Венец желаний

Глава 11

Предприняв несколько неудачных попыток встретиться с Алуетт возле дворца, Рейнер послал к ней своего оруженосца, чтобы она назначила время и место встречи. Он понимал, что если король Филипп подозрительно посматривал на него до дуэли, то уж после Фулк наверняка так расписал его французскому королю, что тот запретил сестре видеться с ним.

Томас не нашел ни Алуетт, ни кого-нибудь, кто знал бы, где она может быть.

— А ее служанка? Старуха… как ее?.. Эрменгарда? Ты говорил с ней? — с пристрастием допрашивал Рейнер своего светловолосого саксонца.

— Да, милорд. Она говорит, что леди уехала. И не говорит куда.

— Черт бы ее побрал! — взорвался Рейнер, ударяя кулаком в ладонь другой руки. — Куда она могла уехать, не взяв с собой служанки?

Неужели Филипп отправил ее обратно во Францию? Вряд ли. Тогда Эрменгарда тоже уехала бы. Но где она? Почему ничего ему не написала? Она ведь сказала, что любит его!

Едва выдавалась свободная минута, Рейнер отправлялся в горы, окружавшие Мессину, хотя до него тоже доходили рассказы об ужасах, творимых с одинокими англичанами кровожадными «грифонами» и ломбардцами, уже не раз обновившими Ричардову виселицу. Но сам он видел лишь хижины крестьян, растивших оливы и виноград, может, потому, что его меч держал на расстоянии всех, кто хотел бы устроить засаду на ненавистного паписта.

В конце концов совершенно отчаявшись, он взял у Гийома де Барра плащ с красным крестом и поехал в Мессину. Город был закрыт для англичан, хотя французы свободно разгуливали по нему и мирно переговаривались с жителями. В сопровождении Зевса он кружил по улицам, почти как в Везлэ, и спрашивал, с трудом подбирая итальянские слова, о красивой слепой француженке, которая поет, словно жаворонок. Смуглокожие, тон — колицые сицилийцы улыбались в ответ, охотно брали деньги, но ничего не могли сказать ему об Алуетт.

— Вам не надо здесь быть, Рейнер Уинслейд, — услышал он голос за спиной, когда говорил с одетым в черное падре на площади перед церковью святой Марии.

Он обернулся, схватившись за меч, но перед ним стоял Анри де Шеневи, а не Фулк де Лангр. Рейнер оставил священника, который тоже ничего не знал, и спросил:

— Почему? Потому что я хвостатый англичанин ? — Он криво усмехнулся, повторяя прозвище, данное англичанам сицилийцами. — У меня красный крест, и они думают, будто я француз.

— Вас могут узнать по собаке, — серьезно ответил Анри. — Слишком много «грифонов» знают, что у любимца Ричарда есть большой пес. Фулк де Лангр все жаждет вашей крови.

— А вы? Вы верите, что я обесчестил вашу сестру? — спросил Рейнер, не отрывая от него вопрошающих карих глаз. Высокий краснолицый француз смущенно потупился.

— Не знаю.

— Послушайте, Анри, я люблю Алуетт. Я ее люблю. Где она?

Анри было очень трудно противостоять руке Рейнера, легшей ему на плечо, даже труднее, чем выдержать его взгляд. Он бы с радостью сказал ему: где найти Алуетт, но Филипп после того, как они проводили Алуетт в ее комнату, пригрозил ему:

— Скажете кому-нибудь хоть слово, и я выдам ее за Фулка де Лангра.

Яркое солнце слепило глаза. Анри открыл рот и сказал то, что было угодно Филиппу:

— Она уехала во Францию, Рейнер, домой. А там сразу же примет постриг.

Анри отдал бы много лет из своей будущей вечной жизни, только чтобы не видеть лица англичанина.

— Она же любит меня!

— Моя сестра… Она непредсказуема. Может, ее увлекла страсть, но все осталось как было. Она хочет стать невестой Всевышнего и оставить грешный мир. Она вам не подходит! Рейнер, вы должны ее забыть!

— Никогда! — только и сказал англичанин.

Следом за сентябрем наступил октябрь, и отношения между греческим и итальянским населением и англичанами обострились еще больше.

Осознавая опасность, Ричард отвез сестру в крепость Ла Баньяра, после чего, вновь переплыв пролив, посетил Византийский монастырь на островке неподалеку от Мессины, поговорил с монахами, и они присоединились к его войску. «Грифоны» пришли в ярость от такого осквернения святыни. Виселица Ричарда пустовала редко. Иногда тут были крестоносцы, но чаще зажиточные сицилийцы, не желавшие расставаться со своим добром. В своих безуспешных попытках получить назад приданое Иоанны Ричард стал похож на раненого медведя, бросающегося на всякого, кто говорил ему: «Нет!» Он хотел быть хозяином на скалистом островке, поэтому его бесило явное предпочтение, отдаваемое Танкредом Филиппу. Требований своих приближенных идти дальше к Святой Земле он просто-напросто не слышал.

Измученному же собственными невзгодами, Рейнеру было все равно, где он — на Сицилии или в Палестине. В эти осенние дни он жил как в тумане. В точности исполнял приказы Ричарда и напивался, чтобы спать ночами. Ни одна женщина не побывала в его постели.

Англичане, которым было приказано избегать столкновений с местными жителями, вовсю крутили любовь с девицами, приходившими в лагерь торговать, отчего их враждебные отношения с сицилийцами становились все хуже с каждым днем. Те непомерно завышали цены на продукты, пока в конце концов не вспыхнул пожар, когда одна сицилийка захотела продать английскому солдату хлеб за целых четыре пенса.

Рейнер в это время сидел возле своего шатра, подставив лицо оруженосцу, который был еще и брадобреем, и видел все, как было.

— Солнце высушило твои мозги, — ответил коренастый саксонец женщине и громко расхохотался.

Вряд ли почерневшая от работы женщина поняла слова, сказанные по-английски, но то, что он оскорбил ее, — это она поняла хорошо. Кровь бросилась ей в лицо, и она плюнула ему под ноги, а потом повернулась, чтобы уйти. Англичанин же вырвал у нее хлеб из рук и швырнул его в грязь, чтобы он никому не достался. Тогда женщина бросилась на него с кулаками, чуть не выцарапала ему глаза и выдернула клок волос.

Англичанину это не понравилось, и он, оттолкнув ее, пошагал дальше искать более разумную торговку, а женщина с руганью и криками побежала вон из лагеря.

Через час грянула буря. Стало известно, что жители Мессини заперли ворота и выставили вооруженные караулы на улицах. Говорили еще, что банды «грифонов» собрались в горах и готовы напасть на лагерь Ричарда.

Рейнер быстро оделся, вскочил на коня и поспешил к Ричарду, который скакал то в одну, то в другую сторону вдоль городских стен, уговаривал англичан вернуться в лагерь и предоставить ему рассудить все по справедливости.

«Как Ричард не понимает, что, решая свои дела с сицилийцами, он перестал быть примером для своих подданных?» — думал Рейнер, глядя, как огромный светловолосый воин то тут, то там рассекает толпу англичан под смех и улюлюканье «грифонов» и ломбардцев. Неужели этим человеком он восхищался в юности, когда шел за ним по Аквитании и Нормандии, чтобы, как он думал, избавиться от тиранической власти Генриха? Рейнеру по душе был идеализм Ричарда, заставивший отказаться Уинслейда от роскошной жизни ради славы, но после Везлэ он уже не мог не видеть в своем герое обыкновенного человека со всеми пороками властителя.

Рейнер подумал, что англичане утихли только на время, пока их король не исчез с глаз, потому что слышал возникавший в разных местах шум, когда они спешили во дворец Танкреда на переговоры с ним и Филиппом. С их помощью, хотя и не сразу, не очень надежный мир был восстановлен. Следующую встречу назначили на другой день. Местом встречи был шатер Ричарда, где он обычно держал совет со своими приближенными.

«Кажется, Танкред искренне хочет мира», — думал Рейнер, стоя позади короля и не сводя глаз со священников, епископов, почтенных горожан, таких, как Реджинальд де Мойак, чей дом теперь занимал Ричард. Танкред пришел пешком и без оружия в отличие от Ричарда и его свиты.

Король Филипп сидел в великолепном кресле рядом с Ричардом и почти все время молчал, разве что просил Ричарда выслушать Танкреда, который покорно обещал исполнить все требования английского короля и дать даже больше того, что полагалось по завещанию Вильяма II.

Один раз Рейнер поймал на себе взгляд Филиппа. То ли ему это показалось, то ли вправду в маленьких черных глазках на мясистом лице он увидел злорадный огонь? Рейнер знал, что не время думать об Алуетт, когда он стоит на страже сюзерена, но ее прелестное лицо, разгоревшееся от страсти, вставало перед глазами и смущало его, а ее великолепные кудри словно обвивались вокруг его сердца и мешали дышать.

Когда, казалось, соглашение было достигнуто и Танкред согласился на все условия, снаружи донеслись крики:

— К оружию! К оружию!

В шатер с выпученными глазами вбежал солдат и заорал:

— Король Ричард! Они осадили дом Гуго де ла Марша!

Граф Гуго был племянником Ги де Лузиньяна, короля Иерусалима и верного союзника Ричарда.

Зарычав, словно раненый зверь, Ричард вскочил на ноги.

— Предатели! — крикнул он Танкреду и Филиппу.

Он побагровел от ярости, а французы и мессинцы завздыхали и зашептались. — Успокойтесь, брат мой! Может, еще ничего страшного! — попытался удержать его Филипп и положил пухлую руку ему на плечо. — Я уверен, мы все решим мирно.

Когда в шатер ворвался еще один солдат, у Ричарда словно подкосились ноги и он упал в кресло.

— Милорд! Милорд! Англичан режут! Следом вбежал третий.

— Ваша милость, проклятые «грифоны» устроили засаду на дороге!

Тут уж Ричард Львиное Сердце дал себе волю.

— О, мои воины! — воскликнул он, поворачиваясь спиной к французам и мессинцам. — Слава и мощь моего королевства! Сколько раз мы вместе рисковали жизнью! Не позволим трусливым зайцам стоять у нас на дороге! Нас еще ждут победы над турками и арабами! Наши мечи не подведут нас в сраженье за дело Христово! Возродим Израильское царство и не отступим перед подлыми «грифонами»!

Через пять часов все было кончено, и даже от сицилийского флота остались одни головешки.

Жители Мессины бежали, «как овцы от волков», по словам довольно ухмылявшегося Ричарда, который сокрушил и сжег все, что попалось ему под руку.

Блондель де Нель даже успел сложить песню:

Священник не сказал еще молитву, Уж Ричард выиграл у мессинцев битву.

Меч Рейнера был обагрен кровью тех, кто грозил убить его или его сюзерена, когда они мчались по улицам Мессины. В этот день он утопил свою печаль в неистовой ярости и, ни о чем не думая и ничего не боясь, сражался бок о бок с Ричардом. Возможно, виной тому было его отчаяние, ибо Алуетт де Шеневи предпочла безрадостную монастырскую жизнь, а где умирать, на Сицилии или в Палестине, ему было все равно.

На следующий день Ричард пожинал плоды победы. Взяв в заложники самых богатых мессинцев, он поклялся, что продаст их в рабство, если не будут исполнены все его требования до единого. Золото и серебро, которое только нашлось в городе, перешло в его руки. На стенах развевались его флаги, отчего Филипп метался по дворцу мрачнее тучи.

Танкред смирился и думал только о том, как бы еще больше не разрушили Мессину, пока Ричард не убрался из города. Он отдал ему двадцать тысяч унций золота и еще двадцать тысяч обещал, когда Артур Бретонский женится на одной из его дочерей.

Ричард был доволен, но тем не менее выстроил на горе деревянную башню, чтобы больше его не застали врасплох. Башню прозвали «Другом грифона» и «Убийцей греков», что вовсе не говорило о дружеских чувствах горожан. Но она должна была напоминать всем о том, что Ричард может, если захочет, покорить всю Сицилию так же легко, как покорил Мессину.

Рейнер устал и от строительства, и от бесконечных переговоров трех королей, которые все решали, как должны вести себя крестоносцы и как горожане, не обходя вниманием самые малозначительные детали. От того, сколько хлеба должны продавать на один пенни, они переходили к разногласиям между «союзниками», то есть Ричардом и Филиппом. Вышли наружу намерения Филиппа договориться с Танкредом и ломбардцами. Хитрый сицилиец всегда предпочитал стоять на стороне сильного, поэтому, едва Ричард победил, как он переметнулся к нему и раскрыл двойную игру Филиппа. Однако Ричард понимал необходимость союза с королем Франции, если собирался идти с ним в Святую Землю, так что он, стиснув зубы и постаравшись все забыть, вновь заверил Филиппа в своей дружбе и даже согласился установить его флаг с лилиями рядом со своим на стенах Мессины.

Рейнер подумал было, что никакого мира не будет, когда Филипп нагло потребовал свою «часть» золота, взятого Ричардом у Танкреда, хотя ни один француз даже пальцем не пошевелил, чтобы помочь сражавшимся англичанам. Тем не менее Ричард явил такую преданность идее, что, как ни удивительно, согласился поделить золото пополам.

Англичанам это не понравилось, особенно тем, кто приплыл на остров задолго до Ричарда и испытал на себе и голод, и враждебность жителей. Почему это они должны возвращать добычу, когда из-за затянувшегося конфликта с сицилийцами им придется всю зиму провести на острове!

Однако Ричард и тут явил себя великолепным политиком. Он не обошел дорогими подарками ни одного из своих людей, от барона до последнего солдата, и недовольные голоса, как по волшебству, умолкли.

Рейнеру досталась золотая чаша, украшенная большим гранатом. Он смотрел на нее и думал, что мог бы подарить ее Алуетт, и она пила бы из нее вино. Он даже видел красную каплю, сверкавшую на ее устах. Вздохнув, он решил послать чашу матери.