Вернись из полёта!

КАКАЯ ОНА, МОСКВА?

Проснулась Лиля дома в своей комнате, в той самой ком­нате, в которой просыпалась по утрам много лет, и сразу вспомнила, что она в Москве. Улыбнувшись, потянулась и прищурилась. Мартовское солнце весело сверкало на черной полированной крышке пианино, освещало фотографии на сте­не. Комната показалась сначала Лиле совсем маленькой. Здесь она родилась, здесь все было знакомо до мелочей. Все вещи стояли на своих привычных местах: и старый письменный стол с тяжелым чернильным прибором, и книжный шкаф, на котором сбоку наискосок была нацарапана длинная формула по физи­ке, и потрепанный диван с продавленной правой стороной, ку­да маленькая Лиля прыгала, забираясь с ногами на пианино...

Над столом висела фотография, которой раньше не было: Лиля в шлеме, лихо сдвинутом на затылок, стоит у самолета, одной рукой облокотившись о крыло, другую уперев в бок, и, прищурив глаза от солнца, смотрит в небо. Эту фотографию Лиля прислала маме осенью.

В комнате было тихо. Только на столе мерно тикал будиль­ник да за окном с пригретой солнцем крыши капала вода, и крупные капли, выбивая барабанную дробь, стучали по желез­ному подоконнику. Лиле вспомнился залитый водой аэродром в Ростове, откуда они с Катей улетали в Москву. На юге сей­час уже наступила весна. Как там в полку?

Повернувшись к стенке и зажмурив глаза, она постаралась представить себе ту, другую жизнь, где гул моторов, полеты, стрельба... Но почему-то сначала никак не могла переключить­ся — все ушло куда-то далеко-далеко, как будто ничего этого и не было. Потом вспомнилось, как она лежала на носилках в санитарной машине, а Леша сидел рядом и держал ее руку... Сейчас утро, и первые истребители, улетавшие на боевое зада­ние, уже давно вернулись. И Леша уже возвратился и теперь снова готовится вести в бой свою эскадрилью...

Спустив ноги с кровати, Лиля сунула их в старенькие та­почки, заглянула в соседнюю комнату и прислушалась: на кухне погромыхивала посуда — это мама торопилась пригото­вить завтрак. На диване, разметавшись, спал Юрка. За послед­ние полтора года, которые Лиля не видела брата, он подрос и, как ей показалось, стал серьезнее: ведь теперь он не только учился, но и работал на заводе, помогал матери.

Вдруг раздался непривычно трескучий звонок телефона. Вздрогнув, Лиля бросилась к столику и поспешно сняла труб­ку. Негромко произнесла:

— Я слушаю.

В трубке загромыхал напористый голос Кати:

— Лилька, ты? Слышь, у меня тут столько новостей! Долго рассказывать... Ты уже встала, позавтракала? Как там у тебя дома, все в порядке? Ты что молчишь или еще спишь?

— Во-первых, доброе утро! И не шуми так, а то оглушила совсем — ухо болит... Я только что встала, а Юрка еще спит.

— Доброе утро! — опять зашумела Катя.— Знаешь, просто не верится, что я в Москве. Звонили с завода, где я работала, — узнали, что я тут... Просят выступить у них завтра — махнем туда? Потом нужно в аэроклуб... И в школу я тоже обещала. Ты что собираешься делать сегодня? Как нога?

Лиля усмехнулась: неугомонная Катя успела уже обзво­нить всех своих знакомых.

— Нога? Да ничего нога. Думаю палочку выбросить, а то все обращают внимание... Сегодня хочу проехаться по Москве, соскучилась... Немножко похожу по улицам. Может, билеты достанем в театр, в Художественный или еще куда-нибудь. Ты как, пойдешь?

— Ну, театр подождет! Успеем еще. Тут вечером намечает­ся один небольшой сабантуй, приходи. Посидим, отметим при­езд, идет?

— Ладно.

— Так я звоню тебе после обеда. Бывай! Да поменьше ходи, а то свалишься!

— Пока.

Лиля положила трубку и взглянула на Юрку! конечно, раз­будила. Тот уже сидел на диване сонный, взъерошенный и улы­бался, глядя на сестру.

— Ты стала чуть-чуть другой...

— Какой?

— Ну, в общем, изменилась... Я же никогда не видел тебя в форме. Взрослой стала! Поумнела... И ордена...

— Ах ты, сорванец! А раньше что ж, я... не была умной? Не была взрослой?

Смеясь, она набросилась на брата, теребя его за волосы. Он слегка отбивался:

— А раньше не была! Все равно не была! Раньше мы с то­бой наперегонки бегали!

— А я и сейчас побегу... И обгоню тебя!

В дверях остановилась Анна Васильевна с тарелкой в руке и молча, с грустной улыбкой наблюдала за детьми.

— Завтракать идите. Я тебе, Лиля, твою любимую жаре­ную картошку приготовила.

— Спасибо, мамочка! Чувствую, так вкусно пахнет! Я сию минутку — только умоюсь.

К завтраку пришли соседи, которых пригласила Анна Ва­сильевна. Лиля открыла банки с консервами, тушенку, доста­ла бутылку вина, которую ей удалось раздобыть перед отъез­дом.

— Вот это фронтовик! — воскликнул Юрка.

Анна Васильевна все суетилась, не знала, где лучше поса­дить дочку, угощала ее, не сводя с нее глаз. Лиля заметила, что мать хоть и бодрится, но за последние годы сдала: поху­дела, постарела.

Соседи посидели немного для приличия, расспросили Лилю

о фронтовой жизни, рассказали новости, выпили за ее здоро­вье и ушли.

— Мам, вам денег хватает? — спросила Лиля.

Ну еще бы! Конечно, хватает. Твои деньги очень кстати, да и Юрка зарабатывает немного, — с гордостью произнесла Анна Васильевна. — Все-таки помощь. А ты себе оставляешь? Или все нам да нам?

— Мне не нужно. Мы там на всем готовом.

— Ее на фронте даже шоколадом кормят! — засмеялся Юрка. — Я уже пробовал — вкусный!

— Ох, господи... — вздохнула Анна Васильевна.

— Чего ты, мам?

— Да вот все думаю: может, останешься с нами, доченька? И тут нужны люди, работы довольно. Хватит уже... Пусть муж­чины там летают. Зачем тебе это?

Она неслышно заплакала, вытирая глаза краешком фар­тука и как бы стыдясь своих слез.

— Ну что ты, мам! Перестань плакать, перестань! Я же летчик! Что же мне еще делать? Да и совсем не трудно мне! Ну ни капельки не трудно! Даже легче, чем в аэроклубе. И вообще летаю я совсем мало...

Всхлипывая, Анна Васильевна проговорила:

— Все ночи думаю, не сплю... Ведь стреляют там, а ты же в самое пекло всегда...

— Смелого пуля боится! — вставил Юрка, который гордил­ся сестрой. — А ты говоришь...

— Нет, мам, я осторожно летаю, честное слово! И не бой­ся — ничего со мной не случится: я ведь не одна, вокруг меня мои товарищи. Мы в воздухе обязательно помогаем друг дру­гу — это закон.

Горестно вздохнув, Анна Васильевна возразила:

— А вот ранило же тебя.

— Нога? Да это пустяки... Это совсем случайно, я сама ви­новата. Зато вот к тебе приехала, а то когда бы! Эй, Юрка, а ну сыграй нам что-нибудь! Покажи свое мастерство — чему ты научился в музыкальной школе.

— На чем? На баяне?

— Давай на баяне.

Юрка полез куда-то в угол, бережно достал баян и стал негромко наигрывать, понимая, что Лиля просто хотела от­влечь маму от грустных мыслей.

— В школе у него все пятерки, хвалят его. Он уже и в гос­питалях играл, — оживилась Анна Васильевна. Раненые, фронтовики его слушали. Понравилось им — благодарность объявили. Покажи, Юра, бумагу.

— Потом, мама.

— Это ты молодец! — похвалила брата Лиля, и он смущен­но улыбнулся.

Послушав немного музыку, Лиля вскочила и стала быстро убирать со стола.

— Я сама, доченька. Ты лучше пойди погуляй, посмотри Москву.

— Да я мигом уберу.

Напевая, она складывала тарелки, вытирала стол, потом помыла в кухне посуду.

— Мам, а где мои платья? Ты не продала?

— Ну что ты — все целы! Там, в шкафу, висят, все до од­ного. И то, которое ты начала переделывать, висит.

— Пофорсить захотелось? — хитро сощурив глаза, засмеял­ся Юрка. — Теперь я вижу: сестричка не изменилась! Все та же!

— Запомни: младшим не дозволено обсуждать старших! Ясно? — воскликнула Лиля и строго погрозила брату паль­цем.— Я уже два года хожу в брюках! Почему бы мне и не пофорсить?

Порывшись в шкафу, она стала с удовольствием примерять перед зеркалом старые платья, туфли. Вскоре, одевшись, вы­шла из комнаты и позвала Юрку:

— Пошли, прогуляемся! Мы ненадолго, мам...

— Ну вот, нарядилась, — надувшись, недовольно пробур­чал Юрка. — Подумаешь, платье, пальто! А в военной форме тебе лучше.

— Ладно, пройдусь с тобой и в военной форме как-нибудь. Похвастаться хочешь? Знаю!

На следующий день Катя потащила Лилю на завод «Дина­мо», где в течение нескольких лет работала слесарем, откуда по путевке комсомола пошла учиться в аэроклуб. На встречу с летчицами собрался народ, в основном женщины. Мужчин на заводе было мало. Девушки рассказывали о фронтовой жиз­ни, о воздушных боях с фашистами, о сражении под Сталин­градом, о своих товарищах-летчиках. В основном рассказыва­ла Катя, которая говорила увлеченно, с огоньком и вообще на своем родном заводе чувствовала себя как дома. После ми­тинга их водили по цехам, и многие старые рабочие узнавали Катю...

Дни были целиком заполнены встречами с комсомольцами, молодежью, рабочими. Вечером девушки ходили в театры, куда Лиля без труда доставала билеты: она смело заходила к администратору и просто объясняла, что они обе приехали с фронта всего на несколько дней. Билеты им давали момен­тально.

Однажды, когда Лиля спешила в ЦК комсомола, где долж­на была состояться встреча девушек-фронтовиков с молоде­жью, ее задержал патруль. Это было в центре города, у Боль­шого театра, куда Лиля зашла по пути за билетами. Откуда-то сзади раздался строгий, повелительный голос:

— Товарищ лейтенант!

Она не сразу сообразила, что это окликнули ее, и продол­жала идти, но, услышав опять: «Товарищ лейтенант, я к вам обращаюсь!», остановилась. На тротуаре стояли капитан с красной повязкой на рукаве и два солдата — это был военный патруль. Капитан строго произнес металлическим голосом:

— Товарищ лейтенант, вы не по форме одеты. Я вынужден задержать вас. Пойдемте со мной.

«Шарфик!» — догадалась Лиля. Вместо скучного серого шарфа она надела кремовый в мелкий красный горошек... Он выступал совсем немножко над грубым воротником шинели, но зоркий глаз капитана заметил его издали. «Какая досада! — подумала Лиля.— И зачем я его выставила? Спрятала бы по­глубже...»

— А почему? — все-таки спросила Лиля, хотя ей все было ясно, надеясь, что, может быть, ей удастся уговорить капита­на отпустить ее: ведь такая мелочь...

— Там объяснимся, — мрачно произнес капитан, глядя ку­да-то в сторону и желая, видимо, показать, что никакие раз­говоры не могут помочь.

— Понимаете, товарищ капитан, я очень спешу. У меня со­вершенно нет времени...

— Пойдемте.

Она поняла, что действительно говорить и объяснять бес­полезно, и, окруженная патрулем, словно арестованная, пошла в комендатуру. По пути капитан остановил и захватил с собой еще двух офицеров, причем делал он это не спеша, специально растягивая процедуру, и, как показалось Лиле, испытывал при этом огромное удовлетворение.

В помещении куда они пришли, стоял большой письменный стол, и капитан важно уселся в кресло перед столом.

— Ваши документы, — обратился он к Лиле.

Она молча протянула документы, и капитан, положив их на стол, отодвинул на самый край, где уже лежала стопка удо­стоверений, словно и не собирался возвращать их.

— Вы разве не знаете, что в армии не положено надевать... разные украшения! Идет, понимаете, жестокая война, а вы чем занимаетесь — дисциплину нарушаете?

Он сказал это так, будто бы от того, какой шарфик наде­нет Лиля, зависит чуть ли не исход войны.

— А у меня нет другого! — с вызовом сказала Лиля, глядя в упор на щеголеватого капитана, совсем еще молодого.

Еще раньше она заметила, что сапоги у капитана перво­классные, все пуговицы начищены до блеска и шинель, совсем новая, тщательно подогнана. «Сидит тут, в тылу, и еще указы­вает! О войне вспоминает...» — подумала Лиля и сердито сдви­нула брови.

Капитан побагровел и приказал своим отработанным, ме­таллическим голосом:

— Завтра явитесь сюда в девять ноль-ноль!

— Разрешите узнать зачем? — с невозмутимым видом по­интересовалась Лиля.

— За нарушение формы и пререкания со старшими назна­чаю вам четыре часа строевой. Сбор здесь, на улице у сквера. Можете идти. Только снимите шарф, лейтенант! И впредь со­ветую форму соблюдать!

Он сделал ударение на последних словах и с довольным выражением взглянул на Лилю.

— Извините, товарищ капитан, но это наказание придется отложить до конца войны. Дело в том, что шагать мне нель­зя... противопоказано, — вежливо сказала Лиля, предчувствуя свою победу.

— Это почему?

Небрежным движением она вынула из бокового кармана справку и положила ее на стол. Там было сказано, что после ранения она направляется в госпиталь для консультации и дальнейшего лечения.

— Вот почему.

Капитан быстро пробежал глазами бумагу и, видимо, не зная, как поступить, долго держал ее в руках, внимательно рассматривая. Наконец произнес уже совсем другим тоном, ре­шив покончить с этим делом мирным путем, для чего ему по­требовалось некоторое время, чтобы перебороть себя:

— Ну, раз такое дело... Смотрите, больше не попадайтесь! Нужно соблюдать форму, а то... Сами понимаете, вы же фрон­товик!

— Документы мои верните.

Не глядя на капитана, Лиля взяла у него свои документы и, спрятав, спросила:

— Разрешите идти?

— Идите. Только шарф...

«Опять шарф...» И Лиля поспешила перебить его, не дав ему договорить:

— Товарищ капитан, шли бы вы лучше на фронт! Скучно ведь вам тут... На вашем месте я не стала бы сидеть в тылу — здесь и пожилой человек вполне справится!

Повернувшись по всем правилам, она вышла раньше, чем растерявшийся капитан успел что-нибудь сказать.

К началу встречи она, конечно, опоздала и, тихонько войдя в зал, села с краю на стул, стараясь остаться незамеченной. Однако ей это не удалось: ее сразу обнаружили и вытащили на сцену, где за столом в самом центре сидели Катя и еще три девушки в военной форме. Все они по очереди рассказывали о том, где и как воюют. Лиля выступила последней. Им зада­вали вопросы, интересовались подробностями, просили дать адреса, чтобы переписываться.

На следующий день Юрка принес газету, где был помещен репортаж о встрече с девушками-фронтовиками и фотография. На групповом снимке Лиля с трудом узнала себя, хотя Юрка уверял, что получилась она очень хорошо и что особенно чет­ко и рельефно выделялся Лилин острый нос, по которому в первую очередь и можно было определить, что это действи­тельно она.

— Ну точно как у Буратино! Посмотри, посмотри, сестри­ца! — смеялся Юрка.

Лиля отобрала у него газету и спрятала в ящик стола — на память.

Со дня приезда в Москву прошла неделя, и московская жизнь, поначалу такая новая и непривычная для Лили, стала ее тяготить. Все чаще мысли ее возвращались к той, другой жизни... Она жадно слушала сообщения по радио, сводки Сов-информбюро о положении на фронтах, особенно на Южном фронте, под Ростовом, где воевал полк.

По ночам она металась и кричала во сне, и Анна Васильев­на вставала и подолгу стояла возле Лили, ожидая, когда она успокоится, а иногда будила ее. Ей снились полеты, «юнкерсы» с черными крестами, воздушные бои. В ушах звучал голос Леши: «Тяни, Лиля! Держись, я здесь...»

Она забеспокоилась: а вдруг там что-нибудь случилось?..

— Катя, давай уедем, — предложила она.

— Куда, домой? В полк?

— Угу.

— Так у нас же еще три дня есть, — начала было Катя, ко­торая не успела еще встретиться и наговориться со всеми сво­ими знакомыми и друзьями, но тут же замолчала. Потом ре­шительно сказала: — Слышь, Лилька, а ведь правильно — по­ра! Махнем назад! Хватит, точка! Я и сама уже думала об этом.

— Пошли за билетами.

— Прямо сейчас?

— Ну да! А чего ждать? Сегодня и возьмем.

— А в госпиталь? Они обещали дать заключение, а то еще, чего доброго, летать не дадут...

— Сходим потом, если успеем.

— Идет, Лилька! Погуляли, и хватит!

Никаких билетов они, конечно, не достали: расписание у поездов было более чем неопределенное, да и вообще никто толком не мог объяснить, как часто и как далеко ходят поезда на юг. Им посоветовали отправиться из Москвы попутным са­молетом, и, обратившись в штаб ВВС, девушки получили разрешение сесть в транспортный самолет, который должен был лететь в Ростов. На следующий день они покинули Москву.