Часть вторая. ПАВЕЛ.


1

Какая длинная, тяжелая зима!

Гитлеровцы словно начинили горы пехотой, артиллерией, танками… Всполошились, чуют - конец близок!

И за отрядом шли фашисты по пятам, как шакалы, не давали ни передохнуть, ни обсушиться.

И вдруг исчезли… Ни выстрела, ни снежного хруста…

Не иначе как переправили фашистов на восток, в Карпаты. Ждут нового наступления Красной Армии.

Тучи над горами висят низко, темные, вздувшиеся, прилипают к вершинам Сыплет, не переставая, крупный мохнатый снег, тропы раскисли. Измученные, голодные, продрогшие, бойцы выбиваются из сил. Связи с центром нет, связные не возвращаются. А если и возвращаются, то не так просто найти отряд. Он все время в движении: минирует дороги, устраивает завалы, нападает на обозы немцев

Павел, пожалуй, выносливее многих. Даже здесь, в горах, утр0 у него начиналось с зарядки. Верно говорят: привычка - вторая натура После боя на шоссе, когда командир подарил ему свой портсигар, его больше не считали "недомерком", не старались спрятать от пули, он стал бойцом, как все, словацким партизаном.

Привалы унылы. Деревья не укрывают от мокрого снега. Набухла одежда, отяжелели вещмешки, крупно смолотая кукуруза сама по себе превращается в мамалыгу - хоть ложкой черпай. На оружии сквозь смазку проступают предательские пятна ржавчины.

Хорошо хоть, немцы не давят на пятки - можно развести костерок. Правда, тепла от него не жди - один едкий дым: лежалый сушняк давно уж не "сушняк", а "мокряк". Но все же и дым - теплый, жилье напоминает.

На одном из привалов командир позвал Павла к своему костру.

– Говорят, у тебя мать немка?

– Да. - Павел насторожился, нахохлился. Почему командир задал этот вопрос? Разве в отряде нет немцев? Немка - еще не фашистка.

Командир улыбнулся.

– Ну-ну… Не пузырься. Говорят, ты по-немецки чешешь, как по-русски.

Павел кивнул.

– Пойдешь с нами.

Павел не стал спрашивать: куда? Не положено. Только поднялся, готовый идти куда прикажут.

– Сиди, - сказал командир. - Чуть попозже, как стемнеет. - Он отвел взгляд от Павла и стал пристально смотреть на бегающие по сырым головешкам огоньки. Головешки "стреляли" маленькими клубами пара, иногда внезапно оседали, выбрасывая сноп ярких оранжевых искр. И полз над ними густой дым, переливался сизо-сиреневым, алым, синим.

Если закрыть глаза, шум костра напоминает шум отдаленного боя.

Командир сидел молча, глядел на костер и думал, и думы его, видать, были не легкими, потому что угрюмая складка четко обозначилась между бровей и глубокие скорбные морщины легли у губ.

Сколько лет командиру? Рассказывали, он, раненным, попал в плен. Сидел в концентрационном лагере. Сколотил там группу отчаянных парней, которым было все нипочем. Организовал побег, но его поймали. И отправили в другой лагерь, который обслуживал военный завод. В цехах под землей точили артснаряды и авиабомбы. Завод и лагерь были окружены колючей проволокой. Всюду стояли пулеметные вышки, охрана ходила с овчарками. Только фашисты могли вырастить такую злобную породу. Они все время скалились и готовы были вцепиться в любого, лишь отпусти поводок. Кормили плохо. Заключенные умирали от истощения.

Командир и там задумал побег. Он готовился в глубокой тайне. Товарищи, которые помогали смельчакам, рисковали жизнью.

Покойников выносили и закапывали сами заключенные, немцы только наблюдали. Этим и решили воспользоваться. Пятерых умерших товарищей, после осмотра вечно пьяного лагерного врача, который подписывал акт о смерти, спрятали под нарами, сняв с них полосатые куртки с номерами на груди. Эти куртки надели командир и его товарищи. После обеда "похоронная команда" положила их на телегу, и старая кляча повезла за ворота. Беглецы лежали лицами вверх, чтобы охрана у ворот могла видеть номера на куртках. На лица набросили небрежно кусок брезента.

Главное - проскочить ворота. Потом в бараке обнаружат еще пять покойников, на которых надели куртки бежавших.

Охрана сверила номера на куртках с номерами в акте о смерти. Шевельнись кто-нибудь в телеге, чихни, вздохни и - конец! Но никто не шевельнулся, не вздохнул.

Охранник махнул рукой. Старая кляча выкатила телегу за ворота." "Похоронная команда" брела рядом, опираясь на лопаты, как на палки, а следом шел автоматчик с собакой.

Телегу подкатили ко рву. Брали мнимых покойников за руки и за ноги и, качнув несколько раз, как делали это обычно, бросали в ров на слой мертвецов, брошенных сюда вчера и позавчера.

Автоматчик стоял поодаль, собака сидела у его ног, оба равнодушно смотрели, как бросают полосатые трупы.

Потом заключенные из "похоронной команды" засыпали "мертвых" землей, стараясь меньше сыпать на головы, сложили лопаты на телегу и побрели назад.

До наступления темноты пятеро беглецов лежали, не смея согнать с лиц ползающих мух. А когда стало темно и в лагерной зоне зажглись прожектора, беглецы по одному выползли из рва и ушли в ночь.

Историю этого побега знал весь отряд. Двое избежавших с командиром тоже здесь, а двое погибли. Один нарвался на патруль, вступил в рукопашную схватку, и его застрелили в упор. А второй, француз Поль, умер почти что на руках Павла. Веселый француз, которому фашисты отбили легкие.

Сколько же лет командиру? Может, и не так уж много, просто пережитое, а не время нарезало на его лице морщины.

– Такое дело, Павел, - неожиданно произнес командир. - Тут ребята провод нашли. Можешь послушать?

Павел удивленно поднял брови.

– Мы подключимся, трубка есть. А ты послушай повнимательней. Мало ли!…

– Конечно, товарищ командир!…

В горах не как на равнине, темнеет быстрее, ночь не с неба опускается, а выползает из ущелий. На вершине еще день, а здесь, внизу, уже ночь склеила заснеженные деревья в одну дремучую черно-белую массу.

– Пошли, - сказал командир.

Павел поднялся и двинулся вслед за командиром во тьму, приметив, как вперед соскользнули две тени - разведчики.

Шли довольно долго. Глаза никак не привыкали к темноте, фигура командира не виделась, а, скорее, угадывалась впереди. Ноги вязли в глубоком снегу, Павел то и дело спотыкался о невидимые камни и чувствовал от этого досаду, потому что старался идти тихо, а под ногами скрипело и хлюпало.

– Тут, - произнес кто-то рядом, и Павел чуть не наткнулся на командира.

– Подключай, - сказал командир.

Впереди завозились, чиркнули спичкой, вспыхнул слабый огонек. Сверкнуло лезвие ножа. Спичка погасла. Тьма стала еще гуще.

– Давай, Павел!

Павел подошел, командир сунул ему в руку холодную мокрую трубку. Он прижал ее к уху. В трубке что-то слабо потрескивало и шуршало. Как ни вслушивался Павел, ничего больше не слышал.

– Ну! - нетерпеливо произнес командир.

Павел отрицательно помотал головой. Он не знал, можно ли отвечать, не услышат ли его те, что держат трубки на концах этого провода! Командир понял его.

– Чтоб тебя слышали, надо нажать рычаг на трубке.

– Ясно. Ничего, товарищ командир.

– Слушай. Заговорят. Не для того провод по горам тянули.

Павел кивнул, не отрывая ухо от трубки. Откуда и куда этот провод?

Он представил себе связиста, идущего вверх. За спиной его крутится катушка, отматывается двужильный провод. Откуда? Куда? В трубке что-то щелкнуло. Павел насторожился.

– Але, але! Гора! Я - Камень, я - Камень… Гора! - произнес в трубке низкий, простуженный голос так внятно, что Павел отшатнулся. - Гора! Я - Камень. Как слышите?

– Да слышу-слышу! - откликнулся ленивый дискант. - Это ты, Ганс?

– А кто ж еще! Свинья Мольман дрыхнет, и метель ему нипочем!

– А у вас метель? - спросил дискант.

– А у вас нет?

– Махнемся? Я тебе - нашу, ты мне - вашу.

– Францихен, ты все такой же… - Тут простуженный голос произнес слово, которого Павел не понял.

Ленивый хмыкнул.

– Ты чего звонишь?

– Проверка линии.

В трубке снова щелкнуло, и осталось только шуршание и потрескивание.

Павел пересказал услышанный разговор командиру.

– Да-а… Не густо. А все же слушать надо. Франек, останешься с Павлом. В случае любой тревоги - уходите. Можете подремать по очереди, но трубку слушать. Если начнут разговор - трубку отдаешь Павлу. Все ясно?

Один из разведчиков шевельнулся, но ничего не ответил. Так это Франек! Как же он его сразу не узнал? По калошам? Франек уснул у костра, и сапоги на нем истлели, и шерстяные носки, и проснулся он только тогда, когда начало жечь пятки. Теперь Франек ходит в калошах, привязанных к ногам парадными шнурами с офицерского мундира.

Командир и второй разведчик ушли, а Павел и Франек остались.

– Маш пофайчить? - спросил тихо Франек.

– Нет. Не курю, - по-русски ответил Павел.

Франек вздохнул. В трубке все потрескивало и шуршало.

– А куда провод? - спросил Павел.

Франек пожал плечами, уселся поудобнее, привалился к толстому стволу, закрыл глаза. Командир разрешил подремать.

– Разбуди, если что… - обронил он сквозь зубы и мгновенно засопел тоненько.

Тихое сопение сливалось с потрескиванием и шелестом в телефонной трубке. Павел тоже уселся бы поудобнее, но провод трубки был короток. Немцы молчали. Павел вспомнил, как он по утрам звонил Петьке в гостиницу, голосом доктора Доппеля спрашивал маму. Сейчас бы Петьку сюда, пусть посмотрит, как он, Павел, партизанит в горах Словакии! Нет, Петька не из таких, что со стороны смотреть могут. Петька бы тоже стал партизаном. А уж с Петькой вдвоем они такого натворили бы!… А если б еще папу и маму сюда! А может быть, папа там, за перевалом? Идет с Красной Армией навстречу ему, Павлу? Очень даже может быть. А вот где Петька и мама?… Нет, в гибель их он не верит. Скорее всего, они партизанят. И доктор Доппель сказал, что их захватили партизаны. Для него партизаны - это смерть. Он же не знает, что для мамы и Петра - это жизнь. Он же ни о чем даже не догадывался, доктор Доппель. Ни разу он, Павел, не выдал себя ни словом, ни жестом.

– Але! Гора! Я - Камень, - захрипела трубка.

– Здесь Гора.

– Франц, твой гауптман далеко?

– А что?…

– Обер-лейтенант Юнге желает с ним поговорить.

– Он у оберста.

– Балуются шнапсом? - ехидно спросил простуженный.

– Твое счастье, что не слышит герр оберст. Он бы из тебя сделал свиную отбивную на закуску.

– Где оберст - где мы! - неопределенно хмыкнул простуженный. - Скажи своему гауптману, что мой обер-лейтенант ждет его звонка. Отбой.

– Отбой! - откликнулся дискант.

Щелчок. Павел некоторое время слушал молча шорохи в трубке, потом вдруг сказал голосом простуженного:

– Обер-лейтенант Юнге вызывает герра гауптмана.

И тут же сам себе ответил дискантом:

– Гауптман у герра оберста ест свиную отбивную.

Франек схватился за автомат:

– Немцы?

Павел засмеялся.

– Да нет, спи, Франек. Это я разговаривал.

– С кем?

– Да с самим собой.

Франек не понял, озирался, водя стволом автомата.

– Это я… Я говорил. Ну, как будто они. Спи, Франек. - И повторил хриплым басом: - Обер-лейтенант Юнге вызывает герра гауптмана.

Франек показал ему кулак и, все еще озираясь, стал снова укладываться.

Ночь тянулась томительно. Снег все сыпал и сыпал, во всем мире, наверно, белым-бело. Трубка молчала. Павла клонило ко сну, но жалко было будить Франека, а тот сам не просыпался. Павел клевал носом, очень боялся заснуть и выпустить из рук мокрую трубку.

И вдруг:

– Камень, Камень! Я - Гора! Отвечайте! Я - Гора!…

– Камень слушает, - откликнулся простуженный сонно.

– Дрыхнешь, Ганс?

– С тобой выспишься.

– Буди своего обер-лейтенанта. На проводе гауптман Брук.

– Сейчас.

Прошло минуты две молчания, потом молодой мужской голос произнес:

– Обер-лейтенант Юнге слушает.

– Клаус, опять нарушаешь инструкцию, ск-казано н-никаких чинов, н-никаких имен, - голос был ровным, с низкими нотами и чуть спотыкающимся. Говорящий слегка заикался.

– Хорошо порезвились?

– Т-ты что, не знаешь оберста? В-весь вечер торчали над картами.

– Чего ради?

– Г-готовим оборону. В-вам там на верхушке д-должно быть в-вид-нее, что творится.

– Особенно ночью, да еще в метель! - насмешливо откликнулся обер-лейтенант.

– Н-не проспите красных.

– А что, уже близко?

– Не телеф-фонный разговор.

– Нас тут продувает насквозь. Облака лезут прямо под шинель. Пушки и те скоро отжимать придется. Мориц, будь человеком, пришли шнапса.

– М-может быть, к-коньяку? - спросил гауптман, и Павел услышал смешок.

– Да прокачивайте свой коньяк сами. Нам бы самого паршивого шнапсу. Только побольше. Шнапсу, Мориц, шнапсу!

В трубке замолчали, потом гауптман сказал потускневшим голосом:

– Забрало тебя не на шутку.

– Какие шутки, Мориц! Закопаться мы в гору кое-как закопались, а откапывать другим придется, если нас не отогреть.

– Ладно, утром пошлю по канистре на взвод, только боюсь, мои солдаты з-заплутаются.

– А пусть по проводу идут, - посоветовал повеселевшим голосом обер-лейтенант. - Подъем, конечно, крутенек и снегу по горло, зато путь короче. А мы встретим!

И снова потрескивание и шорох, будто по проводам гуляет метель.

– Франек! - позвал тихонько Павел.

Франек проснулся мгновенно. У многих партизан выработалось это свойство: засыпать и просыпаться мгновенно.

– Франек, поговорили они. - Павел помахал трубкой. - Сходи за командиром. Понимаешь? Командира сюда.

Франек заколебался: не было приказа оставлять товарища.

– Надо, Франек, надо, - Павел даже провел ребром ладони по горлу, чтобы показать, что очень надо.

Франек кивнул, бесшумно поднялся, подхватив автомат, и исчез в темноте. Как растворился.

Павел остался один. Он слушал шум в трубке, а сам настороженно всматривался во тьму. И не то чтобы ему становилось страшно, он не трус, не маленький мальчик, который боится темных углов. Да они с Петькой и маленькими ничего не боялись. Однажды из клетки каким-то образом вышел лев. Где ж это было? В Новосибирске или в Свердловске? Названия-то какие - Но-во-си-бирск, Сверд-ловск!… Или в Иркутске? Им тогда с Петькой было по пять лет. Сидят они у служебного входа в цирк и играют в камешки. И вдруг из двери на улицу выходит лев. "Гляди-ка, - сказал Петя. - Лев идет, и, наверно, без спросу". А он ему: "Еще под машину попадет". И так стало жалко льва, который может под машину попасть! Схватили они его, не сговариваясь, за мохнатую гриву. "Куда? - спросил Петька. - Нельзя тебе на улицу без хозяина", - сказал он и приказал льву лежать.

Лев лег, видно, шум улицы напугал его. Прохожие шарахались, а они лежали, обняв львиную гривастую теплую шею, на теплой каменной ступеньке, пока не пришел дрессировщик Пальчиков и не забрал льва. Все тогда удивлялись, как это мальчишкам не было страшно? А чего страшного, ведь они спасали льва, он мог попасть под машину или еще хуже, под трамвай.

Нет, и сейчас ему не страшно. Только какая-то холодная жуть вползает в сердце, словно и туда пробрались струйки текучего снега. И шорохи вокруг какие-то не такие, будто подкрадывается кто. Неуютно одному… Хрустнула ветка!… Показалось? Павел прижал трубку к уху плечом и обеими руками взял автомат. Мокрое холодное ложе успокаивало. Зверь ли, враг - сумеет встретить. А вообще-то надо думать о чем-нибудь постороннем. Бывали такие моменты, когда откуда-то приходила и вселялась в тебя неуверенность. Тебе, скажем, крутить двойное сальто-мортале, а в башке мысль: нет, не прокрутишь. Почему? Ведь не первый же раз! Пора крутить, а ты уже в себя не веришь. И тут надо подумать о чем-нибудь постороннем, но не понарошку, вот я, мол, думаю о постороннем. Надо так думать, чтобы та мысль в башке, что не прокрутишь, в уголок забилась! Чтобы ее и с фонарем не отыскать! Отчаянно надо думать. И тогда уж - крути. А не выйдет, разозлись и крути снова! Получится!

– Гора! Гора! Я - Камень. Как слышите? - раздалось в трубке.

– Заткнись, Ганс!… - тотчас откликнулся дискант. - Дай подремать.

– Фарнцихен, ваш гауптман утром посылает шнапс.

– Ну и что?

Ганс хихикнул:

– Канистра на взвод, все одно что слону капля.

– А тебе подавай цистерну! Как в Витебске.

– Не вспоминай, Франц!… В той цистерне доблестно утонул обер-ефрейтор Кушке, пусть земля ему будет пухом. Помнишь, привязал он к котелку веревочку и черпал через люк и вдруг пропал…

– Меня мутит от воспоминания…

– Будь мужчиной, Францихен! Мне не нужна цистерна, я хочу дотянуть до победы. А вот если ты пришлешь старому другу флягу…

– Ты всегда умел разжалобить, Ганс. Ладно, спроси у ребят. Не знаю, кто пойдет, но у кого-нибудь на поясе будет для тебя фляга.

– Я твой должник, Франц! Отбой.

Удивительное дело, все вокруг стало на место. И снег шуршит, как обычно, и тьма ночная не гуще других ночей. И вряд ли кто подкрадется к нему незаметно. Потому что и он сам для других незаметен. Ночь для всех одна. Отвлекли Ганс и Франц - и все стало на место.

Павел сидел неподвижно, прижимая трубку к уху плечом, не ощущая ни страха, ни тревоги, только зябкость и желание уснуть. Но спать нельзя.


2

Окно палаты, в которой лежал Василь, выходило на асфальтированный дворик, ограниченный кирпичной оштукатуренной стеной чуть выше человеческого роста. Летом по двору ветер гонял белые шары, скатанные из тополиного пуха; осенью разливались большие дождевые лужи - приходилось прокладывать дощатые мостки; зимой заваленная снегом стена становилась ниже - через нее можно было чуть ли не перешагнуть. А весной, когда улицы уже просыхали, отзвенев ручейками, под стеной еще лежал серый рыхлый снег. Он и нынче лежит, и от него тянет холодом.

Толик подтащил несколько ящиков, составил их пирамидой, чтобы добраться до Василева окна. Катерина помогала ему.

Несколько раненых сидели прямо посередине двора на таких же ящиках. Здесь светило солнце, парил нагретый асфальт, можно было расстегнуть ватники, а один поотчаянней вовсе снял ватник и рубаху и подставил весеннему солнцу белую спину.

– Эй, зря стараетесь! Нету вашего Василя в палате, - крикнул один из раненых, дядя Костя, у которого были перебинтованы обе руки.

– Как это нету? - обернулся Толик. - Был-был и нету?

– Увезли его.

– Куда увезли? - насторожился Толик.

– Известно, в операционную. Глаза разувать будут.

Катерина ойкнула.

– Чего ты пугаешься? - ласково сказал тот, что подставлял спину солнцу. - Это ж хорошо. Человек прозреть должен.

– Думаете, увидит? - с надеждой спросил Толик.

Раненые переглянулись.

– Думай не думай… - произнес дядя Костя. - Должен. Раз доктор сказал, то должен. Садись-ка вот и жди.

Толик подтащил два ящика, для себя и Катерины, сел.

– Садись, Катюня.

Возле стены Серый передними лапами разгребал снежную кучу. Замирал на мгновение, опускал голову, принюхивался и снова принимался разгребать.

– Видать, косточку почуял, - сказал дядя Костя.

– Ну и псина у тебя! - воскликнул раненый, возле которого на асфальте лежали костыли. - Такой и за глотку схватить может.

– Тебя схватишь, - засмеялся другой. - Ты сам кого хошь схватишь.

– Гитлера - схвачу, - отбрил владелец костылей.

Фамилия у него была интересная - Колечко. И пожалуй, не было никого в госпитале, кто не спел бы ему хоть разок: "Потеряла я колечко, а с колечком и любовь…" В ответ Колечко делал вид, что бросает в обидчика костыль, хотя нисколько не обижался. Обижался он только на собственную судьбу. Это надо ж! Ну хоть бы огнестрельная рана или там осколками. А то с крыши упал! С самого первого дня в боях. Пули - мимо, словно кругом облетали, как завороженного. Он и не верил в пулю. Не отлил еще для него Гитлер! А тут бой на улице. Из-за угла носа не высунешь. Фрицы засели на крыше с пулеметом.

– Разрешите, товарищ командир, я их оттуда турну?

Покусал командир зубами свой рыжий ус.

– Давай, Колечко. Выручай.

А из-за угла не высунься, поливают фрицы! Они ж не знают, что его пуля не берет, убить могут ненароком.

Тогда вышиб Колечко прикладом стекло в окне и влез в чью-то квартиру. Стол стоит, диван, буфет. Фото на стене висят, да рассматривать времени нет. Попал в коридор. А там на полу женщина сидит в зимнем пальто, вся платками укутанная, на голове - котелок чугунный, а к животу полотенцем большая чугунная сковорода привязана.

Колечко даже не удивился, некогда удивляться. Только спросил:

– Чего это вы, бабуся, обрядились?

– Так стреляют же! - ответила "бабуся" звонким девичьим голосом.

– Это точно! - подтвердил Колечко. - Где тут у вас выход во двор?

"Бабуся" поднялась с пола, взяла его за руку и, пригибаясь на всякий случай, провела за собой во тьму. Чего-то грохнулось, то ли таз, то ли корыто.

– Я вам стекло вышиб. Извиняйте. Вернусь - починю.

"Бабуся" вывела его на лестницу, пропахшую кошками.

– Эта дверь на двор.

– Спасибочки.

Колечко выглянул во двор. Пусто. Ринулся к подворотне. Теперь улицу перескочить. Фрицы на крыше противоположного дома. Эх, была не была! Выскочил на улицу и, петляя по-заячьи, рванул на ту сторону. Потом по лестнице вверх, по сбитым цементным ступеням. Этаж, второй, третий… Двери на чердак, верно, снарядом снесло. Во как разворочено!

Высунулся в чердачное окно. Вот они, голубчики. Двое. Устроились, гады! Поднял автомат. Жмет на спуск. Что за дьявольщина! Не стреляет. Патронов нет. Весь боезапас расстрелял!

А у этих есть! Вон, целый ящик рядом. Выскочил Колечко на крышу - и к пулеметчикам. Пулемет ногой шибанул. Фрицев схватил за шкирки, как щенков паршивых, приподнял - откуда и сила взялась! - толкнул вниз. Один успел за Колечко ухватиться. И пришлось Колечко вместе с фрицами вниз с крыши лететь. Фрицы насмерть расшиблись. А Колечко ноги вот сломал. Обидно.

– И Серый Гитлера за глотку схватит, - сказал Толик и крикнул собаке: - Гитлер капут!

Гав-гав, - свирепо откликнулся Серый.

Раненые засмеялись.

– Собака, а соображает, - сказал дядя Костя одобрительно. - Ну-ка, Толик, сверни-ка мне. Кисет в кармане.

Толик достал из кармана дяди Костиного ватника затейливо расшитый цветными нитками кожаный кисет. В нем лежали аккуратно сложенный газетный лист, коробок спичек и крупнорезанная темно-зеленая махорка. Ловко свернул длинный фунтик из кусочка газеты, сломал его пополам, насыпал махорки, сунул в приоткрытый дяди Костин рот. Чиркнул спичку. Дядя Костя зажал "козью ножку" меж перебинтованных рук. Он был танкистом. В танк ударил фашистский снаряд. Танк загорелся. Открыли нижний люк. Командир приказал уходить, а сам прилип к пушке, завертел башней, потому что к горящему танку полным ходом шли два танка противника, а за ними бежали автоматчики. И никто не покинул машину, не оставил командира. Стреляли, пока задыхаться не начали. Один немецкий танк завертелся на месте, теряя гусеницу. Второй тоже остановился и задымил. Автоматчики повернули назад.

Уж как дядя Костя оказался на земле возле танка, вытащил его кто или сам выполз, он не помнил. Рядом лежал водитель, уже мертвый, обгорелый до неузнаваемости. А командир так и остался у орудия. Навечно.

Дядя Костя выжил. "Против закона природы", - сказал врач. Днем это был общительный добрый человек, а по ночам стонал и скрипел зубами. Видно, долго еще будет задыхаться дядя Костя в синем дыму горящего танка.

В двери, ведущей со двора на кухню, появилась Злата в белом халате и стоптанных туфлях на босу ногу. Волосы прихвачены белой косынкой.

Раненые примолкли. И Злата стояла молча, на бледном усталом лице синели глаза. Катерина бросилась к ней, прижалась. Злата погладила ее плечи.

– Ты что, Злата? - тихо спросил Толик.

Злата всхлипнула и отвернулась, прижалась лбом к притолоке.

– Василь? - Толик поднялся с ящика, глядел напряженно, будто готовился к драке. К нему подошел Серый, шерсть на холке стояла дыбом.

– Видит он, видит… - сквозь всхлипывания сказала Злата.

Раненые загалдели, заговорили все разом. Толик подошел к Злате.

– Так чего ты ревешь, Крольчиха?

– Так… От радости… - Она наклонилась, поцеловала Катерину. Та отерла Златины слезы со своей щеки.

– Куцый сказал, что Василю новые глаза прибинтовали вместо старых. Прижились, значит?

– Дурак твой Куцый, - засмеялась Злата сквозь слезы. - Свои У Василя глаза, свои…

– Тогда чего ж ему прибинтовали? - недоуменно спросила Катерина.

Колечко прихватил костыли, оперся на них, поднялся неуклюже.

– И везет же вашему Василю! У тебя синеглазой сестрички нет? Или подружки? А то мне и потанцевать не с кем!

– А ты отыщи свою, с котлом на голове, - посоветовал дядя Костя.

– Тю!… Я ж не разглядел, что там под котлом.

Раненые засмеялись.

– Идемте, - позвала Злата Толика и Катерину. - Я вас к Василю проведу.

– Уже можно? - спросила Катерина.

– Ну, прогонят…

Катерина пошла за Златой, а Толик стал быстро складывать ящики под окном. Доктора он побаивался, а со двора надежней, да и Серого с собой в госпиталь не возьмешь! Он забрался на ящики, поцарапал стекло. Никто не открыл. Он поднялся на цыпочки, прижался к стеклу носом. В щель между занавесок увидел Василя. Тот сидел на своей койке, прижавшись к подложенной под спину подушке. Глаза по-прежнему забинтованы. А напротив на стуле сидела Гертруда Иоганновна, держала в руках тетрадочные листки. Толик уже видел эти листки, письма Петра с фронта.


3

Три немца шли, не скрываясь, по заснеженной тропе, двое с мешками за плечами, у третьего в руках была свежесрезанная палка, и он опирался на нее. У всех троих на шеях висели автоматы, а полы шинелей для удобства были заткнуты под ремни. Немец с палкой все время посматривал вправо, где тянулся скрытый в кустах телефонный провод.

Немцы не разговаривали, а только перекидывались отдельными словами, тропа шла круто вверх. Внезапно она свернула в сторону. А провод тянулся прямо.

Они остановились на повороте.

– Идем тропой? - полуспросил один из солдат.

– Нет. Приказано идти вдоль провода, - откликнулся тот, что с палкой, видимо он был старшим и отвечал за поход.

– У тебя есть запасные ноги? - сердито произнес третий.

– Это у тебя запасной язык, - буркнул солдат с палкой и повторил решительно: - Пойдем вдоль провода. Нас встречают.

Он сошел с тропы и стал карабкаться вверх, проваливаясь в глубокий снег, хватаясь за обнаженные мокрые ветки. Товарищи его, тяжело дыша, закарабкались следом.

И тут сверху раздался молодой голос:

– Стой! Кто идет?

– Свои, - обрадованно откликнулся тот, что с палкой.

– Пароль?

– Бранденбург.

– Ну здорово, горные орлы! Шнапс не ополовинили?

Пришедшие засмеялись. Тот, что с палкой, сказал:

– Ну и забрались вы! Трезвому не пройти.

– Значит, цел шнапс, - весело сказал самый молодой из встречавших. - Как здоровье гауптмана Брука?

– А чего ему сделается. У нас тихо.

– Давай поможем, - предложил молодой.

Немцы скинули мешки с канистрами.

Молодой усмехнулся:

– А автоматы не тянут?

И тут немец с палкой заметил, что молодой одет не совсем по форме: на нем штатские коричневые штиблеты и черные блестящие краги.

– Руки! - строго сказал молодой.

И на пароль он не ответил. В растерянности немец вскинул палку, как автомат.

Молодой засмеялся.

– Что б вы так с самого начала воевали!

С немцев сняли автоматы и стали снимать шинели и мундиры. Они не сопротивлялись, только удивленно моргали.

– Вы немцы? - спросил тот, что с палкой.

– Немцы, - сказал один из товарищей молодого. - Настоящие немцы. Можешь не сомневаться. Хотя вот он - русский.

– Командир, они готовы, - сказал молодой.

Откуда-то из-под снежной замяти появилось несколько человек, одетых пестро, кто во что. Один из них, в офицерской шинели с меховым воротником и в армейской шапке с суконными наушниками, сурово, без улыбки посмотрел на немцев, стоящих в одних рубашках. Потом повернулся к молодому и его товарищам:

– Одевайтесь быстро. И этим бросьте что-нибудь. Замерзнут, потом возись с ними.

Трое молча переодевались в немецкую форму.

– Пароль усвоил? - спросил командир.

– Бранденбург.

– А отзыв?

– Какой отзыв? - спросил молодой по-немецки.

– Блиндаж, - оторопело ответил немец.

– Палку давай.

Немец протянул палку. Что-то автоматическое бы по в каждом его движении, словно он двигался, не соображая, не понимая, что произошло.

Молодой взял палку. Двое его товарищей закинули на спины тяжелые мешки с канистрами, в которых был шнапс.

Кто-то из пришедших с командиром вздохнул притворно-горестно:

– Эх, какое горючее мимо проходит!

Но командир повернул к нему каменно-суровое лицо, и он умолк.

– Будь внимателен, Павел, и осторожен.

– Есть, товарищ командир. У нас в цирке дрессировщик Пальчиков совал голову в пасть льва. Это пострашнее.

– Здесь тебе не цирк. Здесь война. На всякий случай мы связь прервем. А вы действуйте по обстановке. - Командир протянул руку. - Ну успеха, артист!

– Спасибо.

Командир молча пожал руку двум другим товарищам, и Павел двинулся вперед вдоль провода.

– И не очень спеши, - сказал вдогонку командир.

Ноги утопали в голубоватых сугробах. Пар от тяжелого дыхания поднимался к голым заснеженным веткам и там таял. А с веток за шиворот сыпалась холодная белая пыль.

Так они молча поднимались вперед: Павел и два немца-антифашиста. Задача простая: отнести фашистам канистры со шнапсом и вернуться, по возможности рассмотрев их позиции, прикинув: можно ли подобраться к тем позициям скрытно?

Чем выше они подымались, тем плотнее становился туман вокруг, видимо к вершине прилипло плотное облако. Внезапно оно разорвалось, и они увидели над головой мокрые деревья, а над ними серое небо с другим слоем облаков. А между деревьев стояли два фашиста с автоматами наизготовку, нажмут на спуск - и конец.

– Стой! Пароль?

– Бранденбург, - ответил Павел хрипло. - Отзыв?

– Блиндаж.

– Ну и забрались вы! Трезвому не пройти, - произнес Павел ту же фразу, которую произнес тот, с палкой. Кто их знает, фашистов может быть, это какой-нибудь второй пароль? И спросил: - Далеко еще?

– Дотащите.

Встречавшие немцы двинулись было вперед, но Павел внезапно вспомнил ефрейтора Кляйнфингера, как тот жадно хлебал самогон прямо из горлышка, и предложил осторожно:

– Может, подкрепимся?

Встречавшие остановились и переглянулись.

– Да не убудет шнапса. Все равно ваш обер-лейтенант одну канистру заберет себе.

– Давай.

Канистру вытащили из мешка и поставили на снег, все пятеро уселись вокруг нее. Павел открыл замок. Из канистры выполз сивушный дух.

– Эх, зажевать нечем! - с досадой воскликнул один из товарищей Павла.

Один из встречавших воровато оглянулся и достал из кармана банку свиной тушенки. Банка была в следах масла предохранительной смазки, к ней прилипли табачинки и какой-то мусор. Быстро вскрыли ее ножом. Павел искренне облизнулся, давно не ел он тушенки! К горлышку канистры припадали по очереди, останавливались с кряканьем, подхватывали ножом розовые в белом сале куски тушенки, зажевывали торопливо. Павел только мочил губы, делая вид, что пьет. Он еще ни разу в жизни не пил этой дряни. И пить не будет. Кончится война - ему в цирке работать. Какой же он вольтижер или жонглер после шнапса?

Когда немцы хлебнули по нескольку раз и глаза у них заблестели, Павел закупорил канистру и натянул на нее мешок.

– Только тихо! А не то ваш обер-лейтенант нам всыпет.

– Понимаем, - осклабился один из встречавших. - Давай сюда. Понесу.

Несколько сотен метров по крутому заснеженному склону - и они вышли на небольшое плато, изрытое траншеями. Вдали на еще более высоких вершинах клубились облака. Павел понял по направленным в ту сторону стволам орудий, что именно там, за теми вершинами, Красная Армия. Именно оттуда ее ждут немцы.

Он увидел подходящего к ним обер-лейтенанта, шея и подбородок обмотаны пестрым шерстяным шарфом.

Павел вскинул руку:

– Хайль Гитлер! - И доложил по всем правилам, прижав ладони к бедрам и чуть оттопырив локти, еще в берлинской школе научился этой премудрости: - Господин обер-лейтенант, согласно приказу доставили две канистры со шнапсом. Рядовой Пауль Копф.

– Молодцы! - обер-лейтенант Юнге махнул рукой, приказал торопливо подбежавшему фельдфебелю. - Заберите - и в землянку. - Копф… Что-то я тебя раньше не видел.

– Так точно, господин обер-лейтенант, мы все трое из пополнения. Фольксштурм.

Юнге неодобрительно оглядел двух солдат с морщинистыми лицами стариков. Видно, не очень хороши дела, если берут на фронт таких… сосунков и стариков.

– Ганс! Мольман! Кто там есть!

Из-под земли как черт из преисподней высунулся солдат с немытым, закопченным лицом.

– Ганс, вызови Гору, скажи, что канистры здесь. Или лучше позови меня. Я сам поговорю с гауптманом.

– Ха-ха! - сказал Ганс бодро. - Разрешите, мой обер-лейтенант, сначала получить свою флягу.

– Флягу? - удивился Юнге.

– Так точно. Обоюдный сговор с телефонистом Францем. Он обещал прислать мне фляжку. Так сказать индивидуально. Мы же с ним земляки еще по России!

– Берите.

– Эй, мокрые курицы, кто принес мне флягу?

– А ты кто? - спросил Павел.

– Я Ганс, черт побери. Кто же еще; тот, кому вы несли флягу.

– Вот она, - Павел достал из-под шинели флягу. - Франц велел передать в собственные руки.

– То-то, - засмеялся Ганс. - Спасибо, мой обер-лейтенант. Сейчас вызову Гору.

Он выхватил флягу из рук Павла и побежал к землянке, на ходу отвинчивая пробку и засовывая горлышко фляги в рот.

Обер-лейтенант поморщился недовольно. Он считал себя военной косточкой, требовал на своей батарее порядок и дисциплину. Но старого солдата не одернешь, на нем армия держится. Только он еще и может воевать. А новенького не научишь! Времени нет. Вот пришлют и ему фольксштурм - хлебнет горя!

– Отдыхайте. Скажете, чтобы вас накормили. А гауптман решит, отправить вас обратно или здесь оставить. Хорошие солдаты везде нужны. А вы хорошие солдаты?

– Так точно, господин обер-лейтенант! - гаркнул Павел во всю глотку.

– А вы чего молчите? - спросил Юнге у стариков.

Те переглянулись и ответили нестройно:

– Так точно, господин обер-лейтенант.

– Вижу, - засмеялся Юнге и, кутая подбородок в пестрый шарф, зашагал туда, где скрылся чумазый телефонист.

Вскоре он вернулся.

– Вы за проволоку не держались, когда шли? Нет, господин обер-лейтенант.

– Связи нет…

Юнге вернулся в свою землянку.

Мимо промаршировала группа с автоматами и биноклями на шеях.

– Эй, Карл, не усни на посту, ворона очки упрет! - крикнул один из солдат.

– А ты тут мой шнапс не прикончи!

– Разговорчики! - сердито крикнул фельдфебель, который забрал канистры, сейчас он вел строй.

– У нашего фельдфебеля чужое возьмешь! Свое бы не потерять! - Солдат проводил строй взглядом и повернулся к вновь прибывшим. - Как там у вас жизнь?

– А толком не знаем, - ответил Павел. - Мобилизовали и в Карпаты. Даже как это чертово место называется, не знаем. Приказали идти вдоль провода - и пошли.

Товарищи его согласно закивали.

– Сам-то откуда?

– Я-то из Берлина.

– Из самого?

– А то.

– И фюрера видел?

– Как тебя, - нахально соврал Павел.

– И как он там?

– Тебя как звать?

– Хольстен.

– Вот как раз про тебя фюрер и спросил. Как там мой верный Хольстен? Хватает ему шнапса?

Сгрудившиеся кругом солдаты рассмеялись.

– Верно говорят: берлинцу и волку палец в рот не клади, откусят! - смеясь вместе со всеми, сказал Хольстен.

– А где тут у вас кухня, ребята? - спросил Павел, озираясь.

– Идемте покажу.

Все трое двинулись за Хольстеном через плато на другой его конец мимо орудий.

"И как они затащили их сюда? - подумал Павел. - Наверно, есть какая-то дорога. На облаках не перевезешь. И где-то или транспортеры, или лошади. Не сами ж тащили орудия в гору".

По ту сторону плато в аккуратно вырытой с ровными краями яме стояли две походные кухни. Над ними прикрытая маскировочной сеткой закопченная дощатая крыша.

– Живете! - завистливо сказал Павел.

– Каша да тушенка. Селений близко нет, поживиться нечем.

И крышу сделали из досок. А ведь доски напилить надо. Или с собой привезли?

– Герман, накорми-ка гостей, обер-лейтенант приказал.

Хмурый повар темными, неповоротливыми пальцами взял деревянную лопатку, помешал в котле.

– Берите котелки. Только вымоете сами. Ложки-то есть?

– Есть, - весело откликнулся Павел.

Вкусно пахло тушенкой. Повар деревянной лопаткой наложил им в котелки каши.

– Каша "иго-го". Что нам, что лошадям, - пояснил Хольстен. - У вас, поди, получше?

– То же самое.

– Видать, интенданты запасли где-то овса. В России, наверно.

"Вот и давитесь!" - зло подумал Павел, а вслух сказал:

– Мне мама говорила, овес очень полезен.

– Мама ему говорила! - закричал повар. Голос у него был хриплый и густой, будто говорил он сквозь трубу. - Мама! Кха! А еще что тебе говорила мама? Насчет папы она тебе ничего не говорила? - Повар заржал по-лошадиному.

Павел даже подумал: может, и в самом деле овес приравнял его к лошади?

– Мой папа отдал жизнь за фюрера! - заносчиво ответил он.

– Да ладно, не обижайся. Поживешь тут - озвереешь! Сваришь овес, а будет ли кому жевать - неизвестно. Каждую секунду русских ждем. Что у вас там говорят?

– Говорят: вот-вот придут, - мстительно сказал Павел. - Где вы котелки моете?

– А вон пониже, снег пожиже.

Пока спускались, Павел заметил в кустах под деревьями еще одну батарею. Стволы тоже направлены в сторону высокой горы, изрезанной вьющейся лентой дороги. Да, именно там, за этими горами, Красная Армия. И она вот-вот шагнет сюда. Ах, как было бы хорошо заткнуть стволы этих пушек!

Они протерли снегом котелки и поднялись наверх. Всю дорогу Хольстен что-то болтал, но что, Павел не расслышал. Надо было запомнить все до мелочей. Все пригодится командиру. Неглубокие окопы. Пулеметные гнезда.

Наверху они снова увидели обер-лейтенанта.

– Накормили вас?

– Так точно, мой обер-лейтенант! Спасибо!

– Обратно пойдете тем же путем.

– А дорогой нельзя? - наивно спросил Павел. - Уж очень там снегу много.

– Вниз можете и на заднице скатиться. Пойдете тем же путем! Глядите в оба. У меня нет связи. Где-то обрыв. Ветер, черт его побери, и снег. А мне нужна связь. Найдешь обрыв, сумеешь соединить концы?

– Конечно. А может, Ганс с нами пойдет?

– Ганс… - обер-лейтенант усмехнулся. - Ганс теперь пойдет через сутки! Ступайте! Да поосторожней. Где-то рядом словацкие бандиты.

– Ой, что вы!… - испугался Павел.

– Ладно, ладно. - Юнге поморщился. - Спешите. Вниз не вверх.

Провожаемые тупыми шутками артиллеристов разведчики двинулись в обратный путь.


4

Командир внимательно выслушал возвратившихся "фольксштурмовцев". Цепкая память Павла помогала ему восстановить шаг за шагом все, что они видели на батарее. Павел рассказывал подробно, ничего особо не выделяя и ничего не пропуская. И невольно заговорил голосами немцев.

Вот обер-лейтенант Юнге - голос молодой, уверенный, с неприметным внутренним звоном.

Вот простуженный телефонист требует флягу от Франца.

Вот рыкающий фельдфебель…

Непроизвольно Павел менял не только голос, менялась посадка головы, по-другому двигались руки.

Товарищи, ходившие с ним в разведку, смотрели на него удивленно и улыбались.

И командир поначалу улыбался, но когда Павел стал рассказывать про орудия, где и как они установлены, посерьезнел.

– Та-ак… Молодцы. Франек!

Разведчик появился тотчас, как с дерева свалился.

– Франек, восстанови-ка связь.

Франек непонимающе уставился на командира. Резать провода не раз приходилось, но восстанавливать!…

– Соедини провода. Пусть болтают. Мы их в любой момент отключим.

– Есть! - И Франек так же мгновенно исчез, как появился.

– А вы отдыхайте пока.

– Переодеться? - спросил Павел.

Командир не ответил, смотрел в пространство остановившимся взглядом. Павел еще раньше подметил за ним эту привычку сосредоточенно думать, как бы отстраняясь от всего окружающего.

– М-да… - Внезапно он повернулся к Павлу. - Так, говоришь, заснеженные кручи там? В лоб лезть нет смысла?

– Перебьют, товарищ командир.

– Из орудий?

– Орудия у них крупные. По близкой цели палить не будут. На горы направлены. А для ближних - пулеметные гнезда. Не подойти.

– Да-а… Соваться нам туда просто так не с руки. Нужен сюрприз. - Командир улыбнулся. - Будем искать сюрприз.

К ночи невидимый ветер над вершинами разогнал тучи. Небо вызвездило. И с вершин в долину пополз холод. Но командир не разрешил разжигать костры. Спали кое-как, вполглаза, прижавшись друг к другу. Некоторые не выдерживали, подымались, начинали приплясывать и хлопать себя руками, чтобы согреться.

Отряд подняли до рассвета. Зашагали, спотыкаясь, в темноте, чертыхаясь вполголоса, растянувшись длинной цепочкой. За ночь тропа подмерзла, у впереди идущих под ногами хрупал молодой ледок, а замыкающим доставалось уже липкое месиво.

Проводник, сухой крепкий старик, в кепке с большой пуговицей на макушке, в полупальто и высоких болотных сапогах, шел впереди вместе с разведчиками, опираясь на тяжелую суковатую палку. Шел ходко, привычно взбираясь на кручи, легко спускаясь в ущелья, дышал ровно, на вопросы не отвечал.

Иногда приходилось пробиваться сквозь заросли, ветки больно хлестали по лицу. И Павел понял, что никакой тропы нет, а старик ведет отряд по заросшим склонам, ориентируясь то ли по блекнущим звездам, то ли внутренним чутьем угадывая дорогу. Потому что кругом была густая белая тьма.

Потом небо стало светлеть и из рассеивающейся тьмы выпали отельные обнаженные деревья, зеленые ели и мокрые камни, с которых сдуло снег.

Небо поголубело, и внезапно с очередной вершины открылась на его фоне темная фантастическая громада старинного замка.

Павел уже видел замки в Словакии и не переставал удивляться им. Крепко сложенные стены с бойницами, высокие башни каждый раз вызывали в памяти зубчатые, такие привычные стены Московского Кремля. И казалось Павлу, что разбросанные по Словакии старинные гордые замки сродни величественному Кремлю, меньшие братья его.

Чтобы добраться до замка, предстояло спуститься в ущелье и потом уж подыматься по довольно крутому склону.

Но на спуске голова колонны замешкалась и остановилась. Вскоре из-за кустов появился запыхавшийся Франек, видимо, он преодолел обратный подъем на одном дыхании.

– Това… Товарищ командир… Дальше не пускают.

– Кто? - удивился командир.

Франек только развел руками.

– Вооруженные… Требуют командира.

– Идем, - командир решительно пошел сквозь кусты, из которых появился Франек.

Павел и несколько партизан из первого взвода двинулись за ним.

Возле высокой ели стояли проводник и разведчики. А ниже на склоне трое незнакомцев. Один в солдатской шинели, подпоясанной ремнем с кобурой, второй в черном пальто, с аккуратно подстриженной бородкой, держал в руках немецкий "шмайсер", на непокрытой голове кудрявился темный чуб. Третий, очень сутулый, из-за чего казался низкорослым, одет в коричневую куртку, шея обмотана пестрым шерстяным шарфом, вооружен винтовкой.

Командир подошел, спросил:

– Кто такие?

– А вы кто? - откликнулся тот, в шинели.

– Я - командир партизанского отряда "Смерть фашизму".

Трое переглянулись.

– "Смерть фашизму"? - удивленно переспросил мужчина в шинели. - Как же вы здесь оказались?

– Обстоятельства, - внушительно произнес командир.

– И много вас?

– Отряд. А вы кто ж?

– Мы… ну, допустим, группа самообороны.

– Немцы не появлялись?

– А что им тут делать? Тут фашистам дорога заказана.

Командир улыбнулся:

– Так и предполагали… Ну что ж, здравствуйте, товарищи. Приютите на время. Передохнуть нам надо. Поизмотались.

– Должен предупредить - тесновато у нас. И в замке полно, и в деревне… Беженцы, погорельцы…

– Понимаю, - кивнул командир.

– Пошли, - пригласил мужчина в шинели и стал спускаться. За ним - командир, а следом двинулась вся цепочка. А сутулый и тот, с аккуратной бородкой, остались стоять по обе стороны тропы, пропуская отряд. Словно подсчитывали гостей.

В предвкушении отдыха партизаны приободрились, кое-где послышались шутки, вспыхнул смех. Но крутой подъем к замку приглушил их.

Павел невольно стал вертеть головой, глядел то вправо, то влево Ему казалось, что они идут сквозь строй вооруженных людей. То мелькнет над кустами шапка, то черный ствол автомата. А в одном месте даже пулемет померещился.

Командир хмурился, но спокойно шел вперед. Сколько же их тут в самообороне?

Наконец добрались до замка. Кованые глухие ворота были открыты но командир не торопился вести в них своих людей. Остановился у ворот и огляделся.

Внизу, куда хватал глаз, до самого горизонта тянулись горы. В низинах густела туманная муть, а на вершинах, ощетинившихся лесом, гуляло солнце. Павлу показалось, что он видит сверкающие капли на темно-зеленых иглах елей и сосен, будто наброшены на них тонкие стеклянные бусы.

А командир видел горы и едва уловимое движение на них. "Да тут чуть не армия! - подумал он. - Что ж, ничего удивительного. В горах не мы одни. А место удобное". Не зря же он повел своих людей к старому замку.

По ту сторону замка раскинулась на склоне маленькая деревушка, а за ней командир разглядел шалаши, сложенные из жердей и еловых лап и даже большую брезентовую палатку, сверху забросанную теми же лапами. Маскировка.

– Плотно осели, - одобрительно кивнул командир. - Сколько ж вас тут?

Мужчина в шинели не ответил, протянул руку в сторону ворот:

– Прошу. А люди пусть отдохнут.

– Всем оставаться на местах, - хмуро приказал командир. - Франек, Павел, со мной.

Высокая стена замка, сложенная из тесаных камней, оказалась толстой, и за первыми воротами притаились вторые, полегче первых, скованные из железных прутьев, на которых бурыми пятнами проступала ржавчина. На мощенном каменными плитками довольно просторном дворе вдоль стены стояли самодельные деревянные столы, возле которых сосредоточенные мужчины и несколько женщин чистили оружие.

В другом конце двора небольшая группа, в основном молодежь, расселась на деревянных скамейках вокруг пожилого солдата, который возился с пулеметом. "Учатся", - сообразил Павел, разглядывая двор с удивлением.

Мужчина в шинели повел командира к сложенному из таких же тесаных камней зданию. В него вела узкая дубовая дверь, за которой сразу же начиналась каменная лестница, ведущая вверх. Они поднялись по ней и оказались в зале с оштукатуренными стенами и высоким темным, словно приконченным потолком. Сквозь деревянные стрельчатые окна пробивались солнечные лучи и падали на громоздкий дубовый стол, вокруг которого стояли темные стулья, тоже дубовые, с резными крепкими полированными спинками. Вдоль стены тянулась такая же массивная дубовая лавка.

У противоположной стены в большом отделанном пестрыми плитками камине потрескивали поленья, оранжевое с голубыми прожилками пламя лизало черные стены топки. Отсвет его играл на полу, на стоящих возле деревянных скамеечках. На одной, свернувшись клубком, лежала кошка. А рядом у сложенных аккуратной кучкой дров сидел на корточках старик и длинной кочергой шуровал в топке.

За столом над разложенной картой склонилось несколько мужчин тихо о чем-то переговаривались.

– Вот, товарищ комбриг, прибыл командир партизанского отряда "Смерть фашизму", - сказал громко приведший их мужчина.

Мужчины у стола распрямились и посмотрели на вошедших. Один, с русой бородкой, в телогрейке-безрукавке поверх военной формы, спросил:

– Как ты сказал?

– Прибыл командир партизанского отряда "Смерть фашизму", с отрядом.

– Надо же! - И русобородый рассмеялся, хотя ничего смешного не было сказано. - Добро пожаловать. - Он двинулся вдоль стола навстречу пришедшим. Протянул руку. Представился: - Товарищ Алексей, командир партизанской бригады "Смерть фашизму".

– Под одним названием ходим? - удивился командир.

– Под одним. Название-то - существенное.

Товарищ Алексей говорил по-словацки с каким-то своеобразным акцентом и кого-то неуловимо напоминал Павлу.

Возле камина звякнула кочерга, и старик, что помешивал дрова, подошел поближе. Сощурился, приглядываясь, и хлопнул себя руками по бедрам:

– Га!… Вот так встреча! Пауль! Живой!

– Дедушка Ондрей! - Павел узнал старика-садовника, шагнул к нему порывисто, обнял и так на радостях стиснул, что старик крякнул.

– Гляди-ка, внучек нашелся, - сказал кто-то радостно.

– Не внучек, - откликнулся Ондрей лукаво. - Я у его превосходительства садовником был. Ну конечно, не у этого превосходительства, у другого, постарше. А это - Пауль, я его и в горы переправлял прошлым летом. Живой, при автомате!

– Дедушка Ондрей, а где Янко?

– Дома. В отряд просился - не взяли. Мал еще. Да и дома дел хватает! - Старик важно поднял палец, намекая на какие-то особые дела. - А мы тебя вспоминали. Маму-то разыскал?

– Где ж! Всю зиму в горах… Вот Гитлера побьем - разыщу.

Внезапно русобородый товарищ Алексей взял Павла за плечи и бесцеремонно повернул к свету.

– Что вы так… разглядываете?…

– А еще говорят, чудес на свете не бывает! - сказал товарищ Алексей по-русски.

– Вы - русский? - обрадовался Павел.

Что, Павлик, своих не узнаешь? - светлые глаза смотрели в упор и смеялись.

И внезапно Павел вспомнил сторожку в лесу под Гронском: он и Петр сидят за выскобленным столом и уплетают пшенный кулеш с салом, а напротив сидит человек и объясняет им, как они должны вести себя в Гронске, как найти маму, кого остерегаться…

– Алексей Павлович… - тихо сказал Павел.

– Товарищ Алексей, - строго произнес Алексей Павлович, а глаза смеялись. - Ну, мы еще с тобой поговорим, товарищ Павел, - мягко добавил он. - А сейчас, извини, дела. Садись, командир.

Алексей Павлович и командир отошли к столу.

– Ты откуда товарища Алексея знаешь? - спросил дед Ондрей.

– Да уж знаю… - уклонился от ответа Павел. Можно ли рассказывать о тех встречах в управлении НКВД и в лесу? Он-то знает что Алексей Павлович - чекист, а вот должны ли это знать другие? Многому научила его жизнь в оккупированном Гронске и в фашистском логове, в Берлине. Научила сдержанности и осторожности, научила скрывать свои мысли и чувства. Если бы он первым узнал в товарище Алексее Алексея Павловича, он бы и виду не подал. Но Алексей Павлович явно хотел быть узнанным.

– А ты совсем словаком стал, Пауль, и язык наш освоил.

– Ну, не так уж и хорошо освоил… Вы, дедушка, пожалуйста, не называйте меня Паулем на немецкий манер.

– Хорошо, не буду, Павел. Привычка!… Пойдем вниз?

– Мне нельзя, я при командире.

– Строгий?

– Командир!

В это слово Павел вложил и уважение к командиру, и готовность идти за ним. Ему нравился командир своей неторопливостью, спокойствием. Командир был и храбр и осторожен одновременно. Прост с бойцами и требователен. Выделялся только в бою, в походах и на отдыхе мок и мерз, как все, ел то же, что и остальные. Вот только, когда рождалась песня у костра, никогда не подтягивал. А слушать любил. Сядет в сторонке, прикроет глаза и сидит неподвижно.

– Как его зовут-то? - спросил дед Ондрей.

– Командира? - удивился Павел. А верно, как зовут командира? Вроде никто никогда не называл его по имени. - Не знаю. Товарищ командир!

А у стола командир рассказывал товарищу Алексею и остальным партизанским вожакам о дерзкой разведке батареи, которую немцы выдвинули к перевалу, чтобы встретить Красную Армию.

Слушали внимательно. Спрашивали подробности.

– Павел! - позвал командир. - Расскажи-ка поподробней, что где у немцев?

Павел скупо и коротко рассказал, какие видели они орудия, как они установлены, где пулеметные гнезда, где кухня, какая охрана.

– Ну спасибо, товарищи, это очень важно, - сказал Алексей Павлович. - Хорошо бы эту батарею…

– Вот и мы думаем - хорошо бы!… - кивнул командир. - Только в лоб их не возьмешь. Сюрприз нужен.

– Сюрприз, говорите? А мы на них сначала авиацию бросим.

– Авиацию? - командир посмотрел недоуменно на Алексея Павловича. - А у вас и авиация есть?

– А как же!… - Алексей Павлович усмехнулся. - Есть рация. Держим связь. Соображаете? - И громко добавил: - Радиста ко мне!

– Есть! - откликнулся кто-то у входных дверей, и через зал торопливо прошагал партизан с красной повязкой на рукаве. Гулко под потолком отдались шаги. Он толкнул дверцу возле камина, неприметную, под цвет стены, и скрылся за ней.

– Свободен, - кивнул командир Павлу.

– Есть.

Павел повернулся по-военному и отошел к Франеку. Они сели на широкую лавку у стены.

– Здесь, как в мышеловке, - тихо сказал Франек.

– Что ты!… Товарищ Алексей - старый партизан. Бригада тут расположена.

– Я не про то. Замок, что мышеловка.

Откуда-то запахло подгорелой кашей или еще чем-то вкусным. Оба принюхались. Давно не ели доброй горячей пищи.

– Ну, если так пахнет в мышеловках, готов стать мышью, - сказал Павел.

– Чем это пахнет? Живот подводит, - спросил Франек присевшего рядом деда Ондрея.

– Кухня на первом этаже.

В это время снова отворилась дверца возле камина и вслед за дежурным с красной повязкой появился долговязый парень в красноармейской форме без шапки, коротко остриженный. Молча остановился возле Алексея Павловича.

– Когда выходишь на связь?

– В двадцать один десять, согласно расписанию.

Голос!… Знакомый голос. Где он слышал этот голос? Павел смотрел во все глаза и не верил. Эдисон меньше ростом, мальчишка. Но ведь и он, Павел, был тогда мальчишкой!… И голос… Голос…

Алексей Павлович достал из кармана записную книжку. Написал несколько слов… Замер с карандашом в руке.

– Ну-ка, командир, уточни на карте.

– Если не ошибаюсь, вот эта высотка… Карты у меня нет… Здешние люди водят… Да. Эта высотка.

– Добре, - Алексей Павлович приписал еще несколько слов, вырвал листок, протянул радисту. - Передашь как особо важное.

– Есть передать!

Радист направился к дверце.

Павел встал, напряженно глядя на удаляющегося, не выдержал, окликнул громко:

– Эдисон!

Радист остановился, обернулся. В другом конце зала стоит парень в немецкой шинели. Он, что ли, звал?…

А Павел скрестил руки на груди, как делали это в далеком довоенном детстве Великие Вожди Благородных Бледнолицых.

Радист быстро пошел к нему.

– Петька! Откуда ты взялся? - в голосе и радость и удивление.

– Павел я, Павел!…

– Павел?!. Тебя ж в Германию увезли?!

– Было. Сбежал. А ты как здесь?

– Радист… - Он протянул обе руки. - Здравствуй, Павлик!

– Здравствуй, Эдисон!

Они обнялись и стали тискать друг друга.

– Да у тебя тут полбригады знакомых! - засмеялся дед Ондрей.

– Слушай!… Ну чудеса!… Я ведь с Петром вместе партизанил.

– С Петром?… И брат здесь?

– Нет. Петр в Красной Армии. На фронте. Как мы Гронск освободили, так он в армию мобилизовался. А я вот…

– А мама?

– Гертруда Иоганновна?… Тоже с нами в бригаде была. Потом в Москву улетела.

Лицо Павла сморщилось, немыслимо защекотало в носу. Он всхлипнул.

– Ну что ты, Павлик! - Дед Ондрей положил руку на его плечо. - Нашлась же мама. Радоваться надо, а ты…

– Я и радуюсь… - Павел снова всхлипнул.

– Ну, с нашим комиссаром, товарищем Ковачеком, вы уже познакомились, - сказал товарищ Алексей и кивнул на мужчину в шинели.

– Познакомились, - скупо улыбнулся командир, - получили сведения, что у вас тут отряд самообороны.

– Не сердись. Не мог же я выложить всю дислокацию первому встречному, хоть и симпатичному.

– Да я не сержусь. Все правильно, комиссар.

– Что ж, ставим вас на довольствие. Вольетесь в нашу бригаду отдельным отрядом, если не возражаете, - сказал товарищ Алексей.

– Возражений нет. Вместе бить фашистов сподручней.

– Добре. Как вас величать?

– Людовит Влчек, капитан Словацкой армии.

– Комиссар, сам проводишь товарищей или пошлем кого?

– Сам, - откликнулся Ковачек. - Как-никак первый знакомый. - Он засмеялся.

– Добре. Устраивайтесь, отдыхайте. И, если можно, оставьте мне Павла. Воевал вместе с его матерью.

– Конечно, конечно. Он - замечательный парень, хоть и артист. Франек!

Командир ушел в сопровождении Франека и Ковачека. Алексей Павлович подошел к ребятам.

– Встреча Великих Вождей?

– А вы откуда знаете? - вспыхнул Эдисон.

– Я, брат, многое знаю, но только сейчас понял, что ты, Эдисон, из этой компании. Ничего у вас была компания. Подходящая!

До позднего вечера просидел Павел у Алексея Павловича в его "келье" - маленькой комнатке с низким потолком, с узким окном, прихваченным изнутри решеткой, и с двумя железными кольцами, вделанными в стену. Павел сразу обратил на них внимание. Вероятно, когда-то, в незапамятные времена, здесь содержались узники. Может быть, борцы за свободу? Железными цепями приковывали их к этим кольцам, чтобы сломить волю. Может быть, здесь они и умирали, не уступив?

Павел все узнал о маме и Петре. Это было так важно, так важно знать, что они живы, боролись и борются!

– И папа мой жив, - сказал Павел. Как давно он ни с кем не говорил об отце! Даже старался не думать о нем, чтобы не проговориться. Теперь можно. Мама в Москве. Брат воюет. И он, Павел, как все Лужины!

Павел рассказал обо всем, что пережил с того самого дня, когда доктор Доппель увез его в Германию и так жутко выл Киндер. Он рассказывал и нет-нет поглядывал на торчащие из стены железные кольца. А ведь он тоже был скован невидимой цепью. Не менее страшной, чем железная. Но не сломался. Нет.

Алексея Павловича интересовали мельчайшие подробности.

А когда Павел рассказал о посещении покинутого дома и о письме Матильды, которое она оставила на столе в его комнате, Алексей Павлович нахмурился:

– К англичанам или американцам? Скользкий тип. Ищет новых хозяев.

– Но они ж союзники! - возразил Павел.

– Союзники поневоле. Не случайно так долго тянули с открытием второго фронта. Все ждали, чтобы мы изошли кровью. Союзники! Одну руку тебе протянут, а в другой за спиной - финка!… Ладно, Павел, наговорились мы с тобой. Рад, что ты такой же, как твои папа и мама. А теперь - спать. У меня заночуешь?

– Лучше бы у Эдисона…

Алексей Павлович улыбнулся:

– Ну что ж, желание гостя - закон! Ступай.

Павел распрощался и ушел. А Алексей Павлович присел на деревянную койку, застеленную солдатским одеялом, и долго еще сидел, опустив голову на руки. Воспоминания разбередили душу. Виделась Гертруда Иоганновна с сияющим лицом, тоненькая, светловолосая, такой она была, когда маршал вручал ей ордена. Гертруда Иоганновна, которая против воли вошла в его сердце и осталась там, вероятно, навсегда.


5

– У меня отец был охотником. И дед. И прадед. И пра-пра… Потому и фамилия Польовник. И между прочим, всех звали Франеками.

– И прапрапра?… - удивился Павел.

Франек погасил сигарету, воткнув ее в землю, и посмотрел на свои новенькие австрийские башмаки из пупырчатой свиной кожи на толстой подошве. Их подарил ему комиссар бригады Ковачек. Франек считал, что за храбрость, ну и за выносливость, конечно. Не всякий пройдет зимой по горам в калошах, подвязанных к ногам шнурами с офицерского парадного мундира.

Они втроем сидели возле каменной стены замка на солнечной стороне. От стены тянуло холодом, а солнце грело, ласкало щеки.

Серега Эдисон вытянул длинные ноги в офицерских шевровых сапогах со стоптанными подошвами и щурился, как кот, подставляя лицо солнцу. Он не понимал словацкого и не вмешивался в разговор. Только изредка поглядывал на Павла и сравнивал его с Петром. Интересно, теперь они так же на одно лицо, как и раньше, или изменились? Ведь сколько времени прошло! Он вспомнил Петра. Вот он стоит возле землянки в сером ватнике и ушастой шапке… Да нет, это ж Павел!… Павел рядом, вот он, чешет по-словацки… Или Петр?

Эдисон неожиданно засмеялся.

– Ты чего?

– Сравниваю тебя с Петром. В уме.

– Ну?

– Путаюсь!

Павел тоже засмеялся. И Франек засмеялся. За компанию.

– А Ржавый женится на Крольчихе, - неожиданно сообщил Эдисон.

– Ну? - Павел удивленно уставился на товарища. - Как женится?

– Обыкновенно. По любви.

– Мы с Петькой тоже были в нее влюблены.

– Оба?

– Оба.

– Надо же!… И я маленько, - признался Эдисон. - А может, только кажется…

– Нет. Не кажется, - убежденно сказал Павел. - А Толик?

– Что Толик?

– Тоже, наверно…

– Между прочим, он меня от смерти спас. - И Эдисон рассказал, как попал к полицаям, как убили его напарницу - Валю. Как допрашивали, а потом вдруг повели ломать кирпичную стену. А Толик со Златой подготовили побег. Толик поднял суматоху, и ему удалось бежать.

Павел слушал затаив дыхание и коротко пересказывал все Франеку. А потом объяснил, что у них в Гронске была компания такая - Великие Вожди. Игра, конечно. Но все остались верны клятве. Все!

В какое-то мгновение он вдруг пожалел, что рассказывает о Великих Вождях… Детство. Пять мальчиков и синеглазая девочка. Франек засмеет еще!…

Но тот слушал с интересом, стал расспрашивать о землянке в лесу. И в глазах его загорелись озорные огоньки. Все-таки он был тоже мальчишкой, Франек, хоть и старался держаться солидно.

– Слушай, Эдисон, давай примем Франека в Великие Вожди, - неожиданно для самого себя предложил Павел.

– А что? - загорелся Серега.

– Ты как, Франек?

– Вы серьезно?

– Конечно. - Павел встал и скрестил руки на груди.

И Серега встал и скрестил руки на груди.

Глаза Франека вспыхнули, будто попали в них куски солнца. Он поднялся, недоверчиво посмотрел на Павла и Серегу и осторожно скрестил руки.

– Дружба навек, Франек! И тайна. - Павел поднял руку над головой, как когда-то это сделал Василь Долевич - Ржавый в заброшенной землянке под Гронском. - Никому! Никогда! Ни слова! Язык проглоти, а тайну не выдай! Один за всех и все за одного! - И добавил от себя: - Смерть фашизму!

– Смерть фашизму! - как клятву повторили друзья.

Все-таки они в душе оставались мальчишками - и партизан Павел, и радист Серега, и разведчик Франек.


6

Не простое это дело - сидеть в дозоре. А главное, утомительное. Особенно под утро. Веки сами смыкаются, хоть спички вставляй. А уснешь - беда! А ну как проскочит мимо тебя вражеский лазутчик? В замке и в деревушке сотни людей, вооруженных и невооруженных, есть старики, женщины, дети. И все как бы на твое попечение оставлены, спят спокойно, знают, что ты бодрствуешь, никого не подпустишь. Ну, не один ты, конечно. Лагерь окружен дозорами, ближними и дальними. Все тропы перекрыты.

Павел сидел в кустах на слоистой холодной каменной плите, торчащей прямо из земли. Здесь выходила наружу горная порода. А метрах в двух ниже кусты расступались, давая место узкой дороге, присыпанной тем же дробленым камнем - серым, коричневым, желтым, вперемешку со снегом, видно, не очень-то наезженная дорога, хотя всезнающий Франек рассказывал, что она единственная к селу и замку. По ту сторону ее - второй пост, партизан укрылся в камнях, только клетчатая кепка торчит. Вероятно, и он видит его, Павла. Можно, конечно, перекинуться с ним словом-другим, но кругом такая утренняя тишина!… Только где-то неподалеку под снегом прозрачно журчит вода, то ли родничок, то ли ручеек. Надо будет, как сменят, взглянуть. И от журчания этого, жужжания, тишина кажется глубокой и ломкой. Скажешь слово, разобьешь ее, и пойдет гулять твое слово по горам, откликнутся ему камни и кусты, деревья и светлеющее небо. А у врага тоже уши! Нет уж, лучше помалкивать.

Павел слышит тишину и видит дорогу и все, что возле и над ней и даже, ему кажется, то, что и вовсе не видно: как поворачивает дорога за скалу и бежит по ущелью и где-то там, за извилистыми километрами, наталкивается на шоссе, покрытое тонкой ледяной коркой. Может, он и бывал в том месте с отрядом. Всю осень и зиму кружили по горам, уходили то на юг, в Словацкие Рудные горы, то на север, в Высокие Татры. Может, и побывал у конца этой каменистой дороги, а может, и нет… Когда вымотаешься на кручах, горы становятся похожими на одно лицо. Некогда вглядеться, некогда вслушаться. Только бы лечь, закрыть глаза, забыться коротким сном и ни о чем не думать! А сейчас спать нельзя. Надо ущипнуть себя побольнее. Павел улыбнулся - детство все это, щипки там всякие. Если ты боец, так и будь бойцом. Приказал себе не спать и не спи! Это тишина усыпляет… Тишина… Если вслушиваться в журчание воды, в какое-то мгновение перестаешь его слышать, оно сливается с тишиной, растворяется в ней… Так и в цирке бывало, когда кто-нибудь показывал рискованный трюк под куполом. Оркестр замолкал, затихал зал, казалось, что люди даже дышать перестали. Звучала только дробь барабана. Но дробь эта не воспринималась, как звук. Становилась частью настороженной тишины… Павел не услышал, скорее, угадал, уловил перемену в тишине. Хруст? Сорвался камешек? Шаги? Павел взглянул на противоположную сторону дороги. Клетчатая кепка исчезла. Ага… Значит, тоже услышал.

А хруст все явственней. Нет, не шаги. Шаги были бы разделены паузами, а хруст сплошной, с какими-то легкими ударами. "Лошадь с телегой", - подумал Павел.

И не ошибся. Вскоре из-за поворота показалась коричневая понурая лошадь со спутанной гривой. Она тащила телегу с высоким брезентовым верхом, как у бродячих цыган. "Кибитка", - подумал Павел, беря автомат на изготовку. Вожжи свободно висели вдоль тощих лошадиных боков, а концы были привязаны к скамейке на передке телеги. Возницы не было.

Павел и партизан в кепке одновременно вышли на дорогу.

– Тпру-у… - произнес Павел. Лошадь тотчас остановилась и вздохнула, словно долго-долго ждала команды, покивала головой и равнодушно посмотрела на остановивших ее людей. От тощих боков ее подымался пар.

"Нет никого, что ли?" - удивился Павел, обошел телегу и, стволом автомата отодвинув сзади край брезента, заглянул внутрь. На соломе лицом вниз лежал мужчина, а рядом, свернувшись калачиком, мальчишка или девчонка. Не разобрать. Еще приметил темный фанерный ящик, и вдоль брезентовых стен свисали маленькие дети в пестрых одеждах. Павел даже отшатнулся от неожиданности. Кошмар какой-то!

– Погляди-ка! - воскликнул он сдавленным голосом.

Напарник подошел. А в кибитке что-то шевельнулось. Павел наставил ствол автомата на брезент. Брезент раскрылся и в щель высунулась девчоночья голова, из темных волос торчали соломинки, синие глаза смотрели непонимающе и моргали.

– Здрасте, - сказал Павел по-русски.

Брезент раскрылся еще больше, и девочка соскочила с телеги, отряхивая с коротковатого пальтишка солому. На плече висел серый шерстяной платок, видно свалился с головы.

– Вы кто? - спросила девочка по-словацки.

– А ты?

– А я уснула. - Она сняла платок, встряхнула его и быстро накинула на голову, сразу превратившись из девочки в девушку.

– А кто там еще? - Павел повел стволом автомата на телегу.

– Дедушка.

– Чего ж не выходит?

– Болеет, - ответила девочка и нахмурилась.

– Больше никого?

Девушка только руками развела.

– А дети повешенные? - спросил Павел, не опуская автомата.

– Дети? - удивилась девушка.

– Дети. Висят.

Девочка посмотрела на Павла, и в глазах ее быстро начал разгораться синий огонь. Сперва забегали искорки, потом полыхнуло, и она рассмеялась весело, безудержно, заразительно. Ничего не понимающий партизан в клетчатой кепке заулыбался. Лошадь махнула хвостом, только Павел смотрел на девушку требовательно, в упор. Он не принимал смеха.

– Это ж бабки… Бабки, - проговорила девушка сквозь смех. Павел не понял, не знал этого слова. Он обошел девушку и заглянул в брезентовую щель. Дети висели на прежних местах. У одного была сивая борода. У другого, маленького, красный колпак с двумя кисточками, на которых висели колокольчики. У третьего, со старушечьим лицом, из-под мятой юбки торчали деревянные ноги. "Куклы", - сообразил Павел. Даже от сердца отлегло.

– Куклы!

– Бабки… - девушка все еще смеялась.

Тут и Павел не выдержал, засмеялся, опустил автомат.

– Бабкове дивадло, - сказал партизан в клетчатой кепке.

– Ясно. Кукольный театр, - кивнул Павел. - А что с дедушкой?

– Немцы. Ни сесть, ни лечь. Второй день не ест. А вы кто?

– Оружие есть? - спросил на всякий случай Павел.

– Кухонный ножик, - ответила девушка почему-то сердито.

"Кого она напоминает? Раньше я ее не встречал". Павел посмотрел в ее построжевшие синие глаза. И сказал громко и удивленно:

– Злата!

Такие же синие, как у Златы, глаза.

– Альжбетка… С кем ты там?… - послышался слабый старческий голос.

– Люди, дедушка, с ружьями.

– Обижают?…

– Нет, дедушка, не обижают. Вы не беспокойтесь. Лежите себе… Она повернулась к Павлу. - Меня зовут Альжбета, а тебя?

– Павел.

– Юрай, - представился партизан в клетчатой кепке.

– Вы куда направляетесь? - спросил Павел.

– Дедушка велел к старому замку… Подальше от немцев. Он работать не может. Чего есть будем? - Альжбета посмотрела на Павла печально.

– Накормим, - ласково ответил Павел и повернулся к Юраю. - Я провожу их.

– Давай.

– Лезь к своим куклам, - скомандовал Павел, а сам забрался на передок, отвязал вожжи. - Н-но-о!… Хио!…

Лошадь повернула голову, посмотрела на нового возницу с недоверием, но тронулась с места.

Девушка к куклам не полезла, впрыгнула на ходу, села рядом с Павлом.

– Так и ездите? - спросил он.

– Так и ездим. Сперва вчетвером ездили. Папа с мамой. А теперь вот вдвоем с дедушкой.

– А…

– Не знаю… Осенью их немцы забрали. На работы какие-то. Всю зиму мы с дедом кое-как… Вдвоем. Теперь вот деда высекли. Поправится - дальше поедем.

– За что его?

– Сказку мы показывали про дракона и принцесску. Как дракон девушек по очереди поедал. И принцесскина очередь пришла. А тут Бача с Гашпарко. Пришли принцесску выручать. Если гитлеров поблизости нет - так дедушка дракону на головы касочки немецкие надевал. Вроде драк-немец… А тут и гитлеры нагрянули. Увидали касочки на драконьих головах и высекли деда. И убить могли.

– Могли, - согласился Павел.

– Теперь вот деду отлеживаться надо. Что есть будем?

– А дома своего у вас нет?

– Есть. Только далеко, почти что в Венгрии… Вот поправится дедушка, и поедем. Может, и мама с папой туда придут. Если живы еще… - добавила Альжбетка тихо.

Павел покосился на нее и только вздохнул. Что скажешь? утешишь? Вот и он ничего про отца не знает. Жив ли? Сколько времени прошло!… Мама… Повидаться бы с мамой! Вот война кончится…


7

– Товарищ гвардии сержант… старший сержант, - поправился Петр, заметив новенькие широкие красные лычки на зеленых погонах Яковлева, - красноармеец Лужин прибыл.

Яковлев только кивнул. Лицо его было хмурым, озабоченным.

– Хорошо. Я уж думал, ты вовсе отсачковал. Котелок цел?

Петр удивленно пощупал голову.

– Да не твой котелок, - усмехнулся Яковлев. - Настоящий.

– Цел.

Старший сержант махнул рукой в сторону:

– Иди подкрепись. И у Силыча боезапас возьми. Он на тебя получил. Давай, артист.

Петр пошел в ту сторону, куда показал Яковлев. Почему это он его артистом назвал? Никогда так не называл. Только по фамилии. И хмурый. Недоволен чем? Так он же не по своей воле в лагере застрял!…

Петр посмотрел по сторонам и заметил неторопливое движение кругом. Кто-то нес патронные ящики, кто-то чистил оружие. Связисты, деловито переругиваясь, крепили провода к столбу, один наверху с "кошками" на ногах, другой внизу отматывал провод с катушки. Из хаты вышла группа офицеров, расставались не прощаясь, расходились в разные стороны.

Свое отделение Петр увидел за забором, на вскопанном огороде, возле походной кухни. Бойцы сидели кружком. Поблескивали на солнце ложки, чернели прокопченные котелки.

– Привет!

Все дружно оторвались от котелков и посмотрели на Петра.

– Нашлась пропажа.

– А мы думали, ты уж в генералы подался!

– Лезь в дыру, - улыбнулся Силыч, повернулся в сторону кухни и крикнул повару: - Вахрамеенко! Выдай ему двойную порцию. Отощал парень на генеральских харчах!

Петр пролез в дыру в заборе, улыбаясь, прошел к походной кухне. Ворчун Вахрамеенко наскреб ему со дна котла каши со свининой. Держа котелок в обеих руках, Петр подошел к товарищам, сел рядом на сырую землю, замкнул красноармейский круг, сверкнул алюминиевой ложкой. Так хорошо, так радостно было на душе, словно домой вернулся после долгой разлуки.

Все ели не торопясь, молча. Не слышно было обычных подковырок. И по сосредоточенным лицам товарищей, по движению на улице вдоль забора Петр понял - предстоит "дело". Яковлев никогда не говорил "бой", "атака", только "дело", "рывок". И никогда не волновался или скрывал, что волнуется. И бойцы не волновались. Как-то легче идти "на дело", чем "в бой".

Когда поели, Силыч сказал одному из товарищей:

– Елкин, захвати-ка наши котелки, мой и Петрухин. Я ему вводную дам.

Маленький усатый Елкин молча забрал пустые котелки, пошел мыть. А что ему? Ему б занадобилось, Силыч помыл бы или Петруха. Все - пальцы одной руки.

– Такие дела, - неопределенно произнес Силыч, когда они остались вдвоем. - Слышал, у тебя отец нашелся?

Петр кивнул.

– Он и не терялся. Он погиб в сорок первом.

– Вона! - удивился Силыч.

– Ошибка вышла в газете…

– Приятная ошибка, коли живой он. Генерал?

– Майор.

– Я и говорю - генерал-майор.

– Да просто майор. Герой Советского Союза. Разведчик. - Петр счастливо улыбнулся. - Он меня к себе хотел забрать.

– Ну…

– Не согласился я… Не маленький при папе состоять.

– Ну и дурак. Отец все-таки!… Вдвоем воевать сподручней, - сказал Силыч, нахмурясь.

– Я и так не один воюю. А Яковлев, а ты, а Елкин, а ребята?… - запальчиво произнес Петр.

– Оно конечно… А все ж - не родной отец. Я б хотел, чтоб мой Колька рядом был.

– Ну что ты, Силыч, по-твоему выходит: война - семейное дело?

– А может, и семейное, - строго сказал Силыч. - Какая семья!

– А меня вот папа понял, когда я отказался.

– Понял… А душа, верно, на части трескается…

– У тебя мой боезапас? - спросил Петр, чтобы переменить разговор.

– В вещмешке.

– На "дело" идем?

– Приказали быть наготове. Слышь, как там ребятишки-то?

Петр понял, что Силыч спрашивает про лагерных мучеников.

– Отъедаются.

– Говорят, шуму ты там наделал, на коне задом наперед скакал.

– Кто говорит? - насторожился Петр.

– Слухом земля полнится. Утром чихнул, вечером - будь здоров. Говорят, ты прямо артист!

"Вот почему Яковлев назвал его артистом. И сюда дошло", - понял Петр, а вслух сказал:

– Что приказали, то и делал. - Как бы отмежевывался от представления. - А у тебя никак новая медаль "За отвагу"?

Силыч покосился на медали.

– Вчера вручили. Всем, кроме Яковлева, награды.

– Как же это? - усомнился Петр.

– А Яковлева представили к первой степени. Будет вроде полный кавалер.

Петр кивнул. И грустно ему стало. Всех за "дело" наградили. А он в лагере на коне скакал. Обидно.

– Так собираться?

– А чего тебе собирать? Весь тут! Забирай у меня боезапас.

Петр забрал патроны и гранаты, переложил в свой вещмешок.

Вернулись товарищи. Елкин молча подал ему котелок.

– Поздравляю, - сказал Петр.

– С чем это?

– С наградой.

– А… Спасибо. Обмыть бы, - сказал Елкин, подкрутил ус и пол мигнул Петру.

За забором показался Яковлев с офицером в плаще, придержал штакетину, сказал почтительно:

– В дырку, товарищ подполковник. - И крикнул негромко: - Отделение, становись!

Построились в одну шеренгу без суеты, но быстро. Узнали командира полка.

Церцвадзе поздоровался. Ответили дружно.

– Ну как, орлы? Готовы?

– Так точно, товарищ подполковник.

Взгляд подполковника скользнул по лицам.

– Который?

– Рядовой Лужин, два шага вперед, - скомандовал Яковлев.

Сердце у Петра екнуло, неужели отец забирает его? Сейчас, при всех. Стыд!

С каменным лицом Петр выполнил приказание.

– Рядовой Лужин, по поручению командира корпуса, от имени Верховного Совета вручаю вам боевую награду - медаль "За отвагу". Носите ее с честью!

– Служу Советскому Союзу! - звонко по-мальчишечьи выкрикнул Петр.

Подполковник прикрепил к его гимнастерке медаль.

– Поздравляю.

– Спасибо, товарищ подполковник.

– Майор Лужин ваш отец?

– Так точно.

– Хороший у вас отец. И выходит, сын у вашего отца тоже орел! Идите в строй.

– Есть!

Церцвадзе снова оглядел бойцов, сказал весело:

– Что б я без вас делал, орлы? - Козырнул и заспешил к дырке, на улицу.

– Вольно, разойдись! - скомандовал Яковлев.

Товарищи окружили Петра, хлопали по спине, поздравляли. Петр сиял. И только краем уха услышал, как Силыч спросил старшего сержанта:

– Как же ты, Яковлев?

– А так. Пошел к подполковнику. Давайте, хоть я вручу, если сами не можете. На "дело" все-таки идем. А бойцу табак, кашу и награду вынь да положь!


8

Альжбетка не отходила от дедушки. Несмотря на тесноту, ему освободили кровать в одном из домов деревни. Он лежал плашмя, то уперевшись подбородком в плоскую подушку, то прижавшись к ней колючей щекой, и изредка тихо стонал. Он мог поворачивать только голову, и то с усилием, спина и бока были в синяках и кровавых полосах. Немцы били обрывком стального плетеного троса и сапогами.

Видно, и внутри что-то отбили, он не мог есть, а когда кашлял, на губах являлась розовая кровь. Партизанский доктор сказал про него: не жилец. Но Альжбетка не верила, не хотела верить. Она раздобыла курицу, сварила крепкий бульон, белое мясо накрошила меленько-меленько, чтобы деду не жевать.

Но дед сказал:

– Не надо, Альжбетка… Не лезет в меня… Вот отлежусь…

Альжбетка достала из ящика в кибитке маленькую кофейную чашечку и оделила бульоном всех. И Павел выпил свою порцию.

– Последние деньги на эту курицу ушли. Чем кормить деда буду?

– Мир не без добрых людей, - сказал дед Ондрей.

Он и спустился в деревню, чтобы чем-то помочь, если сможет. Альжбеткин дедушка оказался старым знакомцем. Они и словом ни разу не перекинулись, но дед Ондрей видел представления маленького кукольного театра. Узнал и кукольника, и его внучку и очень сокрушался, что с ними такая беда приключилась.

И Франек, оказывается, видел представление.

– У них куклы, как живые: и поют, и разговаривают, и дерутся. Ну чисто человечки, - рассказывал он Павлу, одновременно и восторгаясь, и удивляясь. - А девочка с железной тарелкой ходила, деньги собирала. Не просила, люди сами давали, кто сколько мог. Она только кивала да "спасибо" говорила. Гордая девочка. Ишь как заневестилась!…

Павел несколько раз побывал в кибитке кукольников, с любопытством рассматривал кукол. Они были вырезаны из цельных, потемневших кусков дерева, а деревянные головы, руки и ноги крепились на шарнирах. От рук, ног и головы тянулись веревочки к деревянному перекрестью. За эти веревочки и водили кукол. Потянешь за одну - рука подымается, за другую потянешь - нога шагнет. Он попробовал поводить куклу Бачу - старика в крестьянском костюме, опоясанном широким кожаным поясом. Тяжелая кукла оттягивала руки и двигалась несуразными рывками.

Альжбетка смеялась.

– Чего ты смеешься? - обескураженно спросил Павел. - Тебе его и не поднять!

Альжбетка пожала плечами, отобрала у него куклу и спустила Бачу с кибитки вниз, на землю.

Бача встал на обе ноги, почесал рукой в затылке и сказал странным девичьим басом:

– Куда ж подевался этот озорник Гашпарко? - При этом рот Бачи открывался и закрывался. Бача подошел к колесу, заглянул за него, наклонился, посмотрел под колесо, покачал головой: - Сладу с ним нету. А может, он догадался, что я голодный, как волк, и пошел стянуть у кого-нибудь поросенка?

Несколько партизан остановились рядом, с улыбкой смотрели на Бачу.

– Здорово, - искренне похвалил Павел. - Дай-ка я еще попробую.

Он влез в кибитку, взял у Альжбетки деревянное перекрестье, от которого тянулись веревочки к кукле.

– Значит, это - руки, это ноги, это рот.

Альжбетка кивнула.

Бача дернулся несколько раз, потом поднял руку, почесал затылок и сказал голосом деда Ондрея:

– Куда ж подевался этот озорник Янек? - Павел подергал за ниточки от ног, Бача, нелепо подпрыгивая, двинулся к колесу, но вместо того чтобы наклониться, шлепнулся в землю носом.

Партизаны засмеялись.

– Ничего, Павлик, - утешила Альжбетка. - Не сразу… Поводишь и научишься. Не так уж и трудно.

С этой минуты Павла охватил азарт. Он захотел во что бы то ни стало научиться водить кукол. Ощущение было знакомым. Бывало в цирке они с Петькой "заболевали" трюком, тренировались до изнеможения. Мама запрещала перегрузки, а папа подначивал. "Ничего Гертруда, пускай стараются. Всякое старание на пользу". - "Но мошно и сломаться", - возражала мама. Папа только смеялся: "Эти не сломаются. Упорства у них хватит.

И упорства хватало.

Такой же азарт появился и теперь. И Павел рад был ему. От кукольного туловища вверх шел металлический стержень, за него-то и приходилось держать тяжелую куклу. По сути дела на весу. Рука скоро затекала, каменела. А другая подергивала нужные веревочки. Павел менял руки, затекшая путала концы. Кукла несуразно дергалась. Только разберешься с веревочками, начнешь привыкать, уже рука затекает. Поменяешь - и начинай все сначала.

Альжбетке нравилось упорство, с каким Павел овладевал куклами. И восторгало его умение говорить на разные голоса.

– Да ты прирожденный артист, Павлик! - как-то воскликнула она.

– А я и есть артист.

– Как это? - удивилась Альжбетка.

– Я ж в цирке выступал до войны.

– В цирке?

– Ну да!… На лошади скакал. Акробатический этюд работал с братом, с папой и мамой.

– Серьезно? - не поверила Альжбетка.

Вместо ответа Павел прошелся на руках, сделал несколько фляков, прокрутил арабское колесико. Хотел было сделать сальто-мортале, но в последний момент испугался, что не получится. Отвык он от акробатики. Не до нее было эту зиму. Да и негде тренироваться. Не в снежных же сугробах в горах!

Альжбетка восторженно захлопала в ладоши. В это время появились Серега и Франек. Они очень подружились, говорили на какой-то невероятной смеси русского, белорусского и словацкого, подкрепляя чуть не каждое слово жестами. Серега даже начал учить любознательного Франека работе с радиостанцией.

Франек сказал весело:

– Новый способ покорять девичье сердце, ставить свое с ног на руки.

А Серега лукаво спросил:

– А как же Злата?

Павел покраснел и нахмурился, буркнул:

– Мы репетируем.

– А мы что? Мы ничего… - засмеялся Серега и подмигнул Франеку.

– И как успехи? - спросил тот чересчур серьезно.

– Он - талант! - Альжбетка ткнула пальчиком в сторону Павла. - Он артист из цирка! - И спросила невинно: - А кто это - Злата?

– Это… - Серега перехватил сердитый взгляд Павла. - Это… Лошадь так звали в цирке.

– Да врет он все, Альжбетка! - сказал Павел. - Злата - девочка У нее такие же синие глаза, как у тебя. Она красивая.

– И я красивая? - спросила Альжбетка, посмотрела требовательно на Павла и опустила взгляд.

– Конечно! - воскликнул Павел. - И кто со мной не согласен с тем я буду драться!

Альжбетка снова взглянула на Павла, поняла, что он действительно будет драться, и сердце ее остановилось на мгновение, замерло сладко, а потом бросилось догонять самое себя, и кровь жарко прилила к щекам! Она схватила самую маленькую куклу - Гашпарко - звякнули колокольчики на кисточках колпачка - и чмокнула его в нос.

– Ты б уж лучше сразу… - Франек хотел сказать: "Павлика поцеловала", но осекся… У каждой шутки есть предел, и его должно подсказать собственное благородство. А вдруг Павел и в самом деле полюбил Альжбетку? Чего ж тут смешного! Лично он, Франек, никогда не влюбится. Никогда! По крайней мере пока не разгромят фашистов. Конечно, кое-кто ему симпатичен, но влюбиться - нет! Никогда! Он - партизанский разведчик! А Павлик - артист. У артистов слабые сердца, они живут чувствами, а он, Франек, - волей! Долгом! Головой! Подумав так, Франек зауважал себя, выпрямился и, гордо подняв голову, посмотрел на Павла чуть свысока. Хотя, честно говоря, он не возражал бы, чтобы маленькая Альжбетка почаще глядела на него, а пореже на Павла. Артисты! Рыбак рыбака видит издалека. Но уж дружбу их мужскую не порушат даже синие глаза Альжбетки!

Взгляд Франека потеплел.

– Ну и чего вы достигли?

Павел и Альжбетка переглянулись и дружно полезли в кибитку. Оттуда послышался невнятный шепот, о чем-то они не то спорили, не то сговаривались.

Серега и Франек уселись на бревно возле дома.

Сверху спустились сразу две куклы: Чернокнижник - патлатый в черном сюртуке и черной шляпе, глаза у него были выпуклые, живые, в них отражалось солнце, и от этого они горели каким-то адским огнем, и маленький Гашпарко в красном камзоле и красном колпаке. В хитрых глазках его тоже отражалось солнце. Вообще лица у кукол были до того естественными, что становилось даже жутко.

– Ты кто? - спросил Чернокнижник густым утробным голосом.

– Я? - Гашпарко ткнул себя пальчиком в грудь. - Гашпарко. - Он позвенел колокольчиками.

– А этих ты знаешь? - Чернокнижник указал на Франека и Серегу.

– Этих? - спросил Гашпарко.

– Этих.

– Да кто ж их не знает! Франек и Эдисон! А ты кто?

– Я?

– Ты.

– Чернокнижник, колдун, маг и волшебник! Профессор белой и черной магии и клептомании!

– Вот это да-а! - восторженно вскликнул Гашпарко звонким голосом Альжбетки.

– Проси что хочешь - все исполню. Хочешь, сделаю тебя большим, как Эдисон? А может, ты хочешь стать разведчиком, как Франек?

Но Гашпарко не успел сказать свое желание. Из дома вышла хозяйка, простоволосая, с перепуганными глазами.

– Альжбетка, иди скорее, дедушке плохо.

Ножки Гашпарко подогнулись, и он упал на землю. Альжбетка спрыгнула с кибитки и бросилась в дом. Франек и Серега вскочили. Павел торопливо убрал кукол в кибитку и побежал следом за Альжбеткой.

Дедушка все так же лежал на животе, прижавшись небритой щекой к подушке, дыхание было прерывистым, хриплым. Он открыл глаза, пустые, как у слепого. Увидел Альжбетку, шевельнул губами, хотел что-то сказать, уткнулся ладонью в подушку, попытался встать, но не смог. Хрип прервался.

– Дедушка, - позвала Альжбетка. - Это я, дедушка. Ну что ты, что ты?… Я тебе еще бульону сварю… Дедушка.

Хозяйка плакала, обняв Альжбетку, прижав ее к себе.

А Альжбетка смотрела на деда остановившимся синим взглядом и не верила, не верила, что дедушка умер.

С девочкой что-то случилось. Она не плакала, она всю ночь просидела возле дедушки, не смыкая глаз, и не проронила ни одной слезинки. Все в ней замерло - душа, сердце, не было ни мыслей, ни желаний, она сидела на стуле возле деда, положив руки на колени, словно они ей уже не нужны, и смотрела куда-то мимо деда, в никуда.

А дедушка лежал вверх лицом, со сложенными на животе морщинистыми натруженными руками, которые даже смерть не смогла высветлить, лежал на спине впервые после того, как его избили. И ему не было больно, вот что удивительно! Ему не было больно!…

Хозяйка принесла Альжбетке кружку молока и кусок хлеба. Должна же девочка поесть! Сунула кружку ей в руки. А Альжбетка словно не заметила кружки, тоненькой струйкой молоко полилось на пол.

Павел сидел возле большой холодной печки и тоже не смыкал глаз. Он понимал, что Альжбеткин дедушка умрет, даже доктор сказал про него: не жилец. Он видал смерть совсем близко. Хоронил француза Поля осенью. Зимой - павших в боях партизан. И каждый раз сердце его содрогалось от горя и ужаса. Нет, никогда он не привыкнет к смерти, никогда! К смерти нельзя привыкнуть. Это фашистам человеческая жизнь - ничто. Их приучали убивать. А он не фашист. И если он стреляет в фашистов, то только потому, что они уже не люди. Разве люди могут избить старика стальным тросом!…

Павел сидел возле большой холодной печки и смотрел на Альжбетку. Больше смерти дедушки потрясло его Альжбеткино состояние, хоть бы закричала, заплакала. А она… Она стала похожа на деревянную куклу с синими глазами, которых не может оживить даже свет керосиновой лампы. Они вбирают в себя свет, а не отражают его, он уходит в пустоту.

Как она теперь будет жить? У нее из живых существ осталась только старая лошадь. Как поедет в своей кибитке среди молчаливых кукол? Где найдет родителей, да и живы ли они?

Павел вспомнил, как он тосковал по маме, по брату, по отцу. А ведь ему было легче. Хотя окружали его враги, и среди них нашлась добрая душа - толстая Матильда. И потом он занимался трудным делом, которое поглощало его всего: он притворялся таким же, как окружающие его, и сохранял себя таким, какой он есть, сохранял в себе Человека! Теперь, когда все позади и он вступил с врагами в открытую смертельную схватку вместе со своими товарищами-партизанами, вместе с Красной Армией, вместе со всем советским народом, частицей которого оставался всегда, - теперь он понимает, через какой ад прошел и выстоял. Это все мама, ее пример, ее любовь, ее верность. Это отец - Герой Советского Союза. Это брат Петр. Это Великие Вожди. Все, все помогли ему выстоять.

А Альжбетка - одна. Почему одна? А он, Павел? А его товарищи? Разве они оставят Альжбетку в беде? Что сказала бы мама? Она сказала бы:

– Альжбетка, это мои сыновья, Петр и Павел. Ты будешь мне дочерью, а им сестрой.

Наверно, так сказала бы мама.

Павел встал и тихонько подошел к Альжбетке, которая все сидела неподвижно возле деда и смотрела в никуда. Он тихонько тронул ее за плечо, встав рядом. Она качнулась, прислонилась к его боку, словно нашла опору, и продолжала смотреть на деда невидящими глазами.

И не было для Павла в этот момент никого ближе и дороже. Жалость к девушке перехватила горло, но он сдержался, только вздохнул протяжно и остался стоять рядом. Он не мог отойти от нее.

Войска Красной Армии начали большое наступление в районе Моравской Остравы. Новость оживленно обсуждалась в партизанской бригаде "Смерть фашизму". Все понимали, что начинается последний, решительный бой, Красная Армия сломала хребет фашистам, но прежде чем с ними будет покончено, немало прольется крови. И все, все готовы были помочь Красной Армии!

Алексей Павлович удвоил охранение, обходил батальоны, взводы, роты вместе с комиссаром Ковачеком и начальником штаба. Казалось, что командир находится одновременно всюду.

Серега Эдисон сутками дежурил у рации.

Франек укрощал свои рыжие австрийские сапоги, чтобы не скрипели. Что за разведчик, у которого скрипят башмаки!

А Павел не находил себе места. Ему необходимо было поговорить с Алексеем Павловичем, но подойти он не решался, понимал, что Алексею Павловичу не до него: бригада вот-вот вступит в бой. Павел и ждал, и хотел этого, и боялся. Нет, не боя. Он боялся за Альжбетку.

И на похоронах деда она не проронила ни слезинки. Кукольника хоронили с воинскими почестями. Ковачек сказал над его могилой:

– Он не был партизаном и не был солдатом. Он был простым словаком и крепко любил свою Родину. Искусство было его оружием, искусство - душа народа. Даже если уничтожить народ, как того хотят фашисты, душа его останется жить и, как несломленный вечный костяк, обрастет мясом. И снова возродится народ. Куклы его говорили людям правду, звали людей на борьбу. Они были воинами. И мы отдаем кукольнику воинские почести по праву. - И когда отгремели троекратные залпы салюта, комиссар крикнул громко, чтобы услышали его родные горы и долины и все, отдавшие жизнь за них: - Смерть фашизму! Свободу народам!

А Альжбетка словно не слышала комиссаровых слов. Она стояла возле свежего холмика каменистой земли и смотрела в никуда, и глаза ее были сухими. А Павел плакал и не стыдился своих слез, тело его сотрясали рыдания. Он плакал и за себя, и за Альжбетку, которая не могла плакать. Ему казалось, что Альжбетка сошла с ума. Мысль эта вселяла в него ужас. Он не отходил от девушки, а она и его словно бы не замечала. Он еще не понимал, что, не замечая его присутствия, она заметила бы его исчезновение.

"Альжбетка, - думал он с нежностью, - Альжбетка. Как же тебе помочь? Чем?"

Он вычистил старую Альжбеткину лошадь, раздобыл ей сено, смазал дегтем колеса кибитки и даже заштопал дырку в брезенте.

Ничего Альжбетка не заметила, ничего не оценила.

И вот бригада готовится к походу, к бою. Видно по всему. Что будет с Альжбеткой? Вряд ли Алексей Павлович и комиссар разрешат ей остаться в бригаде.

Надо поговорить с Алексеем Павловичем, объяснить ему. Да как с ним поговоришь?

И вдруг его вызвал к себе сам Алексей Павлович.

В большом мрачном зале замка кроме комбрига был только дед Ондрей. Оба сидели у края дубового стола и молча смотрели на приближающегося Павла.

– Товарищ командир, партизан Лужин прибыл по вашему приказанию.

Алексей Павлович с любопытством оглядел Павла, будто тот был какой диковинкой и видел он ту диковинку впервые.

– Садись.

Павел присел на стул с высокой резной спинкой. Не мягче чем на лавке в деревенской избе.

– Красная Армия начала наступление. Конец приходит фашистам. - Алексей Павлович задумчиво погладил ладонью мореный дуб столешницы. Сказал неожиданно: - Все думаю, какие удивительные мастера сработали эту мебель! А?

– Уж потрудились, - обронил дед Ондрей.

– Потрудились, - кивнул Алексей Павлович, и в голосе его прозвучало уважение к мастерам. - А ты как думаешь? - обратился он к Павлу.

Павел не ответил, но внутреннее напряжение перестало сковывать, ослабело. И он сказал неожиданно даже для самого себя, сказал о том, что его мучило последние дни.

– Альжбетку жалко. - И пояснил: - Ту, что с куклами, у которой дедушку похоронили.

Алексей Павлович молча кивнул.

– Что с ней будет? - спросил Павел. - Нельзя ж ее одну бросить!…

– Нельзя, - согласился Алексей Павлович.

– Значит, вы возьмете ее в бригаду?

– Она и так уже в бригаде. Но начнутся бои…

– Альжбетка храбрая и сильная, - горячо сказал Павел. - Она санитаркой может, поварихой, да кем угодно!

– Верю, - улыбнулся Алексей Павлович и спросил лукаво: - А в разведку годится?

– Конечно! Она ж маленькая, как девочка, на нее никто внимания не обратит!

Алексей Павлович помолчал, обдумывая что-то, потом сказал:

– Говорят, ты с куклами освоился?

– В каком смысле? - насторожился Павел.

– В прямом. Знаешь, за какую ниточку дергать, что да как сказать.

– Так. Художественная самодеятельность, - небрежно произнес Павел.

– Значит, не достиг еще совершенства? - снова улыбнулся Алексей Павлович.

– Не достиг.

– Ну что ж, даю тебе два дня сроку. Достигай.

– В каком смысле? - удивился Павел.

– В прямом. Это тебе боевое задание. Через двое суток отправитесь в глубь Словакии, в немецкие тылы. Нам нужно знать все до мелочи. Да тебя учить не надо, ты даже к немцам на укрепления ходил! Кстати, тех укреплений нет. Штурмовики снесли. Так что от имени командования Красной Армии объявляю благодарность.

– Спасибо.

– Э-эх, Лужин, надо отвечать: Служу Советскому Союзу!

– Служу Советскому Союзу! - произнес Павел и покраснел. - Не приходилось, товарищ командир. Я больше "хайль Гитлер" кричал, - добавил он с затаенной горечью.

– Ничего, Павел. Скоро здесь будут наши. И конец Гитлеру. И поедем мы с тобой, Павел Лужин, домой. Домой!

– Где он, дом? - неожиданно вырвалось у Павла. Действительно, где он, дом? В Москве? В Гронске? В Березове?

Алексей Павлович нахмурился.

– Человек бездомным не бывает. Просто дом у нас с тобой большой - Родина. И нас там ждут… - добавил Алексей Павлович не очень уверенно, потому что его никто не ждал. Не было у него семьи, не успел обзавестись. Неожиданно вспомнилась Гертруда Иоганновна. Вот она идет к нему, чуть прихрамывая… Тоненькая, светленькая, в туфлях на босу ногу… Этого еще не хватало! - Два дня, Лужин, - сердито сказал он. - Поедете втроем. Ты, Альжбетка и вот дед Ондрей. Он эти края знает. Подучите его кукол дергать. Он - старший, его приказания… Сам понимаешь.

Павел кивнул и сказал:

– Альжбетка не плачет. Совсем не плачет. Как не в себе.

– Я зайду вечером. Поговорю с ней. Иди.

– Есть!

Павел спускался вниз по крутой каменистой тропе, спотыкаясь о древесные корни. Тропой ближе, чем дорогой.

Что ж получается? Бригада вступит в бой, а его как бы вывели из боя. Как в первые партизанские бои, когда командир считал его маленьким… Надо доложить командиру о приказе товарища Алексея. Еще подумает, что дезертировал… Нет, командир так о нем подумать не может. Командир ему верит. Наверно, и Алексей Павлович, прежде чем дать ему это задание, посоветовался с командиром. Странное задание. Хотя почему странное? Разведка есть разведка. А кукольный театр - отличное прикрытие.

Командир выслушал Павла молча и вздохнул.

– Да знаю я, знаю… И одобряю. Ты ж у нас артист, тебе и куклы в руки! - Он засмеялся, а потом посерьезнел: - Главное - умелость. Назвался косарем - коси траву, назвался шофером - крути баранку. Взаправду, чтоб никому и в голову не пришло, что ты не косарь, не шофер, а разведчик. Тогда тебе поверят. А ты парень толковый. Собственно я тебя и рекомендовал товарищу Алексею.

– Вы?

– А что тебя удивляет, Павел? Паренек ты храбрый, голова светлая, к тому ж немецким владеешь. Портсигар не потерял?

– Нет. - Павел похлопал по карману, где лежал подаренный командиром после боя на шоссе портсигар с двумя конскими головами.

– Вот видишь! - удовлетворенно сказал командир, будто, потеряй Павел портсигар, не послали бы его в глубокую разведку.

Альжбетку Павел нашел возле лошади. Девушка сидела на чурбачке, и в глазах ее стояли… слезы.

– Ты чего, Альжбетка? - встревоженно спросил Павел.

– Да-а-а… Запропастился куда-то, а я тут одна.

– Как же одна? А лошадь?

Альжбетка шмыгнула носом, похлопала по торчащим лошадиным ребрам.

– Ты говори, когда уходишь.

– Ладно. Меня командир бригады вызывал, товарищ Алексей.

– Зачем?

– Дело у нас с тобой, Альжбетка. Репетировать надо. Репетировать, репетировать… Будем представления давать.

– Здесь?

– Нет. Туда подадимся. - Он махнул рукой в сторону заходящего солнца.

– Там же немцы, - испуганно прошептала Альжбетка.

– Немцы. Да не только немцы. Там и наши. Ты что, немцев боишься?

– Никого я не боюсь, если с тобой.

Ах, Альжбетка, чистая душа!

– С нами дед Ондрей поедет. И его надо научить, ну хоть с драконом управляться… Красная Армия наступает. Чуешь? А мы едем помогать ей.

– Пусть она их бьет! Пусть она их… - Альжбетка задохнулась от внезапно нахлынувшей жгучей ненависти к фашистам. И заплакала в три ручья.

Павел не стал ее утешать. Пусть плачет. Хозяйка сказала, что нельзя в себе слезы держать. Они, как отрава. Пусть плачет. Он присел рядом на землю.

– Утонут они в твоих слезах, Альжбетка!

– Пусть… тонут…

Они посидели немного молча.

Отдохнувшая лошадь медленно хрупала сеном и вздыхала.

Раскрасневшееся солнце, прежде чем исчезнуть, жаркой щекой коснулось горы, наверно чтоб остынуть. В ущельях быстро сгущались тени. Альжбетка уже не плакала, только всхлипывала тоненько. Павел тронул ее за плечо:

– Все, Альжбетка, все. Давай работать. Репетировать.

– Давай.

Они направились к кибитке. Взяли тяжелые куклы: Павел пастуха Бачу, Альжбетка его сварливую жену Бачеву.

– Ах ты, лежебока, - произнесла она все еще всхлипывая. - Овец проспал.

Бача почесал в затылке.

– Никуда не денутся. Дорогу домой знают.

– Знают? Напасти на тебя нет! А дракон? Дракон всех пожрет.

– Га!… Нужны ему твои овцы. Ему девушек подавай. Хоть бы тебя слопал. Может, подавится!

– Это ты так про жену? Ну погоди, сейчас я возьму вожжи!…

Бачева исчезла в кибитке.

– Ну теперь начнется, - вздохнул Бача. - Не иначе черт мне жену подсунул. И где были мои глаза!

– В бутылке с можжевеловой, - появился маленький Гашпарко.

– Эх, тебе хорошо, ты не женат! А она за вожжами пошла.

– Сховайся.

– Куда от нее сховаешься?

– А вот сюда. Сиди и помалкивай. Я тебя выручу.

Бача убежал, а Гашпарко присел на камень.

– Ну как? - спросил Павел.

– Хорошо. Теперь тебе надо взять Бачеву. И води ее. А я буду на два голоса говорить. Лампу бы зажечь. Темно.

– Нельзя. Приказ.

Где-то далеко-далеко прогрохотало.

– Гром, - сказала Альжбетка.

Павел посмотрел на чистое, вызвездившее небо.

– Нет, это не гроза. Это артиллерия.

– Так близко?

– Наши. Наши идут, - сказал Павел.

Они замерли и стали слушать отдаленный невнятный грохот. И маленький Гашпарко замер и слушал.

Павел пошарил в кармане и заговорщицки сказал:

– Альжбетка, хочешь, я тебе достану звезду с неба?

– Хочу, - так же тихо ответила она.

Павел поднял руку, взмахнул ею и протянул Альжбетке ладонью вверх. На ней лежала и поблескивала маленькая красноармейская звездочка.

Альжбетка взяла ее, повертела в пальцах и прижала к щеке.

Как хорошо! Как хорошо, что есть в мире алые звездочки!


ТЕЛЕГРАМ

Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками

Книжный Вестник

Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)

Поиск книг

Свежие любовные романы в удобных форматах

Любовные романы

О психологии, саморазвитии и личностном росте

Саморазвитие

Детективы и триллеры, все новинки

Детективы

Фантастика и фэнтези, все новинки

Фантастика

Отборные классические книги

Классика
ВКОНТАКТЕ

Цитаты, афоризмы, стихи, книжные подборки, обсуждения и многое другое

Книжный Вестник
БИБЛИОТЕКИ

Библиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории

Любовные романы

Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров

Фантастика

Самые популярные книги в формате фб2

Топ фб2 книги