Великорусский пахарь и особенности российского исторического процесса

Введение

Настоящая работа представляет собой попытку объяснения специфики российского исторического процесса, хотя бы в первом приближении. Необходимость. такого исследования обусловлена прежде всего тем, что, по крайней мере, последние полвека в нашей историографии главный акцент был сделан на выявлении общеевропейских черт исторического развития России, что само по себе правильно. Однако при разработке такого рода концепций были сделаны явно некорректные преувеличения. (Некоторые авторы стремились к непременной идентичности наших этапов развития с развитием исторического процесса в основных странах Западной Европы!) Особенно четко это проглядывает в десятилетиями длящемся среди советских (а теперь – российских) историков споре о генезисе капитализма в России. Ведь признаки ростков капитализма находят одни – в конце XV – первой половине XVI в., а другие – не ранее середины XVIII в. Мощная и ориентированная поддержка гуманитарных наук советским государством и явная ориентация многих историков на “общеевропейские” основы русской истории в конечном счете имели серьезное влияние и на общественное сознание элиты.

Между тем в послевоенной отечественной историографии были и другие серьезнейшие перекосы в приоритетах, связанных с выбором для исследования тех или иных проблем. В частности, огромнейшее количество работ было посвящено классовой борьбе и почти не было исследований повседневной истории, в то время как в зарубежной литературе эта тематика разрабатывалась и тщательно, и скрупулезно на протяжении целых десятилетий. Если, скажем, наши историки и занимались крестьянским хозяйством, то в центре их внимания всегда был поиск ответов на вопрос, когда начался процесс расслоения крестьянства, когда имущественная дифференциация стала перерастать в социальное неравенство и расслоение. Разумеется, эти проблемы весьма важны, но они, к сожалению, отодвинули в сторону другие, как тогда казалось, менее важные вопросы, касающиеся технологии сельского производства, быта крестьян и т. п. Правда, отчасти этим занимались русские этнографы, но их работы не могли заменить работ историков. Однако самым важным, на мой взгляд, просчетом было отсутствие должного понимания роли природно-географического фактора в истории народов России и Российского государства.

Впрочем, историки знали общую оценку роли географического фактора по работам С.М. Соловьева и отчасти В.О. Ключевского, знали, “как выгодны для быстроты развития общественной жизни соседство моря, длинная береговая линия, умеренная величина резко ограниченной государственной области, удобство естественных внутренних сообщений, разнообразие форм, отсутствие громадных подавляющих размеров во всем, благорастворение воздуха, без африканского зноя и азиатского мороза”[1]. С.М. Соловьев предельно обобщенно отметил, что “природа для Западной Европы, для ее народов была мать; для Восточной, для народов, которым суждено было здесь действовать, – мачеха”[2]. Народы Востока Европы и прежде всего русский народ не имел таких, по С.М. Соловьеву, важнейших условий оптимального развития, как “благоприятный климат, плодоносие почвы, многочисленное народонаселение в обширной и разнообразной стране, что делает возможным разделение занятий, обширную внутреннюю торговлю, безпрерывные сообщения различных местностей друг с другом, процветание больших городов”[3]. Отсутствие этих условий, как справедливо отмечал наш великий историк, имело решающее влияние на характер российской государственности: “Когда части народонаселения, разбросанные на огромных пространствах, живут особною жизнию, не связаны разделением занятий, когда нет больших городов… когда сообщения затруднительны, сознания общих интересов нет: то раздробленные таким образом части приводятся в связь, стягиваются правительственною центр ал изациею, которая тем сильнее, чем слабее внутренняя связь. Централизация… разумеется, благодетельна и необходима, ибо без нее все бы распалось и разбрелось”[4]. Эти глобальные положения, звучащие почти по-марксистски, в конечном счете вызвали резкую реакцию. Советские официальные издания в 30-х годах XX в. сформулировали весьма жесткое положение о том, что влияние географического фактора на характер и темпы развития народов и государства есть порождение буржуазной науки, то есть в корне неверно. Вероятно, в то время такой идеологический маневр имел какой-то смысл, ибо совпадал с лозунгом: “Нет таких крепостей, которые не могли бы взять большевики”. Стремительная индустриализация страны, быть может, и требовала таких исторических постулатов. Однако, превратившись из временных в постоянные, они, в конце концов, стали первичной основой безудержной корректировки нашей истории “под западную”. Со временем советские люди о нашем климате и вовсе как бы забыли; стали строить здания из стекла, стали проектировать и воздвигать жилые строения с более тонкими стенами и огромными, почти во всю внешнюю стену комнат, окнами, что вызвало завышенный расход энергии в различных ее видах, не говоря уже о затратах на инфраструктуру экономики страны. Вероятно, и виднейшие наши реформаторы не избавились от влияния фигурирующей в наших учебниках отечественной истории концепции, где все шло, как на Западе, только с некоей временной задержкой, а фундаментальным климатическим и природным факторам не уделено никакого внимания. Впрочем, большинство наших реформаторов – специалисты по зарубежной экономике или истории. Ведь дело дошло до того, что при рассмотрении современных проблем сельского хозяйства в упрек нашим аграриям обычно приводят в пример, опираясь на ложные представления о возможностях нашей природно-климатической зоны, практику Финляндии, Швеции и даже Канады, расположенных в совсем иных климатических областях.

Между тем, простой возврат к восстановлению в историографии отечественной истории постулатов С.М. Соловьева сейчас уже недостаточен, ибо это только макроподход, при котором многое оставалось без ответа прежде всего из-за того, что социально-экономическая история России и особенно крестьянства почти не была разработана. Поэтому до сих пор неясен конкретно-исторический и экономический механизм воздействия природно-климатического фактора на жизнь основного производителя – крестьянина, и в конечном счете – на общество и государство. Ведь одного лишь факта, что русский человек жил в непрочных деревянных домах и поэтому легко с ними расставался, “покидал свой дом, свой родной город или село”[5] явно недостаточно для объяснения фундаментальнейшего явления – роста территории Русского государства и постоянного расселения его народа. Нуждается в серьезном анализе и заявленная взаимосвязь “многочисленного народонаселения в обширной и разнообразной стране” и “разделения занятий”, то есть общественного разделения труда. Все это требует пристального внимания к проработке вопросов, касающихся уровня развития материальной культуры крестьянского хозяйства, условий работы “великорусского пахаря” и его производственных возможностей. Наконец, вполне очевидна необходимость более конкретного установления роли климатических ограничений в экономике сельского хозяйства России[6].

В основу настоящей работы легли самые разнообразные исторические источники. Это прежде всего корпус материалов по XVIII столетию (топографические описания, экономические примечания к Генеральному межеванию, так называемые “офицерские описи” монастырских владений, материалы анкетных опросов, периодические издания, посвященные состоянию и развитию сельского хозяйства, материалы ученых путешествий, статистические данные, помещичьи инструкции и многое другое). По более ранним периодам – это актовые материалы XV–XVI вв., писцовые книги и ряд иных источников. Привлекались мною и документы по XIX столетию. Лаконизм и сухость изложения информации в большинстве источников заставляли автора этих строк дорожить каждой фразой, доносящей до нас ушедшую в вечность жизнь наших предков. В работе использован также широкий круг исторической литературы. Ее тематическое разнообразие и большой хронологический разброс затрудняют создание специального раздела по историографии.

Первой попыткой целенаправленной, но краткой разработки вопроса о роли природно-климатического фактора в русской истории была статья автора этих строк “Natural and Climatic Factor and Peculiarities of Russian Historic Process”, изданная в квантитативном журнале в Кельне (ФРГ) в 1991 г.[7] В основу ее был положен доклад в Калифорнийском университете в Риверсайде (США), сделанный в феврале того же года. Между тем еще раньше, в 1989 г., был написан газетный вариант статьи, но он был опубликован с большим трудом лишь весной 1992 г.[8], хотя в том же году был перепечатан во франко-канадском журнале[9], а в следующем году в отечественном дайджесте “Социум”[10]. Летом 1992 г. была опубликована большая статья в журнале “Вопросы истории”[11], а в 1994 г. – ее итальянский вариант[12]. Появились в печати также и разработки о влиянии природно-климатического фактора на определенные частные аспекты исторического развития России[13].

По прошествии довольно непродолжительного ряда лет выяснилось, что предложенная концепция истории России как общества с минимальным объемом совокупного прибавочного продукта получила признание. В публицистике уже в 1995 г. необычайная краткость сезона земледельческих работ в России и необходимость особой организации труда в этой сфере производства фигурирует в качестве как бы уже общеизвестной истины. Однако до вполне серьезного восприятия столь важной особенности бытия российского общества и ее влияния на российский исторический процесс еще довольно далеко.

Краткое знакомство с климатом тех мест, где жили великорусы, предварим характеристикой климатических условий тех стран, с которыми в наши дни обычно сопоставляют российские условия жизни[14].

Как известно, Скандинавский полуостров и Финляндия составляют особую Атлантико-Арктическую климатическую область. Зимы здесь отличаются частыми циклонами, идущими из Атлантики, сменяющимися арктическими вторжениями охлажденных воздушных масс. Но даже морозные зимы сопровождаются сильным влиянием Атлантики, что вызывает резкие потепления.

Лето в этом регионе сравнительно прохладное из-за преобладания северных ветров. А весна, как и вообще в Западной Европе, имеет затяжной характер. Весьма важно отметить, что здесь не бывает весенних “возвратов холодов”, то есть заморозков, и поэтому земледельческие работы начинаются довольно рано. Летом в Северной Европе регулярно образуется зона низкого давления, поэтому засух здесь не бывает, а большое количество весенне-летних пасмурных дней (в частности, в Финляндии) не угнетает вегетацию растений, поскольку компенсируется удлинением светового дня. Это характерно для всей Северной Европы.

Западная и Центральная Европа (включая Альпы и Северные Карпаты) образуют Атлантико-Европейскую климатическую область, где ведущими факторами влияния выступает как атлантический морской, так и европейский континентальный воздух (прогретый, но не влажный). Вместе с тем на Западе Европы влияние Атлантики сильнее, и здесь не бывает крупных очагов континентального воздуха. Интенсивные атлантические циклоны ведут к тому, что области высокого давления, не задерживаясь над Западной Европой, отступают на восток. Иначе говоря, здесь не бывает или почти не бывает длительных похолоданий или жары. Похолодание временами вызывают восточноевропейские антициклоны. Зимою же морозы происходят от вторжений (правда, редких) арктического воздуха. Однако частота вхождений атлантического воздуха и сила его влияния столь велики, что зимою изотермы в Европе, за исключением Севера, идут в меридиональном, а не в широтном направлении.

Погода летнего периода в Западной и Центральной Европе регулируется традиционным мощным Азорским антициклоном, отрог которого всегда идет на Европу, а также зоной повышенного давления в Арктике. В умеренном поясе Европы летние осадки бывают главным образом на холодных фронтах атлантических (точнее, морских) вторжений воздушных масс. Регулярность таких процессов ведет к относительному постоянству общего количества летних осадков в средней полосе Европы, хотя важная составляющая летних осадков обязана испарениям. Летние изотермы в Европе (за исключением океанского побережья) идут вдоль широт. В Северной Европе количество летних осадков заметно возрастает, как возрастает оно с продвижением на восток Европы. Засухи здесь редкое явление. Среднегодовая сумма осадков в Западной Европе 500–1000 мм.

Осенний процесс в Западной Европе идет за счет постепенного охлаждения континента. Однако температура континентального воздуха постоянно выравнивается за счет вторжений уже более теплых масс морского воздуха. Чем ближе к зиме, тем морской воздух теплее. Во второй половине осени преобладает антициклонная погода, но частые вторжения теплого морского воздуха способствуют образованию низкой облачности с моросящими дождями. Почти ежегодно в Центральной Европе в конце сентября – начале октября происходит “возврат тепла”.

Прежде чем перейти к характеристике климата в Восточной Европе, кратко охарактеризуем климат Северной Америки, имея в виду прежде всего Канаду. Дело в том, что значительно меньший, чем Евразия, Североамериканский континент не имеет резко континентального климата. Горный хребет на Западе закрывает путь тихоокеанским воздушным массам, и прорывы тепла и холода идут здесь в меридиональном направлении. Однако сильная и постоянная в течение года циклоническая деятельность ослабляет континен-тальность климата. Здесь не бывает замкнутых застойных областей ни низких, ни высоких температур. И это является кардинальным отличием от Востока Европы (не говоря о Сибири). Зимы в Канаде суровы, и температурный минимум может достигать –45°, но морозы нестойки. В среднем же зимняя температура на 15–20 градусов выше, чем в наиболее суровых районах Восточной Сибири. Следовательно, и грунт земли не промерзает так, как в Сибири и в ряде районов Восточной Европы. Особенно важно подчеркнуть изобилие снежных осадков.

Для летнего периода также характерна активная циклоническая деятельность. Даже в субтропической зоне летом сильно влияние атлантических масс воздуха. Пассаты Атлантики идут от Мексиканского залива на север, вызывая циклоны. Конечно, на самом севере, где континент сильно изрезан заливами, воздух Канады более прохладен, чем летний воздух Сибири, однако на товарном земледелии это не сказывается.

В умеренном поясе территории дореволюционной России насчитывается 12 климатических областей[15]. Обширная часть Европейской России вплоть до южной границы лесов принадлежит Атлантико-континентальной климатической области. Ее характеристику удобнее начать с Центра страны, в частности, с Подмосковья, точнее, с Подмосковной вторичной моренной равнины. Важнейший фактор здешнего климата – атлантические циклоны с очень длительными осадками летом и оттепелями зимой. В холодное время года западными циклонами обусловлено до 77 % периода сплошной облачности, а летом до 43 %. Вместе с тем для этой зоны характерно и мощное влияние арктического воздуха с севера. Стойкие арктические антициклоны или малоподвижные области высокого давления приводят к частым суровым зимам, в итоге которых гибнут такие деревья, как ясень, клен, орешник и дуб. Зима обычно начинается здесь с третьей декады ноября и завершается в конце марта. Снежный покров устанавливается в период 30 октября – 20 декабря, а толщина его достигает 40–50 см. Для подмосковной зимы характерны резкие смены погоды. А в декабре могут быть значительные потепления. Потепление, означающее исход зимы, чаще всего наступает с третьей декады марта вследствие вторжений воздушных масс со Средиземноморья. Однако процесс потепления тормозится, а то и вовсе прерывается вторжением арктических ветров. Поэтому весна здесь бывает и ранняя, и поздняя (со второй половины апреля). Причем поздняя весна есть следствие нарастания влияния солнечного излучения и местных конвекций. Ранние весны чаще всего сопряжены с холодным июнем, но поздние весны бывают чаще. Практически ежегодно в первой декаде мая происходит вторжение арктических масс воздуха, что чаще всего ведет к ночным заморозкам.

Лето в Подмосковье начинается с середины июня, точнее, со второй декады, и завершается в середине сентября. Весьма часто оно холодное и дождливое. Длительные периоды обложной облачности ведут к тому, что все растет медленно. В жаркое лето при длительном антициклоне бывает острый дефицит влаги, хотя испарения вызывают некоторое выпадение осадков. Летний температурный максимум достигает +32°, +35° (что бывает очень редко). Средняя же температура июля колеблется от +17° до +19°. Общее количество летних осадков достигает 180–240 мм, а годовое – 600 мм.

Осень в Подмосковье наступает быстро: вторая декада октября – это уже преддверие зимы, хотя в начале осени часто бывает теплая малооблачная погода. Тем не менее быстро растет влияние арктического воздуха. Это вызывает ранние ночные заморозки.

На северо-запад от Центра расположена обширная Прибалтийская низина со множеством озер и рек (так называемый Озерный край). Влияние на климат вторжений атлантических масс воздуха здесь гораздо сильнее, чем в Центре Европейской России. В Чудско-Аубанасской низменности и, в частности, в Приильменской низине климат довольно мягкий. Зима здесь сравнительно теплая с неустойчивой погодой. В декабре характерна сильная облачность. Арктические вторжения приносят морозы, иногда до –25°. Однако средняя температура января – февраля около –1°. Весна в Озерном крае из-за длительности таяния льдов в целом огромной водной поверхности наступает поздно. В более восточных районах переход от зимы к лету идет несколько быстрее. Однако вегетация растений идет здесь медленно. В мае, как правило, заморозки, а северо-восточные ветры иногда вызывают “возвраты холодов” даже в конце мая. Осадков весной меньше, чем осенью. Из-за неустойчивости в смене циклонов и антициклонов ночные заморозки изредка случаются даже в июле.

С июня берет начало летнее время. Средняя температура июля +16°, +18° (максимум изредка доходит до +35°). В июне сравнительно безоблачно. Но во второй половине лета больше дождей (в июле – августе до 210–240 мм осадков).

Осень наступает плавно и незаметно. Здесь она более продолжительная и теплая (особенно это свойственно прибрежным районам Ладоги и Онеги). Западные ветры несут влагу и туманы. Под влиянием вторжения северо-восточных ветров в октябре бывают заморозки.

В Двинско-Печерской низменности очень холодная зима с морозами до – 30°, –35°. Причем, поскольку континентальность климата растет к востоку, то изотермы января близки меридиональной ориентации с резким падением зимних температур к востоку. Это, разумеется, обусловлено сильным влиянием атлантических воздушных масс, но одновременно велико и влияние Ледовитого океана. В итоге в Двинско-Печерской климатической области частая смена воздушных масс, несущихся с северо-запада и северо-востока, ведет к изменчивости погоды. В ноябре – январе характерна продолжительная облачность. На осень и зиму приходится основная доля осадков. Снежный покров на западе 50–60 см, а на востоке до одного метра. Большая влажность и слабые испарения ведут к обилию поверхностных вод. Максимум солнечного излучения приходится на май – июль при резком падении в зимний период. Лето здесь прохладное.

Климат Валдая с его возвышенным рельефом умеренно-континентальный с прохладным летом и мягкой зимой. Преобладающее влияние имеет континентальный воздух умеренных широт. Весьма существенно и влияние вторжений воздушных масс Арктики. Южные ветры влияют на климат значительно меньше. Зимой континентальные массы воздуха охлаждаются до –15°, –20°. Но частые западные циклоны несут оттепели вплоть до плюсовой температуры воздуха. И, наоборот, вторжение воздушных масс из Арктики ведет к понижению температуры и сильным морозам (до –30°). Летом воздух прогревается редко выше +20° (максимум +25°). На юге возвышенности прогрев сильнее. Западные и юго-западные летние ветры вызывают дожди и похолодание. Регулярные заморозки и весной, и в начале лета являются следствием холодных арктических вторжений. Общая сумма годовых осадков около 600 мм, но особенно много их выпадает в июне – сентябре.

На просторах Тверской, Ярославской, Костромской и отчасти Ивановской областей раскинулась так называемая Волжско-Костромская холмисто-моренная равнина с умеренно континентальным климатом и четко выделяющимися сезонами года. Господствующий фактор для здешнего климата – континентальная воздушная масса умеренных широт и вторжение арктического воздуха. Циклоны, попадающие сюда с северо-западными и юго-западными ветрами, определяют погоду весьма большой части дней в году. Здесь умеренное теплое лето (+18°, +20°) и довольно холодная зима (–15°, –20°). Вторжения зимних воздушных масс с Арктики снижают температуру до –30°, –40°. Весенние арктические ветры несут снег, дождь, шквальные порывы и даже морозы, не говоря уже о заморозках. Максимальное количество осадков приходится на летние месяцы (годовая сумма их 530–750 мм). В западных районах осадков больше, чем в восточных.

Для Волго-Ветлужской и Мокшанской низин также характерны умеренно континентальный климат и влияние Атлантики. И для Вятско-Камской южнотаежной возвышенности умеренно континентальный климат отличается также влиянием вторжений атлантических воздушных масс. Зимой они несут снег и потепление, а летом – дождливую и холодную погоду. Прорывы арктического воздуха всегда несут холод: зимой – сильные морозы, а в теплое время – заморозки. Юго-восточные ветры зимой также вызывают морозы, а летом они несут тепло и сухость. Снег здесь лежит полгода и более.

На юг от Подмосковья – Мещерская песчаная (зандровая) низменность с умеренно континентальным климатом. Здесь сравнительно меньшее количество осадков. Лето жаркое, а зимы холодные и продолжительные. Циклоны идут не только с запада, но и с юго-запада. А на обширнейшем пространстве Среднерусской возвышенности умеренно холодная зима и умеренно жаркое лето, хотя континентальность климата увеличивается к востоку и юго-востоку. В зимний период существенно атлантическое влияние. Правда, изотермы здесь уже не меридиональны, а вытягиваются с северо-запада на юго-восток. Среднеянварская температура колеблется от 9° до 12° мороза. Наряду с западными и юго-западными циклонами холодный период года сопровождается прорывами арктического воздуха, что вызывает иногда сильные морозы (максимум температуры –35°, –40°). Аето бывает или жаркое и сухое, иногда с краткими грозами, или (особенно во второй половине) дождливое и пасмурное из-за циклонов. Среднеиюльская температура на северо-западе +19° с некоторым увеличением жары на юго-востоке. Годовое количество осадков достигает 500–550 мм с уменьшением их на юго-востоке.

В более южных и юго-восточных регионах Европейской России континентальность климата возрастает. В пределах Окско-Донской аллювиальной равнины и Приволжской возвышенности резко усиливается роль континентальных воздушных масс при существенном ослаблении атлантического влияния. Трансформации континентального воздушного массива решающим образом влияют на понижение зимних и повышение летних температур. Зимой большая часть этой территории (особенно Приволжье) охватывается отрогами сибирских антициклонов, а также арктическими вторжениями, что вызывает довольно крепкие морозы. Весна протекает здесь очень быстро под влиянием теплых потоков воздуха из юго-восточных районов. Лето здесь жаркое (особенно в Приволжском регионе), среднеиюльская температура около +20° и выше, довольно часты засухи. Количество годовых осадков убывает с запада на восток и юго-восток (500–350 мм).

В Заволжье климат еще более континентален. Среднеянварская температура колеблется здесь от –10° до –12°, а июль – жаркий (+20°). Лето в целом знойное и засушливое (в Приволжье). Годовое количество осадков на севере этой зоны 450–500 мм, а на юге падает до 350–400 мм.

В южных регионах Европейской России зимы мягкие, хотя и снежные, а летняя жара осложняется юго-восточными и восточными суховеями.

Таковы наиболее общие моменты, связанные с характеристикой климатических областей Европейской России, издавна освоенных русским народом. Как очевидно из вышеизложенного, за внешними признаками общего климата типично умеренной зоны главная компонента, резко осложняющая и ухудшающая условия для земледелия, это весенние и осенние заморозки, а также переменчивый характер летнего сезона. Ведь в большинстве районов Нечерноземья практически не бывает “благорастворенной” погоды “западноевропейского типа”, ведущей к непременному урожаю. Лето здесь то холодно-дождливое (и тогда все плохо растет), то жаркое и засушливое (что также влечет за собой неурожай). В более южных районах постоянно присутствует угроза засухи или недостаточной влажности (исключением является Северный Кавказ).

Говоря о далеких временах русского средневековья, следует сказать, что тогда климат был, вероятнее всего, еще более суров. У палеогеографов существует гипотеза, согласно которой в Европе в целом, как и вообще в северном полушарии, примерно с середины XV в. и до конца XVIII в. (а может быть, и до середины XIX в.) царил так называемый “малый ледниковый период”[16]. Под этим довольно условным названием ученые имеют в виду общее похолодание и уменьшение увлажненности в северном полушарии. В этот период увеличивается площадь арктического льда, отступает к югу северная граница лесов, зимы в Европе очень суровы. Пик холодов приходится примерно на конец XVII в.

В Европейской России эти явления также, видимо, имели место. Во всяком случае, для начала XVIII в. мы имеем свидетельство пленного поляка Станислава Немоевского о том, что примерно в 1606–1608 гг. в районе Белоозера зима однажды началась с выпадения снега 18 сентября (28 сентября нового стиля), а весной на озере лед растаял лишь ко 2 июня (12 по новому стилю)[17]. К тому же резко иными были и сроки заморозков. В 1601 г. после сплошных летних дождей на Успенье Богородицы (15 августа, или 25 августа по новому стилю) был “великий мороз”, погубивший и рожь, и овес[18]. В 1638–1639 гг. ранние заморозки уничтожили урожаи, а вслед за этим на Украину обрушилась засуха. В 1668–1669 гг. были сильные весенние заморозки и летние наводнения. В 1691–1692 гг. были засухи[19]. По другим сведениям, в 1691 г. все жито побило морозом “вскоре после Иванова дня” (20 июля, или 30 июля по новому стилю)[20]. Наконец, в 1671 г. в Подмосковье также была сильнейшая весенняя засуха (“с самой весны у нас дожди не бывали… яри и травы погорели, овсы и по се число не всхаживали”)[21]. Иначе говоря, заморозки и засухи в период длительного похолодания климата играли еще более губительную роль. В целом за XVII столетие отмечено двадцать четыре голодных года.

В первой половине XVIII в. для Русской равнины отмечено увлажнение климата (повышение уровня Каспия, отмечавшееся и ранее). В 1716 г. отмечен неурожай из-за длительных летних дождей. В 1718 г. сильные заморозки и весной, и летом сгубили урожаи, а в 1719 г. было сильнейшее наводнение в бассейне Волги. В 1721 г. отмечено необычно холодное лето. В 1721–1724 гг. неурожаи и голод были во многих губерниях России. Серия голодных лет была в 1732–1736 гг.[22] Из них, пожалуй, наиболее страшным был 1733 г., когда “хлеба ржи и яри в полях ничего не уродилось”[23]. Голод обрушился прежде всего на Псковскую, Новгородскую, Смоленскую, Калужскую, Тверскую, Московскую, Рязанскую, Владимирскую, Костромскую и Нижегородскую губернии (по административному делению екатерининской областной реформы)[24]. В Смоленской губернии при частичных обследованиях обер-комиссара Микулина зимой 1734 г. из 3413 деревень в 2378 деревнях “хлеба совсем не было”[25]. В селе Поречье “крестьяне для пропитания сушат деревья: дуб, илим, липняк, сено, мох и солому и ис того пекут себе хлеб”[26]. В Порецкой волости из 1887 дворов в 1852 дворах никакого хлеба не было[27]. В Можайском и Каширском уездах Московской губернии “люди от хлебной скудости питаются травой и мохом и гнилою колодой и от того ноги и живот пухнут и в голове бывает лом великий, отчего умирают”[28]. В Толоконцевской волости Балахнинского у. Нижегородской губ. пищу “ крестьяне имеют самую скудную, толкут дуранду, семя льняное, что называется избоиною, и мешают ее с гречневой чешуей, а которые получше крестьяне, те мешают дуранду ж с овсяною мукой и толченой мякиной, и многие из тех крестьян от того пухнут и помирают”, “и скот весь без остатку выпал”[29].

Огромные массы крестьян этих губерний двинулись на юг, в степные места, ринулись в города, улицы которых заполнились просящими милостыню. Осенью 1733 г. “от великого и нестерпимого правежа”, то есть сбора недоимок, число абсолютно разоренных людей резко увеличилось, в том числе и за счет посадских людей, которые превращались в бездомных, “испродав всякие свои домовые пожитки и скотину и дворов и хором строение”[30].

Власти предпринимали отчаянные усилия по ликвидации голода, но эти усилия были несравнимы с размахом страшной беды. Исчезновение семян, гибель рабочего и продуктивного скота продлили муки русского народа на целый ряд лет.

К сожалению, эта беда не была последней. В 1739–1740 гг. необычно суровые зимы погубили озимые. В 1747–1750 гг. неурожаи были в районе Среднерусской возвышенности[31]. В 60-е годы XVIII в. в Нечерноземье были дождливые летние сезоны и неурожаи. В 1780 г. была засуха и неурожай, а в 1781 г. в 16 губерниях был голод. В 1786–1788 гг. вновь были дожди, а в 1787 г. – сильный неурожай и голод (особенно в Черноземье). В XIX в. сильные неурожаи были в 1820–1821, 1827, 1834, 1839, 1844–1851 гг.[32]

Разумеется, приведенные материалы носят далеко не исчерпывающий характер. Систематические данные о среднегодовой температуре сохранились по Петербургу, где наблюдения велись с 1752 г. Это позволяет отметить особенности переходного времени, знаменующего конец “малого ледникового периода”. Среднегодовая за период до 1860 г. равна 3,65°. В 60–70-е годы XVIII в. было заметное потепление, а затем до 1822 г. – длительное похолодание. Особенно холодным был 1788 г. (в Москве 1782 г.)[33].

В пределах Европейской России почвенный покров весьма разнообразен, но в первом приближении можно выделить северную и южную половины, разделяемые условной линией Киев – Калуга – Нижний Новгород – Казань. Основной тип почвы в северной части – неплодородный подзол, а к югу – более плодородные почвы. В Озерном крае и Чудско-Лубанасской низменности подзол чаще всего имеет песчаную основу, что в итоге образует слабоподзолистые почвы[34]. На суходольных лугах, на карбонатных глинах и суглинках сформировались дерново-подзолистые почвы, которые имеют больше перегноя, чем обычные подзолы, а следовательно, вполне плодородны. Местами здесь встречаются на небольших участках луговых пойм и аллювиальные почвы. Однако весьма обширные пространства составляют болотные, подзолисто-глеевые и торфяно-подзолистые почвы.

Дерново-подзолистые почвы с разной степенью оподзоленности господствуют и на Валдае. В речных поймах здесь также встречаются небольшие участки лугово-дерновных почв. Подпочвенной основой почти всюду являются валунные суглинки и супеси, а также песок.

В пределах Волжско-Костромской холмисто-моренной равнины также господствуют дерново-подзолистые почвы, перемежаясь с пойменными и болотными. На возвышенностях наряду с дерново-подзолистыми встречаются средне- и слабоподзолистые почвы.

На севере Европейской России, в пределах Двино-Печерской мореннотаежной равнины также почти безраздельно господствуют подзолистые почвы, причем белесого и пепельно-серого цвета, поскольку слой гумуса здесь очень мал. И лишь на востоке этой равнины, в предгорьях Урала встречаются участки перегнойно-карбонатных почв. В этом крае очень много и болотных почв.

Юго-восточнее, там, где расположена Вятско-Камская южнотаежная возвышенность, почвы варьируют от подзолисто-болотных и подзолистых на севере и северо-востоке до дерново-подзолистых в центральной и южной ее частях. На водоразделах рек развиты серые оподзоленные почвы, а в Пред-уралье встречаются главным образом дерново-подзолистые. В его же южной части – серые лесные.

Обширный Подмосковный регион находится в южной части дерново-подзолистой почвенной зоны, исключая заокские земли с серыми почвами северной части лесостепи. Дерново-подзолистые почвы в качестве основы имеют большей частью суглинки. В этом массиве встречаются небольшие площади перегнойно-карбонатных, аллювиальных и болотных почв. На аллювиальных песках долины Оки развиты остепненные луга. На востоке региона простираются плоские песчаные долины сосново-болотной Мещеры.

Мало дерново-подзолистых почв на пространствах Волго-Ветлужской низменности. Здесь в основном распространены подзолистые супесчаные почвы.

В пределах холмистой, изрезанной оврагами и балками Среднерусской возвышенности почвы качественно различны. В северной части идет полоса серых оподзоленных лесостепных почв. Часть из них очень тяжела при механической обработке. Они отделены от южных выщелоченных и деградированных черноземов примерно по линии Спасск – Михайлов – Тула – Одоев – Мценск – Курск. Черноземы этого региона имеют лишь 2–3 % гумуса. Но в степной зоне уже немало среднегумусовых (обыкновенных) черноземов, а также черноземных почв, очень богатых гумусом. В основе всех этих разновидностей почвенного слоя лежат лессовые и лессовидные суглинки. В Окско-Цнинской долине преобладают песчаные подзолистые почвы. А на Окско-Донской равнине – аллювиальные почвы. В ряде речных долин нередки и иловато-болотные и торфяно-болотные почвы. Южнее примерной линии на широтах водораздела р. Битюг – р. Дон идут мощные степные черноземы, сменяющиеся черноземами с глинистой и тяжелосуглинистой подпочвой.

Восточнее Среднерусской возвышенности мягко и постепенно вздымается к востоку Приволжская возвышенность, круто обрываясь к руслу Волги цепью небольших гор. Местность здесь изобилует оврагами, балками и речными долинами. В лесостепной части этого региона господствуют серые оподзоленные почвы, хотя встречаются и выщелоченные черноземы. На севере – обыкновенные и малогумусовые (южные) черноземы. Ближе к Волгограду встречаются светло-каштановые слабосолонцеватые почвы.

В Заволжье, к северу от реки Большой Черемшан распространены главным образом деградированные и выщелоченные черноземы. Западнее преобладают глинистые и суглинистые черноземы, перемежаясь с песчаными подзолистыми почвами. В южной части простираются обыкновенные черноземы, а южнее реки Самары – “южные” и среднегумусовые черноземы. В так называемом Высоком Заволжье, точнее, его северной части расположены массивы серых лесных почв и оподзоленных черноземов, на юге – обыкновенные черноземы.

Донские степи с мощными богатыми гумусом черноземами на юге Русской равнины имеют своеобразный остров бывшей лесостепи – Донецкий кряж. Основные почвы здесь – среднегумусовые черноземы, а на приподнятых местах – темно-серые лесные суглинки и деградированные черноземы, не говоря уже о тучных выщелоченных черноземах.

В зоне Предкавказья богатейшие карбонатные черноземы с мощнейшим гумусом (140–150 мм) характерны для Кубано-Приазовской низменности. Правда, на юге ее расстилаются выщелоченные черноземы, а по долине р. Кубань встречаются и лугово-болотные почвы. Есть здесь и болотно-солончаковые почвы.

Расположенная восточнее Ставропольская возвышенность в своей равнинной части, а также на западе и северо-западе имеет также богатые карбонатные черноземы. В центре возвышенности они перемежаются и с малогумусовыми черноземами. Разумеется, здесь тоже есть солонцеватые черноземы, а на северо-востоке – темнокаштановые, каштановые и солонцеватые почвы. На юго-западе края встречаются выщелоченные черноземы.

Думается, что даже краткое знакомство с особенностями климатических и почвенных условий Европейской части должно содействовать реальному восприятию того факта, что в исторических судьбах и Древнерусского государства, и Северо-Восточной Руси, и Руси Московской, не говоря уже о Российской империи, наш климат и наши почвы сыграли далеко не позитивную роль. История народов России, населяющих Русскую равнину, – это многовековая борьба за выживание.

Поскольку в круг проблем данной работы входят вопросы исследования производительных сил и уровня развития материального производства в основной сфере деятельности великорусов – земледелии и скотоводстве, то вполне естественно, что начинать ее целесообразнее, кратко ознакомившись с характером земледельческого производства в XIV–XV веках, точнее, с типом тех систем земледелия, которые практически помогали выживанию русского населения в этих краях Земли.

В отечественной историографии вопрос о системе земледелия в сельском хозяйстве был весьма не прост. Здесь больше, чем где бы то ни было, вопрос об уровне развития агрикультуры имел немалую остроту и решался едва ли не однозначно в пользу раннего появления парового трехполья.

Так, в частности, Б.Д. Греков признаком существования трехпольного севооборота считал наличие озимых и яровых культур и находил возможным говорить о “трехпольной системе уже в XI–XII вв.”[35] А в то же время А. Гейштор считал, что в Западной Европе трехполье стало постоянной системой лишь в XII–XIV вв.[36] Между тем ряд ученых полагал, что для фиксации наличия трехпольного севооборота необходимы не только сведения о наличии озими и яри, но и применении удобрений, а стало быть, постоянстве полей. Больше того, некоторые исследователи считают не менее важным признаком трехпольного севооборота при паровой системе земледелия равенство размеров полей, что действительно имеет серьезные основания[37]. Правда, российские (советские) историки для фиксации факта существования парового трехполья удовлетворялись весьма малым: указанием на наличие третьих полей и паренины[38]. В итоге факты бытования парового трехполья отнесены были не только к XV, но и к XIV столетию. Само собой разумеется, что появлению парового трехполья предшествовала целая череда различных способов земледелия в виде подсеки, перелога, пестрополья и двуполья.

Что же касается Руси XIV–XV вв., то здесь проблема происхождения парового трехполья представлена позицией А.Л. Шапиро. Опираясь на материалы, собранные А.Д. Горским, этот исследователь подчеркнул, что “третье поле” – не обязательно пар. Поле могло считаться по традиции “третьим” десятки лет наряду с тем, что два других назывались “пашенными”. Причем третье поле часто – особое землевладение. “В хозяйственном отношении, – пишет ученый, – третье поле ничем не выделялось; как и два других, оно периодически оставлялось под пар, как и два других, оно последовательно засевалось озимыми и яровыми культурами”[39]. Общий вывод А.А. Шапиро сводится к тому, что факты свидетельствуют о кристаллизации системы трехполья на основе сравнительно позднего “присоединения третьего поля к двум другим полям”[40].

В.И. Довженок считал, что путь к трехполью лежал через трансформацию двуполья. При двуполье вся пашня делилась на три части: первая из них, составлявшая половину, парилась, а остальная делилась на два поля – озимое и яровое. Постепенно паровое поле уменьшилось, а за счет него увеличились два других при уравнивании размеров всех трех полей[41]. При всей гипотетичности суждений В.И. Довженка, на более позднем материале XVI в. его правоту подтвердил Ю.М. Юргинис, который показал, в частности, что в 10 фольварках С. Остиковича-Радзивилла при неравном озимом и яровом полях (озимь более чем вдвое была больше) они составляли лишь треть всей пахотной земли, а две трети было под паром. Иначе говоря, двухполье с двухгодичной залежью (иногда и с годичной) предшествовало трехполью[42].

Впервые данные, позволяющие предполагать бытование в земледелии Древней Руси трехпольного севооборота, начиная с XIV в., приведены А.Д. Горским[43]. Довольно сдержанно оценивая присутствие в актах XIV–XV вв. терминов “ярь”, “ярные семена”, “озимь”, так как они могли быть и свидетельством двупольного севооборота, ученый подчеркивает, что лишь в сочетании с указанием на деление пахотной земли на три поля наличие терминов “ярь”, “озимь”, “пар” может служить доказательством существования трехпольного севооборота[44]. Поэтому историк тщательно фиксировал все упоминания “третьего поля” для второй половины XV – начала XVI в.[45] Эти данные охватывают территорию Владимирского, Вологодского, Дмитровского, Звенигородского, Коломенского, Костромского, Московского, Нижегородского, Пошехонского, Угличского и Юрьевского уездов[46]. Причем по ряду документов появление “третьего поля” можно отнести и к самому началу XV в.[47]

Г.Е. Кочин вслед за Б.Д. Грековым скептически отнесся к догадке П.Н. Третьякова о том, что в лесной полосе в Древней Руси на смену подсеке шел лесной перелог. “Ведь если лесные участки разрабатывали способом выжигания подсеки, – пишет ученый, – то в чем же отличие такой системы “лесного перелога” от подсеки?”[48] Ссылаясь на работы XIX в. о лесопольной системе, Г.Е. Кочин считает, что отдых при подсеке должен быть не 10–16 лет, как полагал П.Н. Третьяков, а 18–40 лет[49]. И если это считать системой хозяйства, то полный оборот земли занял бы 30–40 лет, что в XI–XV вв. было нереально.

Говоря о принципах обработки пашни парового трехполья, Г.Е. Кочин делает упор на тщательность такой обработки, особенно пара. Ученый приводит свидетельство отдельных актов XV–XVII вв. о практике многократной обработки паровых полей (3–4 раза)[50]. Найденные железные полицы XIII–XV вв. позволяют Г.Е. Кочину предполагать раннее существование практики вывоза на паровые поля “гноя” (навоза, натравы)[51]. Не видя особой разницы в терминах “орать” и “пахать”, этот исследователь полагает, что одновременное их употребление (“орали, пахали и сеяли”) лишь подчеркивает многообразие и тщательность обработки земли. Больше того, Г.Е. Кочин полагает, что орудиями XIV–XV вв. можно было столь глубоко вспахивать землю, что следы загонных борозд могли сохраняться на пустошах десятилетиями и веками[52].

Видимо, в представлении ученого в XV в. паровое трехполье становится уже классической замкнутой системой с достаточной интенсификацией и восстановлением плодородия. Так полагать позволяет трактовка Г.Е. Кочи-ным более архаичных приемов земледелия как существовавших параллельно с полевым хлебопашеством в качестве вспомогательного средства (“в происходившем наступлении полевого пашенного земледелия естественно видеть подсеку сдающей свои позиции”)[53]. На Севере Руси так называемая “посекирная пашня” была дополнением к полевой пашне. В Новгородской земле при господстве полевого трехполья “оставалось все же заметное место и для подсеки”[54]. “Пашенный лес” был и в центре Северо-Восточной Руси. Однако все это лишь свидетельства “чрезвычайной длительности процесса вытеснения подсеки паровой системой”[55]. По словам ученого, “в Северо-Восточной и Северо-Западной Руси… опыт и наблюдения подсказывали лишь один надежный путь для восстановления плодородия земли – внесение удобрений”[56]. “Только при условии внесения удобрений в нечерноземной лесной стороне нашла применение, закрепилась и окончательно победила подсеку паровая система земледелия”[57]. А.Д. Горский также склонен оценивать подсеку XV в. “в качестве средства освобождения участка для пашни, а не в качестве особой системы земледелия, то есть была подчинена целям пашенного земледелия с трехпольным севооборотом”[58].

Отрицая в Древней Руси наличие системы “лесного перелога” и отводя подсеке, росчисти, лядам и прочим видам лесных расчисток второстепенную роль, многие историки предполагали, что судьба всех этих пашенных угодий в конечном счете одна: они вливались в систему полевого земледелия, постепенно увеличивая размеры пахотных полей при деревнях, селах и т. п. Г.Е. Кочин полагал, что П.Н. Третьяков, выдвигая идею “лесного перелога” как системы земледелия, отталкивался от работ по более позднему периоду и, в частности от трудов Н.А. Рожкова, основанных на писцовых материалах XVI в. При этом Г.Е. Кочин считал позицию Н.А. Рожкова ошибочной, поскольку последний принял “заброшенную по условиям кризиса полевую пашню за доказательство наличия переложной системы земледелия”[59]. Думается, что главным основанием такого хода рассуждений была не только неразработанность проблемы писцового делопроизводства, но и чересчур прямолинейная трактовка сведений новгородских писцовых книг, дающих, казалось бы, массовый и убедительный материал о функционировании целостной замкнутой классической системы парового трехполья с навозным удобрением в качестве средства, компенсирующего падение плодородия земли.

Между тем с новгородским писцовым описанием конца XV в. в литературе ситуация не столь проста. В наиболее глубоком исследовании последних десятилетий об обже как единице налогового обложения в писцовых книгах Новгорода, принадлежащем Г.В. Абрамовичу, обжа реконструируется как некая обобщенная единица, символизирующая и потенциальные, и реальные производственные возможности однолошадного крестьянина. Реконструируя обжу второй половины – конца XV в., ученый вводил в нее не только пашню, но и сенокосы “меж поль”, и усадьбу с огородом и гуменником. По предположению Г.В. Абрамовича, действующая пашня в определяемой им 9-десятинной обже занимала лишь около 5 десятин в трех полях[60].

Эти разыскания можно продолжить, в частности, исследуя материалы таблиц первого тома “Аграрной истории Северо-Запада России”[61]. Речь идет об обобщенных сведениях, раскрывающих характер имущественной дифференциации крестьянства однодворных деревень, которых в Новгородских землях было великое множество. Вследствие чего они вполне репрезентируют процессы, свойственные развитию крестьянства Северо-Запада России в целом.

Несложные преобразования ряда таблиц с группировкой дворов по размерам посева (дополнение их расчетами на обжу числа копен и коробей, а также расчетами числа коробей посева на “человека”, то есть главу семьи, и на душу мужского пола) позволили выявить неожиданную и интересную закономерность.

Суть ее заключается в том, что в группах дворов с небольшими пахотными площадями (исчисленными в 1–3 коробьи) в расчете на обжу как единицу обложения приходится сравнительно меньшее количество “коробей” пашни, а в группах дворов со значительно большими пахотными площадями (7–12 коробей) на обжу приходится сравнительно большее количество “коробей”[62]. По LLI ело некой пятине разница в крайних группах достигает 1,3 раза, по Деревской пятине в 1,7 раза, а по Новгородскому уезду – в 2,2 раза.

Полагать, что многопосевные дворы крестьян облагались налогами значительно легче, чем малосеющие дворы, было бы слишком опрометчивым. И вот почему. Если наши расчеты распространить на статистику распределения сенокосных угодий, то в итоге получится по сути та же, хотя и менее выразительная ситуация (см. таблицу 1.1). Иначе говоря, там, где на обжу приходятся большие размеры пашни в коробьях, количество копен сена в расчете на обжу уменьшается. Отсюда может быть сделан довольно уверенный вывод о том, что в новгородской системе описания угодий мы имеем дело с архаичным методом “одабривания” земель. В менее плодородных местностях в обжу включали относительно большие доли пашенной земли и наоборот. Следовательно, одна и та же сумма налога на более плодородных землях взималась с меньшей площади пашни, а на более тощих пашнях с относительно большей площади пахотных угодий. То есть механизм обложения и “одабривания” земель совпадает с принципами обложения, выразительно представленными в писцовой книге 1551 г. по Бежецкой пятине. В ней есть предельно ясное разъяснение писцов: “Старые обжи положены по старому ж: пашни на обжу по 3 коробьи, и по пол третьи коробьи, и по 2 коробьи. А прибылые пашни положены в обжу по пол восьми коробьи в поле, потому что земля худа, камениста, песчата и безсенна, и безлесна, и безводна”. В 60-х годах XVI в. в этой же пятине в обжу клали и по 8 коробей, и по 10 коробей худой земли[63]. Из этого текста не только вполне очевиден сам принцип “одабривания”, скрытый за туманным термином “обжа”, но и многосторонний учет потенциала крестьянского хозяйства (учет качества сенокоса, наличия леса и воды). Однако, пожалуй, в данной связи наиболее важно другое. Возрастание степени “одабривания” пашни идет синхронно с увеличением размера высева: на крестьянский двор (и на главу семьи, и на душу муж. пола). А это означает, что размер пашни больше там, где более бесплодна земля. Кроме того, надо учесть, что принцип одабривания опирался на объем семян, высеваемых на хороших и худых землях. Естественно, по традиции на плодородных землях высев был меньше, а на худых высев был больше. Разница была полутора- и двухкратная. Большие высевь; в коробьях в писцовых книгах – это высевы на худых землях. Следовательно, весьма рискованно говорить о зажиточной группе крестьян, имеющих большие посевы, большие сборы зерна, и строить гипотезы о перспективах расслоения крестьян и т. п. Видимо, такие дворы распахивали много земли из-за того, что урожаи у них были гораздо ниже, чем у хозяйств, сеющих небольшое количество коробей зерна, то есть главный фактор урожайности был обусловлен естественным плодородием, а роль навозного удобрения была еще несущественна. При этом нетрудно понять, что, обрабатывая большие участки худых земель, крестьянин той эпохи делал это кое-как (иначе участок в 8–10 коробей на одной лошади не вспашешь).

Таким образом, различие в размерах обрабатываемой пашни обусловлено было не столько экономической мощью того или иного хозяйства, сколько добротой или худобой земли. Между прочим, именно в новгородских землях была и есть большая пестрота в качестве почв (это и болотные, и подзолистые, и слабоподзолистые, и даже дерново-подзолистые, богатые известью почвы и т. п.). Следовательно, при ведении такого хозяйства неизбежно было выпахивание земель, их забрасывание в перелог и т. д., что позднее стали фиксировать писцовые книги XVI в.

Итак, мы видим, что в историографии, посвященной проблемам земледелия XIV–XV вв., весьма четко проступала тенденция к преувеличению темпов становления классического парового трехполья. Действительность была, вероятно, сложнее. И в это период, и позднее, в XVI столетии, было паровое трехполье, но оно не только сосуществовало с двупольем и перелогом (подсекой), но, как показывают источники XVIII в., соединялось с этими архаичными системами, образуя комбинированные системы земледелия, сочетающие трехпольный севооборот с периодическим забрасыванием и обновлением участков полевой пашни.

Если в силу целого ряда социальных и политических факторов в Русском государстве начала XVII в. разразился глубочайший экономический кризис и разоренная страна покрылась пустыми дворами, пустошами и огромными площадями “пашни, перелогом и лесом поросшей”, то в середине XVIII в., когда развитие России шло относительно благополучно, хотя крестьянство Нечерноземья едва сводило концы с концами, площади под перелогом и “пашенным лесом”, оказывается, не исчезли.

Правда, вполне очевидным это стало не так давно. Со времен В.И. Семевского наиболее важным источником, дающим сводную характеристику сельскохозяйственным угодьям страны во второй половине XVIII в., считаются Экономические примечания к Генеральному межеванию, и, судя по данным этого источника, перелог и залежь в этот период из земледелия как будто исчезают. Экономические примечания, подробно фиксирующие размеры и виды угодий по каждому селу или группе селений, выделяют “пашню”, “сенокос”, “лес”, “неудобную землю” и землю “под поселением”. Переход к такой “ландшафтно-хозяйственной” классификации угодий, вероятно, был ориентирован на уровень экономико-географических знаний Запада. Но детально основы подобной классификации нам неизвестны[64]. Точнее, мы не знаем, насколько учитывались при этом элементы хозяйственного назначения угодий, или, наоборот, главным был, скажем, внешний ландшафтный вид угодья (ведь понятия “перелог” или “залежь” и “пашенный лес”, “дровяной лес” и т. д. являются понятиями не ландшафтными, а чисто хозяйственными).

Таким образом, огромный материал Экономических примечаний должен быть подвергнут анализу с точки зрения соответствия бытовавших в тот период в сельском хозяйстве России систем земледелия той классификации, которая принята в этом источнике.

Подобная работа была отчасти проделана и дала весьма неожиданные результаты. Была, в частности, выделена группа Экономических примечаний по Центру Европейской России, в которых деление на угодья сохранило традиционный хозяйственный принцип назначения угодий. Это описания по Рузскому, Волоколамскому, Можайскому, Клинскому, Звенигородскому и ряду других уездов Московской губернии, а также целому ряду уездов Смоленской губернии[65]. Причем описания эти носили пробный характер, и именно поэтому в них сохранились данные о “перелоге” и “пашенном лесе”.

Приведем ряд примеров. В Новоолешинской волости Гжатского у. на 87 селений приходилось 21707 дес. пашни и 11549 дес. перелога (50 % от площади пашни), а в даче села Савина со 107 селениями пашни было 71216 дес., а перелога – 21827 дес. (чуть меньше 30 % от всей пашни). В дер. Ильячина с 3 деревнями на 1787 дес. пашни приходилось 672 дес. перелога[66].

Следует отметить, что землемеры не механически переводили “перелог” или “пашенный лес” в “лес”, а оценивали реальное состояние угодий. Так, в пустоши Глухова Гжатского у. по Примечанию 1781 г. было 40 дес. “перелогу, по которому сенной покос”, а в чистовом экземпляре это превратилось в 40 дес. “сенного покоса”[67]. В сельце Дровнино с 25 деревнями было 6762 дес. “перелогу, по которому сенной покос”, что тоже стало простым “сенным покосом”[68]. В Можайском у. Московской губ. в даче сельца Опарина по пробному описанию значилось 135 дес. 2107 саж. “пашенного леса”, который землемеры в чистовом экземпляре записали уже как “сенокос” и т. д.[69] Аналогичные факты можно привести по Рузскому у. Московской губ. В сельце Трохово было 81 дес. 2398 саж. пашни, 3 дес. 1952 саж. “пашенного леса”, 2,5 дес. 1952 саж. сенокоса, 6 дес. 1115 саж. неудобной земли (в чистовом экземпляре 1773 г. вместо пашенного леса обозначен “дровяной лес”). В с. Покровском было 676 дес. 198 саж. пашни, 250 дес. 122 саж. строевого леса, 124 дес. 2200 саж. дровяного леса, 95 дес. 791 саж. пашенного леса, 112 дес. 1680 саж. сенокоса и 93 дес. 936 саж. неудобной земли (в чистовом экземпляре все виды леса объединены под названием “лес дровяной” – 470 дес. 713 саж.). В сельце Дьяконово было 50 дес. 550 саж. пашни, 31 дес. 173 саж. дровяного леса, 17 дес. 465 саж. “пашенного леса”, 60 дес. 120.0 саж. сенокоса и 10 дес. 1011 саж. неудобной земли (в чистовике “дровяного леса” 48 дес. 638 саж.). Наконец, в с. Брынково пашни было 962 дес. 1153 саж., леса строевого – 90 дес., дровяного леса – 208 дес. 234 саж., пашенного леса 268 дес. 1200 саж., сенокоса – 154 дес. 1680 саж. и неудобья – 32 дес. 126 саж. (в чистовике обнаруживается, что все было перемеряно: пашни стало 1207 дес. 1740 саж., дровяного леса 495 дес. 1290 саж., сенокоса – 196 дес. 658 саж. и 133 дес. 1907 саж. неудобных мест)[70].

Следует подчеркнуть, что перелоги в ряде районов занимали огромные площади, что может служить свидетельством необычайной живучести архаичных приемов земледелия. Так, в целом по Гжатскому у. Смоленской губернии из 104 населенных дач перелог отмечен в 73 населенных дачах[71]. По Можайскому у. Московской губернии в целом по уезду было 138 тыс. десятин перелога при 173 тыс. десятин пашенных угодий[72]. Считать подобные угодья свидетельством запустения нет никаких оснований.

Ведь подобные явления наблюдались и в других регионах, и по другим источникам, в частности, по так называемым “офицерским описям” конца 30-х – 60-х годов XVIII в. Так, по 82 селениям Вобловицкой волости Слободского уезда Вятской губ. (а это 3389 душ муж. пола), принадлежавшим Хлыновскому Трифонову монастырю, перелог составлял 2272 четверти (1136 дес.), или 47 % всей распаханной земли[73]. В Кырчанской волости того же уезда (2280 душ муж. пола) перелог составлял 667 четвертей (333,5 дес.), или 20 % всей распаханной земли[74]. И все эти перелоги являются следствием запуска выпаханных пашенных полей, так как по тому или иному селению дается объяснение следующего типа: “А счисление у крестьян бывает по одному севу хлеба, ржи; и не каждый год у всех генерально в той деревне пашенной земли на 30, да сверх того за неурожаем хлеба состоит в пусте на 11 – итого на 41 четверть (20,5 дес. – Л.М.) вполе, и в дву по тому ж”[75]. Ведь в Нечерноземье такое истощение наступало очень быстро: через какие-то два десятка лет, например, на вновь расчищенных после 1744 года починках в Хлыновском уезде уже к 1764 году от 30 до 60 % земельных участков были истощены и лежали “в пусте”[76].

В литературе можно встретить утверждение, что в перелоги забрасывались лишь дальние поля и росчисти, а околодворные поля постоянно распахивались в трехпольном севообороте с регулярным удобрением. И так, действительно, было. В частности, А.Т. Болотов писал, что в Калужской губ. крестьяне “дальние земли, обрабатываемые по трехпольному севообороту, после ряда лет забрасывали в перелог”[77]. Но не меньше сведений и о забрасывании полевой пашни. Так, в Темниковеком у. Тамбовской губ. было в обычае при расчистке из-под леса участков под пашню или луга “оставлять прежние за выпашкою”[78]. Крестьяне Семеновского у. Нижегородской губ., по свидетельству В.И. Даля, “искони приняли за правило пахотные полосы… оставлять попеременно после непродолжительной распашки под залежь на 6–8 и даже на 10 лет”[79].

Автор этих строк, изучая подобного рода факты, еще в начале 60-х годов попытался сделать вывод о том, что на протяжении многих столетий в России на обширнейшей территории практически бытовало не паровое трехполье, а некая комбинированная система земледелия, сочетавшая трехпольный севооборот с периодическим обновлением основного массива пашенных земель за счет перелогов и росчистей.

Что же касается Черноземья, то там весьма широкое распространение в XVIII–XIX вв. имела залежная система земледелия. В частности, в описании Харьковского наместничества специально оговорено наличие “на украинских полях” переложных (“облоговых”) полос “во всех трех полях”[80]..

Таким образом, несмотря на то, что огромный фонд Экономических примечаний к Генеральному межеванию скрыл от исследователей бытовавшие даже во второй половине XVIII в. элементы архаических систем восстановления плодородия земли, тем не менее сохранился вполне достаточный круг источников, четко подтверждающих живучесть и даже неистребимость этой архаики (которая существовала отчасти и в XIX столетии)[81]. Больше того, в литературе существуют и аргументированные доказательства того, что существовавший на территории России массив пашенных угодий не использовался целиком, причем пустующая пашня составляла от 30 до 60 % всех пашенных угодий. Долгие годы ученые были не в состоянии дать убедительное объяснение столь необычным фактам.

Итак, в Европейской России неблагоприятные климатические условия, преобладание малоплодородных подзолов и болотных почв сочетались в течение многих столетий с сохранением малоэффективных экстенсивных систем земледелия.

Как же жил великорусский крестьянин в таких условиях? Как он вел свое хозяйство? На эти вопросы мы и попытаемся дать ответы на наиболее ранних материалах систематического характера – материалах XVIII столетия.