Витте

Глава шестая КОНСЕРВАТОР В ЛУЧШЕМ ЗНАЧЕНИИ ЭТОГО СЛОВА

В мае 1906 года, поприсутствовав на открытии Государственной думы, граф С. Ю. Витте вместе с женой отправился за границу отдыхать и поправлять всерьез расстроенное здоровье. Вернулся он в Петербург только в ноябре 1906 года и сразу же включился в светскую жизнь — званые приемы, визиты, рауты в посольствах. Тогда же ему пришлось вновь заняться делом, начатым еще в 1899 году. Речь идет о сооружении памятника Александру III.

Мысль об увековечении памяти своего кумира явилась С. Ю. Витте, когда строительство Сибирского железнодорожного пути близилось к завершению. Место для монумента было выбрано на Знаменской площади Петербурга, как раз напротив Николаевского вокзала, откуда начинался рельсовый путь к Тихому океану. На создание памятника императору Александру III — основателю Сибирского железнодорожного пути — был объявлен конкурс.

С. Ю. Витте принадлежал и план организации работ: по докладу министра финансов от 24 марта 1900 года высшее руководство сооружением памятника возлагалось на Комитет Сибирской железной дороги, а для управления работами при Министерстве финансов была создана особая комиссия¹. Ее председателем стал академик князь Б. Б. Голицын, который в течение долгого времени заведовал Экспедицией заготовления государственных бумаг, где имелся хорошо поставленный художественный отдел. В состав комиссии были включены крупные авторитеты в области пластических искусств: вице-президент Академии художеств граф И. И. Толстой, один из основателей объединения «Мир искусства» живописец А. Н. Бенуа, архитектор А. О. Томишко и инженер Э. К. Циглер.

В конкурсе участвовали маститые русские скульпторы: М. А. Чижов, А. М. Опекушин, А. Л. Обер, Р. Р. Бах, В. А. Беклемишев. Победителем оказался Павел Петрович (Паоло) Трубецкой (15.02.1866 — 12.02.1938) — сын русского князя, дипломата русского посольства во Флоренции и американки Ады Винанс, приехавшей в Италию учиться пению.

Как художник Паоло Трубецкой сформировался в Италии. В области монументальной скульптуры он не был новичком — в 1896 году в Палланце был установлен памятник сенатору К. Кадорна его работы. С 1888 года и до конца своих дней П. Трубецкой принимал участие в международных выставках. Кого он только не лепил! Среди его персонажей писатели Габриеле Д'Аннунцио, Лев Николаевич Толстой, Анатоль Франс; композитор Джакомо Пуччини, дирижер Артуро Тосканини, певец Федор Иванович Шаляпин; великая княгиня Елизавета Федоровна, политик Бенито Муссолини, наконец, министр финансов Российской империи Сергей Юльевич Витте.

Годы с 1897-го по 1906-й П. Трубецкой провел в России. Большую часть этого времени он жил в Москве и преподавал в Московском училище живописи, ваяния и зодчества. Паоло Трубецкой страстно любил животных и часто фотографировался вместе с ними. Первые скульптурные работы, выполненные им в России, относятся к портрету и бытовому жанру. В 1901 году он создал скульптурную композицию «С. Ю. Витте с сеттером». Отмеченная незаурядным художественным мастерством, она обычно не упоминается среди шедевров великого скульптора. Памятник императору Александру III работы П. Трубецкого считается важной вехой в развитии русской и мировой монументальной скульптуры.

24 февраля 1900 года Паоло Трубецкой был среди художников, подписавших протокол собрания участников выставок журнала «Мир искусства». Там он нашел своих единомышленников и восторженных почитателей. Игорь Эммануилович Грабарь, художник и искусствовед, писал в журнале «Мир искусства» о П. Трубецком: «…Он нашел возможным усомниться в непреложности истины, признающей форму в скульптуре величиной объективной, и попробовал взглянуть на нее с точки зрения впечатления — черта совершенно новая и скульптуре прошлого неизвестная»².

28 февраля 1900 года утверждается проект памятника Александру III. П. Трубецкого представили вдовствующей императрице Марии Федоровне. Его брат Луиджи рассказал, как проходила церемония представления: «Паоло сделал легкий поклон, пожал ей руку и спокойно уселся на диван рядом с ней, не обращая внимания на ужас свиты. Потом ему объяснили, что он поступил против этикета, усевшись без приглашения. Императрице очень понравилась его простота и искренность»³.

Скульптор П. Трубецкой никаких указаний членов комиссии не признавал. Он работал, руководствуясь исключительно собственным художественным чутьем. За труд он запросил невиданный гонорар — 150 тыс. руб.⁴ Скульптор принял обязательство исполнить две модели: одну в натуральную величину к 1 января 1901 года, другую, увеличенную в размер памятника, — к 1 мая того же года. Им было выполнено несколько эскизов и моделей, причем некоторые из них в натуральную величину. Для них на Невском проспекте П. Трубецкому устроили громадный павильон. Натуральная модель, однако, была одобрена комиссией лишь 5 июля 1901 года. В ответ на упреки в медлительности скульптор заявил, что «…лучше сделать памятник позже, но хорошо, чем к сроку, но скверно»⁵.

Работа над монументом затянулась на несколько лет. С. Ю. Витте, который все время вел финансовую часть проекта, был уже и не рад своей затее — настолько трудным в общении оказался скульптор. 1 февраля 1902 года член комиссии граф И. И. Толстой писал С. Ю. Витте: «Придирчивость Трубецкого и все возрастающие требования его служат для меня показателем его неуверенности в собственном умении совладать с новой для него задачей — выполнения колоссальной статуи. Наблюдая за ходом работ Трубецкого, я должен признать, что еще не видел такого отсутствия технического знания, такого безразличия к элементарным приемам своего мастерства: все заменяется талантом… Он слишком самолюбив, чтобы соорудить статую, которая ему не понравилась бы, но, с другой стороны, отказаться от работы или пригласить помощника, который проверил бы пропорции и анатомическую правильность работы, мешают сомнения и страх перед разговорами»⁶.

Творческие замыслы П. Трубецкого наполнили С. Ю. Витте чувством глубокого скепсиса. На первых порах с ним был солидарен и великий князь Владимир Александрович, почетный председатель Академии художеств. Как-то раз он сказал С. Ю. Витте, что никогда не позволит выставить на всеобщее обозрение этот памятник — карикатуру на его брата. Однако впоследствии, когда работа художника приобрела уже законченные очертания, великий князь переменил мнение, заявив, что в памятнике есть что-то привлекательное и чарующее. «Я очень люблю жизнь, не засушенную научными домыслами, — говорил П. Трубецкой, — и эта любовь лежит в основе моего труда… Я не понимаю, как можно срисовывать портрет. Портрет не должен быть копией. В глине и на полотне я передаю идею данного человека, то общее, характерное, что вижу в нем»⁷.

Моделью скульптору служил фельдфебель Павел Пустое, фигурой напоминавший императора Александра III. В 1906 году модель, увеличенную и подготовленную для отливки, проработал сам скульптор. Основные работы по отливке статуи, подготовке площадки для установления пьедестала были завершены к 1908 году. Отливал памятник литейщик из Турина Эмилио Сперати. Затем выполнялся пьедестал.

С устройством пьедестала оказалось много хлопот. Сначала его собирались исполнить в виде глыбы, подобно тому, как это было сделано Э. Фальконе, затем вернулись к первоначальному художественному решению, принадлежавшему архитектору Ф. О. Шехтелю. Оно оказалось идеальным.

Российские искусствоведы указывают, что памятник Александру III создавался как некий антипод знаменитому памятнику Петру I. «И всадник, и конь — все служит этому противопоставлению, — читаем в книге академика Д. В. Сарабьянова. — Конь не взмывается вверх и вперед, врезаясь в окружающее пространство, а стоит на месте, тупо упирается, наклонив голову. Всадник под стать коню: он не пружинит, не взлетает вместе с ним, а оседает всей тяжестью своего тела на лошадиную спину, фиксируя свою неподвижную позу стременами. Типичный для всех работ Трубецкого „слой земли“ на этот раз положен на невысокий гранитный постамент, выдержанный в форме строгого параллелепипеда, и сливается с ним. В этом приеме использования земного слоя, к тому же бугристого и „шершавого“, равно как и в общей остроте взгляда, в постижении характерных особенностей интерпретируемого явления, в фиксации мгновенного, переходящего в застылое, остановившееся, — во всем этом ощущаются следы импрессионистического мышления»⁸.

Открытие монумента состоялось 23 мая 1909 года. Его общая высота составляла 8 м 79 см (статуя 5 м 35 см, пьедестал 1 м 24 см). На отливку, которая длилась около полутора лет, ушло 8 т зеленой художественной бронзы. Толщина стенок монумента достигала 1 см. Гипс и пластилин доставлялись из Парижа, глина — из Полюстрова. На пьедестал ушло 4 гранитных монолита, под фундамент было забито около 300 свай. На лицевой стороне пьедестала красовалась надпись: «Державному основателю великого Сибирского пути»⁹.

Главному «куратору» работ — С. Ю. Витте — произведение Паоло Трубецкого в его окончательном виде решительно пришлось не по душе. В воспоминаниях он пишет, что долго размышлял: идти на открытие памятника или не идти. Приняв положительное решение, он приехал к месту торжества в 10 часов утра, за два часа до начала церемонии. Он, как сообщает граф И. И. Толстой, наблюдавший его в эти часы, «до комизма» волновался вопросом, понравится ли памятник, и граф как мог успокаивал его.

Торжество удалось на славу. Императору Николаю II памятник понравился, и он с присущей ему сердечностью благодарил за труды всех членов комиссии. Понравилось сооружение и вдовствующей императрице Марии Федоровне. Лишь народ был, очевидно, не в восторге — повсюду раздавались неодобрительные высказывания, а один подвыпивший мастеровой во всеуслышание заявил: «Какой это царь? Это извозчик, в извозчичьей шапке и сидит на ломовой лошади»¹⁰.

Члены Академии художеств — А. М. Опекушин, И. И. Толстой, Р. Р. Бах — на все лады хулили памятник. Зато приверженцы новых направлений в искусстве просто захлебывались от восторга. В номере 7–9 за 1909 год журнала «Золотое руно» появилась рецензия, где говорилось: «…Памятник Александру III на Знаменской площади являет собой великое торжество русского искусства… невыносимы для глаз стали Клодты и даже дивный Фальконе отошел в подобающую ему историческую перспективу. Настолько творение Трубецкого зовет к будущему»¹¹.

П. Трубецкому удалось добиться необыкновенной выразительности скульптурной формы. Зритель физически чувствует, как грузный седок подался назад, а тело лошади еще сохраняет свою инерционную силу. Скульптор искренне заявлял, что он абсолютно чужд политике и бессмысленно искать в его работе какой-либо скрытый подтекст. О своем замысле и его реализации он говорил: «Я хотел в образе Александра представить великую русскую мощь, и мне кажется, что вся фигура императора на моем памятнике воплощает мою основную мысль»¹². П. Трубецкой в своем искреннем желании отобразить в памятнике «великую русскую мощь», по-видимому, сам того не желая, поставил очень существенный вопрос¹³. Ответа на него он не давал — этим уже много десятилетий занимаются зрители.

Автор памятника опоздал на церемонию. 25 мая 1909 года в «Новом времени» было напечатано интервью с ним. «Зачем искать и вымучивать фигуры, — вопрошал П. Трубецкой, — когда кругом нас немало интересных людей, сильных натур, и все кругом, если внимательно присмотреться, полно таинственного величия… Надо делать все просто и изображать людей так, как в жизни, с их особенностями. В работу, которая в данный момент вызывает такие осуждения, я внес мои личные взгляды, мои чувства. Может быть, эта простота без всякой вычурности и позы и весь ансамбль памятника представляет собою некоторое отклонение от обыденности и от того шаблона, к которому привыкли; у нас ведь так мало привыкли думать, что раз памятник, то все должно быть чрезвычайно необыкновенно. А я противник всякой позы, видя в простоте и реальности истинное отражение художественного настроения»¹⁴. Выдающиеся люди своей эпохи, они в чем-то неуловимо походили друг на друга, скульптор Паоло Трубецкой и политик Сергей Витте.

С. Ю. Витте не был кабинетным работником, отшельнический образ жизни ему претил. В его особняке на Каменноостровском проспекте устраивались завтраки и званые обеды с многочисленными приглашенными. Например, на обеде, данном 14 мая 1907 года, присутствовали 17 человек. Такой гурман, как граф И. И. Толстой, высоко отзывался о кухне графини М. И. Витте. Гостеприимное жилище супругов Витте посещали и члены царской фамилии, с которыми они уже много лет поддерживали дружеские отношения — великий князь Владимир Александрович, его сын Андрей Владимирович, историк великий князь Николай Михайлович, — послы иностранных держав, министры и члены Государственного совета, управляющий кабинетом императора князь Н. Д. Оболенский, адмирал Ф. В. Дубасов, французский писатель П. Леруа-Болье, журналист Э. Диллон. Бывал приглашаем и столыпинский подручный А. В. Кривошеий, которого в свое время С. Ю. Витте отказался взять в свое министерство, аттестовав как карьериста и интригана. После застолья до поздней ночи развлекались картами — хозяин дома слыл любителем карточной игры. Время от времени супругов Витте видели в театре.

Широкий образ жизни расстроил состояние С. Ю. Витте. Сумма, полученная им после отставки с поста министра финансов, к 1911 году была почти вся прожита. За приемной дочерью Верой, как уже говорилось, он дал большое приданое. Помимо расходов по постройке и содержанию дома (включая сюда и покупку личного автомобиля), много денег тратилось на лечение его и Матильды Ивановны за границей. И. И. Толстому С. Ю. Витте советовал пользоваться услугами немецких врачей — они, хотя и дерут немилосердно с пациентов, зато лечат хорошо.

Вполне могло статься, что С. Ю. Витте в минуты отчаяния подумывал о переходе на службу в частный банк и даже вел об этом разговоры. Конкретно назывался Русский для внешней торговли, где председателем совета был один из его бывших подчиненных, В. И. Тимирязев. Не вполне понятен выбор банка, тем более что В. И. Тимирязев не относился к числу близких друзей С. Ю. Витте, в отличие от Александра Августовича Давыдова (председатель совета Санкт-Петербургского частного банка) или Алексея Ивановича Путилова (председатель совета Русско-Азиатского банка). История, рассказанная в воспоминаниях В. Н. Коковцова об этом эпизоде из жизни С. Ю. Витте, особенно некоторые ее подробности, в частности согласие С. Ю. Витте на предложение В. И. Тимирязева, оформленное подписью на протоколе постановления совета и правления банка, не отличается правдоподобием. В качестве члена Государственного совета по назначению и председателя Комитета финансов С. Ю. Витте не имел права на совмещение государственной службы с частной, а как бывшему министру и премьеру императорского правительства ему негоже было заниматься обходом действующего закона о несовместительстве.

В. Н. Коковцов сообщает, что в апреле 1912 года его, жившего тогда в Ливадии, посетила графиня М. И. Витте с необычной просьбой. Она рассказала, что ее муж и она находятся в совершенно безвыходном материальном положении: ренты у них никакой нет, а жалованья мужа по должности члена Государственного совета не хватает для ведения подобающего их статусу образа жизни. Отсюда альтернатива — либо удалиться с государственной службы и принять должность в каком-либо из частных банков, либо навсегда уехать из России и заживо похоронить себя в одном из маленьких городов Германии.

Мемуары графа Владимира Николаевича Коковцова — ненадежный источник исторических знаний. Но в данном случае его показаниям можно доверять, поскольку они сопровождаются демонстрацией полных документальных текстов. Один из них — собственноручное письмо Матильды Ивановны Витте, датированное 16 апреля 1912 года, с просьбой ходатайствовать перед императором о выдаче ее мужу единовременной помощи в размере нескольких сотен тысяч рублей. Эта сумма могла бы на долгое время обеспечить ему душевное спокойствие и комфортное существование.

17 апреля 1912 года С. Ю. Витте самолично нанес визит B. Н. Коковцову. Он рассказал, что жена приходила по своей инициативе, не поставив его в известность. О трудном материальном положении близкие друзья графа С. Ю. Витте довели до сведения императора Николая II. Тот, очевидно, по нежеланию, ничего не предпринял, чтобы помочь своему верному слуге. В. Н. Коковцов же ответил, что вспомоществование в форме выдачи разовой крупной суммы может последовать только по личному распоряжению царя.

В середине июля того же года, во время одного из всеподданнейших докладов, император показал В. Н. Коковцову личное письмо графа С. Ю. Витте с просьбой о денежной помощи в сумме 200 тыс. руб. В. Н. Коковцов его скопировал и поместил полностью в тексте мемуаров. По распоряжению Николая II просимая сумма была выдана графу C. Ю. Витте. Но не из личных средств императора, а из прибылей иностранного отделения¹⁵.

Граф и графиня Витте часто бывали в домах петербургской знати. С. Ю, Витте не имел увлечения, называемого англичанами «хобби», — кроме политики его ничего не интересовало. Поэтому все разговоры вертелись вокруг текущих политических событий.

8 мая 1907 года за обедом у великого князя Владимира Александровича обсуждалась свежая новость — раскрытие заговора с целью убийства императора, великого князя Николая Николаевича и премьера П. А. Столыпина. Информация о затевавшемся неслыханном злодействе днем ранее была объявлена обеим палатам российского парламента. С. Ю. Витте разошелся, взвинтил себя и потребовал развесить всех заговорщиков на столбах Невского проспекта: «Повесить их там, и пусть висят, пока не подгниют». Граф заявил: он — решительный сторонник смертной казни для убийц, но только не посредством столыпинских военно-полевых судов. Ужасные учреждения, они казнят второстепенных исполнителей революционных преступлений, а иногда и совершенно невинных людей, тогда как главные их виновники остаются в тени. Уж коль ввели в мирное время такой чудовищный институт, как военно-полевые суды, заявил С. Ю. Витте, то надо было с непреклонной энергией продолжать политическую линию в том же направлении: запретить все газеты левее «Нового времени», выгнать с государственной службы всех лиц с левыми убеждениями, закрыть все учебные заведения; словом, хотя бы на несколько месяцев нагнать такого страху, чтобы никто и пикнуть не смел¹⁶.

Никто из присутствовавших на обеде такие речи отставного премьера всерьез не принимал. Всей своей предыдущей государственной деятельностью он показал, что его кровожадность есть не более чем фраза. Когда С. Ю. Витте уехал, великий князь Андрей Владимирович обратился к графу И. И. Толстому: «Однако какую необычайную энергию проявил ваш бывший премьер на словах! Почему же он не действовал так, когда власть была в его руках?» В ответ на реплику сына великий князь Владимир Александрович рассмеялся¹⁷. Как вспоминала Вера Нарышкина-Витте, ее приемный отец любил подшучивать над домашними и друзьями. Как знать, может быть, он шутил и в данном случае? Поразмыслив, С. Ю. Витте пришел к заключению, что если заговор и имел место в действительности, то он вполне мог быть специально затеянной полицейской провокацией¹⁸.

Он был искренне убежден — политика П. А. Столыпина, лишенная последовательности, внутренней логики, прямоты и честности, ведет страну прямо в пропасть революции и анархии. Вторая Государственная дума своим радикализмом отталкивала его, и он неоднократно высказывался о необходимости ее роспуска, но не прежним трусливым способом, а открыто, средь бела дня, при полном сборе всех думских депутатов и подготовленных на всякий случай войсках.

С. Ю. Витте не отрицал возможность и даже желательность составления нового положения о выборах без участия думских депутатов. 5 июня он говорил А. С. Суворину: «Новый выборный закон — это больной зуб. Его не вырвали, стали лечить разными каплями. Ничего не выйдет. Я советовал взять от губернских, уездных, земских собраний, городов и волостей, сколько придется на губернию, и предложить этой Думе выработать выборный закон»¹⁹.

Практика административного подбора членов для Государственной думы 3-го и 4-го созывов вызвала у него язвительное замечание: «Государственная дума перестала быть выразительницей народных желаний, а явилась выразительницей только желаний сильных и богатых, желаний, делаемых притом в такой форме, чтобы не навлечь на себя строгого взгляда сверху»²⁰.

Для чего, собственно, нужно иметь Думу? — задает он вопрос и отвечает на него так. Государственная дума нужна для того, чтобы выражать волю и желания если не всего народа, то по крайней мере большинства той России, которая еще не утратила способности мыслить и чувствовать. Иначе Дума как институт народовластия совершенно бесполезна — ведь есть еще Государственный совет, представляющий не народ, а «государственное знание, опыт и авторитет».

С. Е. Крыжановским (автором третьеиюньского избирательного закона, названного им самим «бесстыжим») и теми, кто за ним стоял, была создана низшая палата, «…которая по политической пульсации своей представляет Государственный совет, но только низшей пробы»²¹. Такая Дума народных желаний не выражает, всего народа не представляет, а представляет его небольшую и далеко не самую лучшую часть.

В 1907 году он засел за писание мемуаров. Обуревавшие его мысли и чувства С. Ю. Витте диктовал стенографистке, а будучи за границей, заносил на бумагу собственноручно. «Воспоминания» С. Ю. Витте вне всякого сомнения являются шедевром отечественной мемуарной литературы, одним из главных источников наших знаний и представлений о той богатой драматическими событиями эпохе отечественной истории. В воспоминаниях С. Ю. Витте заявил себя непревзойденным мастером политических характеристик: Александр III — «ниже среднего ума, ниже средних способностей и ниже среднего образования»; «Союз русского народа» — «партия дикого и трусливого отчаяния»; И. Л. Горемыкин — «оловянный чиновник, отличающийся от тысячи подобных своими большими баками»; Д. Ф. Трепов — «либеральный вахмистр по воспитанию и городовой по убеждению»; М. В. Родзянко — человек неглупый, довольно толковый, «…но все-таки главное качество Родзянки заключается не в его уме, а в голосе — у него отличный бас» и т. п. Рукопись мемуаров хранилась за границей в банковском сейфе — граф С. Ю. Витте по собственному богатому опыту знал, что в столыпинской России возможно всякое.

Страница из рукописи мемуаров С. Ю. Витте.

Страница из рукописи мемуаров С. Ю. Витте.

Человеческая жизнь коротка, и мало кому удается довести начатое им дело до конца. С. Ю. Витте не было суждено готовить свои воспоминания к печати. Оно, быть может, и к лучшему. По крайней мере в них чувствуются биение сердца и страдания ума большого, искреннего и страстного человека. Историческая действительность в воспоминаниях отразилась через призму его субъективного восприятия, и это самое важное их достоинство. Что же касается фактографической их ценности, то кем доказано, что она ниже прилизанных воспоминаний В. Н. Коковцова, В. И. Гурко и многих других мемуаристов? С. Ю. Витте искренне считал, что мирная трансформация самодержавной России в государство европейского типа вполне возможна. Заблуждался он или нет, для нас имеет мало значения. По крайней мере С. Ю. Витте не уходил в кусты и не резонерствовал оттуда, а боролся до конца за правоту своих взглядов, как умел и как позволяли обстоятельства.

Главная арена его борьбы против столыпинского политического курса находилась в зале общих собраний Государственного совета. Его членом «по назначению» граф С. Ю. Витте состоял до конца своей жизни.

Манифестом 20 февраля 1906 года Государственный совет, как уже говорилось, был преобразован в законодательный орган с равным Государственной думе объемом прав. Прежние его департаменты были упразднены. Вместо них было образовано два новых департамента, составленных из «членов по назначению». В них рассматривались дела по административно-судебным и финансовым вопросам.

Члены Государственного совета делились на две категории — постоянные члены и выборные.

Выборная система членов Государственного совета строилась на комбинации сословно-корпоративного и высокоцензового принципов. Она давала преобладание в нем крупным дворянам-помещикам. Землевладельцы-латифундисты дворянского происхождения избирали 74 из 98 членов Совета. Священный синод Русской православной церкви делегировал 6 членов. Столько же избиралось от «академической курии», куда входили университетские профессора и члены императорской Академии наук. Торгово-промышленные организации посылали в Государственный совет 12 человек. Члены Государственного совета избирались на 9 лет, причем каждый год обновлялась одна третья часть выборного состава.

Постоянные члены Государственного совета рекрутировались императором из числа отставных чиновников высокого ранга. Но не все они имели право участвовать в его заседаниях и дискутировать по законопроектам, а только те, которые были назначены царем к присутствию. Их список объявлялся каждый год 1 января. Лица, которые по тем или иным причинам не были угодны императору и дворцовой камарилье, могли в этот список и не попасть. Граф С. Ю. Витте каждый год встречал свою фамилию среди тех, кто был назначен императором «к присутствию», хотя отношение к нему в верхах было, мягко говоря, прохладное.

Среди членов Государственного совета как по назначению, так и по выборам оказалось очень много хороших знакомых, сослуживцев и бывших подчиненных С. Ю. Витте — председатель Московского биржевого комитета Г. А. Крестовников, профессор М. М. Ковалевский, П. Н. Дурново, Н. М. Чихачев, А. Ф. Кони, П. М. Романов, Ф. В. Дубасов и др. Тем не менее большинство коллег по «верхней палате» испытывали к нему чувство недоверчивого отчуждения. Некоторые питали к С. Ю. Витте неприкрытую ненависть и не останавливались перед самыми неправдоподобными вымыслами и гнусной клеветой. В кулуарах его называли губителем России, подчинившим себе на какое-то время слабовольного и малодушного монарха, до смерти испуганного революцией. Даже либеральное крыло Госсовета (левый центр и примыкавшая к ним академическая группа) относилось к С. Ю. Витте сдержанно и безо всякого доверия. Исключение составляли Максим Максимович Ковалевский, Анатолий Федорович Кони и еще несколько человек.

Чувствовал себя С. Ю. Витте в последние годы очень плохо, и не столько физически, сколько морально — потоки лжи и грязи, лившиеся на него со всех сторон, никак не иссякали. Граф И. И. Толстой был поражен той «суммой ненависти», которую имя С. Ю. Витте возбуждало в русском образованном обществе.

Навестившему его в 1907 году А. Ф. Кони он жаловался: «Никто не хочет понять, что, настаивая на Манифесте 17 октября, я — убежденный поклонник самодержавия, как лучшей формы правления для России — поступился своими симпатиями во имя спасения Родины от анархии и династии от гибели. Представителям последней я бросил средь бушующего моря „спасательный поплавок“, за который им и пришлось ухватиться. Если данные обещания будут исполнены, то дальнейшее мирное развитие России обеспечено…»²²

Тяжкий удар по нравственному самочувствию С. Ю. Витте нанесла история с «адскими машинами» — взрывными устройствами с часовыми механизмами, совершенно случайно обнаруженными в печах его дома 29 января 1907 года. Следствие по этому делу велось спустя рукава, а вскоре было и вовсе прекращено — один из непосредственных участников несостоявшегося «теракта» был убит, другой скрылся за границу. 3 мая 1907 года С. Ю. Витте написал письмо премьер-министру П. А. Столыпину с протестом против прекращения следствия о попытке покушения на его жизнь. Письмо обсуждалось в Совете министров, затем о результатах обсуждения было доложено императору. Николай II распорядился считать дело оконченным.

Тем не менее в 1910 году С. Ю. Витте попросил А. Ф. Кони выступить по нему экспертом. Негодуя на попустительство властей (один из покушавшихся на его жизнь, отставной гвардейский солдат по фамилии Казанцев, являлся агентом охранного отделения) и халатное ведение следствия, он вручил ему копии с актов предварительного следствия. При самом беглом ознакомлении с документами А. Ф. Кони пришел к выводу, что следствие велось предвзято с единственной целью: не поднимать вопроса о возможной причастности к нему лиц высокого общественного положения. Он посоветовал С. Ю. Витте требовать повторного расследования дела независимыми юристами из состава верхней палаты, чтобы все лица, прямо или косвенно причастные к этому злодейству, были выявлены и понесли заслуженное наказание. А. Ф. Кони запомнилось, как С. Ю. Витте с горечью говорил о ходящем в некоторых кругах ехидном предположении, что «адские машины» были подложены по его поручению или по крайней мере с его ведома. «Я не мог, — пишет А. Ф. Кони, — не разделить вполне этого справедливого и глубокого негодования»²³.

Летом 1910 года исполнилось 40 лет с того дня, как С. Ю. Витте вступил на поприще общественной и государственной службы. От Владимира Ивановича Ковалевского пришло поздравительное письмо со следующими строками: «Вы были центральной фигурой той эпохи, выразителем редкой государственной мощи и таланта, фокусом всего живого, к Вам неслись надежды, около Вас группировались деятельные силы, зарождалось новое — лучшее будущее. И я счастлив при воспоминании, что совместные труды с Вами — лучшее время моей жизни… К великому огорчению моему, нет шансов на возобновление прошлого. И не потому, что история не повторяется. Нравственные усилия и духовное содержание труда могли бы повториться вновь, если бы был на них спрос. К несчастью, этого нет. Никому не нужны большие, двигательные силы — широкий государственный ум, творческий талант, смелость мысли, твердая воля, бескорыстие. В спросе — горизонтальная спина, прислужливость, все серенькое, маленькое, бедное мыслями и богатое аппетитами. И вот всякий осел лягает копытом льва»²⁴.

В Госсовете С. Ю. Витте был совершенно одинок, ни одна из фракций не хотела принять его в свои ряды, да и сам он не испытывал желания примкнуть к какой-либо группе. К правым членам С. Ю. Витте, так же как и А. Ф. Кони, испытывал чувство презрения, смешанное с жалостью: «Это — люди, сидящие на задней площадке последнего вагона в поезде и любовно смотрящие на уходящие вдаль рельсы, в надежде вернуться по ним назад в то время, как, увлекаемые силой паровоза, они все-таки едут вперед, но только задом»²⁵.

До января 1914 года С. Ю. Витте нередко выступал с речами в общем собрании Государственного совета. Когда его фигура, грузная, длинная и неуклюжая, появлялась на трибуне, некоторые из правых членов Совета демонстративно покидали зал заседаний. Но те, кто оставался, слушали его довольно внимательно.

С формальной стороны С. Ю. Витте был неважным публичным оратором: говорил длинно и с частыми повторениями; как многие люди, наделенные даром воображения, он не всегда соблюдал последовательность в развитии мысли. Но слушать его было интересно — он говорил всегда строго по делу, высказывал нетривиальные мысли и суждения, приводил остроумные афоризмы, хотя иногда и перевирал цитаты (Уильяму Шекспиру приписывал слова Фридриха Шиллера). В речи его А. Ф. Кони часто слышалась тонкая ирония, а иногда и негодование. Критикуя бюджетную политику министра финансов В. Н. Коковцова, С. Ю. Витте выразил преклонение перед его заслугами: он хотя и ничего не приобрел, но и не утратил ничего из того наследства, которое получил. Граф очень сильно возражал против строительства Амурской магистрали, за что получил упрек в космополитизме — магистраль нужна была для обороны дальневосточных границ, положительного экономического значения она не имела никакого. В конце своей речи он, сильно повысив голос, произнес следующие слова: «К огорчению очень многих, я заявляю, что все растущая волна их клевет и инсинуаций против меня никогда не превзойдет объема моего к ним равнодушного презрения»²⁶.

На А. Ф. Кони, много раз слушавшего его речи в Государственном совете, С. Ю. Витте производил впечатление человека, чуждого словесной дипломатии, не стесняющегося резко и определенно высказывать свои мысли. Иногда он не щадил и самого себя. Так, однажды он во всеуслышание поведал, как в начале своей карьеры министра финансов смалодушничал, под влиянием К. П. Победоносцева отозвав из Государственного совета им же внесенный законопроект об обеспечении фабричных рабочих от увечий и несчастных случаев²⁷.

С. Ю. Витте никогда не упускал случая подчеркнуть свое высокое уважение к памяти Александра III, быть у которого министром он искренне почитал за величайшее счастье. Если при этом подобало упомянуть Николая II, то он делал это скороговоркой и понизив голос: «…и царствующий ныне благочестивейший монарх». Слушатели сразу чувствовали разницу.

Случалось ему и эпатировать публику. Журналист Л. М. Клячко вспоминает следующий эпизод. В одной из произнесенных им речей в Государственном совете С. Ю. Витте, упомянув царя, сказал как бы между прочим слова: «нашего самодержавного благочестивого неограниченного монарха». Они произвели на присутствующих эффект разорвавшейся бомбы — сам творец российской «конституции» считает монарха «самодержавным и неограниченным»!

«Я лично наблюдал, — пишет Л. М. Клячко, — какое огромное впечатление это произвело: во время перерыва, в кулуарах, только и разговора было на эту тему. Это было единственное заседание, в котором Витте был неодинок. Его окружили его всегдашние враги, с ним оживленно беседовали. Казалось, они готовы были позабыть часть своей ненависти и простить ему много грехов»²⁸.

Л. М. Клячко было интересно, как С. Ю. Витте выкрутится из этой пикантной ситуации. Просматривая газеты с отчетом о памятном заседании, журналист обнаружил, что фраза С. Ю. Витте была напечатана без слов «самодержавный и неограниченный». Как старший среди газетчиков, аккредитованных при Государственном совете, Л. М. Клячко имел право свободного доступа в комнату стенографисток. Разыскав текст расшифрованной стенограммы, он установил: «В экземпляре, представленном графу Витте на просмотр (стенограммы обычно посылались ораторам на редактирование), слова „самодержавный и неограниченный“ были графом Витте собственноручно вычеркнуты»²⁹.

К выступлениям в Госсовете С. Ю. Витте обычно готовился и, выходя на трибуну, брал с собой подготовленные заметки. Когда ему нужно было заглянуть в бумаги, он надевал очки, после чего, сдвигая их на свой высокий лоб, выглядел очень комично. Закончив выступление, он часто уезжал, не дожидаясь общего перерыва. А. Ф. Кони никогда не видел его участвующим в общем чаепитии. Председатель Государственного совета М. Г. Акимов относился к С. Ю. Витте неприязненно, тревожно ожидая, что он вот-вот перейдет границу дозволенного. М. Г. Акимов не раз обрывал С. Ю. Витте резкими замечаниями и запрещениями говорить на ту или иную тему, на что тот смиренно, но не без яда отвечал: «Слушаюсь!»

«Особенно тяжело ему жилось последние два года», — подметил наблюдательный А. Ф. Кони. В перерыве между заседаниями С. Ю. Витте расхаживал по аванзале большими тяжелыми шагами, с мрачным выражением лица. На вопросы редких собеседников отвечал неохотно, явно спеша от них отделаться. А. Ф. Кони казалось, что в его кипучей натуре, лишенной возможности заниматься большим и живым делом, жило вечное «роптание души». «Со стороны казалось, — вспоминал А. Ф. Кони, — что это своего рода Гулливер, связанный по рукам и ногам в царстве лилипутов»³⁰. С. Ю. Витте любил подчеркнуть свое положение не у дел и не раз повторял, что теперь он ни за что ответственности не несет.

Из выступлений С. Ю. Витте в Государственном совете А. Ф. Кони совершенно верно уловил суть его подхода к решению государственных задач. Искренний приверженец монархии как формы российского государственного устройства и как политического принципа, он прямодушно протестовал против бюрократического произвола, предпочитая законодательное решение любого вопроса во всех его частностях. С. Ю. Витте не изменил своему правилу по всякому вопросу стремиться прежде всего выслушать мнение заинтересованных лиц и возражал против чисто бюрократического его решения, с насмешливым презрением относясь к весьма распространенному заблуждению, согласно которому чиновники всегда лучше простых смертных знают положение дел в той или иной области.

С. Ю. Витте указывал и на вредную привычку откладывать решение насущных проблем путем передачи их в многочисленные совещания и комиссии. Обширные, а иногда и многотомные труды этих комиссий не приносили ровным счетом никакой практической пользы. Они представляют ценность лишь для современных исследователей этой интересной, сложной и с каждым прожитым днем удаляющейся все дальше и дальше от нас эпохи.

При обсуждении любого вопроса он всегда настаивал на выделении приоритетов. Развитие в России грамотности С. Ю. Витте называл в числе первейших государственных потребностей. А. Ф. Кони запомнились его слова: «Дайте русскому народу, своею кровью приобретшему окраины и своим потом их долго содержавшему и потому не имеющему надлежащих средств для своего книжного учения, потратить, наконец, гроши на свою грамотность»³¹. Он настаивал на увеличении государственных ассигнований на непопулярные среди либеральных политиков церковно-приходские школы и называл отказ от поддержки усилий церкви в деле распространения грамотности среди народа «вандализмом XIX–XX веков».

В церковных вопросах С. Ю. Витте стоял за свободу вероисповедания и защищал царские указы от 17 февраля и 17 апреля 1905 года от попыток сузить сферу их применения. Вызвав резкое замечание М. Г. Акимова, он отрицал право законодательных палат и правительства ограничить льготы, дарованные царем старообрядцам и сектантам «невредных» сект.

Характерную позицию С. Ю. Витте занял в вопросе об уничтожении стеснений для священников, слагающих с себя сан — их не принимали на государственную службу и даже ограничивали в праве свободного выбора места для проживания. Этот законопроект, утверждал С. Ю. Витте, относится к категории «вермишельных» — за 10 лет всего 700 священников сложили с себя сан, тогда как в стране есть целые народы, которым возбранена государственная и общественная служба.

Нередко он высказывал взгляды, огорчительные для немногих его друзей в Государственном совете. Выступая в прениях по законопроекту о больничных кассах для рабочих, С. Ю. Витте много и хорошо говорил о тяжкой участи рабочих, которые, в отличие от крестьян, большую часть своей жизни проводят без света и солнца, в ужасных для здоровья условиях. Вдруг в конце своей прочувственной речи он присоединился к требованию правых членов Госсовета о недопущении в правления больничных касс лиц, о которых производится политическое дознание.

Совершенно неожиданным для А. Ф. Кони явилось его выступление против разрешения поступать в университеты лицам без гимназического образования. С. Ю. Витте утверждал, что российская высшая школа и без того переполнена, и пока не будут открыты новые университеты, надо ставить формальные препятствия наплыву абитуриентов. Прежде чем писать закон, назидательно говорил С. Ю. Витте, надо озаботиться о расширении помещений для университетов и улучшении их преподавательского состава, который, по его мнению, находился в упадке по сравнению с былым временем. Ему толково возражал M. M. Ковалевский, сам действующий профессор.

А. Ф. Кони показалось, что выступления С. Ю. Витте против столыпинского аграрного законодательства были проникнуты личным неприязненным чувством. На самом деле он критиковал его с позиций своих собственных, уже известных читателю, представлений. «…В данном случае речь идет не о разрушении всем известной русской общины, ныне существующей со всеми ее недостатками, но имеющей историческую давность, для водворения вместо нее действительной личной собственности, а речь идет о разрушении общины для создания таких личных крестьянских собственников, которые неизвестны в других цивилизованных странах ни исторически, ни в теории гражданского права»³².

Крестьяне, как и прежде, все еще подлежат ведению полуадминистративных судебных органов и земских начальников. Если так пойдет и дальше, если русское дворянство и впредь будет относиться к народу как к чему-то такому, что составляет среднее между человеком и рабочей скотиной, то Россию ожидает участь Польши³³. В высшей степени опасно, говорил С. Ю. Витте в своей речи в Государственном совете, юридическое обустройство крестьянского быта откладывать на потом: «Все, что непосредственно касается крестьянской собственности, представляет органическое целое и требует такого же ясного обеспечения, как и собственность других классов населения…»³⁴

В заключение своего выступления по аграрному законопроекту С. Ю. Витте сказал: «…Совершенно сочувствуя водворению личной крестьянской собственности, я, тем не менее, нахожу, что предлагаемый законопроект имеет все шансы принести мало пользы и много путаницы и вреда. Тем не менее, то, что было сделано правительством по статье 87 в 1906 году и что уже применяется более трех лет, ныне едва ли можно аннулировать, не пошатнув авторитета власти. Но не следует принимать дополнений, сделанных в этот законопроект впоследствии. Если сравнивать, как это раз было сделано, законопроект со ставкою, то, раз ставка эта поставлена, нечего делать, но все, что может быть сделано, чтобы уменьшить размер этой ставки, которая по самой ее природе содержит в себе риск неизвестности, мне кажется, следует сделать из трезвого и элементарного благоразумия»³⁵.

Страстно защищал С. Ю. Витте свое детище — государственную винную монополию. Тяжким ударом по нему была отмена в начале 1914 года казенной продажи водки. После этого он замолк и, как пишет А. Ф. Кони, уже не выступал в Совете с речами.

Некоторые из его выступлений были блистательными как по содержанию, так и по форме. Особенно запомнилась А. Ф. Кони его блестящая, аргументированная речь по поводу профицита государственного бюджета 1910 года. Экономическое и, в частности, бюджетное благополучие страны, наступившее в скором времени после подавления революции, доказывал С. Ю. Витте, на поверку оказывается мнимым. Но это еще полбеды. Беда в том, что оно порождает в правящих сферах опаснейшие иллюзии.

С. Ю. Витте почти каждый год бывал за границей — путешествовал по европейским странам на поезде и автомобиле, лечился на курортах Франции и Германии. Он постоянно общался с ведущими политическими деятелями Запада и не мог не видеть, что великие европейские державы медленно, но верно втягиваются в военную конфронтацию невиданного ранее масштаба. Для России участие в ней было бы смертельно опасным, так как страна была еще менее готова к крупным вооруженным столкновениям, чем накануне злополучной Русско-японской войны.

Эту тему окольным путем он развил в лекции, прочитанной в актовом зале Института инженеров путей сообщения 7 апреля 1910 года. С. Ю. Витте обратил внимание своих слушателей на тот факт, что по густоте железнодорожных линий Россия много уступает своему вероятному противнику в будущей войне. Германия имеет на 1000 кв. верст 111 верст железнодорожного пути, Австро-Венгрия — 63 версты, Россия же — всего 11 верст. Хорошо известно, сказал С. Ю. Витте, что в будущей войне развитые транспортные магистрали могут компенсировать недостатки живой военной силы. «Покуда воздухоплавание будет составлять предмет спорта, железные дороги будут служить главнейшим фактором войны, в особенности в первый ее период, а этот период является наиболее решительным и может быть роковым… При таких условиях, имея в виду громадность наших пространств, не говоря уже о других неблагоприятных условиях, вы можете себе представить, насколько мы опаздываем на первом фазисе мобилизации войск, т. е. военного укомплектования на местах»³⁶.

Текст этой лекции он включил в качестве дополнительного материала к третьему по счету изданию своей книги о принципах железнодорожных тарифов. Накануне Первой мировой войны С. Ю. Витте переиздал в более полном виде под названием «По поводу непреложности законов государственной жизни» свою работу политического характера, написанную еще в конце XIX века и опубликованную за границей в виде записки «Самодержавие и земство». Тогда этот полемический труд энергичного министра финансов получил довольно большой резонанс и неоднозначную оценку. Некто П. Рорбах обозвал его «…пухлым произведением, представляющим… такой образец безумия, что становишься перед неразрешимой загадкой, как мог министр со столь выдающимся интеллектом увлечься подобной постановкой»³⁷.

В. И. Ленин, наоборот, указал, что «обвинительный акт» С. Ю. Витте против земства составлен «…на основании очень (сравнительно) обширного и очень недурно обработанного материала, а так как это обвинительный акт по политическому делу (и притом довольно своеобразному), то можно быть уверенным, что его будут читать с не меньшим интересом и с не меньшей пользой, чем печатавшиеся некогда в наших газетах обвинительные акты по политическим процессам»³⁸.

В предисловии С. Ю. Витте поблагодарил своих ближайших сотрудников по Министерству финансов, помогавших ему в написании книги, — «прежде всего и больше всего» А. И. Путилова, «затем» Н. Н. Кутлера и П. П. Цитовича. «…Лица эти, исполняя талантливо и усердно по долгу службы мои предначертания, выражали исключительно мои взгляды и мысли»³⁹. Вообще С. Ю. Витте не любил писать собственноручно — перо не поспевало за его быстрой и гибкой мыслью. Почерк у него был такой, что в бытность С. Ю. Витте министром для расшифровки резолюций шефа составлялись целые совещания из чиновников министерской канцелярии.

«Видеть себя в печати — одна из самых сильных искусственных страстей человека, испорченного книжным веком»⁴⁰. Эта сентенция великого русского мыслителя и революционера приложима — увы! — ко многим образованным русским людям прошлого и настоящего. Исключения редки; одно из них — С. Ю. Витте. Браться за перо его побуждала та или иная насущная необходимость, потребность общественной жизни. Так было и с книгой «По поводу непреложности законов государственной жизни». В ней С. Ю. Витте вывел два «несомненных закона государственной жизни человечества». В силу первого из них «…постепенное развитие местного самоуправления неизбежно ведет к государственному центральному самоуправлению». Если же, наоборот, самоуправление в центре водворяется ранее развития его на местах, то оно опускается как бы сверху вниз. «Моя записка имела в виду, в силу этого закона государственного бытия, выяснить несоответствие и ненормальность принципа земского самоуправления, но, конечно, самоуправления настоящего, с принципом неограниченного самодержавия»⁴¹.

В этом сочинении С. Ю. Витте его политические взгляды, в основе своей просветительские, выразились достаточно полно. В центре всего политического процесса С. Ю. Витте ставит личность, политического индивида. «Чем более развита личность, чем прочнее укоренились в ней привычки самостоятельно, без посторонней помощи, устраивать свое благосостояние, тем более устойчивости имеет весь общественный, а за ним и государственный строй». Существование в России самодержавного политического строя и самодержавной бюрократии объясняется крайней неразвитостью личного начала в русском народе, большая часть которого — крестьянство — управляется методами, недостойными человеческих существ.

С рассуждениями С. Ю. Витте о личности и ее роли в политике был согласен и оппонент С. Ю. Витте в этом споре, в ту пору поклонник земского начала И. Л. Горемыкин. Расхождения начинались в другом — относительно выбора средств и способов их применения. То, что предлагал министр внутренних дел, неизбежно вело к ограничению самодержавия в пользу имущих классов, которые и были представлены в земстве. Точка зрения С. Ю. Витте такова: «…Я полагал и полагаю, что для развития личной и общественной самодеятельности формы правления и тесно связанные с ними формы управления сами по себе решающего значения не имеют»⁴².

Прогресс и, соответственно, наоборот — регресс личности, общества, народного хозяйства возможен при самых разных формах государства. Вопреки взглядам, весьма распространенным среди многих русских либералов и революционеров, С. Ю. Витте был убежден, что «…формы эти не заказываются и не сочиняются, а в тех случаях, когда навязываются стране, — не служат к добру для страны. Как республиканский, так и монархический режим, как правительственная администрация, так и органы самоуправления могут быть и хорошим, и плохим средством управления. Каждый из них может обеспечивать личную свободу, общественную самодеятельность, способствовать экономическому и культурному преуспеянию народа, может и обратно, давить как на отдельную личность, так и на целый народ, одинаково покровительствовать только некоторой части населения и держать народ в нищете, полной экономической зависимости и умственном невежестве. Существенна не форма, а ее внутреннее содержание, не то, какая форма, а как она осуществляется, насколько соответствует она духу и характеру народа, его политическому развитию, географическим и этнографическим условиям страны»⁴³.

Барский анархизм славянофилов всегда был С. Ю. Витте решительно чужд. Славянофилы в лице почтеннейшего Ю. Ф. Самарина, иронизирует он, не склонны помнить, что «…и дворяне, и бюрократы в России — лишь наиболее культурные слои все того же русского общества… Каждое прогрессивное движение в обществе отражается прогрессом в бюрократии; застой в нем — реакцией в ней. Не следует забывать, что и крестьянская, и судебная реформы проведены были бюрократией, что все выдающиеся деятели великих реформ были чиновники. Нельзя же серьезно думать, что администрация представляет в народе какую-то чуждую и враждебную ему силу, которая обрушивается на него бедами, если и у него нет достаточно средств и умения противостоять ей»⁴⁴.

Россия представляет собой все еще государство военное, рассуждал С. Ю. Витте, отчего целостность ее может поддерживаться только сильной централизованной государственной властью. «…Самодержавие и тесно связанная с ним административная централизация составляет в настоящее время основу нашего государственного строя и залог единства России, и поэтому отказаться от этого, созданного нашей историей, административного строя и решительно вступить на путь развития начал, ему противоположных, т. е. начал самоуправления, нельзя, не испытав, по крайней мере, всех средств к исправлению недостатков существующей административной системы»⁴⁵.

Никем не было покуда доказано, продолжал С. Ю. Витте, что правительственная администрация вела и ведет свои дела хуже, чем самоуправляющееся земство. К тому же земство само вступило на путь бюрократизации, расширяя наемный персонал врачей, учителей, статистиков. «Прежде всего необходимо заметить, что и в настоящее время, при всех своих несовершенствах, правительственная администрация во многих отношениях допускает сравнение с органами самоуправления»⁴⁶. Но что же в таком случае делать? Не надо мудрить — пусть земство развивается свободно, без административного на него давления, и сама жизнь решит, годится оно или нет в качестве формы народного самоуправления для России.

Другой «непреложный закон государственной жизни» гласил: «Несчастные войны быстро ускоряют в государстве расширение объема самоуправления, т. е. власти большинства и даже толпы». Если бы не несчастная Русско-японская война, то переход от неограниченного самодержавия к «конституции» 17 октября составил бы десятки лет. Поэтому, чтобы уцелеть, монархии Николая II ни в коем случае не следует позволить втянуть себя в вооруженный конфликт. В этом с ним был согласен и П. Н. Дурново, предупреждавший царя о летальных для русской монархической государственности последствиях грядущей войны при любом ее исходе.

С. Ю. Витте отрицательно отнесся к конвенции, заключенной 31 августа 1907 года между Россией и Англией по вопросам урегулирования отношений в Персии, Афганистане и Тибете. «Эта конвенция знаменовала крутой поворот наш от политики сближения или, иначе сказать, флирта с Германией к сближению и флирту с Англией, а так как дамы, как Англия и Германия, являются особами довольно ревнивыми и снабжены умственными способностями, не менее развитыми, нежели у нас, то и мы попали в двойственное положение и покуда отделываемся от этого двойственного положения тем, что Германию уверяем, что мы, конечно, более всего любим Германию, а с Англией флиртуем более для виду, и Англии, когда нужно, говорим обратное»⁴⁷.

Договор этот С. Ю. Витте расценивал как более выгодный Англии, нежели России; последняя, по его соображениям, несмотря на «неосторожную» войну с Японией и кошмарную революцию, все же продолжает быть великой державой и в силу своего такого статуса не должна была связывать себя обязательствами, которые лишают ее свободы рук.

M. M. Ковалевский, один из самых умных людей своего времени, хорошо сказал про С. Ю. Витте: считать его либералом было бы большим заблуждением; «…он был консерватором в лучшем значении этого слова»⁴⁸.

По иронии судьбы получилось так, что он, разрушивший своими решительными действиями договор между Россией и Германией, подписанный обоими монархами в Бьорке в июле 1905 года, политик, носившийся с идеей европейского союза великих держав, в общественном мнении и правящих сферах заслужил репутацию чуть ли не германофила.

События в Сараево застали С. Ю. Витте за границей. 8 августа 1914 года он прибыл в Рим и остановился в отеле «Эксельсиор». В тот же день в сопровождении российского посла гофмейстера Крупенского он посетил министра иностранных дел Итальянского королевства маркиза Сан-Джулиано, который на следующий день отдал графу ответный визит. На протяжении нескольких дней С. Ю. Витте, когда один, когда в сопровождении посла, осматривал многочисленные достопримечательности Вечного города. 13 августа он выехал в порт Брййдизи для посадки на пароход. На вокзале его, отставного политика, провожал русский посол вместе с другими должностными лицами, русскими и итальянскими⁴⁹.

В конце августа 1914 года С. Ю. Витте один (жена оставалась во Франции на семейной вилле в курортном городе Биарриц) морем вернулся домой, посетив в последний раз Одессу — город своей навсегда ушедшей юности.

Еще за границей, примерно в августе месяце, за С. Ю. Витте ввиду его «германофильских настроений» было установлено секретное наблюдение полиции, которое продолжалось до самой его смерти.

В доме графа никого из слуг не удалось подкупить — С. Ю. Витте умел прочно завоевывать симпатии простых людей, — поэтому наблюдение оставалось чисто внешним. Два тома филерских донесений из архива Департамента полиции недавно опубликованы доктором исторических наук 3. И. Перегудовой.

Переписка С. Ю. Витте перлюстрировалась. Вот выдержка из письма от 24 сентября 1914 года, адресованного графине М. И. Витте в Биарриц: «Каждое твое письмо меня оживляет. Но потом, когда к ночи я остаюсь один при моих трагических мыслях, я делаюсь мучеником. Когда кончится этот ад — одному Богу известно. Все озверели так, что страшно на них смотреть. Я все молю Бога, чтоб скорее быть вместе, но все-таки я думаю, что хорошо, что ты со мною не поехала. Не выдержала бы ты это путешествие. Вот я заболел и не могу избавиться от моей болезни… Затем многие хотят меня видеть — и многих я принять не могу. Нахожу, что все разговоры про войну все одно и то же и за целый день совсем искалечивают мои нервы»⁵⁰.

До сих пор в литературе бытует версия, будто бы С. Ю. Витте в последние годы вел жизнь отставного политика и «был окончательно забыт». Он посещал общественные собрания, выступал там с речами. В Совете съездов представителей промышленности и торговли с его участием обсуждались вопросы, связанные с введением подоходного налога, и положение дел в золотопромышленности. В комиссии государственного контролера П. А. Харитонова С. Ю. Витте советовал, как благополучно свести роспись доходов и расходов на 1915 год. «Речи его, довольно бледные, как будто убитые, выслушивались с почтением, но всеми чувствовалось, что это уже конченый человек»⁵¹.

Версия эта далека от истины. Последний год жизни графа С. Ю. Витте являлся, возможно, одним из самых насыщенных по числу приемов и визитов. Только в один день, 8 сентября 1914 года, его посетили: член Госсовета князь А. Д. Оболенский, председатель совета Русско-Азиатского банка А. И. Путилов, тобольский епископ Варнава, член Госсовета П. Н. Дурново, председатель Совета министров И. Л. Горемыкин. С последним, несмотря на многочисленные трения и служебные конфликты, С. Ю. Витте поддерживал внешне вполне дружелюбные отношения.

29 ноября 1914 года в 20 часов 50 минут в его доме собрался Совет министров чуть ли не в полном составе: прибыли председатель Совета министров И. Л. Горемыкин, министр финансов П. Л. Барк, министр путей сообщения С. В. Рухлов, министр земледелия и землеустройства А. В. Кривошеий и другие лица — всего 17–18 человек, включая председателя Государственного совета И. Я. Голубева. Разъехались глубокой ночью. Чаще других навещал С. Ю. Витте А. И. Путилов. Список одних только установленных визитеров дома С. Ю. Витте в промежуток между 16 ноября и 25 декабря 1914 года насчитывал 36 фамилий, среди которых начальник Походной канцелярии императора генерал-майор А. А. Мосолов, профессор Л. И. Петражицкий, полковник «от котлет» князь П. П. Путятин, сенатор Н. И. Вуич, И. П. Манус, И. И. Колышко, «окончивший курс Харьковского университета еврей» М. Д. Шкафф. Несколько раз в последние месяцы 1914 года С. Ю. Витте навещал П. Н. Дурново.

Постоянно встречался он с газетчиками: репортером «Петроградского листка» Г. М. Лаппа, издателем «Биржевых ведомостей» С. М. Проппером, «аптекарским помощником» сотрудником газеты «Речь» Л. М. Клячко. Первый раскатывал на личном автомобиле, второй прибывал к С. Ю. Витте в собственном экипаже.

Поток визитеров не иссяк и в первые месяцы 1915 года. Регулярно наведывались старые друзья и хорошие знакомые: член Государственного совета А. А. Стахович, действительный статский советник Э. Л. Нобель, А. И. Путилов, действительный статский советник А. А. Давыдов, директор правления Петроградского международного коммерческого банка М. А. Гинсбург, тобольский епископ Варнава, М. Д. Шкафф, председатель Государственного совета И. Я. Голубев, состоящий при вдовствующей императрице князь Г. Д. Шервашидзе, профессор Петроградского университета И. И. Кауфман, присяжный поверенный Е. Г. Шайкевич и др.

Бывали в доме С. Ю. Витте иностранные дипломаты — 14 января японский посол барон Мотоно, 15 февраля — шведский посланник и уполномоченный министр генерал-майор Эдуард Брендстрем.

12 и 26 января 1915 года сановника навещал председатель Совета министров И. Л. Горемыкин с коллегами по кабинету: министрами С. В. Рухловым, С. И. Тимашевым, А. В. Кривошеиным и др. Прибыв около 9 часов вечера, гости разъехались в 11.

Сам С. Ю. Витте один и вместе с женой ежедневно совершал короткие пешие и автомобильные прогулки, навещал друзей и родственников.

Л. М. Клячко сохранил в памяти обстоятельства своей последней встречи с графом С. Ю. Витте: «Недели за две до его смерти я позвонил к нему на квартиру с просьбой узнать, могу ли я заехать. К телефону подошла его супруга и сказала, что он принять не может, так как очень плохо себя чувствует. А на другой день он сам вызвал меня к телефону, сказал, что чувствует себя лучше, и просил заехать. До этого я не видел его около двух месяцев (Л. М. Клячко ошибался. В 1915 году он навестил С. Ю. Витте трижды: 23 и 31 января и 10 февраля. — С. И.). Я не узнал его; он страшно исхудал, глаза ввалились и были мертвые, как стеклянные. Видно было, что его преследуют мрачные предчувствия.

— Скажите мне, как вы меня находите? — спросил он, глядя на меня в упор.

Я посмотрел на него и ничего не ответил. С. Ю. Витте сразу перевел разговор на другую тему. Уехал я под впечатлением, что это человек конченый»⁵². Правда, спустя несколько дней С. Ю. Витте почувствовал себя лучше и в шутливой форме по телефону обсуждал с Л. М. Клячко текущие назначения в правительстве.

Пока человек жив, он надеется на самое лучшее. С. Ю. Витте искренне верил в человека, в себя, в свои возможности и силы. Он рассчитывал, по всей вероятности, что с его участием России удастся закончить войну почетным миром, как это у него блистательно получилось в 1905 году. Для этого С. Ю. Витте шел на все, даже на контакты с искренне презираемым им Г. Е. Распутиным, надеясь, что с помощью этого проходимца, авантюриста и негодяя ему удастся вновь войти во власть и послужить Родине⁵³. Его надежды и расчеты не оправдались.

Ухудшение физического состояния С. Ю. Витте стало заметным для окружающих уже с осени 1914 года. «Здоровье папы, по-моему, очень плохое, и он очень плохо выглядит», — писала М. И. Витте дочери 29 октября 1914 года⁵⁴.

С. Ю. Витте смолоду страдал болезнью верхних дыхательных путей. Его первое путешествие за границу после окончания университета было вызвано необходимостью в безотлагательном лечении. Летом 1911 года в Германии ему были сделаны две серьезные операции, первая из них под наркозом (С. Ю. Витте пролежал под хлороформом полтора часа)⁵⁵. В зимнее время он старался поменьше бывать на свежем воздухе из-за того, что часто простужался. Одна из таких простуд оказалась роковой.

28 февраля 1915 года граф И. И. Толстой, в ту пору петроградский городской голова, оставил запись в дневнике: «Сегодня рано утром умер С. Ю. Витте, проболев всего 36 часов, кто говорит — от воспаления среднего уха и менингита, кто — от рака предстательной железы. (?) В его лице сошла со сцены одна из самых крупных исторических личностей нашего времени»⁵⁶.

На самом деле предсмертная болезнь С. Ю. Витте длилась несколько дольше. 22 февраля он последний раз вместе с супругой выезжал из дома на автомобиле и отсутствовал с 15 часов 35 минут до 19 часов. 23 февраля он никуда не выходил, а 24-го к нему был вызван лечащий врач — доктор Сократ Иванович Ковалевский, старший врач Николаевской инженерной академии. Через день он был приглашен снова, что раньше случалось нечасто и свидетельствовало о серьезном нездоровье хозяина дома. Резкое ухудшение в самочувствии С. Ю. Витте произошло 27 февраля. В час дня у постели больного собрался консилиум врачей в составе С. И. Ковалевского, доктора И. М. Шапиро и В. И. Сиротинина — лейб-медик, заслуженный профессор, ординарный профессор Военно-медицинской академии, он являлся крупным специалистом по внутренним болезням. Пробыв около двух часов, врачи разъехались, затем в течение дня приезжали еще два раза.

Скончался граф Сергей Юльевич Витте 28 февраля 1915 года в 3 часа утра. В 13 часов 50 минут того же дня состоялась траурная панихида по усопшему. На ней присутствовали многие важные персоны, в том числе председатель Совета министров И. Л. Горемыкин с супругой, министр финансов П. Л. Барк, управляющий Государственным банком И. П. Шипов, главноуправляющий землеустройством и земледелием А. В. Кривошеин, граф А. А. Орлов-Давыдов и голландский посланник. В 21 час 30 минут, на вторую панихиду, приезжали министр внутренних дел и масса других лиц⁵⁷.

2 марта состоялись похороны графа С. Ю. Витте. Обряд отпевания и обедню в Александро-Невской лавре совершал епископ Вениамин в сопровождении десяти протоиереев. «Народу была масса, в том числе весь, кажется, состав Совета министров», — записал в личный дневник граф И. И. Толстой⁵⁸. Не обошлось и без происшествий, правда, довольно курьезного свойства. Один из провожавших графа С. Ю. Витте в последний путь, аристократ по происхождению и оккультист по призванию, несколько минут созерцал лицо покойного, а потом замогильным голосом во всеуслышание произнес: «Мы заставим тебя прийти сегодня вечером»⁵⁹.

Погребение Сергея Юльевича Витте состоялось на кладбище лавры. На плите из черного гранита высечены даты рождения и смерти и еще одна дата — 17 октября 1905 года.

Император Николай II не выразил даже формального соболезнования жене покойного, графине Матильде Ивановне Витте. Смерть самого умного и самого верного из слуг вызвала у царя чувство, похожее на радость. Он поделился им с самым близким человеком — императрицей Александрой Федоровной в письме от 28 февраля 1915 года: «Хотя мне, разумеется, очень грустно покидать тебя и дорогих детей, но на этот раз я уезжал с таким спокойствием в душе, что даже сам удивляюсь. От того ли это происходит, что я беседовал с нашим Другом (Г. Е. Распутиным-Новых. — С. И.), или же от газеты, которую Бьюкенен (английский посол. — С. И.) дал мне, от смерти Витте, а может быть, от чувства, что на войне случится что-то хорошее, — я не могу сказать, но в сердце моем царит истинно пасхальный мир. Как бы мне хотелось оставить его тебе!»⁶⁰ (выделено в источнике. — С. И.).

16 марта 1915 года, находясь в Ставке, Николай II в присутствии высших чинов армии, серьезным тоном и с авторитетным видом заявил французскому послу Морису Палеологу: «Смерть графа Витте была для меня глубоким облегчением. Я увидел в ней также знак Божий». Из произнесенных слов посол заключил, что С. Ю. Витте сильно беспокоил императора в последние годы своей жизни⁶¹.

Немедленно для разбора и осмотра бумаг покойного графа был прислан генерал-адъютант К. К. Максимович. Ему помогал А. А. Мосолов — начальник канцелярии Министерства императорского двора. «Политически интересного» не было найдено ничего; искали дневник покойного, о котором ходили разные слухи, но безуспешно. Обнаружено было лишь оглавление «Воспоминаний», писанное рукой С. Ю. Витте. Матильда Ивановна заявила, что не знает, где дневник мужа, и дала в том подписку. До предела занятый государственными и семейными делами, император Николай II все же нашел время принять личный доклад К. К. Максимовича о результатах разысканий. Прочитав оглавление «Воспоминаний», монарх выразил сожаление, что не удалось достать рукопись, сказав при этом: «Могу себе представить, что он там только про меня писал»⁶².

Тело С. Ю. Витте еще не остыло, а в Париж уже полетела шифрованная телеграмма за подписью директора Департамента полиции В. А. Брюн-де-Сент-Ипполита. Заведующему заграничной агентурой департамента А. А. Красильникову предписывалось: «Немедленно совершенно неофициально устройте, чтобы полиция Биаррица под предлогом охраны имущества опечатала все бумаги на вилле умершего сегодня графа Витте».

Но вилла принадлежала графу только в половинной части. Другой частью владела его приемная дочь, муж которой служил при посольстве. Поэтому вмешивать французскую полицию сочли неудобным и осмотром бумаг занялся сотрудник посольства. Искали, скорее всего, мемуары С. Ю. Витте. Их не нашли — рукопись хранилась в надежном месте в сейфе одного из банков. Во время пребывания на вилле С. Ю. Витте пользовался столом дочери; уезжая, он все бумаги забирал с собой. С разрешения семьи покойного историк И. В. Гессен подготовил рукопись к публикации, и в 1923 году в берлинском издательстве «Слово» на русском языке она увидела свет. С нею началась другая жизнь графа Сергея Юльевича Витте, которая продолжается и сегодня.