Венера и воин

Глава 6 Пиршество

Завершающим аккордом игр, которые организовал и оплатил Валериус, должен был стать большой праздник на его вилле. Весь Рим говорил об этих играх, не имевших равных себе по блеску и великолепию.

Времена были неспокойные. Народ был пресыщен и готов бунтовать. Хватило бы и маленькой искорки для взрыва, который мог иметь катастрофические последствия для республики. То тут, то там вспыхивали восстания. На горизонте маячила неминуемая гражданская война.

Однако народ было так же легко успокоить, как и разгневать. Роскошные игры, народные увеселения, скачки на лошадях, театральные представления, пестрые праздничные процессии, раздача хлеба и оливкового масла укрепляли в народе лояльность к власти.

Игры стоили Валериусу состояния в восемьсот тысяч сестерциев, но он не сожалел ни об одном потраченном сестерции. Деньги были разумно вложены. Они были гарантией его общественного признания, его популярности и его власти. А это, в свою очередь, наполняло его карманы и сундуки и увеличивало его богатство.

Многочисленные гости прибыли еще до захода солнца. Беспечно болтая, они располагались в атриуме, где хорошенькие танцовщицы уже извивались под звуки флейт. Валериус не жалел ни труда, ни денег, поэтому были заказаны лучшие музыканты и танцоры, фокусники и акробаты, мимы и певцы.

Роскошно одетые гости были сплошь мужского пола – сенаторы, благородные патриции или богатые купцы. Многих из них сопровождали красивые молодые женщины. И это были не их жены. Праздник есть праздник. Он должен оставаться таковым во всех отношениях.

Пила, спрятавшись за колонной атриума, наблюдала за обществом, удивляясь изысканной одежде этих женщин, – из прозрачных, как туманные облака, тканей. Украшения на них были очень дорогими, сандалии сшиты из цветной кожи.

– Посмотри, как далеко можно пойти, если завоюешь благосклонность мужчины, – шепнула Друзилла, проходя мимо нее с подносом, полным ломтиков ветчины.

– Почему? Что это за женщины? Рабыни?

– Не все. Многие свободные или вольноотпущенные. Это амики, гетеры, они образованны, остроумны и богаты.

Пила шла позади Друзиллы, неся кувшин с вином.

– А откуда у них богатство? Друзилла резко остановилась.

– Ну и вопросы у тебя, – сказала она, покачав головой. – Мужчины оплачивают их искусство.

– Они артистки?

– Они артистки в любви, в конце концов, к этому все и сводится. Этот конвивиум также закончится дикой оргией.

Друзилла продолжала свою работу, Пила молчала. На что та намекала? Повсюду курились благовония и были расставлены блюда с листьями приятно пахнувших растений. Рабыни раздавали гостям венки из плюща, мирта, роз и фиалок.

От самих гостей исходили ароматы мазей, которыми они натерлись.

Арфистки и флейтистки музицировали в атриуме, и очаровательные девушки танцевали под звуки кастаньет. Гости, болтая, прохаживались между колоннами атриума, пробуя время от времени приготовленные яства или прикладываясь к вину. Гости-мужчины были все без исключения одеты в строгие тоги, что соответствовало их рангу и их месту в обществе. Только двое красовались в сверкающем парадном облачении, это были Лентулус и Клаудиус.

Валериус, хотя это и не было в обычае, пригласил победившего гладиатора и его учителя. Причиной была даже не та широкая популярность, которую обрел Клаудиус. Сенатор все еще находился под впечатлением необычайного явления, случившегося на арене: борец, столь мастерски и технично владевший мечом, вдруг оказался во власти необъяснимо возникшей в нем бешеной энергии, нечеловеческой, животной.

У Пилы замерло сердце, когда она узнала Клаудиуса. Девушка не ожидала увидеть его здесь. Он стоял рядом с Лентулусом, также одетым в парадную форму, и беседовал с ним. Пила осторожно смотрела на него из-за колонны атриума. То, каких гостей приглашать на конвивиум, решал один Валериус.

Пила осознала, что она наделала, заклиная темные силы. Она не только встряла в ремесло мудрых прорицательниц, она еще встала на сторону римлян против своих собственных соотечественников, и это не могло привести к хорошему, за это боги жестоко отомстят ей. И все же сердце Пилы ликовало. Она чувствовала, что поступила правильно. Что готовили для нее Норны, прядущие ее судьбу, и какую роль играл при этом Клаудиус?

– Не бездельничай, – прошипела Друзилла. – Ты должна обслуживать гостей.

Пила пробудилась от своих мыслей. Она поправила складки своего нарядного голубого платья, взяла поднос с фруктами и смешалась с гостями, стараясь оказаться поблизости от Клаудиуса. Когда Лентулус отошел от Клаудиуса к столу, она собрала все свое мужество и успокоила бешено бившееся сердце. Опустив глаза, она протянула ему поднос.

– Пила! – Радостная улыбка осветила его лицо.

– Приветствую тебя, господин, – прошептала она.

– Почему так официально, прекрасная Пила? Я думаю, что нас связывают нежные узы, – проговорил он, улыбаясь, – лента из твоих золотистых волос.

– Более чем ты думаешь, – ответила она.

– Ты говоришь загадками.

– Благодаря этой ленте ты видишь свет.

Клаудиус рассмеялся немного смущенно.

– Пила, здесь шумное празднество, а ты говоришь как оракул. Порадуйся музыке, танцу! Ты живешь в очень красивом доме.

Движением руки он обвел атриум.

– Я всего лишь рабыня, – сказала она, – однако я не хочу быть неблагодарной моему господину.

Клаудиус подошел к ней ближе.

– Я желал бы, чтобы ты была свободной как птица. Тогда мы смогли бы видеться.

– Если бы я была свободной как птица, я бы улетела, – ответила она тихо.

Он посмотрел ей прямо в глаза, и ее охватило чувство, будто она погружается в глубокое голубое озеро.

– Было бы очень жаль, потому что и там свобода была бы несовершенной. Орел или сокол могли бы закогтить тебя.

Она рассмеялась:

– Глаза у меня видят далеко, размах крыла быстрый. Я бы ускользнула и от стрелы охотника.

Клаудиус быстро огляделся.

– Здесь так много людей. Я могу встретиться с тобой наедине?

Пила не успела ответить.

Валериус произнес официальное приветствие и пригласил гостей к богато накрытым столам в пиршественном зале.

– Извини, господин, но я должна обслуживать приглашенных.

Пила отошла от Клаудиуса и заторопилась на кухню. Там она рухнула на скамейку и прижала руку к дико бьющемуся сердцу. Почему она теряет власть над собой, как только оказывается поблизости от него?

– Что с тобой? Тебе нехорошо? – сердито встряхнула ее Друзилла.

– Ничего, я только боюсь сделать что-нибудь неправильно.

Друзилла испытующе посмотрела на нее.

– Что тут можно сделать неправильно? Ты должна просто обслуживать гостей, все остальное идет своим чередом.

– А мне нельзя остаться здесь, на кухне, и помогать готовить кушанья?

– Нет, господин настоял на том, чтобы ты присутствовала в зале.

– Только минутку, пожалуйста, Друзилла.

– Ну, хорошо, только не рассиживайся, а работай.

Пила вскочила и начала возиться с мисками и блюдами. Она наполняла их поджаренными кусками мяса и рыбы и украшала лавровыми листьями и оливками. В кухне царила неразбериха, казалось, только Аурус мог здесь распоряжаться.

Началось пиршество. В зал непрерывно входили рабы с наполненными мисками или убирали пустые тарелки.

Предлагались закуски из морских ежей, устриц, моллюсков, фаршированных дроздов. Все было обильно приправлено зеленью. На огромных блюдах громоздились фазаны, фаршированные утки, зайцы, тушеная оленина и мясо дикого кабана, телятина и пурпурные улитки, запеченные в тесте. Пицентинский хлеб, оливки, масло с травами и выпечка из теста подавались между блюдами. Кушанья были сервированы на серебряной посуде, стол сверкал от цветных стеклянных бокалов, тяжелые светильники и маленькие произведения искусства гармонично сочетались с посудой и подносами.

Вначале гости вели остроумные беседы. Валериусу удалось направить разговоры в зале искусными вопросами так, что в развлекательной и поучительной форме обсуждались темы искусства, науки, политики. Больше всего ценились, однако, остроумные шутки, веселившие гостей и служившие приправой к пиршеству.

Пиршество растянулось на несколько часов, и все это время музыканты, танцоры и акробаты развлекали гостей. Гости и сами развлекали себя. Сенатор Квинтилиус вызвал восторг слушателей, прочитав сочиненные им стихотворения. Одна из гетер продемонстрировала искусство игры на редком музыкальном инструменте, привезенном из Финикии. Мим показывал фокусы, вовлекая в них зрителей.

Потом была организована лотерея, и раздавались подарки. Валериус велел сделать выигрыши парными: можно было выиграть десять ослов или десять сверчков, десять серебряных бокалов или десять оловянных ложек, десять павлинов или десять куриных яиц, десять рабов или десять пирожков. После раздачи призов общество расслабилось. Валериус хлопнул в ладоши, и берберские танцовщицы, одетые в легкие одежды, начали свое выступление. За ними последовали девушки, переодетые греческими нимфами, они обрушили на присутствующих настоящий дождь из цветов.

Если до этого пили вино, смешанное с водой, то теперь воду отставляли в сторону, чтобы вино открыло сердце и развязало язык. Голоса звучали оживленнее и громче, делались уже первые попытки сближения, как со стороны мужчин, так и со стороны женщин.

Вино пробудило эротические желания, гости начали обмениваться нежностями, объятиями, поцелуями. Музыка стала более дикой, экстатичной, танец женщин – более фривольным. Некоторые уже предались любовным играм, не обращая внимания на снующих туда и сюда рабов и сидевших рядом музыкантов.

Пила старалась держаться вдали, но не могла же она все время торчать на кухне! Тем более что в своем изящном голубом платье она резко выделялась из массы других рабов, и Аурус даже спросил ее, нет ли у нее более подходящей одежды для работы.

– Ты должна, наконец, пойти обслуживать гостей, Пила, – тормошила ее Друзилла. Ей было хорошо, она могла оставаться на заднем плане. Стоя в дверях пиршественного зала, она дирижировала действиями слуг у столов.

– Сейчас приду, – ответила Пила и побежала назад, на кухню.

Какая-то сила мешала ей войти в пиршественный зал. Ее внезапно охватил страх, что ей придется взглянуть в глаза Клаудиусу. В ней боролись противоречивые чувства. Девушку пугала знойная беспутная атмосфера, царившая во время пирушки. Однако выбора у нее не было. Валериус поставил ей условие – присутствовать на празднике и быть у него под рукой. Это была цена за ее волосы. Хрен был редьки не слаще, с той только разницей, что потерю волос мог заметить каждый, а потерю ее целомудрия вряд ли. Пила вздрогнула, подумав об этом, и глубоко вздохнула. Друзилла вручила ей серебряное блюдо, полное винограда.

– Отнеси его в атриум, – приказала она.

Пила послушно взяла блюдо, перед проходом в атриум помедлила: она слышала музыку и смех, перемежаемые похотливыми стонами. Однако она не могла дольше медлить, не навлекая гнева Валериуса. Рабыня-красавица вошла.

Пиршественный зал выходил в сад, окруженный колоннадой перистиля. Нежный ветерок навевал прохладу. В помещении, как и в саду, стояли кушетки, накрытые чистыми покрывалами. К каждому ложу был придвинут стол, на котором стояли блюда с фруктами и бокалы с вином.

Пила увидела Клаудиуса. Он лежал на удобном ложе, опираясь верхней частью тела о подушки. Свои доспехи он уже снял, на нем остался только фартук из легкого льна, а в руках он держал серебряный бокал с вином, из которого с удовольствием пил. Одна из дам, пахнувшая всеми восточными ароматами, сидела рядом с ним. Он протянул ей бокал и потребовал, чтобы она отпила. Это была одна из самых дорогих гетер, которую Валериус пригласил, чтобы развлекать мужчин. Ремеслом своим она владела прекрасно. На ней было нежное, почти прозрачное одеяние, под которым виднелись округлости ее груди, отвердевшие от желания соски, пупок и изгиб бедер. Чувственно, как сама богиня Венера, она вернула Клаудиусу кубок и вытянулась рядом с ним на ложе.

Пила сглотнула, увидев, как ее губы нежно придвинулись ко рту Клаудиуса. Она решительно отставила блюдо с виноградом и схватила кувшин с вином. Твердым шагом она приблизилась к паре. Гетера не взглянула на нее, потому что ее красные губы покусывали мочку его уха. Клаудиус откинул голову назад, лицо его слегка порозовело.

Сердце Пилы сильно билось, когда она встала рядом с ним. Он выглядел таким юным и беззаботным, а его атлетическое тело – таким чувственным и желанным! Внезапно ей захотелось лечь вместо этой гетеры рядом с ним, ощущать его тепло и вдыхать аромат масла с корицей, которым было натерто его тело.

Он лениво взмахнул рукой с пустым бокалом, предлагая налить в него еще вина. Только потом его взгляд обратился выше и он увидел Пилу. Резким толчком гладиатор выпрямился. Глаза рабыни встретились с его темно-голубыми глазами, которые сейчас странно потемнели. Пила знала, что она должна опустить глаза и выказать смирение, но девушка не в силах была оторвать от него взгляда. Они снова смотрели друг на друга, но на этот раз Пила ощутила странное покалывание в животе. Ей захотелось, чтобы он прикоснулся к ней.

Аромат курившихся благовоний едва не лишил ее рассудка. Она боялась потерять власть над собой при виде лежащего Клаудиуса. Усилием воли она отвела глаза и наклонилась, чтобы наполнить ему бокал. Сквозь легкую одежду просвечивали ее белые груди, и Клаудиус был настолько захвачен этим изысканным зрелищем, что забыл обо всем. Только когда Пила снова выпрямилась и гетера придвинула к нему свое лицо, он отвел глаза. Он почувствовал, насколько сильно он возбужден, и тихо застонал. Гетера приняла этот стон на свой счет. Она прижалась к нему, и ее рука медленно заскользила по его телу.

Клаудиус отодвинул легкую одежду с плеч гетеры. У нее была гладкая блестящая кожа. Смеясь, она прижалась к его груди и откинула в сторону его фартук. Овеваемые благовониями, их тела соприкоснулись.

Пила отвернулась. Она попыталась подавить волнение. С тех пор как она стала жить в Риме, в ней произошла странная перемена. То, что ранее она считала немыслимым, теперь воспринимала как повседневное: величественные каменные дома, теплое солнце, нежно ласкающая кожу одежда; сладкие фрукты, приятные ароматы, яркие цветы; мраморные купальни, приятно пахнущие масла для кожи, непристойная леность; и тут были еще мужчины, которые считали само собой разумеющимся следовать своим естественным прихотям, демонстрируя свое возбуждение и похоть.

Если вначале она считала все это проделками злых духов, хитростями и соблазном губивших людей, то теперь она не могла не находить удовольствия в некоторых из этих вещей, да, она чувствовала, что они уже вошли в ее жизнь. Она спала в мягкой постели с чистыми покрывалами, у нее была чудесная одежда из тонких тканей, сотканных словно руками феи. У нее имелось золотое украшение, которое подарил ей сенатор, когда был в хорошем настроении. Она ежедневно купалась в теплой воде и натирала свою кожу ароматными маслами. Она досыта ела вкусную еду, забыв о чувстве голода, известном ей с детства. Все это было ценой ее свободы.

Однако свобода оставалась свободой. Она жила в золотой клетке, она была рабыней.

Клаудиус вытянулся на кушетке. Гетера уже полностью освободила его от одежды и в восхищении разглядывала его возбужденный фаллос.

– Ты как сатир, Клаудиус, такую роскошную мужественность могут продемонстрировать очень немногие мужчины в твоем положении.

Ее руки льстиво погладили его тело.

– Ты, должно быть, можешь сравнивать, – пробормотал Клаудиус и сделал большой глоток из бокала. Вино заставило сильнее биться его сердце, кровь быстрее побежала по жилам, пробудив его желания. Его сильные руки обхватили ее обнаженную грудь и принялись массировать ее круговыми движениями. Потом он схватил рукой ее кудрявые черные волосы и подтянул ее голову к себе. Смеясь, она сбросила свое воздушное одеяние и уселась на Клаудиуса, в то время как ее губы прижались к его рту. Она была стройной и изящной, все ее тело казалось как будто вылитым из бронзы. Она медленно опустилась на его фаллос.

Словно по приказу, Пила отвернулась. Ласковые прикосновения Клаудиуса к гетере болезненно укололи ее. Друзилла всегда с отвращением говорила о пирушках и о том, как мужчины с дикой похотью соединяются с рабынями и гетерами. Это была всего лишь голая плотская страсть, замутняющее разум опьянение. Однако когда она увидела Клаудиуса, лежавшего таким образом, и заметила, как улыбка скользила по его лицу, пока гетера нежно крутила своими ягодицами, Пилу охватила странная боль. Забыта была жестокая борьба на арене. Забыт его дикий взгляд, когда он швырнул противника на песок, и удар меча, которым он добил поверженного, забыта была его триумфальная улыбка, когда он поднял окровавленный меч, чтобы поприветствовать обезумевших от ликования зрителей.

Клаудиус, лежавший перед ней на мягких подушках и похотливо двигающий своими ягодицами навстречу гетере, был на редкость красивым.

Пила была настолько увлечена зрелищем, что застыла, едва дыша, сжимая в руках серебряное блюдо.

– Пила, ты не спишь?

Голос сенатора вывел ее из оцепенения. Она быстро отвернулась и заторопилась к Валериусу.

– Ну, моя красавица, тебе нравится на моем празднике? Хотя ты и рабыня, рассматривай себя как гостью. Ты можешь есть фрукты и пить вино сколько захочешь.

Он протянул ей серебряный бокал с узорчатой гравировкой.

– Пей, это отличный напиток, достойный сенатора.

Пила поклонилась.

– О нет, поднимись, – с нежностью произнес сенатор и рассмеялся, – я наблюдал за тобой. Мне кажется, тебе нравится один мужчина. Я знаю, что ты еще девственница. Поэтому ты имеешь двойную цену.

Он, смеясь, покачал головой, как будто это была удачная шутка.

– Ты не думаешь, что этот чудесный праздник – подходящее место, где ты можешь подарить мне свою девственность?

Пила уставилась на него.

– Я… я твоя преданная рабыня, – заикаясь, пробормотала она. – Но я ведь не замужем… поэтому мне ведь нельзя…

– Ах, снова твоя варварская болтовня, – усмехнулся Валериус. – Будучи рабыней, ты не можешь выйти замуж. Тебе предстоит другое. Разве твое прекрасное алебастровое тело должно принадлежать только одному мужчине?

Пила утвердительно кивнула. Сенатор от души расхохотался.

– Хорошо, тогда оно принадлежит только мне.

Он притянул Пилу к себе. В отчаянии девушка оглянулась, тело у нее окаменело, однако кто мог ей помочь? Все остальные лишь похотливо будут смотреть, когда Валериус при всех соединится с ней.

– Пей вино, оно согреет твое германское сердце и приведет в волнение твою кровь. То, что под твоей прохладной мраморной оболочкой бьется страстное сердце, ты вряд ли можешь отрицать. Вы, германки, выглядите такими холодными, а при этом вы буйные, как пантеры на арене.

Он погладил рукой коленку рабыни, снова протягивая ей бокал.

– Пей наконец.

Пила маленькими глотками начала пить вино.

– Только посмотри, какой это прекрасный серебряный бокал. Видишь на нем тонкий рельеф? Это пары в страстных объятиях, посмотри, как много есть способов соединить тела. Я дарю тебе этот бокал как воспоминание о сегодняшнем празднестве, о том, как ты впервые познала любовь.

Сердце Пилы билось в панике. Валериус был ее господином, она не могла отказать ему. Самое время расколоть ему череп, но она научилась владеть собой и старалась выиграть время. Хотя страх был чужд ей, она опустила глаза и разыграла перед ним робость.

– О, гордая Пила, что случилось? Ты робеешь, я понимаю. Давай, выпей вина, оно прогонит страх, развяжет твой язык и пробудит любовное желание.

Пила храбро опустошила бокал и протянула его Валериусу. Тот рассмеялся и налил ей еще вина, затем бросился на свое ложе, вытянул руки вверх и воскликнул:

– Как замечательно перевернулся мир, – могущественный сенатор обслуживает рабыню и ухаживает за ней, ожидая любовных милостей.

Он здорово напился, но чувствовал, что это не убавило его мужской силы. Он предвкушал радость при виде стройных белых ног Пилы, и его фаллос напрягся под одеждой. В отчаянии Пила закрыла глаза.

Как раз в этот момент Клаудиус, принимая ласки гетеры, повернул голову в сторону и увидел, что Валериус тянет Пилу на свое ложе. Без сомнения, тот желал ее и хотел соединиться с ней. Он увидел ее отчаянный, молящий о помощи и милости взгляд, в то время как она одной рукой держала бокал с вином, а другой опиралась о подушку.

Валериус отбросил платье с ее плеч и обнажил ее полные груди. В чреслах Клаудиуса, казалось, закипело. Одним сильным движением руки он отстранил от себя гетеру и поднялся. Он даже не потрудился прикрыться тканью. С поднятым, как железное копье, фаллосом он подбежал по прохладному мраморному полу к ложу Валериуса и встал рядом с ним в боевой позе.

– Великий Валериус, прошу тебя, оставь ее мне. Ты при твоем богатстве можешь купить себе сотню германских девственниц, а я, до того как умру в пыли на арене, хотел бы хоть раз узнать это изысканное чувство и погрузиться между этими дорическими колоннами.

У сенатора открылся рот, когда он услышал эти дерзкие слова. Его взгляд медленно скользнул по телу Клаудиуса и остановился на его фаллосе.

– Вот это вид, – заметил он с выражением знатока. – Я считаю, вино подвигло тебя на такую дерзость, но я знаю также, что ты бесстрашен, Клаудиус.

Он рассмеялся:

– Яснее ясного, что твоя жизнь короче моей, поэтому прими, как знак моего гостеприимства, то, что я передаю тебе Пилу.

Он вздохнул, взглянув на ноги Пилы.

– Жаль, я сам бы с удовольствием узнал, как это предаваться любовным утехам между такими вот колоннами.

Потом он взял кубок из рук Пилы и выпил вино одним глотком.

– Вот, дарю тебе на память об этом дне, – воскликнул он и сунул в руки Пиле пустой серебряный бокал. – Можешь оставить его себе.

Клаудиус схватил Пилу за запястье и потащил ее к своему ложу, где гетера тем временем налила себе бокал вина. Она, улыбаясь, посмотрела на Клаудиуса и поднялась, чтобы продолжить то, на чем ее так резко прервали.

С наслаждением он снова вытянулся на кушетке и нежно притянул к себе Пилу, однако вместо радостного ожидания он увидел в ее глазах страх.

– Что с тобой? Чего ты боишься? – спросил он.

Горячая краска проступила на лице Пилы.

– Извини, господин, но я никогда, никогда еще этого не делала.

– Тогда время есть, – засмеялся Клаудиус и нежно погладил пальцами ее щеку.

Пила села на край ложа, стыдливо сжав ноги. Клаудиус наблюдал за ней с легким удивлением. Он помешал ее попытке снова натянуть тунику себе на грудь.

– Позволь мне посмотреть на твое тело, Пила. Я еще никогда в жизни не видел ничего прекраснее. Я знаю, что у германцев более светлая кожа, чем у нас, я уже боролся с несколькими рыжими дикарями. Но что касается кожи, подобной мрамору…

Его пальцы погладили ее грудь.

– Говорят, что на вершинах Альп лежит снег, сверкающий белизной. Не из него ли сделана твоя прекрасная грудь? Неужели снег такой же нежный и гладкий на ощупь?

Он тихо вздохнул, прикоснувшись к ней.

– Нет, господин, снег холодный, и, если его трогаешь руками, он тает.

– Тогда позволь мне отпить от твоего растаявшего снега. Иначе я пропаду от жажды.

Его губы нашли нежно-розовые соски ее грудей. Пила вздрогнула под его ласками. Кровь в чреслах у него закипела. В восторге гетера схватила его разбухший пенис и с рычанием опустилась на него. Клаудиус положил голову на подлокотник ложа и притянул к себе Пилу.

– Прислонись ко мне, чтобы я ощущал твою грудь, посмотри на меня, чтобы я мог утонуть в твоих голубых глазах и открой свои губы – я хочу почувствовать твое дыхание.

Он глубоко и возбужденно дышал, пока гетера описывала круги своими ягодицами, движение передавалось его телу и от него вибрировало тело Пилы. Дыхание у нее стало прерывистым, кожу пощипывало от возбуждения.

Она не могла оторвать своих глаз от него. Их глаза казались скованными друг с другом, как цепи рабов. Рукой Клаудиус нащупал виноград на столе рядом с ложем. Он оторвал крупную ягоду и сунул ее в рот Пилы.

– Не ешь, – прошептал он, – передай ее мне своим ртом.

Она смотрела на него, и в то время как круговые толчки гетеры стали сильнее и ритмично передавались ей на грудь, которая лежала на груди Клаудиуса, Пила наклонилась к нему. От возбуждения узкие ноздри его словно выточенного носа легко дрожали. Он обвил своей рукой бедра Пилы и по тому, как он сжимал ее, она почувствовала его растущее напряжение. Она прижала свои губы ко рту. Виноградина все еще была зажата у нее между зубов. Осторожно он вынул ее, при этом его губы все крепче прижимались к ее губам. С тихим треском виноградина была раздавлена, и Пила ощутила ее вкус. Внезапно она стала всасывать в себя ее сок, вцепившись своими руками в его волосы. Чем сильнее были движения гетеры, тем прерывистее становилось его дыхание, и тем сильнее прижимала Пила свои губы к его рту. Она услышала его тихий стон, почувствовала, как его сильные руки сжали ее.

– Люби меня, Пила, люби меня, люби меня, – возбужденно выдохнул он. Он держал ее так крепко, что она не могла даже двинуться. Она этого и не хотела. Она вдыхала запах корицы, исходивший от него. Она ощущала его экстаз, дрожание его мускулов, терлась о его кожу, сильно вцепившись пальцами в его спутанные каштановые волосы. Как в опьянении, они обнялись, пода гетера довела его до вершины наслаждения. С булькающим звуком Клаудиус выпрямился, пока его тело сотрясала похотливая дрожь.

– Пила, моя Пила, – простонал он на пике страсти.

Его дрожь отозвалась и в ее теле, и она сотряслась вслед за ним. Удивленно, смущенно, счастливо она осознала это могучее чувство, и чудесный жар пронизал ее тело и растворился в животе. Она почувствовала никогда до этого не испытываемое головокружение, сильную, все преодолевающую страсть.

Они долго держали друг друга в объятиях, пока гетера, задыхаясь, с безразличным выражением лица не поднялась с Клаудиуса. Она набросила платок себе на бедра и схватилась за бокал с вином.

Пила прижала свое лицо к шее Клаудиуса. На губах она ощутила соленый вкус его пота. Волнение медленно спадало. Осторожно она высвободилась из его объятий и взглянула на его нежно заалевшее лицо. Ее щеки тоже пылали. Она все еще сидела со сжатыми ногами.

Клаудиус рассмеялся немного смущенно и нежно погладил ее по бедру.

– Давай проделаем то же самое, – предложил он как бы вскользь. Пила опустила глаза.

– Я… я боюсь, – сказала она тихо.

– Я знаю, – ответил он. – Я не хочу причинить тебе боль.

Глаза у Пилы округлились.

– Это значит, что ты не хочешь меня опозорить?

– Опозорить? Да ни за что на свете.

Задумчиво он посмотрел на свою руку, все еще гладившую ее белое бедро.

– Как бы мне хотелось лежать между этими чудесными ногами и доставить тебе высшее наслаждение! Но я не стану тебя принуждать к этому.

Теперь он посмотрел ей прямо в глаза.

– Я надеюсь, что однажды это произойдет, потом, когда ты добровольно отдашь мне себя.

С растущим удивлением Пила вслушивалась в его тихий шепот. Она никак не могла понять, как этот мужчина, который для развлечения тысяч зрителей убивает своих противников, который ходит по городским борделям и общается с продажными шлюхами, вдруг принимает во внимание непонятную для Рима стыдливость германской рабыни, щадит ее от позора и проявляет к ней столько нежности, что у нее голова идет кругом. Как могут умещаться в душе человека столь различные качества?

Внезапно Пилу охватило чувство, до этого бывшее для нее таким же чужим, как и дрожь от похоти. Она ощутила глубокую благодарность к этому римлянину – прекрасному, желанному и все же возбуждающему страх и внушающему боязнь жестокому мужчине. Еще раз она наклонилась к нему. Возбуждение покинуло его, взгляд по-прежнему был полон нежности.

– Спасибо! – прошептала она и прижалась ртом к его губам.

Девушка поднялась, взяла пустой кувшин и побежала на кухню. Никто не заметил ее отсутствия на этом празднестве, которое постепенно превратилось в вакханалию.