Виктор Цой и другие. Как зажигают звезды

101-й километр

20.10.2003

В минувшую субботу на служебном входе в ДС «Юбилейный» со мной случился забавный случай, я забыл приклеить себе на свитер специальный бейдж, и охранник дворца спорта встал на пути у видного музыкального деятеля: «Вы куда?». Ну, я конечно не звезда эстрады, чтобы меня в лицо знали, но я объяснил, кто я и что сильно спешу, а бэйдж посеял. Не подействовало, а я возмутился и пригрозил наглецу увольнением. Тот угрозы не испугался, и тогда я попытался применить силу и начал толкать охранника. В конце концов вмешалась какая-то женщина из администрации, и меня пропустили. Уж не знаю, что я так разнервничался, формально охранник был прав. Вдобавок за несколько минут до моего прихода его сильно допек Леня — солист «Динамита». Этот Леня, напялив на башку капюшон, появившись у служебного входа, начал прикалываться: «А чей это концерт сегодня?»

— Иди отсюда, парень, — отреагировал охранник. И тоже долго не хотел пускать шутника. Кстати, несколько часов спустя разнузданный Леня на концерте такое вытворял… Он надувал на сцене презервативы, целовался с поклонницами. А когда ему из толпы швырнули чьи-то красные трусики, не придумал ничего лучше, как вытереть ими пот. Н-да, такие вот у меня проказники в группе собрались…

На следующее утро, 2 августа 1985 года, за мной приехали родители, цивильные вещи привезли, и я поехал с ними в Москву. Стояла прекрасная, теплая погода, народу в столице оставалось немного, и я несколько дней просто с удовольствием бродил по улочкам города. Увы, остаться здесь жить я не имел права. Идиотское положение о паспортах требовало, чтобы для снятия судимости я достаточно долго жил и работал за 101-м километром. Под это положение попадало большинство отбывших наказание, попадало в замкнутый круг. Ведь у многих освобождающихся возникает колоссальный соблазн заехать домой, повидать детей, родителей. Через неделю появляется участковый, если гуманный, на первый раз просто предупреждает. Еще через неделю — подписка. Третья подписка — в суд и в зону строгого режима. Обычно освобождающегося спрашивает администрация колонии:

— Куда поедешь?

— Да вот туда бы, или хотя бы…

— Нет, туда нельзя, туда тоже…

— Ну, давайте к дальним родственникам в Тьмутаракань и без дискуссий.

Затем связываются с наблюдательной комиссией, с органами опеки, и выписывают документы в разрешенную глухомань. Приезжаешь — надо трудоустраиваться, уж куда примут. На хорошую работу не рассчитывай, сидевших обычно сторонятся, и в целом справедливо. Может, грузчиком возьмут или на скотобойню. А если нет, то за тунеядство могут и привлечь!

Да и деньги тоже надо где-то брать. В общем, живи и радуйся, что свободен, если сможешь!

За время моего отсутствия мать фиктивно разошлась с отцом, и все это ради решения жилищного вопроса, уж больно плохоньким было жилище на Дмитровской. Как участники войны, они обеспечивались отдельными квартирами, и отец к сорокалетию Победы уже успел получить однокомнатную на Фестивальной, а мама пребывала в состоянии ожидания. Ее квартира на Зелиноградской улице появилась в 1986 году, туда я и съехал от отца. Интересно, что если после первого срока я максимально рвался погулять, то сейчас фактически днями торчал дома, не хотелось никуда идти и ни с кем общаться. И где-то через неделю моей вольной жизни на Фестивальную нагрянули из милиции с проверкой. Я находился дома, открыл дверь и… получил первое и последнее предупреждение. Звучало весьма убедительно, и я поклялся участковому завтра же уехать за 101-й километр. Что и сделал.

Куда ехать, мне было абсолютно все равно, поэтому я выбрал город Александров — самый близкий из тех, где разрешалось жить. В душную электричку, набитую дачниками и запоздалыми грибниками я уселся в весьма скверном настроении. Шел дождик, за окном мелькали унылые пейзажи родной страны и проносились незатейливые названия станций… Черт, как же все по-дурацки у меня в жизни складывается!

Проведя в пути положенные два или даже два с половиной часа я оказался в весьма глухой провинции. Вроде вот центр города, а через два шага уже частный сектор — маленькие домишки с палисадниками и покосившимися заборами. Именно здесь я надумал снять временное жилье, здесь я и бродил, посматривая по сторонам. Для Александрова это типичная картина: многие освобождающиеся, имеющие денежные средства, стремятся прописаться и жить на съемной жилплощади, а не в какой-нибудь задрыпаной общаге одного из местных заводов. Искал я недолго — на лавочке перед вполне милым домиком на завалинке сидела полная дама бальзаковского возраста и читала какую-то книжицу:

— Добрый день. Не подскажете ли, где здесь можно комнатку снять?

— А, только освободился? По какой сидел?

Да, мой интеллигентный вид ей все «рассказал», а валютная статья понравилась, дама неплохо разбиралась в тонкостях УК. И понимала, что с такой статьей соленья из погреба не воруют. Оказалось, что ее сын здесь же, в Александрове, отбывал небольшой срок на стройках народного хозяйства или, в просторечии, «на химии». Получалось, в чем-то родственная душа. Дама предложила жить у нее. В домике три большие комнаты, сени, кухонька, удобства, понятное дело, во дворе. Но летом все выглядело вполне мило садик, беседка, высокий забор и игривая собачонка. Я выдал аванс-задаток и уехал в Москву, пообещав вернуться через неделю. Я действительно приехал, сходил в паспортный стол, заявил о себе в местном отделении милиции. Они запросили надзорные документы, и пока шла переписка, меня никто не проверял, пожил два — три дня и уехал. Потом вернулся и пытался устроиться на работу. Условия труда на картонном заводе меня просто поразили, хуже, чем в любой зоне, два года — и на кладбище, и я отправился на местную деревообрабатывающую фабрику — а куда еще возьмут с двумя судимостями? Мой опыт в Мордовской зоне их заинтересовал. Я сказал, что приеду не сразу, на что услышал равнодушное: «Когда приедешь, тогда и приедешь».

Однако переезжать в эту дыру из Москвы, ох, как не хотелось. И я завис у родителей, прятался, не открывал дверь проверяющему участковому.

Валюта во мне уже вызывала конкретный страх, да и вообще с подпольным бизнесом снова завязываться не хотелось. Какие-то деньги я привез из Мордовии, их вполне хватало, чтобы нормально одеться, ходить в костюмах от «Большевички» я физиологически не мог.

Тем временем я потихоньку оклемался, принарядился в модные джинсы, яркую рубашку и отправился на поиски развлечений. Но развлекаться я предпочел не в Москве, с большой опасностью нарваться на неприятности, а на море. И с приятелем Давидом в конце сентября я махнул в Гагры. Отдыхающих там оставалось совсем немного, но погода стояла еще весьма теплая. Тепло и приветливо ласкало меня море, которое я не видел много лет и из которого практически не вылезал. Сочные и вкусные фрукты словно просили: ну съешь меня. Девушки…

Мой же дружок, сильно пьющий, особо не увлекался ни морем, ни фруктами. Он не мог проходить мимо дешевого и отличного местного вина и очень укоризненно смотрел на меня, если я отказывался составить ему компанию. И для меня, хотя и потреблял, наверное, раза в два меньше, вечный праздник закончился инфарктом. Кое-как подлечившись в местной больнице, я перебрался в Москву. Но, несмотря на это предостережение сердца, кутить не перестал.

В столице я начал встречаться с девушкой, с которой познакомился на юге. Имя не помню. Или Оля? И еще с одной — то ли Нина, то ли Вика. И еще с Наташей с Беговой, ныне женой моего друга. И когда через полтора месяца я угодил в больницу со вторым инфарктом, однажды меня посетили одновременно две верные подруги. В палате произошла небольшая, но отвратительная сцена ревности, одна из немногих в моей жизни. Но и после второго инфаркта я не остепенился — уж больно сильно изголодался по праздникам за столько лет в неволе. Кутил напропалую. При этом я успешно продолжал уклоняться от попыток милиции вычислить меня, на квартирах родителей появлялся редко, что-то снимал, иногда у подружек и друзей зависал. Но все равно не особо спокойно себя чувствовал, вздрагивал от каждого настойчивого звонка в дверь.

В начале февраля 1986-го я познакомился с двумя веселыми девчонками, мы пошли в ресторан, а после его закрытия я вместе с двумя бутылками шампанского отправился к ним в гости, куда-то в район Останкинского телецентра. А тогда, надо заметить, вся страна жила в ожидании очередного съезда партии, в столице постоянно проводились милицейские рейды и облавы, попались и мы: около метро «Рижская» нас остановили взмахом жезла. Всем пассажирам такси предложили показать документы. Документы обнаружились лишь у одной из девушек. Нас заставили расплатиться с водителем и доставили в ближайшее отделение милиции. Вскоре девчонок отпустили, а меня оставили, ибо я без утайки назвал свое имя, и после пробивки наверняка установили, что я числюсь поднадзорным. До утра я просидел в местном «обезьяннике» в компании с какими-то бродягами и алкашами. Мне было хреново, хотя, казалось бы, ко всему уже привык, но опять недоразумения, огорчения, опять слезы родителей. Привлечь, конечно, не смогут, но кровь попортят. И от этих мыслей мне стало плохо с сердцем, очень плохо. Вызвали скорую, госпитализировали в больницу, вкололи массу всего оживляющего. Утром пришел врач, посмотрел и говорит:

— Ну, лежите, больной, отдыхайте, все обследуем, а там видно будет.

Через три часа он заглянул ко мне снова и выдавил сквозь зубы, уставясь глазами в пол:

— Мы вас вынуждены выписать…

— Но я же плохо себя чувствую, почему?

— Такая ситуация сложилась, не могу все рассказать… Но оставить вас не в моей власти. Не волнуйтесь и собирайте вещи.

Ничего себе — не волнуйтесь! Где это видано, чтобы больного за дверь больницы выставлять? И я испугался не на шутку. Когда же я оделся, меня отвели в какой-то пустой кабинет с пожелтевшими плакатами устройства внутренних органов. Я долго ждал, и вот заходят двое, представляются следователями и говорят после расспросов:

— Ты злостно нарушил паспортный режим, мы тебе делаем предупреждение и берем подписку. Еще раз приедешь в столицу — посадим.

— Да я только вчера приехал…

— Врешь. Где билет???

— Ну ладно, сейчас прямо и поеду…

Но меня не отпускали, чего-то ждали. Потом сказали:

— Поедешь с нами.

Посадили в черную «Волгу» и куда-то повезли: я зажат посередине заднего сидения, двое здоровяков по бокам и водитель. Я пытался завязать разговор, но безуспешно. Машина проехала ВДНХ, мне стало интересно:

— Куда везете?

— Сам увидишь.

И вот мы выехали за пределы столицы, сопровождающие сначала упорно молчали, а потом снова начали грозить:

— Еще раз появишься, гаденыш, сразу под наши молотки попадешь. Тут тебе в больнице не помогут… Уяснил?

На этот раз уяснил. Все это проходило в рамках кампании очистки столицы перед съездом КПСС от подозрительных элементов, а именно таким я и являлся — госпреступником.

Проскочили несколько подмосковных городков, стали приближаться к Владимирской области, на сотом километре остановились, прижавшись к обочине, стали звонить кому-то. Вскоре с другой стороны подъехала «Волга»-близнец, и прошла передача особо опасного преступника владимирским властям. На прощание один из московских ментов отвесил мне обидный пиндаль грязным ботинком.

Меня повезли в городской отдел Александрова, опять последовали допросы, заполнили карточки и объявили надзор. Раз в неделю требовалось приходить отмечаться, а каждый день после десяти вечера как цуцику сидеть дома и ждать проверки. Утром следующего дня я позвонил на мебельную фабрику и трудоустроился на должность старшего мастера. И стал ходить туда, какую-то ерунду из дерева делать. 400 человек лениво работали дедовскими методами, даже производство корпусов для телевизоров куда лучше налажено было.

Поскольку проблемы с сердцем продолжались, я периодически посещал местную горбольницу и как-то удачно попал на очень хорошего врача. Рассказал ему историю жизни, тот отнесся персонально и неформально. Подтвердил, что требуются квалифицированные исследования в хороших центрах Москвы и начал выдавать мне разрешения выезжать в столицу. После таких поездок я приносил врачу то бутылочку коньяка, то коробку конфет. Почему не доставить удовольствие хорошему человеку?! Наиболее же ценной оказалась рекомендация собирать документы на ВТЭК. Признай врачебная комиссия мою инвалидность, я сумел бы вполне законно вернуться в Москву.

Вскоре я встретился с сыном хозяйки Поповым, авторитетным человеком в городе, он только что отбыл три года срока и вернулся домой. В целом бездельничал. С ним я проводил время, иногда в единственном приличном местном ресторане. Там по пятницам собиралась местная «знать» — жулье, воришки и прочие, живущие не на одну зарплату. Часов в 11 все замолкало, и только периодически слышались пьяные песни и крики. Что же, обычная жизнь обычного провинциального городишки. Хоть и скукотища, да меня в общем-то не особо раздражала.

На заводике я проработал несколько месяцев, особо не утруждая себя, но и не наглея и не прогуливая. А потому надзор за мной сильно ослаб, лишь изредка приходил пьяный участковый, громко стучался в ворота дома, а сам даже мою фамилию не мог выговорить:

— Здесь живет ААА…?

А хозяйка дома, острая на язык баба, передразнивала:

— ААА… Выучи сперва фамилию, а потом уже будешь трезвонить. Все дома. Пошел ты!

Эта самая хозяйка, дама хоть и в возрасте, но и в самом соку, практически с самого начала оказывала мне недвусмысленные знаки. Иногда это было приятно — пампушечки да свежая простынка, а иногда и слегка навязчиво. Но возможная интимная связь с нею меня не привлекала. В то же время к нам периодически заходила на чаек милая девушка Оля, и вот с ней у меня установились тесные отношения. Сначала я переехал к ней в комнату в коммуналке, а затем в добротный купеческий дом, где жила ее мама. Весной там все расцвело, и я просто наслаждался… Оля жила с сыном.6–7 лет, периодически заикающимся и часто болеющим. Еще теоретически существовал муж-алкоголик, уехавший на заработки на Север и канувший неизвестно где. В общем, обычная бестолковая история.

В мае состоялся ВТЭК, я получил долгожданную инвалидность, что означало требование постоянного ухода за мной. И тогда я вернулся в Москву и смог прописаться на основании этой справки. Потом еще несколько раз я ездил к Оле, но интервалы между поездками становились все больше и больше, чтобы добираться в такую даль требовались более сильные чувства, чем имелись у меня. И во время одного из таких посещений выяснилось, что женщина беременна. Что делать? Мы, а скорее я, решили делать аборт… Почему? Честно говоря, не хочу об этом особо распространяться. Наверное, наши отношения строились по принципу разумного эгоизма, и глубина чувств была весьма условной.

Кстати, уже после Александрова в моей жизни появилась еще одна девушка, по уши влюбленная в мою скромную персону. А ее папа, надо сказать, служил ни много ни мало одним из руководителей крупной внешнеторговой организации. Тем не менее, в моем лице он увидел достойного жениха для своей дочурки.

И вот однажды он вызвал меня на Смоленку в одно из зданий Внешторга в огромный кабинет с дубовым столом и строго спросил:

— Какие у тебя отношения с моей дочерью?

— Нормальные…

— Что значит нормальные? Они будут нормальные, только если их упорядочить. Ты должен на ней жениться. Собираешься?

— Может быть.

— Ну, думай. Женишься — подарю машину. А потом и квартиру куплю. Нет — больше у нас не появляйся.

Когда я выходил из кабинета, то уже понимал, что ни «Москвич» не нужен, ни женщина, на которой «должен жениться». Я никому ничего не должен, ну, может, кроме родителей. Короче, сильно задело.

Опять за решетку!

10.11.2003

Неделю накануне назначенной на 31-е презентации первого Диминого альбома «Ночной хулиган» на солнце наблюдались вспышки. Я же испытывал большое напряжение, непривычные ощущения, головную боль и повышенную возбудимость. Говорят, это волнения солнечной атмосферы посылали на землю какие-то негативные импульсы. Но на земле все складывалось неплохо, по крайней мере у меня.

Презентация состоялась в обновленном «Арлекино», именно здесь лет десять назад я презентовал первый альбом Сташевского. 1500 человек, очень душно, кондиционеры не справлялись.

Перед началом презентации журналистов пригласили на пресс-конференцию. Я заботливо встречал их и иных гостей на входе в зал, уговаривая побыстрее занять свои места. Впрочем, особой необходимости в этом не было, поскольку виновник торжества жутко опаздывал. Ведущим пресс-конференции стал солист группы «Динамит» Леонид Нерушенко.

Я же поведал, как нашел подопечного на вечеринке журнала «Yes!» в МДМ, где выступала группа «Динамит». За кулисами, где, как всегда, тусовалась творческая молодежь, ко мне подошли познакомиться учащиеся музыкального училища имени Гнесиных Дима Билан и Саша Савельева. После этой судьбоносной встречи и началась звездная карьера парочки — один стал сольным артистом, а его подруга отправилась на «Фабрику звезд».

Я сразу же устроил Диму на конкурс в Юрмале «Новая волна — 2002», где тот занял совсем неплохие позиции. Опередила новоявленного певца тогда лишь группа «Smash!!», популярность которой сейчас ничуть не выше, чем у Билана.

Я открыто заявил, что очень доволен своим протеже как человеком образованным и талантливым по наследству (мама исполнителя в свое время закончила консерваторию). Журналисты поинтересовались у выпускающей компании, каким образом она намерена продвигать Диму Билана на международный рынок. Глава «Гола Рекорде» Александр Блинов заверил, что альбом «Я ночной хулиган» появится по всему миру: этим на Западе занимаются специальные промоутерские фирмы. Надо сказать, что дату российского релиза пластинки, приходящуюся на праздник Хэллоуин, мы выбрали абсолютно случайно. Но несмотря на отсутствие какой бы то ни было знаковой связи, я выказал свое удовольствие от созерцания некоторых гостей, пришедших в жутковатых карнавальных костюмах: «Значит, наш праздник пройдет еще веселее!».

В разгаре пресс-конференции собравшиеся, наконец, смогли поприветствовать Диму Билана. Герой вечера виноватым голосом лаконично объяснил причину задержки: «Пробочки». «Надо раньше выезжать — это у тебя уже болезнь!» — я слегка пожурил подопечного. У певца поинтересовались, как он относится к Баскову и Галкину, не сделал ли еще последний на него пародию. Дима заметил, что уважает коллег, но ощущает себя в несколько ином жанре, а вот пародий удостоился пока только в КВН, зато дважды, и это уже показатель. Профессиональными же кумирами Билана являются Уитни Хьюстон, Робби Уильямс и Мэрайя Кэри. Артист признался, что ничуть не стыдится время от времени выступать на заказных мероприятиях и днях рождения бизнес-магнатов, тем более что все они — очень хорошие люди. Затем ведущего пресс-конференции попросили озвучить его отношение к тому, что я, де в последнее время уделяю гораздо больше внимания Билану, чем группе «Динамит». Нерушенко признался, что, хоть и немного ревнует, но прекрасно понимает, что сейчас его коллеге нужна большая поддержка; «Динамит» же уже состоявшийся и самостоятельный коллектив.

После небольшого фуршета началась музыкальная часть программы. Пока гости наполняли зал, под бодрую танцевальную музыку по нему расхаживали циркачи на высоченных ходулях, а на специально расставленных платформах «зажигали» максимально облегченные в плане одежды танцовщицы. Шоу продолжалось долгое время, пока, наконец, на сцене не возникли ведущие Тутта Ларсен и Леонид Нерушенко, настойчиво выпрашивавший у зала поддержки в связи с дебютом в роли конферансье. Расписав все достоинства виновника торжества, зычными голосами парочка объявила выход собственно Димы Билана. Со стильным беспорядком на голове, но в строгом черном костюме аудиодебютант в одиночестве исполнил «Памяти Карузо» Лучо Далла, продемонстрировав, правда, в записи, свой широкий вокальный диапазон. Следующим блоком было представление песен со свежевыпущенной пластинки, для чего на сцене появилась живая инструментальная группа. Переодевшись в более свойственные имиджу джинсы и белую рубашку, Билан зарядил обещанную «живую» программу — «Бум», «Girlfriend», «Ночной хулиган» и прочие уже знакомые уху любителей отечественной попсы композиции.

В качестве дополнительного визуального эффекта на сцене время от времени появлялись две танцовщицы в полупрозрачных белых материях, изображавшие не то привидения в честь Хэллоуина, не то романтическую направленность песен Димы Билана. У сцены тем временем образовалась мощная группа поддержки, состоявшая в том числе и из редких для ночных клубных мероприятий юных девушек, забрасывавших певца цветами и разнообразными плюшевыми изделиями.

Еще раз переодевшись, Билан вновь появился перед гостями, но уже один, и представил еще несколько вещей с диска в привычных электронных аранжировках. Сладким завершением сета гвоздя программы стал вынос большого торта в виде проигрывателя пластинок с соответствующе и событию надписью на «пятаке» аудионосителя. Подарок от кулинаров «Арлекино» разрезали все участники прошедшей ранее пресс-конференции, полакомились также и оставшиеся журналисты. Вторая часть музыкальной программы была отдана под песенные поздравления гостей. На сцене выступили группы «Фабрика», «N’Evergreen», «Hi-Fi» (обрядившиеся в исключительно мужские костюмы по случаю Хэллоуина), «Гости из будущего», «Блестящие», «Динамит», Саша, Дарина, «Любовные истории», Алексей Романов. Дима Билан послушно выбегал из-за сцены на каждый зов коллег и виновато сообщал, что опаздывает на самолет в Красноярск. Однако главный герой вечера успел-таки исполнить дуэт с певицей Дариной (в клипе которой он недавно появился, к чему бы это?) и, выбежав к зрителям уже в походном спортивном костюме во время выступления «Любовных историй», окончательно попрощался со всеми, ему предстоял полет в Красноярск, где Дима принял участие в праздновании пятилетия МТВ. Самолет задержали, но все обошлось.

В общем, презентация прошла на «ура». Гостей было множество: «Фабрика», Киркоров, «Гости из будущего», «Хай-Фай», Саша… Кого-то из гостей искренне интересовало творчество Билана, кто-то любезно откликнулся на мое приглашение, а кто-то просто пришел поразвлечься. А по большому счету, зачем еще, как если не для развлечений, нужна вся эта музыка?!

На основании решения ВТЭК вернувшись в столицу, я старался максимально избегать незаконных дел, но от судьбы не уйдешь. По крайней мере далеко. И как-то, сидя с приятелями в ресторане, я познакомился с одной бизнес-леди, как это теперь принято говорить. Осведомленная о моем неравнодушном отношении к хорошим шмоткам, дама предложила слегка обновить мой гардероб. Я поехал к ней «на примерку». Предложенный мне товар в лучшую сторону отличался от продаваемого в «Березках» как по качеству, так и по эксклюзивности. Он покупался непосредственно за границей или самой дамой или ее мужем арабом. Потом за скромный процент я обновил гардероб моих приятелей. А потом все это превратилось в небольшой бизнес. Так меня вовлекли в процесс фарцовки импортным ширпотребом в качестве одного из звеньев цепочки. С валютой я уже не связывался — руки жгла, а занимался сбытом одежды оптовикам. Конечно, сказать «вовлекли» можно лишь условно — на невинного и наивного мальчика я не тянул и все делал вполне сознательно, но деловой импульс плюс женское обаяние сыграли свою роковую роль. Плюс все тот же запах легких денег. Товары уже стали не привозиться из-за границы от случая к случаю, а закупаться непосредственно в «Березках» и не единичными, а мелкооптовыми партиями. Масштаб операций поменьше золотого, но тоже вполне достойный и прибыльный — несколько тысяч рублей в месяц да приносил. То есть я зарабатывал раз в пять-шесть, а то и больше самого высокопоставленного чиновника и в очередной раз не находил в себе сил сказать «стоп!».

В зависимости от вида товара — косметика, тряпки, электроника — существовало несколько точек «сбора», где и совершались сделки. Кстати, там я встречал многих из нынешних сырьевых и банковских олигархов, первых лиц правительств. Свой первый капитал они сделали именно там. Сейчас они вряд ли в этом признаются, да и я не хочу чужими именами швыряться, хотя что тут зазорного? На тот момент это являлось максимально возможным масштабом проявления частной инициативы. Не считая, конечно, партийно-хозяйственных преступлений. Впрочем, появление, а тем более сделки на «точках» несли большую потенциальную опасность, поэтому, как правило, все происходило по телефону или через знакомых. Каждый делал свой маленький бизнес в качестве звена той или иной цепочки, и если где-то происходил обрыв, все очень быстро рушилось.

Араб в итоге попал в оперативную разработку КГБ, дал показания против меня и своей подруги и свалил из страны. Однако еще весомее оказалось предательство валютчика Шпеера, с которым я и водочку пил, и с девочками гулял… Вот гнида! По делу он проходил как свидетель, однако без очной ставки и прочих формальностей, и о его неблаговидной роли я узнал совершенно случайно.

За мной установили тотальную слежку, и как-то, когда я приехал на деловую встречу к театру имени Моссовета, мою машину блокировало несколько автомашин сотрудников милиции. В багажнике находилось несколько кассетных «Грюндигов», парочка видеомагнитофонов и десяток видеокассет. Авто с товаром забрали, а меня отправили проторенной дорогой — сначала на Петровку, а после предъявления обвинения — в Бутырку. На дворе стояло 10 октября 1986 года. Недавно купленные «Жигули» шестой модели — мою первую машину и весь находящийся в ней товар, а также порядка 15 тысяч рублей из карманов изъяли и описали. В квартире на Зеленоградской также произвели тщательный обыск, но ничего предосудительного не нашли и ничего описывать или конфисковывать не стали. Благо я успел туда лишь временно прописаться, да и товар не хранил.

Единственным официальным свидетелем моего обвинения являлся подлый араб, успевший покинуть СССР и не отзывавшийся на международные телеграммы, идущие к нему на родину. Именно этот факт не давал следствию законной возможности поставить в моем деле очередную жирную точку. А потому само следствие шло вяло и бесперспективно, я же, уже опытный в вопросах законности и юриспруденции, имел четкую линию защиты. Наличие импортных вещей в моем автомобиле и большой суммы денег в кармане само по себе преступлением не являлось, поэтому требовалось лишь придумать некую правдоподобную версию и ни в чем не признаваться. А иначе, как уже случалось, мое признание вопреки всем юридическим нормам могли посчитать за доказанное обвинение. Я искусно отпирался и параллельно строчил огромное количество жалоб — из двух томов дела один полон моих кляуз. Писал я их по любому поводу: по делу, по условиям содержания, по состоянию здоровья и в самые разные инстанции, даже в Европейский суд по правам человека…

Мое дело представлялось изрядно сфабрикованным, и защита его удачно разваливала. Лучшим же защитником выступал я, как наиболее заинтересованный в итоге, имеющий серьезный опыт контактов с правосудием и лучше всех знающий суть дела. Адвокаты и юристы в подавляющем большинстве работают не творчески, лишь формально отрабатывают, основываясь на каких-то законодательных актах, выискивая какие-то процессуальные нарушения. Кто-то основательнее знает законы, кто-то — более поверхностно, язык у кого-то подвешен лучше, чем у другого, но в суть дела мало кто вникает. Родственникам обещают золотые горы, но обычно к серьезному бою за клиента не готовы. Поэтому, общаясь с адвокатами, я лично выстраивал линию защиты, говорил, на что стоит обращать внимание и на чем акцентировать выступление. Короче, два раза меня судили и дважды разные суды отправляли дело на доследование. И во второй раз прокурор не дал санкцию на мое дальнейшее содержание под стражей. Видимо, предполагаемое преступление не представляло такую социальную опасность, как десять или даже полтора года назад. Близилась перестройка, подул свежий ветер перемен и это стало касаться и судопроизводства — оно теперь вершилось более серьезно, лояльно и демократично. В преддверии социальных свершений в людях наблюдался невиданный внутренний подъем, значимость человека выросла, уменьшился беспредел власти. Активно освобождали под подписку камеры в качестве меры пресечения и камеры уже не распирало сверх всякой меры.

Тем не менее, активно арестовывались попавшие на взятках и злоупотреблениях дельцы от советской торговли — шла серьезная чистка рядов. Забрали начальника главного управления торговли Мосгорисполкома Николая Трегубова и около 130 его сотрудников, в том числе замов его главка. Мне «посчастливилось» сидеть с двумя из них — сначала из управления продовольственных, а затем и промышленных товаров. А также с директором крупного гастронома на Проспекте мира у Рижского вокзала. Уже в весьма преклонном возрасте, под 60, он пребывал в постоянном шоке и все твердил:

— Какой позор на мою седую голову…

Я сочувствовал, но внутри думал: — А раньше что, не догадывался?

Еще весьма интересный пассажир — вор в законе Валериан Кучулория по кличке «Песо». Его отца — заместителя председателя Верховного Совета Грузии расстреляли в 1936 году, практически в год рождения сына. Мы много общались, его беседы об уголовной жизни были интересны даже мне, уже немало повидавшему за решеткой. Он понимал, что я, валютчик, бизнесмен, все-таки не из криминального мира и не собираюсь туда переходить, и относился ко мне со сдержанным уважением. Как и я. А вообще обитатели тюрьмы, где находится крупный уголовный авторитет, всегда проявляют повышенный интерес к его персоне, стараются максимально поддерживать, морально и материально. Подогревают по всем статьям. Как-то я прочел автобиографический рассказ некоего Константина Гумирова, тоже сидевшего, и нашел там строчки. По-моему об этом человеке:

«Однажды в камеру зашел грузин Песо, «вор в законе». В тот же вечер за ужином он вдруг бросился в угол и напал на Женька, который пришел вслед за мной из моей хаты в Бутырках. Он чуть не загрыз Женька, и тот стал ломиться из хаты. Только тут я понял, что Женек — дятел.

— Как ты почувствовал эту суку?

— У нас чутье на них в Грузии.

Узнав, что я поэт, Песо попросил меня сделать ему для племянника и племянницы акростих.

— Не хочу, чтобы мой племянник встал на воровской путь. Пусть будет лучше футболистом.

Я сделал акростих, где пожелал ему достичь мастерства Давида Кипиани.

— Я буду хранить твой стих под стеклом и выполню любую твою просьбу. Константин. Приезжай ко мне в Грузию».

Кстати, похожую кличку носит и один авторитетный вор из фильма «Антикиллер» и одноименной книги Корецкого. Образ несомненно списан с моего знакомого. А в книге Николая Модестова «Москва бандитская» немало места уделено уже конкретно этому человеку. Впрочем, на момент нашего знакомства Песо уже сильно и неизлечимо болел — рак гортани пожирал его неуемную личность, из горла торчала трубочка. Поэтому и выпустили его из-под стражи, выпустили умирать. Вместе с общим знакомым — ныне тоже покойным авторитетом Отари Квантришвили, уже после моего освобождения, мы как-то собрались проведать больного, да на несколько дней не успели. На пышные похороны на Ваганьковское кладбище я не пошел, как не пошел потом на похороны застреленного в 1994-м Отарика, как не пошел проститься с еще сотней достаточно близких мне людей. Не люблю я это, не люблю и не понимаю. Только отца и мать я проводил в последний путь. И Цоя.

А вот еще одна история: Я находился «на больничке» в Матросской тишине, куца меня перевели из Бутырки на курс лечения. Почему именно туда, сейчас сказать сложно, возможно, нужное мне сердечно-сосудистое отделение присутствовало только там. И вот однажды меня вызывает к себе начальник медчасти. Случай достаточно редкий, по крайней мере раньше таких высоких приглашений мне не поступало. Настроенный явно благодушно, медик начал задавать вопросы, приятно волнующие мою память и совсем не связанные с нынешним положением подследственного. Меня спрашивали, что делал до начала череды заключений и злоключений, какое имел отношение к музыке, к рок-группам. Я с удовольствием отвечал, не особо понимая, к чему он клонит. Начальник в свою очередь сыпал названиями западных рок-команд и признавался в любви к этой категории музыки. А потом взял со стола какой-то номер журнала «Юность» и прочитал: «Для многих советских рок-групп Юрий Айзеншпис является тем же, что Брайн Эпштейн для «Битлз». Вот так сравнение! И кто же это написал, какой-то мой бывший приятель? Автора экскурса в историю советской рок-музыки я не знал — некто Евгений Додолев. Но написано было вполне профессионально и позитивно. Также в весьма объемной статье упоминалось, что ныне Ю. Айзеншпис отбывает наказание в советской тюрьме, что, впрочем, ничуть не умаляет его музыкальных заслуг. Начальник медчасти широко улыбнулся:

— Это о тебе, что ли?

— Да. Не только темные пятна в моей биографии…

Через некоторое время после освобождения я неожиданно встретился с тем самым Додолевым. Очень усталый, я ехал в 31-м троллейбусе и задремал. И вдруг сквозь сон слышу зычный голос: — А это тот самый Айзеншпис спит, о котором я статью написал.

Додолев, которого я тогда увидел впервые в жизни, обращался к своему попутчику и показывал пальцем на меня. Они выходили у здания ТАСС, и Евгений сунул мне свою визитку и попросил позвонить. Мы начали общаться, а через какое-то время он стал мужем Натальи Разлоговой. Той самой, пусть и неофициальной, но самой настоящей и любимой жены Виктора Цоя. Вот такая «ирония» судеб.

Именно в эту «матросскую» больничку вскоре после неудачного суда и пришел следователь, причем по интонации его приветствия и унылому выражению лица я понял, что он собирается меня освободить. Следователь мою версию подтвердил, и я начал просить, практически умолять его — освободите меня сегодня! Была пятница, и хотя вроде бы два лишних дня на фоне общего срока моего заключение роли не играли, но я просто физиологически не мог больше оставаться за решеткой. Сначала он отнекивался — ведь уже два часа дня, пока выправлю все бумаги, пока то да се. Но я его упросил, пробудил в нем человеческое чувство и подвиг на хорошее дело. Да и вообще он, видимо, был неплохим парнем!

Около 8 вечера мне сказали собраться с вещами. Здорово, да только все вещи я уже раздал ребятам. И когда я вышел с пустыми руками, с меня затребовали показать свое имущество.

— Да не нужно оно мне, раздал…

— Не имеешь права, должен забрать все в соответствии с карточкой…

Конечно, вещи в тюрьме и теряются, или проигрываются, или меняются. И если бы я хоть какие-то шмотки при себе имел, может, особо детально и не проверяли бы. Вдобавок совсем недавно я получил серьезную посылку со свитерами, брюками и т. д. В общем, я вернулся обратно в палату, меня приветствовали незлой шуткой:

— Как, уже соскучился?

Нет, отнюдь. Забирать подаренное обратно неприятно, но что поделать? Хотя кое-что я сумел оставить «братве» после небольшого торга с надзирателями.

Меня привели в одиночный боксик, чтобы ни с кем не мог пообщаться, ничего не мог передать на волю. Я долго ждал, как оказалось, начальника спецчасти, без которого меня не могут освободить. Он же как раз успел уехать домой, но если пришло распоряжение освободить, ничто не может служить причиной его неисполнения. В мучительном ожидании прошла еще пара часов, и около 11 меня в последний раз в жизни обыскали, вывели на сборку и открыли ворота. Так закончился мой последний срок с 10 октября 1986 года по 23 апреля 1988 года и мой последний день в неволе. Говорят, от тюрьмы и от сумы не зарекайся. И все-таки зарекусь…