Венецианская маска. Книга 1

ГЛАВА 6

Собираясь на прием, Мариэтта думала о том, как произойдет их встреча с Аликсом, первая после вынужденной паузы. Может, он примется упрекать ее за то, что она якобы его бросила, ведь по сути дела это выглядело именно так, а может, вообще решит больше не встречаться.

Перед тем как уйти, девушки навестили Бьянку. Девочку, еще бледную и слабую, усадили в подушки, но едва заметив их, она улыбнулась. Сестра Джаккомина, подменявшая сегодня девушек, сидела у ее постели и читала что-то вслух, и, когда девушки вошли, приветливо кивнула им.

— Только поглядите, нашей больной уже намного лучше, — сообщила она, показав глазами на пустую тарелку и чашку на столике подле кровати Бьянки.

— Бьянка, неужели ты съела все, что тебе принесли на ужин? — притворно удивилась Мариэтта.

Девочка с гордостью кивнула:

— До последнего кусочка.

Элена захлопала в ладоши.

— Вот это молодец!

— Мне обещали, что завтра позволят ходить.

— Очень рада это слышать. — Мариэтта хотела было сказать, что придет к ней посидеть, когда вернется, но монахиня опередила ее.

— Бьянка уже знает, что сегодня с ней остаюсь я, и не только сегодня, а на все время, пока она не выздоровеет и не вернется в спальню к остальным деткам. А тебе, Мариэтта, необходимо отдохнуть, ты очень утомилась, девочка моя.

То, что девочка не расплакалась, услышав это, подтверждало, что дела и в самом деле шли на поправку. Впрочем, если бы вместо сестры Джаккомины сидела сестра Сильвия, то вполне вероятно, без плача не обошлось бы, а вот сестру Джаккомину дети любили, в ней открывалось что-то материнское, доброе, и они не могли не чувствовать этого.

Когда прибыла французская семья, церемония представления гостей уже началась. Мариэтта сразу же увидела Аликса и, чуть не плача от радости, догадалась, что время вынужденной разлуки лишь укрепило его чувства. С трудом подавив желание тут же броситься к нему в объятия, она заняла место в чинном ряду других хористок, ожидавших, когда наступит их очередь для взаимных приветствий, улыбок и книксенов.

Присев в реверансе перед очередной гостьей, Мариэтта вдруг почувствовала направленный на нее пристальный взгляд Анджелы Торризи.

— Рада познакомиться с вами, синьорина, — приветливо улыбаясь, произнесла Анджела. — Обожаю, когда вы поете, у вас такой голос!

— Ваша похвала — большая честь для меня, синьора. — Мариэтта радовалась, что синьора Торризи появилась без сопровождения супруга. Туго пришлось бы ей, если бы он нацелил на Мариэтту испытующий взгляд серых глаз. Но еще через мгновение фраза, оброненная Анджелой Торризи, тоже насторожила ее.

— Хотелось бы продолжить разговор с вами чуть позже, — сказала она, склонив голову в вежливом поклоне, и удалилась.

Девушки стояли так, что к Элене гости подходили раньше и уж потом к Мариэтте, и та слышала, как Элена отвечала на комплименты, представляясь на родном языке гостей. При имени Дегранжа Элена поняла, что делала реверанс перед тем самым Аликсом.

— Для меня большая честь познакомиться с вами, — сказал он, намеренно громко и церемонно.

— Надеюсь, вам нравится Венеция? — осведомилась она вместо ответа, подтвердив улыбкой, что и ей приятно с ним познакомиться.

— Хор Оспедале — вне конкуренции, просто неповторим, — ответил Аликс, явно вкладывая свое собственное отношение в это признание.

Когда он добрался до Мариэтты, она чуть не рассмеялась, настолько заразительно-веселым казался его взгляд. Бесенок, вдруг вселившийся в нее, на преувеличенно вежливый поклон Аликса ответил таким же старательно низким и церемонным реверансом.

Как только представление завершилось, Мариэттой завладела Анджела, потащив ее за собой и усадив рядом на одну из банкеток. Мариэтта повиновалась с. чувством легкого беспокойства и смущения, но мало-помалу разговорилась и вскоре уже непринужденно болтала и о пении, и о ее давних днях детства, проведенных в деревне, и с надеждах на будущее.

— Стало быть, вы желаете связать судьбу с концертной сценой, — с интересом отметила Анджела. — А разве опера вас не прельщает?

Мариэтта чуть не рассмеялась, начисто позабыв, что перед ней богатая и респектабельная дама-аристократка, к тому же старше по возрасту.

— Я столько наслушалась разных историй, как отвратительно обращаются импресарио с певцами, порою случается, что поднимают с постели больными, и вообще меня не прельщает пение в труппе.

— Согласна с вами, такое немилостивое отношение — сплошь и рядом, но ведь для примадонны, а вы ведь своего добьетесь, все может быть иначе.

— Такой комплимент, синьора, — смутилась Мариэтта.

— О, любой из нас достоин чего-то большего, поверьте. Но мы тут с вами заболтались, прошу простить меня, видимо, и другие жаждут-с вами побеседовать. Мы еще увидимся, не сомневаюсь.

Наконец, Мариэтта смогла протиснуться через толпу к Аликсу. Завидев ее, он тут же на полуслове оборвал беседу, которую вел в компании каких-то незнакомых ей синьоров. Случайно оказавшейся рядом Элене бросилось в глаза, как смотрели друг на друга Аликс и Мариэтта. Потом она увидела молодую француженку, мадам д’Онвиль, тоже не сводившую глаз с этой пары. Элена не могла понять, глядя на ее непроницаемое лицо, о чем та подумала, но ей показалось, что за броней ее салонной вежливости скрывалось раздражение.

Ночью, когда Мариэтта выбралась из Оспедале, ожидавший ее в переулке Аликс, подхватил ее на руки и закружил в безудержном восторге — они снова вместе. Теперь и он ни на минуту не сомневался, что окончательно и бесповоротно влюбился в эту девушку.

Когда их ночные встречи возобновились, Аликса охватило неуемное желание оказаться с ней наедине. И не в какой-нибудь кофейне или на очередном ридотто посреди большого и ярко освещенного зала для танцев; по ее настроению он чувствовал, что она не горела желанием отправиться с ним куда-либо еще, казалось, она была счастлива везде, куда бы он ее ни привел, могла часами без устали танцевать, смеяться и кружиться, как бабочка. Лишь один раз, когда они прощались, Аликс уловил страсть ее поцелуя, и с тех пор ему не давали покоя видения — Мариэтта в его объятиях.

Юноша, очень дороживший любовью молоденькой итальянки, презирал себя, когда временами у него возникала мысль без околичностей предложить ей отправиться в один из домов свиданий, которых в Венеции немало. Да и не было уверенности, что Мариэтта согласится. Конечно, самым идеальным местом могла бы быть квартира на Кампо Моросини. Но, хотя Анри редко возвращался раньше рассвета, Жюль спал очень чутко, и поэтому не имело смысла рисковать, приведя ее туда. Проблема по-прежнему оставалась нерешенной, а страсть неутоленной.

Однажды в светлую лунную ночь Аликс появился в галерее, переодетый в карнавальный костюм Арлекина. Они пробрались в переулок, Мариэтта расточала похвалы по поводу его одеяния.

— Какой потрясающий костюм! Ты и впрямь Арлекин! Могу спорить, на тебе одна из масок синьора Савони.

— Правильно, — он принял шутливо-театральную позу, будто оказался на карнавале. Его куртка и панталоны представляли классический стиль костюма Арлекина: ткань на костюме — ромбовидного рисунка, на шее — ослепительно белое пышное жабо, на туфлях — большие банты, а на шляпе — перо.

Она смотрела на него с наигранным сочувствием.

— Знаешь, первая попавшаяся Коломбина уведет тебя, хотя моя зеленая маска — лучшая в Венеции.

Он взял ее руку и посмотрел прямо в лицо.

— Считай, что меня уже увели. Ночью мы отпразднуем наш карнавал на площади Сан-Марко со всеми вместе, но сначала надо бы чуть изменить твой вид.

Большую часть пути до лавки костюмера, что располагалась на Мерчерии, они бежали. В субботу, когда карнавал достигал кульминации, как правило, все лавочки, торгующие карнавальными аксессуарами, не закрывались и ночью. Когда Аликс и Мариэтта примчались к костюмеру, едва дыша, он сразу же сообразил, что им требуется.

В примерочной, за портьерой, Мариэтта быстро переоделась в костюм Коломбины, заранее заказанный и уже давно готовый: нежно-бирюзового шелка платье, словно венецианская лагуна в летний солнечный день, широченная юбка, подпоясанная разноцветным, в ромбовидных узорах поясом, отороченным серебром, кружевной гофрированный воротник, высоко поднимавшийся над затылком, в сочетании с маленьким фартуком и бантами на рукавах — лучшей Коломбины и представить себе невозможно. Свои роскошные волосы она заправила под белый напудренный парик и поверх его надела маленькую розовую шапочку с рюшами. Из зеркала на нее смотрела Коломбина. Теперь уж никакому Доменико Торризи не догадаться, кто перед ним, если ее вдруг угораздит столкнуться с ним где-нибудь. Как танцовщица, из-за занавеса выпорхнула Мариэтта, и Аликс должен был взыскательным взором оглядеть ее. Нетрудно было угадать его реакцию.

— Браво! — зачарованно прошептал юноша.

Она решила оставить свое платье, в котором пришла, вместе с накидкой и мантильей в лавке костюмера, он заверил их, что, по крайней мере, часа три закрывать лавку не собирался, и они, рука об руку, поспешили к толпе ночных гуляк, танцевавших на площади. Вокруг звучала музыка, она носилась в воздухе, трещали фейерверки и взмывали вверх ракеты, бронзовая квадрига на Базилике меняла цвет с каждым новым взрывом разноцветных звезд. Какой-то бродячий торговец продавал розы — небольшие странные цветы ярко-малинового цвета с короткими стебельками, привезенные оттуда, где весь год не кончается лето. Аликс подоспел вовремя и купил последний цветок. Мариэтта с удивлением обнаружила, что у розы не было шипов.

— Я люблю тебя, — сказал он ей, вручая цветок, — люблю навеки!

Не сводя с него влюбленных глаз, Мариэтта приложила розу к губам в знак того, что верила его словам. Едва слышно из-за неумолчного гула карнавала она прошептала ему ответ, и ей казалось, будто вокруг никого не было, и они стояли лишь вдвоем в каком-то диковинном оке циклона.

— Эта ночь останется навек в моей памяти.

Пестрые ленты серпантина мягко упали на них, брошенные чьей-то рукой, когда они целовались, ничего вокруг не замечая. Аликс помог Мариэтте спрятать розу на груди — она опасалась потерять ее, и их глаза снова встретились. Его пальцы продолжали ласкать ее грудь, она не противилась.

— Пойдем, — ласково позвала она, и их закружил пестрый водоворот танцующих.

Казалось, вся Венеция вышла на площадь Сан-Марко, чтобы предаться безудержному восторгу танца. К ним приблизилась вереница людей в гротескных масках, взявшихся за руки и образовавших длинную цепь. Замыкающий вдруг схватил за руку Мариэтту, и они вместе с Аликсом и двумя десятками других очутились в этой живой цепи, которая, извиваясь, подобно змее, огибая танцующие пары и кружившиеся хороводы, неслась по площади, с каждой секундой становясь все длиннее. Один танец сменялся другим, время перестало существовать, и теперь уже Аликс все чаще поднимал взор на мавританские часы, всякий раз думая, что им уже давно пора идти в лавку костюмера и забирать одежду Мариэтты.

— Костюмер, наверное, уже давно закрыл свою лавку, — обеспокоенно крикнул он ей прямо в ухо. Но, к его удивлению, Мариэтта, опьяненная веселой сутолокой карнавала, словно вином, нимало не смутилась.

— Не беда, — ответила она, счастливо улыбаясь. — Завтра ты зайдешь и заберешь платье. — Она обвила его шею руками. — Пойми, я не в состоянии сейчас уйти. Да и поздно уже — сторож вот-вот должен отправляться домой, и непременно будет бродить вокруг да около, прежде чем уходить. Да и сестра Сильвия уже, поди, на ногах.

— Но как же ты?.. — Его вопрос оборвался на полуслове.

— Утром ученик пекаря доставляет хлеб к нам в Оспедале. Если его подкупить, то он сможет ненадолго задержать их на кухне под каким-нибудь предлогом, а я тем временем успею проскочить к себе. Элена наверняка будет ждать меня и обязательно поможет. — Мариэтта поднялась на цыпочки. — Значит, мы с тобой пробудем вместе до самого рассвета!

Аликс крепко прижал ее к себе.

— Ты заранее все рассчитала? — стал допытываться он.

— Я это поняла, стоило мне увидеть себя в зеркале в этом костюме. А как увидела, сразу решила — до утра в школе делать нечего.

— Мариэтта, дорогая, — тихо сказал пораженный Аликс. — Я обещал тебе карнавальную ночь, но не хочу, чтобы она стала последней, а твоя судьба оказалась из-за меня под угрозой. И я знаю, что мне делать.

— Что же?

— Я женюсь на тебе.

Она тут же отпрянула от него, приложив палец к его губам и отчаянно мотая головой.

— Нет, нет! Не произноси этих слов! Прошу тебя! Особенно сейчас, в такую ночь. Этому никогда не бывать. — Закончив фразу, она вдруг ощутила чей-то взгляд. Мариэтта стала обеспокоенно озираться по сторонам и увидела в одном из освещенных окон северной галереи среди нескольких зрителей, созерцавших происходящее внизу столпотворение, мужчину в позолоченной маске. Он сразу бросился ей в глаза. Мариэтта чувствовала, что он пристально смотрит на нее, и невольно прижалась к Аликсу, словно ища защиты. Они неподвижно стояли посреди танцующей, кружащейся пестрой толпы. Потом девушка внезапно отстранилась.

— Давай уйдем отсюда, — взмолилась она.

Он не стал допытываться о причине столь резкой перемены настроения.

— Хорошо. И я знаю куда, — радостно воскликнул Аликс и увлек ее за собой. Стоило им покинуть площадь Сан-Марко, как к девушке вернулась ее обычная веселость.

— Куда мы идем? — с радостным недоумением допытывалась-она.

— Ко мне на квартиру. Граф отправился на всю ночь сражаться в карты, а Анри должен быть где-то здесь, на карнавале. — Аликс давно ждал такой возможности.

Оказавшись дома у любимого, Мариэтта с любопытством оглядывалась и сновала взад-вперед по элегантной гостиной — ее очень интересовало, как живут в Венеции приезжие. Увидев зеркало, она тут же подскочила к нему, чтобы поправить маску и чуть сбившийся набок парик.

— Вот здесь уже можно не бояться, что меня кто-нибудь узнает, — с улыбкой заявила она, приглаживая парик тонкими пальцами. — Ты хоть понимаешь, что впервые за все время мы не окружены толпой?

Аликс очень хорошо это понимал. Мариэтта отошла от зеркала и направилась к угасавшему камину. Остановившись, она протянула руки к огню, но это скорее был машинальный жест — ночь выдалась довольно теплой, да и вряд ли танцующие пары когда-нибудь замерзали. Аликс с любовью следил за ней. Девушка стояла спиной к нему, и пламя камина окрашивало ее волосы в тот неповторимый красно-золотой оттенок, который ему один раз пришлось наблюдать в стекольной мастерской на одном из близлежащих островков под названием Мурано, когда мастер разогревал стекло в пламени горелки.

Подойдя к любимой, он нежно прикоснулся губами к ее затылку. Мариэтта послушно прислонилась к нему, когда он, обнимая ее сзади, стал покрывать поцелуями нежно-персиковую шею девушки. Утопив лицо в ее волосах, Аликс ощутил запах лета, его взгляд упал на ложбинку между грудей, и это заставило его сердце отчаянно забиться.

— Как жаль, что мы никогда раньше не приходили сюда, — задумчиво-мечтательно произнесла Мариэтта. — Здесь так тихо и уютно.

— Мариэтта, дорогая, — страстно прошептал он. — У нас будет еще много таких встреч.

Она сделала вид, что не поняла его слов.

— Но ты скоро отправишься к себе в Лион, а я останусь в Венеции.

— Мы не должны расставаться. — Стоило ему произнести эти слова, и он почувствовал, как напряглось ее тело.

— Не надо ничего сейчас говорить, Аликс, — умоляюще произнесла она.

— Нет, не заставляй меня молчать. Я люблю тебя и верю, что и ты меня любишь, пусть даже и отказываешься это признать. Ты права, довольно скоро мне придется уехать из Венеции, но без тебя я никуда не поеду. — Взяв Мариэтту за талию, он повернул ее к себе, но девушка не подымала глаз.

— Прошу тебя, не надо, — срывающимся от волнения голосом умоляла она.

— Но ведь ты любишь меня, Мариэтта, скажи это! Я хочу вернуться во Францию с тобой, хочу, чтобы ты стала моей женой. — Аликс ласково взял ее за подбородок, их глаза встретились, и он заметил, что любимая плачет. Запинаясь, Мариэтта стала говорить:

— Ведь я уже ответила тебе, там, на площади. Ни мне, ни тебе не дадут разрешения, чтобы пожениться. Ты еще не достиг совершеннолетия, кроме того, кто станет твоей женой, решит отец. Да и я не свободна. Правила, принятые в Оспедале, запрещают выходить замуж за приезжих. Руководство школы тебя никогда не признает без поддержки французского посольства.

— Все это мне хорошо известно. Но ведь ты любишь меня? Мне нужно знать это. — Мариэтта снова попыталась отвернуться, но Аликс не позволял. — Скажи!

Он, конечно, понимал, что гнев делу не помощник, но ему страстно хотелось услышать от Мариэтты слова любви. Ведь если он их не услышит, то как сможет строить планы, связанные с женитьбой, тем более при такой ее уверенности в невозможности их брака? Когда он увидел, как напряглись ее губы, словно она громадным усилием воли не давала вырваться наружу тому, что бурлило сейчас в ее душе, юношу внезапно охватило чувство, похожее на ярость, и он, схватив Мариэтту за плечи, встряхнул.

— Я никуда не отпущу тебя, пока не добьюсь ответа! Даже если тебе придется оставаться здесь хоть до завтра, я все равно не отпущу тебя! А когда тебя выставят из Оспедале за побег, тебе ничего не останется, как выйти за меня замуж.

Размахнувшись, она изо всех сил влепила ему пощечину. Ошеломленный, Аликс невольно отступил на шаг, и девушка рванулась к дверям. В секунду она отперла их, и уже была готова ринуться во тьму. Он успел схватить ее на лестнице.

— Прости меня! Я совсем не то хотел сказать! — крикнул он. — Просто я боюсь потерять тебя!

Она отчаянно сопротивлялась, колотя его по груди кулаками, гнев до неузнаваемости исказил ее лицо.

— Даже если я тебя люблю, все равно у нас нет будущего!

Он притянул ее к себе и схватил за руки.

— Послушай меня! Мы можем убежать!

Мариэтта застыла, потом медленно высвободилась из его железной хватки и, откинув со лба сбившийся парик, недоуменно уставилась на молодого человека. На ее лице отразились тревога и неуверенность, будто она стояла на перепутье и не знала, куда направить стопы.

— Если я вдруг исчезну, Оспедале просто так не отступит. Чтобы найти меня и моего соблазнителя, они поднимут на ноги весь город. А если они заподозрят, что я убежала по своей воле, неважно, одна или с кем-то — в этом случае они пошлют на розыски гвардейцев, а уж они сумеют нас найти, можешь не сомневаться.

— Я и не сомневаюсь. Но все же что-нибудь да придумаю.

И, как ни странно, когда девушка услышала эти слова, у нее появилась надежда. Мариэтта действительно любила его и мечтала сбежать с ним из Венеции. Отчаяние, охватившее ее минуту назад, вдруг куда-то улетучилось. Она недоверчиво посмотрела на Аликса.

— Это действительно возможно? — спросила Мариэтта.

— Не сомневайся, — уверял он, еще крепче прижимая ее к себе, и она отвечала на его страстные поцелуи еще более страстными. И если вначале ее восторг объяснялся лишь тем, что им удалось уйти от этого человека в позолоченной маске, воплощавшего неясную угрозу для них, то в эту минуту она уже думала по-другому.

Аликс и Мариэтта не стали возвращаться в его апартаменты. Комната, где произошла эта ужасная сцена, теперь пугала ее, и она дала себе обещание, что никогда больше не переступит ее порог. Они медленно брели по узким улочкам, пока не набрели на небольшую площадь, где люди в карнавальных костюмах, усевшись как попало, слушали певцов, певших под аккомпанемент лютни. Чувствовалось, что ночное безудержное веселье сменялось мягким лиризмом наступившего утра. Мариэтта и Аликс тоже решили послушать, уселись чуть в стороне и остались здесь до тех пор, пока не пришла пора Мариэтте возвращаться в Оспедале.

В призрачном свете занимавшегося дня под низким мостом их терпеливо дожидался гондольер, с которым Аликс предварительно договорился, чтобы тот довез их по каналу до самых ворот Оспедале делла Пиета. Над лагуной повисла странная, похожая на тюль, дымка. Когда к ним по пути подсел ученик пекаря, Мариэтта в двух словах объяснила ему, что от него требовалось. Мальчишка, кивнув, тут же спрятал в карман деньги, предложенные ему Аликсом, заверив их в том, что все будет в порядке. Им пришлось немного подождать, и вскоре, когда он вернулся за второй корзиной хлеба, парень заявил, что путь свободен. Мариэтта подарила Аликсу на прощание еще один поцелуй, быстро сошла на берег. Аликс смотрел ей вслед, когда она, шурша карнавальным платьем, миновала ворота Оспедале. Она, не повстречав ни единой души, добралась до своей комнаты, едва успев, потому что стоило ей закрыть дверь, как начали выходить другие хористки, и коридор наполнился звуками шагов и возгласами. Первым делом, даже не сняв костюм Коломбины, она поставила подаренную ей Аликсом розу в вазочку на столе. И этот цветок почти целую неделю напоминал ей о той сказочной ночи.

Луиза не торопилась уезжать из Венеции, но так как она прибыла тремя месяцами раньше Аликса, мысль о скором отъезде все чаще беспокоила ее. Двоюродные дедушка и бабушка, с которыми она вместе с кузинами приехала, уже собирались не сегодня-завтра покинуть Венецию и отправиться домой. Последним большим событием в этой Безмятежнейшей из Республик обещал быть костюмированный бал, на который приглашалось сотни три гостей. Бал, посвященный ее двадцатилетию, по странному стечению обстоятельств, совпадал с последней ночью карнавала. Перед ужином с небольшим концертом выступал хор Оспедале делла Пиета, в том числе и Мариэтта, оркестру выпадала честь играть до самого рассвета, включая и прощальный завтрак с шампанским.

Луиза не испытывала пристрастия к шумным торжествам, ей нравился чуть минорный семейный вечер с весьма узким кругом приглашенных, но, так как ее дедушка и слышать об этом не хотел и принял живейшее участие в подготовке домашнего карнавала, у нее не хватило смелости отказаться. В конце концов, сдалась и согласилась, что вечер будет устроен на венецианский манер, а позже и сама обрадовалась, что все задумано так — в конце концов, они же не где-нибудь, а в Венеции. Конечно, ей будет сильно недоставать этого города, но пока ее бабушка и дедушка остаются здесь, она в любое время сможет сюда вернуться.

Скорый отъезд Луизы заставил Аликса задуматься о том, что и его пребывание не бесконечно: в один прекрасный день Жюль без всякого предупреждения вдруг заявит, что настало время уезжать, и отдаст распоряжение упаковывать кофры. Дни мелькали с поразительной быстротой, как в его голове сменяли друг друга всевозможные планы бегства с Мариэттой. И все они один за другим отпадали, потому что любой из них при более внимательном рассмотрении, имел существенные огрехи. И когда Мариэтта упомянула о том, что будет петь на балу в честь дня рождения Луизы, Аликс решил назначить побег именно на эту ночь, вернее на утро, потому что рано утром, как раз тогда, когда бал должен был завершиться ранним завтраком с шампанским, отходил корабль, направлявшийся из Венеции во Францию. Но и здесь без помощи Луизы ему не обойтись, размышлял Аликс. Однажды она доказала ему свою преданность, но, вполне может статься, на этот раз ей вдруг покажется, что он требует от нее слишком многого.

Решительным жестом набросив плащ и надвинув шляпу, он отправился к Луизе.

В Палаццо Челано собрался семейный совет. Марко восседал лицом к группе родственников, расположившихся полукругом, эта сцена сильно смахивала на суд инквизиции или заседание Малого совета. И это сходство его все больше и больше раздражало. Важность происходящего подчеркивалась и тем обстоятельством, что в Венецию, несмотря на преклонный возраст и не очень крепкое здоровье, явилась и его мать. Синьора Аполина Челано, сухая, матриархального вида старуха лет шестидесяти с лишком, проживала в деревне вместе с вдовствующей дочерью Лавинией. Две другие в свое время угодили в монастырь, причем с весьма строгим уставом. Они оказались там вопреки собственной воле, не согласившись выйти замуж за женихов, выбранных матерью. Пятеро из шести братьев также сидели здесь, четверо проживали в Венеции, но не в этом, а в других дворцах, которые Марко всемилостивейше позволил занять на правах главы дома. Старший брат, по давней семейной традиции всецело посвятивший себя Богу, пожаловал из Рима и, само собой, выступал в роли председательствующего. Трое пожилых мужчин — дядья Марко — сидели рядом. Младший брат Пьетро, к великому огорчению своей матушки появившийся на свет, когда той уже стукнуло сорок пять, обучался премудростям профессии лекаря в одном из монастырей Падуи, посвятив себя помощи хворым. Предполагалось, что он уже никогда не покинет стен монастыря, связав с ним всю дальнейшую жизнь.

Марко обвел присутствующих тяжелым взглядом.

— Я никого не собираюсь убеждать, — суровым тоном начал он. — В том и состояло решение покойного отца, что именно я буду наделен правом привести в дом жену, и никто из вас не сможет этот факт оспорить. Не в праве и ты, мать. И даже ты, Алессандро, несмотря на то, что носишь сутану кардинала.

Алессандро, во всем великолепии ярко-красного кардинальского одеяния, восседал в кресле с высокой спинкой рядом с матерью, его локоть возлежал на массивном деревянном подлокотнике, а большой и указательный пальцы упирались в подбородок.

— Что касается твоего случая, брат, то мы как раз вправе. Если под угрозой находится продолжение древнего венецианского рода, то даже священнослужитель, по особому распоряжению, может жениться для того, чтобы произвести сыновей.

Тут высказался другой брат, Маурицио, тридцати двух лет, по старшинству следующий за Алессандро. Этот тонкогубый, с острыми проницательными глазами человек, известный ученый, отличавшийся хилым здоровьем — последствием перенесенной в детстве тяжелой болезни, разрабатывал планы, как перехитрить Торризи, их исконных врагов.

— В твоем распоряжении было двенадцать лет, Марко, — заговорил он с суровой беспощадностью судьи. — В день шестнадцатилетия ты получил право назвать невесту, но до сих пор им не воспользовался.

— У меня есть право до какого-то времени оставаться в холостяках, — отпарировал Марко.

В ответ раздался издевательский смех Витале, чья красота сильно поувяла от пьянства и разврата, а лицо опухло от непрерывных кутежей.

— Ну уж нет, братец. Ходить в холостяках — наша горькая судьбина. А твоя — обзавестись женой. — Он повернулся к одному из братьев, сидевшему рядом. — Что скажешь?

— Я того же мнения. — Альвизе, человек строгого нрава, сильный и энергичный, причислял себя к непревзойденным мастерам клинка. — Марко попирает старые обычаи и клятвы.

Властный голос матери как бы подвел черту.

— Твои братья правы, Марко. И двух лет распутства хватило бы с избытком. Не забывай, что и на мне лежит обязанность обеспечить дому Челано внука и наследника!

Ее третий сын, Филиппо, до этой минуты молчавший, наклонился к Марко. Ширококостный и крепкий мужчина не очень-то жаловал выскочку Марко, сумевшего отхватить все, что по праву причиталось, как он полагал, ему, Филиппо.

— Ты оказался в нелегком положении. Марко. Не забывай, тебе предстоит доказать, что ты мужчина, а не какая-нибудь потаскуха.

Марко вскочил, сжав кулаки.

— Если бы ты не был моим братом, я отправил бы тебя на тот свет за такое оскорбление!

— Да ладно, не горячись, я нисколько не сомневаюсь, что пара твоих ублюдков кормится в Оспедале или других приютах. Я не об этом. Речь идет о том, чтобы у тебя появился законный наследник.

— Хватит! — заорал Марко и сделал угрожающий шаг вперед, но был остановлен резким хлопком сложенного веера по ручке кресла. Аполина Челано увидела, что ситуация становится все более и более взрывоопасной. Не впервые ей приходилось усмирять на семейных советах мужчин их рода, готовых при малейшем конфликте выхватить шпаги из ножен — несколько лет назад Марко украсил щеку брата заметным шрамом. В то же время она прекрасно понимала своего сына Филиппо, который был всего на восемнадцать месяцев старше Марко и проклинал судьбу за то, что она так несправедливо обошлась с ним.

— Уймись, Марко! И выслушай, что тебе скажут. — Она повернулась к Филиппо и принялась успокаивать его, как расшалившегося мальчишку. Видя, что Марко, хоть и с явной неохотой и все еще пылающим от гнева лицом, уселся на свое место, Аполина снова обратилась к нему: — Терпение членов семьи исчерпано. Несколько недель назад я поручила твоему дяде Джаккомо подыскать подходящую невесту, и он выполнил мое поручение, за что выражаю ему благодарность. Девушка не является наследницей своего рода, но об этом нечего жалеть, нам не деньги нужны, а наследник. К тому же как не раз замечено: те, кому достается наследство, как это часто случается в тех семьях, где недостает мужчин-наследников, почти всегда бесплодны, как жена этого Доменико Торризи, либо способны производить на свет лишь одних только дочерей. Так что, какое бы ни было у этой девушки наследство, да и есть ли оно вообще, не играет для нас особой роли, как и то, какие у нее манеры. Главное, чтобы она могла рожать.

Марко недовольно заворочался в кресле.

— Мать! — шумел он. — Я прощаю твою манеру говорить со мной, главой дома Челано, лишь учитывая твои преклонные годы. — Он обвел взглядом и остальных собравшихся. — Не хочу знать даже имени той, которую вы прочите мне в жены. Слава Богу, я не какой-нибудь желторотый юнец, чтобы не иметь права голоса, когда речь идет о моей женитьбе.

В ответ раздался резкий голос матери.

— За это ты должен благодарить меня. Я уговорила отца позволить тебе самому решать свою судьбу! — Аполине вспомнилось, как она на коленях умоляла мужа позволить сыну по достижении совершеннолетия самостоятельно выбирать невесту. Она лелеяла сентиментальную надежду, что Марко выберет жену, которую не разлюбит в один прекрасный день, как это было в ее собственном браке. Могла ли она тогда догадываться, что Марко вырастет бабником, волокитой, всеми силами стараясь оттянуть тот день, когда придется взять на себя ответственность женитьбы. А вот ее муж догадывался. Но, несмотря на то, что Аполина — женщина по своей натуре строгая, если не сказать — безжалостная по отношению к остальным, она питала слабость к своему пятому сыну. Своим появлением на свет этот ребенок разбудил в ней доселе дремавшие материнские инстинкты, чего не удавалось никому из ее предыдущих детей. Сейчас она думала, что испортила его таким отношением, и была: готова примириться с мыслью, что такое очень часто бывает в многодетных семьях. Если Марко действительно можно в чем-то обвинить, так это в излишней горячности, присущей, впрочем, очень многим представителям Челано. Его отец вряд ли был исключением. Ее отношение к Марко вызывало дикую зависть Филиппо, которому она не прощала то, что не колеблясь спускала своему любимцу Марко. Когда они оба были мальчишками, Филиппо не упускал возможности натравить на Марко и остальных братьев, так он ненавидел этого любимчика. Марко в долгу не оставался и умёл выходить из самых трудных положений. А позже, повзрослев, не уступал остальным в силе и ловкости. Аполину очень задевало, что они, наконец, получат возможность припереть Марко к стенке. Его неприятности не могли вызвать у остальных ничего, кроме злорадства, она в этом не сомневалась. Филиппо спал и видел, как в один прекрасный день сумеет одолеть окаянного братца Марко, а заодно и Алессандро, да и остальные братья постоянно уговаривали ее поставить Филиппо во главе дома Челано, если Марко не хотел следовать ее совету. Но она костьми ляжет, чтобы не допустить этого! Чуть повернув голову, Аполииа сделала веером знак своему зятю.

— Ознакомь Марко с нашим решением.

Пожилой мужчина, не спеша, с важным видом поднялся с кресла, решив обратиться к Марко стоя, чтобы тот, чего доброго, не усомнился в серьезности их намерений и недвусмысленности того решения, которое он собирался огласить.

— Мы решили, что лучшей невесты для тебя, чем синьорина Тереза Реато, не найти. Ты знаешь ее с детства, Марко. Я уже говорил с ее отцом, и он не против, если дочь пойдет за тебя. Это будет, разумеется, после карнавала. Нет, конечно, не во время Великого поста, но я думаю, свадьбу можно назначить на первую субботу после Пасхи.

Марко издевательски засмеялся.

— Вы хотите, чтобы моей женой стало это жалкое создание?! Сухая палка с лицом, словно кухонная сковорода?

Аполина Челано взбесилась.

— Постыдись. Как можешь ты говорить такое об этой порядочнейшей, благородной женщине? — она стукнула веером по руке сына-кардинала. — Скажи ему, Алессандро!

— Помолвка состоится завтра, после подписания брачного контракта, — раздельно произнес тот, — а свадьба — в намеченный день. Если ты отказываешься принять наше предложение, мы будем вынуждены прибегнуть к помощи закона, который низведет тебя до статуса самого низшего из холостяков, а на посту главы дома тебя заменит Филиппо.

Марко окаменел. Невольно взглянув на мать, он заметил, что она кивнула в знак полной поддержки этого решения. Немыслимо, этого быть не может, чтобы и она восстала против него! Как же она перенесет, если у него отберут этот роскошный, великолепный дворец, и вместе с ним все богатство и власть? Он никогда не сомневался, что рано или поздно женится, но эта Тереза Реато в роли его невесты? Такое ему и в кошмарном сне присниться не могло. Значит, единственной возможностью избежать этого остается тянуть время.

— Хорошо, — со снисходительной улыбкой сказал он. — Я женюсь. Но не на Терезе. Я настаиваю на праве самому выбрать жену.

— В течение оговоренного времени? — не отставал Алессандро.

— Помолвка состоится через четыре недели.

— Нет, так не пойдет. Ты должен покончить со своим образом жизни. Решение должно быть принято сегодня. С кем же ты желаешь быть помолвленным вместо Терезы?

Филиппо, настороженно привстав в своем кресле, как и все остальные, сгорал от желания увидеть брата припертым к стенке.

— Так с кем же, Марко? Мы ждем.

Тот понял, что на этот раз уже не отвертеться. Мысленно перебирая дочерей всех знатных фамилий, он не мог ни на ком остановить свой выбор, но потом вспомнил, что Филиппо в какой-то связи упомянул об Оспедале делла Пиета. Он собирался сделать Элену личной куртизанкой. Это ничего не стоило устроить, Марко был уверен, что она готова пойти на это. Разумеется, и речи быть не могло, чтобы Оспедале выпустило ее из своих стен для того, чтобы она пребывала в этом весьма сомнительном статусе, но поскольку он владел одним из венецианских оперных театров, то вполне мог предложить ей стать в нем примадонной, и все было бы шито-крыто. Теперь же Марко смотрел на эту проблему другими глазами. Он сжал губы и откинулся на спинку кресла, удовлетворенно улыбнувшись.

— Моей женой будет маэстра Элена из Оспедале делла Пиета.

В зале наступила тишина. Через несколько мгновений, как он и предвидел, все разом заговорили. Алессандро, привыкший к тому, чтобы силой своего голоса укрощать любой ропот прихожан, громогласно вопросил, одновременно призывая тем самым к молчанию остальных.

— Она солистка хора или же оркестра? Ты забываешь о том, что я, хоть никогда не ставил и не ставлю под сомнение высокий моральный уровень молодых женщин, пребывающих в стенах Оспедале делла Пиета, уже длительное время нахожусь вдали от Венеции и не могу знать всех их по именам.

— Она певица.

— Из подброшенных или незаконнорожденных?

— Нет. Ее отец — мелкий торговец вином, а мать благородного происхождения. Оба умерли от лихорадки вскоре после рождения дочери, и Элену воспитывала одна из родственниц, пользовавшихся уважением, после чего ее взяли в Оспедале на правах платной ученицы. Это устроил опекун, адвокат, ставший им после смерти последней родственницы.

Алессандро повернулся к Аполине.

— Что скажешь, мать? Что ты думаешь по этому поводу?

Она медленно, чтобы не обнаружить радости, что все оборачивается в пользу ее Марко, кивнула в знак согласия. Все же ему удалось утереть нос своим достопочтенным братьям, и в особенности, Филиппо!

— Немедленно обращайтесь к директору школы. Ты пойдешь туда, Алессандро. Отправляйся и проведи самое тщательное расследование. Сам поговори с этой девушкой. Если все окажется в порядке, то дальше действуй, как намечено. Что же касается меня, то я остаюсь здесь до самой свадьбы и не уеду до тех пор, пока своими глазами не увижу, что она в состоянии взять на себя управление домом и всем остальным.

Ее овдовевшая дочь, сидевшая позади матери, во втором ряду, подала голос:

— Мать, как мы можем быть уверены, что эта молодая женщина согласится пойти за Марко? Я не раз слышала, что старшие хористки не решают такие вопросы без участия директора.

Глаза синьоры Челано беспокойно забегали. Она всегда была тираном в отношении дочерей, и хотя две других были вне пределов досягаемости ее самодурства, будучи в монастырях, Лавинии выпала участь быть козлом отпущения и мишенью для ее насмешек, злобных и язвительных.

— Только ты можешь задавать такие вопросы! И именно тогда, когда мы решаем вопросы семейного благополучия и власти! Нет таких дверей, которые не могли бы открыть деньги, нет таких дорог, которые бы они не проложили! В Оспедале нет девушки, которая бы не надеялась удачно выйти замуж. И ни одна, у которой хоть что-то есть в голове, не откажется от такого счастья, а что может быть для нас лучше, чем молодая и непорочная девушка? А на тот случай, если у нее возникнут какие-то колебания, в чем я лично очень сомневаюсь, Алессандро от моего имени отвалит Оспедале такую дотацию, что директор не глядя подмахнет этот брачный договор, что бы там девчонке ни взбрело в голову.

Лавиния, явно сокрушенная железной логикой матери, вяло кивнула. Лишь немногим, женщинам, которым дозволено вступать в брак, удается сохранить независимость и самим распоряжаться своей судьбой. Она, подобно сестрам, ощущала в себе искреннее желание посвятить себя духовной жизни и мечтала отправиться в монастырь, причем в самый строгий, куда-нибудь подальше от Венеции, но старый похотливый вдовец возжелал увидеть в ней четвертую по счету жену. Поскольку он был богат, как Крез, никакие возражения и мольбы Лавинии никто из членов семьи принимать в расчет не собирался. И все же, когда он пять лет назад почил в бозе, она снова осталась без гроша — все, что по праву причиталось ей, досталось сыну мужа от первого брака, а ей, всего двадцати пяти лет от роду, надлежало вновь отправиться под неусыпное око семьи, обрекшей ее до гробовой доски сидеть на привязи у своей бешеной матушки. Бедная женщина подумала о том, что, может быть, хоть Марко окажется добр по отношению к этой Элене, с которой она надеялась подружиться в будущем, но доброта никогда не была в почете в семействе Челано.

Неподалеку от дворца Челано в Палаццо Кучино Луиза д’Онвиль удобно сидела на своем любимом светло-желтом диванчике.

— Ну, что там у вас на этот раз? — с улыбкой спросила она, когда Аликс не улыбнулся ей в ответ, как она ожидала, а наоборот, еще больше посуровел. Луиза тут же ощутила болезненный укол, предупреждающий, что дела, судя по всему, принимают весьма серьезный оборот.

Он уселся на диван рядом с ней.

— Я пришел просить вас еще об одной услуге. И это гораздо серьезней, чем в предыдущий раз.

— Ну, расскажите же, Аликс, в чем дело.

Она не отказала ему в помощи. Его дружба была слишком важна для нее, чтобы ставить ее под удар, но его безрассудство приводило Луизу в отчаяние. Она всегда считала, что чем больше он видится с Мариэттой и чем легче ему это удается, тем быстрее истощится и угаснет огонь его любви. В этом случае боль расставания не будет мучить его, и он с легким сердцем сможет уехать из Венеции. А теперь она уже усомнилась, правильно ли поступила, согласившись предпринять для него это маленькое расследование в Оспедале. Может, стоило сделать как раз наоборот, и этот роман не имел бы продолжения? Нет, Луиза не могла поступить так, поскольку считала Аликса своим другом. А теперь предстоящее двадцатилетие наводило на нее еще больший ужас, поскольку надвигалась еще одна туча, готовая омрачить его. Когда Луиза во второй раз направлялась в Оспедале, Аликс проводил ее до моста через Рива дель Скьявони, где они впервые повстречали маркиза. Там он вручил ей шкатулку.

— Желаю вам удачи, — сказал юноша.

Луиза понимающе улыбнулась. Если ей повезет, можно считать, что повезло ему.

— Я постараюсь.

Алессандро прибыл в Оспедале одновременно с Луизой. Он лишь едва заметным поклоном приветствовал ее, когда они встретились у ворот в ожидании, пока их примут, но он не заговорил с ней. На первый взгляд он показался ей очень милым человеком, но, приглядевшись, она заметила, что жесткая линия рта явно не говорила ни в пользу его терпимости, ни готовности к всепрощению. Да и тщеславия в нем было хоть отбавляй, иначе к чему бы распахивать плащ, выставляя напоказ роскошный массивный, усыпанный драгоценными камнями золотой крест, хотя венецианские законы запрещали подобные демонстрации на людях вне стен соборов. Наконец дверь открылась, и он пропустил Луизу вперед. В здании Оспедале их встретила сестра Сильвия, с которой Луиза уже была знакома по первому визиту сюда.

— Директор Традонико уже прибыл? — высокомерно спросил Алессандро. — Он в это время должен был встречать меня.

Луиза еще раз попыталась дать оценку этому человеку. Нет, от скромности он не умрет. Она знала директора Оспедале делла Пиета как человека благородного происхождения, кроме того, одного из ближайших союзников дожа Венеции, а не мальчика на побегушках, который должен являться по первому зову. Боже, как же отличался этот спесивый кардинал от того добросердечного монаха, основавшего когда-то эту школу и приют. Тот так и прожил всю жизнь в нищете, чтобы иметь возможность давать деньги на благотворительные цели. Она обратила внимание, с каким неудовольствием он воспринял известие о том, что директор еще не пришел, и как гневно взметнулись полы его красной мантии, когда ему указали на кресло в комнате для ожидания.

Монахиня, устроив кардинала, вернулась, и Луиза объяснила ей цель своего прихода. Сестра Сильвия подняла крышку шкатулки, чтобы взглянуть на гладкую черную полумаску, лежавшую на ее дне.

— У вас весьма необычная просьба, — так прокомментировала сестра Сильвия слова Луизы. — У нас не принято, чтобы наши музыканты или певцы выступали в масках.

— Мне это известно, но я подумала, что в такой торжественный для меня день каждый из гостей наденет костюм или, по крайней мере, маску — это ведь последняя ночь карнавала — то, может быть, и вашим артистам позволят выступить так.

Вообще-то сестра Сильвия не усматривала в просьбе молодой француженки ничего крамольного, но решение принимала не она.

— Оставьте маску здесь, мадам д’Онвиль. Я обещаю, что замолвлю за вас словечко нашему маэстро.

— Прошу прощения, но мне хотелось бы точно знать. — Луиза, если требовалось, вполне могла перещеголять кого угодно по части надменности. — Прошу вас поговорить с маэстро тотчас же.

Сестра Сильвия удалилась, не став спорить, и спустя минут пять вернулась, сообщив, что маэстро дал согласие. Обрадованная Луиза с торжествующим видом отправилась в кафе «У Флориана», где ее ожидал Аликс. Этой ночью ему предстояло обговорить все детали с Мариэттой.

А Мариэтта тем временем в одиночестве сидела в самом большом из музыкальных залов и трудилась над новой композицией, когда вдруг распахнулась дверь и ворвалась раскрасневшаяся и взволнованная Элена и тут же залилась слезами радости.

— Свершилось! — воскликнула она, усевшись прямо на пол подле ног Мариэтты. — Директор Традонико послал за мною, и когда я пришла, увидела у него кардинала Челано. Марко хочет, чтобы я стала его женой!

Мариэтта не поверила ушам.

— И какой же ответ ты дала? — спросила она после небольшой паузы.

— Пока никакого. Но он готов.

— Что ты хочешь этим сказать? — Мариэтта взяла в ладони лицо Элены и повернула к себе. — Скажи же мне!

Элена, схватив Мариэтту за запястья, торжественно заявила:

— Они все подумали, наверное, что я в обморок упаду от счастья и тут же соглашусь, но я им заявила, что лишь Марко дам ответ и только после того, как он посватается ко мне по всем правилам. Не хочется мне падать к нему в руки, как перезрелый апельсин с ветки. Это самая крупная игра в моей жизни!

— Их фамильная гордость не позволит им подвергать себя даже малейшему риску, связанному с твоим возможным отказом и ставить под удар честь семьи. Отказ жениху Челано от какой-то девчонки из Оспедале! Может так получиться, что во второй раз никто к тебе не станет обращаться.

— В таком случае, я хоть буду знать, любит он меня по-настоящему или нет, в конце концов, он ведь хочет быть моим мужем.

— Ты показала себя мудрой и осмотрительной. И храброй, — с уважением ответила Мариэтта.

— А как же еще, — Элена снова вскочила на ноги и раскрыла объятия. — Только бы он пришел.

Когда Алессандро вернулся в Палаццо Челано с этой новостью, там оставались лишь Марко да его мать. Лавиния отправилась куда-то с очередной благотворительной миссией, а остальные члены семьи разбрелись и разъехались по своим респектабельным обиталищам, не проявив особого Любопытства к результатам визита Алессандро, полагая, что это — дело решенное. Синьора Челано, выслушав Алессандро в одном из довольно скромно обставленных покоев, которые всегда предпочитала занимать во время не очень частых наездов во дворец к сыну. Услышав ультиматум, предъявленный Эленой, Марко ничего не сказал, но, видимо, призадумался над этим. А вот его матушка распалилась не на шутку.

— Как осмелилась эта паршивая девчонка так вести себя! — воскликнула она. Уже очень давно она не чувствовала себя такой оскорбленной по милости ее сына, такого не случалось даже из-за многочисленных стычек с Торризи. То, что Элена не приняла предложение от члена их семьи сразу, потребовав, чтобы все происходило по всем правилам светского этикета, явилось, по ее мнению, непозволительной дерзостью. Ведь к ней обращался человек знатного происхождения и намного старше ее. Расхаживая взад и вперед по огромной комнате, Аполина продолжала свой язвительный, полный упреков и обвинений монолог. Марко же, напротив, хранил молчание, хотя визгливые выкрики матери очень действовали ему на нервы.

— Стало быть, решено, Алессандро, — не терпящим возражений голосом вещала Аполина. — Эта невежда из Оспедале никогда не переступит порог этого дома. И моей невесткой станет Тереза. И другому не бывать.

И вот тогда взвился Марко, подобно разъяренному льву, обрушив на нее такой поток ругательств, который прежде ей слышать не доводилось.

— Замолкни, женщина! — заорал он и смахнул с горки на пол все бесценное собрание венецианского стекла, которое разлетелось вдребезги. Этот поступок сына в ее глазах был равносилен убийству. — Хватит с меня! Вы уже зашли в своих высказываниях слишком далеко! Хватит! Ни слова больше!

Она понимала: если бы она не была его матерью, он, наверное, тут же придушил бы ее. Даже Алессандро выступил вперед и стал между ними.

— Но ведь оскорблено имя Челано и ты сам! — стал оправдываться он.

— Вы просто ломитесь в открытую дверь! Никто вас не оскорблял и оскорблять не Собирается! — продолжал реветь Марко, не обращая внимания на брата-кардинала. — Элена — это девушка из Оспедале, а не какая-нибудь аристократка-наследница, выросшая в корыстолюбивом болоте, как мы все, и готовая продать себя кому угодно, лишь бы подороже! Это вас удивит, но я влюбился в Элену! Вы, может быть, даже и сами того не желая, заставили меня понять, что я лишь ее хочу взять в жены, и никого больше. А теперь, когда она требует, чтобы все было так, как полагается, это ведь вполне естественно для такой романтической натуры, как она, я понял, что будет значить для меня ее потеря, причем по вашей же милости. Я верю, что она способна изменить меня к лучшему. Ведь говорят же о раскаявшихся грешниках, и вам это известно. — Он стиснул зубы и на его скулах заиграли желваки. — И не вздумайте надо мной насмехаться, а то, боюсь, вам туго придется — я такое с вами сделаю, что ни мне, ни вам во сне не приснится, понятно? Вы же не хотите, чтобы я взбунтовался? Ведь я должен оставаться для вас любящим и преданным сыном, а когда женюсь, то наплевать на жену, лишь бы вас холил и лелеял.

— Неправда! Я всегда хотела, чтобы ты любил ту, на которой женишься.

— А в душе надеялись, что со временем это пройдет, так как это блажь, не больше, которая не раз исчезала в отношениях с другими женщинами, которых я знал. Вы всегда верили, что между вами и мною ничего не изменится, что я всю жизнь буду плясать под вашу дудку, да и жену свою заставлю делать то же. Как же вы довольны, что я беру в жены девушку из Оспедале! Вы ведь думаете, что она покорная, робкая, забитая, из нее можно будет веревки вить, как из какой-нибудь Терезы.

— А что в этом плохого? Разве покорность — порок?

— Если жена покоряется своему мужу, то нет. А если ей на голову садится свекровь, тогда — порок. Но для вас всегда было наоборот. Но вот только с Эленой вышла промашка — в ней вы увидели соперницу себе — она вам ни в чем не уступит. И никогда больше вы уже не будете царить в этом доме, отравляя всем жизнь вашим злобным языком и диким необузданным правом! Я с гордостью одену кольцо на палец Элены в день помолвки! А помолвка будет завтра!

И с этими словами он, хлопнув дверью, выбежал из зала.

Алессандро взял мать за локоть, чтобы помочь ей подняться с кресла, но она со злостью отбросила его руку.

— Оставь меня! Господи, ну и заварил же ты кашу! Что у тебя, ума не хватило просто промолчать — мало ли, что взбредет в голову девчонке.

— Мать, мне кажется, ты забываешь о моем долге…

— Ха! Долге! Убирайся с глаз моих! Отправляйся в свой Рим!

И Алессандро отдал слуге распоряжения, чтобы тот немедленно готовился к отъезду. Он благодарил судьбу, что теперь с чистой совестью мог уехать. Общение с матерью требует от него поистине ангельского терпения, а он, к сожалению, еще не достиг этого блаженного состояния.

В Оспедале Элене сообщили, что прибыл Марко и желает ее видеть. По пути в одну из комнат для гостей, где он дожидался ее, отовсюду на нее уставились любопытные девичьи глаза. Они смотрели из щелей приоткрытых дверей, из-за углов, балюстрад лестниц, девушки хихикали, перешептывались, восхищенно вздыхая или же завистливо шипя.

Когда она вошла, Марко поднялся. Эта встреча — не просто светский ритуал для обоих, она это поняла сразу: собираясь объявить о помолвке, он принес с собой кольцо — красивый золотой перстень с синим, под цвет ее глаз, сапфиром в обрамлении бриллиантов. Сестра Сильвия, присутствовавшая в качестве надзирательницы, ничего не сумела расслышать через приоткрытую дверь, кроме взаимных приветствий. А Марко, усадив все еще не пришедшую в себя девушку рядом с собой, прошептал слова о вечной любви. Потом, невзирая на этикет, взял на руки, и его поцелуи сказали больше, чем формально-вежливые фразы светского предложения. Онемевшая от счастья Элена во все глаза глядела, как он надевает ей на палец кольцо.