Визит в абвер

Глава восемнадцатая

Линию фронта Ромашов перешел севернее Гродно, вблизи «Мельдекопфа» — одного из переправочных пунктов абвера. Создавая видимость его преследования, военные разведчики запустили несколько осветительных ракет. Лощина, разделявшая враждующие стороны, порою видна была из края в край. В момент ее освещения Ромашов, как и было условлено, падал на землю и, чуть приподняв голову, высматривал направление для следующего броска.

Мертвое пространство он преодолевал при сильнейшем внутреннем напряжении. Он отдавал себе трезвый отчет в том, к кому идет и с какой целью. Он также знал, что не идти туда нельзя, что бы его там ни ожидало. И в то же время остро чувствовал, что идти туда ему ужасно не хочется. Это тяготившее его нежелание возникло не сейчас, перед последним броском. Оно накапливалось в душе постепенно, с того часа, как он дал согласие. Порою казалось, что если бы вдруг с нашей стороны кто-то окликнул его и велел поворачивать обратно, он охотно бы это сделал. Но такой команды ему не услышать, и не потому, что рядом ни одной живой души, а потому, что ему очень надо, непременно надо идти. В первый раз немцы приволокли его к себе силой. Теперь он шел к ним сам, побуждаемый лишь одним чувством — чувством долга. Что ждало его там, за видневшимися в мерцающем свете брустверами траншей? Как встретит после разлуки майор Баркель? Не удалось ли этому хитрому лису пронюхать, чем на самом деле он занимался все это время? Вопросы возникали сами собой и раздражали Сергея. Ведь сколько голову ни ломай, на них не ответишь. Возможно, дело будет обстоять именно так: он доставит в абвер секретные бумаги, убедительно изложит сочиненную контрразведчиком легенду и они поверят. Если только так — примут с почестями, даже вручат награду. Последнее было бы на руку и шефу. Кто близко знал Баркеля, тот не мог не заметить, что предела его тщеславию не существует. Уж если он возносил до небес доблесть и мужество какого-то агента, то при этом думал главным образом о себе, своей карьере. Железный крест любой степени приятнее иметь на собственной груди.

…Над ближним бугорком холодно блеснула каска. Немец! Сергей приостановился. В следующее мгновенье, вобрав голову в плечи, будто уклоняясь от пуль, он устремился к этому бугорку. «Ложись!» — приказали ему по-русски, и он послушно распластался, минуту-другую не шевелясь, будто сраженный пулей. Затем, быстро орудуя локтями, пополз. У насыпного бруствера его подхватили чьи-то руки и одним сильным, грубым рывком вместе с портфелем втащили в траншею. Над головой с тонким присвистом пролетела запоздавшая пуля.

— Пуля — дура. И наша, и ваша, — отдышавшись, сказал рослый сутуловатый немец. — А вообще вам везет, — добавил он, и Ромашов уловил в его словах намек на удачу в недавнем прошлом.

Он прислонился спиной к мягкой, осыпающейся стенке траншеи, растер ладонью левое, ушибленное плечо, с досадой подумал: «Этот верзила мог бы обойтись со мной и поделикатнее. Знает хоть, кто я? Почему не спросил пароль?»

Но верзила знал, что солдат, перебежавший с той стороны, был не кем иным, как агентом абвера, которого он встречал по личному указанию Баркеля. Решил, во-первых, потому, что русских перебежчиков здесь давно уже не бывало, это ведь не начало войны, а во-вторых, внешность этого парня шеф неплохо обрисовал.

— Вы есть кто? — все же осведомился немец. — Ваша фамилия?

— Ромашов, — назвался Сергей.

— Ромашов? — переспросил он без всякого удивления, и Сергею стало ясно, что поджидали здесь именно его.

— Так точно… Сергей…

— Гут, гут… Очень рад встрече… Очень… Я — лейтенант Гросс, — назвал он себя. — Имею поручение…

И лейтенант перешел на шепот, сообразив, что траншея переднего края не место для шумных разговоров.

— Как выберемся отсюда? — тоже тихо, в полголоса спросил Сергей. — По траншее? Или по полю, на карачках?

— Карачках? — переспросил немец, впервые в жизни услышав это слово. — Каких карачках?

— Объяснения потом… Машина у вас есть? Хоть какая-нибудь? — Сергей дал понять Гроссу, что долго торчать здесь не намерен.

— Машина? — Гросс досадливо поморщился. — Где? Под самым носом у русских?

— Тогда что у вас есть?

— Пока ничего… Сначала пойдем по траншее, потом покатимся на мотоцикле, — стал услужливо перечислять немец…

— Ну а дальше? На чем дальше? — поторапливал его Ромашов.

— О «Физилер Шторхе» слыхали? Самолет такой, как ваш кукурузник. У нас его к большим подвешивают, если далеко лететь.

— Отсюда же к вам недалеко, — сказал Ромашов, дав немцу понять, что в обстановке он вполне ориентируется…

Траншея змеилась, повороты следовали один за другим. Этот узкий, в человеческий рост ров поначалу был совершенно пуст, но дальше все чаще приходилось разминаться с солдатами. Все они были в касках и при оружии и толкаться с ними в сопровождении офицера было хоть и не опасно, но малоприятно.

У выхода из траншеи их встретил какой-то старший лейтенант, вероятно, из обороняющейся здесь части. Вызвавшись показать мотоцикл, он заторопился к темневшему поблизости кустарнику.

— Полезайте в коляску! — предложил Ромашову лейтенант Гросс и виновато осклабился. — В пути потрясет, дорога тут… — и он не договорил.

Мотоцикл тронулся с места, набирая скорость. Коляску стало подбрасывать, и притом основательно, будто катились по шпалам. Никакой дороги, даже паршивого проселка, здесь не было. Экономя время, лейтенант гнал напрямик, через заброшенное поле. Борозды, когда-то аккуратно, одна к одной, проложенные плугом, обмелели и заросли. Они вскидывали мотоцикл с раздражающим постоянством, будто мстя за свое бесполезное существование. Спину Сергея, защищенную вещевым мешком с портфелем, усердно обхаживала рубчатая шина запасного колеса.

Гросс время от времени поглядывал на своего пассажира. Занимавшийся рассвет постепенно стирал с его лица глубокие тени, и оно становилось менее отталкивающим. Там же, в тесной траншее, при мертвенно-бледном свете ракет лейтенант произвел на Сергея жуткое впечатление: толстый, мясистый нос, пухлые губы, низкий, прижатый к переносице лоб.

«Весной этого типа в команде еще не было», — отметил про себя Ромашов. Странная мысль вдруг осенила Сергея — а что, если вот так, в открытую, без всякого притворства предстать перед «деятелями» германской военной разведки, принудившими его заняться шпионским ремеслом. Тогда он еще не знал, как освободиться от опутавших его сетей. Но люди, считавшие себя большими знатоками человеческих душ, были убеждены, что приручить этого строптивого юношу они смогут, никуда от них не уйдет. Вот и увидели бы теперь — какова душа у русского! Покупают, сволочи, а сами ни черта в ней не смыслят.

От такого признания фон Баркель провалился бы сквозь землю. Для него это был бы убийственный итог. Но даже эффектная концовка хорошо срежиссированного спектакля не оправдала бы степени риска. Ромашов понимал, кем он был сейчас. К врагу явился не со школьной самоделкой, как в тот раз. Тайна, которую ему доверили, в его представлении была сейчас самой важной.

Это странное, крайне неуместное желание, несмотря на свою вздорность, вернулось к Сергею еще раз, когда он на «Физелер Шторхе» подлетел к местечку, в котором дислоцировалась абверкоманда. Самолет сбрасывал высоту, посадочная полоса притягивала его подобно магниту, и все, что стояло и лежало под ним, быстро увеличивалось и приближалось. Фигурки, лишь недавно напоминавшие оловянных солдатиков, оживали и суетливо перемещались по травянистому полю. Одной из них наверняка был Баркель, имевший обыкновение лично встречать возвращающихся из-за фронта агентов И хотя час был ранний — из-за дымного горизонта только-только выкатилось солнце, — начальник абверкоманды, ознакомленный с радиограммой Ромашова, конечно же примчался к самолету.

Да, Баркель поджидал. «Физелер Шторх», прокатившись по посадочной полосе, притормозил и развернулся. Он рулил теперь к «опелю», дежурившему у самой полосы, и майор силился вызвать в памяти черты лица, которое если и изменилось, то конечно же не настолько, чтобы не узнать. Напрасно начальник разведотдела армейского штаба ехидно подтрунивал над ним, советуя быть осмотрительным и не привезти с аэродрома кота в мешке. Штабист не очень верил, что поджидаемый агент действительно заслужил столько внимания.

Баркель узнал Сергея сразу, едва тот высунулся из кабины. На расстоянии ему даже показалось, что внешне парень ничуть не изменился. Но, пожав Сергею руку и вглядевшись в лицо, он ничего не сказал Ромашову, и вообще в первую минуту не проронил ни слова.

— Гут, гут! — наконец сорвалось с его разомкнувшихся губ. — Зер гут, Ромашов.

Более значительные слова шефу в голову не пришли, и он принялся с усердием хлопать Сергея по плечу, что должно было выражать полное удовлетворение его работой в советском прифронтовом тылу.

Когда шли к поджидавшему их «опель-капитану», шеф пару раз остановился, чтобы повнимательнее приглядеться к возвращенцу, и опять, как и прежде, похлопал Ромашова по плечу. Разговор завел он только в машине, разместив на переднем сиденье рядом с водителем свое уже отяжелевшее тело.

— У нас мало времени, — сказал он, объясняя свою торопливость.

— Сегодня командующий нашей армейской группы улетает в Берлин. Я намерен просить генерала до отъезда вручить вам награду.

Тут Баркель посмотрел через плечо на заднее сиденье, где усаживались Ромашов и лейтенант Гросс, и его лицо впервые осветила улыбка.

— Хотелось бы, — продолжал он, — еще до встречи с генералом услышать от вас что-нибудь новенькое. История с русским аэродромом ему хорошо известна. Удалось ли вам что-то? Рюкзак ваш, вижу, не пустой.

— Как же! В нем все для вас, господин майор, — воспользовался этим намеком Ромашов, чтобы успокоить шефа… Нетрудно было понять, что он еще до встречи с генералом пытается застраховать себя от возможных неприятностей.

— Что же вы привезли для меня? — Баркель снова повернулся к Ромашову.

— Секреты разведчиков пехотной дивизии.

— Вот как! Что за секреты?

— Архивы отдела «Один-Ц»… Лично полковника Броднера.

— Манфреда Броднера? Вы его видели? Где?

— В это трудно поверить, — начал Ромашов, едва машина тронулась. — Случайная встреча в лесу под Витебском. Солдат вермахта там и сейчас предостаточно. Группы, одиночки… Я осмелился подойти к одной группе и заговорить. Их было трое: майор, полковник и лейтенант.

— Может быть, вам стали известны их фамилии?

— Представился лишь полковник, его фамилия Броднер. Увидев меня в форме советского офицера, он наверняка подумал, что я скомандую ему «Руки вверх!» Он готов был и к этому. Но потом я честно признался, кто я и откуда. Броднер повеселел. Однако он совершенно пал духом и сражаться дальше не в состоянии. К тому же он ранен, вся голова в бинтах.

— Что же он, готов сдаться в плен?

— Этого я от него не услышал. Он лишь сказал, что если я доставлю вам его портфель с какими-то важными бумагами, то его совесть перед Германией будет чиста.

Баркель долго молчал, осмысливая услышанное. Конечно, многое следует тщательно проверить. Сведения, которыми он до сих пор располагал, были совершенно иные. Агент, заброшенный в район Витебска, донес: автобус с немецкими пленными, в котором находился и полковник Броднер, был кем-то обстрелян. Сопровождавшие его пограничники открыли ответный огонь. В завязавшейся перестрелке несколько немцев погибли, в том числе и полковник Броднер. Кому же тогда верить? И если полковник погиб, то в чьих руках оказался его портфель? Каким образом он попал к Ромашову? Не могли же передать ему пограничники? А если…

— Лейтенант Гросс, взгляните, что там за бумаги, — сказал шеф, и Ромашов тут же развязал вещмешок и открыл портфель.

— Что еще передал Броднер? — спросил Баркель, пока не испытывая успокоения. Было бы приятно увидеть нечто более личное… Так сказать, собственноручное…

— Письмо, господин майор?

— Да хотя бы записку.

— Слишком большой риск, — Ромашов вздохнул. — Запросто погорел бы.

— Волков бояться — в лес не ходить. Кажется, так говорят русские?

— Я ходил, и много… Значит, волков не боялся. А сцапать меня могли чекисты.

— Да вы, оказывается, большой перестраховщик! — воскликнул Баркель, начиная раздражаться. Уж очень нуждался он сейчас в каком-либо подтверждении встречи его агента с дивизионным разведчиком. Была ли она на самом деле или он выслушал чистейшую легенду?

Ромашов переждал, пока шеф малость поостынет, и, словно рассуждая вслух, голосом обиженного произнес:

— Я все учел… Я старался… А страх, безусловно, испытывал. Но не за себя, не за свою шкуру. Я отчетливо представлял себе, что будет, если действительно меня сцапают. Они же прежде всего выхватили бы из рук этот портфель. Эти тайны, за судьбу которых так опасался полковник вермахта. Он-то знал им цену! Серьезно раненный, изможденный многодневными скитаниями по лесу, самому себе не рад, а с этим пухлым, тяжелейшим портфелем не расставался. Видели бы вы, господин майор, как засверкали его усталые глаза, когда он понял, что пришло спасение. Нет, не ему лично, а тому, в чем скрыты интересы Германии!

— Понимаю… Все понимаю, — невнятно пробормотал Баркель, искоса взглянув на ворох бумаг, в которых копался лейтенант Гросс. — Там и в самом деле есть что-нибудь стоящее? — спросил он с прежним нетерпением.

— Да, господин майор… Бумаги, кажется, подлинные… Наши грифы, штампы, печати…

— Эту находку я преподнесу начальнику армейской разведки. То-то будет сюрприз. Думаю, она отобьет у него охоту посмеиваться над офицерами абвера, — с оттенком издевки и чувства собственного превосходства заключил Баркель.

Ему опять вспомнились недавние огорчения — потеря двух групп связных. Похоже, обе погибли. Если столько дней молчат, что же еще можно подумать? И все же отвратительная в общем-то погода подчас балует прояснениями. Ромашова тоже считали погибшим. Но ведь вернулся! Это не кот в мешке, как соизволил выразиться начальник отдела «Один-Ц». Мозолят ему глаза чужие промахи.

«Опель», мягко шурша шинами, оставил позади аэродром и уже катился по шоссе. Час ранний, путь свободен. Редкие встречные машины и мотоциклы, полагая, что едет большое армейское начальство, жались к обочине. Это льстило Баркелю. Ему хотелось, чтобы все видели, с каким почтением к нему относятся. Эх, самолюбие, самолюбие, кто только ему не подвержен.

Верный своей манере озадачивать неожиданными вопросами, Баркель заговорил:

— Ромашов, считаете ли вы себя удачливым?

— Отчего же нет, господин майор?

— Да все оттого! Уже многих моих парней переловили. И не каких-нибудь, не бестолковых шалопаев, а башковитых…

— Меня бог миловал.

— Надеюсь. В противном случае не сидел бы рядом со мной. Хотя бывало. Возвращались и те, кого там ловили и раскалывали.

— Как это?

— А так! — У Баркеля выпучились глаза. — Их перевербовывали! Ну и потом забрасывали обратно ко мне. Конечно, всех оборотней я быстро выводил на чистую воду.

— Что же потом?

— Галстучек из пеньковой веревки, вот что! Процедура эта сильно на психику действует. Да, да, на психику! — повторил шеф и пристально взглянул на Ромашова.

После этих рассуждений о предательстве агентов, часто случавшемся в абверкоманде, Баркелем снова овладели тревожные мысли. Интуитивно он чувствовал, что основания для этого у него есть. Почему после того, как отбомбили аэродром, Ромашов так долго не отзывался. Искал новую цель или его лишили такой возможности? Вызывает сомнения история с портфелем. В чьих руках он очутился после гибели полковника? В руках нападавших на автобус немцев? А если у тех, кто отражал нападение? Если последнее, тогда грош цена всем этим бумагам. Вот и ломай тут голову.

Что же теперь ему, шефу абверкоманды, делать? Обнажить грудь и ударить в нее кулаком? Да еще перед тем, как Ромашову будут вручать Железный крест. Это же все равно, что сделать себе харакири. Последствия будут ужасны: доброе имя, чины, звания — все к черту! Сколько энергии затратил для того, чтобы подняться наверх, получить солидную должность и вдруг стремглав катись вниз. Нет, такой судьбы и своему врагу не пожелаешь. Только круглые идиоты ставят палки в собственные колеса. Ежели что, участь Ромашова можно будет решить, не причинив ни малейшего вреда самому себе.

Приближался город. Поток встречных машин нарастал. На сумасшедшей скорости проносились «мерседесы», «опели» и «ауди». Некоторое время шеф не обращал на них внимания, но вот за ветровыми стеклами замелькали знакомые лица. Офицеры штаба! Куда это они? И в такую рань?

Он приказал шоферу съехать на обочину и, выбравшись из салона, попытался остановить первую встречную. Безуспешно. Начальник оперативного отдела, подремывавший рядом с водителем, даже не взглянул в его сторону. Не узнал, что ли? Тогда майор сместился ближе к шоссе. Но машина, вывернувшаяся из-за угла поворота и широким радиатором надвигавшаяся на Баркеля, была редким в этих местах «мерседесом». Майору ничего не оставалось, как отскочить на обочину, вытянуться в струнку и отдать высокому начальству честь. Он и не предполагал, что напротив него «мерседес» притормозит и адъютант командующего, опустив боковое стекло, крикнет:

— Майор, следуйте за нами!

«Что бы это значило? — встревожился Баркель. — Куда они?»

Распахнув переднюю дверцу и втиснувшись на сиденье, он приказал водителю развернуться и гнать на аэродром. Происшедшее было полной загадкой. Чем вызван отъезд командующего? Зачем гнать обратно?

Теряясь в догадках, майор на время даже забыл о своем агенте. Ромашов же не смел нарушать молчание. К тому же так было безопаснее: меньше риска навлечь на себя гнев начальства.