Византийский двор

Глава 3

Воспитание детей – занятие весьма хлопотное. Ни покоя, ни отдыха. Одни только переживания: как же дитя справится с водоворотом современной жизни? Как во всем разберется? Ведь должен не обмануть родительские чаяния и надежды. Должен быть и умным, и отличником, и прилежным, и музыкальным, и спортивным. И чтобы не связывался со сверстниками, которые могут дурно повлиять и сбить с правого пути. И чтобы был упорным в достижении цели, и чтобы не сидел целыми днями у компьютера, и чтоб, и чтоб, и чтоб...

Рождаются эти чаяния и заботы в родительской душе с первым криком ребенка на Земле, а может, и того раньше, когда он еще в материнской утробе. Лежит там себе тихонько, в тепле, и горя не знает. Не догадывается еще, бедное чадо, что родители уже крепко задумываются над его судьбой, уже мысленно начертывают жизненные дороги, по которым ему идти.

Так и Влад – мало чем отличался от других родителей, желал Матвею счастья. С тех пор как Матвей встал на ноги и пошел, Влад внимательно приглядывался, стараясь понять, каков же он – его сын? И как его воспитывать?

Сын – красавчик. Когда крестили его, священник взял на руки ребенка, завернутого в белую пеленку, верхний уголок которой случайно накрыл личико Матвея, и от такого дискомфорта малыш расплакался. Приподняв край пеленки с лица, священник на миг замер:

– Бат-тюшки, какой красавец! Просто писаный Иван Царевич. Хоть в Голливуд отправляй. Такая красота для мальчика – большой соблазн.

Возле них стояла купель – большая металлическая чаша с водой. И опустили в нее раба Божьего Матвея, голяком, головой вниз, только пятки сверкнули…

Красота, конечно, это хорошо. Хотя, с духовной точки зрения, для мальчика и соблазн – быть очень красивым. Но пока Матвей еще слишком мал, чтобы будоражить сердца женщин. Пока его красота милует глаз только родным, соседям и учителям в школе.

Рисунок губ у него – мамин, и разрез голубых глаз – мамин, а русые густые волосы и ровный нос – папины. Худенький, гибкий, ростом чуть выше среднего. Несколько раз Владу и Гале предлагали снять сына в рекламе детских товаров, но Галя не согласилась: лицо ее сына будет на упаковках памперсов или детского противовоспалительного крема – зачем это надо?

Так что пока пребывает Матвей в безвестности. Ждет его красота своего часа.

Как-то постепенно, день за днем, месяц за месяцем, начал Влад замечать в своем сыне многие качества друга Юрки. Нужно сразу оговориться: никаких поворотов сюжета с тайными изменами, где потом вдруг откроется, что папа ребенка – вовсе не тот, кто по документам, а совсем другой дядя – верный папин друг! Ничего подобного в этой истории нет и в помине. Родители Матвея – Влад и Галя, родители и по плоти, и по документам. А Юрка, друг детства, далеко-далеко, в Киеве. Галю в своей жизни видел лишь один раз – на свадьбе, когда она выходила замуж за Влада.

Но явные артистические наклонности, как когда-то у Юрки, Влад все чаще обнаруживал в своем сыне. Матвей обладал чувством стиля, все в нем дышало артистическим самолюбованием. Устраивал шоу перед зеркалами: с зачесанными назад волосами, в солнцезащитных очках и с детской гитарой в руках. Подергает струны гитары, поорет. Затем примет эффектную позу и воскликнет:

– Суперстар!

Имел ребенок и явные художественные задатки: просто так, от нечего делать, вдруг брал чистый лист бумаги и карандаши, садился к столу и быстро, почти без исправлений, рисовал пестрого попугая или леопарда. В необычном колорите, в правильных пропорциях, с передачей движения.

Отвели его к преподавателю музыки, проверили слух:

– Ля-ля... Ре-ре... А теперь: до-ре-ми. А попробуй еще выше: ля-ля...

У ребенка чудесный музыкальный слух.

Словом, вундеркинд с гуманитарным уклоном. Стали водить его и на музыку, и в студию рисования, и на секцию гимнастики.

Влад будто вернулся в свое детство, словно стал для него Матвей-сын – другом детства Юркой. Влад порой ловил себя на мысли, что как-то странно завидует ему – родному сыну, как когда-то завидовал Юрке. Даже такое проскальзывало в его душе.

Еще, незаметно для себя, стал Влад и «дядей Алешей». Во время игры в шахматы, вдруг прерывал партию, выходил на середину комнаты. Сын тут же радостно спрыгивал с дивана. И они начинали сражаться на кулачки. В боксерской манере дяди Алеши Влад отводил за спину свою левую руку, а правой наносил меткие удары-укусы противнику:

– Ах ты, дундукович! Ах ты, шакальмасов! Родного батьку бить!..

А Матвею-то радости: кулачками – в отцовский живот.

Как и дядя Алеша, старался Влад жене по хозяйству помогать. Собственный отец для него авторитетом никогда не был, хоть он и любил его. Отец работал водителем автобуса, круг его интересов ограничивался работой и рыбалкой. Книг он не читал, только газеты. По хозяйству маме почти не помогал, считал – с него достаточно того, что он зарабатывает деньги и семья материально не нуждается. С Владом им всегда было трудно найти общий язык.

Отношения между родителями в их семье Владу тоже не нравились: родители между собой часто спорили по мелочам, не раз собирались развестись. Но принадлежали к тому типу пар, которые разводятся на протяжении всей своей совместной жизни, однако до окончательного разрыва дело так и не доходит, а потом один из них очень тяжело переносит потерю ушедшего супруга...

По вечерам, когда Матвей лежал в своей кровати, перед сном Галя читала ему разные книги: сказки или жития святых. Слушая мамино чтение, Матвей в это время имел привычку что-то вертеть в руках – плюшевого кота или фигурки пластмассовых рыцарей. И так засыпал. Он, конечно, не против бы в это время поиграть и в электронную игру, но такого мама не допустит. Мама вообще настроена против всех компьютерных игр. Отстала от жизни.

Сказки и жития, конечно, интересны. Но не менее интересны истории папы о его детстве: «Приключения Юрки, Влада и Сашки».

Порой Влад ложился рядом с сыном в его детскую кровать. Благо, кровать была достаточно широкой, на такой и двум взрослым места хватило бы. (Иногда в выходные, когда Матвей ни свет ни заря вбегает в комнату родителей и сразу включает все, что можно включить: телевизор, компьютер, лэптоп, музыкальный центр, а солнышко едва-едва взошло и в окошке только рассеивается ночная мгла, Влад с Галей спасаются бегством, – шасть в детскую, и оба – в кровать Матвея. И молча, молча, без слов, с закрытыми глазами, чтобы не улетел тот легкий и пугливый утренний сон выходного дня...)

Так вот, порой лежит Влад вечером рядом с сыном и рассказывает ему страшные, холодящие душу, но всегда со счастливым концом, истории трех друзей.

Юрке в этих историях всегда отведена роль заводилы, вожака, лидера. Юрка – дерзкий, отважный. Ничего не боится. Прыгает с крыши высокого дома, на Днепре дерется с пиратами, водружает горящий факел на вершину горы. Юрка непромокаемый, несгораемый, непотопляемый. Как Ниндзя. Юрка побеждает любых монстров, его боятся ведьмы и колдуны, на него жалуются соседи.

Сашка – тот на Юркином буксире. Сашка – солдат, не командир. Верный оруженосец конного рыцаря. Не такой проворный и ловкий. Мешок. Дундук, одним словом. Все приключения придумывает Юрка: развести костер на крыше, отправиться в путешествие на плоту, натолочь серы из спичек для бомбочек. Сашка помогает самоотверженно, но почему-то ему потом и больше всех достается. Сашку порой бьет его папа – больно по заду, и ставит в угол.

Влад в этой веселой троице – посредине. Не устроитель всех этих забав, скорее, он – главный советник Юрки. Влада редко наказывают за их проделки, он всегда каким-то чудом выпутывается.

ххх

«...И выкопал он себе пещеру в горах, сотворил молитву и поселился там. И вел строгую подвижническую жизнь. В пищу употреблял только сухой хлеб да воду, и то через день, а иногда даже и через два. Нередко же Антоний не принимал пищи и целую неделю. Многие, узнав о святой жизни подвижника, приходили к нему, изъявляли желание жить с ним...»

Читала мама, а Матвей, теребя плюшевого кота, слушал, то задирая коту хвост, то скрещивая его лапы на груди.

Где-то там, за океаном, в Киеве, находятся эти таинственные пещеры. Страшные, темные. И какой-то монах-отшельник, в черной одежде, с бородой до живота и длинными волосами, пришел в Киев от святой Афонской горы. Взобрался на горы над Днепром и зачем-то выкопал там себе пещеру. Не искал клад – ни золото, ни доллары. Выкопал пещеру, в которой много лет жил и молился Богу. Вот диво-то! И зачем в пещере жить, если можно жить в квартире? В квартире есть и телевизор, и компьютер. Но молиться Богу лучше в глубокой, темной пещере.

Следом за Антонием, тем бородатым стариком, выкопал неподалеку себе пещеру и другой старик – Феодосий. Правда, когда Феодосий пришел туда, на горы, он еще не был стариком, – убежал от своей мамы в монастырь против ее воли. Старики от мам не бегают. Но все-таки трудно себе представить Феодосия без длинной бороды.

И зажгли они там, глубоко под землей, свечи, и стали молиться. И почти ничего не ели и не пили. Ни глотка пепси-колы. Про Макдоналдс и говорить нечего.

Страшно там им было, холодно. Ветер носился, завывая над древними кручами, и крутилась лодка в бурю на волнах Днепра, и летел сорванный кленовый лист, и тревожно кричали чайки. А Антоний и Феодосий сидели в своих пещерах, молились. «Госпо-оди, помилу-уй...» – отвечали им многоголосые ангелы из подземных ходов. «И весь живот свой Христу Богу предади-им...» – повторяли Антоний и Феодосий.

И от этого «весь живот» у Матвея самого в животе всегда холодеет, когда слышит эти слова. Ведь не шутка же, не шутка это. Не ноготь пальца, не волосы, а живот – весь свой живот! – Богу отдать. Как же потом жить-то, без живота?!

Потом к двум киевским пещерникам спускается третий – Матвей Прозорливый. Тоже с длинной бородой и в черной рясе. Матвей Прозорливый все видит и все знает наперед. Он видит бесов. Бесы то мчатся на свиньях по городу, то бросают в монахов какие-то желтые дурманящие цветы, то дико визжат, чтобы монахов испугать. Но не боятся их бородатые пещерники. Они бесам могут и по шее дать, и тумаков им, дундукмасовым и шакальмасовым.

Пока Матвей ненадолго увлекся плюшевым котом, пока припоминал что-то важное, под мамино чтение уже все горы наполнились монахами. Все пещеры! Пришли туда и Агапит, и Алипий, и Нестор. И началось там такое, такое... Церковь взлетала в небо, и разбойники каменели от одного прикосновения к ним монашеской руки, и затворников, избитых бесами, выносили из пещер.

Там, в пещерах, порой появлялись и Юрка с Сашкой: непонятно, правда, в какой роли – то ли угодников, то ли разбойников. И кот Матвея – черный, плюшевый – тоже туда проникал, кудесничал там и шалил, задувая свечи и громко, жалобно мяукая, будто обиженный тем, что все его забыли. И сам Матвей тоже появлялся в пещерах. Хотел поймать сбежавшего кота, гонялся за ним, ползал на коленках по холодному земляному полу. Иногда во время погони попадал в келью какого-то бородатого монаха, склоненного над книгой.

— Антоний, здравствуй! Хелло! Это я, Матвей, твой друг из Чикаго! Привет, Феодосий! Это я, Матвей из Чикаго. Юрка и Сашка, и вы тут?!..

Выпал из пальцев ребенка плюшевый кот. Рот Матвея приоткрылся, веки его легонько вздрогнули.

– Спи, спи, сынок.