Вилла Гутенбрунн

Море и крест

— …А капитан-то наш последним в воду бросился, всех вперед себя пропустил… Ну и страх Господень был, доложу я тебе: корабль уже пылает, точно факел, снаряды вокруг рвутся, люди тонут… Слышу, зовет меня кто-то: «Аким, Аким, плыви сюда, пропадёшь!» Ну, я поплыл, только и знаю, что от обломков да осколков уклоняться. Зябко, жуть, волны захлестывают в нос, в рот, в глаза — головой кручу, ничего от солёной воды не видно. Глядь, там перевернутая вверх дном шлюпка плавает, уцелела каким-то чудом, а на ней — наших, с «Царевича», душ семь, али меньше, не видать. Протянул мне кто-то руку: хватайся, мол, да выбирайся сюда скорее! Я, это, забираюсь на шлюпку, и вдруг где-то невдалеке — голос дюже знакомый: «Помогите, братцы, помогите, православные! Утопну, спасайте!» А там и темнеет вовсю, бой навроде стихает, но стреляют еще где-то впереди… А позади уж и солнце заходит, не разглядеть ничего. Ну, я скомандовал: у кого сил нет — смотреть в оба, а прочим — грести кто чем может, хоть руками, хоть как. Сами спасемся ли, Бог ведает, а только не могу я сложа руки сидеть, когда товарищ наш во вражеском море пропадает…

— Спасли? Кто ж это был? — приглушенно спросил один из сгрудившихся на шканцах матросов, чтобы во время отдыха послушать байки старого Акима.

— А вот, — отвечал боцман. Он непрестанно пожевывал глиняную трубку — эту привычку Аким привез из Англии. — Капитан-то наш, Симеон Иванович, на «Царевиче Алексее» до последнего оставался, самолично смотрел, чтоб все, значит, в воду попрыгали, кто еще в живых… А его милость, уж думал я, так с кораблем и погибнет, сгорит, значит. Ан нет, он опосля меня успел в воду броситься. Он за мной следом плыл, да я не ведал… Все там за какие-то обломки ухватиться пытался, волнами их из рук у него повышибало — одна доска прямо в висок ударила; он потом говорил, мол, помутилось сознание у него, потерял меня из виду, а доски не выпустил. А он как понял, что один остался, темнеет, корабли все разошлись, так и стал на помощь звать, капитан-то наш, а?

— Что уж, — поддакнул кто-то, — да чтобы капитан наш добровольно на помощь позвал! Да он тонуть молча, с гордым ликом будет. Либо врешь ты, боцман, либо капитан и правда, того, головушкой сильно ударились!

Раздался смех. Капитан первого ранга Симеон Иванович Вечеслов был известен на флоте как Стальной Симеон. Когда он окончил Морской корпус, где учился легко и блестяще, то был отослан для получения практических знаний на службу в английский флот. Молодой гардемарин провел более шести лет в дальних плаваниях, дослужился до лейтенанта. И уже тогда Вечеслова недолюбливали и опасались даже старшие по чину: был он неуемно храбр, дерзок, вспыльчив, болезненно честен и принципиален — а с годами эти качества еще и обострились. Служба императрице и слава русского оружия были для него наивысшими целями существования. Казалось невероятным, чтоб такой человек мог кричать и звать на помощь, как юный новобранец.

— Да вот те крест! — загорячился боцман Аким, вынимая изо рта трубку. — Они, турки-то, уж отходили к своим, а из нашей эскадры, кто уцелел, начали шлюпки рассылать, утопающих подбирать. Только вот нас, кто с «Царевича», в море далеко отнесло, — шлюпка пока подойдет, продержись на воде, попробуй… Темно совсем, ветер свежий, волны гуляют. Капитан, значит, кричит, на помощь призывает, а мы как слепые кутята вертимся — нашли его уж совсем окоченевшего. Только, это, матросики наши как увидали, кто зовет — так и решили не спасать: пускай его, говорят, пропадает!

Стало очень тихо.

— Да как же так? Капитана нашего не спасать… Да вы христиане али басурманы какие, креста на вас нет? — негромко, но зло проговорил молодой унтер-офицер Натальин.

— А так, — спокойно ответил Аким. — Вот ты, икра селёдочная, в те годы знавал его? А я с нашим Стальным Симеоном не один пуд соли съел. И, доложу я тебе, в те времена нашему брату от него немало лиха доставалось! Чуть что ни так, не в духе его милость — ты получай то в ухо, то по зубам, а то — плетьми пороть нещадно! Новобранцев лупил почем зря, да и нас тоже не миловал. Тяжко под его началом плавать было: зол, горяч, что дьявол… Не любили мы капитана; сам-от и смелый, и моряк лихой, а не любили! Вот когда матросики увидели его в воде, ишь, мол, зубами клацает — а вспомни ты, ваша милость, сколько тех зубов у нашего брата повыбивал?! Иные, кто чаще всех бит был, так и говорили, пускай его пропадает, не жалко! А он, капитан, в обломок мачты вцепился, молчит, только на нас глазищами своими лупает, а спасать больше не просит. Приказал я матросам втащить его на шлюпку, да начал растирать ему со всех сил руки-ноги. Часа два растирал, не меньше; отдышался он и говорит: «Никогда боле никого из нижних чинов пальцем не трону. Все буду по чести разбирать, если кто виновен — по всей строгости ответит, а так чтобы — ни-ни». И перекрестился; а тут и спасательная шлюпка за нами подошла.

Так вот, сдержал наш капитан обещание: с тех пор у него наилучший порядок на судне, матросы сыты-одеты-обуты; а так, чтоб мордобития да зуботычин — этого больше не видать. Вот каков наш Стальной Симеон! — в голосе боцмана звучала неприкрытая гордость.

— Это всё, я чаю, при Хиосе было? — спросил матрос.

— Да, при Хиосе… Однако что ж мы сидим, скоро его милость… — речь Акима была прервана командой вахтенного начальника: «Становись во фрунт!» Моряки начали торопливо расходиться.

* * *

Двумя часами позже капитан первого ранга Симеон Иванович Вечеслов в задумчивости прохаживался вдоль фальшборта. Отгремела канонада Ревельского боя, проигранного шведской эскадрой. В плен к русским попал один-единственный шестидесятичетырехпушечный фрегат. Адмирал Чичагов во чтобы то ни стало желал в целости и сохранности привести захваченное шведское судно в русский порт, и «Принц Карл», хотя и порядком поврежденный после сражения, был весьма ценным призом.

Вечеслову сильно не по душе было порученное дело: капитанствовать на захваченных кораблях он не любил и всячески сопротивлялся этому назначению. Однако Чичагов был непреклонен и велел ему перейти на «Принца Карла» вместе с призовой командой, отобранной самим Вечесловым, которому ничего не осталось, как подчиниться.

На ремонт шведского фрегата пришлось потратить время, и когда «Карл» снялся с якоря в Ревеле, был уже конец мая. Казалось бы, шведы отступили, опасность нападения на Петербург миновала: последние корабли неприятельской эскадры много дней назад ушли на Свеаборг. Но отчего-то на душе Вечеслова точно скребли голодные злые кошки; радость от одержанной победы разом померкла, чуть только стоило взойти на палубу трофейного корабля.

Однако пора было отчаливать. Как назло, погода испортилась: весь вечер и всю ночь накануне отплытия было ясно, но ранним утром над Кронштадтским заливом заморосил мелкий дождь, и стало значительно холоднее. Вечеслов услышал, как его помощник, лейтенант Загорский, скомандовал «поднять якорь» и хотел было спуститься в капитанскую каюту, как вдруг до него долетел негромкий говор стоявших неподалеку матросов.

— Судьба же захваченных судов весьма бывает печальна… Для боевого корабля высшая честь — погибнуть в бою или же победоносно во вражеский порт войти. А ежели какой из них пленили — ждет его существование жалкое, бесславное. А и недолгое подчас… — монотонно, точно дьякон, читающий Евангелие, бубнил знакомый голос.

— Да тьфу на тебя, дурак! С нашим капитаном нам сам черт не брат, — решительно оборвал его другой, молодой и веселый.

Вечеслов слегка улыбнулся. Это разговаривали постоянные спорщики: один из них был пожилой цейхмейстер Еремеев, старый, проверенный товарищ, всегда и во всем видевший одни дурные предзнаменования, но неизменно спокойный и отважный в бою. Спорил с ним молодой унтер Захар Натальин — толковый, храбрый малый, красавец и весельчак. Этого юнца Вечеслов заприметил еще в Кронштадте, когда тот ходил в штурманских учениках. Натальин был из простых, поэтому путь в офицеры был для него закрыт, как и возможность учиться в Морском корпусе; Вечеслов же не сомневался, что Натальин был бы среди гардемаринов первым — и взял его в свою команду, а потом — и в призовую на «Карла». Захар Натальин, в отличие от Еремеева, никогда не унывал и даже во время ожесточенных перестрелок умудрялся шутить и улыбаться.

— А ну, не каркать, старый ты ворон! — прикрикнул капитан Вечеслов на Еремеева. — Корабль есть корабль, а нам идти всего ничего. Небось, врага не встретим.

— Есть, ваше высокородие, не каркать, — хмуро ответил Еремеев.

Капитан Вечеслов отвернулся от него и встретил взгляд смеющихся голубых глаз Натальина. На мгновение он позавидовал ему: этот мальчик, столь симпатичный и приятный его сердцу, преданный до мозга костей, пока еще свято верит в им самим выдуманную романтику мореходства и в него, любимого командира. А что бы Натальин сказал, если бы знал капитана Вечеслова раньше? До того злополучного сражения при Хиосе, когда он потерял собственный корабль и лишь из милости был спасен боцманом Акимом?

Да, всё лучше было увидеть себя со стороны глазами товарищей по несчастью, что не солгут — и вдруг, одним моментом, осознать роковые ошибки. Это как в миг гибели, говорят, вся жизнь перед глазами проносится. У него получилось наоборот — не гибель, а спасение. А всё-таки немало времени пришлось приучать себя, что нижний чин не скотиной, а человеком является… Симеон Вечеслов никогда не нарушал обещание, данное боцману.

Вечеслов тряхнул головой: незачем такое сейчас вспоминать да очередную беду накликивать. И так неладно.

«Принц Карл» пробирался через дождевую пелену, двигаясь с ничтожной скоростью. Капитан безнадежно вглядывался в подзорную трубу, нет ли впереди просвета? Казалось, они плыли сквозь стоявшую в воздухе водяную пыль, куда не проникал ни свежий ветер, ни солнечные лучи.

— Симеон Иванович, ваше высокородие! — окликнул Вечеслова Захар Натальин. — Не опочить ли вам малость? Всю прошлую ночь не спали.

— Тревожно мне что-то, Захар. Побуду здесь… покуда погода хоть чуть не разойдётся.

* * *

Фрегат шел вперед уже несколько часов; Вечеслов отчего-то все более ощущал растерянность, хотя усердно старался глядеть бодро. Для него всегда было важно не просто отдавать команды, а — нутром чувствовать ведомый им корабль, стать с ним единым целым. Капитан любил стоять за штурвалом — и в бурю, и в морях со сложным фарватером, даже промеж финских шхер самолично вести корабль было для него радостью. Еще утром ему доложили: с рулем-де как будто неладное происходит, вроде все было исправно, а теперь… Вечеслов отправил штурмана передохнуть и, несмотря на усталость, сам стал на его место. Не было еще судна, которое бы не покорилось ему… А тут — чужой фрегат прямо-таки сопротивлялся его уверенным рукам. Капитан чувствовал, как «Принц Карл», петляя, точно пьяный, норовит сойти с курса, как будто рулевой привод был не в порядке или вовсе разбит; Вечеслову стоило больших усилий удерживать верное направление. И он точно знал: когда они стояли на якоре в Ревеле, руль был исправен.

Их преследовал какой-то злой рок: полосу дождя они прошли, проглянуло было солнце, море радостно заискрилось… Вдруг Вечеслову доложили, что, непонятно отчего, полученная в сражении течь снова открылась. То ли выскочил один из деревянных клиньев, что удерживал заплату, то ли она изначально была прибита неплотно — так или иначе, в трюм начала просачиваться вода. Заработали помпы, но это было очень ненадежным подспорьем: стоило только подняться свежему ветру, вода в трюме поднялась бы до опасной отметки… Фрегат покуда двигался, но из-за течи он начал зарываться носом в воду. Вечеслов ровным голосом отдавал команды; он не в силах был отойти от штурвала, убежденный, что нельзя доверять управление «Принцем Карлом» простому штурману.

Очень скоро боцман Аким дал знать о новой беде, что взялась неизвестно откуда: оказалось, помпы могут работать только вполсилы из-за того, что очень изношены… Тем временем их шаткое положение превращалось в угрожающее: ветер крепчал, и, слушая, как поскрипывает палуба под ногами, Вечеслов все более убеждался, что прав он был, когда не желал «Карла» в русские доки вести!

— Да что же, мастеровые-то в Ревеле али слепые? — возмущался Аким. — Да и мы, ваша милость, корабль оглядывали сверху и донизу, а тут такое…

— Парус, парус! — вдруг громко закричал кто-то. Фрегат тяжело разворачивался, норовя повернуться бортом к волне, а впереди на грот-мачте беспомощной тряпкой заколыхался один из парусов. Как это могло случиться, ветер не настолько силен, чтобы срывать паруса?

— Убрать брамселя! — перекрывая шум, зычно приказал Вечеслов. Матросы, руководимые Захаром Натальиным, споро принялись за работу; всех, кто был не нужен на палубе, отправили к помпам под начало боцмана Акима.

— Симеон Иванович, Аким говорит, еще одна пробоина! — доложил внезапно появившийся снизу запыхавшийся Захар Натальин. — Небольшая. Прикажете попытаться заколотить?

Вечеслов не успел ответить.

— Откуда ж взялась еще одна? — удивлённо заговорил стоявший рядом с капитаном лейтенант Загорский и подозрительно уставился на Натальина. — Не путаешь ли чего? А то, может быть, корабль на якорь нанесло во время стоянки… — высказал предположение Загорский, наткнулся на взгляд командира, пожал плечами и умолк.

Вечеслов безнадёжно махнул рукой. Загорский был вполне заурядным, ленивым и недоученным младшим сынком из старинного дворянского рода — но он состоял в родстве с самим адмиралом Чичаговым. Чичагов и навязал капитану Вечеслову своего родича, дабы тот у Стального Симеона уму-разуму да воинской доблести поучился. Увы, на судне Загорский оказался до крайности бесполезен; был он туповат, трусоват, и — хуже того — ничему учиться вовсе не желал. По уму, самое большое, на что он был бы способен — выполнять обязанности денщика. В команде на Загорского смотрели, как на порожнее место, а и бывало, что обидно над ним глумились. Вечеслов по обязанности пресекал подобное безобразие, однако с грустью думал, насколько унтер-офицер Захар Натальин был бы уместнее помощником капитана, чем знатный адмиральский кузен.

— Это, разумеется, бывает — когда корабль на якорь наносит, — сухо промолвил Вечеслов. — Однако невозможным видится, что никто из команды того не приметил.

— Да-да, конечно же, — ничуть не смутился Загорский. — Но тогда… Каким же образом? Пробоины одна за другой, корабль руля не слушается, парус неведомо как сорвало, теперь вот еще помпы работать отказываются… Как мы из Ревеля выходили, всё, однако ж, в исправности было, — на его пухлощеком румяном лице было написано вежливое недоумение.

Натальин внимательно вглядывался в лица капитана и лейтенанта; Вечеслов подумал, что смышленый унтер, похоже, о чём-то начал догадываться. Стоит ли сказать вслух о своих подозрениях? Лейтенант Загорский труслив и глуп, может натворить чёрт-те чего по незнанию…

— Впереди, никак, полоса тумана, ваше высокородие, — произнес Натальин.

Вечеслов передал ему штурвал и прошел на бак. Ветер вдруг резко стих, стоило им войти в молочно-туманную дымку… Капитан стал прислушиваться: вместе с туманом наползла мертвая тишина, не слышно стало посвистывания ветра, плачущих чаячьих голосов — лишь равнодушно плескала волна о борт. Проходя мимо нактоуза, Вечеслов машинально бросил на него взгляд и остолбенел: стрелка компаса медленно и беспорядочно вращалась вокруг своей оси! Нактоуз был цел и невредим, непохоже, чтобы кто-то прикасался к нему; капитан еще раз внимательно осмотрел компас и безнадёжно огляделся кругом.

* * *

Им пришлось лечь в дрейф и соорудить плавучий якорь из парусины, но зато благодаря передышке и слабому ветру удалось заделать пробоины и заменить порванный парус. Корабль медленно дрейфовал против ветра, а вот куда их сносило, оставалось неизвестным — компас так и не действовал. Плохо было, что туман ничуть не рассеивался и буквально в двух шагах от судна ничего разглядеть не представлялось возможным.

Вечеслов уж не скрывал от себя самого, на какую мысль надоумил его старый цейхмейстер Еремеев, что первым высказал подозрения насчет злополучного корабля. Немного раньше капитану пришлось выдержать истерику Загорского, который подслушал беседу боцмана с Еремеевым про компас и ворвался к капитану, трясясь, будто в лихорадке.

— Мы сбились с курса, господин капитан! — выкрикивал Загорский. — Сначала пробоины, потом помпы, парус… А теперь — испорченный компас! Если, как вы всё утверждаете, фрегат был исправен…

— То, как вы полагаете, что сие значит? — глядя на него в упор, полюбопытствовал Вечеслов.

— Сие измена… Кто-то специально вредит нам, вот что я думаю! Надобно немедля расправиться с изменщиком!

— Так, верно, — улыбнулся одними губами капитан. — Только вот расправиться с изменщиком не выйдет. Но он бунтует и вредит, вы правы.

— Кто таков «он»? — свистящим шёпотом осведомился Загорский, опасливо оглядываясь и непроизвольно хватаясь за пистолет.

— Он. «Принц Карл». Пленный корабль, на котором плывём мы с вами.

Загорский раскрыл рот и попятился.

— Ч-что т-такое? — пробормотал он. — К-как вы сказали?..

Вечеслов поймал себя на том, что испытал мстительное наслаждение от того, что выложил лейтенанту правду. Тот глядел выпученными глазами на капитана, затем с ужасом заозирался кругом, перевёл взгляд на стены и потолок небольшой капитанской каюты, точно ожидая, что стены эти сожмутся, подобно челюстям морского чудовища, и раздавят его.

— Да ведь как же так, что за чертовщина?!.. Сам адмирал мне говорить изволил, мол, никакой опасности, одна почесть — вражеский фрегат к пределам российским привести! Да разве же оно такое бывает на свете?!

— Адмирал нынче при сем действе не присутствует, — пожал плечами Вечеслов. — А вот вы собственными глазами можете наблюдать. Или какое иное толкование имеете предложить, лейтенант?

Но никакого иного толкования, равно как и собственных разумений, у лейтенанта не имелось. Вечеслов послал за теми, кому мог доверять спокойно и безоговорочно: Захаром Натальиным, боцманом Акимом и цейхмейстером Еремеевым. Войдя, они пожелали здравствовать капитану, а Загорского не удостоили и взглядом; лейтенант так и остался стоять в углу каюты, точно был поставлен туда для наказания.

* * *

Вечеслов говорил коротко и сухо; он видел, что его преданные товарищи испуганы, изумлены — но их вера в него, Стального Симеона, не колебалась ни на волосок. Деловой, хваткий Аким, жизнерадостный Захар, хмурый Еремеев ни словом, ни жестом единым не выразили сомнений в словах капитана.

— А может, легче нам будет до берега дойти, да корабль на камни выбросить? Или взорвать к чёртовой бабушке? Коли, как ваше высокородие говорить изволит, не дойдём мы на «Карле» до Петербурга, не позволит фрегат к вражьим берегам себя привести?

— Ну уж нет, — перебил Стальной Симеон. — Ты, Аким, может, и верно говоришь, но я так скоро не сдамся. Адмирал приказал трофей на родину доставить — моё дело выполнять!

— Только где он, берег тот? — задумчиво вопросил Захар Натальин, пощипывая светлую кудрявую бородку. — Туман, ваша милость, никак не разойдётся, вот как есть на вытянутую руку ничего не видать! И компас…

— Еремеев, — перебил командир. — А что твои пушки? Все ли исправны?

— Исправны, ваша милость, сам проверял. По распоряжению вашему зачехлены, но и приготовить к бою недолго, коли прикажете!

Капитан Вечеслов немного помолчал, прошелся по небольшой каюте, присел на койку. Пламя свечи дрожало в его темных зрачках, освещало худое твердое лицо с запавшими глазами. Он не спал уже сутки, и, несмотря на возбуждение, усталость брала своё, мысли начинали путаться. Вечеслов прижал ладонь ко лбу, стараясь сосредоточиться.

— Да, о чём бишь я?.. Еремеев, ты вот что — будь готов, с пушками-то. Как мы нашего пути не знаем и на кого тут напоремся — неизвестно, может и отбиваться станем, буде потребуется.

— Есть, капитан, не сумлевайтесь, всё сделаем, — кивнул Еремеев.

— Аким, команде ни слова пока! Следить за пробоинами; воду, что осталась, выкачивать, чтобы полностью опорожнены мы были. С этой чертовщиной не знаешь, что еще случится… Захар, а ты смотри-ка в оба: глаз у тебя острый. Ежели что заметишь — сейчас докладывай!

— Иного и не остаётся, ваша милость. Только чувствую я — не к родному берегу нас несёт, а противоположно… — протянул Натальин. — Ну, да что там, Господь не выдаст, свинья не съест! — закончил он, как всегда, прибауткой.

— Подождём, пока туман рассеется, тогда поглядим. Ну, ступайте! — Вечеслов махнул товарищам рукой и отвернулся.

Пожелав капитану покойной ночи, моряки вышли; за ними, будто на буксире, тащился перепуганный Загорский.

* * *

Аким подождал, пока лейтенант Загорский на подгибающихся ногах удалится восвояси, и кивнул Натальину, подзывая его к себе.

Наступила ночь. Туман продолжал окутывать почти неподвижную гладь; на палубе стояла мёртвая тишина, которую нарушал лишь слабый плеск волн, но Аким знал, что в трюме идёт напряжённая работа. Там непрестанно действовали помпы, тщась справиться с проникшей в чрево корабля водой. Акиму нужно было идти туда, но он медлил — Захар Натальин глянул на него вопросительно.

— Адмирал-то никак от нашего невзначай избавиться решил, — хрипло проговорил Аким. — Не любит он нашего Симеона, больно уж непокорен да неуживчив.

— А, пустяки! — голос Захара прозвучал легкомысленно. — Не могли они про такое заранее прознать… Да нешто адмирал своего кузена на верную погибель бы послали?

— Захар! Я тебе про одно хочу сказать, если на врага натолкнёмся, не уйти нам будет с такими-то пробоинами — и так уже крен, носом в волну зарываемся. Нынче вот передышка, а если опять ветер найдёт? Чует моё сердце, ежели что, придётся со шведами ещё один бой принять.

— Это уж как пить дать, — кивнул Захар.

Боцман торопливо направился в трюм, ещё раз настойчиво приказав Захару смотреть в оба.

* * *

Капитан Вечеслов тщетно пытался забыться сном… Не помогало ни крепкое кипрское вино, ни воспоминания о собственном доме в Кронштадте. Мысли кружились, ни секунды не стоя на месте; в висках неотвязно стучало: а ну, как он всё-таки ошибается, и произошедшее с ними имеет причины самые натуральные? Мастеровые не доглядели, пробоины забили небрежно, парус прохудился, помпы засорились… А руль, что не слушался, а испорченный компас?.. Да нет же, бред, не бывает такой чертовщины на свете белом! Чтобы судно могло против человека идти!

Вечелов спустил ноги с койки, в темноте нашарил огниво, зажёг свечу.

— Вот и дожил, капитан, — вслух проворчал он. — Уж вражий корабль по-своему распоряжается, как мне быть…

Его неотступно терзала мысль о том, что они сбились с пути. Вечеслов, полуодетый, снова и снова принимался мерить шагами каюту, садился за узкий стол, доставал карту, бумагу и перо, мысля: далеко ли их могло занести во время блуждания в тумане? Выходило, что не совсем уж много они прошли; но что значили обычные расчёты против этакой дьявольщины? Куда теперь влечёт их враждебный корабль? «Не удивлюсь, если завтра в гостях его шведского величества очнёмся», — мрачно предположил про себя Вечеслов; никогда прежде не чувствовал он себя столь растерянным. Но вместе с бессилием и гневом он испытывал некое болезненное восхищение гордым пленённым фрегатом, что до последнего сопротивляется его рукам…

* * *

…Он проснулся от резкого стука в дверь и тревожного голоса Захара Натальина. Вечеслов торопливо натянул брошенные рядом с койкой кафтан и кюлоты, кое-как нахлобучил треуголку и распахнул дверь.

Захар, похоже, оставался на палубе всю ночь: его плотный бострог(1) из серого сукна был влажен от ночной сырости.

— Что скажешь? — коротко спросил капитан.

— Никак швед на траверзе у нас показался, ваша милость!

— Точно ли швед? — капитан принял у Захара подзорную трубу.

— Невдалеке от берега мы, ваша милость! Туман к утру расходиться начал, ветер посвежел. А берег-то вражеский… я чаю, к Волчьим шхерам нас загнало.

Они стремительно поднялись на палубу, и капитан потребовал к себе Еремеева. Велев тому держать пушки приготовленными, Вечеслов снова навёл подзорную трубу на неизвестные суда — впрочем, он уже не сомневался, что это неприятель — откуда же российским кораблям взяться так близко к вражьей земле!

Кораблей было трое, и ветер им благоприятствовал: приближались они довольно быстро.

— Скорость у них, ваше высокородие, изрядная… — заметил Захар, он собирался прибавить что-то, но умолк, вглядываясь в чужой берег.

С квартердека донёсся вопль рулевого:

— Не слушается! Не слушается руля, проклятый! Я на курсе удержать пытаюсь, а он…

Вечелов кинулся на квартердек, оттолкнул рулевого и сам стал на его место. Тщетно! «Принц Карл» уверенно и плавно развернулся и понёсся вперёд, всё более сближаясь со шведскими фрегатами, — словно и не было пробоин, испорченных помп, воды в трюме… Вечеслов выругался и, рискуя поставить судно бортом к волне, еще раз завертел штурвал. Паруса яростно захлопали, корабль повело из стороны в сторону, однако курса он не изменил.

— Вот так, ребятушки. Не пожелал «Принц Карл» нам покориться. Порешил он погибнуть смертью храбрых, как герой! — спокойно промолвил Вечеслов. — Ну что, Еремеев, ступай ты, друг, на пушечную палубу. Разжечь запальники! Станем сражаться, а коли на абордаж возьмут — так врукопашную пойдём. Будем стоять супротив врага, сколько сможем, чести нашей не посрамим!

— Господин капитан! — лейтенант Загорский, о котором они все успели позабыть, пробирался к Вечеслову с заискивающей улыбкой и сжимал дрожащие руки. — Позвольте слово молвить… Имею план действий на суд вашей милости.

— Какие ж тут могут быть планы, однако? — усмехнулся Вечеслов. — Сами видите — встречи с врагом не избежать. Значит, будем драться, и аминь!

— Нет, нет… Позвольте, я объясню. Капитаны сих фрегатов, верно, сразу и не поймут, что мы — подданные ее императорского величества, а не их соотечественники… Нам стоит лишь поднять шведские флаги! А поравняемся с ними — дадим приветственный залп холостыми, просигналим — спешим, мол! Даст Бог и посчастливится… Проскочим мимо без единого выстрела!

Матросы выслушали Загорского, ехидно усмехаясь — они слишком хорошо знали Стального Симеона, а боцман Аким, не скрываясь, махнул рукой и сплюнул. Вечеслов бешено сверкнул глазами, но голос его прозвучал сдержанно:

— В подобных трусливых советах, сударь, я отнюдь не нуждаюсь. Вам же, со своей стороны, посоветую лучше проверить оружие, нежели флаги шведские разыскивать.

— Я вам, господин капитан, совет дал не из трусости, а преданности одной государыне, русскому флоту и его превосходительству адмиралу! — горячился Загорский. — Памятуете ли, что вам приказано сей фрегат к берегам российским в целости доставить?

— Приказ был дан мне, лейтенант, мне и отвечать — а вы извольте-ка не в своё дело не лезть. Хитрить же и флагами вражескими прикрываться нахожу позором безмерным! За сим разговор окончен, — капитан отвернулся от Загорского.

Шведская эскадра неумолимо приближалась — но пока не выказывала враждебных намерений. Загорский, кусая губы, следил отчаянными глазами, как расстояние между «Принцем Карлом» и шведами сокращается всё более… На лбу и висках его выступил пот, руки еще больше затряслись.

— Глупец! Я требую немедленно поднять шведский флаг, дабы сохранить трофейный корабль русскому флоту! — выкрикнул он срывающимся фальцетом. — Не позволю, чтобы вы из дурацкой гордыни потопили судно, доверенное вам его превосходительством! Ваши нынешние действия граничат с изменой!

Наступила мёртвая тишина.

— Да ты, икра селёдочная, понимаешь ли, что говоришь? — прогудел Аким. — Сам, поди, в портки навалил от страха, а капитана изменщиком кличешь?

— Не сметь! — завопил Загорский, топая ногами и шаря выпученными мутными глазами по лицам окружающих. — Не сметь так обращаться к офицеру и родичу адмирала! Запорю! На каторгу отправлю!

— Да он, никак, пьян, ваше высокородие, — Захар Натальин попытался оттеснить Загорского назад, но было уже поздно. Вечеслов шагнул вперёд, и, схватив лейтенанта за отвороты камзола, подтащил того к себе:

— Берёте ли вы свои слова назад, сейчас, сию минуту?

Но Загорский, точно ужас перед предстоящим сражением придал ему смелости, со всей мочи рванулся и толкнул Вечеслова в грудь, да так, что тот отшатнулся. Вечеслов молниеносно выхватил шпагу; когда же лейтенант сделал то же самое, капитан пошёл в атаку — резко, уверено, точно стальной таран. Силы были явно неравны: Загорский пятился, с ужасом взирая на противника, едва успевая парировать уколы. Кажется, он сам готов был уже просить пощады, но поздно — капитан бросился вперёд в мощном выпаде, и его клинок вошёл в горло противника почти по самую гарду.

Вечеслов вытер лезвие шпаги носовым платком и брезгливо отшвырнул его.

— Зашить в мешок — и за борт! — прозвучал краткий приказ. — И оружие — к бою!

«Принц Карл» нёсся навстречу соотечественникам, точно резвая тройка, погоняемая хорошим кучером. На корме его и грот-мачте гордо реяли Андреевские флаги.

* * *

…Грохотали выстрелы, море кипело от попавших в воду снарядов; Вечеслов стоял у штурвала рядом с рулевым, но проку от этого не было. Стоило только попытаться уклониться с боя на параллельных курсах — «Принц Карл» не слушался и упорно возвращался на прежнее место. На пушечной палубе командовал верный себе Еремеев, он сохранял хладнокровие и уже вывел из строя один из шведских фрегатов. И всё ж таки перевес был не на их стороне… Вечеслов нутром чуял, что противник будет идти на абордаж, понимая, что небольшая призовая команда захлебнётся под натиском двух полных, хорошо вооруженных вражеских экипажей. Сзади раздался треск — это рухнула бизань-мачта, придавив собою нескольких человек, что управлялись с парусами… Глаза ело от чёрного дыма, а когда от порыва ветра дым слегка рассеялся, капитан увидел, что, пока они вели перестрелку с двумя фрегатами, третий, совершив поворот оверштаг, почти уже подошёл к «Принцу Карлу» вплотную… Вот-вот абордажные крючья вопьются в его обшивку… Вечеслов с тоской огляделся вокруг.

«Даром они меня не возьмут… Но неужто не смогу хотя бы одного из нас живым на родину воротить?»

— Шлюпку на воду! — негромко скомандовал Вечеслов стоявшим поблизости матросам.

Он поискал взглядом Захара Натальина: молодой унтер застыл в напряжении на баке, сжимая саблю, был он взволнован и полон решимости, но не страха…

— Захар! — позвал его Вечеслов, и тот мгновенно оказался рядом.

— Чего изволите, ваше высокородие?

Вечеслов внимательно всмотрелся в его лицо, точно стараясь запомнить как можно лучше.

— Бери сейчас шлюпку и уходи под берег. Враги нами заняты, им до одинокой шлюпки и дела не будет. Постарайся добраться до берегов в целости — останешься жив, расскажешь, что я до последнего не сдавался и корабль трофейный врагу не отдавал.

Натальин, ожидавший от командира распоряжений насчёт боя или обороны, отпрянул с обидой и ужасом:

— Да чем же я вам не угодил-то так, что от себя гоните? Как это я один спасаться пойду? Я в последнем бою рядом с вами стоять буду, собственным телом загорожу! Воля ваша, Симеон Иванович, не уйду я никуда!

— Знаю, Захар, — тихо произнёс капитан. — Послушай: фрегат не сдам ни за что, понимаешь? Долго мы не продержимся, но… Вишь, вон и второй уже приближается, вот, небось, уж ручки потирают, ан нет! Так мне надо, чтобы хоть ты жив остался, рассказал адмиралу как есть. Вот, письмо ему передашь, и ещё… — капитан торопливо снял с шеи орден святого Георгия третьей степени. — Если шпага али пуля меня найдёт, не хочу, чтоб врагу достался. Не бывать этому!

Захар расширенными глазами уставился на капитана и попытался было отвести его руку с орденом.

— Захар, — Вечеслов насильно раскрыл его ладонь и вложил туда орден. — Ну хочешь, на колени пред тобой стану? Детей у меня нет, а ты заместо сына родного был; мать у меня старуха, а больше никого на белом свете; выживи, не оставь её, Христом-Богом прошу!

Речь его прервал оглушительный удар об их борт чужого корабля; нападающих встретил залп мушкетов — тем временем Вечеслов выхватил шпагу и сильно подтолкнул Захара в сторону шлюпки…

— Ступай, Христа ради, мы тебя прикроем! — крикнул он, и Захар, сглатывая предательские слёзы, спрятал на груди письмо и мгновенно спрыгнул в шлюпку.

* * *

Как и предполагал Вечеслов, враги, что в предчувствии быстрой победы рвались в бой, точно борзые собаки на зайца, на одинокую шлюпку и не поглядели… Несколько мушкетных залпов на миг сдержали противников — но вскоре они гурьбой посыпались на палубу «Принца Карла», а вскоре и абордажники второго фрегата атаковали маленькую команду капитана Вечеслова…

Он бился в первых рядах, орудуя шпагой и кинжалом одновременно; он пустил в ход всё своё мастерство, отточенное годами, и не замечал, что ранен уже не единожды и весь забрызган чужой кровью… Рядом держался верный Аким, размахивающий тяжелой абордажной саблей, дальше — Еремеев, что оставил свои пушки, понимая, что толку от них уже немного… Вечеслов знал, что Захар с каждым взмахом весла уходит дальше и дальше от места сражения — и был почти счастлив в этот миг. Хорошо было, ах, хорошо, наконец-то дать себе волю, ощутить лихорадку и опьянение боя, где не надо сдерживаться, взвешивать, размышлять о последствиях…

Но, как бы храбро ни сражалась команда, исход был возможен только один — а противники, разъярённые тем, что вечесловцы столь дорого продают свою жизнь, все более свирепели… Вот-вот шведы окончательно сомнут их, а попадать в плен и отдавать трофейный корабль, завоёванный русской эскадрой, Вечеслов был вовсе не намерен. Он окинул взглядом скользкую от крови палубу — продержатся ли его товарищи еще хотя бы чуть-чуть? Затем окликнул Акима, привлекая его внимание.

— До последнего стой, вот тебе мой приказ! Держаться сколько сможешь!

— Есть, капитан, — понимающе кивнул Аким.

* * *

Только бы добраться до крюйт-камеры… Вечеслов слышал за собой неотступный топот ног: пришлось остановиться, встретить врага клинками; противник, дюжий богатырь, от пожилого капитана такой прыти не ожидал. Замахнулся тяжелой саблей, а Вечеслов же легко поднырнул под клинок — и шпага его с кинжалом тем мигом вонзились в тело противника. Капитан выдернул лезвия; скорее, скорее, не ровен час, настигнут, так, что и он не отобьётся… Вот и люк. Вечеслов промчался вниз по трапу… Ах чёрт, огня же надобно! Сюда, в кормовую часть ниже ватерлинии, покуда долетали лишь отзвуки боя, и было тихо и полутемно. Рядом с трапом тускло отсвечивал четырёхоконный фонарь с толстыми «глухими» стёклами. Одно из стёкол Вечеслов разбил рукояткой кинжала и прислушался: топот, крики и звон оружия исподволь приближались. Стальной Симеон на мгновение прикрыл глаза и зашептал «Да воскреснет Бог и расточатся врази Его», затем торопливо перекрестился.

— Ну, прости, Господи, и прими души недостойных рабов Твоих… — Вечеслов немного помолчал, затем прикоснулся к темной стене крюйт-камеры, прощаясь с непокорным, мятежным кораблём. — И ты меня прости, коли можешь.

Шум битвы слышался уже у трапа — ещё немного, и противники сметут остатки команды Вечеслова и ворвутся сюда…

«Пора!» — мысленно приказал он себе и откинул крышку ближайшего порохового ящика…

* * *

Захар Натальин торопливо грёб к берегу, когда над морем раздался небывалой силы грохот. Захар бросил вёсла: от огненного столба высотой чуть не до неба стало светло, как днём; все три корабля, сцепленные намертво, были разнесены на куски… Пламя ревело, отражаясь в чёрной равнодушной воде…

Ему хотелось отвернуться и закрыть лицо руками, но он не щадил себя и продолжал смотреть. Запомнить геройскую смерть своего капитана, рассказать о нём, помочь его старой матери — это всё, что он мог теперь сделать для Вечеслова. Занималась заря, а Захар не спешил добираться до берега — покинуть поле боя отчего-то оказалось ужасно трудным, точно скорым прощанием он предал бы память своего командира.

«Вот так, ребятушки. Не пожелал «Принц Карл» нам покориться. Порешил он погибнуть смертью храбрых, как герой!» — припомнились ему слова капитана. Захар сжал в ладони орден святого Георгия и снял его с шеи. Негоже героям без наград своих уходить, а он, Захар, и без того никогда Стального Симеона не забудет. Захар с благоговением всмотрелся в небольшой золотой крест с белыми лучами, прижал его к сердцу, поднёс к губам и поцеловал. Затем он выпрямился в шлюпке во весь рост и, широко размахнувшись, забросил орден далеко в море, где навеки остался капитан Вечеслов с верными товарищами и так не покорившимся кораблём.