Вкус листьев коки

ГЛАВА 3 Народная война

Было ли то проклятием или совпадением, но неприятности случились с нами через день. Хуан подвез нас к автобусной остановке, откуда предстояло начать первый этап нашего путешествия к югу, в Кито. Только мы доехали до главного шоссе, как дорогу преградила огромная толпа. В воздухе висели тяжелые маслянистые клубы сажи и дыма от горящих шин.

– Забастовка, – объяснил Хуан.

Дюжина индейцев отавало таскала большие булыжники, чтобы перегородить шоссе. Как объяснил Хуан, правительство урезало субсидии на основные товары, в том числе бензин. За ночь цены выросли в пять раз. В знак протеста местные жители устроили однодневную забастовку. Хуан был настроен скептически, но также и обеспокоен.

– Эти люди, – сказал он, указывая на молодых мужчин, размахивающих флагами и выкрикивающих лозунги в мегафон, – всего лишь политики, которые мутят воду. Местные жители слишком бедны и не могут позволить себе пропустить день работы в полях ради уличных беспорядков. Но если однажды они объединятся. Все продовольствие в Эквадоре выращивается на их полях. Стоит им прекратить работать – и все эти политики умрут с голоду.

Хуан помог нам пересечь баррикады пешком и оставил нас по ту сторону, где мы могли бы поймать машину. За три коротких дня он стал нашим другом и защитником, а его искренний смех и доброе сердце – вдохновением в нашем путешествии на юг. Может, именно Хуан, а не Тайтайчуро был тем самым благословением, которое мы надеялись отыскать в этих краях?

Индейцы расставили заграждения с интервалами вдоль Панамериканского шоссе, парализовав транспорт по всей стране. Грузовые и автобусные компании отреагировали на это, наладив сообщение между баррикадами. Когда автобус прибывал к эпицентру забастовки, пассажиры попросту выходили, пересекали баррикады и ждали следующего автобуса на другом конце.

Меня согласился подвезти дружелюбный водитель, направляющийся в Кито. Своего грузовика у него не было, да и за бензин он не платил. Он сочувствовал бастующим, которым из-за бедности новые цены были недоступны. Но был уверен, что правительство не изменит стратегию и забастовка рано или поздно кончится: голод вынудит протестующих вернуться к работе. Как ни хотелось ему поддержать их, он должен был кормить жену и троих детей, и взять выходной было непозволительно. Каждый день он проделывал путь из Имбабуры в Кито, а по выходным садился на автобус и ехал в далекий Гуаякиль повидаться с семьей. Из-за подскочивших цен на бензин он был вынужден попрощаться с мечтой о собственном грузовике и большем заработке, который позволил бы ему каждый вечер приезжать домой и укладывать спать детей, а может быть, однажды дать им высшее образование.

Я вспомнила свои университетские годы: тогда, в окружении увитых плющом колонн и идеально подстриженных лужаек я писала курсовые о необходимости шоковых методов применительно к финансовой политике развивающихся стран. Как легко тогда ложились эти слова на бумагу. Мне стало стыдно.

Наутро Джон, мой оператор, уехал на три недели на другое задание. Он выбрался как раз вовремя: забастовка перекинулась на Кито, и ежечасно по местному радио объявляли устрашающие предупреждения.

Напряженная атмосфера совершенно не соответствовала тихим улицам Кито, мощенным булыжником, с черепичными крышами и оштукатуренными колониальными церквями. Кито получил свое название в честь его жителей доинковой эпохи – мирного народа киту. Его потомки были завоеваны инками в начале XV века. Хотя от экватора Кито отделяла всего пара километров, город располагался на большой высоте – почти три тысячи метров, – и потому здешний климат был так приятен, что два последних правителя инков предпочли обосноваться здесь и не возвращаться ко двору в Куско. Вскоре Кито превратился в важнейший город империи и крупный транспортный центр на тропе инков. Значение его было столь велико, что, когда прибыли испанцы, полководец инков Руминьяху предпочел сровнять город с землей, чем отдавать его во вражеские руки. То немногое, что осталось, было потеряно в последующих войнах и во время восстановительных работ. Облик современного Кито остался с колониальных времен.

В девять утра я вышла на улицу, присоединившись к потоку протестующих, которые маршировали в сторону старого города и президентского дворца. Боковые улицы были забаррикадированы горящими шинами, и для прохода забастовщиков осталась лишь главная улица. На каждом углу хорошо одетые мужчины выкрикивали в мегафоны лозунги, подгоняя толпу, которая двигалась вперед оглушительно ревущей волной. Марширующие словно явились на праздник: они танцевали, колотили в кастрюли и сковородки. Дети гордо несли флаги; несколько студентов переоделись рабами, опутав себя цепями. Молодая женщина в костюме скелета соблазнительно извивалась, переплетая руки и двигаясь в танце вниз по улице. Казалось, никого не заботила перспектива столкновения с полицейскими – никто об этом даже не думал. Мы с шумом пронеслись мимо отрядов вооруженных военных, которые молча наблюдали за нами с тротуара. Меня охватило зловещее предчувствие неминуемой катастрофы.

По мере того как мы приближались к старому кварталу города, улицы становились уже. Я протиснулась в первые ряды и села прямо на дороге, чтобы сфотографировать приближение толпы. И тут в их поведении что-то изменилось: я скорее почувствовала это, чем увидела. Ритмичные выкрики замедлились, потом вовсе прекратились; кто-то снова подхватил лозунг, но тут же замолк. Все взгляды обратились поверх моей головы. Я обернулась и увидела шеренгу полицейских, вооруженных тяжелыми пластиковыми щитами; на их поясах висели канистры со слезоточивым газом. Они стояли, широко расставив ноги: сплошная стена из плоти и металла, протянувшаяся через улицу.

Демонстранты смущенно переминались с ноги на ногу, как стадо лошадей, которые скакали галопом и вдруг увидели, что сами попались в загон. Даже организаторы сникли, опустив мегафоны и оценивая свои возможности против зловещих газовых гранат в руках противника.

Затем толпа неожиданно повернулась и пошла по переулку; их шаг вновь стал бодрым, а лозунги зазвучали с удвоенной силой, стоило им миновать одетых в оливковую форму полицейских с суровыми лицами. Я задержалась, чтобы сфотографировать кордон. И через несколько минут услышала первый взрыв слезоточивого газа. Я побежала.

Я почувствовала газ задолго до того, как увидела его, – кислотный ожог накрыл мое лицо и шею роем сердитых пчел. Когда я завернула за угол и увидела полицейский заслон в двух кварталах, горло мое сжалось, а миндалины засаднило так, будто я проглотила битое стекло. Студенты, бьющие в кастрюли и сковородки, стройная девушка в костюме скелета – все исчезло. Я видела лишь молодых людей в гангстерских банданах, которые размахивали руками и швыряли камни размером с кулак. Камни рикошетом отскакивали от машин и ударялись о тротуар. Полицейские сидели в засаде в дверных проемах, подняв щиты и надев противогазы, и время от времени выбегали, чтобы выпустить струю слезоточивого газа из ружей с широкими дулами. Я выбежала вперед и встала вровень с отрядом полицейских, прижав камеру к рукаву в военной форме и нацелив объектив на швыряющих камни подростков. Уткнувшись глазом в видоискатель, я не видела происходящего с обеих сторон, поэтому протянула руку и тихонько облокотилась о плечо впереди стоящего человека. Тот резко обернулся. В противогазе он был похож на насекомое или пришельца с другой планеты. Дуло его ружья по-прежнему дымилось, и я поняла, что сейчас меня ждут неприятности. Но он без лишних слов сорвал противогаз и схватил меня за руку. Решительно согнул ее и водрузил на камеру с другой стороны.

– Держите камеру обеими руками, – сказал он. – Сегодня на улицах много воров. Они могут ее украсть.

И он снова повернулся лицом к бунтовщикам.

«Народ», как звала себя бунтующая молодежь, разделился на несколько групп. Эпицентр стычек с полицией перемещался от одной точки к другой на территории десяти кварталов чудесного старого Кито. Я попала под особо мощную струю газа и теперь, спотыкаясь, шла по переулку, кашляла и терла опухшие глаза. По лицу текли слезы, и я почти ничего не видела. Вдруг кто-то схватил меня за руку и затащил в маленькое темное помещение.

– Вот, подышите этим, – сказал хозяин и нагнул мою голову над колпаком трубы. В очаге теплились остатки чадящего огня. Я вдохнула раз, два, три. Жжение в груди стихло.

– Мел! – услышала я женский голос. – Принеси колы!

Передо мной появился стакан с газировкой, а жена хозяина принялась сочувственно кудахтать, пока я пила. Поискав под прилавком, она достала пачку соли, высыпала добрую половину в целлофановый мешок и протянула мне.

– Потрите губы и рот изнутри, – проговорила она, постучав пальцем по деснам.

Я так и сделала. Боль исчезла как по волшебству. Хозяин протянул мне тряпочку.

– Накройте рот, – приказал он.

– Может, намочить? – спросила я.

– Нет! Так будет только хуже.

Он нарисовал карту на случай, если мне придется вернуться в их лавку, похлопал по плечу и вышел на порог проводить меня.

Утро промелькнуло безумным калейдоскопом: марширующие отряды и их сапоги, выбивающие зловещую дробь по пустым тротуарам; расцветающие вдали молочные облака и удушье, которое чувствуешь, наткнувшись на невидимую стену слезоточивого газа. Все время приходилось бежать и бежать, чтобы успеть к первым рядам, а потом повернуться и догонять толпу, с топотом уносящуюся прочь. Из окон верхних этажей высовывались люди, у каждого порога горели костры. Порой на улицах стояла абсолютная, зловещая тишина – ни машин, ни детского смеха, ни рыночного гама, ничего, кроме отдаленных глухих выстрелов из газовых ружей. «Cuidado!» – этот возглас означал, что нам на голову сейчас обрушится град камней. Выкрик «corre!» предвещал струю слезоточивого газа; она вылетала, лениво описывая белохвостую дугу, чтобы приземлиться в нескольких футах от нас.

Я ковыляла по улице, придерживаясь за стену одной рукой, чтобы не сбиться с пути, и ждала, что слезы вот-вот хлынут из глаз, когда столкнулась лицом к лицу с группой молодых людей. Один из них тут же распахнул куртку, обхватил меня за плечи и прижал мою голову к своей груди. Он держал меня, накрыв курткой, как пологом, и ждал, пока газ развеется. В обычной ситуации я бы предположила худшее и начала бы вырываться, но тогда мысль об этом даже не пришла мне в голову. Я уткнулась в грудь незнакомому мужчине, мои слезы промочили его рубашку, и я чувствовала себя в полной безопасности, пока он не ослабил хватку и солнце снова не ударило мне в глаза, заставив часто заморгать.

Я выпалила «спасибо», он улыбнулся, и я побрела прочь.

Я потеряла эпицентр действий и стала бесцельно бродить по улицам, надеясь снова увидеть бастующих по правую сторону. Свернув за угол, услышала дюжину выкриков «corre!» – и толпа из двухсот человек бросилась мне навстречу. Я достала камеру. Какие потрясающие кадры, с гордостью думала я; волна тем временем поглотила меня и схлынула, превратившись в ручеек, и я осталась одна, глядя в видоискатель на приближающийся полицейский кордон. Газовые ружья стреляли беспрерывно, как гранатометы. Я развернулась и побежала. Но было слишком поздно. Шипящая канистра с газом приземлилась прямо у моих ног.

На этот раз мои глаза распухли до такой степени, что перестали открываться, и я поплелась прочь; невидимая рука сжимала горло, беспощадно усиливая тиски.

– Сюда! – услышала я детский голос. Ко мне подбежали три маленькие девочки – старшей было не больше десяти. Они схватили меня за руку и затащили в дверь полуразрушенного дома.

– Бумага! – крикнула одна из девочек и побежала за спичками. В одну минуту они разожгли дымящийся костер на полу собственного дома. Я склонилась над пламенем, глубоко дыша. Девочки стояли рядом и наблюдали за мной, не мигая и плача за компанию.

Годами я смотрела новости по телевизору и представляла, чего стоит ждать от бунта – трагедии, насилия, варварских злодейств. Но реальность оказалась совсем неожиданной: незнакомые люди, предлагающие мне соль и укрытие, разводящие огонь в минуту нужды. Они не сердились, когда я протискивалась сквозь их ряды, а полицейские и вовсе по-отечески присматривали за мной. Один даже извинился, что у него не нашлось для меня противогаза – их было слишком мало, пояснил он, даже его люди вынуждены были пользоваться одним по очереди. И эти три девочки, которые стояли среди бронированных машин и града камней и плакали, глядя на меня.

Однако мне предстояло увидеть схватку и с другой стороны. Я попросила девочек показать мне, в кого же швыряет камни «народ». Они оставили младшую подметать пепел от костра и, беззаботно шагая, провели меня в самое сердце столкновения.

Я проскользнула по переулку и смело ступила на улицу.

Сотни людей выкрикивали непристойности и швыряли камни в полицейских, укрывавшихся пластиковыми щитами. Меня заметили и тут же окружили люди в масках с сердитыми глазами и пригоршнями ломаного бетона в руках.

– Что вы здесь делаете? – спросил кто-то по-испански.

– Хочу увидеть схватку вашими глазами.

Вперед выступил главарь в красной бандане. Глаза – темные щелочки над грязной повязкой.

– Осторожно, – сказал он, – а то камеру украдут. Я за вами присмотрю.

Раздался крик. Мы рассыпались в стороны: со стороны полицейских рядов двигался бронированный автомобиль, направляясь прямо в нашу сторону. Он рассек ряды бастующих в повязках, как нос корабля, но они обернулись, пропустив его, и в беспомощном разочаровании принялись швырять камни о его металлические пластины. Полицейские выпустили несколько газовых снарядов, и толпа бросилась врассыпную, как тараканы по комнате, в которой внезапно включили свет.

Мы собрались у костра, разведенного в переулке. Я пустила по кругу мешочек с солью, подаренный хозяином лавки. Несколько человек принялись ломать тротуар на камни; другие высматривали бронированную машину. Это был бой Давида с Голиафом, но великанов, как известно, побеждают только в сказках. Я задумалась, чем же все кончится.

Все предвещало зловещий исход. Толпа внезапно окружила мужчину, который стоял посреди улицы. Сквозь ряды мне удалось разглядеть его запачканную кровью одежду.

– Его избили полицейские, – пробормотал кто-то.

Он был совсем плох – нос почти оторван и висел на лице, верхняя губа глубоко рассечена, а из раны в голове текла кровь.

Он снял рубашку и приложил ее к лицу, решительно отмахиваясь от предложений пойти в больницу. Он был убежден, что ему или откажут в помощи, так как у него не было денег, или же арестуют за подстрекательство.

– Я его отведу, – сказала я.

Толпа людей остановила проезжавшее такси, и мы забрались в машину. Водитель связался с диспетчером и спросил, как объехать уличные бои на пути в больницу. Дважды на нас набрасывались толпы бунтовщиков, и мы едва убереглись от града камней – еле успели объяснить, кто мы такие и куда едем.

Наконец мы остановились у частной клиники, где за лицо пострадавшего взялся пластический хирург.

Юноша оказался родом из прибрежного городка Гуаякиль. Недавно там закрыли несколько заводов, и он потерял работу. Не имея иного выхода, он добрался до Кито, чтобы принять участие в забастовке. Избили его вовсе не полицейские – он стал жертвой своих же собратьев-пуэбло, которые сорвали с него золотую цепочку, отняли бумажник и дорогие часы. Выросшие цены были искрой, подпалившей целый костер недовольства – безработицей, нищетой, отсутствием перспектив. Я сидела рядом с ним на кушетке для осмотра пациентов и чувствовала его злость на врача, что так искусно накладывал ему швы на нос. Я чувствовала, как он злится и на меня тоже, несмотря на то что рука его крепко сжимала мою.

Убедившись, что с парнем все в порядке, я ушла, но мне больше не хотелось возвращаться на улицы. В тот день я увидела нечто куда более разрушительное, чем слезоточивый газ и летящие камни. Это был злобный оскал нищеты на лицах добрых людей, которые протягивают руку помощи незнакомцам в день беззакония и отчаяния.