Венера и воин

Глава 10 Ночь любви Пилы

Все изменилось. Все не было больше таким, как раньше. Голубизна неба сияла ярче, аромат цветов стал приятнее. Солнце ласкало Пилу своими золотыми лучами, и ветер шептал ей на ухо: «Клаудиус! Клаудиус!..»

Сердце у нее трепетало, как у маленькой птички, а кровь в жилах шумела, как вода в водопаде. После той ночи в оливковой роще рабыня Пила чувствовала себя его женой. Не было церемонии, какую она знала: гладиатор не подарил ей объезженную лошадь и упряжку с быками, она не передала ему оружие, но оба подарили друг другу то, что было в тысячу раз ценнее – свои сердца. Жизнь под строгим управлением Ромелии показалась ей внезапно более терпимой, она жила ради тех мгновений, которые позволяли ей встретиться с Клаудиусом. Клаудиус также старался держаться ближе к Пиле. В обширном имении было несколько спокойных местечек, где они могли встречаться без помех, а у Клаудиуса хорошо работала фантазия.

Ромелия и не подозревала о нежных узах между Пилой и Клаудиусом.

Клаудиусу приходилось делать огромные усилия над собой, чтобы удовлетворять необузданную похоть Ромелии. Его все больше отталкивала эта властная холодная женщина. Несмотря на то что у нее было прекрасное тело и она владела утонченными навыками в любви, которые сделали бы славу любой гетере, она была ему противна. Его мужественность, его потенция, примечательная величина его фаллоса, которыми он ранее так гордился, стали для него теперь бедой. Он страдал оттого, что Ромелия использовала его в качестве мальчика для развлечений, однако у него не оставалось выбора, если он не хотел рисковать тем, что его отошлют назад, в казармы в Капуе.

Пила отправилась на один из последних сеансов у скульптора в Помпеях. Статуя, моделью для которой она служила, была почти завершена. Клаудиус, заметивший, что Пила одна покинула имение, последовал за ней. Вне зоны видимости возможных наблюдателей он присоединился к ней.

– Ты, кажется, постоянно бежишь от меня, – пожаловался Клаудиус, когда, задыхаясь, догнал ее. – Куда ты торопишься?

Пила рассмеялась и задорно схватила его за руку.

– В мастерскую скульптора. Валериус заказал ему скульптуру. Моделью являюсь я.

– Ты являешься моделью? Мне любопытно.

– Это значит, что ты хочешь пойти в Помпеи?

– Конечно. Каждое мгновение моей жизни без тебя кажется мне потерянным. Кроме того, я просто должен быть рядом с тобой, ты владеешь моим сердцем, не забудь это.

– Как я могу это забыть? – Она остановилась. – О, Клаудиус, я и не подозревала, как чудесно быть влюбленной. Я чувствую себя так, будто небо упало на землю, будто надо мной витают божества и ведут меня.

Он прижал ее к себе.

– Между нами внезапно образовались невидимые узы, и они крепки, они прочнее любой цепи, звенья которой можно разъединить, крепче любой веревки, которую можно разорвать.

Он страстно поцеловал ее.

– А если нас кто-то увидит? – напомнила ему Пила.

Клаудиус вздохнул.

– Я хотел бы крикнуть всему миру, что я влюблен.

– Тем не менее это должно остаться нашей тайной. Нашей любви наступит конец, если кто-нибудь откроет ее. Нам не позволят любить.

Тем временем они добрались до ателье скульптора. Внезапно Пила отодвинулась на несколько шагов от Клаудиуса и затопала позади него, как положено рабыне. Он вошел в мастерскую и приветствовал мастера.

– Валериус, к сожалению, отсутствует, поэтому я должен осмотреть работу и доложить ему, – произнес Клаудиус с важностью патриция.

Пила прикусила нижнюю губу, чтобы не рассмеяться. Театральное действо начиналось забавно.

Скульптор склонился перед Клаудиусом и попросил посмотреть на его работу.

Клаудиус подавил удивленное восклицание, когда увидел почти готовую статую. Высокая стройная женская фигура прислонилась к стилизованному стволу дерева, обвитому плющом. Тело ее излучало чувственную эротику. Ее тонкое одеяние в складках обнажало правое плечо и прекрасной формы грудь. Приподнятый подол туники приоткрывал стройную ногу, обращая взгляд зрителя на просвечивающий под тканью треугольник лона.

Лицо статуи, без сомнения, имело черты Пилы – ее внимательные глаза, рот с припухлыми губами, который она слегка приоткрыла, как будто в ожидании поцелуя, гармоничный овал ее лица и изящный нос. Волосы удерживались узкой диадемой, они длинными волнами спадали на спину, будто Венера только что вышла из моря. Казалось, что на прядях волос жемчужинами сверкают капли воды.

Клаудиус обошел вокруг статуи и с удивлением посмотрел на скульптора.

– Это потрясающе, – признал он.

Польщенный скульптор улыбнулся.

– Я рад, что она тебе нравится, прекрасный господин, однако у, меня была для нее соответствующая модель. Вот эта рабыня. Ее красота чрезвычайна. Я могу понять то, что сенатор захотел увековечить ее.

Затем он схватил долото и молоток. Пила разделась, взошла на маленький деревянный помост и прислонилась к столбу.

Когда Клаудиус увидел Пилу, принявшую позу статуи, он совсем потерял голову. На помосте стояла сама Венера, с ее опьяняющей чувственностью, божественно возвышенная и вместе с тем живая и чарующая. Пила слегка повернула голову. Ее голубые глаза смотрели прямо ему в глаза, в то время как губы слегка приоткрылись. Клаудиус должен был прислониться к стене мастерской, чтобы совсем не потерять над собой контроль.

– Нужно быть самим богом войны Марсом, чтобы любить эту Венеру, – пробормотал он. Он не понимал, как скульптор может так спокойно заниматься своей работой, в то время как Пила, живая сказочная богиня, позирует ему.

Клаудиусу стоило волевых усилий дождаться того момента, когда мастер отпустит Пилу. Она оделась и покинула Вместе с Клаудиусом мастерскую. Возвращались влюбленные не торопясь, время еще было. На этот раз скульптору не потребовалось и двух часов.

Они пересекли мост через неширокую речку. Клаудиус схватил Пилу за локоть и настойчиво потянул ее с дороги.

– Пойдем под мост, – прошептал он. – Там нас никто не увидит. Я хотел бы побыть несколько мгновений с тобой наедине.

Они заползли под изгиб каменного моста. С обеих сторон берега росла густая трава. Клаудиус расстелил свой плащ, и они опустились на него.

– Я никогда не забуду это мгновение, – прошептал он и прижал свое лицо к волосам Пилы.

– Скульптура получается очень красивой, – заметила Пила, улыбнувшись.

– Скульптура? Именем всех богов, Пила, статуя сказочно красива и сделана рукой мастера. Однако я имею в виду тебя, как ты стояла там, будто созданная божественной рукой. Если бы ты знала, как сильно я извожусь по тебе, во мне горит огонь!

Она погладила его волосы и взяла его лицо в свои ладони. Ее голубые глаза были так близко от него, что он подумал, что в них можно отразиться, как в озере. Когда их губы соприкоснулись, Клаудиус начал дрожать. Это было не опьянение чувственностью, не буйство страсти, а глубокое чувство, охватившее его целиком.

Всегда, когда Пила касалась Клаудиуса, она ощущала, что находится в безопасности, что вокруг нее надежная защита. В его теле было столько жажды защищать ее, что Пила прижалась к нему. Он нежно откинул одежду с ее плеча и обнажил ее грудь. Когда он ласкал ее нежную кожу, ему казалось, что на его губах остаются соленые морские капли.

– А ты знаешь, что богиня любви Венера и бог войны Марс навечно связаны с богом огня Вулканом? – тихо пробормотал он. – Сеть из цепей, которую Вулкан накинул на любящих, навсегда связала их. Говорят, Венера – душа, а Марс – тело, Вулкан же – связующий элемент, огонь страсти.

– Ваши боги очень человечны, – заметила Пила. Его нежность чуть не лишила ее дыхания.

– Я хотел бы быть морем, ласкающим твои ноги, – сказал он.

– Насколько я знаю, богиня вышла из воды и рассталась с морем, когда ступила на землю.

– Тогда у моря неутолимая тоска по ней, как и у меня. – Он коснулся бедрами ее бедер, и Пила ощутила его бурное желание.

– Давай почувствуем огонь бога Вулкана, любимый Клаудиус, пусть Марс и Венера станут едиными.

Ее руки обвились вокруг него, лицо приблизилось к его лицу, и он почувствовал ее горячее дыхание. Их объятие было таким страстным и таким нежным, что оба забыли мир вокруг себя. В грубом океане насилия возник маленький островок блаженства.

Диодорос нервно шагал взад и вперед перед покоями своей супруги. Уже полчаса знаменитый египетский врач Нерем-Пта был у Атенаис. Диодорос решился на то, чтобы тот обследовал Атенаис и выяснил, почему она не родила ему сына, почему у нее вообще нет детей. Его семья начала насмехаться над ним, ведь он все еще не мог предъявить наследника. Он раздумывал, не отвергнуть ли ему Атенаис и не взять ли себе новую жену. Однако до этого он хотел услышать мнение специалиста. Не какого-либо, а знаменитого. Нерем-Пта был знаменит, потому что был личным врачом египетского царя Птолемея Восьмого, а после его бегства на Кипр – личным врачом Птолемея Девятого.

Нерем-Пта не торопился, и Диодорос совсем разнервничался. Казалось, что-то было не так. Наконец появился врач. Позади него шел помощник, который нес маленький сундучок с необходимыми медицинскими инструментами.

Диодорос держался, несмотря на то, что охотнее всего он задал бы тысячу вопросов. Нерем-Пта прошел перед Диодоросом и кивнул ему, чтобы тот последовал за ним в маленькую комнату. Только его помощник мог пройти за ними. Затем он закрыл дверь.

– Уважаемый Диодорос, твоя жена здорова, как только может быть здорова женщина, – начал врач без предисловий. – Я долго и тщательно обследовал ее и подробно расспросил.

– Расспросил? – осведомился Диодорос с неприятным удивлением.

– О да, это очень важно, чтобы определить ее месячный цикл.

– Ее – что?..

Нерем-Пта замолчал и откашлялся.

– Уважаемый Диодорос, природа женщины кажется сложной, если ее не знаешь. Но если посвящен в тайны, то все становится понятным. Тело женщины не всегда плодовито, как не всегда плодородна пашня зимой. Странным образом плодовитость женщин связана с месячным циклом. Однако с этим у твоей супруги все нормально.

– Но почему она не дарит мне наследника?

– Чтобы окончательно ответить на этот вопрос, я должен осмотреть также и тебя.

– Меня?

Диодорос подпрыгнул, и лицо у него покраснело от гнева.

– Что ты позволяешь себе? Хоть ты и знаменитый врач, ты не имеешь права сомневаться в моей мужской силе.

Нервность Диодороса не обескуражила Нерем-Пта. Он не утратил спокойствия.

– Ты хотел знать, в чем причина бездетности твоей супруги, Диодорос. Нравится тебе это или нет, в этом вопросе надо идти до конца. Так как твоя супруга явно здорова и полностью нормальна, есть только две возможности.

– И это? – спросил рассерженный Диодорос.

– Или ты не спишь со своей супругой, поэтому она просто не может зачать, или твои чресла бесплодны.

Диодорос резко ловил ртом воздух, и ему потребовалось несколько мгновений, чтобы прийти в себя. Он чувствовал себя глубоко обиженным, честь его была уязвлена. Он взглянул на врача. Однако тому вся проблема казалась совершенно нормальной.

– Что ты предлагаешь? – спросил он, овладев собой.

– Мне необходимо твое мужское семя, чтобы его исследовать.

Врач протянул Диодоросу маленькую мисочку.

– Тебе помочь или ты сделаешь все сам?

Диодорос, которому чувство стыда было абсолютно чуждо, покраснел.

– Подожди здесь, – сказал он смущенно и взял миску. Он покинул комнату и позвал Никандроса.

Ромелия беспокойно крутилась на своей постели. Уже несколько дней она чувствовала себя нехорошо. Ее желудок бунтовал. Она подозревала, в чем была причина ее нездоровья. Чтобы интенсивнее переживать радость любви с Клаудиусом, она принимала различные средства, возбуждающие половую активность. Она пила большое количество вина из гранатов, ела цветки с гранатовых деревьев, приготовляла себе микстуру из мяты, роз, красавки и перебродившего меда. В вино она добавляла анис и сок мака. Все это было хорошо для ее любовных игр, но плохо сказывалось на желудке. Голова у нее гудела, живот сводили судороги. Наконец ее вырвало прямо в постели.

Пила и Друзилла заторопились к ней. Однако Ромелия не хотела, чтобы кто-либо видел, как ей плохо. Срочно вызванный врач с сожалением и тревогой покачал головой.

– Диета, покой, сон, воздержание, – кратко прописал он и порекомендовал отвар из ромашки и шалфея.

С отвращением Ромелия оттолкнула чашку.

– Оставьте меня в покое, – взвизгнула она и натянула одеяло на свое исказившееся от боли лицо. – Друзилла, подожди перед дверью. Пила, принеси свежую простыню.

Испуганные служанки выскочили из комнаты.

– Я пойду за бельем, – сказала Пила. – Посиди здесь, может, у нее будет какое-либо желание.

– Я не думаю, вероятно, она заснет, а после этого ей станет лучше.

– По мне, так пусть какое-то время полежит. Тогда, по крайней мере, мы хоть немного отдохнем от нее, – прошептала Пила.

– Ты права. Я посижу пока здесь.

Вздохнув, Друзилла устроилась на скамейке перед спальней Ромелии.

Бельевая находилась в хозяйственном крыле виллы. Коридор, который вел в нее, был пуст, потому что большинство домашних рабов занимались на кухне.

Клаудиус пробирался на цыпочках, чтобы его не обнаружили. Несколько минут назад он видел, как Пила пробежала по коридору.

Пила открыла сундук, чтобы найти подходящую простыню для Ромелии. Когда она наклонилась, чтобы достать ее, она почувствовала, как кто-то крепко схватил ее сзади за бедра. Быстрым сильным движением она развернулась и стукнула коленкой мужчину в пах.

– Стой, стой! – испуганно крикнул Клаудиус и отскочил назад. – Ты что, хочешь сделать из меня евнуха?

– Клаудиус, – укоризненно и с облегчением воскликнула Пила. – Как ты сумел так незаметно подобраться ко мне? Для тебя это могло закончиться совсем плохо.

– Да, я вижу, что в моей защите тебе нет надобности, ты и сама можешь очень хорошо обороняться.

– Конечно, любой, кто нападет, горько об этом пожалеет. Никому нельзя тронуть меня безнаказанно.

Пила гордо откинула голову.

– Никому?

Она рассмеялась:

– Никому. А тебе можно только потому, что я это разрешаю.

– Посмотри-ка, у моего прекрасного лебедя острые зубы. Однако меня чрезвычайно успокаивает то, что никакая чужая рука не дотронется до тела, которое посвящено одному мне.

– Посвящено? Таинство брака для меня заказано навсегда, даже если бы я и мечтала об этом. Однако, в конце концов, я отдалась только одному тебе. Для меня это равносильно браку. Никогда я не буду тебе неверна.

Он обвил ее своими руками и внимательно посмотрел ей в глаза.

– Я тронут тем, что ты чувствуешь себя моей женой. Ну, мужчины не клянутся своим супругам в верности, это против мужской природы, но, клянусь, я многое отдал бы, если бы я мог это сделать, потому что меня не тянет ни к одной другой женщине, будь она богатая патрицианка или гетера. Все телесные радости я могу переживать только с тобой, и я понял, что радости любви невероятно увеличиваются, если в них присутствует сердце.

– Почему же ты тогда не верен мне?

– Сердцем я верен тебе, охотно я был бы верен тебе и телом, однако, если я уйду от Ромелии, я должен буду покинуть также и тебя. Потом моей дальнейшей судьбой будет распоряжаться Лентулус.

Он подтащил Пилу к стопке белья, сложенного в углу на полу, бросился на спину и попросил ее сесть на него как всаднице. Она наклонилась к нему и поцеловала его.

– Богам было угодно, чтобы нашу судьбу определяли другие люди, мне ненавистно то, что я сам себе не господин, – продолжил Клаудиус. – Хотя я и не раб, как большинство других гладиаторов в школе, все же у меня нет свободного выбора, я ничто, игрушка могущественных людей. – Его руки нежно гладили бедра Пилы.

– Раньше я полагала, что Норны, богини судьбы, определяют мою жизнь, теперь я должна признать, что есть другие люди, распоряжающиеся моей судьбой.

– Видишь, мы с тобой отчасти похожи друг на друга. Что будет, если мы на один момент возьмем нашу судьбу в свои руки и насладимся радостью этого мгновения?

Он обнял бедра Пилы и нежно прижал их к своим возбужденным чреслам.

– Сделай меня счастливым на одно это мгновение, – пробормотал Клаудиус. – Без тебя моя жизнь пуста, как старая амфора, наполни ее медом и нектаром, вином и миртом, и смотри мне при этом в глаза.

Пила засмеялась:

– При этом я должна признать, что мужчины-римляне охотнее смотрят на спины своих партнерш.

– Смотри-ка, ты очень образованна, так часто делают с гетерами. Зачем мне смотреть в их бессмысленные глаза? Ты – моя любимая, моя жена, ты говоришь со мной глазами, через твои глаза я могу заглядывать в твое сердце.

Пила не ответила. Ее дыхание убыстрилось. На этот раз она взяла инициативу на себя, и ее руки гладили стонавшего от страсти Клаудиуса. Они не отрывали глаз друг от друга. Клаудиус чуть приподнялся, и Пила прижала свой лоб к его лбу.

– Я люблю тебя, – прошептала она и нашла его губы.

Клаудиус не разжимал рук. На высшей точке их объятий Пила опустила свою голову на его плечо. Она закрыла глаза, будто не хотела пробуждаться от чудесного сна.

– Мы крутимся здесь на грязном белье, как две собаки в течке, – заметила она тихо, – но мне бы так хотелось всю ночь делить постель с тобой!

– Мне тоже, – ответил Клаудиус. – Почему бы нам этого не сделать?

– Не получится. Я делю комнату с Друзиллой, она заметит, если я уйду.

– Ты можешь ей доверять?

– Я не знаю. До этого она действительно была моей единственной поверенной. Однако в последнее время я поняла, что не могу доверять никому. Это слишком опасно.

– И все же я хотел бы целую ночь держать тебя в своих объятиях. Приходи в мою комнату, там нам никто не помешает.

– А если придет Ромелия?

– О нет, Ромелия велит мне приходить к ней. В мою комнату она не заходит. Она не опускается до этого.

– Тогда хорошо. Я попытаюсь выскользнуть тихо, тайком.

– Обещаешь?

– Я не могу обещать, но постараюсь сделать что смогу. – Она обвила своими руками его шею.

– Ради такой ночи я готов умереть, – прошептал Клаудиус ей на ухо.

– Момент кажется благоприятным. Ромелии нездоровится. Она испортила себе желудок. Я думаю, что у нее вряд ли появится аппетит, даже на тебя.

– Замечательно! Да помогут нам боги!

Диодорос был очень образованным, но также и очень суеверным человеком. В важных вопросах он доверял оракулу, который выражал себя в шуме листвы или в предсказаниях пифии. Он верил в гадание по дубам и камням.

На этот раз он решил спросить оракула в храме Аполлона на форуме в Помпеях, потому что на кону стояло слишком многое.

Диодоросу понадобилось время, чтобы прийти в себя от шока, случившегося с ним после диагноза, поставленного ему египетским врачом Нерем-Пта. В том, что у него не было наследников, виновата была не Атенаис, а он сам. Это было самое жестокое унижение, какое мог пережить мужчина. Несколько дней он уединялся, не хотел видеть ни супругу, ни Никандроса.

Он не выходил из дома, не посещал спортивную площадку, только тупо смотрел перед собой. Наконец он взял себя в руки и отправился за ответом в храм.

Оракула можно было спрашивать раз в месяц, и Диодорос пришел с жертвенными дарами и хорошо набитым кошельком. Жрец протянул ему свинцовую дощечку, на которую он должен был нанести свои вопросы. Свинцовую дощечку забрали, и на ее задней стороне нацарапали инициалы Диодороса. Затем он бросил дощечку в бронзовый котел, где уже лежало много других дощечек. Он терпеливо ждал. Жрецы отнесли котел в маленькую комнату, где сидела жрица. К комнате никому не дозволялось приближаться. Только по зову жреца спрашивающих поодиночке приглашали войти. Они должны были встать на колени перед каменным занавесом, затем пифия отвечала.

Диодорос был гордым человеком, и церемония казалась ему слишком унизительной. Однако он должен был пройти через нее, все его будущее зависело от этого.

Жрец выкрикнул его имя, и Диодорос поднялся. Он встал на колени перед гротом с тремя отверстиями и склонил голову. Сначала он слышал лишь странный вой, как будто ветер проносился через очаг. Шум оформился в слова, и раздался голос, не похожий на человеческий.

– Облака приходят, облака уходят. Я вижу ветер, дующий над лугом, пестрые цветы медленно двигаются, на них опускается мотылек. Не чужой, не друг, его призвал глава Аттики. Мотылек улетает. Я вижу луг.

Голос затерялся в вое ветра.

Жрец знаком велел ему подняться и покинуть оракула. С ослабевшими коленями Диодорос отправился домой. Он должен был подумать о словах оракула. Ночью он увидел беспокойный сон. Он бежал по лугу, на котором цвели пестрые цветы, однако когда он внимательнее присмотрелся к ним, то обнаружил, что каждый цветок имеет форму человеческого лица. Одно из этих лиц принадлежало Атенаис. Он заторопился к ней, но ветер повернул головки цветов в другом направлении. Напрасно он протягивал свою руку к цветку с лицом Атенаис.

В воздухе кружил мотылек, и он опустился на цветок с лицом Атенаис. У мотылька были большие пестрые крылья, но тело у него было человеческое. Диодорос присмотрелся внимательнее. Маленькая фигура мотылька не была ему чужой, но он не знал, откуда ему знакомо это крошечное создание. Потом подул ветер, и мотылек снова улетел. Однако Диодорос остался сидеть на лугу. Он все еще, казалось, был там, когда проснулся весь в поту. Он растерянно огляделся. Забрезжило утро и отбросило тени в его комнату. Что означал этот сон?

Оракул тоже говорил о луге с цветами и мотыльке, но, кто же это был, «не чужой, не друг», которого призвал глава Аттики?

Диодорос перевернулся на живот и подпер голову руками. Аттика была областью в Греции, ее столицей были Афины.

Имя его жены было Атенаис, то есть происходившая из Афин… «Не чужой, не друг» овладевает Аттикой. Речь шла об Атенаис. На цветок опускался мотылек, мотылек оплодотворяет цветок. Нет, это был не он, Диодорос, кто же тогда этот мотылек? «Не чужой, не друг».

Внезапно он вскочил на ноги. В этом сне ему раскрылся смысл слов оракула. Он заторопился, велел запрячь экипаж и поехал в Помпеи, где жила семья его отдаленного родственника. Несколько бурно он потребовал входа в дом, и когда он увидел позади своего дяди его хорошо выглядевшего и молодого сына, который смотрел на гостя с таким же удивлением, как и его отец, Диодорос знал, что он у цели. Он схватил молодого мужчину за руку.

– Салонмус, оракул избрал тебя, сопроводи меня к моему дому, ты будешь производителем моих детей.

Комната для гостей, в которой жил Клаудиус, была скромной, но чистой и удобной. Большую часть комнаты занимала широкая деревянная кровать. Маленькая скамеечка, деревянный стул, сундук, на котором стояли таз для умывания, кувшин с водой и масляная лампа, завершали скромную обстановку. Через небольшое окно с искусно изготовленной решеткой проникал матовый свет сумерек.

Пила спешила по темному переходу. Боги, должно быть, действительно были с ними, потому что Ромелия поместила Друзиллу перед своей спальней, чтобы та в случае необходимости ночью была рядом. Пила осталась одна. Она заботливо подготовилась к ночи, старательно вымылась в бассейне для рабов и заплела волосы, сбрызнув их до этого душистой водой. Затем она набросила на себя легкую тунику и легла на постель. Пила подождала, чтобы в комнатах у рабов наступила тишина, затем поднялась и побежала к гостевому крылу. Тихонько она постучала условное количество раз в дверь Клаудиуса и подождала с бьющимся сердцем.

Клаудиус открыл дверь и заключил Пилу в объятия.

– Любимая, – пробормотал он и покрыл ее поцелуями. Все забыв, они отдались бурным ласкам. Только постепенно ей удалось освободиться из его объятий. Она улыбнулась.

– У нас еще целая ночь впереди, – прошептала она.

– Если бы это мгновение могло перейти в вечность, – ответил Клаудиус, неохотно разжавший свои объятия.

Пила присела на край его кровати. Изящным движением она сбросила одну сандалию. Очарованный Клаудиус наблюдал за ней. Он сел на скамейку, чтобы смотреть, как она раздевается. Пила изменила позу и перекинула ногу на ногу, рукой она приподняла одежду до колена, чтобы развязать вторую сандалию. Ремешки были узкими и светлыми, ее кожа блестела в сумерках комнаты. Клаудиус снова не мог отделаться от чувства, что Пила светится как бы изнутри мягким рассеивающимся светом, как божественное создание. Когда она наклонялась вперед и развязывала сандалию, ее платье соскользнуло с плеча и обнажило одну из ее прекрасных грудей. Клаудиус подавил стон и зажал свои руки между коленями. Ему хотелось вскочить и заключить ее в объятия, но он не мог оторвать глаз от созерцания этого несравненного зрелища.

Пила поднялась, при этом обнажилось ее второе плечо. Рукой она придерживала тонкую материю над своей грудью. Повернулась. Медленно одежда соскользнула с нее и стала видна вся ее спина. В игре теней он увидел нежную линию ее позвоночника, переходившую в плавную округлость бедер. Сейчас ее силуэт четко обрисовывался на фоне четырехугольника окна. Она опустила руки, и вместе с ними мягкая ткань скользнула вниз, как вода в источнике. Потом она протянула к нему руки, и глаза ее устремились навстречу его глазам.

Клаудиус, затаив дыхание, следил за этими чувственными движениями. Никогда до этого он не видел ничего более прекрасного, и ему показалось, будто он попал на вершину Олимпа, потому что на земле не могло существовать такого божественного очарования.

Он упал перед ней на колени. Он обхватил ее мягкие округлости руками и прижал лицо к ее лону, втягивая в себя аромат ее женственности. Он не пытался подавить дрожь, охватившую его тело.

Пила наклонилась, чтобы приласкать пальцами его голову. Она нежно гладила его волосы, затылок, лопатки. Ее ласкающие руки двигались по его плечам и мускулистым рукам. На одно мгновение она прижала его руки к своим бедрам, чтобы потом нежным нажатием повести их вверх по своему телу.

Клаудиус чувствовал ее нежно округлившийся живот под своими руками, ее упругую и одновременно мягкую грудь. Он нежно ласкал ее тело, пока кончики ее пальцев гладили его руки.

Его губы следовали за его руками от ее лона к теплому животу.

Он ощутил ее легкую дрожь, которую вызвал своими прикосновениями, и приглушенно застонал. Ее руки легли на его локти и мягким нажатием побудили его подняться.

Он стал покрывать нежными поцелуями все ее тело, кончиком своего языка касаясь ее нежно-розовых сосков.

Между обоими царило глубокое молчание, любое слово могло бы прервать таинство этого момента, поэтому никто из них не произносил ни звука, в этом их чувство было едино.

Медленно, не разжимая объятий, они опустились на край постели. Так они и сидели, прижавшись друг к другу, ее руки лежали на его плечах, а он гладил ее спину.

Она слегка выпрямилась и наклонила голову. Твердые соски ее грудей ускользнули от его губ. Он почувствовал легкое дрожание ее груди и скользнул губами к ее стройной шее, а потом пощекотал зубами кончик ее уха.

Дыхание Пилы стало прерывистым, возбуждение полностью захватило ее. Она упивалась каждым мгновением его нежности. Ее чувства следовали по горячей тропе, которую его поцелуи оставляли на ее коже. Она облизала губы кончиком языка, иначе ее горячее дыхание грозило вот-вот иссушить их. Нарочитая медлительность его поцелуев усиливала ее наслаждение.

Клаудиус стонал от страсти. Кровь болезненно пульсировала в его чреслах. И он искал губы Пилы, чтобы остудить сжигавшее его желание.

От избытка счастья Пила улыбнулась.

Его взгляд скользил от ее стройной ступни, которую она поставила на простыню, по ее длинным белым ногам до золотого треугольника между ее бедрами.

Он судорожно вздохнул и призвал себя не терять голову. Он не хотел нарушать волшебство момента, он впитывал в себя эту картину, которую никогда в своей жизни не забудет, так же как те мгновения, когда он наблюдал за Пилой в мастерской скульптора. Это было не только тело красивой женщины, это была странно чувственная и одновременно неосязаемая аура женственности, которая окружала это тело.

Для Клаудиуса овладевать женщиной было само собой разумеющейся составляющей повседневной жизни, и он принимал это как должное. Однако с тех пор как полюбил Пилу, он почувствовал глубокий смысл соединения двух тел. Близость возбуждала в нем невероятно сильный душевный отклик. Это не была плотская страсть, побуждение расслабить свои чресла – он почти боялся проникнуть в это прекрасное тело, повредить его, причинить ему боль.

Он подошел к кровати. Теперь он был близко от ее лица и смотрел в ее голубые глаза. По спине у него пробежал холодок, как будто он падал в пропасть. В этих прекрасных глазах был второй мир, мир Пилы. Он хотел познакомиться с ним, он хотел жить в этом мире.

Медленно Клаудиус наклонился над любимой, и его грудь коснулась ее груди. На мгновение он замер, наслаждаясь полной блаженства дрожью, которая пронзила его при этом прикосновении. Дыхание Пилы также убыстрилось, и он ощутил его на своем лице. До его околдованного сознания наконец дошло, что перед ним лежит не божественное сказочное существо, а зовущее и соблазнительное тело реальной и любимой женщины. Ничего больше не осталось от детской робости и стыдливости, которые раньше удерживали Пилу. Любовь пробудила желание также и в ее теле, желание соединить их тела и их души. Внезапно ему стало ясно, что, проникнув в ее тело, он одновременно проникнет и в ее душу. Он будет там, в ее мире, за этими голубыми глазами.

Клаудиус перенес свой вес на левую руку, пока его правая рука нежно скользила по телу Пилы. Когда он почувствовал между своими пальцами мягкие волосы на ее лобке, он замер. Он просунул руку под бедра Пилы и приподнял их, и Пила подалась ему навстречу, желая соединиться с ним. Она обвила его тело одной рукой, опираясь второй на подушку. Ее губы приблизились к его губам. Клаудиус почувствовал дрожь, которую Пила пыталась подавить. Но на этот раз это была дрожь не от страха, а от охватившего ее желания. Их тела слились воедино в то же мгновение, когда их губы встретились в поцелуе.

Подобно волне, сильное тело Клаудиуса двигалось на ней. Он касался ее кожи своей, но не давил на нее, оставляя ей пространство для дыхания. Он ощущал, как она стремится к нему, как она принимает в себя его толчки. Он услышал ее тихий стон. Она бормотала какие-то слова, которые он не мог понять, она приподнималась к нему, а он опускался к ней, их тела образовывали единство, подобное собственному миру. Ее лоб прижимался к его шее, в то время как его рука поддерживала ее бедра. Ее кожа была влажной от напряжения, а дыхание становилось все горячее. Она обняла его свободной рукой и мягким нажимом своей ладони на его спине дала понять, что он должен увеличить темп. Он посмотрел на ее светлые волосы, которые мягко блестели в сумеречном свете, и глубокая нежность охватила его. Она хотела его! Она хотела его добровольно, она отдавалась ему от глубокой, бесконечной любви. Он утихомирил свою страстную тоску по ней, обняв ее тело, прижав ее колени к своим бедрам, а свои губы к изгибу ее шеи. Он чувствовал, как бьется ее сердце, как пульсирует кровь под нежной кожей. Она была такой теплой и мягкой, такой живой и желанной.

Ночь опустилась над любящими, и они растворились в темноте. Так же, как их контуры сливались друг с другом, сливались и их тела и души. Они не могли оторваться друг от друга, таким сильным было между ними притяжение. Пила с удивлением ощутила сладкую боль от соединения с ним, боль, стремившуюся к завершению. Каждое его движение еще более усиливало это ее желание, как море, волна за волной оно наполняло пустой сосуд. Этим сосудом было ее тело, до этого пустое, одинокое. Теперь оно исполнилось чувства, желания, любви. Она ощутила, что ее волнение нарастает, как поднимается уровень воды в бурной реке, и скоро наступит момент, когда давление воды разорвет сосуд.

Сильные волны желания накатывали на нее, и она, как утопающая, крепко вцепилась в Клаудиуса. Пульсация ее крови передалась ему. Оба впали в опьяняющий восторг, замутнивший их сознание, и стремились достичь пика, который освободил бы их от невыносимого напряжения. В них пылал огонь. Огонь, зажегший их мир. Его нельзя было больше затушить, он раздирал их подобно лаве, сопровождавшей выход бога Вулкана из его горы. Клаудиус взорвался. Вскрикнув, он прижал свои чресла к ее лону, и боль напряжения пронзила его тело. Оно отняло у него силы, его руки откинулись, и, задыхаясь, он содрогнулся.

Пила отбросила голову на подушку и выпрямилась. Она чувствовала, как волны его страсти смыли все плотины и влились, подобно лаве, в ее тело. Крик, возникший в ее животе, понесся на улицу в ночное небо.

На небосводе сверкали бесчисленные звезды. Вселенная казалась совсем близко. Клаудиус нежно погладил лицо любимой, почувствовал на своих пальцах влагу.

– Ты плачешь? – спросил он обеспокоенно.

– Да, – выдохнула она. – От счастья.

Ранним утром Атенаис вместе с Акме прибежала к Ромелии. Друзилла не хотела пускать посетительницу, но Ромелия попросила ее впустить.

Атенаис с сочувствием посмотрела на Ромелию. Та лежала на постели, белая, как простыни под ней, руки бессильно свисали, взгляд блуждал по красочному потолку комнаты.

– Я безутешна, потому что не могу тебе помочь, дорогая подруга, – посетовала Атенаис и похлопала по холодной руке Ромелии, – но ты отказываешься от любых лекарств. Моя рабыня Акме составила несколько порошков, которые тебе определенно помогут, поверь.

– Оставь меня в покое с этими порошками. Мое тело и так уже достаточно отравлено, надо, чтобы все вышло из него. Меня рвало несколько раз, и теперь во мне больше нет ничего, что могло бы мне повредить.

Атенаис скривила лицо.

– Ты должна снова набраться сил. Тебе не хватает сытного обеда из пшеницы и мяса, и…

– Ах, прекрати, в желудке у меня все дергается, расскажи мне лучше что-нибудь приятное, отвлеки меня от плохого настроения.

– О, есть кое-что, о чем я тебе еще не рассказывала, – радостно вырвалось у Атенаис, и она понизила голос. – Меня обследовал египетский врач, потому что я не могу подарить моему супругу детей. Только представь себе – он установил, что я полностью здорова.

– Нет! Как так?

Атенаис хихикнула.

– Совсем наоборот, пашня, кажется, хорошо подготовлена. Ты была полностью права. Приятные часы, проведенные с твоим красивым гостем, действительно пошли мне на пользу.

– Смотри-ка, а сначала ты жеманилась и охотнее доверяла богам.

– Боги также внесли свой вклад. Мое тело теперь готово зачать ребенка.

– Так почему же ты до сих пор не забеременела? – спросила Ромелия.

– Потому, что дело в Диодоросе, его жизненные соки не годятся, сказал врач.

– Ах, вот в чем дело, – пробормотала Ромелия, – знала бы я только.

– О чем ты говоришь?

– Ах, ни о чем, дорогая подруга. Конечно, я тоже думала, почему с наследником у Диодороса не получается. Теперь я понимаю, что все дело в его странной связи с Никандросом.

– Я не понимаю, при чем здесь Никандрос?

– Ну, как при чем? Боги устроили так, что мужчина должен соединяться с женщиной, все остальное не по воле богов и, помимо того, нездорово. То, что он тратил свои соки только на Никандроса, сделало его больным. Его жизненные соки прогоркли.

– Неужели это правда? – удивилась Атенаис. – Но у многих мужчин находятся на воспитании мальчики.

– На воспитании? Не заставляй меня смеяться. Греческие мужчины не умеют обращаться с женщинами, поэтому берут себе мальчиков. Твой муж хоть однажды спал с тобой так, как это делал Клаудиус?

Взгляд у Атенаис прояснился.

– Клаудиус? О, нет, так, как Клаудиус, нет. Если бы он был таким, как Клаудиус…

– …то он давно бы имел наследника. Но что же теперь делать?

– Все совсем просто, в Помпеях живет дядя моего супруга со своей семьей, у него есть сын по имени Салониус. Салониус еще молод и…

Атенаис снова хихикнула.

– …он действительно хорошо выглядит, и он почти такой же мужественный, как Клаудиус.

– И он должен?..

Атенаис с усердием кивнула.

– Да. Диодорос взял его в наш дом и представил мне. Он принадлежит к семье Диодороса. И этот самый Салониус должен зачать детей, которых Диодорос потом признает своими.

Ромелия, потеряв дар речи, смотрела на Атенаис. Ну и нравы у этих греков!

– Ты хочешь сказать, что ты больше не будешь ночевать с Клаудиусом?

Атенаис схватила руку Ромелии.

– Я тебе очень благодарна за твою бескорыстную помощь, дорогая Ромелия. Ты действительно помогла мне. Теперь я с радостью отдамся кузену моего супруга и надеюсь, плод наших стараний начнет расти у меня в животе. Мне не нужно будет больше тайком прокрадываться в твои покои, и ты не должна больше усыплять мою служанку. Я совершенно официально буду лежать рядом с Салониусом.

Ромелия снова упала на подушки. Ах, вот как. Она развлеклась, теперь Клаудиус ей больше не нужен, и Ромелия тоже.

– Я желаю тебе много радости, – сказала Ромелия колко, и ее взгляд, страдающий и бессильный, снова скользнул к потолку. – Оставь меня теперь одну, я хотела бы заснуть.

– Мне жаль, что я перенапрягла тебя своими рассказами, – поторопилась заверить ее Атенаис.

– Нет, нет, – слабо возразила Ромелия. – Это было очень интересно, но сейчас мне срочно нужен покой.

Атенаис поднялась.

– Я желаю тебе скорейшего выздоровления. Вот здесь я принесла тебе бутылочку с вином и натертой змеиной кожей, это снова поставит тебя на ноги. – Она поставила бутылочку на стол.

Когда Атенаис исчезла в дверях, Ромелия вскочила со своего ложа и в бешенстве швырнула бутылку в стену.

– Жалкая отравительница! Предательница! Не показывайся мне больше на глаза, – бушевала она.

Теперь Клаудиус был только для нее одной, совсем для нее одной, теперь он может, наконец, ее похитить, ей хотелось пережить наконец-то нечто волнующее. Она позволит Клаудиусу похитить себя. Они бросятся в полное приключений бегство. И в моменты высшей опасности она будет лежать в его объятиях, тело ее будет покрываться гусиной кожей. Она будет ощущать упоение смертью и страстью, страхом и чувственным восторгом. Это должно произойти сейчас, немедленно, она не хотела больше ждать ни одного мгновения.

Ромелия вскочила с постели и распахнула дверь своей комнаты так, что Друзилла от неожиданности свалилась со скамейки.

– Оставайся лежать, ты, кусок сала, – заорала Ромелия и помчалась с развевающимися одеждами по коридорам в гостевое крыло виллы.

Не постучав, она открыла дверь в комнату Клаудиуса и окаменела.

Она увидела его широкую спину и его сильные руки, в которых лежала женщина. Пила! Крик ужаса Ромелии перешел в бешеный вой.

– Ты, жалкая, фальшивая змея! – закричала она и схватила Пилу за волосы. Мощным толчком взбешенная хозяйка вытащила несчастную из постели Клаудиуса. Пила сильно стукнулась, упав на пол, где небрежно была брошена одежда Клаудиуса, сверху лежал его пояс с коротким кинжалом. Ромелия выхватила кинжал из ножен и занесла его, чтобы пронзить Пилу. Одним движением Клаудиус схватил Ромелию за руку.

– Не делай себя несчастной, – крикнул он.

– Это моя рабыня, я могу делать с ней все, что захочу, – закричала Ромелия в бешенстве. – Я убью ее, я убью эту жалкую проститутку!

Она боролась с Клаудиусом за нож в своей руке, не выпуская из другой волосы Пилы. Сильным движением она нанесла Клаудиусу рану в руку так, что он на мгновение отшатнулся. Этот момент Ромелия использовала. Сильным ударом она отсекла косу Пилы. В то время как Пила в ужасе закричала и слишком поздно защищающе подняла свои руки к голове, Ромелия разразилась победными криками. При этом она махала волосами Пилы, как трофеем, в воздухе.

На шум прибежала стража. Они теперь толпились в дверях комнаты для гостей.

– Возьмите эту жалкую рабыню. Она на меня напала. Немедленно отправьте ее на арену, я хочу видеть, как она умирает.

Стражники грубо схватили лежавшую на полу Пилу и подняли ее.

– Клаудиус! Помоги мне! – закричала Пила, перепугавшаяся до смерти.

Однако Клаудиус остался стоять, лицо у него окаменело, как маска. Не произнося ни слова, он смотрел на Пилу, которую стража вытаскивала из комнаты.

– Клаудиус, помоги! Помоги же мне! – звучали в его ушах ее крики.

Он, однако, обнял Ромелию за плечи и притянул ее к себе.

– Успокойся, Ромелия, Пила не стоит того, чтобы из-за нее ты теряла контроль над собой. Где же твое холодное благородство? Ложись ко мне, я хочу немного тебя утешить.

Для Пилы, которая услышала эти слова, они были подобны ударам плети.

– Клаудиус! Да что ты говоришь? Ты предатель! Клаудиус!!!

Ее отчаянные крики раздавались по всему дому. Ноги ей отказали, и стража волокла ее по грубому полу в хозяйственном крыле, чтобы надеть на нее цепи и отправить в катакомбы арены в Помпеях.