Великий врачеватель

Скитания

Через два-три фарсага началась пустыня. Обычный фарсаг — это час пути на верблюде. В эту ночь они проходили фарсаг за полчаса.

В черном высоком небе блистал острый месяц. Чуть вздрагивали звезды.

Они ехали близко друг к другу. Поднимались на бархан, спускались с бархана. Объезжали редкие кусты колючего саксаула, возникающие неожиданно из темноты.

«А ведь мы в эту ночь хотели наблюдать за движением Луны», — подумал Абу Али.

Вместе с Бируни они сконструировали новый прибор и собирались составить уточненные таблицы лунного движения.

Сейчас Абу Али хотел сказать об этом старику Масихи, но Масихи молчал, о чем-то раздумывая, и Абу Али промолчал тоже.

Да и трудно было разговаривать в сплошной темноте, приходилось постоянно напрягать глаза, вглядываться вперед.

Подул ветер. Стало прохладно.

Прямо перед лицом иногда пролетали светящиеся точки — жуки.

Звезды постепенно бледнели. Стало светать.

— Еще немного и дойдем до колодцев, — сказал проводник.

Это были его первые слова за ночь.

Звезды растаяли вовсе. Наступило время первой молитвы.

Даже в пути полагалось исполнять все пять молитв — намазов. Но сейчас о молитве никто не вспомнил, не заговорил.

Утром пустыня оживает. Всюду на песке следы. Длинные полосы — проползла змея. Жук скарабей катит, пятясь задом, драгоценный шарик овечьего помета. Грузно ступая, выбежит на бархан песчаный крокодил-варан. Раза два прямо под ноги верблюду из-под куста бросился маленький пушистый зверек — песчанка.

Наконец, когда невысоко над беловатыми песками появилось утреннее прохладное солнце, они достигли колодцев.

Это была небольшая низина. Здесь росло сразу десятка три саксаульных кустов.

— Будем отдыхать, — сказал проводник, — верблюды устали.

Они спрыгнули на песок, с трудом разминая ноги.

Проводник откопал крышку колодца, откинул ее, поднял большой сосуд из почерневшего металла. Вода была слегка солоноватая.

Дали напиться и верблюдам. Верблюды сразу легли.

Проводник походил вокруг кустов, набрал сухих палок, развел огонь. Пламя от саксаульных палок было жаркое, вода закипела быстро. Проводник вытащил лепешки.

— Поедим и будем спать, — сказал он потом, — пятнадцать фарсагов прошли. Это дорога старая, по ней давно уже не ходят. А колодцы стоят. Когда их вырыли, кто вырыл — один аллах знает.

Масихи достал астрологический календарь. Полистал его, отложил в сторону.

— По этому календарю я не сберегу своей жизни, — сказал он, — потому что в эти два дня на мою судьбу будет влиять звезда Альтаир. А она для меня убийственна.

— Ложь все это, выдумки невежественных людей! — ответил Абу Али. Масихи молчал.

Когда жара спала, они подняли верблюдов и отправились дальше. Сначала они не чувствовали ветра. Он дул им в спину. Потом проводник озабоченно оглянулся.

— Буря! Сейчас будет буря! — сказал проводник.

Они едва успели спрыгнуть на песок, уложить верблюдов. Снимать поклажу было уже некогда.

Темная стена пыли надвигалась на них. Она закрыла солнце, и стало черно. А поблизости не было никакого укрытия, лишь слабые кусты. Там, где они сидели сейчас, затаившись, было безветрие, тихое и страшное. Но ветер приближался. Он был уже рядом. Потом налетел на них, ослепил, оглушил. Абу Али прижался к верблюду. Песок забивался в уши, в нос, не давал вдохнуть воздуха.

Ветер затих так же внезапно, как и налетел.

Когда Абу Али поднял голову, над ним уже было ночное небо и звезды. Рядом с ним встали из песка старый Масихи и проводник.

Одного из верблюдов не было. Не было того самого верблюда, который нес основной запас воды и пищи.

Масихи остался стеречь верблюдов, Абу Али и своего. А проводник и сам Абу Али пошли искать исчезнувшего. Они ходили кругами, приглядываясь к каждому бугру, к каждой тени, громко кричали.

Верблюд исчез.

— Сначала он был рядом, — говорил проводник, — а потом как будто дьявол его забрал. Один мех с водой у нас остался, — успокаивал он, — будем идти от колодца к колодцу, наполнять водой.

Теперь проводник шел впереди, а Масихи и Абу Али ехали за ним следом. Потом проводник сел на верблюда, а пешком пошел Абу Али.

Стало светать.

— Должны быть колодцы, — сказал проводник.

Он оставил Абу Али и Масихи, а сам пошел в сторону восхода.

Скоро он вернулся.

— Нет колодцев, — проговорил он растерянно.

Все вместе они двинулись на запад. Там тоже не было колодцев.

Тогда по своему следу они пошли назад.

Колодцев не было нигде.

Солнце поднялось и уже начинало жечь.

У голого куста они сели, выпили воды из единственного оставшегося меха.

Масихи зачем-то снова начал листать астрологический календарь.

— А я ошибся, — неожиданно сказал он, — по таблицам видно, дни звезды Альтаир наступят через неделю.

— Хорошо бы астрология хоть в этот раз оказалась права, — засмеялся Абу Али.

В лепешки набился мелкий песок. Он противно хрустел на зубах. Другой еды не было.

Когда стало совсем жарко, старый Масихи предложил выпить немного воды.

— Я не хочу, — сказал Абу Али, едва раскрывая высохший рот, — пей ты, учитель.

Масихи тоже не стал пить.

Если воды запасено вдоволь, пить хочется не так сильно. Мысль о том, что воды нет, не хотела уходить из головы, заслоняла все другие.

К вечеру они опять двинулись вперед. Теперь они шли просто в южную сторону, глядя на звезды. Там, на краю пустыни, должен находиться город Джурджан, а может быть, и другой город. Это неважно. Лишь бы был город, селение, арык. Хотя бы один дом или куст, но обязательно, чтоб колодец, чтоб вода.

Масихи хрипло дышал, едва сидел на верблюде.

Абу Али заставил выпить его несколько глотков воды.

Вода не помогла.

— Ненужная трата, — сказал Масихи, — вода еще пригодится вам.

Абу Али хотел ему ответить бодрыми словами, но выдавил из сухого горла лишь несколько хриплых звуков.

На другой день Масихи уже не смог подняться.

Потом он стал бредить. Иногда он приходил в себя и, стараясь ясно выговаривать слова, просил оставить его здесь. Им надо идти дальше, не терять время и остаток сил, а он уже никуда идти не сможет.

Абу Али сидел рядом, беспомощно сложив руки, молчал. Никакие лекарства тут не могли помочь. Самое это страшное — чувство беспомощности, когда лежит рядом, мучается человек, и ты ничего не можешь сделать, чтобы облегчить его страдания.

…Вместе с проводником они закопали умершего Масихи глубоко в песок, чтобы не терзали его гиены.

Через день они потеряли второго верблюда. Возможно, верблюд был где-то близко, но у них не было сил искать его, и они двинулись дальше на юг.

Теперь шел первым Абу Али, рядом брел проводник. Оба держались за оставшегося верблюда.

Когда солнце уже закатывалось, на горизонте появились три огромные фигуры. Две фигуры были человеческие. Фигуры надвигались на них, держась за третью, верблюжью. Проводник упал на колени и закрыл глаза. Одна из фигур тоже мгновенно упала на колени.

— Это бог выслал нам своих духов, чтобы призвать нас к себе, — бормотал проводник, — я чувствую: моя душа сейчас расстается с телом.

— Вставай, это пустынные видения. Я слышал о подобном от путешественников, — говорил Абу Али.

Но проводник уже ничего не понимал.

Он бормотал лишь бессвязные слова.

— И редко совершал намаз, — бормотал он, — и был неблагодарным…

— Вставай, — сказал Абу Али, дернул его и сам чуть не упал от слабости.

Они пошли дальше. Проводник продолжал шептать обрывки фраз, видимо, он представлял себя уже на небе.

— Отец мой! — шептал проводник. — Как сладко поют гурии! Ах, какой аромат!

Проводник брел, держась за верблюда, мотаясь из стороны в сторону, прикрыв глаза, и все шептал.

Вдруг они наткнулись на верблюжьи следы. «Кто-то еще прошел по пустыне», — подумал Абу Али.

Верблюд давно уже шел по дороге. Кругом лежали возделанные земли. Абу Али это понял не сразу.

Проводник перестал шептать. «Лучше бы он говорил, — подумал Абу Али, — под его слова легче переставлять ноги».

Потом он подумал: «Еще несколько шагов, и я упаду».

Верблюд остановился.

Перед ними был дом. Рядом светилась, отражая свет месяца, городская стена.

Абу Али подошел к дому, уперся в дверь. У него уже не было сил поднять руку и постучать.

Это был город Абиверд.

Утро, весь день и всю ночь лежал Абу Али в темной комнате.

Рядом лежал проводник.

Иногда они просыпались, пили воду из пиалы, поставленной кем-то рядом с ними, забывались снова.

Потом Абу Али понял, что за ними ухаживает пожилой, весь высохший человечек. Абу Али напрягал глаза, но не мог разглядеть его лицо.

Наконец утром, через два дня, они встали, огляделись.

Верблюд привел их к самым воротам города. В маленьком домике около ворот жил одинокий человек— смотритель кладбища.

— И отец мой был смотрителем, и дед, — рассказывал человечек, — а в аллаха они не верили. И я тоже не верю.

Проводник при таких словах сразу затыкал уши. После скитаний он исправно стал совершать намаз все пять раз в день.

— Какая может быть загробная жизнь, — смеялся смотритель кладбища, — все они здесь лежат.

Проводник уходил из дому вон, чтобы не слушать эти дурные слова.

— А во что же ты веришь? — спрашивал Абу Али.

— А верю я в человека. Аллах не поможет, а человек человеку всегда поможет. А если не поможет, то, значит, он зверь, а не человек.

По вечерам смотритель ворчал:

— Опять сегодня похоронили одного. Раньше хоронили иначе: место долго выбирали, чтоб и сухо ему там было лежать и тепло. А сегодня вырыли кое-как яму — да в воду. Нет, не те пошли времена, — вздыхал смотритель кладбища.

Через несколько дней и Абу Али и проводник окрепли. Из Абиверда снаряжали большой караван в Хорезм. Проводник решил примкнуть к этому каравану.

— Последний раз иду по пустыне, — говорил он. — Стану теперь цирюльником. И дальше мечети от дома никуда не уйду.

Джурджан был далеко на западе. Смотритель помог нанять верблюда в караване, который шел на запад, и Абу Али отправился в путь.

С проводником он послал три письма. Одно — везиру с благодарностью и с описанием блужданий. Другое — Бируни. Третье — Ширин.

— Если на караван нападут, эти письма ты обязательно разорви на клочки и пусти по ветру, — наказывал Абу Али.

Проводник стал совсем трусливым человеком. Однажды он увидел нескольких всадников и решил, что они сейчас нападут. Он мгновенно порвал письма, разбросал клочки.

Те всадники были вполне мирными людьми.

Абу Али ничего не знал. Он был уже в пути.

Сегодня на географической карте легко отыскать Бухару. Но Гургандж найти уже сложнее. После нашествия войск Чингис-хана Гургандж стал называться городом Ургенчем. Он много раз разрушался, пустели его дома. Сейчас недалеко от места, где был Гургандж, стоит город Хива.

Вовсе не существует теперь Абиверда, который был когда-то древнейшим городом. Его развалины находятся в Туркменской республике, недалеко от железнодорожной станции Каахка.

Караван, с которым вышел Абу Али из Абиверда, иногда пересекал города. На пути была Ниса, тоже древнейший город. В Нисе до новой эры хоронили многих парфянских царей. Но сегодня ее тоже не найти на карте. В восемнадцати километрах от Ашхабада, рядом с туркменским аулом Багир, находятся полузасыпанные развалины города Нисы.

Нишапур — это город ученых, философов-богословов.

Нишапур — первый город, в котором построили высшую школу — медресе.

В Нишапуре глубоко под землей был настоящий водопровод.

«Каким прекрасным городом был бы Нишапур, если бы его каналы находились на поверхности, но зато его жители были бы под землей» — так шутили в разных странах ислама в то время.

В Нишапуре жил знаменитый философ — старец Абу Саид. В городе устроили долгий философский диспут между Ибн-Синой и Абу Саидом.

В Нишапуре Абу Али задержался на несколько дней.

От Нишапура прямая дорога вела к Джурджану.

В ворота Джурджана входил длинный караван. Все въезжающие, как полагалось, платили въездную пошлину. Абу Али приготовил кошелек. Кошелек стал совсем уже легким.

Вдруг со стороны улиц показались гулямы — воины.

— Посторонись! Посторонись! — кричали они купцам.

Проезжие прижимались к стенам.

Всадники везли пожилого человека, богато одетого. На руках у него были цепи.

— Кто этот несчастный? — спросил Абу Али у прохожего.

— Это наш бывший эмир Кабус, — ответил житель. — Вчера его место занял сын эмира Манучихр.

— Почему? — растерянно спросил Абу Али.

Письмо Бируни к эмиру Кабусу было по-прежнему с ним.

— Об этом не нам с тобой рассуждать, господин, — сказал житель. — Мы люди небольшие.

Абу Али въехал в город. Сюда стремился он с той ночи, как покинул Гургандж. Он прошел пески, горные перевалы и зыбкие болота. Он мечтал, что снова станет жить спокойно. Ему надоело валяться ночами в рабатах на засаленных подстилках. В дороге он обдумал немало научных проблем.

«Эмир примет меня на службу, — мечтал Абу Али в дороге. — Пусть жалованье будет небольшим, но я сумею нанять скромный дом, выпишу брата Махмуда, Ширин и маленького Али. Станем жить вместе. И главное — я сразу смогу заниматься науками!»

«Придется расстаться и с этим городом», — решил Абу Али.

Прожив лишь несколько дней в караван-сарае, он отправился в Дихистан, к берегу Каспийского моря.

В Дихистане за недорогую цену он снял комнату над мастерской портного. Он одевался скромно, скромно ел. Мало бывал на людях.

Здесь цвели сады. Воздух был всегда теплый, густой от испарений.

В этом городе всем хватало воды: и людям, и растениям. Воды было даже больше, чем нужно.

Абу Али просыпался, как всегда, рано утром. К утру от влажного воздуха одежда становилась сырой и холодной. Абу Али делал несколько гимнастических упражнений и садился за работу.

Он писал сразу несколько книг по тем наброскам, которые сделал еще в Гургандже. За день перед ним вырастала большая стопка исписанных листов бумаги.

Портной, у которого снимал он комнату, едва умел писать. Иногда, в то редкое время, когда Абу Али выходил в город портной крадучись поднимался наверх. Он пробовал читать те листы, которые мелким плотным почерком исписывал постоялец. Буквы были известные. Они сочетались в известные слова. А вот дальше все было невероятно сложно. Портной пробовал разобраться хотя бы в нескольких фразах, но у него сразу заболевала голова: мудрые книги писал постоялец.

«Пусть пишет, — думал портной. — Может быть, станет известным богословом или философом и прославит мой дом. Главное, что за комнату он платит исправно».

У Абу Али не было лишних денег, и он не мог жечь светильник. Иначе бы он работал и ночью. Зато ночью можно было думать. Иногда разрешение неясных проблем приходило именно ночью. Однажды вечером Абу Али почувствовал сильный холод. На улице было душно, это Абу Али понимал. Холод шел изнутри, дрожали руки и ноги. Он пытался пересилить внезапную слабость и этот холод, потом лег. Он сложил на себя всю одежду, которая была только в комнате, но дрожь не проходила.

«Если после холода в теле начнется жар, значит, у меня болотная лихорадка, малярия», — подумал Абу Али.

Вскоре начался жар. Смутные мысли блуждали в голове. Абу Али сжимал зубы, чтобы не потерять сознание. После жара снова подступила слабость. Была уже ночь. Абу Али лежал мокрый от пота, обессилевший.

Диагноз поставить было несложно.

— Я говорил, у нас многие страдают лихорадкой, — объяснял на другой день хозяин. — Место такое. Уезжать тебе надо, в нашем климате не вылечишься.

Абу Али принялся лечить себя сам. Сам готовил лекарства. Приступ повторился через три дня. Абу Али почувствовал приближение приступа и готовился к нему, как к бою.

Все наблюдения над своею болезнью он записывал.

Потом он напишет отдельную книгу, используя эти наблюдения, и назовет ее «О лихорадках». Она принесет большую пользу врачам, исцелит многих больных.

Когда приступы ослабли, стали едва заметными, Абу Али решил переехать.

Деньги у него кончались. «Надо возвратиться в Джурджан. — Стану лечить больных, как-нибудь прокормлюсь», — думал Абу Али.

Была еще тайная надежда: вдруг вернется эмир Кабус. Письмо, написанное Бируни, Абу Али по-прежнему возил с собой.

В Джурджан он приехал с пустым кошельком.

Абу Али остановился в караван-сарае. Он продал новую одежду, которая уцелела еще со времен Гурганджа.

Этих денег должно было хватить на несколько недель жизни.

О своем трудном положении он написал касыду.

так начиналась эта касыда.

Эмир Кабус умер в крепости. В Джурджане строили огромную гробницу для эмира. Кабус начал строить ее сам для себя. Живой сын, отправивший отца в темницу, завершал это строительство.

Абу Али питался только лепешками. Лепешки он покупал самые дешевые.

В тот вечер он исписал последний лист бумаги. Он писал мелко, как только мог, но и этот лист кончился.

За стеной громко, с хрипом, стонал человек.

Абу Али спросил о нем у хозяина караван-сарая.

— Это несчастный купец из Балха, — сказал хозяин, — попил, наверно, ледяной воды и простудился. Нет у него здесь родственников, а где знакомые, тоже не знаю.

У Абу Али оставались кое-какие лекарства. Он нашел те, что укрепляют сердце и изгоняют из тела жар.

Он сидел у постели купца до утра. Лекарство помогло. Купец постепенно затих, стал дышать ровнее.

Надо было накормить его, и Абу Али купил дорогую пшеничную лепешку. Сам он в это утро решил не есть.

Через два дня купец встал на ноги и отправился снаряжать караван.

Для Абу Али он принес в подарок халат, заплатил деньги.

— Поедем со мной в Балх. Ты будешь желанным человеком в моем доме, — звал купец.

Абу Али отказывался. Он не мог объяснить купцу, что Балх слишком близко от Газны, от столицы султана Махмуда. В Балхе правил наместник султана.

Раньше Абу Али отказался бы от приношения. Сейчас же он взял и халат и деньги с благодарностью. На деньги можно было купить бумагу.

У хозяина караван-сарая болел сын. У него чесались ноги. Мальчик расчесывал их до крови. Временно зуд утихал, потом начинался снова. С сыном отказывались играть соседские мальчишки.

— Хороших врачей в Джурджане нет. Был когда-то большой врач — хаким у эмира Кабуса на службе — Абу Сахл Масихи. Ученейший человек. Может быть, вы слышали о таком? — говорил хозяин караван-сарая. — Так он переехал в Гургандж. Ну к нему бы я не посмел обратиться. Но у Масихи были ученики. Конечно, их теперь нет. Не стало эмира Кабуса, не стало и близких ему людей. Сын Кабуса, новый эмир, мечтает о дружбе с султаном Махмудом.

Абу Али нашел нужный корень. Корень рос в земле тут же, рядом с караван-сараем. Растер этот корень, попросил немного бараньего жира. Приготовил мазь.

Хозяин смазал этой мазью ноги своего сына всего три раза — и зуд прекратился вовсе. Но Абу Али велел мазать ею дней десять, чтоб лечение было законченном. По секрету от всех хозяин и себе стал мазать ноги — на будущее — вдруг и у него зачешутся.

Абу Али мог теперь жить в караван-сарае у хозяина хоть всю жизнь — и бесплатно.

Слух о чудесном враче — хакиме — пошел по всему кварталу. Каждое утро сходились к Абу Али больные люди.

— Очень знающий хаким, — передавали они друг другу, — моего соседа излечил, брата моей жены вылечил. И берет недорого. Сколько дашь, столько и возьмет. Больше не спросит.

У Абу Али появились небольшие деньги.

«Может быть, я и достиг всего, для чего был рожден, — думал он иногда. — Лечу людей. Люди радуются и благодарят. Ни от кого не завишу, никому не обязан. Могу продолжать труды в науке. Жаль, вот только не с кем посоветоваться, поспорить».

Жил в Джурджане человек, которого звали Абу Мухаммад аш-Ширази. Он был богат, имел большое поместье. Любил поговорить о науках. Однажды он вывихнул руку, упав с лошади. Абу Али приходил к нему в дом накладывать лечебную повязку.

В доме у Ширази Абу Али увидел метафизику Аристотеля. Ту самую, ключи к пониманию которой дал ему Фараби.

— Очень трудная книга, — сказал аш-Ширази, — путаная и непонятная.

Абу Али объяснил ему несколько основных положений.

— Вот как, — удивился хозяин богатого дома, — оказывается, ты не только хороший врач, ты еще и глубоко изучил философские науки. Подобной глубиной знаний обладали лишь два известных мне человека. Однажды мне посчастливилось даже побеседовать с ними…

— Бируни и Масихи? — спросил Абу Али.

— Да, — еще больше поразился аш-Ширази. — Тебе тоже известны их имена? Хотя, постой… Не удивляйся моей просьбе, подойди к окну и повернись правой стороной лица.

Абу Али удивился, но к окну подошел.

Аш-Ширази вглядывался в него несколько минут.

— Неужели счастье посетило мой скромный дом, — внезапно заговорил он, — и я вижу самого Абу Али Хусейна ибн-Абдаллаха ибн-Хасана ибн-Али ибн-Сину?

— Как ты узнал мое имя? Те, кто знает меня в этом городе, зовут меня просто Абу Али.

— Свет радости коснулся моих глаз! — продолжал аш-Ширази. — Значит, я первый должен сообщить тебе приятную новость?

— Какую новость? — спросил Абу Али и тут же подумал: «Может быть, брат приехал и разыскивает меня?»

— Тебя приглашает к себе на службу сам султан Махмуд Газневи!

— Как он может меня приглашать?

— Вероятно, ты давно не был в нашей соборной мечети. Сходи, сходи. Ты увидишь на стене мечети самого себя. Собственное изображение. Это изображение прислал султан Махмуд нашему эмиру Манучихру. А Манучихр велел вывесить его на стене соборной мечети. Ну, что же ты не радуешься?

— И там есть надпись?

— Еще какая! «Султан Махмуд Газневи приглашает к себе на службу мудрейшего и ученейшего (дальше идет твое имя). А всякого, кто увидит тебя, султан Махмуд просит немедленно сообщить хатибу, или имаму, или эмиру, за что и получит полагающуюся награду».

— Спасибо, — сказал Абу Али.

Он пытался сказать это радостным голосом, но не получилось.

— Мне кажется, тебя беспокоит моя новость, — сказал аш-Ширази. — Считай, что ты находишься в доме друга. Я слышал, что Бируни и Масихи отправились из Джурджана на службу к хорезмшаху. Что же заставило тебя покинуть друзей и оказаться здесь?

Терять было нечего. Абу Али ответил прямо:

— Приглашение султана Махмуда. Ты ведь слышал, как он поступил с поэтом Фирдоуси, и знаешь о его жестокости и коварстве. Султан потребовал наше собрание к себе, и нам пришлось уйти из Хорезма. Старый Масихи погиб в песках. Он отправился в Джурджан вместе со мной. А Бируни должен быть у султана. — Абу Али смотрел прямо в глаза аш-Ширази.

От того, что решит теперь аш-Ширази, зависело многое.

«Неужели сегодня же придется нанимать верблюда и уходить? А куда уходить? Руки у султана Махмуда длинные».

— Я все понял, — сказал аш-Ширази. — И ты напрасно остановился в караван-сарае. Тебе надо меньше бывать на людях. Не я, так другой узнал бы тебя. Ты должен купить дом и жить в нем незаметно, если хочешь оставаться в нашем городе. — Аш-Ширази задумался. — Мой сосед продает дом, уезжает в Ниша- пур. — Аш-Ширази снова умолк. — Я не знаю, как лучше обратиться к тебе с такой просьбой. Вероятно, лучше было бы начать издалека… Всю жизнь я мечтал наслаждаться беседой с образованными людьми. Если я куплю этот дом для тебя, ты согласишься хотя бы изредка разъяснять мне непонятные места в сложных книгах? Или, быть может, ты написал бы специально для меня книгу о своих знаниях? Имя твое я сохраню в тайне. Я готов молиться дни и ночи, лишь бы снизошел до моей просьбы.

Через несколько дней Абу Али простился с хозяином караван-сарая и перешел в дом, купленный аш-Ширази.

У мусульман было не принято рисовать людей. Можно изображать птиц, сказочных зверей, цветы и фрукты. Но как можно было нарисовать, например, женщину, если свое лицо она прятала от посторонних взглядов под покрывалом?!

Племянник хорезмшаха Аррак однажды во время веселой беседы набросал портрет Ибн-Сины.

Теперь такой портрет висел на стене соборной мечети. Конечно же, портрет делал сам Аррак. Значит, он уже при дворе султана Махмуда. И конечно же, не по доброй воле пришлось ему рисовать портрет друга. Однажды Абу Али подошел к соборной мечети, когда там не было людей.

«Что стало с твоими друзьями, Хусайн? Как Бируни? Он не привык покоряться, а султан требует полного подчинения. О Хорезме мало известий. Говорят лишь, что хорезмшах скоропостижно умер, и теперь на престоле его брат, Мамун, другой дядя Аррака».

Абу Али отправил еще одно письмо в Гургандж. Письмо должен получить его друг — купец. Он уж передаст послание Ширин, а может быть, брату Махмуду. Абу Али даже деньги переслал им вместе с письмом. Небольшая, но все же поддержка.

А форму бороды и усов надо изменить. И чалму придется иначе повязывать. Тогда узнать его будет сложнее.

Еще в караван-сарае Абу Али познакомился с юношей Джузджани, который охотно взялся помогать ему готовить лекарство. Абу Убейд ал-Джузджани был шиитом. Он бежал от служителей Махмуда. Он не знал еще тогда, что станет учеником Абу Али на всю жизнь, что двадцать пять следующих лет будет следовать повсюду за учителем.

Пока он только робко входил в дом. Если Абу Али в это время писал, ученик замирал, старался, чтобы даже дыхание не мешало думать учителю. Незаметно для себя он перенимал от Абу Али все: походку, порывистые движения, привычку щурить глаза, задумавшись.

Абу Али пересказывал ему главы из «Альмагеста». Рассказывал, как он по-своему понимает многие мысли древнего греческого астронома Птолемея. Иногда, увлекшись, вспоминал споры с Бируни, Бируни так и не отказался от мысли о движении Земли вокруг Солнца. Абу Али и сейчас, при ученике, начинал спорить с Бируни. Причем, словно играя с самим собой в шахматы, он то приводил доказательства за Бируни, то за самого себя. Джузджани внимательно слушал все, сидя на ковре рядом. Однажды Бируни переспорил, и Абу Али вдруг смущенно замолчал. Он искал точные, практические доводы, чтобы победить соперника, но доводы оказывались зыбкими, уплывали…

Потом Джузджани попросил продиктовать учителя книгу по логике. Четким, красивым почерком он аккуратно записывал под диктовку мысли учителя. Так появилась книга «Среднее сокращение по логике».

Для благодетеля аш-Ширази тоже полагалось написать книгу.

Аш-Ширази приходил каждый вечер и внимательно выслушивал новые страницы из книги, которые Абу Али ночью писал для него. Абу Али увлекся и вместо одной книги написал две. Философскую — «Появление и возвращение». И книгу о явлениях, которые наблюдал он сам, — «Совокупные наблюдения».

Самую главную свою книгу, книгу всей жизни, книгу, которая была необходима каждому врачу, он тоже наконец начал писать. «Канон врачебной науки» — называлась она.

Так день проходил за днем.

Утром — «Канон».

Днем — занятия с Джузджани.

С ним очень хорошо работалось. Он не просто записывал то, что диктовал учитель. Он еще и старался понять каждую фразу. Поэтому, если Абу Али говорил слишком сложно, Джузджани тут же просил объяснить. Абу Али принимался говорить проще. Книга по логике, которую Абу Али продиктовал ученику, была очень доступной.

После занятий с Джузджани Абу Али обдумывал новые работы. Он всегда писал несколько книг сразу.

Вечером приходил аш-Ширази.

Потом наступала ночь, и Абу Али писал книги для аш-Ширази.

А потом начиналось утро.

Из Гурганджа не было никаких вестей.

Абу Али написал снова. На этот раз он написал два одинаковых письма и отправил их с разными людьми.

Не знал Абу Али, что купец давно уже погиб во время переправы через Волгу. А старший сын купца, продав отцовский дом, уехал в другой город вместе со всей семьей.

Аш-Ширази прибежал к Абу Али утром. Он всегда приходил вечером, и его утренний приход был непривычен.

— Все пропало, — сказал аш-Ширази. — Кто-то узнал тебя и донес эмиру Манучихру. Эмир давно хочет подтвердить свою любовь к султану Махмуду. В любой час сюда могут прийти гулямы и отвести тебя к эмиру. Я без твоего позволения раскрыл наш секрет родственнику. Родственник соседствует с везиром эмира. Везир рассказал по секрету родственнику о том, что эмиру донесли о твоем проживании в нашем городе. Родственник сразу известил меня. А я — тебя.

— Придется перейти снова в караван-сарай, — сказал Ибн-Сина.

— Нет-нет. Я уже приготовил для тебя коня. А родственник — он даже написал рекомендательное письмо к правительнице Рея, Сайиде. Ты поедешь в Рей.

В это время в дом вошел Джузджани.

— Это мой ученик, и мне нечего скрывать от него, — сказал Абу Али. — Придется тебе заканчивать занятия с другим учителем, — сказал он Джузджани. — Я должен срочно уехать. Эмиру донесли обо мне.

— Я поеду с тобой, учитель, — тихо сказал Джузджани.

— Ты подумай как следует. Ты можешь приехать позже, если так захочешь.

— Я уже решил.

— Но я не могу обещать тебе спокойную жизнь.

Абу Али говорил, складывая одновременно книги:

— Ты все-таки подумай.

— Я уже думал, — Джузджани сказал это твердо, — тебе ведь нужен друг и помощник?

— Кто в нашей жизни откажется от дружбы…

— Тогда я поеду с тобой, учитель.

Через час они уже выезжали из Джурджана.

Сайида — это значит «госпожа». Так зовут правительницу города Рея. Город большой, ему принадлежат многие окружные земли.

Раньше правителем был муж Сайиды. Потом он умер. У них остался маленький болезненный мальчик Маджд. Сайида стала править за Маджда.

Это немного нелепо, когда женщина, прячущая лицо от посторонних взглядов, руководит государством. С нею советуются везир, военачальники, кади, вельможи. Она раздает им указы.

Евнухи, ее послушные слуги, нашептывают об исполнении этих указов, пересказывают городские сплетни. В этой же комнате в углу сидит мальчик Это ее сын.

Мальчику скучно. Официально он правитель государства, эмир. Но вместо сына, пока он не повзрослеет, руководит мать.

Мальчик подрос. Он уже юноша. Чуткие слуги следят за каждым его шагом. Вот он странно моргнул, когда проходил мимо везира. Надо доложить госпоже. Не заговор ли надумал ее сын. Не хочет ли он забрать власть. Вот он бродит по парку и все кружит мимо одного куста. Надо потом проверить этот куст, не прячется ли там кто, не шептались ли они.

И как он спит — надо проверить. И как он ест — подсмотреть.

А лучше будет, если вообще из дворца его не выпускать.

— Говорят, он стал сидеть в своей комнате один, заперев двери?

— Так и сидел весь день, никого не впуская.

— А что он делал там, в комнате?

— Ничего.

— Да-да. Он уже давно таким стал: не выходит никуда, никого не хочет видеть. Сидит и молчит один в своей комнате. День молчит, пять дней может отмолчать.

— Не может быть.

Тут Сайида испугалась. А вдруг сын серьезно болен? Конечно, хочется и повластвовать, но без наследника и власть впустую. Надо ведь сыну передать власть, не чужому же.

А везир как раз докладывает, что в Рей прибыл известный врач и философ Ибн-Сина.

— Он самый, — говорит везир. — И похож на тот портрет, который прислал султан Махмуд. Что с ним, с Ибн-Синой, делать? Может быть, окружить почетом, приставить гулямов и отослать к султану?

— Почетом окружить, — решает Сайида, — а отсылать к султану не надо. Мы султану не подвластны. Султану до нас далеко. А если мы пошлем к нему Ибн-Сину, султан решит, что мы хотим ему подчиниться. Пусть-ка лучше врач полечит сына, может, и вылечит. Наши доктора признают болезнь, но не находят ее причину. Быть может, приезжий найдет.

Первый раз за долгое время Абу Али не скрывается. Он легко идет по улицам города. И с ним уже здороваются встречные. Потому что это добрый человек. О нем говорят, что он лечит всех. А особенно охотно берется он лечить сложные болезни. Говорят, он даже сына госпожи взялся вылечить от меланхолии.

Портрет Ибн-Сины, присланный султаном, Сайида держит у себя. Оставаясь одна, она часто разглядывает его.

На портрете — молодое лицо: лет тридцать, а может, и меньше. Говорят, о мудрости его уже ходят легенды. Такой молодой… Хотя пророк был еще моложе, когда женился на Хадидже. А могла бы быть и у Хадиджи такая же вдовья судьба, как у нее, у Сайиды. Красивое, благородное лицо у этого Абу Али. Надо спросить евнухов, как он там лечит сына.

А евнухи докладывают забавное.

Водит новый врач Абу Али ее сына по парку. И сидят они там, в тени деревьев, беседуют. Абу Али рассказывает истории, Маджд слушает, евнухи тоже — подслушивают…

Маджд жил в большом дворце один. Кругом было много слуг, но он оставался одиноким. Мать не подпускала к нему детей. У него не было ни товарищей, ни собеседников.

Абу Али почти не лечил его лекарствами. Давал лишь общеукрепляющие. Зато стал с ним много гулять.

Потом пришел во дворец рано утром и заставил его, самого Маджда, делать гимнастику.

Потом попросил слуг убрать мусор со дна бассейна. Этот бассейн был вырыт посреди сада, и долгие годы его не заполняли водой. Абу Али принялся учить сына Сайиды плаванию.

Через несколько месяцев ничто не угрожало здоровью Маджда. Он стал нормально разговаривать с людьми, иногда даже сам вступал в беседы.

В Рее Абу Али написал «Книгу возвращения».

Рано утром приходили к Абу Али больные, и он лечил их.

Потом Абу Али отправлялся во дворец и занимался с Мадждом.

Потом он возвращался домой, занимался с учениками. Вместе с учениками сидел и Джузджани.

Некоторые ученики приходили дважды в день — рано утром, когда Абу Али принимал больных, и вечером — на занятия философией, математикой, физикой.

Ночью Абу Али оставался один. «Канон врачебной науки» продвигался медленно.

«Хорошо бы лет пять-шесть спокойной жизни», — думал Абу Али.

Но спокойной жизни быть не могло.

Случилось самое страшное.

К Рею приближались войска султана Махмуда Газневи.

— Мало ему ежегодных походов на Индию, — говорила Сайида, — он еще и нас хочет прибрать к рукам. Он требует, чтобы мы платили ему дань, славили его в мечетях. Чтоб на наших монетах стояло его имя.

Везир Сайиды вызвал Абу Али во дворец для секретного разговора.

Абу Али знал, о чем пойдет речь. Джузджани уже с утра укладывал книги.

— Наша госпожа полна благодарности к Абу Али за излечение ее сына Маджда. И она была бы рада, если бы Абу Али остался гостем в ее городе на всю жизнь. Но Абу Али сам видит, что происходит. Город в опасности. И, как она понимает, Абу Али не хотел бы оказаться пленником султана Махмуда. Поэтому госпожа написала письмо к брату своего мужа, к Шамсу уд-Даула. Он правитель Хамадана. Здесь письмо и деньги на дорогу. Лошади и слуги готовы отправиться в путь.

Так Абу Али расстался с еще одним городом.

Вместе с Джузджани они отправились в Хамадан.

Умной Сайиде все же удалось договориться с султаном Махмудом.

Писатель Кай-Каус, внук эмира Кабуса, так рассказывает об этом в своей книге «Кабус-наме»: «Султан Махмуд ибн-Себюк-тегин послал к Сайиде гонца и сказал: „Нужно, чтобы ты ввела хутбу, и чеканила монеты на мое имя, и согласилась на дань, а если нет, я приду, возьму Рей и разрушу его“. Сайида ответила: „Скажи султану Махмуду — пока был жив мой муж, я все опасалась, как бы не привел тебя путь сюда и не напал бы ты на Рей. Но когда муж умер и обязанность легла на меня, эта забота ушла из моего сердца. Теперь, если ты придешь, я в бегство не брошусь, а пойду в бой. Ведь исхода может быть только два: из двух войск одно будет разбито. Если я тебя разобью, я по всему миру разошлю донесения, что я разбила султана Махмуда, который ранее разбил сто царей; если же ты меня разобьешь, что ты сможешь написать? Скажешь, женщину я разбил. Не достанется тебе ни донесений, ни победных стихов. Ибо разбить женщину — невелика слава. Скажут: „Султан Махмуд женщину разбил““.

И пока она была жива, Махмуд ее не тревожил, не нападал на Рей».

Но Абу Али и Джузджани были уже далеко за перевалами. Они пришли в Хамадан.