Весь мир театр

Призрак и служанка

С утра в городе начались беспорядки. Бушевали ремесленники, недовольные тем, что наводнившие Лондон в последнее время фламандцы сбивали устоявшиеся расценки. По этой причине театр был временно закрыт.

Друзья собрались в гримерной, достоинством которой было не только хорошее освещение из большого окна, но и расположение, исключающее незаметный подход и подслушивание.

— Значит, ты все же решился… — Роджерс с сомнением покачал головой. — Ты понимаешь, что если тебя поймают, то…

— Да, мистер Гай, я прекрасно представляю, чем мне это грозит! — перебил его Генри.

— Ладно, займемся делом. Сэм, ты принес вещи Саттона?

— Вот, держите, — Далтон взгромоздил на сосновый, потемневший от времени стол тюк с одеждой. — Они говорят: «Когда будем делить добро Саттона?»… А я им: «Еще и девяти дней не прошло, вы не боитесь, что Джозеф начнет являться к вам призраком и требовать свои шмотки»? — Сэм хитро усмехнулся. — Глупцы, испугались. Как чувствовал, что может барахло пригодиться.

Друзья погрузились в исследования содержимого тюка, откидывая в стороны то, что заведомо было непригодно для переодевания в Саттона.

Разворачивая камзол, Роджерс выронил какую-то перевязь, находившуюся в рукаве.

— Ого, что это? — он поднял перевязь и развернул ее, поднеся поближе к свету.

Она представляла собой нечто вроде пояса со множеством кармашков, от пояса также шли две лямки-помочи, на которых тоже располагались кармашки. Все было сделано из шелка телесного цвета, местами, для жесткости, сложенного и прошитого в несколько раз.

— Однако, вот как Саттон таскал свою косметику! — воскликнул Далтон, вытащив из одного кармашка пудреницу, а из другого — плоскую баночку с румянами. — А я-то думал, где он все хранит… Хитрец, ловко придумано — все с собой, и руки всегда свободны.

Генри выудил из пояса маленькое зеркальце, и восхищенно принялся крутить его в руках. Зеркальце! Это было настоящей драгоценностью!

— Отлично, Далтон! Посмотри, что там еще есть, и начинай гримировать Генри, время уже близится к вечеру. — Роджерс кинул пояс на колени Сэма.

В этот миг где-то на улице заржала лошадь и послышался характерный для конного экипажа звук поскрипывания и цоканья копыт. Роджерс ухмыльнулся.

— Ого, вот и Брукс, мой приятель. Я договорился арендовать его лошадь и карету…

— Я же еду в карете Шрусбери? — удивился Генри.

— Это не для тебя, а для меня и Далтона. Мы подождем в полумиле от замка, до восхода солнца. Если же ты не явишься… Будем считать, что тебя схватили.

Роджерс ободряюще похлопал Генри по плечу и выскользнул из комнаты. Далтон развернул лицо Генри к окну и свету:

— Ну-с, сударь, приступим…

Генри приближался к карете, сжимая в руках большую корзину с великолепными, темно-красными, будто кровь, розами. Он волновался перед первым дебютом в роли Саттона.

— А, мистер Саттон! — конюший расплылся в льстивой улыбке. — Доброго вам вечера, как я рад вас видеть! Благодарю за ваш подарок.

— Ты доволен? Вези быстро и аккуратно, и получишь еще!

— Мистер Саттон!

Конюший, воодушевленный таким обещанием даже не поленился соскочить с козлов и распахнуть дверцу кареты:

— Сюда, сюда цветочки поставьте, сударь.

— Оставь, любезный. — Генри применил это выражение, которое он часто слышал от Джозефа. Поставив цветы, он нырнул в глубь экипажа. Розы благоухали чертовски приятно, они были свежие, недавно срезанные. У Далтона оказались хорошие друзья-садовники, и они, не бесплатно, конечно, собрали корзину прекрасных цветов. Этот букет был тем самым тараном, которым он собирался взять двери замка. Была у корзины еще одна важная особенность — на самом ее дне, тщательно сложенное, лежало простое женское платье, в которое Генри собирался переодеться внутри замка.

— В Хэмптон-Корт? — поинтересовался кучер, видимо, просто для проформы. Генри вальяжно кивнул.

Затем он забрался в карету. Когда за спиной закрылась дверца, а возница забрался на козлы, Генри выдохнул и расслабленно откинулся на подушки. Он только что прошел первую проверку в роли Саттна, а значит спектакль начался.

Раздалось хлопанье бича, и карета покатилась к северо-западной дороге. За ней, чуть выждав и держась примерно в ста ярдах, увязалась другая, победнее. На месте кучера этой кареты сидел Роджерс, а Сэм Далтон пытался сквозь сумерки разглядеть в окно, что происходит снаружи.

Случайно совпало или так было угодно Провидению, но в этот вечер в замке было людно и шумно — королева давала званый ужин.

В сам замок карета с «Саттоном» проехала почти беспрепятственно, если не считать беглого взгляда стражника на пассажира. Видимо, он был узнан, так как страж, кивнув головой, тут же дал отмашку — «проезжайте».

Во дворе замка Генри покинул экипаж и, сделав вид, что знает, куда идти, нагло двинулся к одной из дверей, откуда-то и дело выходили и входили слуги.

Костюм, принадлежащий Саттону, можно было посчитать как достаточным для того, чтобы его не было стыдно носить обедневшему дворянину, так и слуге богатого лорда. Так что появление его с корзиной в этом крыле замка никого не удивило. Генри двинулся по галерее и поднялся сначала на одну лестницу, затем, пройдя по темному длинному коридору, спустился по другой. Ему пришлось захватить с собой факел, так как впереди была сплошная темнота и судя по всему — отсутствие людей, что и требовалось для его дела. Коридор закончился несколькими дверями, все, кроме одной, были закрыты. Последняя дверь скрипнула и пропустила Генри в помещение, назначения которого он не знал, в нем находилось несколько лавок и еще каких-то деревянных конструкций, в углу был устроен большой камин.

Генри аккуратно извлек из корзины платье, снял с себя камзол и рубаху и принялся облачиться в женское. Он уже успел надеть юбку и блузу, и крутил в руках суконную жилетку, когда вдруг позади раздался слегка гнусавый мужской голос:

— Зачем одеваться, если придется раздеваться?

Сэр Чарлз Макнил, «бедный дворянчик», как его только что назвал один несносный выскочка из тех, кого охраняют телохранители и у кого золота больше, чем рыбы в реке, был взбешен. Как они смеют оскорблять его? Да, он потомок обедневшего рода, но рода древнего и уважаемого! Уж если бы не его подагра, он бы показал этому наглецу, невзирая ни на что! Еще хуже были издевательские смешки и комментарии, которыми проводили его те две расфуфыренные курицы — дочери одного из приехавших гостей, явно вывезенные папашей для того, чтобы выгодно пристроить своих, пока еще прелестных, крошек. Он вился вокруг них и сыпал комплиментами, пока не появилсь те два надутых индюка…

Макнил в бешенстве протопал по гулким дворцовым коридорам, когда понял, что, желая оказаться подальше от общества эти несносных снобов, он свернул куда-то не туда и сейчас заблудился в малоизвестной ему части замка. Развернувшись, Макнил прошел до развилки и в задумчивости остановился перед выбором — идти налево или направо? Фонарь в его руке вдруг издал треск и, моргнув пару раз, погас. Все погрузилось во мрак, и сэру Макнилу не оставалось ничего другого, как прислушиваться к звукам и приглядываться — не мелькнет ли где свет? Ужасно глупое положение — заблудиться в темных коридорах королевского замка! Звуки веселья, царящего сейчас во дворе, где играли музыканты, сюда не проникали.

Он готов был уже, наплевав на достоинство, начать громко звать на помощь, когда в конце левого коридора мелькнул свет. Чарлз Макнил стал тихо, ощупывая одной рукой стену, пробираться туда, где он заметил огонек.

Вскоре, выйдя на простор, он увидел приоткрытую дверь, из-под которой лился свет. Макнил, решив выяснить, с кем ему предстоит сейчас иметь дело, заглянул в комнату.

Посреди комнаты, спиной к нему стояла и, по-видимому, переодевалась девушка. В сумеречном освещении он не мог разобрать подробностей ее сложения, лишь отметив по ее худобе и уверенным движениям, что она достаточно молода. Одежда незнакомки явно указывала на то, что она принадлежит к низшему сословию, а значит, должна быть только рада, если на нее обратит внимание столь блистательный, как Макнил, дворянин.

В другой день сэр Чарлз, вероятно, и не решился бы на такие прямолинейные действия; у девушки-служанки королевского дворца могли оказаться серьезные заступники, но сегодня он был зол, раздражен и немного пьян. Ему было необходимо доказать себе, что он мужчина, доминирующий и сильный, и не его вина, что эта девка попалась ему в такое время и в таком удобном месте. К тому же была уверенность, что глупая просто не сможет его опознать, ведь гостей сегодня так много.

— Зачем одеваться, если придется раздеваться? — сказал он и, бросившись, обхватил девушку, положил ладони на грудь. Под тканью ее блузки он почувствовал нечто, совсем не напоминающее девичьи перси, что-то твердое и плотное.

Мгновением позже он уже стоял, скрючившись и хватаясь руками за свое мужское достоинство, которому очень сильно досталось от резкого и неожиданного сильного удара девичьего кулака. Девушка не закричала, не стала звать на помощь, а отступила в угол, к камину. Макнил глотал ртом воздух, справляясь с болью, разум его затмила кровавая пелена. Уже плохо контролируя себя, он наконец смог выпрямиться и рванул из ножен шпагу.

— Ах ты, блудница вавилонская, лярва! — зарычал он и бросился на дерзкую женщину, посмевшую поднять на него руку.

— Сказал мне тот, кто сам склоняет силой к блуду, — голос у девушки оказался звонкий и ироничный. — Однако слушать я его не буду!

Макнилу показалось, что он стал участником какого-то дрянного спектакля, и он разъярился еще сильнее.

Девушка тем временем выхватила из камина оставленную там кочергу. Длина этого орудия была примерно равна длине шпаги, бесстрашная фехтовальщица заняла стойку он-гард, в то же время на нее, шипя, как плевок на раскаленной печи, налетел Макнил.

Заскрежетала сталь о грубое железо, и клинок был уверенно отведен в сторону. Макнил, продолживший движение по инерции, тут же получил чувствительный тычок раскрытой пятерней в лицо. Прием, свойственный больше армейским рубакам, привыкшим действовать в стесненных условиях всеобщей свалки — девушка намеревалась попасть хотя бы одним пальцем в глаза. Чудо, что это ей не удалось.

Макнил атаковал повторно, стараясь поразить чертовку ударом снизу вверх, и опять его выпад был отражен. Кочерга описала короткую дугу и с силой двинула его в область сердца. Была бы вместо нее шпага, Макнил сейчас был бы уже пронзен, как поросенок вертелом. Все это происходило так быстро, что затуманенный алкоголем мозг сэра Чарлза не поспевал реагировать должным образом. Макнил растерялся.

Девушка, схватив левой рукой подол платья, резким движением откинула его вверх, в царящем полумраке Макнил не заметил, как мелькнул совсем не женского размера и вида башмак, но зато почувствовал, как он ударил под его коленку и тут же обрушился на стопу. Ногу пронзила невыносимая боль, и Макнил, взвыв и выронив шпагу, рухнул на колени. Кочерга, издав басовито-свистящий звук, обрушилась ему на затылок. Макнил погрузился в мяклую, ватную тьму.

Генри, вздохнув глубоко несколько раз, успокоился и прислушался. Все было тихо. Поверженный противник валялся перед ним кучей дерьма, намокшие между ног штаны и вытекший из-под тела ручеек только сильнее его в этом убедили. Связывая трофейной перевязью руки и сооружая надежный кляп, Генри искренне надеялся, что надолго отбил сластолюбцу желание отведать чужого меда.

К тому же он был рад, что помог простой, но гордой девушке соблюсти свою честь.

Осмотрев в свете догорающего факела довольно неплохой клинок, он с сожалением отложил его в сторону. Тут к нему пришла мысль — Генри подтащил еще не пришедшего в себя охотника за «мохнатым золотом» к камину, продел верно послужившую ему кочергу между рук и хорошенько заклинил ее между нижними и верхними камнями. Теперь, когда его визави очнется, то ему понадобится не меньше трех-четырех часов, дабы расшатать узлы и освободить руки. Генри надеялся, что раньше утра это не произойдет.

Скулы Саттона были шире, и посему Генри пришлось воспользоваться тампонами, которые он вложил себе за обе щеки. Так лицо его приобретало больше сходства с оригиналом. Но главное его оружие было — особая саттоновская гримаса спесивой брезгливости, что обычно не сходила с лица покойного, конечно, когда он общался с теми, кого он мнил стоящими ниже своего достоинства, а голубоватые круги вокруг глаз, вызванные разгульным и ночным образом жизни Джозефа, только усиливали это выражение.

Сейчас Генри извлек изо рта тампоны и спрятал в корсет — «Саттон» мог еще понадобиться, ну, а характерное выражение лица и так всегда было к его услугам.

Генри достал платочек, плюнул на его кончик и так можно тщательнее стер грим. Потратив немного времени, нанес другой.

Достав зеркальце, он как мог, в мерцающем свете уже догорающего факела, убедился, что лицо его в порядке — из зеркала на него глядела женщина, даже привлекательная. Генри слегка смутился: не вызвало бы это ненужного интереса к его персоне.

Сказать по чести, но юные черты лица Генри почти не нуждались в макияже, чтобы выглядеть милыми. И хотя это всегда расстраивало Генри, мечтающего как можно быстрее возмужать, сейчас было как раз на руку.

А парик и чепец завершили превращение.

Подхватив корзину, в которой теперь лежала часть его мужского гардероба, он двинулся на выход.

Генри совсем не ориентировался в расположении замковых помещений, двигался по наитию, несколько раз спрашивая дорогу у пробегающих мимо слуг, тщательно избегая женщин — он не льстил себя надеждой, что ему удастся их провести. Женщины более ревностно рассматривают друг друга, поэтому обмануть их подделкой гораздо труднее, чем мужчин, которых интересует лишь одна выпуклость внизу и другая — вверху.

Генри попал в особую часть замка, в которую доступ обычно был непрост. Откровенно говоря, его наивный план проникновения был немыслимым, и поэтому сработал. Из-за царившей гостевой суматохи, постоянного снования челяди туда и сюда, усталые стражи пропустили без вопросов служанку с корзиной прекрасных роз во внутренние покои замка, только на вопросительный кивок стражника та потупилась и, сделав книксен, выпалила скороговоркой:

— Розы для мисс Арабеллы.

Сразу за дверью Генри, который было возликовал, ждал пренеприятнейший сюрприз. Ему дорогу заступил, глядя холодными глазами и похлопывая снятыми перчатками о рукав, лейтенант Фелтон.

— Вы куда-то направляетесь… — Генри обмер, понимая, что он раскрыт, руки стали непослушными, пальцы разжались, и он выронил цветы. Лейтенант молнией метнулся вперед, подхватил корзину и вручил тут же вцепившемуся в нее мертвой хваткой Генри.

— …сударыня? — закончил он вопрос.

«Неужели не узнал?» — мелькнуло в голове у Генри. Он склонился, стараясь выглядеть естественно — испуганной и задерганной горничной, испуг, впрочем, ему удался отменно.

— Я… — чуть ли не писком начал он, но тут же взял тон, которым, по его представлению, должна говорить скромная служанка. — Запуталась уже, сэр капитан… Мне приказали отнести цветы в спальню мисс Арабеллы, но я забыла, куда идти…

Лейтенанту понравилась ошибка: служанка наивно повысила его в звании. Он посчитал это хорошим предзнаменованием продвижения по службе. Настроение его улучшилось.

— Вы недавно здесь? — Дождавшись сконфуженного кивка служанки, предложил: — Может, вас проводить, сударыня?

Стоять уже было скучно и захотелось размяться; поток гостей иссяк, и сейчас у входа достаточно было простой охраны.

— Окажите мне милость, сэр! — Генри засеменил чуть позади, слегка раскачивая бедрами и по-женски держа обеими руками корзину.

Знал бы Фелтон, кого он провожает, и что бедра горничной — искусно обмотанные чуть ниже талии штаны, не говоря о том, что грудь служанки скрывает целый набор гримерных принадлежностей…

К счастью, путь оказался недолог, но самое главное, что лейтенанта кто-то окликнул, и он, указав направление: «по коридору, и направо, большая дубовая дверь с тюльпанами и листьями», оставил Генри и скрылся своим быстрым, широким шагом.

Когда Генри оказался в гостиной, но его внимание ничего не привлекло. Из гостиной был проход в спальную комнату Арабеллы. Зайдя в спальню, Генри хорошо осмотрелся.

Спальная комната представляла из себя квадратное помещение, примерно двадцать на двадцать футов, у стены справа от входа стояла огромная кровать, настоящее ложе, с колоннами и балдахином. Генри не выдержал и восхищенно цокнул языком — такой кровати он не мог представить даже в мечтах.

В стене, напротив этого шикарного ложа, находились три ниши, задрапированные тяжелыми гобеленами. Одна из них служила чем-то вроде гардеробной и комнаткой для переодевания, другая — складом для одежды, ворохи которой почти что загромождали все, в третьей — с маленьким окошечком для продуха — стоял особый стул, без которого не могут обойтись даже короли. Тут же находились разнообразные предметы для умывания и ухода за телом. Стена напротив входа имела забранное свинцовым переплетом окно, под которым стоял большой, с основательными тумбами и заваленный бумагами, свитками и книгами стол.

Генри, поставив в ногах кровати свою корзину, прошел к столу и принялся просматривать бумаги в надежде увидеть что-нибудь о Саттоне. Но это оказались стихи и ноты песни, которая называлась «Зеленые рукава». Было ещё несколько писем на французском и пара книжек развлекательного характера.

В коридоре послышались приближающиеся шаги, женские голоса и смех. Генри, метнувшись было к нишам, бросился к кровати и, упав на спину, забрался под свисающее до пола покрывало.

В комнату вошла Арабелла, хотя со своей позиции Генри не мог видеть ее во весь рост, но ножки в изящных башмачках, украшеных перламутровыми бляшечками, красноречиво указали, кто здесь хозяйка.

— О, какие прекрасные розы, госпожа! — запричитали сопровождающие ее служанки, стоило им увидить корзину, которую принес Генри. — Свежайшие, прекрасные цветы!

— Ах, Кристофер! А говорил, что не любит срезанные цветы… — в голосе Арабеллы прозвучали томные нотки. — Какое чудо! Поставьте их немедленно в воду!

Одна из девушек подхватила корзину и вышла из спальни. Генри возблагодарил всех святых, что додумался вытащить и бросить под кровать камзол Саттона, который был в корзине.

В комнате остались три камеристки. Одна принялась взбивать перину на кровати, две других — разоблачать Арабеллу из ее одеяния; Генри не сдержал улыбки, слушая, как Арабелла блаженно вздохнула, когда распустили шнуровку и корсет из китового уса выпустил ее тело из своих объятий. Все это время Арабелла и ее служанки непринужденно болтали, Арабелла отпускала колкости и ехидные шпильки в отношении то одного, то другого гостя замка. Судя по искреннему смеху ее камеристок — весьма меткие.

В один миг Генри чуть не покрылся испариной — сквозь бахрому покрывала было плохо видно, но на миг Арабелла предстала обнаженной, если не считать панталонов, тут же служанки накинули на нее длинное тонкое ночное платье.

— Спокойной ночи, госпожа, — наконец попрощались с ней камеристки и ушли, оставив на столе подсвечник с одинокой горящей свечой.

Арабелла забралась на кровать и накинула на себя одеяло. Она, видимо, действительно довольно устала, так как Генри вскоре услышал мерное посапывание.

Он тихонько выбрался из-под кровати, захватив свой камзол, и отступил в тень. Арабелла лежала на спине, голова ее покоилась на подушке, а волосы струились словно два ручья. Генри нерешительно замялся. Вот — цель его авантюры, сама убийца пред ним, и осталось только заставить ее сознаться. Генри с ужасом понял, что в его плане был огромный изъян — одно дело сказать: «Я припру ее к стенке, и она мне выложит все», другое дело — оказаться в этой ситуации. Что ни говори, а дочери дворян имели достаточно строгий и сильный характер, сама жизнь и воспитание делали их стоиками, уж Арабелла не производила впечатление особы, которую можно было бы взять на простой испуг. Тем более что Генри не собирался заходить далеко. Ему представилось, как Арабелла смеется своему допросчику в лицо, и Генри позорно бежит.

Но тут его осенила блестящая идея. Если Арабелла может выдержать угрозы и допрос живого человека, то вряд ли даже она решится противостоять мертвому духу, явившемуся из самой Преисподней с требованием справедливости.

Генри снял парик и чепец, поскреб в камине, набирая сажи, и растер ее в ладони вместе со слюной. Подойдя к большому, полированного серебра, зеркалу Арабеллы он, в тусклом свете оставленной гореть свечи скорее угадывая, чем видя, что делает, нанес жуткий макияж, зачернив губы и вокруг глаз.

Из баночки, выуженной из «груди», Генри набрал тягучий как мед клейстер, что служил для нанесения на кожу разнообразных язв, шрамов и подобного грима. Днем грубая работа была бы заметна сразу, но в сумеречном, неверном свете свечи, да с элементом неожиданности, получившиеся «струпья» и «куски гниющей плоти» выглядели вполне убедительно.

Генри надел прямо поверх платья камзол. Почти черная ткань юбки сейчас была весьма в помощь. Генри пододвинул к кровати стул с высокой прямой спинкой, водрузил на него зеркало Арабеллы с таким расчетом, чтобы в нем отражалось его лицо, когда он займет позицию за балдахином. Затем он взял в руку свечу и поднес ее к лицу так, чтобы она освещала его снизу. В зеркале на Арабеллу глянула страшная рожа мертвого, начавшего разлагаться Саттона.

— Арабелла… Арабелла… — раздался в комнате замогильный голос. Генри сразу попал в нужную тональность, чревовещание его было великолепным настолько, что даже у него на затылке пробежали мурашки.

— Арабелла… — пророкотало, как в горне. Та не просыпалась. Тогда Генри, не откидывая полог, как следует ткнул ее рукой в бок.

— Арабелла! Проснись, несчастная!

Она открыла глаза, потерла их рукой, соображая, что ее могло разбудить, как взор ее наткнулся на зеркало, в темной бездне которого отражалось кошмарное лицо Саттона.

Это был без сомнения, он. Его черты, его нагловатая ухмылка, нос с широкими крыльями, его дурацкий, попугайский камзол… Вот только это было страшное до сипения в горле, ужасное лицо призрака. Арабелле показалось, что в комнате даже разносится запах тлена.

То, что все это — лишь отражение в зеркале, она не заметила, как не заметила и самого зеркала, поэтому неестественность положения висящей в воздухе головы призрака навела на нее такую жуть, что не только кричать, а и дышать она почти не могла.

— Зачем ты убила меня, Арабелла? — вопросил между тем призрак. — За что?

— Я… Я… — просипела она и, с трудом справившись с комком в горле, продолжила едва слышно: — Я не убивала тебя, Джозеф!

— Ты… — слегка растерялся призрак. — Ты лжешь, нагло лжешь! Огонь уже горит под котлом, приготовленный для твоей души! — голос призрака завывал, как зимний ветер в каминной трубе. Но Арабелла вдруг почувствовала поднимающуюся злость.

— Я была рада узнать о твоей смерти… Но я тебя не убивала! Если ты действительно вернулся из Ада, куда без сомнения должен попасть за свои пороки, ты должен знать это!

— Убийца! Убийца! — взвыл призрак. — Яд разъедает мне внутренности! Адское пламя!

На самом деле Генри просто растерялся. Он был так уверен, что Арабелла виновна в отравлении Саттона, что уже и не ждал иного. Арабелла находилась на грани истерики или обморока, в таком состоянии люди не лгут. Она была невиновна, это несомненно.

— Нет! Сгинь! Сгинь! Я не убийца!!! — Арабелла, наконец, совладала со своим телом, она завизжала так, что у Генри заложило уши. Откинув в сторону одеяло, она будто пантера прыгнула с кровати прямо к выходу, мгновение — и она, распахнув дверь, уже неслась по коридору, истошно вопя.

«Какой же я дурак! Как я не предусмотрел того, что она закричит…» — билось в голове Генри, когда он наблюдал скрывающуюся за дверью Арабеллу.

Он рванулся было за ней, но кто может угнаться за пантерой?

Портьеры балдахина, которыми он так удачно задрапировался, на мгновение сковали его подвижность.

Чувствуя, что упускает время, он выбежал в маленькую гостиную и услышал за дверью в коридор возбужденные женские голоса и отвечающую им Арабеллу. Генри разобрал рыдающий, задушенный голос: «Там в спальне! Он в спальне!».

«Через несколько мгновений здесь будут горничные, и чуть позже, наверно, и охрана подоспеет!» — Генри схватил зеркало и заметался как лис в клетке. Водрузив зеркало на его старое место, он бросился к гардинам, обрамляющим вход в гостиную, и затаился за ними, плюнув на рукав и оттирая от сажи лицо, одновременно пытаясь надеть парик и чепец на голову.

Свой девичий облик Генри восстановил очень своевременно. Через несколько мгновений в гостиную ворвалась группа весьма решительно настроенных барышень, вооруженных чем придется — канделябром, каминными щипцами и даже ночной вазой. Арабеллы среди них не было.

Они все, миновав гостиную, вошли в спальню. Генри с колотившимся сердцем будто бы вытек из-за портьеры и тоже присоединился к воинству, чтобы принять участие в поисках призрака.

Рискованный маневр удался. Барышни не обратили на присоединившуюся к ним служанку-замарашку особого внимания, тем более, что вскоре в спальню набилось еще несколько камеристок и пара раздраженных стражников.

Совместными усилиями вся комната и гостиная были обысканы сверху до низу. Арабелла наблюдала происходящее уже сидя в кресле, икала, пригубляла из бокала явно не воду, рядом непрерывно, как с младенцем, ворковала пожилая горничная.

Когда энтузиазм стал стихать и барышни одна за другой стали высказывать предположения произошедшему, выдвигая самые фантастические версии, но стараясь не сильно пугать хозяйку, Генри решился на еще один рискованный шаг — задержаться в спальне Арабеллы подольше, а потом незаметно улизнуть. Улучив момент, он опять спрятался за портьерой и затаился. Вскоре Арабелла, окончательно придя в себя и сделав какие-то свои выводы, попросила всех замолчать и проводить ее в трапезную.

— Мелисса, останься здесь, — приказала она одной из девушек. И, глядя на ее округлившиеся в страхе глаза, добавила: — Да не в комнате, а снаружи. Проследи, чтобы никто отсюда не выходил и никто не входил. Я пришлю тебе солдата, чтобы ты не боялась…

Генри закусил губу. Мышеловка захлопнулась.

Спальные покои опустели, к вящей радости Генри, который стоял уже ни жив, ни мертв.

Какое-то время слышались голоса из малой гостиной, но замолчали и они. Потянулось время. За портьерой было душно и пыльно. С улицы донесся звон часов, отбивавших полночь. Прошло уже больше часа.

Генри уже начал сомневаться, что Арабелла вернется. Возможно, она сочла безопаснее заночевать где-нибудь в другом месте. Но делать было нечего, за дверью гостиной слышались приглушенные голоса его сторожей.

Вскоре голоса раздались и в самой гостиной. Женский, принадлежащий Арабелле, расспросив, не произошло ли чего в ее отсутствие, разрешил Мелиссе и ее охраннику покинуть пост. Затем Арабелла попросила кого-то проверить её спальню и мужской голос ответил согласием.