Веселое заведение

1

Поезд еще только подходил к станции захолустного городка Палестина, штат Канзас, а фермеры и их жены с постными лицами, в выцветших, когда-то черных шерстяных одеждах, надеваемых лишь в торжественных случаях, уже выстроились вдоль железнодорожного полотна, точно зубья от грабель. Стояла невыносимая жара; трое мальчишек, развалившиеся на багажной тележке в тени депо, равнодушно взирали на кошку, не имея ни сил, ни даже желания привязать ей к хвосту консервную банку. «На таком солнцепеке и течная сука к себе кобеля не подманит», — подумала Эдди Френч, щурясь от нестерпимого блеска прерии, обесцвеченной жаром до грязно-белого оттенка заношенного белья. Она приложила к носу платок, инстинктивно пытаясь отгородиться от запахов пота, скотного двора и пшеничных блинов, пропитавших одежду фермеров. Хотя большую часть из прожитых ею на свете тридцати шести лет Эдди провела вдали от фермы, позабыть эти прокисшие запахи ей так и не удалось. Она вытерла блестевшее от пота лицо влажным платком, который оставил на коже грязные разводы.

Путешествие в Канзас-Сити оказалось даже более удачным, чем она предполагала; во всяком случае, довольно выгодным: она возвращалась домой в Нью-Мексико, имея на руках достаточно денег, чтобы купить новую кухонную плиту и пристроить к дому веранду. Ее старинный приятель, с которым она встречалась каждый год в августе, когда приезжала в город по делам, ублажал ее как никогда: купил ей два платья и щедро заплатил за проведенное с ним время. Более того, он был настолько внимателен, что она задумалась: уж не хочет ли он перевести их отношения на постоянную основу? Может быть, жена умерла и он решил узаконить их связь? Не то чтобы ей так уж этого хотелось — совсем нет; но всякой девушке приятно, когда мужчина предлагает ей руку и сердце. Однако, когда неделя подходила к концу, он сказал Эдди, что переезжает с женой в Монтану и они, как ему этого ни жаль, больше никогда не увидятся. Он умолял Эдди остаться еще на два дня; до этого дела он был охоч, как козел до капусты. Когда она вспоминала последнюю ночь, проведенную с ним, на глаза у нее наворачивались слезы. Эдди даже захлюпала носом, жалея себя из-за того, что столь приятная связь закончилась. Она знала, что будет скучать по этому человеку, но вот скучать по Канзасу ей бы и в голову не пришло. «Кто бы только знал, как я ненавижу этот Канзас», — подумала она, ощутив несвежий запах собственного влажного, разгоряченного тела. Сухой, жаркий климат Нью-Мексико сказывался на ее волосах и коже не лучшим образом, но она предпочитала его сухую жару влажности и духоте Канзаса. Она была рада, что возвращается домой.

Возможно, ей следовало телеграфировать Уэлкам, сообщить, что она задерживается. Эдди фыркнула: «Уэлкам note 1 — ну и имечко же, прости господи. Странное даже для негритянки». И негритянка эта, по ее разумению, вполне могла сбежать, прихватив с собой ее посуду, пока она ездила в Канзас. Впрочем, эта посуда мало чего стоила. Нет никакого смысла покупать приличные тарелки и чашки, когда шлюхи то и дело швыряются ими в клиентов или друг в друга. Эдди ценила Уэлкам куда больше посуды. Все ее прежние служанки не продержались в «Чили-Квин» и нескольких дней, между тем как Уэлкам прожила в ее заведении целых четыре недели. Хотя наклонности у нее были самые что ни на есть мошеннические, она любила свою работу и, кажется, намеревалась трудиться у Эдди и впредь. Так, во всяком случае, она говорила. Когда они познакомились, Эдди неожиданно прониклась к негритянке теплым чувством и, не имея на то никаких оснований, поверила ей. До такой степени, что, отправляясь в Канзас, оставила «Чили-Квин» на ее попечение. Конечно, Эдди могла на время прикрыть лавочку, но опасалась, что за время ее отсутствия все ее шлюхи разбегутся. Так что ей только одно и оставалось — довериться Уэлкам.

Как-то утром негритянка объявилась у ее порога и поинтересовалась, нет ли у нее какой-нибудь работы. Она смешно разговаривала, сдабривая жаргон американских негров-рабов невесть где позаимствованными выражениями из речи образованных джентльменов. Господь свидетель, Эдди нуждалась в помощнице. Шлюх, искавших работы, к ней в дом заходило множество, хотя случалось, что, когда их услуги были действительно необходимы, они все словно под землю проваливались. Но таких женщин, которые соглашались бы исполнять домашнюю работу, стирать и готовить еду для обитавших в доме ленивых и неблагодарных человеческих существ, было днем с огнем не сыскать. Дошло до того, что Эдди пришлось взять на место уборщика слепца, а потому многого она от Уэлкам не ожидала. Но через неделю эта дородная смазливая негритянка, обладавшая столь внушительными размерами, что, казалось, могла один на один схватиться с гризли, уже полностью включилась в дело и вела себя в заведении как полноправная хозяйка. Она готовила, стирала и держала в строгости девиц. Помимо всего прочего, Уэлкам ловко расправлялась с пьяницами, используя сковородку в качестве весьма грозного оружия. Эдди не знала точно, каким ветром Уэлкам занесло в Налгитас; похоже, она, как и большинство девиц, оказалась там случайно. Возможно, она просто устала от бесконечных странствий и решила найти себе местечко, которое могла бы называть домом. Эдди ни о чем ее не спрашивала. К чему вопросы, если все складывается на редкость удачно? Когда с неба сыплет манна, молчи и подставляй миску. Эдди оставалось только надеяться, что Уэлкам сможет удержать ее девиц в повиновении и что, когда она вернется, негритянка все еще будет жить у нее в доме.

Пока Эдди прятала платочек за свой широкий корсаж, поезд судорожно вздрогнул, дернулся и, лязгнув всеми своими сочленениями, остановился. Кондуктор вылез из вагона, держа наготове металлическую лесенку, и установил ее на перроне. Потом он протянул руку женщине, тащившей за собой тяжелую сумку. Один из фермеров сделал шаг вперед, забрал у женщины сумку, и они вместе зашагали прочь от вагона, причем женщина семенила сзади, отставая на несколько шагов. Из полудюжины пассажиров, которые сошли с поезда, не было ни одного, кого бы встретили объятиями или приветственными возгласами. И дело тут было не в жаре. Эдди знала: местные жители обладали суровым нравом. Они редко демонстрировали свои чувства; если, конечно, предположить, что у них вообще были какие-нибудь чувства. Толпа редела по мере того, как пассажиры сходили с поезда. Оставшиеся на платформе люди сгрудились около металлической лесенки, стремясь поскорей забраться в вагон.

Мужчина в отлично сшитом костюме явно не местного изготовления, что выгодно отличало его от толпы, протолкался в поезд впереди всех. «Банкир», — с загоревшимся вдруг интересом подумала Эдди, когда он остановился в проходе рядом с ее лавочкой, заставив ждать двигавшихся за ним пассажиров.

— Получите. Один билет до Холдена, — сказал мужчина, поднимая повыше двадцатидолларовую золотую монету, чтобы все могли ее рассмотреть.

Кондуктор сунул монету в карман и выдал билет. Называя громким голосом номинал каждого медяка, он отсчитал пассажиру тридцать центов мелочью, после чего протянул ему кучку бумажных долларов. Эдди отметила про себя, что пару сложенных вдвое бумажек он незаметно зажал в руке, обсчитав таким образом пассажира на два доллара. Кондуктор проделывал подобное и раньше — с женщиной в бесформенном платье и в грязном шарфе, обмотанном вокруг бугристого, как картофелина, лица. За ее юбки цеплялись две маленькие девочки, а на руках лежал младенец, которого она, расплачиваясь с кондуктором, непрестанно укачивала. Обмануть бедную эмигрантку мог только человек низкий, такому и собственную бабку ничего не стоило прибить. Эдди схватила кондуктора за запястье и с силой ущипнула. Потом она тихим голосом сообщила ему, что, если он не даст этой женщине сдачу полностью, она расскажет о его жульничестве всему вагону. Кондуктор отдал женщине то, что ей причиталось, но после этого выместил злость на Эдди: открыл окно, чтобы Эдди как следует обсыпало пылью, а потом, когда она вышла на открытую площадку, чтобы глотнуть свежего воздуха, позволил себе с ней кое-какие вольности. У Эдди до сих пор болела левая грудь в том месте, где он ее прихватил, наверное, теперь будет синяк.

Проходя мимо Эдди, «банкир» презрительно скривил губы и проследовал по проходу в дальний конец вагона, поддев по пути носком ботинка шлейф ее платья и отшвырнув его в сторону. Он что же — решил, что она заразная? Этот жест стоил ему два доллара. Если бы у него теперь выманили обманом весь золотой, то она бы и бровью не повела. Она со значением посмотрела на кондуктора, а потом перевела взгляд на его жертву, давая тем самым ему понять, что, хотя она и будет держать рот на замке, сам факт мошенничества не укрылся от ее внимания.

Возможно, кондуктор был достаточно ловок для того, чтобы облапошить эмигрантку или жирного дельца, но надуть Эдди Френч, королеву по части трюков, требовавших ловкости рук, пусть и бывшую, ему было не по зубам. Никто не умел обсчитывать так, как Эдди. На всем Юго-Западе не было мужчины или женщины, кто умел бы лучше ее прятать деньги или карту в ладони, передергивать или манипулировать с наперстками. Но она не обманывала бедных иностранок. Ее жертвами были люди побогаче.

Возможно, она продолжала бы мошенничать, если бы в один прекрасный день не нарвалась на человека, который сумел поймать ее за руку, после чего до полусмерти отколотил палкой. У Эдди до сих пор в непогоду болели кости. Поправившись, она впервые серьезно задумалась о своей карьере и пришла к выводу, что мошенничать слишком опасно. Она, что называется, извлекла из случившегося урок. Каких бы высот ни достигла она в своем ремесле, всегда нашелся бы ловкач, который сумел бы ее раскусить. В этом смысле проституция представлялась ей куда менее рискованным делом; к тому же эта работа была относительно постоянной и не так сильно сказывалась на нервах. Не то чтобы мужчины вовсе не поднимали на нее руку — бывало всякое, но они по крайней мере не пытались убить ее из мести за ее проделки. Теперь, понятное дело, Эдди проституцией не занималась, разве что изредка, когда клиент попадался уж очень выгодный. Она сама стала хозяйкой, «мадам», и обзавелась собственным заведением. Так что если бы банкир ехал в Налгитас, а не в Холден, то она бы уж нашла случай всучить ему свою карточку. Мужчины, которые дерут перед тобой нос при свете дня, не прочь заглянуть к тебе на огонек под покровом ночи.

Вспомнив о визитной карточке, Эдди полезла в свой ридикюль и копалась в нем до тех пор, пока не нашла образец и не извлекла его на свет. В который уже раз любуясь карточкой, она перечитала то, что было на ней написано:

В число этих «четырех пансионерок» входила и сама Эдди, правда, от случая к случаю.

Она пополнила запас визиток в Канзас-Сити; на этот раз по ее настоянию в оформление была включена золотая окантовка. Это сообщало карточкам особый шик. Эдди провела пальцем по черным выпуклым буквам и уже хотела было положить карточку в сумку, как вдруг услышала сердитый мужской голос.

— Садись сюда. Тебе не следует сидеть рядом с мужчинами. Ты, Эмма, глупа и ничего в жизни не смыслишь. В дороге никому нельзя доверять, особенно мужчинам. Знаешь же, что мозгов у тебя маловато, но между тем позволяешь втягивать себя в разговор. Тебе вообще свойственна дурная привычка заговаривать с незнакомцами. Если тебе переломают кости, он тебя не примет, так и знай.

Мужчина толкнул женщину на сиденье рядом с Эдди, к неудовольствию последней. В вагоне было не так много народа, и она рассчитывала, что лавочка останется в ее распоряжении до конца поездки.

Прищурившись, Эдди окинула мужчину оценивающим взглядом. На нем был черный костюм, явно ранее принадлежавший человеку более высокому и худому. Тесный пиджак едва не лопался на его широкой спине, а когда он поднял над головой руки, чтобы поставить круглую коробку на забранную латунными прутьями багажную полку, Эдди заметила у него под мышками темные пятна пота. При всем том она не могла не отметить, что он был высок и строен, с красивыми, тронутыми сединой густыми черными кудрями, высокими скулами и светлыми глазами. Выражение лица, однако, показалось ей зловещим, а когда он обращался к своей спутнице, его голос напоминал звериный рык.

— Не смей пересаживаться отсюда, слышишь?

— Потише, Джон, прошу тебя, — взмолилась женщина. — Люди же смотрят.

Она взглянула на Эдди, но, заметив, что та за ней наблюдает, сразу же отвернулась. Эта женщина была несколько моложе своего мужа. Даже под большим темным капором было видно, что волосы у нее черные и блестящие. Кожа была чуть светлее, чем у мужчины, а глаза — ярко-голубые. Эдди — эксперт по части того, что женщины скрывают под своими корсетами и кринолинами, — попыталась себе представить, какое у нее тело. Женщина была высокой и худенькой, словно девочка, с маленькой грудью и узкими бедрами. Другими словами, плоть ее была совсем иного рода, нежели телеса, к которым привыкли клиенты «Чили-Квин», и, уж конечно, разительно отличалась от пышного, мягкого тела Эдди с ее роскошным бюстом. Впрочем, некоторые мужчины любили сухопарых женщин. Есть же люди, которые предпочитают куриное крылышко, а не ножку.

— Ты должна вести себя с ним почтительно. Не вздумай огрызаться, как ты это делаешь, когда говоришь со мной. Если его мнение отличается от твоего, лучше промолчи. И ни в коем случае не будь развязной.

Эдди фыркнула и неприязненно посмотрела на Джона. Тот ответил ей не менее неприязненным взглядом, после чего перевел глаза на ее шелковое платье цвета желтой меди, имевшее тот же оттенок, что и ее волосы. Если уж он такой умный, подумала Эдди, то сразу догадается, что она шлюха, велит своей жене пересесть, и лавочка снова окажется в полном ее распоряжении. Вместо этого Джон, посмотрев на нее с такой ненавистью, какой ей на лице мужчины еще не доводилось видеть, бросил:

— Не суйте нос в чужие дела.

Эдди удивленно выгнула бровь, но продолжала на него глазеть.

— Сама знаешь, коли едешь туда, назад тебе дороги нет. Здесь тебя никто с распростертыми объятиями встречать не будет. Так что не надо ставить меня в дурацкое положение. И запомни: это твой последний шанс, — сказал мужчина так тихо, что его слышали только женщина, к которой он обращался, и Эдди. Поскольку женщина промолчала, мужчина вздохнул и добавил: — Я уже тебе говорил, что ты поступаешь глупо, но ты сделала выбор, постелила, так сказать, постель. Ну а коли так, тебе на ней и спать. — Он с минуту помолчал, но потом заговорил снова — совсем тихо: — Не забывай следить за инвестициями. Если все пойдет как надо, я дам ему пять процентов. Возможно, если ты принесешь ему немного денег, он будет лучше о тебе думать. Хотя это и трудно — после того, что ты натворила.

— Но это наши деньги, Джон. Я хочу сказать, и мои тоже, — яростным шепотом произнесла женщина.

— Если бы они были твоими, их бы оставили тебе, не так ли, Эмма? Между тем деньги получил я, как равным образом и разрешение распоряжаться ими по своему усмотрению.

— Ты отлично знаешь, почему было сделано так, а не иначе.

Джон открыл было рот, чтобы ей ответить, но, заметив, что Эдди продолжает за ними наблюдать, передумал и крепко сжал губы.

К тому времени пассажиры заняли свои места в вагоне, и кондуктор, оглядев платформу и убрав лесенку, крикнул:

— Сейчас отправляемся.

Джон поднял глаза:

— Мне пора.

Он уже сделал шаг по проходу в сторону двери, когда женщина ухватила его за полу пиджака.

— Неужели ты не хочешь пожелать мне удачи?

Джон пожевал губу и одарил ее долгим мрачным взглядом. Потом, так и не сказав ни слова, вышел из вагона. Когда он соскакивал с площадки, поезд дернулся, он оступился, упал на платформу, но быстро поднялся и похромал прочь. Эдди увидела, как сидящая рядом с ней женщина в тревоге подалась всем телом к окну, но затем облегченно вздохнула и улыбнулась.

Поезд уже отошел от станции и углубился в иссушенную солнцем прерию, а женщины продолжали хранить молчание. Через некоторое время Эмма встала с места, поставила свой чемодан на полку над головой, а находившуюся при ней корзинку со съестными припасами задвинула под лавку. Эта корзинка сразу же привлекла внимание Эдди. Она уже съела обед, который захватила с собой в Канзас-Сити, а разносчик в поезде не мог предложить ничего лучше засиженных мухами сандвичей с говядиной.

Эмма сняла капор — довольно сложное сооружение из черного шелка, — который и в лучшие свои времена наверняка выглядел не слишком презентабельно, аккуратно расправила пальцами ленты, после чего, протянув руку через проход в середине вагона, бережно положила шляпу на свободную лавочку.

— Он поставил на полку мою шляпную коробку, но там уже лежат две шляпки, и места для этой старой вещицы нет, — сказала Эмма, обращаясь к Эдди.

Без этой уродливой шляпы женщина выглядела более привлекательно, хотя вряд ли кто-нибудь назвал бы ее красавицей. В ее черных волосах кое-где проглядывала седина.

— В коробке у меня модные шляпки. Одна — розовая. Джон и не знает, что у меня такие есть.

— В путешествие собрались? — спросила Эдди, не зная, что сказать. Джон был прав: его жена и впрямь любила болтать с незнакомыми людьми.

Женщина кивнула и поторопилась представиться:

— Меня зовут Эмма Роби.

— И куда же вы едете, миссис Роби?

Женщина расхохоталась.

— Так вы решили, что Джон — мой муж? Ничего подобного. Он — мой брат. Так что я — мисс Роби.

— А меня зовут Эдди Френч. Мисс Эдди Френч.

— В таком случае мы с вами вроде как две непорочные девы, отправившиеся на поиски приключений.

«Довольно двусмысленное заявление, если учесть мой род деятельности», — подумала Эдди.

— Хотите взглянуть на мои шляпки? — спросила женщина. Прежде чем Эдди успела сказать хоть слово, Эмма подпрыгнула и сняла шляпную коробку с полки. Потом она развязала стягивавшую ее бечевку и подняла крышку.

— Вот и розовая. — Эмма извлекла из упаковочной бумаги шляпку цвета детского подгузника с гофром, кружевами, золотым шитьем и длинными атласными лентами и сунула Эдди в руки. — И эта тоже достойна внимания, взгляните. — Она достала из коробки крохотную круглую красную шапочку, живо напомнившую Эдди жестянку с «Эмалином» — патентованным средством для «придания металлу ослепительного блеска», которым Уэлкам надраивала в «Чили-Квин» кухонную плиту. Даже ее, Эдди, девицы отказались бы носить такие нелепые головные уборы.

— Я их сама сшила, — застенчиво произнесла молодая женщина. — Джон и тот считает, что я рукодельница каких мало.

— И где же вы собираетесь это носить? — спросила Эдди, указав кивком головы на шляпку, похожую на красную жестянку.

— В Налгитасе. Это в Нью-Мексико.

Эдди с любопытством подняла на нее глаза.

— Боюсь, что такая шляпка будет безнадежно испорчена первой же пыльной бурей. У нас жуткая пылища и ветер, знаете ли.

— А вы сами из Налгитаса? — оживленно спросила Эмма, разглаживая пальцами синие ленты, пришитые к красной шляпке.

Эдди молча кивнула.

— Ну разве не здорово, что первый же человек, с которым мне довелось познакомиться, оказался из Налгитаса? Не сомневаюсь, что мы подружимся, — сказала Эмма. Она положила в коробку красную шляпку с синими лентами, а потом ту, розовую, что передала Эдди, после чего аккуратно закутала их папиросной бумагой. Накрыв коробку крышкой, Эмма снова утвердила ее на полке над головой. — Какое чудесное совпадение, правда?

Эдди придерживалась на этот счет другого мнения. На всякий случай она осведомилась, к кому Эмма направляется.

Эмма вспыхнула и отвела глаза.

— Я собираюсь там жить. Если хотите знать… — Последовавшая затем пауза, на вкус Эдди, несколько затянулась. — Я выхожу замуж, — добавила молодая женщина.

— Вот оно что… — только и сказала Эдди. Жены причиняли ей одни неприятности. Рано или поздно они начинали требовать, чтобы ее заведение закрыли.

— В сущности, я буду жить не в самом Налгитасе. У моего мужа — то есть у моего будущего мужа — неподалеку от города ранчо. Он утверждает, что это самое большое ранчо во всей округе, но вы ведь знаете, как мужчины любят хвастать. К Джону, разумеется, это не относится. — При этих словах ее лицо словно окаменело.

— А как его зовут?

Эмма смутилась.

— Так Джон же.

— Я владельца ранчо имею в виду.

— Ах вот вы о ком… Его зовут мистер Уитерс. Мистер Уолтер Уитерс.

Это имя было Эдди незнакомо, и она обрадовалась, что ее предприятие убытка не понесет. Семейное положение нисколько не мешало мужчинам посещать ее заведение, но новобрачные все-таки были не самыми лучшими ее клиентами. Тут ей пришло на ум, что мистер Уитерс, возможно, именовал себя в «Чили-Квин» как-то по-другому. Мужчины иногда прибегали к такой уловке, хотя она сто раз говорила, что «у нее совершенно нет памяти на имена».

— Как он выглядит? — спросила она.

Эмма опустила глаза и пробормотала нечто невразумительное.

— Я не расслышала…

Вместо того чтобы повторить свои слова, Эмма полезла в сумочку и извлекла оттуда крохотную фотографию, размером с ноготь большого пальца. Эдди взяла у нее дагерротип и некоторое время его разглядывала. Изображение было до того темное и расплывчатое, что нельзя даже было сказать, белый он или негр.

— Не особенно хорошо видно, правда?

Эмма покачала головой.

— А какого он роста?

Эмма неопределенно пожала плечами.

— Не знаете, что ли? — Эдди фыркнула. — Похоже, вы с ним никогда не виделись. — Она посмеялась над своей шуткой, но, поскольку Эмма глаз так и не подняла и стала молча теребить ручки своего ридикюля, Эдди, не сдержавшись, выпалила: — Так вы и вправду никогда с ним не встречались? Неужто вы одна из тех невест, которых выписывают по почте?

— Конечно же, нет, — торопливо произнесла Эмма и оглянулась: слишком уж громко прозвучал вопрос Эдди. Выхватив дагерротип из рук попутчицы и сунув его в сумку, она повторила: — Нет, я не такая.

— Не такая? Какая же в таком случае?

— Уж не из тех женщин, за которых расплачиваются, как за какой-нибудь товар из почтового каталога. У меня есть гордость.

«Ну, не так уж у тебя ее и много», — подумала Эдди, дожидаясь ответа женщины и от нечего делать разглядывая потертое черное бархатное сиденье на лавочке напротив.

Между тем Эмма заговорила, хотя и очень тихо:

— Мы давно уже с ним переписываемся. Мне кажется, что если люди долгое время обмениваются письмами, то узнают друг друга куда лучше, чем во время коротких встреч в период ухаживания.

Прилагая все усилия к тому, чтобы не улыбнуться, Эдди еще ниже склонила голову, сосредоточив внимание на коричневых пятнах табачной жвачки, которой был заплеван пол в проходе вагона.

— Ничто физическое к нашим отношениям не примешивалось и нас друг от друга не отвращало, — продолжала объяснять Эмма, еще раз откашлявшись. — Мы, можно сказать, познавали души друг друга.

Эдди нисколько не интересовалась тайнами души, и тем более — души мистера Уитерса, а потому она задала Эмме простейший вопрос, как они с женихом познакомились.

— Он поместил в нашей газете объявление, где выразил желание переписываться с доброй христианкой, поскольку таковых, как он отмечал, в Налгитасе не имеется. — Обдумав свои слова, Эмма добавила: — Полагаю, в Налгитасе добрые христианки все-таки есть — взять хоть вас, к примеру, но он писал, что лично ни с одной не знаком.

— Несомненно, есть, — сказала Эдди, хотя тоже не знала в Налгитасе ни одной женщины, которая заслуживала бы подобной оценки. Ей очень хотелось выяснить, была ли Эмма замужем раньше, но это был такой личный вопрос, что задавать его сейчас, даже по ее меркам, казалось грубо и нетактично. Вместо этого она спросила, как долго Эмма и ее будущий муж обменивались посланиями.

— Шесть месяцев, — ответила Эмма. — А две недели назад он мне написал и пригласил к себе на ранчо. Сказал, что если мне все там придется по вкусу, то можно будет обсудить и матримониальную сторону наших отношений. Но он также сказал, что если мне у него не понравится, то я могу считать себя свободной от всяческих обязательств и уехать, когда мне вздумается.

— Но ведь вы не можете вернуться домой, не так ли? Если не ошибаюсь, ваш брат высказался по этому поводу самым недвусмысленным образом, — со значением сказала Эдди.

Эмма нахмурилась:

— На самом деле это неважно. Я уверена, что этот человек просто не может мне не понравиться.

— Ну а если нет — тогда что?

— Он мне понравится — и все тут! — произнесла она резко и с такой убежденностью в голосе, что это прозвучало как упрек. Расстегнув воротник шерстяного жакета, Эмма потерла ладонью шею. — После Джона всякий понравится, — добавила она уже более миролюбиво.

«Да уж, этого парня симпатягой не назовешь», — подумала Эдди, но сказала другое:

— Но что будет, если вы не понравитесь своему будущему мужу? Вы об этом подумали?

Эмма прикусила губу, опустила глаза и стала рассматривать собственные руки.

— Надеюсь, я окажусь на уровне тех требований, которые он предъявляет к женщине, — сказала она. Голос у нее при этом дрогнул, и Эдди ощутила нечто вроде чувства вины. В самом деле, что она к ней пристала со своими расспросами? Бедняжке и так несладко. К тому же Эдди вспомнила о ее корзине со съестным и решила, что раздражать Эмму не стоит.

— Я абсолютно уверена, что вы ему подойдете. Не знаю ни одного старого холостяка, которого не смогла бы ублажить женщина — любая. Старые холостяки, знаете ли, не больно-то разборчивы. — Эдди решила поставить на этом точку. Хотя на комплимент это было не похоже, Эмму, судя по всему, ее слова вполне удовлетворили.

Эмма расстегнула пуговицы на жакете, а через минуту и вовсе его сняла. Когда она, поднявшись с сиденья, потянулась, чтобы положить жакет на верхнюю полку, Эмма отметила про себя, что влажных потеков пота под мышками у нее нет. «Судя по всему, эта женщина не из потливых», — с завистью подумала Эдди и потянулась за платком, чтобы промокнуть выступившую у нее на лице испарину. При этом она уронила на пол свою визитную карточку. Как вынула из сумки, так и продолжала все это время сжимать ее в руке, и совершенно про нее забыла.

Эмма подняла карточку с пола и прочитала. Видно, ничего уж тут не поделаешь, подумала Эдди. Сейчас эта женщина смерит ее испуганным взглядом, а потом метнется от нее в дальний конец вагона. В результате Эдди лишится ужина, зато лавочка останется в полном ее распоряжении. Тоже неплохо.

Эмма с недоумением несколько минут изучала беленький кусочек картона, а потом улыбнулась.

— Похоже, мне опять повезло, — сказала она и спрятала карточку в сумку.

— Что вы сказали? — растерялась Эдди.

Конечно, Эмма была бы далеко не первой женщиной, которую разочарования в любви толкнули на стезю порока. Тем не менее представить себе, что именно эта женщина, если у нее не сложатся вдруг отношения с владельцем ранчо, станет шлюхой, Эдди почему-то не могла. Кроме того, женщины с сединой в волосах в борделях спросом не пользовались, а «Чили-Квин» — это вам не дом отдыха для пожилых леди.

— Мне повезло, что вы держите пансион — вот что я имела в виду. Если я не понравлюсь мистеру Уитерсу, то смогу остановиться у вас… — Эмма опустила глаза, чтобы снова взглянуть на карточку — …в «Чили-Квин». — Тут она рассмеялась.

Возможно, Эмма и впрямь умела работать иглой и даже кое-что смыслила в этом деле, но что касается всего остального, то разумения в ней было не больше, чем у катушки ниток. У Эдди появилось сильнейшее искушение напугать эту глупую гусыню до полусмерти, сообщив ей, какого рода пансионом является «Чили-Квин»; но Эмма могла расплакаться, нажаловаться на нее, а кондуктор был настолько недружелюбно по отношению к ней настроен, что ему ничего не стоило высадить ее на ближайшей же станции. Поэтому ничего такого Эдди говорить не стала.

— Милости просим, — только и сказала она.

Через некоторое время Эмма встала с места, вынула из чемодана тканую сумочку с принадлежностями для шитья, извлекла оттуда несколько кусочков заранее скроенной материи и, вдев нитку в иголку, принялась сшивать их вместе. Наблюдая за тем, как работала Эмма, Эдди словно веером обмахивалась ладошкой. Прошло несколько минут. Эмма сделала последний стежок, отрезала нитку большими, в виде журавля, ножницами, после чего предложила свою работу на суд Эдди. Готовый элемент, выполненный из кусков голубого и коричневого, цвета крепкого кофе, ситца, именовался «Двойные пирамидки». Так, во всяком случае, его называла Эмма.

Эдди не понимала женщин, которые давали своим поделкам названия. Она и шить-то никогда не умела. Кроме того, она предпочитала застилать постели готовыми покрывалами фабричной выделки, а не лоскутными одеялами, сшитыми вручную. Лоскутные одеяла напоминали о доме, а такого в борделе допускать ни в коем случае нельзя. Пробормотав несколько слов, которые можно было расценить как комплимент, Эдди отвернулась и стала смотреть в окно.

Поезд проходил мимо жалкой, захудалой фермы. Все строения отличались аскетической простотой и даже не были покрашены; покос же на поле был такой скудный, что поселенцам и на вилы-то поднять было нечего. На скотном дворе сутулая женщина, прикрыв от солнца ладонью глаза, всматривалась в проходящий мимо поезд. Три маленькие девочки в платьях из грубой холстины и чепчиках с обвисшими полями стояли на обочине у железнодорожного полотна; самая большая держала на руках младенца. Одна из девчушек помахала поезду рукой. Другие лишь на него глазели, поворачивая головы по ходу движения поезда до тех пор, пока он не скрылся из виду. Эдди, не раздумывая, помахала им в ответ.

В детстве, сколько она себя помнила, она так же вот таскалась с малышами на руках, была самой старшей и нянчилась с младшими по мере их появления на свет. О детях она знала все. Ее мать рожала каждый год — за исключением того года, когда умер отец и мать вышла замуж во второй раз. И каждого ребенка в семье Эдди помогала выкормить и выходить. Равным образом она с младых ногтей знала, откуда берутся дети. В доме имелась только одна спальня, и хотя она была разгорожена грубыми дощатыми перегородками, щелей в этих импровизированных стенах было предостаточно. Эдди часто лежала ночью без сна, прислушиваясь к тому, как на родительской половине ее отчим возился в постели, издавая при этом звуки, которые больше подходили свинье в загоне, нежели человеку. Когда мать молила мужа оставить ее в покое, а потом, уступив его домогательствам, допускала до себя, Эдди ежилась от страха. Она наполовину жалела, наполовину ненавидела свою мать за то, что та соглашалась удовлетворить похоть этого гадкого старикашки. Бывало, однако, что мать, усталая женщина с кожей цвета копченой ветчины, желая избавиться от его присутствия, задвигала на ночь вход в спальню старинным массивным бюро, и тогда отчим спал на полу перед камином, завернувшись в одеяло.

Пришло время, и он начал приставать к Эдди — красивой, крупной девочке-подростку. Когда это произошло в первый раз, она врезала ему ногой; в отместку он на следующий день выпорол ее плеткой из сыромятной кожи. В дальнейшем он при малейшей возможности пытался грубо ее облапить, а ее мать, похоже, ничего против этого не имела. И тогда Эдди стащила деньги, которые отчим прятал в принадлежавшей матери корзинке для ниток и обрезков материи. Правда, взяла не все: ровно столько, сколько было нужно на самые необходимые расходы и для того, чтобы купить билет на поезд. Потом она вышла к железнодорожному полотну, просигналила и, когда поезд замедлил ход, сказала кондуктору, что хочет доехать до Сан-Антонио. Это было самое отдаленное место, о каком она только слышала. Добравшись до города, она вместо Аделины Фосс стала называть себя Эдди Френч. По ее мнению, в этом имени не было ничего деревенского, провинциального, и это должно было еще больше отдалить ее от фермы, где она родилась. Иногда Эдди испытывала чувство вины из-за того, что удрала из дома, бросив сестер, и спрашивала себя, не приставал ли к ним со своими грязными домогательствами отчим после того, как она уехала. Возможно, они тоже убежали с фермы и стали шлюхами. Эдди вспоминала о сестрах всякий раз, когда в «Чили-Квин» в поисках работы заглядывала девушка, чей облик и повадка говорили, что она знакома с нищетой. Таких несчастненьких она привечала особо и почти никогда не отказывала им в работе и крове.

Эдди смотрела на проносившиеся мимо унылые фермерские постройки еще долго после того, как стоявшие у железнодорожного полотна девочки превратились в крохотные точки, а потом и вовсе исчезли из виду. Теперь поезд шел мимо другой фермы. У железнодорожной насыпи бегал мальчик, за которым как привязанная носилась собака. Эдди тоже приветствовала его взмахом руки, но малыш смерил ее враждебным взглядом и махать в ответ не стал.

— Жестокая штука — жизнь, — неожиданно произнесла Эмма. Эдди вздрогнула: она никак не могла предположить, что Эмма тоже смотрит в окно. — Люди, которые здесь обитают, просто одичали от нищеты и окружающего убожества.

— Вокруг песок и стены из глины, — задумчиво сказала Эдди. — Эти хибарки напоминают мне о доме, где я родилась. Мы тоже жили очень бедно. Так бедно и голодно, что готовы были грызть обои со стен. Только у нас и обоев-то никогда не было. — Эдди заставила себя замолчать. Она редко говорила о своем детстве. Повернувшись к Эмме, она заметила мелькнувшее у нее на лице странное выражение, как если бы та вспомнила о чем-то крайне неприятном. — Вы ведь тоже из таких, верно?

— О, нет, — торопливо сказала Эмма. — Но я знала людей, напрочь лишенных человеческих добродетелей, таких же диких, как здешние фермеры.

Ее лицо чуть дрогнуло, а затем вновь застыло. Интересно, что могло послужить причиной столь сильной эмоциональной вспышки у ее случайной попутчицы, подумала Эдди. Через минуту, однако, Эмме удалось совладать со своими чувствами и даже раздвинуть губы в смущенной улыбке.

— Я хочу сказать, что слышала о таких людях. Но лично мне их знать, конечно же, не приходилось. У нас вполне процветающая ферма. А Джон — отличный хозяин. Тут уж надо отдать ему должное. К тому же у наших родителей были деньги. Но я тоже могла бы жить на такой же вот убогой ферме… Милостью господней…

— Милостью господней — что? — спросила Эдди.

— Да ничего… Это просто так говорится. Вроде как благодаришь Творца за свое благополучие.

— Милостью господней, — повторила Эдди. Она страшно любила всякие умные слова и торжественные изречения.

— Моя мать родом из Нью-Джерси, она получила в свое время благородное воспитание, — продолжала говорить Эмма, поглаживая кончиками пальцев кусочки ткани в своих руках. — Это она научила меня шить и вышивать. Мать училась в частной школе Элизабет Стефенс в Нью-Джерси.

— Стало быть, ваша мать умела читать? Я, знаете ли, тоже грамотная.

— Уж конечно, умела. Она и по-французски читала. Как-никак мисс Стефенс держала пансион для благородных девиц. Моя мать, когда была еще совсем маленькая, вышила там на уроке удивительно красивую салфетку со стишками. Я до сих пор их помню:

— Ну, разве не прелесть? — спросила Эмма.

До Истины и ее познания Эдди не было никакого дела.

— Милостью господней… — произнесла она полюбившиеся ей слова.

Эмма с удивлением на нее посмотрела, после чего снова вернулась к своему рукоделию. Собрав материю в гармошку, она протолкнула иголку вперед с помощью сидевшего у нее на пальце серебряного наперстка. Разгладив шов так, чтобы нигде не морщило, она полюбовалась на дело рук своих.

— Зря я, пожалуй, взяла черные нитки. Говорят, если сшиваешь лоскутное одеяло черными, то никогда тебе под ним со своим избранником не спать. Но я в такие глупости не верю. А вы?

Эдди лично предпочитала судьбу не испытывать, но затевать разговор на эту тему, а также обсуждать рукоделие Эммы ей не хотелось. Поэтому она пожала плечами и сказала:

— Это вы потому такая смелая, что у вас счет в банке имеется. — На руку Эдди сел крупный комар, и она прихлопнула его ладонью, но не раньше, чем он успел отведать ее крови. Эдди смахнула мертвое насекомое и слизнула алую капельку с укушенного места. — У нас в Налгитасе комары размером с кузнечика, а кузнечики — как цыплята, — не без гордости сообщила она.

— А какого размера у вас цыплята? — спросила Эмма.

Эдди нахмурилась.

— Они такие же, как везде. Вы что же — не знаете, какие бывают цыплята? — Интересно, подумала Эдди, не посчитает ли ее Эмма слишком назойливой, если она еще раз спросит о ее счете в банке? Конечно, Эдди, по большому счету, было на это наплевать, но она давно уже пришла к выводу, что очень полезно знать о принадлежащих другим людям деньгах. — Ну, так, милочка, есть у вас деньги в банке или нет?

Похоже, Эмму этот вопрос нисколько не смутил.

— У Джона есть. А у меня — ни цента. Думаю, вы слышали наш разговор. Все деньги принадлежат ему.

— Так чаще всего бывает, когда речь идет о муже и жене, но ведь вы брат и сестра. Должны же у вас, как у сестры, быть собственные средства…

Эмма перевернула рукоделие и стала разглаживать ладонью свою работу с изнанки. Ее внимание привлек сложный шов, где соединялись сразу три элемента. Край одного из них перекрывал другой на десятую часть дюйма больше, чем следовало, и Эмма вытянула из шва нитку. Потом она положила работу на колено, откинула назад голову и закрыла глаза, слегка придавив веки кончиками пальцев. Эдди смотрела на нее во все глаза. Ей еще не приходилось проводить столько времени в компании с доброй христианкой. Хотя ее мать любила-таки почитать Библию, Эдди доброй христианкой ее не считала, хотя бы потому, что та позволяла своему мужу приставать к своей же собственной дочери. По мнению Эдди, это была не христианская вера, а пустой пирог — одна корка и никакой начинки.

— Половина — моя. И принадлежит мне по праву, — сказала Эмма, так и не открыв глаз. — Отец хотел, чтобы ферма и земля — а у нас ее немало — перешли к нам обоим. Он мне доверял. Говорил, что я лучше разбираюсь в том, как и куда вкладывать деньги, поскольку Джон до того жаден, что даже не в состоянии подчас блюсти собственную выгоду. Но мнение отца относительно моих способностей найти себе достойного супруга не было столь лестным; он очень боялся, что я выйду замуж за человека, которого будут прежде всего интересовать мои деньги. Потому-то он и оставил все Джону, полагая при этом, что он со мной поделится. Джон, конечно же, и не подумал со мной делиться, и я с этим ничего поделать не в состоянии, поскольку отец свою волю никак в письменной форме не зафиксировал. Но это вовсе не значит, что дома меня перегружают работой. Делать меня ничего не заставляют, просто Джону смерть как не хочется на меня тратиться. Джон жутко скаредный во всем, что не относится к его делу; но он и тут жадничает, а, занимаясь инвестициями и играя на бирже, слишком жадничать нельзя. Самое интересное, Джону даже не приходит в голову, что он обманывает меня или как-то ограничивает мою самостоятельность. Он искренне считает, что поступает со мной по справедливости. Кроме того, в делах он мне доверяет. Вы же слышали, что он сказал? Просил меня проследить за инвестициями в Нью-Мексико.

Эмма сделала паузу, но Эдди в разговор вступать не стала в надежде, что ее собеседница продолжит свой монолог. Так оно и случилось. Но когда Эмма заговорила снова, голос ее слегка прерывался от волнения.

— По правде говоря, я думаю, что Джона мой отъезд обрадовал. Теперь, когда меня нет с ним рядом, он может делать с наследством все, что ему заблагорассудится. С другой стороны, я тоже рада, что от него уехала. Мы с ним никогда особенно друг друга не любили, но в последнее время наша взаимная неприязнь стала перерастать в ненависть. У Джона в банке десять тысяч долларов, половина из которых — моя; более того, мне по праву принадлежит половина всего остального достояния, поскольку есть еще ферма, которая, впрочем, тоже записана на его имя, — тут Эмма издала короткий, сухой смешок. — И из всего этого мне достались лишь две шляпки и билет в одну сторону до Налгитаса.

Эмма и вправду была глупа и ничего в жизни не смыслила. Глупа — и чрезмерно болтлива. Эдди придвинулась к ней чуть ближе и сказала:

— Вы не должны рассказывать подобные вещи всем и каждому. Есть люди, которые способны убить и за меньшее.

— Положим, я рассказываю не о том, что у меня есть, а о том, что у меня могло бы быть. Так что мои слова ничего не стоят.

— Тем не менее я бы на вашем месте не стала распространяться на эту тему в Налгитасе. Там ошиваются опасные люди. Взять того же Бака Соррела, к примеру.

У Эммы округлились глаза. — Ох!

— Только не надо охать. Его уже повязали, — признала Эдди. — Но есть и другие. Слышали когда-нибудь о Бутче Сканга?

Эмма выпрямилась на сиденье, ну точно как школьница.

— А о Неде Партнере?

— Каком партнере? — робко переспросила Эмма.

— Не о партнере, а о Неде Партнере.

Эмма отрицательно покачала головой:

— Боюсь, я о таком не слышала. Он что же — какая-нибудь шишка?

— Шишка! — фыркнула Эдди. — Да он самый знаменитый разбойник во всем Нью-Мексико. Говорят, он ограбил банк в Санта-Фе и увел пять тысяч долларов, после чего полицейские гнались за ним с собаками. Ну, собаки взяли след и вывели полицейских к заброшенной будке железнодорожного обходчика. Там ищейки стали прыгать на дверь и выть так, что чертям тошно. Шериф и его помощники вытащили револьверы, окружили будку и предложили Неду сдаться. Поскольку ответа не последовало, они изрешетили будку пулями, потом осторожно к ней приблизились и, пустив вперед собак, заглянули внутрь. Но никого там не нашли — кроме своих же собак, которые дрались из-за каких-то объедков, оставленных в мусорном ведре. Короче говоря, Неда Партнера там не было, и банк свои пять тысяч долларов так и не вернул. Полагаю, Неду каким-то образом удалось их надуть: и полицейских, и собак — всех. В Нью-Мексико только об этом и разговору. — Эдди затряслась от смеха, потом вытерла глаза платком. — Говорю вам, в таком деле лучше его никого не сыщешь.

— Так он, значит, удрал с пятью тысячами долларов?

Эдди начала было кивать, но потом замерла. Ей вдруг показалось, что она слишком уж разболталась — прямо как Эмма.

— Ну, может, с четырьмя тысячами. Или с двумя. А может статься, в тот день в банке вовсе не было денег. Откуда мне знать? — Эдди пожала плечами и помахала в воздухе рукой, словно отметая самый предмет, который они обсуждали: дело Неда Партнера. — Что толку об этом говорить? В Нью-Мексико, Колорадо и Аризоне полно бандитов. Есть среди них и женщины. Вы об этом-то хоть знаете?

На лице у Эммы проступили пятна, она испуганно посмотрела на попутчицу.

Эдди довольно хихикнула, наслаждаясь произведенным эффектом.

— Есть такая Ма Сарпи; правда, сейчас она сидит в Брекенриджской тюрьме в Колорадо. А еще есть Косоглазая Мэри Фостер, Малютка Бит и Анна Пинк. — Три последние были обыкновенными проститутками, Эдди назвала их для пущей важности. — Есть и другие. Разве всех перечислишь?

— Это… это так ужасно, — сказала Эмма, нервно теребя приколотую к вороту брошь.

Эдди почувствовала угрызения совести и поспешила успокоить бедную женщину:

— Я бы на вашем месте не слишком переживала из-за этого. Я лично ни одной такой в Налгитасе не встречала. Что же касается плохих парней, то они, когда приезжают в город, все больше таскаются по салунам и по бор… — тут она замолчала, пытаясь подобрать более благозвучное слово.

— Скажем так: и по другим пристанищам порока, — закончила за нее фразу Эмма. — Полагаю, в том, чтобы встретить бандита, нет еще большого греха, но познакомиться с людьми такого сорта я бы не хотела. — Она продела нитку в иголку и снова взяла в руки свое рукоделие, лежавшее на коленях.

Эдди искоса посмотрела на Эмму, которая переделывала неудачный шов и, казалось, с головой ушла в работу.

— Чего бы я сейчас хотела, так это принять ванну, — сказала Эдди. — Первое, что я сделаю, когда вернусь домой, — попрошу служанку нагреть на плите воды и наполнить ванну. — Она откинулась на спинку сиденья, представив себе, как будет лежать в своей жестяной ванне, полной горячей воды.

То обстоятельство, что в Нью-Мексико еще встречаются служанки, Эмму, казалось, удивило, о чем она тут же сообщила Эдди.

— Да, есть у меня одна, — заверила ее Эдди. — Завтра, когда доберусь до дома, велю ей изжарить для меня большой бифштекс и испечь торт с заварным кремом.

Эмма сказала, что торт с заварным кремом — это очень вкусно, после чего протянула руку к своему жакету и открыла крышку приколотых к нему часиков.

— Давно уже пора ужинать. Когда, интересно знать, здесь открывается вагон-ресторан?

Эдди фыркнула и сообщила Эмме, что в этом поезде вагона-ресторана нет. Пассажиры берут еду с собой или покупают съестное у разносчика.

— Похоже, вы прихватили-таки с собой ужин. — Эдди указала на стоявшую под лавкой корзинку, едва удержавшись, чтобы не облизнуться.

— Никакой это не ужин, — рассмеялась Эмма. — Это побеги чайных роз. Чайные розы, которые я выращиваю, известны во всем графстве. — Она открыла корзинку, и Эдди увидела тонкие черенки, завернутые во влажную материю и газетную бумагу. Потом Эмма предложила Эдди принять один из них в подарок — за доброе к ней отношение.

— Спасибо, но мне этого не надо, — сказала Эдди. — Земля в Налгитасе такая сухая и бесплодная, что розы вряд ли на ней приживутся. Да и не умею я ухаживать за такими растениями.

Эмма вернула побег в корзинку и поинтересовалась, когда будет ближайшая станция, где можно перекусить в буфете.

— Какая может быть станция посреди канзасской прерии?

— Но надо же нам заморить червячка? Я так боялась опоздать на поезд, что с самого утра не могла проглотить ни кусочка. Сейчас я бы съела жареного цыпленка, или жаркое с подливкой, или, возможно, отбивную. И обязательно ломтик персикового пирога. Вот уж объедение!

— Прекратите! У меня текут слюнки уже от одних ваших разговоров о еде, — сказала Эдди. — Но ничего из того, что вы только что перечислили, здесь не найти. Придется есть то, что можно приобрести у разносчика, и особенно не привередничать. Пойду узнаю, чем можно разжиться у этого парня. — Она оправила платье, готовясь подняться с места, и Эмма повернулась на лавочке, давая ей возможность пройти. — В любом случае мне будет невредно глотнуть свежего воздуха.

Эмма вернулась к рукоделию, а Эдди пошла по проходу, шелестя своей шелковой юбкой. Мужчина встал и последовал за ней к выходу на площадку вагона. Через минуту он вернулся; лицо у него пылало. А еще через минуту в вагоне появилась Эдди и, проходя мимо, окинула мужчину презрительным взглядом. Она решила до конца путешествия вести себя как подобает леди и ухаживаний случайных попутчиков не поощрять. Протянув Эмме завернутый в газету сандвич со свининой и кусок серого пирога, она сказала, что угощает и ужин за ее счет. Некоторое время женщины молча жевали; первой сдалась Эмма: завернув остатки сандвича вместе с пирогом в газету, она сунула сверток под лавку.

— Что, не нравится? — спросила Эдди. — Я скажу вам, что бы я сейчас съела — большую миску чили, вот что.

— Чили? — переспросила Эмма. — Для чили сейчас слишком жарко.

— Только не для чили из Сан-Антонио, не для чили, что продают с лотков на Плаза-де-Армас. На свете нет блюда вкуснее, которое лучше утоляло бы голод. Если бы вы когда-нибудь отведали мисочку такого чили, то сейчас не сказали бы «нет».

Эдди доела свой сандвич и отвернулась от Эммы, чтобы взглянуть в окно. Солнце садилось, и в небе причудливо переплетались окрашенные в алые, синие и багровые тона облака. Небо над канзасской прерией напомнило ей о закате в Сан-Антонио, когда на город лениво опускался вечер, а воздух вокруг был напоен запахами кофе, шоколада, чили и подгоревшего жира. Эдди нравился резкий, пряный аромат чили, щекотавший ей ноздри, когда она, орудуя половником, раскладывала бобы и мясо в огненно-острой подливке по тарелкам и передавала их своим клиентам. Некоторые мужчины соглашались покупать еду только у нее. Рядом работали другие торговки — «чили-квин», королевы чили, как их здесь называли, — продававшие тамалес, энчиладас, такос, менудо, чили и прочую обильно сдобренную острыми приправами мексиканскую снедь, но Эдди считалась лучшей из всех и была всеобщей любимицей. Ее клиенты, дожидаясь своей очереди, скромно стояли под деревьями, покуривая сигарки, свернутые из кукурузных листьев, и наблюдали при свете тусклых фонарей за тем, как она работала. Те, кто уже получил свои порции, сидели на скамейках за сколоченными из досок столами и, поднося ко рту ложки, время от времени бросали на нее страстные взоры. Иногда клиенты, беря у нее из рук миску, норовили провести рукой по ее большим грудям или коснуться вплетенных в ее волосы лент. Белые обыкновенно вели себя с ней грубо и старались при случае как можно крепче ее облапать, но мужчины с кожей цвета ночи обладали мягкими и нежными руками. От их прикосновений внутри у Эдди все таяло — словно жир на горячей сковородке. А еще эти темнокожие парни были очень щедры: они совали ей в руку серебряные монетки достоинством в десять и двадцать пять центов или даже долларовые банкноты и никогда не требовали от нее сдачу.

Жизнь уличной торговки ей нравилась, и она посчитала за большую удачу, когда один из местных лавочников взял ее на работу, так как почти все «чили-квин» здесь были мексиканками. Она могла бы прожить в Сан-Антонио до конца своих дней, если бы не один заезжий шулер, который, заметив, какие ловкие у нее руки, обучил ее нескольким трюкам с картами и сказал, что при удачном раскладе она за день заработает больше, чем «чили-квин» зарабатывают за месяц. Она любила деньги и была амбициозна, а потому последовала за шулером. Некоторое время они работали на пару, играя в игры, требовавшие ловкости рук, но потом партнер бросил ее и ушел к другой женщине. Впрочем, этот парень отлично обучил ее своему ремеслу: она умела плутовать при снятии колоды, передергивать, сбрасывать, незаметно передавать карту партнеру или прятать ее в руке. Более того, она могла сделать так, чтобы карта исчезла со стола и ее нашли в кармане какого-нибудь ничего не подозревающего джентльмена или извлекли из его шляпы или шейного платка. Со временем она пришла к выводу, что умеет обращаться с карточной колодой как никто, и пребывала в этом убеждении до тех пор, пока ее не схватили за руку и не избили.

Когда побои зажили, она, оставив всякую мысль о картах, вышла на панель и занялась проституцией. После стычки с любителем азартных игр, который отколотил ее палкой, мужчин она стала побаиваться; по этой причине ей ничего не оставалось, как отдаться под покровительство сутенера. Этот жуткий тип отбирал у нее все до последнего цента, а когда она попыталась этому воспротивиться, без лишних слов выбросил ее на улицу, и она отправилась в свободное плаванье. Ее утлая ладья дрейфовала по всему Техасу, а потом основательно углубилась на территорию штата Нью-Мексико. Все это время Эдди работала только в заведениях, потому что, хотя хозяйки и забирали себе половину ее заработка, там она чувствовала себя в безопасности. Когда она перебралась в Налгитас, ей здесь сразу понравилось: в городе было полно неженатых, а потому довольно щедрых старателей, ковбоев и железнодорожных рабочих. Когда мадам, на которую она работала, решила уехать из Нью-Мексико, Эдди купила ее заведение и содержала его на протяжении вот уже восьми лет.

Как много прошло времени, думала Эдди, вглядываясь в темные просторы прерии. Ей тоже пора уезжать отсюда. Почему бы, к примеру, не вернуться в Сан-Антонио? Возможно, ей еще удастся выйти замуж. Она могла бы купить небольшую лавочку, нанять расторопных девушек, а потом расширить дело. Уж она-то умела готовить чили, чили «первый сорт», с говядиной, а не с голубями или, прости господи, с собачатиной или кониной, как делали некоторые. Быть может, со временем она даже открыла бы ресторан и стала королевой всех местных «чили-квин». Это было ее заветной мечтой, для осуществления которой, впрочем, требовались деньги, а все средства Эдди были вложены в бордель. Но как найти в Налгитасе человека, который согласился бы купить публичный дом?

Поезд стал поворачивать, и Эдди неожиданно увидела неподалеку от железнодорожной насыпи лошадь вороной масти. Содрогнувшись всем телом, она прижалась к оконному стеклу и смотрела на животное, пока его силуэт не растаял в темноте. Вороные лошади вызывали у Эдди тяжелое чувство — с тех пор, как одна «чили-квин» из Сан-Антонио клятвенно ее заверила, что явление черной лошади есть знамение смерти.

Когда Эдди отвернулась от окна, Эмма все еще шила, сильно прищуривая глаза, так как висевшая под потолком вагона керосиновая лампа давала мало света.

— Вы испортите себе зрение. Станете слепая, как крот, — сказала Эдди.

Эмма набрала несколько стежков, продела иголку сквозь материю и расправила шов. Потом воткнула иголку в ткань и спрятала работу в сумочку с принадлежностями для шитья.

— Шитье меня успокаивает. Если все нитки, которые я извела за свою жизнь, вытянуть в одну линию, получится прямая длиной в сотню миль. Возможно, когда мы приедем в Налгитас, она станет длиннее еще на одну или две мили.

Между тем стало совсем темно. Эдди свернулась у окна в клубочек и задремала, а когда через несколько часов открыла глаза, Эмма выглядела так, будто за все это время не сдвинулась с места. Она, как и прежде, сидела очень прямо, сложив руки на коленях, и вглядывалась сквозь оконное стекло в темноту ночи. Эдди протянула руку, коснулась ее плеча и пробормотала:

— Я бы на вашем месте немного поспала. Переживаниями ничего в жизни не изменишь.

Эмма повернула к ней голову, согласно кивнула, после чего снова стала смотреть в окно. Эдди так и не поняла, воспользовалась ли Эмма ее советом, поскольку, когда она поутру проснулась, Эмма сидела все в той же позе и смотрела на открывавшийся из окна вид. Поезд стоял.

— Что-то сломалось, — сказала Эмма. — Мы стоим здесь, — тут она посмотрела на свои часики, приколотые к жакету, который надела, поскольку ночью в прерии было холодно, — вот уже два часа и двадцать семь минут.

— Вот дьявольщина! — пробормотала Эдди, после чего украдкой посмотрела на Эмму, чтобы выяснить, не обратила ли та внимание на вырвавшееся у нее ругательство, но женщина смотрела на железнодорожника, который шел вдоль путей, помахивая жестяным ведерком, в каких путейские обычно носили захваченный из дому обед.

— Прежде чем я сегодня вечером откроюсь, мне необходимо принять ванну и как следует поужинать. Но если поезд и дальше будет плестись, как улитка, мне не хватит времени даже на то, чтобы сполоснуть лицо, — пожаловалась Эдди. Она выпрямилась на сиденье, оправила на себе золотистое платье, а потом попыталась оттереть пятнышко сажи на рукаве, которое посадила, открывая и закрывая окно. Ее усилия ни к чему не привели: пятно стало еще больше. — Надо было мне одеться в черное. Конечно, я стала бы похожа на фермершу, но кому какое дело?

Эмма хихикнула.

— Значит, по-вашему, черная одежда уродлива? — осведомилась она, разглаживая на коленях свою черную юбку.

— Да я ничего такого в виду не имела…

— Не беспокойтесь, я не обиделась. К тому же раньше я никогда особенно нарядами не интересовалась. Но теперь, быть может, стану. Есть в Налгитасе магазин готового платья?

Эдди фыркнула:

— Нет там ни магазина готового платья, ни магазина, где продаются шляпки. Есть только универсальный магазин, где на полках один лишь ситец, в основном красный. Я лично покупаю себе вещи в Канзас-Сити. — Эдди понравилось, как она это удачно ввернула. Получилось очень по-светски. — Я делаю покупки только в Канзас-Сити. Там отличные магазины, — повторила она.

Эмма вскинула вверх руки, потянулась и сказала, что теперь ее черед отправляться на поиски пищи. Когда она шла по проходу, Эдди смотрела ей вслед, невольно сравнивая ее стройную фигуру со своей и думая о том, что ей тоже бы не помешало немного убавить сзади. Через несколько минут Эмма вернулась и принесла с собой два яблока и пригоршню грецких орехов.

Поскольку вчера у разносчика ни орехов, ни яблок не было, Эдди поинтересовалась, где Эмма все это раздобыла.

— Купила у обходчика. Они были в его ведерке для обеда. Продать пирог и сандвичи он не согласился, а за все остальное попросил доллар. Эти продукты нам надо растянуть до Налгитаса, поскольку у разносчика еда закончилась, — сказала Эмма. Она достала из сумочки с принадлежностями для шитья ножницы и с такой силой треснула их массивной ручкой по ореху, что Эдди чуть не подпрыгнула на месте. Внутри орех оказался испорченным.

— Вот дьявольщина! — сказала Эмма.

Услышав вырвавшееся из уст «доброй христианки» ругательство, Эдди ухмыльнулась, но Эмма ничего не заметила, поскольку в этот момент поезд вздрогнул, дернулся, тронулся с места и пополз по рельсам. Эдди съела яблоко, а потом, привалившись к стенке у окна, заснула снова. Она проспала всю первую половину дня, и только через четыре часа, когда солнце стало клониться к закату, Эмма растолкала ее, чтобы сообщить, что поезд приближается к Налгитасу.

Эдди выгнула спину, потянулась, а потом помахала руками в воздухе, разминая затекшие мышцы; тут ее взгляд упал на Эмму. Женщина неподвижно, как изваяние, сидела перед ней в застегнутом на все пуговицы черном костюме, с пришпиленной к вороту блузки брошью и с прикрепленными к нагрудному карману жакета часиками. Выглядела она сейчас точно так же, как в тот момент, когда Эдди впервые ее увидела, — за исключением шляпки, которая на сей раз была не черная, а розовая. Эдди медленно опустила руки и воззрилась на свою попутчицу широко открытыми глазами.

Лицо у Эммы порозовело и сравнялось по цвету с ее головным убором.

— Я что — выгляжу слишком вызывающе? — спросила она.

— Ну, нет.

Глупо — да; пожалуй, даже нелепо, подумала Эдди, но только не вызывающе.

— Я — женщина простая, я бы даже сказала, незамысловатая. Как мыло домашней выработки. Тем не менее мне бы хотелось, чтобы первое впечатление было незабываемым.

— Эта шляпка очень мила, — пробормотала Эдди. Она была слишком добродушной особой, чтобы сказать женщине в глаза, что та выглядит глупо. Вместо этого она заново завязала ленты на ее шляпе так, чтобы бант находился сбоку, а не под подбородком. Кроме того, она чуть сдвинула шляпу ей на затылок.

К тому времени как Эдди привела себя в порядок, поезд стал замедлять ход. Эдди сделала попытку взглянуть на город глазами Эммы. Он был грязный и пыльный; коричневой пылью было покрыто все: улицы, витрины, дома. Даже тополя казались грязными и пыльными; в неподвижном воздухе не шевелился ни один листок. Главную улицу составляли два квартала нуждавшихся в покраске домов с фальшивыми декоративными фасадами. Некоторые строения были заколочены, а несколько находились в таком плачевном состоянии, что казалось, вот-вот обрушатся. От главной улицы расходились в стороны кварталы приземистых домишек, многие из которых были сложены из саманного кирпича; стены их были заляпаны грязью. Эдди находила их довольно уютными, но полагала, что на Эмму они вряд ли произведут приятное впечатление. Эмме должны были понравиться каркасные дома с резным деревянным орнаментом на фасаде, хотя они были ветхими и старыми, а краску с них стер колючий песок, который приносят с собой ветры прерии. Эдди поискала глазами «Чили-Квин» и испытала такое чувство гордости, увидев свое заведение, стоявшее отдельно от других построек, рядом со станцией, что не утерпела и указала Эмме на него пальцем. Но Эмме было не до того: пока поезд тормозил, она всматривалась в лица собравшихся на станции людей.

— Видите его? — спросила Эдди.

Эмма покачала головой:

— Уж очень плохо он получился на фото. Но он меня узнает. У него есть моя фотография, которая куда лучше.

— Может быть, вот этот? — Эдди указала на мужчину, стоявшего на перроне в стороне от толпы. — Низенький какой-то, вы не находите? Ваш будущий муж маленького роста?

На лице у Эммы появилось озадаченное выражение.

— Я не знаю.

Эдди закатила глаза; Эмма вспыхнула.

— Так или иначе, скоро вы это узнаете, — сказала Эдди.

Она поднялась было со своего места, но Эмма тронула ее за руку и кивнула в сторону мужчины, подпиравшего широкой спиной стену будки.

— Как вы думаете, это мистер Уитерс?

Эдди искоса посмотрела на высокого парня, стоявшего в вальяжной позе.

— Ну, нет. Это Чарли Пи. Он кузнец. И он женат. Я это точно знаю. Его жену зовут Мейми.

Чарли год назад ездил в Техас и привез оттуда невесту. Она задирала перед всеми нос и строила из себя леди. Но Эдди рассказала всему городу, что Мейми — шлюха из борделя в Форт-Уорте, где она сама в свое время работала. Мейми была такая непутевая, что ее даже из борделя вышибли — за постоянные ссоры с другими девушками. Однажды Мейми с ней подралась, сломала ей нос и вырвала клок волос из головы. Хотя Эдди не была зачинщицей потасовки, мадам оштрафовала ее заодно с Мейми. Так что Эдди с радостью раскрыла людям глаза на эту особу, хотя ей и пришлось за это расплачиваться. Теперь она, чтобы подковать лошадей, всякий раз ездила миль за двадцать от города. Кузнец на дух ее не переносил. Незадолго до ее отъезда в Канзас-Сити, когда Эдди шла по улице, он плюнул табачной жвачкой на подол ее платья. А еще он швырнул ей в колодец двух котят. Хотя свидетелей не было, Эдди не сомневалась, что это его рук дело.

Эдди и Эмма вышли на платформу, заполненную людьми, одетыми большей частью в грубую, рабочую одежду. Владельцы ранчо, ковбои и старатели стояли у багажных вагонов, дожидаясь, когда выгрузят заказанные ими товары. Мексиканцы безмолвно сновали от вагонов к складам и обратно, перетаскивая бочки и ящики. Несколько мужчин и женщин прогуливались вдоль перрона. Они или встречали кого-то, или просто хотели поглазеть на поезд, а заодно выяснить, кто приехал. Эдди знала кое-кого из мужчин, многие из которых были ее клиентами, но здороваться с ними при таком скоплении народа считала неразумным. Встретив знакомых и окинув их скользящим взглядом, она одному улыбалась, при виде другого приподнимала бровь, тем и ограничивалась. Взяв Эмму за локоть, Эдди кивком головы указала ей на хорошо одетого джентльмена, который держал в руках шляпу и, глядя в их сторону, широко улыбался. В следующую минуту, однако, мимо них быстрым шагом прошла женщина и присоединилась к улыбающемуся мужчине.

Эмма растерянно оглядывалась; похоже, самообладание стало ее покидать.

— Его здесь нет, — прошептала она.

— Откуда вы знаете? Быть может, он в здании вокзала: ждет, когда схлынет толпа. А возможно, он просто застенчивый, — ответила Эдди. — Или зашел в салун, чтобы перекусить. Не забывайте, что поезд пришел с большим опозданием. По-моему, вам нужно присесть на лавочку где-нибудь в прохладном месте и немного подождать. Думаю, он скоро объявится. — Если Эмма укроется в тени здания, подумала Эдди, ее будущий муж, возможно, сразу и не поймет, что она уже не первой молодости.

— Может, мы подождем его вместе? — спросила Эмма.

Эдди едва не поддалась искушению именно так и поступить, ей было ужасно любопытно взглянуть на мистера Уитерса. С другой стороны, мужчина мог ее узнать и сообщить Эмме, что она все это время провела в обществе шлюхи. Не то чтобы это так уж сильно задело бы Эдди — совсем нет, но заполучить в лице Эммы очередную недоброжелательницу в ее планы не входило. Кроме того, если мистер Уитерс и впрямь такой уж высоконравственный тип, как утверждала Эмма, вряд ли он подойдет к ней в том случае, если рядом на лавочке будет сидеть Эдди. И еще одно: вечер уже вступал в свои права — субботний, между прочим, вечер, вспомнила вдруг Эдди. А коли так, необходимо срочно выяснить, что происходило в «Чили-Квин» в ее отсутствие, принять ванну, поужинать и подготовиться к приему клиентов. Как следует все это взвесив, Эдди отрицательно покачала головой. Сунув начальнику станции доллар, чтобы он присмотрел за ее сундучком, пока кто-нибудь из мексиканцев не доставит его в «Чили-Квин», она подхватила свой саквояж и, повернувшись к Эмме, сказала: — Желаю вам удачи.

Эмма была слишком расстроена и подавлена, чтобы сказать в ответ хотя бы слово. Эдди стиснула ей на прощание руку, после чего двинулась по улице в сторону «Чили-Квин». Оглянувшись, она увидела, что Эмма сидит на лавочке, положив свою розовую шляпу себе на колени. За исключением подпиравшего стену Чарли Пи, продолжавшего глазеть на поезд, она была совершенно одна на платформе. «Милостью господней…» — подумала Эдди и пошла по своим делам.

2

— Ты где пропадала? Мне до чертиков надоело присматривать за твоими шлюхами, — сказала вместо приветствия Уэлкам, когда Эдди переступила порог кухни. — Ты должна была вернуться два дня назад. Третьего дня, услышав свисток паровоза, я нажарила ветчины и поставила в духовку бисквиты, но, поскольку ты так и не объявилась, мне пришлось съесть все это самой. Я уж подумала, что тебя убили. — Большая, как гора, женщина широко улыбнулась и одной рукой поставила на полку над плитой чугунную бадью для мытья посуды. Эдди не подняла бы эту бадью и двумя руками. Ее служанка обладала такой силой, что при желании могла бы жонглировать пушечными ядрами.

— Похоже, твоя жизнь тут была не сахар, — сказала Эдди.

— Я нанималась готовить и стирать и работаю с утра до ночи как проклятая. Но обслуживать троих шлюх я согласия не давала, — сказала Уэлкам. — Впрочем, сейчас их осталось две. Мисс Фрэнки Поломанный Нос здесь нет.

— Что? — Эдди с грохотом уронила свои вещи на пол и тяжело опустилась на стул.

— А то, что мисс Поломанный Нос сбежала. Так что у нас остались только мисс Белли Бассет и мисс Тилли Джампс. Сейчас обе дрыхнут у себя наверху. Может статься, они тоже сбегут, и тогда у тебя будет бордель без шлюх. — Уэлкам расхохоталась. — Между прочим, пока тебя не было, никто сюда в поисках работы не наведывался.

Это не слишком удивило Эдди. В прошлом году деловая активность в Налгитасе резко упала, а когда в городе наступают плохие времена, шлюхи обходят его стороной. Эдди вздохнула. От усталости у нее ныли кости, но наступал субботний вечер, и, если клиентов соберется много, ей самой придется подключиться к работе.

— Есть еще какие-нибудь столь же приятные известия?

— В твоей спальне выбито окошко. Только не спрашивай меня, кто это сделал. Откуда мне знать, если я в доме не ночую?

Наверху находились три спальни для девиц. Комната Эдди располагалась рядом с кухней, которая соединялась с гостиной коридором. Уэлкам спала на заднем дворе в лачужке, переделанной из птичника.

— Если согласишься мне помогать, можешь занять комнату мисс Фрэнки. Надеюсь, ты понимаешь, что я имею в виду? Мужчины не раз уже о тебе спрашивали. В большинстве заведений черное мясо ценится дешевле белого, но я с таким подходом не согласна. Негры мне всегда нравились ничуть не меньше, чем белые. Это относится также и к женщинам. Ты можешь оставлять себе половину — столько же, сколько и другие девушки.

Эдди не вполне понимала, что именно мужчины находили в Уэлкам. То ли их привлекала изрядная примесь негритянской крови, то ли ее необъятные размеры и смелый, прямой нрав. Впрочем, о том, что она негритянка, люди могли и не знать: кожа у нее была не черная, а светло-бурая, как сухая трава в прерии, и черты лица довольно правильные.

— Если разобраться, негритянской крови во мне не так уж много, — проворчала Уэлкам. — Но это к делу не относится. Просто мои старые кости и мясо принадлежат мне, а я христианка, и свою плоть на кусочки серебра разменивать не стану.

Эдди вздохнула, спрашивая себя, почему ее работники в разговоре с ней всегда огрызаются. Служанки норовят поставить на своем, а девицы так и вовсе говорят дерзости.

— Ладно, хватит болтать, — устало сказала она. — Приготовь мне ужин и нагрей воды для ванны. Полагаю, ты учуяла мой запах прежде, чем я вошла.

— Что верно, то верно, мадам.

Уэлкам развела в плите огонь, поставила чайник. Расчистив на кухонном столе место для Эдди, служанка подошла к ящику со льдом и заглянула внутрь.

— Два дня назад, когда ты должна была приехать, у нас было полно еды. Теперь же тебе придется довольствоваться тем, что осталось, — сказала Уэлкам. — Но сначала, я полагаю, ты помоешься. — Она вышла за дверь, чтобы достать хранившуюся на заднем крыльце небольшую жестяную ванну. К тому времени как она установила ее в спальне хозяйки, Эдди уже сняла свое шелковое платье, швырнула его на пол и облачилась в халат.

Уэлкам подняла с пола груду золотистого шелка и, держа платье на вытянутых руках, стала, морща нос, его осматривать.

— Похоже, оно безнадежно испорчено. Но я все-таки постараюсь его отчистить. — Она сунула платье под мышку. — Полученные от клиентов доллары лежат в нижнем ящике гардероба. Я хотела было спрятать их в твою Библию, поскольку девицы, вздумай они тебя обокрасть, вряд ли бы стали искать деньги в Святом Писании, но так ее и не нашла.

— Вероятно, я забрала ее с собой.

— Вероятно. — Уэлкам фыркнула. — Тебе причитается больше сотни долларов. Это после того, как я взяла деньги, чтобы пойти на рынок. Кроме того, я начислила себе премию в десять долларов за то, что занималась твоими делами, пока ты прохлаждалась в Канзасе. Эти твои шлюхи всю душу из меня вымотали. — Она вышла из комнаты, бросив через плечо: — Пока вода греется, пойду налью тебе виски.

Эдди вздохнула и потерла ладонями лицо. Потом внимательно осмотрела пальцы на руках. Кожа на них загрубела, а ногти поломались. Но это бы еще ничего. Куда больше Эдди беспокоила тыльная сторона рук. Она насчитала на каждой руке с полдюжины коричневых пятнышек; вены же вздулись и походили на извилистые синие трубочки. Хорошо еще, что ее клиенты не обращали внимания на женские руки.

Вошла Уэлкам со стаканом виски. Эдди сделала большой глоток и подумала, что это первое удовольствие, которое выпало на ее долю с тех пор, как она села на поезд в Канзас-Сити. А еще она подумала, что если сейчас примет ванну и поужинает, то ей, очень может быть, достанет сил, чтобы пережить и этот субботний вечер. Стоило, однако, ей поставить стакан на стол, как в парадную дверь позвонили. Она вздохнула: по закону подлости, именно в эту субботу мужчинам не терпится развлечься.

— Слышишь? — спросила она Уэлкам. — Пойди и скажи этому озабоченному, что мы раньше девяти не открываемся. Еще скажи, что если он придет ровно в девять, то получит возможность выбрать самую красивую девушку. И совсем не обязательно говорить, что у нас их осталось только двое. — Она посмотрела на стоявшие на бюро часы и, к своему удивлению, обнаружила, что уже скоро восемь. — Кстати, пора бы разбудить девиц. И принеси мне, наконец, горячей воды.

— Туда сходи, принеси… Да что мне — разорваться, что ли? — проворчала Уэлкам, направляясь к парадному входу.

Эдди допила виски и уже стала подумывать, не принести ли ей самой воду с кухни, когда дверь распахнулась и вошла Уэлкам.

— Ну что? — спросила Эдди. — Он придет в девять?

— Не он, а она. Тебя спрашивает какая-то женщина.

Эдди воспрянула духом. Жизнь еще могла повернуться к ней своей светлой, праздничной стороной.

— Женщина? Она могла бы приступить к работе сегодня же вечером. В этом случае мне не пришлось бы самой развлекать гостей. Как она — ничего себе?

— Не похоже, чтобы она была из тех женщин, какие тебе требуются. Если тебя интересует мое мнение, то она, скорее всего, будет клянчить деньги для какого-нибудь благотворительного общества.

В голове у Эдди возникла не до конца оформившаяся мысль. Она потерла ладонями лицо и спросила:

— Как она выглядит?

— Я же говорю: на шлюху не похожа.

— На ней черное платье? — Эдди вздохнула. — И шляпка, розовая, как моя задница?

— Цвет тот, разве что размер поменьше, — глубокомысленно изрекла Уэлкам.

— Немедленно запри парадную дверь! — Эдди отчаянно замахала руками. — Ты ведь не прогнала ее, надеюсь?

Уэлкам пожала плечами:

— Ты же сама сказала, что тебе нужна женщина для работы, и я на всякий случай предложила ей войти. Теперь она сидит в гостиной, унылая, как курица на насесте.

— Немедленно уведи ее оттуда на кухню. Скажи, что я выйду, как только переоденусь. — Эдди вскочила с места и скинула халат, с удивлением отметив, что Уэлкам отвела взгляд от ее роскошных форм. — И не болтай лишнего. Не говори ей, чем мы тут занимаемся. Эта наивная леди искренне полагает, что «Чили-Квин» — обыкновенный пансион, — добавила она, усмехнувшись.

Надев домашнее платье, наскоро причесавшись и заколов волосы на затылке, Эдди прошла на кухню, где и застала Эмму, которая сидела за столом на том самом месте, где Уэлкам обычно сервировала для своей хозяйки ужин. Эмма уже прикончила кусок жареного цыпленка и, когда появилась Эдди, вытирала салфеткой рот. Прическа у нее растрепалась, а на лице виднелись грязные разводы от слез. Розовая шляпка висела на спинке стула; ленты были завязаны сверху на тулье.

— Я просто не знала, куда деваться, вот и пришла, — дрогнувшим голосом сказала Эмма, обернувшись к Эдди. — В Налгитасе я ни с кем, кроме вас, не знакома, а вы были так ко мне добры… Надеюсь, вы ничего не имеете против моего визита. Ведь вы сами сказали, что я могу к вам зайти.

Может, она что-то такое и говорила из вежливости, но, по правде говоря, этот визит представлял для Эдди куда большую проблему, нежели Эмма могла предположить. Теперь Эдди, прежде чем открыть «Чили-Квин», предстояло решить еще одну проблему: как быть с этой женщиной. При всем том Эдди испытывала к ней теплое чувство. Кроме того, ее разбирало любопытство. Похлопав Эмму по затянутой в черную перчатку руке, она сказала:

— Пришли — ну и славно. Теперь, милочка, расскажите мне, что с вами приключилось.

К столу подошла Уэлкам с куском пирога и стаканом молока на подносе. Эдди придвинула стул и тоже уселась за стол, но служанка намека не поняла и поставила пирог и молоко перед Эммой, которая снова с готовностью взялась за вилку. Похоже, сердечные травмы никак на ее аппетите не отразились.

— Можешь подавать мне обед, Уэлкам, — сухо сказала Эдди.

— Я уже подала ей все, что осталось от девушек, и у нас ничего больше нет. Бланманже она тоже съела. — Словом «бланманже» Уэлкам называла любой десерт.

— А как же я? — простонала Эдди.

Эмма, которая начала было уплетать пирог, отложила вилку и пододвинула тарелку Эдди.

— Извините. Поскольку у вас пансион, я думала, что вы давно уже отобедали и я лишь доедаю остатки с общего стола. Последнее я бы есть не стала.

Эдди послала Уэлкам красноречивый взгляд, призывавший служанку к молчанию, после чего передвинула тарелку на прежнее место.

— О чем вы говорите? Ешьте на здоровье. Уэлкам поджарит мне яичницу с ветчиной.

Уэлкам, однако, исполнять распоряжение хозяйки не спешила. Недовольно на нее посмотрев, она сказала: «Слушаю, мадам», — но с места не сдвинулась.

— Так приступай же!

— Угу.

Когда Уэлкам отошла наконец к плите, Эдди повторила вопрос:

— Так что же с вами случилось? Он что, вас отверг? — Уже сказавши это, Эдди поняла, что допустила бестактность, и торопливо добавила: — Или, быть может, это он вам не понравился? Как дело-то было? Расскажите мне все до мелочей.

Эмма молча покачала головой и начала хлюпать носом.

Эдди ненавидела женские слезы — за исключением тех случаев, когда проливала их сама.

— Так что же все-таки произошло?

Эмма глубоко вздохнула, нащупала сумку, вынула из нее носовой платок и прижала его к лицу. К большому для Эдди облегчению, плакать она не стала, а просто громко чихнула. Потом она сунула платок в сумку и снова глубоко вздохнула. А потом быстро, одним духом, выпалила: «Он ко мне не подошел». Признание, должно быть, далось ей нелегко; она откинулась на спинку стула, не выказывая ни малейшего желания развивать эту тему.

Эдди подобная сдержанность была не по сердцу, и она решила чуточку расшевелить гостью. За все те неудобства, которые ей пришлось претерпеть ради Эммы, Эдди требовалась компенсация в виде какой-нибудь занимательной истории. Но для этого женщину надо было разговорить. Эдди взяла Эмму за руку, стиснула ей пальцы.

— Я уже говорила вам, что он мог пойти в салун, чтобы немного подкрепиться. Но он мог также выпить лишнего и уснуть. Могло статься, что его сбросила лошадь и ему пришлось добираться до города пешком. — Возбудив таким образом внимание своей маленькой аудитории, она продолжила: — В конце концов, он мог погибнуть во время наводнения.

— Вот еще глупости, — сказала стоявшая у плиты Уэлкам. — С тех пор, как ты уехала, с неба ни одной капли не упало. — Она разбила яйцо о край сковородки. Звук получился громкий, как выстрел.

— В таком случае его мог переехать товарный поезд, или на него могли напасть бандиты… — Тут Эдди сделала паузу, поскольку Эмма из стороны в сторону замотала головой.

— Ничего подобного, — сказала она. — Он был там, это точно. Я его не видела, но он-то меня видел. Он даже оставил письмо. Я долго сидела на лавке, пока мне не пришло в голову справиться, не оставил ли кто для меня записку. И тогда мне выдали вот это послание. — Эмма полезла в сумочку и достала лист дешевой бумаги, сложенный вчетверо. На внешней стороне было проставлено: Мисс Роби. Эмма расправила листок и положила его на стол.

Эдди схватила письмо со стола и стала читать написанные карандашом строки, кивая головой после каждого прочитанного и усвоенного ею слова. Потом она подняла голову и посмотрела на Уэлкам, которая, забыв о ветчине, словно завороженная наблюдала за ее шевелящимися губами.

— Ладно, ты тоже можешь послушать, — сказала Эдди Уэлкам и, поскольку Эмма не возражала, прочитала вслух заключавшееся в первой строке обращение: — Дорогая Эмма Роби! — Разгладив письмо ладонью, Эдди стала читать дальше, медленно водя пальцем по строчкам. — Ты старше, чем выглядишь на фотографии, и, как мне кажется, не подходишь такому человеку, как я. — Эдди произносила каждое слово громко и ясно, а когда добралась до конца предложения, подняла глаза на Эмму, но последняя не отводила взгляда от огня в очаге и никак на прочитанное не реагировала. Эдди продолжила чтение: — В любом случае встречаться с такой старой теткой я своего согласия не давал. Я — человек не жестокий, даже скорее робкий, потому и оставляю это послание у станционного смотрителя. На мой взгляд, тебе лучше всего вернуться домой и обо всем забыть.

Всегда готовый

к твоим услугам «У. У.».

Уэлкам, поставив перед Эдди тарелку яичницы с ветчиной, удивленно выгнула брови.

— Она невеста по переписке, — объяснила ей Эдди.

— Ничего подобного! — с негодованием воскликнула Эмма.

Эдди пожала плечами:

— Хорошо, пусть так. Она просто приехала сюда, чтобы встретиться с человеком, которого ни разу не видела, в надежде, что он прямо с вокзала отвезет ее домой, а потом на ней женится.

Уэлкам подошла к комоду, достала вилку и вручила ее Эдди. У негритянки были большие руки; ноги ее, обутые в грубые башмаки с окованными медью тупыми носами, также поражали своими размерами. Как-то раз, когда один из гостей «Чили-Квин» слишком уж расшумелся, Эдди позвала на помощь Уэлкам. Служанка вошла в комнату, сжимая в руке ручку сковороды и выразительно похлопывая ею по ладони. Озорник удрал прежде, чем Уэлкам успела пустить свое оружие в ход. Возможно, такой же вот сковородкой она огрела и своего мужа, когда тот окончательно ее достал. Однажды служанка сказала ей, что была замужем: «Мы с ним не больно-то ладили, ну я и отпустила его с богом. Как было его не отпустить, если он взял за правило стегать меня кнутом за всякую мелочь? Надеюсь, сейчас он в аду — если, конечно, дьявол в состоянии терпеть его выходки». Уж не прикончила ли она, часом, своего благоверного, не раз спрашивала себя Эдди, но задавать этот вопрос служанке побаивалась.

— Я должна была встретиться здесь с джентльменом, за которого собиралась выйти замуж. До этого мы с ним долго переписывались, — объяснила Эмма служанке.

— Нет никаких причин сожалеть о том, что этот дьявол во плоти к вам не подошел, — сказала Уэлкам.

Этот выплеск чувств со стороны служанки немало удивил Эдди. Показав жестом, чтобы она удалилась, Эдди сказала:

— Это не твоего ума дело. У тебя что — работы мало? Кто за тебя цыплят зарежет?

— Темновато уже — за цыплятами-то бегать, — сказала Уэлкам. Она отошла к плите, но уходить из кухни, похоже, не собиралась. «Ладно, — подумала Эдди, — если Эмма не возражает, чтобы Уэлкам слушала наш разговор, то с какой стати возражать мне?»

— Мне некуда идти. Вот я и подумала, что смогу остановиться здесь. Вы же сами мне предлагали, — напомнила Эмма.

— Ха! — сказала Уэлкам. Эдди повернулась к ней, но, поскольку та стояла в темном углу, она ничего, кроме ее белого фартука, не увидела.

— Вы же селите в своем пансионе женщин, верно? Правда, на карточке написано, что «пансион приглашает мужчин», но я надеялась… — Незаконченная фраза повисла в воздухе, как вопросительный знак.

— У нас нет места, — сказала Эдди. — Все комнаты заняты.

— Она может поселиться в комнате мисс Фрэнки. При условии, конечно, что не будет называть меня негритоской. Мисс Фрэнки как-то назвала, а я в отместку назвала ее «гитана».

— Это мое дело решать, где ее селить и селить ли вообще, — ответила Эдди.

Стоявшая в темном углу у плиты Уэлкам выразительно хмыкнула.

— Ты, мисс Эдди, займешь комнату Фрэнки, а свою отдашь этой леди. Поскольку твоя спальня рядом с кухней, всякие там ночные хождения беспокоить леди не будут.

— Ты на меня работаешь или как? — спросила ее Эдди.

— Тогда посели ее наверху, — предложила Уэлкам.

— Позвольте мне хотя бы у вас переночевать. А завтра утром я подыщу себе другой пансион, — сказала Эмма. — Но если у вас появится вакансия, я с радостью сниму у вас комнату.

— Так вы, стало быть, остаетесь в Налгитасе? — спросила Эдди.

— А что мне еще делать? — пожала плечами Эмма. — Вы же слышали, что сказал мой брат. Вернуться домой я не могу. Но я бы не вернулась, даже если бы и могла. Я думала… — Она сделала паузу, опустила глаза и стала в смущении изучать собственные руки. — Думала, что мне, возможно, удастся открыть здесь шляпную мастерскую. Мне кажется, у меня по части шляп настоящий талант.

Эдди с удивлением на нее посмотрела и уже хотела было ответить, но в этот момент в парадную дверь позвонили. Уэлкам выступила из темноты, и они с Эдди обменялись многозначительными взглядами.

— Похоже, к нам пришел посетитель, — наконец сказала Уэлкам.

— Я слышу.

— Если к вам пришли гости, то я могу подняться наверх. — Эмма встала и потянулась за своей шляпкой. — Скажите только, какую комнату мне позволяется занять.

— Хочешь, я ее провожу? — спросила Уэлкам. Казалось, вся эта ситуация здорово ее забавляла.

— Я могу вернуться на станцию. Там есть скамейка, на которой можно переночевать. Я не хочу никому мешать, — произнесла Эмма.

— Ну уж нет, — быстро сказала Эдди. — Вы переночуете в моей комнате. Я же возьму свои вещи и переберусь в комнату наверху.

Эмма зевнула.

— Я так вам благодарна… И так устала, что готова спать до тех пор, пока не вострубят трубы и не призовут нас на Страшный суд.

— Ну и спите себе на здоровье, — пробормотала Эдди.

— Ты сделала доброе дело, — торжественно сказала Уэлкам, и Эдди подивилась тому, до какой степени ее растрогали теплые слова служанки.

Уэлкам взяла саквояж Эммы и понесла в хозяйскую спальню. Эдди семенила за ней следом, давая указания:

— Отопри дверь и проведи клиента в гостиную, а я пока перенесу наверх свои вещи. Да, не забудь глянуть, привели ли девицы себя в порядок: они такие лентяйки. Обязательно скажи им, что я вернулась и лодырничать им не позволю. — Эдди посмотрела на Эмму, чтобы выяснить, не слишком ли тягостное впечатление произвели на нее такие речи, но Эмма уже сидела на постели, а ее голова клонилась к подушке: она засыпала. Эдди вздохнула, в очередной раз задаваясь вопросом, почему жизнь у нее всегда складывается не так, как ей бы хотелось. Ведь «Чили-Квин» по праву принадлежит ей — даже подумать страшно, сколько трудов она положила на то, чтобы приобрести его и содержать как должно. При всем том она переселялась в комнату проститутки, в то время как Эмма готовилась отойти ко сну в ее постели. Эдди всегда думала о себе как о добросердечной женщине, но сейчас ей казалось, что она просто-напросто тряпка.

В тот вечер дела в «Чили-Квин» шли на удивление хорошо — до такой степени, что Эдди лично пришлось ублажать трех клиентов. Когда последний гость покинул заведение, Эдди заперла парадную дверь и велела девушкам идти спать. Заглянув на кухню, она застала там все еще бодрствовавшую Уэлкам, которая драила ее жестяную ванну.

— Так как ты работала, я приготовила ванну для леди, — сказала она. — Сама-то мыться будешь?

Но Эдди слишком устала, чтобы дожидаться, пока Уэлкам заново согреет воду. Она отрицательно покачала головой и пошла в свою комнату.

— Хм. И куда это ты направляешься, хотела бы я знать? — спросила Уэлкам. — Может, ты забыла, что теперь там живет наша гостья? А ты спишь в комнате мисс Фрэнки. — Негритянка ткнула пальцем в потолок у себя над головой и расхохоталась.

Эдди повернулась и послушно направилась в сторону лестницы. Комната Фрэнки Сломанный Нос была в борделе самой маленькой, но какая, в сущности, разница, где спать, если очень хочется, подумала Эдди, сбрасывая с себя одежду и швыряя ее на пол. Подобно Эмме, она готова была дрыхнуть хоть до второго пришествия. Эдди забралась в постель, которая под ее тяжестью просела чуть ли не до пола. «Утром, — решила Эдди, — обязательно попрошу Уэлкам подтянуть ремни на кровати». Устраиваясь поудобнее, она покрутилась на набитом кукурузными листьями тиковом матрасе. Сухие кукурузные листья потрескивали и кололись, и Эдди пожалела, что под ней нет ее мягкой пуховой перины. Потом она ощутила исходивший от простыней несвежий запах, и ее чуть не стошнило. Не то чтобы от постельного белья пахло любовными соками — совсем нет, просто мисс Фрэнки была довольно нечистоплотной особой, а с тех пор, как она сбежала, ее белье в стирке так и не побывало. Вполне возможно, его вообще не стирали все то время, пока мисс Фрэнки здесь обитала. В комнате было душно. Эдди поднялась с постели и открыла окно, насколько это было возможно — то есть всего на несколько дюймов. Хозяйки публичных домов, даже таких респектабельных и процветающих, как «Чили-Квин», обыкновенно требовали, чтобы в спальнях к рамам приколачивали кусочки дерева, не позволявшие распахнуть окно во всю ширь. Это делалось для того, чтобы мужчины не лазали к девицам в окна, а девицы не шлялись ночами по улицам.

Эдди вернулась в постель и опять долго ворочалась на матрасе, поскольку сухие кукурузные стебли тыкали ее в бок и мешали уснуть. Она уже было задремала, как вдруг у нее над головой басовито зажужжал слепень. Она полоснула рукой по воздуху, прогоняя насекомое. Слепень улетел, но через минуту вернулся снова. В лунном свете, который заливал комнату, Эдди увидела, как слепень присел отдохнуть на железное изголовье кровати, и прихлопнула его ладошкой. Потом она взяла его за крылышко, вылезла из постели и выбросила в окно, на минуту задержавшись у оконной створки, чтобы понаблюдать за тем, как Уэлкам, выйдя из задней двери, шагает к своей лачуге, где она ночевала. Странная все-таки это была женщина, но Эдди слишком устала, чтобы думать еще и об Уэлкам. Посмотрев себе на руку, она увидела, что крыло убитого ею насекомого прилипло к ладони, отправилась к умывальнику, налила в тазик воды и вымыла руки. Полотенца не было, и Эдди вытерла руки о простыню.

В постели было жарко; Эдди сняла ночную рубашку, постелила ее поверх постельного белья мисс Фрэнки и легла снова. Со стороны салуна донеслись приглушенные крики, а потом послышался револьверный выстрел. Потом мимо «Чили-Квин» галопом проскакал всадник. Эти звуки, однако, были Эдди хорошо знакомы и не только ее не раздражали, но даже успокаивали. Убаюканная ими, Эдди наконец уснула.

Она не знала, сколько времени проспала, но, когда женский крик поднял ее с постели, небо уже просветлело. Скорее всего, одной из девушек приснился дурной сон, решила она. Мисс Тилли, к примеру, вчера весь вечер имела кислый вид и вела себя с ковбоем из Рэтона настолько нелюбезно, что Эдди пришлось вернуть клиенту половину гонорара. Эдди легла снова, но крик повторился. Присев на постели и прислушавшись, она сообразила, что крик доносился не из спален на втором этаже, а снизу: по-видимому, ночные кошмары мучили незадачливую невесту по переписке. «Ну, крикнула и крикнула», — подумала Эдди, опять заваливаясь в постель. Но тут женщина закричала в третий раз, да так громко, что, если бы Эдди ее не утихомирила, ее вопли могли бы разбудить шлюх на втором этаже и заставить их спуститься вниз; у Эдди же не было ни сил, ни желания объяснять сейчас что-либо Эмме. Вздохнув, она вылезла из кровати, накинула на себя влажный от пота пеньюар, вышла из комнаты и, ступая босыми ногами по скрипучим ступеням, стала спускаться по темной лестнице. По пути она наступила на что-то мокрое и, брезгливо поморщившись, подумала: «Дай-то бог, чтобы это была вода».

Когда она вошла на кухню, то услышала, как в замочной скважине заднего входа поворачивается ключ, и на всякий случай вооружилась стоявшей у плиты кочергой. Но это была Уэлкам, которая, открыв дверь, осведомилась:

— Кто это так вопит? Похоже, что на чердаке вурдалак воет. Опять мисс Тилли расшумелась, что ли?

Эдди была рада, что пришла Уэлкам. Если у Эммы истерика, могли понадобиться усилия двух человек, чтобы ее успокоить. Эдди кивком головы указала на дверь спальни.

— Нет. Это та старая дева, что у нас ночует. Должно быть, ей снятся ужасы ее несостоявшейся брачной ночи.

В следующий момент они услышали нечто похожее на хлопок, а потом принадлежавшее мужчине громкое «ох!».

Выругавшись, Эдди устремилась к спальне, но Уэлкам добежала до нее быстрее и, распахнув дверь, ворвалась в комнату первой. Эмма, сжимая в руке щетку для волос, склонилась над человеком, который, прикрывая голову руками, кричал: «Эдди, ты что, рехнулась? Это ж я!»

Уэлкам рассмеялась громким утробным смехом. Через секунду, правда, не так громко, ей стала вторить Эдди. Эмма замахнулась, чтобы ударить еще раз.

— Он влез через окно. Это насильник! — крикнула она.

Эдди выхватила у нее из рук щетку.

— Никакой это не насильник. Это Нед.

— Кто? — спросила Эмма, лихорадочно оглядываясь в поисках предмета, который можно было бы использовать в качестве оружия. Лежавший на полу мужчина поднял голову и расширившимися от удивления глазами уставился на женщин, переводя взгляд с одной на другую.

— Нед. Нед Партнер, вот кто, — сказала Эдди.

Эмма вспомнила это имя, и ее лицо исказилось от ужаса.

— Так это же бандит! — вскричала она, отшатнувшись от незваного гостя и прикрывая грудь руками.

— О, Нед не причинит вам никакого вреда. Он часто сюда заходит. Он мой… — Эдди замолчала, поскольку испытывала в присутствии Эммы несвойственную ей прежде застенчивость. Затянув потуже поясок на пеньюаре и оправив кружева на своей полуобнаженной груди, она сказала: — Он мой брат. — Эдди вряд ли бы сумела объяснить, почему вдруг стала так заботиться о своей респектабельности.

— Что такое? — осведомился Нед, поднимаясь на ноги. — Ты о чем это, черт тебя побери, толкуешь?

— Она никому о тебе не расскажет, не волнуйся. Я познакомилась с этой леди в поезде. В Налгитасе она никого не знает, ну я и пустила ее к себе в комнату, — объяснила Эдди, а потом торопливо добавила: — Только на одну ночь.

Нед прошелся по комнате, осторожно коснулся головы в том месте, где с ней соприкоснулась щетка Эммы, после чего посмотрел на руку. Крови не было.

— Надо признать, ты пустила к себе леди с весьма тяжелой рукой, — сообщил он, а потом, повернувшись к Уэлкам, спросил: — У тебя лед есть? У меня на голове шишка размером с гусиное яйцо.

— Джентльмены обычно входят в дом через дверь, но ты, похоже, не из их числа. Ну, пойдем, что ли? — сказала Уэлкам, и они прошли на кухню. За ними последовали Эдди и Эмма, торопливо набросившая пеньюар на свою ночную рубашку. Эта рубашка из плотного полотна, с длинными рукавами и застегивавшаяся на пуговицы до самого горла, совершенно не подходила для Налгитаса, и оставалось только удивляться, как Эмма могла в такую жару в ней спать — особенно с распущенными по плечам волосами. Хотя в волосах Эммы местами проступала седина, они были длинные и густые и красиво завивались у щек. Эдди же собирала свои редкие волосы в узел и закалывала на затылке.

Уэлкам выковыряла из ящика кусочек льда, завернула в полотенце и приложила к голове Неда.

— Подержи пока, — сказала ему служанка. — Полагаю, ты и поесть не прочь?

— Не прочь, — сказал Нед.

Уэлкам разгребла кочергой тлеющие угли в очаге, сунула туда щепы и затопила плиту. Потом она нарезала грудинку, положила ее на сковородку обжариваться и стала замешивать тесто.

— Ты тоже завтракать будешь? — спросила она Эдди.

Вчера Эдди выпила слишком много виски; у нее болела голова, и сама мысль о еде заставляла болезненно сжиматься ее желудок. Поэтому она покачала головой. Тогда Уэлкам повернулась к Эмме и вопросительно на нее посмотрела.

— Я, с вашего разрешения, позавтракаю. Если, конечно, это не слишком вас обременит. Но я могу помочь, если хотите, — сказала Эмма.

Уэлкам помотала головой из стороны в сторону. Эмма уселась за кухонный стол в противоположном от Неда конце, бросив на него взгляд, полный ужаса.

Нед взглянул на нее с веселой улыбкой, а Эдди подумала, что глаза у него всегда смеются — даже когда он сердится. Из всех мужчин, каких Эдди когда-либо знала, у Неда был самый веселый и незлобивый характер. А еще он был очень хорош собой и считался самым привлекательным парнем в округе. Он был мускулист, прекрасно сложен, имел добрых шесть футов роста, зеленые глаза и отливавшие на солнце золотом кудрявые каштановые волосы. Женщин тянуло к нему как магнитом, но, несмотря на все искушения, Нед оставался ей верен. Если разобраться, он хранил верность проститутке, и уже по одной этой причине Эдди чувствовала себя в его присутствии почти счастливой.

— У вас есть передо мной одно преимущество, — сказал Нед, обращаясь к Эмме. — Вы знаете мое имя, а я вашего не знаю.

— Ее зовут Эмма Роби. Она — невеста по переписке из Канзаса. Приехала сюда, чтобы встретиться со своим дружком, но он решил, что она для него малость старовата, и бросил одну на станции, — сказала Эдди. При этих словах Эмма закусила губу, и Эдди вдруг стало стыдно. Проявлять жестокость по отношению к гостье не было никакой необходимости. — На мой взгляд, для нее даже лучше, что все так закончилось, — добавила она с некоторым смущением.

— Значит, вы вернетесь домой? — спросил Нед.

— Она не может вернуться. Брат ее и на порог не пустит.

— У вас язык вообще есть? Или вы только драться умеете? — глядя на Эмму, осведомился Нед.

У Эммы едва заметно приподнялись уголки губ, а глаза цвета незабудок чуть расширились. Казалось, она уже немного успокоилась; тем более Эдди, желая ее ободрить, утвердительно кивнула — дескать, разговаривать с этим парнем можно.

— Я думала пожить здесь несколько дней. С разрешения вашей сестры Эдди, разумеется, — пробормотала женщина.

— Чьей сестры? — переспросил Нед.

— Твоей, чьей же еще? — сказала Уэлкам. Громкое шипение поджаривавшегося на свином сале теста, которое вылила на сковородку Уэлкам, не могло заглушить ее утробного хихиканья. В другой сковородке, поменьше, она растопила и довела до коричневого цвета сахар, после чего добавила в него немного воды.

«С чего это Уэлкам взбрело на ум готовить сироп?» — подумала Эдди. Обычно перед ней и девицами — да и перед Недом тоже — негритянка ставила на стол жестянку с черной патокой, и дело с концом. В следующую минуту, впрочем, Эдди поняла, что Уэлкам просто-напросто захотелось похвастать перед Эммой своими талантами. Скорее всего, она и впрямь когда-то работала кухаркой в благородном семействе, хотя Эдди не стала бы со всей ответственностью этого утверждать, она привыкла не задавать людям лишних вопросов. Одно не оставляло сомнений: Уэлкам считала Эмму куда более благородной особой по сравнению со всеми остальными обитателями «Чили-Квин», в том числе с собственной хозяйкой, и старалась исключительно ради гостьи. Придя к этому выводу, Эдди обиделась.

— Только не надо доставать салфетки, — сказала она.

Уэлкам ничего не ответила. Сняв с огня сковородку, она переложила горячие оладьи на тарелку, полила их сиропом, после чего поставила тарелку перед Эммой.

— Я думала, эта тарелка предназначается Неду, — недовольно заметила Эдди.

— Леди обслуживаются в первую очередь, — бросила Уэлкам.

— В таком случае эту порцию я забираю себе. — Тем самым Эдди хотела дать Уэлкам понять, что коль скоро «Чили-Квин» принадлежит ей, то главная здесь — она. Правда, Эдди не была уверена, что ей это удалось.

Эмма улыбнулась и передвинула тарелку Эдди. Запах горячей жирной пищи показался Эдди отвратительным, и ее едва не стошнило. Кроме того, она понимала, что выглядит глупо: ведь она только что отказалась от завтрака.

— Нет уж, возьмите это себе, — сказала она и пододвинула тарелку поближе к Эмме. Некоторое время тарелка стояла между женщинами, пока Нед, отложив в сторону холодный компресс, не придвинул ее себе и не начал есть.

Уэлкам принесла вторую порцию оладий и поставила перед Эммой. Потом она принесла и поставила на стол кофейник. Заметив, что Нед уже очистил свою тарелку, она положила ему еще с полдюжины оладий. Пока Нед и Эмма ели, Уэлкам, опершись о стену спиной, наблюдала за Эммой, которая клала в рот крохотные кусочки пищи и деликатно ее пережевывала. Покончив с едой, она, оставив вилку и нож в центре тарелки, отодвинула ее от себя.

— А когда у вас завтракают другие пансионеры? — спросила Эмма у Уэлкам, которая подошла, чтобы убрать со стола посуду.

Та пожала плечами:

— Кто когда. Вообще-то они дрыхнут до полудня. И после полудня тоже. Короче говоря, они спят почти все время — когда не работают.

— Вы к ним снисходительны. Если бы пансион держала я, то положила бы за правило, чтобы мои постояльцы садились за стол в соответствии с определенным расписанием.

Нед расхохотался и взглянул на Эдди.

— Я, конечно, знал, что у тебя есть пансионерки, но впервые слышу, что «Чили-Квин» — это пансион.

Эдди со значением посмотрела на Неда и одними губами, беззвучно, произнесла: «Молчи».

Эмма смутилась:

— Конечно, это пансион. Ведь «Чили-Квин» берет пансионеров. Как иначе вы могли бы его назвать?

— Борделем, — с ухмылкой сказал Нед.

— Что? — Не столько испуганная, сколько озадаченная, Эмма посмотрела сначала на Эдди, потом перевела взгляд на Неда.

Эдди продолжала подавать Неду тайные знаки, но он явно не обращал на них никакого внимания.

— Вам, моя красавица, пора бы уже понять, в какого рода заведение вы попали, — сказал он Эмме, отодвигая от себя тарелку.

— Нед! — вскричала Эдди, но Нед снова ее проигнорировал. Очень может быть, ему хотелось отплатить ей за полученную ни за что ни про что шишку.

— Вы, мэм, провели сегодня ночь в самом настоящем борделе, — задушевно поведал он Эмме. — А сидящая перед вами Эдди — хозяйка всех здешних шлю… — Он сделал паузу, заметив наконец устремленный на него горящий взгляд Эдди, но тем не менее закончил фразу, несколько изменив финал: — Другими словами, она из тех женщин, которых называют «мадам».

Эмма даже бровью не повела. Правда, кровь мгновенно отхлынула от ее щек, и она так побледнела, что Эдди уже стала задаваться вопросом, не грохнется ли она сию же минуту в обморок. Без сомнения, то обстоятельство, что ее бросили на произвол судьбы на вокзале, угнетало эту женщину куда меньше, нежели мысль о позоре, которым она себя покрыла, проведя ночь под кровом публичного дома Налгитаса. Эдди укоризненно посмотрела на Неда, но тот, казалось, был вполне доволен собой. Углядев на столе каплю пролитого Уэлкам сиропа, он снял ее с клеенки пальцем, который потом не без удовольствия облизал. Эмма некоторое время гипнотизировала взглядом Неда, потом медленно повернулась к Эдди, но та отвела глаза в сторону. Тогда Эмма посмотрела на Уэлкам. Негритянка скрестила на груди руки и добродушно ухмыльнулась.

— Похоже, это известие напугало вас до полусмерти, — сказала она, подмигивая.

Эмма тяжело вздохнула.

— Да, не скрою, я в ужасе, — признала она. — Что теперь подумают обо мне люди?

— А что, интересно знать, они о вас подумают, если узнают, что вы поехали в другой город, чтобы вступить в брак с мужчиной, которого никогда не видели? — с вызовом спросила у нее Эдди.

У Эммы задрожали губы.

— Вы должны были мне сказать, какого рода у вас пансион.

— Стало быть, вы полагаете, что в поезде я должна была встать с места и заявить во всеуслышание, кто я такая и чем занимаюсь? Но это вы ко мне подсели, помните? Кроме того, я вас в «Чили-Квин» не приглашала. Вы, если разобраться, сами ко мне напросились. А я приняла вас, накормила и уложила спать. Кстати сказать, вы мылись в моей ванне. Но, конечно же, этого не заметили. Вы так себя жалели и до такой степени были заняты собой и собственными переживаниями, что даже забыли сказать мне спасибо. — В данную минуту Эдди тоже было очень себя жаль. Стянув пальцами расходившиеся у нее на груди кружева пеньюара, она наклонилась к Эмме поближе, чтобы высказать ей все, что она о ней думала.

Но Эмма заговорила раньше:

— Это правда. Я вела себя невежливо. Но я могу поблагодарить вас сейчас. Спасибо вам за все, что вы для меня сделали. Если в том, что произошло, и есть чья-то вина, то лишь моя собственная.

— Ох, — только и сказала Эдди, которую признание Эммы до некоторой степени обезоружило.

— Прошу также меня извинить, что я купалась в вашей ванне. Я об этом не знала. Но, между прочим, я с самого начала хотела заплатить вам за комнату и стол, и, поверьте, мои намерения не изменились.

— Да бросьте. Я, право, даже не знаю, сколько с вас взять.

— Ну и дела. Что-то я не припомню, чтобы ты, Эдди, прежде отказывалась от платы, — сказал Нед.

— Правда? Но с тебя-то я денег не беру, — бросила Эдди, а потом, сделав паузу, добавила: — Кроме того, я не беру денег с женщин. И уж конечно, не требую платы за еду.

— Я обязательно подыщу себе комнату, — твердо сказала Эмма.

— Что-то я не припомню в Налгитасе никого, кто согласился бы пустить к себе жиличку вроде вас, — сказала Уэлкам. — Если кто и сдаст вам комнату, так только какая-нибудь дурная женщина.

Эмма зябко повела плечами:

— В таком случае я арендую какую-нибудь лавочку и буду там жить. Я, знаете ли, подумываю об открытии шляпной мастерской. Мисс Френч утверждает, что в Налгитасе нет ни шляпных мастерских, ни магазинов.

— Чего-чего? — переспросила Уэлкам.

— Я говорю о мастерской по изготовлению шляп. Мне кажется, у меня неплохо получается шить шляпки, — застенчиво опустив глаза, пролепетала Эмма.

Уэлкам фыркнула и отошла к плите, чтобы подбросить в очаг дров.

— Ежели вы сошьете шляпку вроде той, в какой изволили прийти к нам, никто в Налгитасе ее у вас не купит. Даже шлюхи мисс Эдди не станут носить такие. Верно я говорю, мисс Эдди?

Теперь жестокие слова в адрес Эммы прозвучали из уст Уэлкам. С другой стороны, должен же кто-то был отговорить Эмму от ее смехотворного намерения создать в Налгитасе шляпную мастерскую.

— Не суй нос не в свои дела, — наставительно сказала Эдди, но Уэлкам лишь рассмеялась и спросила, не изжарить ли ей яичницу.

Эдди ничего не ответила и посмотрела на Эмму, раздумывая, как быть с ней дальше. Вопрос этот был далеко не праздным, поскольку Эдди знала только одно место, куда можно пристроить одинокую женщину, — бордель. В неярком утреннем свете Эмма выглядела не так уж плохо. По мнению Эдди, даже лучше, чем она сама в это утро. Эдди не могла отделаться от ощущения, будто Эмма неожиданно помолодела. Кроме того, тело у нее было крепкое и сильное, хотя, по мнению Эдди, назвать ее плоть пышной было бы трудно. Впрочем, Эдди сильно сомневалась, что перспектива стать шлюхой может прельстить Эмму. Предложи она такое, Эмма наверняка посчитала бы это оскорблением, пусть даже в Налгитасе проститутки зарабатывали больше, чем кто бы то ни было, и, уж конечно, гораздо больше модисток. Пока Эдди рассматривала Эмму, та неожиданно подняла голову и улыбнулась, а через минуту начала хихикать.

— Что это с вами? — подозрительно прищурившись, спросила Эдди.

— Я просто попыталась себе представить, как отреагировал бы на все это Джон. Что, интересно знать, он сказал бы, если бы узнал, что первую ночь в Налгитасе я провела в этом, как его?..

— В борделе, — подсказал Нед.

— Вот именно.

— А кто такой Джон? — поинтересовался Нед.

— Мой брат. У него ферма в Канзасе. Это из-за него я не могу вернуться домой. Спросите у нее, она знает. — Эмма кивком головы указала на Эдди.

— Это правда, — подтвердила Эдди, но развивать эту тему не стала. Откинувшись на спинку стула, она потерла кулаками припухшие глаза. Выспаться ей так и не удалось, и, если бы не собравшаяся на кухне компания, она, вероятно, заснула бы сейчас прямо за столом.

— Скажите, мисс Френч, что мне делать?

«Ну почему и эту проблему должна решать я?» — с досадой подумала Эдди, поднимая на Эмму глаза. Сказала она, однако, другое:

— Мы обсудим это. Но сначала я немного посплю, ладно?

Нед зевнул, потом поднялся со стула и потянулся.

— Я тоже иду спать. — Он уже направился в комнату Эдди, но Уэлкам замахала на него руками, а когда он остановился, спросила у хозяйки: — И где же, мисс Эдди, будет спать твой братец? В сарае?

Эдди с недоумением посмотрела на Уэлкам, но потом, сообразив, что к чему, кивнула:

— Ясное дело. — Повернувшись к Эмме, она добавила: — Мой брат всегда ночует в сарае на заднем дворе. Он влез в окно моей спальни, поскольку главный вход был заперт.

— Перестань, Эдди. Она знает, кто ты. И кто я такой, она тоже знает, так что… — запротестовал было Нед.

Эдди встала из-за стола и с такой силой стянула на своем пеньюаре поясок, что стала походить на пуховую перину, свернутую в рулон и перетянутую посередине чемоданным ремнем.

— В сарай, — упрямо повторила она.

Ей хотелось одного — спать, и ей было все равно, рассердился на нее Нед или нет. Но Нед не рассердился. Он вообще крайне редко приходил в дурное расположение духа. Ухмыльнувшись и отвесив Эдди дурашливый поклон, он повернулся к Эмме, с многозначительным видом дотронулся рукой до вздувшейся у него на голове шишки и произнес:

— Честь имею, мэм. Желаю всем хорошенько выспаться. И вам, и моей сестре — я хочу сказать, моей старшей сестре. — С этими словами он повернулся на каблуках и вышел из кухни, на мгновение задержавшись в дверях и бросив через плечо: — Ах, если бы вы только знали, насколько она меня старше!

Эдди вернулась в комнату мисс Фрэнки и крепко уснула. Когда она встала, время уже было обеденное, и она спустилась на кухню, где застала колдовавшую у плиты Уэлкам.

— Девицы пообедали и уехали в город. Эта на заднем дворе — снимает с веревки стираное белье. Пришел человек и принес со станции твой сундук. Когда я его распаковала, она взяла твои вещи, прихватила заодно простыни из твоей спальни и отправилась их стирать. Может, она решила у нас остаться? Тогда понятно, почему она так старается. Отрабатывает, так сказать, стол и кров.

— Значит, она стирала? То есть исполняла твою работу? — уточнила Эдди.

Ехидный вопрос Эдди не произвел на Уэлкам никакого впечатления.

— От тебя несет какой-то дрянью. Я поставила греться воду. Ванна — там. — Уэлкам кивнула в сторону хозяйской спальни, где теперь обосновалась Эмма.

На Эдди наросло столько грязи, что у нее на коже вполне можно было высаживать рассаду. Когда вода согрелась, она прошла в спальню, скинула с себя пеньюар, залезла в ванну и терла себя мочалкой до тех пор, пока на поверхности воды не образовался толстый слой грязной пены, напоминавшей по консистенции и цвету речной ил. Вытершись досуха полотенцем, Эдди надела чистое белье и платье и сказала Уэлкам, что отправляется в город и будет к ужину.

Когда она вернулась, Нед и Эмма сидели за кухонным столом и, дожидаясь ее, попивали кофе.

— Я им сказала, что не стану накрывать на стол, пока ты не придешь, — сообщила Уэлкам.

Эдди, для которой подобное уважительное отношение со стороны служанки было внове, в первый момент даже усомнилась, уж не ослышалась ли она.

— Ну вот я и пришла, — она грациозно помахала рукой и уселась во главе стола.

— Мисс Френч… — начала было Эмма, но Эдди ее остановила:

— Эдди… Называй меня Эдди. А я буду звать тебя Эмма. А этого парня мы обе будем называть Недом.

Нед ласково улыбнулся ей, и Эдди почувствовала, как по всему ее телу разлилось приятное тепло.

— Мы тут рассуждали о том, куда ей податься, — сказал Нед. — Она рассказала мне о своем брате и почему не может вернуться домой. Даже поведала мне о семейном достоянии, на часть которого имеет права. Похоже, правда, стребовать с братца свою долю ей не удастся. Кроме того, в Налгитасе нет школ, так что стать учительницей она не сможет, а кухарка у тебя уже есть. Черт возьми, я даже не знаю, что ей сказать. Сам-то я не знал настоящей работы с тех пор, как уехал из Айовы. — Тут он повернулся к Эмме. — А произошло это двадцать один год назад — еще во время войны. Вот папаша мой — тот другое дело, тот всегда был охоч до работы и вкалывал как дьявол. И колотил меня каждый день за всякую малость. — Нед посмотрел на Эдди и подмигнул. — Ох, чуть не забыл: «наш папаша». Ведь так надо говорить — я правильно понимаю?

— Правильно, — сказала Эдди.

— Значит, все это время ты промышлял разбоем? — спросила Эмма, глядя на Неда широко раскрытыми от страха и любопытства глазами.

— Правильнее было бы сказать, что постоянной работы я не имел и перебивался случайными заработками, — сказал он и с гордостью в голосе добавил: — Да я особенно ее и не добивался — постоянной работы-то. Уж слишком бурная у меня была жизнь.

Эдди попыталась предостеречь его от излишней болтовни взглядом, но Нед сказал:

— К чему теперь скрытничать, Эдди? Ты же сама рассказала ей, что я не в ладах с законом. — И, повернувшись к Эмме, он попытался объяснить ей сложившуюся в Налгитасе ситуацию: — В этом городе вообще мало кто придерживается законов. У меня такое ощущение, что половина здешних жителей находится в розыске и за их головы назначена награда. Есть только двое, которые искренне считают себя безгрешными, — кузнец и его жена. — Тут Нед не удержался и опять подмигнул Эдди.

— Учти, Эмма может заработать двести долларов, сдав тебя маршалу Соединенных Штатов, — предупредила его Эдди.

— Она этого не сделает. — Нед одарил Эмму заговорщицкой улыбкой, и она неуверенно улыбнулась ему в ответ. Эдди почувствовала укол ревности. — Кроме того, всякий, кто меня выдаст, долго на этом свете не задержится и даже денежки не успеет потратить, — добавил он.

Хотя он продолжал ухмыляться, Эдди знала, что это не пустая угроза. Эмма смотрела на Неда как зачарованная; потом отвела глаза и обменялась взглядами с Уэлкам, которая подошла к столу и стала расставлять на нем тарелки с едой.

Эдди подозрительно посмотрела на картофель и некое подобие мяса, лежавшие у нее на тарелке. По мнению Эдди, какое это мясо и где Уэлкам им разжилась, было лучше всего не знать. Когда Уэлкам только еще начинала работать в «Чили-Квин», одна из девиц как-то спросила у нее, что она приготовила на ужин. «Свиное рыло с горошком „черные глазки“», — ответила ей негритянка и засмеялась своим утробным смехом.

— Вам, леди, надо все-таки подумать, как вернуть свои денежки, — сказала Уэлкам, обращаясь к Эмме.

— Ты знай работай и не слушай того, что для твоих ушей не предназначено, — с раздражением сказала ей Эдди.

— Коли так, уходите все с моей кухни. Или, быть может, мне ради вашего удобства уши куриным жиром залепить? Кроме того, не имеет никакого значения, что я здесь слышу. Важно другое: болтаю я об этом или нет.

Замечание Уэлкам было вполне справедливо, и Эдди не могла этого не признать. Негритянка и впрямь была не из болтливых. С другой стороны, с кем ей было сплетничать? Насколько Эдди знала, подруг себе в Налгитасе она так и не завела. Кроме того, Эдди ей доверяла и даже любила ее, хотя и старалась этого не показывать.

Налив из стоявшего на плите чайника горячую воду в бадью, Уэлкам, что-то тихонько напевая себе под нос, принялась мыть горшки.

— Скажи, ты знаешь, сколько тебе причитается из семейного достояния? — спросила Эдди у Эммы.

— Не знаю точно. Возможно, тысяча долларов, — осторожно сказала Эмма.

— Помнится, вы, леди, упоминали сумму в пять тысяч, — буркнула Уэлкам.

— До твоих денег мне нет никакого дела. Мне лично они не нужны, — сказала Эдди, обиженная тем, что Эмма, для которой она столько сделала, судя по всему, не очень-то ей доверяла.

Эмма поняла намек и вспыхнула.

— Если разобраться, моя доля и впрямь составляет что-то около пяти тысяч долларов.

— Должен же быть какой-то способ вернуть эти деньги. Если она их получит, шляпки ей шить не придется. Может, нам стоит ей помочь? Тогда, глядишь, и нам что-нибудь из денег ее братца перепадет, — сказал Нед и подмигнул Эдди.

Эдди чуть заметно ему кивнула.

— На банковском счете проставлено твое имя? — спросила она Эмму.

— Нет. Все деньги записаны на Джона. — Эмма подцепила вилкой немного картофеля с мясом и неуверенно оглянулась на Уэлкам. Та кивнула — дескать, хорошая еда, можно кушать.

Эдди, размышляя, наморщила лоб.

— Я могла бы с легкостью обыграть его в карты. — Нед никогда не видел ее за игрой и не имел представления о том, на какие фокусы с картами она способна. «Было бы неплохо, — подумала Эдди, — если бы он узнал, какие у меня ловкие руки».

Эмма отправила в рот крошечную порцию картошки с мясом, проглотила и вытерла губы салфеткой. Эдди обратила внимание, что рядом с ее тарелкой тоже лежит салфетка, и, ни слова не говоря, расстелила ее у себя на коленях.

— Джон не играет в карты, — сказала Эмма.

— Кажется, ты говорила, что он жадный. Это правда? — спросила Эдди.

— Да, он такой.

Нед перестал жевать и, держа вилку на весу, взглянул на Эдди.

— Если мужчина очень уж жадничает, значит, у него неважно варит котелок, — вступила в разговор Уэлкам.

— Именно это я и намеревалась сказать. — Эдди вытерла рот рукой, но потом вспомнила о салфетке и аккуратно промокнула ею губы. — По-моему, он просил тебя следить за инвестициями. Ведь просил, не так ли? — спросила Эдди.

Нед положил вилку на стол, а Уэлкам, оставив в покое бадью для мытья посуды, сложила на груди руки. В голове у Эдди стала формироваться некая плодотворная идея; все это поняли и теперь смотрели на Эмму, ожидая ее ответа. На кухне воцарилась такая тишина, что, когда Нед случайно шаркнул подошвой ботинка по полу, Эдди чуть не подпрыгнула.

— Ну так как? — спросила Эдди, поскольку Эмма продолжала хранить молчание.

Эмма утвердительно кивнула, посмотрев украдкой сначала на Неда, а потом на Уэлкам.

— В таком случае тебе, чтобы вернуть свои деньги, необходимо найти какой-нибудь объект, в который твой брат захотел бы вложить средства. — Эдди кивнула, как бы подчеркивая важность и справедливость сказанного ею, после чего наколола на вилку кусочек мяса и отправила в рот.

— Но какой? — воскликнула Эмма. — Вот в чем вопрос, не так ли? Что тут в Налгитасе есть такого, что Джон согласился бы финансировать? Ведь он просто так мне денег не пришлет — не такой уж он глупый.

— Да, — согласилась Эдди, — на идиота он не похож.

Нед плотно сжал губы, что свидетельствовало о происходившем у него в мозгу мыслительном процессе.

— Ты могла бы ему написать, что наткнулась на золотоносный участок.

Эмма рассмеялась и положила вилку и нож на свою опустевшую тарелку. Эдди недоумевала, каким образом этой женщине удается так быстро все съедать, если она отправляет в рот такие маленькие кусочки.

— Джон ни за что на свете не станет вкладывать деньги в золотоносные участки или золотые рудники.

— Тогда, быть может, он вложит немного денег в твою шляпную мастерскую? — спросила Эдди.

Эмма покачала головой:

— Я не позволю ему упиваться мыслью, что моя затея с замужеством провалилась и мне приходится самостоятельно зарабатывать себе на хлеб. Кроме того, единственное, что Джон ценит в жизни, — это земля. После смерти отца он купил несколько земельных участков, хотя я и предупреждала его, что почва в наших краях — тощая и неплодородная.

Все трое погрузились в раздумья и размышляли на эту тему до тех пор, пока Уэлкам не подала на стол пирог, который нарезала огромным ножом для разделки мяса.

— Что это? — спросила Эдди.

— Пирог с заварным кремом. Она сказала, что очень его любит. — Уэлкам указала острием ножа на Эмму, после чего разложила пирог по тарелкам, где прежде находилось мясо с картошкой. «Надо бы попросить Уэлкам поставить чистые тарелки», — подумала Эдди, но не попросила, так как Уэлкам могла упрекнуть ее в том, что она корчит из себя барыню. Наколов на вилку кусочек пирога, Эдди поднесла его ко рту и поморщилась: с одного бока он был весь покрыт свиным салом.

— Может быть, вы напишете ему, что присмотрели себе хорошую ферму? — высказала предложение Уэлкам, бесстрашно облизывая лезвие своего большого острого ножа.

Эмма ела медленно, продолжая размышлять даже за едой.

— Джон, конечно, доверяет моим суждениям относительно земельной собственности, но я сильно сомневаюсь, что он купит мне ферму.

Уэлкам фыркнула. Пока она, отложив нож, выдвигала из-за стола стул и присаживалась, все трое в полном молчании смотрели на нее.

— Вы, белые, никуда не годные выдумщики! Послушайте старую негритянку, леди, и сделайте так: отпишите вашему братцу, что нашли участок хорошей земли и готовы заплатить половину требуемой суммы при условии, что он заплатит вторую половину. Все, что от него потребуется, — это прислать недостающие деньги.

Эмма от удивления приоткрыла рот.

— А что? Это может сработать. Более того, я почти уверена, что сработает.

Нед перевел глаза на Эдди, которая в эту минуту смотрела на Уэлкам, задаваясь вопросом, так ли уж умна негритянка на самом деле, или мошенничество просто-напросто у нее в крови. Потом ей пришла в голову мысль, что Уэлкам, вполне возможно, скрывается от закона и в этом смысле ничуть не лучше Неда. А приехала она в Налгитас по той простой причине, что в это захолустье рука закона не дотягивается. Впрочем, то, что касалось Уэлкам, можно было выяснить и попозже. Выразительно посмотрев на Неда, она произнесла:

— Это и впрямь может сработать.

Нед, однако, был настроен скептически.

— Думаешь, этот скряга так вот запросто расстанется со своими денежками? Раскошелится, как только ты его об этом попросишь? Не уверен.

Эмма нахмурилась.

— В этом-то весь вопрос, не так ли? К сожалению, дать на него точный ответ я не в состоянии. — Она говорила медленно, словно размышляла вслух. — Вообще-то Джон искренне считает, что по отношению ко мне поступает честно, и не имеет представления, как я его ненавижу. Раньше он всегда доверял моим суждениям и моей интуиции.

— Но не захочется ли ему взглянуть на эту мифическую землю собственными глазами? — спросил Нед.

— Сейчас время сбора урожая. Джон не захочет уезжать из Канзаса. Кроме того, он и помыслить не может, что его собственная сестра в состоянии его надуть. — Она подняла глаза и улыбнулась сначала Неду, потом Эдди. — Так что, полагаю, попробовать все-таки стоит.

Нед ухмыльнулся:

— Почему бы тебе в таком случае не попросить его прислать сразу десять тысяч долларов — уж коли ты решила влезть в это дело?

— Ну нет. Джон на это никогда не согласится. Кроме того, моя доля — пять тысяч, и с моей стороны было бы несправедливо отбирать у него его часть наследства.

— Несправедливо, говоришь? — переспросила Эдди.

— Да, несправедливо, — повторила Эмма. В ее голосе слышалась несвойственная ей прежде твердость, что немало удивило Эдди.

— А что ты скажешь насчет еще пяти сотен? Пять тысяч пойдут тебе, ну а пять сотен достанутся нам с Недом — за то, что мы согласились тебе помогать. По-моему, это будет справедливо — как-никак я предоставила тебе стол и кров. Вот пусть твой брат за это и заплатит, — Эдди улыбнулась Неду, который ответил ей восхищенной улыбкой.

Уэлкам поднялась из-за стола и крепко-накрепко завязала тесемки своего фартука на спине. Потом она собрала со стола грязную посуду, положила поверх свой разделочный нож и, держа все это сооружение на весу и балансируя им в воздухе, направилась к раковине, где стояла массивная чугунная емкость для мытья посуды. На полпути она остановилась.

— Полагаю, эта сумма должна возрасти до пяти тысяч семисот пятидесяти долларов — чтобы я тоже могла получить свою долю. — Она повернулась к Эдди и раздвинула губы в широкой, несколько кривоватой улыбке. При всем том у Эдди не было никаких сомнений, что Уэлкам говорит совершенно серьезно.

Эдди одарила ее ответной улыбкой. Теперь, когда она хотя бы отчасти стала понимать мотивы ее поступков, ее отношение к Уэлкам изменилось в лучшую сторону.

Негритянка отправилась спать в свой сарайчик, а трое заговорщиков продолжали сидеть за столом и разговаривать, пока не вернулись мисс Белли и мисс Тилли. Обе «пансионерки» вошли через парадный вход и, треща как сороки, проследовали по коридору на кухню. Увидев Эмму, они замерли.

— Вот она! — воскликнула мисс Тилли, внушительных размеров женщина с короткими рыжими волосами и веснушками, которые она припудривала мукой, и невероятно кривыми, как у заправского ковбоя, ногами. — Я знала, что она здесь ночует. Говорила же я тебе, что у нас произошли кое-какие изменения. Ты ведь знаешь, меня часто посещают провидческие видения.

— Старая она какая-то, — прошептала мисс Белли таким громким шепотом, что Эмма ее услышала. Мисс Белли была высокой, полногрудой девицей с черными волосами и такими же темными глазами, которые при виде любого мужчины тут же приобретали мечтательное, манящее выражение. У клиентов она пользовалась бешеным успехом.

— Мы слышали о тебе в городе, — сказала мисс Белли Эмме. — Бог ты мой, да о тебе сейчас говорит каждый встречный и поперечный. Вот уж чего бы мне не хотелось, так это оказаться на твоем месте.

Эдди покачала головой. Обе женщины были так глупы, что за ними нужно было постоянно присматривать. Возможно, именно по этой причине Эдди и взяла их в свое заведение.

— На ее месте вы никогда не окажетесь, — заверила их Эдди.

— Ты к ковбоям из Рокина не приставай. Это мои клиенты. Все до одного, — сказала Эмме мисс Тилли и добавила: — Я это не к тому говорю, что боюсь конкуренции с твоей стороны. Чего мне бояться — с твоими-то внешними данными? Но мужчины такие проказники: вечно им подавай что-нибудь новенькое. Поэтому, даже если они и проявят к тебе интерес, ты должна отвечать им отказом. — Мисс Тилли выбирали редко — особенно в начале вечера, и за каждого из своих постоянных клиентов она готова была драться. — Не советую переходить мне дорогу, — предупредила она.

Эмма вспыхнула: казалось, в эту минуту она от стыда готова была провалиться под землю. Но ничего не сказала. Вместо нее заговорила Эдди:

— Мисс Эмма — моя гостья. Она не шлюха, так что прошу относиться к ней соответственно. И еще: не смейте сплетничать о ней в городе — в противном случае я вас наголо побрею. — При этих словах девушки захихикали. Они знали, что это лишь пустые угрозы — Эдди в них нуждается. Эдди, в свою очередь, знала, что все мало-мальски заслуживавшие внимания новости, почерпнутые девицами в «Чили-Квин», мгновенно разносились их стараниями по всему городу, какими бы строгими карами она им за это ни грозила. По этой причине их нельзя было подпускать к Эмме. Эдди их и к Неду старалась не подпускать, хотя он и сам не проявлял к ним никакого интереса.

Усевшись за кухонный стол, мисс Белли с недовольным видом заявила:

— Эта дама создает нашему заведению плохую рекламу. Мужчины, к вашему сведению, на дух не переносят всяких там невест по переписке.

Эдди посмотрела на Эмму, которая сидела ни жива ни мертва.

— По-моему, Белли, я уже просила тебя следить за своими манерами, — сказала Эдди.

— Я купила себе новые ленточки к шляпке, — казалось бы, совершенно не по теме сказала Тилли и игриво посмотрела на Неда, который тут же отвел от нее глаза.

— Я их вам пришью, — подала наконец голос Эмма.

Эдди покачала головой:

— Служанка здесь одна — Уэлкам, а так как она орудует иголкой, как курица саблей, эти ленточки, Тилли, тебе придется пришить самой. Насколько я знаю, шить ты умеешь, и не сомневаюсь, что ленты будут выглядеть на твоей шляпке просто замечательно. А сейчас забирай с собой Белли и поднимайся вместе с ней к себе наверх. Мы тут обсуждаем важное дело и не хотим, чтобы нам мешали.

— Что это за важное дело, которое можно доверить кухарке? — пренебрежительно сказала Тилли.

Эдди вздохнула:

— Я привезла из Канзас-Сити духи и, если вы не будете совать свой нос куда не надо, сегодня же их вам подарю, — сказала она, жестом предлагая девицам удалиться.

— Пойдем, Белли. Поможешь мне пришить ленты. Я не так уж хорошо умею шить, как тут утверждают некоторые. — Тилли подхватила Белли под локоток и вышла из кухни, хлопнув дверью.

Эдди подошла к двери и, открыв ее, проверила, не подслушивают ли их девицы.

— Я бы с радостью избавилась от этих двух шлюх, если бы они не были такими тупыми, — сказала она, хотя и знала, что слишком мягкосердечна, чтобы кого-нибудь уволить. — Без меня они давно бы уже пропали. Кроме того, других у меня просто нет. Уж и не знаю, как смогу здесь управляться. Разве только милостью господней, — вздохнула она, вспомнив произнесенную Эммой фразу.

Эмма встала с места и подошла к стоявшему у двери ведру с водой. Зачерпнув черпаком воды, она напилась, после чего выплеснула остаток во двор через открытую заднюю дверь.

— Пойду-ка я, пожалуй, к себе, — сказала она.

— Не спеши, — сказала Эдди, тоже поднимаясь на ноги. — У меня на руках бордель, поддерживать который в приличном состоянии входит в мои обязанности; в твои же обязанности в настоящий момент входит написать Джону. Уэлкам принесет тебе карандаш и бумагу, и ты напишешь письмо, после чего я просмотрю текст. — Эдди хотела лично убедиться, что Эмма не допустит в своем послании к брату никаких оплошностей, которые могли бы выдать их намерения. Эта женщина совершенно не умела хитрить, в отличие от нее, Эдди, которая когда-то была весьма искусной мошенницей, да и сейчас еще могла дать фору кому угодно.

Эдди прошла в свою бывшую комнату и достала из гардероба новое платье, чтобы отнести его в спальню мисс Фрэнки. Ночевать в маленькой душной комнате во второй раз ей отнюдь не улыбалось, но, как видно, с этим ничего уже нельзя было поделать. Оставалось только надеяться, что в воскресный вечер, когда работы в заведении мало, ей не придется самой ублажать клиентов. Выходя из комнаты, она оглянулась на Эмму, спрашивая себя, оценила ли эта женщина их план и старания вытащить ее из беды. Потом она перевела взгляд на Неда, который ей подмигнул. Уж этот человек, во всяком случае, видел все достоинства предприятия, которое она затевала, и всегда был готов ее поддержать.

Эмма взяла лист бумаги и положила его перед собой на клеенку. Бумага основательно измялась, и она старательно разгладила ее ладонью.

Нед взял карандаш, с критическим видом обозрел его сломанный кончик, после чего извлек из кармана перочинный нож и, прежде чем приступить к заточке, с хищным видом провел пальцем по лезвию. Покончив с работой, он протянул карандаш Эмме, а карандашные очистки ребром ладони сгреб на столе в кучку.

— И что же ты ему напишешь? — спросил он.

Эмма пожала плечами.

— Хоть он и мой брат, я в жизни не писала ему писем. — Нахмурившись, она склонилась над бумагой и потянулась за карандашом. При этом она невольно коснулась указательного пальца Неда. Нед быстро поднял на нее глаза, но она на него даже не взглянула.

«Дражайший братец Джон», — начала было выводить Эмма, но потом остановилась. — Я его так никогда не называла. — Зачеркнув «дражайший», она немного подумала, а затем зачеркнула всю фразу целиком. — Это ведь должно быть деловое письмо, не так ли?

Нед чинно сложил руки на столе.

— Похоже, вам особенно нечего сказать друг другу.

— Это точно, — не стала спорить с ним Эмма. Нед хотел было добавить что-то еще, но Эмма протестующим жестом подняла вверх руку. — Мне необходимо сосредоточиться.

Чтобы написать письмо, потребовалось не менее часа. Все это время Эмма что-то зачеркивала, переставляла местами и переписывала заново, вставляя тут и там удачные, по ее мнению, слова. Поставив наконец подпись, она принялась перечитывать про себя это послание, чуть заметно шевеля губами.

— Пожалуй, так подойдет, — сказала она.

Нед протянул руку, чтобы взять исчерканный карандашом листок, но Эмма покачала головой:

— Ты ничего там не разберешь. Все это надо переписать. В этом доме есть приличная бумага и чернила?

Нед пожал плечами.

— Не видел, хотя, не скрою, мне как-то и в голову не приходило обращать внимание на нечто подобное.

— Если я перепишу письмо чернилами, оно будет выглядеть солиднее. Джон всегда пишет деловые письма чернилами. — Эмма взяла еще один лист серой бумаги и аккуратно переписала письмо карандашом. Потом она подошла к плите, отодвинула кочергой заслонку очага и бросила первоначальный вариант в огонь.

— Не стоит оставлять черновик на столе, где девушки Эдди могут его найти, — объяснила Эмма. Она пошевелила кочергой угли, чтобы убедиться, что пламя полностью охватило бумагу и от нее остался один только пепел. Потом она вернулась к столу, где Нед с интересом изучал составленное ею послание. Когда он читал, то не водил пальцем по строчкам, как это делала Эдди.

Прочитав письмо, Нед положил его на стол и некоторое время смотрел на него, в то время как Эмма внимательно наблюдала за ним, пытаясь определить его реакцию.

— Ты — мужчина. Твое мнение для меня особенно важно, — пробормотала она, словно оправдываясь.

Нед перевел взгляд на свои руки, обнаружил у себя на манжете какое-то пятно, сделал попытку соскоблить его ногтем, но, поскольку у него ничего не получилось, закатал рукав, так что пятно исчезло из виду.

— Тогда начнем сначала. Прежде всего, если бы я был твоим братом, который, по твоим словам, терпеть тебя не может, мне было бы наплевать, что там думает о тебе твой муж. Меня интересовал бы только один вопрос: какие деньги я могу заработать с твоей помощью. Поэтому эту фразу я бы убрал.

Эмма взяла карандаш и вычеркнула соответствующую строчку.

— Есть еще кое-что, — сказал Нед, тыча в бумагу пальцем. — Ты не написала, почему владелец ранчо согласился продать тебе земельный участок за полцены. Я бы сразу заподозрил, что здесь что-то нечисто, если бы мне предложили приобрести участок ценой в двадцать тысяч долларов за одиннадцать тысяч пятьсот.

Эмма обдумала его слова.

— Полагаю, ты прав. — Она немного подумала и что-то вписала между строк.

Нед взял письмо и, снова пробежав его глазами, посмотрел на Эмму и ухмыльнулся:

— Вот теперь все более-менее правильно.

При этих словах Эмма улыбнулась с выражением облегчения, и морщинки у нее на лбу разгладились. Заново переписав письмо, она щелчком переправила листок на ту сторону стола, где сидел Нед. Перечитав, так сказать, послание исправленное и дополненное, Нед хитро улыбнулся и сказал:

— Ты сделала ошибку. В слове «написаное» два «н», а не одно.

Сначала Эмма удивилась, а потом ее щеки залила краска смущения. Взяв письмо, она вставила недостающее «н».

— Где это ты так навострился грамотно писать?

— Прежде чем сбежать из дома, я, между прочим, учился в школе. Не такой уж я тупой и необразованный, как некоторые здесь думают.

— Теперь я и сама в этом убедилась, — сказала Эмма.

Эмма стала складывать письмо так, чтобы осталось место, где написать адрес, но Нед накрыл ее ладошку рукой.

— Давай подождем Эдди. Она тоже хотела его прочитать. А лучше всего поступать так, как того требует Эдди.

Эмма напряглась.

— Я думаю, мне лучше знать, что и как писать своему брату.

— Я уже сказал: пусть его прочтет Эдди, — с нажимом повторил Нед.

Эмма, чуть поколебавшись, кивнула:

— Ну что ж, ладно, пусть прочтет.

Нед качнулся на своем стуле, отодвигаясь от стола и балансируя на задних ножках, крикнул в сторону задней двери:

— Эй, Уэлкам, где ты там? Заходи! — И почти в тот же миг дверь распахнулась, и негритянка вошла на кухню. — Пойди разыщи мисс Эдди и скажи, что срочно требуется ее присутствие.

Уэлкам подняла на него недовольный взгляд.

— Что за спешка? Что тут у вас такого важного, что она должна все бросить и бежать к вам?

— Скажи что хочешь. Даже правду можешь сказать, ты же подслушивала под дверью, верно?

Эмма повернула голову так, чтобы видеть Уэлкам, которая, встретившись с ее взглядом, сразу же отвела глаза и вышла из кухни в коридор. Через минуту на кухне появилась Эдди; поскольку ее оторвали от дел, выражение у нее на лице было недовольное. Эмма протянула ей письмо, которое Эдди прочитала стоя.

— Интересно, почему ты не написала, что муж от тебя в восторге? — спросила она. — Я бы обязательно это отметила.

— Она права, — сказал Нед, стараясь не смотреть на Эмму.

Эмма ничего не сказала. Она молча забрала письмо у Эдди и вписала недостающую строчку, потом она взяла еще один лист из пачки и стала переписывать письмо набело. Нед посмотрел на Эдди поверх головы Эммы и подмигнул ей. Эдди перевела взгляд на вернувшуюся на кухню негритянку, грозно блеснула глазами и, положив руки на поясницу, сказала:

— Ступай во двор и займись каким-нибудь полезным трудом. Я плачу тебе за работу, а не за то, что ты стоишь у задней двери и подслушиваешь.

— Это дело — такое же мое, как и ваше, — возразила ей Уэлкам. — Моя доля составляет в нем двести пятьдесят долларов. — Негритянка вышла через заднюю дверь, и ее густой, утробный смех еще долго доносился со двора.

Наблюдая за тем, как Уэлкам выходит из кухни, Эдди от нетерпения щелкнула зубами. У ее матери имелась точно такая же привычка, и Эдди попыталась вспомнить, когда она впервые взяла ее на вооружение. Выяснилось, что довольно давно. В такие минуты ей приходило в голову, что она стареет, а возраст в ее бизнесе самый страшный враг — даже для «мадам». Хорошо еще, подумала Эдди, что у нее нет седины, особенно такой, какую нельзя закрасить краской «под красное дерево». Она выпрямилась, подтянула живот и, выгнув бровь, призывно глянула на Неда. Но тот не отрываясь смотрел на Эмму, которая в этот момент еще раз проверяла текст письма.

Эдди продолжала смотреть на Неда до тех пор, пока он не поднял на нее глаза и не залился вдруг румянцем, как если бы его застали за каким-нибудь недостойным занятием. Эдди тут же захотелось узнать, о чем он в эту минуту думал.

— Читай, послушаем, что получилось, — сказала Эдди.

Эмма откашлялась.

— «Брат Джон», — начала она, потом опустила письмо и, обращаясь к Эдди, объяснила: — Он точно так же экономно расходует слова, как и свои деньги. Что-нибудь цветистое ему бы не понравилось.

Эдди согласно кивнула.

Эмма поднесла письмо так близко к глазам, что Эмма подумала, уж не близорука ли эта женщина. Возможно, она слишком тщеславна, чтобы носить очки; с другой стороны, такой простофиле, как Эмма, вряд ли могло быть свойственно тщеславие. У Эдди зрение было отличное, и она могла разглядеть на расстоянии пятидесяти футов даже дырку от сучка в двери сарая, чем немало гордилась.

— «Брат Джон, — снова начала читать Эмма. — Полагаю, тебе приятно будет узнать, что нынешнее мое замужнее состояние вполне меня устраивает. Мой муж очень похож на тебя — такой же трудолюбивый и так же не богат словами. И, как ты, копит денежки. В общем, он мне подходит».

— К чему ты все это пишешь? — спросила Эдди.

— Чтобы Джон мне поверил, — ответила Эмма. — Если бы я написала, что муж мой хорош собой и я с ним счастлива, Джон бы решил, что у меня ум за разум зашел. Дело в том, что Джон не верит в любовь.

Эдди отлично знала этот тип мужчин.

— Ладно. Читай дальше.

Эмма кашлянула, прочищая горло.

— «Перед моим отъездом ты просил, чтобы я следила за инвестициями. Другими словами, подыскивала, куда здесь можно вложить деньги. Мне кажется, я нашла неплохой объект для инвестиций, о чем и хочу поставить тебя в известность. У моего мужа появилась возможность прикупить к своему ранчо участок земли в 20 тысяч акров за 11.500 долларов. Рыночная стоимость этого участка, представляющего собой отличный выгон для скота, раза в два выше, но, поскольку он со всех сторон окружен владениями моего мужа, желающих его приобрести не так много и владелец участка готов уступить его задешево».

Эмма посмотрела на Эдди и улыбнулась.

— По-моему, мне удалось выдумать неплохой предлог, чтобы оправдать невысокую цену участка.

Поскольку Эдди промолчала, Эмма опустила глаза и продолжала:

— «Мистер Уитерс и сам приобрел бы его, но всех денег у него нет. Вот что он предлагает: каждый из вас вложит в дело половину требуемой суммы. Мистер Уитерс будет пасти на указанном выгоне скот; половина приплода будет числиться как принадлежащая тебе, но он не будет взимать с тебя плату за его содержание, пока скот не будет продан. После продажи он вычтет эти деньги из причитающейся на твою долю прибыли, как, равным образом, те пять процентов, которые ты нам обещал в случае, если я найду подходящий объект для вложения капитала. Поскольку мы все отныне связаны родственными узами, мой муж в качестве акта доброй воли обязуется в течение трех лет не взимать банковский процент с твоей доли прибыли от продажи скота и не требовать от тебя дополнительных вложений на случай операций, необходимость которых вытекает из владения совместной собственностью. Мне кажется, эта сделка выгодна для обеих сторон. Ты говорил, что мой муж будет лучше думать обо мне, если я продемонстрирую ему свою практическую сметку. И я, взявшись уладить это дело, готова ему ее продемонстрировать — как раньше не раз демонстрировала тебе. Но с покупкой необходимо поторопиться: ходят слухи о том, что за рекой, которая примыкает к упомянутому выше участку, обнаружены залежи ценной руды, и мы полагаем, что, если эта новость дойдет до владельца земли, он может взвинтить цену. Закон позволяет прокладывать дороги через сельскохозяйственные угодья, если поблизости есть залежи ценных ископаемых; при этом местные власти платят владельцу отступное».

— Это я сама только что придумала, но Джон ни за что не догадается, — сказала Эмма, не поднимая глаз.

— «Если в предлагаемой мной сделке тебя все устраивает, вышли мне деньги обычным почтовым переводом. Пока мистер Уитерс завершает отделку дома, который он для нас выстроил, я проживаю в респектабельном пансионе, где останавливаются проезжающие леди.

Можешь полностью на меня положиться.

С уважением,

твоя сестра

Эмма Роби Уитерс».

— И все-таки я никак не могу взять в толк, почему он должен тебе поверить, — сказал Нед.

— О, ты его не знаешь. Он просто помешан на деньгах. Это мешает ему трезво смотреть на вещи, — сказала Эмма. — Кроме того, ему и в голову не придет, что его единственная сестра может поступить с ним нечестно. Эта мысль была бы для него слишком унизительна.

Нед пожал плечами:

— Что ж, возможно, ты и права.

Такие мужчины, как Джон, были хорошо знакомы Эдди, поэтому она просто кивнула в знак одобрения. Пока Эмма в очередной раз переписывала свое послание начисто, Эдди полезла в комод, достала из выдвижного ящика марку стоимостью в два цента и положила на стол.

Эдди боялась, что Эмма может передумать, и не хотела рисковать.

— Уэлкам опустит письмо в почтовый ящик сегодня же вечером. Зайди, Уэлкам! — окликнула она негритянку, ни секунды не сомневаясь, что та подслушивает у задней двери. Более того, мысль о том, что служанка где-то здесь рядом, странным образом успокаивала ее, позволяла ей чувствовать себя более уверенно, словно под охраной. Через несколько секунд задняя дверь распахнулась, и в комнату бесшумно, как тень, проскользнула Уэлкам. Не сказав ни слова, она взяла письмо со стола и сунула его вместе с маркой в карман фартука. Потом она повернулась и вышла из кухни; сквозь кухонное окно Эдди видела, как Уэлкам широкими шагами пересекла двор и, выйдя на грязную дорогу, которая вела к городу, растаяла в вечернем сумраке.

3

Мисс Тилли и мисс Белли отправились в поход по салунам, поставив Эдди в известность, что у них нет никакого желания проводить, время в компании с женщиной, которая похожа на немолодую школьную учительницу. Эдди не имела представления, где они почерпнули информацию о школьных учительницах да еще и прониклись к ним такой неприязнью, поскольку, по ее сведениям, в школу они никогда не ходили.

Уэлкам на заднем дворе развешивала выстиранное белье на веревках, натянутых между сараем и деревянной уборной. Эмма ухаживала за побегами чайных роз, которые она посадила на заднем дворе. Она обращалась с ними очень нежно — как если бы это были ее дети, и каждый час или два их поливала. Эдди, обмахиваясь веером, сидела на стуле с прямой спинкой в тени заднего крыльца, наблюдая за тем, как Эмма ходит за водой; ведро она несла в правой руке, а левую держала на отлете и балансировала ею. Эмма отрабатывала свой стол и кров в поте лица, и Эдди считала, что в этом ей необходимо отдать должное. За пять дней, что Эмма провела в «Чили-Квин», она показала себя мастерицей на все руки и ни минуты не сидела без дела. Она выбила и вычистила ковер, покрывавший пол в гостиной, сшила шторы для окон на кухне, засеяла находившийся в ведении Уэлкам огород и вставила выбитое стекло в спальне. Когда у нее выдавалось свободное время, она доставала свой мешочек с принадлежностями для рукоделия и принималась сшивать вместе разноцветные лоскутки; она уже успела изготовить не менее полудюжины фрагментов лоскутного одеяла, над которым работала. Тем не менее Эдди не могла отделаться от навязчивого чувства, что с этой женщиной что-то не так. Она не могла сказать, что именно, и это ее нервировало.

— Эта дамочка вкалывает как ломовая лошадь. На нее смотреть — и то утомительно, — заметил Нед. Он сидел на ступеньках крыльца рядом с Эдди, облокотясь на колени и подперев голову рукой.

Эдди хотела было сказать, что его утомляет не только любой труд, но даже мысль о нем, но вовремя прикусила язычок.

— Ты слышал когда-нибудь, чтобы в борделе росли розы? — спросила она, переводя разговор на другую тему. — Не хватает еще, чтобы во дворе появилась статуя какой-нибудь собачки и изо рта у нее забил фонтан.

— А что? Неплохо бы смотрелось. Когда я жил на ферме, мои сестры всегда сажали цветы, — сказал Нед. — А если Эмма и впрямь установит здесь статую собаки, ее можно будет назвать Рио. У меня была когда-то собака по кличке Рио. Лохматая черно-белая псина таких вот примерно размеров. — Нед чиркнул по воздуху рукой на уровне колена.

Эдди с любопытством на него посмотрела.

— Не припомню, чтобы ты раньше говорил о доме. За исключением того, что с радостью его оставил.

— Я и сейчас этому рад, — протянул Нед, лениво созерцая двор. — Потому-то и вспоминаю о доме редко. Но я хотел бы снова увидеть Рио. Правда, он, скорее всего, уже сдох. Если же нет, ему сейчас должно быть лет двадцать пять.

— А почему ты вообще вспоминаешь о тех давно минувших днях? — Эдди отложила веер, достала платок и вытерла шею. Потом она просунула руку с платком за вырез платья, чтобы промокнуть выступившую на плечах и на груди испарину. — На мне можно яичницу жарить — так я нагрелась.

Нед повернулся к ней и стал с улыбкой наблюдать, как она оттягивала на своей пышной груди и плечах платье, пытаясь хоть немного охладиться.

— Быть может, потому, что у меня с некоторых пор появилась сестра, о существовании которой я даже не подозревал.

— Принеси мне водички попить, ладно?

Нед поднялся с места и лениво побрел к колодцу. Пока он поднимал ногу, сгибал ее в колене, ставил на землю и поднимал другую, хватило бы времени, чтобы просвистеть мотивчик популярной песенки. Подняв ведро, Нед зачерпнул ковшом воду и, расплескивая ее во все стороны, отнес Эдди. Она напилась, после чего отдала ковш Неду. Он сделал несколько глотков, а оставшейся водой аккуратно полил розовый кустик — один из тех, что Эмма посадила вокруг дома.

— И с чего это тебе взбрело в голову сказать ей, что мы — родственники? Что-то я не припомню, чтобы ты прежде придавала такое значение респектабельности.

Эдди взяла веер и с шелестом погнала им прочь от себя горячий воздух. Честно говоря, она и сама не знала, почему не сказала Эмме правду, и была немного удивлена, что эта женщина даже не заподозрила, как все обстоит на самом деле. Возможно, впрочем, она во всем уже разобралась и молчала из опасения, что Эдди потребует у нее назад свою спальню.

— Когда в воскресенье утром ты влез к ней в окно, она пребывала в убеждении, что находится в пансионе. Возможно, в тот момент я не хотела, чтобы она знала, что я сплю с преступником. У меня, знаешь ли, тоже есть гордость.

— Да ладно тебе, Эдди! «Гордость» — скажешь тоже. Когда это тебя заботили такие вещи? — Нед снова присел на ступеньку. — Тебе надо сказать ей правду — и теперь же. Тогда мы сможем забрать у нее спальню.

Эдди обдумала его слова. Ей ничего не хотелось так сильно, как снова оказаться в постели рядом с Недом. Он был на редкость привлекательный мужчина. Когда он вот так едва заметно ей улыбался, а взгляд его зеленых глаз скользил по ее телу, Эдди казалось, что все ее женское естество начинает таять, подобно оставленной на солнце карамельке. В жизни Эдди было много мужчин, и кое-кто из них ей очень даже нравился, однако не так, как Нед. Ха! Да стоило ей только посмотреть на этого человека, как у нее становилось легко на сердце.

Когда Эдди впервые его увидела, все у нее внутри затрепетало; надо сказать, он тоже был разбит ею наголову в первую же минуту. Помнится, тогда она открыла парадную дверь «Чили-Квин» и неожиданно обнаружила на ступеньках нового посетителя. В одно мгновение охватив его взглядом с ног до головы и оценив по достоинству ладную фигуру и привлекательное лицо, она предложила ему войти. Ей не пришлось напоминать ему о правилах приличия и говорить что-нибудь вроде: «Быть может, вы все-таки снимете шляпу, сэр?» — как она делала, обращаясь к большинству ковбоев. Нет, он снял шляпу прямо у двери и вошел в ее заведение с непокрытой головой. Эдди провела его в гостиную и представила девицам, но он даже на них не посмотрел. Вместо этого он присел на диван и стал разговаривать с Эдди. Когда появлялся очередной посетитель, Нед терпеливо ждал, пока Эдди, представив его одной из своих девушек и получив с него деньги, вернется к нему. Когда последний клиент покинул заведение, Нед отправился вместе с Эдди в ее спальню. Это было четыре года назад. С тех пор он стал регулярно посещать «Чили-Квин», где его всегда принимали с распростертыми объятиями, вне зависимости от того, оставался ли он на ночь или на две — или, как это бывало, проводил здесь несколько недель. За первую ночь Нед не заплатил; с того времени Эдди никогда не заводила с ним разговор о деньгах. Эдди позволяла ему оставаться, что называется, жеребцом без узды, который скачет, куда ему вздумается, и всегда с радостью встречала его, когда он возвращался. Она никогда не спрашивала его, где он был, хотя обычно знала об этом. По правде говоря, несколько грабежей он совершил с ее подачи, воспользовавшись информацией, почерпнутой ею из разговоров не в меру болтливых клиентов. Разумеется, продумывал и приводил в исполнение такого рода планы Нед. Его ничуть не задевало то обстоятельство, что Эдди содержит публичный дом. Он никогда не относился к ней пренебрежительно и не упрекал за то, что она спала с другими мужчинами, а это чего-нибудь да стоило.

Из-за душевной склонности к Неду Эдди не вышла бы замуж за своего приятеля из Канзас-Сити, даже если бы тот и сделал ей предложение. Возвращаясь домой, она немало размышляла о замужестве и семейной жизни; но, надо признать, с Недом они на эту тему никогда не разговаривали. Правда, как-то раз она поведала ему о своей мечте вернуться в Сан-Антонио и открыть закусочную в мексиканском стиле, а может быть, и ресторан. Возможно, если бы ей удалось собрать достаточно денег для переезда, Нед бы с ней и поехал — в качестве ее мужа. Так, во всяком случае, она думала, а пока… Пока же она, как могла, заботилась о Неде. Она не заставляла его работать, и он работал только в том случае, если сам этого хотел; но Эдди не сомневалась, что работать ему не хочется. Он устал от необходимости постоянно скрываться от властей и стал поговаривать, что не прочь отойти от дел с теми деньгами, которые достались ему при последнем ограблении. Тогда он взял чуть больше пяти тысяч долларов, которые на этот раз не спустил, как обычно, а приберег. Так, по крайней мере, он сказал Эдди. Женщина этих денег никогда не видела и не имела ни малейшего представления, где Нед их прячет. Но не это ее заботило. Она видела проблему в другом — не знала, захочет ли Нед на ней жениться. Быть может, необходимость провести несколько ночей в сарае в одиночестве заставит его наконец понять, до какой степени она ему необходима. Нет, она не скажет Эмме, что они с Недом — любовники.

— Она долго здесь не задержится. Только до тех пор, пока брат не пришлет ей денежки, — сказала Эдди. — Кроме того, где же ей еще спать? В комнате мисс Фрэнки ее не положишь, в сарае — тем более. А если уж тебе так приспичило — заходи к нам в качестве клиента.

— А если зайду — прикажешь мисс Белли позвать, что ли? — спросил Нед.

Эдди, однако, его уже не слушала: все ее внимание было сосредоточено на дороге. По направлению к «Чили-Квин» медленно ехали двое верховых. Один из них указывал пальцем на Эмму, которая в этот момент, налегая на лопату, копала очередную яму под рассаду. Мужчины рассмеялись и проехали мимо.

— Нет, ты только посмотри на это, — нахмурившись, сказала Эдди. — Она меня позорит! Мужчины ее видят и, естественно, думают, что она — одна из моих девушек. Ничего удивительного, что бизнес стал идти хуже.

— Он всегда не слишком хорошо идет в середине недели. Сама же говорила, — заметил Нед. — Кроме того, ковбои из Рокина копают сейчас ямы под телеграфные столбы. Так что до субботнего вечера ты никого из них не увидишь.

— Нет, во всем виновата эта женщина, — упорствовала Эдди. — Если она и впредь будет заниматься своими глупостями, мы не успеем оглянуться, как в одно прекрасное утро над главной дверью «Чили-Квин» появится вышитое полотнище, на котором будет значиться: «Добро пожаловать. Да пребудет с вами Иисус!» — Эдди отложила веер и наклонилась к Неду: — Ночью она, разумеется, дрыхнет в своей комнате, но днем выбирается наружу и начинает работать в саду. Или сидит здесь, на крыльце, на этом самом стуле, где ее отовсюду видно. Сидит — и шьет свое лоскутное одеяло, как если бы здесь был не бордель, а дом призрения для престарелых леди. Как-то раз она даже меня спросила, нет ли у меня кресла-качалки, которое можно вынести во двор, — с возмущением закончила она, все больше распаляясь.

— Я ничего не имею против того, чтобы посидеть в кресле-качалке, — сказал Нед. Эдди хотела его шлепнуть; но он увернулся и добавил: — Нам просто надо немного подождать. Ты же сама сказала, что она пробудет здесь неделю — максимум две. Я, во всяком случае, не могу заставить ее ничего не делать.

— Похоже, что так, — сказала Эдди, обдумав его слова. — Возможно, впрочем, и ты на что-нибудь сгодишься. Пора уже тебе начать отрабатывать свой стол и кров.

Нед с подозрением на нее посмотрел.

— Только не надо портить людям жизнь. Мне и так хорошо.

— То-то и оно, что слишком уж хорошо, — начала было Эдди, но вовремя прикусила язычок. Она всегда делала все сама, и попросить Неда натянуть бельевую веревку или починить испорченную защелку на дверце гардероба ей и в голову не приходило. Возможно, он любил ее еще и по этой причине. Она была не похожа на других женщин. А Нед относился к тому типу мужчин, которым не нравилось, когда от них требовали каких-либо услуг. Если он что и делал, то исключительно по собственному желанию. Но сейчас она собиралась поручить ему работу, которую сама была сделать не в состоянии, как и нанять для ее выполнения человека со стороны, — это вам не колючую проволоку к кольям прибивать и не бельевую веревку натягивать. Это было такое дело, с которым бы никто, кроме Неда, не справился. — Нет, ты только посмотри: она опять болтает с Уэлкам, отвлекает ее от дела. Если разобраться, она здесь всем только мешает, лезет, куда ее не просят. — Эдди набрала в грудь побольше воздуха и выпалила: — Я хочу, чтобы днем ты ходил с ней на прогулку.

Нед выразительно хмыкнул.

— Я серьезно.

— Да брось ты, Эдди…

— Мне нужно, чтобы днем ее здесь не было.

Нед поднялся со ступенек, встал у Эдди за спиной, обнял ее и поцеловал в кончик уха.

— Послушай, детка, к чему такие сложности? Ты сама не заметишь, как она отсюда уберется, и кроме этих розовых кустов, которые ты обязательно полюбишь, потому что уж больно красиво они по весне распускаются, и двухсот пятидесяти долларов, которых у тебя раньше не было, ничто тебе о ней напоминать не будет.

Эдди прижалась спиной к мускулистой груди Неда, но потом решила, что нежничать сейчас не время, и выпрямилась. Несколько дней наедине с Эммой, весьма возможно, заставят его еще больше оценить ласки Эдди.

— Только не надо мне зубы заговаривать. У меня процветающий бизнес, и я надеюсь, что ты сделаешь все, чтобы он процветал по-прежнему.

Нед начал массировать Эдди шею и плечи.

— Ну и как мне прикажешь ее развлекать? В церковь водить, что ли?

— И в церковь, если понадобится. Только до воскресенья еще три дня. Так что службы не проводятся. Можешь взять двуколку и съездить с ней куда-нибудь покататься.

— Это что же — так три дня и ездить? — Нед игриво ущипнул Эдди за полное плечико, и женщина на мгновение прикрыла глаза.

— Каждый день. Пока не придут эти проклятые деньги.

— А вдруг она не захочет со мной кататься?

— Полагаю, ты сумеешь ее уговорить.

Нед убрал руки с плеч Эдди и облокотился о перила. Больше они ничего друг другу сказать не успели, поскольку в эту минуту Уэлкам пересекла двор, подошла к ним и, поставив свою большую бельевую корзину на порог, присела рядом, широко расставив ноги.

— Ну, кажись, я все перестирала — если, конечно, эта леди не обнаружит ненароком еще какую-нибудь грязную тряпку. — Уэлкам кивком головы указала на Эмму. — Она меня просто загоняла.

— Да, она старается на совесть, — сказала Эдди.

— Кстати, ты могла бы постирать еще и мою рубашку, — сказал Нед, распрямляясь и начиная ее расстегивать. — Заодно и пуговицы отполируешь. Я пришил себе медные, но как-то вдруг выяснилось, что они быстро тускнеют.

— Я на тебя работать не нанималась, — сказала Уэлкам.

Нед нахмурился и посмотрел на Эдди, но та лишь рассмеялась:

— Я тоже ничего не буду для тебя делать. Потому что ты ради меня пальцем о палец не ударишь. Если хочешь, чтобы у тебя сверкали пуговицы, смешай соль с уксусом и надраивай их сам сколько влезет. — Потом она повернулась к Уэлкам: — Нед хочет, чтобы на нем все сверкало, потому что собирается прокатить Эмму на двуколке.

Уэлкам, прищурившись, посмотрела на Неда.

— С чего это тебе взбрело в голову ее катать?

— Я его об этом попросила, — сказала Эдди. — Мне необходимо убрать ее отсюда, пока она не доконала мой бизнес.

— Я могла бы подыскать для нее работу в доме, а быть может, нашла бы ей занятие и на огороде, — высказала предложение Уэлкам.

Огород был полностью идеей Уэлкам. Она начала с ним возиться на следующий же день после своего приезда. Хотя Эдди считала, что огороду во дворе борделя не место — так же, как и розовым кустам, она изменила свое мнение, когда Уэлкам принесла ей первые листья салата-латука. После этого Эдди задалась вопросом, не трудилась ли Уэлкам во времена рабства на плантациях: когда та склонялась над стиральной доской, она видела на ее могучих руках и на левом плече шрамы. Но могло статься, что Уэлкам, подобно большинству негров, которых Эдди знала, просто-напросто слишком близко принимала к сердцу вопрос, где и как в случае чего раздобыть хлеб насущный, а такого рода беспокойство знакомо было и Эдди.

— Эмма и так уже весь двор перекопала. Если не можешь сама следить за огородом, нечего тогда было его и заводить.

Уэлкам пожала плечами.

— Борьба с природой доставляет мне удовольствие. — Поднявшись на ноги, она повернулась к Неду и кивнула: — Давай сюда свою рубашку. Так и быть, смешаю соль с уксусом и надраю тебе пуговицы.

Нед снял рубашку и отдал ее Уэлкам, которая, внимательно оглядев его обнаженный торс, вдруг расхохоталась.

— Не понимаю, что смешного? — спросил он.

— Ты на негра похож — правда, частями. Грудь у тебя белая, а шея и руки темные — точь-в-точь как у меня. Стало быть, ты наполовину негр, наполовину белый.

Нед промолчал и направился в сарай за чистой рубашкой. Эдди посмеялась вместе с Уэлкам, а потом заметила:

— Ничего не имею против мужчин, которые наполовину негры, а наполовину — белые.

Уэлкам перевела вдруг изменившийся взгляд на Эдди и пробормотала:

— Это, доложу я тебе, такая беда, что ты и представить не можешь.

— Ну, тебе лучше знать, — заметила Эдди.

— Ясное дело, — только и сказала Уэлкам. Подняв корзину с бельем и уперши ее в бок, она пошла в дом, бормоча: — Да простит мне бог грехи мои тяжкие…

Эдди сидела на заднем крыльце, обмахиваясь веером, пока не появился одетый в белую рубашку Нед. Заодно он надел чистые штаны, а его сапоги выглядели так, будто он прошелся по ним сапожной щеткой. Подойдя к колодцу, он облил голову водой и пальцами зачесал назад мокрые волосы; после этого он подошел к Эмме и что-то ей сказал. У Эммы появилось на лице озадаченное выражение; некоторое время она раздумывала над его словами, потом заулыбалась и согласно кивнула. Двинувшись к дому, Эмма на ходу поправила волосы и опустила закатанные рукава блузки. Неожиданно Эдди ощутила укол ревности и подумала, что была бы не прочь поменяться сейчас с Эммой местами и прокатиться на двуколке вместе с Недом. Возможно, с этими поездками она что-то перемудрила. Прежде чем Эмма успела пересечь двор, Эдди встала и вошла в дом.

— Вот что, — сказала она Уэлкам. — Отдай его рубашку мне. Я сама начищу ему пуговицы.

— Так ноженьки ломит, что спасу нет, — сказала на следующее утро Уэлкам, когда Эдди спустилась к завтраку и обнаружила, что служанка сидит за столом, вытянув ноги и положив их на соседний стул.

Эдди покосилась на ее мощные, голые, явно косолапые конечности.

— У меня тоже кое-что ломит, так что сочувствия от меня не дождешься, — сказала она с кислым видом. — Завтрак готов? — Ей было до смерти обидно, что Нед радовался жизни, катаясь по окрестностям с Эммой, в то время как она была вынуждена остаться в заведении и работать. Она даже ночью почти не спала: так из-за этого себя накрутила, напрочь позабыв о том, что мысль об этих прогулках пришла в голову ей, а вовсе не Неду.

Уэлкам опустила ноги на пол, оправила длинную полосатую юбку, но с места не двинулась.

— Я уже испекла на завтрак лепешки для Неда и этой леди. А потом замесила тесто и нажарила оладий для девиц, но я могла бы с равным успехом накормить их цыплячьими головами, поросячьими хвостиками и пастернаком — все равно благодарности от них не дождешься. Но я не нанималась готовить завтраки по три раза на дню, в особенности для тех, кто этого не ценит. Так что сегодня утром я больше ничего готовить не буду — даже пальцем не пошевелю. Вот так-то вот.

— Где Нед?

Уэлкам мрачно на нее посмотрела.

— Я собрала им кое-какой еды, завернула в клетчатую скатерть и уложила все это в небольшую корзинку, а потом они вскочили на коней и умчались бог знает куда. Он — в новой, чистой рубашке, а она — в платье для верховой езды, вся такая возбужденная… Уже несколько часов минуло, как они уехали. Если хочешь знать, есть во всем этом какая-то чертовщина.

— Да ничего я не хочу знать! Разве я тебя о чем-нибудь спрашивала? — ответила Эдди. — И вообще: тебе-то какое до всего этого дело?

Уэлкам неопределенно пожала плечами.

— Ты собираешься кормить меня завтраком? — спросила Эдди.

— Нет, мадам, не собираюсь.

Эдди вздохнула.

— Ты всегда будешь мне перечить?

— Если тебя что-нибудь не устраивает — я мигом отсюда съеду. Ты только слово скажи. — Уэлкам ухмыльнулась и, опершись о столешницу, поднялась со стула. — Ладно, так и быть, дам тебе хлеба с джемом. Эта привезла в своем сундучке кувшинчик айвового джема, сегодня утром отдала его мне и сказала, чтобы я тебя угостила. Девиц я, конечно же, джемом не угощала. В один прекрасный день я накрошу кукурузного хлеба, смешаю с пареным горохом, добавлю сусла, вылью эти помои в корыто и заставлю их съесть без ложки. Кстати сказать, точно так же кормили когда-то детей рабов.

Эдди наклонилась вперед и, пристукнув одним кулачком по другому, спросила:

— Тебя так, что ли, в детстве кормили?

Лицо у Уэлкам словно окаменело. Оправив ярко-красный головной платок, она отвернулась, подошла к сушилке для посуды и взяла большой разделочный нож. Достав из шкафчика начатую буханку хлеба, она отрезала ломоть, положила его на тарелку, а потом, прихватив масленку и кувшинчик с джемом, отнесла все это на стол.

— А ведь ты была рабыней, верно? — спросила Эдди.

— Я была еще совсем молоденькой, когда пришла свобода, — сказала Уэлкам, не отвечая на вопрос впрямую.

Эдди не стала на нее давить. Щедро намазав хлеб джемом, она некоторое время молча жевала, погрузившись в размышления. Потом спросила Уэлкам, есть ли на сундучке Эммы замок.

Уэлкам никак на ее слова не отреагировала, но, в свою очередь, задала ей вопрос:

— Как же ты допустила, чтобы он вот так ее увез — даже не в двуколке? Она, правда, очень хотела прокатиться на лошади, но бокового дамского седла у тебя-то ведь нет, верно? Вот она и уселась верхом, как мужик. Выглядело это, доложу я тебе, не лучшим образом.

Эдди с любопытством на нее посмотрела.

— Во второй раз спрашиваю — тебе-то какое дело?

— Говорю же — неважно это выглядело. Даже неприлично, можно сказать. Поскакала, понимаешь, враскоряку, как какая-нибудь фермерша. Никакого тебе лоска.

— У нас, между прочим, публичный дом, — фыркнула Эдди, — или ты забыла? Мы тут не такие рафинированные, как мистер президент Гровер Кливленд.

— Эта женщина — не публичная девка.

— Она сама захотела здесь остаться. А если расхочет — я ее удерживать не стану.

Уэлкам присела за стол и стала растирать себе ноги.

— Не нравится мне все это.

— Твоего мнения никто не спрашивает. Кроме того, ты, как и все, тоже можешь ошибаться. Помни об этом.

Эдди взяла еще один ломоть хлеба, намазала его маслом, положила поверх несколько ложечек джема и откусила кусочек.

— Айвовый джем… Не понимаю, почему люди делают джем из айвы? Почему не из слив или персиков? — спросила она.

— Может, она уехала из Канзаса раньше, чем там поспели сливы.

— Похоже, ты большой специалист по сливам.

— Ага, а ты по айве.

Эдди рассмеялась и покачала головой. Благодаря Уэлкам на душе у нее стало немного легче. Засунув остатки бутерброда с джемом себе в рот и тщательно облизав пальцы, она объявила, что собирается заглянуть в сундучок Эммы.

Собиравшая со стола посуду Уэлкам замерла и вопросительно посмотрела на Эдди.

— С каких это пор ты записалась в ищейки?

— Ни в какие ищейки я не записывалась, — обиделась Эдди. — Но надо же знать, кто живет под твоим кровом. Что, если эта особа — морфинистка? В таком случае в одно прекрасное утро все мы рискуем проснуться с перерезанным горлом — и ты тоже. Возможно также, она курит опиум. Тогда она может спалить это заведение вместе с девицами. А я, между прочим, за своих девочек несу ответственность. Она вполне может быть наркоманкой — уж больно тощие у нее бедра, — продолжала повествовать Эдди. — Да и вся она такая худющая, что ребра у нее, должно быть, постукивают друг о друга, как сухие кукурузные стебли. А наркотик, как известно, иссушает людей.

Уэлкам попыталась было сохранить на лице невозмутимое выражение, но не смогла и начала тихонько смеяться.

— Я, конечно, не утверждаю, но все может быть, — сказала Эдди, но потом, не выдержав, тоже рассмеялась. Ее неожиданно захлестнуло теплое чувство по отношению к Уэлкам. — В конце концов, это мой дом, и я имею право осматривать здесь все, что мне вздумается, не так ли? Если хочешь глянуть, что у нее в сундучке, тогда пойдем со мной. — Эдди встала из-за стола и, смахнув крошки со своего пеньюара, направилась в спальню. Уэлкам последовала за ней.

Эдди не помнила, чтобы ее комната хоть когда-нибудь была так чисто прибрана и находилась в таком идеальном порядке. Щетка для волос, гребень, бархотка для ногтей и зубная щетка, принадлежавшие Эмме, лежали на крышке бюро на равном расстоянии друг от друга; рядом с ними выстроились, как крохотные солдатики, шпильки для волос. Пол сверкал, как зеркало, а мебель, должно быть, недавно протирали влажной тряпкой, поскольку на ней не было того привычного налета из пыли и грязи, которые приносил каждый день сквозь окно ветер. На покрывале не было ни морщинки, и Эмма, видимо, подтянула на кровати ремни, на которых лежал матрас, так как он больше не провисал. Под кроватью стояла пара стареньких, скромных туфель, которые, однако, были тщательно вычищены. На вколоченном в дверь гвоздике висело черное платье.

— Готова спорить, что не ты убирала эту комнату, — сказала Эдди.

Уэлкам покачала головой.

— Она такая нервная. С чего бы ей нервничать, как ты думаешь? — спросила Эдди.

Она попыталась открыть крышку сундука, но выяснилось, что он заперт.

— Эта женщина мне не доверяет. Разве добропорядочные гости так себя ведут? — спросила Эдди. — Меня, к примеру, это оскорбляет.

Уэлкам повернулась и уже хотела было выйти из комнаты, но ее остановили слова Эдди:

— Куда ты так торопишься? Думаешь, я не в состоянии открыть замок у какого-то сундука?

Эдди взяла с бюро одну из принадлежавших Эмме шпилек, нарушив тем самым их идеальный солдатский строй, опустилась у сундучка на колени и вставила шпильку в замочную скважину. Потом она стала очень медленно поворачивать шпильку в замке по часовой стрелке. Через несколько секунд послышался негромкий щелчок, и Эдди, с торжеством посмотрев на Уэлкам, подняла крышку.

Уэлкам, стремясь заглянуть в сундук первой, плечом оттерла Эдди в сторону, немало тем самым удивив свою хозяйку.

— Нехорошим делом мы занимаемся, вот что, — проворчала Уэлкам.

Эдди проигнорировала ее замечание и с веселым «Оля-ля!» стала перебирать лежащие в сундучке вещи: панталончики, рубашечки, блузки и корсеты. Помимо белья, в сундучке оказался изрядный запас разноцветных кусочков материи для лоскутного одеяла, ленты для чепчиков, мягкая материя, как нельзя лучше подходившая для шитья шляпок, и несколько шелковых розеток. Эдди поняла, что Эмма не лукавила и впрямь подумывала о том, чтобы открыть шляпную мастерскую, и поделилась своими мыслями с Уэлкам.

— А может, она задумала обновить запас собственных шляпок? Глядишь, и мне сошьет одну, — ухмыльнулась Уэлкам. Эдди достала из сундучка кусок зеленой тафты и приложила к голове служанки.

— Куда лучше выглядит, чем твой старый платок, верно? Он у тебя так линяет, что даже волосы от него становятся красные. Если хочешь, возьми этот лоскут себе. Вряд ли она его хватится.

— Нет, мэм. Дьявол не получит мою душу из-за жалкого лоскута зеленого шелка.

— Как знаешь. — Эдди все глубже запускала руки в чрево сундучка, вынимая и откладывая в сторону старые чулки и туфли. Подшивка журнала «Петерсонс мэгэзин» за 1876 год на несколько минут привлекла ее внимание. Она стала ее пролистывать и задержалась на одной из страниц, чтобы полюбоваться на женщину в шляпе и платье в стиле «Саратога».

— Возможно, именно из этого журнала она и берет фасоны для своих шляпок. Одно плохо: они уже несколько лет как вышли из моды. — Поскольку Эдди каждый год ездила в Канзас-Сити, она считала себя экспертом по части дамской моды. Заглянув еще раз в сундук, Эдди заметила:

— Странно. Мне казалось, что среди ее вещей обязательно должны быть Библия и какая-нибудь кулинарная книга.

— Ну, готовить-то она умеет. Что же касается Библии, то у них в семье, возможно, хранится только один экземпляр, и он остался у ее брата. Кроме того, не похоже, чтобы она была любительницей бормотания.

— Любительницей чего?

— Читать молитвы, вот чего. Я ни разу не слышала, чтобы она заговаривала о боге — как, впрочем, и ты тоже.

Эдди фыркнула и нагнулась к сундуку, где на самом дне покоился какой-то предмет, завернутый в кусок шелка. Эдди взяла сверток в руки, развернула и замерла, пораженная: на нее смотрело лицо человека, который помогал Эмме сесть в поезд.

— Это ее брат, — сказала Эдди, передавая портрет Уэлкам.

— Очень интересный мужчина, — заметила Уэлкам.

— Ну, я не знаю… Если бы ты видела его во плоти, то сейчас бы этого не сказала. Уж больно мерзкий это тип.

— Она то же самое говорит. — Уэлкам поднесла портрет поближе к глазам, чтобы получше его рассмотреть, а потом вернула Эдди.

Эдди оставалось только недоумевать, с какой стати Эмма возит с собой портрет брата, коли так уж его ненавидит. Впрочем, могло статься, что она собиралась вставить в рамку от портрета фотографию своего мужа, ну а коль скоро такового не оказалось, вынимать из рамки дагерротип с изображением Джона Роби не имело никакого смысла.

Эдди положила портрет на дно и стала как попало наваливать в сундук вынутые из него вещи.

Уэлкам хихикнула:

— Думаешь, она не догадается, что ты рылась среди ее тряпок? Ты только посмотри, в каком они беспорядке — настоящее совиное гнездо!

— В таком случае сама их и укладывай, — буркнула Эдди и поднялась.

Она прошла на кухню, отрезала от буханки ломоть хлеба и сжевала его, даже не намазав джемом. Потом она некоторое время стояла в дверях спальни, наблюдая за тем, как Уэлкам старательно, вещичку за вещичкой, укладывала в сундук пожитки Эммы. Покончив с делом, Уэлкам захлопнула крышку, извлекла из замочной скважины шпильку, тщательно ее распрямила и вернула в строй шпилек на крышке бюро.

— Настоящая служанка настоящей леди, — заметила Эдди.

— Может, тебе сейчас завтрак подать? — спросила Уэлкам.

— Нет. Подай мне лучше стаканчик виски. — Эдди направилась было в гостиную, но потом повернулась и, склонив голову набок, посмотрела на Уэлкам.

— Выпьешь со мной? Или твое религиозное чувство запрещает и это тоже?

— Господь не одобряет пьянства, — сказала Уэлкам, но потом, усмехнувшись, добавила: — Но полагаю, он не будет возражать, если я выпью рюмочку-другую, чтобы облегчить ломоту в своих усталых ногах.

Эдди кивнула ей в ответ, а сама с улыбкой подумала, что Уэлкам наверняка была в свое время не дура выпить и повеселиться.

Прежде чем уснуть на диване в гостиной, Эдди выпила два или три стакана виски — а может быть, даже четыре или пять. Временами она позволяла-таки себе надираться; и когда проснулась, никак не могла вспомнить, сколько выпила Уэлкам — столько же или чуть меньше — и, что более важно, о чем они с ней разговаривали. День клонился к вечеру, и, кроме Эдди, в доме, похоже, никого не было. Отбросив плед, которым ее накрыла Уэлкам, Эдди поднялась на второй этаж и заглянула в спальни девушек, но те еще не вернулись из города. Эдди подумала, что они вполне могли подцепить в салуне парочку ковбоев. Оставалось надеяться, что они выпили не слишком много и в состоянии еще работать. Эдди решила, что в последнее время уделяла девицам недостаточно внимания, а это не дело. Она всегда считала, что должна быть для своих девушек кем-то вроде матери. Ну, ничего — когда закончится вся эта история с Эммой и ее деньгами, она обязательно устроит для двух своих пансионерок вечеринку.

В поисках Уэлкам Эдди прошла на кухню, но негритянка словно сквозь землю провалилась. Вполне возможно, она отправилась к себе в лачугу и отсыпается там после пьянки. Эдди решила не ставить это ей в вину: в последнее время она относилась к Уэлкам очень тепло, чуть ли не по-родственному. Снова поднявшись по лестнице на второй этаж, Эдди вошла в комнату мисс Фрэнки, налила в тазик теплой, стоялой воды из рукомойника и вымылась с мылом. Потом расчесала волосы и надела чистое ситцевое платье. После этого она опять прошлась по дому, но Уэлкам все еще не было. Усевшись на привычном месте у заднего крыльца, она подумала о Неде и о том, что он ей говорил.

Возможно, он прав. В самом деле, почему бы ей и не сказать Эмме, что они с ним вовсе не брат и сестра? Эдди всматривалась в даль, и хотя дорога была совершенно пустынна, Эдди знала, что Нед должен скоро вернуться. Уэлкам сказала, что Нед и Эмма уехали именно по этой дороге — возможно, для того, чтобы не проезжать через Налгитас. Эдди была Неду за это благодарна. Ей не доставляло ни малейшего удовольствия выслушивать шуточки клиентов по поводу того, что он оставил ее ради женщины, которая по возрасту годилась ему в матери. Эдди поерзала на сиденье, поудобнее устраиваясь на стуле. Обычно ей нравились тягучие послеобеденные часы, когда девицы шлялись по городу и в доме делать было особенно нечего. Но сегодня благодатное ощущение покоя почему-то не наступало. Эдди осмотрела свои руки, содрала с пальца заусениц, а когда на этом месте выступила крохотная капелька крови, сунула палец в рот. Посасывая палец и прикрываясь рукой от солнца, она еще раз окинула взглядом расстилающуюся перед ней прерию.

Где-то рядом прожужжала пчела и уселась на цветок дикой астры, которая пустила корни в голой, сухой земле на заднем дворе. Когда пчела улетела, Эдди встала со стула, сорвала бледно-лиловый цветочек, понюхала его и вставила в петличку на платье. Потом Эдди посмотрела на сарай. Могло статься, что, пока она спала, Нед и Эмма вернулись и, чтобы ее не беспокоить, укрылись от солнца в сарае. Еще раз окинув взглядом пространство прерии и не обнаружив ни единой души, Эдди побрела по коричневой, иссушенной солнцем траве к самой большой постройке на заднем дворе. Подойдя к сараю, Эдди открыла дверь и с минуту постояла у входа, дожидаясь, когда глаза привыкнут к темноте. Этот сарай она построила сама — после того, как «Чили-Квин» перешел в ее собственность. Помимо того, что он вмещал двуколку, фаэтон и фургон, в нем оставалось достаточно места для четырех стойл, кладовой и находившегося на втором ярусе сеновала. Эдди любила лошадей, хотя сама верхом давно уже не ездила. Наличие в хозяйстве хороших, породистых лошадей говорило о процветании. Кроме того, лошади были нужны для дела. Эдди любила, принарядив девиц, раскатывать с ними в коляске по городу, чтобы привлечь внимание обывателей. Она также послала в «Курьер & Ивз» в Нью-Йорке денежный перевод на сумму в три доллара, чтобы ей выслали картинку с изображением Лексингтона — знаменитой скаковой лошади. Картинку она вставила в позолоченную рамку и повесила у себя в гостиной. Даже на ее полочке для безделушек наряду с коллекцией разноцветных стеклянных туфелек и держателей для зубочисток помещались три миниатюрные фигурки лошадей.

Два стойла в сарае предназначались для ее лошадей, в третьем стояла лошадь Неда, а в четвертом хранилась всевозможная сбруя, уздечки и седла, так как кладовка отошла Неду. Обычно Нед, останавливаясь в «Чили-Квин», ночевал в комнате Эдди, но со временем она перетащила в кладовку кровать и лампу, и, когда в заведении становилось слишком уж шумно, Нед отправлялся спать в сарай.

Лошади Неда в сарае не было, как и одной из лошадей Эдди. Женщина подошла к единственному оставшемуся в стойлах животному и дала ему себя обнюхать. Мальчик, который ухаживал за лошадьми и прибирал в сарае, приходил сегодня утром и основательно вычистил стойла. Теперь в сарае приятно пахло сеном, и этот запах напоминал Эдди о родной ферме, которую она покинула еще в детстве. Эти воспоминания оставили ее равнодушной. Вспоминая детство, она прежде всего воскрешала в памяти поездку на поезде, который уносил ее прочь из края, где не было ничего, кроме нищих, грязных ферм.

Похлопав лошадь по шее, она собралась уже уходить, когда ее взгляд упал на дверь кладовки. Это было владение Неда, и Эдди никогда в нее не входила — за исключением тех случаев, когда Нед там находился. Она созерцала эту пристройку довольно долго. Копаться в вещах Эммы — одно дело, и совсем другое — сунуть нос в пожитки Неда. Это было святое. Кроме того, Нед терпеть не мог, когда к его особе проявляли излишнее любопытство. Тем не менее Эдди решила, что у нее есть полное право осмотреть жилище своего приятеля. Как-никак это ее сарай, и все, что в нем находится, так или иначе имеет к ней отношение. И что плохого в том, если она бросит взгляд на вещи Неда, коль скоро он об этом не узнает? Эдди нагнулась и достала из-под порожка ключ. Потом она прошла к двери сарая, выглянула наружу и внимательно оглядела горизонт, но и на этот раз никого не увидела.

Эдди отперла дверь и вошла в кладовку, на минуту остановившись, чтобы зажечь висевшую на стене керосиновую лампу. Хотя Нед не был таким аккуратистом, как Эмма, тем не менее его комнатка была чисто прибрана, одеяло закрывало постель и подушку, а одежда висела на вколоченных в стену гвоздях. Помимо кровати, в комнатке находились только стул с прямой спинкой и принадлежавший Неду сундучок. Эдди некоторое время смотрела на сундук, потом, сделав пару шагов, подошла к нему и потрогала крышку. Сундук оказался незапертым; Эдди открыла его, нагнулась и заглянула внутрь. Вещи заполняли сундук ровно наполовину. Прежде всего там находилась одежда Неда — чистые штаны и рубашки, а также тяжелое, на вате, пальто, которое он носил зимой. Под одеждой лежали школьный учебник и три газеты с сообщениями об ограблении банков на первой странице. Эдди точно знала, что Нед совершил два ограбления; относительно третьего уверенности у нее не было, хотя такая вероятность существовала. Под газетами Эдди наткнулась на кусок твердого коричневого картона и поначалу решила, что это элемент конструкции сундука. Однако, когда она вынула картонку из сундука и перевернула, ее удивленному взгляду предстала фотография многочисленной процветающей фермерской семьи. Чтобы лучше видеть, Эдди поднесла снимок поближе к свету. В центре снимка были запечатлены сурового вида мужчина и женщина. Женщина казалась изможденной, что было неудивительно, принимая во внимание число окружавших ее отпрысков. Самый высокий мальчик, державший в руках собаку, вполне мог оказаться Недом, но Эдди была не слишком в этом уверена — уж больно парнишка на фотографии был юн. На заднем плане находился двухэтажный каркасный дом с верандой, обвитой ползучими побегами какого-то растения, похожего на вьюнок. Судя по всему, Нед был родом из хорошей семьи, и это обрадовало Эдди, поскольку доказывало, что она в своем выборе не ошиблась.

— На ферме у Фоссов таких снимков не делали, — пробормотала себе под нос Эдди. Если бы она жила в таком доме, у нее наверняка была бы своя комната, где она могла бы запираться на ключ. Тогда, возможно, ей бы и убегать не пришлось. Эдди еще раз посмотрела на изображенного на фотографии мальчика. Хотела выяснить, оттопыриваются ли у него, как у Неда, уши. Но сказать что-либо определенное по снимку было трудно. Потом она перевела взгляд на двух девочек постарше; в руках у одной из них было лоскутное одеяло. Сейчас они уже взрослые женщины. «Что бы они, интересно знать, подумали, если бы узнали, что их брат — грабитель?» — задалась вопросом Эдди и решила, что они, скорее всего, об этом знают. «А что бы они подумали, — снова задала себе вопрос Эдди, — если бы узнали, что он живет с проституткой? Вернее, с „мадам“, — напомнила себе Эдди, — а в прошлом одной из самых популярных „чили-квин“ в Сан-Антонио». Если разобраться, Нед мог связаться с куда более негодной и низкой женщиной. Тем не менее у Эдди было ощущение, что сестрам Неда больше пришлось бы по сердцу, если бы он женился на такой женщине, как Эмма.

Эдди узнала о том, что у нее по щеке скатилась слеза, лишь когда она капнула на снимок. Она стерла прозрачную капельку рукавом и перевернула фотографию. С обратной стороны на коричневой картонной поверхности было написано: «Форт-Мэдисон. Ферма старого К.». «Что значит это К?» — подумала Эдди. Вполне могло быть, что на снимке запечатлено совсем другое семейство, а фотография досталась Неду случайно. В конце концов, ее могли забыть в сундуке, который он купил. Возможно также, что этот снимок попал к Неду вместе с ворованными вещами. Но коли так, непонятно, какой ему смысл возить с собой фотографию чужих людей. Эдди снова посмотрела на изображение мальчика с собакой. Ей показалось, что на снимке у мальчика точно так же, как у Неда, чуточку расплющен нос. Нед рассказывал, что папаша как-то раз сильно его толкнул, он врезался лицом в стену сарая и сломал себе переносицу. Тогда, быть может, фамилия Неда вовсе не Партнер, а другая — которая начинается с буквы К. Она ни разу не спрашивала его, действительно ли его фамилия Партнер, а сам Нед никогда об этом не говорил. Она тоже никогда ему не говорила, что на самом деле ее зовут Аделина Фосс.

Взглянув на фотографию в последний раз, Эдди вторично отерла влажное пятнышко рукавом, после чего положила ее в сундук изображением вниз — так, как она лежала прежде. Эдди досконально исследовала сундук — даже дно простукала, но денег в нем так и не нашла. Памятуя, с какой тщательностью Уэлкам укладывала вещи Эммы, Эдди старательно уложила в сундучок пожитки Неда и захлопнула крышку. Она уже собиралась продолжить осмотр, но заржала лошадь в стойле. Эдди торопливо вышла из комнатки Неда, заперла дверь и подсунула ключ под порог. Потом она подошла к лошади, погладила ее, чтобы успокоить, и вышла из сарая. Уэлкам сидела рядом со своей лачужкой-птичником и наблюдала за ней.

— Долгонько же ты там шныряла, — заметила она.

Эдди хотела было сказать Уэлкам, чтобы та не совала нос не в свое дело, но вовремя прикусила язычок. Уэлкам уже стала ей почти подругой. Вполне возможно, она вообще единственный близкий ей человек, подумала Эдди, ощутив вдруг острую жалость к себе. Кроме того, после обыска, который они вдвоем с негритянкой устроили в спальне Эммы, Эдди и сейчас особой вины за собой не чувствовала. К тому же Уэлкам не могла знать, чем она занималась в сарае. Эдди решила, что в данном случае ей разумнее всего промолчать.

— Похоже, ты забыла погасить лампу, — сказала Уэлкам.

Эдди оглянулась и увидела свет, пробивавшийся сквозь щели в дощатых стенах кладовки. Она вернулась назад, взяла ключ, открыла дверь комнатушки Неда и задула лампу. Вернувшись к Уэлкам, она на всякий случай сказала:

— Это мое дело, чем я занимаюсь в своем сарае.

— Твое, твое. Кто ж спорит? — ответила Уэлкам. — Ну а теперь скажи, что приготовить на ужин. Предлагаю чай с шалфеем и жареного цыпленка. — Негритянка добродушно улыбнулась.

— А что, если пожарить бифштексы? Ты бифштексы любишь?

Уэлкам снова расплылась в улыбке.

— Еще бы! До бифштексов я очень даже охоча. Это самая полезная для моего нутра пища. А еще я, так и быть, испеку торт. Если придешь на кухню, дам тебе вылизать миску от крема. Любила небось в детстве миски-то вылизывать?

— Никаких мисок я в детстве не вылизывала, — с достоинством произнесла Эдди.

Уэлкам издала похожий на лай короткий басовитый смешок.

— Я тоже, детка, чтоб меня черти взяли. Я тоже…

Эдди не видела Неда еще дня два. Эмму она тоже не видела, хотя, выходя ночью на кухню, отмечала про себя, что дверь в спальню заперта, а стало быть, Эмма у себя в гнездышке. Только накануне воскресного дня, когда завершился тягучий субботний вечер, давший очень мало прибыли, причиной чего обитатели «Чили-Квин» считали присутствие в его стенах Эммы, Эдди, заперши дверь и отправив девушек спать, прошла на кухню и неожиданно застала там поджидавших ее Неда и Эмму.

— Я уже стала подумывать, не уехала ли ты, — сказала Эдди.

Посмотрев на нее, Эмма с ноткой раздражения в голосе произнесла:

— Я знаю, что мое присутствие для тебя обременительно, и уеду отсюда, как только брат пришлет мне деньги.

— Тут у нас возникла идея, — сказал Нед.

Эдди перевела на него взгляд и сказала:

— Давайте обсудим ее в гостиной. Не знаю, как вам, а мне сейчас просто необходимо выпить.

Втроем они направились в переднюю часть дома. Вслед за ними поплелась и Уэлкам.

— Только тебя еще здесь не хватало, — сказал Нед.

— У меня нет от нее секретов. Так что она останется, — сказала Эдди.

Нед хотел было запротестовать, но, посмотрев сначала на Эдди, потом на Уэлкам, а потом снова на Эдди, которая с вызывающим видом подбоченилась, сказал:

— В таком случае оставайся, солнышко.

Эдди опустилась на диванные подушки, чуть ли не полностью заняв своими телесами маленькую софу с красной, влажной от пота клиентов обивкой. Нед и Эмма устроились на стульях напротив, в то время как Уэлкам села в тени, которую отбрасывала плюшевая штора такой длины, что, когда ее задвигали, нижняя ее часть волочилась по полу, как шлейф вечернего платья. Эдди плеснула себе в стакан виски, после чего передала бутылку Неду, который, в свою очередь, налил виски себе. Эмма взяла с подноса бутылку и два стакана, наполнила один из них и протянула Уэлкам; потом налила виски во второй. Прежде чем Эдди успела поднести к губам свой стакан, Эмма одним глотком прикончила содержимое своего.

— Редко встретишь леди, которая так лакает виски, — заметила Эдди.

— Как ты можешь так говорить? Ты же никогда не видела, как леди пьют виски, — бросила Эмма. Потом, уже более тихим голосом, добавила: — Впрочем, надо полагать, я к разряду леди больше не отношусь. Ты сама об этом сказала.

Эдди пропустила ее замечание мимо ушей.

— Что ты будешь делать со своими деньгами, когда их получишь? — спросила она. Эмма поднесла стакан к губам, но потом, сообразив, что он пуст, поставила его на поднос. Эдди подтолкнула к ней бутылку, и Эмма наполнила свой стакан снова. На этот раз, правда, она его только пригубила.

— Я еще не решила, — ответила Эмма. — Но мне всегда хотелось посмотреть Сан-Франциско.

Эдди кивнула:

— Мне тоже.

В этот момент Нед кашлянул, и все три женщины повернули головы в его сторону. Он заметно нервничал, но Эдди вовсе не стремилась облегчать ему жизнь. Некоторое время она играла прядкой волос, выбившейся у нее из пучка на затылке, потом пришпилила ее на место.

— Ну, рассказывай, что вы там придумали.

— У нас с Эммой появилась одна мыслишка относительно того банка в Джаспере, о котором ты мне говорила.

Эдди действительно рассказывала ему о банке в Джаспере. Более того, мысль о том, что Нед должен ограбить этот банк, поселилась у нее в голове с тех самых пор, как президент банка посетил «Чили-Квин» и уговорил Эдди предоставить ему бесплатно услуги мисс Фрэнки Поломанный Нос, пообещав взамен обеспечить ей на льготных условиях банковский заем. Эдди нужна была порядочная сумма на ремонт и поддержание «Чили-Квин» в приличном состоянии, поэтому в тот раз она заплатила Фрэнки положенные ей пятьдесят процентов из собственного кармана. Но когда Эдди села на поезд и отправилась в Джаспер, чтобы попросить банкира о ссуде, тот стал отрицать, что когда-либо бывал в «Чили-Квин», и в займе ей отказал. Конечно, Эдди не стоило напоминать о себе и просить у него денег в то время, когда в банк явилась с визитом его супруга, но откуда ей было знать, что банкир женат на той противной особе с острым носом и в костюме из мериносовой шерсти? В любом случае, какими бы ни были обстоятельства их встречи, он не имел никакого права называть ее «дьявольским отродьем».

Тогда-то у Эдди и возникла навязчивая идея отомстить банкиру, и она рассказала обо всем Неду. Но Нед, как выяснилось, не испытывал ни малейшего желания грабить какое-либо учреждение, находившееся так близко от Налгитаса. Но теперь, надо полагать, Нед, устав от общения с Эммой, готов был отправиться на дело даже в Джаспер — только чтобы избавиться от общества этой женщины. Эдди, с трудом сдержав готовую расплыться у нее на губах довольную улыбку, откинулась на спинку диванчика и, одарив Неда благожелательным взглядом, спросила:

— И какая же это мыслишка?

— Мы с Эммой думаем, что сможем его взять.

— Что такое? — Эдди вскинула голову и посмотрела на Неда в упор. — Что значит «мы с Эммой»?

В этот момент Уэлкам издала горлом звук, напоминавший звериный рык.

— То и значит, что мы с Эммой решили его взять, — повторил Нед. Он посмотрел на Эмму, ожидая от нее подтверждения, но та смотрела на Уэлкам.

— Эмма так же разбирается в ограблениях банков, как собака — в воскресных проповедях, — фыркнула Эдди и перевела взгляд на Эмму.

— Ты сама говорила, что подломить там кассу проще простого, — напомнил ей Нед.

— Да, проще простого, но только не с таким партнером, — Эдди кивком указала на Эмму. — В жизни не слышала ничего глупее. — Она встала было со своего диванчика, но, так как комната была слишком мала, чтобы по ней расхаживать, снова села, после чего обратилась к Эмме: — Послушай, ну что ты знаешь о том, как грабят банки? Может быть, ты полагаешь, что это так же просто, как получить денежный перевод? Ты, вроде того, входишь в зал и говоришь: «Будьте так добры, отдайте нам ваши денежки», — так, что ли?

— Вообще-то грабить будет Нед, — быстро сказала Эмма. — Я просто поеду вместе с ним, чтобы отвлекать от него внимание. Я притворюсь его сестрой. Никому и в голову не придет, что грабитель может подкатить к банку в сопровождении своей сестры. Во всяком случае, Нед говорит, что опасности нет никакой. — Прежде чем Эдди успела хоть что-то сказать, Эмма добавила: — Я иду на это вполне сознательно. Судя по всему, я и так окончательно сбилась с пути истинного, и если согрешу еще немного, то это вряд ли будет уже иметь какое-либо значение. Я это к тому, что тебе нет смысла заботиться о моей душе.

— А я и не забочусь.

Нед резким движением поставил свой стакан на стол, расплескав вокруг виски. Он даже его не пригубил.

— Мы с Эммой все уже обдумали. Если нас спросят, скажем, что мы — фермеры, приехавшие в город за покупками. Если же нам покажется, что дело может не выгореть, то мы спокойно выйдем из дверей банка и уедем домой.

— Предупреждаю, что я не одобряю этой затеи, — сказала Эдди. — Вас схватят!

— Мы будем вести себя осторожно. Со мной уж точно все будет в порядке, поскольку я даже не стану вылезать из фургона, — сказала Эмма, а затем добавила с металлом в голосе, какового Эдди прежде в ее тоне не замечала: — Мне кажется, что уж если я на что-то решилась, то в состоянии довести дело до конца.

— Вопрос только в том, каков будет этот конец. Меня мало волнует, поймают тебя или нет. Я за Неда беспокоюсь.

Прежде чем Эмма успела ответить, Уэлкам возопила:

— Нет! Господь, наш пастырь, этого не допустит!

Все трое разом повернулись и с удивлением на нее посмотрели.

— Не шуми, очень тебя прошу, — сказал Нед. — Все это не имеет к тебе никакого отношения.

— Нет, имеет! — ответила Уэлкам, нервно перебирая темными ручищами оборки на своем белом фартуке. — Если вас поймают, как, спрашивается, я получу причитающиеся мне двести пятьдесят долларов?

— Нас не поймают. Ни меня, ни Неда, — негромко сказала ей Эмма.

Уэлкам выступила из тени, чтобы ее было лучше видно, и покачала головой.

— Ваши планы — это дьявольское наваждение. Если вас схватят, то и до мисс Эдди доберутся, и до меня.

— Что же ты такого натворила, коли опасаешься привлечь внимание властей? — спросил Нед.

Уэлкам смотрела на Неда немигающим взглядом, пока он не отвел глаза. Потом сказала:

— Я только один раз по-настоящему согрешила — когда была танцовщицей. — Уэлкам всмотрелась в лица находившихся в комнате женщин, словно пытаясь им внушить, что эту тему развивать не стоит. Но никто и не собирался ее расспрашивать.

— Я по крайней мере не привлеку к себе внимания властей, — тихо произнесла Эмма. — Дома я играла в любительском театре и полагаю, у меня есть актерские способности. Конечно, выдающейся актрисой меня не назовешь, но какой-никакой талант у меня имеется. — Она опустила глаза и посмотрела на свои руки. — Меня, то есть, я хотела сказать, нас — не поймают. Я вам обещаю.

— Ха, она нам обещает! — воскликнула Эдди. — Да как ты можешь это обещать? Я готова голову прозакладывать, что ты в жизни ничего противозаконного не совершила.

Эмма ничего ей на это не ответила, но по ее губам скользнула чуть заметная улыбка.

— Готовы ли вы рискнуть всем на свете, чтобы… — начала было замогильным голосом вещать Уэлкам, но Эмма ее перебила.

— Я ничем не рискую, — сказала она, посылая Уэлкам взгляд, значение которого Эдди не сумела расшифровать.

Некоторое время все четверо сидели в полном молчании. В наступившей тишине Эдди услышала, как ссорятся на втором этаже мисс Тилли и мисс Белли, и машинально отметила про себя, что не худо было бы пойти и выяснить, в чем причина этой ссоры, и попытаться ее остановить. Временами мисс Тилли овладевали приступы злобы, и она, вступая в перебранку с мисс Белли, могла надавать ей тумаков. Наверху упало что-то тяжелое, и Эдди с беспокойством воззрилась на потолок. Потом опустила глаза и вздохнула. Ее дело было для нее важнее всего, и подчас она думала о нем в самый, казалось бы, неподходящий момент.

— Полагаю, обсуждать больше нечего. Мы с Эммой выезжаем завтра на рассвете.

— То есть как это — «нечего»? — спросила Эдди, мигом выбросив из головы ссору двух своих пансионерок. — Напротив, здесь все нужно обдумать досконально, до мелочей. Кроме того, нет никакого смысла выезжать так рано.

— Да устал я уже обдумывать, — раздраженно сказал Нед.

— Мы хотим вернуться к тому времени, когда придет письмо от Джона, — добавила Эмма. — Я не собираюсь никого обременять своим присутствием хотя бы часом дольше, чем это необходимо.

Прежде чем Эдди успела ей ответить, наверху снова что-то рухнуло. Эдди повернулась к Уэлкам.

— Поднимись к девицам и отшлепай их как следует по задницам.

Служанка оправила свою длинную юбку и разгладила обеими руками фартук на животе.

— Бросьте эту затею, — сказала она, ни к кому конкретно не обращаясь. — Если не бросите, я вам уши отрежу.

Эдди посмотрела на Неда и Эмму.

— Ничего хорошего из этого не выйдет. Уж поверьте.

— А я, напротив, чувствую, что нам будет сопутствовать удача, — сказал ей Нед.

— Ну а я — нет, — сказала Эдди, думая в эту минуту о том, что более неудачливой женщины, чем она, свет еще не видывал.