Венецианская маска. Книга 1

ГЛАВА 3

В начале января 1780 года один за другим были отпразднованы дни рождения Мариэтты и Элен.

Изеппо и его жена по давно сложившейся традиции привезли Мариэтте домашний торт. Они сидели по разные стороны позолоченной решетки в комнате для посетителей и оживленно болтали. Разделив торт, Мариэтта один кусок с сахарными цветами отложила для сирот из группы малышей, и прежде всего девочке пяти лет по имени Бьянка, крестнице Мариэтты. Адрианна, чтобы хоть как-то облегчить страдания Мариэтты, пережившей тяжелую утрату, показала ей малышку, за несколько часов до этого подброшенную в Оспедале. Она сразу же прониклась симпатией к этому безымянному существу, оставшемуся, как и она сама, без отца и матери, и согласилась заботиться о девочке.

— Хочешь стать ее крестной? — спросила тогда Лдрианна. Мариэтта тут же с энтузиазмом закивала головой, и Адрианна предложила ей выбрать для малышки имя.

— Бьянка, — без промедления выпалила Мариэтта. — Это такое красивое имя и так к ней подходит.

Когда Мариэтта и Элена подружились, то, разумеется, стали вдвоем заботиться о маленькой Бьянке, они ведь всегда и во всем были вместе. Когда девочка подросла, Элена стала учить ее играть на флейте. А теперь они решили угостить девочку тортом.

— Ой, какой он розовый! Это все мне, да? — захлопала в ладоши Бьянка, едва только увидев лакомство.

Немного поиграв с Бьянкой и другими малышами, Мариэтта, перед тем как уйти, спела с ними «Коломбину».

Теперь вечерние выступления позволили подругам увидеть и услышать то, о чем они так мечтали: разноцветные костюмы и маски, веселую музыку и смех карнавала, разглядывать маски не на стене своей мастерской, как когда-то, а на лицах людей.

С раннего детства Мариэтта наперечет знала все легенды и поверья, связанные с традиционными масками. Многие из них основывались на персонажах Коммедья дель арте[2], но были и другие, более древние. Самой пугающей оставалась маска баута, белого цвета, впрочем, они всегда были белыми. Свое название она получила от черной шелковой или атласной мантильи, полностью закрывавшей голову надевшего ее. Закреплялась мантилья под подбородком и носилась вместе с треуголкой, причем как мужчинами, так и женщинами. Она, наверное, умерла бы со страха, увидев выросший из темноты темный силуэт в бауте, выглядевший, как предвестник смерти, не дай Бог еще и в гондоле, освещенной лишь скупым светом редких фонарей. Такую маскировку мог использовать кто угодно: отчаявшийся любовник, а то и слишком ревнивый муж; женщина, решившая наставить благоверному рога, либо преступник, задумавший убраться из города подобру-поздорову без лишнего шума; сенатор, преследующий кого-нибудь инкогнито с секретной миссией, чаще других — шпион; короче, любой, для кого анонимность — сама жизнь.

Зимой, во время карнавала, Мариэтта и ее коллеги-хористки подошли к портику у Палаццо Манунта, что на канале Гранде; вечерний морозец преобразил город, заставив его сверкать тысячами крохотных искр. Цветные фонари, зажженные на время праздников, освещали нетерпеливые лица девушек, когда они входили в увешанный флагами и флажками коридор, служивший передней. Как почти во всех подобных дворцах, старинное оружие, в изобилии развешанное на стенах, причудливо умещалось рядом с многоцветьем гобеленов. Хрустальные люстры из Мурано[3] ярко освещали роскошную, богато украшенную лестницу. Отдельным входом, отгороженным от парадного, девушек быстро провели в специально отведенную для них комнату, с виду напоминавшую спальню, где можно было переодеться и привести себя в порядок; в одном из углов, задрапированном ширмочками с веселыми узорами, предусмотрительно стояли ночные горшки.

Все девушки были в платьях из черного бархата. Мариэтте очень шел этот наряд. Перед зеркалом она быстро поправила напоследок шелковый цветок граната в волосах и заняла свое место в колонне хористок, выстроившихся перед входом в зал, где для них вдоль одной из стен находились особые галереи. Продвигаясь вперед в колонне с музыкантами во главе, Элена прошептала в ухо Мариэтте.

— Вот и еще один шажок на пути к Розе Пиетийской и Пиетийскому огню.

Мариэтта с улыбкой взглянула на подругу. Да, в последнее время их приглашали спеть какое-нибудь соло чаще других девушек, исключая, конечно, Адрианну. Сам хормейстер лично регулярно репетировал с ними.

Гром аплодисментов встретил музыкантов и хор, когда они шествовали по залу. Фасады галерей, где он расположился, были затянуты зеленым бархатом, украшенным плетеным серебряным орнаментом, а там, где стояла каждая девушка, по обычаю горела свеча в высоком подсвечнике. Музыканты уже располагались на ярусах подиума внизу. Огромные люстры, подвешенные к золоченому потолку, сияли сотнями свечей, и их мерцание трепетными бликами озаряло затейливых форм маски на лицах и роскошные вечерние туалеты публики. Одуряющая смесь ароматов исходила от гостей, как от мужчин, так и от женщин — мускуса, вербены, лаванды, жасмина. Мариэтте еще ни разу не доводилось бывать ни в одной парфюмерной лавке, но теперь она уже могла представить себе ее запах.

С появлением Адрианны аплодисменты стали еще громче, так же тепло был встречен публикой и сам хормейстер, когда он вставал на подиум. Поклоном выразив публике свою признательность, он обвел придирчивым взором хор и оркестр, поднимая палочку. Оркестр заиграл мажорные первые такты «Времен года» Вивальди. Мариэтта, которой посчастливилось держать в руках подлинную партитуру, написанную рукой самого пастора и композитора, знала ее наизусть, каждую ноту. Казалось, музыка проникала ей в кровь, заставляя ее бежать быстрее по жилам. Она оглядела лица гостей, сегодня появившихся без масок. В первом ряду справа сидел импозантного вида молодой человек в наряде из светлого шелка и серебристого атласа. Можно было лишь догадываться, каких хлопот его вьющиеся, соломенные волосы доставили трудившемуся над укладкой парикмахеру, прежде чем ему удалось при помощи помады уложить их в локоны над ушами, как того требовала мода, и зачесать их на затылок, чтобы там завязать пышным бантом. В нем угадывалась какая-то странная притягательность, хотя красавцем его назвать было нельзя, а его хитровато прищуренные глаза придавали ему самоуверенный вид не знавшего поражений обольстителя. Быстрая улыбка, которой он время от времени одаривал ту, что сидела рядом, неизменно производила нужный эффект — стоило ему лишь повернуть голову, как женщина, словно влекомая магнитом, тут же наклонялась, жеманно прикрывая рот веером и что-то шепча.

Мариэтта решила, что он именно тот тип мужчины, с которым женщина должна быть настороже. Ее взгляд продолжал блуждать по публике. Вот какая-то женщина сняла маску, и Мариэтта пыталась угадать, кто она. Красавица сидела, поигрывая выточенной из слоновой кости ручкой маски. Кольца с огромными рубинами на ее пальцах и роскошнейшее платье на первый взгляд заставляли предположить, что ее происхождение терялось где-то в заоблачных высотах, впрочем, не исключалось и то, что она — всего лишь содержанка какого-нибудь крупного аристократа. Через несколько кресел от нее дородный, апоплексического вида мужчина уже начинал клевать носом. Понятно, его приходу сюда предшествовал чересчур плотный ужин и обильные возлияния. Но все же как от такой чудесной музыки может клонить ко сну?

Время от времени в глубине зала массивные резные двери открывались, впуская очередного припозднившегося на концерт гостя. Во время концерта одетый в золотую ливрею лакей, не объявлял имена прибывших во всеуслышание, а лишь сопровождал их к какому-нибудь оставшемуся незанятым креслу. Последняя пара привлекла внимание Мариэтты. Очень изящная, небольшого роста дама, в полумаске, расшитой розовым жемчугом, и кринолине в тон жемчугу двигалась и жестикулировала с такой грациозностью, что напоминала миниатюрную фарфоровую статуэтку. Сопровождавший ее высокий — выше шести футов — и широкоплечий кавалер, одетый в светло-серый шелк, держался очень прямо. При его виде Мариэтта словно оцепенела — она увидела позолоченную маску, показавшуюся ей до боли знакомой.

Разум говорил, что вряд ли это та, которую она видела в мастерской матери много лет назад. С тех пор как она оказалась в Венеции, ей не раз приходилось видеть похожие, но в этой было нечто такое, что задевало какую-то струну в ее душе. Скрытый под маской человек чрезвычайно предупредительно обращался со своей дамой, лакей вел их к двум свободным креслам, стоявшим чуть поодаль слева, но втором ряду. Хоть этот человек и находился довольно далеко, в его виде было что-то такое, что не позволяло Мариэтте отвести от него взор. Она чувствовала пробуждение каких-то неясных воспоминаний, но каких именно, она не могла понять. Блондин это или брюнет — угадать невозможно, потому что его голову закрывал напудренный парик с локонами над ушами, перевязанный на затылке черным бантом, впрочем как почти у каждого из присутствовавших мужчин. Очаровательная женственность его спутницы необычайно подчеркивала его мужественный вид, и оба составляли прекрасную пару.

Оркестр заиграл аллегро — «Лето», и Мариэтту отвлекло от созерцания вновь прибывшей пары нечто очень странное — публика перестала слушать музыку. Появление мужчины в позолоченной маске и его дамы произвело эффект камня, внезапно брошенного в тихий пруд. Все сидящие беспокойно ерзали в креслах, вертели головами и что-то бормотали друг другу. Певшая сопрано Фаустина, стоявшая рядом с Мариэттой, возбужденно шептала ей, по-прежнему глядя перед собой.

— Торризи в том же зале, что и Челано! Вот это да! Ужас! Что сейчас будет?

Не прошло и полминуты, как реакция зала добралась до первого ряда, когда подошла пара, вызвавшая здесь такой переполох. Но усесться они не успели. Громкий ропот с другого конца ряда прозвучал как предупреждение. Со стуком опрокинулось отброшенное кресло, и тот самый молодой человек, которого Мариэтта посчитала обольстителем, вскочил и сделал несколько шагов по направлению к ним. Его рука потянулась к золоченой рукояти шпаги, весь вид недвусмысленно говорил о том, что его намерения весьма серьезны. Мариэтту, наблюдавшую разыгрывавшуюся перед ней сцену с широко раскрытыми от удивления глазами, внезапно осенило, что ей уже приходилось однажды слышать о кровавой вендетте, это было на барже Изеппо, когда они направлялись в Венецию. Сцена напомнила ей немое представление под аккомпанемент оркестра Оспедале делла Пиета. Женщина испуганно прижалась к своему спутнику в золотой маске, он замер лишь на мгновение, потом невозмутимо проводил ее к креслу, ни на секунду не спуская глаз со своего врага.

Охваченная любопытством Мариэтта нарушила строжайшее правило хора — она повернулась к Фаустине и прошептала:

— Кто эта золотая маска?

Фауетина, чуть приподняв листок с нотами, ответила ей свистящим шепотом, почти не разжимая губ.

— Это синьор Доменико Торризи. Про него говорят, что он единственный в Венеции муж, который влюблен в собственную жену. Она — рядом с ним. Другой — Марко Челано, мне кажется, он симпатичнее. Но они — два сапога пара: почти ровесники, прекрасно фехтуют и, если нам повезет, увидим, как засверкают клинки. А может быть, даже кто-нибудь будет убит.

— Мариэтта зябко повела плечами. А драма между тем продолжалась. Мужчины вступили на ту полосу, которая отделяет кресла первого ряда от подиума, откуда маэстро как ни в чем ни бывало продолжал дирижировать оркестром. Рука Доменико Торризи легла на эфес шпаги, и он про до шкал в упор настороженно смотреть на Марко Челано. Напряжение в зале стало почти осязаемым. Весь первый ряд поднялся, а те, что были позади, стали взбираться на кресла, чтобы получше видеть происходившее. Хозяин дома синьор Манунта, в страхе вскочил, подбежав к спорщикам, замер в нерешительности, не зная, к кому из них обратиться с увещеваниями, которые, вполне возможно, могли возыметь и противоположное действие.

Затем синьора Торризи, видя побелевшие пальцы мужа на эфесе, готовые вот-вот выхватить шпагу, сорвала с лица маску. Гримаса страха исказила ее лицо классической красоты.

— Нет, Доменико! — в отчаянии взмолилась она. — Нет!

Созерцавшая сцену публика окаменела в ожидании. Пальцы медленно разжались, и опустившаяся рука повисла вдоль тела. У всех вырвался невольный вздох облегчения, а может, у кого-то и разочарования. Мариэтта, зачарованная сценой, увидела, как Доменико Торризи повернулся к жене и, усадив ее, сам сел рядом. Ее голова бессильно упала к нему на плечо, и он успокаивающе обнял ее за плечи. Марко Челано же так и продолжал стоять, на его лице читались изумление и ярость. Потом, покачав головой, снова занял свое место, хотя желваки у него на скулах и упрямо поджатые губы говорили о том, что для него этот конфликт далеко не исчерпан. Мариэтта увидела, как изменилось лицо синьора Манунты. Она от души сочувствовала этому человеку: задуманный им вечер, суливший его гостям и ему самому истинное наслаждение, оказался омраченным этим эпизодом. Должно быть, в список приглашенных вкралась какая-то ошибка, и синьор Манунта ломал голову над тем, как спасти этот едва начавшийся вечер и предстоявший после концерта ужин.

Маэстро пережил небольшой шок: отгремели завершающие аккорды «Четырех времен года», а его не оглушил гром аплодисментов, к которым он привык. Но, кланяясь в знак благодарности за жидкие хлопки, его острый взор заметил золотую маску Торризи, а затем, к вящему удивлению, различил среди гостей и представителей клана Челано. Присутствие обеих враждующих фамилий он расценил как вызов своему творчеству. Но ничего, он еще пожнет свои лавры, несмотря ни на что, даже на такой мощный отвлекающий фактор, как стычка в первом ряду. Его палочка снова взлетала вверх. Адрианна стояла на подиуме и приготовилась петь. Дирижер пошел с козырной карты — ничего на свете, даже Торризи и Челано, сидящие в одном ряду, не смогут отвлечь публику от исполнительницы.

Под чарующие звуки голоса Адрианны, околдовавшие публику, Мариэтта украдкой стала изучать Доменико Торризи. Что скрывал золоченый щит, прикрывавший его лицо? Она спокойно разглядывала, поскольку его внимание привлекала только жена, которая, по всей вероятности, так и не успела еще придти в себя. Прошло пять лет с тех пор, как он заказал себе эту маску — если это, разумеется, была та же самая маска — и она сама привезла ее сюда, в Венецию. Ее мать не ошиблась: маска — одна из причуд некоего молодого человека, но эта теория разбивалась вдребезги его возрастом, ему, должно быть, сейчас лет двадцать восемь, они ровесники с его врагом Челано. Скорее всего, поводом для этого заказа явилось что-то иное, нежели просто прихоть.

Она долго разглядывала, какие красивые у него руки, почти на каждом пальце — перстни с драгоценными камнями, в приглушенном свете ярко блестели его пышные манжеты. Интересно, что бы она испытала, если бы эта рука коснулась ее руки? Или потрепала бы по щеке? А то и отправилась странствовать по еще никем не исследованным закоулкам царства любви? От этих размышлений у нее участилось дыхание.

Когда Адрианна закончила петь, Торризи, аплодируя, встали и. собрались уходить: синьора Торризи больше не могла находиться здесь, тем более, что ее муж не потерял лица и не испугался, в его реакции на выходку Челано сквозило скорее насмешливое напоминание, что гостеприимство хозяина превыше всего, важнее лишь церковная месса, даже когда речь зашла о их вековечной вендетте. Продолжая аплодировать, он выступил вперед и стал смотреть на Адрианну.

— Браво! — воскликнул он. Его голос звучал сильно, глубоко. — Великолепно!

Воздав должное исполнительскому мастерству Адрианны, он под руку с женой прошествовал навстречу синьору Манунте. Мариэтта видела, как тот рассыпался в извинениях и затем сопроводил гостей к выходу. Вот тогда-то и произошло нечто странное. В течение секунды или двух перед тем, как за ними должны были закрыться двери, Доменико Торризи обернулся и бросил взгляд через плечо. Мариэтте этот взгляд показался желанием убедиться в том, что Марко Челано не направился вслед за ними, но каким-то странным образом — возможно, виновата игра света на его маске — ей показалось, что он смотрел ей прямо в глаза.

После ухода Торризи публика целиком отдалась наслаждению от концерта. Даже на лице Марко Челано появилось довольное выражение, и он не спеша принялся разглядывать самых красивых хористок. Его взгляд не миновал Мариэтту, чью своеобразную красоту он отметил про себя, но затем надолго остановился на Элене. Ее красивое личико, молодые, упругие груди, спелыми яблоками вздымавшиеся под черным бархатом прилегающего лифа платья и, в особенности, волосы палево-золотистого оттенка, который он обожал, привлекли внимание. Как же несправедлива судьба, обрекая это милое непорочное создание сидеть взаперти в стенах Оспедале делла Пиета! Ведь то, что кажется недоступным, прельщает сильнее всего. Кто она? Интересно было бы побольше разузнать о ней. И почему это он раньше ее не замечал?

Когда публика кончила аплодировать только что закончившейся песне и Адрианна начала петь следующую, он обратился к своей соседке, но, едва хор поднялся, как он снова направил пристальный взгляд на Элену, которая тоже заметила его. Челано уже понял, что она видела, как он смотрел на нее, и их взгляды встретились, хотя девушка ни разу не повернула головы в его сторону. Каждый раз Элена, с изумлением замечая его взгляд на себе, тут же отводила глаза. Но потом осмелела и один раз тоже ответила ему продолжительным взглядом синих глаз. Он улыбнулся, в ответ уголки манящего ротика чуточку дрогнули. Ему страшно нравилось вести эту игру, этот безмолвный флирт с пиетийскою невинностью, впрочем, уже вполне созревшей и для чего-то более существенного, нежели взаимное созерцание.

Элена, зная, что маэстро видел все, даже волнение публики не способно отвлечь его внимание от хористок, предпринимала отчаянные усилия, чтобы не смотреть в сторону сидевшего Марко Челано. Она чувствовала, что тот не сводил с нее глаз, и все время, пока ей вместе с хором пришлось петь мадригал, продолжал эту игру. А она возбуждала странным образом, заставляя сердце биться чаще и окрашивая ее щечки в розовый цвет. Потом вдруг она стала думать совершенно о другом. Когда ее подруга вот-вот должна была начать сольную партию, маэстро вдруг кивнул на Мариэтту, дал сигнал, чтобы та не пела, скомандовал оркестру играть финал. Элена изумилась, но мысли ее подруги были слишком далеко, чтобы при помощи их знаменитой немой азбуки выяснить, что произошло.

Мариэтта мгновенно сообразила, почему ей не позволили петь. Ее охватило гнетущее чувство тревоги. Конечно, он заметил ее шепотки. Глупо, конечно, было так рисковать, и она уже боялась и подумать, какими могут быть последствия.

Во время антракта в гостиную, примыкавшую к чалу, где отдыхали девушки хора, принесли фруктовые соки. Но не успела Мариэтта подойти к столу, уставленному хрустальными бокалами с освежающим питьем, как к ней подскочила сестра Сильвия с ее накидкой в руках.

— Мариэтта, маэстро просил передать, что я должна тебя немедленно отвести в Оспедале.

Мариэтта не стала интересоваться, почему. Тут же к ней подбежала Элена.

— Куда ты собираешься? Тебе что, нехорошо?

— Мне нехорошо, но я все объясню тебе потом, — в горле у Мариэтты стоял комок.

Элена обеспокоилась не на шутку.

— Что с Мариэттой? Почему она такая?

Сестра Сильвия пожала плечами.

— Я лишь выполняю распоряжение маэстро. Пойдем, Мариэтта.

Фаустина, наблюдавшая эту картину, вздохнула с облегчением, подумав при этом, что ей самой удалось выйти сухой из воды, и орлиный взор маэстро не заметил ее. Мариэтта же еще не постигла той хитрой науки, заключающейся в том, чтобы держать перед собой нотный лист таким образом, чтобы не было видно губ. Фаустина считала себя прекрасной солисткой, ничем не хуже Адрианны. И когда-нибудь маэстро все же сподобится понять это, в этом не могло быть сомнений. Повернувшись, чтобы взять у лакея бокал с соком, она увидела сестру Сильвию и поняла, что отвертеться все же не удастся.

— Бери свой плащ и ты, Фаустина, — холодно распорядилась монахиня.

Гондола доставила двух согрешивших хористок в Оспедале. Девушки дожидались маэстро у дверей его кабинета, пока тот не вернулся с концерта. Он появился мрачнее тучи — публика сегодня явно не баловала своим почтением, случившееся между представителями двух враждующих родов испортило впечатление от музыки. Случалось, конечно, и раньше, что во время выступлений люди расхаживали по залу и переговаривались друг с другом, но такого не наблюдалось никогда, если выступление происходило на сцене. Его гордость была уязвлена, а плохое настроение усугублялось и нарушением дисциплины, допущенным двумя певицами хора. Разнос он устроил им основательный.

— Хор Оспедале всегда отличался тем, что сохранял безукоризненную выдержку в любых ситуациях, что бы ни происходило в зале, а сегодня вечером вы обе просто опозорили меня.

Мариэтта пыталась возразить.

— Меня одну вы должны обвинять. Это я первая спросила Фаустину, и это моя вина, что она мне ответила.

— Ах, ах, ах! Она первая стала шептаться, — передразнил он. — Ты думаешь, я глупец, Мариэтта?

— Нет, маэстро, я, конечно, так не думаю. Но какое бы наказание не ждало нас, оно должно быть в соответствии с виной каждой.

Фаустина вызывающе посмотрела на него.

— Мариэтта права. Она больше виновата, чем я. И у меня есть смягчающие обстоятельства. Я подумала, что вот-вот начнется кровопролитная стычка между Челано и Торризи, и очень испугалась.

— Молчать! — вдруг заорал маэстро, да так, что обе девушки испуганно вздрогнули. — Никто больше в оркестре не потерял голову из-за этого, ни один инструменталист ни разу не сфальшивил! Я уже много раз подозревал, что вы шепчетесь, но ни разу до сегодняшнего вечера не было тому доказательств. А теперь я вижу, что не ошибся. Вы обе на время исключены из основного хора, а там поглядим. А теперь идите!

Фаустина, всхлипывая, покидала кабинет. Маэстро повернулся к Мариэтте.

— Как ты думаешь, каково, это для публики видеть, как хористки друг с другом треплются? А? Каково? Мариэтта, ты меня разочаровываешь.

— Простите, простите меня, маэстро. — Она никогда доселе не просила прощения за мелкие нарушения и не хотела делать этого сейчас. Её чувство собственного достоинства, ее самоуважение не позволяли ей этого. Но она чувствовала, как сильно провинилась.

Маэстро успокоился.

— В течение следующих трех недель ты не будешь петь в хоре, и все свободное время ты обязана репетировать самостоятельно. Есть ко мне что-нибудь?

— Нет, маэстро. Но мне хотелось бы задать вам один вопрос насчет сегодняшнего вечера. Можно?

— Можно. Что тебя интересует?

— Как могло случиться, что Торризи и Челано оказались приглашены в один и тот же дом?

— Синьор Манунта объяснил мне, что произошло, и очень передо мной извинялся. Доменико Торризи очень часто бывает в разъездах, выполняя различные дипломатические поручения, жена всегда сопровождает его. Им послали приглашение, но, когда выяснилось, что он с женой собирается уехать, да еще на целых два месяца, то решили послать такое же и синьору Челано. К великому несчастью для синьора Манунты, все произошло не так, как было первоначально запланировано. Сегодня синьор и синьора Торризи нежданно-негаданно вернулись домой, и, обнаружив приглашение, решили, что смогут пойти и послушать исполнителей из Оспедале. К сожалению, их появление сегодня вечером у синьора Манунты оказалось чревато неприятными последствиями.

— Боюсь, что неприятных последствий хватило на всех.

Он понял, что она имела в виду себя и Фаустину.

— Я согласен с тобой. Спокойной ночи, Мариэтта.

Она медленно стала подниматься по лестнице в свою комнату. То, что у нее будет теперь меньше свободного времени, ее ничуть не волновало, хотя, конечно, меньше придется видеться с Бьянкой. Но ничего, Элена сумеет объяснить малышке, в чем дело. А вот исключение из хора, хоть и на время, ее сильно расстроило. Она была страшно зла на себя за то, что позволила этой золоченой маске так сильно завладеть ее чувствами и думами, из-за чего она, собственно, и нарвалась на эти неприятности.

Как только Элена появилась дома, она прямиком направилась к Мариэтте, и та все объяснила. Она искренне ей сочувствовала, хотя было видно, что ее прямо-таки распирало от желания тоже кое-чем поделиться со своей подружкой.

— Как твое соло? Нормально? — Мариэтта решила разговорить Элену.

— Да! — Элена даже захлопала в ладоши от возбуждения. — И даже, смею надеяться, лучше, чем просто хорошо. Маэстро дал мне понять, что верит в меня. После того как вы ушли, он зашел в гостиную, где мы отдыхали, и поручил мне вместо Фаустины спеть песню о любви.

— Как же тебе здорово повезло! — Мариэтта была несказанно довольна, что хоть что-то доброе вышло из этой катастрофы. Ей была знакома эта песня, они не раз ее пели, и Мариэтта знала, как удавалось Элене передавать настроение этой песни, ее особую нежность и наполненность любовью, поскольку теперь сердце девушки заполняло страстное желание любить и быть любимой.

— А аплодисменты были? — Мариэтта все ближе подходила к теме.

— Еще какие! — Элена подпрыгнула от радости. — Сам Марко Челано поднялся и вышел вперед, к сцене и, стоя, аплодировал мне лично. Ты его хорошо успела рассмотреть? Очень красивый, как он тебе? Помнишь, как он тут же подскочил к этому Торризи и не побоялся его.

— И в голову не пришло, что я должна выбирать, чью сторону мне принять, — без обиняков заявила Мариэтта.

— Ну что ты! — возразила Элена. — Противный Торризи, хорошо хоть у него ума хватило вовремя отступить, а не то Марко бы ему задал.

— Значит, он для тебя уже Марко, — решила Мариэтта поддразнить подружку. Спорить с ней не хотелось.

Элена рассмеялась.

— Да, в мыслях я его так называю, — призналась она. — Я точно знаю, что он хотел бы со мной поговорить, но не было никакой возможности. — Ее глаза заблестели. — Я спросила Адрианну о нем, и что ты думаешь? Он из тех сыновей, кто имеет право жениться, но до сих пор еще даже и не помолвлен.

— Так он не помолвлен? — Мариэтта знала — это не было секретом ни для кого — в кругах венецианской аристократии существовало некое непреложное правило: так как старший сын не наследовал ничего автоматически, выбирался еще один наследник, из младших, ему дозволялось и наследовать, и жениться, и носить фамильное имя. Это был способ предотвратить распыление наследства, иногда очень крупного, на несколько мелких, что, в свою очередь, позволяло сохранить финансовую мощь того или иного клана. Негативным результатом этого обычая было распутное поведение несметного количества вечных холостяков-аристократов Венеции, что ухудшало и без того сомнительную репутацию этого обиталища порока и разнузданности. Неудивительно, что социальное положение высокопоставленных куртизанок было наиболее стабильным в Венеции. Этот обычай не вызывал ничего, кроме отвращения, у женщин привилегированных сословий, ведь он в сильной мере ограничивал их возможность вступить в законный брак и, вольно или невольно, оставлял им лишь один путь — уйти в один из многих монастырей.

— Завтра Адрианна обещала мне рассказать все, что ей известно о семье Челано, — блаженно улыбаясь, сообщила Элена. — Пойдем со мной, ты тоже послушаешь.

— Пожалуй, пойду. — Мариэтта подумала, не предупредить ли ее о том, чтобы была поосмотрительней с этим Марко Челано, но потом решила — не стоит. Элена пришла в детский восторг от молодого человека, проявившего к ней внимание, и с ее стороны было бы бессердечно замутить эту радость, в особенности, если принять во внимание, что Мариэтте все равно не удалось бы разубедить подругу.

— А у женщины, бывшей с ним, — торжественно заявила Элена, щелкнув пальцами, — волосики-то крашеные и цвет — хуже некуда, во всяком случае, с моими — не сравнить. — И с гордостью тряхнула своими палево-золотистыми локонами, и, озорно взъерошив их длинными тонкими пальцами, закружилась по комнате в каком-то невиданном танце, поднимаясь на цыпочки и выписывая замысловатые па, продолжая непрестанно тараторить. — Мне кажется, что я так влюбилась в Марко Челано, что это чувство создаст вокруг него такую преграду, что он ни за что не возжелает другую женщину.

Но вот тут Мариэтта уже выдержать не могла.

— Элена! Прошу тебя! Не надо строить никаких иллюзий — слишком рано. Выжди какое-то время и посмотри, как он поведет себя в следующий раз, когда придет слушать нас.

Элена замолчала. Ее личико зарделось от нахлынувших чувств.

— Завтра он обещал прислать цветы. Вот увидишь!

Обещанные цветы так и не пришли. Элена прождала несколько дней, проклиная медлительность тех, кто их пересылает, и нерасторопность прислуги, на которую возложены обязанности относить и приносить букетики, и далее кратковременное небольшое наводнение, в результате которого набережная Скьявони оказалась ненадолго под водой, а вместе с ней и площадь Сан-Марко. В конце концов, запас выдуманных ею же самой уважительных причин для Челано исчерпался, и в течение нескольких последующих дней она вела себя непривычно тихо, казалось, ушла в себя. Потом присутствие духа вновь вернулось к ней, и она больше не упоминала имя Марко Челано. Мариэтта же, несмотря на то, что в общем неплохо знала свою подругу, ошибочно предположила, что этот дворянин оказался окончательно и бесповоротно выкинутым из головы.

Между тем обе девушки узнали о двух фамилиях достаточно много нового и интересного, все знала не кто иная, как Адрианна.

— Значит, эти Челано время от времени появляются на концертах? — Элена уже, наверное, в десятый раз требовала подтверждения.

— Да, но вместе с Торризи никогда.

И Адрианна продолжала рассказ о том, что ей стало известно. На протяжении многих веков в роду Торризи и Челано встречались купцы и рыцари, сборщики податей на службе у дожа Венеции и банкиры в соседних королевствах, школяры, музыканты и даже поэты. Некоторые подозревались в государственной измене, в убийствах, находились и такие, которых выдворяли за пределы республики, а промотанные несметные состояния уже потомками были сколочены заново, в еще больших размерах. Они всегда входили в число членов Большого Совета Тринадцати знатнейших, под чьим управлением находилась Безмятежнейшая из республик, разумеется, во главе этого совета стоял дож, не раз им оказывалась честь заседать и в числе Высшего Совета Десяти. Гораздо более мрачный характер имело их представительство в существовавшем и поныне Совете Трех, в обязанности которого вменялось выносить приговоры тем, кто подозревался в нелояльности к государству, и бросать в темницы, находившиеся тут же — тюрьма примыкала к Дворцу дожей. Ее отделял от него лишь небольшой пышно украшенный мост. Не таким уж безмятежным оказался этот город в лагуне — тут и там на стенах домов имелись особые отверстия в виде пастей львов, служившие почтовыми ящиками. И в разверзнутые пасти львам летели доносы, тайные письма, адресованные властям с указанием явных и вымышленных обвинений десятков сограждан в нелояльности. Письма эти поступали в Совет Трех, который принимал решение по каждому из них, и члены этого Совета, сами снедаемые страхом, как и много веков назад, не скупились на приговоры и сроки. Когда Мариэтта узнала об этом, то подумала, насколько же повезло им, что они до сих пор не оказались втянутыми в эти интриги и игры ни той, ни другой стороны. Ничего, когда-нибудь Элена поймет, что невнимание или забывчивость Марко Челано, не соизволившего прислать обещанные цветы, оказались благоволением Божьим, и дай Бог, чтобы их неприятности ограничивались лишь этим.

За три недели, на которые Мариэтта исключалась из хора, Элене не раз пришлось выступать в качестве сольной певицы. После концертов из уст Элены ни разу не вырвалось имя Челано, и Мариэтта предположила, что того либо не было на концерте, либо Элена не признала его, так как не исключалось, что молодой человек мог быть и в маске.

Когда Мариэтта вновь вернулась в хор, это облегчило жизнь обеим девушкам. Мариэтта снова окунулась в размеренную рутину своих прежних дней, заполненных репетициями, и так продолжалось до тех пор, пока Адрианна не разыскала их, чтобы пригласить торжественно отметить какое-то непонятное и таинственное событие.

— Я приглашаю вас обеих в Зеленый Зал для приемов к восьми часам вечера. Наши учителя и воспитатели устраивают в честь меня небольшой вечер. — На ее губах блуждала загадочная полуулыбка, когда она упредила вопрос, который вот-вот должен был последовать. — Не спрашивайте меня сейчас ни о чем. Вот когда придете, тогда и узнаете.

Вечером того же дня Мариэтту и Элену в Зеленом Зале приемов встретила Адрианна, одетая в платье с кринолином из бледно-желтого шелка. Присутствовали несколько хористок, а также ведущие музыканты во главе с самим хормейстером, воспитательницы, преподаватели в сопровождении своих жен, а кроме того, множество людей, которых девушки видели впервые, вполне похожих на высокопоставленных и знатных покровителей Оспедале. Подавали бокалы вина и ломтики дыни. В зале стоял от множества разговоров неумолчный шум, затем директор школы выступил вперед и официально приветствовал всех присутствовавших, после чего он, отступив назад, сделал поклон Адрианне, пригласив ее занять место в центре зала.

— Я так счастлива, — начала она, — увидеть здесь всех своих друзей в этот радостный и грустный для меня вечер, сообщить всем вам, что вскоре мне придется покинуть стены Оспедале, ставшей для меня родным домом на протяжении почти двадцати семи лет. Очень многие удивлялись, почему я так долго оставалась здесь, но мне было ясно, что однажды наступит день, когда придется уйти отсюда, и вот он настал. Мое решение одобрил маэстро, наш хормейстер, которому я бесконечно благодарна, и не только за то, что он сумел сделать из меня певицу, но и за то, что всегда служил мне опорой при принятии жизненно важных решений, направляя меня, помогая советом и делом. И я всегда гордилась тем, что мне выпала честь петь в Оспедале и для Оспедале. — Она повернулась к нему. — Не откажите в любезности высказать все за меня.

Учитель, кивнув, вышел из-за стола и встал рядом с ней.

— Не является секретом, что голос моей ученицы Адрианны — самый прекрасный из всех, которые мне довелось слышать за долгие годы работы здесь. И то, что она оставалась у нас в Оспедале, еще больше укрепляло репутацию нашего учебного заведения, ставшего известным в самых отдаленных уголках мира, и это большая честь для нас. Но сегодня не идет речь о славе Адрианны, а о том решении, которое подсказано ее сердцем. Имею честь сообщить всем присутствующим здесь о помолвке нашей ученицы Адрианны с синьором Леонардо Савони из Венеции!

На несколько секунд в зале воцарилась полная тишина, а затем со всех сторон раздались ахи и охи, восторженные восклицания, поздравления, пожелания счастья и недоуменные фразы о том, какая же это для большинства гостей неожиданность. Некоторые тут же стали аплодировать в адрес приземистого, упитанного мужчины средних лет, осанистого и дородного, который вначале показался гостям одним из состоятельных покровителей, приглашенных сюда руководством Оспедале. Мужчина полной достоинства походкой вышел к Адрианне и подал руку. Жених с плотным массивным затылком, крючковатым носом, с густыми бровями, придававшими его лицу чуть свирепое выражение и совершенно не гармонировавшими с его добрыми карими очами, словом, это был заурядный толстяк — но какими глазами смотрела на него Адрианна — таких восхищенных глаз у нее Мариэтте еще не приходилось видеть, жених отвечал тем же.

— Я самый счастливый человек во всей Венеции, — чуть заикаясь от нахлынувших на него эмоций, заявил Леонардо Савони и припал губами к руке зардевшейся от счастья и радости Адрианны.

Элена мгновенно по достоинству оценила его наряд — атласный сюртук нежнейших коричневых тонов и чулки со стрелками. Повернувшись к Мариэтте, не терпящим возражений тоном заявила:

— Вот, видишь! Адрианна первой из всех сумела подобрать себе настоящего аристократа!

В Венеции дворянские титулы роли не играли, они служили разве что для официальных бумаг, речи о том, является ли синьор Савони графом или кем-то другим, пока не велось. Мариэтта и Элена с трудом добрались до Адрианны сквозь толпу окруживших ее гостей, стремившихся поздравить девушку и пожелать счастья. И когда очередь дошла до них, Адрианна приняла поздравления от обеих своих подруг с особой благодарностью.

— Ну расскажи нам, — наседала на нее Элена, снедаемая любопытством, — где же дворец твоего Савони? Не на канале Гранде?

Адрианна весело затрясла головой.

— Нет, Элена, ни в каком дворце я жить не собираюсь. С чего ты взяла? Синьор Савони — мастер по изготовлению карнавальных масок. Его дом стоит на Калле делла Мадонна. После нашей свадьбы я хочу обратиться с просьбой к нашему маэстро, чтобы он иногда отпускал вас к нам в гости.

Элена непонимающе уставилась на нее. Мастер по изготовлению масок! Потом, ощутив острый тычок локтем Мариэтты, подавила свое разочарование.

— Где же находится мастерская синьора Савони?

— Его магазин — это скорее лавка, и мастерская — лишь через две или три двери от кофейни «Флориан» в аркаде к югу от площади Сан-Марко.

— А как вы познакомились с ним?

Адрианна охотно стала рассказывать:

— Я получала массу писем от так называемых поклонников, которым я почти всегда отказывала, но в письме синьора Савони оказалось что-то такое, что тронуло меня, и я сказала директору, что хотя не думаю, что хочу сразу же принять его предложение взять меня в жены, но все же желала бы ему написать. Мы стали переписываться, и я, зная его лишь по письмам, влюбилась в него самого. А потом, когда я, наконец, согласилась на встречу, то сразу же поняла, что обрела в этом добросердечном человеке все, чего так желала.

— Я очень, очень рада за тебя! — страстно заявила Элена с неподдельной искренностью. Адрианна благодарно взглянула на нее и обняла за плечи.

— Пусть и тебя когда-нибудь найдет такая любовь, Элена.

На глазах Элены выступили слезы.

— Спасибо тебе.

Мариэтта поняла, что та мимолетная встреча и знаки внимания со стороны Челано оставили в душе подруги гораздо более глубокий след, чем она предполагала. Она никогда не думала, что Элена способна на глубокие и длительные чувства. В знак солидарности она сжала руку Элены чуть повыше локтя и обратилась к Адрианне:

— А можно нас представить синьору Савони?

Та кивнула, и девушки отправились к толпе на поиски Леонардо Савони.

Синьор Савони церемонно поприветствовал обеих девушек и позже в разговоре с ним Мариэтта затронула тему изготовления масок, а Элена с Адрианной продолжили обходить гостей.

— Дело в том, что мне приходилось помогать матери до тех пор, пока не исполнилось двенадцать лет. Моя мать работала для синьора Карпинелли надомницей.

— Я хорошо его знал. Он уехал из Венеции и дело передал сыну. А что именно вам приходилось делать?

Она рассказала о своих умениях.

— Мне кажется, у вас и сейчас получится, если нужда заставит, — полушутя-полусерьезно предположил он.

— Ах, что вы! — отмахнулась чуть смущенная Мариэтта.

— Нет, нет, — он пророчески поднял указательный палец вверх. — Я шучу. То, что мне рассказывала о вас моя Адрианна, говорит о том, что у вас дивный голос, и вашему будущему певицы ничего не угрожает. Но, что касается изготовления масок, то… Понимаете, что когда-то выучил, чем однажды овладел, на всю жизнь с вами остается. Мой отец привел меня в мастерскую, когда я еще был очень молод, и объяснил все — это касалось изготовления масок, и их продажи. Знаете, доверю вам один секрет. — Он понизил голос, хотя вряд ли кто-нибудь мог услышать их в гомоне, стоявшем в зале. — Сейчас в моей мастерской делают маску для Адрианны, из белого атласа, покрытую серебряной тончайшей фольгой и усыпанную жемчугом.

— А кто пришьет жемчуг? — быстро спросила Мариэтта.

Его глаза плутовато прищурились.

— Уж не вы ли?

— Конечно, а кто же еще? Ведь Адрианна сделала для меня столько, когда я оказалась в Оспедале, а долги следует возвращать. А насчет того, чтобы пришить жемчужины, так в Оспедале никто не станет возражать, даже наоборот. В свободное время я все сделаю, усядусь у себя в комнате, Да никто и знать не будет. А для меня большая радость принять участие в изготовлении вашего подарка.

— Ну, в таком случае, ваше предложение принимается, — без долгих колебаний согласился синьор Савони, зная, что в Оспедале девушек обучали шитью и некоторым другим бытовым навыкам, причем ничуть не хуже, чем пению, и что успехи Мариэтты и на этом поприще поразительны. Но согласился он не только поэтому. Дело в том, что между мастерами по изготовлению масок существовала некая, близкая по духу, корпоративная связь, которую он сразу же почувствовал в этой девушке, очень хорошо понимавшей суть этого необычайного явления, ведь и через ее руки прошли десятки этих ширм, скрывающих не только лица, но и души, способных сломать жизнь, привнести любовь и согласие в жизнь одних и распад в судьбы других, отбросить все социальные табу и преграды и создать атмосферу губительной вседозволенности. Но ведь именно маски и создавали ту неповторимую радость, которую несет в себе карнавал, однако они же были ответственны и за все мрачное, злобное и преступное, что также, увы, являлось частью того же карнавала, а посему этот жест должен был служить проявлением бесконечного доверия и любви к ней.

— А покрывала для нижней части лица не будет? — полюбопытствовала Мариэтта.

— Будет непременно. Я уже достал тончайшие кружева из Бурано, тонкие и нежные, как паутинка.

Мариэтта восторженно вздохнула, представив себе, какой прекрасной выйдет эта маска.

— Адрианна будет вне себя от радости, когда получит такой подарок. Она станет для нее бесценным сокровищем. И вы сможете повести ее на карнавал в этой маске, на ее первый в жизни карнавал! Ведь вы же, вероятно, знаете, что мы наблюдали за ним лишь из-за стен Оспедале.

— Да, она мне рассказывала об этом. Так что, как только маска будет готова для того, чтобы нашить на нее жемчужины, я прикажу доставить ее вам. Вам не надо будет ни у кого спрашивать разрешения на эту работу?

— Только сестра Сильвия будет об этом знать. Она вполне может пойти на этот маленький заговор.

— Тогда все в порядке.

Сестра Сильвия не имела ничего против того, чтобы Мариэтта занялась маской, присланной из мастерской Леонардо Савони. Скорее наоборот, ей доставило удовольствие поиграть в тайны, и она всерьез заинтересовалась узором, в котором предстояло расположить жемчужины — эскиз на листе бумаги прилагался к маске. Она и сама была прекрасной, искусной вышивальщицей и красивейший алтарный покров в церкви Скорбящей Божьей матери, вышитый ее руками, служил примером ее титанического труда; но с карнавальными масками она сталкивалась, разумеется, впервые.

— Помочь тебе с этим небольшим покрывалом, если, конечно, доверишь? — с надеждой в голосе поинтересовалась она, любовно поглаживая нежные кружева.

Мариэтта видела, как ей хотелось заняться работой.

— Очень хорошо было бы. Я объясню, как его пришить, когда покончу с жемчужинами.

Нашивание жемчужин — работа довольно сложная, требующая самой тонкой иглы, но, несмотря на все сложности, Мариэтта с огромным удовольствием взялась за дело. Она нашила с десяток жемчужин и, отложив маску, принялась готовиться к ридотто, намеченному на сегодняшний вечер, устраиваемому венецианской аристократией. У них было еще одно название — «казино». Они пользовались популярностью, и, как мероприятия частного характера, допускали парочку-другую иностранцев или просто невенецианцев, тем более, что не подпадали под закон о запрете на азартные игры. Впрочем, что касалось этого закона, так большинство тех, кто за него ратовал, на самом деле оставались рьяными сторонниками таких развлечений. Руководство школы ничего не имело против выступлений на них своих хористок, певших для публики, ведь с игроками они не общались. Организация таких вечеров всегда оставалась на высочайшем уровне, и если и происходили кое-какие контакты любовного характера, то это было скорее исключением, нежели правилом, поскольку в Венеции имелось достаточно заведений, не обременявших себя соблюдением официальной благопристойности, а целиком занятых установлением именно таких связей и никаких других.

В этот день с утра шел снег, и город приобрел несколько необычный, но не менее чарующий вид. Девушки-хористки с сестрой Сильвией и охранниками, вооруженными дубинками, которые всегда сопровождали их на такие мероприятия, а также во время карнавала, покидали гондолы, согнувшись от бившего им в лицо ветра со снегом. Приготовленная для девушек комната была жарко натоплена, в большом камине ярко пылали массивные поленья. Комната отделялась от остальных помещений двумя решетками в стенах, причем их узор отличался тем, что смотревший через них мог видеть все происходящее в соседнем помещении без риска быть обнаруженным теми, за кем он наблюдал. Элена в тот вечер из-за легкой простуды осталась дома, а сестра Сильвия, лишь недавно оправившаяся от подобного недуга, уселась поближе к огню. Два скрипача и виолончелистка, а также девушка, игравшая на клавикордах, составляли небольшой камерный ансамбль. Мариэтте и двум другим хористкам по очереди поручалось исполнять соло и дуэты.

Закончив петь первую песню, Мариэтта отправилась поглазеть через решетку в зал, где происходила игра. Вокруг столов сгрудились игроки в масках. Особой популярностью пользовалась баута: люди, явившиеся сюда, хоть и были во всем пышном великолепии вечерних нарядов, но, тем не менее, предпочитали скрывать свою внешность под черной треуголкой, надвинутой на глаза, и накинутой на плечи черной мантильей. Впрочем, оказалось предостаточно и зевак, которые, переходя от одного стола к другому, завязывали беседы вполголоса, в то время как игроки хранили безмолвие.

Не обнаружив ничего занимательного, Мариэтта подошла к еще одной решетке, открывающий обзор вестибюля. Все входившие сюда через ярко освещенный главный вход, направлялись вверх по лестнице, стряхивая снег со своих головных уборов и накидок. Лакеи снимали с господ верхнюю одежду и передавали ее служанкам, которые тут же сбивали снег щетками. Некоторые из гостей отваживались снять свою бауту, чтобы им отряхнули снег с масок. Для того, кто не желал быть в этот вечер узнанным, были приготовлены специальные экраны подле стены, где они могли на пару минут, пока им не вернут их маску, укрыться от посторонних взоров. Мариэтта, поднявшись на цыпочки, сумела заглянуть за них.

Когда на парадную лестницу взошли трое мужчин в масках баута, в запорошенных снегом плащах, Мариэтта моментально обратила внимание на того, кто шел в центре. В его манерах и походке было что-то властное и очень знакомое. А после того как кто-то из его сопровождавших обратился к нему по имени, отпали все малейшие сомнения.

— Ох, Доменико, что же это за вечер! Твоя жена осталась дома играть в карты и правильно сделала.

— Согласен с тобой, Себастьяно. Мне не хотелось тащить ее сюда за собой в такую погоду.

Мариэтта затаила дыхание. Неужели это был шанс увидеть лицо, скрываемое той самой золотой маской? Ей вдруг страстно захотелось, чтобы этот человек отправился за ближайшую ширму и снял маску. И, к ее удивлению, он так и поступил, за ним последовали двое его приятелей. Без малейших угрызений совести Мариэтта ухватилась за решетку и подтянулась повыше, чтобы разглядеть лицо Доменико Торризи.

Лицо и маска, как братья-близнецы, точно повторяли друг друга: широкий лоб, широкоскулое лицо, длинный, крупный нос красивой формы, резко очерченные ноздри, заметно выдававшийся вперед решительный подбородок, красивый рот, своеобразный изгиб нижней губы которого свидетельствовал о необычайной чувственности Доменико. Она успела рассмотреть его серые глаза очень своеобразного оттенка, которые даже в минуты отдыха выглядели настороженно. Сегодня этот человек отдыхал в компании своего друга и еще одного синьора, поразительно. похожего на Доменико — не иначе его родной брат. И хотя все трое были в неизменных напудренных париках, по черным, прямым бровям Доменико она определила и цвет его волос под париком.

— Что-то не хочется сегодня играть в «фараона», — заметил он, разглаживая шелковый бант на груди. — А ты решил, Антонио? — Он обращался к тому, который показался ей его братом.

— Я слышу, как меня зовет перекатывающийся кубик для костей, — Антонио потряс в воздухе сжатым кулаком с воображаемым кубиком о шести гранях, и в его глазах зажегся огонь.

— А ты, Себастьяно?

— А я пойду переброшусь в карты с Доменико, — последовал ответ. И когда рука лакея снова с той же услужливостью подала им маски, заметил. — Вижу, что наши бауты снова в порядке.

Скрыв лица под масками, все трое отправились в один из залов, где шла игра, ничего не подозревая о том, что одна из девушек Оспедале делла Пиета, убедившись, что ее наставница сестра Сильвия придремала в кресле подле камина, бесшумно бросилась к следующей решетке, чтобы и дальше следить за их передвижением. Свет свечей огромных канделябров играл на атласе сюртуков цвета темно-красного вина. Две женщины, державшие у лица полумаски на ручках из слоновой кости, зазывно улыбнулись, но их ждало разочарование: трио распалось — Антонио направился туда, где метали кубик, Доменико и его приятель — к другому столу, и вскоре все исчезли из поля зрения Мариэтты.

В этот вечер она не видела Доменико до тех пор, пока не допела свою последнюю песню, уже перед рассветом. Когда она исполнила почти всю песню, вдруг увидела его выходящим из игорного зала и, судя во всему, решившим отправиться домой в одиночку. Оттуда, где она стояла, он был виден совершенно отчетливо. В накинутом на плечи плаще он стоял и словно чего-то или кого-то ждал, время от времени поглядывая на решетку и даже, как показалось Мариэтте, прислушиваясь. Лишь после того, как утихла последняя нота, спустился вниз по мраморным ступеням лестницы.

После сна до полудня — привилегии, которой пользовались хористки, вернувшиеся с таких вечеров, Мариэтта рассказала Элене обо всем происшедшим на ридотто.

— Ну вот, теперь мое любопытство удовлетворено, — сказала она. — Маска завершила полный круг. Все стало на свои места. Мне известно, как выглядит тот, кто носит ее, он слышал, как я пою, но ему никогда не узнать, кто сделал для него эту маску.

Элена, слишком хорошо знавшая подругу, подумала, что, несмотря на внешнюю браваду, голос Мариэтты звучал так, как он звучит у человека, не уверенного в том, что бес изгнан.