Видение Нагуаля

Заключение НАГУАЛИЗМ — ЕГО ОТНОШЕНИЕ К ОБЩЕСТВУ И РЕЛИГИИ

Новейшая история продемонстрировала нам и всему миру, что такое современный тоталитаризм. Мы знаем, что такое состояние не-свободы, вызванное не экономическими и даже не историческими факторами. Ибо любое тоталитарное общество по природе своей стоит над экономикой и историей. Оно воплощает в себе не-свободу как таковую, то есть в виде идеи, возложенной на алтарь Абстракции (коммунизма, абсолютного господства высшей расы, или еще чего-то, вроде бы зачинающего Новый Цикл человеческого мироздания).

Когда тиран равен Богу, он не нуждается в религии. Он сам — религия, ее творец и верховный служитель. При отсутствии тоталитаризма в психологическом плане те же функции исполняет общепризнанная религиозная конфессия большинства, то есть официальная Церковь. В любом случае основа не-свободы, психологический фундамент общественного или умственного тоталитаризма — это система табу. По количеству табу и по уровню их жесткости можно судить, насколько мир, в котором мы живем, склонен к тоталитаризму.

Что же в первую очередь подвергается табуированию? То, что делает человека свободным и независимым существом в его внутренней жизни, поскольку внутренняя жизнь при тоталитаризме может быть только продолжением и повторением жизни внешней. Нельзя смириться с тем, что внутренний мир человека живет сам по себе, невозможно допустить, чтобы человек отделял свою социальную принужденность, подчиненность непрерывным ограничениям, от внутренних событий — мыслей, переживаний, настроений и целей.

Тоталитаризм не терпит двоемирия в человеке, поскольку всякий (даже самый тупой) тиран понимает: если человек хотя бы только внутренне, но все же не покорён, власть тирана неустойчива и сомнительна. И этот момент особенно раздражает, поскольку регулировать внутреннюю жизнь человека невообразимо сложнее, чем управлять его внешней жизнью. Внутренняя свобода — это вечная заноза, от которой никакими силами нельзя избавиться полностью.

Есть факты человеческого бытия, которые не могут быть объектом государственного манипулирования. Эти факты естественны и, на первый взгляд, безобидны. Это — смерть и секс. Именно они табуируются в первую очередь. По этому поводу много говорили исследователи мифов, бессознательного и исторической психологии.

Во времена Советского Союза шутки по поводу смерти и просто подробные рассуждения на эту тему категорически не поощрялись. То, что во все времена являлось естественным способом разрядки психологического напряжения (свободный разговор о смерти, шутки, имеющие отношение к этой теме), то, что составляло на протяжении многих веков неисчерпаемый «пласт» карнавального юмора и анекдотов, — оказалось неприемлемым и непристойным. Тоталитарная культура всеми возможными способами отвлекала внимание людей от смерти, оставляя лишь немногочисленные стыдливые (тогда казалось — целомудренные) упоминания о самом факте вроде "сегодня умер такой-то". Что же касается подлинно тоталитарных вождей, то они вообще мыслились бессмертными. Смерть Ленина повергла советский народ в состояние шока, а смерть Сталина вообще ассоциировалась в массовом сознании с концом света.

Смерть не может обсуждаться в состоянии не-свободы. Если же она обсуждается, то на некотором сакральном уровне — с почтением, обязательной скорбью и чуть ли не шепотом.

На первый взгляд, подобное табу кажется странным. Однако вдумавшись, мы поймем, что ничего странного здесь нет. Смерть уравнивает всех. Более того, размышление о смерти уже уравнивает всех. И, наконец, самый важный и самый ужасающий для несвободного общества вывод — если я смертен, то я имею полное право прожить свою жизнь так, как этого хочу. На фоне смерти глупо подчиняться условностям и ограничениям. Отсюда следует парадоксальный вывод: поскольку я смертен, я — свободен.

Даже ортодоксальная религия не может допустить такого положения дел. Почти все религии (разве что, кроме даосизма и немногих других) на слово свобода (в ее подлинном значении, а не в качестве религиозного символа) реагируют неприязненно и нервно. Они думают о смерти как о переходе в следующее состояние, которое так или иначе будет продолжением той жизни, которая прошла в этом мире.

Даже умирая, вы не обретаете свободу. В христианстве вы получаете рай или ад — в соответствии с прижизненными деяниями. В буддизме — следующее перерождение, которое тоже полностью зависит от того, как вы прожили эту жизнь.

Нас заковали в цепи. Смысл этих цепей сводится к следующему: либо не думайте о смерти вообще, словно ее нет, либо знайте, что после смерти вас ждет продолжение прижизненной судьбы, результат вашего поведения (вашей покоренности) в этом мире. Здесь даже отдаленно не маячит желанная нам всем свобода.

Обратите внимание, как последовательно и принципиально в этом отношении построено толтекское знание. Здесь нет бессмертных, которые тащат на своих плечах груз кармы, здесь нет страшного суда, рая и ада (награды и наказания). И самое главное, здесь нет отрицания смерти как таковой.

Очень важно понимать это диалектическое равновесие. Есть смерть и есть бессмертие. Все уравновешивается поиском абсолютной свободы. Толтек помнит о своей смерти, а потому не может быть закабален никакими социальными институтами. Он знает, что может быть уничтожен, разрушен без всякой надежды на возрождение (воскресение). На первый взгляд, этот тезис кажется довольно пессимистичным. Но на практике он дает ту отрешенность, которая, с одной стороны, освобождает его от подавленности обстоятельствами (социальными или психологическими), с другой — дает ему возможность действовать без оглядки, действовать ради подлинного и вечного, не имеющего отношения к сиюминутным условностям. Иными словами, такая установка по отношению к смерти имеет не только психологический, но и культурно-исторический, социологический смысл. Толтеком, оказывается, невозможно управлять. Для тоталитаризма нет более страшного существа, чем то, которым нельзя управлять.

Именно поэтому государство (даже не обязательно тоталитарное) никогда не станет пропагандировать толтекское учение. Демократическое государство будет с ним мириться и укреплять "мистическую машину" государственной церкви, чтобы она естественным образом уравновешивала положение и отвлекала внимание на себя (это весьма удобно, поскольку государство как таковое всегда остается в стороне). Тоталитарное государство, конечно же, прибегнет к силовым методам — запретам и наказаниям.

По этим самым причинам, убежденный последователь нагуализма будет настороженно относиться как к государственной, так и к религиозной пропаганде. Следовательно, его станут недолюбливать как государственные, так и религиозные «адепты». Книги Кастанеды должны вызывать раздражение у всех, кто так или иначе стоит на страже государственных и социальных интересов.

[Эта повышенная готовность социума приписать кастанедовскому учению негативное воздействие на умы проявляет себя по любому поводу. Киевская газета «Сегодня» от 12 августа 2002 года опубликовала статью под страшным названием "Серийного преступника вдохновляли книги Кастанеды и восточные единоборства". Из содержания статьи становится ясно, что некий серийный убийца почитывал книги Кастанеды и любил восточные боевые искусства. При этом стыдливо упоминается, что его настольной книгой также являлась Библия. Журналистка вольно или невольно использовала (причем довольно грубо) типичный РR-прием, называемый «позиционированием» (например, о преступнике сказано — "штудировал труды Карлоса Кастанеды" и лишь "третьей настольной книгой была Библия, как бы это кощунственно ни звучало" — это совершенно типичный пример «позиционирования», о котором знает любой РR-технолог, т. е. намеренный перенос акцента без фактического искажения информации). читатель газеты, разумеется, запомнит скорее крупно набранный заголовок и то, что "книги Кастанеды" стоят сразу после "серийного преступника".

Разумеется, творчество Кастанеды никакого отношения к деятельности убийцы на самом деле не имеет. Но у читателя, не знакомого с предметом, останется четкая ассоциация "книги Кастанеды" — "серийные убийства". Не думаю, что та же журналистка позволила бы себе назвать статью "Серийного убийцу вдохновляла Библия", ибо государство и общество стремятся сохранять максимальный пиетет перед своими православными гражданами. Я вовсе не утверждаю, что это сделано сознательно, но то, что социум готов осудить нагуализм и приравнять его к сатанизму или иному деструктивному культу, — вполне очевидно. Все «кастанедовцы» — наркоманы, общаются с бесами, сходят с ума, а теперь еще и склонны к серийным убийствам. Безразличие нагуализма к социальным и религиозным ценностям пытаются приравнять к антисоциальному поведению. Те же тенденции можно заметить в некоторых трудах современных социологов. Нагуализм пытаются отнести к одному из вариантов движения "нового сопротивления", к бунтарям шестидесятых, хиппи, панкам и т. и.

Разумеется, баптисты или "свидетели Иеговы" пользуются при этом куда большей симпатией, ведь они, как и официальная Церковь, "служат миру", стало быть, им можно простить и фанатизм, и даже изуверство.]

В тоталитарном обществе табу распространяется не только на смерть. Сюда же относится секс, любая не узаконенная государством мистика, наркотики, ненаркотические галлюциногены. То есть все, что подтверждает самостоятельность внутренней жизни человека. Для каждого пункта государственная пропаганда находит свои методы подавления и свои способы убеждения, оправдания запрета. При этом государство (социум) может быть непоследовательно и пользоваться дезинформацией. К примеру, обратим внимание на ситуацию с наркотиками. Понятно, что все они вредны (в большей или меньшей степени), все угрожают здоровью нации. И все же европейский социальный разум следует не логике, а собственным интересам даже в этой ситуации.

Скажем, этиловый спирт (алкоголь) в тоталитарных государствах пользуется популярностью и поддержкой. И это наводит на размышления. Крики о "вреде алкоголизма" никак не влияют на ту атмосферу "молчаливого одобрения", которая царит в не-свободных странах. Несмотря на то, что алкоголь ведет к мутациям и вырождению в гораздо большей степени, чем, например, марихуана.

В чем тут дело? Просто алкоголь сужает сознание и упрощает сам процесс управления индивидом. Кроме того, надо отметить, что зависимость человека от марихуаны ниже, чем, скажем, от табака. Потребление никотина (более вредное, чем потребление каннабиолов — продуктов конопли) не расширяет сознание, не снижает работоспособности и, одновременно, вызывает устойчивую зависимость. Таким образом, курение табака делает общество более управляемым, оно порождает нашу не-свободу в биохимическом плане, нашу зависимость от табачных корпораций.

Что же говорить о веществах, вызывающих куда большее расширение сознания? Триптаминовые галлюциногены — естественный компонент биохимического цикла человека в отличие от алкоголя или никотина — могут быть только "самыми страшными врагами человеческого рода" в устах государственной пропаганды.

Все, что связано с сексом, тоже выходит за пределы дозволенного государством. Заниматься сексом — постыдно, убивать и показывать убийство во всех его формах — допустимо. Вот мораль сегодняшнего телевидения, кино и иных средств массового одурманивания. Этому тоже есть причины. Ибо убийство — это действие, обязательно сопровождающее любое общество, которое боится свободы. Убивать и показывать убийства — это соответствует государственному мышлению. Человек должен быть готов к убийству, если ему прикажет Родина (все допустимо во имя сохранения социума и государственности!). Убийство подавляет и внушает страх, потому оно приемлемо. Занятие любовью освобождает и дает независимую от социума (государства) радость — это вредно, стыдно, недопустимо. Секс должен совершаться под покровом тьмы, он необходим для размножения и только в этом смысле принимается как вынужденная неизбежность.

Социум попытался превратить секс в отправление физиологических нужд. И сегодня яростные пуритане с пеной у рта доказывают недопустимость никаких публичных проявлений сексуальности, ссылаясь на «духовность», к которой сами не имеют ни малейшего отношения. Их нисколько не волнует искусственность идей, возведенных в принцип. При этом они ссылаются на «народ», на "патриархальный уклад жизни". Судя по всему, они не подозревают, что человек, далекий от государственности (значит, наиболее близкий к свободе), относился к сексу с пониманием, радостью и естественным удовольствием. Это было частью его свободной природы. М. Элиаде писал о том, что народ, о котором так «пекутся» государственные мужи, от века полагал всю природу (и сексуальные отношения в том числе) — тем, что дано для радости, для осуществления себя в данных пределах.

"Мистическое единение с космическими ритмами, яростно отвергаемое пророками Ветхого Завета и едва терпимое церковью, стало ядром религиозной жизни сельских районов, особенно в Юго-Восточной Европе. Для христиан этих районов «природа» не мир греха, а творение рук Господних" (М. Элиаде. Аспекты мифа).

И здесь учение толтеков демонстрирует нам наиболее объективный и прагматичный взгляд, поскольку рассматривает секс как вопрос наличия или отсутствия энергии. Таким образом, нагуализм отпускает нас на свободу. Пока мы не создали цивилизацию видящих, где каждый сможет запросто узнать, каким объемом энергии он обладает, все отдано на волю собственной интуиции практика. Его не принуждают ни к воздержанию, ни к разгулу чувственности. И даже больше — секс не должен вас шокировать, возмущать или вызывать отвращение. Потому что подобные эмоции говорят лишь о вашей закомплексованности, о проблемах, с которыми нужно работать, о вашей не-свободе.

Как видите, нагуализм естественным образом преодолевает три наиболее сильных табу социума: смерть, секс и психоделики. Мы возвращаемся к естественному, необусловленному восприятию этих тем. Смерть становится нашим советчиком, секс воспринимается как вопрос энергии, психоделики — как средство, способное или не способное расширить наше сознание. Исходя из этих (абсолютно асоциальных) предпосылок строится отношение толтека к указанным выше областям жизни. Только идея свободы определяет поведение последователя нагуализма.

Состояние внутренней не-свободы, как уже было сказано, может порождаться не только социальным механизмом вроде тоталитарного государства. Религиозные институты также принимают активное участие в регламентации индивидуальной человеческой жизни. Их влияние тоньше, обращено в первую очередь на психический мир личности, значит — опасней.

Рассуждая об отношении нагуализма к религии и религиозному сознанию, мы обязательно должны помнить об одной крайне важной закономерности — любая дисциплина, направленная на расширение восприятия и осознания, содержит в себе элементы, которые в любой момент могут превратить ее в религию. И чем сильнее дисциплина трансформирует человеческое сознание, тем больше риск такого превращения.

Уже сегодня мы можем встретить почитателей Кастанеды, понимающих оставленные им идеи настолько превратно, что они практически ничем не отличаются от теософии. Их воображение взбудоражено необычным опытом, полученным в результате сновидения и сталкинга, они непрерывно рассуждают об Орле и летунах. Они почти готовы составить новую иерархию сил и «властей», вслед за чем естественным образом приходит поклонение (сначала тайное, а потом и открытое, превращенное в культ). Это вполне типичная реакция человеческой психологии на Непостижимое.

Почему так происходит? Почему всякое общение с реальностью, более широкой, чем та, что открыта нашему повседневному взгляду, чревато "обожествлением"?

Еще в 1917 г. в книге «Священное» профессор Марбургского университета Рудольф Отто описал наиболее существенные принципы подобных «мутаций». По сути, он раскрыл один из глубинных механизмов возникновения религии как таковой. (Коротко об этой книге см. М. Элиаде. "Мифы. Сновидения. Мистерии".) Мы остановимся лишь на нескольких моментах, имеющих значение для нашей темы.

Религиозное чувство присуще любому человеку, независимо от его сознательных убеждений, поскольку опирается не на мысли, идеи, концепции, а на некоторую совокупность переживаний. В первую очередь, это переживание силы. Представление о «божественном» "заключает в себе огромную силу, проявляющуюся в «гневе» Господнем и в страхе перед ним", — писал Элиаде. Р. Отто "говорит о чувстве страха, которое охватывает человека перед тем, что является священным, перед mysterium tremendum, величием, подразумевающим ошеломляющее превосходство силы".

Каждое прикосновение к нагуалю сопровождается этим специфическим переживанием. Прикосновение к силе, постичь которую невозможно, и есть сущность "внушающей трепет мистерии", порождающей поклонение. Хотя нагуаль безличен, он чутко реагирует на состояние нашего внутреннего мира. Воспринятый фрагмент нагуаля, будучи отражением энергообменного процесса, есть своеобразный «отклик» Большого Мира на состояние нашего осознания. Таким образом, любой контакт с нагуалем производит впечатление диалога. Мы имеем перед собой нечто Непостижимое, наделенное невообразимой Силой и тем не менее словно бы откликающееся на наш зов. Иногда этот отклик воспринимается как «гнев», иногда — как «милость». Мы не понимаем, что такая противоречивость Реальности — простое отражение противоречивости и неоднородности нашего собственного психического мира. Мы, согласно извечным внушенным стереотипам, воспринимаем это как проявление "Власти".

Таким образом, нагуаль предстает перед нами как Непостижимое, наделенное Силой и Властью, способное на гнев и на милость. Когда тональ пытается найти место в инвентаризационном списке для этого запредельного феномена, он может лишь назвать его «Священное», «Божественное». Поскольку же «своеволие» Реальности плохо сочетается с ее безличностью, «Священное» становится «Богом», Персоной. Дальше вступают в силу культурно-исторические особенности тоналя данного индивидуума или данного этноса. Кто-то превратит это переживание в Великого Отца или Великую Мать, кто-то — в Священного Крокодила, Управляющего Всем Сущим.

Как говорил дон Хуан, "тональ человека робок и пуглив". Признать безличную Реальность, способную смести человека с лица Земли, признать, что вся ответственность за проявления этой грандиозной и непредсказуемой стихии лежит на самом человеке, — все это требует высокого самоконтроля, зрелости и трезвости ума.

Поддавшись слабости и желанию обрести хоть какое-то убежище, каждый стремится найти в безбрежности нагуаля защитника и покровителя. Если это не Бог, то некая «сущность», персональный "учитель из иных миров", дружелюбный «союзник» — словом, тот или иной вари ант «ангела-хранителя». Так возникают невидимые связи, порождающие условности, предрассудки и т. п. Естественная осторожность исследователя незаметным образом перерастает в тривиальные суеверия.

Безусловно, нагуализм даже в этой ситуации вряд ли станет полноценной религией. Но эволюция небезупречных сновидящих может привести к бесконечным блужданиям по кругу среди "астральных врагов" и "астральных покровителей" и подменить цели дисциплины удобными конструкциями из иллюзий. Большой «магический» потенциал дон-хуановского учения может оказать дурную услугу. Устремив основное внимание на различные «влияния» и манипуляции, толтек может променять свободу на кучу привлекательных игрушек, которые в конце концов окажутся лишь бесполезным грузом. И найдет лишь еще один вид не-свободы.

Никакие магические способности и религиозная шелуха не помогут достичь окончательной цели. Потому толтекское знание и называется "магией абстрактного" — его цель находится за пределами первого и даже второго внимания. И здесь требуется исключительная чистота намерения и высокая осознанность тоналя. Малейшее допущение религиозного духа или магической страсти способно направить вас в иную сторону — в те области "сумеречного сознания", откуда вы не сможете выбраться. Ибо исказить намерение легко, намного трудней вернуть ему верную устремленность и чистоту.

Абстрактное должно сохранить для нас свою притягательность и не превратиться в ловушку, состоящую из призрачных теней и желаний.

Мы рассмотрели (конечно же, недостаточно подробно, многое еще только предстоит изучить и описать) сновидение, видение, второе внимание.

Мы попробовали предугадать в некоторой степени, каким способом осуществляется переход от второго внимания к третьему — эту узкую, загадочную и полную непредсказуемых опасностей тропинку, которая выводит человеческое осознание в Большой Мир, во вселенную, где поистине мало остается от того человека, которым сегодня является каждый из нас. Это — подлинно Великое Путешествие, или, если угодно, Великое Приключение (как писал когда-то Сатпрем).

Что толкает нас в эту опасную, но чарующую бездну? Абстрактные (подлинно "толтекские") ценности — вечное и бесконечное, бессмертие и свобода. Желание меняться, а значит, желание по-настоящему жить.

Один образованный христианин высказался как-то в том духе, что вы можете сколько угодно практиковать нагуализм, но «толтеком» вы не станете, поскольку «толтек» в его понимании — термин чисто антропологический, если хотите, исторический. Толтеков больше нет, так же как нет ацтеков или инков.

Однако здесь есть одна тонкость, о которой нельзя забывать. Если изначально слово «толтек» просто называло племя (группу племен), построившее некую цивилизацию, то уже во времена ацтеков (позже — тем более) это слово приобрело то же значение, что и "человек знания" (как неоднократно говорил дон Хуан).

Какими бы толтеки ни были реально, потомки приписали им все высшие достижения своей культуры и науки. 0б этом можно найти в известных "Анналах Куаутитлана" и не менее знаменитых текстах информаторов монаха Саагуна, собиравшего исторические сведения среди ацтекских ученых и мудрецов.

Цитат, восхваляющих толтеков, сотни и тысячи. Толтеки уже во времена Колумба много веков были мифом и идеалом для всех народов и племен, считавших себя их потомками. Все познания в области религии, философии, магии и т. п., а равно в науках и искусствах, приписывались толтекам. Неудивительно, что дон Хуан в книгах Кастанеды тоже приписывает им свое знание. Мы можем считать это некоторой условностью — то есть были исторические толтеки и те «толтеки», что 3–4 тысячи лет назад (а может, и раньше — кто знает) создавали месоамериканский цивилизованный мир.

Если Вы веруете в Спасителя Нашего Иисуса Христа и исполняете Его заповеди, вы вправе называть себя «христианином». То же и здесь — всякий, следующий дисциплине, описанной Кастанедой, имеет право называть себя «толтеком». Толтеки, как и христиане, бывают хорошие и плохие, но это уже друтой разговор.

"Моральный идеал воина (толтека) не-человечен, следовательно, недостижим", — полагает тот же автор.

Обратите внимание, как христианство консервирует и абсолютизирует представление не о человеке вообще, а о конкретном типе человека. Этот образ обусловлен конкретной эпохой, культурой, знаниями, структурой социума и т. п. Христианская религия вознесла на воображаемый пьедестал некую идеальность ("человек" как идея) и настаивает на том, что этот идеал выше мира, выше истории, "по образу и подобию Самого". В это можно верить, но это нельзя знать.

Толтекское учение (в нынешнем его понимании) показывает человека как бесконечно развивающуюся природу. Человек не статичен, он может трансформировать сам себя, и никто не знает, до каких пределов. Это важно, ибо это дает перспективу. Можно сказать, что подобные вещи уже декларировались европейскими мистиками и оккультистами. И вот здесь мы вступаем в область, которую не-специалисты постоянно и неминуемо упускают из вида.

Толтекское знание дает описание МЕХАНИЗМА трансформации, который ранее никаким мистическим или оккультным учением не рассматривался. Это очень специальная область. Об этом, в частности, пишу я — см., например, "Тайна Карлоса Кастанеды" или "После Кастанеды: дальнейшее исследование".

Все это кажется, безусловно, сложным, поскольку речь идет о стыке между психологией восприятия и психоэнергетикой, но концепция вырисовывается действительно совершенно новая и крайне интересная.

Вступает ли в противоречие с христианством или любой иной религией, скажем, наука произвольного управления собственным восприятием? Вниманием? Состоянием энергетики тела и полей, его окружающих?

Можно ли считать религией (тем более, антихристианской), например, аутотренинг, где речь идет практически о том же, лишь в меньших масштабах?

Я просто хочу верно расставить акценты. Кастанеда, к сожалению, сделал для этого недостаточно. Его последователи, надеюсь, завершат этот труд.

Человек, исследующий толтекское знание, вовсе не мечтает стать черным магом, он стремится расширить свои возможности в той степени, в какой это возможно.

Мы не знаем, где наши пределы. Мы их ищем. Вот и весь, если хотите, пафос толтекского знания (в трактовке "новых видящих", много веков назад отказавшихся от магии своих предков).

Разве можно человеку запретить исследовать самого себя? Я знаю, что многие сторонники религии (христиане, в первую очередь) усматривают здесь "утрату спасения" или что-то в этом роде. Но так ли это на самом деле? Вот вопрос, о котором не должен забывать ни один человек, если желает остаться человеком — бесконечно развивающимся пучком осознания, потенциально бессмертным и подлинно свободным.