин спал. Абу Али не стал будить его.

С тюком в руках он вышел из дому на темную улицу.