Веселое заведение

4

Нед никогда не уставал любоваться восходом солнца над прерией. Когда он в детстве, убежав из дома, впервые попал на Запад, он сразу и навсегда был покорен величественной красотой этого незабываемого зрелища. Когда чернота ночи уступала место серому цвету утра и небо прорезали первые золотистые лучи, вслед за которыми горизонт окрашивался в ярчайшие пурпурные и алые тона, его сердце начинало сладко ныть от восторга. Когда же из-за горизонта появлялось и зависало в небе похожее на гигантские золотые часы солнце, у него перехватывало горло, а на глаза наворачивались слезы. Если он ехал по прерии ночью, то обыкновенно старался дождаться рассвета и лишь после этого заваливался на боковую. Даже останавливаясь в «Чили-Квин», он и то, бывало, поднимался до петухов, чтобы полюбоваться рассветом, и возвращался в постель, когда небо приобретало привычный голубоватый оттенок застиранной джинсовой рубашки. Как-то раз он даже позволил себе разбудить Эдди, чтобы и она полюбовалась на эту красоту, но его подруга пробормотала, что никакие на свете рассветы не стоят хотя бы двух минут ее драгоценного сна, и перевернулась на другой бок. Зато она видела великое множество закатов, которые ей нравились куда больше. Но только не Неду. Закат был предвестником сумерек и темноты, которых он терпеть не мог; восход же, напротив, знаменовал для него начало нового радостного светлого дня, согретого огромным щедрым солнцем. Этот золотой диск, поднимающийся над прерией, разгоняющий тьму и окрашивающий пожухлую бурую траву под золото, с детских лет стал для Неда символом безграничной свободы, о которой ему на ферме отца на Миссисипи не приходилось и мечтать.

Вот и сегодня, сидя рядом с Эммой в фургоне и правя на запад, он обернулся, чтобы полюбоваться на восходящее солнце. При этом он не сказал ни слова, но поворот его головы был сам по себе настолько красноречив, что Эмма не утерпела и тоже повернулась на сиденье, чтобы взглянуть на эту величественную картину.

— Вот оно, денное светило, — торжественно возгласила Эмма, когда над горизонтом вознесся огромный оранжевый шар, от света которого слепило глаза.

— Как ты сказала? — спросил Нед.

— Денное светило. Так поэты называют солнце, — объяснила Эмма.

Хотя Нед стихов и не читал, ему было приятно сидеть рядом с женщиной, которая понимала и ценила поэзию. Ему вообще нравились умные и образованные женщины.

— Сейчас лучшее время дня. Мир еще пустынен, и ничего не стоит вообразить, что ты одна в целом свете, — продолжала повествовать Эмма.

— Так оно и есть, — сказал Нед, — если, конечно, не считать меня. — Он повернулся к ней и растянул губы в улыбке. Однако было еще слишком темно, чтобы Эмма могла рассмотреть его лицо. Кроме того, она смотрела не на него, а прямо перед собой — на дорогу, двигаясь по которой они все больше отдалялись от Налгитаса.

Они ехали вот уже два часа. Нед сказал ей, что выехать надо как можно раньше, поскольку путь им предстоит неблизкий. Хотя он сказал ей правду, существовала еще одна причина, почему Нед поднялся в такую рань. Если бы Эдди проснулась, она могла снова завести неприятный ему разговор о том, что попытка ограбить банк в Джаспере — плохая идея. Итак, Нед встал в три часа ночи, надел чистую рубашку, впряг в фургон лошадей, после чего отправился в «Чили-Квин» будить Эмму. Когда он вошел в дом, то обнаружил, что она уже полностью одета, сидит на кухне и громким шепотом препирается с Уэлкам. Когда они услышали у заднего крыльца шаги Неда, то сразу же замолчали, и Нед подумал, что они, скорее всего, обсуждали его особу.

— Не могу сказать, что я рада тебя здесь видеть, — пробормотала Уэлкам.

— Она надеялась, что ты проспишь и проснешься, когда ехать уже будет поздно, — засмеялась Эмма. — Но не обращай внимания на ее ворчание. Я, во всяком случае, рада тебя видеть и по-прежнему готова отправиться с тобой в путь.

— У тебя нет никакого права вовлекать ее в такие дела, — сказала Неду Уэлкам.

— Тебе неохота ее отпускать, потому что она делает за тебя работу по дому, — ответил Нед. В это раннее утро он был еще более улыбчив, чем обычно.

Уэлкам фыркнула. Закончив укладывать еду в корзинку для обеда, она вручила ее Эмме. Потом она подняла с пола и передала Неду саквояж его спутницы.

— Если ее по твоей милости схватят, я тут революцию устрою.

— Не твоя это забота, — сказал Нед. — Для служанки ты слишком уж настырна и часто суешь свой нос куда не следует.

— Да ведь дело-то, которое вы задумали, страсть какое опасное, а между тем мне надо получить с леди кое-какие деньги, — ответила Уэлкам. — С кого я их получу, если она не вернется?

— Не в деньгах дело. Просто Уэлкам преувеличивает грозящую мне опасность. С одинокими женщинами всегда так: они прямо-таки цепляются друг за дружку, — объяснила Эмма. Она была в черном дорожном платье и черном уродливом капоре, который носила в поезде и ни разу не надевала, как приехала в «Чили-Квин». Поскольку ночи в прерии стояли холодные, она набросила на плечи накидку с капюшоном.

— С чего бы это? — спросил Нед, недоуменно пожав плечами.

— Про то только женщины знают, — ответила с рассеянным видом Эмма. Повернувшись к Уэлкам, она сказала: — Ты за меня не беспокойся. Мы с Недом вернемся домой в целости-сохранности и по возможности очень скоро.

— Точно. Прилетите. Если только куры могут летать, — с кислым видом сказала Уэлкам. Она проводила парочку до заднего крыльца и стояла там, сложив руки на животе под фартуком, наблюдая, как они идут через двор к сараю.

— Передай Эдди, чтобы зря не волновалась, — негромко, чтобы не разбудить подругу, произнес Нед.

Вообще-то, Эдди никогда особенно за него не беспокоилась, но ему казалось, что сказать что-нибудь патетическое сейчас просто необходимо.

Эдди под конец согласилась-таки с планом Неда. Поняла, должно быть, что ей его все равно нипочем не удержать. Но она не позволила ему взять своих лошадей: не дай бог, кто-нибудь их признает — что тогда с ней будет, а? Но Нед знал, что причина отказа в другом. Эдди надеялась, что, пока Нед будет бегать по городу в поисках лошадей, в голове у него малость прояснится и он передумает. Но Нед был упрям, как мул; к тому же на кону стояла его гордость. Интересно, что он боялся потерять лицо не столько перед Эдди, сколько перед Эммой. В самом деле, какой он, к черту, мужчина, если его поступками руководит содержательница борделя? Нед не знал точно почему, но мнение Эммы о его персоне представлялось ему весьма важным. Вечером он поехал в город и приобрел там пару черных одров. Эдди, которая боялась вороных лошадей до ужаса, увидев новую упряжку, содрогнулась; Нед заметил, как она вздрогнула — не знал только, почему.

Поскольку насчет фургона Эдди ничего не сказала, он запряг лошадей в ее фургон.

Нед открыл двери сарая, вывел вороных во двор, после чего помог Эмме забраться на переднее сиденье фургона. Когда они тронулись с места, Эмма повернулась и помахала Уэлкам рукой. Помахала ли ей на прощание Уэлкам, Нед сказать не мог, поскольку на заднем крыльце было темно и негритянку видно не было — разве что один ее белый фартук. И этот фартук маячил у него перед глазами до тех пор, пока «Чили-Квин» не скрылся из виду.

Поначалу Нед и Эмма почти не разговаривали, а когда разговор между ними все-таки завязался, они старались говорить шепотом, как если бы опасались, что кто-то может их подслушать. Заметив, что Эмма зябко повела плечами, Нед достал одеяло и протянул ей. Она сняла шляпу и закуталась в него с головой. Теперь она стала похожа на мексиканку, и Нед подумал, что это весьма полезная способность — изменять свою внешность почти до неузнаваемости. Когда ты не в ладах с законом и не хочешь, чтобы люди тебя узнавали, маскироваться и менять свое обличье приходится довольно часто. Нед хотя и был красавчиком, каких мало, тоже обладал умением сделать так, чтобы его внешность не бросалась в глаза. Именно благодаря своему умению растворяться в толпе и не привлекать к себе внимание он мог позволить себе положить глаз на кассу банка, который находился так близко от Налгитаса. Конечно, ему не следовало хвастать тем, что он ограбил банк в Санта-Фе. Это было попросту глупо, но больше он подобной глупости не совершит. Так что если ему удастся взять банк в Джаспере, он будет держать рот на замке, чтобы никому и в голову не пришло связать его имя с этим ограблением.

Лошади плелись нога за ногу, и Нед вслух заметил, что, по его мнению, они не в состоянии обогнать и пешехода. Он объяснил Эмме, что это была единственная пара в городе, которую выставили на продажу. У кузнеца имелась пара отличных коней, но он скорее пристрелил бы их, нежели продал Неду или Эдди — пусть даже и с большой для себя прибылью.

Эмма не стала спрашивать почему. Она сказала другое:

— Я продолжаю пребывать в убеждении, что эти лошади как раз такие, какие нам требуются. Если бы они были слишком уж хороши, как те, что у Эдди, люди наверняка стали бы задаваться вопросом, откуда у двух нищих фермеров такая великолепная упряжка. Что же касается фургона, то он ничем не отличается от десятков ему подобных и является стандартным средством передвижения для фермеров. Вот если бы фермеры подъехали к банку верхами, то это наверняка привлекло бы к ним внимание.

Что бы там Нед ни говорил по поводу лошадей, он тоже считал, что тот способ передвижения, который они с Эммой избрали, имеет известные преимущества. Кивнув в знак того, что полностью разделяет ее мнение, он вытянул своих одров вожжами вдоль спин — больше для порядка, нежели для какой другой надобности, поскольку лошади после этого ничуть не прибавили прыти.

— Ты в любое время можешь от этого отказаться, — сказал Нед своей спутнице. Он говорил ей об этом с тех самых пор, как они договорились ограбить банк в Джаспере. — Мы можем в любой момент все переиграть — пока не поднимемся по лестнице к двери банка. Обещаю, что в случае, если ты откажешься, зла на тебя я держать не буду.

Нед полагал, что Эмма откажется от задуманного ими предприятия еще до того, как они выедут со двора «Чили-Квин». Но она сказала:

— Не сомневайся, в моем лице ты будешь иметь надежного напарника, который не сбежит в последнюю минуту.

Признаться, Нед очень удивился, что она вообще согласилась принять участие в реализации его плана. Возможно, он продолжал бы этому удивляться и дальше, если бы не пришел к выводу, что Эмма совсем не тот человек, каким казалась на первый взгляд.

Нед обдумывал ограбление банка в Джаспере уже несколько недель и завел с Эммой разговор на эту тему только для того, чтобы более наглядно представить себе все достоинства и недостатки выработанного им плана. Обычно о таких вещах он рассказывал Эдди, но с тех пор, как она вернулась из Канзас-Сити, ему редко удавалось побыть с ней наедине. Нед был поражен, когда, поведав Эмме о своих планах, услышал от нее в ответ вполне здравое суждение о том, что это дело для двоих и что мужчину и женщину никто в недобрых намерениях не заподозрит.

— Полагаю, я и так попаду в ад за попытку обдурить и ограбить родного брата, и черт не станет возражать, если я решусь на подобное деяние вторично, — объяснила она. — Короче говоря, я готова на время с тобой объединиться и ступить на избранную тобой преступную стезю.

Неда проблемы ада и рая волновали мало, зато о тюрьме он думал довольно часто, и в этом смысле перспектива иметь в качестве партнера женщину казалась ему не слишком привлекательной. Поначалу он в довольно резкой форме отверг предложение Эммы. К тому же ему еще не приходилось слышать, чтобы в ограблении банка участвовали женщины. Но когда по прошествии времени Нед снова вернулся к своему замыслу об ограблении, предложение Эммы стало казаться ему все более заманчивым.

— Что, к примеру, ты станешь делать, если в тебя начнут стрелять? — словно между прочим спросил он как-то раз у Эммы.

— Тоже буду стрелять. Я, знаешь ли, умею обращаться с оружием и совсем не так беспомощна, как ты, быть может, думаешь, — сказала Эмма, а потом рассмеялась и прибавила: — На самом деле я жуткая авантюристка. Если бы не эта черта в моем характере, разве я бросила бы родной Канзас и поехала в Нью-Мексико к черту на кулички? При всем том ум у меня холодный и расчетливый, так что я тебя не подведу; более того, действуя с тобой заодно, я могу принести тебе немалую пользу.

Нед завел с ней разговор об ограблении банка далеко не сразу. Во всяком случае, не в тот день, когда они впервые отправились на совместную прогулку в экипаже. Тогда Нед поехал с Эммой вопреки собственному желанию, а потому все больше помалкивал; она тоже вела себя очень сдержанно и села в экипаже так, чтобы находиться от него как можно дальше.

Нед гнал лошадей что было силы, всем своим видом давая понять, что вести со своей спутницей пустопорожние разговоры не намерен. На плохой дороге двуколку так трясло, подбрасывало и заносило на поворотах, что, казалось, она могла в любой момент перевернуться. Нед полагал, что Эмма, не на шутку перепугавшись, навсегда откажется от такого рода поездок. Тогда Нед мог с чистой совестью сказать Эдди, что ее поручение он выполнил, и не его вина, если Эмма больше с ним ездить не хочет. Но Эмма, казалось, ничего не замечала — ни того, с какой скоростью он правил, ни той опасности, которую представляла подобная бешеная скачка.

Так они и мчались, пока на одном из поворотов экипаж резко не накренился. От неожиданности Нед выпустил вожжи из рук, и лошади, почуяв свободу, понеслись сломя голову. Нед потянулся было к поводьям, но Эмма успела перехватить вожжи раньше его и, вскочив в шарабане в полный рост, с такой силой потянула их на себя, что обезумевшие от скачки животные вынуждены были через некоторое время перейти с галопа на шаг.

От скачки волосы у нее растрепались, щеки разрумянились, а глаза заблестели. При всем том ни малейших признаков страха или смятения у нее на лице заметно не было. Когда лошади наконец остановились, Эмма, ни слова не говоря, снова опустилась на сиденье и передала Неду поводья, которые он принял от нее, не скрывая изумления. Ему не приходилось еще видеть, чтобы женщина сохраняла столь удивительное хладнокровие в подобных обстоятельствах.

— Я всю жизнь прожила на ферме и умею обращаться с лошадьми ничуть не хуже мужчин, — сказала она. — Так что, если ты пытаешься меня напугать, тебе придется изыскать для этого какое-нибудь другое средство.

Нед опустил голову: ему вдруг стало очень стыдно.

Эмма рассмеялась.

— Я знаю, что ты катаешь меня по окрестностям не по своей собственной воле, а потому что так распорядилась Эдди. Разумеется, я ни в чем ее не виню. Я не настолько глупа, чтобы не видеть, какой убыток ее бизнесу приносит мое присутствие в стенах «Чили-Квин». — Несмотря на то, что Эмма не преминула отметить сей печальный факт, не заметно было, чтобы она слишком уж по этому поводу сокрушалась. — Но я не болтушка и привыкла к одиночеству. Более того, я предпочитаю свое общество общению с глупцами. Поэтому мне не составит труда провести денек в прерии, любуясь ее красотами. Ты же, если тебе так хочется, можешь искать развлечений в другом месте и в другой компании.

— Кажется, ты сказала «с глупцами»? Выходит, по-твоему, я дурак, да? — возмутился Нед.

— Ничего подобного. Это просто фигура речи. Я пыталась довести до твоего сведения, что ничего против одиночества не имею. Должна отдать вам должное — тебе и твоей Эдди. Вы далеко не глупые люди.

Пока Нед переваривал ее слова, Эмма вышла из экипажа и, открыв крышку приколотых к жакету часиков, взглянула на циферблат.

— Поезжай, куда тебе надо, и возвращайся за мной часам этак к пяти. Я же пока здесь погуляю — подальше от чужих глаз. А завтра прихвачу с собой свое рукоделие. Полагаю, ни мне, ни тебе нет смысла ставить Эдди в известность о заключенном между нами соглашении.

Сказавши это, Эдди направилась к дереву, находившемуся на некотором удалении от дороги.

Неду и вправду не улыбалось раскатывать с Эммой на двуколке по местной округе, но теперь, когда женщина дала ему понять, что в его обществе не нуждается, он неожиданно почувствовал себя уязвленным. Женщины редко им пренебрегали.

— Эй! — крикнул он. — Возвращайся к дороге. В прерии полно змей.

— В Канзасе их тоже немало.

— Здесь водятся гремучки. Они страсть какие агрессивные и опасные.

— Значит, мне придется поискать палку потолще.

— Может пойти дождь. Ты промокнешь.

— Уэлкам говорила, что дождя не было вот уже несколько недель.

— Черт! Да пойми же ты — здесь опасно, — взывал ей вслед Нед, но Эмма как ни в чем не бывало продолжала идти дальше. — Бывает, что сюда и бандиты наведываются. Полагаю, тебе не хотелось бы познакомиться с кем-нибудь из них?

— Я уже знаю одного такого парня.

— Эй! — крикнул он снова.

Эмма остановилась, но поворачиваться к нему лицом не стала. Просто стояла и ждала, что он скажет.

— Между прочим, я захватил с собой немного домашнего печенья.

Эмма еще с минуту постояла к нему спиной, потом медленно повернулась.

— Вот теперь ты дело говоришь.

Нед показал ей корзинку с едой.

— Еще бы! Знала бы ты, какое оно вкусное. Я лично собираюсь съесть его в тени, но, поскольку дерево здесь только одно, предлагаю тебе ко мне присоединиться. Или ты предпочитаешь закусывать на солнцепеке?

Эмма рассмеялась:

— Уговорил.

Нед подвел экипаж к дереву, выпряг и пустил пастись лошадей, после чего прилег в тени прямо на сухой траве. Эмма присела рядом с ним на камушек, и они стали по очереди пить воду из горлышка бутылки, которую Нед прихватил с собой. Потом он вынул из коробки несколько печений и протянул одно Эмме.

— Если мы завтра снова отправимся на прогулку, я бы предпочла поехать верхом, а не в экипаже. Как думаешь, Эдди будет шокирована? — спросила она, потом откусила маленький кусочек печенья, не торопясь разжевала его и проглотила.

— Эдди — шлюха.

— Ты не добр к ней. Ведь она твоя сестра — так, по крайней мере, она говорит. К тому же она еще и моя подруга.

— Это просто констатация факта — и ничего больше. Эдди то, что она есть. И я тоже. Мы с ней по этому поводу друг другу претензий не предъявляем.

Эмма кивнула.

— Полагаю, мне пора уже привыкнуть к тому совершенно новому миру, в котором я оказалась. — Доев печенье, она аккуратно стряхнула с платья крошки. — Стало быть, она не будет возражать, если я поеду на лошади?

— Думаю, не будет.

— А если я поеду в мужском седле?

Нед с любопытством на нее посмотрел.

— Может, не надо — так вот сразу?

— Терпеть не могу женские седла. Они такие неудобные. Дома я всегда ездила верхом. Мне так больше нравится.

Нед покачал головой:

— А вот Эдди это может не понравиться. Некоторые вещи она подчас воспринимает довольно странно. — Прожевав печенье, Нед протянул руку и выловил из корзинки следующее. Это печенье отличалось от того, что он только что съел. В нем были запечены оливки. Нед отложил его и достал печенье с засахаренными фруктами. — Не люблю оливки. Всегда терпеть их не мог.

— Я запомню, — сказала Эмма. — И еще: если мы выедем до того, как Эдди проснется, никакого разговора по поводу женских или мужских седел не будет.

— Больше всего, — сообщил Нед, — я люблю печенье с орехами.

Больше они о седлах не разговаривали, но на следующее утро Нед оседлал лошадь мужским седлом и подвел ее к заднему входу «Чили-Квин», где его дожидалась Эмма. Она была одета в платье для верховой езды, но с юбкой, которая была застрочена посередине и напоминала очень широкие брюки. Эмма сказала правду: она ездила верхом не хуже иного ковбоя. Более того, когда они вернулись после верховой прогулки в «Чили-Квин», Эмма выглядела, пожалуй, даже посвежее Неда.

В тот день Нед показал Эмме сельскохозяйственные угодья, фермы и ранчо в округе Налгитаса. А на следующий день он отвез ее в Уот-Чир — заброшенный старательский поселок, находившийся рядом с железной дорогой на полпути между Налгитасом и Джаспером. Дорога делала поворот к Уот-Чир по той простой причине, что в свое время там нашли золото. Довольно скоро, впрочем, выяснилось, что золота там мало, разработку прекратили, а старатели разошлись кто куда. Тем не менее этот участок железной дороги все еще исправно функционировал, и поезда, минуя мертвый поселок, сворачивали в юго-западном направлении в сторону Джаспера.

Хотя со дня основания Уот-Чир прошло не так много лет, земля уже начала поглощать поселок, вбирать его в себя. Сколоченное из досок здание железнодорожной станции, местный магазин и салун уже основательно занесло песком и грязью. Стекол нигде не было — даже рамы и те повыломали. Помимо этих строений, можно было заметить несколько дюжин покосившихся бревенчатых домишек, жавшихся к единственной проложенной здесь улице. Двери у них были распахнуты, окна зияли пустыми черными провалами, а на крышах росла трава. Складывалось такое впечатление, что жители покидали городок в большой спешке, что, впрочем, отчасти соответствовало истине. Крыльцо сохранилось только у одного из домиков; Нед с Эммой остановились с ним рядом, соскочили с лошадей и привязали их к перилам. Эмма нашла сломанный стул с тремя ножками, прислонила его к стене и осторожно на него присела. Опершись спиной о бревенчатую стену, она потерла лицо руками, после чего бросила взгляд вдоль пустынной улицы. Неду подумалось, что Уот-Чир, несмотря на всю свою запущенность, чем-то Эмме приглянулся.

— Я всегда любила старательские поселки, — сказала она.

Нед, присев на пороге у ее ног, спросил:

— Хотелось бы знать, где ты их видела?

Когда Эмма опустила на него глаза, трехногий стул под ней заколебался.

— Только на картинках. По моему мнению, старательским поселкам свойственна какая-то беспорядочность, бесшабашность. Такое впечатление, что людям совершенно наплевать, как их городок выглядит. Кажется, что для них сама жизнь и ее бурное течение куда важнее того места, где они живут. — Эмме надоело раскачиваться на трехногом стуле, и она поднялась на ноги. — В отличие от жизни старателей, моя жизнь на ферме была чрезвычайно упорядоченной.

— Я никогда не любил порядки на ферме.

Эмма сняла шляпу, вынула из прически булавки и, встряхнув головой, распустила волосы. Потом, разделив их густую черную массу на прядки, она начала заплетать себе косу.

— Так ты был фермером? — спросила она.

— Как я уже рассказывал, я сбежал с отцовской фермы, когда был еще ребенком. Это было во время гражданской войны; мне смерть как хотелось тогда поступить в армию барабанщиком. Когда отец об этом узнал, то крепко меня выпорол. Тогда-то я и ушел из дома — и подался на Запад. Я шел пешком всю дорогу от Форт-Мэдисон, что в штате Айова.

— И конечно же, взял себе на Западе другое имя. «Нед Партнер» звучит слишком помпезно, чтобы это могло быть твоим настоящим именем.

Нед ухмыльнулся. Даже Эдди до этого не докопалась.

— А мне вот нравилось, как звучит «Нед Партнер». Куда лучше, чем какой-то «Билли Келер». — Нед никому еще не называл свою настоящую фамилию, но по прошествии стольких лет подобное откровение вряд ли могло причинить ему большой вред. К тому же в Налгитасе не было ни одного человека, кому Эмма могла об этом рассказать.

— Твои родственники знают, где ты сейчас? — Эмма достала из кармана веревочку и перевязала косу.

— Нет. У меня есть сестра Элис. Я пишу ей время от времени, но она не знает, как со мной связаться.

— Может, ее и в живых-то нет.

Нед обдумал это предположение. Потом сорвал какой-то стебелек и стал один за другим обдирать с него листья.

— Мне бы не хотелось так думать.

— Возможно, это не так уж и важно. Имеет значение только то, что ты ей пишешь. Ты думал когда-нибудь о том, чтобы повидаться со своими домашними?

Нед покачал головой.

— Не люблю возвращаться. В отличие от Эдди. Она все время говорит о возвращении в Сан-Антонио. Уж очень она этот Сан-Антонио любит.

— А в Айову ей не хочется?

— С какой стати ей хотеть в Айову? Насколько я знаю, она там никогда не была.

Нед еще раз обдумал свои слова и посмотрел на Эмму: заметила ли она допущенную им ошибку? Эмма сдержанно ему улыбнулась, и он задался вопросом, как давно она знает, что они с Эдди никакие не брат и сестра. Скорее всего, уже давно, может, даже с самого начала. Отшвырнув ободранный стебелек в сторону, он потянулся за другим и вырвал его из земли прямо с корешком.

— Я никогда не любил возделывать землю. Особенно участки на берегу Миссисипи. Там можно в собственном поту захлебнуться. Вот хозяйствовать на ранчо — это да, это мне по сердцу.

Эмма, казалось, его не слушала. Приставив к глазам ладошку, она разглядывала поселок. Потом, наступив в грязь, сошла с деревянного настила и медленно пошла по улице, заглядывая в окна брошенных домиков. Нед поднялся на ноги и последовал за ней. Через несколько минут они добрались до железнодорожной станции и остановились. Платформа находилась в крайне запущенном состоянии, а здание вокзала представляло собой длинный полуразрушенный сарай с покосившейся вывеской, на которой было написано: «Уот-Чир». Вывеска была такой же грязной, ветхой и блеклой, как и сам поселок.

— Здесь и смотрителя-то нет. Неужели поезда все еще здесь останавливаются? — спросила Эмма.

— Думаю, если пассажир того потребует, поезд остановят. Но кому может понадобиться останавливаться в Уот-Чир?

Эмма пожала плечами.

— Может быть, какому-нибудь проезжему ковбою? — Она поднялась по ступенькам и заглянула в темное, пустое здание. — Как ты думаешь, в поселке кто-нибудь живет?

— Нет, насколько я знаю. Правда, появляется здесь время от времени один пожилой старатель — говорит, что ищет какую-то «материнскую жилу», но и он долго не задерживается.

Эмма вошла в здание; Нед следовал за ней по пятам. В зале не осталось никакой мебели, за исключением встроенной в стену скамейки да лежавшего вверх ножками сломанного стола. Сквозь поломанные доски пола проросли сорняки. На протянутой наискосок через единственный оконный проем веревочке висел кусок грязного выцветшего муслина. Из дальнего угла доносилось какое-то подозрительное шуршание; Эмма вздрогнула.

— Это крыса, — сказал Нед. — Обыкновенная серая крыса.

— Ненавижу крыс, — пробормотала Эмма, опасливо делая шаг назад. Наткнувшись на Неда, она едва не потеряла равновесие. Нед не дал ей упасть, подхватив ее руки. Руки у нее были тонкие и жилистые — не то что короткие, пухлые ручки Эдди, плоть у которой была рыхлая и мягкая, как вареная картошка. До сих пор Нед не прикасался к Эмме — за исключением тех редких случаев, когда помогал ей усаживаться в экипаж или в седло. Теперь же, когда они соприкоснулись телами, он ощутил странную дрожь.

— Что-то здесь холодновато, — сказал Нед, не двигаясь с места. Эмма, высвободившись из его рук, повернулась и направилась к выходу. Нед побрел за ней, пытаясь подавить неожиданно возникшее желание снова до нее дотронуться. Ни обнимать ее, ни тем более тискать ему не хотелось. Он мечтал об одном: снова дотронуться до ее руки.

Когда они возвращались по пустынной улице городка к лошадям, Эмма остановилась и сорвала с колючего куста засохший уже, мертвый цветок.

— Это роза. Из сорта вьющихся. Здесь наверняка жила женщина. Она-то и посадила этот розовый куст.

Пока они шли к лошадям, Эмма один за другим срывала с цветка сморщенные коричневые лепестки и бросала их на дорогу. Не похоже было, чтобы она торопилась отсюда уезжать. Отстегнув притороченную к седлу Неда фляжку, она сделала глоток, после чего протянула фляжку своему спутнику, который тоже глотнул из нее, но более основательно.

— Чем, по-твоему, отличается жизнь на ранчо от жизни на ферме? — поинтересовалась Эмма. — Я это к тому, что ты вроде бы не прочь стать ранчеро. Я лично особой разницы между фермером и ранчеро не вижу.

— Что такое? — удивленно спросил Нед.

— Ты вроде говорил, что хочешь пожить на ранчо.

Нед удивился еще больше. Ему казалось, что Эмма пропустила его рассуждения мимо ушей.

— Да, хочу. Хотя бы потому, что на ранчо не разводят свиней. Я их терпеть не могу.

Эмма рассмеялась. Неду нравился ее смех. Он не был ни визгливым, как у большинства женщин, ни басовитым и хрипловатым от виски, как у Эдди.

— А еще ранчеро не должен пахать землю. Когда я убегал с отцовской фермы, то дал себе слово, что не проведу больше плугом ни единой борозды.

— В таком случае фермер из тебя и впрямь получился бы никудышный.

Нед пристегнул фляжку к своему седлу, после чего наведался в дорожную сумку, вынул из нее запачканный лакричный леденец и, отломив от него кусок, протянул Эмме. Эмма, смахнув прилипшие крошки и мусор, сунула леденец в рот и присела на пороге, аккуратно расправив широкие складки своей похожей на брюки юбки.

— Есть одно ранчо, которое я был бы не прочь приобрести, — неожиданно сказал Нед. — Я о нем никому еще не рассказывал. Оно находится в Колорадо, неподалеку от Теллуриды. Думаю, я мог бы там разводить бычков и продавать говядину старателям.

Эмма перестала сосать леденец и, склонив голову набок, спросила:

— Почему же ты все еще его не приобрел?

Нед облокотился о перила крыльца и сверху вниз посмотрел на Эмму.

— Хотя бы по той причине, что оно стоит двенадцать тысяч долларов. Если платить сразу и наличными — то меньше. Но у меня нет таких денег.

— Я думала, у тебя есть по крайней мере пять тысяч. Эдди говорила, что ты взял их, когда ограбил банк.

— Эдди слишком много болтает. В любом случае эти пять тысяч не составят даже половины той суммы, которая мне требуется, — сказала Нед. Потом с минуту помолчал, окинул взглядом прерию и добавил: — Эдди ни за что не согласится жить на ранчо, а мне одному там будет тоскливо.

— Ты мог бы найти себе женщину, которой нравится жить на ранчо, — негромко заметила Эмма.

— Мог бы, — сказал Нед, обдумав ее слова. — Но денег-то все равно нет.

— В таком случае ты должен ограбить еще один банк, — сказала Эмма.

— Не так-то это просто — банки грабить, — ответил Нед. Он оттолкнулся от перил и отвязал лошадь Эммы. — По-моему, нам пора ехать домой.

Эмма поднялась с порожка и вскочила в седло. Нед отвязал своего жеребца, но на мгновение замешкался, глядя на алый цветок, который пророс сквозь щель в досках крыльца. Наклонившись, он сорвал цветок и, ни слова не говоря, протянул его Эмме. По всей видимости, это удивило Эмму; тем не менее она протянула руку, чтобы взять подарок. Однако Нед, вместо того чтобы вручить Эмме цветок, взял ее за руку и сжимал ее в своих ладонях не меньше минуты. Потом он отпустил ее, а цветок прикрепил к поводу ее лошади. Сделав это, он почувствовал, что выглядит глупо, вскочил на своего коня, сразу же дал ему шпоры и умчался вперед, предоставив Эмме его догонять. Эмма последовала за ним, но переводить лошадь в галоп не стала и ехала куда медленнее Неда. Так они проехали с милю, после чего Нед придержал своего жеребца и стал поджидать Эмму.

— Тут есть банк неподалеку — в Джаспере. Взять его — раз плюнуть. Надо только войти и выйти, — сказал Нед, когда Эмма с ним поравнялась и они поехали вместе, переведя лошадей на шаг. — Эдди давно уже не дает мне покоя — хочет, чтобы я его ограбил, но фермеры в округе Джаспера все сплошь нищие, так что денег в этом банке, скорее всего, кот наплакал.

Эмма не спеша обдумала его слова.

— Откуда ты знаешь, сколько там денег? Это все-таки банк, а не ссудная лавка. А в банках всегда должна быть наличность. Кроме того, в округе Джаспера, помимо нищих фермеров, наверняка живут торговцы и ранчеро, которые держат в этом банке свои сбережения.

Нед, кивнув в знак того, что принимает ее слова к сведению, рассказал ей все, что знал об этом банке. Выяснилось, что он бывал в Джаспере раз или два — правда, уже довольно давно. Город, в общем, произвел на него неплохое впечатление; более того, показался ему процветающим. Если разобраться, в этом не было ничего удивительного, поскольку через город проходила железнодорожная магистраль.

Когда Нед закончил рассказывать, Эмма, с минуту помолчав, сказала, что если к банку подъедут мужчина и женщина, то никто не заподозрит их в преступных намерениях. Нед придержал лошадь и с изумлением на нее посмотрел.

— Женщина испугается, — наконец сказал он.

— Когда лошади понесли, я ведь не испугалась, не так ли? — ответила Эмма. — Так что, если ты пойдешь на дело, я готова к тебе присоединиться.

— Я женщину на дело в качестве партнера не возьму, — отрезал Нед.

— А мужчину, которого знаешь хуже меня, взял бы?

Нед обдумал и это, но его ответ остался неизменным.

— Я с собой женщин на дело не беру.

— Я думала, ты хочешь купить себе ранчо, и полагала, что смогу помочь тебе в осуществлении твоей мечты. Или насчет мечты я ошиблась?

Нед с уважением подумал, что она умна и все понимает, как надо. Он довольно долго размышлял над ее предложением, прежде чем в весьма сдержанной форме дал ей понять, что готов принять ее помощь. К тому времени, как они доехали до «Чили-Квин», им даже удалось составить примерный план действий. Правда, когда разговор зашел о дележе предполагаемой добычи, их созданный на скорую руку союз едва не развалился. Нед, предлагая ей третью часть всех денег, считал, что поступает благородно, но Эмма требовала половину. В конце концов они сошлись на сорока процентах, при этом Нед добавил: «Когда пойдем брать следующий банк, тогда и разделим все поровну». Это должно было восприниматься как шутка, но Эмма в ответ не рассмеялась, а с самым серьезным видом кивнула.

Признаться, Нед не был уверен, что дело выгорит — с участием Эммы или без него. Он даже начал подумывать о том, чтобы отложить налет, если не отменить его вовсе, но потом, увидев, с каким ожесточением выступает против его идеи Эдди, разозлился, заупрямился и решил реализовать составленный им с Эммой план во что бы то ни стало. Противодействие Эдди, похоже, вызвало аналогичные чувства и у Эммы, поскольку она тоже укрепилась в принятом решении. Раздумывая над всем этим, Нед с удивлением понял, что совсем не понимает женщин. Он-то полагал, что Эдди и Эмма будут заодно, а вместо этого они тянули его каждая в свою сторону.

— Если что-нибудь случится, вся ответственность ляжет на тебя, — сказала напоследок Эдди.

Нед уже собирался ответить, что не допустит, чтобы с его партнером приключилось что-нибудь дурное, но неожиданно для себя осознал, что Эдди обращается не к нему, а к Эмме.

Как только солнце поднялось достаточно высоко, сделалось очень жарко. Эмма сбросила с себя одеяло, потом накидку, а через несколько минут и свой черный жакет. Прошло совсем немного времени, и она расстегнула верхнюю пуговку на воротнике блузки и закатала рукава. Под конец она сняла свой уродливый капор и надела соломенную шляпу с широкими полями.

— Ну как — похожа я теперь на фермершу? — спросила она.

Прошлым вечером она хотела позаимствовать у Эдди платье, которое могло бы подойти жене бедного фермера, но та, брезгливо поджав губы, ответила, что у женщин из «Чили-Квин» таких позорных нарядов просто быть не может. Нед сказал, что не так уж и важно, как будет выглядеть ее костюм, поскольку в Нью-Мексико фермерские жены, отправляясь в город, надевают все самое лучшее. Признаться, он ни разу не видел, чтобы Эмма надевала на себя что-нибудь такое, что могло привлечь внимание окружающих, но высказать ей это в открытую постеснялся. При всем том он не мог не отметить, что соломенная шляпа придала облику Эммы определенную законченность. Только жене фермера могло взбрести на ум носить такую шляпу с шелковым платьем. Кроме того, шляпа скрывала лицо Эммы, что уже само по себе было неплохо, хотя Нед и сомневался, чтобы кто-нибудь стал к ней присматриваться.

Нед против солнца ничего не имел. Ему нравилось смотреть на прерию с ее бурой растительностью, отливавшей в солнечном свете золотом. Но весна в этих краях была его любимым временем года. С ее приходом Великие равнины оживали; на их бескрайних зеленых просторах распускались яркие цветы, напоминавшие осколки цветного стекла, разбросанные по бархатному ковру пробивавшейся к свету свежей изумрудной травки. Впрочем, поздним летом прерия тоже была очень красива, особенно когда на фоне выцветшей сухой травы расцветали дикие пурпурные астры. Когда Нед кивком головы указал на алую россыпь этих цветов, Эмма заулыбалась.

— Нет, пожалуй, на свете такого цветка, который бы мне не нравился, — сказала она и тут же нахмурилась, словно вспомнила что-то неприятное.

— Как видно, все-таки есть, — сказал Нед.

— Лилии. Их я не люблю. Они всегда напоминают мне о смерти. — Тут она вздрогнула; Нед удивленно выгнул бровь, но Эмма не посчитала нужным ничего объяснять, и Нед так и не узнал, чью смерть она имела в виду. Возможно, Эмма в эту минуту подумала о своем отце или о матери; Эмма никогда о ней не упоминала. Однако могло статься, что у Эммы имелся какой-то секрет, некая мрачная тайна, мучившая ее по ночам и каким-то непостижимым образом связанная с лилиями. Вот у Эдди почти наверняка имелись тайны. Нед не сомневался, что она многое от него скрывает. Ничего удивительного: он знал, что ее жизнь была полна страданий и мрака. Но вот в том, что существование Эммы изобиловало горестями, он не был так уверен.

Что же касается Неда, то он старался ничего не принимать близко к сердцу и жить, избегая любых конфликтов, особенно душевных. Единственное, о чем он сожалел, так это о том, что потерял связь со своими сестрами: Элис и другой, постарше, которую звали Лиззи. Уж если ему суждено когда-нибудь остепениться и осесть, то он, вполне возможно, напишет им и сообщит, где его искать. Что же до дня сегодняшнего… Сегодня он даже не мог сказать наверняка, пережили ли они войну, а она, между прочим, закончилась добрых двадцать лет назад. Точно так же он ничего не знал о муже Элис, который вступил добровольцем в войска северян и, очень может быть, пал на поле чести. О муже Лиззи Нед почти не вспоминал — тот слишком задирал нос, и ему было на него наплевать. Помимо Элис и Лиззи, у Неда были другие сестры и братья, и он тоже был бы не прочь узнать об их судьбе. А еще ему хотелось бы знать, живы ли его родители. Он вспоминал иногда о своих родственниках и даже подумывал о том, что было бы неплохо съездить в Форт-Мэдисон и выяснить, живут ли они еще в тех краях. Ему даже необязательно было их видеть. Он мог прописаться в каком-нибудь местном отеле под вымышленным именем, а потом навести справки о семействе Келер. Он никогда не жалел о том, что в свое время от них сбежал. Он вообще редко сожалел о чем-либо. За свою жизнь Нед убил несколько человек — троих, уж если быть точным. Поначалу ему было их жаль, но так как смерть — штука необратимая, Нед примирился со смертью этих трех типов и старался как можно реже о них вспоминать. Он привык считать, что без них мир стал намного лучше.

Одну вещь он знал совершенно точно: если бы он остался дома, то никогда бы не встретил Эдди. Ее профессия его нисколько не смущала. Он знал многих женщин, но Эдди нравилась ему больше всех. Нед не любил липких, приставучих дам, и Эдди сразу ему приглянулась, в том числе и потому, что ничего от него не требовала. Довольно быстро они пришли к негласному соглашению, что ограничивать свободу друг друга не будут. Кроме того, Эдди ясно дала ему понять, что о спокойной оседлой жизни и не помышляет. Ей нравилось ощущать себя полноправной хозяйкой «Чили-Квин», и помощь Неда, как и его постоянное присутствие в этих стенах, ей не требовалась. Как-то раз она ему сказала, что если он ищет себе жену, то ему лучше ее оставить и не тратить зря время. Но хотел ли он сам остепениться и зажить семейной жизнью — вот в чем вопрос. Что ж, тогда он этого не хотел, это точно, но совсем недавно вдруг стал об этом подумывать. Не часто, но пару раз такая мысль в голову ему приходил. Возможно, толчком к такого рода размышлениям послужила мечта заполучить собственное ранчо. Время от времени перед его мысленным взором представал красивый большой дом, колыбелька с агукающим младенцем и открытая веранда, где в кресле-качалке сидела женщина с пяльцами в руках. Но даже при большом желании Нед был не в состоянии представить себе в этой качалке Эдди.

В последнее время отношения между ними складывались не слишком хорошо. Эдди все чаще ворчала, раздражалась, что, понятное дело, не могло вызвать у Неда теплых чувств. Однако порывать с ней и съезжать с насиженного места в «Чили-Квин» Нед не торопился. Он не любил резких перемен в своей жизни.

Через некоторое время Эмма достала из сумки рукоделие и принялась за работу. Неда охватило странное, почти забытое чувство: сидеть рядом со склонившейся над рукоделием женщиной — это было так по-домашнему! Нед вспомнил, как точно так же склонялись над лоскутными одеялами его сестры, когда наступал вечер и работа по дому была сделана. Иногда он сам сиживал вместе с сестрами, обмениваясь с ними шутками, болтая о том о сем. При этом он всегда занимался каким-нибудь делом — к примеру, чинил сбрую или разбирал по настоянию отца механизм веялки или молотилки, чтобы заменить негодную шестеренку. Нед любил возиться с разными механизмами. Он вообще любил работать и, вполне возможно, продолжал бы трудиться на ферме, если бы отец не обращался с ним как с ломовой лошадью и, взвалив на его еще не окрепшие детские плечи непомерную ношу, не взбадривал его то и дело плеткой.

И с чего это он вдруг так разленился, задал себе вопрос Нед. Должно быть, из-за Эдди. Она ничего не позволяла ему делать в «Чили-Квин». Он не раз предлагал ей свою помощь, но, постоянно получая отказ, плюнул и с тех пор пальцем о палец не ударил. А ведь было время, когда он хотел приколотить отставшую доску или заново навесить дверь, немного ее подстрогав, чтобы она без усилий и скрипа входила в дверную раму. Но Эдди всякий раз ему говорила, чтобы он оставил это дело. Он и оставил, просто не хотел навязываться. Но он скучал по работе; временами руки у него так и чесались что-нибудь отремонтировать или изготовить какую-нибудь полезную в хозяйстве вещь. Иногда он думал, как это, должно быть, приятно сделать что-нибудь для женщины, которая нуждалась бы в нем и в его помощи.

— Мои сестры тоже шили, — сказал он, взглянув на мозаику из ярких кусочков материи в руках Эммы.

— Большинство женщин шьет. Что тут удивительного? — ответила Эмма.

— Я хочу сказать, они любили это занятие и знали толк в том, что делали. Помнится, в школе мне не давалась геометрия, и Лиззи объясняла мне ее законы, пользуясь элементами лоскутного одеяла, состоявшими из треугольников и прямоугольников.

— В жизни не встречала мужчины, который бы подмечал и ценил такие вещи, — сказала Эмма, поднимая на него глаза. Солнце било ей прямо в лицо, и она заморгала. Несмотря на тени, которые отбрасывали ей на лицо широкие поля шляпы, Нед видел окружавшие ее глаза тонкие морщинки. Такие же морщинки были и в уголках ее рта. «Интересно, — подумал Нед, — сколько ей лет и не вышла ли она из детородного возраста». А потом спросил себя, с какой стати ему лезут в голову подобные мысли.

— Мои родители всегда говорили, что безделье — мать всех пороков и дьявольское наущение, — заметил он, глядя на то, как Эмма управляется со своей иголкой.

— С некоторых пор мне кажется, что я живу исключительно по наущению дьявола, — со вздохом ответила Эмма.

Когда наступил полдень, они остановились на отдых на берегу пересохшей речки, где росло с полдюжины гигантских трехгранных тополей. Других деревьев в пределах видимости не было. Прерия походила на гладкий ковер, вытканный из коричневой шерсти разных оттенков; на горизонте маячило небольшое стадо тонконогих антилоп.

— Какие они грациозные! Так и кажется, что они парят в воздухе, — заметила Эмма.

Нед думал примерно то же самое, и его обрадовало, что красоты прерии не оставили Эмму равнодушной. Он распряг лошадей и дал им напиться из грязного ручейка, с трудом пробивавшего себе дорогу в сухой, растрескавшейся от жары земле. Потом он стреножил лошадей и пустил пастись. Эмма достала из фургона корзинку с провизией, вынула из нее буханку черствого хлеба, кусок твердого сыра, пикули и положила все это на расстеленную в тени салфетку.

— Судя по всему, Уэлкам решила, что мы и питаться должны тоже как нищие фермеры, — сказала она, указывая кивком головы на скудное угощение.

— Уэлкам пора бы утихомириться, а то она слишком много болтает и вечно сует свой нос куда не следует. Можно подумать, это она в доме всем заправляет, — проворчал Нед. — Уверен, не будь она такая работящая, Эдди давно бы уже выставила ее за дверь. — Он достал нож и нарезал хлеб на куски. Потом настругал твердый как камень сыр. — Ничего, сегодня вечером мы с тобой на славу отужинаем в отеле.

— Я вовсе не против ночевки в фургоне. Не стоит привлекать к себе внимание, разбрасываясь деньгами в гостинице, — сказала Эмма.

— Ну, это очень скромный отель, хотя кормят там вполне прилично. Кстати сказать, этому заведению в моем плане отводится определенное место, поскольку задняя дверь у него выводит прямо к банку. Два эти здания отделяют друг от друга не более дюжины шагов. Этот банк так легко взять, что остается только удивляться, почему никто не сделал этого раньше. Нам нужно только спуститься по лестнице, выйти из задней двери, войти в банк, а потом, сделав дело, вернуться в отель. Я уже говорил Эдди, что подломить там кассу проще, чем меду отведать.

— Иногда без забот и меду не отведаешь, — сказала ему Эмма. Голос у нее при этом сделался таким резким и неприятным, что Нед с удивлением поднял на нее глаза. Эмма прожевала кусочек хлеба и, проглотив, добавила: — Ведь как бывает-то? Поднесешь ложку с медом ко рту, а тут откуда ни возьмись — пчелы. Да не одна или две, а целый рой. Тут уж не до меда — знай отмахивайся, чтобы не покусали. — У Неда сложилось такое впечатление, что она говорила, обращаясь скорее к себе, нежели к нему. Нехотя проглотив еще один кусочек хлеба, она поднялась на ноги. — Ты отдыхай, а я пойду прогуляюсь. Так в этом фургоне насиделась, что ноги сводит.

— Почему бы и нет? Прогуляйся. Время терпит. Кроме того, лошади должны отдохнуть, да и я, признаться, вздремнуть не прочь, — сказал Нед. — Часы-то у тебя есть, верно? Если через час не проснусь, приходи меня будить. — Нед растянулся на земле, надвинул на лицо шляпу и через минуту или две уже спал сном праведника.

Когда Эмма его разбудила, он, к большому для себя удивлению, обнаружил, что салфетка и остатки съестных припасов уже уложены в корзину, а лошади взнузданы и впряжены в фургон.

Джаспер считался более респектабельным городом, чем Налгитас. Салунов здесь было не в пример меньше, а над крышами глинобитных хижин и более солидных деревянных строений высились шпили двух местных церквей. В сумерках Джаспер казался уютным и ухоженным и, что более важно, весьма процветающим. Здание вокзала здесь было в два раза больше, чем в Налгитасе, и отсвечивало свежим деревом: его только что построили и даже не успели еще покрасить. Новенькая вывеска с выведенным на ней словом «Джаспер» стояла у стены. Между прочим, процветание здешней общины означало, что в банке могло оказаться куда больше людей, нежели предполагал Нед. Кроме того, в банке могли установить новый, более современный сейф. С другой стороны, рост благосостояния местных граждан являлся неоспоримым свидетельством того, что деньги в банке имелись, а это было важнее всего. Порадовавшись такому обстоятельству, Нед с заговорщицким видом сжал Эмме руку. Хотя Эмма и копалась в земле, высаживая розы и помогая Уэлкам работать на огороде, кожа у нее на руках была не менее гладкая и мягкая, чем у Эдди.

Подобно Налгитасу, Джаспер был отвоеван у прерии. Главная улица здесь состояла из полудюжины кварталов, застроенных кирпичными и каменными домами. Над входом в магазины висели полотняные навесы от солнца, а вдоль проезжей части были посажены деревца, придававшие городским кварталам уютный и законченный вид. Когда они ехали по улице, Нед указал Эмме на «Юнион-Отель» — выстроенное в два этажа красное кирпичное здание с двойными дверями, и сказал, что они оставят лошадей и фургон в платной конюшне, а потом вернутся к отелю пешком. Только что пришел поезд, и не было никакой необходимости афишировать перед гостиничным клерком то обстоятельство, что они приехали в фургоне. Конечно, в случае расследования этот факт быстро выплыл бы наружу, тем не менее, чтобы его установить, шерифу потребовалось бы какое-то время, а в таком деле, которое они задумали, даже несколько минут отсрочки могли им помочь ускользнуть от преследования. Эмма пришла к выводу, что в словах Неда есть рациональное зерно.

Нед остановил фургон у муниципальной конюшни и пошел договариваться о ночевке для лошадей. После этого они с Эммой достали из фургона свои саквояжи и направились к отелю. Шедшая рядом с Недом Эмма казалась такой же малопривлекательной и бесцветной, как и проходившие мимо жены фермеров и мелких торговцев. Никто ее не замечал — как, впрочем, и Неда. Его потертые брюки и выцветшая, в пятнах пота от долгой езды по жаре рубашка были точно такими же, как и у великого множества приехавших в город по делам фермеров и ковбоев. По счастью, Неду не нужно было слишком стараться, чтобы изменить внешность. Стоило ему только пару дней не побриться, прилизать волосы и мазнуть себя грязью по щеке, как привлекательный молодой человек исчезал, а на его месте появлялся типичный, средних лет обитатель прерий, чье достояние составляли только седло и лошадь. Вряд ли кому-нибудь удалось хотя бы с небольшой степенью достоверности дать его словесный портрет. Даже Эдди — и та редко узнавала его изображение на афишах по розыску преступников.

— Нам нужна комната, — сказал Нед гостиничному клерку, опуская глаза и заглядывая в лежавшую перед служащим книгу регистраций. Единственное, чего не мог изменить Нед в своей внешности, — это цвет глаз, и клерку совершенно необязательно было запоминать, что они у него зеленые.

— Две комнаты, братец, — сказала Эмма.

— Что такое? — удивился Нед. Минуту, не меньше, он не мог взять в толк, чего она хочет.

Клерк ухмыльнулся.

Тогда Эмма, понизив голос — так, чтобы ее могли слышать только эти двое, зашипела:

— Мы же цивилизованные люди, братец. Так что изволь взять мне отдельную комнату. Уж если я переехала к тебе, чтобы помогать по хозяйству, то будь добр держаться приличий. Нам нужны две комнаты, сэр. У вас есть свободные? — Эмма посмотрела на клерка в упор. — Что это вы так развеселились? Разве я сказала что-нибудь смешное?

Появившаяся было на губах клерка улыбка исчезла; он опустил голову и стал листать книгу регистрации.

— У нас достаточно свободных комнат, мэм. Желаете получить две рядом?

— Я хочу, чтобы мне дали комнату на втором этаже в дальнем конце коридора — уж больно я не люблю постороннего шума. Что же касается моего брата, то пусть сам скажет, что ему нужно.

— Поселите меня в комнате напротив, — сказал Нед. Выходка Эммы до такой степени его позабавила, что он едва не рассмеялся. Овладев собой, он потер глаза кулаком и стал смотреть в сторону от клерка, как если бы имевшая место сцена чрезвычайно его смутила.

— Вам необходимо прописаться, — сказал клерк.

«Вот незадача», — подумал Нед, почесав затылок. Они с Эммой забыли придумать себе вымышленные имена, под которыми должны были зарегистрироваться в гостинице. Нед взял перо и, пододвинув к себе регистрационную книгу, стал медленно вписывать туда первую пришедшую ему на ум фамилию. При этом он проговаривал вслух каждый слог, чтобы слышала Эмма.

— У-иль-ям Смит.

Когда он положил ручку, клерк повернулся к Эмме.

— Как вас зовут?

— Мисс Смит, — произнесла она с таким суровым видом, что клерк даже не стал спрашивать ее первое имя.

Клерк вручил Неду две пары ключей, и он, подхватив саквояжи, двинулся по лестнице на второй этаж. Их с Эммой комнаты оказались в дальнем конце коридора — по бокам черной лестницы. Нед отпер обе комнаты разом и предложил Эмме выбрать ту, которая ей больше нравится. Когда Эмма сделала выбор, он поставил ее саквояж на пол и расхохотался.

— Клянусь богом, Эмма, даже я бы не сыграл лучше! Ты у нас просто прирожденная актриса.

Эмма вспыхнула:

— Это как-то само собой получилось…

— За твои таланты я угощу тебя лучшим ужином в Джаспере. Только брошу вещи в своей комнате — и сразу же за тобой вернусь.

— Мне необходимо вымыться и переодеться. Так что зайди за мной через час, — сказала Эмма.

Час — это долго, а у Неда за время поездки так пересохло в горле, что ему срочно требовалось чем-нибудь его промочить. Поэтому он спустился в салун, находившийся на первом этаже отеля рядом с холлом. Из четырех столиков в салуне был занят только один. Еще один посетитель стоял в дальнем конце бара. Он напоминал обыкновенного забулдыгу — из тех, что вечно трутся животами о стойку и рассказывают всем, кто соглашается их слушать, где, сколько и на какую сумму они вчера выпили, напрашиваясь на бесплатное угощение, поскольку бармен давно уже не отпускает им в долг. У Неда не было ни малейшего желания затевать разговор с этим типом, который, по всей видимости, собирался и дальше накачиваться алкоголем — по возможности счет кого-нибудь из клиентов. Облокотившись о стойку на максимально возможном удалении от местного завсегдатая, он заказал себе стаканчик ржаного виски. Едва он успел сделать глоток, как к нему подошел гостиничный клерк и кивком головы потребовал у бармена свою порцию выпивки.

— Думаете обосноваться в Джаспере, мистер Смит? осведомился клерк.

Нед неопределенно пожал плечами:

— Возможно, где-нибудь поблизости…

— Не похоже, чтобы вашу сестру это устраивало.

Нед опустил глаза и посмотрел на свой стакан.

— Мою сестру в этой жизни вообще мало что устраивает.

— Сочувствую вам. — В голосе клерка не было сочувствия ни на грош.

— Я это не к тому, что у нее вздорный характер. Она — женщина хорошая, просто любит поставить на своем. Считает, видите ли, что все на свете постигла и знает, как надо правильно поступать в том или ином случае. — Нед вздохнул. Актерствовать ему было не привыкать. Тем не менее держался он настороженно: хотел понять, с чего это вдруг клерк проникся к нему таким расположением.

— Приехали, чтобы осмотреться и приобрести кое-какие припасы? Вы ведь фермер, не так ли?

Нед согласно кивнул.

— И откуда же вы прибыли?

Нед насторожился. В Нью-Мексико, как, впрочем, и повсюду на Западе, было не принято задавать слишком много вопросов незнакомцам.

— Оттуда, где люди не приучены приставать с расспросами. — В его голосе не было ни капли враждебности, но клерк сразу же смекнул, что гостю его чрезмерное любопытство не по нраву.

Клерк с минуту молчал, потом, кашлянув, заговорил снова:

— Говорят, зима в этом году будет длинная.

— Все может быть. — Нед допил свое виски, решил было заказать еще стаканчик, но потом отказался от этой мысли.

— Если вы и впрямь собираетесь перебраться в эти края, я бы на вашем месте обязательно подумал о том, как скоротать долгие зимние вечера.

Нед сразу же успокоился. Клерк исполнял обязанности зазывалы местного борделя.

— К чему это вы клоните? — на всякий случай спросил он.

Клерк нервно хихикнул.

— Ну, видя перед собой такого здорового, цветущего мужчину, я позволил себе предположить, что ему время от времени требуется, так сказать, помочить свой конец. Надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду?

Нед созерцал дно своего стакана и помалкивал.

— Вы только не подумайте, что я хотел вас оскорбить или что-нибудь в этом роде. Я к вам со всем уважением, — сказал клерк, ставя свой стакан на стойку и отводя глаза от собеседника.

— Что конкретно вы предлагаете? — прямо спросил Нед.

Клерк ухмыльнулся и попытался поймать взглядом отражение Неда в висевшем над стойкой зеркале, но тот отвернулся.

— У нас в городе есть отличное заведение под названием «Элси Мей». Оно находится на Мейден-лейн — сразу же за железнодорожным депо. Вы его ни за что не пропустите. Там на окне слова «Элси Мей» золотом выведены. Что и говорить, шикарное заведение. И такое уютное да чистенькое… — Клерк покрутил головой, чтобы подчеркнуть значимость своих слов, а потом добавил: — Короче говоря, бордель первоклассный. Когда решите его навестить, не забудьте сказать, что вас прислал Лемюэль.

— У вас что же — в городе только один бордель, Лемюэль? — спросил Нед. Он посмотрел в зеркало и подмигнул отражению клерка. В баре было темно, и клерк вряд ли бы сумел определить, какого цвета у Неда глаза — даже если бы они были красными, как рубины.

— А там, откуда вы приехали, один бордель? — парировал Лемюэль.

Нед не ответил.

— Есть еще такое заведение, как «Френч Брюэри», но я бы на вашем месте держался от него подальше. Девицы там грубые, как солдаты. Хотя кто знает — может, вы именно таких и предпочитаете?

— Похоже, вы получаете свою долю с обоих заведений. Я правильно понимаю?

Клерк пожал плечами.

Неду не хотелось, чтобы этот человек по какой-либо причине затаил на него зло — как, равным образом, запомнил его лучше, нежели это бывает при коротком общении. Поэтому он вполне доброжелательно сказал:

— Если я отправлюсь в одно из этих почтенных заведений, то обязательно скажу, что меня прислали вы.

Открылась парадная дверь, и в отель вошел мужчина с приколотой к жилету звездой. Пройдя в салун, он подошел к стойке и встал рядом с Лемюэлем. Он поздоровался с ним, но глядел при этом на Неда. Двое мужчин немедленно встали из-за стола и вышли. Забулдыга в противоположном конце бара уткнулся в свой стакан, но Нед знал, что он внимательно следит за тем, что происходит в баре.

— Здравствуйте, шериф, — сказал Лемюэль.

— Шериф Тейт, — отрекомендовался Неду посетитель со звездой. Шериф был небольшого роста и такой толстый, что непонятно было, как ему вообще удается двигаться. Лицо у него было полное и румяное, а глаза маленькие, близко посаженные и впивались в собеседника, как буравчики.

— Рад познакомиться, шериф, — сказал Нед.

— Это мистер Смит, — сказал Лемюэль.

Шериф ввинтился своими глазками в Неда, пытаясь определить, что он за птица.

— Хорошее имя — Смит, — сказал он. — Вам уже приходилось бывать в Джаспере?

— Он здесь впервые, — ответил за Неда Лемюэль.

— А внешность как будто знакомая.

— Таких, как я, здесь немало, — сказал Нед.

Шериф с минуту пристально смотрел на Неда.

— Немало. Это вы верно подметили. Итак, мистер Смит, что привело вас в Джаспер?

Бармен налил в стакан виски и поставил перед шерифом.

Клерк снова опередил Неда с ответом:

— Он — фермер. Когда вы пришли, я как раз рассказывал ему о кое-каких городских достопримечательностях. — Клерк выгнул бровь и многозначительно посмотрел на шерифа, но тот хранил молчание. — Он прописался сегодня у нас в отеле со своей сестрой. Эта леди чувствует себя здесь, словно цыпленок, заблудившийся в овсяных всходах, — довольно неуклюже пошутил он.

— Что это вы такое говорите? — запротестовал Нед, хотя и был до черта рад, что клерк позволил себе эту вольность, поскольку шериф после этого, казалось, потерял к нему всякий интерес.

Снова распахнулась входная дверь; вошел мужчина и, оглядевшись, направился к гостиничной конторке. Клерк лизнул напоследок край своего опустевшего стакана и поспешил к посетителю.

Неду тоже пора было сматываться, но у шерифа могло сложиться впечатление, что его заставило уйти появление представителя власти, а это ему было ни к чему. Он жестом предложил бармену наполнить свой стакан, после чего задался вопросом, не заказать ли стаканчик виски шерифу. Однако по некотором размышлении он от этой мысли отказался. Фермеры народ прижимистый, и не в обычае у них покупать выпивку первому встречному, пусть даже и шерифу.

— Ваше здоровье, — сказал Нед, поднимая свой стакан и салютуя представителю власти.

— И ваше, Смит, — отозвался шериф, хотя своего стакана не поднял.

«Интересно, — подумал Нед, — какой вопрос мог бы задать фермер здешнему шерифу». С минуту над этим поразмышляв, он спросил:

— У вас тут доктора имеются? У моей сестры, знаете ли, есть жалобы по женской части.

Шериф дернул плечом, словно отгоняя назойливого овода.

— Есть один поблизости, но он, честно говоря, и плевка не стоит. Я бы на вашем месте держался от него подальше. У меня геморрой и несварение желудка, но от тех пилюль, что он прописывает, мне только хуже становится. Дошло уже до того, что я не только на лошади, но и на стуле-то нормально сидеть не могу. — Тут шериф пустился в описание симптомов мучивших его недугов. Нед сочувственно кивал головой и время от времени цокал языком. — В настоящее время я ужас как плохо себя чувствую, — сказал шериф, заканчивая свой небольшой, но прочувствованный монолог.

— В таком случае скажу сестре, чтобы она сама полечилась. Пусть травки какие-нибудь попьет, что ли, — пробурчал Нед. Потом, указав большим пальцем на сидевшего за конторкой клерка, перевел разговор на другое: — Лемюэль тут рассказывал мне об «Элси Мей».

— Я так и думал. Это отличное заведение. А вот от «Френч Брюэри» я бы на вашем месте держался подальше. Полагаю, он вам об этом тоже сказал.

— Да, сэр.

До слуха шерифа донесся какой-то шум с улицы. Он поднял глаза на входную дверь и поморщился.

— Работенка у меня не такая уж и плохая. Пока не приходится иметь дело с бандитами или карабкаться на лошадь. — Шериф вздохнул и вновь пристально взглянул на Неда, как будто пытаясь понять его подноготную. Потом, пожав плечами и с трудом переставляя ноги-тумбы, он направился к выходу, бросив напоследок Неду: — Желаю удачи, мистер Смит.

Нед успел выпить только половину виски. Сначала он поднял стакан, намереваясь прикончить его одним глотком, но потом решил, что пить ему больше не стоит, поставил стакан на стойку и положил рядом несколько монет. Тут ему пришло в голову, что фермер вряд ли способен на подобную щедрость. Поэтому он забрал пару монеток назад и, сунув их в карман, поднялся на второй этаж и постучал в комнату Эммы. Она вышла в темный коридор с шалью на плечах и последовала за Недом в столовую.

Столовая оказалась куда нарядней, чем другие помещения отеля. Под потолком висела люстра со свечами и хрустальными подвесками; сама же комната была выкрашена темно-зеленой краской с золотыми арабесками, пущенными по верхнему краю стены. Пол был застелен двухцветным паркетом из навощенных ясеневых и ореховых досок, которые чередовались между собой, образуя правильный геометрический узор. Столы были покрыты белыми крахмальными скатертями и заставлены посудой из белого фарфора и подсвечниками с зажженными свечами, которые здесь использовались вместо более привычных керосиновых ламп. Нед провел свою даму к самому уединенному столику и уже начал было усаживаться, как вдруг что-то напомнило ему о приличных манерах, которым его обучали в детстве. Выдвинув из-за стола легкое, плетенное из камыша креслице, он предложил Эмме присесть. Она поблагодарила его кивком головы и не без изящества опустилась на сиденье.

Прежде чем самому сесть за стол, Нед обвел взглядом зал, пытаясь определить, нет ли здесь кого-нибудь из его знакомых. В зале, однако, таковых не оказалось. Час был поздний, и местные постояльцы занимали только четыре столика; Эмма оказалась в столовой единственной женщиной.

Сняв с плеч шаль, Эмма положила ее на свободный стул рядом с собой. Нед, который совсем уже было опустился на свое место, взглянув на Эмму, замер, словно в столбняке. Наряд Эммы, на его вкус, был слишком откровенным. Отправляясь ужинать, она облачилась в черное шелковое платье, тесно охватывавшее талию и с таким глубоким декольте, что Нед получил отличную возможность любоваться ее грудями. Украшавшие декольте кружевные оборки не столько скрывали полуобнаженную грудь, сколько привлекали к ней внимание. Из пены кружев, прикрывая ложбинку между грудями, выглядывала красивая брошь с вырезанным на ней женским портретом. Груди у Эммы были гладкими и упругими, как у девушки, а не пышными и тяжелыми, как у Эдди. В неярком пламени свечей ее кожа приобрела серебристый оттенок ртутного катализатора, которым старатели из городка Уот-Чир пользовались для извлечения золота из золотоносной породы. Эмма кашлянула, как бы намекая Неду, что ему пора бы и присесть, и он, окончательно смешавшись, плюхнулся на сиденье. Эмму, казалось, не столько смутил, сколько удивил пристальный горящий взгляд Неда. Тем не менее он продолжал смотреть на нее в упор, вбирая в себя взглядом ее гладкую открытую шею, лицо и замысловатую прическу. Волосы у нее не были заплетены в косу или заколоты в пучок, как обычно, но уложены на затылке модными кольцами. Трепетный свет канделябров придавал им антрацитовый блеск; а тонкие седые прядки, кое-где сверкавшие в черных волосах, напоминали вплетенные в прическу серебряные нити. Освещение и прическа подчеркивали ее выступающие скулы и зримо увеличивали глаза. В Эмме не было дородности и свойственной Эдди пышной, спелой красоты, которая в свое время покорила сердце Неда, тем не менее выглядела она великолепно. «Элегантная» — так охарактеризовал про себя Нед внешность Эммы.

Эмма была сухощавой — сплошь мышцы да кости; ее плоть — уж если обсуждать ее сложение в более приземленных, «гастрономических» терминах — напоминала мясо красной дичи, в то время как тело Эдди следовало бы сравнить с белым разваренным картофелем. Нед пытался подобрать еще какой-нибудь другой эпитет, чтобы описать ее внешность, и вспомнил в этой связи слово, которое упоминал клерк, превознося достоинства заведения «Элси Мей» — «первоклассное». Вот именно, удовлетворенно кивнул Нед: Эмма была, что называется, «первоклассная» женщина.

Нед наклонился к ней и взял ее за руку.

— Здорово выглядишь! Нисколечко не похожа на эту… как ее… — Он хотел уже было брякнуть: «шлюху», но потом подумал, что если Эдди расценила бы это как похвалу самой высокой пробы, то Эмма наверняка придерживалась по этому поводу другой точки зрения. Впервые в жизни Нед почувствовал, что присутствие женщины его сковывает, и закончил фразу совсем не так, как собирался: — …на фермершу из Канзаса. — Прямо сказать, фраза получилась довольно неуклюжая.

Если Эмма и догадалась, какое слово крутилось у него поначалу на языке, то виду не подала. Она скромно потупила глаза, как если бы ей отвесили самый что ни на есть цветистый комплимент.

Нед стал раздумывать над тем, что бы такое сказать еще, но истина заключалась в том, что за последние двадцать лет ему крайне редко приходилось общаться с порядочными женщинами, и нужные слова как-то не шли на ум. Тогда он задался вопросом, что в подобной ситуации сказал бы своим сестрам. Это, к сожалению, помогло мало, поскольку чувства, которые он испытывал к Эмме, ни в коем случае нельзя было бы охарактеризовать как «братские». Ему ничего не оставалось, как одарить Эмму белозубой чувственной улыбкой, которая обыкновенно приводила в трепет Эдди, и сказать единственное, что в эту минуту подсказывало ему сознание:

— Соус здесь знаменитый.

— Что? — переспросила Эмма.

— Подливка, говорю, здесь отличная. Гостиничные повара добавляют в нее не молоко, а сливки — и в этом-то весь секрет.

— Сливки… — повторила за ним Эмма с таким видом, как если бы его рассуждения о подливке являлись продолжением сделанного им комплимента относительно того, что она «нисколечко не похожа на фермершу из Канзаса».

— Для тебя, может, это и мелочь, но в Нью-Мексико не так много дойных коров, и сливки здесь редкость.

— Сливки… — снова повторила за ним Эмма.

Нед кивнул.

— Так вот, значит, почему ты мечтаешь купить ранчо в Колорадо? Хочешь каждый день есть сливки?

Нед рассмеялся.

— Точно. Хотя там в основном разводят скот на мясо, коров можно и подоить. Только дело это хлопотное и требует сноровки. — Неожиданно для себя Нед подумал, что никогда в жизни еще не нес подобной чепухи и не выглядел таким круглым дураком, как сейчас. Интересно, что до этого дня Нед испытывал по отношению к Эмме чувство превосходства. Ведь именно он сделался ее наставником, когда она решила ступить на преступную стезю. Но сегодня она вдруг предстала перед ним эдакой светской, утонченной леди, немного холодной, даже загадочной, что он испытывал в ее присутствии немалое смущение. Правильно он все-таки сказал, что она не похожа на канзасскую фермершу. Он готов был голову дать на отсечение, что не на ферме она обрела все эти качества. «Очень может быть, — подумал Нед, — что она получила образование в закрытой школе где-нибудь на Востоке».

Эмма внимательно за ним наблюдала; казалось, ей доставляло удовольствие видеть его смятение.

Облизав губы, она наклонилась к нему и спросила:

— А что здесь еще подают, кроме твоей знаменитой подливки?

Нед широко усмехнулся. В своем большинстве люди относились к нему доброжелательно еще и потому, что он всегда был не прочь посмеяться над собой и своими слабостями.

— К чему тебе заказывать другое блюдо? — спросил он. — Сомневаюсь, что, пока ты в этом обтягивающем платье, тебе удастся проглотить что-нибудь еще. Ну а если честно, в этом наряде ты выглядишь просто умопомрачительно. — Пока Нед все это говорил, он казался себе жалкой мушкой, кружащей над большим кувшином с патокой.

Но он несколько приободрился, когда заметил, что его слова произвели-таки на Эмму впечатление.

— Не слишком ли это платье откровенное? Вообще-то я собиралась в нем венчаться, вот и подумала, что не стоит пропадать добру.

Она протянула руку, чтобы взять шаль и прикрыть плечи, но Нед покачал головой, и она оставила шаль висеть на спинке стула. Потом она рассмеялась.

— Мистер Уитерс, можно сказать, оказал мне благодеяние, бросив на вокзале на произвол судьбы. Если бы я вышла за него замуж, то сейчас готовила бы ему ужин, а не сидела в столовой этого прекрасного отеля. — Помолчав, она добавила: — Между прочим, женщина, изображенная на броши, — моя мать.

Эти слова снова заставили Неда опустить глаза на ее грудь, которая притягивала его взгляд как магнитом; правда, брошь его интересовала в последнюю очередь. Поэтому он испытал немалое облегчение, когда к ним подошел официант, чтобы принять заказ. Нед отвел глаза от грудей Эммы, глубоко вздохнул и попытался взять себя в руки. Чтобы задуманное дело выгорело, он должен был хотя бы какое-то время снова относиться к Эмме как к сестре.

Когда официант отошел, Эмма, аккуратно разложив вокруг своей тарелки ножи и вилки, сказала:

— Ты был прав, что уговорил меня остановиться в этом отеле. Прежде чем ты за мной зашел, я прошлась по коридору и осмотрелась. На втором этаже, где мы расположились, заняты только две наши комнаты, а так как оба поезда — восточный и западный — уже прошли, сомнительно, чтобы постояльцев в отеле прибавилось. Что же касается постояльцев на первом этаже, то они, конечно же, могли бы воспользоваться задней дверью, если бы не ширма, которая закрывает ее со стороны холла. Чтобы увидеть дверь, надо подойти к ней вплотную. Это позволит нам входить и выходить из отеля, не будучи замеченными.

Нед вскинул голову и одарил ее скептическим взглядом.

— Много ты понимаешь! Да и вообще, чего это ты вдруг решила заниматься всем этим. Это мои дела.

Эмма с минуту размышляла над его словами.

— Я связала свою судьбу с твоей; поэтому было бы странно, если бы я не обдумала как следует то, что нам предстоит сделать, и не изучила досконально место, где должны развернуться события. Не думаю, чтобы тебе понравилось, если бы вдруг выяснилось, что твоя напарница — не умеющая думать и рассуждать тупица. Или ты взял меня с собой не в качестве напарницы, а с какой-нибудь другой целью?

— Если бы я преследовал другую цель, то не тащился бы в Джаспер, а остался в «Чили-Квин», — сухо ответил Нед.

— Справедливо замечено, — сказала Эмма. — Поэтому предлагаю обсудить план действий заново — и во всех деталях.

Подошел официант и поставил на стол заказанные ими блюда. Эмма взяла вилку, воткнула ее в выбранную ею отварную макрель, да так и застыла. Нед, напротив, заговорил только после того, как проглотил несколько кусков теста и мяса.

— Какие еще, к черту, детали? Мало, что ли, мы этот план обсуждали? Если сделаем все, как задумано, осечки быть не должно. Завтра с утра мы отправимся в банк и разменяем там купюру. Это даст нам возможность выяснить, сколько в банке народу, как он функционирует и открыт ли сейф. Вот, пожалуй, и все. — Нед наколол на вилку кусок «энчилада» — блинчика с острой мясной начинкой — и отправил себе в рот. — На дело пойдем в полдень. Полагаю, это самое удобное время для того, чтобы взять кассу. Хозяин уйдет обедать, и в зале останется только один клерк — максимум два.

Подошел официант, чтобы забрать его тарелку, и Нед перевел разговор на другую тему.

— Что это ты, сестричка, ничего не ешь? — сварливо спросил он.

— Не нравится, — коротко ответила Эмма и откинулась на спинку кресла, давая тем самым знать официанту, что он может взять и ее тарелку. — Наверняка здесь все несъедобно — за исключением твоей подливки, разумеется. — Нед видел, как у нее едва заметно дрогнули в улыбке уголки рта.

Нед попросил официанта принести кофе и десерт.

— Все, что угодно, кроме пирога с маринованными фруктами. Он до черта мне надоел дома. — Нед перевел взгляд на Эмму. — Извини, сестрица, если что не так сказал.

Официант вернулся и принес кофе и две тарелки с десертом.

— Индейский пудинг, — торжественно возгласил он, ставя десерт на стол.

— Это еще что такое? — спросила Эмма.

— Кукурузная мука с черной патокой, — сообщил официант.

Эмма поморщилась:

— Я не стану есть это кошмарное месиво, братец.

— Ты хоть попробуй, — сказал Нед, а когда официант отвернулся, торопливым шепотом прибавил: — Не напрягайся, ты уже создала должное впечатление относительно своей особы. Теперь всякий, кого только о тебе ни спросят, скажет, что ты пренеприятная, вздорная старая дева.

— Прикажешь воспринимать это как комплимент? — сухо осведомилась Эмма.

— Это и есть комплимент — твоим актерским способностям. Вряд ли кто-нибудь теперь заподозрит, что мы выдаем себя за других людей. Уверен, каждый мужчина в зале готов посочувствовать мне из-за того, что я живу на ферме с такой мегерой.

Нельзя сказать, чтобы речь Неда целиком пришлась Эмме по сердцу. Смерив его не особенно любезным взглядом, она взяла ложку и отведала пудинг. Потом зачерпнула еще одну ложку и сказала:

— Имей в виду — там оливки.

Нед с недоумением посмотрел на нее.

— Я это к тому, — сказала Эмма, — что ты терпеть не можешь оливки. Сам же говорил. Или я ошибаюсь?

— У тебя хорошая память.

— Я никогда ничего не забываю. Но это к слову. Расскажи мне лучше о ранчо, которое ты хотел купить, — сказала она.

— Как я уже говорил, оно находится в Теллуриде, что в Колорадо. Ничего особенного. Самое обыкновенное ранчо.

Нед лукавил. С тех пор, как он увидел это ранчо, он день и ночь мечтал о том, чтобы его заполучить. И теперь ему очень хотелось рассказать Эмме о своей мечте. По тому, как она на него смотрела, как слушала, он видел, что она задала этот вопрос не из вежливости, что ей и в самом деле интересно знать. Эмма теребила приколотую к платью брошь, не сводя с него своих сверкающих, внимательных глаз. Еще раз глянув на нее, Нед вдруг почувствовал, что ранен в самое сердце. Как только он это осознал, то даже положил ложку и отодвинул от себя тарелку, хотя индейский пудинг был одним из самых его любимых десертов.

Наклонившись к Эмме поближе, он начал описывать ей горную долину, в которой расположилось ранчо. Весной, когда он впервые его увидел, пастбища были покрыты мягкой зеленой травой. Окружавшие ранчо горы своими заостренными вершинами напоминали Альпы на рисунке из школьного учебника по географии. Особенно ему тогда полюбилась протекавшая по лугам быстрая холодная речка, не пересыхавшая, в отличие от рек Нью-Мексико, даже летом. Рассказывая об этом, Нед так разволновался, что у него запершило в горле. Он замолчал, торопливо, залпом допил свой кофе и смущенно посмотрел на собеседницу.

— Продолжай, прошу тебя, — подбодрила его Эмма.

— Дом вполне приличный — большой, с широкой верандой. Там достаточно места, чтобы поставить два кресла-качалки. Хорошо бы еще и семьей по такому случаю обзавестись — чтоб рядом была маленькая девочка с лицом, как у тебя на броши. — Он кивком указал на приколотое к платью Эммы украшение и почувствовал, как запылали у него щеки.

Эмма ответила ему улыбкой, но промолчала, и Нед пожалел о своих словах. В конце концов, у него была Эдди; именно ее он должен был иметь в виду, повествуя о ранчо. Однако в ту же минуту он осознал, что с Эдди покончено, и снова покраснел: в своих мечтах на веранде в качалке он видел рядом с собой Эмму.

Пока он говорил, Эмма задумчиво всматривалась в его глаза.

— Я бы хотела жить в хорошеньком домике в горах и иметь ребеночка — миленькую крохотную девчушку, — мечтательно сказала она. Но через мгновение на ее лицо набежала тень, и его черты тут же потеряли мягкость. — Но, как ты уже говорил, денег у тебя нет и приобрести это ранчо ты не можешь, — жестко сказала она. — Скорее всего, ты вообще его никогда больше не увидишь. — Помолчав, она добавила, словно читая его мысли: — К тому же я не из тех женщин, которым понравилось бы хозяйничать на ранчо.

Ее слова были холодны, как вода в горном ручье. Как-то раз Нед сказал Эдди, что не прочь приобрести ранчо, но именно Эмма оказалась единственной женщиной, которую он мог связать в своих мечтах с Колорадо, домиком с верандой и расстилавшимися вокруг лугами. И вот теперь эта женщина заявила ему, что все его мечты не стоят и гроша.

— Вполне возможно, завтра я возьму достаточно денег, чтобы его купить.

Эмма фыркнула и протянула руку к висевшей на спинке стула шали.

— Сомневаюсь. Едва ли в сейфе здешнего банка хранится сколько-нибудь значительная сумма. Признаться, я надеялась, что Джаспер куда богаче.

Она поднялась с места и закуталась в шаль. Нед, расплачиваясь за ужин, положил на стол доллар и несколько серебряных монеток, после чего проследовал за Эммой к выходу из столовой. Он проводил ее до двери комнаты и, даже не пожелав ей спокойной ночи, направился к себе. Однако возле своей комнаты он неожиданно развернулся, спустился по лестнице на первый этаж, вышел из отеля и зашагал по улице.

Через некоторое время он добрался до заведения «Элси Мей». Золотые буквы на окне имели черную окантовку, и он подумал, что Эдди было бы не худо намалевать вывеску в том же стиле на окне «Чили-Квин». Мысли об Эдди повергли его в смущение, и заходить в «Элси Мей», где обстановка напоминала о ней, ему расхотелось. Тем не менее он жаждал женского общества и продолжал брести по Мейден-лейн, рассчитывая на случай. Навстречу ему попался притон, где он, заплатив четвертак, перехватил пару порций виски, от которого его основательно развезло. Проиграв десять долларов в очко, он окончательно сник и, отчаянно себя жалея, спросил у местных завсегдатаев, как пройти в заведение «Френч Брюэри».

5

Когда на следующее утро Нед зашел за Эммой, она показалась ему старухой. Вчера вечером по пути во «Френч Брюэри» он, заглянув в салун, позволил себе хлебнуть лишнего. Добравшись наконец до борделя, он снял за три доллара — на доллар больше, чем брали девицы Эдди, — крупную блондинку по имени Кармел, но в плане получения удовольствия особенно не преуспел. Кое-как закончив дело, он выкурил сигару стоимостью в двадцать пять центов, после чего вернулся в отель, вымыл ноги и завалился спать.

Завтрак, состоявший из тушеных свиных ножек и яблочек по-орегонски, настроение ему не поднял и уменьшению рези в области желудка не способствовал. Утруждать себя бритьем Нед не стал, сказав себе, что свежевыбритый он будет выделяться из толпы ковбоев и фермеров; на самом деле ему было нестерпимо слышать противный скрип лезвия бритвы, соскребавшей со щек щетину. Единственное, что немного его взбадривало, — это воспоминания о вчерашнем ужине с Эммой, чьи грудь и плечи в пламени свечей сверкали подобно кварцу. Но теперь, при свете утра, она выглядела ужасно. Он даже подумал, что его затуманенный вчерашним виски взор просто-напросто искажает ее облик.

Эмма предстала перед ним в своем обычном дорожном костюме — черном платье и соломенной шляпе, которые были на ней в день отъезда из Налгитаса и которые с тех пор все еще носили на себе следы пыли. Ее лицо, казалось, тоже было припорошено пылью — такая у нее была тусклая, блеклая кожа. Неду трудно было себе представить, что это та самая женщина, которую он каких-нибудь двенадцать часов назад находил столь элегантной и очаровательной.

Должно быть, она поняла, какие чувства обуревают Неда, поскольку сразу же задала ему вопрос:

— Неужели ты полагал, что, отправляясь покупать мешки с мукой, я надену свое свадебное платье?

Нед проворчал себе под нос нечто невразумительное. Эмма, конечно же, была права. Сейчас ему вовсе не требовалось, чтобы она привлекала к себе всеобщее внимание, и тем не менее он никак не мог изгнать из памяти тот чудесный образ, который со вчерашнего вечера завладел его воображением и лишил покоя. Он посмотрел на нее, надеясь, что в ее глазах промелькнет хотя бы отсвет того теплого чувства, которое, без сомнения, связывало их вчера за ужином, пусть даже он и завершился не самым лучшим образом. Нед не привык, чтобы женщины откровенно выказывали ему свое равнодушие. Поэтому он стоял и ждал, когда она хоть намеком, хоть словом даст ему понять, что тоже помнит о вчерашнем вечере, но так и не дождался. Закрыв дверь своей комнаты и так ничего ему и не сказав, она прошла мимо него к лестнице и стала спускаться по ступенькам. Нед последовал за ней, вышел вслед за ней из дверей отеля и нагнал ее, когда она переходила улицу.

— Нам не в эту сторону. Универсальный магазин находится в другом месте.

— Я полагала, что ты первым делом захочешь разведать обстановку в банке. Неразумно менять деньги незадолго до обеденного перерыва — потом кто-нибудь обязательно вспомнит, что мы не так давно уже туда наведывались.

Нед обязательно бы об этом подумал, если бы не мучившее его похмелье, в котором он, кстати сказать, винил прежде всего Эмму. Тихонько выругавшись, он двинулся по направлению к банку, стараясь ступать как можно шире, чтобы теперь ей пришлось его догонять. Свернув на боковую улицу, он подошел к банку раньше Эммы, подождал ее, толкнул дверь и, пропустив женщину вперед, вошел внутрь. В очереди к кассе стояли с полдюжины посетителей, которые ничем не отличались от Неда и Эммы.

Едва они вошли, банкир, сидевший за массивным столом, поднял глаза и окинул их оценивающим взглядом. Нед в знак приветствия прикоснулся двумя пальцами к полям шляпы, одновременно стараясь прикрыть рукой лицо. Банкир, однако, внимания им почти не уделил и через долю секунды снова вернулся к чтению лежавших перед ним бумаг. Мысленно он уже перевел их в разряд бесперспективных клиентов и тут же выбросил их из головы. Если бы ему понадобилось вспомнить, как они выглядели, то едва ли ему бы это удалось. Неду ничего другого и не требовалось. Пристроившись к очереди, они с Эммой стали ждать, когда настанет их черед обратиться к кассиру. Уже оказавшись у кассы, они снова были вынуждены немного подождать, поскольку кассир, как нарочно, именно в этот момент сделал перерыв, чтобы пересчитать наличность. Сложив деньги в стопочку, кассир обратил наконец свой взор на Неда, но ничего не сказал и лишь вопросительно выгнул бровь.

Нед откашлялся, как будто от смущения у него перехватило горло.

— Гм… Кхе… Сможете нам это разменять? — спросил он, подсовывая купюру под решетку в окошечке кассы.

Кассир взял купюру и оглядел ее со всех сторон. Потом, даже не спросив, какого достоинства деньги нужны Неду, отсчитал несколько монет.

— Премного благодарен, — пробормотал Нед.

Стоя у кассы, он крутил во все стороны головой, рассматривая помещение. При этом вид у него был такой, словно ему впервые в жизни довелось переступить порог столь величественного учреждения. В это время Эмма украдкой бросила взгляд за конторку кассира, а потом повернулась, чтобы взглянуть на сейф. Ни банкир, ни его служащий не обращали на них ни малейшего внимания. Высмотрев все, что им было нужно, они вышли на улицу. После визита в банк настроение у Неда улучшилось, а в голове прояснилось.

— Говорю тебе, это легче легкого, — сказал он Эмме. — Сейф — нараспашку, деньги у кассира. Если бы не посетители, мы могли бы взять кассу прямо сейчас. Но лучше все-таки подождать, когда банкира не будет на месте. Кассир-то вряд ли захочет рисковать из-за денег головой. Нам необходимо лишь убедиться, что он остался в банке один.

— Сейф открыт, у кассира в выдвижном ящике значительная сумма. Здания на противоположной стороне улицы закрыты строительными лесами; таким образом, вход в банк можно увидеть только со стороны задней двери отеля. Кажется, дело и впрямь выеденного яйца не стоит. Все так просто… что даже подозрительно, — сказала Эмма. Когда Нед, нахмурившись, на нее посмотрел, она торопливо добавила: — Но как узнать?..

— Как узнать что? — перебил ее Нед.

— Он всегда держит сейф открытым или нет?

— Эдди утверждает, что он очень ленивый человек. Это меня не удивляет. Ты видела, какой он толстый? Уверен, он и шага лишнего не сделает. Так что нам остается только надеяться, что он не станет запирать сейф перед тем, как пойти обедать.

Выйдя на бульвар, они направились к большому магазину, над которым висела вывеска: «Спилман & Готшалк; Дженерал Мерчандайз». В магазине, как в банке, было довольно много народу. Нед ничего против этого не имел, поскольку никуда не торопился. Эмма, сжав в руке список товаров, присоединилась к толкавшимся у прилавков женщинам, разглядывавшим флаконы с патентованными медицинскими препаратами, рулоны дорогой материи и редкие бакалейно-гастрономические товары — устрицы, сельдь и импортные мятные леденцы. Все это было ярко упаковано, радовало глаз и привлекало внимание покупательниц. Нед видел, как Эмма любовно поглаживала ладонью мягкую шерстяную ткань; потом она переключила внимание на желтый с белыми горошинами кофейник, стоявший на полке в окружении оловянных чашечек и веджвудских глазурованных фаянсовых тарелок кремового цвета. Перейдя в заднюю часть магазина, Эмма стала изучать выставленные здесь туфли, металлическую галантерею, а также дамское белье и корсеты. Увидев выставленные за стеклянной витриной дамские веера из перьев и навощенной, сложенной в гармошку и расписанной экзотическими видами и сценами бумаги, она презрительно фыркнула и прошла дальше.

Нед расхаживал среди товаров, имевших узкопрактическое назначение. Взяв с прилавка кнут, он примерился к его весу и хлопнул им по ладони, проверяя его эластичность. Пройдя мимо отдела, торговавшего собачьими ошейниками, оконными шторами, керосиновыми лампами и бронзовыми дверными ручками, он остановился у стенда с сельскохозяйственным инвентарем.

— Ты только глянь, сестричка, какая у них тут мотыга! — крикнул он.

Эмма одарила его нелюбезным взглядом.

— У нас есть мотыга, — сухо сказала она. — А прежде чем выбрасывать деньги на новую, было бы неплохо выяснить, получим ли мы с твоего забытого богом участка хоть какой-нибудь урожай.

Две женщины крепкого сложения, одетые в точности так, как Эдди, остановились, посмотрели на нее и разом закивали головами.

— Да уж, чтобы вырастить в Нью-Мексико хоть что-нибудь, надо очень постараться, — заметила одна из них.

— Только на божью помощь и уповаем, — отозвалась другая.

Мужчина, который имел такой поношенный вид, что, казалось, уже износил на своем веку шесть или семь одинаковых земных оболочек, бросил взгляд на женщин, потом сочувственно посмотрел на Неда и сказал:

— Это точно. Быть здесь фермером — все равно что срок на каторге отбывать. И даже хуже.

— А разве шить обувь на фабрике лучше? — осведомился Нед, а потом, понизив голос, сказал: — Взять хоть мою сестру, к примеру. Я думал, если мы купим дом в здешней округе, она от радости до потолка будет прыгать, но, как выяснилось, в городе ей тоже все кажется жалким и убогим.

— Так вы в городе недавно? — спросил потрепанный жизнью мужчина.

Нед кивнул.

— А вы?

— Обосновался в этих краях еще в ту пору, когда Джаспер был просто жалкой клоакой. — Он кивком головы указал на женщин и, обращаясь к Неду, доверительно произнес: — Думаете, им и вправду здесь так не нравится? Это они все больше для вида болтают. Чтобы это понять, достаточно посмотреть, как они радуются, когда идет дождь и прерия покрывается свежей зеленой травкой.

— Так у вас тут и дожди бывают? — с ухмылкой спросил Нед.

— Даже наводнения — отрада жаб. Регулярно, каждые пять лет. — И мужчина, расхохотавшись, похлопал Неда по плечу.

Нед вдруг подумал о том, каково бы ему жилось, если бы он и вправду был фермером и разговаривал каждый день с такими же, как этот старик, людьми о погоде и видах на урожай, поругивая при этом землю за сушь и бесплодность, а женщин из своего семейства — за сварливость и неискренность. Тут, правда, он вспомнил, что ненавидит фермы и фермерский труд, и поторопился отогнать от себя эти мысли.

Старик начал было расспрашивать Неда о том, кто он такой и откуда приехал, но тут приказчик выкликнул его фамилию, подзывая к себе, и фермер направился к прилавку. К нему подошла его супруга со списком припасов, которые им было необходимо приобрести, и они стали оживленно его обсуждать.

Закончив работать с этой парой, приказчик подозвал к себе Неда и Эмму.

— В основном мы уже приобрели то, что нам требовалось. Поэтому возьмем у вас только кое-какие мелочи и немного продуктов, — сказала клерку Эмма. — Нам нужно галлон черной патоки, пару фунтов соли крупного помола и несколько палочек ванили. Кстати, сколько у вас стоит коричневый сахар? — Отправляясь в Джаспер, Эмма и Нед решили купить то, что Эдди и Уэлкам могли использовать в своем хозяйстве.

— Пятьдесят пять центов за фунт.

— В таком случае можете оставить его себе. Я не так глупа, чтобы швырять деньги на ветер. — Взяв с прилавка огрызок карандаша, Эмма вычеркнула коричневый сахар из своего списка. Заказав упаковку кофе по двенадцати центов за фунт и фунтовую же коробку корицы за двадцать центов, она, помахав в воздухе пакетиком с семенами резеды, осведомилась у приказчика о его цене. Когда приказчик буркнул: «Десять центов», — она со вздохом положила пакетик в коробку и сказала, что напишет письмо домой и получит эти семена по цене почтовой марки. Потом она купила за три доллара пятьдесят центов два шерстяных одеяла, которые стоили два доллара за штуку, получив таким образом у приказчика скидку в пятьдесят центов. Потом она попросила внести в список круглую жестянку леденцов «Мэйлард Каприз», сопроводив заказ замечанием, что, когда конфеты кончатся, в жестянке можно будет хранить булавки. Уже под конец она указала пальцем на лежавший на верхней полке рулон желтой материи, и приказчику, чтобы его достать, пришлось подставлять стремянку. Когда он раскинул материю перед Эммой, она провела рукой по желтому полю, испещренному красными и голубыми цветочками, и задумалась.

— Помнится, ты собиралась купить материю для лоскутного одеяла, — оживился Нед.

— Об этом я как раз сейчас и думаю. Мне всегда так нравился желтый цвет…

— О чем же тут думать, коли ты нашла то, что тебе надо?

Эмма велела отмерить ей четверть ярда. Приказчик отмерил сколько она велела — даже на долю дюйма больше.

Нед окинул магазин взглядом и заметил желтый кофейник, которым Эмма любовалась, когда они вошли в магазин.

— Включите-ка в список и эту вещицу, — сказал он, ткнув пальцем в кофейник. — Мы возьмем ее. И еще две чашечки из белой жести.

Эмма нахмурилась:

— Боюсь, мы не можем себе этого позволить…

— Можем. К тому же он желтый, а ты сказала, что без ума от желтого цвета. Так что теперь не жалуйся. — Нед не знал, какие подарки делают фермеры своим женам и родственницам, но не сомневался, что в их число ни ювелирные изделия, ни шелковые платья не входят.

— Мне кажется, братец, ты малость повредился в уме, — вздохнула Эмма.

Пока приказчик подсчитывал, на какую сумму были сделаны покупки, Эмма бросила взгляд на полку с экзотическими импортными продуктами и со вздохом произнесла:

— Тратить — так тратить. Полагаю, мы не разоримся, если купим еще коробочку устриц и банку консервированных персиков. Это будет напоминать нам о детстве. — Эмма указала приказчику на жестянки с яркими этикетками, к которым он по желанию Неда чуть позже прибавил коробку крекеров, сардины и небольшую лопату. Расплатившись, Нед попросил приказчика как следует упаковать покупки и сказал, что зайдет за ними после обеда.

Поскольку время у них еще оставалось, Нед и Эмма отправились гулять по бульвару, заглядывая по пути в магазины. На фоне унылого Налгитаса, где деловая жизнь едва теплилась, оживленный Джаспер представлялся Неду богатым и полным искушений городом. Он отметил про себя, что за последнее время здесь возвели две новые гостиницы, а также открыли несколько новых ресторанов, магазинов и салунов. Они с Эммой прошли мимо мясной лавки, где в витрине были выставлены ведра, наполненные различными животными жирами, а в глубине помещения висели на крюках окорока и копченая грудинка. Над лежавшей на прилавке говяжьей тушей столбом вились мухи. Эмма поморщилась, Нед только рассмеялся.

— Мне случалось есть говядину и похуже, чем эта, — сказал он.

Эмма остановилась около витрины ювелирного магазина, чтобы полюбоваться брошами и колечками в маленьких, выложенных атласом коробочках.

— Мне всегда нравились рубины, — сказала она, приглядываясь к кольцу в центре. Потом она остановилась у витрины магазина, где продавались шляпки, перчатки и парфюмерия. Устремив взгляд на понравившуюся ей шляпку, она прошептала: — Если мне не понравится грабить банки, я открою шляпную мастерскую в Джаспере — что бы там Эдди ни говорила.

Нед, который ничего в таких вещах не смыслил, разглядывал рекламную вывеску фотостудии.

— Полагаю, фотографироваться не будем? — усмехнулся Нед.

— Шерифа это наверняка бы порадовало, — ответила Эмма.

Нед рассмеялся и бросил взгляд вдоль улицы. Неподалеку от того места, где они находились, располагался салун, из которого в эту минуту выходили двое мужчин. Нед вздрогнул.

— Отвернись, — едва слышно сказал он Эмме.

Не сказав ни слова, Эмма сделала, как ей было велено, одновременно поправляя на голове шляпу — так, чтобы ее поля еще больше закрывали лицо. Нед, повернувшись, стал с преувеличенным вниманием рассматривать витрину фотомастерской.

Появившиеся из салуна мужчины, оживленно переговариваясь, двинулись в их сторону. Один из них — тот, что поменьше ростом, — вдруг качнулся, сделал шаг в сторону и напоролся прямо на локоть Неда.

— Эй, Джесси, — негромко окликнул он своего спутника. — Ты только посмотри, на кого я тут наткнулся.

Джесси, человек высокого роста с длинными черными волосами, обрамлявшими смуглое лицо, продемонстрировал Неду в улыбке кривые поломанные зубы.

— Когда-то у нас был приятель, который был очень похож на тебя, парень. Но мы давненько его не видели. Правда, Эрли?

Нед пожал плечами и улыбнулся в ответ.

— Дела, знаете ли…

— О твоих делах мы наслышаны, — сказал Эрли. — Говорят, тебе сопутствовала удача.

— А я вот слышал, что вас грохнули — одного из вас, во всяком случае, — сказал Нед.

Эрли ухмыльнулся, блеснув полоской белых ровных зубов. Он носил светлые усы, был на голову ниже Джесси и отличался довольно приятной внешностью.

— Я о тебе тоже слышал кое-что в этом роде, но не припомню, чтобы ты устраивал похороны.

— Не до того было. Я носил траур, — ответил Нед. — Сегодня приехали?

— Вчера. И сразу же отправились на петушиные бои. Но припозднились и ничего стоящего не увидели, — сказал Джесси и почесал покрытую оспинами щеку. — Может, представишь нас своей даме? — Джесси все порывался извернуться, чтобы увидеть Эмму, которая продолжала стоять к ним спиной.

— Ни в коем случае, — сказал со смехом Нед. — Еще не хватало, чтобы я знакомил свою сестру со всякими бродягами.

Тем не менее Эмма к ним повернулась. Ее затененное шляпой лицо выглядело еще более бесцветно и старообразно, чем прежде.

Мужчины мигом потеряли к ней всякий интерес.

— Думаю, она и в самом деле твоя сестра, — пробурчал Джесси. — Причем старшая.

— Да еще какая старшая! — жизнерадостно сообщил Эрли. — Вполне возможно даже, что это его мамаша.

— Не больно-то распускай язык, — посоветовал, приятелю Нед. С тех пор, как они с Эммой приехали в Джаспер, он уже второй раз вставал на ее защиту.

— Не обращай внимания на Эрли, — сказал Джесси. — Вчера он напился, упал, и кто-то в темноте наступил ему на физиономию. Оттого-то он теперь и злобствует. — Эрли нахмурился, а Джесси залился смехом. Отсмеявшись, Джесси оперся спиной о витрину фотомастерской и пристально посмотрел на Неда.

— Ты что же это — вернулся к фермерской жизни? — осведомился он.

Нед кивнул и отвел глаза.

— Как же ты дошел до такой жизни? — спросил Джесси.

— Я буду говорить медленно, поэтому, надеюсь, ты поймешь. Ну так вот, я еще не встречал ни одного человека, который, зарабатывая на жизнь грабежом, дожил бы до старости и умер своей смертью. Каждый человек должен когда-нибудь осесть и остепениться.

— Только не мы, — быстро сказал Эрли.

Неожиданно Нед увидел шерифа Тейта, который, выйдя из табачного магазина, переходил улицу. Кивком головы он указал приятелям на шерифа; Джесси и Эрли обменялись многозначительными взглядами.

— По-моему, Джесс, нам пора уматывать, — сказал Эрли, а потом повернулся к Неду: — Ну, будь здоров. Может, еще свидимся. — Не прибавив больше ни слова, приятели быстро смешались с уличной толпой и исчезли из виду.

Нед подхватил Эмму под руку и потянул в сторону отеля. Он старался идти быстро, но не настолько, чтобы привлекать к себе внимание. Эмма торопливо семенила с ним рядом. Должно быть, она понимала всю серьезность положения, поскольку не задавала никаких вопросов — до тех пор, пока они с Недом не взяли у служащего ключи и не оказались у дверей ее комнаты. Пропустив Эмму в комнату, Нед зашел следом, запер за собой дверь, подошел к окну и, отодвинув штору, выглянул на улицу. Ничего подозрительного там не увидев, он с облегчением перевел дух.

— Кто они такие? — спросила Эмма.

— Братья Майндеры, — ответил Нед, поправляя штору и становясь сбоку от окна. Он явно не хотел, чтобы его было видно с улицы.

Эмма сняла соломенную шляпу и положила ее на стол. Неду показалось, что, когда он упомянул о братьях Майндерах, она вздрогнула.

— Ты о них слышала?

— Что-то не припомню.

— Это Эрли и Черный Джесси Майндеры. Я от кого-то слышал, что их прикончили. Правду сказать, если бы это случилось, я бы от души порадовался. Но, как видишь, они живы и неплохо себя чувствуют. А все потому, что они, как видно, не нужны ни богу, ни даже дьяволу. — Нед пододвинул себе стул и сел там, где стоял, поскольку не хотел удаляться от своего наблюдательного пункта. — Черный Джесси — горлопан, хвастун и страшный невежда. Как личность он ничего собой не представляет. Так что заводила у них Эрли. Это — воплощенное зло. — Нед снова чуть отодвинул штору и выглянул на улицу. — Как-то раз мы участвовали с ними в одном предприятии, но после этого я сразу же с ними порвал. В жизни не пойду больше с ними на дело, хоть озолоти.

— Они что, грабили банки? — спросила Эмма.

— Ну что ты. Для этого надо голову на плечах иметь. Они предпочитают грабить и убивать обыкновенных прохожих.

— В таком случае это грабители с большой дороги.

Нед повернул стул, сел на него верхом и, опершись подбородком о его спинку, посмотрел на Эмму в упор.

— Если тебе так уж нравится давать всему на свете общепринятые цивилизованные названия, можешь называть их так. Но я лично назвал бы их ублюдками, мерзавцами и кровопийцами. Они убивают даже тогда, когда в этом нет никакой нужды. Им нравится убивать — вот в чем дело. — Нед замотал головой, как если бы пытаясь отогнать от себя тяжкие воспоминания.

— О чем ты сейчас подумал? — спросила Эмма.

Она сидела на постели, подавшись всем телом в его сторону.

— Не думаю, чтобы тебе было приятно об этом знать, — нехотя сказал Нед, потирая лицо ладонями. Похмелье у него прошло, уступив место невеселым воспоминаниям, связанным с братьями Майндерами.

Эмма продолжала сверлить его взглядом до тех пор, пока он снова не поднял на нее глаза.

— Говорю же, тебе будет неприятно об этом слышать, — повторил он.

— Ничего, я потерплю. Когда мы с тобой договаривались ограбить этот банк, я рассматривала это дело скорее как некую довольно невинную проделку, нежели что-то серьезное, и только вчера вечером до меня наконец дошло, что предприятие это нешуточное. Но если в город и впрямь приехали два опасных преступника, которые тебя знают, то дело, возможно, вообще следует отложить. Чтобы сделать правильный вывод, мне необходимо выяснить, что тебя с ними связывает.

Нед с минуту размышлял над ее словами, затем согласно кивнул.

— Несколько лет назад в Таосе я познакомился с Эрли и Черным Джесси и стал водить с ними компанию. Мы с ними провернули пару дел — пустяковых, в сущности, но которые тем не менее принесли нам кое-какие деньги. Тогда они представлялись мне вполне нормальными парнями — не бог весть какими умными, конечно, но все-таки ничего себе. Среди преступников вообще мало по-настоящему умных людей. — Нед посмотрел на Эмму и ухмыльнулся: — Но все-таки они есть.

Эмма ответила ему слабым подобием улыбки.

— Короче говоря, поначалу я не догадывался о дьявольской сущности этих людей, но позже, когда мы грабили одного человека, Эрли его пристрелил. Убивать его не было никакой необходимости, поскольку он уже отдал нам свои деньги. Эрли сделал это ради удовольствия. Тогда я подумал, что они и со мной так же вот запросто могут расправиться, и решил держаться от них подальше. Но я никак не мог придумать, как от них избавиться — мне просто ничего не приходило в голову.

Нед помолчал немного, вспоминая, какая перед ним тогда стояла проблема.

— Ну так вот. В один прекрасный день, когда мы уносили ноги из Колорадо, мы встретили по дороге двух босых рыжеволосых мальчуганов, которые ехали без седла на одной лошади. Судя по всему, это были двойняшки — уж больно они походили друг на друга. Лет им было восемь-десять, не больше. Они ехали, распевая во все горло песни, и, когда мы проскакали мимо, долго еще махали нам вслед. После того, как мы основательно их обогнали, Эрли стал держать с Черным Джесси пари на десять долларов, что убьет обоих мальчуганов одной пулей. Эрли стрелял из винтовки и впрямь снял их с лошади с одного выстрела. Ребятишки попадали на землю и лежали без движения; тогда Эрли с Черным Джесси решили вернуться и посмотреть, умерли они или нет. Потом они заспорили, кто выиграл: один из мальчишек еще шевелился, и Джесси упирал на это; Эрли же утверждал, что тот через несколько минут все равно умрет, а значит, победил он.

Лицо Эммы исказилось, словно от боли, и Неду показалось, она вот-вот расплачется. Он и сам чувствовал себя не лучшим образом: эти воспоминания разбередили ему душу.

— Хотя с тех пор прошло уже много времени, я никому об этом не рассказывал, — сказал Нед. — Считал, что самый безопасный для меня выход из создавшегося положения — это исчезнуть и никогда больше с этими людьми не встречаться. Так я и поступил и до сегодняшнего дня ни разу их не видел.

— Почему, когда они собирались убить мальчиков, ты их не остановил? — спросила Эмма.

Подул ветер, штора заколебалась, и Нед чуть не подпрыгнул на месте от неожиданности. Убедившись, что тревога ложная, он опустил глаза и стал исследовать взглядом пол у себя под ногами. Он молчал, поэтому Эмма, наклонившись к нему, повторила вопрос:

— Почему?

Нед тяжело вздохнул и откинулся назад вместе со стулом, балансируя на двух ножках.

— Сначала я думал, что они шутят. Но потом, когда я осознал, что разговор пошел серьезный, Черный Джесси уже выхватил свой револьвер и держал меня на мушке. Если бы я сделал хоть одно движение, он бы меня пристрелил. Тогда я попытался их отговорить от задуманного и сказал: «Парни, выберите себе более достойную цель, не тратьте зря боеприпасы». Эрли сладко улыбнулся, словно соглашаясь с моими словами, и я уже подумал, что дело улажено, как вдруг он повернулся, вскинул винтовку и выстрелил. Возможно, мне не стоило тогда с ними разговаривать, а надо было сразу стрелять — хотя бы попытаться, но я… но я этого не сделал.

Эмма молчала, размышляя над его словами. Потом она потянулась и дотронулась до руки Неда. Это прикосновение несказанно его удивило, заставив снова посмотреть ей в глаза.

— Иногда нам приходится выбирать между плохим и очень плохим. Так сказать, из двух зол. Эрли все равно застрелил бы мальчиков, а вместе с ними — и тебя. Ты не сумел бы их спасти и напрасно отдал бы свою жизнь.

— Черный Джесси потом смеялся и говорил, что хотел меня просто попугать. Но я не сомневаюсь, что он бы выстрелил. Тем не менее я просто обязан был что-нибудь предпринять, чтобы не допустить этого зверского убийства.

— Ты не господь бог и творить чудеса не способен. Так что твоя смерть ничего бы не исправила и никого бы от гибели не уберегла, — сказала Эмма.

Нед, казалось, с головой ушел в созерцание узора на стене, который создавали солнечные лучи, проникавшие в комнату сквозь кружевные шторы. Но на самом деле он думал о том, что сказала Эмма.

— С тех пор я постоянно размышлял об этой трагедии, но так ни к какому определенному выводу и не пришел. Сколько я ни думал, я до сих пор не знаю, что мне надо было сделать, чтобы спасти мальчиков.

— Ясно как день, что ты был не в силах тогда что-либо изменить. Это, если хочешь, урок, который преподала тебе судьба. В следующий раз… — Эмма замолчала, не закончив фразы, и Нед подумал, что она вообще больше не склонна рассуждать на эту тему, как вдруг она тихим голосом произнесла: — Что же до меня лично, то несчастья кое-чему меня научили. — Нед хотел было спросить, какие такие особенные несчастья могли приключиться с ней на канзасской ферме, но Эмма, похоже, уже окончательно стряхнула с себя элегически-грустное настроение. Поднявшись на ноги, она подошла к окну и посмотрела сквозь полупрозрачную штору на улицу. Что-то привлекло ее внимание, и она, наклонившись вперед, приникла глазом к прорези в кружеве.

— Полагаю, я вижу тех двоих, о которых мы сейчас говорили.

Нед сдвинул штору на дюйм и тоже выглянул на улицу. Братья Майндеры ехали верхом прямо у них под окном. Нед даже различил болтавшиеся у них за седлами свернутые в трубку одеяла. Когда они проехали мимо, Нед прижался лбом к оконному стеклу и следил за ними, пока они не исчезли из виду.

— У меня такое впечатление, что они уезжают из города, как и намеревались, — сказал он, обращаясь к Эмме. При этом он улыбнулся, и Эмма ответила ему улыбкой. Покинув свой наблюдательный пост, Нед подошел к Эмме и взял ее лицо за подбородок. — Если ты все еще сомневаешься, то у тебя есть время отказаться от участия в деле.

— Надеюсь, стрельбы не будет?

Нед покачал головой.

— Вот что я тебе скажу. Если в банке рядом с кассиром будет находиться кто-нибудь еще, мы даже в зал заходить не будем. Кассир не станет рисковать своей шкурой из-за денег, а вот банкир — может. Если он вернется раньше, чем мы предполагаем, то все дело отменяется.

— Уэлкам это бы обрадовало.

— Она-то какое отношение имеет ко всему этому?

— Это просто констатация факта, не более того, — сказала Эмма и, с минуту помолчав, добавила: — Я согласна с твоими условиями.

— Не передумаешь?

— Нет.

Нед провел тыльной стороной ладони у нее по щеке, потом резко отдернул руку и сказал:

— Пойду переоденусь и через десять минут зайду за тобой.

— К тому времени я буду готова.

Она и вправду была готова. Когда он, даже не удосужившись постучать, вошел в комнату Эммы, то обнаружил, что она одета в мужские рубашку и брюки, а вокруг шеи у нее повязан платок. На голове у нее красовалась поношенная широкополая шляпа, скрывавшая от посторонних взглядов ее черные волосы. Эту шляпу выдал ей Нед, но все остальное она приобрела самостоятельно. Вид у нее был, как у молодого ковбоя; хотя они собирались прикрыть лица повязками, Эмма тем не менее чем-то натерла себе подбородок, и теперь, глядя на нее со стороны, можно было подумать, что у нее отросла щетина. Нед протянул ей револьвер, но она не захотела его взять.

— Я привезла револьвер с собой, — сказала она. — Чтобы иметь возможность в случае необходимости защитить себя от мистера Уитерса.

— Ты очень запасливая леди, — сказал Нед, почесав небритую щеку. — В жизни еще не встречал ни мужчины, ни тем более женщины, которые были бы так хладнокровны и предусмотрительны, как ты. — Как всегда, перед тем как идти на дело, Нед нервничал и теперь задавался вопросом, не слишком ли заметно его волнение.

Они спустились по черной лестнице и вышли из отеля через заднюю дверь. Сквозь стеклянные двери банка было видно, что банкира на привычном месте нет. От взгляда Неда, однако, не ускользнуло, что кассир с кем-то беседует.

— Вот черт, — пробурчал он, потом достал кусок папиросной бумаги, насыпал в него табаку и стал сворачивать сигарету. Проведя языком по готовой белой палочке, чтобы ее заклеить, он хотел уже было спрятать кисет в карман, но Эмма забрала у него кисет и тоже стала сворачивать сигарету. Нед удивленно на нее посмотрел и смотрел до тех пор, пока Эмма, которая, судя по всему, не понимала причины его удивления, не вынула из кармана фосфорную спичку и, чиркнув ею по обтянутой штаниной ноге, не закурила сама и не дала прикурить ему.

— В жизни не видел, чтобы леди курила, — сказал Нед, втягивая в себя дым.

— Эдди-то курит.

Нед хотел ей сказать, что Эдди — никакая не леди, но потом передумал. Сигарета позволила ему немного расслабиться. Кроме того, стоя вот так и дымя сигаретами, они привлекали к себе не больше внимания, нежели любая другая пара курильщиков.

Нед вытянул шею и снова заглянул в банк, но там было темно, и он ничего не мог разглядеть, кроме темного силуэта стоявшего спиной к окну человека.

— Давай уходи, что ты тянешь? — пробормотал он, делая последнюю затяжку и швыряя окурок в грязь. Курить ему больше не хотелось, но, сворачивая сигарету, можно было хоть чем-то себя занять; он снова вынул из кармана кисет и сделал себе вторую сигарету. Затягивая зубами веревочку на горловине кисета, он в очередной раз бросил взгляд на дверь банка. Внутри происходило какое-то движение. — Он уходит, — прошептал Нед, обращаясь к Эмме, которая сидела на пороге, повернувшись к банку спиной. Нед швырнул недокуренную сигарету на землю, раздавил ее каблуком и положил кисет в нагрудный карман рубашки. Потом снова покосился на дверь, чтобы узнать, что происходит. — Они уходят. Оказывается, там было двое. Должно быть, фермеры. Пришли, чтобы договориться о ссуде. Надеюсь, кассир разговаривал с ними вежливее, чем с нами.

Неожиданно дверь банка распахнулась, и из нее вышли двое. Эмма вскочила на ноги, но прежде, чем они с Недом успели укрыться в отеле, братья Майндеры перебежали улицу и остановились прямо перед ними.

Эрли, прищурившись, окинул парочку холодным взглядом и криво улыбнулся.

— Кассир в этом банке не различает цвета. Никак не мог отличить свои деньги от моих. — Эрли поднял револьвер и навел его на Неда. Нед в это время не сводил глаз с большого ножа Эрли, который торчал у него за поясом и весь был покрыт кровью.

Черный Джесси схватил Эрли за руку.

— Не хватало еще, чтобы ты пристрелил его на улице. Кто-нибудь наверняка услышит выстрел, и сюда сбегутся люди.

Эрли некоторое время размышлял над его словами.

— Похоже, сегодня у тебя удачный день, малыш Нед. — Черный Джесси уже шагал вниз по улице, но Эрли еще несколько секунд держал Неда под прицелом, после чего ткнул стволом револьвера в Эмму. — В банк направлялись? — осведомился он. — Опоздали. Денег там больше нет.

— Кассир умер? — спросила Эмма.

Эрли пожал плечами.

— Звуки, во всяком случае, он издавал такие же, как теленок, которому перерезали горло. — Эрли рассмеялся, повернулся и побежал догонять брата; потом они оба свернули за угол, и через несколько секунд Нед услышал топот копыт.

Нед схватил Эмму за руку и попытался втащить в заднюю дверь отеля, но она не захотела.

— Кассир… Возможно, он умирает. Мы должны ему помочь.

— Ты хочешь, чтобы нас повесили за то, что здесь учинили братья Майндеры? Мы ведь тоже рядом с банком вертелись. Как мы это объясним? А как объяснить то, что ты переоделась в мужское платье?

— Но ведь нельзя же оставлять человека умирать, особенно если он этого не заслуживает? Я, во всяком случае, на такое не способна.

Нед колебался. Ему тоже не хотелось бросать кассира на произвол судьбы.

— Мы поступим так, — предложила Эмма. — Вернемся сейчас в свои комнаты, после чего ты спустишься на первый этаж и крикнешь, что слышал в банке какой-то подозрительный шум, — сказала Эмма.

Нед удивился, что ему самому не пришло в голову такое простое решение. Он повел Эмму следом за собой на второй этаж, но, как только они оказались в ее комнате, с улицы до них донеслись испуганные крики, а потом послышался звук шагов бегущих людей. Эмма бросилась на постель и растянулась на покрывале. Лицо у нее было серое, как пепел.

— Все-таки я ужасно глупая, — пробормотала она.

Нед присел к ней на постель и обхватил ее за плечи.

— Главное, мы выбрались из этой переделки.

— Между прочим, мы тоже могли причинить кассиру вред, если бы оказались в банке раньше Майндеров.

— Ничего дурного мы бы ему ни сделали, — ответил Нед. — Это во-первых. И во-вторых — нельзя винить себя за то, чего не было.

— Нам пора отсюда уезжать.

Неду хотелось еще немного посидеть рядом с Эммой, но она была права: оставаться в городе было опасно. Они переоделись, взяли свои саквояжи и через несколько минут уже стояли в холле отеля, где клерк сообщил им, что банк только что ограбили.

— Грабителей было двое. Они ударили ножом старину Стинги Дэна, банковского кассира. Кассир своей кровью написал на полу: «Майндеры», но, насколько я знаю, один из братьев убит. Поэтому мне представляется, что в налете участвовал оставшийся в живых Майндер в паре с Недом Партнером. Говорят, он обретается где-то поблизости. Вообще-то, ограбить старину Стинги Дэна не составляло никакого труда. Это могли бы сделать и две пожилые леди — или вот, к примеру, ваша сестра. — Клерк одарил Эмму многозначительным взглядом и прищелкнул языком.

Эмму, однако, замечание клерка нисколько не смутило.

— Что ж, если работа на ферме перестанет приносить доход, я так и поступлю. — Эмма, выгнув бровь, посмотрела на клерка. — Только предупреждаю: грабить я буду не банки, а гостиницы. Уж больно много у вас дерут за проживание.

Нед заплатил за две комнаты четыре доллара, после чего они с Эммой отправились в городскую конюшню, где забрали своих лошадей и фургон. Потом они заехали в магазин «Спилман & Готшалк» и погрузили в фургон коробки с купленными там припасами. Если бы они оставили свой заказ в магазине, приказчик наверняка посчитал бы это подозрительным. При выезде из города Нед, вместо того чтобы править на восток к Налгитасу, свернул на северную дорогу. Братья Майндеры, по его предположению, должны были ехать в юго-западном направлении в сторону Санта-Фе, поскольку там, по слухам, обитали их родственники. «Так что погоня, скорее всего, двинется в том же направлении», — объяснил Нед. Но если глупому клерку удастся убедить шерифа в том, что в ограблении участвовал Нед Партнер, тогда, вполне возможно, люди шерифа поскачут к Налгитасу. В любом случае им с Эммой лучше сначала ехать на север, а уже утром повернуть на восток.

Нед пожалел, что не купил в магазине кнут, чтобы было чем взбадривать лошадей. Но поскольку такового под рукой не оказалось, он вытянул своих одров вдоль спин вожжами. Первые две минуты после этого они неслись как черти, но потом выдохлись и снова стали плестись, как сонные мухи. Время от времени Нед поворачивал голову, чтобы выяснить, не едет ли кто-нибудь за ними, но прерия была пустынна. Через час или два такой неспешной езды Нед стал успокаиваться. Забывшись, он хлопнул Эмму по коленке и воскликнул:

— Кажется, мы разобрались с этим делом.

Эмма пристально на него посмотрела, но потом отвела взгляд.

— С каким делом?

Нед почувствовал себя глупо. Эмма, разумеется, была права. Никакого дела они не сделали. Они просто сбежали — вот и все. Предприятие, которое они задумали, выродилось в бессмысленный фарс. Но если бы даже ограбление удалось, их могли схватить на обратном пути в Налгитас, а Неду не хотелось, чтобы Эмма по его милости оказалась в тюрьме. А что было бы, если бы ему пришлось в силу обстоятельств стрелять в кассира? Как поступила бы Эмма, если бы он и вправду его ранил? Бросилась на поиски врача? Или выстрелила в него, Неда? Об этом лучше было не думать. Кто знает, может быть, им и впрямь фантастически повезло, что они вовремя унесли ноги из Джаспера?

Нед снова вытянул лошадей вожжами — скорее от некой внутренней неудовлетворенности, нежели по необходимости, поскольку прыти это им не прибавило. Потом он бросил взгляд на Эмму, которая с отсутствующим видом созерцала пустынное пространство прерии. С тех пор как они выехали из Джаспера, ветер постоянно усиливался, заставляя пожухлую траву колыхаться волнами, которые напоминали ему волны на бескрайней водной глади Миссисипи. Хотя горячий ветер почти не освежал, чувствовать движение воздуха было все равно приятно. К тому же это ощущение успокаивало. В скором времени к Неду вернулось хорошее настроение, а потом и присущее ему чувство юмора. При мысли о том, что им с Эммой придется где-нибудь остановиться на ночь, он даже позволил себе ухмыльнуться. Поскольку они избрали для возвращения в Налгитас более протяженный, обходной путь, этого было не избежать. Так что провести вместе ночь им все-таки придется — что бы там Эмма по этому поводу ни думала.

— Нам необходимо найти место, где мы могли бы остановиться на ночлег, — сказала Эмма, словно читая его мысли. Потом она рассмеялась. — Хорошо, что мы купили одеяла и кое-какие продукты. Ой, чуть не забыла! У нас даже кофейник и чашки есть.

— Значит, я не зря их купил? — спросил Нед. — Признаться, все это время я думал, что поступил глупо.

— Что-что, а соображение у тебя имеется. Этого у тебя не отнимешь. — Эмма пожала плечами. — Плохо другое. Мы совершенно не продумали финансовую сторону вопроса, покупали все подряд, и как-то незаметно набежала порядочная сумма. Лошадей еще можно продать, но деньги, которые мы потратили на гостиницу, вещи и продукты, — это чистой воды убыток. Но если ты назовешь мне общую сумму своих расходов, я верну тебе половину из тех денег, которые пришлет мой брат Джон.

— В этом нет необходимости.

— В таком случае я верну тебе лишь сорок процентов, ибо такова была бы моя доля в случае успешного завершения задуманного нами дела.

— В последнее время я склонялся к тому, чтобы дать тебе пятьдесят процентов и уравнять наши доли, — сказал Нед, рассмеявшись. — Как ты, однако, хорошо считаешь! Тебе бы не банки грабить, а работать банковским управляющим.

Они ехали весь день и весь вечер, почти не разговаривая. Время от времени Нед оборачивался и внимательно оглядывал прерию позади них. Эмма тоже часто оглядывалась, но дорога оставалась пустынной. Нед давно убедил себя, что в этой части прерии, кроме них с Эммой, никого нет, и уже стал подумывать о ночлеге, как вдруг Эмма дотронулась до его руки.

— По-моему, у нас за спиной показалось облако пыли.

Нед оглянулся и по количеству поднятой в воздух пыли и грязи понял, что их догоняют несколько всадников. Нед стал было нахлестывать лошадей, но скоро оставил эту затею, поскольку его одры не способны были обогнать и корову. Вынув из кобуры револьвер, он положил его на сиденье между Эммой и собой. Эмма прикрыла свой револьвер юбками, после чего поставила себе на колени корзинку с принадлежностями для шитья. Когда вооруженные люди их настигли, она сосредоточенно орудовала иглой.

Поравнявшись с фургоном, шериф придержал лошадь, поерзал в седле, устраиваясь поудобнее, и спросил:

— Эй, люди, вы видели кого-нибудь?

— С тех пор, как выехали из Джаспера, никого, — ответил Нед.

— Банк ограбили. Мы ищем двух мужчин на лошадях.

— Мы слышали об этом. Нам клерк в отеле сказал, — произнес Нед.

— Он сказал также, что во время ограбления был ранен кассир, — проговорила Эмма, откладывая свое рукоделие. — Как он себя чувствует?

— Он умер, но перед смертью сообщил, что на него напали братья Майндеры. Мерзкие же это типы, доложу я вам. Зачем, спрашивается, было убивать Стинги Дэна, да пребудет душа его с господом, коли он и так отдал им деньги? — Сдвинув свою широкополую шляпу на затылок, шериф добавил: — Если это и впрямь братья Майндеры, я бы на вашем месте держал ушки на макушке. Кто знает, где они сейчас.

— А почему, собственно, вы поехали по этой дороге, шериф? — спросил Нед.

Шериф указал большим пальцем на одного из своих троих заместителей, которые его сопровождали.

— Уотти сказал мне, что сразу после ограбления из города выехали двое и поехали по этой дороге. Конечно, это может быть кто угодно, но надо же нам куда-то двигаться, а эта дорога, на мой взгляд, ничем не хуже любой другой. Вообще, информации об этом налете немного. Уотти, правда, полагает, что грабителем мог оказаться и Нед Партнер. Он наделал в наших краях немало шума, но в последнее время я о нем ничего не слышал.

— Ну а честные люди в ваших краях обитают? — сварливо осведомилась Эмма.

— Похоже, леди, вы считаете таковыми только себя с братом, — пошутил шериф, а потом спросил: — Скажите, нет ли у вас часом при себе ведерка с пахтаньем? У меня так запылилось в глотке, что я с удовольствием выпил бы сейчас стаканчик.

— Я бы тоже не отказался от стаканчика. Я могу пить пахтанье с утра до вечера, — сказал Нед, хотя пахтанье терпеть не мог.

Шериф, казалось, совершенно не спешил уезжать. Тут Нед вспомнил его рассказы про геморрой и желудочные колики и понял, что представителю власти нисколько не улыбается тревожить свои болячки, трясясь в седле по разбитой дороге, и он использовал встречу с ними как предлог, чтобы передохнуть.

— Боюсь, нам надо поторапливаться, шериф, — сказал он. — Нам с сестрой не хотелось бы повстречаться в темноте с такими отчаянными людьми, как братья Майндеры, а до нашей фермы путь еще неблизкий.

— А где ваша ферма? — спросил шериф.

Нед сглотнул.

— Мы живем на ферме Джонсона, — ответил он.

Шериф поднял глаза к небу и, с минуту поразмышляв, кивнул. Нед готов был голову дать на отсечение, что о ферме Джонсона он и слыхом не слыхивал, просто не хотел в этом признаваться.

— Все-таки, шериф, мы с вашего разрешения тронемся. Если, конечно, больше вам не нужны, — снова вступила в разговор Эмма. — Мы тут не на загородной прогулке, и дома нас ждут дела.

Нед закатил глаза, как бы сетуя на допущенную сестрой бестактность.

Шериф вежливо дотронулся рукой до полей своей шляпы, сказал: «Мадам», — после чего, кликнув своих людей, умчался в клубах поднятой лошадьми пыли.

— Шериф Тейт кроток как овца и глуп как теленок, — заметил Нед, вытягивая вожжами своих задремавших одров, чтобы сдвинуть наконец фургон с места. — Но мне все равно не по нутру, что у него в голове засела моя фамилия.

— Между прочим, мы здесь как на ладони, — сказала ему Эмма. — Быть может, нам лучше бросить фургон и пересесть на лошадей?

Нед об этом уже подумывал, хотя и не был уверен, что они поедут намного быстрее, если пересядут на заморенных кляч, которых он имел несчастье приобрести. Можно было, конечно, попытаться сменить лошадей на какой-нибудь придорожной ферме, но Нед на это особенно не рассчитывал. Тут он вспомнил об одном своем приятеле, с которым когда-то имел общие дела и который, оставив опасное ремесло джентльмена удачи, заделался фермером. Его ферма находилась неподалеку; он, кроме того, славился радушием по отношению к старым друзьям. Нед сказал Эмме, чтобы она укрылась под тентом фургона и переоделась в мужское платье, а когда она, не задавая лишних вопросов, натянула на себя штаны и рубашку, попросил ее сложить одеяла по-походному, предварительно завернув в них самые необходимые вещи и как можно больше продуктов. Пока Эмма разбирала припасы и паковалась, Нед свернул с дороги и покатил по вившейся по дну глубокого оврага тропинке. Остановившись в защищенном от посторонних взглядов месте, Нед попросил Эмму взять одеяла, вылезти из фургона и ждать здесь его возвращения. Дав ей лопату, он велел ей закопать в землю предметы женского туалета, которые не поместились в скатках из одеял. Ему не хотелось, чтобы его приятель догадался о том, что он путешествует с женщиной. Пообещав вернуться через час, Нед прищелкнул языком, хлестнул своих кляч и выехал из оврага, прежде чем Эмма успела у него спросить, что он будет делать, если его приятель в отъезде или если у него не окажется запасных лошадей.

Но приятель был дома и с радостью предоставил в распоряжение Неда двух лошадей и седла, хотя и выдвинул при этом кое-какие условия. Нед должен был отдать ему своих кляч, фургон с оставшимся в нем провиантом и заплатить пятьдесят долларов наличными. Времени, чтобы торговаться, у Неда не было. За время его отсутствия с Эммой могло произойти что угодно, поэтому он согласился бы заплатить за лошадей и большую цену.

К тому времени, когда Нед вернулся к оврагу, небо приобрело закатный малиновый оттенок. Эмма дожидалась его, сидя у насыпи из камней и засохшей глины, сложив рядом саквояжи, толстенные скатки из одеял и воткнув в землю лопату. Привязывая саквояж к седельной луке, Нед объяснил, что на западе находится глубокий каньон, где они и остановятся на ночь. Навьючивая на лошадь скатку, он также сообщил, что в фургоне они бы туда не проехали, поскольку передвигаться в тех местах можно только верхом. Нед стремился добраться до каньона еще засветло, хотя и не сомневался, что сумеет отыскать его даже во мраке ночи. Он предупредил, что поездка будет не из приятных, и пристально посмотрел на Эмму, пытаясь определить, готова ли она к предстоящим испытаниям.

Эмма, закончив привязывать к седлу свою скатку, кивнула, давая понять, что принимает его слова к сведению. Неда поразило, как быстро и сноровисто она навьючила лошадь, и он не мог не задаться вопросом, где она этому научилась. «Уж точно не на ферме», — подумал Нед. С другой стороны, этот вопрос в данную минуту особой важности не представлял, и он скоро выбросил его из головы. Вскочив на лошадь, Нед ударил ее каблуками и послал в галоп; Эмма последовала за ним.

Они пересекли дорогу и поскакали на запад по необъятному пространству прерии, стремясь избежать встречи с отрядом шерифа. Им было бы непросто ему объяснить, почему Эмма переоделась в мужское платье и по какой причине они бросили фургон и пересели в седла. Перед ними не было даже едва заметной тропинки, и до наступления темноты они мчались по бескрайнему морю высохшей, пожухлой травы. В случае необходимости они могли разбить лагерь прямо в прерии, но это, по мнению Неда, было не только неудобно, но и не безопасно. Поскольку Нед прекрасно ориентировался на местности и обладал острым зрением, ему даже в полутьме удалось разглядеть знакомые очертания скалистой гряды, к которой они с Эммой и направились. Соскочив с лошади и ведя ее в поводу, Нед отправился на розыски узкого прохода между скалами, который вел в глубь каньона. На это у него ушло минут тридцать, после чего он сообщил Эмме, что им потребуется не менее часа, чтобы добраться до места. Он посмотрел на нее в упор, пытаясь определить по выражению лица, до какой степени она утомлена скачкой, но солнце к тому времени уже село, и черты лица ее были скрыты мраком. Эмма, впрочем, поняла, о чем он подумал, и сказала:

— Не беспокойся, сил на это у меня хватит.

Когда Нед, возглавив их маленькую кавалькаду, въехал в расселину, ему на руку упала тяжелая капля, потом другая.

— Вот дьявольщина! Тут лет пять дождя не было, но сегодня, как видно, его не избежать, а это сильно замедлит наше продвижение.

— Зато дождь смоет все следы, — сказала Эмма, — и нас уж точно здесь никто не найдет.

Каньон оказался неважной защитой от разгулявшейся стихии, и они продвигались вперед с черепашьей скоростью. Вившаяся по краю склона тропинка была узкой и обрывистой. Нед боялся, что дождь сделает ее еще более опасной для передвижения, поэтому перевел лошадь на шаг. Ливень усилился; потом с неба вместо дождевых струй стали падать градины размером с яйцо цесарки. Нед подумал, что град может напугать лошадей, и решил сделать остановку, чтобы его переждать, но лошади все равно пугались и ржали, поэтому им ничего не оставалось, как продолжить путь. По мере того как они в полной темноте спускались в разверстый зев каньона, град сменился дождем — мелким и надоедливым. Справа от тропинки уходил вверх поросший редким кустарником крутой каменистый склон, слева зияла пропасть; Нед знал, что если его лошадь ненароком споткнется или заскользит на мокром камне, то он вместе с ней почти наверняка сорвется с тропы и рухнет на дно каньона, глубина которого достигала нескольких сот футов. Непонятно только, что будет делать Эмма, если он свалится в пропасть. У него за спиной лошадь Эммы задела копытом камешек; он покатился по тропинке и упал вниз; пропасть была такой глубокой, что Нед даже не услышал звука падения. Зато через минуту он услышал сдавленный крик Эммы и обернулся.

— Что случилось?

— Меня хлестнула по лицу ветка.

Нед подумал, что, возможно, было бы правильнее идти пешком, ведя лошадей в поводу, но потом отбросил эту мысль. Чтобы осуществить этот маневр, требовалось хоть немного свободного места, а его-то как раз и не было. Кроме того, тропинка была мокрая, а подкованной лошади легче двигаться по скользкой поверхности, нежели пешеходу в обуви на гладкой подошве. Нед вздохнул и предоставил лошадям право решать, как и куда ставить ногу. Впереди замаячил небольшой просвет; это означало, что тропинка в этом месте расширяется. Остановившись, Нед стал ждать, когда Эмма догонит его.

— Думаешь, тебе удастся спуститься на дно каньона? — спросил он.

— Не могу сказать, чтобы это путешествие доставляло мне большое удовольствие, но я справлюсь, — ответила Эмма. — Жаль только, что мне не пришло в голову купить в Джаспере пальто. Сейчас оно пришлось бы очень кстати.

Нед подумал, что тоже не отказался бы от теплого пальто, но развивать эту тему не стал.

— Уже немного осталось, — сказал он, желая подбодрить Эмму, хотя знал, что они одолели едва ли треть пути.

Нед дернул лошадь за поводья и снова двинулся вниз по узкой тропе, стараясь держаться как можно дальше от ее края. Эмма ехала за ним. Блеснула молния; в ее голубоватом свете пропасть с краю тропы показалась еще более зловещей и глубокой. Неда так и подмывало спросить у Эммы, не боится ли она высоты, но поскольку он никак не мог помочь ей, то решил от этого вопроса воздержаться.

Было около полуночи, когда тропинка неожиданно стала расширяться, а спуск сделался более пологим. Чтобы одолеть склон и спуститься на дно каньона, им в общей сложности понадобилось более четырех часов. Нед остановил лошадь и стал ждать Эмму, которая отстала от него гораздо больше, чем он предполагал. Она догнала его лишь через несколько минут.

— Добрались наконец? — спросила она, переводя дыхание.

— Нужно проехать еще немного. Здесь неподалеку находится глинобитная хижина, где будет гораздо теплее и уютнее, чем под деревом.

— А ты сможешь ее отыскать в такой темноте?

Голос у нее невольно дрогнул. Хотя она и не произнесла ни единого слова жалобы, Нед прекрасно понимал, что она умирает от голода, холода и усталости. Поначалу он решил оставить ее здесь и самому отправиться на розыски хижины, но потом передумал, опасаясь, что в темноте может ее потерять. Поэтому он сказал, что они будут искать хижину вместе.

После получасовых тщетных поисков выбившаяся из сил Эмма уговорила Неда сделать привал на том месте, где они в этот момент оказались. Нед выбрал для ночевки площадку под нависавшей над головой скалой и расседлал лошадей. Поскольку развести огонь из-за сырости не удавалось, они закутались в одеяла, после чего Нед вскрыл жестянку с сардинами, которые они проглотили в один момент вместе с несколькими размокшими крекерами. Остальные вещи и припасы Нед запрятал подальше под скалу, где было посуше. Его обрадовало, что среди вещей, которые Эмма с собой прихватила, оказались купленный им в Джаспере кофейник и фунтовая упаковка кофе. «Завтра, — подумал Нед, — Эмму разбудит запах только что сваренного кофе». Поставив ее об этом в известность, Нед снял с кофейника крышку и прислонил его к скале рядом с расселиной, откуда капала дождевая вода, втайне надеясь, что к утру кофейник наполнится. Размышляя о дне грядущем, Нед громко посетовал, что они не догадались купить сосисок или свиных ребрышек, чтобы завтрак получился посытнее.

— Как ты думаешь, можно использовать в качестве сковородки лопату? — спросил он Эмму.

Женщина не ответила; Нед, склонившись над ней, заглянул ей в лицо и обнаружил, что заболтал ее до того, что она уснула. Натянув ей одеяло чуть ли не до подбородка, он некоторое время всматривался в ее черты; потом, примостившись от нее в нескольких футах, завернулся в свое одеяло, зевнул и провалился в глубокий сон.

Так уж вышло, что Эмму разбудил отнюдь не аромат свежесваренного кофе, но несильный удар в бок носком сапога. То же самое произошло и с Недом — за тем исключением, что его ткнули сапогом в бок куда сильнее. Он проснулся мгновенно и первым делом подумал, что их с Эммой отыскали в каньоне люди шерифа. Но стоило ему только приподнять голову, как им овладело сходное с озарением чувство, и он все понял — еще до того, как увидел ухмыляющуюся физиономию Эрли. Тот был пьян, и от него разило, как из бочки. В руке он держал револьвер, ствол которого был направлен на Неда.

— Мы, парень, не видели тебя года три, а то и четыре. А теперь вот встречаем во второй раз на протяжении одних суток, — сказал Черный Джесси.

Нед взглянул на Эмму и по дрожанию ее ресниц понял, что она только притворяется спящей. Черный Джесси ткнул ее сапогом еще раз — уже сильнее, а когда она открыла глаза, сказал: «Доброе утро, хозяюшка». Эмма приподнялась и села. Даже если она и была напугана, догадаться об этом по выражению ее лица было крайне затруднительно. Более того, она даже позволила себе зевнуть, прикрывая ладошкой рот.

— Мы с Эрли остановились в хижине неподалеку. Помнишь эту хижину, малыш Нед? Она достаточно велика, чтобы вместить нас всех. Между прочим, вы могли переждать дождь там, — сказал Черный Джесси.

Нед, разумеется, помнил хижину, а сейчас с неприятным сосущим чувством припомнил, откуда он о ней узнал. Ее показали ему братья Майндеры, с которыми он как-то раз в ней ночевал.

— Мы допили взятое с собой виски и уже стали подумывать о завтраке, как вдруг увидели на земле отпечатки копыт ваших лошадей, — продолжал повествовать Черный Джесси. — Мы, ясное дело, двинулись по следу и наткнулись на вас.

— Еды у нас немного, но тем не менее вы можете позавтракать с нами, — сказала Эмма. Она надела сапоги и потянулась было к сложенному горкой провианту, как вдруг Эрли, сделав шаг вперед, наступил ей на руку. Эмма поморщилась, но ничего не сказала.

— Сначала надо отобрать у вас «пушки», — сказал Эрли. Он поднял с земли револьвер Неда, лежавший в кобуре рядом с его седлом. Черный Джесси носком сапога разворошил одеяло Эммы и нашел ее оружие. Пока Эрли держал Неда на прицеле, Черный Джесси занялся сбором топлива для костра. Эмма, двигаясь подчеркнуто размеренно и неторопливо, вытащила из-под скалы упаковку молотого кофе, высыпала пригоршню коричневого порошка в кофейник с дождевой водой, разожгла костер и поставила кофейник на огонь. Потом она достала две чашечки из белого металла и жестянки с консервированными продуктами. Она была так спокойна, что Нед усомнился, в полной ли мере она осознает нависшую над ними опасность.

Нед протянул руку, чтобы взять одну из жестянок, но Эрли щелкнул курком револьвера, ставя его на боевой взвод, и сказал:

— Сначала мы.

Нед растянул губы в улыбке, скрестил ноги в щиколотках и оперся спиной о лежавшее на земле седло.

— Ну и ладно. Я не голоден.

Эрли искоса посмотрел на Эмму. Его взгляд не понравился Неду, и он начал говорить какие-то глупости, чтобы отвлечь его внимание от женщины, но Эрли, бросив: «Мне тоже что-то есть не хочется», — снова устремил взгляд на Эмму, сладострастно облизав при этом губы. Эмма, в свою очередь, взглянула на Эрли, опустила глаза и, как показалось Неду, едва заметно вздрогнула.

— А ведь ты Неду никакая не сестра, верно? — сказал Эрли.

— Меня зовут Эмма, — ответила женщина. Она поднялась с места и встала сбоку от костра, сложив на груди руки. Ноги у нее, однако, были слегка расставлены в стороны и согнуты в коленях, как если бы она готовилась к прыжку. Нед очень надеялся, что она не станет совершать ничего отчаянного или героического — по крайней мере до тех пор, пока у него не созреет какой-нибудь план. Признаться, ничего путного в голову ему не приходило, так как нападать на Майндеров с голыми руками было равносильно самоубийству.

Эрли продолжал сосредоточенно разглядывать Эмму. В уголках рта у него появилась слюна.

— Что-то мне совсем уже есть расхотелось, — повторил он весьма многозначительным тоном.

Эмма беспомощно посмотрела на Неда. Тот огляделся в поисках какого-нибудь предмета, который можно было бы использовать в качестве оружия. Эрли проследил за его взглядом, увидел камень, лежавший неподалеку от Неда, и ударом сапога отбросил его в сторону.

— Иди-ка сюда, — сказал Эрли, обращаясь к Эмме.

Она не двинулась с места.

Эрли возвысил голос:

— Делай, как я сказал. Или, быть может, ты полагаешь, что слишком хороша для меня?

Эмма покачала головой.

— Нет, — произнесла она едва слышно.

Казалось, она обратилась в статую и просто не смогла бы сдвинуться с места, даже если бы и захотела.

Эрли неожиданно шагнул вперед, схватил Эмму и с силой прижал к себе. Женщина невольно вскрикнула. Нед сделал попытку встать на ноги, но бандит снова навел на него револьвер.

— Дернешься еще раз — и я тебя пристрелю. И ее тоже, — сказал он.

Нед знал, что негодяй, не колеблясь, выполнит свою угрозу, но и уступить ему Эмму он не мог. Нед слишком хорошо знал, какие мерзкие штуки вытворял Эрли с женщинами.

— Приезжай в Налгитас. Я позабочусь о том, чтобы к твоим услугам были лучшие девушки, — небрежно сказал Нед. — Молоденькие, ласковые… Уж они-то знают, как ублажить мужчину.

— Может, и приеду, потом, когда эту вот приголублю, — хохотнул Эрли.

Нед незаметно сгруппировался, готовясь броситься на бандита. И все же он колебался, понимая, что Эрли почти наверняка его пристрелит и тогда Эмма останется без всякой защиты. Эмма посмотрела на Неда и одними губами произнесла: «Из двух зол».

Поначалу Нед не понял, что она имела в виду, но в следующее мгновение вспомнил их недавний разговор, когда он рассказал ей об убийстве двух мальчишек. Эмма тогда ему сказала, что порой приходится выбирать между плохим и очень плохим. «Из двух зол». Возможно, она теперь пыталась ему сказать, что не стоит бросаться очертя голову в объятия смерти, а надо попытаться оттянуть решительный момент, ведь судьба часто в последнюю минуту может предоставить шанс на спасение. Нед умом понимал, что его смерть не остановит братьев, и они, совершив свое черное дело, в конце концов расправятся и с Эммой, но он просто не мог допустить, чтобы Эрли ее изнасиловал.

— Не делай этого, Эрли, — угрожающе произнес Нед.

Эрли только рассмеялся в ответ.

— Если он попытается встать с места, убей его, Джесси, — сказал он. — Ты попользуешься этой бабой после меня.

Нед беспомощно наблюдал за тем, как Эрли уводит Эмму. Она пошла с ним, напоследок послав Неду предостерегающий взгляд, призывавший его к сдержанности.

— Останови его. Если сделаешь это, то, клянусь богом, не пожалеешь, — понизив голос, сказал Нед.

Джесси ухмыльнулся и лишь чуть выше поднял ствол своего револьвера.

— Теперь его никто не остановит. Эрли такой странный: не любит, чтобы его видели за этим делом. Остается только надеяться, что он не станет резать ее ножом. Если порежет, то мне, сам понимаешь, ничего уже не перепадет. — Джесси сокрушенно покачал головой. — Пусть уж лучше колотит. Некоторым бабам это даже нравится. Есть среди них такие — чем хуже ты с ними обращаешься, тем больше они тебя любят. — Джесси нахмурился и добавил: — А вообще, конечно, надо признать, что Эрли не слишком любезен с женщинами.

Между тем Эрли и Эмма исчезли за скалой. Нед услышал сдавленное проклятие, потом тихий голос Эммы, моливший: «Не надо, прошу тебя», — а потом хлесткий звук пощечины.

Черный Джесси не обратил на это ни малейшего внимания. Взяв одну из чашечек белого металла, он швырнул ее Неду:

— Налей. Что-то кофе захотелось.

Нед старался изо всех сил не выдать охватившего его ужаса.

— Я тоже хочу попить кофейку. Есть возражения?

Джесси обдумал его слова.

— Полагаю, против этого Эрли не стал бы возражать.

Нед двигался так же неторопливо и размеренно, как Эмма несколькими минутами раньше, он не хотел провоцировать Джесси. Поставив одну из чашек рядом с собой, он, обернув руку полой рубашки, снял кофейник с огня.

— Посмотрим, готов ли, — произнес он, поднимая с кофейника крышку.

И в эту минуту раздался ужасный крик — пронзительный, нечеловеческий вопль, вибрировавший на высокой ноте. Неду даже подумалось, что на Эрли и Эмму напал скрывавшийся в скалах леопард, хотя в глубине души он был уверен, что это кричала Эмма. Вопль настолько парализовал Джесси, что он, позабыв об осторожности, опустил револьвер и начал приподниматься с места, одновременно повернув голову на звук. Нед, воспользовавшись его замешательством, плеснул ему в физиономию горячим кофе. Джесси тут же выронил оружие и прижал руки к обожженному лицу. Вместо того чтобы забрать его «кольт», Нед схватил обеими руками увесистый обломок скалы и что было силы обрушил ему на голову. Джесси даже не вскрикнул, лишь издал горлом негромкий звук. Нед, который был вне себя от бешенства, ударил его снова и бил до тех пор, пока голова у Джесси не лопнула, как перезревший апельсин, забрызгав все вокруг кровью и мозгом.

Нед не стал проверять, умер ли Джесси, — он был в этом уверен. Схватив его револьвер, Нед устремился к скале, за которой скрылись Эрли и Эмма. Не зная, слышал ли Эрли звуки ударов камня о череп Джесси, Нед крадучись двинулся в обход скалы, надеясь застать Эрли врасплох. Однако, обогнув скалу с противоположной стороны, он сразу же наткнулся на револьвер Эрли.

Все произошло в одно мгновение. Времени на размышления не было. Решив, что они с Эрли умрут вместе, Нед вскинул пистолет, взвел курок и уже намеревался нажать на спуск, как вдруг услышал крик Эммы: «Нед, не стреляй, это я!» Когда алая пелена ярости, застилавшая ему глаза, рассеялась, перед его взором предстала бледная как смерть Эмма. В руке у нее был револьвер, ствол которого упирался ему в живот. По-видимому, этот крик окончательно исчерпал ее силы, так как оружие тут же выпало у нее из рук, ноги подкосились, и она повалилась прямо на Неда. Он поймал ее в свои объятия и осторожно положил на землю — неподалеку от лежавшего ничком Эрли.

— Я убила его. Он умер, — дрожа, прошептала Эмма.

— Черный Джесси тоже, — сказал Нед. — Я размозжил ему голову камнем.

— Я ударила Эрли ножом. Я зарезала человека, — пробормотала Эмма.

— Это был не человек, а дикий зверь. — Он обнял Эмму за плечи, но не стал ни о чем расспрашивать — надеялся, что она сама ему обо всем расскажет.

Эмма не плакала; она лежала в его объятиях без движения — как восковая кукла, и Неду, чтобы вновь вернуть ее к действительности, пришлось некоторое время ее укачивать, прижимая, как ребенка, к своей груди.

Приподняв голову, она сказала:

— У меня был в сапоге нож. Он этого не ожидал. Когда он отвернулся, я ударила его в спину. Ты слышал, как он кричал?

— Я думал, это ты.

Эмма покачала головой:

— Думаю, я убила его с первого же удара, но продолжала тыкать его ножом и никак не могла остановиться.

Заметив у нее на разорванной рубашке кровь, он спросил:

— Он ранил тебя — или?..

— Нет, — ответила Эмма. — Он не причинил мне вреда — только разорвал на мне одежду.

Через некоторое время Нед помог Эмме подняться на ноги.

— Пойду закопаю трупы, чтобы никто на них не наткнулся и не поднял шум. Вообще-то я с большим удовольствием швырнул бы их в сточную канаву, как поступают с дохлыми собаками, но дело в том, что канав здесь нет, — сказал Нед. — Тебе же предлагаю пока посидеть у огня. — Нед проводил Эмму в их импровизированный лагерь, закутал ее в одеяло и разжег огонь, хотя в каньоне было уже довольно жарко. Потом он оттащил в сторону тела Эрли и Джесси и принялся копать в мягком сыром грунте могилу. Еще до того, как могила была засыпана, он поймал и стреножил лошадей братьев Майндеров и обыскал их седельные сумки. К седлу одной из лошадей был приторочен полотняный мешок, набитый деньгами. Положив добычу перед Эммой, он сбросил сумки и седла в могилу; потом снял с лошадей поводья и зашвырнул их туда же. Уже под конец он столкнул в могилу трупы Эрли и Джесси. Закопав могилу, он основательно утоптал грунт, а потом забросал едва заметный холмик сухими ветками и обломками скальной породы.

Было уже около полудня, когда Нед закончил работу и присел рядом с Эммой, чтобы перевести дух.

— Лошади у них лучше наших, но их могут узнать, — сказал он. — Что же касается уздечек и седел, то они мне просто-напросто не нужны. Деньги — другое дело. Полагаю, мы имеем полное право взять их себе.

— Что ты сказал? — с отсутствующим видом спросила Эмма, и Нед понял, что она даже не попыталась заглянуть в оставленный им мешок.

Развязав мешок, Нед высыпал его содержимое на землю и быстро пересчитал деньги.

— Примерно полторы тысячи долларов, — сказал он.

Потом он снова пересчитал деньги, разделил их на две пачки и одну из них положил Эмме на колени.

— Половина мне — половина тебе, — сказал он.

Поскольку Эмма по-прежнему продолжала смотреть на него с отсутствующим видом, он поднялся на ноги и спрятал пачку в ее седельную сумку.

— Нам пора убираться отсюда, — сказал Нед по прошествии нескольких минут. — Ты в состоянии ехать верхом?

Эмма кивнула.

— Если будем гнать всю дорогу, то к вечеру доберемся до дома. Но такой необходимости нет. По пути мы можем сделать еще одну остановку, разжечь костер и отдохнуть.

— Не стоит, — ответила Эмма. — Нам нужно как можно скорее вернуться в Налгитас.

Пока Нед седлал лошадей, Эмма достала чистую блузку, сняла с себя порванную рубашку и, обнаружив в ямке под скалой немного дождевой воды, смыла с себя засохшую кровь, вымыла лицо и руки, после чего надела блузку. Когда она вернулась к Неду, лошади были уже оседланы, а скатки из одеял приторочены к седлам. Кроме того, Нед прибрал место ночевки, разбросал костер и засыпал пепелище. Теперь никому бы и в голову не пришло, что здесь останавливались на ночлег люди.

Эмма позволила Неду помочь ей забраться в седло. Когда она уселась, он с минуту стоял рядом с ней, держа руку у нее на колене.

— Предлагаю о том, что здесь произошло, никому не рассказывать, — сказал он. — Если Эдди спросит, как все прошло — а она обязательно об этом спросит, — можно сказать, что Майндеры обчистили банк раньше нас, и мы остались с носом.

— А как ты объяснишь наличие денег?

— О деньгах мы тоже ничего не скажем. И Эдди никогда ни о чем не узнает, поскольку мы будем молчать, а братья Майндеры лежат в могиле.

Эмма обдумала его слова.

— Это ужасно. Я бы согласилась безропотно терпеть все их насмешки и издевательства, если бы это только могло их воскресить.

— Не говори так. Эрли и Черный Джесси были настоящими бешеными псами. Могила для них — и то слишком хорошо. К тому же у нас не было выбора. Помни об этом. У нас не было выбора. — Нед поднял глаза и долго на нее смотрел. Она ответила ему таким же долгим взглядом.

— У нас не было выбора, — повторила наконец Эмма.

Нед пошел к своей лошади, но на полпути остановился, вернулся к Эмме и взял ее за руку.

— Мне не очень-то по сердцу такая жизнь. Когда я куплю ранчо… Скажи честно: ты согласилась бы жить на ранчо в Колорадо? — Признаться, Нед вовсе не собирался ей все это говорить, но теперь, когда слова были произнесены, почувствовал, что безмерно этому рад. Он улыбнулся, и его зеленые глаза весело заблестели. — После того, как ты получишь денежный перевод от брата, мы могли бы объединить наши средства и тогда… Надеюсь, ты понимаешь, чего я добиваюсь?

Эмма от удивления приложила ко рту ладошку. Хотя нижняя губа у нее была рассечена, глаза покраснели от слез, а на щеке красовался кровоподтек от удара, который ей нанес Эрли, Неду она показалась красавицей. Он был счастлив, что сделал ей предложение.

— Даже не знаю, что тебе и сказать, — ответила Эмма после минутного размышления. — Мне трудно сейчас говорить о таких вещах.

Нед подумал, что ему удалось-таки удивить Эмму. Да что Эмму! Он, можно сказать, сам себя удивил. Не мог подождать со своими признаниями, пока они не покинут это место и могила Майндеров не останется позади. Неправильно он выбрал время, вот что! Впрочем, это его ничуть не обескуражило. Он вскочил в седло, подъехал к Эмме и, наклонившись к ней, запечатлел у нее на губах поцелуй.

Когда он наконец от нее оторвался, Эмма одарила его мрачным взглядом.

— Я не могу строить сейчас планы. Необходимо подождать, пока не утрясется дело с деньгами Джона. — Вид у нее, надо сказать, был при этом чрезвычайно печальный.

6

Нед с Эммой подъехали к «Чили-Квин» около полуночи. Они расседлали лошадей в сарае, после чего Нед проводил Эмму к задней двери дома. Сквозь оконное стекло он увидел в тусклом свете керосиновой лампы сидевших за кухонном столом Эдди и Уэлкам. По идее, Эдди должна была в это время развлекать гостей, и он пришел к выводу, что вечер в «Чили-Квин» выдался спокойный. Сказать по правде, Неду не хотелось сейчас встречаться с Эдди и Уэлкам, но он не мог допустить, чтобы Эмма осталась одна с этими женщинами. Они наверняка забросали бы ее вопросами; Эмма же могла сорваться и рассказать им правду о том, что случилось. Это создало бы ненужные проблемы для Неда и усилило терзавшее Эмму чувство душевного неустройства. Вздохнув, Нед вошел на кухню вслед за Эммой.

— Ла! — вскричала Эдди, когда ее глаза выхватили из полумрака Неда и Эмму. — Вы посмотрите только, кто к нам пришел. — У Эдди наблюдалась некоторая скованность в движениях. — Сегодня клиентов было чуть меньше обычного, и мы закрылись рано.

Нед ответил ей широкой улыбкой.

— Мы всю дорогу гнали как бешеные, чтобы вернуться пораньше. Я думал, вы уже тут начали за нас беспокоиться.

Эдди поднесла к губам стакан и сделала глоток, пролив несколько капель на платье.

— Только не я, — сказала она, промокнув пролитую жидкость платком.

— А я еще как беспокоилась! Считала, что кого-нибудь из них обязательно убьют, — сказала Уэлкам, обращаясь к Эдди.

Уэлкам тоже была основательно пьяна, и Эмма с любопытством на нее посмотрела.

— Кто-то тебя ударил, — сказала Уэлкам, приглядываясь к Эмме. Это была констатация факта, не более.

— Лошадь копытом стукнула, — коротко ответила Эмма. — Но, как видишь, не убила.

— Нет, — сказал Нед. — Ничего такого и близко не было. — Он решил взять инициативу в свои руки. — Кто-то ограбил банк еще до нас. Тогда мы уехали из города и стали держать на север, чтобы нас никто в этом не заподозрил. — Завершив вступление, Нед начал рассказывать Эдди и Уэлкам придуманную им с Эммой историю. — Остановились на ночевку в прерии. Фургон сломался, и нам пришлось его бросить. Лошадей сменили у какого-то фермера. Когда проснулись, обнаружили, что одна лошадь распуталась и убежала, и мы все утро ее искали. Короче говоря, возвращение было долгим и утомительным, и мы здорово вымотались, — закончил он.

Эдди, казалось, все это нисколько не интересовало. Зато она то и дело со значением поглядывала на Уэлкам, так что можно было подумать, будто их связывает некая тайна. Небрежно помахав в воздухе рукой, она отмела рассказ Неда как нечто несущественное, и он решил, что она или слишком пьяна, чтобы вдумываться в сказанное, или хочет ему показать, что история с фургоном не вызывает у нее доверия.

— Тебе пришло письмо, — сказала Эдди, обращаясь к Эмме и указывая кивком головы на прислоненный к лампе конверт.

Нед посмотрел на конверт, потом на Эмму, перевел взгляд на Эдди и наконец сосредоточил внимание на Уэлкам, которая ответила ему сердитым взглядом. Эдди, возможно, и простила его за то, что он уехал в Джаспер с Эммой, но вот Уэлкам — нет. Признаться, Нед не до конца понимал, с чего это он попал у Уэлкам в немилость. На его взгляд, она вообще вела себя в последнее время как-то странно, только он не знал, что тому причиной. Впрочем, возможно, что Уэлкам просто не терпелось наложить лапу на обещанные ей двести пятьдесят долларов.

Нед протянул руку за письмом, но Эдди его опередила и, взяв конверт, передала его Эмме. Это был не какой-нибудь бумажный треугольник, но самый настоящий почтовый конверт, надписанный и заклеенный по всем правилам. Правда, клеевую полоску у него сильно морщило, а это наводило на мысль, что конверт держали над струей пара, а потом, вскрыв его и исследовав содержимое, заклеили мучным клейстером, от которого бумагу основательно стянуло. Эмма, впрочем, это обстоятельство комментировать не стала.

— Письмо от Джона, — сказала она, повертев конверт в пальцах и опускаясь на стул. — Ну что — он переслал деньги? — Она посмотрела на Неда, который подумал, что загрести в один день банковскую выручку и деньги Джона было бы очень даже неплохо.

Эдди пожала плечами:

— Откуда нам знать? Мы ждали вашего возвращения, чтобы получить ответ на этот вопрос. — Тут она не выдержала и подмигнула Уэлкам.

Эмма ногтем вскрыла конверт, вынула из него сложенный вдвое листок бумаги, после чего заглянула в конверт, но там больше ничего не было. Развернув письмо, Эмма прочитала его про себя и на мгновение прикрыла веки. На ее лице мелькнуло довольно странное выражение — не то разочарования, не то радости, Нед так и не понял. Потом она открыла глаза и пробормотала:

— Мой брат едет в Налгитас. — Она подошла к буфету, взяла стакан, снова уселась на стул и отмерила себе из бутылки щедрую порцию виски.

— Что ты хочешь сказать? — спросил Нед.

— Очевидно, он не испытывает особенного доверия к твоему мужу — да и к тебе тоже, — сказала Эдди, обращаясь к Эмме. — В письме наверняка говорится именно об этом.

— Совершенно верно. Он так и написал. Мне следовало знать, что выманить у него деньги будет не так-то просто. Если коротко, он хочет поближе познакомиться с моим мужем, чтобы все самому проверить. — Эмма подняла стакан и отхлебнула виски.

— Да, леди, сегодня у вас не самый счастливый день, — заметила Уэлкам, почесывая застарелый шрам у себя на руке. Нед не замечал прежде у нее этих шрамов и задался вопросом, за какие такие провинности она их получила. Уэлкам одарила его мрачным взглядом, спустила и застегнула рукав, после чего повернулась к Эмме и скомандовала: — Ну-ка прочтите нам письмо — да погромче!

Эмма положила письмо на стол и разгладила его ребром ладони. Чернила местами размазались, скорее всего, от пара, с помощью которого Эдди вскрывала конверт. Подперев голову руками, Эмма прочитала им письмо, не останавливаясь и не комментируя написанного.

— Что ж, очень толковое письмо, — хихикнула Эдди.

— А главное, радостное. Оно бы и священника заставило пуститься в пляс, — согласилась с ней Уэлкам, после чего они с Эдди залились визгливым смехом. Глядя на них, Нед невольно задался вопросом, как долго они вот так вдвоем накачивались спиртным.

Эмма допила виски, скрестила на столе руки и опустила голову.

— Завтра я сяду на поезд и уеду отсюда. Когда подыщу себе приличное место и обоснуюсь, то пошлю денежный перевод, чтобы заплатить Эдди за кров, стол и комнату, которые она мне предоставляла. — Голос у нее был усталый и звучал приглушенно.

Нед открыл было рот, но Эдди опередила его и заговорила первой:

— С чего это тебе взбрело в голову уезжать?

— У меня нет ни малейшего желания выслушивать обвинения в мошенничестве от собственного брата. — Эмма поднялась с места. — Пойду-ка я в свою комнату. Я очень устала; кроме того, мне надо упаковать свои вещи.

Эдди небрежно помахала в воздухе рукой.

— Ничего тебе паковать не надо, так что посиди с нами еще немного. Мы с Уэлкам уже все обмозговали. Роль твоего мужа сыграет Нед. Сразу говорю — это была идея Уэлкам.

Нед решил, что идея и впрямь неплохая, и так об этом и сказал.

Но Эмма придерживалась другого мнения. Вместо того чтобы снова сесть, она вцепилась пальцами в спинку стула и посмотрела на своих сообщников.

— Я не верю, что это сработает. Джон — парень ушлый.

Нед помотал головой, пытаясь стряхнуть охватившую его усталость. Все его грандиозные планы: женитьба на Эмме, покупка ранчо — оказались под угрозой, так как напрямую зависели от этих денег. Между тем Эмма, похоже, этого не понимала.

— Идея прекрасная. Думаю, нам не составит труда убедить его, что мы женаты, — сказал он дрогнувшим от отчаяния голосом. — В конце концов, он все равно узнает, что ты его надула. Так что лучше уехать из Налгитаса с деньгами, нежели с пустым карманом.

Эмма прикрыла глаза, и Нед спросил себя, уж не собирается ли она спать стоя. Ему оставалось только удивляться, что Эмма, пребывая в состоянии крайнего утомления, позволила себе пить виски. Его лично от подобной комбинации сразу бы бросило в сон. Эмма, однако, нашла в себе силы, чтобы сказать еще несколько слов.

— Я изнурена до крайности, а потому не в состоянии нормально мыслить. Позвольте мне обдумать этот: вопрос утром.

— В любом случае ты ничего не теряешь, — сказала ей Эдди.

Но Эмма, так и не прибавив больше ни слова, повернулась и направилась в свою спальню.

Когда дверь за Эммой захлопнулась, Эдди снова вооружилась бутылкой и налила виски сначала в свой стакан, а потом в стакан Уэлкам. Неду она виски не предложила. Она даже не подняла на него глаза, когда он повернулся и побрел к задней двери. Когда Нед вышел из дома и глянул напоследок в кухонное окно, Эдди и Уэлкам, низко склонив над столом головы, о чем-то беседовали. При этом каштановые кудряшки Эдди почти соприкасались с красным головным платком Уэлкам. Нед услышал, как Эдди, передразнивая Эмму, сказала:

— «Я изнурена до крайности… Позвольте мне обдумать этот вопрос утром…» Что ж, пусть думает. Но если она не придет ни к какому решению, мы сами все за нее решим.

Когда на следующее утро Нед вышел из сарая, то увидел Уэлкам, которая, снимая с веревки белье, с пеной у рта что-то втолковывала Эмме. Нед первым делом подумал, что Эмма осталась тверда в своем решении оставить Налгитас еще до приезда брата. Это сильно его огорчило, поскольку Эмма собиралась покинуть не только город, но и его, Неда, тоже. Однако в следующую минуту он понял, что Уэлкам говорит с Эммой о нем.

— Будете с этим беспутным в лунную ночь по горам скакать — никакого путного дела не сделаете, — сказала Уэлкам. — Забыли уже небось, какие такие бывают у леди путные дела? — Нед, признаться, мало что вынес из этого высокоумного изречения и был не прочь послушать Уэлкам еще немного, чтобы понять, к чему она клонит, но негритянка, услышав его шаги, замолчала.

— Ты о чем это тут поешь, а? — поинтересовался Нед.

Уэлкам фыркнула.

— О том, значит, что мисс Эдди по твоей милости вся исстрадалась и истомилась.

— Этого просто не может быть, — ответил Нед.

Эдди беспокоилась об успехе затеваемых им предприятий ничуть не больше, нежели он о процветании ее заведения. Возможно, впрочем, Уэлкам имела в виду кое-что другое. К примеру, Эдди и Уэлкам вполне могли догадаться о природе чувств, которые он питал к Эмме. Впрочем, Нед очень надеялся, что этого пока не произошло. Чем позже они обо всем узнают, тем лучше. Лишние сложности Неду были ни к чему.

Нед попытался себе представить, что он скажет Эдди, когда придется все объяснить, но ничего стоящего ему в голову не приходило. Они с Эдди прошли вместе большой путь, их многое связывало, и все же они оба знали, что это когда-нибудь кончится. С самого начала они сошлись на том, что не станут друг от друга ничего требовать и заявлять друг на друга права. Эдди, во всяком случае, никогда не доставала его разговорами о женитьбе; возможно, именно по этой причине им было так легко между собой ладить. За все время их знакомства Нед не изменил своего мнения относительно невозможности их брака и искренне полагал, что она придерживается такой же точки зрения. Но Эдди ему нравилась, и обижать ее ему не хотелось. По этой причине он считал, что с его стороны разумнее всего помалкивать и оттягивать момент объяснения как можно дольше.

Уэлкам посмотрела на Неда с неодобрением — она была с ним явно не согласна. Нед проигнорировал ее взгляд, повернулся к Эмме и тепло улыбнулся.

— Ну так как, ты станешь моей женой?

У Эммы от удивления расширились глаза и задрожали руки. Нед готов был дать себе пинка за допущенную, пусть и невольно, бестактность. Эмма-то подумала, что он возвращается к сделанному ей прежде предложению, в то время как он всего лишь хотел узнать, согласна ли она сыграть роль его супруги во время визита ее брата.

— Ненадолго, на день-два, — торопливо добавил он. — Пока Джон не уедет.

— Джон вполне может решить, что ты недостаточно для нее хорош, — вмешалась Уэлкам.

— Вообще-то, я не так уж плох и вполне гожусь в мужья, — запротестовал Нед.

Эмма не обратила внимания на слова Уэлкам и обратилась к Неду:

— Я всесторонне обдумала этот вопрос и пришла к выводу, что терять мне и впрямь нечего. Это мой единственный шанс заполучить деньги, и если для этого мне необходимо обзавестись мужем — что ж, значит, так тому и быть. Уэлкам это хорошо придумала. К тому же мне доставит большое удовольствие созерцать на лице брата удивление по поводу того, что его неудачливой сестре удалось отхватить себе в мужья такого красавца.

Нед явно смутился и, чтобы скрыть неловкость, отошел к своему сараю, где присел в густой тени под навесом.

— За эти годы мне тоже пришлось немного приобщиться к актерскому ремеслу, так что я тебя не подведу.

Эмма, высмотрев в тени его смущенное лицо, улыбнулась, давая ему понять, что нисколько в его способностях не сомневается.

— Приезд Джона — серьезная помеха нашей затее. Впрочем, одно я знаю совершенно точно: каковы бы ни были его сомнения по поводу мотивов твоих поступков, в том, что ты мой муж, он не усомнится. Джон почитает себя великим знатоком человеческой натуры, и тебе необходимо сконцентрироваться на том, чтобы произвести на него наилучшее впечатление.

— Сделаем, — кивнул Нед.

— Моя же задача будет заключаться в том, чтобы убедить Джона в нежелательности посещения того земельного участка, о котором мы ему написали. Придется сказать, что его владелец — человек исключительно осторожный и жадный, а потому любопытство, проявленное третьим лицом к его собственности, может подвигнуть его на то, чтобы взвинтить цену. Джон способен на это клюнуть, поскольку сам жаден до чрезвычайности и сам бы так поступил на месте владельца.

Уэлкам бросила работать и с большим вниманием прислушивалась к их разговору, переводя взгляд с Неда на Эмму. Повернувшись к Эмме, она сказала:

— У меня такое впечатление, что вы, леди, пытаетесь из этой затеи извлечь нечто большее, чем деньги. — Когда Нед и Эмма с удивлением на нее воззрились, она поторопилась добавить: — Я не хочу сказать, что деньги не имеют для вас никакой цены. Напротив, деньги у вас стоят на первом месте, но они, деньги то есть, имеют обыкновение утекать сквозь пальцы. Вот вы себе и думаете: бог с ними, с деньгами, зато у меня до конца жизни останутся приятные воспоминания о том, как я обдурила братца. Что, разве не так? — Уэлкам разразилась низким, утробным смехом. — Но лично я никогда не испытывала ни печали, ни радости от содеянного. — Тут она резко замолчала, словно испугалась, что сказала лишнее.

— Интересно, что ты такого особенно хорошего могла сделать, чтобы испытывать от этого радость? — осведомился Нед.

Уэлкам сложила на груди руки.

— Что сделала, то сделала. Я всегда поступала как должно и всю жизнь работала как вол — и до отмены рабства, и после. Но даже на туфельки себе не скопила. Да, сэр, не скопила.

— Ну, это ты врешь. На туфельки, положим, деньги у тебя есть — и не на одну пару, — сказал Нед, думая о том, что в словах Уэлкам, как ни странно, имеется и рациональное зерно.

Деньги и впрямь были не единственной причиной, заставившей Эмму пуститься во все тяжкие, чтобы облапошить своего братца. За этим крылось что-то такое, о чем она не торопилась ставить в известность своих сообщников. Понадеявшись, что в один прекрасный день она все-таки ему об этом расскажет, Нед посмотрел на женщин. Эмма протянула руку и сочувственно потрепала Уэлкам по плечу. Негритянке это почему-то не понравилось, и она поторопилась отойти от Эммы.

— Не надо меня жалеть, леди, — сказала она. — Я этого терпеть не могу.

Чем меньше времени оставалось до приезда Джона, тем больше Эмма нервничала. Нед не раз спрашивал себя, почему эта женщина, державшаяся с таким завидным спокойствием даже в самых рискованных ситуациях, за те несколько дней, которые оставались до приезда брата, едва не довела себя до умопомрачения. Возможно, этому способствовало столкновение с братьями Майндерами, не вспоминать о котором она не могла, хотя с тех пор, как они вернулись в Налгитас, они ни разу не заговаривали о событиях того трагического утра. Однажды Нед попытался затронуть эту тему, но она отвела от него глаза и промолчала. Тогда он решил, что, если ей захочется об этом поговорить, она придет к нему с этим сама. Быть может, она замкнулась в себе по той простой причине, что хотела поскорее забыть ужасные подробности встречи с братьями Майндерами? Однако, основательно все обдумав, Нед пришел к выводу, что братья Майндеры тут ни при чем и сильнейшее внутреннее беспокойство, которое снедало Эмму и пик которого пришелся на пятницу, когда должен был приехать Джон Роби, напрямую связано с ее братом. Эдди не уставала повторять, что Джон Роби — человек низкий, и уже одно это избавляет ее от всякого чувства вины по поводу затеянной ими аферы. Вполне возможно, Эмма и впрямь боялась брата — в особенности того скандала, который мог разразиться в случае, если он разгадает ее игру. Конечно, на душевном состоянии Эммы могли сказаться и угрызения совести из-за того, что ей приходится обманывать родного брата, но Нед сильно в этом сомневался. По его мнению, Эмму никак нельзя было назвать человеком совестливым. И осознавать это было как-то странно.

Когда они дожидались на платформе поезда, Эмма от волнения ни минуты не могла постоять спокойно, зато Нед чувствовал себя на удивление легко и раскованно. Для него это было просто очередное дело — к тому же, по его представлениям, несложное, а главное, безопасное. Он не верил, что Джон Роби настолько глуп, чтобы стрелять в парня, которому взбрело в голову притвориться мужем его сестры. Кроме того, он знал, что фермеры не носят при себе оружия.

День был жаркий, и Нед, надевший костюм из черного тонкого сукна, чтобы произвести впечатление на «родственника», истекал потом. Когда жара окончательно его доконала, он присел на скамейку в тени, но Эмма продолжала расхаживать взад и вперед по платформе. На лбу у нее проступила испарина, но что было тому причиной — жара или нервозное состояние, — Нед сказать не смог. Интересно, что когда они ехали с ней по прерии в Джаспер, она так не нервничала. Пока они находились на платформе, Эмма несколько раз подходила к Неду и спрашивала, не опаздывает ли, по его мнению, поезд. Наконец она пристроилась на краешке лавочки рядом с Недом и наклонилась вперед, чтобы глянуть на уходившие к горизонту рельсы.

Нед попытался отвлечь ее от гнетущих мыслей.

— Ты уже думала над моим предложением?

— Над каким это? — озадаченно спросила Эмма. Потом, перестав суетиться, повернулась к нему и пристально на него посмотрела. — Ах, вот ты о чем, — сказала она, — о своем ранчо… — Она набрала в грудь воздуху, но, прежде чем успела произнести еще хоть слово, до них донесся свисток локомотива, и она снова вскочила на ноги. На лице у нее ясно читалось облегчение — то ли оттого, что ей не надо было отвечать на вопрос Неда, то ли оттого, что долгое ожидание подходило к концу. Второй вариант был для Неда предпочтительнее. И в самом деле, Когда поезд подошел к станции, она словно стала другим человеком — куда более спокойным и собранным, чем прежде.

С поезда сошли пятеро. Когда Эмма с шумом втянула в себя воздух, Нед проследил за ее взглядом и увидел морщинистого, с хитрыми глазами-бусинками человека, сразу же вызвавшего у него острую неприязнь. Но это был не Джон Роби, поскольку Эмма, дернув его за рукав, устремилась к черноволосому парню, который был на дюйм или два выше Неда и обладал мощным сложением. Нед даже удивился — до того этот парень показался ему привлекательным. Признаться, Нед ожидал увидеть на его месте настоящего злодея, но лицо у Джона Роби было очень приятное, с правильными чертами лица. «Именно такой тип мужской красоты и нравится женщинам», — подумал Нед, разглядывая приезжего. Впрочем, внешность этого человека не имела для Неда ровно никакого значения. Злодей Эрли Майндер, к примеру, тоже был хорош собой.

Джон взял Эмму за руки и с минуту пристально на нее смотрел. Потом Эмма высвободила руки, отступила от него на шаг и сказала:

— Джон, позволь представить тебе моего мужа мистера Уитерса. — Неду показалось, что слово «мужа» она произнесла с заметным трудом, оно словно прилипло у нее к глотке, но Джон ничего не заметил. Он повернулся к Неду и медленно, внимательно окинул его взглядом, как будто ощупывая, вбирая в себя каждую черту, каждую деталь его лица и фигуры. Потом он снова поднял глаза и, устремив взгляд на протянутую ему Недом руку, пожал ее, сильно сдавив при этом его ладонь. Его крепкое рукопожатие понравилось Неду, но вот глаза — не очень. Они были холодными и пустыми, как у опытного стрелка, вглядывающегося сквозь прорезь прицела в черное яблочко мишени.

— Его зовут Нед, — сказала Эмма, обращаясь к брату.

Знакомство получилось на редкость сдержанное и было напрочь лишено малейших проблесков человеческого тепла. Мужчины не обменялись даже привычными вежливыми фразами, не спросили друг у друга о здоровье и не завели никакого, даже самого пустячного разговора. Только стояли и смотрели друг на друга — пока другие пассажиры не разошлись, а кондуктор не крикнул свое привычное: «Внимание! Поезд отправляется».

— Полагаю, ты не откажешься немного выпить? В Налгитасе больше салунов, нежели приличных женщин, — сказал Нед, пытаясь разрядить ситуацию.

— Я в салуне о делах не разговариваю. Между тем я приехал сюда только для того, чтобы говорить о деле, — сказал Джон, после чего повернулся к Эмме: — И как часто ты после замужества посещаешь такие заведения?

Неда так и подмывало сказать, что Эмма регулярно надирается до положения риз, но он вовремя прикусил язык и предоставил отвечать на вопрос Эмме.

— Нет никакой необходимости говорить со мной в таком тоне. Я нашла для тебя выгодное предложение, и уже за одно это ты должен относиться ко мне с уважением. — Если они так разговаривают друг с другом в присутствии других людей, подумал Нед, то можно себе представить, какими «теплыми» словами они обмениваются, когда остаются наедине.

Джон поставил на перрон свой саквояж, сошел с платформы, зачерпнул пригоршню сухой земли, понюхал ее, после чего некоторое время наблюдал, как она сыпалась между пальцев. Нед сто раз видел, как эту операцию проделывали другие фермеры. Он и сам это проделывал, когда был мальцом и жил на ферме.

— Не слишком хорошая здесь землица для посевов, — сказал Джон.

— Это верно. Зато для ранчо — в самый раз.

— Я в работе на ранчо не разбираюсь, — сказал Джон.

— А я разбираюсь. Причем достаточно хорошо, чтобы понимать, какую прибыль может принести участок, который я тут себе присмотрел. Я бы и сам его купил, если бы денег хватило.

— Это все слова, — сказал Джон. — Я бы хотел взглянуть на эту землю собственными глазами.

— И что это тебе даст? Ты же сам сказал, что ничего не смыслишь в работе на ранчо, — вступила в разговор Эмма.

— Эмма, наверное, тебе уже писала, по какой причине мы не можем показать тебе участок. Так что тебе придется поверить мне на слово. Иначе сделка не состоится.

— На слово? Да я под твое ручательство и доллара бы не дал, — бросил Джон. — Я тебя совсем не знаю. Ты для меня — чужой.

— Зато я тебе не чужая, — сказала ему Эмма, — и ты отлично знаешь, какой у меня острый нюх на выгодное помещение капитала. Отец не раз об этом говорил, да и ты сам тоже. Что же касается Неда, то он опытный скотовод и построил свое ранчо, — тут она сделала паузу и игриво посмотрела на Неда, — наше ранчо, можно сказать, на пустом месте.

Джон так долго смотрел на Неда, что тому надоело играть в гляделки и он отвел глаза.

— Ты из богатой семьи? — спросил Джон.

— Я из Айовы, — ответил Нед.

— За северян небось сражался. Верно я говорю? — На мгновение лицо Джона словно обратилось в камень, и Нед подумал, что жесткость этого человека, вполне возможно, является следствием того, что приключилось с ним на войне. Но Эмма никогда не говорила ему, что ее брат был солдатом.

— В детстве я хотел поступить в армию барабанщиком, но отец мне этого не позволил. Тогда я убежал из дома, но вместо того, чтобы идти в армию, подался на Запад, — сказал Нед.

— С тех пор прошло больше двадцати лет. Чем же ты занимался все это время? — спросил Джон.

Нед про себя усмехнулся, представив себе, как бы отреагировал Джон, узнай он, что все эти годы его новоиспеченный «родственник» грабил банки. Впрочем, сказал он совсем иное:

— Был ковбоем в Техасе, потом некоторое время обретался в Колорадо. Тратил заработанное на выпивку и женщин. — Что ж, это, во всяком случае, была правда, пусть и не вся. — Однако перспектива стать вечным бродягой прерий меня не прельщала, я решил резко изменить свою жизнь, стал копить деньги и пять лет назад купил себе в этих краях ранчо. Без ложной скромности скажу, что оно процветает.

— Выпиваешь?

— Выпиваю, но понемногу.

Джон кивнул.

— Ты религиозный человек, не так ли?

Нед не знал точно, как отвечать на этот вопрос. Эмма ничего не говорила ему по поводу того, ходит ее брат в церковь — или нет. Поэтому он решил сказать правду:

— Не стану утверждать, что в здешней округе меня считают фанатично верующим. Но я стараюсь поступать с людьми по-христиански. Раз в месяц у нас проводят службу по католическому обряду, но я ее не посещаю, поскольку католиком не являюсь. — Нед неожиданно ощутил прилив вдохновения и продолжил: — Тем не менее нас с Эммой сочетал браком именно католический священник. Это единственный служитель церкви, который приезжает в Налгитас, и я подумал, что Эмме будет приятно венчаться у аналоя, пусть даже она принадлежит к другой конфессии. В любом случае все выглядело очень достойно. — Нед подмигнул Эмме, которая вспыхнула как маков цвет.

Пока Эмма в смущении разглядывала свои руки, Джон некоторое время на нее смотрел, ожидая, когда она поднимет на него глаза, но, поскольку этого так и не произошло, решил оставить эту тему и перевел разговор на другое:

— Говорят, неподалеку от этого города нашли золотишко. Это правда?

Нед снял шляпу и задумчиво поскреб в затылке.

— Как сказать? Старатели, конечно, в земле копаются, ищут что-то, но я сам добытого здесь золота не видел. За участок, который я хочу приобрести, цену назначили вполне приемлемую — даже больше чем приемлемую, но в нее не входит стоимость полезных ископаемых. Поэтому не в моих интересах поддерживать разговоры о всяких там золотоносных жилах, тем более что это большей частью обыкновенные сплетни. — Эмма ободряюще улыбнулась ему, и он понял, что все сказал правильно. До сих пор он мало верил в то, что Джон не проявит интереса к добыче ценных металлов.

Поднялся ветер и понес по улице пыль. Джон присел на край платформы и прижал ладони к глазам. Казалось, дорога и весь этот разговор сильно утомили его и выбили из колеи. Эмма присела рядом с ним и стала массировать ему шею. Неда удивила ее заботливость по отношению к человеку, с которым она совсем еще недавно обменивалась колкостями.

— Похоже, у тебя опять разболелась голова, — сказала Эмма брату. — Сейчас мы отведем тебя в отель и проследим за тем, чтобы там натерли сырой картофель и приготовили тебе припарки. Мы с Недом остановились в пансионе, но поскольку свободных комнат там больше нет, тебе придется провести ночь в здешней гостинице. — Эмма повернулась к Неду: — У Джона бывают приступы мигрени, которые усиливаются от яркого солнечного света. В такое время ему предпочтительнее находиться в затемненном помещении. — Потом она беззвучно, одними губами добавила: — Это все война.

Неду было наплевать на головные боли Джона. Главное, думал он, чтобы болезнь не отбила у него охоту вкладывать денежки. Правда, поразмыслив немного, он решил, что мигрень может оказаться им с Эммой на руку, поскольку приступ не мог не отразиться на способностях Джона здраво оценивать происходящее.

— У нас мало времени. Лучше всего покончить с этим делом прямо сейчас.

Когда Джон поднял на Неда глаза, стало ясно, что он сильно страдает от боли.

— Я согласен, — сказал он.

— В таком случае выкладывай денежки. Как ты знаешь, за участок нам предстоит расплачиваться наличными, — сказал Нед. — Пока Эмма будет делать тебе припарки, я отнесу их в безопасное место.

Продолжая прижимать руки к глазам, Джон некоторое время раскачивался из стороны в сторону, как китайский болванчик. Потом он поднялся на ноги, опустил руки и сказал:

— Перед этим я хотел бы взглянуть на твои деньги.

— Что такое? — удивился Нед.

— Мне хотелось бы полюбоваться на твои пять тысяч семьсот пятьдесят долларов. Уж если мы должны вносить равные доли, я должен убедиться, что у тебя имеется в наличии такая же сумма.

— Я не ношу при себе такие деньги, — запинаясь, пробормотал Нед. — Надеюсь, ты понимаешь, что это рискованно?

— Понимаю, но продолжаю настаивать на своем требовании.

Эмма с тревогой посмотрела на Неда, потом перевела взгляд на брата.

— Уверяю тебя, у него есть эти деньги. Я сама их видела, — сказала она, положив руку на плечо Джона.

Джон стряхнул руку Эммы со своего плеча и впился светло-голубыми, похожими на две острые льдинки глазами в лицо Неда.

— Ты что — считаешь меня полным идиотом?

Маячившее за плечом у Джона лицо Эммы исказилось от волнения.

— Ты увидишь эти деньги, Джон, но позже. Завтра утром мы с Джоном сядем на поезд и поедем в Джаспер, где и завершим сделку. Продавец участка души во мне не чает и говорит, что вести со мной дела для него истинное удовольствие. Дай мне свои деньги. Мы присоединим их к деньгам Неда и завтра утром на вокзале покажем тебе всю сумму полностью.

— В таком случае я передам тебе свои деньги завтра утром.

Эмма, чтобы успокоиться, несколько раз глубоко вздохнула.

— Нам бы не хотелось, чтобы передача денег происходила под взглядами шляющихся по вокзалу подозрительных типов. Если ты отдашь мне деньги сейчас, я так их запакую, что воров в поезде можно будет не опасаться.

— Меня мало беспокоят воры в поезде, — ледяным голосом процедил Джон. — Мне важно, чтобы меня не обворовали до отхода поезда.

— Неужели ты подозреваешь меня — свою сестру? — осведомилась Эмма таким же холодным, как у Джона, голосом.

— Я подозреваю человека, которого увидел сегодня впервые в жизни. Я готов заключить с ним сделку, но требовать от меня, чтобы я отдал ему в руки еще и свои деньги, значит требовать от меня слишком многого. Завтра утром, когда я пересчитаю его доллары — а он пересчитает мои, — мы с ним передадим весь объединенный капитал тебе. Но путешествовать тебе придется в одиночестве. Полагаю, особых хлопот эта поездка тебе не доставит. Ты же сама говорила, что продавцу участка нравится вести с тобой дела. Мы же с Недом останемся здесь и будем дожидаться твоего возвращения. Надеюсь, ты понимаешь, что, если вы с Недом поедете вместе, он может воспользоваться этим к своей выгоде?

Джон замолчал, содрогнувшись от очередного приступа боли, и прижал руку к правому глазу. С минуту так постояв, он нагнулся, взял с платформы саквояж и спросил у Неда, как пройти в местную гостиницу. Напоследок он сказал:

— Встретимся завтра на этом месте за несколько минут до отхода поезда на Джаспер. Если вас на вокзале не будет, я дождусь следующего поезда и уеду к себе в Канзас. — Не прибавив больше ни слова и даже не попрощавшись, Джон двинулся к центру города. По пути он миновал «Чили-Квин», на который, впрочем, не обратил никакого внимания.

Когда Джон удалился, Нед перевел дух и присел на платформу.

— Ну и дела! — воскликнул он. — В жизни не встречал более неприятного типа.

Эмма опустилась рядом с ним на платформу и, поскольку ветер все усиливался, аккуратно подоткнула вокруг себя юбки.

— Глупая все-таки это была затея. Мне следовало иметь в виду, что Джона обмануть не так просто. Если бы сейчас со станции отходил поезд, я села бы на него, даже не спросив, куда он направляется.

Нед с удивлением на нее посмотрел.

— Ты что — готова все бросить?

— А что мне еще остается?

Нед не ответил ей. Наклонившись вперед и просунув между колен ладони, он некоторое время о чем-то напряженно размышлял.

— Как думаешь, твой брат не станет ходить по городу и расспрашивать о нас?

— Не станет, — поспешно сказала Эмма. — Он человек замкнутый и необщительный. Кроме того, у него приступ, а коли так, то из комнаты он точно не выйдет. Подержит ноги в горячей воде, приложит к больному правому глазу припарки, налепит на запястья и на шею горчичный пластырь, а потом задернет шторы, заберется в постель и будет лежать в полной темноте до утра. Когда его одолевают боли, он почти ничего не ест и не пьет. Ему бывает так плохо, что он даже говорить иногда не в состоянии, а уж ходить — и подавно. К тому же он опасается людских насмешек и не станет наводить справки о нас еще и по этой причине. Больше всего на свете он боится, что его выставят дураком. Кстати сказать, я очень на это рассчитывала, когда обдумывала эту аферу. — Эмма поднялась на ноги и оправила на себе платье и чепец. — Надеюсь, Эдди позволит мне провести еще одну ночь в своем заведении? Уж больно мне не хочется случайно столкнуться в гостинице с братом.

— Значит, ты готова сдаться и принести в жертву все наши планы? — спросил Нед.

Эмма прикоснулась к его руке и мягко сказала:

— Остается только надеяться, что Джон из-за болезни неясно сформулировал свою мысль. Потому что в противном случае нам остается одно: ограбить ночью банк, чтобы утром продемонстрировать ему эти пять тысяч семьсот пятьдесят долларов. Иначе нам до его денег не добраться.

Пока Нед, опустив голову и глядя на землю у себя под ногами, предавался невеселым размышлениям, Эмма неожиданно взяла его за руку и несильно ее сжала.

— Глупо было с нашей стороны рассчитывать на эти деньги, — сказала она. — Хотя, не скрою, мне было приятно думать о том, как мы с тобой могли бы ими распорядиться. — Эмма ласково ему улыбнулась. — Мысль о том, что мы могли бы быть вместе, будет согревать меня еще долгие годы.

Нед глубоко вздохнул и поднял голову.

— А что, если я раздобуду эти деньги? Что, если я принесу все эти пять тысяч семьсот пятьдесят долларов на вокзал и покажу твоему брату? Ты согласишься тогда поехать со мной на ранчо в Колорадо? — Покраснев из-за охватившего его сильного смущения, он спросил: — Скажи, ты выйдешь за меня замуж?

Довольно долго Эмма всматривалась в расстилавшееся перед ними пространство. Темнело, и лежавшие на западе холмы окрасились в цвет индиго. Эмма развязала ленты, сняла капор и стала обмахиваться, с шелестом разгоняя им перед собой воздух.

— Я в жизни еще столько на одну карту не ставил, — сказал Нед, нарушая затянувшееся молчание. — Я так хочу завладеть этим ранчо, что готов убить всякого, кто попытается мне помешать, — даже твоего брата. И я предлагаю тебе жить на этом ранчо со мной. — Нед метнул в ее сторону быстрый хитрый взгляд. — После того, разумеется, как мы побываем у священника.

Эмма повернулась, одарила его пристальным взглядом и сказала:

— Со всем этим придется подождать до лучших времен.

Нед взял ее за руку.

— Нет, я хочу услышать твой ответ немедленно.

У Эммы на лице проступило смущение.

— Разве это так уж для тебя важно?

— От этого зависит успех всей этой затеи с твоим братом. Я должен получить от тебя ответ.

Эмма отвела глаза и долго молчала. Потом, вздохнув, сказала:

— Думаю, если бы могли купить вместе это ранчо, то я бы пошла за тебя. — Она печально улыбнулась. — Спасибо за предложение. Надеюсь, ты вспомнишь, что очень мне нравишься, и однажды простишь меня.

Нед подумал, что Эмма говорит довольно странные вещи, но был слишком взволнован и обрадован, чтобы задуматься над ее словами.

— Ну так вот! Хочу довести до твоего сведения, что у меня есть эти деньги. Более пяти тысяч долларов спрятано в сарае на заднем дворе «Чили-Квин». Я добыл их грабежом. Соединив их с теми деньгами, которые мы взяли у братьев Майндеров, мы наберем нужную сумму. — Нед схватил ее за руку и расплылся в улыбке. Он был наверху блаженства: сделал предложение руки и сердца и получил согласие. Теперь они с Эммой уедут в Колорадо и будут жить на ранчо среди гор до скончания своих дней. Нед притянул Эмму к себе и нежно поцеловал. Эмма ответила ему неожиданно горячим поцелуем, потом отодвинулась и огляделась. Вокруг никого не было видно. Тогда Эмма наклонилась к нему и снова его поцеловала.

По пути в «Чили-Квин» Нед рассказал Эмме о том, что он задумал. Если разобраться, Джон, сам того не ведая, предоставил им обоим отличную возможность ускользнуть с деньгами из Налгитаса. Завтра утром на вокзале они с Джоном отдадут все деньги Эмме, и она сядет на поезд, уходящий в Джаспер — то есть поступит так, как того хотел Джон. Но Нед, вместо того чтобы дожидаться ее возвращения в Налгитасе, сядет на коня и, как только ему удастся отделаться от Джона, помчится в Джаспер. Поскольку поезд не идет прямиком в Джаспер, а сворачивает на север к поселку Уот-Чир, Неду, вполне возможно, удастся приехать в Джаспер еще раньше Эммы и встретить ее на платформе. Джон будет ждать возвращения Эммы до следующего дня; на то, чтобы добраться до Джаспера, у него уйдет еще один день, таким образом, у них будет два дня в запасе. Но, скорее всего, им это не понадобится. Джон наверняка решит, что они подались дальше на Запад. Ему и в голову не придет, что они отправятся на лошадях в Колорадо.

— Бери с собой только те вещи, которые можно увезти на поезде, — сказал Нед. — С остальными придется распрощаться. Эдди, по всей видимости, будет пребывать после нашего отъезда в дурном настроении и вряд ли пошлет тебе вдогонку твой сундук.

— Ты расскажешь Эдди о наших планах? — спросила Эмма, когда они свернули к «Чили-Квин», замедляя шаги, чтобы успеть обо всем договориться, прежде чем они окажутся перед его порогом.

— Позже. Когда дело будет сделано. Перед самым отъездом, — сказал Нед. Он не хотел, чтобы Эдди спутала ему карты. Кроме того, у него было предчувствие, что она знает о его слишком теплых чувствах к Эмме.

Когда они вошли в дом через заднюю дверь, Эдди на кухне не было, и уже за одно это Нед был благодарен судьбе. Проститутки сидели в гостиной, и Нед слышал их смех и громкий голос Эдди. Эмма, казалось, целиком ушла в себя, но этого и следовало ожидать. Как-никак ей предстояло ограбить собственного брата, а потом выйти замуж за грабителя Неда Партнера. Этого хватило бы с лихвой любой женщине. Она сказала Неду, что ей надо собрать вещи, после чего удалилась в спальню и захлопнула дверь. Неду тоже предстояло собраться. Он двинулся было к сараю, но налетел на Уэлкам.

— Мои деньги у тебя? — с ухмылкой спросила она.

— Завтра получишь, — резко сказал Нед. — Он должен передать нам деньги на вокзале, и тогда я отдам тебе твою долю сполна.

— Только не надо важничать, — сказала Уэлкам. — Я сегодня заработала столько же, сколько ты, то есть ровным счетом ничего.

— Без меня, женщина, тебе не видать денег как ушей своих.

Уэлкам небрежно махнула рукой:

— Иди уже. А то разговорился тут, что твой белый проповедник. Слушать противно. — Она открыла дверь кухни и исчезла за ней.

Нед вошел в сарай и отпер дверцу своей комнатки, где стояла его кровать и хранились его вещи. Ему предстояло решить, что взять с собой — Эдди вряд ли отправила бы ему вслед его сундук, — но это его не слишком волновало. За четыре года, которые он провел в «Чили-Квин», вещами он отнюдь не оброс. Открыв сундук, он извлек из него фотографию своей семьи и некоторое время ее рассматривал. Как только они с Эммой обоснуются, он напишет сестре Элис и расскажет ей, где его искать. Возможно, он даже пригласит ее в Колорадо. При этой мысли он улыбнулся. После двадцати лет странствий он наконец снова обретет семью. Даже, быть может, свою собственную. До тех пор, пока он не познакомился с Эммой, такого рода мысли просто не приходили ему в голову. Интересно, сможет ли Эмма родить? Она говорила, что в этом году ей стукнуло тридцать пять, а это, если разобраться, не так уж и много. Его мать рожала детей — «щенков», как выражался его отец, — когда ей было уже за сорок. Внезапно у него возникла мысль, что он и сам был бы не прочь заиметь сына или даже двух. Но если Эмма рожать не сможет — что ж, значит, так тому и быть.

Нед закатал свои вещи вместе с фотографией в два одеяла, потом для верности перетянул скатку ремнями. Находившиеся в комнате седельные сумки он наполнил всевозможными мелочами, которые могли пригодиться ему в дороге, позаботившись оставить место и для провизии. Положив оставшиеся вещи назад в сундук, он приподнял половицу, вынул кожаную сумку, развязал стягивавшие ее ремни и высыпал ее содержимое на помещавшуюся у стены узкую койку. Добавив к груде долларов деньги, взятые из банка в Джаспере, он пересчитал свою кассу и разделил деньги на пять пачек по тысяче долларов в каждой. Шестая пачка, поменьше, содержала семьсот пятьдесят долларов. Оставшиеся деньги — что-то около пятисот долларов — он положил в карман рубашки. Уложив в сумку ровно пять тысяч семьсот пятьдесят долларов, Нед вернул ее в тайник.

К тому времени, когда Нед закончил сборы, солнце уже зашло, и Неду захотелось есть. Выйдя из сарая, он направился на кухню, где обнаружил оставленную Уэлкам кастрюлю с «тамале» и две тарелки. Он сел за стол и, не зажигая света, основательно закусил. Потом он подумал, что было бы неплохо отнести тарелку «тамале» Эмме, но, увидев на полу пустую бутылку из-под виски, отказался от этой идеи. Вполне возможно, что сегодня вечером Эмма нуждалась в виски куда больше, чем в пище. В виски и в крепком сне. Глянув на запертую дверь, которая вела в комнату Эммы, он еще больше утвердился в этой мысли и решил ее не беспокоить. Завтра их ожидал трудный день, и ей было необходимо как следует отдохнуть. Дав волю воображению, Нед попытался представить себе, как она выглядит в ночной рубашке и чепце, и улыбнулся. Продолжая улыбаться, он скрутил сигарету, закурил, откинулся на спинку стула и некоторое время сидел без движения, попыхивая дымком и прислушиваясь к доносившимся из гостиной раскатам смеха и женскому визгу. Ему показалось, что он слышит голос Эдди и звон бокалов. «Надо будет сказать Эдди, чтобы она поставила в гостиной фортепьяно и наняла пианиста», — подумал Нед. В следующую минуту, однако, ему пришло в голову, что он, возможно, никогда ее больше не увидит, и задумался, будет ли он, Нед, скучать по легкой, бездумной жизни, которую вел в этих гостеприимных стенах. Впрочем, он был уверен, что не будет — ведь судьба предоставила ему шанс осуществить свою мечту — уехать с Эммой в Колорадо.

Свернув себе еще одну сигарету, он поднялся с места, подошел к окну и выглянул наружу. На небе в окружении бесчисленных звезд сияла неполная луна. Нед удовлетворенно кивнул: это предвещало хорошую погоду, которая им с Эммой ой как понадобится, поскольку весь следующий день и вечер им предстояло провести в седле. Потом Нед заметил, как к лачужке, в которой обитала Уэлкам, метнулась какая-то тень, и решил, что это, скорее всего, собака или забредший из прерии койот. Распахнулась покосившаяся дверь, из лачужки вышла Уэлкам и быстро зашагала в сторону города. «Куда это, интересно знать, она так торопится на ночь-то глядя?» — подумал Нед, но, выйдя во двор, сразу же выбросил Уэлкам из головы. Вдохнув напоенный ароматом шалфея воздух, он швырнул окурок сигареты в грязь и направился к сараю. Пока что у Неда Партнера все складывалось на редкость удачно, как говорится, тип-топ, и настроение у него было превосходное.

Хорошее настроение не покинуло Неда и на следующее утро, хотя всю ночь его мучили кошмары и спал он плохо. Возложив вину за дурно проведенную ночь на воспоминания о братьях Майндерах и понадеявшись, что Эмма спала более спокойно, он оделся и двинулся по тропинке к «Чили-Квин». К большому своему неудовольствию, он обнаружил на кухне Эдди, которая, казалось, только его и дожидалась. Потом он подумал, что она, скорее всего, вообще еще не ложилась, так как на ней было платье, украшенное мелкими цветными перышками, стеклярусом и прочей мишурой. У печи суетилась Уэлкам, занимавшаяся приготовлением завтрака, состоявшего из яичницы и жареных бараньих ребрышек.

— Уэлкам сказала мне, что ты еще не получил деньги, — жалобно пропела Эдди. Вид у нее был несколько помятый.

— Деньги будут, — веско сказал Нед. — Сегодня на вокзале брат Эммы передаст нам всю оговоренную в письме сумму. Потом Эмма поедет в Джаспер. Мы сказали Джону, что нам необходимо подписать там кое-какие бумаги для завершения сделки.

Уэлкам поставил перед Эдди тарелку с яичницей, но Эдди пододвинула ее Неду и наклонилась вперед, едва не касаясь полуобнаженной грудью поверхности стола.

— А ты с ней поедешь? — спросила Эдди.

Нед покачал головой и, вооружившись вилкой, принялся за яичницу.

— Значит, ты настолько ей доверяешь, что позволишь взять все деньги с собой? — прищурилась Эдди.

Нед бросил взгляд в сторону спальни Эммы, но дверь по-прежнему была плотно закрыта.

— Ее брат не хочет, чтобы я ехал вместе с ней. Но если ты ставишь вопрос о доверии, скажу так: да, я ей верю. Она перешлет то, что нам причитается, по почте. В противном случае я сам выплачу вашу долю.

Эдди презрительно фыркнула и махнула Уэлкам, чтобы та подавала завтрак и ей.

— Я не спала почти всю ночь, но пила мало, а потому сегодня у меня неожиданно прорезался аппетит. — Сообщив это негритянке, Эдди снова повернулась к Неду. — Неужели этот человек так вот запросто отдаст вам свои деньги?

Скрипнула дверь, и из спальни вышла одетая в дорожный костюм бледная, невыспавшаяся Эмма. Судя по всему, ей удалось подслушать их беседу, так как она сразу же включилась в разговор:

— Неду придется предъявить Джону свою долю общего капитала. Если помните, я писала Джону, что мой муж при покупке участка возьмет половину всех расходов на себя, — сказала Эмма. — Брату потребовались доказательства, и тут Нед мне шепнул, что у него припрятана нужная сумма.

Нед был недоволен, что Эмма затронула эту тему, и он перевел взгляд на Эдди, которая с чрезвычайно хмурым видом разглядывала стоявшую перед ней чашку с кофе. Потом, совершенно неожиданно, лицо у нее просветлело.

— Я была бы не прочь увидеть все это собственными глазами, — сказала она, а потом повернулась к Уэлкам: — А ты? Тебе хотелось бы полюбоваться на эту сцену?

Уэлкам посмотрела сначала на Эдди, а потом на Эмму. Вместо того чтобы отвечать на вопрос Эдди, она спросила у Эммы, будет ли та завтракать. Эмма отрицательно покачала головой.

— Не понимаю, с какой стати нам тащиться на вокзал? — спросила Уэлкам у Эдди. — Мы будем там только мешать.

— Не будем. Встанем где-нибудь в сторонке и посмотрим, что произойдет, — ответила Эдди. — Не знаю, как ты, но я должна это видеть.

Нед забеспокоился. Он не хотел, чтобы вмешательство Эдди испортило задуманную им игру. Эмме тоже этого не хотелось, и она сказала, что появление на вокзале Эдди и Уэлкам может вызвать у ее брата ненужные подозрения. Эмма также сказала, что у Джона хорошая память на лица и он почти наверняка запомнил Эдди, поскольку на станции в Палестине успел неплохо ее рассмотреть. Тут уже забеспокоилась негритянка, которая не преминула заметить Эдди, что ее чрезмерное любопытство может обойтись ей, Уэлкам, в двести пятьдесят долларов.

Но Эдди отмела все их возражения небрежным взмахом руки и заявила, что они не смеют ей указывать, как она должна поступать. Она сказала, что имеет полное право ходить на вокзал когда ей вздумается. Потом она добавила, что оденется так же скромно, как Эмма, а в таком виде ее не только Джон, но даже вчерашние клиенты не признают. Короче говоря, что бы Нед, Эмма и Уэлкам ей ни говорили, Эдди продолжала упрямо стоять на своем.

Тогда Нед сделал единственное, что было возможно при сложившихся обстоятельствах, — включил Эдди в выстроенную им схему. Если разобраться, эту идею подала Эмма. Она предложила сказать Джону, что Эдди — хозяйка пансиона, в котором они остановились. Подслушав якобы их разговор о пяти тысячах долларов, которые они должны отнести на вокзал, она, несмотря на все их возражения, выразила желание их туда сопроводить, чтобы лично убедиться в том, что они благополучно добрались до станции и их никто не ограбил. В соответствии с замыслом Эммы Эдди должна была предстать в глазах Джона этакой взбалмошной бабенкой, которая растрезвонила бы на весь город об их деньгах, если бы Нед и Эмма не согласились взять ее в провожатые.

Эдди прошла в спальню и велела Уэлкам принести ей горячей воды. Уэлкам из большого чайника налила в миску кипятку, отнесла Эдди и, выйдя из комнаты, плотно прикрыла за собой дверь. Эдди просидела в спальне так долго, что Неду пришлось постучать в дверь и крикнуть, что если она не выйдет, то они отправятся на станцию без нее. Наконец появилась Эдди, которая и впрямь выглядела точно так же скромно и непритязательно, как Эмма. Она надела выцветшее платье из ситца, придававшее ей довольно унылый вид, соломенную шляпу с отогнутыми книзу полями, которые почти полностью скрывали от посторонних взглядов ее медно-рыжие волосы, и взяла в руки отвратительную плетеную сумочку, напоминавшую корзинку для пикника. Эдди сказала правду: вчерашние клиенты вряд ли бы удостоили ее теперь хоть одним взглядом. Более того, если бы они с Недом встретились сейчас на улице, то он не узнал бы ее и прошел мимо.

Джон сидел на лавочке рядом с депо, когда на перроне появилась процессия, состоявшая из трех женщин и шествовавшего во главе Неда, который нес тяжелый саквояж Эммы. Джон поднялся на ноги и некоторое время с недоумением созерцал маленькую компанию, переводя взгляд с Неда и Эммы на Эдди и Уэлкам. Было ясно, что появление незнакомых женщин не вызвало у него ни малейшего энтузиазма.

— Это кто ж такие? — спросил наконец он.

— Доброе утро, Джон, — сказала Эмма. — Надеюсь, мигрень прошла?

— Почти, — буркнул он.

— На следующий день после приступа мигрени Джон становится ужасно раздражительным и почти ничего не ест. Единственное, что не вызывает у него отвращения, — это бренди с сахаром. Кстати, ты поел хоть что-нибудь?

— Пожевал немного хлеба с медом и выпил два сырых яйца. — Джон помахал в воздухе рукой, как бы отметая неприятный для него разговор о болезни. — Ты хочешь, чтобы я во второй раз осведомился у тебя, кто эти женщины?

Эмма опустила глаза и промямлила:

— Это миссис Френч — хозяйка пансиона, в котором мы остановились, и ее служанка Уэлкам.

Эдди, жеманясь, многозначительно посмотрела на Джона. С некоторых пор жеманство стало ее второй натурой, и с этим она ничего уже не могла поделать. Уэлкам, услышав свое имя, радостно осклабилась, демонстрируя все свои тридцать два белых зуба. Нед не мог не отметить, что поверх платья она повязала свежевыстиранный, тщательно отутюженный фартук.

Нед открыл было рот, чтобы попытаться объяснить появление Эдди и Уэлкам, но его выручила Эмма. Она отвела Джона в сторону и, оживленно жестикулируя, принялась что-то ему втолковывать. Последнюю фразу она произнесла на повышенных тонах, и ее окончание — что-то вроде «какая тебе разница?» — долетело до слуха остальных сообщников. После этого Джон одарил Эдди и Эмму мрачным взглядом и больше никакого внимания на них не обращал.

— Я принес деньги, — сказал Нед. Он обратился к Джону вполголоса, будто опасаясь, что его могут подслушать, хотя на платформе, кроме них с Джоном и трех женщин, никого не было. Потом Нед снял с плеча кожаную сумку с деньгами, которую он достал перед уходом из тайника, и поставил ее на платформу у ног Джона. Джон, в свою очередь, извлек из внутреннего кармана пиджака огромный бумажник и протянул его Неду. После этого мужчины словно по команде отвернулись друг от друга и принялись пересчитывать деньги.

— Здесь вся оговоренная нами сумма? — сказал Джон, поворачиваясь к Неду и указывая кивком головы на сумку.

— Неужели ты думаешь, что я могу обмануть брата собственной жены? — осведомился Нед. Он уже успокоился и полностью держал свои чувства под контролем, как это всегда бывало, когда он приступал к делу. — Это каким же надо быть негодяем, чтобы обкрадывать своих родственников, верно?

Джон ничего не ответил. Забрав у Неда свой бумажник, он вместе с сумкой Неда передал его Эмме. Эмма попыталась было втиснуть эти два предмета в свою сумку, но Эдди, которая следила за ее манипуляциями во все глаза, сдвинула брови и нахмурилась. Потом она приоткрыла рот, словно желая что-то сказать, потом снова его закрыла, но под конец все-таки не выдержала и разразилась прочувствованной тирадой.

— Я не хотела вмешиваться, но ты просто напрашиваешься на то, чтобы тебя обчистили. Разве можно носить такие деньги в обыкновенной дамской сумке, зная наверняка, что в поезде постоянно крутятся грабители, воры и карманники? У меня самой в этом же поезде вытащили из сумочки двадцать долларов. Нет, так дело не пойдет. Тебе надо как следует запаковать эти деньги и спрятать их под платье.

— Что? — растерялась Эмма.

Эдди достала из кармана большой черный шелковый платок и вручила его Эмме, которая, расправив платок и положив пачки с деньгами в середину, обмотала вокруг них концы платка, сделав подобие свертка. Сверток получился на редкость неуклюжий, и Эдди, покачав головой, отобрала у Эммы платок и деньги и сделала сверток заново, аккуратно стянув концы платка в узелок. Потом она сняла с шеи длинный шелковый шарф и попросила Эмму поднять руки.

— Сейчас мы привяжем этот узелок к тебе, — сказала она. Задрав на себе кофточку, она приложила сверток к своему животу, чтобы показать Эмме, как все это будет выглядеть. Потом она жестом снова велела Эмме поднять руки и прижала сверток к высокому корсажу юбки под грудью. Перехватив откровенно заинтересованный взгляд Неда, Эдди выразительно кашлянула:

— Между прочим, она прежде всего леди, а потом уж — твоя жена.

Нед явно смутился. Джон, по-видимому, тоже, поскольку они оба, не сговариваясь, отвели глаза и стали смотреть в сторону.

Эдди задрала у Эммы кофточку и примотала узелок к ее талии своим шелковым шейным шарфом, но, поскольку шарф был скользкий, как и сам узелок с деньгами, полученный результат ее не устроил. Поэтому она открыла свой ридикюль и, порывшись в нем, достала кошель из ковровой ткани, скроенный в виде почтового конверта. Высыпав из него монетки себе в сумку, она положила в него завернутые в платок деньги и закрыла клапан. Потом приложила шершавый на ощупь кошель к животу Эммы и крепко привязала его к телу, дважды закрутив шарф вокруг талии и сделав такой тугой узел, что развязать его не было никакой возможности. Для того чтобы извлечь кошель, шарф пришлось бы разрезать ножом. Теперь карманникам и любителям дамских сумочек было до денег Эммы не добраться. Но Эдди, проделывая все эти манипуляции с Эммой, думала не только о том, чтобы обезопасить ее от воров. Она, по глубокому убеждению Неда, преследовала и другую цель: хотела превратить путешествие Эммы в Джаспер в настоящее испытание, поскольку за время пути грубый кошель должен был основательно натереть ей кожу. Нед, впрочем, был уверен, что Эмма никаких претензий по этому поводу высказывать не станет. За последнее время ей пришлось много пережить, поэтому едва ли она станет обращать внимание на такое небольшое неудобство. Одни лишь приятные размышления о том, как и на что она с Недом потратит находящиеся при ней деньги, должны были заставить ее позабыть о любом дискомфорте.

— Выглядишь ты вполне нормально, хотя кое-кто, конечно, может теперь назвать тебя толстухой, — сказала Эдди, сдабривая улыбкой это не слишком лестное замечание. — Желаю тебе доброго пути, дорогуша. — Эдди неожиданно приподнялась на носках и чмокнула Эмму в щеку. — Когда вернешься, обязательно угощу тебя пирогом с заварным кремом.

Подошел поезд. Джон передал Эмме билет в одну сторону до Джаспера и сказал, что обратный билет они с Недом должны приобрести за свой счет, после чего все пятеро прошли к вагонам. Эмма сказала, что вернется на следующий день.

— Будь осторожна, дорогая, — пробормотал Нед, вспоминая о том, что он как-никак муж Эммы. Последние несколько минут его мучил вопрос, следует ли ему поцеловать Эмму на прощание, но потом, заметив, с каким напряженным вниманием поглядывают на него Джон и Эдди, решил от этого воздержаться. Эмма забралась в вагон, отыскала себе свободное место и, прислонившись к оконному стеклу, помахала оставшимся на перроне людям. Поезд начал медленно набирать скорость.

Когда стук колес почти затих вдали, Джон повернулся к Неду и сказал:

— Мне нужно купить настойку опия от головной боли. Есть здесь поблизости аптека?

— Я вас провожу, — вступила в разговор Уэлкам. — Все равно мне надо идти на рынок.

Нед, услышав про аптеку, обрадовался, хотя и старался особенно этого не показывать. Он-то думал, что брат Эммы будет таскаться за ним целый день как привязанный; но если Джон примет опий, ему, скорее всего, снова придется лечь в постель. А это означало, что он, Нед, мог отправляться хоть в Джаспер, хоть к черту.

— У меня есть кое-какие дела. Если к вечеру я с ними управлюсь, то зайду за тобой в отель — вдруг тебе захочется прогуляться или пообедать в ресторане? Надеюсь, ты любишь треску с жареным картофелем? — осведомился Нед.

Ему стоило большого труда не расплыться в довольной улыбке. К вечеру он уже будет за десятки миль от Налгитаса.

Поскольку Джон ничего не ответил, Нед заговорил снова:

— Но если ты будешь чувствовать себя неважно и тебе не захочется подниматься с постели, я попрошу миссис Френч прислать к тебе Уэлкам с кастрюлькой наваристого мясного бульона.

— Я сам позабочусь о себе, — буркнул Джон. — Так что заходить за мной необязательно. Встретимся завтра на перроне перед приходом поезда. Когда Эмма вернется, поговорим о покупке скота. Но только втроем. — Он со значением посмотрел на Эдди, как бы давая понять, что ее присутствие здесь нежелательно. — Ну ты — пойдем, что ли? — обратился он к Уэлкам.

— Пойдем, пойдем, разомнем ноженьки, — с готовностью закивала Уэлкам и, пристроившись к Джону, быстро пошла с ним по направлению к городу.

Нед и Эдди неспешным шагом двинулись к «Чили-Квин».

— Мне сегодня нужно будет уехать, — сказал Нед, когда они подошли к дому.

Эдди поставила ногу на ступеньку крыльца и сняла шляпу.

— Ты назад-то вернешься, а, Нед?

— Ясное дело. С чего бы это мне исчезать? — ухмыльнулся Нед.

— Я всерьез спрашиваю, — сказала Эдди. Голос у нее при этом дрогнул.

Нед придвинулся к ней чуть ближе. Поскольку Эдди стояла на ступеньке, он мог смотреть ей прямо в глаза, которые в эту минуту блестели от слез. Чувство справедливости, не до конца еще выветрившееся из его души, взывало к тому, чтобы он сообщил Эдди всю правду. Отведя от нее глаза, он сказал:

— Ну а если всерьез, то скажу тебе честно: сомневаюсь, что мы когда-нибудь еще свидимся.

— Я это чувствовала, — сказала Эдди, и голос у нее сорвался.

Неду не хотелось заводить с Эдди бесконечный, мучительный, а главное — совершенно бесполезный разговор, и он поспешно сказал:

— У нас с тобой были хорошие времена, Эдди. Я бы даже сказал, это было лучшее время в моей жизни. Ты всегда мне очень нравилась, и я очень тебе благодарен за те радости, которые ты мне подарила. Но мы с самого начала договорились, что не будем вместе вечно, так что если у меня и были кое-какие планы на этот счет, то я давно уже их оставил. Ты сама мне сказала, что постоянные отношения тебе не нужны. — Нед поднял глаза и снова на нее посмотрел. — Я пришлю тебе твою долю, не сомневайся. В этом ты можешь на меня положиться.

Эдди кивнула, принимая его слова к сведению, и долго на него смотрела; при этом по ее пухлым щекам катились слезы. Потом она попыталась что-то сказать, но сразу же замолчала и, резко повернувшись, вошла в дом, захлопнув за собой дверь. Тем самым она не только отгораживалась от Неда, но как бы подводила черту под их добрыми отношениями, продолжавшимися четыре года, и Неду открывать дверь в дом и вновь переступать эту черту не хотелось. Тем не менее он собирался поступить с обитателями дома по справедливости. Что бы ни случилось, он пошлет Уэлкам обещанные ей двести пятьдесят долларов, а Эдди — так целых пятьсот, то есть вдвое больше той суммы, на которую она рассчитывала.

— Прощай, Эдди, — негромко сказал Нед и, повернувшись на каблуках, пошел к сараю. Забрав скатку и седельные сумки, он зашел на кухню, чтобы взять немного провизии, потом оседлал лошадь и, вскочив на нее, поскакал в западном направлении, так ни разу и не оглянувшись на «Чили-Квин».

Как Нед и рассчитывал, он добрался до Джаспера раньше поезда, который к тому же запаздывал. Скорее всего, из-за поломки, объяснил агент компании, а может, из-за коров, которые переходили железнодорожные пути. Агент хотел сказать еще что-то — судя по всему, он вообще был настроен поболтать, — но у Неда своих забот хватало, и он поторопился от него отойти. Поначалу он намеревался отправиться на поиски священника, но потом отверг эту мысль. Брачная церемония — дело долгое, а им с Эммой здесь задерживаться нельзя. Кроме того, кто-нибудь из местных жителей мог вспомнить, что когда они приезжали в Джаспер в прошлый раз, то записались в гостинице как брат и сестра. Потом Нед подумал, что коль скоро они с Эммой собираются пожениться, она, возможно, согласится разделить с ним его походное ложе, когда они остановятся на ночевку в прерии. Но при этом он отдавал себе отчет в том, что Эмма может от такого предложения и отказаться. Что ж, решил Нед, она имеет на это право, и он не станет слишком на нее давить. Все равно она скоро станет его женой. Немного подождать Нед был не против.

Потом Неду пришло в голову, что у него достаточно времени, чтобы посетить местный универсальный магазин и запастись необходимыми припасами, но по некотором размышлении он отверг и эту идею. Приказчики в «Спилман & Готшалк» могли его узнать, а привлекать внимание к своей персоне ему не хотелось, В конце концов, он захватил из «Чили-Квин» достаточно пищи, чтобы им с Эммой хватило до самого Таоса. Чтобы скоротать время, Нед отправился на муниципальную конюшню, где, помимо всего прочего, выставляли на продажу лошадей, присмотрел там парочку резвых двухлеток, но потом пришел к выводу, что Эмма сама должна выбрать себе лошадь. Выйдя из конюшни, Нед направился к ближайшему салуну, но, оказавшись у его дверей, понял, что ему вовсе не улыбается дышать на Эмму перегаром, и вместо салуна завернул в магазин мужской одежды, где за два доллара пятьдесят центов приобрел себе новую шляпу. Проходя по улице мимо ювелирного магазина, он неожиданно вспомнил, что Эмма хотела купить здесь одну вещицу, и, поскольку свистка прибывающего локомотива слышно не было, вошел во вращающиеся двери.

Подойдя к прилавку, он сказал, что возьмет выставленное в витрине кольцо с рубином. О цене он даже не спросил. Как-никак пятьсот долларов у него с собой было, а в скором времени должна была подъехать Эмма, у которой имелось при себе целых десять тысяч. Расплатившись, он вернулся на станцию и стал ждать поезда, который подошел к перрону минут через тридцать. Нед, растянув губы в напряженной улыбке, встал в центре платформы, держа в одной руке новую шляпу и сжимая другой лежавшую у него в кармане коробочку с кольцом. Он уже почти сожалел, что отказался от поисков священника: то-то бы Эмма удивилась, если бы он прямо с поезда отвел ее в церковь, где в качестве обручального надел бы ей на палец облюбованное ею колечко с рубином. Нед никогда еще не был так счастлив, как в эту минуту.

Пока вышедший из вагона кондуктор устанавливал на перроне металлическую лесенку, Нед приплясывал на месте от нетерпения. Наконец дверь открылась, и на перрон спустилась полная женщина в коричневом платье, за которой последовал мужчина, одетый в легкий льняной костюм. После этого кондуктор заглянул в вагон, посмотрел на часы и не спеша двинулся к зданию вокзала.

— Подождите! — сказал ему Нед. — Вы забыли выпустить еще одного пассажира.

— Никого я не забыл, — сказал кондуктор. — Больше в Джаспере никто не сходит.

Нед покачал головой:

— Я встречаю одну леди и знаю, что она должна приехать этим поездом.

— Должно быть, она на него опоздала.

— Я прошу вас еще раз проверить вагон. Дело в том, что я видел, как она садилась на этот поезд в Налгитасе, — раздельно, чуть ли не по слогам произнес Нед. У кондуктора были красные воспаленные глаза, и Нед решил, что он пьян.

— Ах, вот вы о ком, — сказал кондуктор, покачав головой. — Она сошла с поезда в Уот-Чир. Мы специально ради нее там останавливались, поскольку поезд обычно проходит эту станцию без остановки. Между прочим, сегодня мы там останавливались впервые за последние три или четыре месяца. Помню, что на билете у нее было проставлено Джаспер. Я еще ей сказал, что в Уот-Чир никто не живет. Но она мне сказала, что ей лучше знать, куда она едет. Вообще, она вела себя довольно несдержанно, вот я и подумал: ну и пусть сидит себе там хоть всю ночь — мне-то какое дело? — Кондуктор почесал себе ухо. — Кто знает? Может быть, ее там кто-нибудь встречал? Я спрашивал ее об этом, но она мне ничего не сказала.

Нед мрачно посмотрел на кондуктора, упрямо не желая признавать, что это не ошибка и тот говорит ему правду.

— Вероятно, это была другая женщина. Я разыскиваю высокую черноволосую леди в черном платье. У нее должен быть с собой красный саквояж из ковровой материи.

— Так это она самая и есть. Должно быть, вы, мистер, договорились встретиться с ней в Уот-Чир — да потом просто запамятовали. — Кондуктор рассмеялся своей шутке и пошел по путям к зданию станции.

— Значит, она сошла в Уот-Чир? — крикнул ему вдогонку Нед.

— А я о чем вам толкую? Ясное дело, в Уот-Чир, — бросил кондуктор через плечо.

Нед подошел к поезду и запрыгнул в вагон. Эмма заснула — это ясно как день! Ведь вчера она так нервничала — вот ночью и не сомкнула глаз. Ну ничего. Сейчас он ее разбудит, и они вместе посмеются над тем, как она чуть не проспала самую главную остановку в своей жизни. В поезде было только два пассажирских вагона, Нед из конца в конец прошел оба, но Эмму так и не обнаружил. Спустившись на платформу, Нед еще некоторое время смотрел на уходившие к востоку рельсы. Этого просто не может быть, говорил он себе. Ведь они собирались пожениться, договорились о покупке ранчо. И он, Нед, собственными руками отдал ей все свои деньги. Но, быть может, Эмма не так его поняла? Что, если она и впрямь решила, что он будет ждать ее в Уот-Чир? Может, в этом все дело?

Но дело было не в этом. Очень медленно до Неда дошло, что ошибка все-таки имела место. Его, Неда, ошибка. Он пока еще не знал, как и почему, но уже не сомневался, что Эмма его надула. Эта мысль до такой степени выбила его из колеи, что он с минуту стоял на платформе без движения, словно обратившись в соляной столп. Но потом он сделал шаг, другой, после чего перешел на бег и помчался по перрону, как ветер, держа путь к выходу со станции и дальше — к муниципальной конюшне. Его собственная лошадь, проскакавшая без остановки от Налгитаса до Джаспера, никуда не годилась. По этой причине ему пришлось срочно обменять ее на свежего скакуна, который мог бы доставить его в Уот-Чир. Нед очень торопился и заплатил барышнику куда больше, чем следовало, но сейчас это не имело для него большого значения, ведь на карту было поставлено все, чем он владел в этом мире. Когда солнце начало садиться и поезд, отойдя от Джаспера, покатил на запад, Нед уже во весь опор мчался на северо-восток к Уот-Чир.

Первые несколько часов Нед гнал коня, словно одержимый, совершенно не думая о бедном животном. Но постепенно сжигавшая Неда ярость стала выветриваться, уступая место обыкновенному здравому смыслу, настоятельно взывавшему к тому, чтобы он поберег силы своего скакуна, который, хотя и был неказист на вид, оказался, по счастью, выносливым и довольно резвым. К тому же особенно спешить Неду было незачем. Не приходилось сомневаться, что, когда он доедет до Уот-Чир, Эммы там уже не окажется, а отыскать в темноте ее следы будет не легче, чем наполнить пожарную бочку наперстком. Так что Неду в любом случае предстояло ждать рассвета.

Он придержал лошадь, переводя ее на легкую рысь. Ярость, сжигавшая его последние часы, остыла до такой степени, что он уже мог трезво взглянуть на происшествие с Эммой. Что и говорить, она обделала дельце очень умно, можно даже сказать, блестяще. В этом смысле она показала себя настоящей профессионалкой, как говорится, мошенницей милостью божьей. Непонятно только, почему она избрала объектом своих манипуляций именно его, Неда. Зачем, в самом деле, тащиться в Налгитас и обворовывать такого бедолагу, как он, когда легко можно найти человека поближе и с гораздо большими деньгами? Что-то здесь было не то, бессмыслица какая-то. И потом: кто она — эта Эмма? Как Нед ни напрягал память, вспомнить пару мошенников, работавших по подобной схеме, ему не удавалось. Быть может, в таком случае они с Джоном приехали с Востока?

Хотя найти дорогу до Уот-Чир Нед смог бы и с закрытыми глазами, когда на небе высыпали звезды, он обрадовался. Ничто не предвещало бури вроде той, Что обрушилась на них с Эммой, когда они спускались в каньон. Впрочем, стоило только Неду перенестись мыслями в ту ночь, как у него снова появилось сильнейшее искушение пришпорить лошадь. Но он уже овладел своими чувствами и гнать не стал; более того, сделал небольшую остановку и спешился, чтобы дать передохнуть и себе, и своему коню.

Когда Нед достиг Уот-Чир, было уже далеко за полночь. Как далеко, Нед со всей уверенностью сказать не мог, поскольку часов у него не было. Расседлав и стреножив лошадь, Нед расстелил одеяло прямо на траве неподалеку от станции и прилег. Перед тем как уснуть, он внимательно огляделся и, заметив задвинутый под платформу красный ковровый саквояж, поднялся и вытащил его оттуда. Ошибиться было невозможно: саквояж принадлежал Эмме. Раскрыв его, Нед обнаружил в нем ее черное платье, соломенную шляпу и желтый кофейник, который он приобрел в Джаспере. Этот кофейник он купил Эмме в подарок, и она оставила его здесь специально, чтобы его уязвить. Что ж, очень может быть, он заберет его с собой и при встрече, если таковая, конечно, состоится, вернет ей. При этой мысли Нед криво ухмыльнулся, но кофейник все-таки взял и поставил рядом со своими седельными сумками. Нед пожалел, что не догадался перед отъездом заглянуть в салун и купить бутылку ржаного виски — больше всего на свете ему сейчас хотелось напиться. С другой стороны, может, оно и к лучшему, что у него не оказалось выпивки: завтра его мучило бы похмелье, а подумать предстояло о многом.

Завернувшись в одеяло и раздумывая о том, кто же такая Эмма, Нед погрузился в сон. На рассвете его разбудили оводы, вившиеся с басовитым жужжанием у него над головой. Почесывая места укусов, он присел на своем ложе, и, не успев еще окончательно проснуться, он снова принялся размышлять о том, к какому разряду преступниц следует причислить Эмму. Из разговоров и личных наблюдений он знал, что из всех женщин чаще всего противозаконной деятельностью занимаются проститутки. Но были еще среди женщин и карточные шулеры. К таким, например, относилась Эдди. Эмма могла также быть грабительницей банков. В том, что она на это способна, Нед имел возможность убедиться лично. Но профессиональной грабительницей Нед бы ее не назвал; скорее всего, она была высококлассной мошенницей. Нед неожиданно вспомнил о ходивших одно время слухах о мошеннице из Колорадо, которая специализировалась на изъятии денег у неженатых мужчин. Нед напряг память, пытаясь припомнить, как звали ту женщину: тоже, кажется, Эмма — или что-то в этом роде. В самом деле, как же ее звали? Нед точно помнил, что в ее имени был слог «эм». Или, может быть, «ма»? Нед покатал этот слог во рту, несколько раз произнес: «Эм-эм-эм», а потом проделал ту же операцию со слогом «ма». И сразу же в его сознании всплыло нужное имя: Ма — Ма Сарпи!

Нед выпрямился, сидя на одеяле, и, потирая укушенную оводом руку, стал вспоминать, что, собственно, он об этой самой Ма Сарпи слышал. Выяснилось, что не слишком много. Говорили, что за свои проделки она угодила в тюрьму и отбывала срок где-то в районе Брекенриджа. «Интересно, — подумал Нед, — какой же срок закон определил этой старушке?» Он предположил, что она была в возрасте, поскольку ее называли Ма — «мамаша». Часто ее жертвами становились отпетые негодяи; казалось, она кому-то за что-то мстила. Местному населению это импонировало, и в графстве она пользовалась известной популярностью. Но Нед считал, что она выбирала жертвы среди нарушителей закона по той простой причине, что знала: в полицию они жаловаться не пойдут. Кроме того, Ма Сарпи никогда не покушалась на последнее, брала сравнительно небольшие суммы, и те, кого она надувала, предпочитали закрывать глаза на свою потерю вместо того, чтобы ей мстить. Вполне возможно, поначалу она и впрямь ставила своей целью рассчитаться с некими обидчиками, но потом превратилась в обыкновенную преступницу.

Но есть ли у нее брат? Об этом он ничего не слышал. Тут Нед с размаху хлопнул себя ладонью по лбу: ну разве можно быть таким идиотом? Джон Роби никакой Эмме не брат. Он ее любовник или муж — вот он кто. По некой непонятной ему самому причине эта мысль вызвала у Неда новый взрыв бешенства.

7. ЭММА

Эмма следила глазами за поездом, пока он не скрылся из виду, потом стянула с себя платье и швырнула его на платформу. После этого она попыталась развязать шарф, которым Эдди примотала кошель с деньгами к ее талии, но узел не поддавался, и она решила оставить все, как есть. В конце концов, предложенный Эдди способ перевозки денег был ничем не хуже любого другого. Развязав завязки корсета и высвободив его из-под шарфа с кошелем, Эмма сняла корсет и надела мужские брюки для верховой езды и клетчатую рубашку, которую из-за жары решила пока не застегивать. Натянув сапоги, она стала выкладывать из коврового саквояжа свои пожитки — жакет, портрет Джона в рамке, подаренную матерью брошь, часы на цепочке, томик стихов, пальто, кожаные ковбойские перчатки, наполовину готовое лоскутное одеяло, сумку с принадлежностями для шитья и карманные часы, которые она прикалывала к жакету. Потом она вынула и поставила на землю рядом с саквояжем кофейник. Эмма никогда не была особенно сентиментальной, поэтому сейчас никак не могла взять в толк, почему она засунула его в саквояж, а не оставила в «Чили-Квин». Джон наверняка стал бы из-за этого над ней подсмеиваться, а ей этого не хотелось. Поэтому она снова положила кофейник в саквояж вместе с черным платьем и корсетом, после чего задвинула саквояж под платформу, где ему предстояло гнить до скончания веков. Все остальные вещи она аккуратно разложила перед собой на платформе.

Уэлкам собрала ей в дорогу поесть; Эмма расстелила салфетку, в которую был завернут завтрак, и положила на нее свои припасы. Хотя она была не голодна и еда не вызывала у нее никакого аппетита, дорога ей предстояла дальняя, а останавливаться и терять время на перекусы было нельзя; поэтому она без всякого аппетита сжевала сандвич с курятиной и надкусила яблоко, отложив кусок пирога с корицей на потом. Уэлкам знала, что она любит пирог с корицей, и испекла его специально для нее. Если разобраться, заботливость и предупредительность Уэлкам основательно скрасили ей те две недели, которые она провела в «Чили-Квин», хотя, конечно, нельзя отрицать, что временами негритянка бывала излишне навязчивой. Эдди и Нед тоже были с ней очень милы, и то обстоятельство, что ей пришлось основательно их надуть, наполняло сердце Эммы непривычной грустью. Правду сказать, у нее почти с самого начала не лежала к этому делу душа. Эдди оказалась вовсе не такой дурной женщиной, как она предполагала, что же касается Неда, то он был с ней даже слишком добр — предложил ей кров, руку и сердце. Она ничего этого не хотела и не замечала, вернее отказывалась замечать, к чему все идет. Причинять ему боль ей не хотелось, но и выйти из дела, не закончив работы, она не имела права. При всем том мысли о Неде и о ранчо, которое они с Недом при других обстоятельствах могли бы назвать своим домом, повергали ее в печаль.

Поскольку копаться в душе ей было явно противопоказано, она стала думать о лежавшем перед ней дальнем пути. Зашвырнув подальше огрызок яблока, она поднялась на ноги. Так как им с Джоном предстояло ехать верхом остаток дня и всю ночь, Эмма решила, что сейчас самое время немного прогуляться и размять ноги.

Спрыгнув с платформы, она пошла по главной улице заброшенного поселка Уот-Чир; заглянула в бывший салун и остановилась у домика, где они с Недом привязывали к перилам своих лошадей. Помнится, в тот день Нед подарил ей дикую алую астру, и Эмма оглянулась в надежде найти еще один такой цветок, чтобы приколоть к своей рубашке. Потом, правда, она одернула себя: предаваться ностальгическим воспоминаниям ей ни в коем случае не следовало. Нед разбудил в ней нечто такое, что, как она считала, давно уже в ней умерло. С ним в ее жизнь снова вошла радость, какой она не знала уже много лет, и мысли о нем заставляли трепетать и болезненно сжиматься ее сердце. Эмма вспомнила его ленивый, чуточку рассеянный взгляд, глаза, которые в ярком свете солнца становились зелеными, как два изумруда, его волнистые волосы и то, как они развевались на ветру, наконец, его сильные и твердые руки, которые так были похожи на руки Тома. Эмма уже почти забыла, какие руки были у Тома. Том много лет назад был важной частью ее жизни, еще до того, как она встретила Джона. И теперь она должна запереть Неда в тайнике своей души, то есть поступить с ним так, как она в свое время поступила с Томом, и постараться забыть о нем. Ее прошлая жизнь была отгорожена от нынешней глухой стеной, и если бы не сны, которые она была не в силах контролировать и которые прорывались сквозь эту стену, то можно было бы тешиться сознанием, что прошлого как бы вовсе не существовало, или наведываться туда мыслями лишь в крайнем случае. Итак, решено: через несколько дней она забудет о Неде. В конце концов, он ничуть не лучше других людей, которых они с Джоном обобрали. Но нет, все-таки лучше, потому что те, другие, были настоящими негодяями и заслуживали своей участи. Нед же, правду сказать, сильно от них отличался. Но в самом начале она не могла этого знать, а теперь уже ничего не поправишь. И потом: она предана одному только Джону, а преданность, как давно для себя решила Эмма, важнее любви. Если бы не Джон, она бы, скорее всего, умерла или — что того хуже — влачила бы жизнь одолеваемого чувством мести странного, почти потустороннего существа, словно затерявшегося между жизнью и смертью, каковым она, собственно, и была, когда встретила Джона. Иногда ей казалось, что она прожила чертовски долгую жизнь, люди, которые были вдвое старше ее, казались ей ровесниками.

Интересно, испытывает ли хоть когда-нибудь подобные чувства Эдди? Она вспомнила, как вздрогнула Эдди, когда они проезжали на поезде мимо нищей обветшалой фермы. Поначалу она была совершенно уверена, что Эдди ей не понравится, хотя, в отличие от Джона, содержательниц публичных домов не осуждала. Со временем, однако, она поняла, что Эдди заслуживает уважения или хотя бы доброго слова уже за одно то, что придерживается достаточно высокого мнения относительно своей особы и своей профессии, пусть даже она и вышла из самых низов и сделалась проституткой по доброй воле. Нед рассказывал, что как-то раз в Сан-Антонио Эдди арестовали за занятия проституцией и препроводили в городской суд. Вместо того чтобы заявить, что вышла ошибка и она ни в чем не виновата, Эдди сказала судье так: «Да, я пропащая женщина. Но если уж я такая дурная и то, чем я занимаюсь, запрещено законом, то почему вы, ваша честь, ходите ко мне каждую субботу?» Эмма тогда подумала, что при других обстоятельствах Эдди могла бы даже стать ее подругой.

Эмме не хотелось думать о том зле, которое она причинила Эдди, как равным образом о том, как могла навредить ей Эдди, если бы ей представилась такая возможность. Отогнав от себя эти мысли, она повернулась и быстро зашагала к обветшалому зданию вокзала. Солнце безжалостно сжигало все вокруг, и когда Эмма добралась до станции, с нее градом катился пот, а дыхание вырывалось из груди короткими, прерывистыми толчками. Переведя дух, она окинула взглядом южную сторону горизонта, но ничего, кроме высохшей желтой травы и растрескавшейся от жара земли, не увидела. Впрочем, Джону было еще рано появляться — прежде ему предстояло отделаться от Неда, а для этого было необходимо изыскать какой-нибудь удобоваримый предлог. Они с Джоном надеялись, что ему так или иначе удастся ускользнуть от Неда, оставив его дожидаться ее возвращения в Налгитасе. Но в самую последнюю минуту выяснилось, что Нед запланировал встретиться с ней в Джаспере, по причине чего имевшееся в их распоряжении время для побега автоматически сокращалось почти вдвое, а это не могло ее не нервировать. Вообще, с тех пор, как пришло письмо от Джона, она нервничала постоянно, поскольку знала, что Джону и Неду предстоит какое-то время находиться вместе, а при таком повороте событий достаточно было даже малейшей ошибки, чтобы расстроить дело или, того хуже, заставить Неда заподозрить подвох. Если бы жизнь Джона оказалась из-за этого под угрозой, она никогда бы себе этого не простила.

Она присела в тени здания рядом с разложенными на платформе вещами и подумала, что не прочь сейчас немного вздремнуть. Прошлой ночью в «Чили-Квин» она так и не смогла заснуть и вышла на кухню, чтобы заварить себе чаю, но потом подумала, что если станет растапливать очаг, то шум может разбудить Эдди или кого-нибудь из ее девиц. Не говоря уже о том, что Уэлкам, увидев в окне огонь, скорее всего, наведалась бы на кухню, чтобы выяснить, кто там орудует, и забросала бы ее вопросами. А вопросов Уэлкам, как, равным образом, ее испытующего взгляда, который, казалось, проникал в душу, Эмма опасалась. Отказавшись по этой причине от своего первоначального намерения, она открыла заднюю дверь и просидела час или два на пороге, глядя перед собой в темноту.

Упираясь затылком в стену здания, Эмма вдыхала напитанный запахом шалфея воздух и слушала басовитое жужжание пролетавших мимо жуков. Неподалеку зашуршало в траве некое существо, и она подумала, уж не гремучка ли это. Но не змей она опасалась. Она боялась Неда. Если он ее настигнет, то расправится с ней без всякой жалости. Эмма снова усилием воли отогнала мысли о Неде и взялась за шитье, но пальцы у нее были влажными от пота, и иголка скоро стала липкой. Эмма не без труда прокалывала ею материю, которая при этом едва слышно поскрипывала; эту желтую материю ей купил в Джаспере Нед. Отложив шитье, она, прикрываясь от яркого солнца рукой, еще раз оглядела прерию. Жара действовала на Эмму как сильное расслабляющее средство; несмотря на владевшую ею нервозность, она, прислонившись головой к стене, сама не заметила, как уснула.

Очнувшись от сна, который немного ее освежил, она первым делом задалась вопросом, сколько времени она проспала, но ответить на него не смогла, поскольку ее часы встали, а часы Тома она не заводила с тех пор, как уехала из Джорджтауна. Откинув крышку, она прочитала выгравированное на ее внутренней стороне посвящение. «Тому. На вечную память. 20 апр. 1868 г. Эм.». Это были золотые часы — дорогие и почти новые: фермеры редко носят золотые изделия. Конечно же, ей следовало оставить их дома, но она так и не смогла заставить себя с ними расстаться.

Эмма окинула взглядом находившиеся перед ней вещи, дотронулась до томика стихов, чуть сдвинув его в сторону, сложила рукоделие, после чего положила сумку с принадлежностями для шитья на отведенное для нее место. Джон часто посмеивался над ее тягой к порядку и аккуратности, но он не мог не признать, что своими успехами они в значительной степени обязаны педантичности Эммы и тому вниманию, которое она уделяла даже самым мелким деталям. Разложенные в строгом порядке вещи радовали глаз. Теперь Эмма была уверена, что, когда у нее будет лошадь, она сможет уложить седельные сумки и подготовиться к отъезду за каких-нибудь несколько минут.

Эмма съела кусок пирога с корицей, сложила салфетку и сунула ее в стоявший под платформой саквояж. Потом она снова принялась за шитье; еще раз проверила сделанные ею стежки, соединявшие разноцветные лоскутки в цельное полотнище, после чего сняла наметку. В тени депо было прохладнее, чем на платформе. Эмма сосредоточенно работала иглой, надеясь, что рукоделие позволит ей немного успокоиться, и набирала сразу по шесть, семь, даже восемь стежков. Оторвавшись от работы, она в который раз вгляделась в южный сектор горизонта и увидела в отдалении всадника, мчавшегося среди зарослей колючего кустарника, чьи листья в свете солнца казались почти белыми. Она воткнула иголку в ткань, вскочила на ноги и уже подняла было руку, чтобы помахать всаднику, но в самый последний момент решила подождать. Что, если это не Джон, а какой-нибудь ковбой или старатель? Это мог быть кто угодно — даже Нед. В самом деле, что, если Неду удалось вдруг разгадать их игру и он устремился за ней в погоню? Эта мысль заставила ее содрогнуться от ужаса, но уже в следующее мгновение она заставила себя успокоиться. Наверняка ничего дурного не произошло и Нед, как и было задумано, мчится сейчас в Джаспер. Он узнает о том, что она сошла в Уот-Чир, лишь через несколько часов, так что беспокоиться не о чем. Тем не менее она вернула принадлежности для шитья в сумочку, завернула свои вещи в узелок и засунула за пояс револьвер. После этого она вошла в здание вокзала и, застегивая на груди рубашку, осторожно выглянула из окна.

Всадника не было видно. Эмма проверила барабан револьвера, невольно думая о том, как ей быть в том случае, если вопреки всем ее предположениям в Уот-Чир приехал Нед. Сжав в руке револьвер, она крадучись двинулась вдоль стены и еще раз выглянула наружу в том месте, где от стены были оторваны доски. Теперь всадника было видно очень хорошо. Она сразу же его узнала и выбежала наружу, размахивая узлом с вещами. Джон ехал на отличной лошади вороной масти; вторая лошадь, предназначавшаяся Эмме, была привязана за поводья к луке его седла и скакала с ним рядом. Соскочив с седла прямо на платформу, Джон сжал Эмму в объятиях. Потом, чуть от нее отстранившись, он посмотрел на нее и сказал:

— А вот и ты, хвала господу. Когда я смотрел на тебя на вокзале в Налгитасе, мне прямо не верилось, что стоящая передо мной вялая, бесцветная женщина и есть моя Эмми! Ах, если бы ты только знала, каким одиноким я чувствовал себя эти две недели.

— Мне тебя тоже очень не хватало, — сказала Эмма, положив голову ему на плечо. Она не лукавила: без него ей и вправду было плохо. Она обретала чувство покоя и уверенности в завтрашнем дне, лишь оказавшись рядом с ним. И так было всегда.

Джон смотрел на нее, лучась от радости.

— Когда мы вернемся домой и ты снова наденешь свое алое бархатное платье, я отведу тебя во французский ресторан, где угощу самым лучшим ужином. Ты прошла через тяжелое испытание, и тебе просто необходимо как следует встряхнуться. — Потом он перевел взгляд на лошадь, которую привел с собой. — Этот жеребец тебе понравится. Чарли, что и говорить, знает толк в лошадях. — Джон усмехнулся, словно вспомнил что-то очень забавное. — Чарли сказал мне, что эту пару пытался сторговать у него Нед Партнер, но он послал его куда подальше.

— Нам пора ехать, так что обсудим все это позже. Солнце уже высоко, а путь неблизкий, — сказала Эмма и, отвернувшись, принялась перекладывать вещи в седельные сумки. Джон между тем привязал ее пальто к задней луке седла.

— Ты думаешь, Нед за нами погонится?

— Еще как погонится, — сказала Эмма. — А ты бы разве не погнался, если бы у тебя отняли пять тысяч семьсот пятьдесят долларов и выставили полным идиотом?

Голос у нее при этом был неприятный и резкий; она сразу же пожалела, что заговорила с Джоном в таком тоне, и поторопилась улыбнуться, чтобы развеять неприятное впечатление от своих слов.

— А все-таки нам удалось провернуть это дельце, верно? — Джон придержал лошадь, пока она садилась в седло, а потом передал ей поводья. — В результате Нед обвинит во всем Эдди, поругается с ней и почти наверняка от нее съедет, а Чарли только этого и добивается: хочет, чтобы Эдди побольнее прищемили хвост. Что же касается нас с тобой, то мы получили деньги Неда. Мы ведь этого добивались?

— Совершенно верно. Но не следует упускать из виду, что Нед готов на все, чтобы их вернуть. Он будет гнаться за нами без устали — днем и ночью, в дождь и в зной, и успокоится только тогда, когда схватит нас за шкирку, — сказала Эмма, когда Джон вскочил в седло и поехал вперед, держа путь на север. — Самое интересное, если он даже нас пристрелит, то будет считать, что сделал доброе дело.

Джон повернулся в седле и одарил Эмму испытующим взором.

— Значит, все эти две недели тебе угрожала опасность?

Эту фразу можно было расценивать и как вопрос, и как утверждение.

— Нет, не думаю.

— Ну и ладно. Сейчас тебе уж точно ничего не грозит.

Но Эмма знала, что это не так. Даже находясь рядом с Джоном, она не была в безопасности. Окончательно это себе уяснив, она ударила лошадь каблуками и, обогнав Джона, поскакала вперед.

Они ехали без остановки весь день и весь вечер, терпеливо снося жару, пыль и прочие неудобства. Когда солнце приблизилось к линии горизонта и стало смеркаться, Джон предложил сделать небольшой привал, но Эмма отказалась, потребовав, чтобы они продолжали путь, хотя голова у нее от долгой езды на солнцепеке просто раскалывалась от боли и она страшно устала.

— Мы обогнали его как минимум на день. Все равно он раньше завтрашнего утра с места не двинется, — сказал Джон.

Эмма знала, что Джон испытывает некоторую слабость, как это у него всегда бывало после приступа мигрени. Тем не менее она продолжала настаивать на том, чтобы они ехали дальше.

— Ты его совсем не знаешь. Между тем он потерял все, что у него было ценного в этом мире. — Эмма помотала головой, словно пытаясь сбросить с себя охватившую ее при этих словах печаль. На самом деле Нед потерял нечто большее, чем деньги, но Эмма, разумеется, не стала говорить об этом Джону. — Нам остается только надеяться, что поезд уйдет из Джаспера прежде, чем он туда приедет. Тогда он, пребывая в уверенности, что я нахожусь в городе, кинется меня разыскивать, а поиски, как ты понимаешь, дело хлопотное, а главное, требующее больших затрат времени. Не найдя меня в городе, он наверняка решит, что я надула не только его, но и тебя, и поехала дальше на Запад. Жаль, что я не попросила тебя задержать его в Налгитасе подольше.

— Что толку теперь об этом говорить? Даже если случится худшее и он доберется до Джаспера раньше поезда, лошадь у него так притомится, что ему останется одно: побыстрей отвести ее в конюшню.

— Он может купить в Джаспере новую лошадь.

— Хорошую, положим, не купит. Возьмет, какую предложат — то есть клячу, вроде тех двух, что он приобрел в Налгитасе. — Тут Джон искоса на нее посмотрел. — Да, я слышал о том, что вы с ним ездили в Джаспер. Надеюсь, ты не удивляешься моей осведомленности? Рано или поздно я бы все равно об этом узнал. Но это твое дело. Кстати сказать, я бы и сам из этого Налгитаса куда-нибудь убрался, если бы мне довелось прожить там больше двух дней.

Эмма смотрела на заросли кустарника, чьи желтые цветочки пятнали просторы прерии до самого горизонта. Поскольку она молчала и никак не комментировала его слова, Джон продолжал говорить:

— Ты сама отмечала, что как наездник он нам уступает. Даже если он найдет в Джаспере хорошую лошадь и всю дорогу будет гнать, все равно ему дотемна в Уот-Чир не поспеть. А в темноте он найти наши следы не сможет. — Их с Эммой собственные лошади были очень хороши, это не говоря уже о том, что они знали, где при необходимости можно раздобыть свежих. — Кроме того, — усмехнулся Джон, — Чарли считает, что у него не мозги, а яйца всмятку.

— Это не так, — откликнулась Эмма, недоумевая, с какой стати она защищает Неда. — Просто у него легкий характер, и по этой причине многие люди считают его глупым и недалеким. Но я придерживаюсь на этот счет другого мнения. По правде сказать, я даже боялась, что ему удастся раньше времени раскрыть нашу махинацию. Сейчас, по крайней мере, он нас уж точно раскусил.

— Думаешь, он догадается, кто ты такая? — спросил Джон, когда они наконец сделали остановку, чтобы напоить лошадей и немного размяться.

Эмма пожала плечами:

— Во всяком случае, Эдди обо мне слышала. Она упоминала мое имя, когда мы ехали в поезде. Ей вдруг захотелось немного меня попугать, и она начала рассказывать о грабителях, заметив, что среди них есть и женщины. Кстати, женские имена, которые она в этой связи называла, были мне незнакомы. Наверняка это прозвища каких-нибудь проституток. Потом она назвала имя Ма Сарпи и сообщила, что эта женщина сидит в тюрьме в Брекенридже.

Голубые глаза Джона весело блеснули.

— Уж коли ходят такие слухи, в Брекенридж нам лучше не соваться. А о Джорджтауне она ничего не говорила?

Эмма отрицательно покачала головой.

— Мне просто не терпится оказаться дома. Там мы будем в безопасности.

Пока они взнуздывали и седлали лошадей, Джон обдумывал ее слова.

— Тем не менее осторожность не помешает. Поэтому предлагаю в Пуэбло повернуть на запад и дальше держать путь через Лидвиль. Если Нед в погоне за нами доберется до Пуэбло, он наверняка решит, что мы поехали в сторону Денвера. Но ему и в голову не придет, что мы можем свернуть с главной дороги и поехать через горы. Нед хоть как-то связывает тебя в своем представлении с Денвером?

Этого Эмма не знала. Она не помнила, чтобы в разговорах с Недом упоминала о Денвере, а уж тем более о Лидвиле или Джорджтауне. Но предложение Джона ехать через горы ее не слишком обрадовало, хотя бы по той причине, что им пришлось бы трястись в седлах еще несколько дней. Но она знала, что Джон прав и ей придется с ним согласиться, хотя каждая клеточка ее затекшего от долгой езды верхом тела бурно против этого восставала.

Джон повернулся к ней и пристально на нее посмотрел.

— Как думаешь, хватит тебе на это сил?

Нед как-то раз задал ей тот же самый вопрос. И она ответила Джону так, как в свое время ответила Неду:

— Не уверена, что это путешествие доставит мне большое удовольствие, но я справлюсь.

Когда они проезжали мимо неглубокого оврага, по дну которого змеился издыхающий от жары ручеек, Джон решил, что лучшего места для привала не найти, и, вопреки желанию Эммы ехать дальше, решил остановиться здесь на ночлег. Эмма, однако, чувствовала себя в прерии при лунном свете открытой всем взглядам и высказалась против намерения Джона разжечь костер. Поскольку ночь была светлая, Эмма опасалась, что пустившийся за ними в погоню Нед может заметить дым. По этой причине им пришлось ограничиться холодным ужином, после которого они завернулись в одеяла в надежде, что сон позволит им хоть немного сбросить с себя накопившуюся за день усталость.

Где-то после полуночи Эмма проснулась от того, что кто-то тряс ее за плечо. «Нед!» — содрогнувшись от ужаса, подумала Эмма и пожалела, что они с Джоном не договорились дежурить по очереди. Но это был Джон, который поставил ее в известность, что во сне она громко кричала.

— Кошмары замучили? — спросил Джон, который держал ее так крепко, что она не могла пошевелиться.

— Да, — прошептала Эмма, вспомнив о том, что ей привиделось. В прошлом дурные сны посещали ее с такой удручающей регулярностью, что она боялась ложиться спать. С течением времени, однако, они тревожили ее все реже и реже, но все-таки являлись к ней. Обычно это происходило, когда они с Джоном заканчивали очередное дело. Этому способствовали сопутствовавшие ее опасной работе нервное возбуждение, страх разоблачения и сильная апатия, которая овладевала ею в самом конце.

— Я с тобой посижу, — сказал Джон, но Эмма отвергла его предложение. Ей было приятно чувствовать у себя на плечах его сильные руки, которые давали ей ощущение покоя, но она знала, что он утомлен скачкой ничуть не меньше ее. Это не говоря уже о том, что после приступа мигрени у него обычно бывал упадок сил и ему, чтобы восстановиться, требовался продолжительный отдых. Так или иначе, один из них должен был хотя бы немного поспать, и Эмма поняла, что бодрствовать придется ей. Она особенно против этого не возражала, поскольку вообще спала очень мало.

Джон полез в седельную сумку, вынул фляжку с виски и протянул Эмме.

— Выпей немного — вдруг поможет? Только не переусердствуй. Завтра нам опять по жаре целый день ехать, а с похмелья это вдвойне трудно.

Было время, когда только виски ей и помогало. Эмма открутила крышку и сделала глоток, но этот напиток показался ей сейчас слишком крепким и горьким, и она вернула фляжку Джону.

— Не терзай себя понапрасну. Эдди и Нед это заслужили — да и другие тоже, — сказал Джон, снова укладываясь на свое одеяло и глядя на звезды, рассыпанные по черному бархату неба.

— Другие — может быть. А вот Нед и Эдди — нет. Мы имели о них превратное представление. Они не так уж плохи — что бы там ни говорил о них Чарли. Я вот думаю, Эдди могла бы тебе даже понравиться. — Наклонившись к нему, она неожиданно для себя сказала: — Джон, мы с Недом убили братьев Майндеров. Я зарезала Эрли, а Нед пристрелил Черного Джесси. Это были ужасные люди, напрочь лишенные всякого представления о морали. Эрли, к примеру, был точь-в-точь таким, как Янк Маркхэм. Мы закопали братьев лицом вниз — там, где их никто не найдет. Я была бы не прочь, если бы вот так же, лицом к преисподней, похоронили Янка.

До сих пор Эмма не решила окончательно, рассказывать ли ей Джону о Майндерах, но, начав, уже не могла остановиться и рассказала все. О том, в частности, как они с Недом готовились ограбить банк в Джаспере, а Майндеры их опередили. Потом она поведала Джону о спуске в каньон во время дождя, о ночевке под скалой и о том, как они с Недом, открыв утром глаза, увидели стоявших над ними братьев Майндеров с револьверами в руках. Она рассказала Джону, как Эрли принудил ее пойти с ним за скалу, и она подчинилась, но потом, когда он отвернулся, ударила его ножом в спину и продолжала безостановочно наносить удары, хотя он был уже мертв. Точно так же она разила бы ножом Янка Маркхэма, если бы ей представилась такая возможность. Правду сказать, тогда ей на долю секунды даже показалось, что перед ней Янк, а вовсе не Эрли Майндер.

Повествуя об этом, Эмма говорила спокойным, размеренным голосом и не пролила ни одной слезинки. Со стороны можно было подумать, что она рассказывает о событиях, происшедших совсем с другой женщиной. Только замолчав и переведя дух, Эмма осознала, что, пока она рассказывала, Джон обернул ей плечи одеялом и, присев с ней рядом, в течение всего этого времени ласково поглаживал ей руки и спину.

— Я просто счастлива, Джон, что мы их убили. Нед поведал мне историю о двух мальчиках, которых Майндеры пристрелили просто от нечего делать. Это были ужасные люди, и они заслуживали смерти. Но теперь они никому не причинят вреда. Я рада, что они лежат в земле.

Эмма сделала паузу; все ее тело сотрясалось от дрожи. Немного успокоившись, она заговорила снова:

— Этот Эрли… я смотрела ему в глаза, когда он тащил меня за скалу, и мне показалось, что снова вернулись времена Янка и все, с ним связанное… Когда мы спускались в каньон, шел дождь. Потом загрохотал гром. Я всегда дрожу, когда слышу удары грома — из-за Коры Нелли. Она боялась грома. В ту ночь, перед тем как появился Янк, тоже гремел гром, и мы взяли Кору Нелли к себе в постель, чтобы ей не было страшно…

— Я знаю, — сказал Джон.

Его спокойный, ровный голос подействовал на нее умиротворяюще. Сидя на одеяле, он, сжимая Эмму в руках, укачивал ее, словно ребенка. Он находился с ней рядом до тех пор, пока она не сказала ему, что с ней все хорошо и он может отправляться спать. Она сказала, что присмотрит за лошадьми и еще немного посидит, глядя на звезды, — пока не захочет спать по-настоящему.

— Сомневаюсь, что тебе когда-либо удастся окончательно освободиться от этого кошмара, — со вздохом сказал Джон, поднимаясь с места.

Эмма промолчала, но они оба знали, что он прав и от кошмаров прошлого ей не избавиться никогда. Скоро Джон пошел спать, но Эмма так и не смогла заснуть. Завернувшись в одеяло, она сидела в темноте, чувствуя, как призраки прошлого снова постепенно завладевают ею. Перед ее глазами предстали картины былого, и она увидела все так же ясно, как если бы это было вчера. Но на самом деле с тех пор минуло целых восемь лет.

Когда Эмма вышла замуж за Тома Сарпи, ей было восемнадцать. Она познакомилась с Томом в то самое утро, когда он в поисках удачи приехал в город Галена, штат Иллинойс. Он служил в армии северян под началом Улисса С. Гранта и решил, что городок, откуда его генерал был родом, вполне подходящее место для человека, который решил после войны строить заново свою жизнь. Эмма развешивала простыни на заднем дворе пансиона, где готовила, убирала и стирала, и сразу заприметила Тома, который, поднявшись вверх по холму, остановился у дверей дома.

— Сэр? — сказала она. Говорила она крайне неразборчиво, поскольку во рту у нее были бельевые прищепки, походившие на передние резцы крупного грызуна.

Том склонил голову набок и ослепительно ей улыбнулся.

— Полагаю, у вас найдется свободная комната? — спросил он.

Уже позже, когда они познакомились, он рассказал ей, что комната была ему без надобности, поскольку денег у него было в обрез и он экономил каждый цент. Но он хотел познакомиться с Эммой, и вопрос о найме комнаты был самым подходящим предлогом, чтобы завязать с ней разговор. Она показалась ему чрезвычайно привлекательной девушкой.

Эмма вынула изо рта прищепки и кивнула; она опасалась, что если заговорит, то голос ее выдаст, поскольку именно в эту минуту спрашивала себя, бывает ли любовь с первого взгляда. Потом она провела Тома в пансион и показала ему комнату на втором этаже, которая находилась как раз под ее коморкой в мансарде. Эмма жила в этом пансионе с шестнадцати лет, когда ее отец умер от горя. Ее мать умерла двумя годами раньше, и после ее смерти отец так и не сумел оправиться. Ее родители были образованными людьми: к примеру, ее мать происходила из хорошей семьи, жившей в Нью-Джерси, где она посещала частную школу. Детство у Эммы было счастливым; ее воспитывали так, чтобы она могла понимать поэзию, красиво шить и вышивать и изысканно выражать свои мысли. Ее отец был процветающим фермером, но после того, как умерла мать Эммы, дела у него шли все хуже и хуже, поэтому, когда он сам отошел в лучший мир, его единственной дочери вместо денег достались одни долги. По этой причине Эмма не поступила в колледж, как планировали ее родители, а ушла из школы второй ступени, где училась, и устроилась на работу в пансион. Она неоднократно получала предложения руки и сердца — в молодости она была прехорошенькая: высокая, черноволосая, с правильными чертами лица, — но никто из мужчин не привлекал ее внимания до тех пор, пока к пансиону, где она работала, не подошел в один прекрасный день Том Сарпи.

— Вам придется снять комнату на месяц. Таковы правила, — произнесла Эмма, когда окончательно уверилась в том, что голос у нее не дрожит. Надо сказать, такого правила не существовало, просто Том так ей сразу понравился, что ей захотелось задержать его в городе подольше, чтобы без помех свести с ним знакомство.

Позже Том сказал, что снял бы комнату и на год, если бы она его об этом попросила. Оказалось, однако, что месяц — срок вполне достаточный для знакомства, поскольку, когда он подошел к концу, Том и Эмма поженились, и брак этот был заключен, что называется, на небесах. Роман их протекал в основном в стенах пансиона, поскольку денег на красивые ухаживания у Тома не было. Зато Том помогал Эмме на кухне и развлекал ее разговорами, когда она лущила горох или вынимала косточки из маслин. Пока она стирала простыни и рубашки, он колол дрова, а когда ее дневная работа подходила к концу, отправлялся с ней на прогулку. Они неспешно шли по главной улице города, застроенной нарядными коттеджами и особняками с колоннами, или прохаживались вдоль реки; бывало также, что они никуда не ходили, просто сидели на пороге: Эмма шила, а Том глазел на прохожих.

— В жизни не встречал женщину, которая бы так четко и ясно выражала свои мысли, — сказал ей Том однажды вечером, когда они остановились передохнуть рядом с большим домом, сложенным из кирпича и отделанным белым камнем. Том также сообщил ей, что кривляк и жеманниц терпеть не может, и добавил: — Вот ты — достойная женщина, поскольку стойко переносишь трудности, которые на тебя обрушились. — А потом еще добавил, окончательно осмелев: — Мне нужна жена, которая не боится тяжелой работы, и ты в этом смысле мне очень подходишь. — Сказавши это, он отчаянно покраснел, поскольку предложение руки и сердца получилось у него на редкость неуклюжим.

Нельзя сказать, чтобы манера, в какой было сделано это предложение, понравилась и Эмме. Она отвела от него глаза и стала рассматривать мансарду большого дома, где лучи заходящего солнца искрились в разноцветных стеклышках круглого витражного оконца, напоминавшего огромный ограненный бриллиант. Правду сказать, она была разочарована, хотя приняла бы предложение Тома даже в том случае, если бы оно было сделано в еще более неуклюжей или причудливой форме. К чему скрывать? Том совершенно покорил ее сердце. Ко всему прочему он был человеком покладистым и легко сводил знакомство с людьми. Эмма восхищалась этими качествами своего возлюбленного, поскольку сама бывала чрезмерно суровой к людям и относилась к ним настороженно. Но Эмме для полного счастья было явно недостаточно того, что Том считал ее трудягой и подходящей ему во всех отношениях женщиной. Ей хотелось слышать от него заверения в вечной любви и преданности, какими бы смешными и глупыми они ни казались в его устах. Эмма, несомненно, обладала практическим складом ума, но и тяга к романтике, пусть и глубоко запрятанная, у нее в душе еще сохранилась. С детских лет она носила в своем сердце образ некоего прекрасного юноши, который, протянув ей букет пышных роз и припав на одно колено, в самых изысканных выражениях предлагал ей руку и сердце.

Том, казалось, что-то такое почувствовал. Неожиданно схватив ее за руку, он заглянул ей в глаза и произнес:

— Ты самая искренняя и чистосердечная девушка из всех, кого я когда-либо встречал, и я люблю тебя больше жизни. Если ты не согласишься выйти за меня замуж, я сию же минуту уеду на Запад на золотые прииски, и тебе, когда ты будешь убирать мою комнату, придется выбросить мои вещи на помойку. — Потом, несмотря на то, что улица буквально купалась в пыли, а сидевшие неподалеку в беседке две женщины внимательно за ними наблюдали, Том, придав лицу трагическое выражение, рухнул перед ней на колени.

Сцена, что и говорить, получилась наиглупейшая, но для Эммы она потом стала одним из самых светлых и драгоценных воспоминаний. Наклонившись к Тому, она поцеловала его в губы и сказала:

— Я готова следовать за тобой повсюду, но лучше в качестве твоей законной жены, — произнесла она шепотом, — хотя это и не обязательно.

При этом она так отчаянно покраснела, что Том пришел к выводу, что это, напротив, обязательное условие.

Они попытались купить земельный участок неподалеку от Галены, где поля были плодородными, а окрестные холмы радовали глаз ярким зеленым убранством, но то, что им предлагали, стоило слишком дорого, а средств у них почти не было — Эмма едва набрала денег, чтобы расплатиться за золотые часы, которые подарила Тому на свадьбу. Натуры у них, однако, были беспокойные, и оба любили приключения. По этой причине они решили лично выяснить, так ли уж хороши сельскохозяйственные угодья на Западе, как об этом писали в газетах. Погрузив весь свой скарб в фургон, они переехали из Галены в Колорадо, где и обосновались в окрестностях городка под названием Минго.

Участок, который они приобрели, в отличие от тех, что рекламировались в газетах, не имел, казалось, никакой сельскохозяйственной перспективы, но они тем не менее как-то на нем перебивались и о переезде в Колорадо не жалели. Они и впрямь отлично подходили друг другу. Эмма работал бок о бок с Томом на поле, засевая землю и убирая урожай; Том выстроил для семьи симпатичный домик — насколько, разумеется, это было возможно, принимая в рассуждение то обстоятельство, что в качестве строительного материала использовался обыкновенный дерн. Но Том очень старался — даже врезал в стены застекленные оконные рамы. Молодые супруги быстро перезнакомились со всеми соседями и вместе с ними посещали маленькую церковь, воздвигнутую совместными усилиями переселенцев. Эмма обладала неплохим голосом и актерскими способностями и принимала деятельное участие в театрализованных представлениях и создании живых картин, которые, собственно, и являли собой то, что можно было, пусть и с натяжкой, назвать культурной жизнью города Минго.

Через два года после того, как Том с Эммой поженились, у них родилась Кора Нелли. Девочка появилась на свет раньше срока, и в скором времени родители узнали, что Коре Нелли суждено до конца своих дней сохранить незамутненное младенческое сознание.

Когда это уже не вызывало сомнений, Эмма пришла в отчаяние.

— Я тебя подвела, — сказала она.

Том поторопился ее успокоить.

— Кора Нелли — господом избранное дитя, ибо зло этого мира никогда ее не коснется, — сказал он, и Эмма ему поверила.

Они надеялись, что у них еще будут дети, которые позаботятся о Коре Нелли после их смерти, но бог им больше никого не дал. И тогда они отдали всю свою любовь ей одной.

Словно в награду за свое младенческое простодушие, Кора Нелли получила от природы удивительно привлекательную наружность — густые угольно-черные волосы, белую кожу и такие же, как у Эммы, глаза цвета неба над прерией.

— Она точь-в-точь как моя кукла, — сказала Эмме соседская девочка Лорена Спенсер; Кора Нелли и впрямь удивительно походила на хрупкую фарфоровую китайскую куколку.

Коре Нелли было семь лет, когда к домику, принадлежавшему семейству Сарпи, подъехал Янк Маркхэм с тремя своими приятелями. В Минго закон был не в чести, и по этой причине там собирались проходимцы и просто отчаявшиеся люди со всего края. Янк Маркхэм был далеко не первым человеком с дрянным характером, который останавливался на ферме Сарпи, чтобы попросить еды или свежую лошадь. Но Том радушно встречал каждого, кто к нему приходил, делился с ним последними крохами, и маленькое семейство Сарпи не обижали.

Эмма тоже обычно относилась к случайным гостям вполне доброжелательно, но Янк и его приятели сразу ей не приглянулись. Она была рада, что в этот день Том не пошел на поле и работал в амбаре. Выйдя из амбара, он добродушно улыбнулся, протянул Янку руку и сказал:

— Слезай с седла, путник, попей воды и напои коней. Колодец во дворе, на гвозде черпак для людей, на земле корыто для лошадей. Моя жена нажарила пончиков, так что, считай, тебе повезло.

— Похоже, что так, — сказал Янк, слезая с лошади.

Эмма, которая в эту минуту стояла у колодца, позвала к себе Кору Нелли — уж очень ей не понравились взгляды, которые люди Янка бросали на девочку. Когда Кора Нелли побежала к матери, один из них нагнулся и схватил ребенка за руку.

— Здравствуй, девочка, — сказал он.

Кора Нелли не испугалась. Она не знала, что такое страх, поскольку все к ней были добры, и с улыбкой посмотрела на незнакомца. Но то, что происходило во дворе, встревожило Тома.

— Эй, парень, попридержи руки! — крикнул он, бросаясь к дочери.

Не сказав ни слова, Янк вытащил револьвер и выстрелил Тому в ногу. Том упал на землю; потом поднял глаза и посмотрел на Янка — скорее с удивлением, нежели со страхом. Тогда Янк выстрелил ему в плечо. Том наконец в полной мере осознал ужас происходящего.

— Эмма! — крикнул он. — Я…

Янк не дал ему договорить. Ухмыляясь, он нажал на курок в третий раз, и револьверной пулей разнес Тому череп. Эмма слышала, как кричала Кора Нелли — возможно, впрочем, это кричала она сама; ей так и не суждено было этого узнать. Она со всех ног бросилась к девочке, чтобы вырвать ее из рук бандита и унести в дом. Если бы ей это удалось, она могла бы закрыть дверь на задвижку, вооружиться револьвером и стрелять в Янка и его людей из окна. Но Янк поймал ее за развевавшиеся по ветру волосы и намотал их на руку. Бандит, который держал Кору Нелли, соскочил с коня, одним резким движением сверху вниз разорвал на девочке платье и швырнул ее на землю.

Кора Нелли начала плакать и что-то чирикать на своем птичьем языке. Бандит, который в это минуту расстегивал штаны, повернулся к своим приятелям и сказал:

— А ведь в этой девчонке не больше разума, чем в кролике. — Потом он посмотрел на девочку и крикнул: — Затихни, куколка! Сейчас я буду изображать твоего папочку. — Желая заставить девочку замолчать, он, несильно размахнувшись, ударил ее по губам, после чего опустился на четвереньки и лег на нее сверху.

Янк завел руку Эммы за спину с такой силой, что у нее хрустнули кости.

— Посмотри на этого парня, — сказал он с усмешкой. — Он у нас любит детишек. Но мне этого не надо. Я предпочитаю взрослых баб — вроде тебя. — Эмма попыталась было ударить Янка, но он, скрутив ей за спиной руки, зажал ее лицо в ладонях и держал так, чтобы ей было видно, как один из его людей насиловал Кору Нелли. Это картина навсегда осталась в памяти Эммы и с годами нисколько не потускнела. Зерно в поле налилось и обрело золотистый оттенок. Сделанная из дерна крыша домика от избытка влаги зеленела, как лужайка, проросшие побеги устремляли к небу длинные тонкие стебли. Бурая земля во дворе после ливня превратилась в грязь; измазанное в грязи, разорванное и скомканное бледно-желтое платье Коры Нелли напоминало букет втоптанных чьей-то тяжелой ногой в землю желтых тюльпанов. На волосах и на лице Коры Нелли тоже виднелись пятна грязи. Пытаясь высвободиться из рук Янка, Эмма извернулась и заметила у него в бороде табачные крошки, а на шее — грязный, пропитанный потом красный платок. Из его толстогубого, с дурными зубами рта вырывалось зловонное дыхание. В нем чувствовался резкий запах жевательного табака и какого-то цветка — «Лилии», — почему-то решила Эмма, хотя никогда с лилиями дела не имела и даже не знала, как они пахнут. Возможно, это ощущение пришло позже и осталось от заупокойной службы в церкви, куда кто-то из прихожан принес букет этих цветов.

— Прекрати это, прошу тебя. Возьми что хочешь, только вели своим людям оставить девочку в покое. Она всего лишь несмышленый ребенок, — взмолилась Эмма.

— Мы и так все у тебя заберем — без твоего разрешения, — сказал Янк и рассмеялся.

Кора Нелли заверещала, как попавший в капкан зверек; глаза у нее закатились, и скоро между веками можно было рассмотреть только узкую полоску белков. Когда бандит накрыл ее своей тяжелой тушей, она обмякла и лежала, как мертвая. Закончив дело, бандит неторопливо поднялся на ноги, после чего раздавил подошвой сапога ребенку рот. Эмме показалось, что она слышала, как у ее дочери затрещали кости. Потом он стал пинать девочку сапогами и пинал до тех пор, пока не перевернул ее на живот и она не уткнулась лицом в грязь. Подняв на Эмму свои желтые волчьи глаза, он сказал:

— По-моему, я поступил с ней по справедливости.

Потом все четверо бандитов с интересом наблюдали за агонией Коры Нелли, а когда она затихла, переключили внимание на Эмму.

— Ну-ка, покажи мне свою лохматую дырку, — сказал Янк, у которого по углам рта текла смешанная с табачной жвачкой слюна. Поскольку Эмма не двигалась, он с такой силой дернул ее за подол юбки, что она упала.

После того, как Янк над ней потешился, у нее началось кровотечение; а еще он сломал ей руку, и она повисла как плеть. Потом Эммой занялись другие бандиты, причем к ним присоединился даже тот человек, который только что изнасиловал и убил Кору Нелли. Когда они завершили свои труды, Эмма была без сознания. Вероятно, бандиты решили, что она умерла, поскольку стрелять в нее не стали. Переворошив весь дом, забрав ценности и съев пончики, они вскочили на лошадей и поехали прочь, запалив напоследок амбар.

Сосед семейства Сарпи, старый индеец по имени Бен Бондуран, увидел дым и приехал разузнать, что случилось. Увидев лежавшую в грязи Эмму, он поначалу счел ее умершей, но потом услышал ее тихие стоны и отвез на близлежащую ферму. По его словам, он в жизни не видел, чтобы «белую женщину так искалечили». «Искалеченных индейцев видел. Но чему тут удивляться, коли белые колотят их почем зря — просто ради развлечения?» — заметил он, внося бездыханное тело Эммы в дом, принадлежавший семейству Спенсер.

— Мы их догоним. Нам не впервой иметь дело с убийцами, — мрачно сказал мистер Спенсер, но Эмма, которая к тому времени уже пришла в себя, умолила его оставить мысль о погоне, поскольку, по ее словам, Янк и его банда успели уже уйти так далеко, что гнаться за ними было бы напрасной тратой времени. На самом деле она была против погони совсем по другой причине. Ее соседи были фермерами, а не убийцами, и даже если бы им удалось догнать Янка и его людей, бандитам не составило бы труда их перестрелять.

Друзья Эммы похоронили Тома и Кору Нелли, потом занялись восстановлением ее фермы; пока мужчины работали на ферме, женщины ухаживали за Эммой.

Эмма поправилась, но рана в душе не заживала. Она приняла смерть родителей, но принять неожиданную смерть мужа и дочери ей было куда труднее. Она попыталась найти утешение в религии, но и это не помогло. А помогла ей воспрянуть духом мечта о мщении. Продав свою ферму Спенсерам, она отправилась в Денвер, где, по слухам, часто обретался Янк Маркхэм. В Денвере она нашла себе работу в игорном доме Палас, где пела и исполняла простенькие эстрадные номера; Палас был тем самым местом, где возможность встретить Янка и его людей представлялась наиболее вероятной. Она не знала имен других членов его банды, но узнала бы их в лицо в любое время дня и ночи. А узнавши, убила бы их одного за другим. По ночам, когда ее донимали кошмары и заснуть было невозможно, она думала о том, что было бы неплохо продлить страдания этих людей, сообщив им, почему и за какие грехи они умирают. Но потом она отвергла эту мысль, понимая, что малейшая проволочка или отсрочка в исполнении приговора, который она им вынесла, может позволить им ускользнуть от ее мщения. Поэтому она решила, что в ту же минуту, как увидит кого-нибудь из них, достанет револьвер и будет стрелять. Пусть ее потом за это повесят. На душе у нее было так пусто и холодно, что смерть стала бы для нее лишь избавлением от мук.

В Палас Янк так ни разу и не зашел, но через год или два после того как Эмма приехала в Денвер, его арестовали за убийство человека в салуне, судили и приговорили к смерти. Эмма ходила смотреть, как его вешали. Когда Янка вели к виселице и он проходил мимо нее, она плюнула ему в лицо и крикнула: «Мерзавец!»

Янк остановился и с любопытством на нее посмотрел. Даже глаза прищурил в надежде, что сможет ее распознать, а потом сказал:

— А, это ты, шлюшка? Я бы пригласил тебя на прогулку, но сейчас, боюсь, у меня нет времени. — И она поняла, что человек, который убил ее мужа и дочь и разрушил всю ее жизнь, просто-напросто ее не узнал. Когда Янка вздернули, она испытала некоторое облегчение, но только некоторое. Где-то по земле ходили три других мерзавца, которые еще не расплатились за смерть Тома и Коры Нелли.

Прошло какое-то время, и Эмма познакомилась с Джоном Роби. Он зашел в Палас, увидел ее выступление и сразу же заинтересовался тем, почему такая образованная, с хорошими манерами женщина работает в подобном заведении.

— С удовольствием угостил бы вас выпивкой, — сказал он ей в один прекрасный вечер, когда она в полном одиночестве сидела за столиком в Паласе. Выпивать с посетителями было одной из обязанностей Эммы по работе: девушки получали небольшой процент с каждой проданной в баре порции виски. Но Эмма не искала мужского общества и пить с мужчинами не любила. Она предпочитала накачиваться виски в одиночестве и делала это весьма исправно.

Тем не менее она указала Джону на стул, и он подсел к ней за столик.

— Что ж, купите мне стаканчик, — сказала она, — но предупреждаю, я — женщина молчаливая и поддерживать разговор придется вам.

— Договорились, — сказал Джон. Он купил ей виски в тот вечер и в следующий вечер и угощал ее этим напитком много вечеров подряд. Пока… Пока как-то раз они с ним не прикончили целую бутылку и не набрались до такой степени, что Эмма поведала ему заплетающимся языком историю о Томе и Коре Нелли. После того как Эмма закончила свое печальное повествование, Джон взял ее за руку и долго сжимал в своих ладонях. Когда Эмма посмотрела на него, ей показалось, что у него на глазах выступили слезы.

— Они будут ждать тебя там, где мертвые ждут живых, — сказал Джон, и это немного ее утешило. В тот же вечер они стали любовниками.

Джон был сложным человеком.

— Я холоден, как собачий нос, — сказал он ей. В определенном смысле он таким и был, но только не в отношении Эммы. К ней он относился по-доброму и с любовью. Иногда, что всякий раз удивляло Эмму, он относился по-доброму и к другим людям. У нее сложилось впечатление, что таким образом он пытался искупить какие-то свои прошлые прегрешения. Однажды, когда они поздно вечером шли по улице, им на глаза попались трое погонщиков мулов, которые зверски избивали негра. Двое держали его за руки, а третий полосовал кнутом. Рубашка у бедняги была разорвана, спина покрылась кровоточащими ранами. Эмма решила, что негр, должно быть, совершил какое-то преступление и они его наказывают. Но потом выяснилось, что чернокожий просто не уступил им дорогу — не захотел сходить с тротуара в грязь, чтобы позволить им пройти. Несколько человек, которые остановились неподалеку, чтобы поглазеть на происходящее, бурчали себе под нос, что так поступать нельзя и что это, мол, не по закону, но вмешиваться побаивались. Тогда на помощь несчастному пришел Джон. Вырвав кнут у одного из молодчиков, он так лихо отделал им всех троих негодяев, что они, не выдержав его хлестких ударов, бросились врассыпную. Потом Эмма и Джон отвели избитого негра в ближайшую аптеку и купили за свой счет бинты и примочки, чтобы он мог залечить свои раны. Позже Джон помог этому парню устроиться на работу в Палас.

Эмма пришла к выводу, что если Джон рисковал жизнью ради совершенно незнакомого человека, то ради нее он сделает все, что угодно. И эта мысль помогла ей впервые после смерти Тома ощутить чувство покоя и защищенности. С тех самых пор Эмма начала относиться к Джону с большой теплотой и участием, хотя это чувство никак нельзя было сравнить с тем глубоким, всепоглощающим чувством, которое она испытывала к Тому. Скорее это можно было назвать благодарностью, нежели любовью. И неудивительно: когда они с Джоном познакомились, она была истощена духовно и физически и страдала от одиночества. Джон дал ей возможность вновь обрести почву под ногами, вернул ей интерес к жизни. Понимая это, Эмма тоже старалась быть ему полезной, помогала ему бороться с собственными демонами.

— Я тоже был когда-то женат и жил в Каире, где у меня была москательная торговля — и даже весьма процветающая, — сказал он ей как-то вечером вскоре после того, как спас от расправы черного. Они сидели за столиком ресторана Шарпио и обедали. Джону нравилось, когда Эмма надевала красивое платье и они вместе шли в какой-нибудь дорогой ресторан.

— Детей у нас не было, поэтому, когда был объявлен набор добровольцев, я посчитал своим долгом записаться в армию. Все дела я перепоручил своему партнеру-банкиру. — При этих словах глаза у Джона побелели и приобрели мертвенный, опаловый оттенок. — В армии я пробыл до конца войны, а когда меня демобилизовали и я вернулся в родной город, выяснилось, что за несколько недель до моего возвращения партнер продал мой магазин и сбежал из города, прихватив с собой не только мои деньги, но и мою жену. Я был в отчаянии; все попытки найти беглецов ни к чему не привели.

Далее Джон рассказал, что прожил в Каире еще год или два в надежде, что жена к нему вернется. Потом ему сообщили, что его бывшая супруга отправилась со своим любовником-банкиром на золотые прииски в Колорадо. Джон проследил их путь до Брекенриджа, но потом потерял их след. Выучившись в армии играть в карты, он карточной игрой зарабатывал себе на жизнь, постоянно переезжая из города в город, поскольку, подобно Эмме, был одержим жаждой мести.

Когда Джон замолчал, на лице у него появилось выражение такой глубокой скорби, какой Эмме на лице человека еще видеть не доводилось. Эмма протянула руку и коснулась кончиками пальцев его руки. Она почувствовала, что до нее он никому не рассказывал эту историю и воспоминания, которые он растревожил, причиняют ему сейчас сильнейшую душевную боль.

Джон сжал пальцы Эммы с такой силой, что она едва не вскрикнула, но не отдернула руку.

— Прошли годы после того, как она сбежала, и я уже почти отчаялся ее найти, — продолжил он свой рассказ. — И вот как-то раз, когда я играл в покер в одном из притонов Тайгер-Элли, что в Лидвиле, ко мне подошла одна женщина. Я решил было, что это обыкновенная бродяжка — такой старой и оборванной она мне показалась, но она назвала меня по имени, и…

— Это была твоя жена, — сказала Эмма.

Джон кивнул. У него перехватило горло, и некоторое время он не мог говорить. При этом он с силой впился ногтями в руку Эммы, но женщина даже не поморщилась.

— Она умирала от туберкулеза, — наконец произнес он. — Банкир спустил все их деньги, после чего продал ее в заведение некой мадам в Стилборн-Элли. Эта женщина заставляла ее вытворять немыслимые вещи, но стоило ей только заболеть, как это чудовище в человеческом облике без всякой жалости вышвырнуло ее на улицу, и с тех пор она жила подаянием. — Джон снова сделал паузу, а через некоторое время, когда его гнев поутих, сообщил Эмме, что ухаживал за своей бывшей женой до самой ее смерти. — Я все ей простил, поскольку все еще любил ее. Но я дал себе слово, что отомщу за ее страдания, — сказал он. Наконец-то Эмма поняла причину сжигавшей Джона ярости, выплески которой ей время от времени доводилось видеть. Но эта ярость никогда не обращалась на Эмму, поскольку Джон относился к ней с огромной нежностью, удивительной в таком суровом на первый взгляд человеке. Зато стоило ему только увидеть содержательницу публичного дома, как его глаза всякий раз белели от гнева.

— С тех пор я ненавижу две категории людей — банкиров и содержательниц борделей, — сказал ей Джон, когда они вернулись в Палас и Эмма, закончив выступление, подсела к нему в зале за столик.

Эмма согласно кивнула. Ей и самой такие люди не больно-то нравились. Она осуждала женщин, наживавшихся на продаже себя другими женщинами, и презирала самоуверенных расфранченных банкиров, которые частенько захаживали в Палас. Одного в особенности. Некая проститутка, которой ее сутенер оставил на хранение кругленькую сумму, передала ее этому человеку с тем, чтобы он положил деньги в сейф. Через неделю, когда проститутка явилась за своими деньгами, банкир заявил, что видит ее впервые в жизни и никогда не получал от нее ни цента. Сутенер, ясное дело, избил проститутку до полусмерти.

— Жаль, что нет человека, который мог бы выманить у него эти деньги, отомстив тем самым за обманутую женщину, — сказала Эмма.

— Может, такой человек и найдется, — задумчиво ответил ей Джон.

Так было положено начало их деловому сотрудничеству. Когда на следующий день банкир пришел в Палас, Эмма попросила его о ссуде в двести долларов. Указав на Джона, она сказала, что у него есть акции компании «Минерал Кинг», которые он срочно хочет продать.

— Последние несколько дней он лыка не вяжет, а потому не знает, что компания только что объявила о том, что обнаружено новое богатое месторождение, а это автоматически увеличивает стоимость акций втрое. — Эмма со значением посмотрела на банкира и одарила его ослепительной улыбкой. — Если вы дадите мне взаймы двести долларов, я куплю у него эти акции, верну вам деньги и еще сотню от себя прибавлю — за беспокойство. — Банкир Эмме в ссуде отказал, но после того, как она ушла, направился к столику, за которым сидел Джон, и приобрел у него эти акции. Собственно, на это Эмма с Джоном и рассчитывали.

Акции между тем в цене не поднялись, поскольку никакого богатого месторождения найдено не было; более того, представители компании объявили, что рудники истощились, вследствие чего акции, находившиеся в собственности у мелких держателей, окончательно обесценились. Банкир таким образом остался с носом, но в суд не обратился. Если бы началось разбирательство, выяснилось бы, что он виноват больше, чем кто бы то ни было. Во-первых, он воспользовался полученной от клиентки информацией в личных целях, а во-вторых, покупая по заведомо низкой цене акции у Джона, сознательно шел на обман акционера.

Двести долларов — за вычетом двадцатки, которую пришлось заплатить за подлинные акции компании «Минерал Кинг», — составили чистую прибыль этого предприятия. Деньги это были, конечно, небольшие, но само дело, которое они с такой легкостью провернули, навело Эмму и Джона на мысль, что у них есть определенный талант к такого сорта предприятиям. Занимаясь махинациями, они в полной мере использовали такие присущие им качества, как ум, хладнокровие, актерское мастерство и способность трезво оценивать и просчитывать ситуацию. Совместная деятельность позволяла им не только изыскивать средства на жизнь, но и бороться с терзавшими их демонами прошлого. Эмме, к примеру, было необходимо найти себе какое-нибудь необычное занятие, чтобы заполнить душевный вакуум и иметь рядом человека, который помог бы ей справиться с одиночеством. Темная же сторона натуры Джона требовала, чтобы кто-то расплатился за причиненные ему судьбой обиды и страдания. Кроме того, ему нужна была женщина, которую он мог бы защищать и лелеять; это стало бы своеобразной компенсацией за то, что ему не удалось защитить от зла и несправедливости этого мира свою жену.

Джону и Эмме надоел затхлый мирок игорного дома, и они ушли из него в большой мир, чтобы взяться за рискованное, но прибыльное ремесло мошенников. Доходы, которые они извлекали из своих предприятий, позволяли им большую часть года жить если не роскошно, то, во всяком случае, вполне обеспеченно, и ни в чем себе не отказывать. Они были прекрасными партнерами и отлично дополняли друг друга. Эмма считала, что успех, которого они неизменно добивались, в значительной степени зависел от тех теплых чувств, которые они питали друг к другу. Эмма знала, что Джон предан ей, и тоже была ему предана всем своим существом.

Они всегда вместе планировали свои дела. Им не составило бы труда заколачивать больше денег, грабя банки или почтовые дилижансы, но вооруженные налеты никогда их особенно не прельщали. Им нравилось играть на людских слабостях и пороках — таких, к примеру, как жадность. Временами, чтобы провернуть то или иное дельце, они заручались сотрудничеством людей со стороны, но тщательно следили за тем, чтобы те в своей деятельности не выходили за отведенные им рамки и не преследовали своих собственных целей. С Чарли Пи все сложилось иначе. Они с Эммой были давними приятелями, так как она знала его еще по Минго, где он работал кузнецом. Это именно он помог ей похоронить Тома и дочку, а потом, пока она выздоравливала и набиралась сил, трудился на принадлежавшей ей ферме. Эмма снова встретилась с ним несколько лет спустя в Денвере; за разговором он пожаловался ей на Эдди, которая рассказала гражданам Налгитаса о том, что его жена Мейми занималась проституцией.

— Она не должна была трепаться об этом на всех углах, — краснея от ярости, говорил Чарли. — Мейми решила начать новую жизнь, и эта стерва не имела права чернить ее имя.

Мейми тогда была на четвертом месяце; беременность протекала тяжело, Мейми сильно нервничала, и, когда у нее случился выкидыш, Чарли обвинил в этом Эдди. Так как Мейми больше не беременела, Чарли решил, что дождаться желанного наследника ему так и не суждено. В этом он тоже обвинил Эдди; со временем неприязнь, которую он к ней питал, переросла в ненависть.

— Эдди настоящий паразит, вроде древесного гриба, — сказал он Эмме.

Эмма была перед Чарли в долгу, поэтому она рассказала обо всем Джону, особенно налегая на то обстоятельство, что Эдди была «мадам», то есть относилась к разряду женщин, которых Джон ненавидел всей душой. Махинация, инициатором которой был Чарли, идеально подходила Джону и Эмме еще и потому, что обещала быть сложной и рискованной, а они оба любили такие дела. В результате они сговорились совместными усилиями выманить у Неда Партнера деньги, которые он взял при ограблении банка. Чарли полагал, что после этого Нед озлобится, обвинит в своей потере Эдди, поссорится с ней и уедет из Налгитаса. Разрушив личную жизнь Эдди, Чарли посчитал бы себя отомщенным. Что же касается денег, то они должны были полностью перейти к Эмме и Джону в качестве компенсации «за беспокойство».

План, который придумали Эмма и Джон, едва не потерпел фиаско в самом начале. Они не знали, что Эдди задержится в Канзас-Сити, приехали на станцию в Палестине намного раньше, чем следовало, и в ожидании Эдди пропустили пять поездов, возбудив подозрения у начальника станции, который осведомился, с какой целью они так долго околачиваются возле вокзала. Тогда Эмма и Джон решили, что в случае, если Эдди не приедет на следующем поезде, они оставят это дело и вернутся домой. Эдди оказалась в шестом поезде; Джон увидел ее в окне вагона, узнав по данному Чарли описанию, после чего, пропустив вперед Эмму, вошел в вагон и проследовал по проходу к лавочке, на которой сидела Эдди. Указав на свободное место рядом с Эдди, он повернулся к Эмме и сказал:

— Садись сюда. Тебе не следует сидеть рядом с мужчинами. Ты, Эмма, глупа и ничего в жизни не смыслишь…

Ближе к утру Эмме удалось ненадолго задремать, но еще до рассвета она была на ногах и к тому времени, как проснулся Джон, успела оседлать лошадей и развести небольшой костер. Джон сказал, что территория, по которой они проезжают, весьма обширна и Нед вполне мог выбрать другое направление. У Эммы, напротив, было такое чувство, что Нед висит у них за плечами и они опережают его всего на несколько минут. Тем не менее, когда Джон сказал, что они, свернув от Пуэбло к западу, почти наверняка стряхнут Неда с хвоста, она ему поверила. По их расчетам, Нед должен был проследовать на север, к Денверу и, не обнаружив их там, двинуться еще дальше — во владения шаенов. В худшем случае он стал бы их искать в одном из старательских или шахтерских поселков к западу от Денвера. Таких поселков и палаточных лагерей, населенных отчаянным, порвавшим с законом людом, там были сотни. Но ему и в голову не придет, считала Эмма, искать их в Джорджтауне, который не менее респектабелен, чем Галена.

В сущности, Эмма выбрала Джорджтаун именно по той причине, что он своими нарядными, опрятными домиками напоминал ей Галену. Держась обособленно и крайне редко встречаясь с соседями, Джон и Эмма прожили там четыре года. На Роуз-стрит у них был маленький коттедж с зелеными ставнями, белым забором и цветником под окнами. Джон играл роль человека, живущего на проценты с акций горнодобывающих компаний, а Эмма изображала его жену. На самом деле женаты они не были; Джон предлагал ей вступить в брак, но Эмма сказала, что в этом нет необходимости. Она не любила его до такой степени, чтобы стремиться выйти за него замуж, и знала, что Джон тоже никогда не полюбит ее так, как любил когда-то свою жену.

Пока Эмма собирала вещи, Джон сжевал несколько крекеров с сыром и кусок сушеной говядины. Прошлым вечером Эмма сняла с талии узелок с деньгами, но открыть кошель из ковровой материи так и не смогла, поскольку он, как выяснилось, был заперт на крохотный замочек, а Эмма слишком устала, чтобы вскрывать его шпилькой. Впрочем, спешить с этим не было никакой необходимости, и Эмма, так и не заглянув в кошель, положила его в седельную сумку. Несмотря на то, что на ней была нижняя рубашка, кошель основательно натер ей кожу между ребрами, и Эмма задалась вопросом, уж не для того ли, чтобы ей отомстить, Эдди так сильно затянула шарф у нее на талии. Вполне возможно, она догадывалась, что Нед скоро от нее уйдет и что виновата в этом именно Эмма. Она представила себе, как Эдди в распахнувшемся на пышной груди пеньюаре сидит при свете керосиновой лампы за кухонным столом и, хлюпая носом, оплакивает предательство Неда. Уэлкам по обыкновению стоит в темном углу и что-то бормочет о происках дьявола. Возможно, Уэлкам позволит себе посмеяться над Эдди, Но это маловероятно. Уэлкам не из жестокосердных, в этом Эмма не сомневалась. Впрочем, кто может с уверенностью сказать, что скрывается в сердце человека, которого в юности полосовали кнутом, как собаку?

— Быть может, мне удастся застрелить антилопу, и тогда у нас будет свежее мясо, — сказал Джон, не без труда пережевывая вяленую говядину. — Или мы можем поесть в Тринидаде, заказав на обед все самое лучшее. По идее, мы должны сегодня туда добраться.

— Мы не можем останавливаться в Тринидаде. Это неосторожно. Нед обязательно нас там найдет.

Они добрались до Тринидада во второй половине дня, но остановились только для того, чтобы сменить лошадей. Эмма обнаружила неподалеку лавку, где купила сардины и консервированные персики. Кроме того, она приобрела за пятнадцать центов дыню. Потом они вскочили на лошадей и продолжили путь, покрыв до наступления темноты не менее двадцати миль, после чего разбили лагерь под сенью серебристых тополей.

Наутро они тронулись в путь и ехали целый день, сделав одну-единственную остановку у домика с вывеской «Имеется в продаже свежий хлеб». Там они купили свежеиспеченные крекеры и свежее молоко у фермерши, которая, судя по всему, неплохо наживалась на таких, как они, путниках, поскольку запросила за тарелку с шестью кусками пресного печеного теста целых тридцать центов. Они, однако, не стали ставить ей в вину, что она обирает людей, поскольку по этой части у них самих рыльце было в пушку. Наконец на третий день пути они достигли Пуэбло. Эмма едва не падала с седла от усталости; они отвели лошадей на платную конюшню и сняли номер в отеле. Эмма до такой степени была утомлена дорогой, что рухнула на постель, не раздеваясь, и проспала двенадцать часов подряд.

8

Впервые за две недели Эмме удалось как следует выспаться. Проснувшись после долгого сна, она обнаружила, что находится в комнате совсем одна. Джон, судя по отпечатку его головы на подушке, провел ночь в постели с ней рядом, но поднялся раньше и куда-то ушел. Сапоги Эммы стояли у кровати на полу, а брюки висели на спинке стула. Поскольку Эмма не вставала среди ночи и не раздевалась, оставалось только предположить, что ее раздел Джон. Лениво потягиваясь, она поднялась с постели, раздумывая о том, который сейчас час. К сожалению, узнать это не представлялось возможности, поскольку ни свои собственные часы, ни часы Тома она завести так и не удосужилась. Подойдя к окну и отодвинув штору, она стала всматриваться в залитую рассветными лучами солнца улицу. Ей вспомнился рассвет в прерии, который она видела, когда ездила с Недом в Джаспер. Рассвет в Пуэбло являлся лишь бледным подобием того буйства красок, которое она наблюдала, сидя рядом с Недом в фургоне.

Закусив губу, Эмма разглядывала из окна улицу Санта-Фе. Пуэбло был молодым, быстро развивающимся городом, застроенным новенькими, с иголочки, официальными зданиями из красного кирпича и красивыми каменными домами. На расстоянии квартала от гостиницы высился трехэтажный, облицованный гранитом дом со сложенной из кирпича островерхой башенкой на крыше. Через дорогу возводили деловой комплекс, где должны были располагаться многочисленные офисы. На выстроившихся вдоль улицы через равные промежутки столбах звенели от ветра натянутые как струны провода телеграфных и телефонных линий. Отель, в котором они с Джоном остановились, был выбран из полудюжины других гостиниц по той единственной причине, что не бросался в глаза: он не был самым респектабельным из них, но и не самым захудалым. В шумном, людном Пуэбло Эмма чувствовала себя куда более незаметной, нежели на бескрайних просторах прерии или в заброшенном, пустынном поселке Уот-Чир.

Задернув штору, Эмма спросила себя, любит ли она хоть немного Неда, и если так, то что, собственно, это меняет? Да ничего. Было бы сумасшествием думать, что у них с Недом могло хоть что-нибудь получиться. Да, она позволила себе на время отпустить вожжи, дала чувствам возможность воспарить и даже, когда они в Джаспере сидели за одним столиком в гостинице, попыталась себе представить, каково это — жить с ним вдвоем на ранчо. Но это лишь еще больше осложнило ей жизнь, поскольку сделало ее слабее, лишив необходимых для дела твердости и решительности, что могло поставить под угрозу намечавшийся налет на банк.

К чему лукавить? Она любила фермерское дело. И в юности, когда жила в Галене, и потом, когда они с Томом переехали в Колорадо и обзавелись собственным хозяйством. Джону нравилось жить в отеле, и только по ее настоянию он приобрел домик в Джорджтауне, где она, не имея возможности обзавестись детьми, находила прибежище для своей мятущейся души, выращивая цветы и овощи. Она часами копалась на огороде, высаживая салат, бобы и кукурузу, хотя возможность собрать урожай и воспользоваться его плодами ей представлялась далеко не всегда. Точно так же ей далеко не всегда удавалось полюбоваться на распускающиеся розы, ирисы и анютины глазки, которые она холила и лелеяла в своем цветнике. Но ей нравилось находиться на свежем воздухе и в хорошую, и в дурную погоду, и она знала, что жизнь на ранчо тоже пришлась бы ей по вкусу: в конце концов, наблюдать за подрастающими жеребятами и бычками и ухаживать за ними не менее интересно, чем заниматься цветами и растениями. Понимая все это, она позволила себе в тот вечер на какое-то время расслабиться и немного помечтать, но потом взяла себя в руки и снова стала твердой, как кремень, — ради успеха предприятия, ради себя самой и, между прочим, ради Неда тоже.

Очень может быть, Нед вернется к Эдди. Эмме было неприятно это сознавать, но она понимала, что не имеет никакого права ревновать его к этой женщине. Она вспомнила, как всего несколько дней назад сидела на кухне в «Чили-Квин», наблюдая за тем, как Уэлкам чистит полировочной пастой плиту, втирая в ее металлический остов едкий состав широкими круговыми движениями своей мощной, мускулистой длани. Потом Эмма через открытую дверь бросила взгляд на крыльцо, где Эдди, приникнув к сидевшему на ступеньках Неду, перебирала пальцами волосы у него на голове. Нед ласково ей улыбался. Эта картина, столь привычная для взгляда Уэлкам, вызвала у Эммы приступ острой тоски. Должно быть, Уэлкам что-то такое заметила, поскольку оторвалась от работы и сказала:

— Предупреждаю, если задумала какую-нибудь гадость, лучше сразу наплюй и забудь. Иначе я такое тебе устрою, что своих не узнаешь! Как от черта с вилами будешь от меня улепетывать, вот что. — Глаза у Уэлкам смотрели неласково, и Эмма едва заметно вздрогнула. Временами негритянка ее пугала, и она дорого бы дала, чтобы узнать, какие мысли бродят в этой непутевой голове.

Судя по всему, Джон догадывался, что между ней и Недом произошло нечто необычное. Когда по пути в Пуэбло они остановились у ручья, чтобы набрать воды, Джон, глядя на то, как она наполняет фляги, сказал:

— Думаю, ты ему очень понравилась.

Эмма знала, что нравится многим мужчинам. Это помогало ей в работе, поскольку мужчины редко подозревают в злых намерениях женщину, к которой испытывают влечение. Джон иногда подшучивал над ней по этому поводу, и Эмма охотно смеялась над его шутками. Но на этот раз смеяться она не стала, как и комментировать его слова.

— Возможно, он и тебе самую малость понравился. Что и говорить, непростая это была для тебя работенка, — сказал Джон, так и не дождавшись от нее ответа, но развивать эту тему не стал. Быть может, по той причине, что и сам был не без греха. Эмма полагала, что у него были другие женщины, поскольку мужчина он был темпераментный, а она далеко не всегда имела желание отвечать на его страсть. «Интересно, дал бы он волю своему темпераменту с Эдди, если бы ему представилась такая возможность?» — подумала Эмма. Это было бы только справедливо, учитывая ее собственные чувства к Неду. Впрочем, Эмма сомневалась, что Джон, который обычно ничего не имел против проституток, согласился бы вступить в близость с Эдди. Уж слишком он ненавидел всевозможных «мадам» — то есть ту категорию женщин, к которой принадлежала Эдди.

Неожиданно для себя Эмма пришла к выводу, что любит Неда, и любит по-настоящему. Рядом с ним впервые за многие годы на сердце у нее было легко. Он разбудил в ней чувства, которые, как ей казалось, умерли вместе с Томом. Но все это не имело уже никакого значения. Ей предстояло забыть о нем и вновь похоронить в душе эти чувства.

Эмма посмотрела на закрывавшую окно кружевную штору, пытаясь определить по интенсивности проникавшего сквозь нее света, который сейчас час. По ее расчетам выходило, что еще рано — не больше шести часов утра. Джон, вероятно, вышел распорядиться насчет завтрака или навести справки о свежих лошадях, поскольку тех, которые были приобретены в Тринидаде, они основательно загнали. Возможно, Джон догадается распорядиться, чтобы им в комнату принесли ванну. В представлении Эммы горячая ванна являлась важнейшим составляющим элементом комфорта. Она была бы не прочь поплескаться сейчас в горячей воде, а еще ей хотелось до отъезда из Пуэбло приобрести себе что-нибудь из одежды. Весь ее гардероб составляли мужские рубашка и брюки, которые она захватила из Налгитаса и которые за несколько дней пути насквозь пропотели и запылились.

На минуту она даже подумала, дождаться ли ей возвращения Джона, оставаясь в дезабилье, поскольку испытывала сейчас странное физическое возбуждение. За все время пути они с Джоном не прикоснулись друг к другу — если, конечно, не считать того, что они обнялись при встрече в Уот-Чир. Джону, без сомнения, близость с ней принесла бы радость; а она бы радовалась, глядя на то, как радуется он. Впрочем, чувственные радости, пожалуй, стоило отложить на потом. Неразумно находиться в Пуэбло дольше, чем это необходимо, особенно имея у себя на хвосте Неда, который отстает от них всего на день, а возможно, и того меньше. Джон все рассчитал правильно: выехав из Пуэбло, они должны повернуть на запад и двигаться в западном направлении еще несколько дней. Вот когда они доберутся до Джорджтауна, тогда они смогут наконец немного расслабиться и отметить успешное завершение дела ужином в ресторане гостиницы «Отель де Пари». Тогда она, как того хочет Джон, наденет свое лучшее платье и будет беззаботно веселиться, смеяться и распевать песни. Мысли о доме ободрили Эмму. Конечно, назвать Джорджтаун большим городом было нельзя, но все же он был достаточно велик, чтобы они могли уезжать и приезжать, когда им вздумается, не привлекая к себе внимания. В этом году им с Джоном пришлось ездить по делам больше, чем обычно, и Эмма устала от кочевой жизни.

Обнаружив на брюках дырку, Эмма решила было ее заштопать, по потом подумала, что будет лучше, если она встретит Джона в полной боевой готовности. Надев брюки, она аккуратно заправила в них нижнюю рубашку, в которой провела ночь. На туалетном столике стоял кувшин с водой. Эмма сполоснула рот, потом налила воды в таз и вымыла лицо. Когда она закончила умывание, вода потемнела от грязи. Поскольку захватить с собой гребень Эмма не догадалась, она несколько раз прошлась по волосам сверху вниз пальцами, а потом заплела их в косу, которую приколола шпилькой к макушке. Когда вошел Джон, она как раз натягивала сапоги. Джон торопливо захлопнул за собой дверь, после чего прошел к окну, отодвинул штору и выглянул на улицу.

— Нед здесь, в городе, и активно нас ищет. — Когда Джон к ней повернулся, она заметила, что глаза у него приобрели зловещее выражение. «Уж не собирается ли он, чего доброго, помериться с Недом силами», — с беспокойством подумала Эмма. В душе Джона имелись некие опасные глубины, которые она так и не сумела до конца постичь.

— Где он? — спросила Эмма.

Джон покачал головой:

— Представления не имею. Знаю только, что на конюшне он наводил справки о мужчине и женщине — о женщине в мужской, между прочим, одежде, — которые, по его словам, должны гнать как черти. Он сказал, что эти люди — его друзья, с которыми он должен был встретиться в Тринидаде, но которые оставили ему там записку, сообщив, что будут скакать без остановки до самого Пуэбло. Владелец конюшни, надо полагать, ждал его в скором времени назад, поскольку болтал со мной, как заведенный — должно быть, надеялся задержать до его возвращения.

У Эммы сильно забилось сердце.

— Ты уверен, что это был Нед? — Можно было не спрашивать: она и без того знала, что это он.

— Уверен. Описание, которое мне дали, полностью соответствует. Он пообещал владельцу конюшни пять долларов, если тот поможет ему определить наше местонахождение. Я же сказал лошаднику, что Нед платит неисправно, и сунул ему десять долларов, чтобы он о нас помалкивал.

— А он будет помалкивать?

Джон пожал плечами:

— Конечно, мы можем надеяться, что Нед как приехал, так и уедет, но хозяин конюшни, похоже, порядочная скотина, и я не знаю, можно ли положиться на его слово. В любом случае я не собираюсь здесь сидеть, чтобы это выяснить. Сменив лошадей, я для вида поехал в сторону Денвера, но не уверен, что мне удалось ввести его в заблуждение.

— Мы можем бросить лошадей и пересесть на поезд.

Застилая постель, Нед раздумывал над ее словами.

— На станции нас будет легко выследить. А в поезде еще легче, особенно если Неду вздумается впрыгнуть в состав и прогуляться по вагонам. Нет, я предпочитаю лошадей. Хотя они движутся медленнее локомотива, зато не привязаны к рельсам. На лошадях нам будет безопаснее.

Переговариваясь, они торопливо собирали свои пожитки, которые закатали потом в два одеяла. Взяв с собой скатки и седельные сумки, они вышли из комнаты и спустились по лестнице к главному входу.

— Он, скорее всего, решит, что мы будем выбираться из города окольными путями, — сказал Джон, — поэтому нам есть смысл рискнуть и поехать прямо по Санта-Фе.

— Они привязали свои вещи к седлам, потом вскочили на коней. Эмма с удовольствием пустила бы сейчас лошадь вскачь, но Джон сказал ей, что два всадника, едущие полным галопом, неминуемо привлекут внимание прохожих, и они поехали по улице шагом. Проехав мимо рынка, заставленного бычьими упряжками и фургонами с впряженными в них мулами, они миновали на своем пути почтовую карету, остановившуюся, чтобы выпустить пассажиров, и ехали нога за ногу до тех пор, пока не добрались до начала дороги, уходившей на запад. Тут они разом ударили лошадей каблуками и прямо с места взяли в галоп.

Они в полном молчании ехали на запад вдоль реки Арканзас. Сначала впереди ехал Джон, потом Эмма, потом снова Джон. На горизонте проступали величественные очертания гор с покрытыми снегом вершинами, но местность, по которой они проезжали, поражала однообразием ландшафта; дорога, впрочем, была вполне сносная, хотя и купалась в пыли. Поскольку по дороге часто ездили, растительности по обочинам не было, и лишь в некотором отдалении виднелись серо-зеленые заросли кроличьего кустарника, усыпанного ярко-желтыми цветами.

Через некоторое время Джон подал сигнал к остановке, спустился к реке и наполнил их фляжки водой, обернув каждую куском мокрого одеяла, чтобы вода в них подольше оставалась холодной. Потом он стреножил лошадей и пустил их пастись, обнаружив местечко, где в некотором количестве имелась трава и в огромном количестве — москиты. Вспомнив, что поесть в Пуэбло им так и не удалось, он извлек из седельной сумки буханку хлеба и позвал Эмму: «А вот и завтрак!» Когда он был на конюшне, жена хозяина на его глазах извлекла эту буханку из печи. Он предложил ей за нее доллар; женщина не смогла удержаться от искушения, отдала ему хлеб, и они разошлись, довольные друг другом. Пока он это рассказывал, Эмма отмахивалась от москитов и улыбалась, радуясь его предусмотрительности. Стоило, однако, Джону разломить буханку, как выяснилось, что под аппетитной румяной корочкой скрывается совершенно неаппетитный черный мякиш, обладающий к тому же крайне неприятным запахом. Это был хлеб самого низкого пошиба, выпекавшийся из мексиканской непросеянной муки без добавления дрожжей или закваски. Как они ни были голодны, есть такой хлеб было свыше их сил, и они выбросили его в реку. Эмма почувствовала себя несчастной. Она умирала от голода, поскольку не ужинала и не завтракала. Но жаловаться не стала: Джон тоже был голоден. Хотя вечером он, прежде чем лечь спать, поужинал, завтракать ему тоже не пришлось.

— Надо посматривать по сторонам. Вдруг удастся подстрелить куропатку? Тогда мы могли бы развести костер и изжарить ее на прутике, — сказал Джон.

Они снова забрались в седла и пустились в путь, но куропатки им почему-то не попадались, поэтому, когда солнце перевалило за полдень и настала пора дать лошадям передохнуть, Джон спустился к реке и попытался поймать форель. Поскольку ни лески, ни крючка у него не имелось и ловил он руками, то, понятное дело, его попытки не увенчались успехом, и он вернулся к месту стоянки понурый. Времени, чтобы собирать мелкую дикую малину, у них не было. Тогда Эмма, сорвав грушевидный кактус и проделав в его колючей кожице дырочку, стала выковыривать из него розовую мякоть. Однако розовая, но тощая и безвкусная плоть этого растения их аппетит удовлетворить не могла. Мимо них время от времени проезжали путники, тоже следовавшие в западном направлении, но попросить у них еды они не отважились, поскольку не хотели привлекать к себе внимания. К тому времени, когда они, показав рекордное время, достигли Каньон-Сити, прошло уже около суток с тех пор, как Эмма в последний раз ела.

Хотя Джон и Эмма считали, что Нед направился на север к Денверу, они сошлись на том, что останавливаться на ночевку в маленьком городке было бы неразумно. Существовала вероятность, что кто-то из обитателей Пуэбло мог увидеть, как они при выезде из города свернули на западную дорогу, и сообщить об этом Неду. Уж если Нед сумел проследить их путь до Пуэбло, найти их в Каньон-Сити ему не составило бы труда. В маленьком городе каждый новый человек на виду. Исходя из того, что Нед станет расспрашивать о двух путниках, Джон предложил им с Эммой разделиться, проехать через Каньон-Сити поодиночке и встретиться за пределами города. Дело нашлось бы каждому: Джон занялся бы покупкой овса для лошадей, а Эмма — необходимых припасов для продолжения путешествия.

В городе Эмма зашла в универсальный магазин и купила продукты, которых должно было хватить на два-три дня, поскольку именно это время требовалось им с Джоном, чтобы перевалить через горы и достичь Салиды. Кроме того, она купила фланелевую рубашку и некоторое время стояла у прилавка, дожидаясь, когда продавец завернет покупку в коричневую упаковочную бумагу и перевяжет ленточкой. Упаковывать рубашку не было никакой необходимости, и Эмма поставила об этом продавца в известность, но он ей сказал: «У нас так дела делаются» — и продолжал шуршать бумагой. Сдачу он отсчитывал ей так долго, что она хотела уже было сказать, чтобы он оставил ее себе, но подобное невероятное заявление наверняка привлекло бы к ней повышенное внимание со стороны продавца, и она промолчала, хотя и переступала от нетерпения ногами все то время, пока продавец выкладывал сдачу на прилавок, называя громким голосом номинал каждой монеты.

Хотя Эмма не сомневалась, что Джон уже закончил свои дела и ждет ее, она свернула с главной улицы на окраину и поехала по одной из узких боковых улочек — на тот случай, если бы Нед стал спрашивать, не проезжала ли через город женщина в мужской одежде и верхом на лошади. Встретившись на западной окраине города с Джоном, она вручила ему пакетик с галетами, яблоко и сыр, после чего они, пустив лошадей в галоп, непрерывно жевали на протяжении мили или двух.

Параллельно руслу реки шла железная дорога, и путешественники старались забраться как можно выше, чтобы их нельзя было увидеть из окна проезжающего поезда. Река текла по горам, а не вилась у их подножия; ее берега становились все более высокими и обрывистыми, и, хотя по мере того, как путешественники углублялись в горный массив, окружающие виды становились все более красивыми и величественными, ехать становилось все труднее. Эмма порадовалась предусмотрительности Джона, наполнившего седельные сумки овсом, поскольку найти в этом горном крае пропитание для лошадей было невозможно. Когда они, поднявшись по узкой и каменистой горной тропе, оказались на вершине скалистой гряды, Эмма остановилась у края пропасти, чтобы полюбоваться на протекавшую внизу реку. Ее извилистое течение напомнило ей шелковую ленту цвета индиго, украшавшую одну из ее шляпок, которые она оставила в «Чили-Квин».

Они надеялись достичь перевала еще засветло, но, поскольку знали этот горный край плохо, решили сделать остановку на том месте, где их застанут вечерние сумерки. Поэтому, когда небо стало темнеть, они свернули на еще более узкую и неприметную тропинку, которая больше походила на звериную тропу, нежели на дорогу, проложенную людьми. Тропинка вилась по краю горного кряжа, изобиловавшего крутыми подъемами и спусками. Эмма с содроганием подумала, что этот путь очень напоминает дорогу, которая вела в каньон, где они с Недом встретились с братьями Майндерами. Когда окончательно стемнело, Джон остановился у крохотной площадки, защищенной от посторонних взглядов со стороны тропы вертикально стоявшим гранитным утесом. Похлопав лошадей по взмыленным шеям, Эмма обратила внимания на то, что животные, ехавшие весь день почти без остановок, очень устали, и подумала, что им с Джоном впредь надо больше думать о своих скакунах. Ночь обещала быть холодной, к тому же стал накрапывать дождь; по этой причине Джон решил развести небольшой костер. Пока он занимался костром и устройством ночлега, Эмма подошла к краю обрыва и с замирающим сердцем заглянула в темный провал пропасти. Поскольку луны на небе не было, разглядеть лежавшую внизу долину ей так и не удалось. Тем не менее Эмме не составило труда представить себе, на какой огромной высоте она находится и сколь глубока зияющая перед ней пропасть. При мысли об этом ей стало неуютно, и она поторопилась вернуться к костру.

Джон уже успел разложить на салфетке купленные Эммой в Каньон-Сити продукты, и они принялись за ужин, состоявший из сыра, пикулей и вяленого мяса. На десерт были вишни и сладкие булочки из тяжелого теста, заставившие Эмму с тоской вспомнить о воздушных пирогах с корицей, которые пекла Уэлкам. Впрочем, Джону еда понравилась; ему вообще нравилось все, что готовила или покупала Эмма.

— Будь у меня все богатства мира, я бы и то не смог пожелать себе лучшего ужина, — сказал Джон.

Эмма подумала, что он всегда был чрезвычайно покладистым компаньоном, и благодарно сжала ему руку, чувствуя, как напряжение дня начинает постепенно ее покидать.

— А вот я бы не отказалась от черепахового мяса с зеленым горошком, хотя, признаться, поначалу была так голодна, что съела бы даже жареную бычью голову. — При мысли о таком ужасном угощении она содрогнулась.

Джон достал купленную Эммой фланелевую рубашку и протянул ей.

— Надень, не то промерзнешь до костей. Ночи в горах холодные. — Словно в ответ на его слова поднялся ветер, зашуршал среди ветвей росших на склоне деревьев и принес с собой запах хвои.

Эмма надела новую рубашку поверх старой и застегнулась на все пуговицы. Эмма знала, что по утрам в горах бывают заморозки, но все равно горный край нравился ей больше выжженных солнцем прерий. Почему-то она подумала, так ли прохладно по утрам на ранчо в Теллуриде, о котором рассказывал Нед. Хотя ей нравилось жить на равнине, она иногда бросала работу и, устремив тоскующий взор на запад, спрашивала себя, каково бы им с Томом жилось, если бы они не осели в окрестностях Минго, а поехали дальше, добрались до отрогов гор и обзавелись фермой там. Во всяком случае, тогда бандиты Янка Маркхэма не нашли бы их с Томом. Эмма помотала головой, пытаясь отогнать от себя мысли о Томе и Неде; она была благодарна судьбе, что Джон в эту минуту снова занялся костром и ее не видел.

Удостоверившись, что костер, пусть и слабо, будет гореть большую часть ночи, Джон поднялся на ноги и принес свернутое в скатку одеяло Эммы.

— Жаль, что одеяла такие тонкие. Но ничего не поделаешь, еще ночь или две придется поспать в них, — сказал он, после чего расстелил одеяло Эммы у костра. Свое он постелил рядом с Эммой; таким образом, ночью ее должны были согревать с одной стороны — костер, а с другой — крепкое, мускулистое тело Джона. — Глотнешь виски, чтобы не замерзнуть? — спросил он.

— Нет, — сказала Эмма. — Я лягу спать на трезвую голову, пусть даже засыпать мне придется в холоде.

— А в Налгитасе ты виски не брезговала, — сказал Джон, заворачиваясь в одеяло. Это была скорее констатация факта, нежели вопрос, и Эмма промолчала. — Это все дурное влияние Эдди. Такие дамочки и сами пьют, и других споить норовят.

— Если я и пила в Налгитасе, то немного. У меня в «Чили-Квин» было полно работы, так что распивать виски было особенно некогда. Кроме того, Уэлкам постоянно наставляла меня на путь истинный. Придет, бывало, и скажет: «Жить надо праведно — так, чтобы дьявол к тебе не мог прицепиться» — или что-нибудь в этом роде. Интересно, что Уэлкам, хотя и толкует все время о грехах и дьяволе, отлично при этом ладит с Эдди. Как-то странно все это.

В ответ Джон пробурчал нечто невразумительное: судя по всему, не хотел развивать эту тему. Когда через несколько минут Эмма на него посмотрела, он уже крепко спал. Эмма заботливо подоткнула одеяло ему под бока, потом присела и стала смотреть в огонь, наслаждаясь покоем и одиночеством. Снова задул ветер, пронесся, завывая, над вершинами гор и принес с собой несколько дождевых капель. Эмма зябко повела плечами, вслушиваясь в стенания ветра, и неожиданно подумала, что это самая мрачная ночь из всех, какие ей только доводилось проводить под открытым небом. Но она слишком устала, чтобы раздумывать над тем, почему ее мысли приобрели вдруг такое мрачное направление. Она завернулась в одеяло и так близко подкатилась к костру, что к утру край ее одеяла совсем обуглился.

Они проснулись на рассвете, когда небо стало приобретать стальной оттенок. Утро было неприветливое — серое и промозглое. Дул холодный ветер, а тучи ходили так низко, что, казалось, задевали за вершины гор. Эмма поднялась со своего убогого ложа и поняла, что настроение у нее — хуже некуда. Это не говоря уже о том, что она чувствовала себя такой же усталой и разбитой, как и вчера вечером. Сворачивая одеяло, она попыталась усилием воли стряхнуть овладевшее ею уныние, но это получилось у нее далеко не сразу. Ночью прошел дождь, и земля вокруг основательно напиталась влагой. Костер потух. Эмма взяла несколько веточек из охапки собранного вчера вечером хвороста и не без труда снова разожгла огонь. Джон поднялся на ноги и стал доставать из седельных сумок купленные Эммой в Каньон-Сити припасы.

— Когда поедем, по дороге можно будет поискать дикую малину или смородину. Они как раз созревают в это время года. Возможно, впрочем, до них уже добрались медведи, так что можно заодно выследить и медведя, — сказала Эмма. Поскольку Джон не рассмеялся и никак на ее попытку пошутить не отреагировал, она подняла глаза, подумав, что он, вероятно, отошел куда-нибудь, а потому ее и не услышал. Но Джон был рядом — сидел на корточках на расстоянии каких-нибудь нескольких футов и всматривался в пространство у нее над головой. Эмма заговорила снова:

— Что же касается завтрака, то тебе придется поесть холодной пищи, поскольку сковородку я не купила. Но если тебе так уж хочется горячего, можно поджарить на прутике немного хлеба. — Тут она рассмеялась, а потом подумала, что за последнее время они с Джоном почти не смеялись. — Я лично ничего против холодного завтрака не имею, но вот от чашки горячего кофе сейчас бы не отказалась. — Поскольку Джон и на этот раз промолчал, она перевела на него взгляд и внимательно на него посмотрела. Выяснилось, что, пока она говорила, он все так же продолжал сидеть на корточках и не шевелился. Эмме стало не по себе. Она вздрогнула, но тут же попыталась успокоиться, говоря себе, что ничего страшного не происходит и что Джон сейчас укажет ей на прячущегося в кустах кролика или на облако с забавными очертаниями и рассмеется.

Но Джон не засмеялся и продолжал напряженно всматриваться в пространство позади нее; глаза у него при этом приобрели белесый оттенок, так что Эмма, даже не повернув головы, чтобы выяснить, на что именно он смотрит, стала лихорадочно шарить вокруг себя рукой в поисках револьвера. Потом, правда, она вспомнила, что они легли спать, спрятав оружие в седельные мешки.

Потом послышалось громкое звяканье, которое так напугало Эмму, что она вскрикнула. Желто-белый кофейник — тот самый, который Нед купил для нее в Джаспере, упал перед ней на землю, раз или два подпрыгнул на камнях и замер у ее ног. Там, где он соприкоснулся с острыми камнями, остались крохотные чешуйки отбитой желтой эмали. Эмма, уронив одеяло, резко крутанулась вокруг своей оси и оказалась лицом к лицу с Недом.

— Кофе захотела? Вот тебе кофейник. Подойдет? — сказал Нед таким зловещим голосом, что у нее кровь застыла в жилах. — Для двух жуликов, успешно закончивших дело, пикник на природе — это именно то, что требуется.

Нед стоял на выступавшем из горы куске сланцевой породы, нависавшем над местом их ночевки. Неизвестно, сколько он там простоял, наблюдая за ними, — может быть, даже всю ночь. «Интересно, спал ли он хоть немного с тех пор, как покинул Налгитас», — непонятно почему подумала Эмма, окидывая его взглядом. Одежда его была измята и заляпана грязью, а шляпа, которую Эмма прежде на нем не видела, потемнела от пота и запылилась. На лбу у него виднелись потеки грязи, на щеках проступила густая щетина. Его зеленые глаза казались сейчас почти черными, а лицо было искажено бушующими эмоциями так, что почти невозможно было понять, что именно оно выражало — ярость, ненависть, страх, отвращение… «Но нет», — подумала Эмма, — «только не страх». Она не знала, что можно было прочитать на ее лице, но в душе у нее преобладали два чувства: ужас и болезненно-радостное волнение от того, что ей снова довелось увидеть Неда. Но на груди у нее лежала такая непомерная тяжесть, что ей оставалось только удивляться, почему она до сих пор не пригнула ее к земле.

— Зря беспокоился. Кофе-то у нас все равно нет, — сказала Эмма, стараясь говорить таким же ледяным, как у Неда, тоном. — Кстати, выглядишь ты совсем неплохо.

Нед долго на нее смотрел, не произнося ни слова. Одновременно он не упускал из своего поля зрения и Джона; поэтому, когда тот сделал попытку выпрямиться, ствол револьвера Неда мгновенно повернулся в его сторону. Джон пожал плечами и остался сидеть на корточках. Тогда Нед снова сосредоточил внимание на Эмме.

— Не так уж хорошо, как хотелось бы. Меня гнетет мысль, что некоторые мои друзья вдруг надумали от меня сбежать.

— Не друзья. Просто случайные знакомые. Это бывает, ибо таковы правила игры. Впрочем, ты знаешь об этом не хуже нас, — сказала Эмма.

— В таком случае пришла пора основательно тряхнуть тех, кто устанавливает подобные правила. Ведь ты Ма Сарпи, верно?

Эмма вскинула при этих словах голову, но не стала спрашивать Неда о том, как он ее вычислил. В эту минуту она окончательно поняла, что сильно недооценила Неда. С ее стороны было весьма неосторожно принимать на веру слова кузнеца о том, что Нед — человек легкомысленный и недалекий и никакой опасности не представляет. Но бог с ним, с кузнецом. Почему она сама не разобралась, какой он, Нед Партнер? Ведь ей удалось узнать Неда куда лучше, нежели его знал Чарли Пи.

Неожиданно заговорил сидевший на корточках Джон. В минуты опасности он был собран и холоден, поэтому его голос звучал на редкость спокойно и ровно.

— Послушай, что тебе здесь надо?

— А ты как думаешь? — рявкнул Нед. — У вас находится то, что принадлежит мне. Верните мне мои деньги, и я уеду в Теллуриду. Вы же можете отправляться куда угодно — хоть к черту!

— У нас нет при себе денег. Мы оставили их в Тринидаде, — сказал со смешком Джон.

Смех Джона, похоже, окончательно разозлил Неда.

— В таком случае я лошадь президента Гровера Кливленда. — Нед тоже засмеялся, но смех у него был нервный и отрывистый. Казалось, ему стоило большого труда сдерживаться и не потерять над собой контроль. В эту минуту Эмме безумно захотелось увидеть его ленивую чувственную улыбку, но она понимала, что такой возможности ей больше никогда не представится. — Ах ты, чертов сукин сын! — добавил Нед.

Продолжая держать Джона на прицеле, Нед, прыгая с камня на камень, спустился к месту стоянки и оказался на расстоянии нескольких ярдов от Джона и Эммы.

— Ну ты, встань и приготовься встретить смерть, как подобает мужчине. Или вы хотите, чтобы я пристрелил вас вместе?

— Ты собираешься убить нас одной пулей — как братья Майндеры убили тех мальчиков, о которых ты мне рассказывал? — спросила Эмма.

На его лице проступило выражение боли, которое, впрочем, скоро исчезло, и он заговорил, обращаясь к Эмме, как если бы Джона рядом с ними не было:

— То было другое. Те несчастные мальчишки никому не причинили зла. — Он понизил голос, так что Эмма едва его слышала. — Но ты, Эмма, поступила со мной нехорошо, несправедливо. Нельзя похищать у человека мечту. Ты сама говорила, что… — Он сделал паузу, собрался с духом и заговорил громче: — В общем, ты обманом присвоила то, что принадлежало мне, и теперь за это поплатишься.

Он одарил ее взглядом, исполненным такой ненависти, что надежды Эммы на успешное разрешение конфликта почти полностью улетучились.

— Мы взяли у тебя только то, что ты украл у других. Так что мы ничуть не хуже и не подлее тебя, — сказала она.

— Ясное дело, не хуже — кто же усомнится? — сказал Нед. — Хочу только напомнить, что я взял эти деньги открыто, среди бела дня, рискуя жизнью, и, черт возьми, собираюсь вернуть их себе, чего бы мне это ни стоило.

Все трое настороженно смотрели друг на друга и, по мнению Эммы, только и дожидались того, когда кто-нибудь из них сделает хотя бы малейшее движение. Эта игра в гляделки могла бы показаться забавной, если бы проигравшему не грозила смерть. Впрочем, все трое в критической ситуации могли быть чрезвычайно сдержанными и осторожными, поэтому каждый оставался на своем месте и пока ничего не предпринимал. Эмма напряженно размышляла, пытаясь найти выход из создавшегося положения. Отправляясь на дело, они с Джоном всякий раз обдумывали возможные негативные последствия затеваемого ими предприятия, не исключая даже вероятности тюремного заключения. В их полной превратности жизни бывало всякое; один раз Эмме только чудом удалось избежать избиения. Но того, что их могут убить, Эмма не ожидала. Ситуация, в которой они с Джоном оказались, на какое-то мгновение представилась ей фантастически нереальной, далекой от действительности, хотя люди, скалы и окружавший ее ландшафт были самыми что ни на есть подлинными. Каждая деталь отпечатывалась в ее сознании четко и ясно, подобно событиям того дня, когда умерли Том и Кора Нелли. Эмма отрешенно подумала, отчего это в трагические минуты ее жизни у нее так обостряется восприятие. Она видела темные, влажные пятна на скалах, оставленные дождевыми каплями, трепетавшие на ветру осиновые листья, различала на них черные точки, оставленные неведомой болезнью или паразитом, заметила, что листва росших на дальних склонах деревьев уже подернулась желтизной. Она улавливала слабый запах плесени, исходивший от прелых, гниющих листьев, кислую вонь лошадиного пота и слышала, как животные переступали копытами в крохотном природном загончике за утесом. Между тем тучи из черных стали серыми, небо просветлело и обещало в скором времени снова обрести праздничный голубой цвет. Неизвестно только, кто из их троицы останется в живых, чтобы это увидеть.

Мысль эта, в общем, была праздной, а Эмме следовало сосредоточиться на других, куда более важных проблемах. Она знала, что Нед может ее убить, но после того, что им довелось пережить вместе, сделать это ему будет не так просто. Значит, сначала он пристрелит Джона. Поэтому ей необходимо как-то спасти Джона, броситься между ним и Недом или даже закрыть его собой, если понадобится.

Но этого не понадобилось.

— У нас нет денег, — ровным голосом сказал Джон, поворачиваясь к Эмме, как бы желая получить от нее подтверждение своим словам.

Когда он повернулся, Эмма увидела у него в руке заостренный камень. Она не заметила, как и когда он поднял его с земли, и не сомневалась, что Нед этого тоже не заметил, поскольку в противном случае он велел бы Джону его выбросить. Эмма почувствовала некоторое облегчение: сейчас их с Джоном шансы выкарабкаться из этой переделки стали значительно выше. Конечно, Нед вооружен револьвером, но их — двое, а рука у Джона твердая. Теперь ей было необходимо как-то отвлечь внимание Неда, чтобы дать возможность Джону пустить в ход камень. При этой мысли Эмма ощутила неприятную слабость в ногах, но она знала, что выбора у нее нет. Если они не убьют Неда, то он пристрелит их — и дело с концом. Нет, ничего другого ей просто не оставалось.

«Но, быть может, — вдруг подумала Эмма, — есть еще возможность что-то предпринять? Сделать что-нибудь такое, чтобы все они остались живы?»

— Мы вернем тебе твои деньги, — решительно сказала она. — Они в седельной сумке. Сейчас я их достану. — Она указала на щель в скалах, куда они с Джоном сложили свои вещи.

Нед едва заметно скривил губы в улыбке и посмотрел сначала на Эмму, а потом на Джона. Потом снова повернулся к Эмме.

— Ладно. Иди доставай. Но только аккуратно — левой рукой. А правую держи на отлете — так, чтобы я ее все время видел. Если попытаешься прибегнуть к каким-нибудь своим трюкам, получишь пулю. Ей-богу, я тебя пристрелю, имей это в виду.

Эмма, двигаясь бочком к расселине, очень надеялась, что Нед не заметит сотрясавшей ее дрожи. По пути она отбросила ногой лежавший на тропинке камень. Он откатился значительно дальше, чем она рассчитывала, и упал в пропасть; какое-то время было слышно, как он летел вниз, ударяясь в падении о выступы в скале. Этот клацающий звук, усиленный эхом, показался Эмме нестерпимо громким; она поморщилась, стиснула зубы и бросила взгляд на Джона: тот по-прежнему сжимал в кулаке камень, но воспользоваться им не мог, поскольку Нед краем глаза продолжал на него посматривать.

Нед с Джоном внимательно следили за тем, как Эмма вынимала из седельной сумки кошель из ковровой материи, в котором лежали деньги.

— Мы его не открывали. Эдди заперла его на замок, а ключа у нас нет. — Эмма подергала за клапан, чтобы показать, что кошель закрыт. — У нас не было времени даже на то, чтобы его вскрыть. — Хотя в действительности так оно и было, Эмма не знала, поверит ли ей Нед.

— Дай мне кошель, — сказал Нед.

— Нет, я сам сломаю замок, — сказал Джон. — Тебе принадлежит только половина денег. Вторая половина — наша.

Нед расхохотался:

— Была ваша, стала наша. Таковы правила игры, как сказала Эмма. Вы попытались удрать с моими деньгами, но у вас ни черта не вышло. Теперь моя очередь всем распоряжаться. Я возьму ваши деньги и ваших лошадей. А тебя, — тут он посмотрел на Эмму в упор, — я с собой не возьму. Ты мне больше не нужна.

Эмма знала об этом; тем не менее, когда она услышала его пропитанные ядом и желчью слова, ей стало немного жутко.

Нед распалялся все больше:

— Если все эти разговоры о замке — очередной блеф, я пристрелю вас обоих. Пиф-паф — и готово. — Тут он снова повернулся к Эмме: — Я уже говорил тебе, что убивать мне не нравится. Но время от времени я все-таки это делаю и не чувствую после этого особых угрызений совести, как, впрочем, и ты. — Он пронзил ее яростным взглядом. — Но хватит болтать. Я уже сыт речами по горло. Лучше положи кошель на землю и подтолкни его ко мне ногой.

Эмма взвесила кошель в руке, послав Джону умоляющий взгляд, призывавший его принять поражение со спокойствием и достоинством. Но ей достаточно было увидеть его побелевшие от ярости глаза, чтобы понять: к компромиссам он не склонен. Незаметно согнув руку с камнем в локте, Джон, обратившись к Эмме, громко сказал:

— Похоже, этот мальчонка и впрямь задумал лишить нас всех наших денег, но, как ты мне не раз говорила, ума у него маловато и для серьезного дела не хватит. — Эмма знала, что он говорил это специально, пытаясь разозлить Неда, вывести из равновесия и заставить совершить ошибку. И он непременно в этом бы преуспел, поскольку затронул больное место Неда — его самолюбие.

Но Эмме не хотелось, чтобы эти двое мужчин набросились друг на друга, как дикие звери. Она должна была как-то успокоить, утихомирить их обоих. Для этого прежде всего было необходимо загладить нанесенное Неду оскорбление. Если это ей удастся, то она сможет обуздать и ярость Джона. Решение пришло само собой.

— Бери. Забирай все, что в этом кошеле. Ты нас переиграл, стало быть, приз причитается тебе. — Эмма уронила кошель в грязь и повернулась к Джону. — Это не бог весть какое богатство, и, уж конечно, не стоит твоей жизни. Забудь об этих деньгах — хотя бы ради меня, и я обещаю, что в скором времени возмещу ущерб. — С этими словами она ногой пододвинула кошель Неду, после чего отступила на шаг назад.

На лице у Неда появилось удивленное выражение, сменившееся в следующую минуту недоверием. Казалось, он никак не мог взять в толк, почему она с такой легкостью отказалась от денег. Эмма, однако, не сумела предугадать реакцию Джона. Возможно, думала она потом, все это задело его гордость куда больше, нежели она могла себе представить. Когда Нед нагнулся, чтобы поднять кошель с земли, Джон вскочил на ноги, размахнулся и метнул в него спрятанный в кулаке острый камень.

Неду удалось краем глаза заметить движение руки Джона и уклониться от нацеленного в него метательного снаряда, но при этом он едва не упал. Пытаясь сохранить равновесие, он взмахнул руками и выронил револьвер, успев перед этим совершенно машинально дважды нажать на спуск.

— Вы опять пытались меня обхитрить? Я вас уничтожу! — зарычал Нед. Его лицо исказилось от гнева, глаза метали молнии. Поскольку револьвер отлетел довольно далеко и дотянуться до него не представлялось возможным, Нед, завывая, как впавший в буйство душевнобольной, обрушился на Джона с кулаками.

Эмма и представить себе не могла, что человек может двигаться с такой скоростью. Джон еще только замахивался, когда кулак Неда поразил его в лицо и отбросил к скале, нависавшей над местом ночевки.

— Считай, ты уже труп! — вскричал Нед.

Джон, однако, не только сумел сохранить равновесие, но еще и позволил себе рассмеяться.

— Надеюсь, ты орудуешь кулаками лучше, чем стреляешь? Ты послал в меня две пули, а между тем на мне нет ни царапины, — сказал он.

Оттолкнувшись от скалы и выставив перед собой руки, он бросился на Неда и сбил его с ног. Прежде чем Нед успел подняться, Джон навалился на него сверху и сдавил ему шею руками, с силой впившись пальцами в его плоть.

— Револьвер! Достань из сумки револьвер, — крикнул Джон Эмме.

Но Эмма уже вынула револьвер и, обхватив дрожащими руками, водила стволом из стороны в сторону. Стрелять она не решалась, опасаясь в этой сумятице попасть в Джона. Мужчины, сцепившись друг с другом, катались по площадке и со стороны походили на некий единый живой организм с четырьмя руками и четырьмя ногами. Кто-то ударил противника ногой — Эмма не смогла понять, кто именно, — после чего послышался сдавленный крик боли. Джону удалось наконец высвободиться из хватки Неда и подняться на ноги.

— Стреляй в него, стреляй! — крикнул он.

Эмма навела револьвер на Неда, но нажать на спуск силы духа ей не хватило. Она поняла, что стрелять в Неда для нее все равно, что выстрелить в Джона.

Шанс был упущен, и в следующее мгновение Джон снова оказался между ней и Недом. Мужчины кружили по площадке, присматриваясь друг к другу в ожидании удобного момента, чтобы нанести удар. На лице Неда алели длинные царапины, а у Джона на спине была разорвана рубашка, на которой расплывалось кровавое пятно. Противники не уступали друг другу в силе и ловкости, и если Джон был более собран и хладнокровен, то Нед превосходил его в быстроте реакции и боевом пыле. Когда ему представлялась такая возможность, он обрушивал на Джона град частых, быстрых ударов, целясь в корпус. Джон бил реже, но его удары, если достигали цели, наносили противнику больший ущерб. Ему удалось пробить оборону Неда и нанести ему сильный прямой в челюсть. От удара голова у Неда запрокинулась; чтобы прийти в себя, ему пришлось пару раз помотать головой из стороны в сторону. Джон решил этим воспользоваться и нанес ему новый удар, чтобы окончательно его доконать. Выяснилось, однако, что Неду было вовсе не так плохо, как он пытался продемонстрировать. Он ловко уклонился от удара Джона; последний проскочил мимо, потерял равновесие и упал на землю.

Эмма, не зная, что делать, металась по площадке и взывала к ним, чтобы они остановились.

— Поделите деньги и разойдитесь! — кричала она, пока не охрипла, но мужчины, казалось, ничего не слышали.

Нед ударил Джона ногой в ухо, и тот взвыл от боли. Эмме показалось, что она заметила у него на лице страх, но она не могла бы утверждать этого со всей ответственностью, поскольку еще ни разу не видела, чтобы Джон чего-либо боялся. Когда Нед нанес ему второй удар сапогом в голову, Джону удалось схватить его за ногу и резко дернуть. Нед упал с ним рядом, и они, вцепившись друг в друга, стали кататься по земле в опасной близости от края пропасти. Тут Неду удалось оседлать Джона, и он, стиснув его голову коленями, стал пальцами давить ему на глаза.

— Нед, оставь его! Бери деньги и уходи. Нед! — закричала Эмма, поднимая кошель с деньгами и с размаху швыряя в их сторону. На этот раз они услышали ее крик, вскинули, как по команде, головы и увидели, как кошель, подкатившись к краю пропасти, медленно, словно нехотя, через него перевалился и полетел вниз. Мужчины инстинктивно вытянули руки, потянулись за деньгами и, сплетясь в тесный клубок, из которого в разные стороны торчали руки и ноги, сдвинулись с места и точно так же, как кошель, перевалились через край пропасти и исчезли из виду. Послышался пронзительный вопль, напоминавший крик смертельно раненного животного, который, впрочем, через короткое время пресекся. Эмма ожидала услышать звук удара, но потом, к своему ужасу, поняла, что до дна пропасти не менее тысячи футов, а с такого расстояния не услышать и куда более громкие звуки, нежели глухой стук при падении человеческого тела на землю.

Чудовищным усилием воли заставив себя двигаться, Эмма, осторожно переставляя ноги, подошла к краю пропасти и заглянула в ее опасную глубину. От высоты у нее сразу закружилась голова, но она переборола себя и продолжала смотреть вниз, силясь разглядеть на дне каньона тела двух мужчин. Но трупов она не заметила. Поначалу она вообще ничего не увидела, кроме пиджака Неда, зацепившегося за острый обломок скалы.

Потом, опустив глаза, она, к своему огромному удивлению, увидела на расстоянии фута или двух от края пропасти торчавшую из-за камня человеческую руку. Кто-то стоял на стволе дерева, росшего на отвесном склоне каньона, и молча взывал о помощи. Эмма легла на землю, перегнулась через край каньона и, вытянув руку, коснулась руки. Бедняга впился пальцами в ее запястье; она, в свою очередь, крепко сжав руку, медленно, напрягая все силы, потащила его вверх. Никаких звуков, кроме затрудненного дыхания этого человека и скрипа его сапог, которыми он цеплялся за малейшие неровности в граните, поднимаясь с ее помощью на скалу, она не слышала. Она даже не знала, кого спасает — Джона или Неда.

9. УЭЛКАМ

На редкость импозантный негр в котелке и затканном мелкими цветочками жилете был последним пассажиром, который поднялся в вагон экспресса «Колорадо Сентрал Карз» на станции Голден, что неподалеку от Денвера. Он осмотрелся в поисках подходящего для него места, а именно: рядом с мужчиной или на отдельной лавочке, но, не обнаружив такового, присел на единственное свободное место — рядом с пожилой женщиной, очень стараясь при этом никак ее не побеспокоить. Расположившись на лавке, он снял котелок и желтые перчатки. Женщина с удивлением посмотрела на его перчатки, но ничего не сказала; смешки же сидевших поодаль двух мужчин негр проигнорировал. Точно так же он никак не отреагировал на выходку маленького мальчика, крикнувшего: «Вы только гляньте, какой расфуфыренный черномазый!» — хотя при желании мог бы своей мощной рукой зашвырнуть малыша в противоположный конец вагона. Такого рода насмешки и мелкие оскорбления были ничто по сравнению с тем, что ему пришлось пережить. Еще мальчиком, которого продали, разлучив с матерью, как продают отлученного от коровьего вымени теленка, он выучился не обращать внимания на оскорбления. Это спасало его от отчаяния и горечи. Но назвать его несчастливым было нельзя. Ни в коем случае. Он был человеком с развитыми чувствами и умел наслаждаться жизнью. Он даже считал ее забавной. Разве стал бы он в противном случае смущать публику своими желтыми перчатками, которые придавали его рукам сходство с двумя здоровенными лимонами?

Пожилая дама, оглядев с головы до ног своего случайного попутчика, потеряла, казалось, к нему всякий интерес и стала обмахиваться веером, поскольку в вагоне было душно. Через некоторое время она встала с места, чтобы открыть окно, но негр, сказав: «Надеюсь, вы позволите, мадам?» — взял эту миссию на себя и поднял оконную створку сам. Дама кивнула в знак признательности, но облекать свою благодарность в слова не стала.

Как только поезд тронулся, в дверь вагона вскочила запыхавшаяся женщина и сразу же принялась оглядываться в поисках свободного места. Сидевшие в вагоне мужчины равнодушно смотрели в окно или шуршали страницами газет, но чернокожий сразу же поднялся с места и вежливым кивком головы указал на свою лавочку. Женщина села на его место, никак не выразив ему своей признательности. Когда поезд отошел от станции, негр вышел на открытую площадку вагона и закурил сигару. Хотя в пути намечались остановки, поездка ему предстояла недлинная; в любом случае он предпочитал стоять на площадке и втягивать в себя чистый горный воздух, нежели исходить потом в душном вагоне. Хотя солнце сияло вовсю, день уже начал клониться к вечеру. Мимо проносились полыхавшие яркими красками росшие в расселинах гор осины, чьи трепещущие листья в солнечных лучах казались вырезанными из начищенной латуни и искрились так, что приходилось щурить глаза. Негр надеялся, что на свежем воздухе ему удастся немного успокоиться. Поначалу так оно и было, но потом, когда поезд стал замедлять ход на примыкавшем к Джорджтауну небольшом плато, он почувствовал, что им снова начинает овладевать волнение.

Негр вошел в вагон, чтобы забрать лежавшие на багажной полке котелок и кофр, после чего, дождавшись, когда поезд остановился и все желающие сойти в Джорджтауне спустились на перрон, снова прошел на открытую площадку и огляделся.

И конечно же, сразу их увидел. На перроне остались только двое встречающих, поэтому ошибиться было невозможно. Когда он сошел на платформу, Эмма сделала шаг ему навстречу и взяла его за руки. Она придавала слишком большое значение правилам хорошего тона, чтобы позволить себе заключить его в объятия. Возможно, она не сделала бы этого никогда, ни при каких обстоятельствах, тем не менее по твердому пожатию ее рук и яркому блеску в глазах он понял, что она ему рада. Или просто счастлива по какой-то неведомой ему причине. Она, казалось, полностью восстановила свои душевные и физические силы, но он не знал, радоваться этому или печалиться.

— Здравствуй, друг мой, — сказала она, продолжая сжимать его руки.

— Как ты, Эмми?

— Хорошо. — Ее голубые глаза на мгновение затуманились, а улыбка притухла. — Я хочу сказать, у меня все более-менее. — Она опустила глаза на его руки, снова с чувством их сжала, потом отпустила — без особого желания, так ему показалось, хотя утверждать что-либо относительно Эммы ему бы и в голову не пришло. Как ни крути, актерство у нее было в крови — как, впрочем, и у него тоже. «Вполне возможно, она и сейчас играет», — подумал он.

— Неда ты, разумеется, знаешь, — сказала Эмма.

Негр согласно кивнул.

— Ну а ты, Нед, без сомнения, знаком с Джубалом Уэлкамом.

Стоявший за спиной у Эммы Нед уставился на него пристальным суровым взглядом.

— Только не как с мужчиной, чтоб меня черти взяли, — произнес он с чувством, переводя взгляд с желтых перчаток Уэлкама на его лицо и темные, с поволокой, выпуклые глаза.

Никто не засмеялся. Вместо этого мужчины принялись настороженно прощупывать друг друга взглядами. «Как-то неудачно все получилось», — подумал Уэлкам. В результате все оказались в затруднительном положении. Особенно Эмма. Но и он, Уэлкам, тоже. Когда эта махинация только еще начинала раскручиваться и обретать форму, Эмма, чтобы ненароком себя не выдать, приучала себя обращаться к нему исключительно в женском роде и, по мнению Уэлкама, благодаря самовнушению так в этом преуспела, что продолжала называть его «она» даже в своих внутренних монологах, а уж это никак не могло ему польстить. Он любил Эмму, правда, по-своему. К Неду он тоже неплохо относился — куда лучше, чем это от него требовалось по роли. Правда, так было только до последнего времени. Промелькнувшие у него в голове воспоминания о событиях, которые произошли после того, как Эмма с Недом встретились, на мгновение заставили его воспылать к Неду злобой. Нед, скорее всего, тоже не питал к Уэлкаму особенно теплых чувств: как-никак он был участником целого заговора, направленного на то, чтобы мошенническим путем выманить у него деньги. Как бы то ни было, Уэлкам не собирался первым делать шаг к примирению. Но Нед, возможно, тоже не слишком стремился к тому, чтобы сделать этот шаг.

Неду следовало отдать должное: он не был злопамятным. Протянув Уэлкаму руку, он широко улыбнулся и сказал:

— Надеюсь, без обид?

Уэлкам пожал протянутую ему руку, но со словами Неда так быстро согласиться не мог. У него имелись серьезные претензии и к Неду, и к Эмме. Да и как могло быть иначе? Джон Роби был его лучшим другом, который вырвал его из рук бесчинствующих молодчиков и всегда относился к нему по-человечески. Если бы потребовалось, Уэлкам отдал бы за него жизнь, но судьба ему такой возможности не предоставила. Интересно, задался он вопросом, могла бы Эмма спасти Джона — пусть даже ценой собственной жизни? Впрочем, он тут же отмел этот вопрос как несправедливый. Эмма, хотя и не выказывала особой страсти по отношению к Джону, была предана ему не меньше, чем он. Но теперь Джон отошел в лучший мир, и Уэлкам сомневался, что Эмма так же будет предана его памяти, как была предана ему самому. Он подумал, что и ему, Уэлкаму, вряд ли удастся сохранить к Эмме прежние чувства, хотя в свое время он боготворил ее и восхищался ею. Она тоже относилась к нему хорошо, во всяком случае, по справедливости, но при всем том они всегда держались друг от друга на определенной дистанции. Между ними в Налгитасе даже произошел довольно резкий обмен мнениями, когда Уэлкаму впервые пришло на ум, что Эмма прониклась к Неду нежными чувствами. Признаться, Уэлкама не так волновал успех предприятия, как то обстоятельство, что Эмма может сделать какую-нибудь глупость, которая причинит Джону боль.

Подняв глаза, он заметил, что Эмма и Нед выжидающе на него посматривают, и быстро сказал:

— Ладно, без обид.

— Ты получил через Чарли мое послание? — спросила Эмма.

— Угу.

— В таком случае ты понимаешь, надеюсь, что мы ничего не могли сделать? Это Джон бросил камень, после чего и началась драка. Ну а как только она началась, остановить Джона уже не было никакой возможности. Ты ведь знаешь, каким он бывал в ярости.

Уэлкам и вправду хорошо это знал и наклонил голову в знак того, что принимает ее объяснения к сведению.

— Впрочем, теперь все это уже не имеет никакого значения, не так ли? Потом мы с Недом обыскали весь каньон в поисках его тела и нашли его на скальном выступе. Мы попытались его оттуда достать, но никак не могли до него добраться. Тело Джона зависло ровно посреди гладкого, как стол, каменного склона. — Эмма на мгновение прикрыла глаза. — Мы бы его никогда оттуда не сняли. Как бы ни старались.

— Понятненько, — протянул Уэлкам. Он и в самом деле хорошо понимал, каких неимоверных усилий стоили эти поиски Эмме, которая ужасно боялась высоты. Впрочем, где находилось тело и как с ним поступили, ему было безразлично. Для него имел значение только сам факт смерти Джона. — А как с деньгами? — спросил он.

Эмма огляделась. Они стояли на перроне одни, но она решила, что осторожность не помешает.

— Давай немного прогуляемся. Я сняла для тебя комнату у «француза». Думаю, тебе там будет удобнее.

Это ей будет удобнее, если он переночует у «француза», подумал Уэлкам. Впрочем, он и сам не испытывал большого желания останавливаться в принадлежавшем Эмме маленьком домике. Во всяком случае, пока там обитал Нед, занявший место Джона. «Интересно, — подумал он, — как Эмма объяснила все это соседям?» Впрочем, решил он по некотором размышлении, соседи постоянно приезжают и уезжают; поэтому, возможно, они этого даже не заметили. И это была горькая мысль.

Все трое в полном молчании вышли из здания вокзала и двинулись по улице в сторону городского центра, минуя белые домики, обсаженные аккуратно подстриженными розовыми кустами и окруженные проволочными изгородями, живо напомнившими Уэлкаму шпильки Эммы, выстроившиеся в ряд на бюро ее комнаты в «Чили-Квин». Когда Уэлкам вспомнил, как они с Джоном бродили по этим улочкам, обсуждая планы очередной проделки и то и дело прыская при этом от смеха, им овладела печаль. Поначалу в играх Эммы и Джона Уэлкаму отводились эпизодические роли носильщика или ломового извозчика. В скором времени, однако, он стал в этом маленьком сообществе совершенно незаменимым человеком, поскольку актерствовал так умело и талантливо, что никому не удавалось вывести его на чистую воду. Успех окрылил Уэлкама, и новое занятие пришлось ему по душе. Даже его жертвы вынуждены были признать, что у паршивого негра хватило мозгов, чтобы обвести их вокруг пальца. Поэтому, когда кузнец Чарли Пи телеграфировал Эмме, что от Эдди ушла очередная домоправительница, Уэлкам отправился в Налгитас и под видом кухарки постучал в заднюю дверь «Чили-Квин», предложив Эдди свои услуги. Эдди, которая в поисках хорошей служанки сбилась с ног, поторопилась принять его на службу и с тех пор считала, что с Уэлкам ей исключительно повезло. Это был первый акт махинации, продуманной мошенниками во всех подробностях. Уэлкам предстояло прощупать почву в «Чили-Квин» перед появлением там Эммы. Если бы выяснилось, что ситуация в заведении сильно отличается от той, которую описал в своем письме Чарли Пи, Уэлкам бы просто-напросто оттуда съехал, а всей затее был бы положен конец. И Джон остался бы в живых, неожиданно пришло Уэлкаму в голову. Однако все сложилось по-другому, а что случилось, то случилось, так что нечего об этом и горевать, поскольку все равно ничего не изменишь, сказал он себе, когда они с Эммой и Недом подошли к маленькому, с зелеными ставнями домику на Роуз-стрит.

— Я купила у «Кнейзеля и Андерсона» лимоны и приготовила для вас лимонад, — сказала Эмма, развязывая ленты своей шляпки и вешая ее на крюк у двери.

Уэлкам согласно кивнул. На самом деле он предпочел бы глоток спиртного, но вспомнил, что в Налгитасе Эмма снова стала налегать на виски, и соблазнять ее не следует. Джон, во всяком случае, этого бы не одобрил. Уэлкам поставил на пол свой кофр, снял пиджак и жилет и осмотрелся. Он полагал, что обнаружит в доме хотя бы символические знаки траура — что-нибудь вроде занавешенного черным газом зеркала или черной ленточки наискосок в уголке вставленного в рамку дагерротипа с портретом Джона, который Эмма всегда возила с собой, но ничего не увидел. Эмма была напрочь лишена сентиментальности. Все в доме было точно как прежде, за исключением стоявшего на плите желтого кофейника с отбитой эмалью. «И откуда он только взялся», — подумал Уэлкам, но спрашивать об этом не стал.

Эмма положила в стаканы колотого льда и поставила их на подносе рядом с запотевшим кувшином и тарелкой с овсяным печеньем. Нед отнес поднос на задний двор и поставил на стол. Эмма, прихватив с собой корзинку с принадлежностями для рукоделия, последовала за ним. Уэлкам тоже отправился было на задний двор, но задержался в дверях, чтобы бросить взгляд на располагавшуюся за зданием школы квадратную каменную постройку пресвитерианской церкви. Он любил эту церковь. Эмма в церковь ходила редко; но Джон по непонятной причине — возможно, из-за страха попасть в ад, поскольку Уэлкам знал за ним грехи, о которых Эмма не имела представления, — являлся одним из самых ревностных ее прихожан. Он-то и взял Уэлкама с собой в церковь, где священник, к большому удивлению негра, позволил ему сидеть рядом с Джоном в первых рядах, вместо того чтобы спровадить его поближе к двери. Когда один из прихожан заметил, что Библия не одобряет смешения рас и народов, священник сказал ему на это следующее: «Великая книга подобна скрипке, и всякий извлекает из нее звуки, которые близки его сердцу».

Эмма повернулась, увидела, что Уэлкам смотрит на церковь, и сказала:

— Я сообщила пастору Дарнеллу о смерти Джона, и он предложил провести заупокойную службу, на которой присутствовали бы только мы трое. Я сказала ему, что в этом нет необходимости. Но он полагает, что это принесет твоей душе успокоение. Ну так как — ты даешь согласие на подобную церемонию?

Уэлкам кивнул. Если разобраться, он был не более религиозным человеком, чем Эмма, но считал, что заупокойная служба явится достойным завершением жизни Джона.

— А надгробная плита? Мы можем купить надгробную плиту.

— Ну и где же, по-твоему, мы ее водрузим? — спросил Уэлкам. — Похоже, устанавливать ее некуда.

— Тоже верно, — сказала Эмма.

Уэлкам подошел к маленькому столику под деревьями и взял стакан с лимонадом.

— Теперь поговорим о деле, — сказал он. — Мне необходимо совершенно точно знать, что случилось с деньгами.

Эмма обменялась взглядами с Недом, после чего пододвинула тарелку с овсяным печеньем Уэлкаму. Оно было приготовлено по тому же самому рецепту, которым пользовался Уэлкам в «Чили-Квин», но сегодня вместо оливок Эмма запекла в нем орехи. Уэлкам решил, что с орехами печенье получается не такое вкусное.

— Все было так, как я написала тебе в письме, — сказала Эмма. — Кошель с деньгами перекатился через край каньона и упал в пропасть. Мы искали его все время, пока занимались поисками тела Джона. Должно быть, он угодил в какую-нибудь расселину или упал в реку. Как бы то ни было, мы его не нашли.

Уэлкам посмотрел на Эмму, а потом перевел взгляд на Неда, который, чинно сложив перед собой на столе руки, сказал:

— Это истинная правда, клянусь богом. — Тут он беспомощно развел руками и добавил: — Он и в самом деле упал в пропасть.

— Это моя вина, — вступила в разговор Эмма. — Я его бросила, чтобы остановить драку. Откуда мне было знать, что он сорвется в пропасть? Скажи, откуда? — Некоторое время Уэлкам и Эмма мерили друг друга взглядами; они оба думали о том, что, если бы она не бросила тогда кошель, Джон остался бы в живых. — Надеюсь, ты не думаешь, что мы решили поживиться за твой счет? — Эмма пожала плечами, как если бы удивляясь, что кто-то мог так о ней подумать. — Я понимаю: Неда ты знаешь недостаточно, чтобы понять, как он может повести себя в подобной ситуации, но со мной-то ты не первый день знаком. Уверена, ты отлично сознаешь, что я не стала бы тебя обманывать. Помимо всего прочего, это оскорбило бы память о Джоне.

Громкий звон школьного колокола заставил их замолчать. В следующую минуту воздух наполнился детскими криками и звуками хлопающих дверей. Когда шум затих, Эмма вынула из корзинки принадлежности для рукоделия, скрепила булавкой два разноцветных матерчатых треугольника и стала сшивать их вместе. В свое время Эмма пыталась обучить Уэлкама шитью, но он не смог даже вдеть нитку в иголку.

Уэлкам посмотрел на принесенные во двор ветром желтые осиновые листья, напоминавшие золотые монеты достоинством в десять долларов, и спросил:

— Неужели вы даже не пересчитали эти деньги?

Эмма, не отрывая глаз от работы, покачала головой.

— С какой стати? Нед и Джон пересчитали их на станции, и ты сам при этом присутствовал. Кроме того, у нас совершенно не было времени. От самого Уот-Чира мы почти не вылезали из седел. Помимо всего прочего, кошель был заперт на замок, а ключа у меня не было. Но считай, не считай, а деньги пропали. Деньги Неда, наши с Джоном сбережения, короче говоря, все до последнего цента.

Уэлкам пришел к выводу, что ему сказали правду, и поторопился поставить Эмму в известность о своем полном к ней доверии.

— Я не сомневаюсь в твоих словах. Ты не способна на мошенничество там, где затронуты мои интересы.

— До чего же складно ты сейчас треплешься. Совсем не так, как в «Чили-Квин», — заметил Нед.

Уэлкам расплылся в улыбке.

— Кажется, я уже говорил тебе, что по крови я скорее креол, нежели негр. Кроме того, я получил воспитание в богатом плантаторском доме. Что же до всего остального, то в «Чили-Квин» моими устами говорил сам господь бог, наделивший меня актерским даром, который позволил мне достоверно имитировать старушечью манеру разговора. Если хочешь знать, как актер я ничуть не хуже Эммы.

Уэлкам гордился своей правильной речью, но он научился гладко излагать свои мысли лишь ценой упорного труда. Стоило ему только ослабить самоконтроль, как он снова начинал говорить на языке рабов с плантации.

Все трое снова погрузились в молчание. Эмма и Нед в присутствии Уэлкама все еще чувствовали себя неловко; он испытывал аналогичное чувство. Отрезав нитку ножницами, Эмма вынула из сумки еще несколько матерчатых треугольников и скрепила их булавками, которые она достала из использованной жестянки для леденцов. Вынув вслед за тем из корзинки почти законченный фрагмент лоскутного одеяла, она расправила его на столе и приложила к нему разноцветные треугольники.

— Этот фрагмент будет называться Джорджтаунская головоломка. По названию города. Хотя узор мой и очень мне нравится.

Уэлкам кивнул, одобряя ее работу. Когда Эмма снова принялась за шитье, он некоторое время следил за кончиком ее иголки, который то появлялся, то исчезал в складках материи. Когда ему это надоело, он стал рассматривать двор, отметив про себя, что маргаритки еще кое-где цветут, но огород, который он помогал Эмме вскапывать, находится в запущенном состоянии, поскольку за время их отсутствия за ним никто не ухаживал. Потом он откинулся на спинку стула и посмотрел на горы, с двух сторон подступавшие к городу. Он знал, что будет скучать по горам — да и по Джорджтауну тоже. Здесь они с Эммой и Джоном наслаждались редкими часами покоя. Но так было до смерти Джона. Теперь же для Уэлкама все переменилось. Возможно, Эмма останется в Джорджтауне и по-прежнему будет находить мир и покой в стенах этого дома, но Уэлкам уже все для себя решил — еще до того, как уехал из Налгитаса. В отличие от Эммы, для которой много значило прошлое, он всегда был устремлен в будущее.

Эмма отложила шитье, посмотрела на Неда и уже хотела было что-то сказать, но тут Нед огорошил Уэлкама неожиданным вопросом:

— Как там Эдди?

Этот вопрос неприятно удивил Уэлкама — тем более что исходил из уст человека, который оставил Эдди ради другой женщины. У него не было ни малейшего желания врачевать больную совесть Неда, произнося слова вроде «у нее все хорошо, просто отлично». Поэтому он сказал следующее:

— В тот день, когда ты уехал, она прикончила все запасы виски, которые имелись у нее на кухне, и после полудня уже была пьяна в стельку. И так продолжалось на протяжении пяти или шести дней. Она выпивала первую рюмку с рассветом и заканчивала лишь с наступлением темноты. Пока продолжался этот загул, она не раз ссорилась со своими девицами и даже подралась с ними — в частности, ударом кулака расквасила мисс Белли нос. Под конец она выгнала девушек из заведения и захлопнула дверь. Мисс Тилли, которая легла на пороге и кричала, что никуда отсюда не уйдет, укусил в губу скорпион. Это поубавило у девиц смелости; через некоторое время они сняли осаду и удалились. А на следующий день мисс Эдди объявила, что «Чили-Квин» закрывается.

Эмма явно чувствовала себя не в своей тарелке, и Нед сказал:

— Ты должен был ее остановить.

Уэлкам хотел заметить, что, если бы Нед ее не бросил, Эдди не стала бы пить и дебоширить. Кроме того, Уэлкам все это время только тем и занимался, что пытался ее остановить. Сказал он, однако, другое:

— Полагаю, она и сейчас продолжала бы пить, если бы ее не стало рвать от виски и несвежей баранины, которой она заедала выпивку. А потом у нее разболелась голова, и она послала меня в аптеку за настойкой морфия. Она до такой степени была не в себе, что готова была покончить жизнь самоубийством. И тогда я сказал ей, что ни один бродяга этого не стоит, и она малость успокоилась.

Рассказывая все это, Уэлкам наслаждался от души; однако Нед, слушая его рассказ, то и дело морщился, а Эмма напустила на лицо угрюмое выражение. Тогда Уэлкам решил, что будет лучше для всех, если он не станет особенно распространяться на эту тему.

— Короче говоря, мисс Эдди обдумала мои слова и сказала, что я прав и что с выпивкой надо заканчивать. На следующий день она чувствовала себя уже куда бодрее и отправилась на розыски человека, который мог бы купить «Чили-Квин». По счастью, ей удалось найти торговца, который согласился приобрести ее заведение, с тем чтобы переделать его в закусочную. Получив деньги, она быстро собрала свои вещи, села на поезд и уехала. — Уэлкам посмотрел на Эмму и добавил: — Между прочим, все розы, которые ты высадила на заднем дворе «Чили-Квин», погибли.

— Я рад слышать, что все закончилось благополучно, — сказал Нед. — Куда она уехала?

Уэлкам пожал плечами:

— Она мне не сказала, а я не спрашивал. Тогда я находился под впечатлением полученного от Эммы письма. Более печального известия мне давно уже получать не приходилось. — Уэлкам замолчал, достал из кармана большой шелковый платок и не спеша промокнул глаза. Он злился на себя за эти слезы, но сдержать их не смог. — Когда она уехала, я тоже сел на поезд и отправился к вам.

Эмма кивнула и посмотрела на Неда, который сидел, уныло склонив голову на грудь. Эмма откашлялась и сказала:

— По-моему, мы и дальше можем работать вместе. Тут и думать-то особенно нечего, поскольку все наши деньги пропали и Нед не в состоянии приобрести ранчо в Теллуриде, как он прежде намеревался. Полагаю, ты в курсе, как мы собирались распорядиться этими деньгами? — Эмма посмотрела на Уэлкама, но тот ничего не ответил. Но он знал об этом. Если разобраться, он знал все или почти все, что происходило между Недом и Эммой, как, равным образом, и обо всех их планах. Он не знал только, что с ними приключилось, когда они ездили в Джаспер. Эмма вернулась из поездки какая-то взвинченная, но рассказывать о том, что ее угнетало, не захотела, по причине чего у них состоялся неприятный разговор.

Поскольку Уэлкам продолжал хранить молчание, Эмма, кашлянув, заговорила снова:

— Хотим мы этого или нет, но нам опять придется зарабатывать себе на жизнь прежним ремеслом. — Она со значением посмотрела на Неда. — Я тут краем уха слышала про одного состоятельного человека, который живет в городке Сент-Джордж в штате Юта. Он мормон, и у него три жены… — начала она излагать суть дела.

Но Уэлкам отрицательно покачал головой:

— Я не могу.

— Что значит «не могу»? Не забывай, мы одна команда. Ты, Джон и я не раз уже прокручивали подобные комбинации, и все нам сходило с рук. Просто теперь место Джона займет Нед — вот и все.

Было видно, как Уэлкам напрягся.

— Джона никто не может заменить. Во всяком случае, для меня, — сказал он.

— Полагаю, ты прав. По-своему. — Эмма погрузилась в молчание. Солнце уже коснулось верхушек гор, и на двор упали длинные тени. Вечер принес с собой прохладу, чего никогда не наблюдалось в Нью-Мексико, и Эмма зябко повела плечами. — Ты, наверное, устал, — сказала она, поднимаясь с места. — Сегодня мы закажем хороший обед в гостинице «Отель де Пари», а завтра посетим заупокойную службу и почтим память Джона. Предлагаю тебе просмотреть его вещи. Я уже отложила для тебя его часы и алмазную булавку для галстука, но ты можешь взять себе все, что тебе понравится.

— Благодарю тебя.

Нед тоже поднялся с места, подошел к Эмме со спины и обнял ее за талию.

— Ты уж сама ему об этом скажи, ладно? — произнес он.

Эмма улыбнулась Неду и накрыла его руки своими. Уэлкаму еще не доводилось видеть ее такой счастливой. Признаться, он сомневался, способна ли она вообще испытывать подобные чувства. Залившись румянцем, Эмма продемонстрировала ему украшавшее ее безымянный палец золотое кольцо с красным камнем.

— На прошлой неделе пастор Дарнелл сочетал нас с Недом узами брака, — сказала она, а потом застенчиво добавила: — Я без Неда жить не могу.

Уэлкам молча в изумлении смотрел на них довольно долго, задаваясь вопросом, стоило ли Эмме так уж торопиться с замужеством. В конце концов, она жила с Джоном на протяжении нескольких лет, но в законный брак так и не вступила. Он посмотрел на Неда, который улыбался, как именинник, потом перевел взгляд на Эмму, которая, словно дитя, каждую минуту смотрела на него, словно пыталась заручиться его одобрением, и одобрительно кивнул головой.

— Что ж, — сказал он. — Это хорошо, даже очень хорошо. — Эмма сделала шаг вперед и поцеловала его в щеку, чего прежде никогда не делала. Нед же крепко пожал ему руку и так долго ее тряс, что Уэлкам вынужден был еще раз сказать: — Полагаю, это просто отлично.

Потом, как следует все обдумав, он пришел к выводу, что это и впрямь неплохо.

Под конец Уэлкам все же согласился принять участие в еще одном дельце. Эмма сказала, что понимает причины его нежелания скооперироваться с Недом, но отметила, что в новой афере ему отводится ведущая роль и провернуть ее без его участия не удастся. Она также не преминула добавить, что в кошеле, который упал в пропасть, была и его доля, а значит, он нуждается в деньгах ничуть не меньше их. Прибыль от нового предприятия Эмма с Недом решили разделить так, чтобы Уэлкам получил половину. По их разумению, эти деньги должны были помочь Уэлкаму начать жизнь на новом месте. Он не хотел работать с Недом и Эммой, но отказ от столь щедрого предложения мог бы показаться им странным и даже подозрительным. Как-никак Джон больше четвертой части добычи никогда ему не давал. Как следует все взвесив, Уэлкам сказал, что готов присоединиться.

Он пробыл в Джорджтауне еще день — чтобы посетить заупокойную службу и принять участие в обсуждении плана предстоящего предприятия. Собственно, его участие только присутствием и ограничилось, поскольку план продумывала и составляла Эмма. К своему удивлению, Уэлкам неожиданно осознал, что душой и организующим центром их маленького сообщества всегда была именно Эмма. Джон принимал это как данность, да и Нед, судя по всему, тоже особенно этому не противился. А поскольку борьбы за главенство не предвиделось, Эмма с Недом должны были неплохо поладить. И он, Уэлкам, вовсе не был так уж им необходим, как они говорили.

Поскольку раскручивать новую аферу предполагалось только через месяц, Уэлкам, сославшись на важные дела, сообщил, что уезжает, и договорился встретиться с ними в Юте. Эмма ответила, что ему нет никакой необходимости уезжать из Джорджтауна и что если между ними возникнут какие-нибудь трения, то им не составит труда их разрешить, но Уэлкам продолжал настаивать на отъезде. Вняв его настояниям, Нед с Эммой проводили его на вокзал, посадили в поезд и пожелали ему доброго пути. Доехав до Денвера, Уэлкам пересел в экспресс, который шел на юг.

До Сан-Антонио он добрался к вечеру следующего дня. Выйдя из здания вокзала, он проследовал на площадь Плаза-де-Армас, над которой острые лучи закатного солнца пронизывали облака, подобно клинкам золотых шпаг. Еще в поезде он снял и спрятал в кофр желтые перчатки и цветочный жилет и надел одежду попроще. В Техасе разодетых чернокожих не жаловали. Была минута, когда Уэлкам всерьез подумывал о том, чтобы надеть платье, но потом отказался от этой мысли и решил предстать перед ней в мужском обличье.

На пыльной площади все еще было жарко, но Уэлкам привык к жаре и духоте, а потому почти не обратил внимания на поднявшийся легкий ветерок, принесший с собой запах специй и жареного мяса. Пройдя мимо длинного дощатого стола, застеленного яркой клеенкой, он улыбнулся миловидной продавщице чили — «чили-квин», одетой в короткое красное платье. Она обратилась к нему на непонятном для него языке, но он сообразил, что она предлагает ему отведать приготовленные ею кушанья, и отрицательно покачал головой. Потом он миновал несколько жаровен, которые топились мескитовыми дровами и древесным углем и на которых жарилось мясо и варился в ведрах кофе. В воздухе стояли неумолчные крики «чили-квин», которые на испанском языке предлагали всем желающим угоститься «тамалес, энчилада, менудо, трипитас». Когда он проходил мимо ряда покрытых клеенкой столов, его схватила за руку женщина с павлиньими перьями в прическе. Уэлкам, однако, храбро отверг ее домогательства и бродил по площади до тех пор, пока не увидел Эдди.

Она была одета в летнее платье из тонкого ситца. Декольте у нее было довольно скромным, поскольку на этот раз не нужно было заманивать клиентов, демонстрируя свою грудь. Платье было отделано кружевами, оборками и лентами. Подходящая по цвету лента стягивала медные кудряшки у нее на голове. Она сидела на лавочке под газовым светильником, накрытым жестяным колпаком, и поначалу его не видела. Он же видел ее хорошо и, замерев на месте, любовался ее пышными формами, поскольку всегда отдавал предпочтение полным женщинам. Наконец она повернула голову в его сторону, увидела в сгущавшихся сумерках его силуэт и, улыбнувшись, указала ему на свою лавочку. Уэлкам поначалу решил не придвигаться к ней слишком близко, хотя кожа у него была довольно светлая и в сумерках трудно было определить, к какой расе он относился. Итак, расположившись на противоположном от нее конце лавочки, он некоторое время сидел довольно чинно и рукам воли не давал, но потом не выдержал и протянул руку в надежде дотронуться в темноте до ее пальцев. При этом он всей грудью вобрал в себя исходивший от нее тяжелый, приторный аромат цветочных духов. Эдди вздохнула, повернулась на лавочке и посмотрела на него в упор.

— Я согласился принять участие в еще одном деле, — сказал он. — Но это в последний раз.

Эдди наклонила голову, принимая его слова к сведению, а потом кивком указала на расставленные на площади столы.

— Все, что ты здесь видишь, — мое. Я все это купила, — сказала она. — И очень дешево. Когда я здесь окончательно обоснуюсь, то открою ресторан. Возможно, приобрету один из вон тех домов. — Она кивнула в сторону застроенного солидными каменными и кирпичными зданиями делового квартала, который, забирая от площади вверх, шел к центру города.

— Тебе в деловой хватке не откажешь, — с уважением сказал Уэлкам.

— Я всегда мечтала заниматься серьезными делами.

Уэлкам стиснул ее руку и ласково сказал:

— Ты в этой жизни много страдала — от душевной боли, людской злобы и мужской неблагодарности. Пора начинать новую жизнь.

Эдди с минуту сидела молча, вперив взгляд в задний двор церкви, находившейся на противоположной стороне площади.

— Ты Неда видел?

Уэлкам ждал этого вопроса.

— Он о тебе спрашивал.

Эдди молча ждала, что он скажет дальше.

— Они поженились.

Она довольно долго молчала, потом засмеялась глубоким грудным смехом, который не на шутку взволновал Уэлкама, и сказала:

— Милостью господней…

— Кажется, они счастливы, — сказал Уэлкам.

— Ничего не имею против. Я не злопамятная. Кроме того… — Не закончив фразы, она одарила его такой чувственной улыбкой, что Уэлкам сразу понял, что она имела в виду.

За одним из столов поднялся какой-то шум, и Эдди лично отправилась выяснять, что произошло. Осмотрев обожженную руку одной из своих «чили-квин», она намочила чистую тряпочку в котле с теплой водой, предназначавшейся для мытья посуды, и приложила к ожогу. Потом она платком вытерла с лица девушки слезы, усадила ее на лавку и велела ей отдыхать. Уэлкам смотрел на Эдди, радовался ее добросердечности и думал, что встреча с ней стала для него истинным благословением.

Через минуту Эдди вернулась к Уэлкаму и принесла ему миску с чили. Он стал есть, помогая себе кусочком кукурузной лепешки. Подливка оказалась горячей, душистой и жирной; он с жадностью поглощал щедро сдобренное перцем и другими приправами мясо с бобами, думая о том, что сердце у Эдди такое же горячее и щедрое, как ее соусы.

— Как обстоит дело с деньгами? — спросила она.

Уэлкам громко фыркнул:

— Они даже не удосужились открыть кошель.

— Эй, Кэти, закрывай лавочку! — крикнула Эдди. Ее душил смех. Придвинувшись к Уэлкаму, она взяла его под руку. — Неужели так и не открыли?

Уэлкам покачал головой:

— Даже не пытались. Ты ведь сама читала ее письмо, где было сказано, что кошель скатился в пропасть. Я, конечно, ни в чем не был уверен, пока не обговорил с Эммой эту проблему во всех деталях. И она сказала мне, что единственный раз подергала за клапан, когда их догнал Нед, но кошель был заперт на замок, а ключ от него ты ей дать забыла.

— Что ж, сказать по совести, я именно на это и рассчитывала, — ответила Эдди. Уэлкам видел, как загорелись ее глаза, когда она повернулась к нему и подмигнула. — Но я не только забыла дать ей ключ. Я и деньги положить в кошель забыла.

— Ты сожалеешь, что они так об этом и не узнали?

Глаза у Эдди затуманились; Уэлкам похлопал ее по руке и сказал:

— Какое все-таки у тебя доброе сердце.

Эдди фыркнула:

— Я как раз хотела, чтобы они обо всем узнали и поняли, что я переиграла их по всем статьям. Ты ведь знаешь, я имела на это право. Они предали меня — оба. Но так я думала раньше… — Она сделала паузу и рассмеялась. — Теперь же я думаю, что так оно даже лучше. Ты знаешь об этом, и этого с меня достаточно.

— Это была самая гениальная комбинация, какую мне только доводилось видеть. Я поначалу даже глазам своим не поверил.

Эдди вскинула голову и не без гордости произнесла:

— Я же тебе говорила, что во всякого рода трюках, требующих ловкости рук, мне не было равных. Да и сейчас, пожалуй, со мной мало кто сравнится.

— В ту минуту я прямо не знал, что и делать, — сказал Уэлкам.

Эдди, разумеется, догадывалась, какая у него в душе царила сумятица, поскольку они с Уэлкамом уже не раз обсуждали эту тему. Поначалу, когда Уэлкам заметил, как Эдди подменила завернутые в платок деньги на завернутую в точно такой же платок пачку газетной бумаги, которую она прятала в оборках своей широкой юбки, его первым побуждением было сообщить об этом Джону. Джон не заметил подмены, да и Нед — тоже, поскольку Эдди в эту минуту предложила им отвернуться. С другой стороны, громогласно заявить о подмене на станции означало не только раскрыть придуманную Джоном и Эммой махинацию, но и с головой выдать себя. Поэтому Уэлкам промолчал. Он решил вернуться с Эдди в «Чили-Квин», проследить за тем, куда она спрячет деньги, а потом, забрав их из тайника, отвезти их Джону.

И Уэлкам снова зажил в «Чили-Квин» как ни в чем не бывало. Но даже если бы он нашел тайник — а он, как ни старался, так его и не нашел, — оставить Эдди он бы уже не смог. Она страдала от душевной боли, до полусмерти пила и находилась в таком ужасном состоянии, что бросить ее в то время было бы просто бесчеловечно. А потом пришло письмо от Эммы, где сообщалось о смерти Джона и о том, что они с Недом живут в Джорджтауне. Оправившись от этого известия и свыкнувшись с мыслью, что Джона не вернуть, Уэлкам стал постепенно проникаться нежными чувствами к Эдди.

Интересное дело: Эдди, казалось, нисколько не удивилась, когда Уэлкам сообщил ей, что он — мужчина. Она призналась ему, что с самого начала сомневалась в его принадлежности к женскому полу.

— Ла! — воскликнула она, поскольку всегда питала слабость к темнокожим мужчинам.

— Теперь, когда у тебя есть деньги, найдется немало белых мужчин, которые захотят о тебе заботиться, — сказал он.

— Теперь, когда у меня есть деньги, я сама выберу мужчину, который будет обо мне заботиться, — ответила Эдди и потянулась к Уэлкаму. — Вернее, я уже его выбрала, и мужчина этот — темнокожий.

От этих воспоминаний у Уэлкама потеплело на душе. Он отложил в сторону пустую миску и придвинулся к Эдди поближе — так, чтобы ощутить ее тело. Она провела пальцами по его теплой сильной руке, потом стиснула в пальцах его ладонь, и они поднялись с места. В мягком рассеянном свете мексиканских сумерек они не спеша зашагали по площади, где воздух был напоен густыми ароматами чили и вибрировал от мелодичных голосов «чили-квин», на все лады расхваливавших свой товар.

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.