Везде чужой

Глава восьмая

Холодные зимние глаза гросс-каптейна Диславла немигающе смотрели на Геннада. Странно, но былой робости перед начальником статс-лейнант не испытывал, хотя и отчитывался перед ним о побеге подследственного из тюремного вагона. Недельная командировка сильно изменила статс-лейнанта, развеяв остатки затянувшейся юношеской инфантильности.

— Я назначил вас сопровождать подследственного, — сухим ровным голосом проговорил Диславл, выслушав объяснения. — Почему в момент побега вы находились в соседнем вагоне?

Тяжёлый вопрос. И правильный. Нарушение приказа налицо. Произойди подобное с Геннадом до его поездки в Крейдяное, он бы безоговорочно признал свою вину. Впрочем, тогда такого с ним произойти не могло.

— А вы полагаете, это что-нибудь изменило бы? — спокойно спросил Геннад, впервые смотря прямо в глаза гросс-каптейну. — По-моему, о способностях Таксона вы знаете несколько больше, чем я.

Статс-лейнант решил открыть свои карты. И это сработало. Диславл отвёл глаза и забарабанил пальцами по столешнице.

— Мне нужен этот человек, — после некоторого молчания проговорил он. — У вас есть предложения по его розыску?

Геннад пожал плечами. Стандартный ход — разослать ориентировки по столичным околоткам — здесь явно не подходил. По всему видно, не устраивал он Диславла. Дело, конфиденциально начатое гросс-каптейном, и без того получило громкую огласку. Несомненно, что титул-генрал Васелс уже отдал такой приказ, хотя, конечно, имел в виду лишь линию бассградской террористической группы. Гросс-каптейн же питал к Таксону другой интерес. И тут неожиданно Геннад понял, где он может найти беглеца.

— Дайте мне три дня, и я возьму Таксона, — сказал он.

Брови Диславла взлетели.

— Один? — искренне удивился он.

— Да.

Впервые Геннад увидел проявление чувств на лице начальника. Он ожидал, что Диславл спросит: «Каким же образом?» — но ошибся. Диславл лишь долго с интересом смотрел на него, словно просчитывая все известные ему варианты поимки сбежавшего подследственного. Или пытаясь угадать, каким образом это удастся сделать Геннаду.

— Хорошо, — наконец кивнул он. И от того, каким тоном он это сказал, у Геннада появилось ощущение, что Диславл, как всегда, уже знает его план и своим «хорошо» его одобряет.

— Разрешите идти?

Геннад встал, приняв последнее слово Диславла как руководство к действию.

— Нет, — остановил его Диславл. — Садитесь, статс-лейнант. У меня к вам ещё один вопрос.

Он покопался в столе, извлёк лист бумаги и положил его перед Геннадом.

— Читайте.

Геннад принялся читать, и кровь ударила ему в голову. Теперь он понял, почему «Циркуль Диславла» встретила его в приёмной столь презрительным взглядом. Перед ним лежал анонимный донос из Крейдяного, в котором сообщалось, что статс-лейнант Геннад, используя своё служебное положение, под видом расследования арестовал в публичном доме малолетнюю проститутку и повёз её в Столицу для удовлетворения своих низменных страстей.

«Сука! — с ненавистью подумал Геннад о мэдам. — И дура. Если начнут распутывать клубок, то тебя саму упекут!»

— Это правда? — холодно спросил гросс-каптейн.

Вместо ответа Геннад непослушными пальцами достал из внутреннего кармана сложенный вчетверо листок и протянул его Диславлу. Рука его дрожала, он еле сдерживал себя, чтобы не сорваться.

Гросс-каптейн развернул листок.

— Я не успел зайти в бюро регистрации, — хрипло выдавил Геннад. Это было заявление на удочерение Контибель.

Диславл молча вернул заявление, затем взял донос и не спеша разорвал его на мелкие клочки.

Геннад снова заглянул в глаза гросс-каптейна и неожиданно увидел в них понимание и сочувствие. Не такой уж бесстрастной и бездушной машиной оказался его начальник.

— Идите, статс-лейнант. Работайте, — ровным бесцветным голосом проговорил Диславл. Но для Геннада его глаза навсегда утратили свой зимний цвет.

С повышением давления нарушился ритм дыхания. На дисплее работы лёгких стал возрастать объём обменного воздуха, в то время как потребление кислорода уменьшилось. Инжектор выбросил из форсунки облачко аэрозоля, и он снял астматический спазм.

Астма пришла по цепочке предков Меркстейна тоже с материнской стороны.

Ночью подморозило, но утром на Столицу пал липкий густой туман, который незаметно перешёл в мелкий, монотонный, нескончаемый дождь. Весь день Таксон Тей проспал на чердаке заброшенного дома на тюке старой, пыльной стекловаты и проснулся поздним вечером. Силы, наконец, полностью восстановились, сознание работало чётко и ясно. Он выбрался на улицу и неожиданно узнал окрестности. Подсознательно он забрёл на Околичную заставу, где абориген Таксон провёл молодость. Дом, на чердаке которого он спал, когда-то принадлежал известному писателю времен Республиканства. Писатель создал всего одну книгу и потом всю жизнь «стриг» гонорары с её последующих изданий. Купил дом, машину, ездил за кордон, выступал перед читателями, делился на страницах газет воспоминаниями… Но больше не писал. И после его смерти о нём и его книге забыли. Его сын пошёл по стопам отца. Написал гораздо больше, издавался многотысячными тиражами, особенно в начале Перелицовки, но обесцененных инфляцией гонораров не хватало даже на еду, и он умер с голоду. А книги его жили до сих пор…

Свой дом Таксон Тей узнал с трудом. От палисадника не осталось и следа — голая земля. Видно, всё давно пошло на растопку. Сам дом, построенный отцом собственными руками, стоял крепко, хоть и был обшарпан до неузнаваемости. Черепица местами потрескалась, штукатурка обвалилась, открыв шлакоблочную кладку. Деревянное крыльцо исчезло, вместо него у высокого порога высилась горка битых кирпичей.

Осторожно балансируя на кирпичах, Таксон Тей поднялся к двери и взялся за ручку. Дверь оказалась не запертой.

Пол в прихожей устилал толстый слой многолетней пыли, но пересекавшая прихожую тропинка из засохшей, нанесённой с улицы грязи, говорила о том, что здесь жили.

— Что стоите у порога? — донеслось из-за двери. — Входите, только двери за собой закрывайте. Холодно.

В комнате было темно, сыро и зябко. Потолок змеился трещинами и ржавыми разводами; вероятно, та же участь постигла и стены, но они были наглухо заставлены стеллажами с книгами. У окна, рядом с приземистой печкой, сооружённой из металлической бочки, полулежал в кресле, укутавшись в одеяло, толстый неповоротливый старик.

— Не желаете ли кипяточку? — спросил он. Глаза у старика были живые и хитрые.

— Не откажусь, — хрипло сказал Таксон Тей. Он узнал старика. Перед ним сидел Таксон. Настоящий. Таксон-первый. Его матрица. Любопытно увидеть, каким ты станешь через пятьдесят лет.

— Тогда сходите в соседний дом — он заброшен — и наберите там чего-нибудь, что может гореть.

Таксон-первый лукаво улыбнулся.

— М-да, — хмыкнул Таксон Тей. — Отличный способ приглашать в гости.

Когда в печке весело затрещал огонь, старик зашевелился, откинул одеяло и протянул к огню руки.

— Чайник за печкой, — сказал он. Оказалось, Таксон-первый был сухощав, просто одеяло скрывало надетую на него латаную ватную телогрейку.

— А куда за водой идти?

Таксон-первый засмеялся.

— Тут вам не повезло. Чайник полон воды.

Таксон Тей нашёл чайник и поставил его на печку.

— Не боитесь меня?

— Нет, — спокойно возразил старик. — Единственное моё богатство книги. Но они сейчас никому не нужны, разве что на растопку. А свой паёк я предусмотрительно съедаю среди дня, когда возвращаюсь из продуктового распределителя. Сам же я старый, костлявый, мясо у меня жилистое и вонючее. Да-да, вонючее! Месяца два, как не мылся. А потом, мой организм всё ещё вырабатывает стероиды, если вы, конечно, понимаете, какое это имеет отношение к вонючести.

Таксон Тей только улыбнулся.

— Где у вас свет включается?

— А… — начал было Таксон-первый, но закончил с неожиданным лукавством: — А возле двери.

Таксон Тей посмотрел на лампочку под потолком и понял, что его ожидает очередной розыгрыш. Лампочка давно перегорела. «Ладно, — весело подумал он. — Игру принимаю». Он настроился и восстановил вольфрамовую нить. Затем подошёл к выключателю и повернул его.

При щелчке выключателя Таксон-первый было хихикнул, но, когда вспыхнул свет, искренне изумился.

— Вот чёрт! Она же два года, как перегорела!

Теперь, уже при свете, Таксон Тей оглядел комнату. Стеллажи с книгами закрывали все стены до самого потолка, беспорядочная гора книг и папок с бумагами была свалена на пол в углу за креслом, на столе также громоздились книги и папки, и лишь небольшой участок стены над столом был свободен. Здесь, на вылинявших до полной бесцветности обоях, вкривь и вкось были наклеены листки пожелтевшей бумаги, испещрённые корявым почерком.

«Разум — это стремление существа к бесконечному познанию», — прочитал Таксон Тей на листке в левом верхнем углу. Чуть ниже висел листок с сентенцией: «Цивилизация — есть сообщество существ, искусственным путём расширяющих свою экологическую нишу». Он перевёл взгляд в правый угол. «Борщ вкусный, а лом тяжёлый».

— Слева — ранний Таксон, — объяснил старик. — Справа — поздний.

— Ясный перец! — с видом знатока безапелляционно заключил Таксон Тей. — Это и коню понятно. Рост философской мысли налицо!

Таксон-первый кивнул и заперхал.

— Вот-вот, — сдерживая смех, выдавал он. — Приятно встретиться с образованным человеком…

И тут погас свет.

— Ага! — победно воскликнул Таксон-первый. — Физика торжествует! Так сказать, причинно-следственные связи — перегоревшее гореть не может. Флюктуации возможны, но они нестабильны.

— Просто свет отключили.

— Фи, какой вы, право, материалист! — разочарованно протянул старик. — Там на столе — коптилка. Зажгите, если масло ещё осталось.

Таксон Тей зажёг коптилку.

— Послушайте, а ведь мы с вами где-то встречались, — заявил Таксон-первый. — Лицо знакомое…

— Встречались. Лет тридцать назад, — согласился Таксон Тей, а про себя добавил: «В зеркале». Но вслух сказал: — На улице. Я в девятиэтажке жил, в трёх кварталах отсюда.

— Да нет. Тридцать лет назад, вы, наверное, мальчишкой были. А мне ваше лицо знакомо именно таким.

Таксон Тей поморщился. С тридцатью годами он дал маху.

— Я очень похож на своего отца, — нашёлся он. — Он работал слесарем в околотке. Возможно, и у вас чинил канализацию. Когда она ещё была.

— Возможно. — Таксон-первый потерял интерес к личности собеседника и окинул взглядом его одежду. — Давно из зоны?

— Вчера, — честно признался Таксон Тей.

— Воровство, разбой?

— Помилуйте! — рассмеялся Таксон Тей. — Разве сейчас это преступление? Политика.

— Всё дерётесь… — вздохнул старик. — Не надоело?

— Надоело.

— Нет, правда надоело? — оживился Таксон-первый. — Впервые вижу человека, которому надоели политические игры.

— Если не ошибаюсь, то вы сами когда-то поступили точно так же.

— Было дело… — мечтательно протянул Таксон-первый. — Молодо-зелено. И мы были рысаками. Но у одного меня хватило клёпки, чтобы сойти с глупой бесконечной дистанции! — самодовольно закончил он.

— Почему так?

— Что — почему?

— О людях так плохо. Словно вы избранный.

Таксон-первый с любопытством уставился на своего двойника.

— Хм… — он пожевал губами. — Насчёт избранности я как-то… А вот о людях действительно думаю плохо. В молодости я думал о человеке как о венце творения. Но годы жизни разубедили меня. Личностей нет — есть самовлюблённые ублюдки, карабкающиеся по трупам к личному благосостоянию и власти. А все остальные — толпа со стадными инстинктами.

— Жёстко, — констатировал Таксон Тей и поискал по комнате глазами, на что бы сесть.

— Табурет под столом, — подсказал Таксон-первый. — Он, к счастью для гостей, из негорючего пластика. А то бы давно сгорел в печке, и тогда бы вам пришлось сидеть на полу.

Он подождал, пока Таксон Тей достал табурет и уселся возле печки.

— А насчёт жёсткости определения, вы ошибаетесь. Это не эфемеризм, а суть нашей жизни. Когда в начале Республиканства после братоубийственной резни стали строить общество равных, я, воспитанный на этих идеях, питал к его зачаткам самые радужные чувства. Но строительство продолжалось недолго — его быстро скомкала ублюдочная сущность личностей, стоящих во главе Республиканства. И тогда зачинщик Перелицовки, кстати, из той же когорты, провозгласил отринуть идеалы общества равных, потому что такого общества никогда не было и, следовательно, быть не может, и возродить идеалы старого общества. По его мнению, деление людей на богатых и бедных предопределено законами развития, и эти самые бедные только тогда смогут жить нормально и счастливо, когда богатые будут одарять их своей благосклонностью. Кстати, это счастье и это благоденствие мы сейчас пожинаем. Но тогда, как ни странно, сию собачью чушь приняли «на ура». Потому, что каждый видел себя только богатым, хотя их единицы, и никто бедным, то есть среди миллионов. И никто не задумывался, что благотворительность проявляется только тогда, когда с бедного взять уже нечего, и только затем, чтобы он не бунтовал. Впрочем, всё это частности. Больше всего меня поражает то, что словам лидеров — будь-то в обществе равных, или неравных — толпа верит бездумно и бездумно им следует. Больно и горько сознавать, что людьми, с гордым названием разумные, любые сентенции любого общества воспринимаются не трезвым рассудком, а слепыми инстинктами стада, следующего за вожаком.

— Я вижу, вы стали приверженцем Республиканства. А ведь когда-то были ярым сторонником перелицовки.

— Неверно. В отличие от наших лидеров, я своих убеждений не меняю. Тогда я надеялся, что перелицовкой нам удастся возродить идеи общества равных, которое к исходу Республиканства успешно похоронили под идеологическими догмами. Но потом понял, что наша цивилизация развивается не по законам разума, но инстинкта, и что в обществе торжествует чисто биологический закон, применимый, наряду с животным миром, и к человеческому. Закон отрицания отрицания. Всякое последующее поколение подвергает обструкции, а затем и гонению достижения предыдущего. Оно и понятно. На смену героям, вознесённым на вершину пирамиды общества, на правах наследования приходят их безвольные и бесхребетные потомки, и тогда новые герои берут пирамиду за основание и переворачивают её вверх дном. Называйте это как хотите: путчем, революцией, перелицовкой… Точно так молодой сильный самец в стае хищников перегрызает горло одряхлевшему вожаку. Точно так и человечество существует всё обозримое время.

— Ве-есёлый разговор, — протянул Таксон Тей.

— Вот! — неожиданно рассмеялся Таксон-первый. — Сколько раз давал себе слово не воспринимать наше общество серьёзно, и столько же раз срывался. Кстати, вода-то вскипела.

Он извлёк из-за кресла две кружки и налил в них кипятку.

— Уж не обессудьте, угостить нечем.

Таксон Тей взял в руки кружку.

— Почему — не серьёзно? — спросил он.

— Потому, что театр абсурда нельзя воспринимать с этих позиций. Можно свихнуться. Когда я был таким же молодым, как вы, я чуть не перешагнул эту грань.

Он подул на воду и отхлебнул из кружки.

— Эх, какими мы были! — мечтательно протянул он. — Горластыми да самоуверенными. Запальчивыми. Какие речи говорили…

Он поставил кружку на пол, выудил из бумажного хлама позади себя замызганную, ветхую от частого употребления папку и раскрыл её. В папке находились такие же ветхие, чуть ли не распадающиеся, зачитанные до дыр газетные вырезки.

— Вот послушайте.«…Кто-то из классиков литературы сказал, что лучший способ избавиться от перхоти — гильотина. Но это вовсе не означает, что невозможность применения такого метода исключает другие способы. Наши же новодемократы исходят именно из этого принципа — если общество равных строилось гильотинным способом, то и идея его неверна. А между тем новодемократы столь же разительно не соответствуют основам демократии, как свергнутые и затоптанные республиканцы — идеям общества равных…» Или вот ещё: «…Я согласен с материалистами, что материя первична, а сознание вторично. Но в жизни человека первичной должна быть духовность, а материальное благосостояние лишь сопутствовать. Только тогда человек из животного становится разумным существом…» Нет, о каких высоких материях мы говорили с трибун, и сколь высокопарным слогом!

Таксон-первый швырнул папку на пол и снова взялся за кружку. Из папки выпал листок и спланировал к ногам Таксона Тея.

— А хорошо — горяченького! — воскликнул старик, прихлёбывая из кружки. — Между прочим, это всё я, — с наигранным кокетством заявил он. Детские игры в сорокалетнем возрасте… К счастью, я их скоро забросил и «ударился» в науку.

Таксон Тей поднял листок.

«До боли нежен яблоневый цвет в лучах заходящего солнца.

Завтра он опадет.

Так и мы умираем», — прочитал он.

Он протянул листок старику.

— А это уже дряхлый Таксон, — мельком глянув на строчки, сказал старик и небрежно швырнул листок на хлам позади себя.

— Как я вижу, — Таксон Тей обвёл глазами комнату, — ваше «ударение» в науку прошло с тем же успехом.

— Почему же, — безразлично пожал плечами Таксон-первый. — Как раз с большим. Вы слышали о теории прозрачности?

— Да.

— Вряд ли. Скорее всего, просто пользовались некоторыми бытовыми предметами, становящимися по вашему желанию прозрачными.

Таксон Тей сдержался. Действительно, откуда старик мог предположить, что боевику известна одна из канонических теорий оптики.

— Если бы вы знали нелинейную оптику, а, тем паче, теорию прозрачности, то вспомнили бы, что в основополагающей формуле есть установочный коэффициент между длиной волны излучения и размерами электронного облака молекулы. Так вот, этот коэффициент носит название коэффициента прозрачности Таксона.

«Вот это да!» — изумился Таксон Тей. Теорию прозрачности он знал, но не в местной интерпретации.

— А как же тогда объяснить всё это? — он снова обвёл глазами комнату.

— А! — небрежно махнул рукой Таксон-первый. — Обыкновенно. В нашем обществе плодами науки в первую очередь пользуются так называемые «оборотистые люди». Я к их числу не принадлежу.

И в этот момент Таксон Тей уловил какое-то движение в прихожей. Он настроился и «увидел» там статс-лейнанта Геннада с пистолетом в руке.

«Да, — восхитился он, — голова у статс-лейнанта работает неплохо! Знает, где меня искать…» Он проник в мысли Геннада и понял, как тот собирается его арестовывать. План статс-лейнанта был прост. Не надеясь ни на свой пистолет, ни на свою реакцию — слишком сильное впечатление в его памяти оставил побег Таксона Тея из тюремного вагона: ничего не помнящий начальник караула, впечатанные в металл решётки следы рук, — статс-лейнант уповал лишь на узы клонового родства Таксонов. Поскольку для клона потеря одного из членов равносильна потере части тела для обыкновенного человека, он надеялся, что, пригрозив Таксону-второму смертью Таксона-первого, ему удастся арестовать его. Геннад, конечно, не знал, что вовсе не клоновое родство связывает Таксонов, не догадывался и о том, что Таксон-второй может легко стереть это знание из его памяти, но в одном Геннад был прав, подставить под удар жизнь лейб-физика Таксон Тей не смог бы.

Таксон Тей уже собрался аннулировать в сознание статс-лейнанта знание о двойниках Таксонах, как вдруг обнаружил, что о нём известно ещё одному человеку. И этот человек обладает сильными психокинетическими способностями и поставил жёсткую блокаду в памяти Геннада о себе.

И тогда Таксон Тей сдался.

— Входите, Геннад, — громко пригласил он. — И спрячьте свой пистолет, он вам не понадобится. Я сдаюсь.

Таксон-первый, собиравшийся продолжить воспоминания, икнул и с недоумением уставился на своё «эго». А когда в дверях появился статс-лейнант с пистолетом в руке, в глазах лейб-физика мелькнул страх. Страх человека, давно ждущего, когда за ним придут и со всей строгостью беззакония потребуют отчитаться в своих убеждениях.

— Это за мной, — успокоил его Таксон Тей и встал.

Статс-лейнант открыл было рот, но Таксон Тей опередил его.

— Я знаю, статс-лейнант, что вы хотите сказать. Поэтому сопротивления оказывать не буду. — Очень не хотелось Таксону Тею, чтобы лейб-физик знал о их психологическом родстве. — Да спрячьте вы, наконец, свой дурацкий пистолет!

Геннад растерянно опустил пистолет в карман.

— Послушайте, Таксон, — проговорил Таксон Тей. — Извините нас за сцену из театра абсурда, разыгранную в вашем доме. Разрешите на прощанье один вопрос?

Таксон-первый сдержанно кивнул.

— Вы действительно верите в свою теорию стадного общества?

Таксон-первый невесело улыбнулся.

— Я не верю ни во что. И ни в кого. Но то, что на бойню стадо ведёт вожак-козёл, есть непреложная истина.

Глаза старика по-плутовски блестели. Нет, не боялся никого дух лейб-физика. Трепетало лишь его тело.

— Спасибо, — кивнул Таксон Тей и, подхватив под локоть статс-лейнанта, вывел его в прихожую.

Геннад опомнился только на улице.

— Стойте! — запротестовал он, вырвался, отстегнул от пояса наручники и с профессиональной сноровкой защёлкнул их на запястьях подследственного.

— Ну что вы, статс-лейнант, — укоризненно пожурил его Таксон Тей. Вы же прекрасно понимаете, если понадобится, это меня не остановит.

Наручники расстегнулись сами собой, и он вернул их Геннаду.

Вконец растерявшись, статс-лейнант провёл его в соседний переулок и усадил в паромобиль. Машину для поимки сбежавшего подследственного выделил ему гросс-каптейн Диславл. Он словно предвидел такой исход, при котором вызывать патрульную машину было бы стыдно, а вести Таксона в общественном транспорте — неприлично.

Геннад разжёг в топке древесный уголь, подождал, пока в не успевшем остыть котле поднимется давление пара, и тронул машину с места.

Наконец-то Таксон Тей увидел Столицу во всей «красе». Темнота и так и не прекратившийся монотонный бесконечный дождь не мешали ему. От былого величия города, на которое когда-то работала вся страна, не осталось и следа. Громады домов зияли глазницами пустых окон, по когда-то прямым улицам среди куч мусора и обрушившихся зданий петляли извилистые колеи. У одного перекрёстка разлилось зловонное болото нечистот — здесь находилась станция подземной узкоколейки, но прогнившая канализационная система прорвала во многих местах стены бетонных туннелей и затопила метро. То тут, то там на развалинах уродливыми поганками выросли собранные из обломков карикатурные подобия то ли домиков, то ли хижин. Жилищ. Над некоторыми из труб курился дым — здесь ещё жили. Но большинство жилищ, как и их многоэтажные собратья, стояли мёртво и холодно. Жильцов в них не было. Центр Столицы выглядел приличнее, хотя и тут хватало безглазых небоскрёбов. Но изредка попадались трёх- и даже пятиэтажные дома с рамами и застеклёнными окнами, в которых горел свет. Как понял Таксон Тей, ремонтировали их за счёт небоскрёбов — жить-то как-то было нужно…

Слева показалась высокая каменная стена с натянутой поверх колючей проволокой, и Геннад притормозил возле железных ворот. Из будки вышел охранник, проверил пропуск, посветил фонариком в салон машины.

— Это со мной, — буркнул Геннад, когда луч фонаря упёрся в лицо Таксона Тея.

Ворота раскрылись, и Геннад ввёл машину во двор Управления центурии. Поднявшись вместе с подследственным на третий этаж, он открыл свой кабинет, включил свет и пригласил Таксона Тея.

— Садитесь, — буркнул он, указывая на стул. Открыл сейф, достал тонкую папку и тоже сел за стол.

«С чего бы начать?» — уловил Таксон Тей мысль статс-лейнанта.

— У вас перекусить ничего не найдётся? — спросил он.

— Что?! — Глаза Геннада округлились от такой наглости.

— Перекусить, — спокойно повторил Таксон Тей. — Я с утра ничего не ел.

Геннад растерялся. Он рефлекторно спрятал папку в ящик стола, встал и снова открыл сейф. На нижней полке лежала пачка галет из водорослей и стояла бутылка денатурата.

«Хлебнуть, что ли? — пронеслась шальная мысль, и её тут же догнала ещё более безумная: — И ему предложить…»

— Спасибо, но денатурат я не буду, — прочитал мысли Геннада Таксон Тей. — А вот от кружки горячего суррогата не откажусь.

На ватных ногах статс-лейнант подошёл к журнальному столику и включил кипятильник.

— Спасибо, — поблагодарил Таксон Тей, когда Геннад поставил перед ним кружку с суррогатом и положил пачку галет.

Геннад вернулся на своё место и достал папку.

«Так всё же, с чего начать?» — тупо уставился он на папку.

В голове царил сумбур. Он отлично понимал, что содержимое папки подследственному известно, и во время допроса он будет на несколько ходов впереди.

На этот раз Таксон Тей не мешал ему. Он спокойно ел галеты, запивая суррогатом.

Геннад неторопливо перебирал документы в папке. Утром, после разговора с Диславлом, он зашёл в архив и востребовал дело о взрыве в Крейдянском лесу. К его удивлению грифа «секретно» на деле не было, и ему без проволочек выдали трёхтомный манускрипт. Четыре часа потратил Геннад на беглое знакомство с делом, но почти ничего, кроме головной боли, из него не извлёк. Комиссия по расследованию насчитывала двадцать три человека из разных ведомств, которые, словно соревнуясь друг с другом, предоставили пространные, напичканные расплывчатыми выводами, отчёты. Поскольку практически никаких следов взрыва на месте происшествия обнаружено не было, заключение свелось к единственной версии — неудачной диверсионной акции забугорцев, направленной, по мнению комиссии, против дислоцировавшейся по соседству с Крейдяным ракетной части. И всё же на один любопытный факт Геннад наткнулся. В выводах биолога Герасита, исследовавшего срезы деревьев и микрофлору почвенных проб, говорилось, что полуторавёрстный в диаметре участок леса, подвергшийся воздействию взрыва, обладает необычной биологической аномалией. Вся растительность исследованного участка и даже почвенные бактерии были генетически стабильны, в то время как за пределами очерченного круга мутагенные изменения растительности достигали двадцати процентов, что составляло среднее значение мутагенного фактора для всей страны. Герасит высказывал мнение, что подобная аномалия является природной, так как и мысли не допускал, что возвращение биосферы участка леса в первозданное состояние возможно в результате воздействия взрыва. На основании своих выводов Герасит требовал субсидий для изучения этого феномена, поскольку считал, что глубокие научные исследования обнаруженного участка леса помогут, ни много, ни мало, отыскать ключ к решению проблемы генетической стабилизации взбесившегося генофонда. Субсидий он, конечно, не получил, а вот Геннад пищу для размышлений приобрёл. Уже на протяжении более тридцати лет в Соединённых Федерациях вели планомерное уничтожение генетически нестабильных биологических объектов. Вполне возможно, что велись у них и научные разработки по исправлению генетических мутаций, поэтому версию о влиянии взрыва на восстановление биологической сущности леса Геннад не счёл абсурдной. Можно было допустить, что забугорцы провели испытание своего «стабилизационного снаряда», который случайно отклонился от курса и взорвался не над их полигоном, а над Крейдянским лесом. А может, и не по случайности. Трудно объяснить простым совпадением то, что одновременно с взрывом в Крейдянском лесу появляется некто Таксон. Вероятно, шёл он из Соединённых Федераций к Диславлу именно с этой информацией. Правда, тогда не вязалось другое — почему не дошёл, а осел в Бассграде и связался с группой террористов?

Геннад вздохнул и решил начать с самого простого. С начала. С той точки отсчёта, которая, по его мнению, появилась лет тридцать-сорок назад. Он открыл дверцу стола и, делая вид, что достает ручку, включил магнитофон.

— Вам знаком этот снимок? — спросил он и аккуратно положил на стол перед Таксоном Теем пожелтевший картонный квадрат.

Таксон Тей взял окаменевшую от времени картонку. Снимок он знал. Пятьдесят лет назад младшего инженера Таксона поощрили выдвижением на Доску почёта. Модно тогда такое было. На площади в центре города монументом народовластию красовался сваренный из листов нержавеющей стали правительственный иконостас, подновляющийся раз в полгода по большим праздникам: кому орденок новый пририсовать, кого переставить поближе к Главе, кого — отодвинуть. «Святые» были постоянными, заменялись на другие лица редко, исключительно по скорбному для народа случаю. Перед зданием мэрии стоял иконостас поменьше — на нём отцы-старейшины губернии воссияли добротой и неусыпным радением о благе народа. У входа в парк культуры и свободного времяпрепровождения глаза жителей города радовала околоточная Доска почёта — здесь изредка попадались лица передовиков планового вала. В холле же Управления делами муниципалитета, где работал Таксон, стояла Доска почёта управленцев. А в коридоре третьего этажа висела Доска почёта отдела. Вот на неё и угодил младший инженер науки и реализации разработок сотоварищ Таксон. На полгода, согласно плану по передовикам, до следующих святцев. В принципе, каждый из шестидесяти человек отдела раз в три года удостаивался такой чести.

«Просто удивительно, как они в теперешнем бедламе разыскали фотографию». В Таксоне Тее шевельнулось нечто вроде уважения к расторопности аппарата центурии.

— Фотомонтаж? — спросил он. — Не могу понять только, что он вам даёт? Будь я здесь в форме штурмовика с базукой наперевес — тогда понятно. А так… В костюме прошлого века… Вы бы меня ещё во фраке изобразили!

— Снимку пятьдесят шесть лет. На нём изображён некто сотоварищ Таксон, младший инженер одной из городских служб.

— Ах, родственничек… Похож. — Таксон Тей расслабленно откинулся на спинку стула. — К сожалению, в наш век не помнящих родства мне не известны даже родители.

— А детдом, где вы воспитывались, уничтожен взрывом потерпевшего аварию авиалайнера.

— Военного самолета, — мрачно поправил Таксон Тей. — Была в моей жизни такая печальная история…

Детдом находился в трёх километрах от военного аэродрома. Той ночью дозаправщик стратегических бомбардировщиков при взлёте потерпел аварию и упал прямо на детдом с полными баками горючего. По «легенде» Таксон Тей уцелел случайно, но все документы сгорели.

— Значит, вы утверждаете, что не знаете своего родственника?

— Откуда?

Геннад стал медленно закипать.

— Именно с ним вы беседовали два часа назад во время ареста.

— Так это он? — изобразил искреннее изумление Таксон Тей. — Скажите, пожалуйста, какое совпадение!

— Послушайте, — наконец не выдержал Геннад, — перестаньте ломать комедию! Вы ведь умный человек!

— Спасибо за оценку моих умственных способностей, — улыбнулся Таксон Тей. — И за угощение. — Он отодвинул кружку. — А комедию я не буду ломать, когда вы выключите магнитофон.

Геннад немного подумал, затем достал магнитофон, поставил его на стол и отключил. И оторопел, увидев, как сама собой нажимается кнопка обратной перемотки, а затем включается стирание записи.

— Так будет лучше, — спокойно прокомментировал Таксон Тей.

И в этот момент дверь в кабинет открылась, и вошёл гросс-каптейн Диславл.

— Славная ночь, статс-лейнант, — поздоровался Диславл. — Работаете?

Геннад встал. Вот уж кого он не ждал среди ночи!

Таксон Тей с любопытством оглянулся на вошедшего и не «увидел» его. Мозг маленького лысоватого человека, со строгими прозрачными глазами, был наглухо экранирован.

— Оставьте нас, — проговорил гросс-каптейн статс-лейнанту.

— Но… — попробовал заупрямиться Геннад и наткнулся на острый, не терпящий возражений взгляд начальника. Такого взгляда у Диславла он никогда не видел. Геннад молча закрыл папку, положил её в сейф и вышел.

Диславл обошёл вокруг стола и сел на место статс-лейнанта.

«Вот, значит, кто стоял за спиной Геннада, — подумал Таксон Тей. Серьёзный соперник…»

— Ну, здравствуй, Таксон Тей, — тихо сказал гросс-каптейн по-парадасски.

Словно что-то ухнуло внутри Таксона Тея. Он выпрямился и посмотрел в глаза Диславлу.

— Значит, это я к тебе шёл…

— Ко мне.

— …И не дошёл, — горько закончил Таксон Тей.

— В конце концов дошёл.

— Но каким! — сцепив зубы, процедил Таксон Тей.

Диславл вздохнул.

— Думаешь, я здесь чистенький да благородный?

Таксон Тей опустил голову.

— Но не убиваешь же…

— По-разному бывает, — смешался Диславл. — Будем считать, что стажировку ты прошёл.

— Ничего себе — стажировка! — взорвался Таксон Тей. — И какое же ты мне место подготовил? Своё?

— Нет. Полгода назад готовил своё. Теперь ты для него не подходишь.

— Грязный… — едко усмехнулся Таксон Тей.

— Да, грязный! — повысил голос Диславл. — И я грязный! И все Звёздные в грязи по уши! Прекрати самобичевание и воспринимай мир объективно. По той «легенде», с которой ты шёл ко мне, ты подходил на моё место. Сейчас — нет! К «легенде» ты дописал новую биографию.

Таксон Тей помолчал. Мысли в голове ворочались тяжело, с натугой. Жить не хотелось. «Так и мы умираем…» — вспомнились стихи старого Таксона.

— Ладно, уговорил, — грустно усмехнулся он.

— Вот и хорошо.

— А как быть с ним? — кивнул Таксон Тей на дверь. — Он много знает…

— Ты думаешь, в Звёздных работают одни парадасцы? Слишком мало на Парадасе таких уродов, как мы. Нет, — предупредил Диславл вопрос Таксона Тея, — Геннад ещё не наш. Но будет нашим. И это теперь твоя задача, сделать его Звёздным.

— Даже так…

— Именно так.

— Как тебя хоть зовут?

— Здесь — Диславл. — Гросс-каптейн встал. — Пойдём.

— Куда?

— Пока отдыхать. Я снял тебе квартиру.

— Нет, погоди…

Что-то вертелось в голове Таксона Тея, что-то, что он непременно должен был ещё узнать об этом мире, чтобы хаотичная мозаика наконец сложилась в целостную картину. Абсурдную и несуразную. «Театр абсурда, всплыли в памяти слова лейб-физика. — Стадное общество, ведомое…»

Он встал.

— Я бы хотел встретиться с Президентом.

Брови Диславла взлетели.

— А это тебе зачем?

— Кажется, это последнее звено, которое необходимо мне, чтобы понять их мир.

— Понять их мир? Увидев Президента? — Диславл откровенно рассмеялся. — Я вижу, психоматрица пустила в тебя глубокие корни. Вера в доброго батюшку-царя, правящего народом по справедливости. За двадцать лет работы я так и не понял их мира.

— С ним что, нельзя встретиться? — твёрдо спросил Таксон Тей. Смех Диславла не задел его.

— Да нет, — пожал плечами Диславл. — Это как раз просто. — Он глянул на часы. — Сейчас утро. Семь сорок шесть. Самое время. Он ещё не проснулся. Точнее, его ещё не разбудили. Идём.

— Куда?

Диславл сделал приглашающий жест в сторону стены. Таксон Тей посмотрел и увидел — куда. И шагнул в стену.

Они очутились в обширной комнате, одна из стен которой была полностью заставлена дисплеями. На экранах пульсировали и извивались разноцветные кривые, монотонно гудели охлаждающие компьютеры вентиляторы, изредка стрекотали принтеры, выплёвывая прямо на пол узкие полоски регистрационных лент. А посреди комнаты стояла высокая хромированная кровать, на которой, опутанный проводами с датчиками и трубками капельниц, лежал человек.

Диславл подошёл к изголовью.

— Президент Меркстейн. Девяносто восемь лет, — бесцветным менторским тоном представил он. — Хронические болезни: астма, стенокардия, порок сердца, диабет, язва желудка, остеохондроз, атеросклероз и прочая. Последние пять лет страдает прогрессирующим слабоумием, связанным с размягчением мозга. Кроме того…

— Хватит! — оборвал Таксон Тей. — А как же его ежедневные выступления по телевидению?

Диславл грустно улыбнулся. Теперь он понял, что Таксону Тею действительно нужно было увидеть Президента.

— Обыкновенная компьютерная компиляция…

Таксон Тей отошёл к огромному окну и прислонился к стеклу лбом. Последняя, совсем хилая, несуразная, но всё же имеющая право на существование версия о каком-то подобии логического устройства этого мира рухнула. Остался хаос. Действительно — театр абсурда…

«Резиденция» Президента находилась на двадцатом этаже высотного здания, стоящего на холме, и отсюда открывался вид на Столицу. Грязную, запущенную, разорённую и разворованную, обезображенную человеческой дикостью. Стыдливо затянутую дымкой промышленных выбросов. Когда-то точно так же прислонившись лбом к холодному прозрачному силициловому пластику обзорной площадки орбитальной станции, Тей заворожёно, словно в гипнотическом трансе, смотрел на медленно вращающийся под ним Парадас. Тогда он поймал себя на мысли, что бездумное созерцание родной планеты из космоса сходно по чувству с созерцанием лика океана. Какая-то атавистическая ностальгия по покинутой в незапамятные палеонтологические времена водной среде обитания: мира, которого ты никогда не знал, но который отозвался в тебе отголоском генетической памяти тела, непонятному разуму и потому не больному, а такому вот, завораживающе-притягательному. При виде родной планеты у Тея щемило сердце. Сейчас тоже.

Только теперь он понял, что никогда не вернуться ему на Парадас. Дорога туда для таких, как он, заказана. Не вернуться ему в мир, где люди как ЛЮДИ, где нравственный закон превыше всего. Не вернуться потому, что он познал нравственное падение, познал, что такое власть, что такое убийство, что такое алчность, пошлость, вожделение, разврат, страх и животная радость, дурман веры и дурман наркотиков. Он отторгнул эту грязь, но она коркой покрыла его душу — он знал о ней, и прикосновение к его душе могло заразить помимо его желания. Потому и закрыт ему путь на Парадас, и никто его туда не пустит. Да и сам себе он не позволит туда вернуться. Разве что «облетевшим яблоневым цветом…» Он обязан остаться, чтобы таким вот, в нечистотах, в коросте запёкшейся на душе чужой крови охранять мир Парадаса от вторжения разрушающей, развращающей психологии человека-животного. И ради этого светлого, удивительного, чистого и прекрасного мира, ради мечты о нём, следовало жить.