Витязь на распутье: Феодальная война в России XV в.

Концы и начала

Гибель Дмитрия Шемяки не означала еще конца борьбы Василия II за победу единодержавия на Руси. Устранен был только последний реальный претендент на великокняжеский престол, но не сама возможность появления новых искателей великого княжения из числа князей «гнезда Калиты». Ведь даже сын Дмитрия Шемяки находился еще в Новгороде. А можайский князь Иван Андреевич давно вынашивал честолюбивые планы овладеть великокняжеским престолом с помощью Литвы. Не было еще завершено объединение земель вокруг Москвы. Поэтому последние годы правления Василия II были заполнены стремлением привести к покорности тех княжат, которые, по его мысли, могли представить для него опасность.

Помыслы великого князя были также прикованы к уже присоединенным землям, которые следовало прочнее объединить с московскими, утвердив в них великокняжескую власть. Наконец, для страны жизненно необходимым было обезопасить ее от вторжения казанцев и ордынцев с востока и юга. Все эти задачи нельзя было осуществить без строительства нового государственного аппарата (армии, управления, суда, финансов). Конец старой эпохи должен был сочетаться с началом новой.

1454 год начался в Москве получением известия о смерти ростовского архиепископа Ефрема (29 марта)[817]. Его место занял архимандрит Чудова монастыря в Кремле Феодосий Бывальцев. 23 июня он прибыл в Ростов[818]. Ефрем, как мы помним, принадлежал к числу виднейших сподвижников митрополита Ионы. Не менее преданным митрополиту и великому князю был Феодосий. Его назначение архиепископом отражало общую линию подбора кадров представителей высшей церковной иерархии, которую настойчиво проводили светские и духовные власти в Москве. Членами епископата становились, как правило, архимандриты придворных монастырей или лица, персонально связанные с митрополитом, т. е. те, которые уже успели доказать свою преданность в борьбе с врагами великокняжеской власти.

Тем временем тучи сгущались над князем-«перелетом» Иваном Андреевичем Можайским. 15 февраля 1454 г. в митрополичий дом сделал земельный вклад Петр Константинович Добрынский, один из ближайших к этому князю лиц, переметнувшийся на его сторону еще в феврале 1446 г[819]. Это было предвестием опалы. Примерно тогда же «за приставы» под надзор введеного дьяка Алексея был взят в Москве его брат Никита, тот самый, что схватил Василия II в Троицком монастыре перед его ослеплением. Однако «Алексей великому князю изменил, сговоря с Никитою, да побежали ко князю Ивану Андреевичу в Можайск»[820]. Петр Константинович был боярином можайского князя уже в первой половине 1447 г[821]. Владения Н.К. Добрынского в Бежецком Верхе были конфискованы и переданы верным сподвижникам Василия II князю С.И. Оболенскому и Ф.М.Челядне[822].

«В Великое говенье» Новгород покинул, чувствуя приближение расправы, сын Дмитрия Шемяки Иван[823]. 9 апреля он прибыл в Псков. Здесь его встречали все «мужи» псковские «со кресты», «прияша его с великою честию». Однако прошло всего три недели, как князь Иван Дмитриевич подобру-поздорову решил уехать в Литву. При отъезде (1 мая) он получил «дару» от жителей Пскова всего только 20 руб.[824]

Последний час существования Можайского княжества пробил летом 1454 г. Василий II выступил в поход против можайского князя «за его неисправление», как деликатно записали московские летописцы. Великий князь не просто мстил можайскому князю за свои прошлые обиды и карал за недавно совершенные им проступки. Для него ликвидация Можайского княжества была необходимостью, обеспечивавшей невозможность повторения их в будущем. Контакты князя Ивана Андреевича с Литвой казались Василию II особенно опасными.

Можайск был взят войсками Василия II, но князь Иван Андреевич с женой, с сыновьями Андреем и Семеном и боярами, в том числе с Н.К. Добрынским и его семейством, бежали в Великое княжество Литовское. По словам московского летописца, великий князь, взяв город, «умилосердився на вся сущая во граде том, пожаловал их и, наместники своя посадив», вернулся в Москву[825]. Можно себе представить, как «пожаловал» можаичей князь Василий Васильевич. А вот в Литве князья-беглецы встретили радушный (конечно, небескорыстный) прием. Из чернигово-северских земель на границе с Московским великим княжеством было создано два больших княжества: Новгород-Северское (в него входили также Чернигов и Гомель), которым пожалован был князь Иван Андреевич, и Стародубское (туда входили также Рыльск и, возможно, Путивль), которым был пожалован Иван Дмитриевич Шемякин[826].

Возникновение на порубежье очагов возможных осложнений беспокоило московское правительство. Вскоре после побега князя Ивана Андреевича митрополит Иона направил смоленскому епископу Мисаилу грамоту, в которой настоятельно просил Мисаила «озаботиться», чтобы князь Иван какого-либо «зла» не учинил Василию II. В послании объяснялась и причина гнева великого князя на Ивана Андреевича. Можайский князь представлялся нарушителем взятых по докончанию обязательств. В частности, он не прислал свои войска на помощь московским вооруженным силам, когда приходил сын Сеид-Ахмеда «с многими людми»[827].

После ликвидации Можайского удела произведен был дележ его территории. По докончанию с Василием Ярославичем, составленному вскоре после лета 1454 г., основная часть можайских земель переходила к великому князю. Серпуховской князь приобрел Бежецкий Верх и Звенигород, которые еще недавно князь Иван Андреевич получил из наследия галицких князей[828]. Князь Василий Ярославич за себя и своего сына Ивана обязывался иметь «братом старейшим» не только Василия II, но и всех его детей (как в докончании около 1450 г.). Текст докончания в основном повторял предшествующий договор между московским и серпуховским князьями.

Очевидно, в то же самое время Василий II со своими детьми Иваном и Юрием заключил докончание и с тверским великим князем Борисом Александровичем[829]. Если князь Борис подписывал договор от своего имени и от имени «братьи молодшей» (Дмитрия Юрьевича Холмского и Ивана Юрьевича Зубцовского), то московский великий князь уже никого из «братьи» (ни Василия Ярославича, ни Михаила Андреевича) к подписанию договора не допустил. Договор подтверждал союзнические отношения между Москвой и Тверью «по старине». Князь Борис обещал «к собе… не приимати» тех, кто «отступил» от Василия II, т. е. князя Ивана Андреевича Можайского и Ивана Дмитриевича Шемякина, а также (предусмотрительно) того, «которой… иныи браг згрубит». Формулировка весьма неопределенная. «Грубостью» великий князь московский мог назвать любой проступок или даже подозрение в деянии.

Опасность со стороны беглецов в Литву была реальной, ведь в 1446 г. именно Великое княжество Литовское было тем центром, в котором собирались русские сторонники Василия II, начавшие оттуда борьбу за восстановление Василия Васильевича на великокняжеском престоле. Кто мог дать гарантию, что в 1454–1456 гг. там же не образуется группа энергичных сторонников того же Ивана Андреевича или Ивана Дмитриевича Шемякина и не затеет войну против Василия II?

После завершения объединения основных земель Северо-Восточной Руси вокруг Москвы в середине 50-х годов XV в. началась большая работа по строительству государственного аппарата на основах, отличавшихся от тех, на которых построено было княжество предшественников Василия II. Отрывочные данные источников позволяют представить основные контуры реформ. Перестраивалась территориально-административная структура государства. На смену уничтоженным уделам создавались новые, но уже не на родовой («гнездо Калиты»), а на семейной основе: все они принадлежали детям Василия II (за исключением разве что старого удела князя Михаила Андреевича).

По наблюдениям В.Д. Назарова, около конца 1454 — начала 1455 г. создан был удел князя Юрия Васильевича, основным ядром которого стал Дмитров[830]. Возможно, был выделен удел и князю Андрею Большому[831]. Этот опыт Василий II использовал позднее, при наделении уделами своих детей по завещанию 1461/62 г. Основная же территория Московского княжества оставалась подведомственной великому князю. При этом главное состояло в том, что на смену удельному пестрополью приходила уездная система, проверенная жизнью первоначально на «уезженной» (освоенной во время поездок княжеских администраторов) территории Московского княжества. Этот переход отражал основной итог событий второй четверти XV в.

Термин «уезд» впервые появляется в источниках, когда они говорят о московских землях[832]. Позднее уезды упоминаются для обозначения соседних земель, издавна связанных с Москвой, — Переславского (1425–1427 гг.)[833] и Коломенского (1441 г.)[834] уездов. В середине века число уездов значительно увеличивается за счет новоприсоединенных земель. Становятся известными Ростовский (1453 г.)[835], Угличский (1455–1462 гг.)[836] и Костромской (1457 г.)[837] уезды. В 1460/61 г. упоминается Суздальский[838], а в 1462/63 г. — Владимирский уезд[839].

Власть в уездах концентрировалась в руках наместников, как правило, бояр великого князя, поддерживавших его в годы борьбы с галицкими князьями. Так, очевидно, московским наместником был сначала И.Д. Всеволожский, а после него князь Юрий Патрикеевич. В 1433 г. ростовским наместником был П.К. Добрынский[840], в 1436 г. устюжским — князь Глеб Иванович Оболенский[841]. В 1445 г., очевидно, муромским наместником был его брат Василий[842]. Известно несколько коломенских наместников: в 1436 г. — И.Ф. Старков[843], в 1443 г. — В.И. Лыков[844] в 1450 г., возможно, К.А. Беззубцев, в 1451 г. — князь И.А. Звенигородский[845]. В Суздале некоторое время наместничал крупнейший военачальник Ф.В. Басенок[846].

Наместничья власть распространялась по мере присоединения уделов к Москве и на удельные земли. Наместники поставлены были в Галиче, Угличе, Можайске и других городах.

Права и привилегии наместников еще в предшествующий период регулировались уставными наместническими грамотами, нормы которых восходили к Русской Правде. Но после Двинской уставной грамоты 1397 г. и до Белозерской грамоты 1488 г. подобных документов до нас не дошло. В годы войн и княжеских распрей не право, а сила определяла поведение наместников[847]. Обеспечивался наместнический аппарат «кормами». Их состав перечисляется в грамотах по Галичу (1455–1462 гг.) и Радонежу (около 1457 г.)[848]. Близкие к древнерусским поборы были традиционными. Их нормы вошли позднее в установления Белозерской грамоты 1488 г.[849] Предусматривались два «корма» (на Рождество и на Петров день) в виде натуральных поборов (мясом, хлебом, сеном), которые могли переводиться на деньги. «Корм» дополнялся судебными пошлинами (шедшими в великокняжескую казну) и «посулами» (взятками).

Перестройка центрального правительственного аппарата отставала от создания местной администрации. Главой Московского великого княжества был Василий II. Пределы его власти определялись общим состоянием объединительного процесса, но ее правовые устои регулировались «стариной». Сам Василий II не отличался инициативностью, решительностью и волей.

До совершеннолетия великого князя (1433 г.) власть в стране принадлежала митрополиту Фотию (1431 г.), великой княгине Софье, а также боярину И.Д. Всеволожскому. После ослепления (1446 г.) Василий II вряд ли мог принимать непосредственное участие в осуществлении даже важнейших мероприятий. Участие его в походах имело больше символическое, чем реальное, значение. Судопроизводством он не занимался. Позднейшие летописцы и публицисты подчеркивают особую роль Василия II в осуждении Исидора и в избрании митрополитом Ионы. Однако перед нами явное стремление клерикальных сочинителей опереться на авторитет великокняжеской власти, а не точная передача событий. Как все происходило на самом деле, сказать трудно. Скорее всего в данном случае великий князь был проводником общей линии русских иерархов.

Действенная власть в годы правления Василия II принадлежала боярским советникам великого князя. Состав введеных бояр был тогда невелик. Так, духовную Василия I в 1423 г. подписало всего шестеро бояр: князь Юрий Патрикеевич, Иван Дмитриевич (Всеволожский), Михаил Андреевич, Иван Федорович, Михаил Федорович, Федор Иванович[850]. Завещание Василия II 1461/62 г. удостоверило пятеро бояр: князь Иван Юрьевич (Патрикеев), Иван Иванович (Кошкин), Василий Иванович, Федор Васильевич (Басенок), Федор Михайлович (Челядня)[851]. Исключая князей Патрикеевых, находившихся в родстве с великими князьями и возглавлявших Думу, все это были представители старомосковских боярских родов.

Роль бояр в великокняжеской администрации в годы правления Василия II резко возросла. Их решительной поддержке обязан был Василий II своему возвращению на великокняжеский престол (1446 г.). Составитель похвального Слова Дмитрию Донскому (написанного, согласно М.А. Салминой, в конце 40-х годов XV в.) вложил в уста этого князя следующие слова: «…бояре свои любите и честь им достоину воздайте противу служениа их, без воля их ничто же отворите… и отчину свою с вами (боярами. — А.З.) соблюдох… под вами городы держах и власти великиа… Вы же не нарекостеся у меня бояре, но князи земли моей»[852]. Эти слова характеризуют положение боярства не столько при Дмитрии Донском, сколько во второй четверти XV в.

Круг обязанностей, лежавших на боярских советниках великого князя, отличался разнообразием. Введение бояре скрепляли своей подписью великокняжеские грамоты. Правда, такие подписи мы находим только до окончательного утверждения Василия II в Москве (начало 1447 г.). Эти бояре должны были отправлять судопроизводство.

За изучаемый период сохранилось всего восемь правых грамот и судных списков[853]. О четырех судных делах есть упоминания[854]. Все это земельные дела. Пять из сохранившихся грамот относятся к внутривладельческим распрям. В трех случаях судили удельные князья: Дмитрий Юрьевич, Василий Ярославич и Михаил Андреевич, в одном случае — Дмитрий Давидович Морозов, боярин удельного князя Андрея Васильевича. В двух случаях грамоты выдавались «по слову» Василия Васильевича (самим Василием II не выдано ни одной грамоты). Судьями в делах, подведомственных великокняжескому суду, были князь Иван Юрьевич Патрикеев, Михаил Федорович Сабуров (два случая), Федор Васильевич Басенок (два случая), Григорий Васильевич Морозов и Иван Харламов. Из 12 актов только четыре или три относились к периоду до 1448 г. (два из них судились в уделах). Судопроизводство начало налаживаться только тогда, когда борьба Василия II с Дмитрием Шемякой близилась к концу.

Бояре возглавляли Государев двор как военно-административную корпорацию. Они выполняли отдельные поручения общегосударственного значения (вели дипломатические переговоры с соседними странами и удельными князьями)[855]. Постепенно у них складывался круг функций, который станет традиционным в более позднее время.

Четкого разграничения между дворцовым и общегосударственным управлением еще не было. Корни дворцовой системы уходят в расчлененность личных владений великого князя (его «примыслов», «купль» и т. п.) и земель великого княжения, которым он владел как бы временно (по ярлыку ордынского царя). В актовых источниках времени Василия II мы не встретили термина «дворецкий», но, по семейным преданиям Сорокоумовых, при нем эту должность исполнял боярин Григорий Васильевич Криворот. Он «был дворетцкой на Москве по свою смерть без перемены»[856]. В 1442/43 г. его «застрелили (ранили. — А.З.) в челюсть»[857], поэтому он уже не мог участвовать в военных походах и стал дворецким. Старые, хворые и увечные обычно использовались в административном аппарате из-за непригодности к военной службе (Углич, например, «держал» у Шемяки Р.А. Безногий Остеев)[858].

Брат Г.В. Криворота Иван (Полуект) Море был «постельничей по свою смерть, с судом з боярским и в думе у великого князя з бояры был»[859]. В 1434–1436 гг. ему поручено было сопровождать рязанского епископа Иону на поставление в митрополиты в Константинополь[860].

Руководство дворцового аппарата, как можно видеть по приведенным примерам, происходило из среды старомосковского боярства, преданного великокняжеским интересам. На дворцовые должности назначались обычно пожизненно представители одной семьи. Обеспечивались дворцовые чины (путные бояре), как и наместники, кормлениями, которые в дворцовом ведомстве собирались с определенных территорий — путей (ср. татарское «даруги», т. е. дороги). Известен, например, «Чашнич путь» во Владимирщине[861]. Великокняжескими селами и слугами (челядью) ведали дворские.

Уже в середине 40-х годов XV в. началась перестройка Государева двора. Он разделился на Дворец, оставшийся хозяйственно-административной организацией, которая обеспечивала нужды великого князя, и Двор — военно-административную корпорацию, ставшую ядром вооруженных сил Московского великого княжества. Двор возглавляли князья Оболенские, Ф.В. Басенок и другие видные военачальники. Именно Двор стал организатором побед Василия II и кузницей кадров для администрации Русского государства.

Наряду с боярами и детьми боярскими (дворянами) к исполнению государственных поручений стали привлекаться и потомки правителей когда-то самостоятельных княжеств (суздальские, ростовские, ярославские и прочие князья). При этом стародубские и оболенские князья, тесно связанные с Двором, порывая связи со своими старинными владениями, начали входить в Боярскую думу. Суздальские и ростовские князья посылались князьями-служебниками в пока еще независимые города (Новгород и Псков).

Тогда еще не была приметной активная деятельность княжеской канцелярии (дьяков, казначеев и прочих «слуг»). Княжеские администраторы этого ранга происходили из числа холопов, выходцев из духовной среды и торгового люда. Казначеев среди холопов называет княгиня Евпраксия в завещании 1433–1437 гг.[862] Василий II около 1461–1462 гг. отпускает на свободу своих казначеев и дьяков[863]. Около 1455–1462 гг. казначеем назван Остафий Аракчеев[864]. Судя по подписи, он был и дьяком. Происходил Аракчеев из татар (его татарская тамга так и расшифровывается: Уракчиев). Личный аппарат великого князя был еще патриархальным, связанным с вотчинным управлением. Впрочем, к концу правления Василия II среди дьяков появляются уже видные деятели. Из десяти поименно известных дьяков великого князя Василия Васильевича пять известны с 1455 г. Степан Бородатый прославился и своим умением читать летописи, и мастерским ведением дипломатических переговоров (с Литвой в 1448 г.), и тем, что в 1453 г. выполнил более чем деликатное поручение великого князя, касающееся Дмитрия Шемяки. Алексей Полуектов отличался самостоятельностью суждений. Он, в частности, «из старины печаловался», чтобы отчина ярославских князей «не за ними была»[865].

В середине 50-х годов XV в., как установил Л.В. Черепнин, происходила перестройка иммунитета[866]. Вместо грамот на отдельные владения с определенными привилегиями начинают все более часто выдаваться пожалования на комплексы владений с разнообразным набором привилегий. Особое внимание уделялось при этом районам, в которых было сильно влияние Дмитрия Шемяки (Галич, Углич, Бежецкий Верх) или других удельных князей (Радонеж). Получение податных льгот должно было содействовать умиротворению этих земель. В благодарность за активную поддержку великокняжеской власти щедрые льготы получает и митрополия. С целью содействовать восстановлению хозяйства владений, разоренных междоусобной борьбой и татарскими набегами, правительство гарантирует длительные льготы (освобождение от уплаты дани и других налогов) бежавшим «старожильцам», которые возвращались на пепелища, или людям, призванным вотчинниками «из иных княжений». Впрочем, этих «иных княжений» становилось все меньше, и льготы выходцам из них практически не реализовались. Больше действовал не пряник, а кнут: запрет перехода серебряников во все дни, кроме Юрьева, запрет принимать великокняжеских крестьян, возврат ушедших тяглецов и т. п.

Иной характер носила политика в отношении судебного иммунитета. Общая тенденция его развития сводилась к сокращению судебных привилегий землевладельцев. Все чаще дела о разбое, убийстве, грабеже с поличным изымались из их ведения и передавались наместничьему аппарату. Получившая военную закалку администрация Василия II стремилась обеспечить в стране надежный порядок.

В круг судебных реформ входит и издание так называемой Записи о душегубстве[867]. В ней подтверждена была существовавшая издавна подсудность дел о душегубстве во владениях удельных князей, «тянувших к Москве», большому московскому наместнику. Речь шла о владениях князя Василия Ярославича (Серпухове, Суходоле, Звенигороде), а также о «дмитровских волостях». Единственное исключение составляла Руза, не входившая в середине 50-х годов XV в. в чей-либо удел. Отсутствие в Записи Дмитрова объяснялось тем, что этот город подсуден был тогда сыну Василия II Юрию, т. е. практически великому князю.

В самой столице создавались судебные округа, к которым «тянули» подмосковные села. Дела о татьбе с поличным (как по жалованным грамотам) изымались из компетенции сместного суда и передавались суду московского наместника. Регламентировались размер и распределение судебных пошлин и «посулов» (взяток) между различными судебными чиновниками.

Принципиально нового в Записи о душегубстве мы не видим, но она возобновляла порядок, нарушенный в годы междукняжеской смуты.

Разорение страны, вызванное междукняжескими сварами и татарскими набегами, привело к упадку монетного дела. Возможно, даже монетный двор в столице перестал существовать, а чеканка денег перешла в руки отдельных денежников. Выпуск общегосударственной монеты на великокняжеском дворе нужно было начинать сначала. В середине века проведена была новая монетная реформа и возобновлена общегосударственная чеканка. За основу приняты были монеты, выпускавшиеся еще Дмитрием Шемякой. Их вес несколько повысился (около 0,39 г). После присвоения наследнику престола княжичу Ивану Васильевичу титула великого князя на монетах начали помещать надпись: «Осподари всея Руси», имея в виду как Василия II, так и его старшего сына[868].

В 1455 г. Русь переживала очередное бедствие. Еще в начале этого года Сеид-Ахмед с ордынцами появился в Великом княжестве Литовском[869]. Затем настала очередь и русских земель.

О нападении на Русь сохранилось три летописные версии. Согласно одной из них, в 1455 (6963) г. «приходили татарове Седи-Ахметевы к Оке-реке и перевезошася Оку ниже Коломны». Против них был послан князь Иван Юрьевич «с многими вои». Во время столкновения «одолеша христьяне татар». Правда, тогда убит был князь Семен Бабич Друцкий («не на суиме, но притчею некоею»)[870].

По второй версии поход татар тоже датируется 1455 г. В согласии с первой версией в Ермолинской летописи говорится, что на Русь напали «татарове от Сиди-Ахмстевы орды, и перелез Оку-реку, и грабили, полон и имали». Далее сообщается, что против них послан был не князь Иван Юрьевич, а Иван Васильевич Ощера с «коломничи», но он «не поспе на них ударити». Тогда «пришед сы иные страны» Ф.В. Басенок «с великого князя двором, татар бил и полон отнял». Тогда же убит был князь Семен Бабич (Друцкий)[871].

Третья версия (Софийская II и Львовская летописи) — компиляция первых двух, но проникнута определенной тенденцией. Здесь глухо говорится под 1455 г. о приходе на Русь татар и посылке против них князя Ивана Юрьевича. Но под 1454 г. сообщается, что Солтан, Седи-Ахметов царевич, перешел Оку, пограбил земли и отошел, а коломенский воевода И.В. Ощера «да их пустил, а не смел на них ударитися»[872]. Услышав это, Василий II отпустил «со множеством вои» своих детей, Ивана и Юрия, да и сам пошел против «окаянных». Видя это, татары «возвратишася вспять», а Федор Басенок со двором великого князя «татар бил, а полон отьимал». Тогда-то и убили князя Семена Бабича. А.Н. Насонов связывает появление этого рассказа с разоблачением И.В. Ощеры во время похода татар 1480 г.[873] Во всяком случае, в Софийской II летописи слиты два источника, один из которых восходит к Московскому своду конца XV в.

К середине 50-х годов XV в. относится возникновение Касимовского ханства (царства). В.В. Вельяминов-Зернов датирует это событие примерно 1452 г., считая, что до этого татарские царевичи находились на русской службе без земельного обеспечения[874]. М.Г. Сафаргалиев связывает создание царства с «выходами» с Городца, которые упомянуты в докончании 1445 г. «Выходы», по его мнению, установлены именно этим договором, а само Касимовское царство «обязано своим возникновением не инициативе великого князя Московского для борьбы с Казанским ханством, а именно инициативе казанских ханов, использовавших благоприятно сложившуюся для них конъюнктуру»[875]. В этих размышлениях есть ряд слабых звеньев. Само докончание, о котором идет речь, датируется в настоящее время не 1445 г., а 15 декабря 1448 — 22 июля 1449 г. В нем говорится: «А з Городца, с твоее вотчины, чем тя есмь пожаловал, имати ми у тобе во царев выход по описи по людем»[876]. Речь, следовательно, идет об обычном «выходе», который должен был платиться Городецким князем. Никаких следов пребывания царевичей в Городце нет. Поэтому отпадает основание и говорить о том, что «выход» с Городца шел в пользу Касыма; к тому же Городец (Касимов) находился не на Волге, а в Мещерской земле.

В докончании Ивана III с рязанским великим князем Иваном Васильевичем от 9 июня 1483 г. традиция установления особых отношений с Городецкими татарами возводится к временам Василия II. Рязанский великий князь обязывался платить то, что «шло царевичю Касыму… при великом князи Иване Федоровиче… и что царевичевым князем шло, и их казначеем и дарагам». Размер поступлений царевичам определялся записями, которые составил («кончал») Василий Васильевич «за Василия Ивановича Рязанского»[877].

Итак, Касимовское царство существовало уже при Василии II и во всяком случае до смерти рязанского великого князя Ивана Федоровича (1457 г.). Но можно попытаться и уточнить дату его возникновения. Еще в 1449 г. Касым, который был основателем ханства, находился в Звенигороде. Около 1454–1455 гг. Звенигород передан был князю Василию Ярославичу[878]. Очевидно, вскоре после этого Касым получил Городец, когда и создано было Касимовское ханство. Оно должно было стать щитом в обороне Руси как от Казани, так и от Орды Кучук-Мухаммеда.

В 1455 г. вогуличами, напавшими на Великую Пермь, был убит епископ Питирим[879]. Причиной его гибели была миссионерская деятельность, от которой несладко приходилось «инородцам».

В начале 1456 г. Москву посетил доброхот митрополита Ионы смоленский епископ Мисаил «со многими местичи смоленскими». Он бил челом, чтобы Василий II вернул им драгоценную смоленскую реликвию — икону Пречистой Богородицы, которую «пленом взял Юрга». Речь, возможно, шла о князе Юрии Семеновиче (Лугвеньевиче), который бежал из Смоленска после восстания 1440 г.[880] Икону не только возвратили, но и устроили ей торжественные проводы 18 января 1456 г. На них присутствовали все великокняжеское семейство, князья, бояре, воины, «бе бо тогда и многое множество воинства на Москве», да и «весь народ славнаго града Москвы»[881]. Очевидно, с Мисаилом велись переговоры не только об иконе, но и о русских смутьянах (Иване Шемякине и Иване Можайском), обосновавшихся в Литве.

Отправка иконы в Смоленск имела и антиновгородский привкус: князь Юрий препроводил икону в Новгород, а вот теперь Москва возвращает ее Смоленску. Празднество 18 января в этой связи было как нельзя кстати. Василий II уже давно решил покончить с новгородским своеволием, и в столицу собраны были войска, которые уже на следующий день после празднества выступили в поход.

Новгород представлял опасность для Москвы не только как ее основной соперник в экономической сфере. Последние годы он так или иначе стоял за спиной Дмитрия Шемяки. Да и в 1456 г. там находились его жена, дочь и зять князь А.В. Чарторыйский. Возглавлял войска новгородцев В.В. Шуйский Гребенка, а Шуйские, как известно, еще в 1447 г. поддерживали Шемяку. Наконец, могли рассчитывать новгородцы и на помощь Казимира IV, и на русских эмигрантов в Литве.

Словом, у Василия II было достаточно оснований, чтобы начать военную акцию «за неисправление ноугородец». Московские летописи рассказывают о ней так. Выступив из Москвы 19 января 1456 г., великий князь остановился на Волоке, где к нему присоединились «братиа его» (очевидно, Михаил Андреевич и Василий Ярославич) и все воеводы «со множеством воинства». Сюда прибыли также новгородцы с челобитьем, в котором они просили, чтобы великий князь «на Новгород не шол и гнев свои отложил»[882]. Но это не возымело действия. Поход продолжался.

Вступив в Новгородскую землю, Василий II отправил под Русу князя И.В. Стригу и Ф.В. Басенка. Рейд был для жителей Русы полной неожиданностью — они не успели ни покинуть город, ни спрятать свои «товары». Поэтому воеводы «многое множество богатества взяша» и отправили своих людей со скарбом впереди себя. А тут к ним пришла весть, что навстречу движется 5-тысячная рать новгородцев. У воевод же осталось всего человек 200. У них не было и лошадей, занятых доставкой награбленного скарба. Отступать воеводам не хотелось. Разгневанный великий князь мог им поставить в упрек и то, что они отпустили «воев», и то, что они позарились на «корысть». Решено было дать новгородцам бой. Чтобы лишить новгородскую конницу ее преимуществ, москвичи стали стрелять не в людей, а в лошадей. Обезумевшие от боли кони начали «метатися» под всадниками, которые падали на землю. Сказалось отсутствие у новгородцев военного опыта. Не выдержав боя, они бежали. В плен попал посадник Михаил Туча. Москвичи же «вси здрави» вернулись к великому князю.

После того как весть о поражении достигла Новгорода, там созвано было вече. На нем принято было решение послать к Василию II архиепископа Евфимия для заключения мира[883].

Новгородская версия событий, дошедшая до нас в летописи Авраамки, более обстоятельна и правдоподобна. Зимой Василий II прислал «грамоту възметную» («на Черкизове недили, в вторник») и пошел в Новгородскую землю «с всею своею силою», причем «поднял царевица Момотяка с татарьскою силою». Под Русу великий князь отправил «изгонную рать» численностью 5000 человек во главе с Семеном Карамышевым и Федором Басенком. В нее входили и татары. В понедельник на Сырной неделе (9 февраля) Руса была взята[884]. При взятии Русы москвичи «много зла учиниша, сребра, и злата, и порт, и всякого товара много пограбиша, а рушан почаша имати, и бити, и животов у них сочити (искать. — А.З.)». Узнав об этом в тот же день, на Масленой неделе новгородские войска во главе с князем Василием Васильевичем Шуйским («Низовъскым») выступили против москвичей («не в мнози силе»)[885].

Позднее вышел из Новгорода и князь Александр Васильевич Чарторыйский со своим двором, но он задержался на Липне. Не дождавшись его помощи, В.В. Шуйский во вторник пошел с новгородцами и со «своим двором» с Озвада (на устье Ловати) к Русе. Бой у церкви Св. Ильи выиграли новгородцы (убито было 50 человек). Москвичи бежали в Русу, за ними устремились новгородцы. Вот тогда-то и подошла другая московская рать с татарами. Москвичи начали стрелять по коням новгородцев, что и вызвало у них панику. Во время перестрелки был ранен отважно сражавшийся тысяцкий Василий Казимир.

Пограбив Русу, татары пошли к Демону. Новгородцы же послали за помощью к псковичам[886].

Василий II в ото время находился под Демоном, а затем перешел в Яжелбицы (в 150 верстах от Новгорода), отпустив свою рать к Молвотицам. За этот город два дня шел ожесточенный бой, но в конце концов он пал. Взят был москвичами и городок Стерж. Приближалась развязка. Новгородцы понимали, что, пока семья к Дмитрия Шемяки находится под их покровительством, ни о каком мире с ними Василий II вести переговоры не будет.

7 февраля 1456 г., «убояся князя великого», из Новгорода бежала вдова князя Дмитрия Софья. Прошло несколько дней, и 13 февраля («в пяток на Федоровой неделе») неожиданно умерла дочь Шемяки Мария. Уж очень эта смерть была для новгородцев своевременной, чтобы считать, что они не имели к ней никакого касательства. Словом, путь к переговорам с Василием II был открыт, и через два дня после кончины Марии (15 февраля) архиепископ Евфимий отправился с посольством к великому князю.

Мир в Яжелбицах был заключен спустя несколько дней. Новгородцам кроме всего прочего пришлось заплатить 8500 руб. «окупа»[887]. Выполнив свою миротворческую миссию, Евфимий 25 февраля вернулся в Новгород. Тогда же отправтся в Москву Василий II, послав 28 февраля «на Городище» как князя-наместника своего сына Юрия. Князь А.В. Чарторыйский после смерти жены и заключения Новгородом мира с Москвой выехал в Псков[888]. Юрий Васильевич пробыл в Новгороде всего две недели. Его приезд туда имел в основном символическое значение, знаменуя подчинение Новгорода воле великого князя.

Яжелбицкий мирный договор[889] носил компромиссный характер. Новгород еще сохранял (хотя бы номинально) положение государства, находящегося только под патронатом Москвы. Особой докончальной грамотой новгородцам удалось подтвердить «старину», восходящую к договору 1435 г.[890] (возможно, через докончание 1440 г.[891]). Но эта грамота имела скорее декларативное, чем действенное, значение. Так, в ней новгородскими волостями по-прежнему считались Волок, «Бежичи», Вологда, хотя ими уже распоряжался великий князь. «Перед нами, — писал Л.В. Черепнин, — устойчивый, закоченевший в течение двух столетий договорный формуляр, уже не отвечавший исторической действительности середины XV в. и не отражавший реального соотношения политических сил»[892].

Более действенной была вторая Яжелбицкая грамота с московскими условиями мира, которые вынуждены были принять новгородцы. Основное ее содержание посвящено обстоятельствам, порожденным военными действиями (отпуску пленных и пр.). Но гораздо важнее были обязательство новгородцев отныне заверять их грамоты великокняжеской печатью и запрет составлять вечевые документы («а вечным грамотам не быти»). Тем самым московская власть брала под свой контроль всю законодательную и текущую административную деятельность в Великом Новгороде, а в самом городе устанавливался тот режим «совместного управления» великим князем (его князьями-наместниками) и новгородской администрацией, который ранее существовал только в отдельных волостях Новгорода.

Существенное значение для Москвы имело и взятое Новгородом обязательство не принимать к себе ни можайского князя Ивана Андреевича, ни Ивана Дмитриевича Шемякина, ни его мать Софью[893]. В Москву вернулись спустя почти полстолетия (в 1500 г.) только Семен Иванович Можайский и внук Дмитрия Шемяки Василий Иванович Шемячич, перейдя из Литвы на положение служилых князей на Руси[894]. Новгородцы обещали также вообще не «приимати» к себе никакого «лиходея» великих князей, откуда бы он ни прибежал — из «Московского княжения», из Литвы или из «Немец». Но весь строй новгородской жизни оставался прежним.

Половинчатость Яжелбицкого договора объяснялась тем, что в распоряжении Василия II не было достаточно сил, чтобы окончательно сломить сопротивление Новгорода. Позиция Пскова свидетельствовала о том, что даже в лагере союзников великого князя еще не было единства. Нужно было укрепить положение внутри великого княжества и в лагере союзников.

Весной 1456 г. умер рязанский великий князь Иван Федорович, давнишний союзник Москвы, сын дочери Дмитрия Донского. Незадолго до этого скончалась и его жена. Перед смертью князь Иван, по словам московских летописцев, «княжение же свое Рязанское и сына своего князя Василья приказал» Василию II. Воспользовавшись этим, великий князь взял восьмилетнего рязанского княжича и его сестру в Москву, а в Рязань и в другие рязанские города послал своих наместников[895]. Рязанский вопрос до поры до времени был решен.

10 июля 1456 г. Василий II «поимал» в Москве серпуховского князя Василия Ярославича и отправил его в заточение на Углич. На этот раз великий князь предпочел провести эту важную акцию в столице. Поход в удел мог привести, как показал неприятный казус с князем Иваном Андреевичем, к бегству серпуховского шурина за рубеж. Но вот сыну Василия Ярославича от первой жены Ивану и второй супруге князя все же удалось бежать в Литву (очевидно, из удела)[896]. Позднее Иван Васильевич писал, что Василий II «ял моего отца… на крестном целованьи (нарушив крестное целование. — А.З.) безвинно, а мене выгонил из моее отчины и дедины»[897]. С укором вспоминал поимание «ярославичей» и князь А.М. Курбский[898].

Как и белозерский князь Михаил Андреевич, серпуховской князь Василий Ярославич входил в ближайшее окружение Василия II. Все они были связаны между собой родственными узами. «Поимание» князя Василия было настолько неожиданным, что летописец не нашел даже слов для его объяснения, ограничившись лишь скупым изложением самого факта. О причинах происшедшего можно только строить более или менее правдоподобные предположения.

Между князем Михаилом и князем Василием была существенная разница уже в том, что первый был лицом совершенно безынициативным, чего нельзя было сказать о последнем. Князь Василий не лишен был военных способностей (в 1449 и 1451 гг. ему поручались самостоятельные военные экспедиции против Дмитрия Шемяки). Он обладал опытом организаторской деятельности. В 1446 г. Василий Ярославич стал в Литве центром притяжения сил сопротивления Дмитрию Шемяке и сделал много для организации победы Василия II. Однако через 10 лет после этого попал в заточение.

В условиях борьбы за власть в 1446 г. великий князь охотно использовал достоинства князя Василия Ярославича, а вот позднее они стали казаться ему весьма опасными. Удел князя Василия находился на юго-западных рубежах Московского великого княжества. В середине 50-х годов XV в. в Литве образовалась группа князей-эмигрантов и их бояр, готовая выступить против Москвы. В таких условиях побег в Великое княжество Литовское князя Василия Ярославича мог привести к повторению событий 1446 г. С той только разницей, что на этот раз движение могло быть направлено против Василия Васильевича, а не в его поддержку. Таков мог быть ход мысли Василия II, когда он из-за превентивных соображений решил «поймать» князя Василия.

Не внушало доверия и родство Василия Ярославича с рязанскими князьями (женой его дяди Ивана была сестра великого князя Ивана Федоровича)[899].

1457 год в Северо-Восточной Руси прошел без каких-либо примечательных событий. Ничего особенно существенного летописцы не сообщают читателям. Разве что 29 сентября сгорел весь Муром, а 22 октября-Москва (выгорела треть столицы)[900]. 10 марта 1458 г. умер новгородский архиепископ Евфимий. Его смерть была тяжелой потерей для Новгорода. В смутные 30—50-е годы, направляя церковно-политическую жизнь Господина Великого Новгорода, он сумел добиться многого, и прежде всего сохранения основ новгородской самостоятельности. Упрочение (пусть временное) республиканского строя в Новгороде было в условиях надвигавшегося на Русь единодержавия анахронизмом, результатом своекорыстной политической линии, настойчиво проводившейся Евфимием и новгородским боярством. И все же годы, когда архиепископский престол занимал Евфимий, для Новгорода были отмечены подъемом во всех областях его жизни. Об этом говорит уже «Евфимьевское возрождение», давшее шедевры архитектуры и живописи, овеянные тоской по ушедшему в далекое прошлое величию Новгорода, успешно противостоявшего в XII в. натиску великих князей Северо-Восточной Руси. Пусть в этом было что-то от «пира во время чумы», но плоды, взращенные Евфимием, позднее войдут в сокровищницу общерусской культуры. И кто знает, не навеяно ли было обращение к древнерусской традиции в Москве конца XV в. в какой-то мере опытом Новгорода середины того же столетия?

Мертвые уходят в вечность, но живые остаются. Уже через девять дней после смерти Евфимия новгородцы 19 марта 1458 г. избирают его преемника — Иону[901]. В том же году они совершают опрометчивый шаг, посылая посадника Ивана Лукинича к Казимиру IV с просьбой дать им князя-служебника на новгородские пригороды[902]. Великий князь литовский охотно откликнулся на это приглашение, и в ноябре 1458 г. в Новгород прибыл «королевич» с его послом полоцким наместником Андреем Саковичем. Прибывшему князю Юрию Семеновичу даны были новгородские пригороды (Руса, Ладога, Орешек, Ям и половина Копорья) в кормление[903]. Это в Москве, конечно, должно было восприниматься если не как нарушение буквы Яжелбицкого договора, то во всяком случае как шаг, противоречащий его духу. Новгородцы считали докончание 1456 г. подтверждением их «старины» (в частности, и права приглашать князей-служебников). Великий князь рассматривал его как свидетельство наступления новой эры, знаменующейся подчинением Новгорода великокняжеской воле.

Повод для разъяснения своей позиции у Новгорода нашелся. В Москву отправился на поставление в архиепископы Иона. С Ионой в столице побывало представительное новгородское посольство во главе с посадником Федором Яковлевичем и тысяцким Василием Казимиром[904]. Переговоры завершились успешно. 1 февраля Иона поставлен был на архиепископство, и его «с честию» отпустили восвояси, 6 марта он прибыл в Новгород. В августе того же года князь Юрий Семенович «восхоте поехати в свою землю». Новгородцы его отпустили, «честь ему въздаша добре и одариши его»[905]. Был ли этот отпуск продиктован требованием Москвы или какими-либо соображениями самого князя Юрия, сказать трудно.

Правительство Василия II принимало меры с целью подорвать могущество Новгорода. Важнейшей из них было приведение к покорности Вятки, потенциального новгородского союзника.

Весной 1458 г. на Вятку была направлена рать во главе с испытанным воеводой, решительным сторонником Василия Темного князем Семеном Ивановичем Ряполовским. Ряполовские давно уже были связаны с Вяткой. Так, в послании митрополита Ионы около 1452 г. вспоминалось, что вятчане целовали крест у князя Д.И. Ряполовского[906]. На этот раз поход был неудачным. Согласно приглаженной московской версии, рать вернулась, «ничто же успев»[907]. В Ермолинской летописи рассказывается, что посланы были в поход князья Ряполовские и Григорий Михайлович Перхушков. Они даже не дошли до Вятки, ибо вятчаная «норовил… Перхушков, и то дал Бог, что сами поздорову пришли». На следующий год, допытавшись, что Перхушков «вятчаном норовил», Василий II ведет «его изымати, и вести в Муром, и посадити в железа»[908].

В 1459 г. на Вятку отправляется в новый поход молодой воевода князь Иван Юрьевич Патрикеев. На этот раз экспедиция была подготовлена лучше. С князем Иваном Василий II отпустил «двор… свои весь». Патрикееву удалось взять вятские городки Орлов и Котельнич, но под Хлыновом, главным городом Вятской земли, он задержался, «бьяся на всяк день». «Видяще себе побеждаемы всегда», вятчане в конечном счете капитулировали (били челом Василию II «на всей его воли»)[909]. По московской версии, вместе с князем И.Ю. Патрикеевым на Вятку посылались также Иван Иванович Кошкин и князь Д. И. Ряполовский «со многою силою»[910].

Как и в случае с Новгородом, подчинение Вятки было временным. Окончательное присоединение ее к Москве относится уже ко времени Ивана III.

В том же 1459 г. на Русь, «похваляся» победить русских, напали татары Орды Сеид-Ахмеда. Навстречу им «к берегу» отправились войска во главе с наследником престола княжичем Иваном (по словам летописца, «со многими силами»). Переправы ордынцев за Оку не допустили, «отбися от них, они же побегоша». В честь этой победы митрополит соорудил к алтарю Успенского собора каменный придел Похвалы Богородицы[911].

На следующий год Василий II попытался урегулировать свои отношения с Новгородом и Псковом. 20 января 1460 г. он прибыл в Новгород «о всех управах». Московские летописцы подчеркивают, что великий князь ходил в Новгород «с миром», хотя новгородские осторожно записали, что новгородцы тогда «на стороже жили»[912]. Василия Васильевича сопровождали сыновья Юрий и Андрей Большой. Наследник остался, видимо, в Москве на случай всевозможных неожиданностей (все-таки новгородцы были крамольниками, что бы они ни говорили).

Сразу же после прибытия великого князя в Новгород псковичи поспешили туда направить своих послов с небольшим (50 руб.) даром. Они жаловались на обиды ливонских немцев и просили оставить им для обороны Псковской земли в качестве князя-служебника А.В. Чарторыйского. Василий II обещал «боронить» Псков «от поганых», но князя Александра соглашался оставить им только в том случае, если тот «поцелует животворящий крест» в верности ему и его детям («что ему зла на мене и на моих детей не мыслити»). Василий Васильевич не забыл союза Чарторыйского с Шемякой. На предложение великого князя Александр Васильевич ответил решительным отказом, заявив: «Не слуга-де яз великому князю и не буди целование ваше на мне и мое на вас; коли не учнуть псковичи соколом вороны имать, ино тогда-де и мене, Черторизкаго, воспомянете». Попрощавшись с псковичами, князь со своим двором (300 воинов «кованой рати», не считая кошевых) 10 февраля 1460 г. отъехал в Литву.

Вслед за отъездом Чарторыйского Василий II послал в Псков своего сына Юрия. Он прибыл туда 24 февраля и был торжественно встречен псковичами. Князю Юрию при этом вручили Довмонтов меч — символ власти над Псковом. 23 марта состоялась церемония поставления Юрия на псковское княжение. Юрий Васильевич целовал крест «по всей пъсковъскои пошлине (старине. — А.3.)». В Пскове он принял посольство от ливонцев и заключил с Орденом перемирие. 18 марта Юрий Васильевич с подарками покинул Псков. Наместником там оставлен был князь И.В. Стрига Оболенский[913].

Поездка в Новгород прошла благополучно. Василий II всячески изъявлял свою любовь к городу, низким поклоном кланялся новгородским святыням[914]. Уезжая, он «поклонивъся у всех седми соборов, а Новугороду, отчинс своей, мужемъ водным такоже поклонивъся»[915]. Очевидно, тогда же договорились и об уплате «черного бора».

Во время поездки произошел эпизод, показавший, что за внешней умиротворенностью кипели страсти. Ф.В. Басенок (один из полководцев, взявших и ограбивших в 1456 г. Русу), напившись у новгородского посадника, отправился ночью на Городище (где остановился, очевидно, Василий II со своей свитой). По пути на него напали «шилники» (плуты), убили его слугу, а сам Федор Васильевич «едва утече на Городище с товарыщи». Услышав «голку» (переполох), новгородцы «возмятошася и приидоша всем Новым городом на великого князя к Городищу: чаяли, что князя великого сын пришел ратью на них, и едва утолишася». До кровопролития дело не дошло[916] Новгородцы были перепуганы суматохой и боялись, что она вызвана была подходом к Новгороду новых московских сил во главе с наследником престола Иваном. Однако все окончилось благополучно.

В позднейшей версии Софийской II и Львовской летописей в духе изобличения «изменников-новгородцев» рассказывается, что они «удариша в вечье и сьбрашася к святей Софеи; свечашася все великого князя убити и сь его детьми». Это их намерение якобы предотвратил архиепископ Иона, сказав: «…большую язву Новугороду доспеете: сын бо его большей князь Иван се послышит ваше злотворение, а се часа того, рать испросивши у царя, и пойдет на вы, и вывоюеть землю вашу всю»[917]. Нам представляется этот рассказ досужим вымыслом. Да и вряд ли бы Василий II, узнав о заговоре против своей особы (дело-то происходило на вече), так благолепно расстался с новгородцами и не предпринял против них карательных санкций.

Во время поездки в Новгород произошло «чудесное воскресение» постельничего Григория Тумгана у гробницы Варлаама Хутынского. В связи с этим событием по возвращении великого князя в Москву построен был храм Иоанна Предтечи у Боровицких ворот с приделом Варлаама Хутынского[918].

20 февраля 1460 г. Василий II покинул Новгород[919]. Во исполнение договоренности зимой 1461 г. (в феврале-марте) новгородцы собрали с жителей всей Новгородской земли «черный бор» великому князю[920].

И все же Новгород не давал покоя Василию II. 7 января 1462 г. он послал туда боярина Ф.М. Челядню, Ф.А. Белеутова и специалиста по новгородским делам дьяка Степана Бородатого. О чем велись там переговоры, не известно. 22 января они покинули Новгород[921]. Накануне смерти (март того же года) Василий II гневался на новгородцев за то, что они не прислали в Москву для переговоров архиепископа Иону[922].

Походы войной и «миром» 1456–1460 гг. на Новгород были предвестниками окончательного падения новгородской вольности. Попытки новгородского боярства сохранить независимость от Москвы, тесные связи с врагами московского великого князя, в первую очередь с Дмитрием Шемякой и его окружением, контакты с Великим княжеством Литовским, где обосновалось ядро княжеской эмиграции, — все это диктовало, по мнению правительства Василия II, необходимость скорейшего решения новгородской проблемы. Прошло немного времени, и в 1471–1478 гг. Новгород окончательно был включен в состав Московского великого княжества.

В августе 1460 г. (в Успеньев пост) ордынцы совершили новое нападение на рязанские украины. На этот раз царь Ахмат Кичиахматович из Большой Орды пришел под Переяславль-Рязанский («на Ряськое поле»), а мурзы Тенсуфуй и Темир появились под Рязанью[923]. Царь Ахмат стоял под городом шесть дней, но, «ничтоже успев граду тому», вынужден был отойти. Горожане сражались отважно и «много у него татар побили». Войска наследника престола Ивана Васильевича заняли оборону «на берегу» (Оки). В своей неудаче Ахмат винил мурзу Казат-Улана, который был инициатором этого похода. Ведь он привел царя на Рязань, «не чающе от Руси ничего сьпротивления»[924]. С Ахматом еще придется столкнуться Ивану III в 1480 г., во время «стояния на Угре».

На следующий год Василий II «заратил… со царем Казанским». В чем была причина этого московско-казанского конфликта, летописи не сообщают. Известно только, что великий князь выступил было в поход и дошел до Владимира. Но сюда пришли казанцы и «взяша мир» с ним[925]. Развязывать казанский узел будет также Иван III в 80-е годы XV в.

В начале 1461 г. сошли со сцены еще два видных деятеля, сыгравших значительную роль в организации победы Василия II. Круг старых сподвижников великого князя сужался. 10 февраля умер тверской великий князь Борис Александрович. На престол вступил его сын Михаил[926]. 31 марта скончался митрополит Иона[927]. На его место 3 мая поставлен был ростовский архиепископ Феодосии Бывальцев[928]. На избрании присутствовали суздальский епископ Филипп, рязанский Ефросин, коломенский Геронтий, сарский Вассиан. Пермского епископа не было (после смерти Питирима кафедра оставалась вакантной). Новгородский архиепископ Иона и тверской епископ, как обычно, ограничились присылкой грамот, в которых заранее соглашались с результатами предстоящего избрания («кого восхощет господь Бог… и господин наш князь великий Василеи, и братиа наша епископи Рустии, и иже с ними освященыи собор, то и нам митрополит»)[929].

Зимой 1461/62 г. в Москву прибыл из Литвы Владимир Давыдов, сын боярский серпуховских князей. Он привез с собой копию с договора, который заключили между собой можайский князь Иван Андреевич и сын опального серпуховского князя Василия Ярославича Иван[930].

Князья-эмигранты, рассчитывая на возможность победы над Василием II, заключили между собой соглашение об условиях союза между ними. Князья обязывались совместно бороться за их отчины («заодин доставати… своей отчины и дедины»). Они обещали не заключать сепаратного мира с Василием II. Иван Андреевич обязывался не вступаться в вотчину Василия Ярославича (Бежецкий Верх, Суходол), что ему дал Василий II, а также пожаловать Ивану Васильевичу Дмитров и Суздаль. В случае смерти Василия Ярославича его вотчина должна была перейти сыну, т. е. князю Ивану. Князь Иван Васильевич признавал Ивана Андреевича «братом старейшим». Если в походе князья «достанут» городов, волостей и казны, треть из них должна была поступить Ивану Васильевичу. Если в намеченный срок Иван Андреевич не выступит в совместный поход князей, то договор считается нарушенным и Иван Васильевич слагает с себя крестное целование.

Весной 1462 г. (на «Федоровой неделе», т. е. 1–7 марта) Василий II получил известие, что «дети болярьские и иные дворяне» Василия Ярославича «хитростью коею хотеша» освободить («выняти») серпуховского князя с Углича «ис поиманиа». Подобный заговор был несколько лет тому назад, но тогда хотели освободить из «поимания» на Угличе Василия II, а во главе заговора стоял Василий Ярославич. Он окончился успехом. Теперь времена переменились. Василий II все хорошо помнил, но на этот раз он хотел, чтобы все знали — прошлое не повторится. Во главе заговора находились Владимир Давыдов, а также Парфен Бреин и Лука Евсевьев. Их и «иных многих» великий князь велел «казнити, бити и мучити, и конми волочити по всему граду и по всем торгом, а последи повеле им главы отсещи». Казни произвели на москвичей тяжелое впечатление и сами по себе, и потому, что они произведены были в Великий пост: «Множество же народа, видяще сиа, от боляр, и от купець великих, и от священников, и от простых людей, во мнозе быша ужасе и удивлении, и жалостно зрение, яко всех убо очеса бяху слез исполнени, яко николиже таковая не слышаша, ниже видеша… в русских князех бываемо, понеже бо и недостойно… кровь проливати во святыи Великий пост»[931].

Так страшными казнями завершилось время княжения Василия II. Они были предвестниками того, что принесет с собой образование единого государства тем, кто не хотел мириться с этим фактом или вызывал чем-либо другим неудовольствие державного правителя.

Возможно, отдавая распоряжение о казнях, Василий II был уже болен. Во всяком случае, 27 марта он скончался от «сухотной болезни»[932].

Смерть есть смерть. И вот один из летописцев записал: «Бысть тогда в граде Москве и рыдание велико зело, плакахужеся князи и вельможи, старии и унии, богатии и убозии»[933].

Незадолго до смерти Василий II составил завещание, в котором содержались распоряжения о судьбах государства[934].

Великим княжением, как бесспорно принадлежащим ему самому и его наследнику, Василий Васильевич благословил старшего сына, Ивана. Ему были завещаны также треть в Москве, Владимир, Переславль, Кострома, Галич с Солью Галичской, Устюг, Вятская земля, Суздаль, Нижний Новгород, Муром, Великая Соль, Юрьев Польский, Боровск, Суходол, Калуга с Алексином. В списке этих городов четко прослеживаются итоги борьбы за единовластие в Северо-Восточной Руси 20—50-х годов XV в. Великий князь отныне становился господином не только земель, «по старине» принадлежавших его семье, владельцем «примыслов», добытых в упорной борьбе его отцом, но и самого великого княжения с городами, относившимися к «короне». Ему переходили столицы бывших уделов Юрия Дмитриевича и Дмитрия Шемяки, удельная столица Василия Ярославича, часть земель Ивана Андреевича, а также Нижегородско-Суздальское княжество.

Второй сын Василия II, Юрий, получал, как и старший брат, треть в Москве (Василия Ярославича), но уже не единолично, а в совместное владение («по половинам») с братом Андреем Большим, а также «год» в столице, принадлежавший когда-то князю Константину Дмитриевичу. Столицей удела князя Юрия Васильевича становился Дмитров, когда-то принадлежавший князю Петру Дмитриевичу, а затем бывший объектом борьбы великого князя с его братом Юрием Дмитриевичем и его детьми. Владениями князя Юрия Васильевича становились бывшая столица князя Ивана Андреевича (Можайск) и примерно половина земель князя Василия Ярославича (Серпухов и Хотунь).

Князь Андрей Большой Васильевич кроме трети в Москве (по «половинам» с братом Юрием) получал Углич с Устюжной (когда-то владения князя Петра Дмитриевича), Бежецкий Верх и Звенигород, т. е. в основном земли, входившие в удел князя Юрия Дмитриевича и его сыновей (но без Галича и Вятки).

Борис Васильевич кроме «года» в Москве (князя Ивана Андреевича) становился владельцем Волока, Ржевы и Рузы. Волок продолжал номинально числиться совместной новгородско-московской волостью. Руза некогда была владением князя Юрия Дмитриевича с сыновьями, а за Ржеву шла упорная борьба с Тверью, Литвой и Дмитрием Шемякой.

Младшего из сыновей, Андрея Меньшого, Василий II наделял «годом» в Москве, ранее принадлежавшим князю Петру Дмитриевичу, а также Вологдой с Кубеной и Заозерьем. Вологда, как и Волок, номинально считалась новгородско-московской волостью, а Заозерье «поимано» было Василием II у союзных Дмитрию Шемяке заозерских (ярославских) князей.

Наконец, жена великого князя Мария Ярославна по традиции «до живота» становилась владетельницей Ростова (там сохраняли часть прав и ростовские князья), а также Романова (ее «примысел», добытый у ярославских князей).

Отражая решительную победу Василия II над его политическими противниками, распределение земель по завещанию великого князя наглядно свидетельствует об усилении процесса утверждения единовластия на Руси. В завещании закладываются прочные основы, которые должны обеспечить решительное преобладание великого князя над его удельными братьями. Дмитрий Донской в своем завещании 1389 г. каждого из своих четырех сыновей «благословил» одним городом, да в виде компенсации за территорию «короны» (великого княжения), переходившую фактически наследнику, три сына Дмитрия получали «примысли» — «купли» Ивана Калиты[935].

В 1461/62 г. картина была совершенно иной. Единства рода «гнезда Калиты» уже не существовало. Василий II утверждал всевластие своего старшего сына. Он получал (не считая трети Москвы) 16 городов, тогда как остальные его братья всего 12[936]. Ивану III доставались наиболее крупные города. Территориальная структура новых уделов резко отличалась от прежней. Они создавались за счет земель, входивших в старые уделы, но не в виде прямого наследования удельных земель, а как владения великого князя. Столицы прежних уделов теперь преимущественно входили в состав великокняжеских земель, а состав территорий новых уделов формировался из владений, некогда принадлежавших разным родичам Василия II.

Назначение Казимира IV («брата» великого князя) опекуном детей Василия Васильевича свидетельствовало о нормализации русско-литовских отношений в 1461/62 г. Напоминало оно и подобное же распоряжение Василия I, сделавшего опекуном своего тестя Витовта. Однако существенного значения эти распоряжения не имели.

Итак, великий князь умер. Подведен был, казалось, итог под длительной борьбой за единодержавие на Руси. Противники и союзники или «в бозе почили» (Юрий Дмитриевич), или были уничтожены (Василий Косой и Дмитрий Шемяка), или находились в заточении (Василий Ярославич), или бежали за рубеж (Иван Андреевич Можайский, Иван Дмитриевич Шемякин, Иван Васильевич Серпуховской). Из всего «гнезда Калиты» остался доживать дни в своем уделе только тишайший Михаил Андреевич. И вот… все вроде бы началось сызнова — умирая, Василий II оставлял после себя целую систему новых уделов. Но на смену «гнезду Калиты» пришла семья Василия Васильевича. Степень зависимости новых удельных князей от великого, несмотря на силу традиции, была уже большей.

Сам Василий Васильевич был личностью маловыразительной. В вооруженных столкновениях со своими противниками в первые десятилетия он терпел поражение за поражением. Только после февраля 1446 г., когда Василия II ослепили, его полководцы сами смогли справиться с врагами московского великого князя. Может быть, именно в том, что Василий Васильевич не выделялся какими-либо талантами, и скрывается разгадка его успеха. Вернее будет сказать — успеха тех, кто стоял за его спиной. Княжата, бояре, полководцы предпочитали иметь дело с ним, а не с мятущимся и, наверно, деспотичным Дмитрием Шемякой, хотя тот был, безусловно, более яркой личностью. Укрепившая свои позиции знать поплатится за своеволие при Василии II позднее — в годы правления его сына.

То, что было сделано за время правления Василия II, было только началом. Концы этого падают на время правления Ивана III. Процесс растянулся еще на 20 с лишком лет.

Сначала молодой великий князь ограничился заключением системы междукняжеских договоров. Подписано было докончание с новым тверским великим книзем Михаилом Борисовичем (27 марта 1462 — 13 сентября 1464 г.). Тверской князь «по старине» признавался «братом» московского и обязывался не посягать на великое княжение Ивана III[937]. Примерно в то же время по другому договору Иван Васильевич санкционировал князю Михаилу Андреевичу владение Белоозером, Вереей и Вышгородом[938], полученным белозерским князем по докончанию, составленному в 1450 г. Князь Михаил Андреевич признавался в духе предшествовавшего княжения Василия II «братом молодшим» Ивана III. Он считался теперь «молодшим братом» и его братьев Юрия и Андрея Большого, но «старейшим» всей остальной братии великого князя. Отобран был у князя Михаила Ярославец, который завещал в свое время ему его отец. Позднее (по докончанию 11 ноября 1464 — 12 сентября 1472 г.) у князя Михаила отобран был и Вышгород[939]. Князь теперь считался «братом молодшим» как самого Ивана III и его брата Юрия, так и всех остальных его братьев[940].

В 1464 г. из Москвы в Рязань отправлен был подросший князь Василий Иванович. Предварительно его женили (в январе) на сестре Ивана III. Тем самым Рязань прочно вошла в орбиту московского влияния[941].

По наблюдениям Л.В. Черепнина, Ярославское княжество было окончательно присоединено к Москве до в 1463 г., как считалось раньше[942], а лишь после смерти князя Александра Федоровича, в 1471 г.; до этого там оставался режим своеобразного двоевластия — князя и московского наместника[943]. 12 сентября 1472 г. умер брат Ивана III Юрий Васильевич, и его удел унаследовал великий князь[944].

Ростовские князья, Владимир Андреевич с братьею, в 1474 г. продали свою половину Ростова Ивану III, а тот передал ее своей матери «до живота»[945].

Но главными событиями первого периода правления Ивана III были присоединение к Москве Великого Новгорода в 1471–1478 гг. и падение ордынского ига в 1480 г.

Итак, к концу 70-х годов XV в. из числа самостоятельных княжеств, существовавших во второй четверти XV в., оставались только Тверь, Рязань, а также Белозерско-Верейское княжество да Псковская республика и Вятская земля.

В 80-е годы завершение ликвидации самостоятельности этих княжеств продолжалось. После смерти Андрея Меньшого Васильевича (1481 г.) его вологодский удел перешел к великому князю[946]. Когда умер Василий Иванович Рязанский, его сын Иван поспешил 9 июня 1483 г. признать себя «молодшим братом» не только Ивана III, но и его сына и братьев[947].

После стояния на Угре (1480 г.) Иван III пожаловал Михаила Андреевича Ярославцем, но составил с ним и его сыном Василием докончание (4 апреля 1482 г.), согласно которому после смерти князя Михаила Белоозеро должно было перейти к великому князю[948]. В 1483 г. в Литву бежал сын Михаила Андреевича Василий, владевший к тому времени Вереей. По докончанию с Михаилом Андреевичем от 12 декабря 1483 г. князь Михаил сохранял за собой Верею, но только до смерти[949]. По завещанию князя Михаила Андреевича (лето 1485 г.) весь его удел (Белоозеро, Ярославец и Верея) должен был после смерти князя перейти к Ивану III[950]. В 1486 г. князь Михаил умер.

В 1485 г. к Москве была присоединена Тверь, в 1487 г. взята Казань и установлен над ней протекторат, а в 1489 г. произошло «останочное» взятие Вятки.

Практически к 1485 г. объединение земель Северо-Восточной Руси вокруг Москвы приближалось к концу. Видимость независимости сохраняли только покорные Москве Рязань и Псков. Падение остатков их самостоятельности было предрешено.

Строительство единого Русского государства отразилось на изменении титулатуры великого князя. Еще в 1425 г. великий князь был «владимирским», которому подчинялся и Новгород («будет князь великий Владимерьскыи, Новугороду Великому и всеа Русии»)[951]. В докончании от 31 августа 1449 г. с Казимиром IV появляется уже более пространный титул: «московъскии, и новгородский, и ростовъскии, и пермъскии, и иных»[952]. Но княжеств, присоединенных к Москве, становилось все больше и больше, и титул не успевал их поглощать. После падения ордынского ига упоминание о Великом княжестве Владимирском становилось как бы одиозным, ибо напоминало о тех временах, когда ярлык на Великое княжество Владимирское выдавался в Орде. В 1485 г. присоединено было Великое княжество Тверское. Накануне этого под влиянием титула московских митрополитов и московский великий князь начинает называться «великим князем всея Руси». Это было итогом объединения Руси и программой на будущее.