Весь из себя!

Но ведь еще раньше, еще ночью! Скейты. Баба Бася на страже. Соплюхи в автобусе. И Командор! Командор-то!

Видимость важнее сути, ибо лучше нет приманки… Чья же строчка?.. А по видимости, по всей видимости он — Бэд. Весь из себя Бэд. Весь, целиком и полностью — из себя, из Мареева. И даже выйди ты весь из себя, все равно — Бэд, пока существует документ, и делу дали ход… делу дали ход… делудалиход-делудалиход-делудалиход.

— …Непременно придумаем что-нибудь, не переживай!

Этот? Этот придумает! Уже напридумывал под завязку! Кириллов, очистившись от скверны перед Мареевым и от страха перед Бэдом, засердоболил:

— Пропуск твой мы, конечно, вернем. Я буквально завтра сделаю бумагу в первый отдел. Даже буквально сегодня. Вот буквально сейчас… С Тренажером, конечно, сложней. Ты, конечно, понимаешь, что Гридасов и ребята уже втянулись. И будет неудобно, если я волевым решением вдруг скажу им: сворачивайтесь!.. Но у меня есть предложение! У меня для тебя есть одна работенка, она пока в начальной стадии, но если над ней покумекать хорошенько, то…

Кириллов был облегченно говорлив, облегченно оптимистичен. И облегченно великодушен.

Мареев встал, поторкался в дверь кабинета: наружу! наружу! Дверь не пускала. Никак.

— Костик, подожди! У меня же машина. Я ее там поставил, за корпусом. Подожди, у меня ключи. Сейчас вместе поедем. Люська ждет! У меня там в холодильнике есть…

Мареев влез на подоконник и, не прикидывая высоты, сиганул в темень.

Ступни ошпарились об асфальт. Зубы чакнули. Мареев выпрямился. Больно, но не очень. Терпимо. Машинально дернул за висящий канат, не услышал сливного звука и, продолжив ассоциацию, расправил скомканную бумажку. Бывший документ с входящим номером.

Припадая на обе ноги, двинулся… он уже знал куда. А больше и некуда.

«С вашим аналитическим складом ума!» — сказал ему брюнет…

Без цвета и запаха. Нейтральный листик. Вода. Но как только глотнул на вкус, сразу морщит: ф-фу, пакость какая! Но уже глотнул! И пакость начинает работать внутри, обозвал ты ее или не обозвал — уже глотнул.

«С вашим аналитическим складом ума!» Командор — это их компетенция. Анонимка — это не их компетенция.

«А вы подумайте. Сами».

Когда нейтральный листик превращается в документ? Когда на нем ставят: «вх. № 8028»?

РАНЬШЕ!

Когда на конверте, в котором он прячется, шлепают печать?

РАНЬШЕ!

Когда конверт падает в почтовый ящик, и его оттуда не выковырять?

Да! Он — пошел. Где-то в промежутке между уходом Мареева из института (через вахту его пропустили, даже с «бомбой» в сумке) и материализацией духов — в черном плаще, след в след позади.

И никто еще не знает, но уже сгущается. И в ночь на вскрытие письма уже шарахаются пеговолосые, уже квакает телефон, уже…

«С вашим аналитическим складом ума!» Нелогично? Еще как логично, если «ананимка» способна даже вызвать из небытия Командора…

Расшифровал? Вроде бы! И чтоб каждой загадке — своя разгадка. ХРУЭМ ПРСТ — это Хозрасчетный Участок Эксплуатации Механизмов, Производственный Ремонтно-Строительный Трест. Мареев-Бэд — это синдром «ананимки». Прозаично и буднично.

Без цвета и запаха. Выплесни и забудь. Нет ведь! Надо на вкус попробовать! И пошла реакция. Цепная… Но кто?!!

Ада? Не Ада! «Я женщина слабая.» Ада знает Кириллова, знает по старой памяти и про Тренажер. Но чтобы про космического субъекта надумать — не такая она дура.

Липа? Не Липа!

«Что была в преступной связи». Желаемое за действительное. Липа как раз такая дура, чтобы надумать про космического субъекта. Но откуда ей знать про Кириллова, про институт, про Тренажер.

Ананимка. Сианс. Боюс. Не подписываюс. Но: «еГо звать Бэд» и «поручение от еВо начальника». Ошибаться по неграмотности, так везде ошибаться. Иначе — сделанность. Слабая женщина… Ада, Липа, Люська, Та…исия.

«Я не терплю подобных шуток!» — было сказано у ДЕМОСа. И правильно! Кто же их терпит? Подобных шуток. И Мареев не терпит тоже. Шуток!.. Шуток.

Ветерок обдувал и освежал. Мареев покрывал расстояние теми самыми вкрадчивыми и мощными прыжками. Ноги слушались, забыв о травме. Вернее, он их не чуял. Хороши шутки, если каждый смотрит дурным глазом на Мареева, а видит… Не каждый. Нет, не каждый! Кассета вторую неделю по городу ходит, уже все посмотрели — от бабы Баси до раздатчицы в столовой. Действительно, все. Но не все, не каждый углядел в Марееве Бэда! Был и тот кто в Марееве видел Мареева!

…Щиток был сплошь в кнопках. Код не срабатывал. Сменили? Марееву ли не знать кода? Друг, как-никак, тык-тык. Не клацает, не открывается.

Мареев вдавил кнопку под динамиком. Просеменила минута. Динамик хрюкнул что-то приглашающее. Клацнуло, открылось. Мареев взмыл на третий этаж, бурляще дыша. Дверь в квартиру была приоткрыта.

…Он коротко резанул в челюсть — Хранитель сокрушил в рваном, беспорядочном волчке какую-то невнятную мебель, впечатался всем телом в махину Мозга. Мозг заверещал сигналом тревоги, запульсировал багровыми огнями, пыхнул снопиками искр. Хранитель толчком лопаток отклеился и снова бросился. Он встретил Хранителя на махе, достал. Сетокан! Потом схватил за волосы и стал жестко, с чавканьем прикладывать головой о собственное колено. Потом отпустил. Брезгливо стряхнул с комбинезона кровавое крошево. Хранитель рухнул…

Мареев стоял в проеме, ожидая, когда на него обратят внимание. Цветные тени сражались на экране «видика». Единственный зритель наполовину заслонял экран от Мареева. Приобрел-таки… Зритель обратил внимание — не отрываясь от фильма. Приветственно помахал растрепанной пятерней назад, Марееву. И произнес… Он произнес… Произнес он…

— Скажи «спасибо»! — произнес Гридасов.

Кресло крутнулось. Гридасов оказался лицом к лицу. В правой руке — у бедра — он держал компактную, никелированную (блик!) штучку. Штучка целила Марееву в живот — так ощутил Мареев. И еще ощутил — кожей, нервом, ганглием — как гридасовский палец нажимает, нажимает… Нажал!

Негромкий хлопок и удар.

Мареев получил пинок под зад и чуть не клюнул носом. В долю секунды сообразил: «выстрелила» дверь, и пнула тоже она, чтобы не стоять в проеме, когда «осторожно, двери закрываются».

Гридасов ковбойски подбросил на ладони компактную, никелированную штучку — пультик дистанционного управления. Он поймал Мареева на «предсмертном ужасе», на этой доле секунды. И был доволен эффектом — неожиданным для самого Гридасова, но от этого еще более сильным.

— Дует. Извини… — пояснил он очевидное, усугубляя ничтожество мареевского воображаемого кошмара. — Вот, достал… Повезло! Совершенно случайно. Через одного жука! — напоказ еще и еще нажал, пультик сработал: погас телевизор, и засветился торшер. — Как тебе нравится?

Такая же малогабаритка, точь-в-точь. Но оборудована у Гридасова по последнему инженерному крику. Все в дом, все в дом. Автоматизация, механизация, компьютеризация. Да, если не Марееву работать Тренажер, то только Гридасову. Мареев почувствовал себя униженным и оскорбленным. Плюс пинок под зад, плюс испуг перед дистанционной штучкой. Гридасов выдернул инициативу из его рук.

Надо ее отобрать обратно:

— Слушай, СЛАБАЯ ЖЕНЩИНА, как я выгляжу вообще, а? Только честно!

— А-а, допе-о-ор! — обрадовался Гридасов, изящно захохотал. — Молоде-ец!.. Книжку принес?

— Нет. Только не переживай. Тебе нельзя волноваться. По беременности. Если раньше не убьет.

— Кириллова ликвидировал?

— Пощадил. Смысла нет. Тренажер-то уже не захватить.

— Да-а, Тренажер в надежных руках.

Они занимались перетягиванием инициативы, обсмеивая репликами ситуации последних суток — и причину, и следствие. Но причину подал к столу Гридасов, а все следствия жевал и глотал Мареев. Пока они взаимоиронизируют, перевес у Гридасова.

— Ну, и как же я все-таки выгляжу? — сбросил Мареев иронию и остался во всем подчеркнуто серьезном. Но не агрессивном. Эх, упустил момент! Надо было с порога двинуть по скуле, как в фильме. А потом уж спрашивать… Так, как же? Ты ведь единственный, кто видел меня. В смысле, именно меня. В столовой на обеде.

— Нормально. На все сто! — сказал Гридасов твердо-успокоительно. Чистый Мареев! Но там в столовке… — он круто свернул на доверительность, — …ты не поверишь, но даже я, Я, как увидел тебя, думаю: мамочки мои! Вылитый Бэд! Вы-ли-тый! Это я-то, который ЗНАЕТ, что ты Мареев! Не поверишь, но я с тобой говорю в столовке, а у самого нервы на пределе чего от тебя ждать?! Мда-а-а… — он обескураженно цокнул. — Разыграл, называется! Вот уж да-а!

Ах, разыграл?! Розыгрыш, значит?! Невинный такой! В привычном гридасовском стиле!

— Тренажер ты работаешь? — псевдобезразлично спросил Мареев. — Как он там? Без меня.

— Ты решил, что я… — вскинулся Гридасов. — Ты мог предположить, что из-за какого-то Тренажера я могу… да я Кириллову втолковывал: ведь Костя должен, Костя! А он как баран! Психопат несчастный! Да как можно вообще такую бумажку всерьез?! Ну, люди! Ну, люди!

Можно. И всерьез. Глаза у Гридасова были честные-честные, как у беспардонно врущего. Тон у Гридасова был сопереживающий-сопереживающий, как у беспардонно равнодушного. И вскинулся Гридасов подготовленно — истомился, пока тикало, и взорвался слишком в срок.

— Мда-а-а!.. Мда-а-а… — экспериментатор Гридасов просто-таки оторопел от большого результата маленького опыта. М-а-аленького. А результа-ат! Надо же! — Мда-а-а… А Люська как отреагировала?

Мареев смолчал.

— А на медкомиссии? Хотя ты говорил же…

Мареев смолчал.

Гридасов заботливо прощупывал цепь в надежде на обрыв:

— Таисия? Общался?

Мареев смолчал.

— Аду видел? Она тебя видела?

Мареев молчал все выразительней и выразительней.

— А знаешь что я тебе скажу?! Вот что я тебе скажу! Я тебе уже сказал: скажи «спасибо»! Вот что я тебе скажу! — (скж-скж-скж! — шкрябало Марееву по мозгам). Гридасов подвел утешительный итог: — Скажи «спасибо»! Раз уж так вышло, то получился хороший тренажер! Не наш, нет. Жизненный! Зато мы теперь, благодаря ему, всем цену знаем! Все-ем им! Настоя-ащую це-ену!

МЫ! Мареева аж подбросило! МЫ! Таньке-то за что?! Таньке?! И ему, отцу?! МЫ!

Он не уследил за своим лицом.

— Но-но-но! — напряженно-шутливо остановил Гридасов. — Кон-стан-тин! — и урезонил: — Ты же не Бэд какой-нибудь!

Да, он не Бэд, он — Мареев. Буде «ананимка» еще в действии, Мареев голыми руками на одном наитии уничтожил бы Гридасова. Сетокан и все такое. Но он — Мареев. И Гридасов потому: «не боюс». И за что? За розыгрыш? А что кругом дураки — разве Гридасов виноват? Виноват кто угодно — Минпрос, тлетворное влияние, падкость на вымыслы-домыслы, культ документа…

Нет, без балды! Приди Мареев в судилище с этой «ананимкой» и потребуй к ответу за… за что? За клевету?! Смейтесь, смейтесь… Шутка! И «ананимщику» даже не надо клясться-божиться, что он добросовестно заблуждался, поддавшись на розыгрыш. Все, кроме блондина и брюнета, добросовестно заблуждались, поддавшись на розыгрыш. А блондин и брюнет солидная организация, они изолируют вплоть до Байконура реального Командора, пусть и всплывшего на нереальной основе. Но чтобы заниматься нереальной основой — это себя смешить, встать вровень с теми, кто горазд на вымыслы-домыслы. Мда-а-а, нашего человека надо еще воспитывать и воспитывать. Чтобы вот так ни с того, ни с сего принять за чистую монету этакое?! Ай-яй-яй, но ничего, зато МЫ теперь им цену знаем! И себе цену знаем! И уничтожь Мареев Гридасова — значит, воспринял бумажку всерьез и сам ничем не лучше… А еще друг!

Неуязвим друг-Гридасов. Ни морально, ни физически. И Гридасов будет работать Тренажер, а для Мареева есть одна работенка — правда, в начальной стадии. И пусть скажет «спасибо» за тренажер жизненный. А то зарылся в свои схемы и ничего вокруг не замечает. И если бы не друг-Гридасов…

— Кофе сварю? Арабика! — дружески предложил Гридасов.

Вот так-то! Деда, расскажи сказку. Ну, слушай. Плывет по реке Иван-царевич. А навстречу ему плывет куча. И куча говорит: «Иван-царевич, я тебя съем!» А Иван-царевич говорит: «Нет, не съешь. Это я тебя съем!» И съел кучу. Видишь, внучек, в сказке добро всегда побеждает зло… Вот так-то!

Либо тебя схарчат, либо накушайся дерьма и считай, что победил. Мареева чуть было не проглотили невыясненные обстоятельства. А он-таки их выяснил! Накушался. Ложечку за Матвейчика, другую ложечку за доктора, еще одну за производственный коллективчик, и еще одну за Таечку, а также ложечку… По уши! И никакой победительности не испытал.

— …В зернах! — подбивал друг-Гридасов. По сути, с чего им ссориться, не так ли? Он, Гридасов, и не собирается ссориться. Нажал на пультик. В кухне (скж-скжскж-ж-ж-ж!) зашуровала кофемолка.

— Не надо, не хочу. Мне еще спать, — без особой теплоты, но и без холодка извинился Мареев.

— А то — фильмец? — вдохновленно не отпускал Гридасов. — Ты только погляди, какой «видик»! Через одного жука достал. — Нажал на пультик. Бэд добивал лежачего. Хранителя.

— Нет, пойду. Устал, не обижайся.

— Да что ты, что ты! Понимаю!

Мири-мири навсегда. Нажал на пультик. Дверь открылась.

Мареев бросил последний взгляд на экран:

— Кстати! По поводу «Мертвые не потеют»… Ко мне приходили. Спрашивали… — предупредил и не соврал он.

— Кто?!

— Приходили, — правдиво повторил Мареев с нажимом. — Спрашивали. Вчера и сегодня.

— И ты?..

— Выложил им то, что знал… — сказал Мареев правду, одну только правду и ничего, кроме правды. — Сам понимаешь, ИМ бессмысленно лапшу на уши вешать.

— Ты же меня подставил!!! — задохнулся Гридасов. И вцепился в один шанс из тысячи: — А они что?!

— Сказали: «Это уже наша компетенция!» — изрек святую истину Мареев и пожал плечами.

— Все! — помертвело определил Гридасов. Метнулся из прихожей в комнату, в кухню, в туалет, что-то там сместил с полки на полку. Вдруг поймал Мареева в фокус и завопил неблагим матом: — Шел бы ты!!! — без всякого пультика, без всякой автоматики грянул за ним дверью.

И Мареев пошел.

Скажи «спасибо»! Спасибо. Есть за что. Зато он теперь знает цену. Константин Андреевич Мареев объявляет, что с такого-то числа произошло повышение… Одновременно с этим резко снижены цены на…

Внутри было пусто. Но чисто. Надо заполнять… Светало. Луна ушла вбок, выцвела до прозрачности. Зябко.

— И о погоде… — утренне зевнуло чье-то окно.

Мареев гикнул, сделал антраша и побежал. Легко, полетно — так, что и на скейтах не догнать. Он — Мареев, он — не Бэд, ему теперь не справиться со шпаной, но попробуй шпана настичь его на дистанции!

Он бежал и бежал, согревался и согревался.

Уже — гастроном!

Уже — «Мебель»!

Уже — аптека!

Уже — ХРУЭМ ПРСТ!