Вилла «Жасмин»

Глава 4 Ты ещё здесь, Мариам?

Складывается впечатление, что он осознаёт ограниченность своих физических возможностей. Тем не менее, мне пришлось несладко, когда схватил меня за горло. Хватка у него железная. Да и в уме не откажешь, особенно по части умения манипулировать объектом. Но чего он добивается этим своим рассказом об Игоре и Жене? Скорее всего расчёт на то, что я расколюсь: да, это мои папа и мама. Да, я тот ребёнок, которого вдова притаскивала к воротам вашего, Леонид Эдуардович, дома в надежде пробудить совесть.

«Социопат осознаёт, где добро, а где зло, но предпочитает действовать по своим правилам и в собственных интересах». Пожалуй, Леонид Эдуардович изобразил собственный портрет. И как далеко он намеревается зайти? Вилла на замке. Открыть её может только хозяин. Или хозяйка. Только её не видать и не слыхать. Телефон молчит.

Итак, придётся запастись терпением. Это трудно, когда тебя лишают сна. Стоит мне ненадолго задремать, как меня будят елейным голосом:

— Ты ещё здесь, Мариам? — Я молчу, силясь отвоевать мгновения неподвижности. — Поднимайся, гюнешим!

Гюнешим по-турецки — моё солнышко.

— Гюнешь хочет спать! — бормочу я, не отрываясь от подушки.

Тогда он склоняется ниже и начинает теребить мочку уха. Я рефлекторно сжимаю кулаки, но подчиняюсь. Правда, несколько секунд остаётся за мной: ноги успевают вытянуться. Им вторят руки. Потягушки запускают работу сознания. Надо признать: его выводы не внушают оптимизма. Чужая территория. И хотя вид из панорамного окна — такой, что захватывает дух, меня не оставляет чувство: самостоятельно отсюда не выбраться.

А хозяин тем временем бодрячком хлопочет на кухне. Ему всё нипочём. Моего носа достигают запахи кофе, корицы и цитрусовых. Я на цыпочках двигаюсь к панорамному окну и пытаюсь раздвинуть створки. Заблокировано! Найти нужную кнопку не позволяют приближающиеся хозяйские шаги. Лицо мужчины так чисто выбрито, что отливает краснотой.

— А что это за крепостная стена во дворе? — Вопрос призван завуалировать мой интерес к панорамному окну.

— У неё скорее декоративная функция. Если не считать, что она защищает от любопытных взглядов соседей сверху.

— А там есть любопытные?

— Господин Эрдал с женой. Турецкие пенсионеры.

«Интересно, заметили ли соседи моё присутствие на вилле?»

Господин Лео любезно провожает меня в ванную, по дороге декламируя:

В санузле привожу в порядок рот с помощью указательного пальца и позаимствованной здесь же зубной пасты. Хозяин забыл предложить мне зубную щётку. Или сделал это намеренно. Чтобы не оставлять следов.

Вообще Нэйхин держится напряжённо, словно в ожидании подвоха. Но последствий пережитого вчера шока не отмечается. Это настораживает. Впрочем, реакция на стресс у всех разная.

За трапезой — булочки с корицей и кофе со сливками — он задаёт всё тот же вопрос:

— Вы были знакомы с Окуевыми раньше?

— Нет.

— Вы полагаете, что Муса причастен к преступлению?

— Давайте предоставим полиции решать это…

По его лицу непонятно — принято ли это моё предложение или…

Может попробовать восстановить доверительность? Но как, если он стал догадываться о главном? Особенно цитаты из Корана об убийстве мальчика. Ему осталось только сложить два и два.

Пожалуй, он не двинет снова к Окуевым, чтобы вызнать детали. Но при этом может действовать чужими руками. И как далеко они зайдут?

Луиза — особа с железным характером, хотя и облачена в хиджаб. По слухам, в криминальных делах участвовала в связке с братцем. По этой причине и уехали с Украины, а до того покинули Кавказ. В Турции, где чеченская диаспора довольно многочисленна, любые напасти можно переждать с комфортом, особенно имея доллары. Благодаря мне, финансами они разжились, и на первое время хватит. А болтать об источнике этих поступлений Окуевы не будут. Нет им резона. В противном случае… Ну да хватит об этом.

Нет, я не чувствую себя пристыженной. Во мне снова пробудился мятежный дух. И он командует голосом отца: «Ну, Маня, кумекай, как выпутаться из ситуации!»

— А можно задать вам вопрос?

— Валяй!

— Вы мудрый человек, Леонид Эдуардович. Это очевидно. Но почему вы не приняли соответствующих мер в отношении близкого вам человека?

— Ты имеешь в виду Тихона?

— Он ведь ваш внук?

— Ошибаешься! — На лице моего визави — самодовольная улыбка. — Тихон — мой сын.

— Тем белее странно. По какой причине вы не пригласили его пожить на вилле? Ведь это удобно во всех отношениях.

— Натка поначалу не соглашалась.

— Но вы убедили её?

— Ей было поставлено условие — либо она отдыхает на вилле с сыном, либо этот вертеп…Она заупрямилась. Но когда оказалась на мели, одумалась.

— Получается, в тот вечер Муса и поднимался в номер, чтобы поставить точку в вашем договоре?

— У меня создаётся впечатление, что ты знаешь больше, чем говоришь.

Инга будет недовольна. Но ещё одна таблетка мне не помешает. Мозг функционирует, как компьютер. Все пазлы складываются. Но без железных доказательств не обойтись.

А пока мы морочим друг другу головы, старательно делая вид, что ни о чём не догадываемся. Она затихла сейчас там — на диванчике. Кемарит? Или обмозговывает, как меня обхитрить. Да так напряжённо, что слышно, как крутятся шестерёнки в её хорошенькой головке. — Копия чокнутой матери. Чтобы преодолеть жалость — дань уважения памяти Жасмин, я на цыпочках крадусь к постели моей гостьи, а потом кричу на ухо: «Проснись, красавица!» У неё ошарашенный вид. Так тебе и надо! Будешь знать, как хитрить с Леонидом Нэйхиным!

— Манюся, спешу уведомить тебя, что я сбросил груз ошибок прошлого, а потому вправе рассчитывать на то, что сделаешь то же самое.

— Во-первых, не хочу, чтобы меня называли Манюсей. Во-вторых, поясни, что имеешь в виду…

«О, да мы перешли на „ты“, хотя на брудершафт так и не выпили».

— Желательно, чтобы ты, Манюся, сделала заявление.

— О чём?

— Об убийстве ребёнка.

— Но я не знаю ничего!

Так ли, сударыня? Позвольте выразить вам недоверие.

— Я хочу домой!

— Может, вы, сударыня, рассчитывали стать неуловимым Купером?

— Не понимаю.

— В 1971 году мужик угнал самолёт, угрожая взорвать его. По требованию угонщика на борт доставили 200 тысяч долларов, с которыми он и спрыгнул на парашюте. После этого его никто не видел.

— У меня нет парашюта, господин Нэйхин.

— Это и обнадёживает.

— Что вы собираетесь сделать?

— Сдать полиции.

— В таком случае проявите милосердие.

— В чём оно должно заключаться?

— Позвольте принять душ и поспать.

— Хорошо, я подумаю над вашим предложением.

У меня одна надежда — его жена. Та самая — Шахиня.

Что держит её в Москве? И почему он не торопится связываться с ней?

Странная пара. Какая-то непарная…

От недосыпа в голове будто металлический брус. Мысли сталкиваются с ним и разбиваются вдребезги.

Сколько дней и ночей я нахожусь на этой проклятой вилле? Напрасно я дала ей это название — «Жасмин!» Его и в помине нет здесь.

— Ты всегда отличалась буйной фантазией! — слышу я знакомый голос. Это ещё кто?

Я не могу полностью разлепить век, но сквозь щёлочки в них вижу дородную деваху, восседающую в кресле напротив.

— Ты кто?

— Папа называет меня Манюсей, а мама — Марьей.

— Врёшь!

— С чего бы мне врать? — Пожимает округлыми плечами акселератка.

— И зачем ты сюда припёрлась? — не отстаю я.

— Тебя не спросила!

Воцаряется молчание. Каждый из нас находится в своём прошлом. На лице каждой читается вопрос: «И эта особа напротив и есть я?» Похоже, мы не в восторге друг от друга. Но нельзя же молчать бесконечно. Тем более что ночь или что там за окнами — длится и длится.

— А ты, кажись, схуднула, — первой не выдерживает Марья, она же Манюся. — Как тебе это удалось?

— Фитнес и диета.

— Но выглядишь ты не так чтобы хорошо…

— Ну спасибочки!

— Считается, что детские психические травмы остаются навсегда! — с важностью объявляет непрошенная гостья. — Твоя жизнь была направлена в прошлое. Смени курс, подруга.

— Хочу напомнить тебе, если ты забыла, о своём детстве я вспоминаю как о потерянном Эдеме. И только начала пубертатного периода всё омрачило.

— Хочешь сказать, что во всём виновата половая система?

— В детстве не давят руины прошлого. Его просто не было. Наша жизнь умещалась в один день — от мига пробуждения до часа, когда велено было идти спать.

— Да хватит уж этих воспоминаний. Вернись на землю, Марья! Ты опять вляпалась в историю.

«Почему опять?» — думаю я, но озвучить вопрос не решаюсь, а вместо этого не без горячности возражаю:

— Если ты считаешь, что восстановить справедливость — это вляпаться в историю, то здесь мы расходимся во мнениях.

— Видать, пример нашей мамочки не послужил тебе уроком.

— А вот маму не трожь!

— Да я и пальцем её не задел! — следует ответ.

Но это уже мужской голос. Господин Лео в банном халате нависает надо мной. — Ещё раз повторяю: — Женя спровоцировала моего охранника.

— Я уже слышала эту версию, — бормочу я. По правде говоря, у меня зуб на зуб не попадает.

Видя это, господин Лео присаживается напротив и заглядывает в глаза:

— Хочешь горячего чаю?

Я ограничиваюсь кивком.

— Ну вот и славно. Как говорила моя бабушка, сядем рядком и поговорим ладком.

Этот елейный тон вместо отвращения вызывает у меня слёзы. «Только не раскисать, Мариам! Ты видишь, он даёт задний ход. И глянь на его ладони. Они снова приняли прежнюю позицию — по швам. А это кое о чём говорит. Если сбить его с ног и…»

— О чём задумалась, гюнешим? — раздаётся голос над ухом. — Пора пить чай!

Судя по свежезаваренному напитку, он не потерял контроль над руками окончательно.

«Ты дрейфишь?» — слышится голос за кадром. Вообще — то это папино словечко, но на этот раз его транслирует та девчонка. — «А ведь когда — то ты умела постоять за себя».

— Это было в отрочестве. А с того времени много что поменялось.

— Что именно? — не унимается мой фантом из прошлого.

— Теперь я предпочитаю быть жертвой, а не палачом.

— Чё-чё? — прыскает Марья-Манюся. — Эй, подруга, имей в виду: я таких слов ещё не выучила. — Слышится сдавленное хихиканье, а потом она и вовсе затыкается.

«Быть жертвой, а не палачом… Откуда это в моей голове?»

В какой-то момент нашего чаепития дал слабину.

Больно жалкий вид у моей сотрапезницы. Однако глазки её медвежьи выдают её. Это когда она изучающе смотрела на мои пальцы. Наверняка, прикидывая про себя, как получше заломить их мне за спину.

Она вымотана до предела. Но не сдаётся и всё отрицает. Но меня не проведёшь. Во-первых, ей известно, что я — Нэйхин. Немногие в Каргыджаке в курсе моих паспортных данных. А с чего бы это простой сотруднице захудалой гостиницы владеть такой инфой?

Но самое существенное — её походка. Многое можно скорректировать, но только не походку. А она движется как молодая медведица. Я убедился в этом, когда она сняла туфли. Так ходил её папаша. Кроме этого, она наследовала его настырность. Сколько воды утекло, а девушке всё неймётся. Однако расчёт её неверен. Не на того напала.

Сейчас меня заботит, что с ней делать, когда она во всём признается. Сдать полиции? — Не хотелось бы засветиться. Отпустить с миром? — Вряд ли получится. После недели лишения полноценного сна, она станет развалюхой. Это привлечёт к ней внимание. И как говорил охранник Витя, мы огребём ворох проблем.

Остаётся ещё один вариант — дать ей возможность пройти все фазы сна. Она молода. Организм может восстановиться.

Одно настораживает: не задумала ли ещё что-нибудь? Надо пойти и удостовериться. Только вот сил нет. Действие таблетки замедлилось. Голова кружится. Не оторвать от подушки.

Надо дать себе отдых. Но мысли вертятся, как докучливые насекомые.

Тихон — это её рук дело. Не в буквальном смысле. Она — заказчик. Только вот просчиталась.

Да, боль была. В первую минуту. Но потом…

Кто вырастет из мальчика — неизвестно. Он похож на меня. Но другую часть генов он унаследовал от Натки. А она далеко не лучший образец рода человеческого.

Так что, может, и к лучшему, что мальчик не успел нагрешить. И ныне где-нибудь в раю играет со своей плюшевой собачкой. А может статься, и с настоящим щенком, в котором ему было отказано при жизни.

Слов нет, как всё это печально. Но такова жизнь. Се ля ви! — Выражаясь языком французского народа.

После смерти мамы меня приютили дальние родственники. Жизнь в их доме лёгкой не назовёшь, но это были родные люди. Перелом произошёл после смерти дяди Вани. Его жена не могла прокормить лишний рот, и меня отослали в детдом.

А дяде Ване я признательна. Во-первых, за время, проведённое в семье. Во-вторых, за науку о смерти. Папин брат имел обыкновение повторять: «Смерть — дело одинокое». Это потом я узнала, что у Рэя Бредбери есть роман с таким названием. Не уверена, что он был известен дяде, но тем не менее американский писатель и русский слесарь сошлись во мнении: смерть — дело одинокое. А дядя Ваня ещё и добавлял: каждый волен решать — оставаться на земле или прервать нить жизни доступным ему способом.

И стоило ли ерепениться? Выражение моего охранника. Нет, не Мусы. У этого не такой богатый запас русских слов.

Стоило ли лишаться психического здоровья только ради того, чтобы насолить мне — Леониду Нэйхину?!

Короче, она во всём призналась. Заказала Тихона она. А Муса был подкуплен. Его задача — просто испариться. Кто убийца — выяснить не удалось. Пусть этим полиция занимается. Так что не видать Мариам — Марии ни Москвы, ни сердечного друга, ни сосулек. О последнем она мне в припадке откровенности тоже поведала.

Мой метод показывает свою эффективность.

А вообще даже нормальному человеку приятно сознавать, что кто-то страдает больше его. Это не я сказал, а Шопенгауэр.

Сколько прошло дней?

Он нацепил на нос солнцезащитные очки и стал похож на какое-то насекомое. Кажется, богомол называется.

— Чего ты хочешь, Маня?

— Поспать.

— Сколько?

— Три часа.

— Два!

— Но…

— Сударыня, это окончательная цифра. — У него лицо человека, который не потерпит всяких там глупостей.

«Лучше не спорить …»

— Тешкюр эдерим! (Спасибо!) Могу принять душ?

— А это зачем?

— Привычная для нормального человека гигиеническая процедура.

— Обойдёшься.

— Я настаиваю, эфендим Лео. Буйрун! — Турецкий и русский путаются в голове. — Вы должны понимать, что в полицейском участке мне будет не до омовения.

— Это точно! — Его ухмылка обнажает неестественно белые искусственные зубы. — Но у тебя нет с собой банного халата. — Он провожает меня до ванной комнаты: — В твоём распоряжении — три минуты.

В прострации сажусь на бортик джакузи и чувствую себя цирковой слонихой, которой надо встать на натянутый канат.

Спать!

Сон накидывается, как зверь из-за засады. Провалившись в него, лечу вниз и ударяюсь копчиком.

— Что происходит? — несётся из-за двери.

— Поскользнулась.

— Осторожно, дорогуша! Ты нужна правосудию живой.

— Мне требуется помощь!

— Потереть спинку?

— Просто подайте руку!

Дверь отворяется и навстречу мне вытягивается жилистая рука, покрытая редкими седыми волосками.

Хайде! — говорит он по-турецки, что означает: «Давай!».

— Не могу дотянуться!

Он склоняется надо мной. Хороший шанс повалить его вниз. Но сил нет даже на то, чтобы как следует ухватиться за его шею.

Его когтистые пальцы впиваются в мою кожу.

Эта боль несколько взбадривает.

Он сажает меня на бортик, а потом тычет куда-то в угол: — Халат там.

— А полотенце?

Он молча уходит. У меня есть пара секунд, чтобы оглядеться. На вешалке — действительно висят халаты. Какой выбрать? Пока я задаюсь этим вопросом, решается проблема с полотенцем. Он бросает его мне на голые плечи, не удержавшись при этом от взглянуть на мою грудь и то, что ниже.

— Ты это брось, дорогуша! — бормочет он. — Я останусь верен своей супруге. Даже в этих обстоятельствах. — В его интонациях слышится нескрываемый сарказм.

Или мне только кажется?

Натянув самый просторный халат, замечаю пластиковый короб. Обычно, в нём хранят грязное бельё. Открытая крышка охотно демонстрирует содержимое. Ага, в него складируют использованные полотенца. Наличествует одно банное. А вот это — скорее всего для ног. Тонкое, из хорошо впитывающего влагу хлопка. Я хватаю его и едва успеваю сунуть в накладной карман, как распахивается дверь.

— Готова?

— Н-н-ет.

Он хватает меня и тащит куда-то, предварительно натянув на меня шапочку для душа.

Водные струи бьют по плечам, по голове, а он приговаривает.

Я становлюсь мокрой, а значит, скользкой.

Вырваться и бежать!

Кажется, я заснула. Как лошадь. Или как измученный солдат на марше.

Очнулась от прикосновения его пальцев.

Он мягко подталкивает меня к выходу, дурашливо приговаривая на ходу:

Лично мне не помешала бы прежняя встряска: физическая боль возвращает ясность сознанию. Правда, на короткое время.

— Вот твоё спальное место! — Длинный палец с отполированным ногтём указывает на кожаный диван в гостиной. Постельное бельё на нём отсутствует.

Я валюсь на него и складываюсь в позу зародыша. Затем начинаю дышать по-собачьи: короткий вдох-выдох-вдох. Это должно дать хоть чуточку энергии.

Потом вытягиваюсь вдоль, чуть распахнув полы халата.

Ещё есть надежда, что в нём пробудится похоть, и он заглянет сюда, чтобы удовлетворить её. Действительно, слышны осторожные шаги. Он склоняется надо мной, и мои ноздри щекочет запах парфюма. Я даже узнаю его. Это «Аква ди Парма». Он что использовал его, чтобы возлечь со мной на ложе и ублажить свои чресла?

Мои догадки подтверждаются.

Он нежно касается моих плеч, затем проникает за отвороты халата и…далее следует рывок.

Пушистое полотенце сорвано с моей шеи.

— Это лишнее, — бормочет он. — И тебе оно больше не потребуется.

Он уходит, победно помахивая моим последним шансом на спасение. А мои пальцы скользят под халат. Ниже, ещё ниже. Там на уровне груди можно нащупать простую шероховатую ткань — ножное полотенце из короба.

Это уже реально последняя возможность.

Только бы не вырубиться! Я поднимаюсь с дивана и ковыляю в направлении кухни.

— Что тебе? — нависает надо мной его тень.

— Всего лишь стакан воды.

— Ступай на место — я принесу.

Я без сил валюсь на диван. Так хочется скукожиться, но я делаю усилие и вытягиваюсь в призывной сексуальной позе. Жалкое зрелище. И соответственно — ноль мужской реакции. Вернее, унизительное замечание:

— От тебя всё ещё дурно пахнет, дорогуша!

В ответ мне хочется выкрикнуть что-то типа: — «Твои деньги пахнут ещё отвратительнее!»

Но из опасения, что он лишит меня воды, я молчу, а лишь кусаю себя за внутреннюю часть щеки. После его ухода, вытаскиваю полотенце и выливаю на него всю имеющуюся воду. Её оказывается чересчур много. Приходится сделать ещё одно усилие и дотащиться до кадки с пальмой. Сухая земля с жадностью впитывает выжатую из полотенца влагу. Но тут из засады на меня снова набрасывается сон-зверь. Так что я едва успеваю больно дёрнуть себя за сосок. Боль возвращает меня в реальность, и я со скоростью астронавта на Марсе двигаюсь к дивану, чтобы рухнуть на него уже в сумеречном состоянии сознания.

— Эй, только не отключайся! — Я стараюсь говорить как можно твёрже, но издаю лишь сипенье.

Новое усилие — и мне удаётся совершить следующий захват и выворот кожи на груди. От боли одинокая слеза выкатывается из глаза. На остальные не осталось энергии. А мне ведь ещё надо обмотать полотенце вокруг шеи. Я снова тянусь к своей груди. Увы, кожа здесь утратила прежнюю чувствительность. Тогда я прикусываю щеку изнутри и в краткий миг болевого импульса успеваю набросить полотенце.

Удавка готова.

Остаётся затянуть.

Это заключительный шаг.

Удалось ли мне завершить начатое?

Неизвестно.

Тьма поглощает меня.

Она спит.

Уголок её рта — чуть влажен от слюны. Как у ребёнка.

«Баю-баюшки-баю! Не ложися на краю!» Дальше — забыл.

Я становлюсь старчески сентиментален. От таблетки отказался.

Надо отдохнуть и мне!