Ветер перемен

ГЛАВА 18

Джинкс никогда не забудет, как упала ее мама. Все произошло очень быстро. Они спокойно ехали по саванне, у всех было отличное настроение, все подшучивали друг над другом, махали над головой метелками травы, и вдруг мама предложила:

– Ну, кто хочет наперегонки до вершины холма? Джеймс? Лиз? Джинкс? – и, не дожидаясь ответа, пустила лошадь в галоп.

Наклонившись вперед, казалось, слившись с конем, она скакала вверх по склону. Это было прекрасное зрелище, и Джинкс запомнит на всю свою долгую жизнь, как она думала, что никому не сравниться с ее мамой, и каким несправедливым показалось то, что случилось в тот безоблачный день.

Что-то напугало лошадь: то ли выскочивший из-под копыта камень, то ли шорох скользнувшей в траве змеи, то ли жужжание двух маленьких крылышек – и она отпрянула в сторону, а мама, как будто у нее были крылья, взлетела в сторону гребня холма. Она падала целую вечность. Казалось, Юджиния не упадет или не сможет упасть, а будет лететь и лететь, пока не опустится на мягкую, приветливую, залитую солнцем землю.

Джинкс, Лиззи и лейтенант Браун смотрели и не двигались, словно приросли к месту. Потом лейтенант Браун пришпорил коня, крикнул девочкам не двигаться и понесся по равнине. Сначала Лиззи, потом Джинкс не послушались его, хлестнули лошадей и пригнулись пониже в седле, а их мама все еще продолжала танец в воздухе.

Она была похожа на банное полотенце, которое бросили с дамбы, или на болтающуюся по ветру простыню на бельевой веревке. На все что угодно, но только не на реальную женщину. Но, понукая своего коня бежать быстрее и быстрее, Джинкс знала, что мама ее настоящая, реальная, что падать больно, и с каждым вдохом вспоминала, что, упав с лошади, люди могут умереть или так сломать кости, что никогда больше не смогут, двигаться.

– Мама! Ой, мама! Ой, мама! – кричала Джинкс, но ее слова тонули в топоте копыт и зловещем свисте ветра.

Юджиния смотрела на гребень холма так сосредоточенно, что когда лошадь споткнулась и она начала сползать с седла, то в первый момент не поняла, что случилось. Они так хорошо ехали, потом поскакали к месту с прекрасной травкой, и вдруг ни с того ни с сего она взлетела в воздух. Понадобилось время, чтобы она поняла, что сброшена лошадью. Деревья, усыпавшие склон холма у его гребня, выглядели такими же, кустарник с шипами по-прежнему стоял ощетинившимся кружком, и солнце, как и раньше, сверкало сквозь длинные, свернувшиеся в трубочку листья.

Затем тени изменились, наклонившись в другую сторону, и Юджиния поняла, что падает. «Нужно втянуть голову, – сказала она себе. – В момент удара нужно покатиться по земле. Нужно не удариться о тот камень и не попасть в тот куст». Земля приближалась и приближалась, и вопреки всем своим разумным рассуждениям, Юджиния вытянула руки вперед, а голову откинула назад, будто готовилась к любовным объятиям.

Лейтенант Браун видел, как Юджиния ударилась о землю. Его конь уже взлетел на гребень холма, девочки следовали за ним. «Мама!» – слышал он их пронзительный крик, но остановиться не было времени. Юджиния грузно опустилась на землю, словно это был мешок с бельем, скинутый с телеги у прачечной, и осталась лежать неподвижно.

Никогда Юджиния не слышала такого громкого звука. Она думала, что он поднимет в воздух черные тучи растревоженных ласточек или сдвинет с места скалы на дальних холмах и они посыпятся вниз, она ожидала, что затрясется земля. Но это был всего лишь звук удара ее тела о землю.

Она лежала на земле, не двигаясь, и сначала в воздухе не раздавалось ни звука, даже муравей не бежал своей дорогой в траве. Потом вдруг сразу все пришло в движение. Рядом с ней стоял Джеймс. Она видела его ботинки – на них осела пыль, и виднелись пятна от пены, падавшей из пасти лошади. Он встал на колени, и она увидела его лицо. Почувствовала его руки на своей шее. «Пожалуйста, не двигай меня», – хотелось ей сказать, но она не могла.

Потом она увидела, как на траву бросилась Лиззи.

– С ней ничего не случилось, правда, лейтенант Браун? – крикнула она. – Она не умрет?

– Она не может! – выкрикнула Джинкс и засуетилась у ног матери. Юджиния не видела юбку дочери, но чувствовала, как она хлестала по ее ботинкам. Джинкс металась из стороны в сторону, с силой топая по земле, словно одной только яростью можно воскресить мертвого.

– Мемсахиб?.. – спросил старший сайке, и два носильщика завыли. Издаваемые ими звуки напоминали тростниковую флейту, и Юджиния удивилась, откуда у них инструменты. Их не было во вьюках, но ведь это Африка, напомнила она себе. Здесь за каждым кустом прячется таинственное, всегда нужно быть готовым встретиться с чертом или ангелом.

– Юджиния? – спрашивал Джеймс. – Ты меня слышишь?

Он заглянул ей в глаза и легонько дотронулся до бровей.

«Да, – хотела она ответить. – Слышу. Со мной все в порядке». – Но не могла. Это было, как во сне, когда хочешь сказать, но не можешь.

– Сайке, быстро за доктором и фургоном. Скажи ему, возможно, мемсахиб сломала себе шею.

«Нет, нет, нет! – хотелось крикнуть Юджинии. – Не говорите так! Со мной все в порядке… Честное слово… Я в порядке».

Но у нее не поворачивалась голова, и тело не хотело шевелиться. Оно лежало там, где она упала, – недвижимое, оцепеневшее, бесчувственное, как камень. Юджиния закрыла глаза. Она вдруг почувствовала необыкновенную сонливость, сонливость, как у младенца; она не могла больше бодрствовать ни секунды.

– Посмотрите, она умирает! – пронзительно закричала Лиззи. Носильщики завыли и загомонили еще неистовей. Затрещала трава, заскрипела земля, казалось, камни стреляют, лопаясь пополам.

– Мама! О мама! – заплакала Джинкс. Юджиния ничего не чувствовала, только покой. Она погрузилась в сон. Она была очень маленькой девочкой и стояла в темном зале. Повсюду были букеты цветов – розовых, желтых, белых и кричаще пурпурных. Отбивали время часы, портьеры были задернуты, и она слышала, как из-за закрытых дверей отцовского кабинета доносились приглушенные голоса и шепот. Это голоса тетушек и бабушки, и еще дальних родственников и пожилых кузенов, но отца среди них не было. Отец все еще не спускался сверху. Потом открылась дверь, из нее вышла тетушка Луиза, а не Салли Ван, чтобы взять ее в кабинет. Тетушка Салли Ван сидела рядом с бабушкой Пейн. На них были высокие черные шляпы с яркими перьями, которые они повязали старыми выцветшими вуалями, и Юджиния почти не могла отличить одну от другой.

– Подойти сюда, – сказала наконец бабушка Пейн. – Я должна сообщить тебе очень печальное известие.

Джордж проснулся внезапно и сразу. Они все утро охотились и в лагерь не возвращались. Перекусить решили очень поздно, и он со всеми остальными соскользнул с седла и бухнулся на расстеленные на земле пледы и одеяла, даже не стянув с себя снаряжения и не умываясь. «Ну и картинка», – сказал себе Джордж, оглядывая остатки зачерствевших сырных корок и перевернутую бутылку кларета.

Смайт-Берроуз растянулся, прикрыв лицо шлемом, сэр Гарольд лежал с широко раскрытым ртом и храпел, на его лицо падали жаркие лучи солнца. Уитни попробовал устроиться поудобнее, но от этого выглядел еще нелепее, а Поль свернулся, как щенок, у ног отца.

Нужно двигаться дальше, решил Джордж, с трудом принимая сидячее положение. Нужно возвращаться в кетито.

– Нипора! – крикнул он, потом напомнил себе: «Нет, нет. В кетито пока возвращаться не будем. Потратим еще день-другой на сафари. Нет никакой нужды придерживаться этого проклятого расписания, придуманного Бекманом. Побродим вокруг Виктории-Ньянза еще немного. Я же обещал себе добыть еще одного носорога, а не кидаться сломя голову в дорогу на Борнео или куда там еще, чтобы участвовать в маленьких играх папаши».

– Нипора! – еще раз крикнул Джордж. У подножия небольшого холма, подобно упорной цепочке муравьев, двигались носильщики, каждый знавший, что ему делать. Вьючные животные были уже готовы, ящики и корзины уложены. Посуду вымыли и снова упаковали. Джорджу оставалось только разбудить спутников – и в путь. Сейчас они могут дойти до родника, который видели вчера. Там в грязи много следов, но время дня было неподходящим. Если поспешить, можно успеть туда до наступления сумерек.

– Нипора!

– В чем дело, старина? – спросил сонный голос.

– Джордж! – окликнул его другой.

– Папа! – зашевелился Поль и закрыл лицо руками.

– Слушаю, Бвана Кхубва? – Нипора стоял рядом с Джорджем. – Мы готовы для господ, – произнес он медленно и отчетливо. – Мы идем до водопада Витория?

– Я передумал, – заявил Джордж, не осознавая этого сам. – Мы возвращаемся в кетито. В Найроби, – громко добавил он, потому что нипора стоял и непонимающим взглядом смотрел на него.

– Найроби! – как один вздохнули остальные и тут же принялись укладываться в дорогу.

– Но я думал… – начал было сэр Гарольд.

– Разве?.. – нерешительно произнес Уитни. Смайт-Берроуз ничего не сказал. Он наблюдал за Джорджем и сидел, не двигаясь.

– Я передумал, – резко ответил Джордж. Почему – он не смог бы объяснить. Не мог же он сказать им, что эта мысль пришла ему во сне. Добрые или дурные знаки, предзнаменования – это же абсурд.

– Я передумал, – ровным голосом повторил он.

Когда Юджиния еще раз проснулась, она лежала в своей постели в кетито, над ней озабоченно склонились доктор и миссис Дюплесси. Юджиния сразу увидела, что миссис Дюплесси страшно перепугана – она дышала прерывисто и неровно.

– Сядь, моя дорогая, – первое, что услышала Юджиния. – Оттого, что ты упадешь в обморок, ей лучше не станет.

Миссис Дюплесси повиновалась без препирательств – времени для споров не было.

– Вы слышите меня, Юджиния? – проговорил Дюплесси.

«Да», – хотела ответить Юджиния, но слово показалось ей таким длинным, что никак не укладывалось на языке. Пока она пыталась сложить его, у нее хватило времени подумать. Она думала о комнате Поля дома и о том, как наполнялась она солнечным светом. Она видела сидевшие рядком на подоконниках плюшевые игрушки, они походили на греющихся на весеннем солнышке людей. Видела преломление света в пузыристом оконном стекле – от него получалась маленькая радуга, которая перепрыгивала через кресло на кровать. Потом она услышала пение птиц и увидела, как ласточка пытается построить гнездышко под крышей. Комната была солнечной, а дети – что? Два и семь, и… три и восемь, или?.. Сколько им лет?

– М-м-м-м… – удалось наконец промычать Юджинии, и она открыла глаза.

– Слава Богу, – выдохнула миссис Дюплесси. – Она жива.

– А никто и не сомневался, что она жива, Джейн, – мягко напомнил ей доктор Дюплесси. – Правда, Юджиния? – Он похлопал ее по руке. – Как мы себя чувствуем? Есть переломы?

– М-м-м-м… – Юджиния попыталась покачать головой.

– Я шучу, моя дорогая. Ничего не сломано. Как голова?

– Жутко! – неожиданно засмеялась Юджиния.

Ее голос изменился до неузнаваемости. Можно было подумать, что говорит кто-то другой. Но она знала, что это ее голос и что где-то позади остался тихий, уютный мир.

– Очень неудачно вы упали. Напугали всех нас до смерти, – улыбнулся доктор Дюплесси, а жена запричитала:

– Я знала, я была уверена, что вы придете в себя! Слава Богу! – и потом засуетилась. – Пойду за девочками. Они так обрадуются!

– Ну, погоди чуточку, Джейн, – негромким голосом остановил ее доктор Дюплесси. – Дай Юджинии немного собраться с силами. Нет, скажи им, что с мамой все в порядке, если уж так хочется. Что очень скоро она поднимется. А потом можете все вместе открыть ту последнюю банку леденцов. Джейн вконец избалует ваших девочек, если вы не поторопитесь выздороветь, Юджиния, – подмигнул пациентке доктор Дюплесси.

– Я их совершенно не балую, Густав. Ты же сам знаешь. Бедняжки так перепугались и так беспокоились о своей мамочке, что я должна была…

– Знаю, знаю, дорогая. А теперь давай быстренько. Девочки ждут.

Доктор Дюплесси посмотрел вслед уходившей жене. Юджиния подумала, что он хочет сказать еще что-то, но он только встал и произнес:

– Легкое сотрясение мозга, не более. От этого, да еще от ветра вы и потеряли сознание.

«Где Джеймс?» – хотелось спросить Юджинии, но она не смела. Она оглядывала комнату, видела все, видела стул, на который Джеймс бросал свою куртку, и скамеечку, под которую он ставил ботинки. Чтобы как-то успокоиться, она медленно провела рукой по простыне.

Словно прочитав ее мысли, доктор Дюплесси сказал:

– Ваш лейтенант Браун поскакал в Найроби узнать насчет поезда. Он считает, что лучше всего было бы перевезти вас на яхту, и чем раньше, тем лучше.

Затем доктор посмотрел на нее, забрал свой саквояж со стола и медленно пошел к двери.

– Позовите меня, если я вам понадоблюсь, Юджиния, – сказал он напоследок. – Я всегда поблизости. Что бы вы ни хотели сказать мне.

Юджиния молча смотрела, как он уходил. Ей хотелось вернуться в свой безмолвный мир, хотелось, чтобы рядом был Джеймс, чтобы он был вместе с ней в постели, и потом ей захотелось поскакать галопом вместе с детьми. Со всеми детьми, не только с девочками. Со всеми.

Юджиния повернула голову. Двигаться было очень больно. Но подушка пахла приятно, от нее веяло теплом, пахло телом Джеймса и ее собственным телом. Пахло травой, полями и желтыми колосьями пшеницы.

«Я должна сообщить тебе довольно печальное известие, – сказала тогда бабушка. – Но я хочу, чтобы ты была храброй девочкой».

Юджиния проснулась, точно кто-то толкнул ее. Сон был таким страшным, что о нем невозможно думать. Она потянулась к лампе на ночном столике, но она не зажигалась. Трут, наверное, подмок, или слишком короток фитиль. Пытаясь зажечь лампу, она ударилась рукой о столик и потом лежала, уставившись в лежащую у нее в ногах ночь.

В комнате находилось что-то ужасное, что-то, чему она не находила названия. Это что-то имело остренькое лицо и глаза, мертвые, как влажные камни. Юджинии хотелось заплакать, но она знала, что эта штука все еще смотрит на нее. Она натянула на плечи простыню, вытянула ноги и стала ждать.

«Что это было?» – гадала она. Ей снился Поль. Но Поль был кроликом или котенком, чем-то белым и маленьким, и жалобно мяукал, лежа на лесной тропинке. Она наклонилась, чтобы поднять его – то ли кролика, то ли котенка, но у него был полон рот крови, и она знала, что ничего сделать нельзя. Потом она сама стала маленькой и лежала на карнизе городского дома, скребясь в окно. Потом она упала и разбилась насмерть.

Это-то падение и разбудило ее. Но когда она уже касалась земли, или просыпалась, или умирала, то еще раз отчетливо увидела Поля, Поля в матроске, окруженного туземцами, оруженосцами, носильщиками. Они находились на какой-то поляне, где растительность была буйно-зеленой, как бывает в чаще джунглей. Поль увидел бананы и райских птиц и побежал, но тут увидел маму. Это были его последние шаги.

Юджиния крепко зажмурилась. «Это же только сон. Сон и только», – предостерегающе сказала она себе. Юджиния постаралась сесть, но страшно заболела голова, к горлу подступила тошнота, и она была вынуждена снова откинуться на подушку.

«Скоро наступит рассвет, – решила она. – Лагерь придет в движение, я позову Джозефа, и мы с ним посоветуемся. Организовать еще одну экспедицию не так долго. Мы найдем Джорджа около Виктории-Ньянза или еще где-нибудь. Где-нибудь в тех местах. Джозеф знает.

Возьму с собой девочек, мы посмотрим водопады. Девочки умеют ездить в седле, возьмем с собой сайке, мне, конечно, придется лежать в повозке, но Джеймс может… Джеймс может…»

Всплывшее в ее сознании имя вдруг что-то разладило в ней, заставило прекратить рассуждения о планах и, крепко обхватив себя холодными руками, разрыдаться. Юджиния открыла рот и подумала, что сейчас закричит. Но сколько бы горячих слез ни стекало по ее щекам и как бы отчаянно она ни закрывала глаза, ей никак не удавалось стереть из памяти картины: маленькое тельце ее сына падает между листьями бананового дерева. С листьев капает, капли сливаются в струйки, струйки образуют поток, и земля разбухает в губчатую массу, которая делается цвета свернувшейся темной крови, а поток пробивает через нее путь к океану, далеко-далеко от этого места.

– О мама! – заплакала она. – О мама, о мама! О Джеймс!..