Витязь на распутье: Феодальная война в России XV в.

Флорентийская уния

Примерно пять лет сохранялся компромисс, достигнутый в 1436 г. Эти годы были наполнены подготовкой сторон к дальнейшему противоборству. Василию Васильевичу, по-видимому, казалось, что он поступился слишком многим, а союзники, очевидно, рассчитывали на большее.

Не урегулированы были отношения Москвы с Новгородом и Литвой. Нарастала угроза со стороны Большой Орды и ее наследников. Нужно было решить запутанный церковный вопрос, переплетавшийся с русско-византийскими отношениями. Серьезные осложнения внешнеполитической обстановки и внутрироссийские трудности не позволяли Василию II выступить против Дмитрия Шемяки. У галицкого же князя пока сил хватало только на то, чтобы не утратить независимость в своих внутренних делах.

Обострение борьбы Василия II с Василием Косым привело к росту самостоятельности Новгорода, осмеливавшегося проводить самочинные внешнеполитические акции против своих «ослушников». Еще зимой 1435/36 г. Новгород послал войска в карательную экспедицию против Ржевы. Речь шла о Пустой Ржеве, находившейся на притоке Великой. Этот небольшой городок с волостью издавна был очагом споров между Новгородом и Литвой. Он платил дань («ржевскую дань») Новгороду, но признавал власть Литвы. Впрочем, ржевичи платили дань нерегулярно («не хотеша дани давати»)[378]. Это и вызвало поход новгородцев на них. Новгородцы «казниша ржевиць и села вся пожгоша по Ръжеве по плесковьскыи рубежь»[379].

Тогда же, в предвидении нового столкновения с Василием Косым, Василий II попытался урегулировать отношения с Новгородом, памятуя, что в Новгородской земле были силы, готовые поддержать его противника. Разногласия Новгорода с Москвой касались прежде всего положения тех новгородских волостей, которые хотел освоить московский великий князь. Так вот, зимой 1435/36 г. Василий II «человаше крест» Новгороду, что он «отступитися» новгородской «отцины Бежичкаго верха и на Ламьском волоке и на Вологде». Эту заманчивую для новгородцев посулу великий князь подкрепил обещанием послать своих бояр на размежевание земель в 1436 г. на Петров день. Однако победа Василия II над Василием Косым сделала предполагавшуюся уступку земель для Москвы ненужной, и никаких своих «мужей» на развод земель летом 1436 г. великий князь не прислал[380]. Новгородский вопрос остался, таким образом, нерешенным.

Резкое обострение обстановки в Великом княжестве Литовском имело влияние и на позицию русских земель по отношению к претендентам на великокняжеский престол в Литве. 1 сентября 1435 г. Свидригайло потерпел тяжелое поражение от Сигизмунда Кейстутовича на реке Свейте (у Вилкомира). Псковский летописец писал, что «за много лет не бывало такого побоища в Литовской земли»[381]. Свидригайло бежал с поля боя в Полоцк «на 30 конях» вместе со своим союзником Юрием Лугвеньевичем[382]. Летом 1436 г. от Свидригайла отложились и союзные ему Полоцк и Витебск.

Перемену обстановки в Великом княжестве Литовском учли старые союзники Свидригайла. С Сигизмундом поспешил заключить мирное докончание бывший верный доброхот Свидригайла великий князь тверской Борис Александрович[383]. 31 декабря 1435 г. с Польшей заключили мир Прусский и Ливонский ордена, обещавшие порвать с Свидригайлом. Не отстал от них и Новгород, понимая, что его противостояние Москве возможно при сохранении прочных тылов на западе. Зимой 1436/37 г. новгородцы отправили своих послов к победителю на Свенте и заключили с Сигизмундом мирный договор[384]. Это, конечно, не означало, что новгородские власти готовы были к открытому сопротивлению Москве. Отнюдь. Они хотели остаться в положении буфера между Западом и Востоком. Поэтому, когда весной 1437 г. к ним из Москвы прислан был виднейший боярин Василия II князь Юрий Патрикеевич за «черным бором», они заплатили ему этот тяжелейший для них побор[385].

Существенные перемены, оказавшие влияние на ход борьбы за единовластие на Руси, произошли в «Поле». В ходе перегруппировки сил в Орде против Улу-Мухаммеда выступил один из сыновей Тохтамыша — Сеид-Ахмед. Сферы влияния обоих царей были различными. Если Сеид-Ахмед захватил на время Крым, а потом обосновался на Днепре, то Улу-Мухаммед кочевал в приволжских степях. Очевидно, именно ордынцы Сеид-Ахмеда в конце 30-х годов XV в. больше других татар опустошали русские окраины и «украйные села поимаша»[386]. Наверное, именно они не только в 1437 г. приходили на Рязань, но и в 1437/38 г. «воеваша Рязань и многа зла учиниша»[387]

Осенью 1437 г., потерпев поражение от Сеид-Ахмеда, Улу-Мухаммед с небольшими силами («царю в мале тогда сущу») пришел в район города Белева («седе во граде Белеве, убежав от иного царя»). Он поставил там городок и решил в нем зимовать («от хврастиа себе исплеть, и снегом посыпа и водою поли, и смерзеся крепко»)[388].

Белев находился в верховьях Оки среди других княжеств, состоявших в вассальных отношениях с Литвой. Однако белевские князья стремились сохранить и свои старинные связи с Москвой, рассчитывая найти в ней поддержку и против набегов ордынских царей, и против усиливавшегося нажима литовских великих князей[389]. Ситуация в районе Белева была небезразлична Василию II еще и в силу важности для Москвы этого района как в стратегическом отношении (Белев прикрывал русские границы на юге), так и в экономическом (Ока была важнейшей для нее торговой артерией). Поэтому, узнав о намерении Улу-Мухаммеда обосноваться в районе Белева, Василий Васильевич поспешил сорвать эти его планы. Отправляя войска в поход против сильно потрепанного в схватках с Сеид-Ахмедом Улу-Мухаммеда, Василий II учитывал также прямые интересы белевских княжат (а возможно, и их просьбу). Во главе войск поставлены были князья Дмитрий Юрьевич Шемяка и Дмитрий Юрьевич Красный. С ними великий князь послал и «прочих князей множество, с ними же многочислении полки»[390].

Братья-разбойники, как утверждала великокняжеская летопись, не преминули по дороге заняться грабежом («все пограбиша у своего же православного христьянства, и мучаху людей из добытка, и животину бьюще, назад себе отсылаху, а ни с чим же не разоидяхуся, все грабяху и неподобная и скверная деяху»)[391].

Немногочисленные татарские полки сначала под Белевом были разбиты и отброшены в город. Однако закрепить этот успех русским войскам не удалось. Ворвавшиеся в Белев воеводы Петр Кузьминский и Семен Волынец погибли. Наутро татары, «убоявся князей Русьскых, и нача ся давати им в всю волю их, и в закладе дети своя давати, и что где взяли, и не в великого князя отчине, полону, то все отдавали, и по тот день не чинити им пакости»[392]. Переговоры вели «зять царев» Елбердей и князья Усеин Сараев и Сеунь-Хозя, а с русской стороны — В.И. Собакин и А.Ф. Голтяев[393]. Воеводы отвергли предложения Улу-Мухаммеда. Полагаясь на численное превосходство своих войск («видевъше своих многое множество, а сих худое недостаточьство»), они решили окончательно добить ордынцев.

5 декабря 1437 г. началось новое сражение. Однако его конец был совсем не таким, на который рассчитывали воеводы. Летописец с горечью писал:

На Руси старожилы помнили «белевщину» несколько десятилетий (АСЭИ. Т. I. № 282. С. 202; № 340. С. 246; Т. II. № 92. С. 56; № 411. С. 434).]. Старожилы рассказывали, что в разгроме русских войск повинен был мценский воевода Григорий Протасьев. Глубоко вдвинутый в Степь верховский город Мценск (на реке Зуше) терпел большие неприятности от ордынцев. Поэтому дурной мир с ними был для горожан предпочтительнее хорошей войны. Эти настроения сказались и на событиях под Мценском в 1437 г[395]. Старожилы рассказывали, что в разгроме русских войск повинен был мценский воевода Григорий Протасьев. Глубоко вдвинутый в Степь верховский город Мценск (на реке Зуше) терпел большие неприятности от ордынцев. Поэтому дурной мир с ними был для горожан предпочтительнее хорошей войны. Эти настроения сказались и на событиях под Мценском в 1437 г[396]. Протасьев якобы «сотвори крамолу, хотяше бо лестию промеж их мир сотворити». Русские воеводы склонились было к его доводам, а тем временем он предался на сторону врага и послал своего человека к Улу-Мухаммеду, подбивая его выступить против русских. Воспользовавшись мглой, татары наутро незаметно вышли из острога и ударили по русским полкам[397]. Позднее (в 1439 г.) за измену Василий II у Григория Протасьсва «очи вымал»[398].

С отходом Улу-Мухаммеда из-под Белева после сражения 5 декабря 1437 г. обычно связывается основание им Казанского ханства[399]. Эта точка зрения опирается на комплекс источников, и прежде всего на рассказ Казанского летописца[400]. Этот источник наполнен баснословными сведениями и нуждается в тщательной проверке другими материалами. В татарских летописях (позднего происхождения) первым казанским ханом называется Алим-Бек («Либей» рассказа Воскресенской летописи под 1445 г.), вслед за ним идет Улу-Мухаммед[401]. В Устюжской летописи под 1445 г. говорится, что Василий II был сведен «в Казань»,[402] а не в Курмыш, как сообщают остальные летописи[403]. Впрочем, и в других местах Устюжской летописи Казань упоминается там, где ее нет в остальных летописцах[404]. Несмотря на неясность сведений, версия о том, что после декабря 1437 г. Улу-Мухаммед стал казанским царем, наиболее правдоподобна.

Положение Москвы осложнилось после назначения в Константинополе нового митрополита — Исидора, одного из наиболее умных и решительных сторонников церковной унии между католической и православной церковью.

В годы борьбы Василия II с галицкими князьями русская церковь твердо придерживалась старинного правила — «всякая власть от Бога». Поэтому митрополит Фотий отстаивал единодержавие московского великого князя. Однако 1 июля 1431 г., т. е. в начале междукняжеской «замятии», он умер. Русь надолго осталась без его преемника. Почти полтора десятилетия руководство русской церкви не принимало сколько-нибудь заметного участия в борьбе князей за великое княжение.

Исторически сложилось так, что на землях, входивших в сферу влияния галицких князей, не было самостоятельных епархий. Это ослабляло позиции Юрия Дмитриевича и его старших сыновей. На Руси тогда существовало восемь епархий. Две из них — Новгородское архиепископство и епископство Тверское — держались вполне самостоятельно. Формально они подчинялись власти московского митрополита, но по существу были от него независимыми. На церковные соборы, созывавшиеся в Москве, они предпочитали не являться, ограничиваясь присылкой «невольных грамот», в которых заранее соглашались с принимаемыми решениями. В какой-то мере отношение новгородской и тверской церкви к московской копировало отношение Твери и Новгорода к великокняжеской власти.

Наиболее влиятельным из остальных епископов был ростовский владыка Ефрем (на епархии с 1427 г.). Ему были подведомственны кроме Ростова Ярославль, Белоозеро, а также Устюг и Галич. Ефрем был решительным противником галицких князей. Именно его «пограбил» Василий Косой в 1435 г.[405]. Ефрем первым подписывал все соборные грамоты и послания.

Коломна считалась «уделом» московского князя, а коломенский епископ был вернейшим соратником митрополита и великого князя[406]. Возможно, в его ведении находился и удельный Можайск[407] Рязанский епископ Иона уже с 30-х годов XV в. был для Василия II наиболее приемлемым кандидатом в митрополиты. Это соответствовало и отношениям Москвы с Рязанью. В Рязанскую епархию входил и Муром[408]. Суздальский епископ Авраамий был доверенным лицом Василия II (позднее именно его великий князь послал сопровождать Исидора в Италию на церковный собор).

В Пермь посылались наиболее воинствующие защитники православия, способные добиться искоренения «поганьства». Пермские епископы, конечно, принадлежали к числу противников галицких князей, подданные которых заражены были языческой «прелестью». Наконец, епископ Сарский, связанный с Задоньсм и Ордой, находился также в полной зависимости от Рязани и Москвы. Пока реальной власти у галицких князей не было, церковь относилась к ним резко враждебно.

В 1432/33 г. в Константинополе на Русь поставили новым митрополитом смоленского епископа Герасима. Осенью 1433 г. он вернулся оттуда в Смоленск, а в Москву не поехал, «зане князи руския воюются и секутся о княжении великом на Руской земли»[409]. Е.Е. Голубинский и А.Я. Шпаков считали, что Герасим поставлен был только киевским (литовским) митрополитом, а не «всея Руси»[410]. С этим согласиться нельзя. Новгородские и псковские летописи единодушно говорят, что Герасим был митрополитом «Руской земле»[411].

В Москве в ту пору спешно «нарекли» в митрополиты рязанского епископа Иону[412]. По Е.Е. Голубинскому, это произошло уже после выезда Василия II из Орды (29 июня 1432 г.), за некоторое время до его свадьбы (8 февраля 1433 г.) или какое-то время спустя[413].

Иона происходил из семьи небогатого солигаличского землевладельца Федора Одноуша. Двенадцати лет он постригся в монахи и жил на Симонове в бытность там Варфоломея, Ивана Золотого и Игнатия Иконника. Это было примерно во второй половине 20-х — начале 30-х годов XV в.[414] Строитель Варфоломей (упоминающийся в 1436 г.) известен как ревнитель строгих нравов. Назначен он был на должность самим Василием I[415].

Однако константинопольский патриарх не утвердил Иону в митрополичьем звании, ибо еще до его прибытия в Константинополь назначил в митрополиты Герасима. После приезда в Великое княжество Литовское осенью 1433 г. Герасим стал главой общерусской церкви. 11 апреля 1434 г. к нему на поставление в архиепископы отправился из Новгорода Евфимий II (вернулся в Новгород 11 мая)[416]. В начале 30-х годов Герасим поддерживал претензии на великокняжеский престол Свидригайла. Папа Евгений IV в послании от 20 октября 1434 г. писал о готовности Свидригайла и Герасима принять церковную унию[417]. Однако вскоре, в конце апреля 1435 г., митрополит был схвачен по обвинению в организации заговора против великого князя. У него обнаружили «переветные грамоты». Митрополит готовил передачу Смоленска врагу Свидригайла Сигизмунду, но в последний момент заговор был открыт смоленским наместником. 26 июля Герасима сожгли в Смоленске[418]. Митрополичий престол стал опять вакантным.

В конце 1435 — начале 1436 г. в Константинополь на поставление в митрополиты снова отправился Иона. Его сопровождал великокняжеский боярин Полуект Море[419]. Но и на этот раз Ионе не повезло. До его приезда туда, очевидно в середине 1436 г., митрополитом в Москву патриархия утвердила грека Исидора, видного церковного деятеля, широко образованного человека, проявлявшего несомненный интерес к античной литературе. Будучи по образованию и убеждениям гуманистом, Исидор любил стихи Гомера, трагедии Софокла и речи Цицерона[420]. 2 апреля 1437 г. Исидор прибыл в Москву[421].

Назначение Исидора имело особое значение. Положение Византийской империи в это время было плачевным. Власть императора распространялась только на Константинополь с небольшой округой. Стремясь добиться от европейских держав помощи в борьбе с турками, византийские императоры вступили в переговоры с римским папой о соединении церквей (унии), чтобы положить конец церковно-политическому разъединению Востока и Запада и такой ценой спасти остатки мировой державы. В сближении с Западом заинтересована была и часть византийской интеллигенции, затронутая гуманистическими веяниями. Их противники, составлявшие православную партию, опирались на византийское монашество. Но им сочувствовало и большинство населения Империи, ненавидевшее латинян.

Трудное время переживала тогда и римская курия. Надеясь положить предел властолюбивым тенденциям папской власти, высшие церковные иерархи собирали соборы (именовавшие себя вселенскими), на которых провозглашали реформы, имевшие целью ограничить папский произвол. Так, в 1431–1449 гг. заседал Базельский собор, находившийся в конфронтации с папой Евгением IV (1431–1448 гг.). В такой обстановке Евгений IV охотно откликнулся на предложение византийского императора Иоанна о соединении церквей, рассчитывая, что осуществление церковной унии укрепит папский престиж.

Назначение Исидора в Москву имело своей основной целью обеспечить принятие предполагавшейся унии влиятельной в православном мире русской церковью. В то время между Константинополем и Москвой сохранялись дружественные отношения. Еще в 1411 г. княжна Анна (дочь Василия I) была выдана замуж за греческою царевича Иоанна Мануиловича (будущего императора)[422].

В Москве Исидор был принят с подобающим новому митрополиту почетом[423]. Свидетельством вполне лояльных отношений, установившихся между великим князем и митрополитом в первые месяцы после его прибытия в Москву, является докончание Василия II с великим князем тверским Борисом Александровичем, составленное «по благословению» митрополита Исидора[424].

При встрече с Василием II Исидор передал ему послания византийского императора и престарелого патриарха Иосифа II (1416–1439 гг.), в которых содержалась просьба послать его на собор «утвержения ради православный веры»[425]. Василий II решил не только отпустить Исидора на собор, но и послать вместе с ним представительную делегацию, в которую входили суздальский епископ Авраамий и человек сто сопровождавших их лиц[426].

7 июля 1437 г. в Москву прибыл новгородский архиепископ Евфимий, а 8 сентября Исидор отбыл на собор. Евфимий сопровождал его до Новгорода. 14 сентября (на Воздвиженье) Исидор прибыл в Тверь, где был торжественно встречен великим князем Борисом и епископом Ильей. Тверской князь отправил вместе с ним на собор своего боярина Фому[427]. 9 октября не менее пышная встреча устроена была Исидору в Новгороде[428]. Только 6 декабря митрополит добрался до Пскова, где пробыл семь недель[429]. В Пскове Исидор, стремясь упрочить власть Московской митрополии, в пику Евфимию поставил своего наместника, который должен был исправлять там владычный суд и собирать «вси пошълины владычни»[430]. Практически это означало изъятие Пскова из-под юрисдикции новгородского архиепископа и передачу его под непосредственное управление московского митрополита.

Путешествие в Италию затянулось почти на год[431]. В Риге Исидор задержался на целых восемь недель. Только 5 мая 1438 г. он морем выехал в Любек. Позднее (к концу XV в.) этот путь станет обычным для русских дипломатов, отправлявшихся в Италию. Через немецкие земли Исидор добрался наконец 18 августа в Феррару.

В Ферраре открылись заседания собора, который должен был положить конец разъединению христианских церквей Запада и Востока. Прения по догматическим вопросам были длительными. Римский папа Евгений IV пытался всеми средствами склонить греков к принятию унии, чему особенно сопротивлялся Марк Эфесский. С 26 февраля 1439 г. заседания собора происходили не в Ферраре, а во Флоренции. Присутствовавший на них император Иоанн Палеолог к догматическим спорам относился равнодушно, его волновало прежде всего получение реальной помощи от Запада для борьбы с турками. В итоге греки уступили по всем пунктам. Они приняли католический догмат об исхождении святого духа, признали папу главой церкви и т. п.[432]

Деятельное участие в заключении унии принимал Исидор[433]. 5 июля 1439 г. уния была подписана, а на следующий день торжественно провозглашена в кафедральном соборе Флоренции. Подписал унию не только Исидор, но и суздальский епископ Авраамий. Позднее Симеон Суздалец писал, что Авраамий-де не хотел подписывать акт Флорентийской унии, но Исидор посадил его «в темницу и седе неделю полну; и тому подписавшуся не хотением, но нужею»[434]. Можно сомневаться в правдивости этого объяснения, данного одним из тех, кто входил в ближайшее окружение суздальского епископа,

Тем временем на Руси происходили события, имевшие большое значение для хода дальнейшего противоборства Москвы и Галича. В первую очередь речь идет об усилении татарской опасности. Именно она, как думал Л.В. Черепнин, побудила Василия II «искать союза с Тверью»[435]. После Белевского погрома 1437 г. великий князь московский совместно с двумя Дмитриями Юрьевичами заключил докончание с великим князем тверским Борисом Александровичем. Договор предусматривал взаимную помощь на случай, если «пойдет царь ратию или рать татарьская». Борис Александрович настоял на включении в договор особого пункта, гарантирующего его права на Тверь и Кашин: «Имут нас сваживати татарове, а имут вам давати… великое княжение, Тверь и Кашин», то Василий II и его союзники на это не должны соглашаться. В свою очередь Василий Васильевич добился от Бориса Александровича разрыва его сепаратного докончания с Сигизмундом («сложити, без перевода») на том основании, что князь Борис с Василием II — «один человек» и договариваться с Литвой они должны совместно[436].

Окрыленный успехом «белевщины», Улу-Мухаммед 3 июля 1439 г. «безвестно» появился «с многими силами» под стенами Москвы[437]. Не успев подготовить надежную оборону столицы, Василий II покинул се, направившись за Волгу. Руководство обороной Москвы было возложено на Юрия Патрикеевича, который, очевидно, был тогда московским наместником.

Простояв под Москвой 10 дней, Улу-Мухаммед покинул ее окрестности, захватив большой полон. На обратном пути он «досталь Коломны пожегл и людей множество плени, а иных изсекл»[438]. Во время этого похода Улу-Мухаммед дошел и до границ с Тверью («до самого рубежа Тверскаго»)[439].

После отхода Улу-Мухаммеда Василий II «совокупися с братьею в Переславли», посадил в Москве вместо себя временно князя Дмитрия Красного, а «сам поживе в Переславли и в Ростове до зимы, бе бо посады (в Москве. — А.З.) пождьжены от татар, и люди посечены, и смрад велик от них»[440]. Во время набега Улу-Мухаммеда Дмитрий Шемяка к Москве своей подмоги не послал[441].

К началу 40-х годов XV в. произошли изменения в составе княжат «гнезда Калиты». Осенью 1437 г. у Василия II родился наследник престола Юрий Большой,[442] но зимой 1440 г. он уже умер[443]. 22 января 1440 г. у великого князя родился сын Иван (будущий Иван III)[444] и ровно через год (22 января 1441 г.) — Юрий[445]. 22 сентября 1440 г. после длительной болезни умер князь Дмитрий Юрьевич Красный[446].

Постепенно усиливался контроль великокняжеской власти над деятельностью удельной администрации. 24 июня 1440 г. на докончаниях Василия II с Дмитрием Шемякой и Дмитрием Красным была сделана приписка о «сместном» суде. Отныне в спорных случаях дела подлежали решению третейского судьи. Если судья великого князя и судья удельного не придут к одному решению, истец называет трех кандидатов в судьи: двух великокняжеских бояр и одного удельнокняжеского, а ответчик из их числа выбирает третейского. Если судью изберут, дело передается великому князю. Если же ответчик будет упорствовать при избрании судьи и в его присутствии, он признается проигравшим процесс со всеми вытекающими отсюда последствиями[447].

20 марта 1440 г. в результате заговора князей Чарторыйских был убит литовский великий князь Сигизмунд[448]. На престол в Литве вступил Казимир Ягайлович (29 июня), ставший после смерти своего брата Владислава и польским королем (1445 г.). В Киеве утвердился князь Александр (Олелько) Владимирович, связанный родственными узами с Василием II[449]. Участники заговора 1440 г. один за другим стали выезжать на Русь. Здесь, в частности, оказался и князь Александр Васильевич Чарторыйский, получивший от Василия II около 1441/42 г. беспокойный Суздаль[450]. В Новгороде ненадолго появился еще до смерти Сигизмунда князь Юрий Семенович (Лугвеньевич). После гибели великого князя литовского он отправился в Литву. Здесь Казимир его пожаловал Мстиславлем и Кричевым. Но, по словам новгородского летописца, князь Юрий «възгордився» и захватил Смоленск, Витебск и Полоцк[451]. Речь шла о том, что восставшие «черные люди» Смоленска 30 марта 1440 г. пригласили к себе Юрия Семеновича на княжение. Первая попытка войск Казимира IV взять Смоленск в конце этого года была безуспешной. Только вторичный поход, на этот раз самого великого князя литовского, привел к капитуляции города и бегству князя Юрия в Москву[452].

Сохранилось загадочное упоминание о записи, согласно которой можайский князь Иван Андреевич передал Смоленск Василию II[453]. Во всяком случае Василий Васильевич Смоленск не приобрел. Как получил права на Смоленск Иван Андреевич, остается неизвестным. Эта номинальная передача Смоленска московскому великому князю могла состояться уже после подавления смоленского восстания, к 1441 г.[454]

Верные своей традиции устанавливать мирные отношения с победившим великим князем литовским, новгородцы и псковичи поспешили урегулировать свои отношения с Казимиром IV. 30 декабря 1440 г. с ним заключили докончание псковичи,[455] а незадолго до этого и новгородцы[456]. Новгородская грамота, как установил Л.В. Черепнин, почти дословно воспроизводит текст договора со Свидригайлом 1431 г.[457] И в договоре с Псковом, и в договоре с Новгородом 1440 г. основное внимание уделено свободе торговли между жителями Великого княжества Литовского и новгородцами и псковичами.

Литовско-новгородское сближение вызвало резкую реакцию в Москве. Зимой 1440/41 г. Василий II совершил карательный поход в Новгородскую землю. В нем приняли участие и его союзники. Сначала великий князь остановился «со всеми силами» в Торжке, где ожидал подхода подкреплений. В соответствии с докончанием ему на подмогу послана была «сила тверскаа» во главе с воеводами Александром Романовичем и Карпом Федоровичем[458]. Три дня под Порховом стояли псковичи, которые, «пособляя» великому князю, «повоеваша Новгородскую волость от литовского рубежа и до немецкого, а поперек 50 верст» (в «долготу» на 300 верст)[459]. Войска Василия II захватили город Демон и «повоева волостей новгородчкых много». В свою очередь и «воеводы новгородчкыя с заволочаны по князя великого земли повоеваша много противу того, что князь воевал новгородчкыя волости»[460]. Вскоре, однако, новгородскому архиепископу Евфимию II удалось заключить мир с Василием Васильевичем и его союзниками (в частности, и с Псковом). Новгородцы обязались уплатить большой «окуп» (8000 руб.)[461].

Несмотря на заключение мирного договора с Новгородом, положение Василия II оставалось тревожным. С Литвой отношения не установились. «Прорусская» партия в великом княжестве принадлежала к числу противников Казимира IV.

Тем временем Исидор, отбыв из Флоренции 6 сентября 1439 г., по пути в Москву в Венеции вел длительные беседы с императором Иоанном и греками. Отсюда от него бежали Симеон Суздалец и тверской боярин Фома (9 декабря), поняв, что им с сомнительным митрополитом не по пути — ведь на Руси им придется давать отчет о своих флорентийских грехах, а суд и расправа над ними могут быть очень короткими[462].

Исидор добрался до столицы Венгрии — Будина только 5 марта 1440 г. Здесь он написал пастырское послание, предназначенное для Польши, Литвы, Ливонии и Руси. В нем содержалось извещение о происшедшем соединении церквей. Потом Исидор посетил Краков и выехал оттуда в Литву, прибыв в Вильно 13 или 14 августа[463]. Всего в Литве и Киеве он пробыл около 11 месяцев. В Москву митрополит не торопился, стремясь подготовить почву для закрепления успешно (по его мнению) проведенной пастырской миссии. В столицу Московского княжества Исидор приехал 19 марта 1441 г.[464]

Попытки Исидора ввести унию в Польше и в Литве не увенчались успехом[465]. По Новгородской летописи, Исидор в Литве «повеле в лячкых божницах рускым попом свою службу служити, а в рускых церквах капланом»[466]. Но церковь этих государств не признавала Евгения IV за истинного папу и подчинялась Феликсу V, избранному Базельским собором. Поэтому все начинания Евгения IV в Польше и в Литве отвергались. Только в Киеве и Смоленске Исидор встретил терпимое отношение к унии.[467].

Свое прибытие в Москву Исидор попытался обставить как можно торжественнее. Во время шествия в Успенский собор перед митрополитом несли большой латинский крест[468]. Направившись сразу же по приезде в кафедральный собор, Исидор в нем совершил молебствие за великого князя и все православное христианство. Но во время литургии он первым помянул папу Евгения IV, а не патриарха. Это повергло присутствующих в состояние растерянности. Затем Исидор зачитал буллу Евгения IV о соединении церквей, адресованную Василию II[469].

Позднейшая Никоновская летопись сообщает, что «о сем Исидоре митрополите вси умлъчяша, князи и боаре и инии мнози, еще же паче и епископы русьскиа вси умлъчаша, и въздремаша, и уснуша». Один лишь Василий II «посрами» Исидора. Только после этого «вси спископи Русьстии, иже быша в то время тогда на Москве, възбудишася… и начяша глаголати святыми Писании и звати Исидора еретиком»[470]. Перед нами позднейшее стремление представить великого князя главой церкви за счет умаления как светских, так и духовных властей.

Как же обстояло дело в действительности? Известия об отступничестве Исидора стали поступать в Москву за несколько месяцев до его приезда на Русь. Во всяком случае суздальский епископ Авраамий прибыл в Москву 19 сентября 1440 г.[471] В окружении великого князя Авраамий вызвал к себе настороженное отношение — ведь как-никак, а унию-то он подписал. Ренегату нужно было доказать свое правоверие, чтобы заслужить прощение. Поэтому почва для выступления против Исидора была уже подготовлена, и только сомнительная надежда, что митрополит по приезде на Русь «одумается», заставляла ждать его возвращения в столицу. Когда же Исидор объявил с амвона кафедрального собора о соединении православной церкви с католической, Авраамий и митрополичий дьяк Карло, тоже ездивший в Италию, выступили с обличением митрополита[472]. На четвертый день после приезда Исидор был взят «за приставы» и заточен в Чудовом монастыре[473].

Спешно созвали церковный собор. На нем присутствовали епископы — суздальский Авраамий, ростовский Ефрем, рязанский Иона, коломенский Варлаам, сарайский Иов и пермский Герасим. Они осудили «латыньство» Исидора[474].

Еще в то время, когда Исидор сидел в Чудовом монастыре, Василий II написал послание новому константинопольскому патриарху Митрофану (Иосиф умер во Флоренции 10 июня 1439 г.)[475]. Оно содержало просьбу разрешить поставить митрополита самим русским епископам в связи с тем, что Исидор оказался еретиком. Деликатность вопроса состояла в том, что сам Митрофан принадлежал к числу сторонников унии. Скорее всего послание не было отправлено. Никаких следов реакции на него в Константинополе нет[476].

В заточении Исидор провел все лето 1441 г. и 15 сентября бежал со своими учениками, иноком Григорием и Афанасием, в Тверь[477]. Позднейшие московские летописи сообщают, что Василий II «никакоже посла по нем възвратити его, ни въсхоте удержати его»[478]. В Твери князь Борис Александрович «его прият и за приставы его посади», но потом «отпусти» его на средокрестной неделе Великого поста 1442 г.[479] Отсюда Исидор направился в Литву, а затем в Рим[480].

Изгнание митрополита, поставленного в Византии, и неприятие унии в Москве имели два последствия. В церковных кругах складывалось убеждение, что греки «испроказились», погубили православную веру из-за своего сребролюбия и что истинной опорой правоверия стал московский великий князь Василий Васильевич.

В Повести о Флорентийском соборе Симеон Суздалец указывал: «Тамо начало злу бывшу греческим царем Иваном и греки-сребролюбцы, и митрополиты, зде же на Москве утвердися православием Русская земля хрстолюбивым великим князем Васильем Васильевичем». Слагая панегирик великому князю, Симеон писал: «Радуйся, православный великий князь Василей Васильевич! Всеми венцы украсився православныя веры греческия… царю греческому отступившу кир Иоанну от света благочестия, и омрачися тмою латиньския ереси, а отечество твоего княжения просветися светом благочестия…»[481]. В «Слове избранно на латыню» подчеркивалось, что «богопросвещанная земля Руская веселится о державе… благовернаго великаго князя Василья Васильевича, царя всея Руси»[482]. Так закладывались основы представления о Руси как о наследнице православной Византии и о московском великом князе как о новом царе Константине.

Московские власти (как церковные, так и светские) не стремились к разрыву отношений с патриархом. Время должно было показать, как будут складываться отношения Москвы с Константинополем. Поэтому Василий II в послании Митрофану ставил вопрос только о преемнике Исидора, а не вообще о назначении митрополитов впредь собором русского духовенства. Да и сама просьба мотивировалась отступничеством Исидора и такими причинами частного порядка, как отдаленность Москвы от Константинополя, незнание русского языка греками, набеги «агарян», неустроения в соседних странах, «понеже и преже сего, за нужу, поставление в Руси митрополита бывало»[483].

Достигнув успеха в решении церковной проблемы и подчинив Новгород своему влиянию, Василий II снова попытался привести к покорности Дмитрия Шемяку. Осенью 1441 г. великий князь «роскынул мир» («взъверже нелюбие») с ним и пошел войной на Углич[484]. О причинах, вызвавших этот поход, летописи не сообщают[485]. Возможно, только поводом, а не причиной похода послужило поведение Шемяки, когда он в 1439 г. не послал своих полков для отпора Улу-Мухаммеду. Быть может, Василий II расценил этот случай как нарушение Шемякой договорных обязательств и решил покарать «ослушника». Очевидно, поход великого князя был для Шемяки неожиданностью. Василию II чуть не удалось захватить его на Угличе. Князя Дмитрия о грозящей ему опасности предупредил дьяк Кулудар Ирежский[486]. За эту дерзость Иван Кулудар был лишен дьяческого звания и наказан кнутом. Василий II велел его «кнутьем бити, по станом водя»[487].

Дмитрий Шемяка бежал в Бежецкий Верх, где «много волостем пакости учини». После смерти младшего брата Дмитрия Красного (1440 г.) Шемяка считал Бежецкий Верх своей вотчиной, несмотря на то, что ее захватил Василий II. Отсюда Шемяка направил своих послов в Новгород с просьбой принять его к себе на княжение («что бы есте мене прияле на своей воле»). Новгородцы ответили уклончиво: «Хошь, княже, и ты к нам поеди; а не въсхошь, ино как тобе любо»[488].

Скорее всего князь Дмитрий в Новгород так и не приехал. Но у него появился новый союзник, с которым он продолжил борьбу против Василия II. Им стал можайский князь Иван Андреевич. Уже в 1442 г. Дмитрий Юрьевич и Иван Андреевич находились в «одиначестве… на Угличи». Однако Василию II удалось переманить князя Ивана на свою сторону. Ценой этого была уступка можайскому князю Суздаля, отобранного у князя А.В. Чарторыйского за переход на сторону Дмитрия Шемяки. Это не остановило князя Дмитрия. Он вместе с князем Александром Чарторыйским выступил в поход против Василия Васильевича. Вероятно, их путь шел из Углича по Волге на Дмитров. Под Троицким монастырем их примирил с великим князем троицкий игумен Зиновий, доброхот Василия II[489].

По докончанию Василия II с князем Дмитрием Юрьевичем, составленному до 31 августа 1442 г., Шемяка признавал переход владений Василия Косого (Дмитрова, Звенигорода и Вятки) к Василию II, но сохранял за собой Галич, Рузу и Вышгород, а также удел князя Константина Дмитриевича (Углич и Ржеву). Договор содержал обязательство Дмитрия Юрьевича впредь ходить в походы совместно с великим князем («…где всяду сам на конь», — писал Василий II) или присылать своих воевод по его распоряжению. Запрещались Шемяке самостоятельные сношения с Ордой. В договор вошла и клаузула о совместном суде[490]. В докончании упоминалось еще, что, будучи «в целовании» (т. е. в период мирных отношений) с Василием II, Дмитрий Шемяка «недодал… в выходы серебра и в ординскые проторы». Эти «проторы» и деньги в «ордынский выход» он должен был вернуть великому князю. Говорилось в докончании и о посылке Василием II «киличеев» к Кичи-Мухаммеду и Сеид-Ахмеду. Василий Васильевич пытался наладить связи с противниками Улу-Мухаммеда в «Поле».

Но татары продолжали свои опустошительные набеги на Русь. В 1441/42 г. они приходили на рязанские украины и «много зла сотвориша»[491]. Осенью 1443 г. пожар пожег все «Поле», а тут еще наступила «лютая зима». «Снези велици и ветри, и вихри силни» тяжело отразились на татарских кочевьях. Зимой царевич Мустафа пошел ратью на Рязань и «повоева власти и села Рязанскиа и много зла Рязани учинил». После этого он «с полоном многим» отошел и «ста на Поле». Отсюда Мустафа послал своих людей в Рязань продавать рязанцам пленников. Рязанцы их выкупили. Тогда Мустафа снова пришел в Рязань, но на этот раз «на миру, хотя зимовати в Резани: бе бо ему супротивно на Поли» из-за сильных морозов («нужи ради великиа»)[492].

Кода о приходе татар и желании их зимовать в Рязанской земле узнал Василий II, то он послал против них свой «двор» во главе с воеводами князем В.И. Оболенским и А.Ф. Голтяевым[493]. В Никоновской летописи добавлено, что великий князь послал также «мордву на ртах» (лыжах).[494].

Прослышав о движении великокняжеской рати, рязанцы предусмотрительно постарались поскорее избавиться от непрошеного гостя, который в это время находился в самом Переславле-Рязанском. Бой произошел на реке Листани, ниже Рязани, южнее Ольгова монастыря. «Татари же отнюдь охудеша и померзоша, и безконни быша, и от великаго мраза и студени великиа и ветра и вихра луки их и стрелы ни во что же быша; снези бо бяху велици зело». На них напали с одной стороны мордва, пришедшая на «ртах» с сулицами, рогатинами и саблями, а с другой — «казаки рязаньскиа» (первое упоминание в летописях о казаках). В сражении приняли участие воеводы Василия II и «пешаа рать многа… с ослопы, и с топоры, и с рогатинами». Бой был ожесточенный — «татарове же никакоже давахуся в руки (в плен. — А.З.), но резашася крепко». В конце концов победили объединенные русские полки и мордва. Много татар погибло, и среди них царевич Мустафа, князь Ахмут-мурза и князь Азбердей Мишерованов[495]. Убит был и русский полководец коломенский наместник Василий (по Никоновской летописи — Илья) Иванович Лыков. Во время этого сражения «мужьствова» и Федор Васильевич Басенок, впервые тогда появившийся на страницах летописи[496].

В 1442/43 г. на Беспуте (приток Оки восточное Серпухова) стоял «царь Махмет» — Кичи-Мухаммед. Против него «со всею братьею» ходил Василий II «да воротился, а он поиде прочь»[497].

Вообще 1442–1443 годы были тяжелыми для Руси. В Пскове свирепствовал великий мор до Дмитриева дня 1443 г.[498] Рожь в 1442 г. вздорожала в Ростове[499]. В 1442 г. меженина была и в Твери, «зима была студена, а сено дорого»[500]. В Можайске князь Иван Андреевич сжег «хлебника-мужика», которого обвиняли в людоедстве. Впрочем, этот жестокий князь «безлепъ» сжег и жену своего боярина Андрея Дмитриевича (отца будущего фаворита Ивана III Григория Мамона)[501].

В 1443 г. в канцелярии Василия II с участием книжников из церковной среды составлена была новая редакция послания великого князя о ереси Исидора и осуждении его церковным собором. Адресовалось оно на этот раз императору, а не патриарху (патриарх Митрофан умер 1 августа 1443 г.)[502]. «Великий князь Московский и всея Руси» повторял рассказ о том, как после смерти митрополита Фотия он принудил епископа Иону отправиться к патриарху «с грамотами», чтобы его «поставили на митрополию». Однако вместо него на Русь прислали Исидора, который впал в «латынство» и был осужден собранными великим князем епископами, «елицы обретошася в тое время близ нас», а также архимандритами и игуменами. Василий II просил императора разрешить собрать в Русской земле епископов, с тем чтобы они избрали митрополитом на Русь «человека добра, мужа духовна, верою православна». По Софийской II летописи, Василий Васильевич направил это послание императору в Константинополь, но, получив известие, что тот отбыл в Рим и «ста в Латыньскую веру», вернул своих послов назад. Сообщение об императоре не соответствовало действительности, но послание, очевидно, не было отправлено.

На северо-западе Руси в начале 40-х годов продолжались столкновения новгородцев и псковичей с их соседями. В 1443 г. в Псков приехал новый наместник Василия II — уже знакомый нам князь Александр Васильевич Чарторыйский. 25 августа он принес присягу «ко князю великому Василию Васильевичи) и ко всему Пскову»[503]. Такого крестоцелования Псков еще не знал. Впервые князь-наместник присягал не только на имя Пскова, но и на имя великого князя[504].

В сентябре 1443 г. псковичи заключили 10-летний мир с Ливонским орденом, но конфликты их с другими соседями не прекращались. В 1444 г. дерзкий рейд из Выборга на Нарову совершили шведы, несмотря на существовавший у них мир с псковичами. Шведы захватили небольшой полон, за который Пскову пришлось заплатить «окуп»[505]. В том же году псковские представители приезжали в Новгород, чтобы установить с ним мирные отношения. Однако, узнав, что там начался падеж скота («кони много падут»), а военные действия новгородцсв с ливонцами закончились («не идоша за Нарову»), псковичи «отъехаша без миру»[506].

Обострились отношения у Новгорода и с Ливонией. 14 сентября 1443 г. в Новгород приехал литовский князь Иван Владимирович (сын Владимира Ольгердовича Вольского). Он получил пригороды князя Юрия Лугвеньевича, который покинул Новгород. Князь Юрий поехал было к немцам, но те, занятые подготовкой к войне с Новгородом, «ему пути не даша». Тогда он отъехал в Москву[507]. Осенью 1443 г. Ливонский орден предполагал вторгнуться в новгородские пределы и овладеть городом-крепостью Ям. Г. Козак правомерно связывал решение ливонцев выступить против Новгорода с их борьбой против усиливавшегося влияния Литвы на Новгород. В письме великому магистру от 28 декабря 1444 г. Казимир IV указывал, что великий магистр начал войну с новгородцами, узнав о посылке Казимиром IV своего наместника в Новгород[508]. Н.А. Казакова причину войны видит односторонне — в стремлении Ливонского ордена усилить свои внешне- и внутриполитические позиции[509].

Осенью 1443 г. ливонцы пожгли посад у Яма[510]. В ответ зимой 1443/44 г. новгородцы во главе с литовским князем Иваном Владимировичем совершили рейд под Нарву (Ругодив) и в район Чудского озера. Одновременно «корела» ходила на «мурман». Пятидневная осада Яма самим орденским магистром результатов не дала. Город умело защищал союзник Дмитрия Шемяки князь Василий Юрьевич Шуйский, вынужденный покинуть свое суздальское княжение[511].

Военные действия в этих районах продолжались и весной 1444 г., но без каких-либо результатов[512]. В ноябре при посредничестве Литвы новгородцы заключили на два года перемирие с ливонцами. В конце 1445 г. обнаружились противоречия между сторонами при определении границ в районе Нарвы. Но в конце концов перемирие было продлено до 24 июня 1447 г.[513]. 8 сентября 1444 г. мир с Ригой на 10 лет заключил и Псков[514].

Осенью 1444 г. в Новгород снова приехал князь Юрий Лугвеньевич. Новгородцы на этот раз «даша ему коръмление, по волости хлеб, а пригородов не даша». Раздраженный этим князь уехал в Литву.

1445 год в Новгороде выдался особенно тяжелым. Голод, начавшийся еще в 1436 г., достиг своего апогея.

Население к тому же страдало от произвола судебных чиновников («ябетников»), неправого суда и от частых поборов («боры частыя»). В 1446 г. в Новгороде происходили волнения из-за порчи монеты[516]. В 1445 г. новгородцы попытались «ратью заволочькою» в 3000 человек пойти на Югру за данью, но были разбиты: погибло 80 человек «добрых людей, детей боярьских, удалых людей»[517].

В том же году мурманская «свея» ходила за Волок на Двину в район Неноксы и взяла в плен многих людей.

Особенно большой ущерб новгородцам принесли походы тверичан. Осенью 1443 г. «из Тферьского много повоеваша земле и сел новгородчкых, Бежичкыи Верх и Заборовье и Новоторскыи волости вси». Бедой новгородцев хотел воспользоваться Казимир IV. Он предложил им: «…возмите моих наместников на Городище, а яз вас хочю боронити; а с князем есмь с московьскым миру не взял вас деля». Но новгородцы на это не пошли[518].

Со времени соглашения 1436 г. между Василием II и Дмитрием Шемякой прошло уже десять лет, а отношения между князьями, несмотря на конфликт 1441–1442 гг., продолжали регулироваться достигнутым компромиссом. Чрезвычайные события нарушили равновесие сил.