Витязь особого назначения

Глава шестая

За спиной всадников остались люблинские предместья. С обеих сторон дороги потянулись бесконечные поля с вызревающими хлебами и изредка — яблоневые сады. Людей почти не было, а случайные встречные, завидев всадников, спешили отойти на обочину или нырнуть прямо в поле, под защиту колосьев. Ягайло и Евлампия не то чтоб гнали коней, но и на шаг сбиться не давали. Им хотелось поскорее покинуть границы Польского королевства и оказаться под сенью родных дубрав и березняков. Ехали молча. Все, что произошло с ними в последние несколько дней, путники успели обсудить уже не раз.

Витязь поведал, как накачивал вином разнообразных сановников и простых шляхтичей. Как, взывая к их смелости и гордости, наслушался всяких мерзостей, многие из которых были просто подлы по сути, многие — страшно кровавы. Как узнал пару государственных секретов и подробности заговора против немощного короля — что заговор готовится в спешке, ибо есть подозрения, что существует еще один, заграничный, тянутся руки к краковскому престолу из Венгерских земель.

Евлампия поведала о странных любовных привычках старшей дочери короля и предположила, что такая жена княжичу Глебу нужна, как собаке пятая нога. Говорила она об этом настолько горячо, что Ягайло подумалось: а не влюбилась ли девка в молодого княжича? С удивлением для себя витязь почувствовал сердцем укол ревности.

На горизонте замаячили подернутые сизой дымкой леса приграничья.

— Ну, вот и дома, — возрадовалась девица.

— Ты это… Не говори гоп, пока не перепрыгнешь. До границы еще часов десять скакать. — Прищуренным глазом он оценил высоту солнца над горизонтом. — Дотемна бы успеть, а то придется опять в лесу ночевать.

— Так, может, и в темноте поедем? Смотри как луна светит, все видно, почитай.

— Это тебе видно, а коням-то не очень. Дорога ухабистая, ну как ноги в колдобине подвернут? Тогда дорогу своими придется мерить, а коня убить, чтоб не мучался, все равно уже не ходок. И уж не знаю, как ты, — витязь покосился на рыжего жеребчика, стреляющего по сторонам озорными лиловыми глазами, — а я Буяну такой судьбы не желаю.

Словно почувствовав, что говорят о нем, жеребчик вскинулся, заржал тихонько и запрыгал по дороге, далеко выбрасывая ноги и делая вид, что хочет вытряхнуть седока из седла. Евлампия дурашливо засмеялась, вцепившись пальцами в рыжую гриву. Улыбнулся и Ягайло. Буян благодушно фыркнул — мол, развлекается молодежь.

Жеребчик встал на дыбы, словно подражая единорогам со старинных гербов, забил копытами в воздухе и заржал басовито. Не сдержал ноты, сорвался на фальцет, пустив петуха. Девица и витязь расхохотались беззаботно. Впервые за последнее время… И в этот самый миг конек оступился, захрипел и, неловко перебирая копытами, стал валиться набок. Евлампия попыталась соскочить с седла, но не успела, запуталась в юбке. Падающий конь подмял ее под себя, придавил ногу. Голова его глухо бухнулась на утоптанную землю, изо рта и ноздрей выплеснулись на жадно глотающую их пыль струйки крови. И только тут Ягайло заметил торчащий из горла жеребца арбалетный болт, ушедший почти по самое оперение.

Скорее чувствуя, чем понимая, что делает, витязь ударил Буяна пятками в бока, посылая прямо в поле, через сточную канаву. Приученный к неожиданностям конь послушно прыгнул, по срамное место провалился в море золотистой пшеницы. Ягайло надавил ему на холку, заставляя лечь, и одновременно соскальзывая с седла. Над головой с противным визгом пронеслись две стрелы.

— Ягайло! Ягайло, помоги! — донесся с дороги крик Евлампии.

— Тихо лежи, девка! — зарычал он, одной рукой отстегивая от седла арбалет, другой придерживая и успокаивающе поглаживая лежащего на боку Буяна. — Мертвой прикинься!

Воин уперся ногой в специальную скобу на ложе арбалета и ухватился за тетиву. Потянул на себя, до скрипа напрягая жилы и корябая ладони. Зацепил-таки ее за зарубку на вертушке и, пошарив в колчане, уложил болт в специальную канавку. Достал второй арбалет и проделал с ним то же самое, благодаря Бога, что надоумил оба оставить себе, а не отдать один Евлампии, как собирался.

Шепотом наказав Буяну не вставать, он перекинул через плечо ремень колчана с гвоздеподобными стрелами, взял в каждую руку по самострелу и побежал к дороге, следя, чтоб макушка не мелькнула среди колосьев. Спрыгнул в канаву и посмотрел на спутницу. Девица была жива и даже не ранена. Во всяком случае, крови заметно не было. Только вот нога застряла под лошадиным телом.

— Эгей? Евлампия?! Ты как? Вылезти можешь? — окликнул он ее вполголоса.

— Нет, не смогу. Зажало намертво. Больно, — так же шепотом пожаловалась девица.

— Понятно, что больно. Но ты потерпи, не стони, главное, чтоб внимания супостатов не привлечь. А хотя… Давай-ка лучше стони. Даже не стони. Кричи, зови меня. Во всю глотку ори. Так ори, будто тебя режут.

— Ты что, витязь, сдурел? Под вражьи стрелы подставить меня хочешь? — В голосе зазвучала обида, мешающаяся с подозрительностью.

— Подставить — нет, а вот выманить их хочу, а то из леса они и меня подстрелят, и тебя потом не помилуют. А так, глядишь… Да хватит уж спорить, ори давай!

Девица кивнула, набрала в грудь побольше воздуха и заголосила с подвыванием:

— Ягайло?! А-а-а-а-а! Витязь?! О-о-о-о-о! Ягайло, куда ты делся?! Мне больно, Ягайло! А-а-а-а-а! Где ты?! Приди и спаси меня! О-о-о-о-о! Ягайло, я умираю, чтоб тебя демоны побрали! А-а-а-а-а! Да где ж ты, пес шелудивый?! О-о-о-о-о! Беги сюда, таракан запечный, да скорее, пока у меня нога не отсохла! А-а-а-а-а! Яга-а-а-йло! Где ты, аспид червеподобный?! Рыба снулая с протухшими потрохами! А-а-а-а-а! О-о-о-о-о!

«Луженая глотка, — с некоторым даже уважением подумал витязь, — только вот насчет аспида червеподобного — это она зря. Надо будет потом сказать, чтоб больше так не говорила». Он отложил один арбалет на сухое место и взял другой на изготовку. Витязю почудилось движение на опушке леса, и вскоре он уверился, что глаза не подвели. Из кустарника, поминутно оглядываясь, выбрались двое стрелков. Полностью затянутые в мелкого плетения кольчуги люди двигались легко и проворно, поводя арбалетами из стороны в сторону, готовые в любой момент спустить тетиву. Следом показался тот самый поляк, которого Ягайло победил и пленил в лесу у белого шатра.

На нем был гладкий круглый шлем без забрала, тяжелая кираса без наплечников, зато с налокотниками, вполне способными выдержать удар доброй палицы. В руках он сжимал обнаженный меч-бастард, направив острие в небо.

Двигался польский рыцарь тяжелее стрелков, медленнее и был неплохой мишенью, но пробить его доспехи с такого расстояния арбалет Ягайлы вряд ли мог.

Вот, значит, как. Обидчив оказался сынок польского короля Збышек. Злопамятен. Обходными тропами привел людей да и устроил засаду. Гадюка подколодная, конечно, но в уме и сообразительности не откажешь. Но где он сам и сколько еще в лесу народу спряталось? Как минимум на четверых стоит рассчитывать, Ведь и другие бывшие пленники наверняка захотят за унижение посчитаться. Эх.

Ягайло тяжело вздохнул и, отвлекшись от созерцания лесной опушки, перевел внимание на тех, кто крался по дороге к придавленной конем Евлампии. Да так неудачно, что их головы над колосьями разглядеть было очень трудно. А та все голосила.

— А-а-а-а-а! О-о-о-о-о! Ягайло! — неслось над полями.

— Слышь, девка, — прошипел Ягайло. — Смолкни.

— Что? — недослышала Евлампия.

— Смолкни, говорю.

— А-а-а…

Крики прекратились. Едва различимые силуэты на дороге остановились Один выпрямился, встал столбом, ровно суслик, из-под руки вглядываясь в дорогу и пытаясь разобраться, что произошло. Умерла голосившая девка или добрался до нее спаситель?

Ягайло поймал обтянутую кольчугой голову в прицельную рамку, поднял арбалет на полвершка, учитывая расстояние, и надавил на спуск.

Тетива глухо ударилась об ложе. Стрела с визгом унеслась к цели. На одно длинное мгновение поляк, продолжающий обозревать видимую часть дороги, завис между жизнью и смертью. Вернее, был еще жив, но уже мертв. Наконец стрела настигла его. Смяла голову под кольчужным капюшоном, без вскрика опрокинула в канаву. Остальные поляки бросились наземь.

Ягайло отшвырнул разряженный арбалет, схватил с земли другой и, молясь, чтоб замешательство врагов продлилось дольше, помчался вперед, нацелившись на куст, росший невдалеке от места, где залегли невидимые сейчас поляки. Бежать, пригибаясь, было трудно, но поднять голову он боялся, чтоб не стать мишенью для стрелков из леса.

За пару аршин до куста он упал на спину и проехался по траве, укрывшись под разлапистыми ветвями. Поляки, у которых прошел первый испуг, тем временем стали медленно подниматься, опасливо осматриваясь. Дождавшись пока взгляды их не обратятся в противоположную сторону, Ягайло вылетел из-под куста. Толкнувшись с двух ног, прыгнул на дорогу и с лету выпустил стрелу, целя в горло меченосцу. Тяжелый доспех не помешал тому схватить второго стрелка за шкирку и закрыться им. Болт попал арбалетчику в середину груди, разорвал железные кольца и с чавканьем ушел глубоко в тело. Дорожная пыль приняла в себя еще одну порцию крови. Отбросив его, как сломанную куклу, поляк кинулся вперед, занося меч.

Ягайло приземлился на бок и, перекатившись через плечо, вскочил, таща из ножен саблю. Но не успел. Ему пришлось пригибаться, чтобы не попасть под секущий удар в шею. Гудящее железо взъерошило волосы на затылке витязя. Обтянутое кольчужными штанами колено вынырнуло снизу, метя в зубы. Ягайло дернулся назад, и как раз вовремя — острие меча чуть не отрезало ему кусочек уха.

Витязь отпрыгнул дальше, разрывая дистанцию. Противники замерли друг напротив друга, присматриваясь и выцеливая место для удара. Витязь внимательно следил за плечом поляка, зная, что в руках умелого бойца полуторник — страшное оружие. Чуть длиннее обычного рыцарского меча, взятый в обе руки, он давал противнику ложное чувство недосягаемости. В этот-то момент его и можно было пустить в дело одной рукой, раза в полтора увеличивая круг поражения. А вот в ближнем бою…

Ягайло рванулся вперед, под опускающийся меч. Проскочил. Сошелся грудь в грудь, глаза в глаза. Ужалил кончиком сабли руку поляка. Тот ударил локтем, метя в лицо. Ягайло пригнул голову, потому кольца кольчуги только оцарапали скулу, и в обратку пнул супостата сапогом в голень. Больно не сделал, но выбил из-под рыцаря опорную ногу.

Вместо того чтоб пытаться сохранить равновесие, тот обрушился на витязя всем весом своего утяжеленного металлом тела. Ягайло выскользнул и толкнул рыцаря в спину. Тот пробежал по дороге несколько шагов и остановился, раскинув руки в попытке помочь телу устоять.

Мимо просвистела стрела. Черт. Этак они его… Провернув в правой руке саблю обратным хватом, Ягайло дикой кошкой прыгнул на спину рыцаря. Обхватил другой рукой за шею и повис, сливаясь для стрелков в одну мишень. Ударил саблей в бок, под руку. Острие соскользнуло по кирасе и звякнуло где-то у бедра. Медведем, на котором повисла гончая, рыцарь крутнулся вокруг себя, но Ягайло вцепился в него клещом. Тогда поляк опрокинулся назад, надеясь припечатать русича к земле.

Тот соскочил и успел ударить падающего воина навершием рукояти. В висок не попал, но почувствовал, как поддаются под латунным шаром кости. Еще одна стрела распорола воздух у плеча. Ягайло на секунду отвлекся, и ее хватило поляку, чтоб перевернуться на живот, оставляя для удара только бронированную спину. Витязь замер в нерешительности. Поляк прыгнул вперед, обхватывая Ягайлу за пояс. Ударил плечом в пузо, снося с ног. Кишки витязя свернулись в тугой узел и заныли. Затылок хрястнулся об землю, рот наполнился кровью прикушенного языка. Перед глазами поплыли розовые круги.

Ягайло с размаху ударил поляка ладонями по ушам. Даже несмотря на кольчужный капюшон, вышло знатно. Тот замотал головой, пытаясь справиться со звоном. Витязь же уперся руками ему в плечи и, обдирая ноги о кирасу, вывернулся из-под рыцаря, попутно несколько раз стукнув его коленями по голове. Наподдал каблуком в темя и зашарил в пыли, на ощупь отыскивая саблю. Эфес плотно лег в руку, наполняя ее силой и уверенностью. Ягайло вскочил на ноги и увидел, что двужильный поляк тоже уже стоит, покачиваясь и сжимая в руках полуторник. Витязь сделал шаг в сторону, чтобы по возможности держать рыцаря между собой и лесом. Тот проводил его острием лезвия. Струйка крови из рассеченной губы превращала лицо в злобную маску базарного лицедея, пальцы все крепче охватывали рукоять, мышцы напрягались…

Ага, вот сейчас. Он увидел, как разгибается плечо, как разворачивается корпус, посылая вперед руку с мечом. Одну.

Кувыркнувшись вперед, под вытягивающееся в его сторону лезвие, Ягайло на разгибе ног вогнал саблю под кирасу поляка. Уцепил взглядом его мутнеющие глаза, подержал немного и отпустил. Воин рухнул назад, не сгибаясь, громыхнув кирасой о валяющийся на дороге камень.

Враг был повержен. Ягайле захотелось присесть прямо на землю, отдохнуть, остудить разогретую горячкой боя кровь. Но отдыхать было некогда. Из лесу вылетали четыре всадника в блестящих нагрудниках, с кроваво-красными гербами на черных куртках и в широкополых черных плащах, развевающихся за спиной. Понеслись к витязю, сотрясая копытами сухую землю. Не иначе, апокалипсис устраивать. Двое опускали наперевес короткие кавалерийские пики, один поднимал небольшой одноручный арбалет, один, самый грузный, прикрывался большим щитом в виде перевернутой капли, и понять, что за ним, было невозможно. Хорошо бы не плеть али топорик. Из четырех глоток вырвался злобно-торжествующий рев. Тренькнула слышно даже за конским топотом тетива. Короткая стрела срезала ветки с многострадального куста в полуаршине от Ягайлы.

Для четверых, даже для троих дорога была узковата, поэтому двое с пиками вырвались вперед, крепыш с огромным щитом — за ними, а арбалетчик приостановился, чтобы перезарядить.

Скрываться в поле от конных, которым сверху видно все, было бесполезно. Убегать по дороге, подставляя незащищенную спину, — тоже, потому витязь кинулся им навстречу, на ходу выдернув из-за голенища нож. Метнул снизу. Клинок сверкающей рыбкой понесся в горло одному из пикинеров. Тот заметил блеск, дернул голову в сторону. Нож пролетел мимо, плашмя ударился в большой щит дальнего и, крутясь, улетел в канаву без всякого ущерба для врага.

Но поляк на секунду потерял Ягайлу из виду, а тот поднырнул под блестящий наконечник его пики. Вытянулся стрункой, чтоб не зацепили стременами. Проскочил за щитом крепыша так, что тот его даже не увидел за краем, и оказался перед арбалетчиком. Только тут занятый своей машинкой поляк вскинул глаза. Он стал поднимать взведенное оружие, но не успел. Сабля перечеркнула его куртку пониже нагрудника. Он вскрикнул, переломился в поясе и свалился с седла, зацепившись ногой за стремя. Испуганная лошадь понесла, увлекая за собой кричащего человека. Ягайло бросился следом, почти не отставая. Чувствуя спиной неладное, крепыш подстегнул лошадь, погнав ее в стремительный галоп. Валики жира над седлом колыхались, заметные даже под толстой курткой.

Далеко проскочившие пикинеры как раз пытались развернуть на узкой дороге коней, чтобы пойти в новую атаку, когда на них налетела испуганная лошадь арбалетчика, смяла, опрокинула. Один всадник не удержался и стал валиться из седла. В поднятой столбом пыли сверкнула короткая сабля — и его голова упала на землю на значительном отдалении от тела. Другой всадник сумел удержаться в седле, отбросил пику и выхватил меч. Уловив взглядом стремительно двигающуюся к нему тень, вздернул коня на дыбы, чтоб его и своим весом утяжелить падающий клинок. Но тот рассек пустоту. Сильная рука витязя ухватила поляка за запястье и вырвала из седла, протащила по воздуху и приземлила на дорогу лицом и грудью, выбив из легких весь воздух. Вонзившийся под основание черепа клинок навсегда прервал судорожные попытки вдохнуть.

Ягайло выдернул саблю из шеи поверженного врага, поднялся с колена и посмотрел на последнего бойца. Толстяк, перемахнув через лежащую на дороге Евлампию, нахлестывал своего коня плеткой, даже не оглядываясь.

Витязь обтер саблю о вражескую одежду. Перевернув тело, поискал набитый деньгами кошель. Срезал, спрятал за пазуху. Всмотрелся в лицо убиенного. Покачал головой. Без наследника осталось Краковское королевство. Слаб Казимир, чтобы в русские земли войска на месть отправлять, но зато уж внутри княжества потеха начнется большая. Теперь его ждут заговоры, интриги, попытки соседей отхватить лакомый кусок. Да и внутри семьи ладком не договорятся. Это сейчас Казимир стар и немощен, а раньше-то не раз в брак вступал. С Анной, сиречь Альдоной, — княжной Литовской из рода Гедиминовичей, от которой и родились дочки Кунигунда, от какого ж слова имя такое странное получилось, да Эльжбета. С Адельгейдой, княжной Гессенской, от нее, похоже, этот отпрыск и появился. С Ядвигой из Глогова в законных отношениях состоял. Да и о дамах — Кристине из Праги и Эстер какой-то, чуть ни пруссачке знатной, — слухи ходят. А сколько еще неизвестных женщин? И каждая восхочет, чтоб именно ее отпрыск на престол взошел. А ведь у каждой отец, дядья и братья, которым тоже охота за троном постоять. Передерутся наследнички, как есть передерутся.

Он сходил к канаве, достал нож. Вернул его на привычное место и снова подошел к придавленной Евлампии. Грустно потрепал по гриве убитого конька, последнюю память об Акимке, заглянул под его бок. Поцокал языком. Приобняв тушу за шею, попытался сдвинуть. Девица посмотрела на него полными боли и злости глазами:

— Да ладно, чего тужишься, витязь? Я тут привыкла уже, пригрелась на солнышке. Ямку себе пролежала.

— Не ершись, — ответил Ягайло. — Чем могу…

К ним подошел Буян. Посмотрел искоса. Ткнулся носом в забрызганную кровавой пеной морду конька, поднял голову и тихонечко всхрапнул.

— Да, Буяша, — погладил его по лбу Ягайло. — И его не сберегли. Много вокруг нас смерти. И никак от этого не избавиться…

— Что ты затянул, как пономарь, — подала голос Евлампия. — Еще молитву за упокой лошади прочти. Давай вытаскивай меня ко псам, а то мочи уж нет терпеть. Нога как деревянная стала.

Ягайло вздохнул, огляделся. Потом подвел Буяна к коньку со стороны брюха, успокаивая и шепча ласковые слова — конь не любил мертвых, привязал его узду к седлу рыжего. Поднял валяющиеся пики и подсунул их под тело конька. Указал Буяну тащить назад, а сам налег, подрычаживая.

Туша чуть приподнялась, и девица смогла выползти из-под нее, упираясь в землю руками и здоровой ногой. Развернулась, села прямо на землю и задрала подол. На ногу было больно смотреть, она распухла почти вдвое и пошла красно-синими разводами. Но Ягайло все же нагнулся, оглядел внимательно, пощупал колено, покрутил стопу, встал, отирая руки о штаны.

— Ничего ужасного. Кости целы, мягкое ушиблено только все да придавлено, — успокоил он девицу. — До свадьбы заживет, хотя не лекарь, конечно…

— Ничего ужасного, — передразнила она витязя. — Тебя б так придавило. — Она посмотрела на него злыми глазами, попробовала встать, но ойкнула и опустилась обратно на землю. — Видать, придется мне тут свадьбы дожидаться.

— Убираться надо отсюда побыстрее, — словно не слушая ее, проговорил витязь. — Вдруг тот поляк уже до караулов каких доскакал да с подмогой возвращается? Эвон как резво дунул… Жаль, Буян остался один. Притомился он, боюсь, двоих не вынесет.

— Э… Ягайло, ты чего это? Ты меня тут хочешь оставить? — не на шутку встревожилась девица.

— Да бог с тобой, девка, — отмахнулся витязь. — Ты меня за басурманина жестокосердного принимаешь?

— Нет… Я это… Но… А чего делать-то?

— Ладно, понял я. — Витязь повернулся к Буяну. — Иди-ка сюда, друже.

Конь подошел, осторожно переступая копытами и косясь на раскиданных по дороге покойников. Ягайло обхватил девицу за пояс и легко, без усилий посадил в седло. Та вскрикнула, зацепившись больной ногой за высокую луку. Закусила губу. Ягайло посмотрел на нее уважительно. Она в ответ окинула его непонимающим взглядом:

— А ты-то как, витязь? Пешком, что ль, пойдешь?

— Ну, не совсем чтоб пешком, но да, ногами, — ответил Ягайло.

Он развязал пояс с саблей и сунул ее в одну из седельных сум. Стянул через голову кольчугу. Достал из-за голенищ несколько ножей и, завернув их в железную рубашку, отправил следом. Сходил к мертвому коньку, с сожалением посмотрел на дорогое седло, позаимствованное на постоялом дворе, вынул из переметных сум кое-какие пожитки и, вернувшись, положил в свои. Помахал руками, как мельница крыльями, и взялся за стремя. Свободной рукой хлопнул Буяна по крупу, и конь пошел неторопливой мягкой рысью. Ягайло побежал рядом, чуть повисая на стремени, отчего шаги казались семимильными. Они углубились в приграничный лес.

— Слышь, витязь, а ты где так рубиться на саблях научился? — спросила его Евлампия.

— Как? — переспросил тот, стараясь не сбиться с ровного дыхания.

— Ну… Быстро. Наши-то дружинники вон, бывает, по полчаса мечами, как оглоблями, машут — и ничего. А ты вон — раз, два и все. Хотя при силище твоей мог бы, наверное, с одного удара коня со всадником в доспехах ордынских, войлочных, вместе пополам разрубить. А если еще мечом хорошим, таким, как в Дамаске куют, так и вовсе латного лыцаря.

— Лень, — коротко ответил Ягайло.

— Как лень? Не понимаю.

Витязь притормозил Буяна. Остановился сам, переводя дух.

— А так. Вот сколько сил надо потратить, чтобы полчаса мечом махать? Много, — сам себе ответил он. — Один же удар точный, под шлем или в стык латный, — и все, можно за другого врага приниматься. А попробуй ливонца того же мечом взять? Ему твои удары что горох, он их разве что слышит.

— Так просто? Почему тогда у тебя так споро выходит, а другим пыхтеть надобно?

— Это сначала понять надо, а потом в кровь впитать. Чтоб дума сама в том направлении разворачивалась. Чтоб руки сами искали одно уязвимое место, да как лезвие в него послать, да еще так, чтоб самому не открыться под вражий удар. Ну, а потом еще тренироваться долго. На чучелах соломенных да на единомышленниках.

— Трудно себе представить твоих единомышленников, — хмыкнула Евлампия.

— Ладно, хватит балаболить. Дальше поехали, — оборвал ее Ягайло.

Он пару раз глубоко вздохнул и снова направил Буяна по дороге мягкой, нетряской рысью.

— Слушай, Ягайло, — не унималась девица. — А вот скажи мне, почему тевтонцы да ливонцы в лыцарском доспехе воюют, в шеломах с забралами да мечами прямыми? Силой берут да ударом молодецким. Татары вообще в халатах воюют да в шапках войлочных, кольчуг почти не надевая. Верткие, быстрые, да с сабельками легкими. А мы ни то ни се. Вроде тяжелее татарских наши доспехи, но до рыцарских никак недотягивают.

— Да потому, что живем мы меж ними, как меж молотом и наковальней. То с запада на нас напрут, то с востока наскочат. Чтоб ливонцам противостоять, тяжелый доспех нужен, чтоб с татарином сладить — легкий, вот и приходится лучшее от тех и от других брать. А дружинник на все один. Вот и крутись как хочешь.

Евлампия понимающе покивала головой, а витязь замолчал, восстанавливая дыхание. Вскоре он придержал коня.

— Чего опять заминка-то? — вопросила Евлампия.

— Тсс. — Он приложил палец к губам.

Девица примолкла, оглядываясь, а Ягайло сунул руку в суму и нашарил там рукоять сабли.

— Ты, мил человек, не балуй, — донеслось откуда-то из-за деревьев. — А то пострадаешь, не ровен час.

Ягайло отпустил рукоять и поднял руки вверх, ладонями ловя направление, из которого исходил звук.

— И кто тут у нас? — донеслось из-за спины.

Витязь и девица обернулись. На опушке леса стоял человек в сером плаще с привязанными к нему веточками и листиками. Даже вблизи он был почти неразличим на фоне леса. Только короткий лук с тетивой вполнатяга и недобро поблескивающий наконечник стрелы привлекали к себе внимание. По осанке и манере держаться он должен быть как минимум воеводой отряда. Из лесу вышли еще несколько человек, одетых примерно так же и вооруженных кто чем — луками, мечами, короткими топориками.

— Кто такие? Откуда? Куда путь держите?

— Витязь Ягайло и девица Евлампия, по поручению Святослава Ивановича, князя Смоленского, — ответил Ягайло.

— И подорожная имеется? — подозрительно прищурился десятник.

— А как же? — ответил Ягайло и полез за пазуху.

Медленно, чтоб не вводить стрелков в искушение, извлек порядком потрепанный, пропахший потом свиток и протянул главному. Тот взял его, развернул и, дальнозорко держа на отлете, прочел, шевеля губами вслед словам.

— Яромир, — подал голос один из лесных бойцов. — Это точно Ягайло, знатный витязь. Только грязный и рожа вся обгорелая, потому и признал не сразу.

— Уверен, Вячко?

— Как есть уверен. Вот те крест, — размашисто перекрестился смахивающий на вставшего на задние лапы медведя воин, которого назвали Вячко.

— Да верю, верю, — ответил десятник и снова перевел взгляд на Ягайлу, девицы для него словно бы и не существовало. — Смотрю, тяжко вам пришлось. Никак с поляками зарубились, — оглядел он бурые брызги на рукавах Ягайлы и ногу девицы, опухоль и синеву которой едва прикрывал подол платья.

— Было дело, — признался витязь. — А вы тут что сторожите, ежели не тайна?

— Да знать бы… — посетовал главный. — Отправили сюда, велели в оба глядеть, а на что глядеть, не сказывали. Вот, может, на начало новой войны посмотрим.

Ягайло лишь тяжело вздохнул и потупил взор, мол, и такое быть может.

— А вы куда путь держите? — спросил десятник.

— Нам бы до «Укрáины» добраться поскорей.

— Так вы уже тут, — удивился начальник лесной стражи.

— Не, нам не землю, нам до трактира надо. Человек нас там ждет, — пояснил Ягайло.

— Не тот, который монахом-паломником, из византийских земель возвращающимся, представляется? — хохотнул десятник. — Ясно. Ты когда встретишь, передай ему, что от него службой княжеской да силой богатырской за версту разит, и клобук да ряса то не скрывают отнюдь.

— Передам. И вам счастливо. Думаю, не будет войны, — успокоил дозорных Ягайло. — В ближайшие день-два.

— И то хлеб, — улыбнулся десятник.

Ягайло улыбнулся ему в ответ, взял Буяна за стремя и повел к трактиру, ориентируясь по просветам в кронах деревьев. Шорох за его спиной возвестил, что дорога снова пустынна на вид.

Вопреки опасениям хозяина и Евлампии, трактир не захирел. У его коновязи под навесом стояло лошадей ничуть не меньше, чем когда Ягайло наведался сюда в первый раз. Двери были открыты настежь, и из них доносились веселые голоса и запахи свежеприготовленной еды, от которых у путников засосало под ложечкой, а рот наполнился слюной.

Витязь свел коня к коновязи, помог девице спуститься на землю и усадил на валяющуюся неподалеку чурку. Снял с Буяна седло и подвел к стойлу мимо дремлющего — интересно, просыпался ли он когда-нибудь вообще? — сторожа. Конь сделал пару глотков из стоящей там кадушки с водой и, сунув голову в ясли, радостно зачавкал свежим овсом. Витязь перекинул через плечо сумы, одной рукой подхватил седло, другой — Евлампию и поволок их к дверям. Девица, как могла, старалась облегчить витязю ношу и поминутно кривясь, подпрыгивала на одной ноге.

Хозяин уже ждал их почти в дверях. Его сгорбленная спина и опущенные плечи выражали полную покорность судьбе, но взгляд черных глаз таил недоброе.

— Таки вег’нулись? — вместо приветствия бросил он.

— А тебе, старый хрен, было б спокойней, если б мы Богу душу отдали? — накинулась на него Евлампия.

— Шо ты, милая, шо ты? — замахал на нее ладошками хозяин. — И в мыслях такого не дег’жал.

— Ладно. Ты нам тут руками не маши, ветра не нагоняй, — проговорил Ягайло. — Лучше комнату приготовь, видишь, прилечь ей надо.

— Конечно, конечно, — засуетился хозяин и, с радостью сбежав от неприятного разговора, понесся вверх по лестнице, зовя по дороге кого-то на неизвестном наречии.

Ягайло потащил Евлампию за ним следом, по ходу оглядывая зал. Публика была самая разношерстная. Чернявый парень в расстегнутой до пупа заграничной рубашке с огромным нательным крестом навыпуск. Несколько серых, угрюмых мужиков из мастеровых, наверное, везущих продукты своего труда на какую-нибудь ярмарку, вездесущие личности в широкополых шляпах и… О да, паломник. Здоровенный, длинноволосый, рыжебородый детина в явно маленькой для его широченных плеч и округлого брюшка рясе. Монашеский посох с окованными железом концами, и не посох даже, а просто какое-то бревно. Оловянная кружка с хмельным медом теряется в огромных ручищах. Совсем обалдел Святослав Иванович — на тайные дела таких приметных людей посылать. Да и рожа какая-то пухлая слишком, с маленькими глазками над литыми щеками. Хотя взгляд зеленых глаз не глупый. Не осоловелый после обильных возлияний. Цепкий такой взгляд. Жесткий.

Ягайло почти на себе втащил Евлампию наверх и отвел к комнате, на которую любезно указывал хозяин. Завел. Помог, не тревожа ногу, лечь на жесткий топчан и сбросил рядом свой скарб.

— Как ты? — Он хотел погладить девицу по покрытой платком голове.

— До свадьбы заживет, — зло бросила она, отстраняясь. — Сам рек.

— И то верно, — легко согласился витязь, давно привыкший к взрывам ярости в ответ на его неуклюжие проявления заботы и ласки. — Я вниз пойду, а тебе распоряжусь воды принести, тряпку какую обтереться да мыла, если найдется, ну, или золы плошку. Помощи даже и не предлагаю.

— И правильно, — ответила Евлампия. — Пусть воду тащат, да погорячее, да снеди какой брюхо набить.

Ягайло кивнул, спустился вниз. Поймав за ворот безрукавки хозяина, передал тому просьбу девицы, подкрепив ее полновесной монетой, заказал себе жбанчик кваса и, не таясь, направился к княжьему посланцу. Сел на лавку супротив него. Откинув крышку незаметно появившегося у локтя сосуда с напитком, приник к деревянному краю. Долго пил, запрокинув голову и дергая кадыком. Наконец, осушив его больше чем наполовину, отставил в сторону, утерся и взглянул на посланца:

— Здрав будь, добрый человек. Чем порадуешь?

— И тебе не хворать. И рад бы, да порадовать особо нечем, — спокойно ответил тот. Голос у него был под стать фигуре — густой, басовитый. — Княжью дружину пришлось под Можайск отправлять. Митька Московский послал войска воевать и грабить за участие смолян в разорении Московской волости с Ольгердом заодно. Да еще Михаилу Тверскому войну объявил. Ох, неспокойно сейчас там, — покачал головой посланец. — Дмитрий взял и пожег Зубцов и Микулин, а также села все, до каких смог добраться.

— А Михаилу-то за какие грехи?

— Вестимо, за то, что Ольгерда уговорил на Москву походом идти. Осерчал Михаил, когда после суда неправедного насилу с боярами своими из узилища вырвался, да и то не сам, а ордынские князья за него попросили. Особенно Карач-Мурза за него старался, ну, который в православном крещении Иван Васильевич, сын законного князя Карачевской и Черниговской земель. У Дмитрия на то семейство зуб, а злопамятен князь Московский сверх меры.

— Будешь тут злопамятен. Мало что Орда указывает, что делать, так еще князь Литовский чуть город приступом не взял да окрестности все пограбил, — покачал головой Ягайло.

— Да посады с городищами вокруг Белокаменной Митька сам пожег, чтоб, значит, ворогу ничего не досталось. А сам за стенами каменными отсиделся.

— Дальновидно он их построил, выходит.

— То да, но построил-то вокруг своих хором, остальных не пустил. Закрыл ворота наглухо.

— А скольких Ольгерд в полон увел? Да скота сколько забрал, да птицы домашней? — даже не спросил, уточнил Ягайло.

— Какой там полон, он людей уводил, чтоб не померзли зимой, да еды давал. Да лес валить разрешал, чтоб избы ладить. В убытке пребывал. А ведь мог всех в Орду продать и мошну свою набить.

— И полки заслонные на Тростенском озере побил?

— Да полков там было… Мужики сиволапые из москвичей, коломенцев и дмитровцев. Они как Ольгердовых ратников в доспехах сверкающих завидели, так и драпанули. А воевода их, Дмитрий Минин с Онкифом Шубой, за всю рать встали, — солидно ответил посол.

— Так и погибли вместе с боярами всеми.

— Погибли, да, но как достойные мужи, а не как тетерки пугливые.

— Ладно. Не о том разговор, — оборвал посланца Ягайло. — Так что Святослав сказал, не будет войска?

— В ближайшие дни будет. Надобно Можайск прикрыть, а как шакалы московские назад отступятся, так выделит он воинов, хоть и малость.

— И велика ль будет та малость?!

— Дюжины две, может, три, — со вздохом ответил посланец.

— И как я с двумя дюжинами крепость буду брать? — понизил голос Ягайло, вдруг сообразив, что орет на весь зал.

— То мне неведомо, — ответил посланец. — Ты у нас первый на княжество витязь, вот и придумай что-нибудь.

— Но ведь сын княжий…

— Ты рукав-то отпусти, воин. — Мужчина выдернул рукав из крепких пальцев Ягайлы. — Не зверь князь, сына своего любит. Но ты даже не выяснил, там ли Глеб, да и был ли? Хотя тебе такое поручение давали, ежели я правильно князя понял. Давали?

Ягайло молча кивнул.

— Вот то-то. А вороны московские на Можайск слетаются зримо. Знаешь, сколькие погибнут, если приступ будет?

— Прав ты, ой прав. — Ягайло с трудом разлепил белые пальцы и согласно покивал головой. Взял жбанчик, открыл крышку и опорожнил до донышка.

— Пойду я, — сказал княжий человек, поднимаясь. — Да и вам тут оставаться не след. Темные люди какие-то кругом шныряют. За тебя я не сильно беспокоюсь, а вот девицу твою причпинькнут, глазом не моргнут. Отвези ее куда-нибудь лучше отсюда.

— Да куда ж я ее?.. Слушай, а не мог бы ты ее с собой в Смоленск забрать? Она ж княжьего двора приживалка. Вот бы и вернул в стойло лошадку молодую, так сказать.

— Не, не смогу. Дела у меня еще, — ответил лжепаломник. — Да и не помню я что-то на княжьем дворе такой приживалки.

— Я такого монаха, как ты, тоже в княжьем тереме не припомню что-то, — в тон ему ответил Ягайло.

— То верно, — улыбнулся посланец. — Правда, я не в тереме, в монастыре все больше обитаю, но это дела не изменит. Все равно не могу с собой ее взять, в другую сторону иду. А тебе удачи, витязь.

Он развернулся и пошел к двери. По его нетвердой походке, по чуть перекошенной фигуре Ягайло понял, что монах, никак, и правда настоящий, да и ранен. Тяжело. И возможно, даже не раз. Вот ведь…

Подождав, пока обтянутая черной рясой спина исчезнет за дверью, он встал, вышел во двор. Вдохнул прохладного вечернего воздуха, посмотрел на далекие равнодушные звезды и пошел к коновязи. Погладил по холке меланхолично дожевывающего вторую порцию овса Буяна. Поплескал на лицо и шею студеной воды из кадушки и вернулся обратно в трактир. Поднялся по лестнице, дошел до комнаты, постучал и зашел, не дожидаясь ответа.

Евлампия возлежала на топчане, как римский патриций, набив под спину подушки со своей и его кровати. С точно таким же меланхоличным выражением, как у Буяна, она обсасывала косточки индюшачьего крылышка. Тушка птицы «без рук без ног» сиротливо лежала посреди огромного блюда, поставленного на стол.

— Что мрачный такой, витязь, закуси вот, развейся, — поприветствовала его девица.

— Да что-то всю охоту к еде отбили.

— Кто это тебя так?

— Посланец княжий. Не будет дружины пока, стало быть, и крепостица пока обождет. Еще предупреждал, что тебе тут опасно оставаться, и тут согласен я с ним. Так что кончай трапезничать да собирайся.

— Куда на ночь глядя? Зачем? — всполошилась та. — Не хочу я, устала, и нога болит, и вообще… Не хочу.

— Тебе тех покойников, что мы тут в прошлый раз за собой оставили, мало? Еще хочешь?! — взбеленился в ответ Ягайло. И тут же смягчился. — Я ж о тебе, дуре, забочусь. За себя-то как-нибудь уж постою, а вот тебя могу и не успеть прикрыть. Так что собирайся давай.

— И куда?

— Мыслю я к Никишке тебя отвести. Он мужик хоть и не видный, но справный. Если не оборонит, так укроет.

— А сам ты куда собрался? — подозрительно спросила Евлампия.

— Я-то? Да вот подумал, пока ты немощна, а княжья подмога идти не спешит, в Орду наведаться.

— В Орду? — вытаращила глаза Евлампия. — Зачем в Орду?

— Ты ведь сама говорила, в крепостице ордынцев видела. Может, там что про Глеба знают, да и по другим делам проведать надо кое-кого.

Про другие дела Ягайло соврал для солидности и тут же укорил себя за это, правда мысленно.

— Витязь, ты не бросай меня, — просительно сложила руки перед собой девица.

— Да я б не бросил, но надо мне, а тебе с такой ногой куда ж? Я вот пока съезжу, все подзаживет, спадет опухоль, и…

— Что «и», витязь? Примешь меня в боевые подруги, аки валькирию норманнскую? Да не смеши.

Ягайло понурил голову, не найдясь, что ответить. Посидел на топчане, водя пальцем по оставленным прежними постояльцами грязным разводам, и поднялся на ноги.

— Собирайся давай, — грубо бросил он. — А я пока пойду Буяна обратно заседлаю.

— Да чего мне собираться? Нет же скарба никакого, — бросила девица в удаляющуюся спину. И уже себе под нос: — Руки разве помыть, чтоб платье дальше не гваздать, и так вон как тряпка стало.

Витязь вернулся минут через пятнадцать. Молча подхватил успевшую кое-как почиститься Евлампию с топчана. Почти не давая опираться на больную ногу, снес ее по лестнице и вывел на крыльцо. Буян уже стоял под седлом, недовольно жуя недоуздок. На крыльцо выкатился хозяин, закрутился юлой:

— Неужели уезжаете уже? Так ског’о?

— А ты и рад? — рявкнула Евлампия, давно проникнувшаяся к нему животной ненавистью.

— Шо ви, шо ви, просто комната и еда впег’ед оплачены…

— Да не боись, денег взад не отберем, — успокоил его Ягайло, верно уловив причину беспокойства. — Но зато уже если вернемся, то стребуем кров и пищу в размере ранее оплаченного.

Хозяин в ответ закивал, как китайский болванчик, чуть не клюя носом истоптанные многочисленными посетителями доски.

Прямо с крыльца витязь подсадил девицу в седло, взял коня за повод и вывел со двора. Свернув вдоль болот, повел по темной дороге, ориентируясь на свет выкатившейся в зенит луны. Он намеренно шаркал ногами по земле, нащупывая ямы и выбоины, чтоб не дать коню в них споткнуться. Окаймляющий болота густой подлесок скоро закончился, и справа потянулись настоящие топи. Засветились зеленым гнилушки, забулькали, лопаясь, поднимающиеся со дна пузырьки, потянуло удушливым серным запахом. Ветер побежал по кочкам, играя жирными стеблями болотной травы. Тревожно зашелестел камыш.

— Страшно-то как… А вроде уже и привыкнуть должна была, — пробормотала с седла Евлампия.

— К такому трудно привыкнуть, — ответил Ягайло. — Болота, подземелья, пустыни песчаные — не для человека. Сторониться их надо.

— Отчего так?

— Издревле повелось. Раньше людей мало было, не то что нынче. Вот и селились только в райских кущах, все неугодное стороной обходя. А мир пустоты не терпит. Там, где человек есть, он его собой наполняет. А где человека нет, там мир наполняет нечисть.

— А как же домовые всякие, они ж с человеком живут? — спросила девица.

— Домовые — не то чтоб нечисть. Так, серединка на половинку. А вот избу али терем оставить, чтоб он, зиму, скажем, перестоял, так к весне там такое заведется, что не приведи Господь. Сама знаешь.

— А если построен дом, но никто там не жил, говорят, еще хуже заводится, самая отборная нечисть, злобная и коварная. Правда то?

— Да я с нечистью как-то… — начал Ягайло.

Из болота глухо заухала выпь. Ягайло и Евлампия вздрогнули.

— Тьфу, пропасть, — сплюнул витязь. — Заканчивать надо такие разговоры, не доведут они до добра.

— Как бы до анафемы не довели. Ежели батюшка какой наши разговоры про домовых да лешаков услышал бы, такую бы епитимью наложил, век бы не отмолились.

— Да, сильны в нас корни, то верно, — кивнул Ягайло. — Как напоказ, так крестимся, а как до дела дойдет, так нечисть языческая сама в голову лезет.

— О, смотри, приехали, кажись, — ткнула пальцем Евлампия в вырисовывающийся в предрассветных сумерках большой терем о трех этажах за высоким забором. — Вроде про это место Никишка сказывал.

— Место-то вроде это, но уж дом-то больно богат. Нешто наш Никишка в таких хоромах обретается?

— Да, не беден. Но телега вон во дворе дареная стоит, — молвила Евлампия, заглядывая с коня во двор через глухой забор. — Точно. Никишкин дом.

Ягайло согласно кивнул и решительно направился к крепким воротам.

— Витязь, ты куда это? — подала голос с седла Евлампия.

— Так это… Постучать хочу, — удивленно ответил тот, занося кулак.

— Да погоди, спят все. Даже первых петухов еще не было.

Ягайло замер с поднятой рукой. Немного подумав, опустил. Огляделся. Нашел большую ветку и с размаху забросил ее через забор. С той стороны раздался захлебывающийся собачий лай.

— Вот теперь мы как бы и не виноваты, — улыбнулся он. — Если брехучих собак заводишь, будь готов к тому, что они тебя разбудят.

— На все-то у тебя ответы есть, — покачала головой Евлампия.

— На том стоим, — ухмыльнулся Ягайло, прислушиваясь к случившемуся во дворе шуму.

— Кто там балует? — донесся из-за забора хриплый со сна, но такой знакомый голос. — А ну пади, не то стрельну как!

— Из чего стрельнешь-то? Из палки? — захохотал Ягайло. — Никишка, хватит пужаных пужать, отворяй ворота.

— Ягайло, ты ль? — донеслось из-за ворот недоверчиво.

— Я, я, открывай. Да не один, с девицей Евлампией, если помнишь такую.

— Как не помнить, помню, — донеслось из-за ворот. — А пожаловали с чем?

— Да хватит уж гостей перед дверьми томить, открывай давай. — Ягайло для убедительности стукнул кулаком в ворота, отчего те заходили ходуном.

С той стороны задвигались тяжелые засовы. Заскрипели петли. Одна из створок распахнулась, на пороге возник Никишка в исподней рубахе до колен и босой. В одной руке он держал короткое ухватистое копье с широким, как лист, наконечником, другой вздымал над головой масляный фонарь.

— Так с чем пожаловали? — сварливо спросил он. — Отчего дом весь перебудили?

— Так помнишь, ты слово давал девицу у себя приютить, коли надо? — спросил Ягайло.

— Помнить-то помню и от слова не отказываюсь. Только не помню, чтоб уговор был до первых петухов являться. А вот про мзду помню, — по-купечески хитро и выжидающе прищурился Никифор.

— Так и я от своих слов не отказываюсь. По рублю за каждые три дня дать готов. — Витязь похлопал себя по тому месту, где у богатых людей обычно висит кошель.

— По рублю за три? — задохнулся Никифор.

— А ты кумекал по рублю в день содрать, песий сын? — подала голос молчавшая до того Евлампия.

— Никишенька, что ты, как татарин, незваных гостей в воротах держишь? — раздался из темноты мягкий женский голос. — Заводи их во двор, пусть все у коновязи оставляют да в горницу идут. У меня тесто уже поднялось, скоро хлеб будет свежий, а пока кваском напои.

В свет фонаря вступила женщина в длинном, до пят платье и замужнем платке. Высокая, почти на голову выше щуплого Никифора, плавная в движении и голосе. В крупных ее чертах таилась удивительная красота, неподвластная слову никакого Бояна.[24]

— Конечно, Настенька. Сейчас. — Из голоса Никифора пропали резкость и задиристость.

Он ткнулся головой женщине в плечо, блаженно, словно кот, зажмурил глаза, постоял так мгновение и отошел в сторону.

Ягайло перешагнул черту, оставленную на земле створками, и ввел во двор коня, на котором восседала Евлампия, привычно закатавшая подол.

— Господи, — всплеснула руками Анастасия, — девочка же ранена!

Ягайло ждал, что Евлампия по склочности характера брякнет что-нибудь гадкое, но магия этой красивой, светлой женщины, казалось, подействовала и на строптивую девицу умиротворяюще. Да и самому Ягайле в ее присутствии стало как-то удивительно легко и спокойно.

Женщина, взмахнув рукой, как лебедь крылом, повернулась к дому, попутно усмирив ласковым словом двух брехливых псов с драными ушами, и исчезла из виду. Никифор завозился с тяжелыми замками. Он провел коня, куда было сказано, бросил поводья подскочившему белоголовому мальчугану, отчаянно трущему спросонья глаза. Принял на руки соскочившую с седла Евлампию и понес ее в дом. Поднялся по крутому крыльцу большого деревянного терема, обмазанного глиной и побеленного известью. Стараясь не зацепить о косяк, внес девицу в холодные сенцы, завешанные вениками и заставленные какими-то кадками и ведерками под крышками. Сквозь заботливо отворенную хозяйкой дверь пронес в горницу и усадил на большой ларь, покрытый волчьей шкурой со слепыми дырами на месте глаз.

Стены горницы тоже сплошь были покрыты шкурами разных зверей, изредка перемежающимися пучками лечебных трав для взваров и луковыми косицами. Несколько волков, огромный кабан-секач с явно приделанными позднее бивнями. Шкура медведя, еще совсем свежая, даже блеск в мехе еще сохранился. Ягайло провел рукой по жестким волоскам.

— Никишка, неужели ты его сам? — обратился он к вошедшему хозяину.

— А кто ж еще? — Тот гордо выпятил цыплячью грудь.

На печке заскреблись, завозились.

— Вот ведь, малявку разбудили, — смирил голос хозяин. — Ну, теперь весь дом на ногах.

Закрывающий полати полог откинулся. Маленькая девочка, сверкая пятками из-под длинной рубахи, умильно кряхтя, сползла на выскобленный пол. Протопала к стоящей в углу бадейке, зачерпнув полный ковш воды, испила и, повернувшись к путникам, отвесила им поясной поклон.

— Здравствуйте, гости дорогие, — чинно поприветствовала их.

Протопала обратно к печке, сопя, залезла обратно и задернула полог. Сверху, с полатей раздалось сонное сопение.

— Ух ты, серьезная какая, — улыбнулся Ягайло. — Двое их у тебя?

— Трое. Сын старший коней на выпас увел, совсем большой уже.

Ягайло подивился, насколько меняется Никифор, когда речь заходит о семье. Куда только деваются его язвительность, хамские манеры и сверхмерная скаредность?

Дверь скрипнула, и в горницу вошла Анастасия, отчего вся комната словно бы засветилась новым светом. Возможно, тут виноват был и сильный фонарь, который она несла в руках, но внимания на него никто не обратил. Женщина расставила по столу глиняные тарелки, выложила деревянные ложки, обтерев их предварительно чистой тряпицей. Принесла из холодного подполья жбанчик с квасом. Сняла у печи чело[25] и вытащила рогатым ухватом несколько горшков. Обняв вышитым полотенцем за крутые бока, перенесла на стол. Поснимала крышки. У путников захватило дух. Рассыпчатые каши, жаркое из птицы, томленое молоко источали непередаваемые ароматы. У не успевшего потрапезничать в трактире Ягайлы захватило дух, и даже у успевшей отведать индюшатины Евлампии потекли слюни.

— Вот гости дорогие, откушайте, чем Бог послал, — широко повела рукой Анастасия. — Это пока, хлеб подовый чуть позднее созреет, да Петюшка капустки свежей да брюковки с огорода натаскает.

— Ну, чего уставились? — улыбнулся Никифор. — Кушайте уже. Моя хозяйка готовит так, что ни в каких хоромах такого не отведаете. А Настенька, — он ласково взглянул на жену, — растирание пока приготовит из трав целебных. Хворь ушибную как рукой снимает.

Анастасия кивнула и вышла за дверь. Гости налегли на угощение, присоединился к ним и Никифор, усевшийся в красный угол, под образа, едва видные меж травами и шкурами. Некоторое время за столом было слышно только молодецкое чавканье. Наконец большинство горшочков опустело. Хозяин и гости откинулись к стенам, выпятив сытые животы. Посидели. Помолчали. Голова Евлампии начала клониться на плечо. В конце концов она сползла по стенке, свернулась калачиком и задремала. Дверь открылась, в горницу вошла Анастасия, неся в руках глиняную ступку, распространяющую вокруг себя терпкий аромат. Никифор встал из-за стола:

— Пойдем, витязь, на крыльцо выйдем, пусть уж женщины тут по-свойски разбираются.

— Да, пойдем, — ответил витязь.

Он пружинисто поднялся на ноги, долгим взглядом посмотрел на лицо спящей Евлампии и погладил по спутанным волосам. Кивнув хозяйке, вышел в сени. Никифор поспешил за ним. На крыльце они остановились.

— Что, не будешь прощаться-то? — спросил мужичок витязя.

— Долгие проводы — лишние слезы, — буркнул тот в ответ. — Да и будить неохота, а ждать, пока проснется, — так я уж за сто верст к тому часу уеду.

— Куда собираешься на этот раз?

— До Орды хочу съездить. Лето сейчас, Хасан-хан должен недалеко от Киева быть, а то холода начнутся, он тогда в Команию[26] откочует, ищи его.

— Удивляюсь я тебе, Ягайло, — проронил Никифор. — Двужильный ты, только от поляков вернулся, уже в Орду собираешься, даже не отдохнув.

— Это я тебе удивляюсь, Никишка.

— Да Господь с тобой, — махнул рукой мужичок. — Я-то чего? Не воин, не монах, что тихие подвиги во имя Божье творит. Простой мужик земский.

— Семья у тебя, жена-красавица, детишки, дом, хозяйство. Ты им единственная надёжа и опора. Тебе и перед людьми, и перед Богом ответ за них держать. Не то что я. Тут саблюкой махнул, там саблюкой махнул. Один как перст по земле скитаюсь, ни за кого не в ответе. За Евлампию вот разве что, да и то… Вишь, как ей со мной? В этот раз выжила, а в следующий, кто знает, как обернуться может?

— У каждого свой крест-то, — раздумчиво заметил Никифор. — Мне детей растить, тебе… Да, пожалуй, тебе меня и охранять, раз ты ратник княжеский. Иди и помни, что, как бы оно ни сложилось, я за тобой, семья моя, да еще таких же мужиков сотни и тысячи. Так каждый на своем рубеже стоять и будем.

— Прав ты, Никишка, ой прав, — хлопнул его по плечу Ягайло, так что мужичок аж присел. — Все, поеду. Да и вот. — Он отсчитал горсть сребряников и пересыпал в натруженную ладонь Никифора.

— Ты чего, витязь, много тут, — отстранился тот.

— Бери, бери. Деткам леденцов на ярмарке купишь, жене обновку какую. А мне князь еще отсыплет, сколько пожелаю.

Не слушая более стенаний Никифора, он сбежал с крыльца. Взлетел на спину нерасседланного Буяна. Принял из рук мальца поводья и тронул конские бока коленями.

За его спиной с лязгом сошлись тяжелые створки ворот.