Вишнёвая истина (СИ)

Истина 10. Элли

Я вернулась! Надюсь))

Простите за столь долгое ожидание, постараюсь больше не исчезать и писать проды почаще. Спасибо, что всё ещё читатете меня:*

«Правда — не такая важная вещь, чтобы её скрывать…»

(Макс Фрай, Чужак)

Drummatix — К Пропасти

Истина 10. Элли

Тяжёлое небо нависает надо мной: кажется, что стоит лишь протянуть руку, и можно будет ухватиться за хмурые облака, стащить их на землю, чтобы слепить футбольный мяч и пинком отправить прочь. А там, за непроглядной серостью, можно будет наткнуться на улыбки всех тех, кого мы когда-то потеряли.

В воздухе стоит свежесть и напряжение — дождя нет, но всё моё нутро подсказывает, что скоро небеса вновь заплачут. Как жаль, что я не взяла с собой зонт.

Листья деревьев провисают под тяжестью капель, иногда ветви вздрагивают и сбрасывают свою ношу, не в силах больше терпеть, порой им помогают сорвавшиеся ввысь птицы или неосторожные прохожие, пробирающиеся мимо могил. Тогда ледяные кали стремительно падают на землю и теряются среди зелёной мокрой травы.

Бесконечные фотографии мелькают с разных сторон, провожая меня осмысленными взглядами, и трудно представить, что когда-то все эти люди счастливо или не очень бродили по Земле, дышали, смеялись, плакали, чувствовали, а затем их в какой-то момент просто не стало. Вот они были, а вот от них остались лишь кости.

Я ещё не добралась до нужного места, но мне уже тяжело. Что-то скребётся внутри меня, пытаясь вырваться на свободу, но я лишь сильнее сжимаю пальцами букет цветов и, стараясь реже смотреть по сторонам, решительно иду по узкой извилистой дороге мимо нескончаемых могил.

Почему я не взяла с собой сына, спросите вы? Почему пришла в это место одна? Потому что истинная дата смерти Артёма немного позже, а сегодня день, когда я согласилась на авантюру свекрови, глупо полагая, что поступаю во благо. Во благо кого? Себя, наверное.

Для меня именно этот день и есть дата смерти Артёма, потому что я как была трусихой, так и осталась. Я даже не могу набраться храбрости и прийти сюда в нужный день вместе с сыном, потому что мне стыдно, мне страшно. Страшно, что сын узнает правду. Лишь узкий круг людей в курсе, что я была в сговоре с мамой Тёмы и Стаса. Меня в деле не упоминали, в новостях я не всплывала, потому что пошла на сотрудничество лишь при этом условии.

Уже издалека я вижу красивое надгробие рядом с густым кустом, украшенным красными цветами. Я останавливаюсь — ноги не идут, и приходится заставлять себя шаг за шагом двигаться вперед. И вот передо мной возникает фотография Артёма Скворецкого с грустной улыбкой на таких родных губах, чьи поцелуи с годами растворились в памяти, так же как и прикосновения, и запах.

— Привет, — тихо говорю я.

Боль цунами накрывает меня, и я забываю, как дышать. После стольких лет лишь она остаётся неизменной. И кто бы ни говорил, что время лечит, ни черта оно не лечит. Прошлое всегда причиняет боль, оно будет преследовать тебя до самой смерти, пока ты вовсе не перестанешь что-либо чувствовать. Боль стихает, порой усиливается, но никогда не уходит. Потеря никогда не забывается, никогда не позволит тебе почувствовать облечение и свободу. Она как маньяк стоит за твоей спиной, дожидаясь, когда же ты оступишься.

Я всё-таки набираюсь смелостью и подхожу ближе, присаживаясь на корточки перед надгробием. Аккуратно кладу букет цветов на землю и неловким движением смахиваю с фотографии наглые капли. Представляю, что это не холодный камень, а настоящее лицо — скольжу по щекам пальцами, и кажется, что вот-вот губы парня растянутся в улыбке, а глаза немного зажмурятся. И ямочки появятся на щеках, такие родные и нежные.

— У меня всё хорошо, как видишь, — говорю я. — Артёмка уже такой большой… Видел бы ты его.

Обняв колени руками, я пытаюсь загнать обратно вырывающуюся из груди тоску, но чем дольше я смотрю в глаза Тёмы, тем труднее держаться.

— Мне тебя очень не хватает, — тихо говорю я.

Хочется выкопать его собственными руками, лечь рядом, и пусть меня закопают вместе с ним. Может быть, тогда станет легче? Я так устала быть сильной, иногда хочется, чтобы всё это закончилось, но потом я думаю о сыне и понимаю, что не имею права сдаваться.

— Помнишь, ты сказал, что любишь меня, несмотря на все глупые поступки? Скажи, как ты смог простить меня? Как смог смириться с тем, что я была с твоим братом? Почему в твоих глазах не было тогда презрения? Почему ты меня не прогнал прочь? Почему? — я осекаюсь, втягивая в себя слёзы, а дальше шепчу: — Ты мог бы сейчас жить… Почему?

Я больше не могу: слёзы вырываются из глаз и порывисто стекают по щекам. Чтобы не видеть лица Артёма, я утыкаюсь лицом в колени и рыдаю, а затем меня подхватывает небо, и крупные капли дождя редкими стрелами падают на землю, заползя под шиворот и растворяясь в моих волосах.

На мои плечи что-то опускается, на землю ложится ещё один букет — я вздрагиваю и оборачиваюсь. Надо мной нависает мужчина с чёрным большим зонтом, смотрит на меня сверху вниз, совершенно не улыбается. Я хватаюсь пальцами за края пиджака и поднимаюсь на ноги.

— Если не ты, то это сделала бы моя мать, — холодно говорит Стас, сверля взглядом фотографию на надгробии.

— Давно ты здесь? — смахиваю слёзы, шмыгая носом.

— Нет.

Мы молча стоим под одним зонтом и смотрим на Артёма. Дождь медленно, но стремительно усиливается, будто бы пытаясь спровадить нас куда подальше.

— Мне тоже его не хватает, — Стас хмурится под стать сегодняшнему небу, стыд в очередной раз сковывает слова и движения.

— Как ты узнал, что я здесь? — не нахожу ничего лучше этого.

— Ты каждый год в этот день сюда ходишь.

— Я думала, ты с Артёмкой, — сильнее кутаюсь в пиджак, вдыхая знакомый запах одеколона. — Он собирался встретиться с тобой.

Краем глаза вижу, как Стас смотрит на меня.

— Первый раз об этом слышу, — говорит он.

Встревоженно взглянув на мужчину, я прикусываю губу, борясь с навязчивым желанием схватить телефон и начать настойчиво названивать сыну.

— Похоже, у него появились секретики, — усмешка.

Я фыркаю. Артём большой мальчик, если решил слукавить, значит, на то были причины. Как бы мне не хотелось, я не могу заставлять его всё мне рассказывать.

— Я позвоню ему, — не выдержав, достаю из сумочки телефон, но широкая рука Стаса накрывает сотовый, не давая разблокировать.

— Брось, — Скворецкий улыбается. — У него такой возраст, дай ему свободнее дышать. Вспомни нас, мы были ещё теми беспризорниками.

— Вот поэтому я и переживаю! — возмущаюсь я. — Вдруг он вляпается в неприятности. Что-нибудь с ним случится…

Мужчина вздыхает, убирая руку, вновь смотрит на надгробие.

— Звони, — безразлично бросает он. — Только потом не жалуйся, что вы поссорились.

Помедлив, я, скрипя сердцем, убираю телефон. Стас прав, я переживаю из-за пустяков. Может быть, у Тёмы появилась подружка, поэтому он решил ничего мне не говорить. Я его мама, а ему так не хватает отца… И Стас не в силах его заменить.

Мы вновь молча стоим плечом к плечу и смотрим на фотографию Артёма. Такие одинокие и такие единые, окутанные общей бедой, одной и той же трагедией.

— Прости, — говорю я, затем решаю добавить: — За то, что забрала его у тебя.

Покосившись на Стаса, я вижу, как он кривит губы.

— Перестань, — злится. — Прошлое не изменить. Тебе пора простить себя и жить дальше.

Я качаю головой, словно не согласна с ним. Как мне, интересно, простить себя, когда это преследует меня постоянно, что в реальности, что во снах. Как мне простить себя за смерть любимого человека? Как?

— Не хочешь перекусить? Если, конечно, ты не собралась провести здесь весь день.

— Угу. Да, — киваю, но с места не двигаюсь.

Мы ещё недолго стоим на одном месте, пока дождь окончательно не усиливается. Порывистый ветер пытается сбить зонтик, Стасу приходится приложить усилия, чтобы удержать его над нами. Тяжёлая рука обнимает меня за плечи, и я податливо приникаю поближе к мужчине, чтобы лучше спрятаться от дождя. Зябко. Тоскливо.

Я стыдливо отвожу взгляд от фотографии Артёма, и позволяю его брату увести меня прочь от безжизненного надгробия, окутанного слезами небес. Старая рана вновь кровоточит, а мне так хочется, чтобы она поскорее зажила…