Викториум

Глава 1

Генеральский поезд был невелик размерами. Бронированный локомотив да три вагона с большим тендером для угля. А вот первый вагон как раз наоборот — своим размером поражал. Сделанный явно на заказ. На трех осях. Длиной в полтора обычных и дюймов на двадцать повыше. Второй — пульман, где обитал сам генерал Радонежский со всеми инженерами и офицерами охраны «Святогора». Там же поселюсь и я. Третий же отводился для рабочих и солдат с унтерами охраны и инженерного полка.

Вокруг поезда стояло отдельное охранение. Солдаты в белых гимнастерках скучали, провожая глазами снующую по вокзалу публику. Особый поезд стоял на «чистом» перроне, а потому поглазеть солдатикам было на что. Дамы под зонтиками и сопровождающие их кавалеры в статском или военном платье неодобрительно смотрели на это оцепление.

— Вот ведь что удумали, — качал головой пожилой человек в докторском пенсне и с бороденкой. — На «чистом» перроне столько солдат поставить. И кому только в голову пришло? Безобразие.

Он поглядел на меня. Видимо, ища поддержки у военного.

— Я еду на этом поезде, — сказал ему я и решительным шагом направился к перрону.

Пожилой человек в пенсне вздохнул и неодобрительно покачал головой. В этот момент он стал особенно похож на козла.

Старший унтер, командовавший оцеплением, остановил меня взмахом руки.

— Кто таков? — суровым тоном спросил он у меня. Хотя и отлично видел, что имеет дело с обер-офицером. Но сейчас унтер был при исполнении, а потому преисполнился чувства собственной важности.

— Поручик Евсеичев. — Я вынул из нагрудного кармана гимнастерки бумагу, полученную вместе с мундиром инженерных войск. Протянул ее унтеру.

Усач долго изучал бумагу. Читал он нарочито долго. И явно не потому, что был малограмотен. Ему явно доставляло удовольствие помурыжить меня подольше.

— Пожалуйте во второй вагон, вашбродь, — наконец, вернул мне документ унтер, козырнув.

Я прошел мимо него. Забрался по лесенке во второй вагон. Вошел в просторный салон пульмана. За большим столом сидели пятеро офицеров, молодая девушка в модном платье и генерал Радонежский. Конечно же в сопровождении неизменного спутника Петра Бойкова.

Поставив саквояж на пол, я отдал честь и представился. Офицеры по очереди поднимались — и представлялись в ответ.

Я привычно оценивал их, приглядываясь к каждому.

— Подпоручик Лашманов.

Молод. Возможно, это для него первое дело. Польщен присутствием высшего командования. На седьмом небе от счастья из-за того, что сидит за одним столом с самим Радонежским.

— Поручик Негодяев.

Немного старше меня. Стесняется собственной фамилии. По ее поводу явно выслушал уйму шуток. Но, возможно, именно из-за этого и старается служить исправно и старательно.

— Поручик Кестнер.

Из обрусевших немцев. Старателен в силу происхождения и по крови. Опрятен. Скорее всего, зануден до невозможности. Говорит только по делу. Правда, последнее делает его почти идеальным офицером. В отличие от остальных одет в пехотную гимнастерку. Значит, это и есть командир роты охранения. С таким можно быть спокойным.

— Штабс-капитан Бойков.

Голос из-под маски раздался хриплый и слегка приглушенный. Однако я ожидал чего-то вроде скрипа, издаваемого Рыбаковым. Поэтому был даже слегка удивлен.

— Капитан Муштаков.

Этого я знал отлично по работе. Первоклассный инженер. Давний друг подполковника Вергизова, кочует вслед за ним. Вечный заместитель. Своей ролью второго плана, однако, вполне доволен. В командующие не рвется.

— Подполковник Вергизов.

Полностью соответствует изображению на дагерротипе. Даже при любимом монокле. Бакенбарды воинственно топорщатся. Однако всем известен мягкий нрав подполковника, никак не соответствующий внешности.

— Генерал от инфантерии Радонежский.

Это представление было, конечно, излишним. Но традиция есть традиция. На них держится армия. Да и все общество, если уж разобраться.

— Зарина Перфильева.

Опять же лишнее представление. Однако Зарина ни в чем не собиралась уступать мужчинам.

К ней, конечно, я подошел первым. Склонился. Поцеловал ручку. От нее пахло не только хорошими духами, но немного машинным маслом.

— Присаживайтесь, поручик, — на правах старшего по званию пригласил меня за стол Радонежский. — Ждали только вас, собственно. Паровоз стоит под парами. Вы почему прибыли почти к самому отправлению? — И добавил без присущей генералам снисходительной вальяжности: — Без чинов.

— Прошу простить, господа, — сказал я, опускаясь на стул, — я сегодня вернулся из отпуска. Это мое первое задание после него.

— После отпуска — и сразу в инспекционную поездку по Таврии, — покачал головой подполковник Вергизов. — Неплохо устроились, поручик. А вы где до этого служили?

— В пятом полку, — пожал плечами я. — У полковника Свищевского. Переведен в ваш особый батальон с повышением в звании.

— У нас тут не такая уж синекура, как может показаться, — заметил генерал Радонежский. — Наша инспекция гарнизонов Таврии организована неспроста. Перед отправлением мне Петр Семенович [1]сообщил конфиденциально, что есть новая угроза со стороны левантийцев.

— Турки никак не могут успокоиться после поражения в войне, — заметил подполковник Вергизов. — Вы считаете, что дело может идти к новой?

— Многие в КЕС [2]до сих пор локти кусают, что не успели в загривок нам вцепиться, как это было в Крымскую войну. Теперь они такого шанса не упустят.

— Это значит, — взмахнул рукой молодой подпоручик Лашманов, — что эту войну надо закончить до того, как европейский лев [3]вцепится нам в загривок.

Похоже, юноше весьма понравилось красивое выражение пожилого генерала.

— Именно, молодой человек, — кивнул ему слегка поощрительно Радонежский. — Для этого и нужна наша инспекция.

По перрону пронесся заливистый свист. Выдав три трели, словно три звонка в театре, паровозный свисток замолчал. Наш поезд вздрогнул — и тронулся. Начал медленно, но верно набирать скорость.

— Господа офицеры, — поднялась на ноги Зарина, — я покину вас.

Они сделала легкий книксен, что было сложновато в слегка покачивающемся вагоне, и вышла из салона.

Пульман был разделен на две половины. Одну занимал салон. Во второй располагались несколько отдельных купе.

— Наша Заря несколько ночей не спала, — покачал головой пожилой генерал. — Сначала смотр в высочайшем присутствии. А после отправка «Святогора» в Крым. Зарина ведь пока не проследила, как машину погрузят в этот особый вагон, не давала себе отдыха.

— Так и бегала по перрону в своих зеленых галифе, — будто какую-то скабрезность сообщил мне Негодяев, даже подмигнул этак по-приятельски. — Всю приличную публику распугала.

Похоже, поручик решил полностью соответствовать своей фамилии. А может, это пустая бравада. Надо будет к нему приглядеться получше. Нет ли гнили в этом офицере.

— Поручик, — осадил его капитан Муштаков, — что вы себе позволяете? Вы не забыли, что говорите о девице.

— Тоже мне девица, — усмехнулся Негодяев, вольготно откинувшись на стуле. — В галифе гуляет по вокзалам.

— А может быть, дело в том, — проницательно глянул на него Кестнер, — что Зарина отвергла ваши настойчивые ухаживания? В весьма, насколько я помню, невежливой форме.

— Знаете ли, поручик?! — вскинулся Негодяев. Он подскочил со стула. Поднялся и Кестнер. — Это уже переходит все границы! Вы не забыли, что у меня есть шпага?

— Как и у меня, — кивнул с истинно немецкой рассудительностью Кестнер.

— От женщин одни проблемы, — голос Бойкова, прозвучавший из-под маски, был негромким, но его услышали все.

И как-то эти слова его оборвали ссору на корню. Оба офицера, пристыженно поглядывая на генерала, опустились на свои стулья. На Бойкова они смотрели со страхом.

— С кем из офицеров вы хотите разделить жилье, поручик Евсеичев? — сменил тему подполковник Вергизов. — Дело в том, что в купе Лашманова и Кестнера есть свободные места. Так с кем из них вы бы хотели поселиться, Евсеичев?

— Лашманов, — обратился я к подпоручику, — вы не против моего соседства?

— Ничуть, — кивнул мне тот. — Располагайте моим купе, как своим домом. Вещей у меня немного. Места они почти не занимают.

— Мои — тоже, — улыбнулся я.

Поезд катился на юг. Обладая статусом особого, он летел вне расписания. И все остальные были вынуждены уступать ему пути. Останавливались мы только для того, чтобы заполнить котел паровоза и тендер. Стояли на станциях не больше часа, пока рабочие закидывали в тендер уголь. Делали это весьма споро. Потому что за спинами их стояли солдаты нашего конвоя, всегда готовые подогнать нерасторопного хорошим пинком или зуботычиной. Отдельно покачивался с носка на пятку фельдфебель с карманными часами в руках. Если рабочие выбивались из графика, их начинали подгонять, не особенно церемонясь.

Подпоручик Лашманов оказался почти идеальным соседом для меня. Про порядки в инженерном полку, где я якобы прежде служил, не особенно расспрашивал. Задал пару вопросов для проформы — от них я отделался стандартными фразами. Они могли относиться к любому другому полку или инженерному батальону Империи. Зато подпоручик любил играть в шашки. Мы с ним часами проводили над клетчатой доской, переставляя черные и белые фигуры.

Поручик Негодяев попытался организовать несколько раз в салоне карточную игру. Однако к этому весьма негативно отнесся Радонежский. И импровизированное казино быстро прекратило существование. Хотя и без этого идея эта не вызвала среди офицеров особого энтузиазма. Не было ни у кого из нас таких денег, чтобы даже «расписать банчишко по-маленькому».

Однако Негодяев не унывал. Он на всех остановках пропадал — и возвращался уже почти к самому отправлению. Всякий раз поручик умудрялся принести то ящик шампанского, то внушительную упаковку черной икры, то несколько кругов заграничного сыра. В общем, разные деликатесы. Пару раз приходил с большими букетами цветов. Он кидал их под ноги Зарине. Понятно, что и деликатесы предназначались для того, чтобы произвести впечатление на девушку-инженера. Однако та была холодна. И попросту не замечала его неуклюжих ухаживаний.

Продолжалось это до тех пор, пока с Негодяевым не поговорил командир батальона. Разговор произошел при всех офицерах, однако в отсутствии предмета воздыханий поручика.

— Довольно уже, молодой человек, — прямо заявил ему подполковник Вергизов. — Прекратите эти ваши кунштюки. Мы здесь для того, чтобы делом заниматься. И Зарина Акимовна — такой же участник нашей инспекционной поездки, как и любой из офицеров. Безо всяких скидок на пол. И с этого дня я приказываю вам, поручик Негодяев, закончить все ухаживания за инженером Зариной Акимовной Перфильевой. Если вы продолжите оказывать ей знаки внимания, немедленно отправитесь под арест. Вплоть до самого прибытия в Джанкой.

На этом инцидент был исчерпан.

Хотя Негодяев не перестал пропадать на остановках и возвращаться с деликатесами. Но теперь, похоже, он стал делать это только для того, чтобы показать всем нам, что и до того делал это не из-за Зарины. Смешно, конечно, но это позволяло разнообразить наш довольно однообразный рацион.

На второй неделе путешествия нам с Лашмановым окончательно надоели шашки.

После завтрака мы подошли к Негодяеву. Тот так и остался сидеть за столом, тасуя карты.

— Распишем пульку? — предложил я. — По полушке за вист?

— Не маловато ли будет? — покачал головой Негодяев. — Может, хотя бы по полрублика?

— Вы во время остановок, наверное, еще и обывателей обыгрывать успеваете, — усмехнулся я, садясь напротив него. — От скуки стоит играть исключительно на такие деньги, какие не жалко потерять.

— Ну раз все равно заняться нечем, — пожал плечами Негодяев.

Третьим сел Лашманов. Он же вынул несколько чистых листов бумаги. Принялся расчерчивать на них «пули». И судя по сноровке, подпоручик был отнюдь не чужд этой азартной игры.

Вскоре карты затянули всех нас. Даже Зарина не отказалась сесть с нами. Мы азартно резались под мизерные взятки. И это каким-то образом сблизило нас. Спаяло. Сделало настоящим коллективом.

Ближе к прибытию в Джанкой мы уже начали организовывать настоящие турниры. К ним присоединился и генерал Радонежский с неразлучным врачом-адъютантом Бойковым. Играть со штабс-капитаном было тяжелее всего. Из-за маски никак нельзя понять его реакцию на сданные карты, на расклады, на игру других. А ведь наблюдение за другими — это едва ли не половина хорошей игры.

Поезда по Таврии ходили только до Джанкоя.

Там мы должны были перегрузить «Святогора» на прочную повозку. И к Перекопу отправимся уже по накатанному тракту. Пусть и не в пульмане, но, все равно, путешествие по апрельской Таврии не было лишено определенной приятности.

Но меня с самого Джанкоя мучили мрачные мысли. И с каждым днем на душе становилось все тяжелее и тяжелее.

Глава 2

Подпоручик Владимир Данович командовал взводом, что называется, без году неделя. Потому командованием Таврической пограничной бригады к нему был приставлен опытный унтер Федот Мазуров. Седоусый дядька прошел горнило войны с турками. Потерял правую ногу, но остался на службе. К настоящей строевой службе Мазуров был не пригоден, даже со сравнительно неплохим протезом. Однако в Таможенной страже ему место подыскали. Пришлось только выучиться держаться в седле.

И вот теперь молодой подпоручик, получивший звание благодаря отличной учебе, ехал рядом с поседевшим на государевой службе старшим унтер-офицером. А за ними покачивались в седлах два десятка драгун пограничной стражи. Еще пятеро были высланы вперед.

— Послушайте, Мазуров, — молодой подпоручик обращался к унтеру исключительно на вы и по фамилии, что каждый раз коробило того, — мы как будто по вражеской территории едем. А не по Таврии. Все эти разъезды, дозоры. — Подпоручик раздраженно махнул рукой.

— У нас тут такие порядки, — усмехнулся Мазуров, — что иногда в турецкую проще было. Там нас встречали по-людски. И болгары, и сербы, и армяне. А тут… — Унтеру отчаянно хотелось сплюнуть под копыта коня. Но при таком образованном офицере он постыдился. — К крымским татарам в деревни лучше по одному не заходить. Могут и на мундир не поглядеть. Зарежут, сволочи. Разбойный народ пошаливает. Но дозор выслали не против них.

Пораженный словами унтера Володя Данович даже не сразу спросил, против кого же предназначены дозоры.

— На одного всадника контрабандисты могут и не отреагировать, — продолжал, не дожидаясь вопроса, Мазуров, — а то и просто проглядеть. Потому дозоры никогда не возвращаются тем же путем…

— А этот что же? — указал рукой в перчатке на скачущего на взмыленном коне пограничника.

Мазуров поднес руку козырьком ко лбу. Сощурил глаза. Он не хотел самому себе признаваться, но зрение стало с возрастом сдавать.

— Странное дело, вашбродь, — покачал он головой. — Беспалов драгун вроде справный. За ним таких фортелей раньше не водилось.

На эти слова какой-нибудь другой офицер, может, и не обратил бы особого внимания. Но Володя Данович быстро понял местную специфику. И раньше чем Мазуров посоветовал ему, он скомандовал:

— К бою!

Его пограничники сдернули с плеч винтовки. Сразу же подобрались. Хотя врагов рядом еще не было видно. Но жизнь в Таврии, все еще слишком отдающей полудиким Крымом, приучила драгун всегда быть начеку. А уж когда офицер командует «к бою!», так и подавно.

— Что стряслось? — спросил у подскакавшего Беспалова Мазуров.

— Турецкий десант, — задыхаясь, выпалил он. — Не меньше сотни лодок. Все не пересчитать. Дерюгин на берегу остался. У него ракетница ручная есть. Когда турки на берег полезут, он сигнал ею подаст.

— Веди! — воскликнул Володя Данович. — Взвод, галопом! Вперед!

Драгуны пограничной стражи сорвались, что называется, с места в карьер. Поднимая копытами пыль, они мчались по таврической степи. К берегу Черного моря.

В турецкий десант Володя Данович не поверил. Левантийский султанат, конечно, воистину азиатская держава. И находится под сильным влиянием КЕС, где друзей у Русской империи нет. Однако нападать после недавней войны, в которой потерпели сокрушительное поражение, это слишком даже для левантийцев.

Но ведь кто-то же высаживается на крымском берегу. И вряд ли они смогли так перепугать Беспалова, чтобы тот выдумал сотни лодок. Но если не турецкий десант, тогда что же это?

Ответ ждал взвод пограничников на берегу.

Лодок, действительно, оказалось никак не меньше сотни. И были это не деревянные плоскодонки, а паровые катера. Такие активно используются в КЕС для десантирования с моря. На мачтах их полоскались зеленые знамена с цитатами из Корана. А на горизонте через бинокль можно было разглядеть силуэт более серьезного судна. Над ним никаких флагов не имелось вообще.

— Странное дело, — протянул Данович. — Что это такое?

Он опустил бинокль.

Не очень понятно, что теперь делать. Врагов — а в то, что высаживаться собираются друзья, подпоручик не верил — было никак не меньше тысячи. Взводом драгун пограничной стражи их не остановить. Но и покидать берег как-то позорно. Бежать при виде непонятно кого. Нет, совсем не этому учился Володя Данович.

— Беспалов, — обернулся он к драгуну, принесшему весть о прибытии врага, — бери моего коня — и галопом в Симферополь. Там должны знать точное место и время высадки десанта.

— Есть, вашбродь, — выпалил драгун.

Конь у подпоручика был лучший едва ли не во всем полку. И теперь Володя готов без зазрения совести отдать его жизнь, чтобы сообщение об этом странном десанте было как можно скорее доставлено в столицу Таврии.

— Занимаем оборону, — обернулся к унтеру Данович. — Коней — в тыл. Укрываемся за камнями.

— Слушаюсь, — козырнул Мазуров. И тут же принялся отдавать команды направо и налево. Все-таки стоя обеими ногами на земле, он чувствовал себя куда уверенней, чем трясясь в седле. Держаться на коне он, конечно, держался, но настоящим всадником так и не стал.

Володя же проводил взглядом скачущего во весь опор Беспалова. Тот был лучшим наездником в его взводе. Теперь, возможно, будет единственным, кто останется жив.

— Бить, когда их побольше на берегу наберется, — уже вполголоса командовал Данович. — Пули беречь. Бить наверняка.

От Мазурова приказы подпоручика разносились по цепочке. Укрывающиеся за многочисленными камнями драгуны приготовили свои винтовки. Стволы их смотрели в сторону моря.

А с чадящих черным дымом паровых катеров уже выбирались на берег бойцы в самом разнообразном одеянии. Да и вооружены были более чем причудливо. Сабли и кинжалы. Кое у кого даже копья. Вполне современные винтовки и пистолеты у одних. У других же — прадедовские пистоли и карамультуки со стволом едва не в рост человека.

Но, несмотря на все это разнообразие, в национальной принадлежности незваных гостей можно было не сомневаться. Левантийцы. И не только турки. Но и сирийцы. И египтяне. И прочие арабы. И даже почти чернокожие уроженцы мусульманских княжеств Индии. В общем, тут было представлено почти все народонаселение Левантийского султаната.

— Башибузуки, — протянул Мазуров, — нагляделся я на них в турецкую.

— Только откуда у этих башибузуков паровые катера, — произнес Володя Данович. — Без наших друзей из Европейской коалиции тут явно не обошлось. Мы должны продержаться как можно дольше, чтобы Беспалов к ним в руки не попал.

Данович навел свой револьвер на врагов. Конечно, дальнобойности его смит-вессона не хватит, чтобы добить до левантийцев. Но так он уверенней чувствовал себя.

— Первый выстрел залпом, — скомандовал он, видя, что достаточное количество левантийцев высадились на крымский берег, — дальше бить по возможности.

— Эй, урус! — выкрикнул чернобородый турок в богато расшитой одежде и дорогой чалме на гладко выбритой голове. — Думаешь, мы совсем слепой! Не видим тебя! Конь твой не видим! Сдавайся, урус! Живой будешь! Выходи! Руки подними! Не выходи через пять минут — убьем всех, урус!

Он выразительно похлопал по прикладу новенькой британской винтовки, которую держал в руках.

— Залп! — вместо ответа скомандовал Володя Данович.

Пули выкосили левантийцев на берегу. Воды Черного моря окрасились их кровью. Пена стала розовой.

Левантийцы тут же ответили вразнобой. Пули защелкали по камням, за которыми укрывались драгуны.

Те стреляли уже не залпами. Каждый выбирал себе цель и поражал ее метким выстрелом. Стрелять драгуны пограничной стражи умели ничуть не хуже, чем держаться в седле.

Словно какая-то нечистая сила хранила предводителя башибузуков. Он находился на переднем краю. Рядом с ними падали товарищи. Но он не был ни разу даже не ранен.

Он кричал на своих людей. Хватал их за вороты курток и халатов. Пинками гнал вперед. Кричал что-то на языке, которого Володя Данович не понимал.

Все больше катеров причаливали к берегу. Все больше башибузуков выпрыгивали из них. Они собрались такой толпой, в которой уже не так страшен вражеский огонь.

Левантийцы бросились в атаку. Впереди бежали самые нищие башибузуки. Почти ни у кого из них не было огнестрельного оружия. Они размахивали кривыми саблями и длинными кинжалами. И пускай сами они были грязны, а одежда их порвана чуть не в лохмотья, но оружие у всех в идеальном порядке. Клинки сверкали на солнце.

Драгунам, тем более пограничной стражи, не полагалось штыков на винтовки. И потому рукопашная схватка грозила перейти в бойню. В пешем строю драгуны с саблями управлялись куда хуже, чем их противник.

Данович шесть раз выстрелил в набегающих левантийцев из своего смит-вессона. Успел перезарядить его. Но враг был слишком близко. И он переложил револьвер в левую руку. Правой же вытащил саблю. Левой рукой он стрелял скверно, однако в упор не промахнешься.

Нищий в драном бешмете бросился на Дановича. Он отвел его саблю в сторону — и выстрелил живот. Враг переломился. На грязном бешмете пятна крови было не разглядеть. Данович оттолкнул его ногой. Тот повалился. Но его место тут же занял следующий. Ударом сабли Володя перерубил длинное копье врага. Второй удар сокрушил ребра под короткой курткой. Араб кашлянул кровью — и повалился на нищего в драном бешмете.

Рядом, отчаянно матерясь, отмахивался тесаком Мазуров. Хоть и не по уставу вооружен, но на это закрывали глаза. Пехотный унтер привык к винтовке с примкнутым штыком. В крайнем случае, пускал в ход тесак. Обучать его сабельному бою было бесполезно. Да и с тесаком он обращался просто виртуозно. Бритоголовые башибузуки один за другим падали вокруг него.

Но смерть нашла и его. Смерть эта была в облике старика с длинной белой бородой. В расшитом серебром халате. С британским револьвером и длинным кинжалом в руках.

Два выстрела прошли мимо. Мазуров уклонился от них. Сделал стремительный выпад тесаком. Старик принял клинок на револьвер. Посыпались искры. Старик шагнул вперед, сокращая дистанцию до минимума. Мазуров перехватил его руку с ножом. Оба не удержались на ногах. Покатились по песку. Многочисленные мелкие камни больно впивались им в ребра.

Выстрелы британского револьвера потерялись в шуме боя. Старик выбрался из-под навалившегося на него Мазурова. По гимнастерке унтера растеклись пятна крови.

Белобородый старик бросился на Володю Дановича. Выстрелил в того дважды, но ни разу не попал. Юноша обернулся к новой опасности. Широким взмахом попытался оградить себя от вражеской атаки. Седобородый нырнул под клинок. Змеей метнулся к подпоручику. Тот отпрыгнул на полшага. Дважды выстрелил в старика. Пули пробили тому бороду. Ожгли шею. Не обращая внимания на боль и кровь, что хлынула из раны, старик налетел на Дановича. Взметнулся длинный кинжал. Пробил грудь юноши. Тот повалился на спину. Из рук его вывалились сабля и разряженный револьвер.

Предводитель башибузуков переступил через тело Володи Дановича. Только юноша и седоусый унтер сражались на берегу Черного моря. Остальные пограничники были мертвы.

— Был ты у нас Мулла Белая борода, — усмехнулся предводитель башибузуков, — а теперь ты наш Мулла Красная борода!

Седобородый мудрец и толкователь Корана, мулла Шейбан, только кровожадно улыбнулся в стремительно краснеющую бороду. Раны ему были словно нипочем.

Перегрузка контейнера со «Святогором» внутри сама по себе оказалась впечатляющим зрелищем. Весь нестандартный вагон и был этим контейнером. Его просто переставили на другие шасси. Для этого вокруг насыпи бойцы инженерного батальона подполковника Вергизова под наблюдением капитана Муштакова установили стальные подпорки. Широким концом те упирались в землю, немногим более узким в днище вагона. Одновременно туда же подогнали несколько кранов со строящегося участка железной дороги Джанкой — Симферополь. Они замерли над вагоном, будто протягивая к нему костлявые лапы со свисающими с них устрашающего вида крючьями. Словно пытать его собирались.

По команде Муштакова инженеры, закончившие монтировать подпорки, разбежались и залегли под насыпью. Как будто обстрела ждали. Но обстрела, конечно, не последовало. Подпорки одновременно раскрылись, поднимая вагон над рельсами. Струи раскаленного пара ударили во все стороны. Любого, кто не залег ниже по насыпи, просто сварило бы в считанные мгновения.

Как только отцепленный от состава вагон поднялся над рельсами на несколько дюймов, к делу приступили подъемные краны. Бойцы инженерного батальона быстро подцепили их крюки к вагону. Заработали мощные лебедки. Тросы натянулись от напряжения. Вагон поднялся еще на аршин. Краны аккуратно сняли его с насыпи. Оттащили в сторону.

В том месте уже лежали три пары колес и перетаптывались с ноги на ногу волы. Животных я насчитал два десятка. Наверное, только таким количеством и можно сдвинуть с места здоровенную повозку со «Святогором».

Солдаты Вергизова сменили колеса на ходовой части повозки в считанные минуты. И, все равно, я им не завидовал. Когда над головой этакая махина, пускай ее и держат краны. Но даже с моего места было слышно, как трещит металл и скрипят толстенные тросы.

Но вот колеса заменены. Передняя площадка вагона превратилась в козлы. Там установили длинную скамейку, где могли расположиться три человека рядом. При помощи хитрой упряжи в него впрягли всех быков.

— Управились, — вздохнул подполковник Вергизов, — с Божьей помощью.

И пускай, как и все мы, командир инженерного батальона наблюдал за этими манипуляциями со стороны, однако лоб его покрылся испариной. Не задумываясь, подполковник вытирал его рукавом мундира.

— А теперь, — сказал мне генерал Радонежский, — с богом тронемся в путь.

Теперь мы двигались по Таврии караваном из нескольких повозок. Темп движению задавала самая большая, в которой везли «Святогора». Собственно, она была головной. На козлах, рядом с кучером сидела Зарина. Она то и дело ныряла внутрь контейнера. Проверяла, как там ее детище. Девушка сменила платье на те самые зеленые галифе, о которых пренебрежительно отзывался Негодяев, легкую рубашку и куртку.

Следом катила пара повозок со снаряжением инженерного батальона и нашими припасами и фуражом для лошадей и быков.

Коней нам выделили в Джанкое. Начальник тамошнего гарнизона настаивал на том, чтобы генерал вместе со всеми нами погостил у него хотя бы пару дней. Однако Радонежский наотрез отказался.

— Нам надо быть в Симферополе как можно скорее, — ответил он начальнику гарнизона. — Время — не терпит. Джанкойский гарнизон стоит последним в моей инспекции. У вас будет время подготовиться к ней.

Утром следующего дня мы покинули Джанкой.

Ехали медленно. Колонной шагали солдаты Кестнера. Их гимнастерки быстро покрылись желтоватой пылью. Палящей жары еще не было — время для инспекционной поездки выбрано самое лучшее. Хотя в Черном море искупаться вряд ли получится — в апреле оно еще холодновато.

Офицеры покачивались в седлах. Коней нам выделили хороших, да и не гнали мы их. Смысла не было. Головная повозка нашего каравана двигалась со скоростью пешехода.

Военные инженеры батальона Вергизова шагали рядом с пехотой Кестнера. Периодически они занимали место в повозках под видом проверки батальонного имущества. Однако все отлично понимали, что это для них возможность немного передохнуть. За тем, чтобы отдыхом этим не злоупотребляли одни и те же, надзирал подпоручик Лашманов. И ничего подобного он не допускал. Не гнушался и скинуть своей рукой с повозки того, кому, по его мнению, пришло время шагать своими ногами.

В поезде у меня не было возможности представиться генералу Радонежскому. Сообщить ему, кто я такой на самом деле. Теперь же стоило сделать это. Время шло, а держать нашего командующего в неведении и дальше было просто невежливо. Неизвестно, как он вообще отреагирует на то, что к нему приставили жандарма. Пускай и из Второй экспедиции, но все Третье отделение имело слишком дурную славу.

Главная трудность состояла в том, что кроме Радонежского и штабс-капитана Бойкова никто не должен знать обо мне. По-хорошему, и Бойкову-то не положено, но он все время находится при генерале. Не ловить же, в самом деле, Радонежского, когда тот до ветру отправится.

Вот только генерал ни разу с выезда из Джанкоя не оставался один. Кроме Бойкова рядом с ним ехали или Вергизов или капитан Муштаков. Когда же тех не оказывалось поблизости, Радонежский, как назло, норовил подъехать к головной повозке и завести разговор с Зариной.

Я старался не крутиться рядом с ним постоянно, чтобы не мозолить глаза. Это только усложняло задачу. И все же я улучил момент для разговора.

Генерал Радонежский послал застоявшегося коня в галоп. За ним тут же рванул Бойков. И я пришпорил своего скакуна. Только пыль из-под копыт.

Жеребец у генерала был отличный, не чета моему с бойковским. Однако Радонежский не желал отрываться от нас. Он придержал поводья. И вот мы поравнялись.

— Вы искали разговора со мной, — без обиняков начал Радонежский. — Что вы хотели сказать? Времени у нас мало, на экивоки его точно нет.

— Ясно, — сказал я. — Я — поручик Второй экспедиции Третьего отделения Собственной ЕИВ канцелярии. Направлен в вашу инспекционную поездку для составления рапорта о боевой машине «Святогор». По понятным причинам отправлен инкогнито.

— Причины более чем понятны, — кивнул генерал Радонежский. — Значит, решено окончательно зарыть «Святогора».

— Никак нет, — ответил я. — Рапорт мне приказано составить максимально честный. Отразить все достоинства и недостатки боевой машины «Святогор».

— А я уж грешным делом думал, наши флотоводцы надавили-таки на Александра Романовича. [4]Но он оказался таким же несгибаемым, как и всегда. У вас ведь там своя борьба идет. Лорис-Меликов прожекты государю отправляет. [5]

— Нам до столь высоких сфер далеко, — пожал плечами я. — Мы работаем, стараемся приносить пользу государю и Отечеству. И пока служим исправно — никакие прожекты графа Лорис-Меликова нам не страшны.

— Не впадайте в патетику, поручик, — раздался из-под маски глухой голос Бойкова. — Вы для этого слишком циничны.

— С чего вы записали меня в циники, капитан? [6]— как-то натужно усмехнулся я.

— Вы слишком хорошо играете в карты.

И я не понял — шутит ли Бойков, или же говорит вполне серьезно. А переспрашивать не стал.

— Не сочтете за труд показать мне свой доклад относительно «Святогора» прежде чем отправлять его по инстанции? — поинтересовался у меня Радонежский.

— Конечно, — кивнул я. — Но ни единого слова в угоду вам я не изменю. Предупреждаю сразу.

— Безусловно. Быть может, вы и циник, молодой человек, но уж точно чинопочитанием излишним не страдаете.

Он развернул коня.

— Возвращаемся, чтобы лишних слухов не возникло.

Он пришпорил своего скакуна. Мы поспешили следом.

Однако на полпути Бойков сделал мне знак придержать коня. И сам поступил также.

— Вам не кажется, что за нами наблюдают? — спросил он у меня.

Линзы маски внимательно смотрели мне в лицо. От этого мне было не по себе. Очень хотелось отвести взгляд. Но я сдержался, стараясь смотреть через линзы ему в глаза. Правда, они были не теплее тех же самых линз.

Я прислушался к собственным ощущениям. Дурные предчувствия не отпускали меня с самого выезда из Джанкоя. Но в последние дни к ним добавилось что-то еще. Быть может, штабс-капитан был прав.

— Может быть, — не стал отрицать я. — Но это, — я потер пальцы левой руки друг о друга, — на уровне ощущений… Дурных предчувствий.

— У меня тоже, — кивнул Бойков. — Очень дурных предчувствий.

И я понял, что с этим штабс-капитаном у нас куда больше общего, чем показалось в первый момент.

Джундуб опустил бинокль. Он провожал взглядом возвращающихся к каравану всадников. Разведчику Черного Абдулы было интересно понять, зачем эти трое отдалились от головной повозки. Это не нравилось Джундубу. Такого не было до того, что же изменилось теперь?

Джундуб снова приник глазами к окулярам английского бинокля. Были бы у них такие в 93-ю войну, [7]она пошла бы совсем по-другому. А еще лучше такие же ружья, как те, что отдали им перед высадкой на больших стальных кораблях со снятыми флагами. Хорошие ружья, не хуже тех, что были у урусов, которых перебили на берегу.

Кроме ружей у отряда Абдулы теперь имелось и достаточно коней. Отряд хорошо прогулялся по мелким деревням и селам крымского побережья. Забирали коней у всех. И у урусов. И у неверных армян с греками. И у татар. Крымских татар ведь никто не любит.

Джундуб усмехнулся. Он вспомнил татарскую деревню, которую они сожгли третьего дня. Жители ее не пожелали расставаться с лошадьми. А уж когда изголодавшиеся по женской ласке башибузуки добрались до их жен и дочерей, взялись за ножи. Они — за ножи. Башибузуки — за сабли и винтовки. Деревня заполыхала через пять минут.

Джундуб снова опустил бинокль. Всадники вернулись в каравану. Тот продолжал движение со скоростью больного осла. Если все будет идти своим чередом, то к вечеру караван окажется в том самом удобном месте, что выбрал для нападения Абдула.

Разведчик сполз за холм, с которого наблюдал за караваном. Взял под уздцы стреноженного коня, быстро распутал его и вскочил в седло. Но он никак не мог выкинуть из головы странную поездку трех всадников, опередивших караван. Надо будет рассказать об этом Абдуле.

Коммодор Дуэйн Стрикленд, капитан линейного корабля «Бенбоу», сопровождающего десантную эскадру, снял форменную фуражку и прошел рукой по вспотевшим волосам. Машинально отметил, что они изрядно поредели за последнее время. Да и седины в них прибавилось. Последнее он все чаще замечал в зеркале во время утреннего туалета. Что поделать, даже великолепных лондонских денди не щадит время.

И эта сомнительная операция прибавила ему седых волос. Конечно, он бы ни за что не взялся оспаривать приказы Объединенного адмиралтейства, однако честь офицера флота восставала против этого. Возить левантийских бандитов к берегам Русской империи, да еще и спустив флаги, будто какие-то пираты. Это просто немыслимо. Ничего подобного КЕС не позволяла себя даже в войну русских с султанатом. А уж забивать трюмы не только транспортных судов, но и его линкора, этими грязными башибузуками. Выдавать им новенькие винтовки Ли-Метфорд, а ведь те поступили на вооружение далеко не всех полков британской армии. Все это попахивало новой войной.

Начнется она на вечно неспокойных Балканах, а вот что будет дальше, загадывать коммодор просто боялся. Слишком уж давно маячил на горизонте призрак чудовищной мировой войны. И вроде бы, как солдат ее величества королевы Виктории, коммодор Стрикленд должен радоваться ей, ведь эта война должна наконец позволить именно Британии занять место, положенное ей от Бога. Вот только скольким это будет стоить жизни. Сколько прольется крови. И не только вражеской, но и британской. А это уже никак не могло радовать Стрикленда.

Ведь некстати коммодор вспомнил о своих племянниках, которым сейчас было по четырнадцать лет. И воевать в самом скором времени придется именно им, а не седеющему лондонскому денди, который благодаря успешно выполненной операции по транспортировке башибузуков вполне может занять мягкое кресло в Адмиралтействе. Британском, а не Объединенном, но и это неплохо. Для начала.

— Старший помощник, — обернулся коммодор к коммандеру Шарку, — прикажите вымыть трюмы, где сидели эти чертовы башибузуки. Мне кажется, что «Бенбоу» провонял ими, словно алжирская галера.

Глава 3

Лагерь мы разбили на очень неудачном месте. Слишком открытое. Тут нас легко окружить. Взять в клещи и прикончить. Но выбирать не приходилось. Дорога на Симферополь шла по бескрайним таврическим степям. Хотя и врагов будет видно издалека.

— Жаль нет у нас кольев, — посетовал заведующий разбивкой лагеря капитан Муштаков, — как у римлян заведено было.

— Вы тоже чувствуете себя неуверенно, капитан? — спросил я у него.

Муштаков только кивнул в ответ. Он не хотел озвучивать собственные подозрения.

— И что за место этот Крым-Кырым? — бурчал себе под нос Негодяев, глядя, как его денщик споро ставит палатку. — Сколько лет тут война идет, а все никак окончательно усмирить его не могут. Еще при Анне Иоанновне сюда Миних ходил. Потом князь Потемкин. Татар, турок, ногайцев гоняли отсюда. Но нет же. Никак тут не успокоится все.

Собственно, поручик был во всем прав. Он говорил то, что я, например, только думал. Мысли эти мне совсем не хотелось облекать в слова.

— Петро, — бросил тем временем Негодяев, — подавай сюда мою лапу. С ней я уверенней себя чувствовать буду.

— Да погодили бы, вашбродь, — раздался из-под полога палатки голос Петра, негодяевского денщика. — Вот сейчас я вам палатку поставлю, а как вещички ваши распаковывать станем, так и достану лапу вашу окаянную.

— Что б ты еще в технике понимал, — рявкнул на него поручик. — Пошевеливайся давай. Ставь палатку — и подавай мне руку.

Я не понял тогда, о какой руке он толкует.

Но вот денщик Петро установил-таки его палатку. После этого он нырнул в здоровенный сундук, где хранились вещи поручика. Надо сказать, вещей этих у молодого офицера было достаточно много. Покопавшись в сундуке, Петро извлек на свет божий длинный ящик с клеймом Сестрорецкого оружейного завода. Подал его Негодяеву.

Тот уложил ящик на плоскую крышку сундука. Открыл. Я находился достаточно далеко, а потому не сразу увидел, что же лежит внутри таинственного ящика. Негодяев вынул оттуда нечто вроде протеза, который заменял правую руку генерала Радонежского. Однако это был скорее доспех или что-то в этом роде. Негодяев надел его прямо поверх кителя. С помощью денщика закрепил ремнями.

Следом за рукой Негодяев вынул из ящика револьвер. И что это было за оружие! С длинным стволом, мощной рукояткой и барабаном патронов на восемь — никак не меньше. Негодяев взял его рукой, закованной в сталь. В вырезы на рукоятке револьвера точно легли пальцы с металлическими накладками. Переломив револьвер, Негодяев левой рукой стал заряжать его патронами невероятного калибра.

Все офицеры подошли поближе к нему, чтобы разглядеть и руку, и револьвер.

Если честно, я слышал о таких вот руках. Их разрабатывало для Сестрорецкого оружейного завода товарищество инженеров «Богомолов и К ⁰». Они должны были прийти на смену старым протезам, которые ставили сейчас солдатам и унтерам, чтобы вернуть в строй. Однако был и такой вариант, что надевается на здоровую руку. Их собирались вводить в инженерных частях, ведь благодаря таким вот искусственным рукам сила человека значительно увеличивалась.

Вроде бы даже Сестрорецкий завод в скором времени должен был начать массовое производство.

А вот столь мощный револьвер мне видеть приходилось впервые.

— Какой у него калибр? — поинтересовался у Негодяева генерал Радонежский.

— Пять линий, [8]— с оттенком гордости произнес поручик. — Разработан как дополнение к руке. Отдача такая, что если стрелять без усиливающей суставы руки, она переломает все кости. Зато одной пулей можно запросто двух человек прошить насквозь!

— Славная игрушка, — вроде бы одобрил Радонежский, но в голосе его прозвучала ирония.

Генерал отошел к своей палатке. Остальные тоже стали расходиться. Явно удрученный тем, что и рука и револьвер его произвели куда меньшее впечатление, чем хотелось, поручик ушел на край лагеря — испытывать оружие.

У меня не было своего денщика. Палатку я делил с поручиком Кестнером. И денщик его особой расторопностью не отличался. Из списанных по возрасту солдат, он любил приложиться к бутылке и потрепать языком по поводу поручика. Однако Кестнер не спешил гнать его. Кажется, ему, немцу до мозга костей, хотелось иметь рядом с собой такого вот «истинно русского» в его понимании человека. Можно сказать, набор всех недостатков русского человека. А может быть, поручик просто жалел этого совсем уже немолодого солдата, который ничего кроме армии в своей жизни и не видел.

Кестнер наблюдал за тем, как обустраивались солдаты его роты. Мне же совсем не улыбалось провести битых полчаса в компании разящего дешевым вином денщика. А потому я отправился к Негодяеву. Тот уже оглашал округу выстрелами из своего мощного револьвера.

Палил Негодяев по пустым бутылкам из-под шампанского. Наверное, специально для этого таскал их с самого поезда в ящике. Он попадания пуль калибром пять линий прочные бутылки разлетались на осколки. Отдача у револьвера, видимо, и в самом была чудовищная. Рука сгибалась при каждом выстреле, ее постоянно уводило вверх. Целиться приходилось подолгу.

— Эффектное оружие, — сказал я поручику, наблюдая за очередным выстрелом. — Но практическая польза не так уж велика, как я думаю.

— Это еще почему?! — возмутился Негодяев.

— Совсем уж толстой брони сейчас уже никто не носит, — пожал плечами я. — Так что толку от такого мощного боеприпаса не так уж много, верно? Не двух же человек, в самом деле, пробивать одним патроном. Сейчас пришло время менее мощного, но зато скорострельного оружия. Вот такого, например.

Я вытащил из поясной кобуры пистолет «Маузер». Одна из новых разработок немецких оружейников КЕС. Судьба этого оружия была примечательна тем, что в армию пистолет не пошел, однако экземпляров его было произведено довольно много. Чтобы покрыть убытки, пистолеты стали распродавать направо и налево. Таким образом, один из маузеров попал к нам в экспедицию. Кроме меня на него никто не претендовал, а потому я и забрал его себе.

— Я видел такие, — кивнул Негодяев. — Отцу в товарищество присылали несколько для изучения из Второй экспедиции Третьего отделения. Она ведь не только сектантами и раскольниками ведает, — объяснил он мне, — но и изобретениями всякими. И заграничными в том числе. У вас на сколько зарядов модель?

— Десять, — ответил я. — Говорят, есть еще и на двадцать зарядов, но уж больно тяжелый.

— Стрелял я из двадцатизарядного. Все бы ничего, но обойму потом менять уж очень долго. И опять же, считай еще, сколько у тебя патронов в магазине осталось. Но самое главное, — с гордостью продемонстрировал мне свой револьвер поручик, — мне нужен один патрон, чтобы прикончить человека из моего револьвера. А сколько раз ты должен выстрелить из своего маузера, чтобы убить врага с гарантией?

— Тут вопрос в том, как стрелять, — усмехнулся я.

Вскинув руку, я тщательно прицелился — и снес одним выстрелом горлышко очередной бутылки из-под шампанского. Конечно, я с такого расстояния мог бы и не целиться так долго. Но незачем было демонстрировать кому бы то ни было свои таланты. С чего бы это поручику инженерных войск стрелять настолько хорошо.

Черный Абдулла любил все британское. Особенно полюбились ему их маленькие сигарки. Раньше башибузук курил только кальян, а теперь позабыл уже, когда посиживал с ним, грызя костяной или деревянный мундштук. Да и времени на такие посиделки оставалось все меньше. Потому и курил Абдулла сигарки.

Он носил под роскошным халатом френч цвета хаки. Подарок самого лорда Бредфорда. На поясе у него висел подаренный им же маузер. Тяжелый черный пистолет очень нравился Абдулле. Через плечо башибузука был перекинут ремень новенькой — еще в масле — британской винтовки. Абдулле льстило, что такими вооружены далеко не все полки в самой Британии. Но лорд Бредфорд добился того, чтобы отряд Абдуллы получил именно их. И только кинжал на поясе у Абдуллы был старый — с потертой, деревянной рукояткой. Правда в украшенных слоновой костью и драгоценными камнями ножнах. Ножны эти тоже были подарком лорда Бредфорда. Британец отлично знал, что Абдулла ни за что не расстанется со своим кинжалом. Зато ножны для него принял с охотой.

Кинжал этот был у Абдуллы с тех пор, как он еще был сыном бедняка. Отец его батрачил на хозяина лавки. Тот был человек жестокий — и за всякую провинность, реальную или мнимую, избивал отца Абдуллы и его мать. Да и самого мальчишку. Называл он Абдуллу просто Абд. [9]И это злило мальчишку намного сильнее всех побоев.

Первой такой жизни не вынесла мать Абдуллы. Следом умер и его отец, не вынеся тоски и жестоких побоев. На смертном одре отец сказал Абдулле: «Я жил бедняком. И умер бедняком. Но ты, сын, не живи такой жизнью. Возьми от нее все». Вот тогда Абдулла тайком стащил кинжал, которым так гордился хозяин лавки, и всадил клинок ему в спину. Пока тот спал. Забрав все деньги из лавки, Абдулла сбежал.

Потом был зиндан. Была каторга. Побег. Разные банды. Вместе с курдами Абдулла угонял скот. Вместе с персами резал курдов. Вместе с турками насмерть дрался с персами. Кровью и железом пробивал Абдулла себе место в бандитской иерархии Левантийского султаната. Сербов он убивал уже во главе собственного отряда.

И вот грянула грозная 93-я война. Абдулла вместе со своей бандой отправился воевать урусов. Его башибузуки гуляли по тылам русских. Тревожили Ак-пашу. [10]Дрались с жестокими донскими казаками. Попадали в засады кубанцев. Его людей убивали, но сам Абдулла неизменно оставался жив. И даже не получил ни единой тяжелой раны за всю войну.

После войны Абдуллу неожиданно позвал к себе в стамбульский особняк британский лорд Эдвард Бредфорд. Он показал молодому Абдулле множество удивительных штук и штуковин. Трубу, которая сама поет красивым женским голосом непонятные песни. Многозарядные винтовки, бьющие на двести шагов без промаха. Пистолеты, из которых можно выстрелить двадцать раз. Короткие сигарки, что можно курить и на ходу, и в седле.

Долго говорили лорд Бредфорд и башибузук Абдулла, которого за цвет бороды тогда уже прозвал Черным. Был Абдулла рабом Аллаха, [11]стал раб прогресса. И лорда Бредфорда. Хотя последнего Абдулла ни за что не признал бы.

Из Стамбула Абдулла отправился на Кавказ, где пытался поднять аулы против русских. Много крови пролили. Горели дома урусов. Люди Абдуллы и местные жители резали их. Убивали мужчин. Насиловали женщин. Угоняли и продавали в султанате детей. Но очень быстро пришли казаки. И Абдулла едва унес ноги с Кавказа.

Лорд Бредфорд был недоволен Абдуллой. Он долго ругал башибузука. Заплатил меньше половины от обещанного. И отправил на новое дело. Сказал, это последний шанс для Абдуллы доказать свою полезность для дела Британского королевства и всей Коалиции европейских стран.

— Джундуб возвращается, — произнес мулла Шейбан Барбаросса. Глаза у старика были орлиные. И взгляд с годами оставался таким же острым, как у юноши.

Мулла Шейбан отмыл бороду от крови, но после боя стал красить ее хной. Говорил, что сейчас это хна, а завтра будет — кровь неверных. Теперь все звали его Барбаросса — Красная борода.

Разведчик вел в поводу вторую лошадь. Пускай в отряде Абдуллы было не так уж много коней, но для разведки башибузук ничего не жалел. Крым давно уже стал чужим. Двигаться по нему надо, словно по вражеской земле. Местные татары никого не признавали — только чужую силу. Они отказались идти на урусов вместе с отрядом Абдуллы. Провиант у них приходилось забирать с боем. Но это даже нравилось башибузукам Абдуллы.

— Они ничуть не лучше неверных псов! — сплевывал на землю при любом упоминании о крымских татарах мулла Шейбан. — Отродье свиньи и собаки.

И татар резали, как неверных урусов. И это нравилось башибузукам. Больше всего им было по душе убивать, грабить и насиловать. Неважно кого. Верных или неверных. Кровь у всех одинаковая.

Большая часть банды была набрана на британские деньги из стамбульских нищих. Слишком многих потерял Абдулла в 93-ю войну и после — на Кавказе. Теперь приходилось брать в отряд всякий сброд и отбросы столичных улиц.

Но Джундуб был не из таких. Ветеран 93-й войны. Лучший разведчик в отряде. Трижды он вырывался из засад, устроенных кубанскими казаками. И бессчетное число раз не попал в них, обходя аулы и села, где сидел в засаде враг. Было у него чутье — настоящее чутье первоклассного разведчика.

— Говори, — велел ему Абдулла. — Что там урусы?

— Едут медленно, — сообщил Джундуб. — Ночь застанет их именно там, где ты говорил, курбаши. [12]

— Отлично, — кивнул ему Абдулла. — Собираем людей — и вперед! Ударим через три часа после полуночи.

Первым их заметил рядовой Востриков. Молодой солдат, стоящий ночью смену. Он только что сменился — и внимательно глядел в ночную тьму. Враг шел без криков и огней. Но солдат был опытный, скоро должен был получить ефрейтора. И очень хотел выслужиться. Потому и вглядывался во тьму, не жалея глаз.

Он услышал топот копыт. Башибузуки перемотали их тряпками, но многие были не слишком аккуратны. Тряпки размотались — и копыта глухо бухали по степи.

Востриков поднял тревогу. Дважды выстрелил в воздух, как было положено. Снова перезарядил винтовку.

Через минуту к нему подбежал начальник поста с двумя солдатами. Они тоже услышали дробный перестук. И тревога поднялась по всему лагерю.

— Цепью! — командовал поручик Кестнер. — Первый ряд на колено. Патронный ящик сюда.

— Можете рассчитывать на меня, — сказал ему я, демонстрируя маузер.

— Становитесь с фельдфебелем на правый фланг, — кивнул мне Кестнер. Сейчас ему было не того, чтобы выяснять вопросы субординации. Если офицер хочет сражаться, так тому и быть.

— На меня тоже можете рассчитывать.

К нам подбежал Негодяев. Он был при своей отливающей медью руке. С мощным револьвером в руке.

— Встанете со мной, — кивнул и ему поручик. — Проверим в деле ваши игрушки.

Немец до мозга костей, Кестнер недолюбливал поручика, но не отправлять же его из-за этого в тыл.

А в лагере уже начиналась суета. Инженеры носились среди палаток. Старались спешно собрать лагерь. Что-то грузили на телеги. Вергизов с Муштаковым пытались навести хоть какое-то подобие порядка.

— Всем в строй! — выкрикнул громовым голосом генерал Радонежский. — Взять винтовки — и в строй! Никакого бегства! — И уже немного тише добавил: — Все равно, не уйдем.

Мундир был наброшен на одно плечо. В механической руке генерал сжимал саблю. В правой — револьвер. Рядом с ним Бойков, правда, штабс-капитан не был вооружен. Не очень понятно, что он собирался делать в грядущей схватке.

— Мне нужны будут инженеры, — выскочила из своей палатки Зарина Перфильева. Девушка была одета по-походному. На голове ее красовался кожаный шлем с защитными очками. — Все до единого. И полчаса времени. Вы должны продержаться эти полчаса!

И, не дожидаясь ответа, бросилась к повозке со «Святогором» внутри. Вергизов и Муштаков стали командами гнать солдат туда же.

— А вы не спешите помогать своим товарищам по батальону, — сказал Кестнер, обращаясь к Негодяеву. Но и на меня он покосился неодобрительно.

— От меня будет больше толку тут, — отмахнулся левой рукой Негодяев. — В коробчонке и так слишком много народу. Мы с Евсеичевым будем там лишними.

Кестнер ничего говорить не стал. Однако глядел все еще неодобрительно. По его истинно немецкому пониманию двум офицерам инженерных войск нечего делать в стрелковой шеренге. Но и гнать нас поручик не стал. Враг приближался.

Башибузуки бежали, потрясая холодным оружием. Саблями, копьями, даже длинными кинжалами. За их спинами возвышались в седлах всадники. Ружья были далеко не у всех.

— Прицел на двести, — скомандовал Кестнер. — Товьсь! — Фельдфебель рядом со мной повторил приказание.

Я поднял маузер, выставил на прицельной планке двести метров. Перехватив левой рукой запястье правой, навел ствол на здоровенного башибузука с мясницким топором.

— Целься! — прозвучала вторая команда. — Первая шеренга, залпом… Пли!

Выстрел моего маузера потерялся в треске десятков винтовок. А вот револьвер Негодяева гаркнул так сильно, что перекрыл, казалось, весь залп.

Первые ряды несущихся на нас башибузуков рухнули, как подкошенные. Несущиеся за ними бежали прямо по трупам и раненым, топча их.

— Вторая шеренга, залпом… Пли!

Снова и я, и Негодяев нажали на спусковой крючок вместе с остальными. Треск винтовок. Валятся на землю те, кто только что бежали по трупам. Теперь уже бегут по ним.

— Первая шеренга!

Треск винтовок.

— Вторая шеренга!

Десятки башибузуков валятся под ноги товарищам.

Вот уже и по нам палят. В основном с седел. Не слишком метко. Но падают солдаты в белых гимнастерках. Стоящие рядом встают теснее. Плечом к плечу. Сомкнутым строем.

— Прицел на сотню!

Я поспешил перевести прицельную рамку на пистолете.

Последние метры башибузуки пробежали так стремительно, будто у них крылья за спиной выросли. Многие то и дело останавливались. Вскидывали к плечу винтовки — и стреляли в нас. Может, и не слишком метко. Но с такого расстояния промахнуться было сложно.

— Штыки примкнуть! — кричу я следом за Кестнером. Кричу вместо убитого левантийской пулей фельдфебеля. — К рукопашной товьсь!

Убрав планку, я расстрелял последние патроны в маузере. Посылал пули прямо в перекошенные лица башибузуков. Когда опустел магазин, я сунул пистолет в кобуру. Выхватил саблю. Как раз вовремя.

На меня налетел башибузук, вооруженный прадедовским копьем с бунчуком. Я отступил на полшага, пропуская мимо остро отточенный наконечник. Рубанул изо всех сил по древку. Быть может, во времена прадеда этого башибузука оно бы и выдержало сабельный удар, но прошло слишком много лет. Наконечник вместе с добрым куском древка отлетел в сторону. У башибузука в руках остался только кусок дерева. Он попытался закрыться им от второго моего удара, но не успел. Клинок моей сабли распорол ему шею. На грязную куртку хлынула кровь.

Бегущий следом за ним башибузук оттолкнул умирающего товарища. Бросился на меня. Я прикончил его. Но на его место, словно в сказке встал следующий. Потом еще один. И еще. И еще.

Я лихорадочно отбивался от наседающего врага. Нас теснили к лагерю все сильнее и сильнее. Выстрелов почти не было. Звенели клинки. Я размахивал саблей, укладывая одного башибузука за другим. Но вот уже и размахнуться ею как следует не удается. Слишком тесно вокруг. Так и сверкают наконечники копий и клинки кинжалов.

А палатки за спиной все ближе.

Санитары оттаскивают к ним раненых. Туда же волокут патронный ящик.

Растревоженные пороховой гарью и запахом крови обычно спокойные волы мычат на всю округу.

Я сам не заметил, как драка переместилась в лагерь. Мы деремся уже среди палаток.

Штабс-капитан Петр Бойков в бой не вмешивался. Он не любил убивать и калечить людей. Он был врачом и инженером. Он знал, что в экспедиции Радонежского толкового хирурга не имелось. Инженерному батальону врачей не полагалось. А в роте Кестнера был только фельдшер да пара санитаров. И потому место в медицинской палатке занял штабс-капитан Бойков.

Сбросив форменный китель, надев поверх нательной рубахи кожаный фартук хирурга, Бойков встал к столу. Раскрыв чемоданчик, он взялся за дело.

Работы было много. Бойков не успевал справляться с чудовищным потоком раненых. А их становилось все больше. Фельдшер на входе едва поспевал сортировать их. Половина отправлялась сразу за палатку. А это значит, на кладбище.

Через полчаса работы Бойков стал похож на мясника. Руки в крови уже не по локоть. Кровь на маске. С ней Бойков не расставался даже когда оперировал. Раненый солдат, добровольно исполняющий обязанности фельдшера, то и дело стирал брызги крови с линз.

— Передохнули бы, вашбродь, — участливо сказал ему как-то фельдшер. — Этак у вас руки скоро затрясутся.

— Не затрясутся, — не поворачиваясь в его сторону, бросил ему Бойков. — Уберите его. — Он оттолкнул мертвеца. — Следующий.

Но тут в палатку ворвались трое. Двое загорелых в грязных халатах. Третий одет поприличней — с длинной бородой, выкрашенной хной. Именно он и закричал что-то на одном из левантийских наречий. Понимать его было необязательно.

Все трое вскинули винтовки. Прицелились в лежащих рядом раненых. На них бросился фельдшер, но, получив удар прикладом, рухнул прямо на своих товарищей. Именно это спасло всех. Всего несколько мгновений, что нужны были штабс-капитану Бойкову, чтобы достать нож с прямым клинком.

Первый удар рассек горло старику с крашеной бородой. Кровь хлынула тому на халат. Второй удар — и падает грязный башибузук. Он продолжает улыбаться, а на горле его проступает вторая, кровавая, ухмылка. Третий, отвлекаясь от раненых, вскидывает винтовку. Даже успевает взвести на курок. Но Бойков вовремя отбил ствол винтовке вверх. Пуля пробила потолок палатки — ушла в небо. Бойков развернулся, усиливая удар, и всадил нож в горло третьему башибузуку по самую рукоятку. Тот кашлянул, пачкая кровью бороду, и рухнул на колени.

Бойков выдернул нож. Быстро очистил его от крови левантийца. Вернулся к столу.

— Поднимайтесь, — бросил он фельдшеру, увидев, что фельдшер сидит на земле рядом с ранеными и пытается прийти в себя. — Следующего давайте! Скорее! Смерть не ждет!

Генерал Радонежский ворвался в битву на коне. Быстрые удары его сабли разили башибузуков одного за другим. Радонежский в одиночку сумел удержать нападение врага между двумя палатками. Не дал башибузукам прорваться к волам и здоровенной повозке, в которой находился «Святогор».

Он не сошелся в сабельной схватке с Черным Абдуллой. Но и без этого успел накрошить достаточно конных башибузуков. Взмахи его сабли разили левантийцев одного за другим. Зажатая в искусственной руке, которая была куда сильнее живой, она срубала башибузуков одним ударом. Некоторых, особенно невезучих, разваливало буквально до седла. Две половины такого вот башибузука падали по разные стороны от коня.

— Стреляйте в него! — кричал Абдулла. В тесноте сражения сам он не мог добраться до русского паши. И был вынужден командовать из тыла. — Убейте Бориса-пашу!

Застучали выстрелы. Но пули словно не брали Бориса Радонежского. А клинком до него не добраться. Слишком умело он обращался с саблей. Белый мундир генерала окрасился кровью.

Пуля сбила с головы генерала фуражку. Другая щелкнула по искусственному плечу. Третья чиркнула по сапогу, закрутив шпору-звездочку. Четвертая сорвала эполет. Пятая ожгла кожу под густой бакенбардой. Но ни одна не коснулась тела генерала. Как будто тот был заговоренный.

— Шайтан ему ворожит! — крикнул Кунут, первый сподвижник муллы Шейбана.

— Сабля возьмет!

Абдулла ударил коня шпорами. Скакун, принадлежавший еще несколько дней назад драгуну пограничной охраны, растолкал грудью башибузуков. Но на пути у Абдуллы встал человек в замызганной в бою куртке и с рукой, вроде той, что была у Бориса-паши. В этой руке у него была зажата сабля.

Приподнявшись на стременах, Абдулла рубанул русского командира изо всех сил. Тот подставил под удар свою саблю. Но та не спасет его. Не от удара Черного Абдуллы. Вот только стоило клинкам столкнуться, Абдуллу дернуло, как будто в него шайтан вселился. Молния сверкнула на стали. Из-за спины русского командира потянуло сизым дымом.

Абдулла рухнул на холку драгунского коня. Из руки его выскользнула рукоять сабли.

— Убили! — пронеслось над лагерем русских. — Урусы курбаши убили!

И башибузуки с новой силой ринулись в атаку. Они сминали последнюю оборону русских. Теснили их к самым повозкам. У госпитальной палатки отбивался из последних сил поручик Кестнер с десятком солдат охранения.

Сколько солдат осталось со мной, я не видел. В рукопашной некогда считать бойцов. Тут бы врагов всех разглядеть. А то проглядишь одного — и у тебя в животе клинок кинжала или наконечник копья.

Мы дрались почти прижатые к самым повозкам. Рядом отбивался и генерал Радонежский. Вражья пуля убила под ним коня. Теперь, как и все мы, он сражался с башибузуками пешим.

— Прошли уже Заринины полчаса, — не очень понятно буркнул он во время краткой передышки между схватками. — Пора бы.

Но тут на нас снова налетели башибузуки. Стало не до разговоров. Я срубил бритую голову в размотавшейся чалме. Насадил на клинок смуглокожего бородача. Едва ушел от удара прикладом. Взмахнул саблей. И тут мне в бедро впился штык. Распорол штанину, глубоко вошел в тело. Радонежский прикончил быстрым ударом башибузука, который ранил меня. Я оттолкнул труп. Ногу пронзила ледяная боль. Однако, хотя и с трудом, но опереться на нее я мог. А значит, могу и сражаться дальше.

Но драться уже не пришлось.

За нашими спинами выросла громадная тень.

— Всем залечь! — прозвучал громоподобный голос у нас над головами. — На землю!

Я не узнал голос Зарины Перфильевой. Однако подчинился ему. Также поступил и генерал Радонежский. За нами поспешили и солдаты.

А следом над нашими головами ударила пулеметная очередь. Башибузуки покатились по земле, обильно поливая ее кровью. После пулемета по толпе башибузуков ударил столп пламени. И это стало последней каплей для башибузуков.

В их толпе зазвучали крики «Шайтан» и «Иблис». Левантийцы побежали. Неорганизованной толпой, снова давя раненых и нерасторопных товарищей.

— В стороны! — раздался громоподобный голос из «Святогора». — Разойдись!

В тот день я впервые увидел боевую машину «Святогор» своими глазами. Пусть выглядела она несуразно. Да была даже уродливей, чем выглядела на бумаге. Однако в эффективности ее сомневаться было бы глупо. Пулеметные очереди. Всполохи пламени. Даже прирученные молнии. Все это косило обратившихся в бегство башибузуков.

Как только «Святогор» прошел мимо нас, мы с генералом Радонежским поднялись на ноги. Отряхивать и без того приведенные в совершеннейшую негодность мундиры смысла не было.

— Ну как, поручик, — усмехнулся генерал, — это повлияет на ваш отзыв в положительную сторону?

— В самую лучшую, — ответил я.

Глава 4

Главарь башибузуков на коленях перед нами. Руки были прочно связаны у него за спиной. Обритая наголо голова склонена. Я присел рядом с ним. Взяв за бороду, поднял голову. Вгляделся в лицо.

— Это Черный Абдулла, — сказал я, вернувшись к генералу. — Известный бандит. Наш враг еще со времен турецкой войны.

— Проходит по вашему ведомству? — поинтересовался у меня Радонежский.

— Не по нашей экспедиции. Но портреты его до нас доводили.

— Ясно, — кивнул генерал. — Что вы можете сказать о нем?

— Обычный путь бандита из Левантийского султаната. Однако перед войной с нами он попал под влияние британцев. Это на уровне подозрений, прямых доказательств у нас нет. Или не было в те времена, когда до нас доводили сведения о нем. Но если сейчас на него поглядеть, то доказательств не надо.

Френч, надетый под халатом, и найденные у Абдуллы британские сигарки наводили на определенные мысли.

— И что с ним делать? — спросил у меня генерал.

Мы стояли рядом с важным пленником вдвоем.

Бойков продолжал трудиться в госпитальной палатке. А охранение стояло в двадцати шагах, чтобы не слышать нашего разговора. Правда, все с винтовками наготове. Конечно, наш конфиденциальный разговор был слишком подозрителен для остальных. Но меня сейчас это волновало мало. Не до того.

— Вряд ли такой большой отряд мог остаться незамеченным, — пожал плечами я. — Значит, скоро нас найдут разъезды. Скорее всего, казачьи. Или, может быть, пограничные. Им и сдадим Абдуллу. Поговорим с командиром разъезда и все расскажем по поводу того, кто это такой. Его отправят местным жандармам. А там уже пусть они с ним разбираются.

— Так и поступим, — кивнул генерал.

Он обернулся к солдатам охранения, чтобы подать им сигнал. Я тоже отвлекся на секунду. И до сих пор не могу простить себе этой оплошности.

Абдулла странно дернул головой, схватил зубами воротник-стойку френча. Следом тело его выгнулось дугой. Изо рта пошла белая пена.

Я рванулся к нему, хотя и понимал, что уже поздно. Цианистый калий действует мгновенно.

— Слишком хорошая отрава для башибузука, — буркнул я, поднимаясь на ноги. Брезгливо вытер от пены и слюны пальцы. — Он слишком много знал.

Теперь все мои подозрения и предположения придется излагать в рапорте. И писать надо быстро, чтобы отдать рапорт тем, кто встретит нас. Тут дело не терпит отлагательств.

Об этом я сразу же сообщил генералу Радонежскому.

— Конечно, — кивнул мне генерал, — пишите. У нас тут такой разгром, что до завтра вряд ли снова в путь двинемся.

Дело тут было, конечно, не только в разгроме. Слишком много у нас было раненых и убитых. Негодяев на трофейном коне отправился в ближайшую русскую деревню за попом, чтобы отпел мертвых. И проводил в последний путь тех, кому даже Бойков помочь не мог. Все это займет как минимум сутки. Если не больше. Нам слишком дорого обошелся налет Черного Абдуллы.

Казачий разъезд появился к полудню. Одетые в синие гимнастерки молодцы, с шашками, пиками и винтовками. Руководил ими молодой подхорунжий с едва начинающими пробиваться усиками. Он сильно робел генерала Радонежского, а оттого держался с показной лихостью. То и дело пытался подкрутить усы на манер старших офицеров. Но только проходился пальцами по не знакомым с бритвой щекам. Это было смешно.

— Ищут супостатов по всей Таврии, — заявил он, когда Радонежский сообщил ему о том, что банда Черного Абдуллы уничтожена. — Они пограничников на берегу моря вырезали. Те только и успели, что человека в Симферополь отправить. Он примчался, коня загнал. Но спасти пограничников мы уже не успели. Вот и отправили разъезды по всей Таврии. Искать гадов ползучих.

— Нашли, — усмехнулся генерал Радонежский, — и не ваша беда, что мы уничтожили банду Абдуллы. Вот это письмо передайте в симферопольскую жандармерию. — Радонежский протянул юноше запечатанный конверт.

Лицо казака заметно скривилось при упоминании жандармов. Однако ослушаться приказа генерала он не посмел. Приняв конверт, подхорунжий спрятал его под черкеску.

— Вы останетесь здесь? — спросил он у Радонежского. — Вам пришлют людей для охраны в пути до Симферополя.

— Вряд ли нам что-то теперь угрожает, — покачал головой генерал. — Как только будем готовы, мы двинемся к Симферополю.

— Тогда вас встретят по дороге, — козырнул подхорунжий.

Он вскочил в седло — и через минуту казачий разъезд умчался по дороге в направлении столицы Таврии.

Сильнее всех пострадал в битве поручик Кестнер. Какой-то отчаянный башибузук полоснул его кинжалом по лицу. И попал по глазам. Поручик рухнул ничком. Кровь хлынула обильным потоком. Солдаты оттащили его прямо в палатку. И он сразу же, без всякой очереди угодил на операционный стол к Бойкову.

Но даже искусства врача и инженера не хватило, чтобы сохранить Кестнеру глаза. Правда, жизнь спас. Наложил на лицо повязки и обнадежил, сказав:

— В Симферополе будет нормальное оборудование. Поставим тебе искусственные глаза. Это посложнее, чем руку поставить, но с этим я справляюсь. К концу этого месяца снова поглядите на нас.

Кестнер ничего не ответил ему. Может, был слишком слаб, а может, просто не хотел разговаривать. Ослепнуть, пускай и с некой перспективой в скором будущем глядеть на мир искусственными глазами, не слишком приятное дело.

Командовать оставшимися от роты Кестнера солдатами Радонежский поручил мне. Не знаю уж из каких соображения, но ни у кого не возникло возражений по этому поводу. Собственно, в батальоне Вергизова я был не пришей кобыле хвост. Никого у меня под командованием не было, равно как и каких-либо обязанностей. Однако такой в батальоне был не я один. Без толку проводил время и Негодяев.

Это наводило меня на определенные мысли.

Но сначала мне надо было как можно скорее писать рапорт в жандармерию Симферополя. А после навалилось командование десятком солдат, оставшихся от роты Кестнера. Их надо было распределять по ночным караулам. Разрешать мелкие и не особенно конфликты между солдатами. Назначить временного фельдфебеля, который знал моих подчиненных куда лучше, чем я.

В общем, мне было совсем не до выяснения, кто же такой на самом деле поручик Негодяев.

За день до нашего прибытия в Симферополь Негодяев заявился ко мне в палатку сам. Он принес с собой пару бутылок шампанского. Без приглашения плюхнулся на раскладной стул прямо напротив меня.

— Давайте начистоту, Евсеичев, — заявил он, принимаясь возиться с первой бутылкой. — У вас стаканы есть какие-нибудь? Не из горла же глотать. Вроде не гусары.

Я только отрицательно покачал головой. Никаких стаканов у меня не было. Посудой я разживался каждый раз в палатке, служившей офицерской столовой.

— Ну, значит, будем по-гусарски, — усмехнулся Негодяев. Он с хлопком, но без выстрела пробкой открыл бутылку. Сделал пару глотков и передал мне.

Обтерев рукавом горлышко, я приложился к бутылке. Шампанское было отличное. Даже в Питере такое редко приходилось пить.

— Ну так как, Евсеичев, отрываем карты? — глянул на меня поручик.

— Вскрываемся, — ответил я карточным же термином. — Начинайте вы, раз пришли.

— Ловко, — с уважением кивнул Негодяев, принимая у меня бутылку и делая из нее добрый глоток. — Я из министерства Лорис-Меликова. Граф все еще точит зуб на ваше Третье отделение. С тех пор как государь отказался расформировать Канцелярию по его проекту. К тому же графу не по душе эта Заринина игрушка. Он ведь у нас борец с терроризмом. И опасается, что какие-нибудь нигилисты, анархисты или, прости меня господи, социалисты, заберутся в такого вот «Святогора» — и могут устроить один бог знает чего. Вплоть до покушения на высочайшую особу государя. — Последними словами он явно кого-то цитировал. Скорее всего, самого графа Лорис-Меликова. — Вот и направлен я в инспекционную поездку генерала Радонежского, чтобы окончательно «утопить» «Святогора». И все деньги из военного бюджета империи будут направлены на переоснащение флота.

— Ну да, — кивнул я, — наводнить анархистами хотя бы один корабль сложновато. Не говоря уже об эскадре или целом флоте. Так что тут за безопасность Империи можно не волноваться.

Я передал Негодяеву наполовину опустевшую бутылку. Теперь пришла моя очередь говорить начистоту. Но кто сказал, что надо делиться всем. И я уверен, сам Негодяев тоже придержал за пазухой пару секретов.

— Я из Второй экспедиции Третьего отделения, — осторожно начал я. — Думаю, вы знаете, что она занимается не только раскольниками. — Негодяев кивнул, сделал хороший глоток шампанского. — И вот меня начальник нашей экспедиции как раз попросил составить максимально благоприятный отзыв относительно «Святогора». Конечно, не противоречащий истине.

— Ну да, ваш начальник ведь большой поклонник современной машинерии.

Мы прикончили первую бутылку шампанского. Негодяев принялся откупоривать вторую.

— Так вы выполните поручение графа? — поинтересовался я. — Насчет «утопить» «Святогора».

— Вот теперь не знаю я, как мне быть, — развел руками Негодяев. — После того как увидел «Святогора» в действии, просто теряюсь. Сильная, очень сильная штука. Если бы не он, башибузуки вырезали бы нас. И сколько новых технологий применено. Такого нигде нет. Вы молнии видели, Евсеичев? Я ведь о чем-то подобном от отца слыхал. Краем уха. В Коалиции эти технологии строго секретны. Физика Теззло упрятали под замок, чтобы никто до него не добрался. А тут наш «Святогор» швыряется рукотворными молниями. Виданное ли дело.

— Я видел вашу саблю, — заметил я. — Она такими же молниями бьется. Абдуллу вон ею в глубокий knockout отправили.

— Вы английский знаете? — заинтересовался Негодяев. — Или так, бравируете словечками?

— Не в совершенстве, но знаю, — пожал плечами я. — В наше время знание языка нации, претендующей на господство в Коалиции, практически необходимость.

— Что верно, то верно. А что до сабли, то дело не в ней. Отец, когда узнал об экспериментах Теззло, начал в товариществе продвигать эту линию. По идее, через руку и клинок сабли подается несильный разряд энергии. Он должен доставлять беспокойство противнику. Ну, представляете, как если бы во время схватки у вас мышцы правой руки все время подергивались. Сражаться становится совершенно невозможно. Батареи крепятся на спине. Между патронными сумками.

— Но Абдулле досталось куда сильнее.

— Сбой произошел. Весь заряд батарей ушел после первого же парирования. Вот и досталось башибузуку. Аж молнии засверкали! Надо будет написать отцу. Пускай подумает над сплавами для руки. Вообще, над сплавами современными думать и думать. Сколько простора открывается. Я ведь хотел в металлургический идти после гимназии. Отец не против был. Но какое там. Маменькина родня взбеленилась. Я ведь у них единственный отпрыск мужеского полу. И обязательно должен продолжить традицию славного офицерского служения родине. Сначала меня хотели к вам во Вторую экспедицию направить, но снова дед по маменькиной линии взбунтовался. Не желал видеть внука жандармом. А после этого в любой другой полк мне ходу не было. Вот и прибрал меня к рукам дедов приятель — граф Лорис-Меликов. Он у нас в доме часто бывал. С малолетства меня знает.

— А отец-то твой не последнее место занимает в товариществе, так ведь?

Негодяев рассмеялся в голос. Шампанское давало о себе знать.

— Это у нас семейная больная тема. В товариществе «Богомолов и К ⁰» мой отец отвечает за головы, как он сам любит говорить. А его друг Дмитрий Богомолов — за деньги. Но фамилия у нас такая, что в названии инженерного товарищества она будет смотреться не лучшим образом. А менять ее отец отказался. Сказал, что раз родился с такой, с такой и помирать. Это ему дед наказал. А он — мне. Сказал, надо делать так, чтобы фамилией Негодяев можно было гордиться. Но тут дело не в том, как она звучит, а в том, как прославится человек, ее носящий.

— Умно, — кивнул я.

— Мне б таким умным быть, — вздохнул Негодяев, — и принципиальным, как отец. Угробить «Святогора» ведь меня лично, понимаете, Евсеичев, лично, попросил сам граф Лорис-Меликов. У него там свои игры наверху. — Поручик покрутил бутылкой над головой. Горлышко ее описало неровный круг. Он приложился у нему, но взболтанное шампанское вспенилось — и Негодяев поперхнулся им. — А как мне тут быть? — продолжал он, с трудом проглотив шампанское и вытирая его с подбородка. — На сделку с собственной совестью идти, получается. Во вред Отчизне, вполне возможно. Или «утопить»-таки Заринину игрушку — проживет ведь и без нее Империя. Воевали раньше так. И еще повоюем. Без этой громадины. Может, она только против башибузуков и годна. Нормальная-то, регулярная, европейская армия не разбежится от одного вида этой машины.

Он треснул кулаком по колену.

— Вам проще, Евсеичев, ваш отзыв против истины не погрешит! А для меня правдивый отзыв — конец карьеры. Личную просьбу министра внутренних дел Империи игнорировать нельзя. Проще уж сразу пулю в лоб себе пустить.

— Можно переложить ответственность, — осторожно предложил я.

— На кого? — не понял изрядно захмелевший от шампанского Негодяев. Скорее всего, это были не первые бутылки у него за сегодня.

— На самого графа Лорис-Меликова. Вы напишите два доклада. Один максимально честный. Второй, такой, как нужен графу. И изложите ему все ваши соображения. А там уж пусть министр сам решает, какому из двух докладов ему давать ход. Так хотя бы ваша совесть будет чиста.

— А это идея! — воскликнул обрадованный Негодяев. — Да еще какая! Пускай дальше за Отчизну у графа душа болит! С меня взятки гладки. Я все сделал, как он меня просил.

В несколько глоткой осушив бутылку, Негодяев взглянул в нее, будто в подзорную трубу. Пара капель упала ему на лицо. Одна попала прямо в глаз. Он сморщился — и констатировал:

— Кончилось шампанское. Но у меня еще припасено. Я сейчас сбегаю.

— Не утруждайтесь, поручик, — махнул ему я. — Выпьем по-человечески с бокалами, а не по-гусарски уже в Симферополе.

— Верно, — произнес покачнувшийся Негодяев. — А я сейчас к себе. Буду писать доклад графу!

Нетвердой походкой он покинул мою палатку.

Интересно, что он там наваяет в своем докладе, если будет писать его в таком состоянии.

Усмехнувшись это мысли, я растянулся на своем топчане — и почти сразу уснул под шелест пузырьков шампанского в голове.

Симферополь встретил нас почти летней жарой. Несмотря на то, что до мая было еще далеко. Усталые волы втащили в город повозки. Усталые солдаты в посеревших гимнастерках шагали рядом с ними. Усталые лошади не поднимали голов.

И потому на встречающую нас делегацию во главе с таврическим губернатором Андреем Никитовичем Всеволожским Радонежский смотрел угрюмо. Всех нас раздражал и грянувший приветственный марш духовой оркестр, и теснящиеся парадные мундиры с золотыми погонами, и толпа симферопольских обывателей. От резкостей по адресу Всеволожского и предводителя местного дворянства Василия Павловича Попова его удержало только то, что предводитель дворянства был совсем уже стариком. Он с гордостью носил свой полковничий мундир времен предыдущей войны с султанатом, украшенный явно заслуженными наградами. Рядом с ним даже генерал Радонежский выглядел едва ли не молодым человеком.

— Прошу простить за оплошность с этим башибузуком, — после обязательных приветственных речей произнес Всеволожский. — Как я могу искупить свою вину?

— Теперь этот инцидент разрешился, — пожал плечами Радонежский, — тем или иным образом. А сейчас дайте отдохнуть с дороги. Отложим все банкеты и отчеты по военной части на завтра. Дорога наша была тяжела и утомительна. И все, что сейчас нужно мне и моим людям — это отдых.

— Безусловно, — поддержал его Всеволожский. — Вас и ваших людей разместят незамедлительно. Места в гостинице для вас и офицеров уже приготовлены. Казарма для солдат — тоже.

— А что с местом для «Святогора»? — поинтересовалась Зарина.

— Склад в лучшем виде, — одернул полы камергерского вицмундира Всеволожский. — Краны уже подогнали. Несколько бригад рабочих вам в помощь. Гарнизонный батальон уже оцепил все его окрестности.

— Замечательно, — кивнул Зарина, которая снова была вынуждена сменить зеленые галифе и куртку на платье со шляпкой и зонтиком. — Я лично прослежу за всем.

— Быть может, вам лучше отдохнуть, барышня? — покачал головой предводитель дворянства Василий Павлович Попов. — Виданное ли дело, чтобы сам инженер, тем более женского полу, по складам валандался.

— Я инженер не только женского полу, — улыбнулась старику Зарина, — но и новой формации. Мне все надо своими глазами увидеть и своими руками потрогать.

Предводитель дворянства неодобрительно затряс седыми бакенбардами. Но природное обаяние Зарины, видимо, уже покорило его.

Мы были вынуждены проехать едва ли не через весь Симферополь. Это был почти настоящий парад. Только слишком уж сильно устали мы, чтобы радоваться этому. И люди, стоящие на тротуарах, приветствующие нас, воспринимались скорее с раздражением.

Меня радовало только то, что я ехал среди гарнизонных офицеров. А те, видя мою крайнюю усталость, не приставали с пустыми расспросами.

Такой вот процессией проехали мы до лучшей гостиницы Симферополя. Называлась она отель «Таврия». Это было недавно построенное здание, вычурно украшенное лепниной, колоннами и громадным гербом Империи над парадной лестницей. Упади он кого-нибудь на голову — мокрого места не останется.

У парадной лестницы нас встречал хозяин гостиницы вместе с целой армией прислуги. Все они, как один, в черных ливрейных сюртуках и белоснежных рубашках. Волосы у всех расчесаны на прямой пробор.

— Вот где муштра и дисциплина, — усмехнулся Негодяев. — А все на армию грешат.

Я кивнул ему, вежливо улыбнувшись. Болтать совсем не тянуло.

Номер в гостинице пришлось делить теперь уже с Негодяевым. Поручика Кестнера отправили в главный военный госпиталь Симферополя сразу, как только мы въехали в город. Вместе с ним уехал и штабс-капитан Бойков.

Соседом Негодяев был хоть и беспокойным, но вполне сносным. Видя, что я работаю над докладом на имя Дрентельна, он вспоминал, что ему-то писать сразу два доклада Лорис-Меликову. Сам садился писать. Но надолго его не хватало. То и дело он отправлялся в город. Возвращался поздно вечером и редко бывал трезв. В таком состоянии работать с бумагами, конечно же, было невозможно.

Увещевать поручика я не собирался. Только всякий раз отнекивался от его предложений составить ему компанию. Так что работа над докладом у меня шла куда быстрее, чем у Негодяева. И завершил я его, что закономерно, намного раньше.

Поручика снова не было в нашем номере, когда я отправился выполнять обещание генералу Радонежскому. Я ведь обещал ему показать чистовую версию доклада о «Святогоре».

Поднявшись на этаж, в номер Радонежского, я вежливо постучал. С той стороны раздалось неразборчивое приглашение войти. Когда я переступил порог, мне сразу же захотелось сказать, что ошибся или что приду позже. Потому что, кроме самого Радонежского в номере находился таврический губернатор, правда, уже без предводителя дворянства, зато в сопровождении чиновника в вицмундире и двух генералов. О чиновнике я мог только догадываться, что это, скорее всего, вице-губернатор Таврии Булюбаш Александр Петрович. А генералов я знал точно — командующий 7-го армейского корпуса Адлер Александр Самойлович и начальник штаба корпуса Экк Эдуард Владимирович.

В таком обществе простому поручику, пускай и Третьего отделения делать нечего. Однако Радонежский махнул мне, чтобы подходил ближе.

— Скверные новости из Константинополя, — сказал мне генерал. — Утром третьего дня фанатики вырезали наше посольство. Пока в газетах об этом ничего нет. Так что и вам стоит помалкивать, поручик.

Я как вошел, так и замер на пороге генерального люкса. Эта новость меня словно громом поразила. И не только сам факт, что наше посольство было уничтожено в столице Левантийского султаната. Но число, когда это произошло.

— Чего замерли будто истукан, поручик? — обернулся ко мне седобородый генерал-лейтенант Адлер. — Вас же пригласили войти. Так подходите, не робейте. Все тут отлично знают, по какому ведомству вы проходите.

Несмотря на ошарашенное состояние, я отметил про себя раздражение в голосе Адлера. Старый генерал недолюбливал Третье отделение. Хотя ничего иного я от него и не ожидал.

— Евсеичев, — бросил мне Радонежский, — вас будто пыльным мешком по голове ударили.

Только после этих слов я понял, что подошел к столу. На нем лежал небольшой листок с наклеенными на него бумажками телеграммы. Я пробежал ее глазами. Ничего другого, кроме уже сообщенного Радонежским, в ней не было.

— Ваше высокопревосходительство, — отчеканил я, будто на императорском смотре, — нашу миссию в Стамбуле вырезали третьего дня. И в тот же день нас атаковали башибузуки Черного Абдуллы.

Радонежский прошелся пальцами левой руки по бакенбардам.

— А ведь как все складывается, — протянул он. — Хотя это, конечно, по вашей части, поручик. Но тут и человек, от сыска далекий может два и два сложить. А вы как думаете, господа? — обратился он к присутствующим. В первую очередь, конечно же, генералам.

— Нечего думать, — хлопнул кулаком по ладони Адлер, — к войне дело идет. Снова с турком схлестнемся!

— Не исключаю такой возможности, — поддержал его начальник штаба. — И не исключено, что нам придется принимать первый удар, как это было в Крымскую кампанию.

— Об этом мы думать будем, когда война начнется, — отрезал Радонежский. — Поручик, вы зачем ко мне пришли-то? А то мы вас блеском эполет и вестями совсем с толку сбили.

— Это мой доклад по «Святогору», — сказал я и протянул ему папку. — Я обещал отдать его вам для ознакомления, перед тем как отправлять в Питер.

— Похвальная принципиальность, — кивнул Радонежский. — Но не до того сейчас. Спасибо, однако, что не забыли стариковскую просьбу.

— Тогда я вернусь к себе, — выпалил я, снова пряча папку с докладом под мышку.

— Конечно-конечно, — махнул левой рукой Радонежский. — Я вас не задерживаю.

Я поспешил выйти из номера, плотно притворив за собой дверь. И даже не из-за того, что меня, по словам Радонежского, ослепил блеск эполет. Мне надо было срочно изложить все мысли, роящиеся сейчас в голове, на бумаге.

Я буквально влетел в свой номер. Швырнул папку на кровать. Схватил пачку бумаги и перо. Подвинул к себе чернильницу. И только тут заметил, что за столом напротив меня сидит Негодяев. Поручик замер с пером в поднятой руке. Видимо, он хотел окунуть его в чернильницу, когда я буквально выдернул ее у него из-под носа.

— Это как понимать, Евсеичев? — поинтересовался он.

— Простите. — Я положил руки на стол перед собой. Отличное упражнение, чтобы успокоиться и привести мысли в порядок. — Я вас не заметил.

— Ну да, конечно, — усмехнулся мой сосед по номеру, — я ведь ниндзя из Азиатского альянса. Воин-тень, которому знаком секрет невидимости.

— Я попросил уже прощения, Негодяев. У нас тут такая каша заваривается, что не до политесов, ей-богу. Вы все равно раньше газет узнаете, по нашему и вашему ведомству новость скоро придет.

— Если вы насчет нашей миссии в Константинополе, то я уже знаю. Пришла телеграмма. Курьер приносил. Для вас тоже была, но без вашей подписи он мне ее, конечно же, не отдал. Сказал, придет после обеда.

— Ясно, — кивнул я.

Снова глубоко вдохнув и медленно выпустив воздух из легких, я окунул перо в чернила. И принялся быстро писать.

Негодяев поставил чернильницу так, чтобы и он мог до нее добраться. И вернулся к своему занятию.

По поводу левантийского вопроса, как с легкой руки графа Лорис-Меликова начали называть турецкий кризис, было созвано особое совещание в высочайшем присутствии. На нем присутствовали министр внутренних дел граф Лорис-Меликов, начальник Третьего отделения Дрентельн и военный министр Ванновский. Адъютантов, секретарей и слуг, обслуживающих совещание, никто не считал — и не обращал на них внимания. Шпалерами замерли они у стен, вытянувшись во фрунт. Одетые в гвардейские и жандармские мундиры.

Слуги в ливреях мелькают среди высоких и высочайших особ некими призраками.

А особы ведут разговоры, которые могут обрушить весь мир в пучину войны.

— Это была грамотно проведенная провокация, направленная против нас, — настаивал шеф жандармов. — И она не должна остаться без ответа. Мы не можем пропустить подобную пощечину. И со стороны кого? Левантийцев, которых без году неделя как разгромили.

— Быть может, я обычно и не склонен соглашаться с Александром Романовичем, — склонил голову граф Лорис-Меликов, — однако в этот раз поддержу его. Мы не должны спускать левантийцам этого оскорбления. Уничтожение посольства — это повод к войне. В этот раз мы должны сокрушить султанат. Чтобы и памяти об этом анахронизме не осталось. Рекомендую также вспомнить проект императрицы Екатерины Великой. Тот, из-за которого прадеда вашего Константином нарекли.

— Об этом проекте пока даже вспоминать опасно, — покачал головой самодержец. — Нам его после турецкой войны слишком уж часто припоминали. Да и отец поминал как-то, что в Крымскую об этом твердили то и дело.

— Боятся нас в Европах, — невесело усмехнулся военный министр Ванновский. — После того, как мы в Семилетнюю там пошуровали. И Париж взяли, когда мы Бонапартия до самой его столицы гнали от Москвы. Теперь вот даже до Константинополя не допускают.

— Боятся, что после Леванта мы явимся к ним, — скривился, будто лимон съел, император. — Но нынче это к делу не пришьешь. Надо думать, что нам делать с Константинополем.

— Государь, — шагнул к самодержцу, остановившись на самой грани приличий, генерал-адъютант Дрентельн. Протянул ему нетолстую папку, украшенную имперским медведем, — вот мой доклад по левантийскому вопросу. В нем я использовал рапорт поручика Евсеичева из Второй экспедиции моего отделения. Молодой человек весьма грамотно изложил некоторые факты. Они позволят взглянуть на ситуацию под новым углом.

— Прочтите, — покровительственно кивнул ему император. — Избранные места. Времени у нас не слишком много.

— Конечно, — произнес Дрентельн, раскрывая папку. Поверх текста доклада лежала краткая выжимка с основными фактами, датами и выводами. Большая часть последних принадлежала поручику Евсеичеву. — Пятнадцатого числа апреля месяца сего года на наш берег с броненосцев без каких-либо флагов высаживается банда башибузуков численностью до пяти сотен душ, под предводительством некоего Черного Абдуллы. Справка по этому бандиту приложена к докладу. При высадке их замечает патруль пограничной стражи. Бандиты уничтожают драгун. Однако одному удается скрыться. Он и сообщил о высадке. По всей Таврии отправлены казачьи и драгунские разъезды. Однако башибузуки, вместо того чтобы по своему бандитскому обыкновению грабить, убивать и насиловать направо и налево, движутся как будто по линеечке прямо. Конечно, сжигают на пути несколько деревень. Но куда меньше, чем могли бы. И курс их движения пересекается с караваном инспекции генерала Радонежского. В ходе короткого сражения банда Черного Абдуллы уничтожена. Бежать удалось немногим. Абдулла покончил с собой. Весьма неординарным для башибузука образом. Он раскусил ампулу с ядом, зашитую в воротник френча.

— Башибузук во френче? — усмехнулся государь.

— Относительно этого Абдуллы, — вмешался граф Лорис-Меликов, — есть сильные подозрения в связях с Европой. А если быть совсем точным, ваше императорское величество, то с Британией.

— Это отражено в справке, — заметил Дрентельн. — Я могу продолжать? — Короткий кивок императора. — Стычка с башибузуками Черного Абдуллы произошла шестнадцатого числа апреля месяца. В тот же день толпа фанатиков, подстрекаемая дервишами, ворвалась в наше посольство в Константинополе. Вам не кажется, что это слишком для простого совпадения. Уничтожить одного из лучших наших генералов, тем более с такой репутацией. И в тот же день толпа вырезает посольство в Константинополе. Повод к войне самый что ни на есть железный. Мы не можем не отреагировать на него. Следовательно, гибель Радонежского накануне новой войны с султанатом на руку нашим врагам.

— А под врагами, — протянул государь, — вы подразумеваете…

Он не закончил фразу.

— Ими можно назвать всю коалицию, — пожал плечами Дрентельн. — Правильно сказал Петр Семенович, боятся нас в Европах. Очень боятся усиления Империи. Потому и желают стравить нас с турками. Новая война сильно ослабит нас. Возможно, уничтожит султанат. Это позволит тем же британцам сильно нарастить влияние на Востоке. Надавят из колоний в Индии. Начнут настоящую экспансию. И все на наших южных границах.

— Значит, Александр Романович, — подчеркнуто по имени-отчеству обратился к шефу жандармов самодержец, — вы — против войны. Так вас понимать?

— Именно так, — закрыв папку, поклонился генерал-адъютант. — Мы должны разрешить этот вопрос без применения военной силы. Однажды это уже привело нас к войне со всей Европой. Второй Крымской допустить никак нельзя.

— Но как тогда быть с нашим посольством? Сами же вы мне говорите, что нельзя оставить эту пощечину без ответа.

— Ответ этот не должен быть таким, какого от нас ждут, ваше императорское величество.

— Каким же тогда, по-вашему, он должен быть?

— Первое, — снова раскрыл папку, но уже на последней странице, Дрентельн, — надо надавить на падишаха. Заставить его создать комиссию для расследования нападения на наше посольство. В нее войдут представители от нашей Империи и султаната. Если туда попробует вмешаться Европейская коалиция, а тем более, Британия, то мы можем в весьма резкой форме им отказать. Сослаться на то, что дело это сугубо внутреннее. И касается только наших держав.

— Стало быть, свои собаки дерутся, чужая не мешай, — провел ладонью по бороде, как и всякий раз, когда пересыпал речь шутками-прибаутками, государь. — Разумно. Дальше.

— Второе: отправить в Константинополь не только комиссию, но и новое посольство. Показать таким образом, что мы ничего и никого не боимся.

Дождавшись кивка от императора, Дрентельн продолжал:

— Третье: это уже по части Петра Семеновича. Надо стянуть к южным границам Империи как можно больше войск. Чтобы не получилось повторения Крымской кампании.

— Ваше императорское величество, — попросил слово граф Лорис-Меликов, — дозвольте?

— Конечно, Михаил Тариелович, — кивнул ему самодержец.

— Дополнительные войска на южных окраинах Империи придутся весьма кстати. Появление в Таврии банды этого Черного Абдуллы, опасаюсь, не единичный случай. Вполне возможно, враг направит новые банды на Кавказ, в Закавказье и мусульманские губернии империи. Введение новых частей, для усиления гарнизонов, улучшит там обстановку.

— Да я просто ушам своим не верю, — рассмеялся государь, — вы просто спелись, господа мои. Петр Семенович, — обернулся он к военному министру, — вот ты сколь раз был на советах наших. И когда слышал, чтобы Александр Романович и Михаил Тариелович сошлись на чем бы то ни было? А тут просто в два голоса поют мне.

— Я могу только поддержать их своим бывшим баритоном, — улыбнулся военный министр. — Готов подписаться под каждым словом Александра Романовича и Михаила Тариеловича.

— Ну уж против такого напора я устоять не могу, государи мои, — развел руками государь. — А что там за поручика по вашему ведомству вы поминали, Александр Романович?

— Евсеичев, — заглянув в папку, ответил Дрентельн. — Поручик Второй экспедиции. Он был приставлен к инспекционной поездке генерала Радонежского. И составил отчет о нападении Черного Абдуллы. Кстати, в нем он отмечает роль боевой машины «Святогор». В общем-то, как можно понять, именно благодаря «Святогору» экспедиция Радонежского спаслась.

— Снова вы об этой игрушке, — вскипятился государь. — Не поминайте мне о ней! Вот перебросьте еще и ее на юг. Будет война, посмотрим, что она стоит в настоящем деле. Меня сейчас больше интересует этот самый поручик. Насколько он умен, как вы считаете, Александр Романович?

— Весьма, — раздумчиво ответил шеф жандармов. — У него не было того, кто мог бы за него доклад написать. А на основании весьма скудных фактов, которыми располагал, он сделал верные и достаточно далеко идущие выводы. Я бы рекомендовал включить его в состав комиссии. Тем более что это его просьба.

— Маловат чин для такой комиссии, — заметил государь. — Штаб-ротмистр будет куда лучше. Подготовьте патент на этого поручика.

Ни один из адъютантов, стоящих вдоль стен, не дернулся. Но кто-то из них явно взял его слова на заметку. Скрипнуло перо секретаря. Так поручик Евсеичев получил очередной чин.

— Комиссию я велю учредить немедленно, — продолжал самодержец, — равно как и новое посольство. Указы подготовить завтра. К утреннему рассмотрению должны быть. Вне всякой очереди. И свежеиспеченного штаб-ротмистра в состав комиссии включить. Должность вы ему, Александр Романович, сами придумайте. Но этот молодой человек там будет на своем месте.

Шеф жандармов кивнул. Кто-то из его адъютантов снова взял государевы слова на заметку, даже глаз его не дернулся. Снова скрипнуло секретарское перо.