Виртуоз мести - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Сергей Ермаков (ч. 4)

И Семен продолжал кричать, срывая голос, пока не услышал шаги наверху.

- Чего раскукарекался петушок? - спросил сверху глухой и тихий голос Голубеева. - Тебя на улице не слышно, так что ты зря голосишь.

Семен рассердился на "петушка", но сразу же простил эту промашку Голубееву ввиду некомпетентности того в тюремных делах. На него было за что сердиться и без "петушка".

- Выпусти меня! - громко сказал Семен.

- Это еще зачем? - спросил Голубеев.

- В туалет хочу, - ответил Семен.

- Делай все под себя, свинья, - сказал Голубеев. - И сиди в своем говне, тухни!

- Сам ты свинья поганая, - рассердился Семен, - ублюдок! Чего ты хочешь от меня? На хрена приковал здесь?

Семен с силой дернул за петлю, к которой был прикован, да едва не вывихнул себе плечо. Тогда он со всего маху пнул лестницу. Она затрещала.

- Давай бесись, - рассмеялся сверху Голубеев, - в аду похуже будет.

- Тебе, - огрызнулся Семен, но слова маньяка его отрезвили. И правда, чего это он дергается, как вошь на поводке. Только силы тратит. Семен решил поговорить с этим мудаком спокойно.

- Как ты меня заметил? - спросил Семен. - Ждал, что ли? Или случайно?

- Ждал, - ответил Голубеев, но не сразу. - Дура какая-то позвонила мне на работу вчера вечером, сказала, что меня разыскивают родственники из Сибири. Я сразу понял, что это либо ты, либо опера, потому что нет у меня родственников в Сибири.

- Как дуру-то звали? - спросил Семен.

- Не помню, - ответил Голубеев, - цветком каким-то...

"Действительно, дура Герцеговина, - подумал Семен, - кретинка! И чего ей вздумалось звонить этому говнюку?". Да что ее ругать-то теперь, сидючи в подвале в наручниках. Раньше нужно было думать.

- Ладно, заткнись пока, - сказал Голубеев, - я буду ужинать.

- Я тоже хочу ужинать! - крикнул ему из подвала Семен.

- На том свете тебя накормят! - ответил Голубеев.

- Не накормят! - уверенно возразил Семен. Он уже воспринимал все происходящее, как какую-то дурацкую игру, как сон. - А когда ты собрался меня на тот свет отправить?

- Скоро, - ответил Голубеев.

- Дай пожрать-то перед смертью, - возмутился Семен, - в Америке, вон, перед электрическим стулом и бреют, и поесть дают, чего закажешь. А я хоть хлеба бы пожевал или сухарик.

- Я тебя побрею серной кислотой, - ответил Голубеев, - если будешь ныть. Сначала сам поем, а потом и тебя покормлю. Обещаю.

Голубеев сел за стол и начал есть наскоро поджаренную яичницу. С предыдущими жертвами он не разговаривал, некогда было, да и незачем. К тому же у них у всех был заклеен скотчем рот. Первый здоровяк чего-то мычал, второй токарь тоже пытался кричать, азербайджанец блеял, как барашек перед мусульманским праздником Курбан-байрам. Девка их, потаскуха, выла, как волчица. А этот, гляди-ка, разговорился. Да еще и острить пытается, умник.

К Семену Голубеев относился иначе, чем ко всем остальным. Он долго за ним наблюдал после отсидки и согласно своей теории о неисправимости преступников, хотел поймать Семена на правонарушениях, как всех остальных. Самый главный постулат теории Голубеева заключался в том, что ежели человек один раз в жизни совершил проступок, то все, значит в него вселился черт и нечего с ним цацкаться, перевоспитывать, сажать в тюрьму, брать на поруки. Нет, преступников нужно уничтожать, очищать от их тлетворного влияния человеческую породу.

В действенности своей теории Голубеев убеждался на практике. Например Танька, едва выйдя с зоны стала проституткой, Алик стал торгашом и вором, и вообще ему черному не место в России. Про Бомбу и разговора нет, это конченый урод. Кирилл вообще стал педерастом, это вне обсуждений. Василий честно работал, но Голубеев был уверен, что он еще бы себя показал, потому что поползновения у него были. Семен, по мнению Голубеева, тоже затаился. И хотя он ни в чем преступном за два года Голубеевым замечен не был, но тоже подлежал уничтожению потому что один раз он запачкался и стало быть в него вселился черт.

Вот посидит Семен еще в погребе до трех часов ночи, а потом поведет его Голубеев к месту, где душа убийцы его дочери отделится от тела и присоединится к остальным. А по дороге Сергей Петрович ему все расскажет. Как ждал он их с зоны, как готовился и как убивал каждого в отдельности. Расскажет, для того чтобы этот недоносок после своей смерти в аду всем остальным все это рассказал. Гражданин Голубеев не был зол на Семена, его уже не жег огонь праведной мести. Он просто знал, что Семена нужно уничтожить, потому что когда-то семь лет назад он поклялся в этом на могиле собственной дочери.

Сергей Петрович закончил трапезу, взял с полочки в коридоре фонарик и откинул с пола ковер. Недолго провозившись с замочком, открыл погреб. Из темного нутра подвала ему в лицо пахнуло ледяным холодом и мочой. Голубеев посветил фонариком вниз и увидел, что Семен вывернулся из того положения, в котором он его оставил, да еще и написал лужу в углу. И умудрился отклеить ото рта скотч.

Семен зажмурился от яркого света фонарика.

- На, поешь, -сказал ему Голубеев, спускаясь вниз по лестнице. Он нес в тарелке два больших бутерброда с салом и стакан с чаем.

Семен подумал, что если маньяк приблизится к нему, то можно будет срубить его подножкой, схватить и душить, пока он не отдаст ключ от наручников. Но как ни придумывал Семен, все это получалось только в теории при огромном везении, если Голубеев станет в погребе так, как того будет нужно Семену, и совсем не будет сопротивляться. Надеяться на это было крайне глупо, и Семен понял, что теория хороша, но фактически все это сделать невозможно. Он не сможет совладать с этим бешеным носорогом со своими скованными руками. Кроме всего прочего, если попытка будет неудачной, маньяк совсем озвереет, а Семен останется без ужина.

Голубеев насторожился. Он, как зверь, почуял опасность.

- Только смотри, не делай глупостей, - сказал он, - а то насыплю сюда на пол хлорки и налью воды.

Семен отрицательно помотал головой. Голубеев спустился и поставил перед ним тарелку с едой.

- Может, руки расцепишь, - предложил Семен. - А то как я буду есть?

- Так же, как и ссал, - ответил Голубеев, - подумай и примени смекалку. Чтобы жизнь медом не казалась.

Семен подцепил двумя руками один бутерброд и с жадностью съел его, почти не жуя. Второй он стал есть медленно, растягивая удовольствие от еды. К запаху мочи Семен уже принюхался, и он ему не мешал. С наслаждением выпил сладкий горячий чай. Половина чая, правда, пролилась на пол - Семену было крайне неудобно держать стакан руками в наручниках. Чай был вкусный, с каким-то горьковатым привкусом, Семен отнес это к особенностям здешней воды. Голубеев крышку погреба не закрывал, а когда пленник поел, Сергей Петрович кинул ему сверху теплую куртку, которую Семен взял утром у Герцеговины Ивановны.

Нет, все это Голубеев делал не из жалости и сострадания к своему узнику - кормил и согревал его. Просто им предстояло идти ночью почти пять километров по лесу, по пустынной заброшенной дороге к железнодорожному полотну. Голубееву Семен нужен был сильным, выспавшимся и сытым, чтобы не тащить его на себе. Поэтому он и подсыпал снотворного в чай пленнику.

Семен накрылся курткой, и ему сразу стало тепло и спокойно. В конце концов, он все равно рано или поздно умрет. И какая разница, через пятьдесят лет или через пятьдесят минут? Миллионы людей живут и умирают, унавоживая своим прахом плодоносные поля, и после них не остается ничего, кроме горстки пепла или кучки грязи. Какая, в общем-то, разница мирозданию от того, что дьяк Иннокентий Парамонович в восемнадцатом веке, например, прожил сто лет, а купец первой гильдии Толстожирнов всего тридцать пять.

Современному человеку разницы никакой, и нет никакого дела ни до Толстожирного, ни до дьяка. Какой-то человек и вовсе не родился, выкинутый в двухнедельном возрасте на помойку за больницей, где делают аборты, а Семен прожил почти тридцать один год. Это немало.

И тут Семен задумался о том, а зачем он вообще живет на свете? Чтобы заработать денег и жить хорошо. Да, это, конечно, достойная цель. Нужно заработать денег, и тогда будет все хорошо. Семен видел людей, которые заработали много денег, и у них все было хорошо. А у Семена не было много денег, не было и идеи, как их заработать.

Это значит, что ему придется всю оставшуюся жизнь впахивать на хлеб насущный с утра до вечера, откладывая деньги на летний отпуск, чтобы потом, купаясь в море, думать о том, что все это скоро кончится, и снова нужно будет идти на работу, и пресмыкаться перед начальством, пузанами, которым всего-навсего просто когда-то повезло в жизни больше, чем ему, и теперь они наверху. А он Семен, как и миллионы ему подобных, работает для того, чтобы зажравшимся баям было хорошо и сытно.

Это жизнь, которую жалко терять? Нет!

"А как же запах полевых цветов и белизна березок, тепло солнышка летом и пушистый снег зимой? Грибной осенний дождик и весенний ветерок, который пахнет наступающим летом? - спросите вы. - Разве не жалко покидать все это?".

"Ах, перестаньте говорить банальностями, - ответит вам Семен. - Часто ли вы сами наслаждались всем этим? Вас больше волнует курс доллара на торгах валютной биржи, цены на водку и колбасу в магазине, неуспеваемость сына в школе и доходы подонка-соседа, который приезжает под вечер в ваш двор на "Мерседесе". О каких березках можно говорить, когда на нос ежесекундно сверху капает дерьмо, и не успеваешь вытираться?"

Но разве дело только в деньгах? Семен часто видел на Невском свободного художника и философа Мишу. Действительно свободного, богатого и счастливого человека. Когда у него появлялся рубль, он считал это большими деньгами, чувствовал себя богачом. Он был счастлив. А зачем ему было иметь денег больше рубля? На рубль можно съесть кусочек хлеба и запить водой. Человеку не нужно много денег, было бы на что поесть, да прикрыть наготу.

Миша находил на помойке добротные вещи и гордо носил их, удивляясь людям, которые имели больше одной рубашки и две пары носок. Ведь носок у Миши не было вовсе. Он и зимой ходил в ботинках на босу ногу, потому что был закаленным. Миша нигде не работал и ни перед кем ни за что не отчитывался, исключая милиционеров, которые частенько допрашивали и били философа, но в тот день, когда его не допрашивали и не били, Миша считал себя счастливым человеком.

Ему не было никакого дела ни до торгов на валютной бирже, ни до политических перипетий. Он останавливал прохожих на Невском и говорил им:

- Послушайте, как поют птицы, почувствуйте, как пахнет сирень!

Люди шарахались от него и говорили: "Ненормальный!", а он был нормальнее их в десять раз. Он жил, у него была масса свободного времени, он не скучал на работе, считая минуты до окончания рабочего дня и тем самым убивая его безвозвратно. Он не тратил свою единственную драгоценную жизнь на заработок средств для покупки вещей, которые ему были абсолютно не нужны. Он прекрасно обходился без холодильника, потому что не делал запасов - корочка хлеба была у него даже в худшие времена. Он не имел телевизора, потому что вокруг него был сплошной телевизор. Он не имел машины, потому что у него не было срочных дел и ему некуда было спешить. Он не имел многого, но абсолютно не страдал по этому поводу. Он был абсолютно счастлив и никому не завидовал.

Можно жить по-разному. Главное, понять ценность этой самой жизни, и тогда все к тебе придет - и счастье, и богатство, и покой. Главное - жить, и тогда все будет. Надо только бороться за жизнь.

Семен не заметил, как заснул. Последние свои мысли он додумывал во сне, а когда очнулся, понял, что Голубеев по новой заклеил ему рот скотчем и застегнул руки наручниками снова за спиной, но уже не приковывая к кольцу торчащему из пола. Крышка наверху не была закрыта, и поэтому Семен, встав, поднялся по ступенькам наверх. За окном было темно, Голубеев сидел за столом, положив рядом с собой ружье.

- Пора, - сказал он, когда Семен вышел наверх.

- М-м? - резонно спросил его Семен, кивнув головой с заклеенным ртом, подразумевая вопрос: "Куда?".

- К архангелам, - ответил Голубеев.

- М-м-м-м, - протянул Семен, имея в виду: "Может быть, передумаешь?"

- Иди, иди на улицу, - сказал Голубеев, вставая, - и не вздумай дергаться и бежать, а то снова получишь прикладом по черепу.

И подтолкнул Семена стволом к выходу. Он и куртку ему накинул на плечи, и отдал ботинки. Какая забота, бляха муха! Они вышли из дома, Голубеев запер дверь, Семен огляделся. Никого, ни единой души вокруг. Во всех домах погашены окна, темнотища, хоть глаз коли.

- Ступай, - сказал Голубеев и толкнул Семена в спину.

Прошли они через двор и вышли на поле, где, вероятно, росла картошка Голубеева. Шли молча, Семен впереди, а его палач сзади. Голубеев светил фонариком под ноги то себе, то пленнику. Семен подумал, что если они сейчас и встретят на дороге кого-нибудь, то человек, вероятнее всего, спрячется в кустах и переждет от греха подальше, пока пройдут мимо два мужика с фонариком. И машина никакая не остановится. Сам Семен тоже не стал бы тормозить, увидев ночью посреди поля двух мужиков, даже если бы один бросился прямо под колеса. Он бы просто объехал его и помчался бы дальше по своим делам. Но если найдется какой-нибудь Дон Кихот и остановится в чистом поле, Голубеев просто-напросто пристрелит и его, и Семена. Они шли и шли, и Семен слышал как шуршит сзади подошвами сапог Голубеев и как громко он сопит и покашливает.

- Вы тогда на суде веселились и ржали, как ненормальные, - произнес вдруг Голубеев сзади, и Семен от неожиданности остановился. - Шагай, шагай! - Голубеев ткнул стволом в спину Семена и продолжил:

- Веселились и ржали... А Инна лежала в земле... Моя дочь... Она была тем, ради чего я жил. Что-то делал. Старался. И вы лишили меня этого. В одночасье. А сами ржали и веселились. Вы не видели, как она росла, как делала первые шаги. Не слышали, как она играла Чайковского на фортепиано, как она читала стихи. Она писала стихи. Милые, добрые стихи о любви. Она не думала, не знала о том, что в мире есть такая погань, как вы. Я ограждал ее от этого. Я не хотел, чтобы она хоть краешком своего плеча коснулась того дерьма, которое творится вокруг. Как я не хотел тогда, чтобы она шла на эту вечеринку. Но я не мог ей запретить, она была уже взрослая! Она считала, что уже взрослая...

И вот ее больше не стало. Из меня вырвали огромный кусок мяса, с болью, с кровью. Я не хотел жить, я хотел уйти за ней к богу, но когда на суде увидел ваши молодые, отвратительно- мерзкие веселые рожи, и услышал нелепый по своей мягкости приговор суда, то понял - нет, я буду жить. Буду жить ради того, чтобы мрази, такой, как вы, не осталось на земле. Ни одного человека.

Да, я умер тогда, вместе с ней, моей дочерью Инной, которую я вырастил один с самого раннего детства. Умерло двое - я и она, но родился третий, безжалостный и жестокий мститель, который ждал семь лет, чтобы свершить справедливый суд. Я не сумасшедший, я все хорошо осознаю. И я даже не хочу уже тебя убивать, но все равно убью, потому что обещал Ей.

Я обещал Ей, убивать вас медленно и жестоко. Чтобы от той грани, где начинает свою пляску смерть, до той, где она разрывает окровавленное сердце, вы смогли ощутить все - боль, страх и унижение! Все муки, через которые прошла она, бедная девочка, когда вы насиловали и убивали Ее. Она наказывает вас сейчас, спустя семь лет, моими руками и руками Господа Бога! Она умерла непорочной, а вы продолжали грешить, и за это вам кара - смерть!

Семен понял, что папашка действительно свихнулся, и ведет его сейчас на заклание, как фермер молодого бычка. Но что было делать? Бежать? Как? Голубеев вел его на веревке, завязанной на шее петлей. Ее он одел тогда, когда они вышли на дорогу и затянул потуже. Руки скованы наручниками, в темноте далеко не убежишь, сразу свалишься.

- Я не мог жить, там, где мы жили с Инной, - продолжал Голубеев, - Все напоминало мне о ней. Она ходила по этой квартире, она касалась этих вещей и теперь все осталось таким же, а ее больше нет. И я уехал вообще из города. Поменялся с братом. Он поехал жить в Питер, а я сюда. Здесь я и начал готовится к вашей казни семь лет назад. Больше всех я ненавидел Бомбу. Тогда, после суда, он прошептал мне, когда вас вели по коридору мимо : "Жаль, что я ее сосать не заставил, суку!". А перед судьями клялся в раскаянии, обещал исправиться. Хрен он исправится! Его таким мама родила! Он подонком был еще в люльке! Он ни капли не раскаялся! Он вышел с зоны еще хуже, чем был!

Мне нужно было спешить, очистить мир от грязи, и я убрал его первым. Утопил в реке. Сначала напоил пивом с клофелином, а потом спящего приволок на мост. Ты даже не подозреваешь сколько я сделал, скольким людям заплатил, чтобы узнать точно когда Бомба вернется домой. У меня было несколько планов уничтожения относительно этого бегемота. Впрочем, и со всеми остальными вами я продумал все до мельчайших деталей. Четыре часа я ждал Бомбу возле дома, а он вышел на другую улицу.

Но у меня были два шустрых пацаненка, которых я нанял за двадцать рублей на нос и они прибежали и сказали мне, что Бомба там с другой стороны улицы. Я поехал и на перекрестке изобразил, что врезался в него случайно. Он думал снять с меня денег, идиот. И, как мудак, купился на бутылку пива, наполненную клофелином. А далее все было просто...

Семену было интересно слушать откровения Голубеева. Он даже на некоторое время забыл куда его самого ведут и жаждал продолжения рассказа. Оно не замедлило себя ждать.

- Тяжелый он был слон, - продолжил Голубеев. - Еле дотащил такую тушу. Ты, наверное, думаешь, он был смелым? Ха-ха-ха! Он натурально обкакался от страха, сидя на мосту над рекой, где я его привязал к перилам! Мычал, как теленок, не хотел подыхать. Я дал ему время перед смертью насладиться маленькой надеждой на спасение, а потом отрезал и ее! Утопил его, как Му-му. И чтоб не всплыл крест ему на шею привязал. Нашел его недалеко уже готовым. Скажешь это не символично? Символично! И очень! Да, Бомба был тупым примитивным быком. Таких нужно уничтожать сразу после рождения, чтобы не загрязнять человеческую породу.

Голубеев помолчал немного, даже шумно вздохнул несколько раз и Семен заметил, что у старика-то одышка! Значит, если будет возможность бежать, то нужно бежать, хотя бы со связанными руками. "Вот значит как почил несчастный Бомба, - подумал Семен, - лежит на дне реки". Да, старик не остановится ни перед чем! Голубеев, покурил, прокашлялся и продолжил свой рассказ:

- Токарь Василий, ваш подельник, в общем-то, встал на путь исправления, говоря языком закона. Он после зоны честно работал, не совершал антиобщественных поступков и даже собрался жениться. Да, женится захотел. А вот этого я ему позволить не мог. Он отнял у меня дочь, зятя, будущих внуков, а сам захотел плодить себе подобных ничтожеств. Знал бы ты, как долго я готовил этот аттракцион. Я узнал досконально распорядок работы цеха и лично его расписание. Я изучил основы токарного дела и человеческой анатомии. Я очень долго готовил эту операцию, и все чудесно получилось. Так, как даже я не ожидал. Словно по маслу. Все у меня это превосходно получилось. Без помарок. Меня пытался задержать сторож - старик с незаряженным ружьем и больной собакой. Я все это знал. Я просто посмеялся над ним и пошел дальше.

И ты знаешь, мне показалось, что кто-то мне помогает. Кто-то невидимый, но очень, очень сильный и могущественный. Он направляет мои стопы куда нужно, он движет моими руками и моими мыслями. Он хранит меня. Даже в случае с твоим внезапным появлением в Кобрино.

Честно сказать, я тебя уже не ждал. Я был уверен, что тебя менты замели еще там, в метро, после того, как я порезал этого вашего педрилку. Я уже позволил себе расслабится, и ты мог бы застать меня врасплох со своим игрушечным пистолетом. Но мне позвонили, и я насторожился. Так скажи, кому из нас помогает Бог?

"Скорее дьявол, - подумал Семен, - Богу вообще нет никакого дела до того, что творится тут, на земле".

- Потом я принялся за вашего азербайджанца, - продолжил свой рассказ Голубеев. - Долго наблюдал за ним и его работниками и даже часто покупал у него шаверму. Я знал, где он живет, догадывался, сколько денег он хранит дома. Его предала женщина, которая у него работала. Безжалостно и не поколебавшись ни минуты, за шестьсот баксов. Мне не жалко было этих денег для несчастной хохлушки, которую трахали бесплатно все азербайджанцы с рынка, которых приводил Алик. К тому же я спокойно забрал у него дома во много раз больше денег, чем отдал женщине. Потому что после того, как проткнул его вертелом, я взял у него ключи из кармана и спокойно пошел к нему домой, где до утра отыскал все что было мне нужно. Я вообще не люблю черных. Особенно азербайджанцев. Их всех нужно уничтожить как нацию. Да и нации-то такой нет. Есть скопище ублюдков, рожденных когда-то от одного черного папы с атрофированным мозгом.

Семену стало жутко. Вот идет сзади него с ружьем человек, для которого он, Семен не более чем фишка в игре. Он совершенно спокойно лишит его жизни и будет жить себе дальше гордясь исполненным долгом по отношению к своей мертвой дочери. Но сам-то он чем лучше их шестерых сопляков, убивших тогда его дочь по случайности, по глупости и чувству безнаказанности, присущей молодым. Нет, они не хотели ее смерти! Так получилось. Конечно, они виноваты. Они унизили и лишили жизни его любимого человека. Но не преднамеренно, не с трезвым мозгом и не по плану. Кроме того они уже понесли наказание! Поэтому, какое право имеет Голубеев судить их всех шестерых, разных и непохожих друг на друга по одной мерке, всем вынося смертный приговор? Он что - господь бог?

Голубеев, как ни в чем ни бывало, продолжал свое повествование:

- Утром, покончив с Аликом, я поехал на работу, а по дороге заехал в гости к Татьяне. Не нужно говорить, что и ее жизнь я знал досконально. Знал даже то, что она беременна. Ты думаешь, это меня остановило? Нет, даже подхлестнуло! Инна тоже могла бы иметь детей. Настоящих, чистых. А не выродков, которые могут родиться у такой шлюхи, как ваша Танька. Что может вылезти из чрева, где побывало столько мужских членов, что можно выгородить густой и высокий забор вокруг моего картофельного поля? Может оттуда выйти хороший ребенок? - спросил Голубеев сам у себя и тут же ответил. - Нет!

Я заманил Таньку в свой рабочий рефрижератор и стал катать по городу. Она кричала и стучала в стены изнутри. Но никому нет дела до того, что творится рядом. Никто даже не оглянулся ни разу. Людям наплевать на чужую боль, главное, чтобы это не коснулось их лично. У меня в фургоне температура минус восемнадцать. И влажно. Почти, как в ту ночь на улице, когда вы выбросили Инну в колодец. Я заставил Таньку повторить мучения моей дочери. Сначала я хорошенько побил ее о стены фургона, а потом полуживую возил до вечера, пока она не превратилась в кусок мороженого мяса. Потом она стала мне неинтересна, и я ее выбросил в канаву.

Голубеев так спокойно и весело, с юморком, рассказывал об своих убийствах, что Семену сделалось по-настоящему жутко. Они все шли и шли мимо чернеющих кустов и высоких густых зарослей. Куда они шли, Семену было непонятно.

- Ну, с этим педиком Кириллом все ясно, - как ни в чем не бывало разглагольствовал Голубеев. - Ему записку в дверь, тебе записку в дверь, и обе написал я. Кстати, за вами обоими я следил так же тщательно, как и за другими. Я и про вас все знал. Все ваши повадки. Мне ради того, чтобы выследить вашего пидараса пришлось пару раз пойти в гей-клуб.

- Тьфу! - громко сплюнул Голубев. - Омерзительно! Вот тебя прикончу и за педиков примусь! Взорву их вместе с их вертепом! Всех уничтожу! Ненавижу их! Поэтому этого вашего Кирилла-Педрилла мне убивать было омерзительно. Я не люблю пидарасов. К тому же вы его оболгали, а он из вас всех был единственным, кто Инну не насиловал. Это я потом, позже узнал. От него же. Разговорчивый был Шоколадный Принц. За то, что он не насиловал, а только стоял рядом, я убил его быстро и практически не больно. Он умер без мучений, со светлым взглядом в небеса, где ему не бывать. Я думал тебя тут же схватят. Но ты смог убежать. Жаль. Мне бы хотелось, чтобы тебя посадили за все эти убийства и расстреляли впоследствии. Ну, что ж, значит, это нужно Ей, чтобы тебя убил именно я, а не чужой дядя из казенного нагана. К тому же тебе могли дать пожизненный срок, а это немножко не то, что я для всех вас готовил. Ну, вот мы и пришли, - сказал Голубеев и дернул за веревку, привязанную к шее Семена.

Они вышли на опушку маленького лесочка. Полумесяц тускло освещал блестящие лезвия железной дороги, делавшей в этом месте резкий поворот. Впереди была насыпь, на ней пути, а за путями пригорок. И густой рослый лес. Семен остановился. Голубеев подошел к нему спереди и ткнув ружьем в живот произнес:

- Есть у меня тетрадка, где я записывал, все, что тебе рассказал. Это для меня, как письма Инне. Она у меня всегда с собой, - Голубеев постучал себя левой рукой по груди ближе к сердцу, - вот здесь. И осталась там одна страничка. Она твоя. Вот сейчас, когда все закончим с тобой, я вернусь домой и допишу эту одну страничку. А потом тетрадку сожгу. И все. Никаких улик. Я буду жить дальше, а тебя уже не будет.

Голубеев выключил фонарик, отпустил веревку и толкнул стволом ружья Семена к рельсам. Семен уперся.

На фиг, на фиг! Самому идти на рельсы! До последнего момента он все-таки надеялся, что с ним все будет не так, как с остальными, а вот тебе на - Голубеев решил из него сделать Анну Каренину. Пусть лучше застрелит.

И тут Семен нутром почувствовал, что опять ему на голову летит, рассекая воздух, приклад. Он отскочил в сторону, и старик Голубеев потерял равновесие, промазав своей двустволкой мимо цели. Зато Семен крепко стоял на ногах. Он снизу вверх поддал ногой по руке Голубеева, держащей ствол, ружье отлетело в сторону и покатилось вниз по насыпи. Голубеев припал на одно колено, но тут же вскочил и бросился на Семена. Он бежал, растопырив руки, словно собираясь схватить его за шею и душить! Семен ждал приближения противника до самого последнего момента, а потом резко выбросил вперед правую ногу, прямо между рук у Голубеева. Удар получился классный! Как в кино! Прямо каблуком по зубам, с хрустом и последующим воем от боли.

Конечно, Семен и сам не удержался на ногах и покатился вниз по насыпи, но это ему было и нужно. Он должен был первым добраться до ружья. Семен вскочил на колени и огляделся. Двустволки нигде не было видно. Он пополз на коленях вдоль канавы, отчаянно шаря глазами в поисках оружия, но безрезультатно. И тут на него сзади мешком навалился Голубеев и прижал к земле. Семен хотел вывернуться, но со скованными руками не смог ничего сделать. Разъяренный Голубеев крепко схватил Семена за волосы и несколько раз сильно ударил о большой плоский камень.

Семен очнулся от похлопывания по левой щеке. Под правой находилось что-то холодное и гладкое металлическое. Он открыл глаза и увидел, что лежит на рельсе лицом вниз.

- Ошнулся, гондон, - прошепелявил над ухом Голубеев, - я к нему, как к шеловеку, покормил, поговорил, а он драться лезет. Хорошо, што рушье не потерялошь. Нашел.

Похоже было, что Семен выбил Голубееву передние зубы. Но дела это не спасало, потому что Семен был опять прикован, но на этот раз уже к железной дороге. Цепочка наручников проходила под рельсом, Семен сел на него и, не обращая внимания на Голубеева, попытался освободиться. Попытка была наиглупейшей. Голубеев даже громко начал смеяться, но потом ойкнул от боли в челюсти и замолчал.

Дело обстояло так - Семен сидел, а его руки, вытянутые вперед, были прикованы наручниками к рельсу. Если поедет поезд, можно наклониться в сторону, но сантиметров на тридцать, не больше - мешает высота рельса. Согнуть локоть? Вряд ли это спасет, поезд зацепит одежду и накрутит его на колесо, да и головой треснет так, что башка разлетится. Смерть получится еще страшней. Но все-таки это шанс, хотя бы один из ста, чтобы выжить. Наверняка машинист остановится посмотреть, что произошло, и тогда Голубеев уже не подойдет.

Голубеев с разумностью маньяка выбрал место для казни - поезд вылетит из-за леса на всей скорости. Машинист не успеет остановиться, потому что здесь крутой поворот, и человека на рельсах он заметит слишком поздно. Семена раскромсает на части, как колбасу в гастрономе нож продавщицы. Голубеев сидел рядышком на рельсе и молчал.

- Вше, - неожиданно сказал он, - шопой чувштвую, едет электришка. Тошно по рашписанию, гляди ты, - добавил он, взглянув на часы, - чуть мы ш тобой не опошдали.

- Ну, бывай, - сказал он, вставая и похлопывая Семена по плечу, передай там швоим вше, что я тебе рашкашывал. Шла ни на кого не дершу, вшех прощаю. Увидимшя в аду.

Поезд загудел недалеко, и Голубеев заторопился:

- Ты не отчаивайшя, я тебя не брошу, - сказал он, - я тут буду рядышком, на горочке. Пригляшу ша тобой, чтобы не шбежал.

И он полез наверх, роняя камешки по склону. Семен покрылся испариной. Он чувствовал, как дрожит рельс, слушал уже стук колес, он видел, как выскакивает из-за поворота огромная махина и несется прямо на него, визжа тормозами и голося гудком, а он, парализованный страхом, не двигается, и безжалостные колеса в мгновение ока сминают его молодое красивое тело в безобразный фарш.

Семен дернулся еще раз, пытаясь оторвать рельс. Бесполезно! Из-под цепочки наручников покатились по откосу камешки. И тут его осенило! Ломая пальцы, он стал выкидывать из-под рельса камни, землю, щебень. Бешено колотилось сердце, еще сильнее стучали по рельсам колеса, Семен торопился. Он порезал пальцы острыми краями камней, но не обращал внимания ни на боль, ни на страх. Поезд уже выскочил из-за поворота и на всех парах несся прямо на Семена. Фонарь ослепил глаза, и тут же раздался пронзительный гудок. Слишком поздно, поезд не остановить! Он несется стеной, и колеса не слушаются тормозов. Из-под пальцев Семена летят камешки. Пора!

Левая рука ныряет в тоннель под рельсом, который вырыли пальцы, Семен падает всем телом на обочину за кончики шпал, а правая рука натягивает цепочку наручников прямо над рельсом. Он, как может, вжимается в землю. Левая рука немеет от боли, изогнутая как крюк, правая мгновенно затекает, схваченная железным браслетом. Сильный ветер от движущего поезда налетает с хлопком, и тут же рядом с головой Семена проносятся несколько десятков тонн металла. Первое же колесо разрывает, как пластилиновую, стальную цепочку браслетов. Сильная отдача едва не ломает руки Семена, правая рука, отпружинив, летит в сторону откоса. Левая рука тут же вылетает из самодельного тоннеля, и Семен катится вниз, катится, не замечая, что он плачет, как ребенок.

Электричка пронеслась мимо, сверкая желтыми окнами и перестукивая колесами, и скрылась за поворотом. Семена трясло, как в лихорадке. Он только что родился во второй раз.

Когда электричка скрылась за лесом, и снова стало тихо-тихо, Семен медленно поднялся с земли. В ушах громко, как африканские тамтамы, звучали удары пульса. Семен огляделся по сторонам, но совершенно ничего не увидел, так было темно. Семен сорвал с губ скотч и вдохнул ртом полную грудь воздуха. Какое наслаждение! Наверху на горке ярко вспыхнул фонарик, и его дрожащий луч стал суетливо бегать по железнодорожному полотну. Семен вжался в землю. Голубеев не ушел, он ищет его, Семена, останки. Фонарик приближался, было слышно, как шуршат под ногами идущего камешки и замерзшая листва. Голубеев вышел на рельсы и тихо пробормотал, сплюнув:

- Шертовшина какая-то, где он?!

Семен понял, что изрядно выбил зубов господину мстителю. Голубеев скользнул фонариком вниз по откосу, еще немного, и он осветил бы Семена, но тот ждать не стал, а вскочил на ноги и побежал в темноту, прочь от фонарика и от его хозяина.

- Штой! - закричал Голубеев. - Штой, шука, заштрелю!

Семен не слушал и, петляя, как заяц, бежал вперед. Он несколько раз упал, но снова вскочил на ноги и побежал дальше. Голубеев поймал вдалеке фонариком спину Семена и с правой руки пальнул наудачу. Естественно, он не попал даже рядом, но Семен машинально упал и сильно ударился ногой о камень. Тут же Голубеев перехватил ружье обеими руками и, отбросив фонарик, прицельно саданул в то самое место, где только что мелькала спина Семена. Если б Семен не ушиб так больно ногу, он бы, конечно, уже вскочил и бежал дальше, и тогда бы господин Голубеев продырявил его насквозь, но, похоже, что удача отвернулась от великого мстителя. Пока Семен, валяясь на земле, корчился от боли, шляпки от гвоздей благополучно со свистом пролетели мимо, даже не царапнув его.

Сколько еще было патронов у Голубеева, Семен не знал. Может быть, только два, а может, и полный патронташ. Проверять это на себе Семену не хотелось, и он, поднявшись с земли, согнувшись, побежал к черневшим недалеко кустам. Фонарик опять вспыхнул, разрезав предрассветную темноту, и Семен понял, что Голубеев решил его догнать.

- Штой! - снова закричал Голубеев, услышав, как Семен продирается сквозь кусты, но не выстрелил, а просто побежал за ним, светя фонариком. Уже начало светать.

Семен увидел впереди на пригорке силуэт большого здания, похожего на церковь. До него было метров триста, но бежать придется по чистому полю. Все вокруг стало серым, медленно вступало в свои права утро, но это не радовало Семена, потому что если у Голубеева еще остались патроны, то он легко подстрелит беглеца по дороге к церкви. Еще минут пять, и станет еще светлее. Выбора у Семена не было, и он побежал. Он бежал и думал о том, что если даже у Голубеева остались патроны в стволе, то вряд ли он станет стрелять рядом с церковью. Стрельба - шумное занятие, а попы люди не трусливые.

Но Голубеев выстрелил. Сзади грохнул выстрел, и Семен почувствовал, как что-то сильно ударило в левое плечо и руку. Джемпер моментально стал мокрым от крови, и Семен упал. Голубеев сзади громко рассмеялся. Семен подумал, что можно было бы притвориться мертвым, а потом напасть, когда он подойдет и наклонится над ним. Нет, это полная ерунда. Такой трюк проходит только в кино. Нет никакой гарантии, что Голубеев, подойдя поближе с трех метров, не всадит второй заряд Семену прямо в живот.

Нужно бежать, все равно бежать к церкви. Если там есть люди, они помогут. Семен вскочил и побежал дальше, прыгая из стороны в сторону, приседая и вскакивая. Голубеев пальнул второй раз, но, видно, поторопился и промазал. Семен мысленно перекрестился. Пока подонок перезарядит свою двустволку, Семен успеет добежать. Он терял кровь, и от этого слабел. Оставалось не так много - каких-нибудь сто шагов.

Церковь глянула на него пустыми глазницами окон. Полуразрушенные стены, купола без крестов и ржавый замок на облезлых воротах. Церковь была заброшенной и в ней никого не было. Ни попов, ни чертей. Судя по лесам, приткнувшимся с одной стороны, ее начинали реставрировать, но почему-то бросили. Семен попытался протиснуться в щель между створками дверей, но она была крайне мала. Он сам не понимал, зачем лез в эту заброшенную церковь, как будто это могло его спасти.

Прямо у щели с внутренней стороны помещения лежала большая куча человеческого кала. Значит, люди как-то попадают внутрь. Немыслимо было представить, чтобы кто-то открыл дверь для того, чтобы накакать прямо на порог. Нелогично было бы думать также, что кто-то какал в щель в двери дерьмо лежало не слишком близко, где-то сантиметров в тридцати от дверного проема, и даже очень худопопый человек вряд ли смог бы так извратиться. Значит, где-то был еще один вход. Семен обежал церковь вокруг и не нашел больше никакой двери. Со стороны железной дороги медленно приближался Голубеев. Он не спешил. Знал, что Семену деться некуда. "Неужели все? подумал Семен. - Спасения нет?".

Самое время было отчаяться и принять все, как есть. Но Семен не умел отчаиваться и поэтому стал мучительно искать выход из создавшегося положения. Вернее говоря, он стал искать вход. И нашел!

Нижний ряд окон был заколочен досками, но одно из окошек было открыто. Если залезть на нижний уровень лесов, то легко можно было проникнуть внутрь церкви. Зачем? Этого Семен не знал, но что-то его тянуло внутрь. Он зацепился здоровой рукой за леса и вскарабкался на них. Пройдя по шатким доскам, дошел до окна и заглянул внутрь. Ничего не увидел, в церкви было темно. Но у Семена не было выбора, он вскочил на подоконник и прыгнул внутрь.

Глухо стукнули доски пола, который оказался значительно ниже, чем предполагал Семен. Он упал лицом вниз и вдобавок ко всему ударился головой о какие-то железки, сложенные грудой на полу. Ощупав их рукой, он понял, что, вероятно, эти ржавые железяки предназначались для ограды или для ворот. Они были острые с одной стороны, очень тяжелые, и тут Семена осенило. Он даже рассмеялся тихо своей гениальной идее, пришедшей к нему так внезапно. Схватив железку здоровой рукой, Семен подтащил ее к открытому окну и, подняв как можно выше, с силой воткнул в пол прямо под окном. Пол был подгнивший, железяка вошла глубоко, но держалась непрочно. Оконный проем возвышался над полом на высоте человеческого роста, и из окна штыря не было видно. Теперь важно было заманить убийцу внутрь.

Снаружи по настилу лесов застучали шаги, Семен отошел назад к дальней стене и спрятался за колонну. В проеме окна появился силуэт Голубеева. Он прикрепил фонарик к стволу ружья и, заглянув, сразу осветил внутреннее пространство церкви. Луч фонарика скользнул по полу, по стенам, по колоннам и остановился.

- Выходи, шука! - хрипло сказал Голубеев.

Семен не пошевелился. За прямоугольной колонной его не было видно. Семен почувствовал, что из-за раны на руке силы покидают его, и, медленно скользя спиной по колонне, сел на пол. Он ощутил, что кровь все течет из руки и из плеча. Перевязать было нечем, и он просто закрыл рану правой рукой.

Голубеев выстрелил. В пустом здании храма выстрел прозвучал оглушительно, как удар грома. Испуганные вороны стаей вспорхнули из-под купола церкви и, каркая, взметнулись в небо. Штукатурка со стены в том месте, куда попал Голубеев, разлетелась во все стороны вместе с отрикошетившей дробью. Несколько мелких кусочков больно хлестанули Семена по щеке. Он даже не вздрогнул. Он просто устал.

- Выходи, шволочь! - заорал Голубеев. - Вше равно убью!

Голубеев выстрелил еще раз. Он не жалел зарядов. Видимо, не поскупился взять с собой побольше патронов. Второй выстрел раскрошил стену гораздо дальше от Семена, чем первый. Голубеев не знал, где спрятался Семен. "Сейчас он перезарядит ружье и наверняка спрыгнет вниз, чтобы найти меня, - подумал Семен, - а перед этим посветит фонариком, куда прыгать, и обнаружит мой штырь".

- Шейчаш! Шейчаш! - приговаривал Голубеев, перезаряжая ружье.

И тогда Семен решил немедленно разозлить убийцу, чтобы тот сгоряча сделал глупость и прыгнул, не посмотрев на пол, где торчала железная пика. Семен осторожно взял с пола большой кусок отбитой штукатурки и, высунувшись из-за колонны, метнул его в оконный проем, где торчал силуэт убийцы, вставлявшего в ствол ружья патроны. И, о удача! Слава богу! Раненый Семен с первой же попытки попал мудаку Голубееву прямо по плечу! От неожиданности тот втянул голову и присел, схватившись ладонью за больное место.

- Ага! Получил, заморыш! - радостно закричал Семен. - Вот он я, за колонной! И хрен ты в меня попадешь, придурок недоношенный! Гондон! Педераст пассивный! И дочь твоя была шлюхой!

Семен специально выбирал ругательства посмачней, чтобы сильнее разозлить Голубеева. Он ничего подобного не думал про Инну. И до папашки ее ему не было никакого дела. Просто он боролся за спасение своей жизни.

- Ну, вше, шука, - прошепелявил взбешенный Голубеев, - ты покойник!

И шагнул в оконный проем. Семен вскрикнул от восторга. Маневр удался на славу.

Голубеев заметил железку, торчащую из пола слишком поздно и даже громко выругался на лету. Железка стремительно скользнула по его бедру, порвав штаны, и воткнулась под ребра, легко пробив одежду и кожу живота. А остановилась, уткнувшись в лопатку изнутри. Доли секунды Голубеев торчал на штыре, как жук на булавке, а потом с грохотом завалился на бок вместе с железякой. Эхо от его удара о пол разлетелось по храму и растаяло где-то под куполом, который отозвался тяжёлым гулом. Голубеев попытался что-то сказать, но изо рта его вырвался лишь хрип вместе с кровью, которая ручьем потекла по подбородку и закапала на пол. Голубеев нечеловеческим усилием подтянул к себе за ремень упавшее ружье и сжал его дрожащими руками.

Семен сидел за колонной и не шевелился. Когда он кинул этот камешек в противника, а затем кричал ему оскорбления, то вдруг почувствовал, как потемнело в глазах. Он потерял слишком много крови. Голова закружилась, цветные круги поплыли перед глазами, Семен хотел шевельнуться, но не смог. Он просто сидел, как будто спал и слышал в ушах монотонный гул и какой-то странный шорох. И потерял сознание.

Голубеев умирал лежа на пыльном полу, проткнутый пикой. Умирал, так и не завершив до конца то, ради чего он жил все последние семь лет. Он должен был прикончить этого сосунка, который так подло провел его. Смертельно ранил тогда, когда он, Голубеев, был уже практически на коне со знаменем победителя в руках.

У него на руках были все козыри, а у Семена ни одного. В этой партии Голубеев уничтожил все фигуры противника, поставил Семену шах и остался лишь один ход до мата, когда вдруг положение на доске изменилось, и вот уже он лежит на полу, проткнутый насквозь ржавой железякой.

Голубеев собрал все силы в кулак и пополз на боку за колонну, где сидел Семен. Пополз, волоча за собой железный штырь. Отталкиваясь от пола ногами и прикладом ружья. Смерть уже закрывала его веки, но он открывал их снова и полз. Железяка, цепляясь за неровности досок на полу, все больше вылезала из раны Голубеева и наконец вывалилась совсем. Сразу же из раны фонтаном брызнула коричнево-красная жидкость, и Голубеев закричал от боли. Он скорчился на полу, но через секунду разогнулся и пополз дальше. Оставалось всего два метра до колонны, и он доползет. Ружье заряжено, нужно только нажать на курок.

Вот уже видны ботинки Семена и его голова, склоненная на грудь. Под ним лужа крови. Похоже, что парень сдох. Голубеев открыл рот, чтобы рассмеяться, но вместо смеха выплюнул изо рта темную, как шоколад, загустевшую кровь. За ним по полу до самого окна тянулся кровавый след, перемешанный с грязью. Голубеев дрожащими руками поднял ружье и приставил к виску Семена. Он лежал, скрипя зубами, его очень сильно качало из стороны в сторону, и поэтому Голубеев не просто приставил ствол к голове, а достаточно сильно толкнул Семена, тот очнулся и открыл глаза. Здоровая рука Семена сразу же потянулась к ружью.

Голубеев занервничал, заспешил, стараясь быстрее застрелить сосунка, но не мог нащупать пальцем курок. Потом нащупал его, нажал, но курок заело, он не поддавался усилиям пальца. Просто дело было в том, что Голубеев давил пальцем на скобу курка, а сам не мог понять, отчего ружье не стреляет? Он даже завыл от досады. Вот он сидит перед ним убийца его дочери, раненый, безоружный и слабый. А ружье не стреляет. Но почему? Ведь Голубеев точно помнил, что заряжал его.

Секунды стучали в висках, финальные секунды его жизни, а он не мог захватить последнего врага с собой в могилу. Окровавленный палец скользил по скобе и Голубеев вдруг понял, что он жал не на курок. Он захотел просунуть палец в скобу, но руки тряслись так сильно, что ничего не вышло. Семен здоровой рукой прикоснулся к холодному стволу и отвел его от своей головы. Голубеев снова наставил ружье на лоб Семена. Семен оттолкнул ствол. Голубеев снова нацелился, но уже не смог удержать ружье на уровне лба и тыкнул стволом Семену в живот. Семен взялся здоровой рукой за ствол и приложив усилие вырвал ружье из рук у умирающего Голубеева, который тут рухнул на пол с локтя на который опирался. Он распластался на полу лицом вниз и безмолвно шевелил губами, то ли хватая воздух, то ли проклиная победившего его противника.

- Все, - устало сказал Семен, - последнюю страничку в твоей тетрадке я сам допишу.

Голубеев покосился на него жалостливо потухающими глазами. Печальный взгляд, направленный на Семена, застыл навечно. Голубеев не хотел, чтобы Семен дописывал последнюю страничку в его тетрадке, которую он старательно заполнял, подробно описывая подготовку и совершение каждого преступления. А Семен хотел дописать. И он допишет.

Семен положил ружье со стороны здоровой руки и попытался встать. Пол выскользнул из под ног, здоровенная колонна накренилась и со всего маху треснула Семена по голове. Затем вдруг стремительно поднялся пол и с треском врезал ему по лицу. Больше Семен ничего не помнил.

"Точно тебе говорю, старшина, - услышал сквозь забытье Семен вроде бы знакомый голос, - стреляли четыре раза. Два раза, похоже, на улице, и два раза точно в церкви!". Семен пришел в себя и приоткрыл глаза. Он лежал, уткнувшись носом в пол, вдыхая известковую пыль. Послышались шаги по помосту лесов, и снова тот же мужчина что-то произнес, и Семен узнал этот голос. Он принадлежал мужику-трактористу, которому он давеча дал червонец на пиво.

- Я ехал на тракторе мимо, - продолжал мужик, - слышу, палят из винтовки. Бах-бах! Ну, я развернулся и за тобой в поселок!

- Погоди ты, не тарахти, - прервал его старшина гнусавым тенорком, сейчас разберемся.

Семен решил ничего не предпринимать, а лежать, как лежал на полу. Неровен час, сельский милиционер бабахнет в него из табельного оружия с испугу, и тогда все в одну секунду полетит псу под хвост. Семен осмотрелся одним глазом и увидел, что уже рассвело, и ясный густой поток света льется в окно, куда осторожно заглянула голова в шапке.

- Так, так, - сказала голова, - вижу двух трупов на полу.

Семену было не очень-то приятно услышать, что его причислили к трупам, да еще так безграмотно.

- А может, они ранены или лежат без сознания? - спросил давешний мужик, заглядывая с другой стороны.

- Сейчас проверим, - уверенно сказал старшина.

Он прокашлялся, шагнул в центр оконного проема и, вытянув вперед руку с пистолетом, громко закричал:

- Если кто живой, всем руки вверх! Кто спрятался, выходи! Кто не спрятался, я не виноват!

Семен слегка шевельнул ногой, чтобы показать, что он не совсем мертвый.

- Гляди, шевелится тот правый труп! - закричал мужик. - Ногой дернул только что, я видел! Вон тот, который с ружьем рядом!

- Не ори, я тоже все видел, - деловито сказал ему старшина, - и ружье вижу.

- Эй, ты, - грозно обратился он к Семену, - встань и отойди от ружья на три метра. При неповиновении открываю огонь на поражение!

"Ну, вот началось, - подумал Семен, - логичные и трезвые указания".

- Считаю до трех! - крикнул старшина, стараясь придать своему голосу-козлетончику суровое звучание. - Раз!

- Да погоди ты, Петрович! - сказал мужик-тракторист. - Он же ранен, как он тебе встанет?

- Встанет, если жить захочет, - произнес старшина. - Ноги целы, значит, может ходить. Два!

Семен хотел бы встать, но не мог. Организм не слушался его. Самое большее, что он мог сделать, это опять пошевелить ногой.

- Кажись, я их узнал, обоих, - обрадовался вдруг тракторист, - этот, который не шевелится с распоротым пузом, мой сосед с нашей улицы...

- Два с половиной! - не переставал считать старшина.

- ... а тот второй, который шевелится, - продолжал мужик, - того, который не шевелится, вчера разыскивал...

- Два на веревочке! - считал милиционер.

- ...угостил меня сигаретой...

- Два на ниточке! - смущенно пробормотал старшина. Ему явно не хотелось произносить "три", или он просто забыл, что за цифра идет после цифры "два".

- ... и дал мне денег на пиво, - заключил тракторист.

- Два на волосиночке, - продолжал старшина.

- И мне вот этот говорит, что я, мол, из военкомата, - рассказывал далее мужик, - а соседу моему уже за полтинник. Какой там военкомат? Я как сердцем чувствовал...

- Два на паутиночке.... - совсем смутился старшина.

- Да выстрели ты в воздух, - предложил ему мужик, - они испугаются.

Повисла неловкая пауза.

- Я не могу выстрелить, - прошептал старшина.

- Почему? - вторя ему, шепотом же спросил и водитель трактора.

- Ты меня ведь из дома забрал, когда утром заехал? - спросил старшина.

- Ну, - ответил мужик.

- Что, ну? - рассердился старшина. - Я дома табельное оружие не держу. Не имею права.

- А это-то что у тебя в руках? - удивился тракторист. - Не пистолет, что ли?

- Пистолет-то пистолет, да только игрушечный, - ответил милиционер, из китайского набора у сына взял. Не с голыми руками же было ехать.

- Дурак ты, Петрович! - громко сказал водитель трактора. - У них-то небось ружье настоящее! А ты с пластмассовым пистолетиком тут скачешь.

- Я тебя посажу за оскорбление личности! - рассвирепел старшина. - Я, понимаешь, жизнью рискую, играю на грани фола, а ты обзываешься еще! Хрен я больше с тобой на рыбалку поеду на своем рабочем уазике! Будешь один на тракторе ездить!

- Ты не кипятись! - прервал его водитель трактора. - Я придумал, что делать. Сейчас ты прыгнешь вниз и возьмешь у него ружье, и будешь вооружен!

- Почему я? - удивился старшина.

- Ну, ты же ведь милиционер, - справедливо заметил тракторист, - а не я!

- Если б ты три года назад не утопил в болоте служебный мотоцикл на своей рыбалке, - резонно заметил старшина, - тоже был бы милиционером, до сих пор! А я, между прочим, сегодня выходной. Гражданское лицо.

- Ну и хрен с тобой! - сказал тракторист и ловко спрыгнул вниз.

Затем он, крадучись, подошел к Семену, схватил с пола ружье и отскочил в сторону. Семен спокойно посмотрел на него измученным взглядом. Тракторист немедленно наставил на него ствол ружья и молча нахмурил брови.

- Руки вверх! - закричал из окна милиционер.

- Да помолчи ты! - рассерженно крикнул ему тракторист и обратился к Семену:

- Говорить можешь?

- Могу, - хрипло прошептал Семен.

- Что случилось-то? - с интересом спросил тракторист. - Говорил, что из военкомата, а сам человека убил!

- Посмотри, - торопливо сказал ему Семен, - посмотри, у него за пазухой есть тетрадка? Или он мне наврал? Посмотри...

Водитель пожал плечами и подошел к трупу Голубеева.

- Фу! - сказал он. - За ним кишки на метр волочатся! Ты что ему, аппендицит вырезал?

- Почти, - ответил Семен.

Тракторист присел к трупу и порылся у того за пазухой.

- Нет ничего, - сказал он, - пусто.

- Смотри лучше, - попросил Семен. А может, и правда нет никакой тетрадки, и когда Голубеев хлопал себя по груди, то имел в виду, что у него все записано внутри, в сердце?

- Во, есть, нашел, - воскликнул тракторист, - во внутреннем кармане пиджака была.

- Что там? Что там? Что там? - заголосил наверху милиционер. - Покажи мне сейчас же! Я милиционер здесь, а не ты! Мне протокол составлять!

Тракторист спорить не стал, подошел к окну и отдал тетрадку старшине.

- Мужики, - подал с пола голос Семен, - мне бы в больничку. Я весь кровищей изошел...

- Тихо! - приказал ему старшина. - Без паники! У нас все под контролем.

Тракторист подал ему измятую общую тетрадь, и милиционер начал внимательно ее изучать. Читал он минут пять, листая страничку за страничкой. Семен ждал, а тракторист прохаживался по церкви, не спуская с Семена ствола ружья.

- Да, тут целый детектив, - громко сказал он, перегнувшись через подоконник, - подробно записано как кто-то из них двоих одного за другим каких-то людей убивал.

- Чья это тетрадь? - спросил милиционер у Семена. - Твоя или покойника?

- Его, - ответил Семен, кивнув на Голубеева.

- А не врешь, парень? - спросил тракторист, подходя поближе. - Точно его? Он хоть и "сыч", а на убийцу не похож. Чего ему людей убивать? К тому же ты его вчера искал, а не он тебя.

- Пятерых моих друзей он убил, - ответил Семен, - я должен был быть шестым. В своем доме он меня поймал. Потом хотел под поезд положить. Я убежал. Он в меня из ружья стрелял. Ранил. И вот здесь уже я его смог обмануть. И сам спасся.

Семен разговаривая, совсем запыхался, ему стало трудно дышать.

- А с чего это он твоих друзей стал убивать, а? - спросил тракторист, а милиционер тем временем изучал тетрадку.

- Ну, зачем вам это знать? - спросил Семен. - Будьте людьми, отвезите в больницу, а-то ведь сдохну тут.

- Сдохнешь, - кивнул головой тракторист, - если все нам не расскажешь. Вон, - кивнул он в сторону милиционера, - представитель власти. Считай, что это допрос. Иначе бросим тебя здесь и подыхай.

Семен перевернулся на спину. В общем-то чего на них злится? Приехали они почти сразу, после того, как он Голубеева железякой проткнул. Недолго Семен в церкви провалялся истекая кровью. А может быть если бы тракторист выстрелов не услышал, то пролежал бы Семен тут в церкви до вечера и окочурился.

- Ладно, слушайте, - сказал Семен и начал говорить, делая большие паузы между предложениями, чтобы отдышаться:

- Семь лет назад мы впятером изнасиловали дочку этого "сыча" вашего. Голубеева. По дурости и по пьяни. Она стала угрожать нам, что всех посадит. Один из наших тогда толкнул ее несильно. А она головой от тумбочку ударилась. Мы думали, померла и бросили ее на улице. А она жива была и замерзла. Все мы за это отсидели. А отец ее дождался нас с зоны. Всех, кроме меня, убил. Вот в тетрадке этой описал все. Эта тетрадка теперь единственная моя улика, что это не я всех своих подельников на тот свет отправил, а он Голубеев. Милиция по моему следу идет. На меня все подозрения. Голубеев так подстроил. И вещественные доказательства везде разбросал, чтобы меня замели.

Семен закончил рассказ и посмотрел на стоявшего рядом тракториста. Тот хитро улыбался. Он цокнул языком и спросил:

- Ну, ты рассказываешь, прямо, как в кино. Стало быть тетрадка эта теперь тебе дороже всего на свете?

- Дороже, - согласился Семен, уловив недобрые нотки в интонации тракториста.

- И сколько же денег ты за не дашь? - спросил он ухмыляясь.

Семен сразу даже не нашелся, что ответить и промолчал. А тракторист продолжил:

- Я тебе, парень зла не хочу. Но сам понимаешь - время такое. Все хотят заработать. Ты, вот, дорогие сигареты куришь, а мы папиросы. Это справедливо? Вот сейчас мы тебя городским ментам сдадим, а про тетрадку и словом не обмолвимся. Тогда попадешь ты, парень, под расстрельную статью. Снова на нары, а потом пуля в затылок. Ты этого хочешь?

"Вот козел! - подумал Семен. - Я здесь подыхаю, а он деньги вымогает".

- С собой у меня рублей десять только, - сказал Семен, - больше нет. Десять рублей не хватит?

Тут подал голос милиционер:

- Ты, парень, дурку тут не ломай! Разговор не о десяти рублях. Или ты свою жизнь так дешево ценишь?

- Нет у меня денег, - сказал Семен.

- У тебя нет, - продолжил тракторист, - у папы с мамой есть, у друзей есть. Насобираешь.

- Как? - не понял Семен. - И когда?

- Короче, пойми, что я тебе говорю. Будешь упрямится, мы тебя сдадим ментам, - сказал тракторист, - про тетрадку им не скажем. Расскажем только, что нашли тебя здесь раненного и этого "сыча" убитого. Кто в кого стрелял мы не знаем. Вот и выкручивайся.

- Сволочи вы! - произнес тихо Семен.

- Да, сволочи. Но такие слова на нас совсем не нужно тебе говорить, --сказал тракторист. А-то мы сейчас уедем и подыхай здесь, засранец.

- Да, что ты с ним нянькаешься, - крикнул из окна милиционер, - дело ясное. Мы его сдаем в ментовку, и начинаем ждать от него денег. Три дня проходит - лист из тетрадки вырываем и в печь, еще три дня - следующий лист сжигаем. Дольше будет тянуть с деньгами, больше улик потеряет! Пока всю тетрадь не спалим. Тогда за все убийства сам ответишь!

Когда Голубеев почил, проткнутый железякой, Семен вздохнул и подумал о том, что неприятности кончились. Но нет, похоже они продолжаются. Деньги. Сколько они хотят? В какую сумму они сами оценили жизнь и свободу Семена?

- Сколько вы хотите? - спросил Семен.

- Десять тысяч баксов, - выпалил мент.

Семен едва не рассмеялся сквозь слезы. Вот придурки! Они и десятой доли того, что просят в руках не держали.

- Не мало? - тревожно спросил у мента тракторист.

Поистине жадность человеческая не имеет предела.

- У меня столько нет, - выдохнул Семен, - и взять негде...

- Нас это не волнует, - усмехнулся тракторист, - ты в дерьмо вляпался, ты и выпутывайся. Отказываешься если, то мы поехали. А тетрадь прямо тут сейчас сожжем.

Семен задумался. Где ему взять такие деньги, сидя в тюрьме? Кто даст за него десять тысяч? Мама, которая со своей пенсией перебивается с хлеба на воду? Или Антон Сергеевич, который за свою копейку удавится? У самого-то Семена было в запасе баксов двести и все.

- Баксов двести могу вам дать, - сказал Семен.

- Ты издеваешься над нами?! - заорал милиционер. - Тебе сказали русским языком десять тонн баксов и ни франком меньше!

- Десять тонн баксов! - грозно повторил тракторист. - И ни франком меньше!

"Ну, хрен с ними, - подумал Семен, - главное тетрадку сберечь, а там видно будет".

- Хорошо, - сказал он, - десять, так десять.

Тракторист и милиционер довольно захихикали.

- Только уговор такой, - сказал им Семен, - тетрадку не рвите, листки не жгите. Все равно на эту трехомудию с поиском денег время нужно больше чем три дня. Пока я из Крестов связь с городом налажу, пока деньги найду. Продать может быть что-то придется А это быстро не делается. Когда придет человек к вам с деньгами, вы ему тетрадку отдайте.

- Отдадим, если деньги увидим, - согласился тракторист, - а ты не вздумай ментов к нам подослать за тетрадкой. Даже не думай обмолвится об ней. Нас все равно на допрос вызовут и если мы хоть краем уха услышим, что менты знают про тетрадку - пеняй на себя, сожжем ее! Фамилия моя Пономарев. Запомнить просто. Меня здесь все знают. Когда деньги насобирают твои кореша - пусть меня ищут!

- Нет, меня, - закричал старшина своему другу, - а-то ты меня напаришь! Деньги возьмешь и смоешься!

- Заткнись ты, придурок, - гневно сказал ему тракторист Пономарев, - я свою жопу подставляю, а ты тут хренотень несешь!

- Деньги мне, - повторил он Семену. - Этого придурка не слушай, мы с ним найдем как баксы поделить.

- Ладно, - согласился Семен.

Тракторист присел возле Семена и пристально посмотрел ему в глаза.

- Ну, что ж, лежи пока и смотри не подохни, - сказал тракторист, сейчас отвезем тебя в больницу. Через окно мы тебя однозначно не вытащим. Сорву замок на воротах, мы тебя достанем из церкви и в милицейском уазике добросим до города. А там сдадим ментам.

Он развернулся и пошел к окну. Там ему подал руку старшина, тракторист вылез наружу, и они скрылись в оконном проеме. Через пару минут от удара хрустнула дверь, и открылись створки. Семен, отлежавшись, смог привстать, и, опираясь на тракториста, вышел наружу и сел на заднее сидение в уазик. Они выехали на поле и поехали, трясясь на ухабах и поднимая пыль. Семен смотрел в окно и любовался на небо и солнце. Ему очень нравилось жить.

Милиционер то и дело сурово поглядывал на Семена, отвлекаясь от движения. Тракторист сидел молча и смотрел только вперед, сжимая ружье. И вот, выезжая на асфальтированную дорогу, их уазик нос к носу столкнулся с двумя милицейскими машинами с мигалками, едущими им навстречу. Видимо, не один только тракторист слышал ночные выстрелы в лесу. Машины остановились, из них стремительно выскочили ОМОНовцы в бронежилетах и в касках.

Тракторист, увидев ОМОНовцев, радостно улыбнулся и неосмотрительно сделал глупость. Он вылез из автомобиля с ружьем наперевес. И тут же один из ОМОНовцев без предупреждения выпустил автоматную очередь у него над головой.

- На землю! - скомандовал ОМОНовец. - Лицом вниз! Оружие брось в мою сторону!

Тракторист покорно выполнил указание и через долю секунды уже лежал носом в грязи, а злополучное ружье подобрал суровый ОМОНовец. Стражи порядка окружили машину. Выволокли за шкирку милиционера, который тоже радостно улыбался и кричал:

- Спокойно, без рук! Я при исполнении! Мы задержали опасного преступника!

Ему немедленно дали поддых сапогом и пару раз стукнули головой о капот машину, а затем положили на землю рядом с трактористом. Коля понял, что ему лучше пока больше ничего не говорить. Семен к тому времени чувствовал себя уже настолько хреново, что на приказ выйти из машины и лечь на землю отреагировал как смог. Он попытался встать, тут же потерял сознание и вывалился в открытую дверь машины прямо под ноги суровым стражам порядка. Один из ОМОНовцев схватил его за шиворот и волоком потащил к машине.

- Всех в отделение! - скомандовал самый главный ОМОНовец.

Милиционера и тракториста, невежливо попинывая, подняли с земли и затолкали в машину вместе с Семеном, которого бросили на пол в фургоне ОМОНа. Незабинтованная рана немедленно начала кровоточить. Семен был без сознания и лежал на полу без движения. И это было очень плохо. Потому, что именно сейчас, в эти минуты он мог бы попросить ОМОН немедленно изъять злополучную тетрадь у вымогателей. Но Семен был без сознания. А тетрадка покоилась под сидением УАЗика.

Милиционер снова подал голос.

- Он преступник, - сказал он главному ОМОНовцу, указав пальцем на Семена, - мы его задержали.

- Разберемся! - ответил ему нелюбезный командир стражей порядка и добавил:

- Заткнись!

Милиционер Петрович, хоть и не слыл по своему поселку слишком умным, а все-таки понял, что заикаться о своих правах ему сейчас не стоит, а лучше безропотно ехать, куда везут. Тракторист понял тоже самое. Автомобили ОМОНа развернулись и помчались в направлении города. Один из ОМОНовцев сел за руль кобринского милицейского УАЗика и поехал на нем вслед за своими.

Далее действие завертелось быстро. Тракторист и милиционер сначала были обысканы и слегка побиты для ума, далее их вызвали на допрос, где они в деталях описали картину происшедшего. Стало ясно, что эти двое являются лишь невольными свидетелями убийства в церкви и поэтому наподдали им зря. Но такие судебные издержки иногда случаются во всепоглощающей борьбе с преступным миром, поэтому перед ними никто не извинился, их просто отправили восвояси.

Тетрадка с записями Голубеева лежала на своем месте в служебной машине под сидением. Было видно, что в машине произвели обыск, но, видимо, поверхностный и недобросовестный. Важная улика не пострадала. На руках у свидетелей остался главный козырь, нужный Семену для спасения. Но рассказать об этом Семен не мог.

Из-за большой потери крови и перенесенных им приключений, он впал в кому и в беспамятстве был отправлен в изолятор. Ему и оказали первую медицинскую помощь. Дело об убийстве в церкви мирного гражданина Голубеева получило свой старт.

Семен пришел в себя через неделю после происшествия. На первом же допросе он рассказал следователю все, что знал о череде убийств и как самому ему удалось избежать расправы над собой. Следователь слушал с недоверием. Официальная версия следствия, до случая убийства в церкви была совершенно иной.

И звучала она примерно так. Не какой-то Голубеев, а именно Семен по непонятным причинам вдруг начинает убивать своих подельников одного за другим. Факты были налицо. Записная книжка Семена найдена в ларьке, где произошло убийство Алика. Именно Семен находился рядом с Кириллом в тот момент, когда тот свалился с проткнутым заточкой животом. Стало быть он его и убил. Мало того - на опознании Матвеич, сторож завода, где работал покойный Василий, поразмыслив, указал именно на Семена. То ли его подучили так в милиции, то ли перепутал сослепу.

Таким образом четыре убийства, включая и умерщвление Голубеева, практически не нуждались в дополнительном расследовании - для следствия было очевидно, что их совершил Семен. Оставалось доказать причастность Семена к еще двум преступлениям - замерзшей Таньке и пропавшему Бомбе.

Время шло и играло не на стороне Семена, и тогда он хотя и с трудом, но нашел способ передать на волю послание Антону Сергеевичу, в котором написал о том, что существует важная улика, которая поможет ему выбраться из тюрьмы, если только Антон Сергеевич заберет ее у людей в Кобрино. Написал и о том, что требуют с него за нее десять тысяч долларов. Семен подробно описал, как найти дом, как зовут мента и тракториста и стал дожидаться ответа. Он был уверен, что Антон Сергеевич не будет платить двум мудакам такую сумму, а просто подтянет свою "крышу" из "добрых" молодцев, те наподдадут вымогателям и отберут тетрадь. Или наоборот - сначала отдадут деньги, потом вернутся, деньги отберут и наподдадут. Очередность действий особой роли не играет.

Он сидел в камере предварительного заключения и ждал. Но ответа не было. Прошла неделя, две, три. Уже "находились" кое-какие доказательства о причастности Семена к убийству Таньки. Уже впрямую спрашивал Семена следователь о том, где он закопал труп Бомбы. Петля на шее затягивалась все туже и туже, а Антон Сергеевич не подавал ни звука. Больше Семену обратиться было не к кому. Это был крайне печальный финал его и без того невеселой жизни. Семен лежал на нарах и грустно смотрел в потолок. Начинался новый день, но он не сулил ничего хорошего.

В это время Антон Сергеевич сидел в кабинете и занимался утренними делами, попивая остывающий кофе. Последнее время его репутация в среде бизнесменов сильно пострадала из-за этого случая с его водителем Семеном. Не то, чтобы, конечно, все бизнесмены на самом деле были без греха и поэтому стали презирать проштрафившегося Антона Сергеевича. Просто, как говорится, не пойман - не вор. А уж если попался, то пеняй на себя!

Надо же так подставиться - чтобы под самым носом у тебя работал матерый убийца, укокошивший за неделю шестерых. А ведь за ту самую неделю даже и виду не подал ни разу ни жестом, ни словом - стальные нервы у парня. Так он мог и самого Антона Сергеевича пришить когда-нибудь совершенно спокойно. Да, пять лет лагерей бесследно не проходят. Хорошо, что все так еще получилось, что его сразу поймали, и теперь Семен сидит и уже, наверное, не выйдет.

Да, он в самом начале хотел помочь Семену, когда еще не знал, в чем дело, когда еще можно было выкрутиться, но теперь, когда Семен в блевотине по самую макушку, Антон Сергеевич и пальцем не пошевелит, чтобы его оттуда достать.

Но более всего возмутило Антона Сергеевича, что Семен прислал ему из тюрьмы записку, в которой просил помочь выкупить для него какую-то улику. Да еще за десять тысяч баксов! Невероятная наглость! Как будто у Антона Сергеевича эти самые баксы в огороде растут! Мало Антон Сергеевич в дерьме вымазался, чтобы еще этой херней заниматься. Наверняка ничего такого не существовало, никакой тетрадки, ради которой стоило бы ему, бизнесмену с безупречной репутацией, ехать в какое-то Кобрино и искать там жадного тракториста с продажным ментом, вызывая подозрение у властей. Тем более, что скорее всего эта тетрадка всего лишь плод фантазии Семена, попавшего в тюрьму и ищущего любой шанс, что бы оттуда выпрыгнуть. Чего только не придумаешь, сидя на нарах? Даже такой бред про тетрадку, которая стоит десять тысяч зеленых. Даже и думать серьезно об этом совершенно не стоило, не говоря уже о том, чтобы что-то предпринимать.

Но Антон Сергеевич на всякий случай записку не выкинул, а спрятал в сейф и постарался позабыть о ней. Так он сидел за компьютером и думал о Семене, тупо уставясь в экран монитора, когда зазвонил телефон.

- Антон Сергеевич, вас дама к телефону, - сказала секретарша и прочитала по бумажке, - Герцеговина Ивановна, директор пансионата для пожилых в Коломягах. Соединять?

- По вопросу? - спросил Антон Сергеевич.

- Не знаю, - смутилась секретарша, - уточнить?

- Не надо, - милостиво позволил Антон Сергеевич, - соединяй.

В трубке пискнуло и щелкнуло, и Антон Сергеевич услышал приятный женский голос с интонациями начальника среднего звена.

- Здравствуйте, Антон Сергеевич, - сказала женщина. - Меня зовут Герцеговина Ивановна.

- Очень приятно, - безрадостно ответил Антон Сергеевич. И правда, чего ему радоваться звонку какой-то неведомой Герцеговины Ивановны.

- Меня интересует Семен, - сказала Герцеговина Ивановна, - вы его знаете?

Антон Сергеевич насторожился:

- А что именно вас интересует?

- У меня остались кое-какие его вещи, - ответила Герцеговина Ивановна, - я бы хотела их ему отдать.

- А почему вы звоните мне? - спросил Антон Сергеевич.

- К сожалению, никаких координат его я не знаю, - ответила Герцеговина Ивановна, - обнаружила только несколько ваших визиток в его куртке.

- Стало быть, вы случайная знакомая? - усмехнулся Антон Сергеевич.

- Ну, не совсем так, - возмутилась Герцеговина Ивановна, - я хочу отдать ему его кожаную куртку и ботинки. Это все-таки не такие вещи, которыми можно разбрасываться.

- Боюсь, что теперь уже до конца жизни Семену придется носить другую одежду, - сострил Антон Сергеевич, - фуфайку и кирзовые сапоги.

- Что? - испуганно спросила Герцеговина Ивановна. - Что вы сказали?

- То, что слышали, - ответил Антон Сергеевич, - а вам, как случайной знакомой. вообще посоветую в это дело не лезть. Сходите на толчок и продайте там и куртку и сапоги, если у вас все это некому носить.

- Он сам еще у меня взял кое-что, - растерялась Герцеговина Ивановна, но дело не в этом... А что случилось-то?

- А вот то и случилось, что вы говорите, - ответил Антон Сергеевич, - я тоже и подозревать ничего не мог. А Семен наш шесть человек за неделю на тот свет отправил, и теперь я сижу здесь весь в дерьме. И на допросы езжу, как последний идиот!

- Это неправда! - твердо произнесла Герцеговина Ивановна. - Семен не мог этого сделать! Это клевета!

- Но ведь вы сами говорите, что он взял у вас кое-что и скрылся? издевательским тоном спросил Антон Сергеевич.

- Пустяки это, - ответила Герцеговина Ивановна, - он просто взял куртку и ботинки моего мужа, а оставил свои. Потому, что холодно было, а он был без машины. И я...

- В общем, я вас предупредил, - прервал ее Антон Сергеевич, - Семен задержан по подозрению в убийстве шести человек. Это вас не пугает?

- Нисколько! - ответила Герцеговина Ивановна. - Он не похож на убийцу! Неужели вы сами этого не замечали, если хорошо знали его?

- Но что вы от меня-то хотите, я не пойму? - спросил Антон Сергеевич.

- Нужно помочь Семену выпутаться, если есть такая возможность! - твердо сказала Герцеговина Ивановна.

- Такой возможности нет! - сказал Антон Сергеевич. - Он же не кусок сыра украл в магазине, а людей убил!

Антон Сергеевич давно бы прекратил весь этот разговор, но, честно говоря, где-то в глубине души его терзало то, что он не помог Семену с этой поездкой в Кобрино и не вызволил из рук свидетелей главную улику.

- Насколько сильно вы хотите помочь Семену? - спросил Антон Сергеевич собеседницу, хорошо подумав.

- Насколько смогу, - ответила Герцеговина Ивановна. - А что нужно сделать для этого?

- Приезжайте ко мне в офис к восемнадцати ноль-ноль, - сказал Антон Сергеевич, - я расскажу вам.

- Хорошо, - согласилась Герцеговина Ивановна, - я буду у вас ровно в восемнадцать ноль-ноль.

Она положила трубку и задумалась. Может быть, она и вправду ошиблась в Семене? Нет, не похож он на бессердечного убийцу. Хотя многие маньяки никогда и ни у кого не вызывали подозрений, пока их не ловили с поличным. Даже если все это и так, то все равно Герцеговине Ивановне нужно поподробней узнать об этих убийствах. И тогда уже можно будет делать какие-то выводы.

Поэтому Герцеговина Ивановна приехала на встречу к Антону Сергеевичу, как договаривались - ровно в восемнадцать ноль-ноль. Они сели в офисе за небольшой журнальный столик, и Антон Сергеевич спросил:

- А вы, собственно, в каких отношениях пребывали с Семеном? Что-то не припомню, чтобы он о вас мне рассказывал.

Герцеговина Ивановна слегка покраснела и ответила:

- Мы с Семеном были друзьями. А часто ли он вообще вам что-то рассказывал о себе и своей личной жизни? Интересовало ли вас это когда-нибудь?

Антон Сергеевич неподдельно смутился проницательности своей гостьи и продолжил, стараясь не касаться больше затронутой им темы:

- Дело в том, Герцеговина Ивановна, что Семен обвиняется в убийстве пятерых своих подельников и отца потерпевшей. Он был ранее судим, если вы этого не знали, за групповое изнасилование и тяжкие телесные повреждения. Их жертва умерла...

Герцеговина Ивановна побледнела и покачнулась в кресле. Как непохоже было то, что говорил сейчас этот человек на того Семена, с которым она познакомилась.

- Так вот, за неделю до того, как Семена арестовали в Кобрино...

- Что? - перебила Антона Сергеевича Герцеговина Ивановна. - Вы сказали, в Кобрино? Я как раз узнавала для него адрес одного человека в этом самом месте. Голубеев, кажется?

- Да, это отец их жертвы, - согласился Антон Сергеевич. - Он убит.

- Боже мой, - прошептала Герцеговина Ивановна.

Она поняла, что ошиблась в Семене. Господи, зачем она ввязалась в эту историю и хочет помочь убийце? Чего ей спокойно не сидится в доме престарелых? Ищет на свою задницу приключении в ее-то возрасте.

- Официальная версия такова, - продолжал Антон Сергеевич, - что Семен убил пятерых своих подельников, а затем убил отца жертвы и теперь пытается свалить всю вину на покойного.

- Но зачем ему убивать своих этих... как вы их называли? - искренне удивилась Герцеговина Ивановна.

- Подельников, - подсказал Антон Сергеевич, - вот и я думаю, зачем ему это? Совершенно ни к чему.

Герцеговина Ивановна задумалась.

- Недели три назад, - продолжил Антон Сергеевич, - мне передали письмо от Семена из тюрьмы. Он пишет, что есть какая-то тетрадка, в которой Голубеев описывает, как он убивал подельников Семена. Это якобы важная улика, которая поможет Семену выпутаться из выдвинутых против него обвинений.

Антон Сергеевич пристально посмотрел на гостью, любуясь произведенным эффектом. Глаза Герцеговины Ивановны блеснули.

- Где она? - спросила Герцеговина Ивановна. - Где эта тетрадка?

- Она у свидетелей в Кобрино, - ответил Антон Сергеевич. - Подробного адреса нет, но есть их имена и приметы дома, где живет один из них.

- Почему же вы ничего не сделали? - удивилась Герцеговина Ивановна. Не нашли этих людей, не поговорили с ними хотя бы?

- Я не верю в эту галиматью, - ответил Антон Сергеевич, - если вы верите, то сами этим и занимайтесь!

- Я согласна, - ответила Герцеговина Ивановна, - давайте письмо. По крайней мере это шанс узнать правду.

- Но я не сказал вам самого главного, - тихо произнес Антон Сергеевич, - эти самые два свидетеля, по словам Семена требуют выкуп за тетрадь - десять тысяч долларов.

- Сколько? - переспросила Герцеговина Ивановна.

- Десять тысяч долларов, - членораздельно произнес Антон Сергеевич.

- За тетрадь? - переспросила Герцеговина Ивановна. - Десять тысяч?

- Честно говоря, - сказал Антон Сергеевич, - я вообще сомневаюсь в существовании этой тетрадки. Но даже если бы это оказалось правдой, то заплатить такие деньги я не имею возможности. Я не настолько богат, чтобы разбрасываться деньгами.

- Даже ради того чтобы спасти от смерти знакомого вам человека? - с неприязнью спросила Герцеговина Ивановна.

- Даже ради этого, - невозмутимо ответил Антон Сергеевич, - у меня просто нет таких денег. Лишних.

Герцеговина Ивановна оглядело шикарно обставленный офис Антона Сергеевича и спросила:

- Та машина на которой ездил Семен принадлежит вам?

- Да, - ответил Антон Сергеевич.

- Продайте ее, - сказала Герцеговина Ивановна, - и помогите Семену выйти из тюрьмы!

- С чего бы я стал так делать? - рассмеялся Антон Сергеевич. - Мне все это совершенно не нужно!

- Вы подлец! - сказала Герцеговина Ивановна.

Лицо Антона Сергеевича моментально приняло другое выражение.

- Ну, знаете, - сказал он, - следите за своим языком.

- Не пугайте меня, - ответила ему Герцеговина Ивановна, - вы сами всего боитесь. Давайте письмо, я займусь им сама.

- Могу ли вам доверять? - с деланным сомнением спросил Антон Сергеевич.

- А кому вы можете еще доверять? - рассерженно спросила Герцеговина Ивановна. - Самому себе? Давайте письмо!

Антон Сергеевич, сердясь на себя за то, что вообще начал этот разговор с незнакомой дамой, достал из кармана пиджака письмо и протянул Герцеговине Ивановне.

- Держите меня в курсе этого дела, - попросил Антон Сергеевич.

- А зачем? - с издевкой спросила Герцеговина Ивановна. - Это же вам не нужно!

- Как знать? - покачал головой Антон Сергеевич. - По крайней мере, если я буду уверен, что тетрадь действительно существует, то я смогу дать часть этих денег. Но я сильно сомневаюсь что такая тетрадь есть.

Герцеговина Ивановна ничего на это не ответила, она спрятала письмо в сумочку и, попрощавшись, вышла из кабинета. Антон Сергеевич про себя выругался и закурил. На душе у него стало легче. Он только что сбросил со своих плеч груз ответственности, который его тяготил.

Герцеговина Ивановна пришла домой и задумалась. Десяти тысяч долларов у нее не было. Зачем она вообще взяла это письмо? Кто для нее этот Семен, и зачем она будет заниматься его освобождением? И почему она? Ведь наверняка у Семена есть и друзья, и родители, которые знали его всю жизнь. Не может же человек быть совершенно одинок?

Конечно, не может, но тем не менее факты говорили об обратном. Три недели провалялось в сейфе у Антона Сергеевича письмо с мольбой о помощи. За три недели не нашлось ни одного человека, готового помочь Семену выбраться из тюрьмы. Значит, она, Герцеговина Ивановна, одна в целом мире, один человек, которому Семен не безразличен. Но несмотря на это, десяти тысяч долларов у нее все равно нет.

Герцеговина Ивановна полезла в сервант в потайное место, где у нее хранились деньги, откладываемые на летнюю поездку в Париж. Много лет она мечтала съездить во Францию. Этих денег все равно бы не хватило, чтобы отдохнуть в Париже как следует. Не хватало их и для того, чтобы выкупить тетрадку, нужную Семену. Но Герцеговина Ивановна не отчаивалась. В конце концов, она умная женщина и найдет выход из сложившейся ситуации. Она перевязала деньги резинкой и сунула в сумочку.

Герцеговина Ивановна решила съездить в Кобрино, разыскать там тракториста, о котором написал в своем письме Семен и поговорить с ним о тетрадке. Времени до вечера было еще достаточно, тем более что наверняка этого тракториста Пономарева дома можно было найти только вечером.

Электричка ехала медленно, никуда не спеша. Герцеговина Ивановна страшно волновалась. Выйдя на платформу поселка Кобрино, она узнала, как ей пройти на улицу Жана-Жака Дюбло и отправилась разыскивать Пономарева.

Найти его оказалось не трудно. Возле дома стоял трактор, а в самом дому на кухне тракторист Пономарев и его друг старшина распивали водку. Открыла дверь Герцеговине Ивановне хмурая полная женщина средних лет, вероятно, жена Пономарева.

- Вы к кому? - спросила она, недобро разглядывая холеную даму.

- К Пономареву, - ответила Герцеговина Ивановна и постаралась улыбнуться.

- А вы кто такая? - спросила еще грознее женщина, загородив мощной грудью проход в дверь.

- Мне нужно с ним поговорить по важному делу, - сказала Герцеговина Ивановна. - Пропустите, пожалуйста.

- Проходите, раз уж пришли, - буркнула жена Пономарева и крикнула на кухню:

- Миша, тут к тебе какая-то тетка!

Герцеговина Ивановна, слегка обидевшись на "тетку", прошла на кухню. За столом она увидела двух мужчин лет тридцати. Один из них был значительно больше и толще другого, к тому же на нем были одеты грязные спортивные штаны. По ним Герцеговина Ивановна поняла, что перед ней хозяин дома Пономарев. Мужчины поглощали стоявшую перед ними на столе в большой миске вареную картошку. Видимо, они только что выпили и теперь закусывали.

- О! - сказал Миша. - Вы кто?

- Я Герцеговина Ивановна, - представилась гостья.

- А я Кактус Петрович, - глупо сострил гость - мужичонка в милицейских штанах и тельняшке - и захихикал козлетончиком.

- Рада познакомиться, Кактус Петрович! - сказала ему Герцеговина Ивановна. - Вам очень идет это имя.

Милицейский старшина, а это был конечно же он, нахмурился. Ему не понравилось, что какая-то мымра подшучивает над ним. Он понимал и высоко ценил только свой собственный юмор. Миша с интересом посмотрел на Герцеговину Ивановну и поковырял в носу.

- Ну, дак че? - спросил он.

- Мне нужно побеседовать с вами наедине, - сказала Герцеговина Ивановна, - дело касается человека, который сейчас сидит в тюрьме.

Лица обоих мужчин вытянулись, глаза вылезли на лоб, а изо ртов у них натурально закапала слюна. В глазах у них завертелись, засверкали зеленые бумажки с портретами президентов Соединенных Штатов. Старшина вскочил со стула и поплотнее прикрыл дверь на кухню.

- Это Коля, - показал рукой на старшину Миша, - у меня от него тайн нет. Можете спокойно говорить, мы оба свидетели по этому делу. И компаньоны.

- Может быть, я могу присесть? - спросила Герцеговина Ивановна.

- Садитесь, - сказал Миша и подвинул Герцеговине Ивановне стул.

- А вы кто тому парню, который сидит, - спросил Коля, глупо тараща глаза, - мама, что ли?

- Дочь, - ответила Герцеговина Ивановна, с презрением взглянув на Колю.

- Ха-ха-ха, дочь, такая старая, - захохотал недалекий Коля, - тоже мне, сказала глупость.

Герцеговина Ивановна вспыхнула и рассердилась. Намеки на ее возраст, особенно в устах этого дегенерата возмущали Герцеговину Ивановну. Но ссориться с этими двумя не входило в ее планы, и поэтому Герцеговина Ивановна сдержала свой гнев. Сначала она думала обратиться к этим людям чисто по-человечески, попросить их помочь попавшему в беду Семену, но теперь поняла, что это у нее вряд ли получится по причине крайне обедненного интеллекта ее собеседников.

- Я хочу увидеть тетрадь, - сказала Герцеговина Ивановна.

- Какую такую тетрадь? - ухмыльнулся Миша. Он попытался поиграть в шпионов.

- Не валяйте дурака, - сказала Герцеговина Ивановна. - Вы прекрасно знаете, о чем я говорю.

- Откуда мы знаем, что вы не из милиции? - спросил Миша. - Сходи-ка, Коля, посмотри, нет ли за ней "хвоста"?

- Почему я? - оскорбился Коля. - Я все-таки старшина, и не командуй мной!

- Ну и сиди тут, полудурок! - рассердился Миша, вставая. - Опять захотел от ОМОНа по зубам получить?

Коля, убежденный последним доводом, пулей вылетел с кухни и бросился во двор. Он обежал два раза вокруг дома и вдоль по улице туда и обратно два раза, но никого не встретил, кроме одного своего знакомого собутыльника, от которого едва отвязался. Пока Коля бегал по улице, на кухню пришла жена Миши и, подозрительно косясь на Герцеговину Ивановну, стала греметь кастрюлями.

- Выйди, Ленка, - сказал ей Миша, - у нас дело, нужно поговорить.

- Не выйду, - сказала Ленка, - мне надо ужин готовить.

- Успеешь, - сквозь зубы процедил Миша, - быстро пошла вон!

- Да, как же! - взвизгнула вдруг пышнотелая Ленка, как свинка перед забоем. - Я уйду, а ты тут с этой мымрой крашеной целоваться будешь!

Герцеговина Ивановна едва не расплакалась. Полчаса не прошло, как она пришла в этот дом, а ее уже трижды оскорбили. Миша встал со стула и грозно двинулся своим огромным телом на Ленку. Та замахнулась на него сковородкой, но Миша ловко врезал ей ладонью по уху и толкнул вместе со сковородкой в дверной проем.

- А-а-а! - завопила Ленка и побежала в комнату, бросив сковородку.

Там она продолжала, взвизгивая, поносить на чем свет стоит свирепого Мишу и угрожать ему смертельной расправой. Герцеговина Ивановна еле сдерживалась, чтобы не убежать. В это время вернулся Коля.

- Все чисто, - сказал он, запыхавшись, - никого подозрительного в округе нет.

Он даже не обратил ни малейшего внимания на визжащую Ленку. Видимо, такие сцены в этом доме не были редкостью. Коля налил себе стопочку и залпом выпил ее в одиночестве. Затем схватил картошечку и с аппетитом зажевал водку.

- Значит, все чисто, - нараспев произнес Миша, - можно начинать разговор.

- Можно, - сказала Герцеговина Ивановна, - покажите тетрадь.

- Мы хотим сначала увидеть наши денежки, - ухмыльнулся Миша.

- У меня есть подозрение, - сказала ему Герцеговина Ивановна, - что никакой тетрадки не существует. Я не могу доверять вам на слово. К тому же я полагаю, вы не настолько глупы, чтобы думать, что я буду таскать с собой такую сумму.

- О-о, - разочарованно протянул Коля, - денег нет, и тетрадки нет.

- Останетесь ни с чем, - спокойно сказала Герцеговина Ивановна, - кроме меня, уверяю вас, покупателей больше не будет.

- Ладно, - согласился Миша, - тетрадь покажем.

Он кивнул Коле, тот сразу же полез куда-то под холодильник и вытащил оттуда завернутую в пакет, сложенную пополам старую тетрадку. Герцеговина Ивановна листала ее и понимала, что это то, что нужно. Голубеев не только подробно описывал каждый день, когда он убивал людей, он еще и ставил свою размашистую подпись под каждым днем. Последняя страничка была чистой.

В кухню ворвалась Ленка и закричала Мише из двери:

- Ну, ты попомнишь меня! А ведь мама мне говорила, не связываться с тобой, алкашом и бабником! Но я-то, дура, не слушала!

Миша поднялся со стула, и Ленка проворно юркнула обратно в дверь и, как обиженный маленький слон, застучала ногами по полу, убегая.

- А где деньги-то? - спросил Коля, который сути предыдущего разговора не уловил.

- Начнем с того, что десять тысяч долларов нелепая сумма, - сказала Герцеговина Ивановна.

- Лепая, лепая! - не согласился Коля. - Еще какая лепая!

- Если хотите спасти его, - сказал Миша неуверенно, - найдете деньги.

- Я хочу спасти Семена, но столько денег у меня нет, - сказала Герцеговина Ивановна, - и взять их негде. Поэтому я просто уйду сейчас, и у вас не останется ничего, кроме старой бесполезной для вас тетрадки.

Герцеговина Ивановна даже приподнялась со стула. Она блефовала, чувствуя интеллектуальное превосходство над этими людьми. И они испугались. Что она уйдет. И правда, Миша с Колей три недели с нетерпением ждали человека, который притащит им в клювике мешочек зеленых купюр. Время шло, человека все не было, они уже начали отчаиваться. Они просто очень любили деньги. Вот теперь появилась эта тетка, готова торговаться с ними. Ну ладно, пусть не десять тонн, но сколько тогда?

- Ну, ладно, - уныло произнес Миша, - пусть не десять тонн, но сколько тогда?

- А вас совесть не мучит? - неожиданно спросила Герцеговина Ивановна. Вы можете помочь невинно пострадавшему человеку, а сами торгуетесь здесь, как на базаре!

- Мы никому не помогаем за бесплатно, - зло сказал Миша, - у нас тут не собрание христиан!

- Да уж, конечно, не собрание, - согласилась Герцеговина Ивановна, - но что-то человеческое в вас осталось?

- Понятно, - сказал Миша, - платить не хотите. На совесть решили давить.

- Это бесполезно! - гордо произнес Коля. - У нас нет совести!

- Что ж, - лицемерно вздохнул Миша, - придется тетрадку сжечь!

Герцеговина Ивановна решила воспользоваться старым рыночным психологическим приемом, чтобы выкупить тетрадь. Она полезла в сумочку, достала оттуда пять сотенных купюр долларов и распушила их веером. Глаза Миши и Коли заблестели дьявольским огнем. Жадность стала душить их с неимоверной силой.

- Вот, - сказала Герцеговина Ивановна, - этого даже много.

Конечно, она сильно рисковала. Если сейчас два этих подонка откажутся продать тетрадь за пятьсот баксов, то идти потом одной по темному поселку с полутонной зеленых в сумочке будет страшновато. Но Миша и Коля уже смотрели не отрываясь, как кролики на удава, на зелененькие бумажки в руках Герцеговины Ивановны.

- Маловато будет, - сдавленным голосом произнес Миша.

- Хватит, - твердо сказала Герцеговина Ивановна.

Миша протянул руку к деньгам, Герцеговина Ивановна взяла со стола тетрадку и только тогда отдала Мише деньги. Миша долго рассматривал доллары на свет, водил по ним пальцем, Коля елозил на своем стуле и нетерпеливо покашливал.

- Ладно, - сказал наконец Миша, - мы люди добрые, забирай тетрадку почти задаром. И помни нашу доброту.

- Буду помнить, - пообещала Герцеговина Ивановна, пряча тетрадь в сумку.

- Нет, мало, - завопил вдруг Коля, - пусть еще сережки золотые снимает, а то что это? Пришла тут, нас напарила и уходит!

Герцеговина Ивановна встала со стула и, ни слова не говоря, двинулась к выходу. Ей хотелось поскорей покинуть этот дом. Из комнаты выскочила зареванная Ленка, прижимавшая к животу испуганного мальчишку лет пяти. Миша сиял, как начищенный самовар. Нагрудный карман ему оттопыривали заветные бумажки, и от этого он был счастлив. Коля вертелся у Миши за спиной, его "душила жаба", что они все-таки стрясли с женщины так мало денег.

Герцеговина Ивановна вышла из дома и чуть ли не бегом помчалась к станции. Она боялась, что Коля ее будет преследовать, чтобы отобрать у нее золотые сережки. Но погони не было, и Герцеговина Ивановна без проблем села в электричку.

Приехав в город, Герцеговина Ивановна на всякий случай откопировала на ксероксе содержимое тетрадки, а утром прямиком направилась к следователю, ведущему дело Семена. Она долго с ним говорила, показала тетрадь, рассказала, как, где и когда она ее добыла. Как мы уже заметили, Герцеговина Ивановна была женщиной не глупой, и у нее хватило ума переписать номера на банкнотах, которые у нее вымогали Миша и Коля.

Следователь с негодованием осудил поступок свидетелей и тут же занялся этим делом. Герцеговина Ивановна совершенно не хотела Мише и Коле зла, но тем не менее назавтра же в Кобрино приехали недвусмысленные люди в форме. Они обнаружили Мишу и Колю возле вино-водочного магазина. В карманах у подвыпивших приятелей оказались злополучные баксы, номера которых совпали с данными Герцеговиной Ивановной номерами так точно, как никогда в спортивной лотерее не совпадали. Люди в форме, несмотря на раскаяние двух друзей, тут же увезли с собой и Колю, и Мишу. Надолго ли, нет, нам это не известно.

В городе цвела сирень. Было жарко и солнечно. Люди радовались лету и теплу, отдыхали, сидя на лавочках в сквере. Семен вышел из дверей и прищурился от яркого солнца. Он не надеялся больше его увидеть вот так, стоя на разогретом асфальте, среди тополей и домов родного города.

Несколько месяцев он провел в душной и темной тюремной камере за преступления, которых не совершал. И вряд ли Семен вообще бы вышел из тюрьмы, если б Герцеговина не принесла в милицию Голубеевскую тетрадку. Эксперты, изучив тетрадь, подтвердили, что все это было написано рукой Голубеева, и написано так подробно, что сомнений не осталось - именно Голубеев убил и Бомбу, и Василия, и Алика, и Таньку, и Кирилла. Стало ясно, что Семен прикончил Голубеева, защищаясь от его ружья. В пределах допустимой самообороны. Вот так, в одночасье Семен перестал быть виноватым. Правда, выпустили его не сразу. Хотели поискать, за что он мог бы еще посидеть, раз уж его кормили и предоставляли жилье бесплатно в тюрьме так долго. Преступлений за Семеном не нашлось. И хорошо, что выпустили вообще.

Семен немного постоял, подставляя лицо лучам солнца и двинулся в сторону метро.

- Семен, - окликнул его кто-то сзади.

Он сразу же узнал этот голос, но оглянулся не сразу. Герцеговина спасла его. Женщина, о которой он забыл практически сразу же после того, как вышел из ее подъезда. Крошечный эпизод жизни превратился в очень важный миг в его судьбе. Зачем Герцеговине нужно было делать все это? Кто он для нее?

Семен повернулся и хотел улыбнуться Герцеговине. Но мышцы лица отказались повиноваться ему. За последние несколько месяцев он ни разу не улыбался, Семен просто забыл, как это делается. Герцеговина стояла, нелепо крутя в руках какой-то журнальчик и кусала губы. Семен быстро подошел к ней, крепко обнял и прижал к груди. Герцеговина заплакала, уткнувшись ему в плечо.

Они стояли так долго, среди оглядывающихся прохожих и сигналящих автомобилей и ничего не говорили друг другу. Они не хотели думать о том, что будет с ними дальше, а просто наслаждались тем мигом, который был у них сейчас.