Веселые ваши друзья

Под знаком игры

Можно утверждать с абсолютной серьезностью: вся жизнь Льва Кассиля прошла под знаком Игры.

Его первые книги «Кондуит» и «Швамбрания» (позднее слитые им в одну) почти целиком построены на детской игре.

Повести «Вратарь Республики» и «Ход Белой Королевы», роман «Чаша гладиатора» — из жизни спортсменов.

Генка Черемыш играет в русский хоккей и в «знаменитого брата»; в «Дорогих моих мальчишках» ребята играют в «Страну Синегорию»; в «Великом противостоянии» Сима Крупицына поначалу играет в «знаменитых девушек», бережно храня газетно-журнальные вырезки с их фотографиями, а позднее, уже вместе с подшефными пионерами, — в «гороскопы».

Даже в совершенно далекой, казалось бы, от спорта повести «Ранний восход» главный герой — талантливый юный художник Коля Дмитриев — играет в футбол у себя во дворе. Играет с таким увлечением, что даже не реагирует поначалу на страшное слово «война».

А встречи со знаменитыми спортсменами? А поездки на летние и зимние Олимпиады? А очерки, статьи, а рассказы о спорте?..

Да ведь и смерть, говорят, его настигла в момент, когда он сел в кресло перед телевизором, надеясь посмотреть очередную игру — финальный матч мексиканского чемпионата мира по футболу…

«Есть справедливое утверждение, — говорит, вспоминая о Кассиле, его друг и коллега по детской и спортивной литературе И. А. Рахтанов, — что человек на протяжении жизни не меняется или меняется незначительно, в мелочах, главные же его свойства даны или, как теперь говорят, запрограммированы на все время существования. Свойства эти у Кассиля были милыми, мальчишескими, по слову одного из его издателей, „золотыми“».

Одна из самых смешных книг

Дыхание Игры ощущаешь и в кассилевском юморе, который чаще всего рождается или в игре со словом, или в игре с читателем, или в процессе детской игры. Это если говорить о какой-то преобладающей «смехотворческой» черте. Но хотя смех Кассиля в разных его книгах резко различен и по направленности, и по силе, и по окраске, у ценителей таланта этого писателя двух мнений обычно не бывает: типично кассилевский смех, конечно же, в «Кондуите и Швамбрании».

В эту повесть мы попадаем в момент, когда два главных ее героя, Лёля и Оська, стоят в углу: папа наказал их за потерю шахматной королевы (кое-кому эта могучая фигура известна также под именем ферзя).

«Сумерки сгущались. Несчастливый день заканчивался. Земля поворачивалась к Солнцу, и мир тоже повернулся к нам своей обидной стороной. Из своего позорного угла мы обозревали несправедливый мир. Мир был очень велик, учила география, но места для детей в нем не было уделено. Всеми пятью частями света владели взрослые. Они распоряжались историей, скакали верхом, охотились, командовали кораблями, курили, мастерили настоящие вещи, играли в шахматы… А дети стояли в углах. Взрослые забыли, наверно, свои детские игры и книжки, которыми они зачитывались, когда были маленькими. Должно быть, забыли! Иначе они бы позволяли нам дружить со всеми на улице, лазить по крышам, бултыхаться в лужах и видеть кипяток в шахматном короле…

Так думали мы оба, стоя в углу».

Фантастическая Швамбрания возникла из благородного бунта детей против неравноправия со взрослыми — оттого и она сама, и книга про нее оказалась такой дерзкой, непричесанной, нестандартной. А колоритная, эффектная стилистическая манера молодого Кассиля еще добавила ей необычности. В итоге родилась одна из самых смешных книг во всей нашей детской, а может, и не только детской литературе.

Словесная перепутаница

Игровая основа смеха в «Кондуите и Швамбрании» видна, как говорится, издалека. Проникновение детской игры в кассилевский текст весьма разнообразно и многопланово.

Иногда это просто описание детской игры, комичное тем, что игра причудливо переплетается с представлениями героев о жизни — тоже, разумеется, детскими: «В тот исторический день белая королева-извозчик подрядилась везти на черном коне черную королеву-архиерея к черному королю-генералу. Они поехали. Черный король-генерал очень хорошо угостил королеву-архиерея. Он поставил на стол белый самовар-король, велел пешкам натереть клетчатый паркет и зажег электрических офицеров. Король и королева выпили по две полные туры».

Не правда ли, выразительная картина? И самое любопытное, что она полностью нарисована с помощью шахматных фигур.

Неизменно смешит в этой повести детская игра со словом, игра невольная, потому что ни Оська, ни Лёля чаще всего не ведают истинного смысла подслушанных ими слов.

«Папа бушевал. Он назвал нас варварами и вандалами. Он сказал, что даже медведя можно научить ценить вещи и бережно обращаться с ними. Он кричал, что в нас заложен разбойничий инстинкт разрушения и он не потерпит этого.

— Марш оба в „аптечку“ в угол! — закричал в довершение всего отец. — Вандалы!!!»

И вот, стоя в углу, братья обсуждают эту грозную, но не очень понятную резолюцию.

«Оська сказал:

— Это он про цирк ругался… что там ведмедь с вещами обращается? Да?

— Да.

— А вандалы тоже в цирке?

— Вандалы — это разбойники, — мрачно пояснил я.

— Я так и догадался, — обрадовался Оська. — На них набуты кандалы».

Как видно, даже старший брат мало что понял из папиной речи, хотя и берется разъяснять ее. Цирк тут даже в первом случае ни при чем, да и вандалы не разбойники, а воинственное древнегерманское племя, досаждавшее Европе своими набегами. А как вам нравится слово «набуты» вместо «надеты»? Это та небольшая ошибка в словоупотреблении, которая вызывает улыбку просто автоматически. Давно замечено: чем ближе искаженное слово к подлинному по звучанию и чем дальше по значению, тем смешнее выглядит речевая ошибка.

Большинство комических ситуаций в «Кондуите» как раз и связано с такой вот «микроперепутаницей», особенно свойственной младшему брату. Слишком уж доверяясь коварному созвучию совершенно разных слов, он то и дело попадает впросак.

«Когда Оська говорил, все покатывались со смеху. Он путал помидоры с пирамидами. Вместо „летописцы“ он говорил „пистолетцы“. Под выражением „сиволапый мужик“ он разумел велосипедиста и говорил не сиволапый, а „велосипый мужчина“. Однажды, прося маму намазать ему бутерброд, он сказал:

— Мама, намажь мне брамапутер…

— Боже мой, — сказала мама, — это какой-то вундеркинд!

Через день Оська сказал:

— Мама! А в конторе тоже есть вундеркинд: на нем стукают и печатают.

Он перепутал „вундеркинд“ и „ундервуд“».

Северные и южные Канделябры

Целиком на игре со словом строится география Швамбрании и окружающих ее стран. Карта Швамбрании и ее окрестностей одна из самых смешных, если просто не самая смешная карта в мире. Для создания географических названий братья используют понравившиеся им слова — неважно, из какой сферы, но желательно с иностранным оттенком. Так рождаются Пилигвиния (тут слышится и «пингвин» и «пилигрим» сразу), Пришпандория, Канифолия, горы Северные и Южные Канделябры, Порт Фель, Порт Сигар, Порт Янки, Порт У-Пея, порты Матчиш (название танца) и Бильбоке (название игры).

В ряде названий звучат откровенно пародийные ноты («Бальвония», к примеру, — нечто среднее между Ливонией и Болванией). Если допустить (а не допустить этого трудно), что юный Лев Кассиль в самом деле играл с младшим братом в Швамбранию, то нельзя не признать за обоими братьями и замечательное чувство слова, и не менее замечательное чувство юмора.

Войны начинались так…

«Исторические события», развертывающиеся в Швамбрании, основаны на детских представлениях о реальном мире. Смех возникает тут на контрасте между самими приемами детской игры и неожиданно вторгающимися в текст серьезными придворно-дипломатическими фразами, видимо подслушанными у взрослых или вычитанными из книг.

«Войны в Швамбрании начинались так. Почтальон звонил с парадного входа дворца, в котором жил швамбранский император.

— Распишитесь, ваше императорское величество, — говорил почтальон. — Заказное.

— Откуда бы это? — удивлялся император, мусоля карандаш.

Почтальоном был Оська, царем — я.

— Почерк вроде знакомый, — говорил почтальон. — Кажись, из Бальвонии, от ихнего царя.

— А из Кальдонии не получалось письма? — спрашивал император.

— Пишут, — убежденно отвечал почтальон, точно копируя нашего покровского почтаря Небогу. (Тот всегда говорил „пишут“, когда его спрашивали, есть ли нам письма.)

— Царица! Дай шпильку! — кричал затем император.

Вскрыв шпилькой конверт, император Швамбрании читал:

„Дорогой господин царь Швамбрании!

Как вы поживаете? Мы поживаем ничего, слава богу, вчера у нас вышло сильное землетрясение, и три вулкана извергнулись. Потом был еще сильный пожар во дворце и сильное наводнение. А на той неделе получилась война с Кальдонией. Но мы их разбили наголо и всех посадили в Плен. Потому что бальвонцы все очень храбрые и герои. А все швамбранцы дураки, хулиганы, галахи и вандалы. И мы хотим с вами воевать. Мы божьей милостью объявляем вам манифест. Выходите сражаться на Войну. Мы вас победим и посадим в Плен. А если вы не выйдете на Войну, то вы трусы, как девчонки. И мы на вас презираем. Вы дураки.

Передайте поклон вашей мадам царице и молодому человеку наследнику.

На подлинном собственной ногой моего величества отпечатано каблуком.

Бальвонский царь“».

Вырванный из книги кусок всегда выглядит бледнее, чем при чтении всего текста. Но даже и здесь можно отметить массу комического: и простецкие ухватки императора, и курьезные обращения («господин царь», «мадам царица», «молодой человек наследник»), и детскую непоследовательность царя, сперва заявляющего, что живет хорошо, и тут же перечисляющего целый поток бедствий. И неожиданная, почти подлинная фраза из царского манифеста («Божьей милостью Мы, Николай Вторый…» — обращался он к своему народу), и чисто детские зазывания на войну, сопровождаемые детской же угрозой («…то вы трусы, как девчонки»). И уморительно смешная последняя фраза, звучащая пародийно, потому что обычную в таких случаях «руку» неожиданно заменили ногой… Стоит также напомнить, что Война и Плен недаром написаны с заглавной буквы: ведь на карте Швамбрании Войной называлось гладкое место, специально отведенное под сражения, а Плены помещались по бокам Войны…

Ну а в целом — веселое половодье детской игры.

Весь по уставу

Но этот хотя и с сатирическими вкраплениями, а все же довольно добродушный смех относится только к «швамбранской» сфере. Когда же заходит речь о параллельных событиях реального мира (а реальный мир в момент расцвета игры в Швамбранию — это царская Россия накануне революции), в повествование врываются уже серьезные сатирические ноты.

Вот городовой, явившийся под Новый год «проздравить» докторское семейство, а больше затем, чтобы получить рубль, полагающийся ему по такому случаю, «щелкает каблуками и прикладывает руку к козырьку». Ликующий Оська радостно сообщает отцу: «Папа, а нам тут полицейский честь отдал за рубль!» И слышит хохот отца: «Переплатили, переплатили! Полицейская честь и пятака не стоит…».

Картина!

Или другая сцена: Лёля первый день в школе, его еще ни разу не занесли в Кондуит — хранилище всех гимназистских грехов, а инспектор уже пристреливается к новичку: «Постой! Это зачем у тебя на обшлаге пуговицы? Здесь по форме не полагается, значит, нечего и выдумывать.

Он подошел и взял меня за рукав. Потом вынул из кармана какие-то странные щипцы и вмиг отхватил лишние, по уставу не полагающиеся пуговицы».

«Теперь я был весь по уставу», — едко подытоживает рассказчик, фиксируя эту острую, выразительную картину.

Молитвы, молебны, обмороки

Сатирично уже само построение первых, «дореволюционных» глав «Кондуита»: то же неравенство и угнетение, та же несправедливость, какую повседневно ощущают мальчишки, убегающие от нее в свою Швамбранию, царят и во «взрослом» мире. Недаром один из самых ненавистных учителей Покровской мужской гимназии — «скучнейший акцизный чиновник, скрывающийся от мобилизации, Самлыков Геннадий Алексеевич», — вскоре становится офицером и, как раньше гимназистов, допекает теперь солдат на учениях, а те именуют его не иначе, как «сатана треклятая»…

Сатирик не тратит порох по пустякам, он открывает огонь лишь по особо важным, социально опасным целям. Неудивительно, что за каждым сатирическим персонажем стоит явление общественной жизни, а за каждой картиной, вышедшей из-под пера сатирика, — картина жизни общества. Лишний раз убеждаешься в этом, читая «Кондуит и Швамбранию».

«Уроки. Уроки. Уроки. Классные журналы. Кондуит. „Вон из класса!“, „К стенке!“

Молитвы, молебны. Царские дни. Мундиры. Шитая позументом тишина молебнов. Руки по швам. Обмороки от духоты и двухчасового неподвижного стояния.

Сизые шинели. Сизая тоска».

Сказано о гимназии, а читается будто о всей тогдашней России…

Дух времени

С другой стороны, даже в эти сатирические картины порой врывается детская игра, в которой тон опять-таки задает Оська. После манифестации лабазников, прошедших по слободе с портретом царя в честь «славных побед русского оружия», Оська торжественно проносит по двору сиденье от унитаза, где, точно в раме, красуется вырезанный из журнала «Нива» портрет Николая Второго, самодержца всероссийского…

«— Дети, знаете, очень чутко улавливают дух времени, — глубокомысленно твердили взрослые.

Дух времени, очень тяжелый дух, пропитывал все вокруг нас…»

Золотые руки и серебряные ложки

Ни для кого не секрет, что в «Кондуите и Швамбрании» Кассиль изобразил собственное детство (в ранних изданиях этой повести фамилия Кассиль впрямую появлялась на ее страницах). И пристрастие к игре словом, отличающее эту книгу писателя, было вынесено им из детства.

Впрочем, у взрослого Кассиля эта игра усложнилась, принимая чаще всего форму каламбура.

Простейший тип каламбура найдем мы в широко известном стихотворении поэта прошлого века Дмитрия Минаева, которого высоко ценил В. В. Маяковский как большого мастера рифмы. Да Минаев и сам откровенно признавался:

Это каламбуры откровенные, явные. Такую «игру слов» (самое распространенное определение каламбура) расслышит даже не слишком чуткое ухо.

Чаще, однако, каламбур маскируется — обнаружить его не просто. Это уже не игра слов, а игра значений слов, когда на второе (а то и третье!) значение только намекается. И тут многое зависит уже не от чуткого уха, но и от чувства юмора. Вы можете понять намек и посмеяться, а можете и не понять, тогда вам останется только недоуменно пожимать плечами: над чем смеются другие?!

Лев Кассиль как раз и был мастером каламбура неявного, скрытого — более сложного, зато и более смешного.

Автобиография его называется «Вслух про себя». Вот вам и каламбур! Он в двузначности выражения «про себя», которое можно понять и как «молча», и как «про самого себя». Конечно, мы быстро смекаем, что писатель хочет рассказать про самого себя, и не молча, а вслух. Но пока мы разгадываем эту маленькую загадку, мы успеваем улыбнуться…

От игры слов Кассиль не удержался даже в придуманной им автоэпитафии — надписи на могильном камне: «Он открывал детям страны, которых на свете нет, уча любить ту землю, что была ему дороже всего на свете». Строго говоря, это не каламбур, но по форме оборот каламбурный. Ну а в книгах Кассиля каламбуров просто не счесть. Особенно много их в заголовках и подзаголовках. Один из его рассказов называется «История с географией», где имеется в виду история, случившаяся с географией, вернее, на уроке географии. Другой рассказ называется «История с бородой». Зная выражение «анекдот с бородой», то есть очень старый и даже надоевший, начинаешь думать, что и здесь писатель имеет в виду какую-то очень известную историю. Но нет! Здесь он как раз использует буквальное значение слова.

В романе «Чаша гладиатора» одна из глав называется «Семь пятниц Робинзона». Тут сразу два каламбурных намека: и на известное выражение «семь пятниц на неделе», и на имя слуги Робинзона Пятницы…

В «Кондуите и Швамбрании», этой самой смешной из книг Кассиля, внутренние заголовки буквально пестрят каламбурами: «Во саду ли…» (речь идет о гулянье в Народном саду, но слышится и намек на песенку «Во саду ли, в огороде…»); «Сорванные голоса» (имеются в виду сорванные с дверей звонки, а можно подумать — голоса, сорванные во время пения); «Театр военных действий» («бой» в домашних условиях, где «брат идет на брата»); «Большая перемена» — о перемене в отношениях между гимназистами и «внуками» — учениками Высшего начального училища; «Троетётие» (намек на «троевластие») — момент, когда в доме собрались сразу три тетки рассказчика…

Еще смешнее каламбуры в тексте. Один мы уже приводили — о полицейском, который «честь отдал за рубль». Другой великолепный каламбур появляется, когда Лёля размышляет о людях-мастерах, которые сами не имели вещей, зато умели чинить их: «Когда в нашей квартире засорялась уборная, замок буфета ущемлял ключ или надо было передвинуть пианино, Аннушку посылали вниз, в полуподвал, где жил рабочий железнодорожного депо, просить, чтоб „кто-нибудь“ пришел. „Кто-нибудь“ приходил, и вещи смирялись перед ним: пианино отступало в нужном направлении, канализация прокашливалась и замок отпускал ключ на волю. Мама говорила: „Золотые руки“ — и пересчитывала в буфете серебряные ложки…»

Надеюсь, вы заметили соседство золотых рук и серебряных ложек? Оно-то и создает каламбур, потому что слово «золотые» применено тут в переносном, а «серебряные» — в буквальном смысле…

А какой эффектный, хотя и несколько грубоватый каламбур находим мы все в той же игре в Швамбранию — там, где швамбранского императора осматривает перед уходом на войну «лейб-обер-доктор» (надо ли пояснять, что ни при одном дворе мира такого звания и в помине не было?): «— Ну-с, — говорил лейб-обер-доктор, — как мы живем? Что желудок? Э… стул, то есть трон, был?.. Сколько раз? Дышите!»

«Стул», имеющий отношение к желудку, понятие физиологическое. Но все равно, удобно ли пускать его в ход, если речь идет об императоре?.. Нет, право же, Лёлю и Оську можно понять, что они решили подыскать для монарха термин более возвышенный.

Каламбурным, по сути, является и любимый прием Кассиля, при котором на одно сказуемое нанизываются грамматически однородные, но по смыслу никак не связанные между собой слова: «По залу ползут догадки и серпантин»; «До девятью девять и до гимназии мы дошли одновременно»; «Вместе с Реомюром поднимались все обитатели нашей квартирки».

Последняя фраза заключает в себе целую картину: дома настолько холодно, что люди поднимаются лишь тогда, когда немного поднимется ртуть в градуснике Реомюра…

Точка, и ша!

В книгах Кассиля всегда присутствуют комические персонажи, даже если в целом книга и не смешная. Таковы Ромка Каштан и режиссер Расщепей в «Великом противостоянии», которые шутят чуть не на каждом шагу; таков же дядя Яша Манто в суровой, даже трагической повести Л. Кассиля и М. Поляновского «Улица младшего сына». Такие герои чаще бывают положительными, но бывают и отрицательными — например, нагловатый, вездесущий и беспринципный «арап от журналистики» Димочка Шнейс из повести «Вратарь Республики» или Лешка Дульков из «Дорогих моих мальчишек», к месту, а чаще не к месту вставляющий в свою далеко не изысканную речь фразы из Лермонтова и других классиков. Бывает, такие герои сами смеются над кем-то; в других случаях уже мы смеемся над ними; в третьих сочетается и то и другое: герой смеется над кем-то, а читатели и автор — над ним самим.

Замечательно, что Кассиль не боялся делать комичными и самых «высоких» своих героев: того же Расщепея, знаменитого летчика Климентия Черемыша (в котором угадывается великий Чкалов) или комиссара Чубарькова из «Кондуита и Швамбрании» с его неизменным присловьем «Точка, и ша!».

В чем же оно, это обаяние Чубарькова? В том, что в суровую и трудную пору, на посту, отнюдь не располагающем к шуткам, он остается не просто человеком, но в каком-то смысле и ребенком. Он охотно возится с детьми, не стыдится черпать у них новые знания, с удовольствием играет с ними в шашки или в «лапки-тяпки» и не мешает играть в Швамбранию. А не детская затея разве — дабы поумнеть, читать подряд тома энциклопедического словаря?!

Брешка, она же Брехаловка

Если по своему происхождению юмор Кассиля можно назвать юмором детской игры, то с точки зрения языка это юмор образно-метафорический, с обилием эффектных, красочных сравнений и метафор, которые писатель почти всегда применял в комической «упаковке».

«Пряная ветошь базара громоздилась на площади. Хрумкая жвачка сотрясала торбы распряженных лошаденок… Возы молитвенно простирали к небу оглобли. Снедь, рухлядь, бакалея, зелень, галантерея, рукоделие, обжорка… Тонкокорые арбузы лежали в пирамидках, как ядра на бастионах в картине „Севастопольская оборона“».

Это описание Базарной площади в «Кондуите». А вот перед нами Брешка, она же Брехаловка, — своего рода культурный центр Покровской слободы, где развертывается действие этой повести. «Вся Брешка — два квартала. Гуляющие часами толкались туда и назад, от угла до угла, как волночки в ванне от борта до борта. Девчата с хуторов двигались посредине. Они плыли медленно, колыхаясь. Так плывут арбузные корки у волжских пристаней».

Сравнения и метафоры у молодого Кассиля редко бывали простыми — чаще они развертывались в широкую панораму.

«Наш дом — тоже большой пароход. Дом бросил якорь в тихой гавани Покровской слободы. Папин врачебный кабинет — капитанский мостик. Вход пассажирам второго класса, то есть нам, запрещен. Гостиная — рубка первого класса. В столовой — кают-компания. Терраса — открытая палуба. Комната Аннушки и кухня — третий класс, трюм, машинное отделение. Вход пассажирам второго класса сюда запрещен. А жаль… Там настоящий дым.

Труба не „как будто“, а настоящая. Топка гудит подлинным огнем. Аннушка, кочегар и машинист, шурует кочергой и ухватами. Из рубки требовательно звонят. Самовар дает отходный свисток. Самовар бежит, но Аннушка ловит и несет его, пленного, в кают-компанию. Она несет самовар на вытянутых руках, немного на отлете. Так несут младенцев, когда они собираются неприлично вести себя.

Нас требуют „наверх“, и мы покидаем машинное отделение».

Смешно потому, что длинно

Знаменитое чеховское выражение «краткость — сестра таланта» применительно к смеху не всегда справедливо. Одним из любимых комических приемов Кассиля служит так называемый перифраз — прием, основанный на замене краткого и прямого выражения мысли обходным, витиеватым, косвенным.

Взять, допустим, первую строку кассилевской автобиографии «Вслух про себя»: «К существованию я приступил в 1905 году». Отчего бы не сказать просто: «Я родился…»? Вместо этого автор пошел зачем-то по более сложному пути…

Ответ несложен: затем, чтобы во фразе появился юмор.

Неожиданно ли его появление? Пожалуй, что нет. Кассилевская усложненная фраза смешна тем, что новорожденный еще не может ни к чему «приступить»: он не только ничего не умеет, но и ничего не помнит. «Приступить» же — глагол солидный, совсем не из детского обихода…

С перифразом сходен прием эвфемизма, применяемый в тех случаях, когда надо заменить грубое выражение более мягким, «приличным». Так, небезызвестные «дамы из города N», с убийственным сарказмом высмеянные Гоголем в «Мертвых душах», вместо «я высморкалась» предпочитали говорить «я облегчила себе нос», «я обошлась посредством платка». Смех вызывается здесь стремлением к «деликатности обращения», которое в данном случае ни к чему: ведь и в выражении «я высморкалась» ничего грубого нет.

Что же касается Льва Кассиля, то он применяет эвфемизмы с некоторой хитринкой: не для того, чтобы смягчить грубое выражение, а больше затем, чтобы придать ему ложную значительность, псевдосолидность.

«…Мы вдумчиво и осязательно исследовали недра своих носов», — сообщает Лёля-рассказчик в «Кондуите».

Сказал бы просто — «ковыряли в носу». Так нет!

Но оказывается, тут эта необычайная, «ученая» солидность звучит неспроста: Лёля ведь повествует о событиях исторической важности, равных открытию Америки! Ведь через какую-то секунду будет открыта совершенно новая, небывалая страна! Можно ли тут допустить «ковырянье в носу»!..

А теперь перенесемся на страницы последней кассилевской повести «Будьте готовы, Ваше высочество!» и убедимся, что пристрастие к эвфемизму писатель сохранил до конца своих дней: «…Тонида обернулась, шагнула обратно на площадку. Молча схватила она принца за шиворот и, прежде чем тот опомнился, влепила три крепких шлепка по тому месту, которое у наследников престола предназначается для трона».

Здесь эвфемизм почти вынужденный: по отношению к принцу выразиться прямее было бы нелегко. Хотя, разумеется, заменяя одно-единственное слово пышным выражением, писатель надеялся в то же время повеселить читателя. (Дополнительный комический оттенок вносится сюда намеком на предмет легко угадываемый. Намек почти всегда таит в себе некоторую дозу комизма; недаром советский ученый А. Н. Лук, автор книги «О чувстве юмора и остроумии», выделяет намек как один из приемов остроумия.)

«А откуда он выгнал?»

Тот беспечно-озорной, наивный, истинно детский юмор, который так ярко осветил лучшие страницы «Кондуита и Швамбрании», можно встретить и в других, более серьезных вещах Льва Кассиля.

Когда в «Дорогих моих мальчишках» маленький, но по-взрослому упорный и самоотверженный труженик Капка Бутырев гордо сообщает своей сестренке об удивительном рекорде Мишки Терентьева, который за смену «четыре с половиной нормы выгнал», а она, поначалу умиленная («А!.. С половиной!»), вдруг неожиданно добавляет: «А откуда он выгнал?» — мы узнаем в этой реплике юмор первой кассилевской книги. Ведь подобный вопрос вполне мог задать Оська.

Когда в «Великом противостоянии» Игорь Малинин, ради спасения которого Сима Крупицына не побоялась перейти фронт, мальчишка, измученный ужасами гитлеровской оккупации и трудной дорогой к своим, трогательно спрашивает у встреченного советского всадника: «Дядя, это место уже наше? Да? Это земля обратно взятая? Это наша земля?», мы в этом детском голосе, в откровенной логике этого вопроса снова слышим Оську. Маленького Оську эпохи расцвета Швамбрании.

От первой до последней

В последних книгах Льва Кассиля уже не найти тех эффектных комических описаний и сцен, какие легко обнаруживаются в «Кондуите» и прочих ранних вещах писателя. Но основой его смеха, как прежде, остается детское ощущение мира, детское озорство и игра. Уже предисловие к повести «Будьте готовы, Ваше высочество!», «задвинутое» внутрь книги и публикуемое «по секрету от взрослых», говорит о многом. Да и контраст повседневно-бытового и официально-дипломатического стиля, с блеском примененный в «Кондуите и Швамбрании», в этой последней кассилевской повести используется с не меньшим успехом.

Но здесь уже не просто дети, а советские пионеры. Это вносит в их отношение к принцу, а позднее королю Дэлихьяру еще один, теперь уже социальный контраст: живут-то они не при монархии, а при социализме. И оттого они не в силах иной раз понять и, главное, оправдать собственнические устремления принца, с его «индивидуальным» слоном и персональными учителями.

С этим контрастом абсолютно разных представлений о жизни и справедливости связана еще одна комедийная линия повести: если в «Кондуите» отстаивалось право рядовых людей быть полноценными и даже замечательными (помните рассуждение о «золотых руках»?), то теперь уж приходится доказывать обратное, что и принц, оказывается, может быть неплохим человеком. Хотя, на наш взгляд, и заблуждающимся.

Доказать это писателю удается. Во всяком случае, Дэлихьяр куда приятней Гельки Пафнулина, сына руководящего деятеля по части снабжения. Вслед за своими родителями Гелька пытается жить в Советской стране по несоветским, в сущности буржуазным законам, но и при монархии он, как видно, лицом бы в грязь, как говорится, не ударил. Если другие ребята, знакомясь с принцем, тут же подчеркивают — порою, правда, излишне резко, — что готовы с ним только дружить, а не прислуживать ему, то Гелька корысти ради (мечтая заполучить в подарок красивый транзисторный приемник) идет решительно на все. «А хочешь, — заявляет он принцу, — так сделаем, что ты меня при всех сборешь на обе лопатки?»

Людям такого склада, как Гелька, неведомы сами понятия гордости или уважения. Для них существуют только люди нужные или ненужные. Отказался принц подарить свой транзистор, и сразу превратился для Гельки из повелителя в «дикаря», «вождишку из дикого племени». И тогда резкая, но справедливая Тоня Пашухина — та, что недавно отшлепала принца по известному месту, — теперь решительно встает на его защиту. А потом уже принц примется утешать Тоню, когда тот же беспардонный Гелька нанесет ей удар прямо в сердце, напомнив о ее сиротстве…

Повесть «Будьте готовы, Ваше высочество!» лишний раз подтвердила огромные возможности Л. Кассиля-юмориста: ее «смеховая палитра» оказалась даже шире, чем в первых кассилевских повестях. В повести, которая оказалась для него последней, Лев Кассиль сумел выйти за пределы чисто юмористического восприятия жизни, что прибавило его смеху глубины и значительности.

Вместе с тем тот факт, что эта последняя повесть, как и первые повести писателя, получилась веселой и озорной, нельзя посчитать случайным. Факт этот говорит о том, что при всех превратностях и невзгодах, выпавших на его долю, Лев Кассиль до последних минут жизни сохранял верность своему детству. Которому он обязан и своим оригинальным талантом, и своим озорным, задорным и всегда оптимистическим юмором.

Библиография

Из книг самого Кассиля к вашим услугам пятитомное собрание сочинений писателя, выпущенное в 1965–1966 годах издательством «Детская литература». Первый том этого издания открывается автобиографией писателя — «Вслух про себя».

О творческом пути Льва Кассиля и его художественном методе рассказывают книги В. Николаева «Дорогами мечты и поиска» (М., «Детская литература», 1965) и С. Лойтер «Там, за горизонтом… Проблемы романтического в творчестве Л. А. Кассиля» (М., «Детская литература», 1973).

А совсем недавно издательство «Детская литература» выпустило сборник «Жизнь и творчество Льва Кассиля», куда вошли статьи и воспоминания о писателе, отрывки из его дневников, письма к родителям, где речь идет об истории создания и публикации «Швамбрании», а также обширная библиография.

Назовем еще несколько статей о жизни и творчестве Л. А. Кассиля, не вошедших в данный сборник:

С. Баруздин. О Льве Кассиле. (В его кн.: «Заметки о детской литературе». М., «Детская литература», 1975.)

A. Ивич. Три повести Л. Кассиля. (В его кн.: «Воспитание поколений». М., «Детская литература», 1969.)

B. Смирнова. Лев Кассиль, его книги, герои и друзья. (В ее кн.: «О детях и для детей». М., «Детская литература», 1967.)