Весёлая дорога

Плывем по реке

Ух, какой красавец стоит на далёком рейде в окружении всякой водоплавающей мелочи! Неужели мы к нему идём? Так и есть. Катерок Волжского пароходства доставляет меня прямо под могучий бок теплохода под названием «Волго-Дон».

А он только нас, оказывается, и дожидался. Тотчас за кормой вскипает вода, ревут двигатели. Теплоход весь дрожит, напрягаясь и пробуя силы перед дальней дорогой.

На корме, под навесом, я вместе с матросами смотрю, как разворачивается и отдаляется берег. Город Горький проплывает перед нами в разрезе — пассажирская пристань, набережная, нижегородский кремль, откос со знаменитой лестницей, памятник Чкалову, пляж, трамплин…

На корме пахнет вяленой рыбой и свежевыстиранными тельняшками. Я и не заметил, как подошёл капитан.

— Ну вот, познакомимся. Александр Иванович. У нас тут все Ивановичи. Первый штурман — Геннадий Иванович. Второй — Арсентий Иванович. Только вот третий маленько подкачал — Павлом Сергеичем назвался.

И он повёл меня наверх, в рубку.

Рубка — просторное, застеклённое со всех сторон помещение. Каких только приборов здесь нет! Отсюда видно далеко. Длинное, наглухо закупоренное тело теплохода всё как на ладони. Второй штурман объясняет что-то двум практикантам и передаёт одному из них рукоятки управления.

— Ну вот, знакомьтесь, располагайтесь. Каюта вам выделена. Лазайте всюду, где захотите. Что непонятно будет — спросите. Обо всём ещё наговоримся — путь до Ленинграда большой. Заскучаете у нас с непривычки…

Чего это я заскучаю? Какая тут может быть скука? Сидишь, как в клубе кинопутешественников, а перед тобою разворачивается бесконечное живое кино под названием «Великая русская река Волга».

День светлый и ясный, река раскинулась широко. По одну сторону тянутся песчаные плёсы, вылизанные водой до того, что стали похожи на глянцевую бумагу, по другую — нависла береговая крутизна. Над рекой на травяной пушистой подстилке стоит чистая молодая дубрава. Никогда такой красивой дубравы не видел! Отражение её покачивается, извивается в кривом зеркале волны.

А из-за поворота выплывает маленькое приземистое село.

На безлюдной пристани сидит женщина. Старуха ходит в своём огороде, сбрасывает с обрыва что-то ненужное, какую-то ботву. Мальчик, поглядывая на теплоход, катит по самому краю обрыва на велосипеде. Голова его на одном уровне с рубкой, и он старается заглянуть сюда, подсмотреть, что тут у нас такое. Ему, наверное, изо всех сил хочется к нам. А мне хочется в его село. Он, должно быть, окает, как наш капитан.

— Вот какая у нас работа. Пока плаваем, все перемены в природе видим — и весну, и лето, и осень, и как птицы прилетают, и как улетают, и цветение, и листопад, и первый снег…

От берега невозможно глаз отвести. Кажется, ничего там и не происходит, а всё смотришь и смотришь. Кусты. Три стога сена. Гнёзда ласточек в песчаном откосе. Полузатопленный остров.

Тихо отступает от борта теплохода небольшая волна, катится к берегу. И ещё она не навалилась на него, а уже заволновались, распрямились поникшие было травы…

Снова пустынный берег, поросший лиственным лесом. У самой воды одинокая палатка. Две фигуры в купальных костюмах стоят и смотрят на проплывающий теплоход.

И к ним я хочу. Всюду хочу, где меня нет.

Вот я уже и привык к неторопливому речному плаванию. В тайне от капитана жду приключений, но приключений пока никаких.

Кто идёт нам навстречу?

Ползёт буксир-плотовоз по имени «Плотник». Видно, каких усилий стоит ему это едва заметное движение.

Идёт экскурсионный лайнер «Марина Раскова», трёхпалубный, снежно-белый. Идёт он бойко, деловито, слегка высокомерный в своей праздности, немного усталый от всеобщего почтения и похвал.

Пыхтят старые колёсные пароходы, тащатся вслед за буксирами послушные лихтеры, скользят плоские нефтеналивные суда.

И нас и их неудержимо влечёт взглянуть друг на друга, прикоснуться взглядом к тайнам чужого корабельного быта. А быт всюду прочный, устойчивый — ещё бы! Речник уходит ранней весной в плаванье и так до самого снега и не бывает дома. На судне теперь у него дом: тут и работа, и хозяйство, и отдых, и развлечения.

Как мы живём? Пожалуйста, смотрите. Как все. Один матрос поливает из шланга крышки трюмов. Другой на корме, раздевшись до пояса, выжимает двухпудовую гирю. Повариха в камбузе жарит котлеты.

— У нас что, — говорит Александр Иванович, — мы живём с комфортом, а вот шлюзовались мы однажды с одной баржей, там жил шкипер с семьёй, — двое детей у него, пелёнки сушатся, сковорода скворчит, а по угольным кучам — они уголь везли — бродят два поросёнка, чумазые, чёрные…

В черте Костромы капитан вдруг взял бинокль.

— Что там за точка: человек не человек, бревно не бревно…

Подходим ближе. Оказывается — пловец. Это ж надо — такое движение, суда идут караванами, «метеоры» летают, а он взялся переплывать Волгу в этаком широченном месте! Вот вам и приключение.

Мы шли прямо на пловца. Герман Иванович ругался, уже готов был погасить скорость, но капитан что-то прикинул, сказал:

— Не сбавляй. Успевает.

Мы прошли от пловца в нескольких метрах. Он закачался на наших волнах. Лицо, которое он ритмично оборачивал к нам, было спокойно, сосредоточенно. Мне показалось, что капитан посмотрел на него с благодушным одобрением.

Было ещё несколько минут тишины, и вдруг наверху загрохотало, завизжало железо. По железнодорожному мосту пронёсся грузовой состав. Теплоход медленно приближался к проходу.

Я спросил:

— А не бывает у вас, Александр Иванович, тоски по скорости?

— Что, медленно живём? — усмехнулся он. — Ничего… Это только так кажется. Вот пронёсся грузовой поезд — грохот, пыль, искры из глаз! А что он везёт? Тысячу тонн угля. А мы в свои трюмы принимаем пять таких поездов. Так что неизвестно, кто больше успевает…

«Волго-Дон» — судно современное, мощное, с избытком оснащённое техникой, автоматикой, всякими приборами. Вот, например, стоит рулевой на мостике, а ему подчиняются двигатели, спрятанные глубоко внизу. Это — дистанционное управление. Слева и справа от рулевого две рукоятки. Их можно поставить на любое из нужных делений: самый полный, полный, средний, малый, самый малый и стоп. Любая команда будет тотчас выполнена двумя двигателями в машинном отделении.

Как-то капитан повёл меня с собою «в машину». Боже, какой грохот на нас навалился! Вот вам — тишина и покой. Капитан с мотористом жестикулировали, кричали, кивали друг другу. Раз кивали — значит, был полный порядок. Потом, не скрывая гордости, показали мне двигатели. Каждый — мощностью в 900 лошадиных сил.

Александр Иванович каждый прибор, каждую железку в «машине» осмотрел и потрогал. Потому что он на судне не только капитан, но и старший механик.

Наверху тишина, вечер. Только что опустилось солнце. Впереди посреди реки — бледная цепочка уходящих вдаль огней. Штурман Геннадий Иванович перекладывает рукоятку на «стоп». Мы встаём на рейде и ждём шлюзования.

Наконец раздаётся голос диспетчера шлюза:

— «Волго-Дон», сколько у вас осадка?

Штурман берёт переговорную трубку.

— Три двадцать.

— Ясно. Будете шлюзоваться одни. В камере воды не хватает.

Я уже понимаю, что это значит: воды не хватает. Каждый день я только и слышу кругом: воды не хватает, мало воды.

А воды кругом — хоть залейся! Волга растеклась широко. Но лето стоит жаркое, где-то за сотни километров отсюда пересохли ручьи, мельче стали реки, и вот наше тяжёлое судно это первым чувствует. Кругом его подстерегает большая опасность — мель.

Ярче стали береговые огни. Судно подходит к шлюзу. Мы стоим на крыле мостика и «болеем» за штурмана. Судите сами: ширина шлюза 18 метров, а ширина нашего «Волго-Дона» — 17. Штурман должен как бы вдеть нитку в игольное ушко.

Нервная дрожь сотрясает всё судно, ревут двигатели. Но вот они умолкают. Сверху хорошо видно, как мощное веретенообразное тело «Волго-Дона» медленно вползает в камеру. Между высокой стенкой и бортом остаётся едва заметный зазор.

А с башни за нами следит диспетчер.

Матросы стоят со швартовыми наготове. Рядом со мной спокойный, добродушный, как всегда, капитан.

Нос теплохода застывает у передних ворот. Задние закрываются. Мы, прикованные стальными тросами к стенке, остаёмся одни в глубоком сыром ущелье. Через передние ворота сочится вода. Это водохранилище рвётся к нам в нетерпенье.

Команды штурмана глубоко разносятся по камере. А откуда-то сверху вмешивается голос диспетчера:

— «Волго-Дон», получите почту, газеты!

Внизу всё начинает бурлить, покрывается клочьями пены. Вода пущена. Мы начинаем двигаться по вертикали.

Всё ближе и ближе верхний край стенки. Вот уже видны деревья, строения, фонари. Вровень с мостиком появляется надпись масляной краской: «Привет команде теплохода «Волго-Балт» № 23 от команды «Актюбинска». А выше — «Витя любит Лену».

Ночь. Россыпь береговых огней раскинулась по всему руслу реки, и кажется невозможным отыскать в этой иллюминации огни судового хода. Но нет — огни на месте: за бортом проплывает красный фонарик буя, а вон уже видно белый.

Капитан рядом с рулевым Мишей смотрит в бинокль, потом отходит от окна и склоняется над лоцманской картой. Капитанской вахте положено быть ночью — в самое трудное и опасное для судовождения время. Но и в другие часы я вижу Александра Ивановича на мостике. А что поделаешь, такая профессия. Я читал в Уставе обязанности капитана. Там первый пункт под литерой «а», а последний под «ф» — чуть ли не целый алфавит!

Берега в кромешной тьме — ни одного даже самого слабого огонька не видно. Карандаш капитана скользит по карте вдоль узкой голубой горловины, рядом с надписью «затопленный лес». После создания водохранилищ под водой чего только нет: и лес, и сёла, и русла рек, и даже целые города. Однажды я увидел, что из воды торчит колокольня с крестом на шпиле. Значит, здесь было село, которое с рождением водохранилища ушло под воду. Нужно быть внимательным, того и гляди на что-нибудь напорешься.

Капитан то и дело что-то подсказывает рулевому, а иногда подходит и легонько подталкивает рукоятку управления.

И вдруг — всё впереди заволакивается белой пеленой. Ну как будто кто-то перед нами вешает мокрую простыню. Рулевой, пытаясь разглядеть обстановку, открывает окно. Капитан на короткий миг включает прожектор. В снопе света видно, как закручиваются, плывут над рекой клубы тумана.

— Ну, — говорит Александр Иванович, — кажется, попали.

Я и так вижу, что попали.

Он сбавляет скорость и включает локатор. Рулевой даёт несколько протяжных гудков.

Я приникаю к окну — впереди хоть глаз выколи. Капитан говорит в переговорную трубку:

— Вниманию судов, идущих сверху. «Волго-Дон» прошёл триста сороковой буй. Движемся в тумане, видимость сто метров. Будьте осторожны.

Из громкоговорителя откликается голос:

— Понял, Александр Иванович, вас понял…

— Иван Павлович? Доброго здоровья! Далеко вы от нас?

— Километрах в двух.

— Тоже в тумане идёте?

— Да нет, вроде чисто.

— А-а, значит, у нас тут такая полоса…

Встреча знакомых капитанов на водной дороге, как я уже убедился, дело обычное. Особенно для таких «старичков», как наш Александр Иванович, ведь он бороздит воду уже восемнадцать лет.

— Куда идёте?

— В Ленинград, с угольком. А вы?

— Мы в Куйбышев из Петрозаводска. Лес везём. Комары заели!

Мне смешно, потому что я уже знаю: вместе с лесом всегда едут и комары.

Пока капитаны переговариваются, второй вахтеный матрос проходит на нос судна и становится вперёдсмотрящим. Мы его совсем не видим. Рубка в туманной мгле.

Две ярко-зелёные точки на экране локатора подходят друг к другу. Капитан легонько отстраняет рулевого и сам берётся за рукоятки управления.

Кажется, что зелёный и белый огни, появившиеся вдруг из тумана, движутся прямо на нас. Но вот они смещаются влево, влево… Встречное судно скользит совсем рядом. Мостики выравниваются. Капитаны машут друг другу.

— Кажется, разошлись…

— Разошлись, Александр Иванович.

— Ну, счастливого вам пути.

Через несколько минут теплоход выходит из полосы тумана. Берега снова принимают ясные очертания, видны огни.

Капитан вздыхает и отдаёт рукоятки рулевому.

— Ну вот, видели? А вы говорили — нет приключений. Спокойствие речного плавания — вещь мнимая. Ходить по реке очень нелегко, я даже думаю, что труднее, чем в море. Тут тебе и туманы, и мели, и свальные течения, и встречные суда, и узкие проходы. Приключения подстерегают на каждом шагу, только и знай — обходи…

Я и сам теперь думаю: бог с ними, с этими приключениями.

Хмурое, моросящее дождём утро застаёт нас уже на Волго-Балте — знаменитой судоходной лестнице. Один шлюз — № 7 — поднимает нас на высоту четырёхэтажного дома, шесть других по очереди опускают на восемьдесят метров вниз. Когда-то на старом Мариинском водном пути шлюзов было тридцать девять!

— Войдёшь в такое деревянное корыто, — вспоминает Александр Иванович, — а там всё еле держится, скрипит. Бабка-смотрительница кричит: «Бревно-то ты мне зачем оторвал, бревно, окаянный!..».

Позже, через несколько дней, наш теплоход покачивается на крутой волне Ладоги. На палубу хлещет дождь, струи воды подхватываются порывами ветра, бьют о стекло. На всём видимом пространстве озера — кипение волн и косая завеса дождя. Сразу чувствуется, что мы почти дома, — это дышит наш север.

Все свободные члены экипажа сидят в кают-компании и по телевизору смотрят футбол. А мне не сидится там, всё тянет наверх, в прохладную рубку — смотреть, прислушиваться к разговорам.

— Диспетчер, ответьте «Волго-Дону», диспетчер…

— Слушаю вас, «Волго-Дон».

— Как бы там Ленинграду заявочку передать на разгрузку, очень бы надо завтра выгрузиться!..

— А успеете под разводку мостов?

— Надеюсь, успеем. Должны успеть.

Вот такие разговоры ведутся в рубке, как же к ним не прислушиваться!

— Какой у вас груз?

— Уголёк, уголёк. Четыре с половиной тысячи.

— Ясно. Ленинград отвечает — на Первомайскую ТЭЦ ваш уголь пойдёт, в Автово…

Над разволновавшимся озером несутся голоса двух собеседников. В их разговоре, на первый взгляд будничном, служебном, — смысл и итог долгого плаванья.