Владычный суд

XIX (Глава вместо эпилога)

С прекращением Крымской войны и возникновением гласности и новых течений в литературе немало молодых людей оставили службу и пустились искать занятий при частных делах, которых тогда вдруг развернулось довольно много. Этим движением был увлечен и я.

Мне привелось примкнуть к операциям одного английского торгового дома, по делам которого я около трех лет был в беспрестанных разъездах.

Останавливаясь, как требовали дела, то в одном, то в другом месте, иногда довольно подолгу, я в свободное время много читал и покупал интересовавших меня старых и новых сочинений. Так, купив раз на ярмарке у ворот Троице-Сергиевой лавры сочинения Вольтера, я заинтересовался нападками этого писателя на библию. Что это в самом деле: как и на чем могло быть написано Моисеем Пятокнижие[66], каким способом мог быть истолчен в порошок золотой телец, когда золото в порошок не толчется, и тому подобные вопросы смущали меня и заставляли искать на них удовлетворительного, резонного решения.

Мне захотелось во что бы то ни стало достать и прочесть так называемые «Иудейские письма к господину Вольтеру»[67], давно разошедшееся русское издание, которое составляет библиографическую редкость.

За получением книг в этом роде тогда обращались в московский магазин Кольчугина на Никольской, но там на этот случай тоже не было этой книги, и мне указали на другую лавку, приказчик которой мне обещал достать «Иудейские письма» у какого-то знакомого ему переплетчика.

Я ждал и наведывался, когда достанут, а книги все не доставали; говорили, что переплетчика этого нет, – что он где-то в отлучке.

Так дотянулось время, что мне надо было уже и уезжать из Москвы, и вот накануне самого отъезда я еще раз зашел в лавку, и мне говорят:

– Он приехал, – посидите, должен сейчас принести. Я присел и пересматриваю кое-какое книжное старье, как вдруг слышу, говорят:

– Несет!

С этим, вижу, в лавку входит старик – седой, очень смирного, покойного вида, но с несомненно еврейским обличием, – одет в русскую мещанскую чуйку и в русском суконном картузе с большим козырем; а в руках связка книг в синем бумажном платке.

– Ишь как ты долго, Григорий Иваныч, собирался, – говорят ему.

– Часу не было, – отвечает он, спокойно кладя на прилавок и вывязывая из платка книги.

Ему, не говоря ни слова, заплатили сколько-то денег, а мне сказали, что пришлют книги вечером вместе с другими и со счетом.

Понятно, что это был торговый прием, – да и не в этом дело; а мне нравился сам переплетчик, и я с ним разговорился. Предметом разговора были поначалу эти же принесенные им книги «Иудейские письма к господину Вольтеру».

– Интересные, – говорю, – эти книги?

– Н… да, – отвечает, – разумеется… кто не читал – интересные.

– Как вам кажется: действительно ли они писаны раввинами?

– Н… н… бог знает, – отвечал он словно немножко нехотя и вдруг, приветно улыбнувшись, добавил: – читали, может быть, про Бубель[68] (в речи его было много еврейского произношения): она про що немует, як онемевший Схария[69], про що гугнит, як Моисей… Кто ее во всем допытать может? Фай! ничего не разберешь! – вот Евангелиум – то книжка простая, ясная, а Бубель…

Он махнул рукою и добавил:

– Бог знает, що там когда и як да ещо и на чем писано? – с того с ума сходили!

Я выразил некоторое удивление, что он знает евангелие.

– А що тут за удивительно, як я христианин?..

– И вы давно приняли христианство?

– Нет, не очень давно…

– Кто же вас убедил, – говорю, – в христианстве?

– Ну, то же ясно есть и у Бубель: там писано, що Мессия во втором храме повинен прийти, ну я и увидал, що он пришел… Чего же еще шукать али ждать, як он уже с нами?

– Однако евреи все это место читали, а не верят.

– Не верят, бо они тех талмудов да еще чего-нибудь пустого начитались и бог знает якии себе вытребеньки повыдумляли: який он буде Мессия и як он ни бы то никому не ведомо откуда явиться и по-земному царевать станет, а они станут понувать в мире… Але все то пустое; он пришел в нашем, в рабском теле, и нам треба только держати его учительство. Прощайте!

Он поклонился и вышел, а я разговорился о нем с лавочником, который рассказал мне, что это человек «очень умственный».

– Да какой, – говорю, – в самом деле он веры?

– Да истинно, – отвечает, – он крещеный – иные его даже вроде подвижника понимают.

– Он, – говорю, – и начитанный, кажется?

– Про это и говорить нечего, но только редко с кем о книгах говорит, и то словцо кинет да рукой махнет; а своим – жидам так толкует и обращает их и много от них терпит: они его и били и даже раз удавить хотели, ну он не робеет: «приходил, говорит, Христос, и другого не ждите – не будет».

– Ну а они что же?

– Ну и они тоже руками махают: и он махает, и они махают, а сами все гыр-гыр, как зверье, рычат, а потом и ничего – образумятся.

– И семья у него вся христиане? Купец засмеялся.

– Какая же, – говорит, – у него может быть семья, когда он этакой суевер?

– Чем же суевер?

– Да, а как его иначе понимать: никакого правила не держит, и деньги тоже…

– Деньги любит? – перебиваю.

– Какой же любит, когда все, что заработает, – одною рукою возьмет, а другою отдаст.

– Кому же?

– Все равно.

– Только евреям или христианам?

– Говорю вам: все равно. Он ведь помешан.

– Будто!

– Верно вам говорю: с ним случай был.

– Какой?

Тут и сам этот мой собеседник рукою замахал.

– Давно, – говорит, – у него где-то сына, что ли, в набор было взяли, да что-то такое тонул он, да крокодил его кусал, а потом с наемщиком у него вышло, что принять его не могли, пока киевский Филарет благословил, чтобы ему лоб забрить; ну а сынишка-то сам собою после вскоре умер, заморили его, говорят, ставщики, и жена померла, а сам он – этот человек – подупавши был в состоянии и… «надо, говорит, мне больше не о земном думать, а о небесном, потому самое лучшее, говорит, разрешиться и со Христом быть…»

Ну, тут мне и вспомнилось, где я этого человека видел, и вышло по присловию: «привел бог свидеться, да нечего дать»: он был уже слишком много меня богаче.