Верховные судороги

Глава 20

Президент Вандердамп сидел за столом Овального кабинета и прогревал свой рабочий инструмент. В школьные годы он состоял в песенном обществе, а впоследствии обнаружил, что полученные там навыки помогают при произнесении речей.

— Ду-ду-ду-дуууу-ду-ду-дуууууууу. Да-да-да-дааааа-да-да-дааааааа… Ди-ди-ди-дииииии-ди-ди-дииииииииии…

Он понимал, что представляется довольно смешным десятку находящихся в кабинете людей: вечно хмурому Хейдену Корку, телевизионщикам, президентскому пресс-секретарю, угрюмым агентам Секретной службы. Да и на телекамеру президент поглядывал не без опаски: его предшественника она засняла ковырявшим перед обращением к нации в носу, — двенадцать миллионов просмотров в «Ю-Тюбе».

— Эта штука включена? — спросил он.

— Да, господин президент, но сигнала не передает.

— Надеюсь. Не хотел бы увидеть себя в Интернете проделывающим эти фокусы. Не увижу?

— Нет, сэр, — ответил звукооператор. — Осталось две минуты, господин президент.

— Спасибо.

— Дум-дум-дум-дум-дум-дум-думмммммммммм…

Подскакала, точно газель, гримерша, чтобы попудрить президенту лоб.

— Я потею?

— О нет, сэр. Лоб немножко… поблескивает. Эти софиты, они ведь бог знает какие жаркие.

— Да уж. А как вас величают?

— Морин, сэр.

— Спасибо за заботу, Морин.

— Ну что вы, сэр. А пота никто не увидит, не беспокойтесь.

Дональд Вандердамп задумался. Потеть-то он, наверное, будет. Странно — чертовски странно — оказаться вдруг в таком положении. Все, чего он хотел, — это выполнить свою работу и возвратиться домой. Обращение, с которым он намеревался выступить, сидя за этим самым столом, стало бы парафразой того, что сказал его любимый герой Калвин Кулидж, наименее почитаемый из американских президентов: «Я не собираюсь баллотироваться в 1928 году на пост президента». И вот он сидит здесь. Собираясь сказать… совсем другое.

— Одна минута, господин президент.

— Я. Добыл. Отличную. Гроззззздь. Коко-ссссов.

— Простите, сэр? — переспросил звукооператор.

— Упражнение для голосовых связок.

— Да, сэр. Начинаем.

— Добрый вечер, — начал президент. — Вот уже — дайте-ка прикинуть — в третий раз я обращаюсь к вам из Овального кабинета, не так ли? Я старался делать это не очень часто. Еще подростком я терпеть не мог, когда президент отнимал время у «Шоу Джека Бенни», или «Золотого дна», или еще какой-то из моих любимых телевизионных программ. Хотя теперь у нас грандильоны каналов, и вы легко можете переключиться на один из них. Да и в любом случае большая часть сетей не прерывает своих передач ради трансляции президентского обращения, если только речь в нем идет не о начале ядерной войны. В наши дни все определяется рейтингами. Рейтингами, результатами опросов, бесконечными цифрами.

Ну так вот, мой рейтинг одобрения, — если его вообще можно так назвать, — прискорбно мал. В большинстве своем вы считаете, что с работой моей я справляюсь из рук вон плохо. Что же, мне очень жаль. Но я всегда говорил, и вы это слышали, признайте, что президентство не должно превращаться в конкурс популярности. В моем случае этого определенно не случилось. И давайте попробуем понять — почему.

Каждый президент стремится объединить страну и народ. Похоже, мне это удалось. Я сумел объединить большинство населения страны в неодобрении моей персоны. А теперь и обе палаты конгресса США, на время забыв о своих фанатических разногласиях, одобрили поправку, которая, если ее ратифицируют штаты, ограничит правление любого президента страны одним сроком. Вот о ней и я хочу сказать несколько слов.

Во-первых, я поздравляю конгресс с тем, что он, в кои-то веки, принял законопроект, который не потребует расходования миллиардов долларов и не заставит государство увязнуть в еще худших, чем нынешние, долгах.

Но давайте смотреть правде в глаза. Эта поправка нацелена не на будущих президентов. Она нацелена на меня.

Позвольте напомнить вам, что у конгресса уже имеется средство, которое позволяет отказать президенту во втором сроке. Это средство называется выборами. А до следующих выборов осталось — подумать только — всего шестнадцать месяцев. Если же конгресс не в состоянии ждать так долго, он может подвергнуть меня импичменту, однако, поскольку мое преступление состоит лишь в том, что я попытался привить конгрессу чувство финансовой ответственности, не уверен, что этот номер у него пройдет. Отсюда и результат.

Видите ли, простая суть всей этой истории состоит в том, что я не намеревался идти на новые выборы. Быть вашим президентом это высокая честь и привилегия, однако добиваться их во второй раз я не собирался.

Однако эта поправка, нелепая и смехотворная, меняет дело.

Перед нами, что уж ходить вокруг да около, политика в наихудшем ее виде. И теперь я намереваюсь баллотироваться на второй срок, хотя бы из принципа. Я не могу позволить, чтобы мне — и всем будущим президентам страны — диктовали условия люди, из которых состоит худший, на мой взгляд, конгресс в истории Соединенных Штатов.

Я хотел бы сказать даже большее. Не думаю, чтобы с самых дурных дней Римской империи под куполом одного здания когда-либо наблюдалась подобная нынешней концентрация жульничества и беспринципности.

Знаете, произнес я эти слова — и до того у меня на душе полегчало!

Ну и, поскольку беседуем мы откровенно, я скажу вам и кое-что еще. Надеюсь, одержать в ноябре победу мне не удастся. Я не из тех, кто настырно лезет туда, где он никому не нужен. Однако принципы необходимо отстаивать, и, клянусь Богом, я собираюсь сделать это.

Меня ждет в Огайо прекрасная семья. И несколько совершенно прекрасных внуков, с которыми я вижусь недостаточно часто. Там стоит мой дом, у него имеется отличнейшая веранда, а на веранде — кресло-качалка. И скажу вам честно, мои дорогие сограждане-американцы, я не отдал бы все это за новые четыре года в Белом доме, даже если бы вы провозгласили меня пожизненным императором, заодно подарив мне бриллиант Хоупа[79] и кучу танцовщиц из Лас-Вегаса.

Я сожалею, что мы дошли до этого, но мы дошли и должны идти дальше.

А кроме того, я сожалею о том, что отнял время у вашего любимого телешоу. Спокойной ночи, мои дорогие американцы. Да благословит нас Бог и да сохранит Он Соединенные Штаты Америки.

Президент закончил, и в Овальном кабинете наступила полная тишина. Все замерли. Потом один из телевизионщиков начал хлопать в ладоши, и внезапно к нему присоединились все присутствующие, даже агенты Секретной службы, которые никогда никаких эмоций не проявляли, а уж аплодирующими их и вовсе никто отродясь не видел.

И президент Вандердамп, увидев это неожиданное проявление чувств, помрачнел и подумал: «О черт».