Власть пса

4 Мексиканский Батут

Арт Келлер наблюдает, как приземляется грузовой самолет ДС-4.

Они с Эрни Идальго сидят в машине, ведя скрытую слежку за аэропортом Гвадалахары. Арт наблюдает, как мексиканские federales помогают вытаскивать груз.

— Не потрудились даже вылезти из полицейской формы, — замечает Эрни.

— А зачем? — откликается Арт. — Они же на службе, верно?

Бинокль ночного видения направлен на полосу, почти под прямым углом отходящую в сторону от основной взлетной дорожки. На ближней стороне полосы — несколько ангаров для грузов, с десяток маленьких хибар, служащих офисами для авиакомпаний, занимающихся грузовыми перевозками. Сейчас у ангаров припаркованы грузовики, и federales перетаскивают ящики из самолета в кузовы грузовиков.

— Улавливаешь смысл? — бросает Арт.

— Понял, не дурак. — Камера Эрни жужжит. Вырос Эрни среди банд в Эль-Пасо, видел, что делали наркотики с людьми в его баррио, и рвался бороться с ними. Так что когда Арт предложил ему работу в Гвадалахаре, он согласился не раздумывая. Он спрашивает: — А как мы с тобой думаем, что может быть в этих ящиках?

— Печенье «Орео»? — предполагает Арт.

— Может, домашние тапочки?

— Одно мы знаем твердо — это не кокаин, потому что...

И оба хором заканчивают:

— В Мексике кокаина нет.

И смеются шутке: это что-то вроде повторяющегося припева, иронически процитированная официальная фраза, которую твердят им боссы. По мнению «пиджаков» из Вашингтона, самолеты, набитые кокаином, прилетающие чаще и с большей регулярностью, чем самолеты «Юнайтед Эйрлайнс», — всего лишь плод воображения Арта Келлера.

Общепринятое мнение — операция «Кондор» покончила с мексиканской наркоторговлей. Это утверждают официальные доклады, Управление по борьбе с наркотиками, Государственный департамент. И у Генерального прокурора то же мнение. И никому наверху не хочется, чтобы Арт Келлер делился своими фантазиями о наркокартелях в Мексике.

Арту известно, что они про него говорят. Что он стал чирьем на заднице, заваливая их ежемесячно докладными записками, пытаясь убедить, будто из остатков синалоанских горцев, которых выкурили из их нор девять лет назад, создана Федерасьон. Что он достал всех из-за горстки каких-то бандитов, которые слегка подторговывают марихуаной, ну и, может, чуточку героином. И никак не поймет главное: Америка тонет в тоннах крэка, и кокаин для него поставляется из Колумбии, а не из чертовой Мексики.

Даже Тима Тейлора прислали из Мехико приказать Келлеру, чтоб он заткнулся на хрен. Начальник всего наркоуправления в Мексике вызвал Арта, Эрни Идальго и Шэга Уоллеса в заднюю комнату своего офиса в Гвадалахаре и заявил:

— Мы находимся не там, где происходят главные события. Вам, ребята, следует смириться с этим фактом, а не изобретать...

— Мы ничего не изобретаем, — перебил Арт.

— А где доказательства?

— Мы над этим работаем.

— Нет! — отрубает Тейлор. — Вы над этим не работаете. Вам не над чем работать. Генеральный прокурор Соединенных Штатов заявил Конгрессу...

— Я читал его речь.

— ...что с мексиканской наркопроблемой покончено. Вы что, пытаетесь выставить Генерального прокурора полным засранцем?

— Думаю, с этим он вполне справится и без нашей помощи.

— Я непременно, Артур, передам ему твои слова, — пообещал Тейлор. — А ты прекратишь, повторяю, прекратишь метаться по Мексике, гоняясь за «снежком», которого давно не существует. Мы поняли друг друга?

— Конечно, — ответил Арт. — Если кто-то попытается продать мне мексиканский кокаин, я просто скажу — этого не может быть.

И сейчас, три месяца спустя, он наблюдает, как federales грузят «мифический» кокаин на «воображаемые» грузовики, которые доставят этот кокаин членам «несуществующей» Федерасьон.

Закон непредвиденных последствий, думает Арт, наблюдая за federales. Целью операции «Кондор» было вырезать синалоанский рак из тела Мексики, мы справились с этим довольно успешно, но метастазы расползлись с ужасающей быстротой. И нужно отдать синалоанцам должное: ответный удар был просто гениальный. Они сообразили, что прибыль могут приносить не наркотики, а граница в две тысячи миль между Мексикой и Соединенными Штатами, а это — возможность переправлять через нее контрабанду. Можно выжечь землю, отравить посадки мака, разогнать жителей, но граница — ее никуда не денешь. За продукт, который стоит всего несколько центов за грамм по их сторону границы, платят в тысячи раз больше по другую.

А продукт этот — несмотря на мнение Управления по борьбе с наркотиками, американского и мексиканского правительств — кокаин.

Федерасьон заключила с картелями Медельина и Кали простую и выгодную сделку: колумбийцы платят по тысяче долларов за каждый килограмм кокаина, который мексиканцы гарантированно переправляют им на территорию США. Итак, Федерасьон прекратила заниматься производством наркотиков и занялась транспортировкой. Мексиканцы подрядились доставлять коку от колумбийцев в оговоренные места на территории США и там возвращать ее колумбийцам, получая свою «законную» штуку баксов за килограмм. Колумбийцы везут ее в свои лаборатории и уже там перерабатывают в крэк. Это дерьмо через пару недель, а то и несколько дней после вывоза из Колумбии захлестывает улицы американских городов.

Не через Флориду — наркоуправление этот маршрут прочесывает с завидной регулярностью. А через заброшенную мексиканскую «заднюю дверь».

Федерасьон, думает Арт, должна добираться туда за одну ночь.

Но как? — гадает он. Даже он вынужден признать, что в его теории есть слабые места. Как может самолет незамеченным добраться из Колумбии в Гвадалахару через территорию Центральной Америки, которая кишит не только агентами наркоуправления, но — из-за присутствия коммунистического режима сандинистов в Никарагуа — также и ЦРУ? Ни спутники-шпионы, ни АВАКС [51] не засекали таких перелетов.

Да плюс проблема горючего. Самолет, на который он сейчас смотрит, не имеет достаточных запасов горючего. Ему необходимо приземлиться и дозаправиться. Но где? Это абсолютно невозможно, на что радостно и указали его боссы.

Да, может, и невозможно, думает Арт. Но вот он, самолет, раздувшийся от кокаина, приземлился тут. Такой же реальный, как эпидемия крэка, приносящая горе и беды в американские гетто. И потому я уверен, что они перевозят кокаин, думает Арт, только никак понять не могу, как они умудряются это делать.

Но непременно выясню.

А потом докажу.

— Что такое? — удивляется Эрни.

К хибаре-офису подкатывает черный «мерседес». Несколько federales подскакивают к машине и открывают заднюю дверцу. Выходит высокий худощавый мужчина в черном костюме.

Арту виден огонек сигары, проплывающий через кордон federales по направлению к офису.

— Может, это он, — роняет Эрни.

— Кто?

— Сам мифический М-1.

М-1 — это прозвище, данное мексиканцами главе «несуществующей» Федерасьон.

За последний год Арту удалось собрать кое-какую информацию: Федерасьон, подобно Галлии [52] Цезаря, разделена на три части: штаты у Залива, Сонора и Баха. Вместе они контролируют всю границу с Соединенными Штатами. Каждая из трех территорий под началом синалоанца, которого выгнала из его родной провинции операция «Кондор».

Арт ухитрился разузнать имена всех троих.

Залив — под Гарсией Абрего.

Сонору курирует Чалино Гусман по прозвищу Эль Верде, то есть Зеленый.

В Бахе заправляет Гуэро Мендес.

А на вершине треугольника, располагающегося в Гвадалахре, — М-1.

Но кто он — пока выяснить не удалось.

Но ты-то, Арт? — спросил он себя. В глубине души ты прекрасно знаешь, кто патрон Федерасьон. Ты сам помог ему занять этот пост.

Арт уставился в бинокль на маленький офис, перевел окуляры на человека, сидящего за столом. В консервативном черном деловом костюме, белой рубашке без галстука. Черные волосы, чуть отливающие серебром, зачесаны назад. Смуглое лицо украшает ниточка усов, и он курит тонкую коричневую сигару.

— Только взгляни на них, — окликает Эрни. — Суетятся, будто к ним Папа Римский пожаловал. Я никогда не видел этого типа прежде, а ты?

— Нет. — Арт опускает бинокль. — Я тоже не видел.

Во всяком случае, за последние девять лет — ни разу.

Но Тио не очень изменился.

Элси, когда Арт возвращается домой, уже спит. Они арендуют особняк в Тлакепаке — это зеленый пригород с домами на одну семью, бутиками и шикарными ресторанами.

Почему бы ей и не спать, думает Арт. Сейчас три часа ночи. Последние два часа он провел, решая головоломку, как сесть на хвост М-1, чтобы разузнать, кто это. Ну что ж, проделано было мастерски, думает Арт. Они с Эрни двинулись, чуть поотстав, за черным «мерседесом», когда тот выехал на шоссе, ведущее в центр Гвадалахары. Они проводили его до района Центро Историко, проехали Пласа-де-Армас, Пласа-де-Либерасьон, Пласа-де-ла-Ротонда-де-лос-Хомбрес и Пласа Тапатиа. Потом миновали современный деловой квартал и довели до пригорода, где черный «мерседес» наконец притормозил у автомобильного салона.

Роскошные машины из Германии.

Они остановились за квартал, дождались, пока Тио вошел в офис, затем через несколько минут появился со связкой ключей и забрался в новенький «Мерседес-510». На этот раз с ним не было ни водителя, ни охраны. Они проследовали за ним в богатый квартал с парками и садами, там Тио въехал на подъездную дорогу, вылез из машины и зашел в свой дом.

Обыкновенный бизнесмен, вернувшийся домой после работы.

Значит, думает Арт, утром я вставлю последние кусочки в пазл: автомобильный салон, его домашний адрес — и получу искомого М-1.

Мигель Анхель Баррера.

Тио Анхель.

Арт заходит в столовую, открывает бар и наливает себе «Джонни Уокера». Взяв выпивку, проходит коридором и заглядывает к детям. Кэсси пять, и она похожа, слава богу, на мать. Майклу три, и он тоже похож на Элси, хотя телосложение у него, как у Арта, плотное. Элсия в восторге, что, благодаря мексиканской домоправительнице и мексиканской няне, дети будут знать два языка. Майкл уже просит не хлеб, a pan, вода стала aqua.

Арт тихонько проскальзывает в одну комнату, потом в другую, целует каждого в щечку, потом возвращается по длинному коридору в главную спальню, а оттуда попадает в ванную, где долго стоит под душем.

Если Элсия проделала трещинку в доктрине Арта «Три С», то дети взорвали ее, как ядерная бомба. Как только Арт увидел лежащую на руках у Элсии новорожденную дочку, он понял: его раковина «сам по себе» разлетелась на куски. А когда появился сын, он испытал потрясающее чувство: он смотрел на маленькую копию самого себя — и понял, вспоминая своего не лучшего в мире отца, что самое главное, что он может для них сделать, — стать детям отцом хорошим.

И он был хорошим, любящим отцом для своих детей и преданным и ласковым мужем для Элсии. Гнев и горечь его юности растаяли, исчезли, оставив только одно тревожащее его воспоминание — Тио Барреру.

Потому что Тио использовал меня тогда, в дни «Кондора». Использовал для того, чтобы убрать своих конкурентов и создать собственную Федерасьон. Подставил меня, как мальчишку, убедил, будто я уничтожаю сеть наркоторговли, а я, оказывается, из кожи лез, помогая ему создать новую, более совершенную.

Не увиливай от правды, думает Арт, пока горячие струи бьют по его усталым плечам, только из-за этого ты и приехал сюда.

Всем показалась странной его просьба о назначении в такую глухомань, Гвадалахару, а уж тем более от героя операции «Кондор». После того как он самолично расправился с Доном Педро, его перевели из Синалоа в Вашингтон, потом на Майами, а потом в Сан-Диего. Арта Келлера, Чудо-Мальчика, назначили в тридцать три года шефом-резидентом Управления. Местожительство он мог выбирать сам.

Все обалдели, когда он выбрал Гвадалахару.

Свернул со скоростного шоссе, ведущего в заоблачные высоты, и пустил карьеру под откос.

Коллеги, друзья, амбициозные соперники недоумевали — почему?

Арт ничего не желал объяснять.

Даже себе.

Но он знал: на нем висит незаконченное дельце.

А может, мне следовало оставить все, как есть, думает он, выходя из-под душа и вытираясь.

Было бы гораздо проще отступить и придерживаться установленной линии. Арестовывать себе спокойненько мелких дилеров марихуаны, которых мексиканцы сами пожелают сдать. Послушно отправлять рапорты, что акции против мексиканских наркодилеров проходят по плану, плывут плавно, как по гладкой водичке (что было бы недурной шуткой, если учесть, что мексиканские самолеты, оплаченные США, вместо отравляющих химикатов чаще всего сбрасывают воду — они фактически поливают марихуану и посевы мака). И знай себе посиживать, наслаждаясь прекрасной погодой.

Никаких расследований, кто такой М-1, никаких неожиданных открытий про Мигеля Анхеля Барреру.

Это в прошлом, думает он. Пусть там и остается.

Ты не обязан целовать кобру.

Нет, именно что обязан.

Это грызло тебя девять лет. Сколько разрушений, сколько страданий, сколько смертей принесла операция «Кондор», и все это ради того, чтобы Тио сумел организовать собственную Федерасьон и встать во главе ее? Закон непредвиденных последствий... Как бы не так! Р1менно такова и была цель Тио, и он все тщательно спланировал и специально организовал.

Он использовал тебя, спустив тебя, как пса, на своих конкурентов, и ты послушно набросился на них.

А потом заткнулся и помалкивал.

Пока тебя все восхваляли как героя, одобрительно похлопывали по спине. Приняли в команду. Жалкий ты сукин сын! Так все это произошло из-за твоего отчаянного желания стать наконец своим?

Ради этого ты продал душу.

А теперь думаешь, что сумеешь выкупить ее обратно.

Пусть все идет как идет: тебе надо заботиться о семье.

Арт тихонько проскользнул в кровать, стараясь не разбудить Элси, но не получилось.

— Сколько времени? — пробормотала она.

— Почти четыре.

— Утра?

— Спи.

— А во сколько тебе вставать?

— В семь.

— Разбуди меня. Мне нужно сходить в библиотеку.

Элсия работает над докторской диссертацией «Сельскохозяйственная рабочая сила в предреволюционной Мексике: статистическая модель» и часто обращается к фондам библиотеки Гвадалахарского университета.

— Хочешь покувыркаться? — бормочет она.

— Четыре утра.

— Я не спрашиваю про время и температуру. Ну давай?

Элси тянется к нему. Рука у нее теплая. Через несколько минут Арт уже внутри нее. Для него это всегда будто возвращение домой. Когда она доходит до пика наслаждения, то вцепляется ему в бедра.

— Это было чудесно, малыш, — говорит Элсия. — А теперь дай мне поспать.

Арт заснуть не может.

Утром Арт просматривает снимки: самолет, federales, разгружающие кокаин, открывающие дверцу для Тио, он же, сидящий за письменным столом в офисе.

Потом слушает, как Эрни сообщает ему то, что он и сам знает.

— Я покопался в И-пи-ай-си, — говорит Эрни, имея в виду «Информационный центр Эль-Пасо», компьютерную базу данных, где хранится информация для Управления по борьбе с наркотиками, Таможенной и Иммиграционной служб. — Мигель Анхель Баррера — бывший полицейский штата Синалоа, он даже был телохранителем самого губернатора. Тесные связи, с мексиканским ДФС, Управлением федеральной безопасности. Теперь вдумайся: он играл в нашей команде, был одним из копов, которые руководили «Кондором» в девятьсот семьдесят пятом году. По некоторым данным И-пи-ай-си, Баррера был основной фигурой в деле разгрома старых героиновых организаций в Синалоа. После чего он ушел из полиции и исчез из поля зрения И-пи-ай-си.

— Ничего после тысяча девятьсот семьдесят пятого? — спрашивает Арт.

— Nada [53], — отвечает Эрни. — Он всплывает позже в Гвадалахаре. Весьма преуспевающий бизнесмен. Ему принадлежит автомобильный салон, четыре ресторана, два многоквартирных дома и другая недвижимость. Он заседает в правлениях двух банков, и у него влиятельные связи в администрации Халиско и Мехико.

— Не очень-то вписывается в имидж наркобарона, — замечает Шэг.

Шэг — прекрасный малый, ветеран Вьетнама, родом из Тусона. В наркоуправление он перебрался из военной разведки и на свой лад не менее крут, чем Эрни. Он использует свою простецкую, ковбойскую внешность для маскировки недюжинного ума, и немало наркодилеров угодили в тюрьму из-за того, что недооценили Шэга Уоллеса.

— Пока не увидишь, как он руководит разгрузкой «кокса», — указывает на снимки Эрни.

— Может он быть М-1?

— Есть только один способ это выяснить, — говорит Арт.

Сделав еще один шаг к краю обрыва.

— Никакого расследования связи Барреры с кокаином не будет, — добавляет он. — Уяснили?

Эрни и Шэг смотрят на него в недоумении, но оба кивают.

— В ваших записях не должно быть даже упоминания его имени, никаких заметок. Мы гоняемся только за марихуаной. А потому, Эрни, разрабатывай свои мексиканские источники. Посмотри, не всколыхнет ли имя Барреры тревогу. Шэг, ты занимаешься самолетом.

— А как насчет слежки за Баррерой? — спрашивает Эрни.

Арт качает головой:

— Не хочу настораживать его, пока мы не будем готовы. Мы возьмем его в кольцо. Работайте с информаторами, узнайте все о самолете, подбирайтесь к нему. Если еще эти расследования к нему приведут.

Но, черт, думает Арт, ты же прекрасно знаешь, что все нити ведут именно к Баррере.

Серийный номер самолета ДС-4 — 3423VX.

Шэг продирается сквозь джунгли бумаг холдингов, компаний-«ширм» и множества других. И наконец находит авиационную компанию по перевозке грузов под названием «СЕТКО» — «Сервисное Туристикос», приписанную к аэропорту «Аквакейт» в Тегусигальпе, Гондурас.

Перевозчик наркотиков из Гондураса — не большая редкость, чем торговец хот-догами на стадионе в Америке. У Гондураса — «банановой республики» — давняя и заметная роль в истории торговли наркотиками с начала XX века, когда вся страна принадлежала компаниям «Стэндарт Фрут» и «Юнайтед Фрут». Фруктовые компании располагались в Нью-Орлеане, а городскими доками владела мафия, контролируя профсоюз докеров, так что если фруктовые компании желали, чтобы гондурасские бананы не испортились, дожидаясь разгрузки, то под бананами следовало перевозить кое-что еще.

Столько наркотиков прибывало в страну на этих «банановых» пароходах, что героин стал на языке мафии называться «бананом». Ничего удивительного в том, что это самолет гондурасской компании, подумал Арт, зато мы знаем ответ на вопрос — где дозаправляется ДС-4.

Ценной новостью оказались и имена владельцев «СЕТКО».

Ими, как выяснилось, были два партнера — Дэвид Нуньес и Рамон Мэтти Балластерос.

Нуньес — кубинский эмигрант, живущий в Майами. В этом нет ничего экстраординарного. Необычно то, что Нуньес участвовал в «Операции 40», организованной ЦРУ, в которой бывших граждан Кубы тренировали, как утвердиться и захватить политический контроль после успешного вторжения в Залив Свиней. Операция провалилась. Кто погиб на побережье, других расстреляли. И лишь немногим счастливчикам удалось перебраться в Майами.

Нуньес оказался в их числе.

А досье на Рамона Мэтта Балластероса Арту и читать было ни к чему. Он отлично помнил, что Мэтт был химиком у gomeros в их счастливые героиновые времена. Уехал как раз перед операцией «Кондор», вернулся в свой родной Гондурас, в кокаиновый бизнес. Был слух, что Мэтти лично финансировал переворот, недавно свергнувший гондурасского президента.

О'кей, думает Арт, эти двое явно наши клиенты. Крупный наркодилер владеет авиалинией, которую он использует для доставки кокаина в Майами. Но, по крайней мере, один самолет «СЕТКО» постоянно летает в Гвадалахару, а это уже не совпадает с официальной линией наркоуправления.

Следующей обычной процедурой было бы позвонить в офис наркоуправления в Тегусигальпу, Гондурас, но это невозможно, потому что его закрыли в прошлом году «из-за отсутствия дел». И Гондурасом и Сальвадором теперь управляют из Гватемалы, и Арт предоставляет принять решение Уоррену Фаррару, шефу-резиденту в Гватемале.

— «СЕТКО», — бросает в трубку Арт.

— И что с ней такое? — спрашивает Фаррар.

— Надеялся, ты мне расскажешь.

Повисает пауза, которую Арту так и хочется назвать «беременной», и наконец Фаррар разрожается:

— Я не могу высовываться, Арт, и играть в твои игры.

Вот как? — недоумевает Арт. И почему же, черт побери? У нас одних конференций устраивается в год по восемь тысяч, и все ради того, чтоб мы могли высовываться и играть заодно друг с другом именно в таких делах.

И он делает выстрел наугад.

— Скажи, Уоррен, почему закрыли офис в Гондурасе?

— На что ты, хрен дери, намекаешь, Арт?

— Сам не знаю. Потому и спрашиваю.

Потому что мне пришло в голову: а не было ли это компенсацией для Мэтта, профинансировавшего президентский переворот? И новое правительство вышвырнуло Управление по борьбе с наркотиками из страны.

Вместо ответа Фаррар кладет трубку.

Что ж, преогромное тебе спасибо, Уоррен. Чего это ты так разнервничался?

Затем Арт звонит в Отдел помощи наркотикам Госдепартамента, название, отягощенное такой язвительной иронией, что ему рыдать хочется. Они очень вежливо, на своем бюрократическом языке, посылают его на три буквы.

Потом — в ЦРУ, в Отдел по связям, излагает свою просьбу и уже днем получает ответный звонок. Чего он не ожидал — звонок этот от Джона Хоббса.

Самого Хоббса.

Хоббс руководил операцией «Феникс». Арт несколько раз передавал ему информацию. Хоббс даже предлагал ему работу после того, как Арт год прожил в стране, но тогда его поманило наркоуправление, и Арт ушел к ним.

Теперь Хоббс — шеф ЦРУ в Центральной Америке.

Что вполне понятно, думает Арт. Сторонника «холодной войны» отправляют туда, где идет «холодная война».

Они несколько минут ведут светский разговор (Как Элсия и дети? Как тебе Гвадалахара?), потом Хоббс спрашивает:

— Чем мы можем помочь, Артур?

— Подумал, может, вы сумеете помочь мне зацепить грузовую авиакомпанию под названием «СЕТКО», — говорит Арт. — Владелец Рамон Мэтт.

— Да, мои люди уже передали твою просьбу, — говорит Хоббс. — Ответ, боюсь, отрицательный.

— Отрицательный?

— Да, — подтверждает Хоббс.

Ну да, у нас нет «бананов», думает Арт. Сегодня у нас нет «бананов».

— У нас ничего нет, — продолжает Хоббс, — на «СЕТКО».

— Ладно, спасибо, что позвонил.

Тут Хоббс спрашивает:

— А ты что-то накопал про нее, Артур?

— Я получил несколько сигналов, — лжет Арт, — что «СЕТКО», возможно, перевозит марихуану.

— Марихуану?

— Ну да. Только марихуана теперь и осталась в Мексике.

— Что ж, Артур, удачи тебе. Извини, что ничем не сумели помочь.

— Спасибо, что хоть попытались.

И Арт кладет трубку, удивляясь, с чего это вдруг шеф ЦРУ в Латинской Америке урвал время от своего трудового дня, целиком занятого попытками свергнуть сандинистов, и лично ему позвонил, а сам нес какую-то галиматью.

Никто не желает распространяться о «СЕТКО», размышляет Арт, ни мои коллеги в Управлении по борьбе с наркотиками, ни Госдепартамент, ни даже ЦРУ.

Их алфавит состоит лишь из трех букв — «Три С».

«Спасай себя сам».

Сообщения от Эрни в таком же духе.

Ты называешь имя Барреры любому из информаторов, и он немеет. Даже самым болтливым осведомителям сводит челюсти. Баррера — один из самых заметных бизнесменов в городе, но про него как будто никто никогда не слышал.

Так что брось ты эту затею, велит себе Арт. Воспользуйся шансом.

Не могу.

Почему — нет?

Не могу, и все.

Но хотя бы будь честен.

Ну ладно. Может, я не могу допустить, чтобы победил он. Может, потому, что задолжал ему ответный удар. Пока что удары наносит только он. Не раскрываясь при этом. Я никак не могу зацепить его.

И это правда: им никак не удается подобраться к Тио.

Потом происходит какая-то чертовщина.

Тио напоминает о себе сам.

Полковник Вэга, высокопоставленный federale в Халиско, человек, с которым Арту положено держать связь, является в офис Арта, усаживается и печально заводит:

— Сеньор Келлер, буду откровенен. Я пришел просить вас вежливо, но твердо: пожалуйста, прекратите преследование дона Мигеля Анхеля Барреры.

Они с Артом едят друг друга глазами, и наконец Арт говорит:

— Я бы с удовольствием выполнил вашу просьбу, полковник, но наш офис не проводит подобного расследования. По крайней мере, я ничего про него не знаю.

И вопит в другую комнату:

— Шэг, ты ведешь дело, в котором фигурирует Баррера?

— Нет, сэр.

— Эрни?

— Нет.

Арт разводит руками.

— Сеньор Келлер, — заявляет Вэга, глядя через дверь на Эрни, — ваш человек треплет имя дона Мигеля самым безответственным образом. Сеньор Баррера — уважаемый бизнесмен, у него много друзей в администрации.

— И очевидно, в муниципальной федеральной полиции.

— Вы мексиканец, да? — любопытствует Вэга.

— Я американец. — Тебе-то что до этого?

— Но вы говорите по-испански?

Арт кивает.

— Тогда вам знакомо слово intocable. — Вэга поднимается. — Так вот, сеньор Келлер, дон Мигель — intocable.

Понятно, неприкасаемый.

Поделившись этим соображением, Вэга уходит.

К Арту в офис заходят Эрни и Шэг. Шэг порывается что-то сказать, но Арт прижимает палец к губам и жестом приглашает их выйти. Они прошли целый квартал, прежде чем Арт спросил:

— Как Вэга узнал, что мы взялись за Барреру?

После возвращения в офис им потребовалось всего несколько минут, чтобы обнаружить крохотный микрофон под столом Арта. Эрни уже готов выдрать его, но Арт останавливает его со словами:

— Я бы пивка выпил. А как вы, парни?

Они отправляются в бар в центре города.

— Нормально, — бурчит Эрни. — В Штатах копы ставят жучки, а здесь мафия прослушивает копов.

Шэг крутит головой:

— Стало быть, они знают все, что известно нам.

Значит, думает Арт, для них не секрет наши подозрения, что Тио и есть М-1. Они знают, что самолет вывел нас на Нуньеса и Мэтти. Но в таком случае известно также, что мы не смогли нарыть больше ни крупицы. Так чего же они так всполошились? Зачем присылать Вэга, чтобы прикрыть расследование, которое и так зашло в тупик?

И почему именно теперь?

— О'кей, — решает Арт. — Мы будем исправно передавать им новости. Пусть считают, будто они отпугнули нас. Вы, ребята, притихните ненадолго.

— Что хочешь предпринять, босс?

Я? Хочу коснуться неприкасаемого.

А в офисе он, вроде как с сожалением, говорит Эрни и Шэгу, что им придется оставить в покое Барреру. Потом идет в телефонную будку и звонит Элси:

— Мне не удастся прийти домой к обеду.

— Жалко.

— Мне тоже. Поцелуй детей от меня на ночь.

— Ладно. Люблю тебя.

— Я тоже люблю тебя.

У каждого человека есть слабости, думает Арт, секрет, который может погубить его. Свой я знаю, а у Тио?

Ни этим вечером, ни в следующие пять попасть Арту домой не удается.

Я будто алкоголик, думает Арт. Ему не раз доводилось слышать, как завязавшие алкоголики заходят в винные магазины, хотя беспрестанно клянутся, что больше там не появятся. В магазине утверждают, что просто так, поглядеть, а совсем не за выпивкой. Потом покупают бутылку. Только для того, чтобы в бар поставить, пить — ни за что.

А потом выпивают.

Вот и я так же, меня притягивает Тио, точно алкоголика бутылка.

И вместо того, чтобы отправляться вечерами домой, Арт, сидя в машине, припаркованной за полтора квартала от автосалона Тио, наблюдает за его офисом в зеркало заднего вида. У Тио, похоже, торговля машинами идет хорошо, потому что он засиживается в офисе до восьми, а то и до половины девятого. Арт караулит его у подъездной дороги до полуночи или часа ночи, но Тио никуда не выходит.

Наконец на шестой вечер Арту повезло.

Тио выходит из офиса в половине седьмого и едет не к себе в пригород, а в центр города. Арт держится поодаль в густом потоке вечернего транспорта, но ухитряется не потерять «мерседес»: тот катит через Центро Историко и тормозит перед рестораном Талаверы.

Снаружи несут охрану трое federales, двое полицейских штата Халиско и пара ребят, по виду смахивающих на агентов ДФС. На дверях ресторана табличка «Cerrado» — закрыто. Один из federales открывает для Тио дверцу, тот выбирается из машины, и federale, точно служащий парковки, отгоняет «мерседес» на стоянку. Коп из Халиско распахивает дверь неработающего ресторана, и Тио входит. Другой коп из Халиско машет Арту, чтоб проезжал.

Арт опускает стекло:

— Я хочу перекусить.

— Закрытая вечеринка.

Это точно, думает Арт.

Он оставляет машину в двух кварталах от ресторана, прихватывает «Никон» с объективом 70-300 и сует его под пиджак. Перейдя дорогу и отшагав полквартала, сворачивает в проулок налево и идет, пока, по его расчетам, не доходит до задов здания, стоящего напротив ресторана, хватается за пожарную лестницу, подтягивает ее вниз, добирается до третьего этажа и попадает на крышу.

Шефу-резиденту Управления по борьбе с наркотиками вроде не полагается заниматься такой работой, его обязанность — сидеть в офисе и налаживать сотрудничество с мексиканскими коллегами. Но я вижу, как через дорогу эти коллеги охраняют мой объект, думает Арт, так что сотрудничества у нас, пожалуй, не получится.

Пригибаясь, Арт пробирается к низкому ограждению по краю крыши и ложится, прячась за него. Слежка обернется огромными счетами из химчистки, мелькает у него, когда он, растянувшись на грязи, устанавливает фотоаппарат на парапете и наводит его на ресторан.

Очень скоро целая вереница машин выстраивается перед рестораном Талаверы. События развиваются по знакомому сценарию: полиция Халиско стоит на страже, a federales изображают служащих паркинга, из машин вылезают козырные фигуры мексиканской наркоторговли и шествуют в ресторан.

Словно голливудская премьера для наркозвезд.

Гарсиа Абрего, глава картеля на Заливе, выбирается из своего «мерседеса». Вид самый почтенный: пожилой, серебристо-седые волосы, аккуратные усики и деловой серый костюм. Гуэро Мендес — картель Баха — похож на наркоковбоя, каковым он и является. Светлые волосы, почему и прозвище Гуэро — Блондин, свисают длинными прядями из-под белой ковбойской шляпы. Он в черной шелковой рубашке, расстегнутой до пояса, в черных шелковых брюках и черных ковбойских сапогах с заостренными, отделанными серебром носами. Чалино Гусман очень похож на деревенщину — хотя никакой он не деревенщина — в нескладно сидящем старом пиджаке, брюках не в тон и зеленых сапогах.

Господи, мелькает у Арта, это ж настоящее, черт их раздери, сборище на Аппалачах, только что эти типы не слишком-то беспокоятся, что нагрянет полиция. Точно крестные отцы из Семей Чимино, Дженовезе и Коломбо собрались на совещание под охраной ФБР. Одна разница — будь это сицилийская мафия, мне бы ни за что не подобраться так близко. Но эти парни такие самонадеянные. Ничуть не сомневаются, что они в полной безопасности.

И вполне возможно, они правы.

Однако любопытно, задумывается Арт, отчего именно этот ресторан? Тио принадлежит полдюжины ресторанов в Гвадалахаре, но этот среди них не числится. Почему же он не созвал встречу верхушки в одном из своих?

Встреча эта рассеивает всякие сомнения, что Тио и есть М-1.

Арт настроился на долгое ожидание. Такого понятия, как быстрый мексиканский обед, не существует в принципе, а у этих типов, скорее всего, имеются еще и вопросы для обсуждения. Господи, чего бы я не отдал, чтоб поставить там микрофон.

Арт вынул из кармана брюк «Кит-Кэт», развернул, отломил пару долек, остальное спрятал: неизвестно, когда ему удастся поесть. Потом, перекатившись на спину, скрестил на груди руки для тепла и попытался вздремнуть. Часа через два его чуткий сон прервали голоса выходящих из ресторана и хлопанье автомобильных дверей.

Шоу началось.

Перевернувшись, Арт увидел их всех: они толпились на тротуаре. Если такой организации, как федерасьон, не существует, думает он, то они очень искусно ее изображают. Наглые, развязные, стоят на тротуаре, хохочут, обмениваются рукопожатиями, подносят друг другу зажигалки к кубинским сигарам в ожидании, пока federales подгонят им машины.

Вот мать их, злится Арт, прямо чувствуешь запах дыма и тестостерона.

Внезапно будто что-то изменилось: из ресторана выходит девушка.

Ошеломительно красивая, думает Арт. Настоящая юная Лиз Тейлор, но только с оливковой кожей и черными глазами. И длиннющие ресницы. Она оглядывается, а какой-то пожилой мужчина, видимо, ее отец, стоит в дверях и, беспокойно улыбаясь, машет: adios — до свидания — gomeros.

Но те не торопятся уходить.

Гуэро Мендес устремился к девушке. Даже стаскивает свою ковбойскую шляпенцию, отмечает Арт. Но это не лучший твой ход, Гуэро, во всяком случае, пока ты не вымоешь голову. И тут Гуэро кланяется — по-настоящему кланяется,— мазнув шляпой по тротуару и улыбаясь девушке.

Его зубы серебристо отблескивают под уличными фонарями.

Да, Гуэро, это ей польстит, думает Арт.

Девушку выручает Тио. Подходит, почти отечески обнимает Гуэро за плечи и подталкивает к машине, которую только что подогнали. Они обнимаются на прощание, и Гуэро, бросив напоследок взгляд через плечо Тио на девушку, залезает в машину.

Вот она, настоящая любовь, думает Арт. Или, во всяком случае, настоящее сексуальное влечение.

Следующим уезжает Абрего, ограничившись сдержанным пожатием руки вместо объятия, и Арт наблюдает, как Тио, вернувшись к девушке, наклоняется и целует ей руку.

Латиноамериканская галантность? — гадает Арт.

Или...

Нет, не может быть...

Арт заходит на ланч к Талавере на другой день.

Девушку зовут Пилар, и она конечно же дочь Талаверы.

Она сидит в кабинке в глубине зала, притворяясь, будто читает учебник, часто меняя позу и поглядывая из-под длинных ресниц, смотрит ли кто на нее.

Да каждый мужик в этом заведении пялится, думает Арт.

Выглядит она совсем не на пятнадцать, разве только не сошли еще остатки детского жирка да капризно надуты по-взрослому сочные губки. И хотя Арт чувствует себя немножко педофилом, но все-таки невольно отмечает, что фигура у Пилар явно уже не девчоночья. Возраст он узнает из ворчания ее матери: та тоже сидит в кабинке и, за что-то отчитывая, несколько раз напоминает дочке, что ей всего пятнадцать.

А папаша каждый раз беспокойно оглядывается, когда открывается дверь. Какого черта он так дергается? — недоумевает Арт.

Скоро все выясняется.

В ресторан входит Тио.

Арт сидит к двери спиной, и Тио проходит рядом с ним. Даже не заметил своего давно потерянного племянника, думает Арт. А в руке у него цветы и — честное слово! — под мышкой — коробка конфет.

Тио пришел ухаживать.

Теперь до Арта доходит, отчего нервничает Талавера. Папаше известно, что Мигель Анхель Баррера привык осуществлять право первой ночи сеньора в глухой Синалоа, где девушек возраста Пилар и моложе по заведенному обычаю лишают девственности главари gomeros.

Потому так и тревожатся родители. Боятся, что этот могущественный человек, женатый мужчина превратит их драгоценную красивую дочку-девственницу в свою segundera, наложницу. Использует ее, а потом вышвырнет с загубленной репутацией, уничтожив все шансы на хороший брак.

А помешать они никак не могут.

Насиловать девушку Тио, конечно, не станет, думает Арт. Такое позволительно в горах Синалоа, но не здесь. Но вот если она пойдет к нему по своей воле, то родители бессильны. А какую пятнадцатилетнюю головку не вскружит внимание богатого и влиятельного мужчины? Эта девочка неглупа, она знает: сначала цветы и конфеты, но за этим могут последовать драгоценности, наряды и роскошные путешествия. Правда, пока она не догадывается, что когда-нибудь бриллианты и наряды вновь обернутся цветами и конфетами, а потом и этого не будет.

Тио стоит спиной к Арту, а тот встает, стараясь не привлекать к себе внимания, подходит к стойке, достает несколько pesos и платит по счету.

Думая: тебе, Тио, девушка, может, и представляется юной незнакомкой.

А мне она видится троянской лошадкой.

В девять часов вечера Арт влезает в джинсы и свитер и заглядывает в ванную, где принимает душ Элсия.

— Детка, мне нужно уйти.

— Сейчас?

— Да.

Она не спрашивает, куда он идет. Она — жена копа и последние восемь лет работы в наркоуправлении была вместе с ним, ей правила известны. Знать-то она знает, но все равно тревожится. Откатив стеклянную дверь, Элси целует мужа на прощание.

— Наверно, не стоит тебя дожидаться?

— Все верно.

На что ты нарываешься, задает он себе вопрос, катя в пригород к дому Талаверы.

Пить я ни за что не буду, вспоминает он.

Арт разыскивает нужный дом и тормозит в полуквартале от него, на другой стороне улицы. Район тихий, проживают тут солидные люди, уличного освещения хватает, чтобы чувствовать себя в безопасности, но свет, слава богу, не назойливо яркий.

Арт затаился в своем темном уголке, он ждет.

В этот вечер и в следующие три.

Он каждый вечер видит, как семья Талавера возвращается домой из ресторана. В комнате наверху вспыхивает свет, а потом, чуть позже, гаснет: Пилар укладывается спать. Арт выжидает еще с полчаса и уезжает домой.

А может, ты ошибаешься, говорит он себе.

Нет, вряд ли. Тио всегда получает то, чего хочет.

На четвертый вечер, когда Арт уже готов уехать, на улице показывается «мерседес», фары у него гаснут, и машина подкатывает к парадной двери Талаверы.

Тио прислал машину и водителя. Ах, какой обходительный, думает Арт. Никаких такси для соблазнительной юной киски. До чего ж жалко девчонку, думает Арт, наблюдая, как Пилар, выйдя из двери, юркает на заднее сиденье машины.

Арт дает машине основательную фору, а потом трогается следом.

Машина тормозит перед жилым массивом на невысоком холме в западном пригороде. Это красивый тихий район, довольно новый. Редко раскиданные дома уютно укрываются среди палисандровых деревьев; палисандр — отличительный знак города. Адрес Арту незнаком; среди домов, принадлежащих Тио, про которые он узнал, его не было. Очень, очень мило, думает Арт, новехонькое любовное гнездышко для совсем юной любви.

Выскочив, водитель подает руку Пилар. Тио встречает ее в дверях и ведет в дом. Они в объятиях друг друга еще до того, как закрывается дверь.

Господи, возмущается Арт, трахай я пятнадцатилетнюю девчонку, я б хоть шторы опустил.

Ты уверен, что ты в полной безопасности, да, Тио?

Но самое опасное место на земле...

...это там, где человек в безопасности.

Арт снова приезжает в Ла Каза дел Амор — Домик Любви (так прозвали этот дом) назавтра, поздним утром, когда, как ему известно, Тио уже уехал в офис, а Пилар, хм, в школу. Арт в комбинезоне, в руке — садовые ножницы. Он и правда обрезает несколько разросшихся палисандровых веток, пока проводит разведку на местности: запоминает цвет фасада, месторасположение телефонных проводов, окон, бассейна и других наружных построек.

Неделей позже, навестив за это время слесарный магазин и магазин деталей для макетов, заказав кое-что по почте из Сан-Диего, он возвращается. Опять делает вид, что подравнивает ветки перед тем, как нырнуть за кусты, аккуратно рассаженные вдоль стены спальни. Ему нравится это местечко не потому, что он движим любопытством — он предпочитает не слышать любовных воркований, — а потому, что в спальню тянутся телефонные провода. Арт вынимает из кармана маленькую отвертку и осторожно проковыривает дырочку под алюминиевым подоконником. Вставляет в отверстие миниатюрный жучок ФХ-101, достает тюбик замазки и затирает крохотное отверстие. Потом, достав бутылочку зеленой краски, по тону почти неотличимой от краски фасада, тоненькой кисточкой, предназначенной для покраски моделей самолетов, закрашивает замазку. Слегка дует на пятно, чтобы поскорее высохло, и отступает, оценивая работу.

Жучок — незаконный, никем не санкционированный — совсем незаметен.

ФХ-101 улавливает малейший звук на расстоянии десяти ярдов и передает его еще на шестьдесят, так что у Арта есть простор для маневрирования. Он направляется за угол дома, к водосточной трубе. Берет коробку со звукоуловителем и магнитофоном, включающимся от звука голоса, и прилепляет ее лентой внутри стока. Теперь нужно будет лишь регулярно менять кассеты.

Арт знает — записи будут вестись сплошняком, но с него хватит нескольких точных попаданий. Конечно, Тио будет использовать Каза дел Амор главным образом для свиданий с Пилар, но будет же он звонить по телефону. А может, даже устроит в доме встречу. Даже самый осторожный преступник, известно Арту, не может начисто изгнать бизнес из частной жизни.

Конечно, убеждает себя он, ты и сам не можешь.

Он лжет Эрни и Шэгу.

Теперь они вместе бегают трусцой — это якобы приказ Арта своей команде: бегать для поддержания формы. Но на самом деле это прикрытие. Расслышать, о чем говорит бегущий человек, тем более на открытых plazas центра Гвадалахары, трудно, и поэтому теперь каждый день перед ланчем они переодеваются в спортивные костюмы, надевают «Найки» и выходят на пробежку.

— У меня появился ТИ, — сообщает он им. То есть тайный информатор.

Врать ему неловко, но это ради их же пользы. Если возникнут неприятности, а они почти наверняка возникнут, он должен расхлебывать все сам.

Если его парни узнают, что он незаконно поставил прослушку, то обязаны, по правилам, сообщить вышестоящим. А иначе получится, они скрывают нарушение, что может погубить их карьеру. Но Арт знает: они ни за что не настучат на него, потому придумывает секретного осведомителя.

Воображаемый друг, думает Арт. Ну хотя бы все стыкуется: «несуществующий» канал перевозки «нереального» кокаина, ну и так далее...

— Здорово, босс, — бросает Эрни. — А кто...

— Прости, — перебивает Арт. — Пока что слишком рано. Мы еще только просто встречаемся.

Они соображают, что к чему. Отношения со стукачом вроде как отношения с особой противоположного пола. Ты заигрываешь, соблазняешь, искушаешь. Покупаешь подарки, повторяешь, как сильно она тебе нужна, что ты жить без нее не можешь. И если она ляжет с тобой в постель, то не станешь трепать языком — и уж тем более приятелям в раздевалке.

Во всяком случае, пока вы еще не договорились. Обычно к тому времени, когда всем о вас становится известно, отношения уже сходят на нет.

День Арта строится теперь так: он отсиживает положенные часы в офисе, идет домой, поздно вечером снова уходит, чтобы заменить кассету, а потом возвращается и слушает записи в кабинете.

Так тянутся две бесполезные недели.

Слышит Арт по большей части любовную болтовню, разговоры о сексе. Тио обхаживает свою молоденькую любовницу, исподволь учит ее тонкостям любви. Такие подробности Арт обычно проматывает на скорости, но общий смысл улавливает.

Пилар Талавера все схватывает быстро, когда Тио вносит новые интригующие нотки в музыку любви. Что ж, это интересно, если ты сексуально озабочен, но Арт — нет. Категорически. Его тошнит от этих подробностей.

— Ты была плохой девушкой!

— Да?

— Да, и тебя нужно наказать.

Обычное дело при слежке: приходится слушать — даже когда не хочется — всякое дерьмо.

Но случается, хотя и очень редко, мелькает в куче навоза кое-что маленькое и золотое.

Как-то вечером Арт приносит кассету домой, смешивает себе виски и, потихоньку потягивая его, слушает ежевечернее тошнотворное занудство. И вдруг настораживается: Тио подтверждает отправку «трех сотен подвенечных платьев» по адресу в Чула-Виста, районе, расположенном между Сан-Диего и Тихуаной.

А теперь, когда ты получил, что хотел, что ты будешь делать?

По инструкции ты должен предоставить информацию своим мексиканским коллегам и одновременно в офис Управления по борьбе с наркотиками в Мехико для дальнейшей передачи в Сан-Диего. Коллеги прямиком отправят все сведения Тио, а Тим Тейлор, как всегда, отговорится официальной фразой: никаких «подвенечных платьев» через Мексику не провозят. И потребует назвать источник.

Чего я делать определенно не собираюсь.

Они обсуждают проблему на утренней пробежке.

— Мы в дерьме, — замечает Эрни.

— Вовсе нет, — возражает Арт.

Пора делать следующий шаг к краю обрыва.

Выйдя из офиса после ланча, Арт направляется в будку телефона-автомата. В Штатах, думает он, преступнику приходится изворачиваться и пользоваться таксофоном. А здесь — копам.

Он звонит копу из отдела по наркотикам полиции Сан-Диего. С Рассом Денцлером он познакомился на межведомственной полицейской конференции несколько месяцев назад. Похоже, порядочный парень и не последний игрок в команде.

А мне точно нужен игрок.

С козырями на руках.

— Расс? Это Келлер. Управление по борьбе с наркотиками. Мы с тобой выпили пару кружек пива, когда бишь, в прошлом июле?

Денцлер его помнит.

— Что случилось, Арт?

Арт рассказывает.

— Может, все это и чушь собачья, — заканчивает он, — но я так не думаю. Может, захочешь по ним ударить?

Может, и захочет. И ни Генеральный прокурор США, ни Госдепартамент, ни все федеральное правительство ничего поделать не смогут. Если федералы набросятся на полицию Сан-Диего, то полиция просто огрызнется, чтоб убирались на хрен и не совались в их дела.

С должным уважением к этикету копов Денцлер осведомляется:

— А что ты от меня хочешь?

— Ты не называешь меня, но держишь в курсе, — объясняет Арт. — Ты забываешь, что это я дал тебе подсказку, но не забываешь делиться со мной информацией.

— Договорились. Но мне нужен ордер, Арт. На случай, если ты не знаешь, как делаются дела при демократии, которая так заботливо оберегает права граждан.

— У меня есть ТИ, — лжет Арт.

— Уловил.

Разговоры больше не нужны. Денцлер передаст информацию кому-то из своих парней, тот передаст ее одному из своих тайных агентов, а тот, развернувшись, передаст Денцлеру, а уж тогда Расс сообщит все судье, и вот оно — возможное судебное дело.

На другой день Денцлер перезванивает Арту в телефон-автомат в договоренное время и вопит:

— Триста фунтов кокаина! Это ж на шесть миллионов долларов по ценам черного рынка! Арт, я позабочусь, чтоб ты получил свою долю почестей!

— Мы же договорились: забудь, что я тебе что-то сообщал, — просит Арт. — Но за тобой должок.

А две недели спустя у полиции Эль-Пасо тоже возникает должок перед Артом: они захватили трейлер, набитый кокаином. Через месяц Арт снова звонит Рассу Денцлеру с новой подсказкой, насчет дома в Лимонной Роще.

Последовавший рейд приносит какие-то жалкие пятьдесят фунтов кокаина.

Плюс четыре миллиона наличными, три аппарата для счета денег и пачку любопытных документов, среди которых корешки банковских депозитов. Содержимое их настолько интересно, что, когда Денцлер передает их в федеральный суд, судья замораживает пятнадцать миллионов активов, положенных на депозит под разными именами в пяти окружных банках Сан-Диего. Хотя ни на одном не стоит имени Мигеля Анхеля Барреры, все деньги принадлежат либо ему, либо членам картеля, которые выплачивают ему гонорар, чтобы их активы хранились в неприкосновенности.

И Арт слышит по телефону, что никто из них сейчас не прыгает от радости.

И Тим Тейлор тоже не сияет от счастья.

Босс наркоуправления уставился на экземпляр «Сан-Диего Юньон Трибьюн», присланный по факсу. Заголовки вопят: «Крупная облава в Лимонной Роще!» И еще на факс из офиса Генерального прокурора, визжащий: «Какого хрена творится?» — Тейлор звонит Арту.

— Какого хрена творится? — орет он.

— Про что ты?

— Черт подери, мне известно, чем ты занимаешься!

— Так поделись знаниями со мной.

— У тебя имеется тайный информатор! И ты передаешь сведения в другие департаменты. И черт побери, Артур, лучше б не от тебя шла утечка в прессу!

— Не через меня, это точно, — искренне заверяет Арт и мысленно договаривает: от меня утечка идет в другие департаменты, а уж они делятся с прессой.

— Кто твой тайный информатор?

— Нет никакого ТИ, — отвечает Арт. — Я тут вообще ни при чем.

Разве что через три недели дает Лос-Анджелесскому полицейскому департаменту возможность задержать двести фунтов наркотиков в Гасиенда-Хайтсе. А аризонские копы захватили трейлер с грузом наркотиков в триста пятьдесят фунтов. Наркополиция Энехейма провела обыск в доме и нашла наличные на общую сумму в девять миллионов.

Все они отрицают, что получали сведения от Келлера, но все твердят его заклинание: La Federacion, La Federacion, La Federacion, все время и без конца, во веки веков, аминь.

Даже шеф-резидент Боготы обращается в ту же веру.

Однажды Шэг отвечает на телефонный звонок и, прижав трубку к груди, говорит Арту:

— Это сам Большой Человек. Прямо с передовой линии Войны против Наркотиков.

Хотя два месяца назад Крис Конти, шеф-резидент в Колумбии, не дотронулся бы до своего старого друга Арта Келлера даже, как говорит поговорка, длиннющей палкой, но теперь и Конти, по всей видимости, поверил.

— Арт, — начинает он. — Я кое на что наткнулся, что тебе, может, будет интересно.

— Подъедешь сюда? — спрашивает Арт. — Или хочешь, чтобы я приехал к тебе?

— А чего б нам не встретиться на полпути? Давно не был в Коста-Рике?

Что означает: он не желает, чтобы Тим Тейлор или еще кто узнал, что он обсуждает что-то с Артом Келлером. И они встречаются в Квепосе. Сидят в пляжном домике под пальмовой крышей. Конти явился с подарками: он раскидывает веером на столешнице несколько корешков банковских депозитов. Корешки совпадают с квитанциями кассира из «Бэнк оф Америка» в Сан-Диего, конфискованными в последней облаве. Документальное доказательство, связывающее организацию Барреры с колумбийским кокаином.

— Где ты раздобыл это? — спрашивает Арт.

— В банках маленьких городков в районе Медельина.

— Что ж, спасибо, Крис.

— Ты их от меня не получал.

— Разумеется.

Конти выкладывает еще не очень отчетливую фотографию.

Взлетная полоса в джунглях, группа парней, окружившая самолет ДС-4 с серийным номером 3423VX. Рамона Мэтти Арт узнает сразу, а один из парней смутно кого-то напоминает. Средних лет, с короткой стрижкой, в военной форме, отполированных до блеска черных ботинках десантника.

Что-то из прошлого.

Очень далекого прошлого.

Вьетнам. Операция «Феникс».

Уже тогда Сол Скэки питал пристрастие к начищенным ботинкам.

— Ты думаешь то же, что думаю я? — интересуется Конти.

— Ну, если ты думаешь, что этот человек из Компании, то думаешь правильно. Последнее, что я слышал про Скэки, — он был полковником авиации в спецвойсках, а потом ушел в отставку. А это самая та биография для Компании.

— Слушай-ка, — говорит Конти. — До меня дошли кое-какие слухи.

— Можно обменяться. Выкладывай свои.

— Три радиобашни в джунглях к северу от Боготы, — говорит Конти. — Подобраться к этому району и проверить я никак не могу.

— Жителям Медельина вполне доступна такая технология, — роняет Арт. Вот и объяснение тайны, как самолеты «СЕТКО» летают без радара. Три радиобашни вполне могут подавать сигналы VOR [54] и провести самолет туда и обратно.

— У картеля Медельина хватило знаний построить маяки, — соглашается Конти. — Но могут ли они сделать так, чтобы они исчезли?

— То есть?

— Снимки со спутников.

— Ну?

— На снимках их нет. А с таких снимков, Арт, мы номера машин читаем. Маяк VOR не желает светиться? А как насчет самолетов, Арт? У меня есть снимки АВАКС, и там их не видно тоже. Ничего нет. Любому самолету, летящему из Колумбии в Гондурас, приходится пролетать над Никарагуа, страной сандинистов, и уж за ними-то, друг мой, мы очень даже следим сверху.

Да, тут уж без дураков, думает Арт. Никарагуа — это «яблочко» на мишени для рейгановской администрации в Центральной Америке; еще бы, коммунистический режим в самом сердце доктрины Монро. Администрация спонсировала силы контрас, взявшие в окружение Никарагуа от Гондураса к северу, а отсюда в Коста-Рике на юге, но потом Конгресс США принял поправку Боланда, запрещающую военную помощь контрас.

А теперь возникает бывший солдат спецвойск, ярый антикоммунист («Коммунисты ведь атеисты, а? На хрен их») в компании Рамона Мэтти Балластероса и самолета «СЕТКО».

Из Коста-Рики Арт уезжает в еще большем бешенстве, чем ехал туда.

Вернувшись в Гвадалахару, Арт посылает Шэга в Штаты с поручением. Ковбой вступает в контакт с каждым отделением и офисом Управления по борьбе с наркотиками на Юго-Западе и своим мягким напевным ковбойским выговором сообщает им:

— Мексиканская наркоторговля на самом деле существует. Вот-вот они развернутся на полную катушку. Когда это случится, вы же не захотите, чтоб вас застигли со спущенными штанами. Как станете отбалтываться, почему упустили, не предусмотрели? Можете топтаться на официальной линии на публике, но по тихой лучше играть заодно с нами, потому что когда затрубят трубы, amigos, мы обязательно вспомним, кто — овцы, а кто — козлы отпущения.

И парни в Вашингтоне ничего не могут поделать. Не могут же они, в самом деле, приказать американским копам не проводить наркооблав на американской земле? Департамент юстиции готов разорвать Арта на клочки. Они подозревают, что это он распространяет смуту, но не могут тронуть его, даже когда Государственный департамент заходится визгом «о непоправимом ущербе нашим отношениям с важным соседом».

Генеральная прокуратура с радостью прогнала бы Арта Келлера плетьми по Пенсильвания-авеню, а потом пригвоздила к кресту на Капитолийском холме, но вот только никаких доказательств против него не имеется. И нет возможности перевести его из Гвадалахары, потому что средства массовой информации уже вцепились в Ла Федерасьон, и как это будет выглядеть? А потому им приходится тихонько сидеть, злясь на собственную беспомощность, пока Арт Келлер завоевывает все большее влияние, основываясь на донесениях невидимого, никому не известного, несуществующего ТИ-ДО243.

— ТИ-Д0243 какой-то безликий, правда? — спрашивает Шэг как-то. — Я имею в виду для парня, который так помогает делу.

— Какую ты хочешь дать ему кличку? — спрашивает Арт.

— «Глубокая Глотка» [55], — предлагает Эрни.

— Заметано, — соглашается Арт. — Только он у нас вроде как мексиканская «Глубокая Глотка».

— Chupar, — говорит Эрни. — Давайте называть его просто «осведомитель Чупар».

Минет.

Благодаря осведомителю Чупару у Арта должники чуть ли не в каждом полицейском департаменте на границе. Они отрицают, что каким-то образом связаны с Келлером, но они все у него в долгу. В долгу? Черт, да они обожают его. Управление по борьбе с наркотиками не может функционировать без содействия местных, а если оно желает получить содействие, им лучше не портить отношений с Артом Келлером.

Арт Келлер превращается в intocable — неприкасаемого.

Хотя на самом деле это не так.

Действовать против Тио, притворяясь, будто он ведать ничего не ведает, — изматывающее занятие. Уходить из семьи поздними вечерами, держать свою деятельность в тайне, хранить прошлые секреты, ждать, что Тио вот-вот выйдет на его след, а потом явится к нему и напомнит, что у них были кое-какие отношения в прошлом.

Tio с sobrino.

Арт не может есть, не может спать.

Они с Элсией теперь редко занимаются любовью. Она упрекает его, что он стал раздражительным, замкнутым, скрытным.

Неприкасаемым.

Сейчас, сидя на бортике ванны в четыре утра, Арт думает. Его вырвало только что съеденным фаршированным цыпленком, оставленным для него Элси в холодильнике. Нет, не прошлое настигает тебя, это ты на полной скорости мчишься к нему. Целеустремленно двигаешься к пропасти.

Ночами Тио лежит без сна, пытаясь вычислить, кто же из них soplon — доносчик. Patrones Федерасьон: Абрего, Мендес, Эль Верде — получили серьезные удары и теперь давят на него: пусть он что-нибудь предпримет.

Очевидно — проблема тут, в Гвадалахаре. Ведь ударили по всем трем plazas. Абрего, Мендес и Эль Верде — все доказывают, что soplon в организации самого М-1.

Найди его, твердят они. Убей. Сделай хоть что-нибудь.

А не то сделаем мы.

Пилар Талавера лежит рядом с ним, дыша легко и ровно, спит глубоким сном юности. Он смотрит на ее блестящие черные волосы, длинные ресницы, пухлую верхнюю губку, влажную от пота. Упивается свежим ароматом юности.

Тио тянется к ночному столику, берет сигару, закуривает. Дым не разбудит девушку. И запах тоже. Он уже приучил ее. Да и к тому же, думает он, ничто не может разбудить девушку после секса, какой у нас был. Как странно влюбиться в его возрасте. Странно и чудесно. Она — мое счастье, думает он, la sonrisa de mi corazon — улыбка моего сердца. Еще до конца года я сделаю ее своей женой. Быстрый развод, потом еще более быстрая женитьба.

А церковь? Церковь можно купить. Отправлюсь к самому кардиналу и предложу ему госпиталь, школу, приют для сирот. Обвенчаемся мы в соборе.

Нет, церковь не проблема.

Проблема — это soplon.

Condenado [56] информатор Чупар.

Я уже миллионы из-за него потерял.

А что хуже, он делает меня уязвимым.

Я прямо слышу, как Абрего, этот завистливый zorro viejo, старый лис, нашептывает против меня гадости: «М-1 проигрывает. Сам с нас целое состояние требует за защиту, а обеспечить ее не может. В его организации стукач завелся».

Абрего давно желает стать patron всей Федерасьон. Интересно, когда он решит, что у него достаточно силы, чтобы сбросить меня? Атакует сам или станет действовать через подставное лицо?

Нет, решает Тио, все они выступят заодно, если я не сумею найти soplon.

Это начинается на Рождество.

Дети давно приставали к Арту, чтобы он сходил с ними посмотреть на большое рождественское дерево на Перекрестье Площадей. Арт надеялся, что они удовлетворятся posadas — шествием ребятишек: они, изображая Марию и Иосифа, ходят вечером по кварталу Тлакепаке, из дома в дом, в поисках приюта. Но участие в этой процессии только разожгло желание детей пойти полюбоваться на елку и pastorelas: забавные представления о рождении Христа, которые показывают рядом с собором.

Но сейчас не самое подходящее время для забав. Арт только что прослушал разговор с Тио о тысяче шестистах фунтах кокаина в восьмистах коробках, упакованных в яркую рождественскую оберточную бумагу, перевязанных лентами, с бантами и всякими прочими праздничными прибамбасами.

На тридцать миллионов долларов рождественских поздравлений в надежном месте в Аризоне, а Келлер еще не решил, кому подарить эти сведения.

Но он переживает, что забросил семью, и в субботу перед Рождеством везет жену, детей и других домочадцев: кухарку Хосефину, горничную Гвадалупу — делать покупки на открытом базаре в старом квартале.

Он с удивлением признается себе, что ему нравится, как они проводят время. Покупают рождественские подарки друг для друга и маленькие, ручной работы, украшения на елку домой. Не спеша угощаются удивительно вкусной свеженарезанной ветчиной и супом из черных бобов, на десерт едят сладкие sopaipillas [57].

Тут Кэсси замечает нарядную повозку, запряженную лошадьми, эмалированно-черную, с красными бархатными подушками, и ей непременно хочется покататься. «Пожалуйста, папочка, ну пожалуйста!», и Арт договаривается о цене с извозчиком в ярком костюме гаучо. Все садятся, и Майкл, устроившись на коленях у Арта, засыпает под монотонное цоканье лошадиных копыт по мощеной мостовой plaza. Но Кэсси спать и не думает. Девочка подскакивает от возбуждения, любуясь белыми лошадьми под чепраками, красным плюмажем, а потом на рождественскую елку в шесть футов высотой с переливающимися яркими огоньками. И Арт, чувствуя на груди спокойное дыхание сына, думает, что большего счастья и быть не может.

Когда поездка заканчивается, уже темнеет, и он, ласково разбудив Майкла, передает его Хосефине, и все идут через Пласа Тапатиа к собору, где уже сколотили маленький помост и вот-вот начнется представление.

И тут он замечает Адана.

На его давнем cuate [58] помятый деловой костюм, и вид у него усталый, точно он только что вернулся из долгой поездки. Адан тоже видит Арта и направляется в общественный туалет на краю plaza.

— Мне нужно помыть руки, — говорит Арт. — Майкл, а тебе не нужно зайти?

Скажи нет, малыш, скажи нет.

— Я в ресторане заходил.

— Ступайте тогда смотрите шоу, — говорит Арт. — Я догоню вас.

Когда Арт входит, Адан стоит прислонившись к стене. Арт начинает обходить кабинки, проверяя, пустые ли, но Адан останавливает:

— Я уже проверил. И сюда никто не войдет. Давненько не видались, Артуро.

— Чего тебе надо?

— Мы знаем, это ты.

— О чем ты?

— Кончай придуриваться. Ответь мне только на один вопрос: ты хоть понимаешь, что ты делаешь?

— Свою работу, — отвечает Арт. — Ничего личного.

— Ничего? Когда человек набрасывается на своих друзей, это очень даже личное.

— Мы давно не друзья.

— Мой дядя очень огорчен.

Арт пожимает плечами.

— Ты ведь называл его Тио, — говорит Адан. — Так же, как и я.

— Это было давно. Времена меняются.

— Это не меняется, — возражает Адан. — Такое — навсегда. Ты принимал его покровительство, советы, помощь. Он сделал из тебя то, что ты есть.

— Мы друг друга взаимно сделали.

Адан качает головой:

— Поэтому ты и можешь рассчитывать на лояльность. Или благодарность.

Он тянется к нагрудному карману, и Арт делает к нему шаг, чтобы помешать выдернуть пистолет.

— Остынь. — Из кармана Адан вытаскивает конверт и кладет на край раковины. — Тут сто тысяч американских долларов. Наличными. Но если хочешь, можем открыть счет на Кайманах, в Коста-Рике...

— Я не продаюсь.

— Правда? А что, собственно, переменилось?

Арт сгребает его, прижимает к стене и обхлопывает сверху донизу.

— На тебе микрофон, Адан? Подставляешь меня? А где твои долбаные камеры?

Отпустив его, Арт кидается обыскивать кабинки, раковины. Но не находит ничего и без сил приваливается к стене.

— Сто тысяч прямо сейчас в качестве аванса, — говорит Адан. — И еще сто за имя твоего soplon. А потом по двадцать в месяц, чтоб ты ничего не делал.

Арт мотает головой.

— Я передам Тио, что ты не взял, — говорит Адан. — Предпочитаешь другую оплату? О'кей, с нашей подачи ты проведешь столько облав на марихуану, что снова станешь звездой. Это План А.

— А каков План Б?

Теперь Адан хватает Арта за грудки и шепчет ему на ухо:

— Артуро, ты неблагодарный диего — сукин сын. Но ты все еще мой друг, и я тебя люблю. Так что как хочешь, бери деньги или не бери, но отступись. Ты сам не понимаешь, во что ты вляпался.

Адан чуть запрокидывает голову, чтобы заглянуть ему в глаза, и повторяет:

— Сам не понимаешь, во что.

Отступив, Адан берет конверт, поднимает его:

— Да? Нет?

Арт отрицательно мотает головой.

Пожав плечами, Адан сует конверт в карман.

— Артуро! Тебе про План Б даже и знать ни к чему.

И выходит.

Арт, подойдя к раковине, открывает кран и ополаскивает холодной водой лицо. Потом вытирается и выходит. И возвращается к семье.

Они стоят в толпе, перед подмостками, дети в восторге подпрыгивают при виде кривляния актеров: один наряжен архангелом Гавриилом, другой — падшим ангелом Люцифером; те дубасят друг друга по головам палками, сражаясь за душу младенца Христа.

Когда они едут домой, от бровки трогается «форд-бронко» и следует за ними. Дети, конечно, ничего не замечают, они крепко спят; ни Элсия, ни Гвадалупа, ни Хосефина тоже не видят ничего, но Арт следит за машиной в зеркало заднего вида. Арт лавирует в потоке машин, но «форд» как прилип. И даже не пытается маскироваться. Значит, это Адан, думает Арт, старается подчеркнуть всю серьезность предложения.

Когда Арт сворачивает на подъездную дорогу, «форд» проезжает мимо, потом, развернувшись, припарковывается через дорогу в полуквартале от его дома.

Арт провожает семью в дом и делает вид, будто забыл что-то в машине. Выйдя, он подходит к «форду» и стучит по стеклу. Когда окно опускается, Арт по пояс всовывается в салон, вбивает водителя в спинку сиденья, лезет в его левый нагрудный карман и выдирает оттуда бумажник.

Потом бросает бумажник с жетоном «Полиция Халиско» копу на колени.

— В доме моя семья, — говорит Арт. — Если ты напугаешь их, если даже только попытаешься запугивать, если они хотя бы заподозрят, для чего ты торчишь тут, я вернусь, возьму pistola, тот, что у тебя за поясом, и затолкаю тебе в задницу, да так, что он через рот выскочит. Понял меня, братец?

— Я только делаю свою работу, ты, братец.

— Так делай ее лучше.

Итак, Тио передал мне сообщение, думает Арт, - заходя в дом. Оно означает: не вздумай подставлять друзей.

После почти бессонной ночи Арт наливает себе чашку кофе и глотает горячую жидкость, пока его семья просыпается. Потом готовит завтрак детям, целует на прощание Элси и едет в офис.

По пути он тормозит у телефона-автомата и ставит жирный крест на своей карьере: звонит в округ Пиэрс, Аризона, в департамент шерифа.

— Веселого Рождества, — говорит он для начала, а потом рассказывает им про восемьсот коробок кокаина.

После чего отправляется в офис и ждет звонка.

На следующее утро, когда Элсия возвращается домой из гастронома, ее начинает преследовать какая-то машина. Ничуть при том не таясь, следует за ней как привязанная. Элсия не знает, что делать. Ехать домой? Страшно вылезать из машины. И она сворачивает к офису Управления по борьбе с наркотиками. Она в панике: дети сидят на заднем сиденье. До офиса еще целых три квартала, как вдруг преследующая машина прижимает ее к обочине и из салона выскакивают четверо мужчин с оружием.

Главный мельком показывает ей жетон «Полиция Халиско».

— Ваше водительское удостоверение, сеньора Келлер, — произносит он.

Руки у Элсии трясутся, пока она нашаривает документы. Полицейский замечает:

— Какие славные ребятишки.

Элсия слышит, будто со стороны, свой ответ:

— Спасибо.

Она протягивает ему удостоверение.

— Паспорт?

— Он дома.

— Но вам полагается иметь его при себе.

— Я знаю, но мы здесь уже давно и...

— Может быть, слишком давно. Боюсь, вам придется проехать со мной.

— Но со мной дети...

— Я вижу, сеньора, но вы все равно должны проехать со мной.

Элсия чувствует, что вот-вот расплачется.

— Но как же дети?

Коп, извинившись, на минутку отходит к своей машине. Элсия сидит, стараясь успокоиться, минуты тянутся бесконечно. Она борется с искушением взглянуть в зеркало заднего вида, посмотреть, что происходит, и с желанием попросту выскочить из машины и убежать с детьми. Наконец коп возвращается. Наклоняется к окну и говорит с изысканной любезностью:

— Мы в Мексике с уважением относимся к семье. Всего вам хорошего.

Арт наконец дождался звонка.

Звонит Тим Тейлор сообщить, что до него дошли тревожные слухи и им требуется поговорить.

Тейлор все еще орет в трубке, когда за окном раздаются автоматные очереди.

План Б.

Сначала слышится рев машины, летящей на бешеной скорости, потом вступает автомат «АК-47», а в следующий момент все уже лежат на полу под прикрытием столов. Арт, Эрни и Шэг, переждав несколько минут после того, как стрельба затихает, выходят взглянуть на машину Арта. От окон «форда-тауруса» остались только осколки, шины спущены, и десятки огромных дыр зияют в бортах.

— Теперь вряд ли, босс, — замечает Шэг, — вы сможете сбыть его по сходной цене.

Через несколько минут появляются federales.

А может, они тут уже и были, мелькает у Арта.

Его везут в участок, там полковник Вэга с озабоченным видом говорит:

— Слава богу, вы не сидели в этой машине. Кто мог это сделать? У вас в городе есть враги, сеньор Келлер?

— И вы даже знаете кто, — огрызается Арт. — Ваш хороший мальчик Баррера.

Вэга с картинным изумлением распахивает глаза.

— Мигель Анхель Баррера? Но зачем ему это? Вы же сами говорили, что дон Мигель не фигурирует ни в одном вашем расследовании.

Вэга томит его в комнате для допросов три с половиной часа, в основном интересуясь его расследованиями якобы для выяснения мотива нападения.

Эрни побаивается, что Арт уже и не выйдет оттуда. Он устраивается в вестибюле и отказывается уходить, пока не появится его босс. А Шэг в это время едет в дом Келлера и говорит Элсии:

— С Артом все в порядке, но...

Когда Арт возвращается домой, Элсия в спальне упаковывает вещи.

— Я взяла нам билеты на рейс в Сан-Диего на сегодняшний вечер, — говорит она. — Поживем пока у моих родителей.

— Что случилось?

— Я боюсь, Арт. — И она рассказывает мужу о том, как ее преследовали, и про то, каково ей было услышать, что машину мужа расстреляли, а его самого отвезли в участок federales.

— Никогда раньше, Арт, я не была так напугана. Я хочу уехать из Мексики.

— Не бойся.

Элсия смотрит на него как на ненормального:

— Твою машину расстреляли, Арт.

— Они знали, что меня в ней нет.

— А когда они станут бомбить дом, то прежде проверят, что меня с детьми там нет?

— Семье они не станут причинят вреда.

— У них что же, — интересуется она, — существует такое правило?

— Ну да, — подтверждает он. — И вообще, охотятся они на меня. Тут личное.

— Что значит — личное?

Он долго тянет с ответом, и она не выдерживает:

— Арт, что ты имеешь в виду?

Он усаживает ее и рассказывает о своих прежних отношениях с Тио и Аданом Баррера. О засаде в Бадирагуато, об убийстве шестерых захваченных и про то, сколько лет он держал рот на замке насчет всего этого. Как это помогло Тио организовать свою Федерасьон, которая сейчас наводняет улицы Америки крэком, и что теперь он должен бороться и победить.

Элсия с сомнением смотрит на него.

— И ты взвалил весь этот груз себе на плечи?

Он кивает.

— Ты, похоже, очень сильный парень, Арт. Зря ты себя казнишь за прошлое. Ты ни в чем не виноват. Откуда ты мог знать, какая у Барреры цель?

— Иногда мне кажется, что я догадывался, только не хотел сознаваться себе в этом.

— И теперь, значит, ты должен искупить свою вину? Как? Уничтожить Барреру? Даже если это будет стоить тебе жизни?

— Ну... да.

Элсия, встав, уходит в ванную. Арту кажется, что ее нет целую вечность, на самом деле выходит она всего через несколько минут, идет в гардеробную. Вытаскивает его чемодан и швыряет на кровать:

— Поедем с нами.

— Не могу.

— Твой крестовый поход для тебя важнее, чем твоя семья?

— Нет, семья для меня самое важное.

— Вот и докажи это. Поедем с нами.

— Элсия...

— Желаешь остаться тут и вести справедливую борьбу? Прекрасно! Но если ты хочешь сберечь семью, то начинай упаковываться. Бери, чтоб хватило на несколько дней. Тим Тейлор сказал, он распорядится, чтоб остальные наши вещи упаковали и переправили по новому адресу.

— Ты говорила об этом с Тейлором?

— Он позвонил. Ты, кстати, этого не сделал.

— Но у меня не было возможности!

— И что, мне должно стать легче от твоих оправданий?

— Черт побери, Элси! Чего ты добиваешься?

— Чтоб ты уехал с нами!

— Ну не могу я!!!

Арт сидит на кровати, пустой чемодан рядом словно вещественное доказательство: он не любит свою семью. Но он же любит их, глубоко и сильно, а все равно не может заставить себя сделать то, о чем просит жена.

Почему не могу? — задает он себе вопрос. Может, Элсия права? И мне мой крестовый поход дороже семьи?

— Ты что, не соображаешь? — спрашивает Элсия. — Дело не в Баррере. Дело в тебе. Это ты сам не можешь простить себя. Ты одержим желанием наказать себя!

— Спасибо пребольшое за сеанс психотерапии.

— Да пошел ты, Арт! — Элсия защелкивает чемодан. — Я вызвала такси.

— Ну хоть позволь мне отвезти вас в аэропорт.

— Если сам не сядешь в самолет — нет. Я не хочу расстраивать детей.

Арт, подняв чемоданы, несет вниз. Стоит там, пережидая прощальные объятия с Хосефиной и слезы. Он присаживается на корточки обнять Кэсси и Майкла. Майкл ничего не понимает, а слезы Кэсси теплой влагой орошают щеку Арта.

— Папа, почему ты не едешь с нами? — спрашивает девочка.

— У меня тут работа. Но скоро я приеду.

— Но я хочу, чтоб ты с нами поехал!

— Вам будет весело с дедушкой и бабушкой, — успокаивает он.

Раздается звук клаксона, и Арт выносит чемоданы.

На улице шумит posada — местные ребятишки, наряженные Иосифом, Марией, королями и пастухами. Пастухи бьют посохами, украшенными лентами и цветами, в такт музыке маленького оркестрика, сопровождающего процессию по улице. Передавать чемоданы таксисту Арту приходится над головами детей.

— Aeropuerto [59], — говорит Арт.

Пока водитель укладывает чемоданы в багажник, Арт усаживает детей на заднее сиденье. Он снова обнимает и целует их, удерживает на лице улыбку, прощаясь. Элсия стоит у передней пассажирской дверцы. Арт обнимает жену, тянется к губам, но она уклоняется, и поцелуй приходится в щеку.

— Я люблю тебя, — говорит он.

— Береги себя, Арт.

Элсия забирается в машину. Арт смотрит вслед, пока красные огоньки не исчезают в ночи.

Вдали слышится пение:

Арт замечает белый «бронко», по-прежнему припаркованный через дорогу, и направляется к машине. По пути налетает на маленького мальчика, тот задает ритуальный вопрос:

— Приютите переночевать сегодня, сеньор? У вас есть комната для нас?

— Что?

— Переночевать...

— А, нет, не сегодня.

Наконец Арт добирается до «форда» и стучит в окно. Когда стекло опускается, он хватает копа, вытягивает его через окно и наносит три прямых жестких удара правой. Удерживая его за рубашку, Арт бьет его снова и снова с криками:

— Я же велел тебе не лезть к моей семье! Я приказывал — не лезь к моей семье!

Кто-то с трудом отрывает его от копа.

Арт сбрасывает их руки и направляется к дому. Полицейский как свалился, так и лежит на том же месте. Арт оборачивается: коп тянется и выдергивает из-за пояса пистолет.

— Ну-ну, давай! — подначивает его Арт. — Давай, сукин ты сын!

Коп опускает пистолет.

Арт пробирается через ошеломленную толпу и входит в дом. Опрокинув пару стаканчиков крепкого виски, он отправляется спать.

Рождество Арт проводит с Эрни и Тересой Идальго, по их настоянию и вопреки своим возражениям. Приходит он к ним уже поздно, ему больно видеть, как Эрнесто-младший и Хьюго разворачивают свои подарки, но он тоже принес им игрушки, и мальчишки, ошалевшие от радостного возбуждения, скачут вокруг него, визжа:

— Тио Артуро! Тио Артуро!

Есть Арту совсем не хочется. Но Тереса приложила столько стараний, чтобы приготовить традиционный обед с индейкой (традиционный для него, но не для испанской семьи), что он принуждает себя съесть огромную порцию индейки с картофельным пюре. Он настаивает, что поможет убрать со стола, а на кухне Эрни говорит ему:

— Босс, мне предложили перевод в Эль-Пасо.

— Да?

— Наверное, соглашусь.

— О'кей.

У Эрни в глазах слезы.

— Это все Тереса. Она боится. За меня, за мальчиков.

— Ты не обязан оправдываться передо мной.

— Обязан.

— Перестань, я не виню тебя.

Тио спустил псов-federales трепать агентов наркоуправления в Гвадалахаре. Federales нагрянули в офис в поисках оружия, незаконных подслушивающих устройств и чуть ли не наркотиков. Они по два-три раза за день останавливают машины агентов под самыми пустячными, надуманными предлогами. A sicarios Тио проезжают мимо их домов вечерами или паркуются через дорогу и приветствуют по утрам, когда те выходят за газетами.

Так что Арт не винит Эрни за бегство в Эль-Пасо. Если я потерял семью, думает он, это вовсе не означает, что и он должен терять свою.

— Думаю, — говорит он, — ты поступаешь правильно, Эрни.

— Прости, босс...

— Да ладно.

Они неловко обнимаются.

А потом Эрни говорит:

— На новую работу только через месяц, так что...

— Конечно. Мы еще повыдираем им перья до твоего отъезда.

Вскоре после десерта Арт извинятся и уходит. Ему невыносима мысль, что придется возвращаться в пустой дом, и он ездит по городу, пока не находит открытый бар. Виски не действует на него, ему все еще невмоготу идти домой, и он едет в аэропорт.

Сидя в машине на краю летного поля, он наблюдает, как прибывает рейс «СЕТКО».

— Для Джонни и Кэти, — бормочет он про себя, — для Джимми и Мэри. Прибывает Санта-Клаус с подарками для всех послушных ребятишек.

Мы могли бы конфисковать столько «снега», что хватило бы на всю миннесотскую зиму, думает он, но «снег» будет все прибывать и прибывать. А наличных — можно было бы выплатить национальный долг, но они все равно будут стекаться ручейками в реки. Пока действует Мексиканский Батут, все это без толку. Кокаин прямо-таки скачет из Колумбии в Гондурас, в Мексику, а потом в Штаты. Превращается в крэк и весело выкатывается на улицы.

Белый ДС-4 стоит на полосе.

Этот «кокс» не предназначен для ноздрей биржевых маклеров или восходящих звезд. Кокаин этот будут продавать по десять баксов за порцию беднякам, в основном черным и испанцам. Этот «кокс» не пойдет на Уолл-стрит или в Голливуд, он отправится в Гарлем или Уоттс, в Южный Чикаго и Восточный Лос-Анджелес, в Роксбери и баррио Логан.

Арт, сидя на обочине, наблюдает, как federales заканчивают погрузку кокаина в грузовики. Все как всегда: четко, слаженно, организованно — по заведенному порядку «СЕТКО».

И он уже готов уехать домой, когда происходит нечто новенькое.

Federales начинают грузить что-то в самолет. Арт наблюдает, как они заносят ящик за ящиком в багажное отделение ДС-4.

Что за черт? — недоумевает он.

Он чуть переводит бинокль и видит: за погрузкой следит Тио.

Нет, какого черта? Что такое они могут грузить в самолет?

Арт строит всякие догадки по пути домой.

О'кей, думает он, у вас самолеты, вывозящие кокаин из Колумбии. Самолеты не управляются никакими радиосигналами и летят не по радару. Они делают посадку на дозаправку в Гондурасе под защитой Рамона Мэтти, чей партнер, кубинец-эмигрант, участвовал в давней «Операции 40».

Затем самолеты летят в Гвадалахару, где их разгружают под защитой Тио, и переправляют в один из трех картелей: в Залив, Сонору или Баху. Картели перевозят «кокс» через границу на надежные базы, откуда его забирают колумбийцы по тысяче долларов за кило. Затем мексиканские картели выплачивают Тио процент от этой сделки.

Это и есть Мексиканский Батут, думает Арт: кокаин перескакивает из Медельина в Гондурас, в Мексику, в Штаты. А гондурасский офис Управления по борьбе с наркотиками закрывают. Мексика не желает заниматься наркотиками. И Департамент юстиции и Государственный департамент знать ничего не хотят. Не видят зла, не слышат про зло и, господи, даже говорить про него не желают.

Ладно, это старая новость.

Но что есть новенького?

А новенькое — груз перевозят в оба конца. Теперь отправляют что-то в другую сторону.

Что?

Арт ломает над этим голову, отпирая дверь и заходя в пустой дом. И тут же в затылок ему упирается ствол.

— Не оборачивайся!

— Не буду. — Пошел ты, конечно не буду. Мне страшно уже от того, что я чувствую пистолет. Мне ни к чему еще и видеть его.

— Видишь, Арт, как это легко? — спрашивает голос. — Прикончить тебя?

Американец, думает Арт. С Восточного побережья. Нью-Йорк. Он рискнул бросить взгляд вниз, но все, что увидел, — носы мужских ботинок.

Черные, отполированные до зеркального блеска.

— Я все понял, Сол, — говорит Арт.

Мгновенная пауза подсказывает — угадал он правильно.

— Это было на самом деле глупо, Арт, — говорит Сол.

И взводит курок.

Арт слышит сухой металлический щелчок.

— Господи, — бормочет он. Колени у него слабеют, ноги подгибаются, сейчас он грохнется на пол. Сердце несется вскачь, тело опалил жар. Он с трудом дышит.

— А следующее гнездо барабана уже не пустое, Арт.

— Ясно.

— Слезай с этого дела! — приказывает Сол. — Ты сам не понимаешь, во что лезешь.

То же самое говорил мне и Адан, думает Арт, почти дословно.

— Тебя послал Баррера?

— Вот когда приставишь дуло револьвера к моей башке, тогда и будешь задавать вопросы. Говорю тебе, не суйся больше в аэропорт. В следующий раз — а лучше, Артур, чтоб следующего раза не случилось, — никакого диалога не будет. Ты жив, а в следующую минуту — уже нет. Доехало?

— Да.

— Вот и прекрасно. Теперь я уйду. Не оборачивайся. И, Артур...

— Да?

— «Цербер».

— Что?

— Ничего. Не оборачивайся.

Арт слышит, как Сол уходит, но не шевелится. Он не двигается с места целую вечность, пока не слышит, как на улице отъезжает машина.

Тогда он садится, и его начинает трясти. Только через несколько минут, выпив неразбавленного виски, он чуть приходит в себя. И старается сообразить, что к чему.

Не суйся в аэропорт.

Значит, что бы они там ни грузили в самолет, они тщательно оберегают этот секрет.

Но при чем тут, черт побери, «Цербер»?

Арт выглядывает в окно. Его держит под наблюдением уже другой коп из Халиско. Он заходит в кабинет и звонит Эрни по домашнему телефону:

— Мне нужно, чтобы ты подогнал сюда машину. Подъезжай со стороны черного хода, припаркуйся за два квартала. И уезжай домой на такси.

Арт выходит через кухонную дверь, перелезает через изгородь на соседский двор, а оттуда на глухую улочку. Машину Эрни он находит там, где они и договаривались, но... в ней по-прежнему сидит Эрни.

— Я же велел тебе — поезжай на такси домой, — буркает Арт.

— Этой части я, наверное, уже не услышал.

— Езжай домой, — повторяет Арт. Но Эрни не двигается, и он продолжает: — Слушай, я не хочу испоганить и твою жизнь тоже.

— Когда ты меня допустишь к участию в этом деле? — спрашивает Эрни, выбираясь из машины.

— Когда сам буду знать, чем, собственно, занимаюсь.

— То есть, очевидно, никогда.

Арт забирается в машину Эрни и катит в Ла Каза дел Амор.

А что, если меня там уже поджидают, мелькает у него мысль, пока он пробирается к стене, чтобы сменить кассету.

Ты жив, а в следующую минуту — уже нет.

Щелчок.

И вон из жизни.

Стряхнув страх, Арт продирается через кусты к стене. Смотрит наверх: свет в спальне Тио горит.

Согнувшись в три погибели у стены, он втыкает наушники в магнитофон.

— Ну что, сработало? — спрашивает Тио.

— Точно не понял. — А Сол неплохо говорит по-испански, отмечает Арт. — Но вроде да. Парень здорово струхнул.

Да уж, без дураков, думает Арт. Давай я ткну пушкой тебе в шею, посмотрим, не растеряешь ли ты все свое хладнокровие.

— Ему известно про «Цербер»?

— Вряд ли. Он никак не среагировал.

Расслабься, думает Арт. Что еще за «Цербер» такой?

Тут он слышит голос Тио:

— Мы рисковать не можем. Следующий обмен...

Обмен? — недоумевает Арт. Какой еще обмен?

— ...мы произведем в Эль-Норте.

Эль-Норте, вот как, запоминает Арт.

В Штатах.

Ага, думает Арт. Давай, Тио. Вперед.

Переправляй товар через границу.

А как только ты это сделаешь...

Я протяну руку и сорву твой самолет с неба.

Самолет, любой самолет, летит по сигналам VOR — это нечто вроде радиоварианта маяка, вместо лучей света он испускает звуковые волны, которые звучат писком в рации самолета или отражаются пульсирующим огоньком на панели управления. Во всех аэропортах имеется VOR.

Самолет, под завязку нагруженный наркотиками, не станет приземляться в аэропорту США, даже в самом маленьком. Приземлится он на частной посадочной полосе, проложенной где-нибудь в заброшенном районе пустыни. Но без сигналов VOR все равно не обойтись, потому что пилоту требуется определить посадочную полосу, построив треугольник между тремя сигналами VOR, — в данном случае сигналы пойдут из Боррего-Спрингс, Окотилло-Уэллса и Блайта. Люди на земле с АРК, автоматическим радиокомпасом, настроенным на три известные точки передачи VOR, передают пилоту месторасположение посадочной полосы, делая уточняющие ссылки на расстояние и компасный румб, которые называются «векторами» в авианавигации.

Затем эти люди припарковываются в конце посадочной полосы, а когда видят самолет, то сами превращаются в диспетчеров, мигая фарами. Пилот направляет самолет на фары и садится с ценным грузом.

По причинам безопасности пилоту не сообщают о месте приземления, пока тот не поднимется в воздух, ведь когда он уже в воздухе, что может случиться?

Хм, да многое. Потому что АРК настраивается на определенную частоту, а ее Арт подслушал в разговорах Тио и поймал ее, так что место приземления он узнает одновременно с пилотом. Мало того — группа Арта не может дожидаться, пока самолёт сядет, а потом устраивать рейд, арестовывая всех подряд, потому что подобраться достаточно близко у них не выйдет — их непременно заметят.

Как только вы выезжаете из маленького городка Боррего-Спрингс штата Калифорния, то сразу оказываетесь в пустыне Анса-Боррего, а это миллион акров пустоты. И если включить фонарик, его свет будет восприниматься как луч прожектора. Джип в абсолютной тишине пустыни будет грохотать, словно колонна бронемашин.

А потому Арт решает действовать по-другому: вместо того, чтобы спешить к месту приземления, он задумал посадить самолет в нужном ему месте.

План безумный. Настолько безумный и необычный, что вряд ли кому-нибудь еще может прийти в голову.

Прежде всего Арту требуется посадочная полоса.

Выяснятся, что у Шэга есть знакомый, у которого ранчо в местечке, где требуется отшагать сотню акров, чтобы покормить единственную корову. И этот старый дружок Шэга владеет несколькими тысячами акров, и да, есть у него посадочная полоса, ведь «старина Уэйн», как объясняет Шэг Арту, «летает в Окотилло, чтобы купить продукты». И он не шутит. А мнение Уэйна насчет наркодилеров совпадает с его мнением о федеральном правительстве, и потому он с радостью дает им разрешение устроить маленькую засаду на своей земле, и с еще большей радостью будет держать рот на замке.

Затем Арту нужен помощник, потому что вышеупомянутый Вашингтон, округ Колумбия, совсем не придет в восторг, если шеф-резидент наркоуправления в Гвадалахаре выкинет такой трюк за несколько сот миль от закрепленной за ним территории. Он должен провести необходимые аресты и конфискацию, передать информацию в прессу, а потом проследить обратный путь самолета, и все это без вмешательства Управления по борьбе с наркотиками и Госдепартамента. А потому рядом с ним сидит Расс Денцлер.

И еще Арту требуется создать помехи на частоте АРК пилота, переключить его на новую частоту, а затем уболтать так, чтоб тот присоединился к компашке на ранчо Уэйна.

Однако самое главное, что Арту необходимо, — это, как, наверное, выразился бы старик Уэйн, преболыпущая дерьмовая удача!

Адан сидит на переднем сиденье «лендровера» посреди пустыни, а в воздухе летит его груз «кокса» на несколько миллионов долларов.

Но радио в пустыне не желает работать, хоть тресни.

— Что с ним такое? — в который раз рычит Адан.

— Не знаю, — снова и снова повторяет молодой техник, нажимая кнопки, крутя диски и переключатели, стараясь поймать сигнал. — Магнитная буря, что-то в самолете... Я стараюсь.

Голос у паренька испуганный. Как не напугаться — Рауль выхватил пистолет и приставил к его голове.

— Старайся лучше.

— Убери ты пушку! — кричит Адан. — Она не поможет.

Пожав плечами, Рауль сует пистолет обратно за ремень.

Но теперь рука радиоаса мелко дрожит на переключателях. Все планировалось совсем не так: от него требовалось всего лишь выполнить легкую работенку за порцию-другую бесплатного «кокса», и только, а теперь ему грозятся вышибить мозги, если он не сумеет установить связь с самолетом.

А ему никак не удается.

Все, что он ловит, — какой-то омерзительный гитарный писк, вроде как у «Лед Зеппелин». И рука у него аж колотится.

— Расслабься, — велит Адан. — Настройся на самолет, и все.

— Я стараюсь, — повторяет паренек, и вид у него будто он вот-вот расплачется.

Адан бросает на Рауля взгляд: «Вот видишь, что ты натворил?»

Рауль хмурится.

В окошко машины стучит подошедший Джимми Персик.

— Какого хрена тут творится?

— Мы стараемся поймать радиосигналы с самолета, — отвечает Адан.

— А что, это очень трудно? — интересуется Персик.

— Будет еще труднее, если ты станешь доставать нас, — огрызается Рауль. — Ступай себе, сиди в своем грузовике, все в норме.

Какая уж тут норма, соображает Персик, шагая обратно к грузовику. Во-первых, совсем не нормально то, что я торчу тут, в какой-то восточной заднице, разыгрывая Лоуренса Аравийского. Во-вторых, то, что торчу я в грузовике, под завязку набитом криминальным товаром. В-третьих, то, что у меня большая часть не подлежащих возврату вложений в грузовик, а деньги эти я позаимствовал. В-четвертых, то, у кого позаимствовал, а это Джонни Бой Коццо, братан Джонни — Джин и Сол Скэки, и ни про одного из них вроде не ходит слава как о человеке, склонном прощать долги. Отсюда вытекает и пятое, а именно: если до Большого Поли дойдет, что мы занимаемся наркотиками, то он непременно прикажет прикончить нас, и «нас» это начнется с меня, что подводит меня к шестому: весь этот «кокс» болтается где-то в небе, а эти мексикашки никак не могут разыскать его.

— Теперь они не могут отыскать этот хренов самолет, — сообщает он Персику Маленькому, забираясь обратно в грузовик.

— Как это? — изумляется Персик Маленький.

— Какое именно слово ты, черт, не понял?

— Злишься, да?

— В самую точку, хрен тебя дери! Я злюсь.

Проехать весь этот путь в Калифорнию с грузовиком, набитым оружием, и не какими-то там пистолетами, а тяжелой боевой техникой — штурмовыми винтовками «М-16», автоматами «АК-15», боеприпасами; имеется даже парочка базук. Теперь этим дерьмовым мексикашкам не хватает только ракетных установок, насколько мне известно. Но такова была сделка: мексикашкам потребовалось, чтоб с ними на этот раз расплатились оружием, и я одолжил денег у Коццо и Сола, добавил еще немного, чтобы внести свою долю целиком, и отбивал себе задницу, мотаясь по всему Восточному побережью, раздобывая весь этот хренов арсенал. Потом вез его через всю страну, обделываясь со страху каждый раз, как видел копа из полиции штата, потому как у меня в кузове оружия на целую армию.

Злится Персик и оттого, что дела в Семье Чимино идут не блестяще.

Прежде всего, Большой Поли штаны теряет от страха из-за расследований Комиссии, не говоря уж об угрозах прокурора Восточного округа Нью-Йорка Джулиани навесить по целому веку тюремных сроков на головы Донов каждой из других четырех Семей. Так что Поли не разрешает им никаких махинаций, чтобы заработать себе на жизнь. Никаких ограблений, убийств, а уж тем более наркоты. А когда они передали по цепочке, что они тут с голоду подыхают, им спустили ответ: нужно было денежки-то надежно вкладывать.

Организовать следовало какой-нибудь законный бизнес как запасной аэродром.

А это уж самая настоящая хренотень, думает Персик. Как только не приходилось корячиться, чтобы сколотить бабки, и ради чего? Башмаками торговать?

На хрен все!

Этот долбаный Поли прям баба настоящая.

Персик даже стал называть его Крестной Матерью.

Только на днях по телефону они с Персиком Маленьким рассуждали про это.

— Эй, — говорит Персик, — знаешь девку-горничную, которую Крестная Мать трахает? Представляешь? У него надувной член есть, он им пользуется.

— А как он действует? — заинтересовался Персик Маленький.

— Даже думать об этом не хочу. Но, наверное, это как спущенная шина. Ты надуваешь ее, чтоб стала твердой.

— А у него что, типа насос в члене?

— Наверное, — отвечает Персии. — Не в том дело: так вообще не поступают. Трахаться с горничной прямо в доме, где живет его жена. Стыдобища какая-то. Слава богу, Карло не дожил до этого безобразия.

— Будь Карло жив, — говорит Персик Маленький, — у Поли не хватило бы наглости, а уж тем более не было б надувного члена, чтобы трахать шлюху в доме прямо на глазах сестры Карло. Поли тогда сразу бы в могилу нырнул.

— Твои бы слова да Богу в уши. Охота чего чудного, ну и прекрасно: ступай да купи себе. Желаешь сбегать налево — валяй. Но не в доме же! Твой дом — это дом твоей жены. Это надо уважать. Так вот у нас заведено.

— Да, верно.

— Все стало так паршиво и хреново! — горюет Персик Большой. — Но когда мистер Нийл наконец умрет... Говорю тебе, лучше, чтоб помощником босса стал Джонни Бой.

— Джонни Поли ни за что не поставит помощником. Здорово его боится. Он поставит Беллавиа, вот увидишь.

— Томми Беллавиа, — фыркает Большой Персик. — Он же шофер Поли!

— Таксист. Не стану я бегать докладываться какому-то хреновому шоферюге. Говорю тебе, лучше, чтоб стал Джон.

— Ну в общем, этот груз нам упустить нельзя. Нужно получить его, выкинуть на улицы и набашлять с него.

— Да слышу.

Кэллан думает приблизительно так же, сидя в кузове грузовика холодной ночью в пустыне. Очень жалея, что на нем только потрепанная кожаная куртка.

— Кто ж знал, — ворчит О'Боп, — что в этой гнусной пустыне такая холодина?

— Но что происходит-то? — недоумевает Кэллан.

Ему совсем не нравится вся эта фигня. Не нравится, что пришлось уехать из Нью-Йорка, не нравится торчать посреди пустыни, не нравится даже то, чем они тут занимаются. Он видит, что творится на улицах, что делает крэк с жителями квартала, со всем городом. На душе у него пакостно: неправильно зарабатывать на жизнь таким способом. Сделки с профсоюзными лидерами, или со строителями, или с ростовщиками — это одно, а крэк... Ему совсем не по нутру помогать Персику доставлять крэк на улицы.

— Что будем делать-то? — спросил О'Боп, когда всплыла эта сделка. — Откажемся работать?

— Лучше бы отказаться.

— Тем более что если сделка рухнет, так и наши задницы полетят.

— Знаю.

Но они все же сидят тут, в кузове грузовика, на горе оружия, которого хватило бы для переворота в небольшой «банановой республике», в ожидании, пока приземлится самолет, чтобы произвести наконец обмен и отправиться домой.

Если только мексиканцы чего не выкинут, но на этот случай у Кэллана десять пуль в обойме пистолета и столько же в запасной.

— У тебя и так тут настоящий арсенал. Зачем тебе еще пистолет? — спрашивает О'Боп.

— Хватит пистолета.

Да, черт, это уж точно, думает О'Боп, вспоминая Эдди Фрила.

— Ступай узнай, что там, — велит Кэллан.

О'Боп стучит по кабине:

— Что там у вас?

— Никак не могут разыскать этот хренов самолет.

— Смеешься ты, что ли?

— Ага, это я так шучу! — орет в ответ Персик. — Самолет уже приземлился, мы произвели обмен и теперь сидим все «У Рокко», жрем макароны под креветочным соусом.

— Как это вы умудрились потерять целый самолет? — недоумевает Кэллан.

Вокруг — ничего.

И это проблема. Пилот в восьми тысячах футов над пустыней, и внизу ничего. Сплошная темнота. Он может найти Боррего-Спрингс, может найти Окотилло-Уэллс или Блайт, но если ему не пошлют сигналов и не сообщат координаты приземления, посадочную полосу у него столько же шансов найти, как увидеть, что «Чикаго Кабз» выигрывают Мировую серию.

Никаких то есть.

Проблема еще и в том, что топлива у него в обрез, и очень скоро ему придется решать: а не развернуться ли и лететь обратно в Сальвадор. Пилот снова пробует настроить рацию и снова слышит только какой-то металлический скрежет. Он сдвигает на половину деления, и тут доносится:

— Приземление, иди на приземление.

— Куда вы, мать вашу, запропастились? — орет пилот. — Вы на неверной частоте.

Ну да, поговори еще, думает Арт.

Святой Антоний оказывает помощь тем, кто попал в безнадежную ситуацию, и Арт мысленно делает заметку: отблагодарить его свечой и двадцаткой долларов, пока Шэг говорит в микрофон.

— Ты лаяться хочешь или приземляться?

— Я давно хочу приземлиться.

Люди, обступившие передатчик в эту стылую ночь, переглянулись и ухмыльнулись. Им стало гораздо теплее, потому что осталось всего несколько минут до приземления самолета «СЕТКО», набитого «коксом».

Если только что-нибудь не пойдет вкривь и вкось.

Что тоже вполне вероятно.

Шэгу все равно.

— Все равно моя карьера полетела к растакой матери.

Он передает пилоту координаты полосы.

— Через десять минут, — отвечает пилот.

— Принял. Отключаюсь.

— Десять минут, — роняет Арт.

— Десять длинных минут, — вздыхает Денцлер.

Много чего может случиться за десять минут. За десять минут пилот может начать колебаться, передумать и развернуть самолет. За десять минут настоящая посадочная полоса может суметь прорваться сквозь помехи, устроенные Денцлером, и направить самолет на правильную полосу. За десять минут, думает Арт, может произойти землетрясение, и от него расколется посадочная полоса, и трещина поглотит нас всех. Десять минут...

Он испускает долгий вздох.

— Пропади все пропадом! — роняет Денцлер.

Шэг улыбается ему.

Адан Баррера не улыбается.

Желудок у него крутит, челюсти крепко стиснуты. Никак нельзя допустить, чтоб эта сделка сорвалась. Тио предупреждал его. Эта должна пройти успешно.

По многим причинам, думает Адан.

Теперь он женатый человек. Они с Люсией обвенчались в Гвадалахаре, и обряд совершал сам отец Хуан. Это был чудесный день, а ночь еще чудеснее. После нескольких лет пустых попыток он наконец овладел Люсией. В постели она оказалась неожиданно страстной. Полная желания, она пылко отвечала на все его движения, осыпала его ласковыми именами.

Да, жизнь в браке великолепна, но с женитьбой приходит и ответственность, особенно теперь, когда Люсия беременна. Это, думает Адан, сидя в пустыне, все меняет. Теперь уже делаешь ставку на крупные барыши. Теперь, когда ты вот-вот станешь papa, и у тебя семья, которую надо содержать, и ее будущее в твоих руках. Нельзя сказать, чтобы он расстраивался из-за этого — напротив, он в восторге. Такие новые, волнующие ощущения — ответственность взрослого мужчины, — и он счастлив, что у него будет ребенок. Но тем более, значит, сделка эта никак не должна сорваться.

— Попробуй другую частоту, — велит он технику.

— Я перепробовал уже...

Техник замечает, как Рауль дотрагивается до рукоятки пистолета за поясом.

— Я попробую, — торопливо добавляет он, хотя теперь убежден: дело тут не в частоте. Все это из-за аппаратуры, сама рация виновата. Неизвестно, что там могло произойти, пока они тряслись сюда по ухабам. Люди всегда одинаковы, сокрушается он. У них на миллионы «кокса», зависшего где-то в небе, а они не желают потратить лишнюю сотню-другую баксов на качественную рацию, чтобы получить его. А в результате мне приходится возиться с таким барахлом.

Но свои критические замечания техник конечно же оставляет при себе.

Продолжает крутить регуляторы настройки, и все.

Адан смотрит в ночное небо.

Кажется, звезды висят совсем низко, и они такие яркие, что ему чудится, будто протяни руку — и сорвешь какую-то с неба. Как же ему хочется проделать то же самое с самолетом!

И Арту тоже.

Но в небо пусто. Только звезды и осколочек луны.

Он смотрит на часы.

К нему тотчас поворачиваются головы, точно он выдернул пистолет.

Десять минут прошло.

Ты уже поимел свои десять минут, думает он. Свои бесконечные, выматывающие нервы, рвущие нутро, подгоняющие сердце десять минут, так прекрати играть с нами. Кончай пытку.

Он опять смотрит в небо.

Все они смотрят. Стоят на холоде, воззрясь на небо, словно какое-то доисторическое племя, взывающее к своему божеству.

— Все кончено, — произносит через минуту Арт. — Видимо, он догадался...

— Вот дерьмо-о-о, — тянет Шэг.

— Жалко, — говорит Денцлер.

— Жалко, босс.

— Да все нормально, — отзывается Арт. — Мы все-таки попробовали.

Какое там нормально. Может, им больше и не выпадет шанса заполучить вещественное доказательство существования Мексиканского Батута.

И офис в Гвадалахаре закроют, а нас всех разгонят, вот этим все и закончится.

— Подождем еще пять минут, а потом...

— Заткнись, — шипит Шэг.

Все уставляются на него: такая грубость не в характере ковбоя.

— Послушайте! — говорит Шэг.

Теперь уже все различают рокот.

Это рокот мотора.

Мотора самолета.

Шэг рванулся к пикапу, запустил мотор и мигает фарами.

Ходовые огни самолета мигают в ответ. Через две минуты Арт видит, как в черноте ночи, плавно снижаясь, возникает самолет.

Пилот, разглядев бегущего к нему человека, с облегчением вздыхает.

Но тут этот человек тычет ему в лицо пистолет.

— Сюрприз, козел! — кричит Расс Денцлер. — Ты имеешь право хранить молчание...

Молчание?

У пилота просто язык отнялся. Зато у Шэга — нет. Он в машине разыгрывает из себя ковбоя Бундини Брауна перед Артом.

— Ты величайший из великих, босс, самый великий! У тебя руки орангутанга! Ты — Кинг-Конг! Ты дотянулся до неба и сорвал самолет!

Арт хохочет. Потом видит Денцлера. Коп из Сан-Диего идет к машине, крутит головой, и даже в темноте видно, как он побледнел.

Он ошеломлен.

— Арт, — начинает Денцлер. — Парень... пилот этот... он говорит...

— Что?

— Что он работает на нас.

Арт открывает дверцу сзади, где сидит пилот.

Фил Хэнсен должен бы сильно нервничать, но он не нервничает. Он откидывается на спинку, будто бы все, что ему грозит, — штраф за нарушение правил дорожного движения, да и то, может, еще платить не придется. Арту ужасно охота как следует вмазать ему, чтобы стереть усмешку с его лица.

— Давненько не видались, Келлер, — вместо приветствия бросает небрежно Фил, как будто они встретились на дружеской вечеринке.

— Что за чушь, будто ты работаешь на нас?

Хэнсен устремляет на него безмятежный взгляд.

— «Цербер».

— Что?

— Да брось. «Цербер». Илопонго. Ангар № 4.

— О чем, мать твою, ты болтаешь?

Улыбка на лице Хэнсена блекнет. Теперь он смотрит тревожно.

— Ты что, думаешь, это у тебя пароль? — спрашивает Арт. — Ты летишь с парой сотен килограммов «кокса» в США и думаешь, у тебя есть пароль? С чего ты это взял, засранец?

— Мне сказали, что ты...

— Сказали, что я — что?

— Да ничего.

Отвернувшись, Хэнсен уставился в окно.

— Если у тебя имеется «Карточка на освобождение из тюрьмы», то сейчас самое время выложить ее. Назови мне имя, Фил. Кому мне звонить?

— Сам знаешь кому.

— Нет, я без понятия. Скажи.

— Я уже все сказал.

Он по-прежнему не отрывает глаз от окна.

— Тебя крепко подставили, Фил, — заявляет Арт. — Не знаю, кто и что тебе сказал, но если ты считаешь, будто мы играем в одной команде, то здорово ошибаешься. Мы застукали тебя, и тебе грозит срок лет на тридцать, а то и пожизненное. Ну как минимум пятнадцать ты отсидишь. Еще не поздно сделать правильный выбор. Колись, и если наше сотрудничество будет плодотворным, я похлопочу, чтоб с тобой заключили сделку.

Хэнсен отворачивается от окна, в глазах у него стоят слезы.

— У меня жена и детишки в Гондурасе, — говорит он.

Рамон Мэтти, думает Арт. Парень панически боится, что Мэтти отомстит его семье. Сукин ты сын, вляпался по уши, но надо же было соображать, прежде чем подряжаться возить кокаин!

— Желаешь увидеть их до того, как у них появятся собственные дети? Тогда рассказывай.

Такой взгляд Арт видел и прежде: виновный человек взвешивает варианты, понимая, к своему ужасу, что хорошего нет, а есть только не самый плохой. Арт ждет, пока Хэнсен сообразит это.

Хэнсен мотает головой.

Арт хлопает дверцей машины и уходит ненадолго в пустыню. Он может хоть сейчас обыскать самолет. Но что это даст? Только докажет, что «СЕТКО» перевозит наркотики, а это он и так уже знает. Обыск не приблизит его к разгадке — какой груз повезут обратно и для кого.

Нет, придется еще раз рискнуть.

Арт возвращается к Денцлеру.

— Давай сыграем по-другому. Давай пропустим самолет.

— Что?!

— Тогда мы сможем выяснить, кому везут кокаин, узнаем, куда идут деньги и что повезут на самолете обратно.

Денцлер с идеей соглашается. А какого черта ему остается? Это ведь просьба Арта Келлера.

Кивнув, Арт возвращается в машину.

— Это была проверка, — говорит он Хэнсену. — Ты прошел ее. Лети дальше.

Он наблюдает, как снова взлетает самолет.

Потом передает по радио Эрни, чтобы он дожидался обратного рейса, сфотографировал самолет и пропустил дальше.

Но Эрни не отвечает.

Эрни Идальго исчез с радара.

5 Наркосвятые

Через шесть часов после того, как Эрни исчез с экрана, Арт ворвался в кабинет полковника Вэги.

— Один из моих подчиненных исчез! — крикнул он. — Я хочу, чтоб вы перевернули этот город с ног на голову, вывернули наизнанку! Я требую, чтобы вы арестовали Мигеля Анхеля Барреру, и не желаю слышать никакой фигни, будто вы...

— Сеньор Келлер...

— ... знать не знаете, где он, и вообще он ни при чем. Я хочу, чтоб вы арестовали их всех: Барреру, его племянников, Абрего, Мендеса. Всех этих дерьмовых наркотолкачей, сукиных сынов... и я...

— Вам же неизвестно точно, что Идальго похищен, — перебивает Вэга. — Может, у него любовь, а может, он где пьянствует. И уж конечно, вам не известно, что Баррера как-то причастен...

Арт нависает над столом, чуть не вплотную приблизившись к лицу полковника.

— Если меня вынудят, — шипит он, — я начну войну...

И он не шутит. Он обратится к прессе, к конгрессменам, призовет дивизион морской пехоты из лагеря «Пендлтон» и развяжет настоящую войну, если потребуется, только бы вызволить Эрни Идальго.

Если — о, ради бога, пожалуйста, Иисус и Мария, Святая Богоматерь, — Эрни еще жив.

И секундой позже Арт добавляет:

— Ну, чего вы сидите?

На улицах начинаются облавы.

Выясняется, что каким-то волшебным образом Вэга знает, где сейчас любой из gomeros. Это фантастика, думает Арт. Вэге известно, где живут в городе мелкие и среднего уровня narcotraficantes, где они сейчас болтаются или обделывают свои делишки. Federales Вэги выдергивают их всех, они прометелили город, точно гестапо, но только ни Мигеля Анхеля, ни Адана, ни Рауля не нашли. И Мендесу с Абрего тоже. Все тот же избитый прием, думает Арт, ищи, но старайся не найти. Они прекрасно знают, где они все, но притворяются, будто никак не могут их разыскать.

Вэга даже организует обыск кондоминиума Барреры, адрес которого он вдруг невесть как узнал, однако когда полиция нагрянула туда, выясняется, что Мигель Анхель Баррера исчез. Но они находят кое-что, отчего Арт буквально на Стенку лезет.

Фотографию Эрни Идальго.

Фото с удостоверения личности, сделанное в офисе Гвадалахарской федеральной полиции.

Схватив снимок, Арт ткнул им в лицо Вэги.

— Взгляните! Это ваши парни дали ему фото? Ваши хреновые копы?

— Нет, конечно.

— Как бы не так!

Арт возвратился в офис и позвонил в Мехико Тиму Тейлору.

— Я уже слышал, — отозвался Тейлор.

— Что предпринял?

— Навестил посла, — ответил Тейлор. — Он хочет встретиться лично с президентом. Тересу и ребятишек уже вывез?

— Она не хотела ехать, но...

— Паршиво, Артур.

— Но я послал Шэга, чтобы он любыми способами посадил их в самолет, — продолжил Арт. — Теперь они, наверное, уже в Сан-Диего.

— А Шэг сейчас где?

— Прочесывает улицы.

— Я отзываю вас, парни.

— Ни черта!

Короткая пауза, и Тейлор спрашивает:

— Чего тебе требуется, Арт?

— Честный коп. — Арт рассказывает Тейлору про фото, найденное в квартире Барреры. — Мне больше не нужно этих засранцев из федеральной полиции. Пришли мне кого-нибудь честного и с определенным влиянием.

И днем в Гвадалахару приезжает Антонио Рамос.

Адан слушает, как заходится криком от боли мужчина.

И ровный голос, терпеливо задающий, снова и снова, один и тот же вопрос:

— Кто такой Чупар? Кто такой Чупар? Кто такой Чупар?

А Эрни снова и снова твердит: не знаю. Его истязатель не верит ему и уже в который раз вонзает в ногу нож для колки льда, доставая до кости.

И все сначала:

— Ты знаешь, конечно. Скажи нам, кто он, кто этот стукач Чупар?

Эрни называет имена. Все, какие приходят ему на ум. Мелких наркодилеров, крупных наркодилеров, federales, полицейских штата Халиско — всех gomeros и взяточников-копов, на которых ему наплевать. Любое имя, лишь бы остановить пытку.

Они не покупаются ни на одно имя. Доктор — так остальные называют его палача — все продолжает резать, медленно, терпеливо, методично, его ничуть не трогают крики Эрни. Он не торопится.

— Кто такой Чупар? Кто такой Чупар? Кто такой Чупар?

— Я не зна-а-а-аю...

Нож втыкается под новым углом в обнаженный участок кости и скребет по нему.

Нервы у Гуэро Мендеса не выдерживают, он выходит из комнаты.

— Мне кажется, он и правда не знает, — говорит Гуэро.

— Знает! — возражает Рауль. — Он у нас крутой мачо, сукин сын.

Будем надеяться, что все-таки не такой уж крутой, думает Адан. Пусть только назовёт нам имя soplon, и мы отпустим его. Я лучше знаю американцев, говорил всегда Адан своему дяде, чем ты. Им позволено уничтожать людей снарядами и бомбами, сжигать и травить, но стоит только причинить вред кому-нибудь из них, они набрасываются на обидчиков с дикой яростью, вполне уверенные в своей правоте.

Через несколько часов после сообщения, что исчез их человек, армия агентов Управления по борьбе с наркотиками врывается на ранчо Адана в Санта-Фе.

Это была самая успешная в истории наркоправления облава.

Две тысячи фунтов кокаина на сумму тридцать семь с половиной миллионов долларов. Две тонны синсемиллы еще на пять миллионов долларов да вдобавок двадцать семь миллионов наличными, плюс счетные машины, весы и всякое другое оборудование для наркоторговли. Не говоря уже о пятнадцати мексиканских рабочих-нелегалах, которых наняли для взвешивания и расфасовки «кокса».

Но все это не так страшно, думает Адан, пытаясь не слышать воплей и стонов, доносящихся из соседней комнаты. Наркотики и деньги придут еще, но вот ребенок...

Порок развития, назвали это врачи. Кистозная лимфоангиома. Сказали, что тут ни при чем стресс из-за неожиданного бегства — они сбежали от облавы из дома в Сан-Диего; ни при чем тряска во время стремительного переезда через границу в Тихуану; не виноват перелет в Гвадалахару. Врачи объяснили, что болезнь развилась еще на ранней стадии беременности, и они, по существу, не знают, что послужило причиной, но почему-то лимфатические сосуды дочки Адана и Люсии функционируют неправильно, и из-за этого ее личико и шея деформировались, и лекарства от этого пока не придумали. И хотя продолжительность жизни обычно нормальная, но есть риск инфекции, могут быть трудности с дыханием...

Люсия винит его.

Не его впрямую, а их стиль жизни, бизнес, pista secreta [60]. Если б они могли остаться в Штатах, где отличный предродовой уход, если б ребенок родился в клинике «Скриппс», как планировалось, если б в те первые моменты, когда они заметили, что с ним что-то не так, они обратились к лучшим докторам мира... то, может быть, только может быть... хотя доктора в Гвадалахаре уверяли ее, что помочь не мог никто.

Люсия хотела ехать рожать в Штаты, но без него не решилась, а он поехать не мог. Был выдан ордер на его арест, и Тио запретил.

Но если бы я знал, думает теперь Адан, если б мог предположить, что с ребенком такое случится, я бы обязательно рискнул, наплевав на все.

Черт бы побрал этих американцев!

И черт бы побрал Арта Келлера.

Адан позвонил отцу Хуану в те первые, самые страшные часы. Люсия была в истерике, сама не своя, да и все они тоже. Отец Хуан сразу же примчался в госпиталь. Приехал, взял ребенка на руки, сразу же окрестил девочку — так, на всякий случай, а потом взял Люсию за руку, говорил с ней, молился, убеждал, что она станет чудесной матерью для особенного, удивительного ребенка, которому всегда будет очень нужна. Потом, когда на Люсию наконец подействовали транквилизаторы и она заснула, отец Хуан с Аданом вышли на стоянку: епископу требовалось покурить.

— Скажи мне, о чем ты думаешь, — попросил отец Хуан.

— Что Бог наказывает меня.

— Бог не наказывает невинных детей за грехи отцов.

Вопреки тому, что говорит Библия, подумал он про себя.

— Тогда объясни мне, — просит Адан. — Это Бог так любит детей?

— Ты ведь любишь дочку, несмотря на ее болезнь?

— Конечно.

— Значит, и Бог любит ее через тебя.

— Ответ не очень убедительный.

— Другого у меня нет.

И все-таки он не убедил меня, так подумал тогда Адан, так он думает и сейчас. А похищение Идальго уничтожит нас всех, если уже не уничтожило.

Захватить Идальго было проще простого. Да господи, это для них сделала полиция. Трое копов забрали Идальго на Ла-Пласа-де-Армас и привезли к Раулю и Гуэро, а те обкололи его наркотиками, завязали глаза и переправили в этот дом.

Где Доктор привел его в чувство и принялся за медицинскую «обработку».

Которая до сих пор не принесла никаких результатов.

До Адана доносится мягкий, терпеливый голос Доктора.

— Назови имена, — просит Доктор, — правительственных чиновников, которых купил Мигель Анхель Баррера.

— Мне не известны никакие имена.

— Чупар назвал вам эти имена? Ты говорил, что назвал. Назови их мне.

— Я врал. Выдумывал. Я не знаю.

— Тогда назови имя Чупара, — убеждает Доктор. — И тогда мучиться будет он, а не ты.

— Я не знаю, кто он.

Адан вдруг слышит свой испуганный голос, когда девять лет назад, во время операции «Кондор», агенты наркоуправления и federales били и пытали его, вытягивая информацию, которой у него не было. И продолжали издевательства, хотя он повторял им снова и снова: «Я не знаю».

— Господи, — бормочет он, — а если он и вправду не знает?

— Не знает? — пожимает плечами Рауль. — Дерьмовым американцам все равно следует преподать урок.

Адан слышит, как дают урок в соседней комнате. Стоны Идальго, когда нож для колки льда вгрызается в кость. И настойчивый голос Доктора: «Ты же хочешь увидеть жену и детей? Твой долг перед ними куда важнее, чем перед стукачом. Подумай: почему мы завязали тебе глаза? Планируй мы убить тебя, так и суетиться бы не стали. Но мы намерены отпустить тебя. Назад, к твоей семье. К Тересе, Эрнесто и Хьюго. Подумай о них. Как они сейчас переживают... Как напуганы твои маленькие сыновья. Как хотят, чтоб вернулся их papa. Ты ведь не хочешь, чтоб им пришлось расти без отца, а? Кто такой Чупар? Что он рассказал вам? Какие имена называл?»

В ответ Идальго прорыдал:

— Я... не знаю... кто... он.

— Pues... [61]

И все начинается сызнова.

Антонио Рамос вырос на свалках Тихуаны.

В буквальном смысле.

Он жил в халупе у помойки и в мусоре отыскивал себе еду и одежду. Когда поблизости построили школу, Рамос ходил туда каждый день, и если кто из мальчишек дразнился, что от него воняет, Рамос избивал его. Парнишкой он был крепким: костлявым из-за постоянного недоедания, но высоким и с проворными кулаками.

Скоро задирать его перестали.

Он отучился в средней школе все положенные годы, а когда его приняли на службу в полицию Тихуаны, то для него это было все равно что в рай попасть. Хорошая зарплата, вкусная еда, чистая одежда. Он раздался в плечах, поправился. А его начальники узнали про него кое-что новенькое. То, что он парень боевой и беспощадный, было известно, но они и не подозревали, что он к тому же умен.

Тогда ДФС — мексиканская разведывательная служба, — и завербовала его.

Теперь, если для важного задания требовался исполнитель умный и крутой, всегда вызывали Рамоса.

Сейчас ему поручили любой ценой вызволить американского агента Идальго. В аэропорту его встречает Арт.

Нос у Рамоса искривлен, несколько пальцев тоже — результаты переломов. У него густые черные волосы, падающие на лоб вопреки всем его стараниям обуздать прическу. Во рту дорогая черная сигара.

— Каждому копу требуется отличительный знак, — объяснял он своим людям. — Я хочу, чтоб плохие парни говорили: «Берегитесь мачо с черной сигарой».

И они так говорят.

И остерегаются его, потому что у Рамоса заслуженная репутация копа жесткого, хотя и справедливого. Известно было, что бандиты, которых Рамос допрашивал по собственному методу, надрывались криком, призывая полицию. Но полиция никогда не являлась. Полицейские тоже не горели желанием связываться с Рамосом.

Поблизости от Авенида Революсьон в Тихуане имеется тупичок, прозванный Ла-Универсидад-де-Рамос. Он усыпан сигарными окурками, клочьями одежды и выбитыми зубами. Вот тут-то Рамос в бытность свою уличным копом давал уроки парням, считавшим себя крутыми.

— Это не вы, — втолковывал им он, — это я крутой.

А потом наглядно показывал, что это означает. И если им требовалось напоминание, то они могли увидеть его в зеркале еще много лет спустя.

Шестеро отморозков попытались как-то убить Рамоса. Он прилежно поприсутствовал на похоронах всех шестерых — так, на всякий случай, вдруг кому из скорбящих придет охота попытаться отомстить. Не захотел никто. Свой «узи» Рамос прозвал «Ми Эспоза» — моя жена. Сейчас ему тридцать два года.

Не прошло и нескольких часов после его приезда, как он арестовал тех троих полисменов, которые захватили Эрни Идальго. Один из них был шефом полиции Халиско.

— Мы можем узнать, где твой приятель — обращается Рамос к Арту, — быстро или другим манером.

Он достает из кармана рубашки две сигары, протягивает одну Арту и пожимает плечами, когда тот отказывается. Не торопясь, раскуривает, перекатывает ее во рту, долго затягивается, чтобы кончик горел ровно, и вскидывает черные брови на Арта.

Теологи правы, проносится у Арта в голове, мы превращаемся в тех, кого ненавидим.

И он спрашивает:

— Можно быстро?

— Возвращайся чуток погодя, — отзывается Рамос.

— Нет, — отказывается Арт. — Я тоже приму участие.

— Ответ мужчины, — одобряет Рамос. — Но мне свидетель ни к чему.

Рамос ведет шефа полиции Халиско и двух federales в подвальную камеру.

— У меня нет времени с вами шутки шутить, приятели, — заявляет Рамос. — Проблема у нас такая: сейчас вы боитесь Мигеля Анхеля Барреру больше, чем меня. Нам требуется перевернуть ситуацию.

— Пожалуйста, — просит шеф, — мы же все полицейские.

— Нет, это я полицейский. — И Рамос надевает боксерские перчатки. — И человек, которого вы похитили, полицейский. А вы так, кусок дерьма.

Он поднимает руки в перчатках, чтоб они видели.

— Не хочу синяков на руках, — замечает Рамос.

— Может, мы сумеем как-то договориться, — ноет шеф.

— Нет! — отрезает Рамос. — Не сумеем!

Он поворачивается к federale повыше ростом и помоложе:

— Поднимай руки. Защищайся.

Глаза federale широко раскрыты, в них мечется страх. Он мотает головой, его руки висят неподвижно.

— Ну, как хочешь, — пожимает плечами Рамос.

Он делает ложный выпад правой и тут же со всей силы бьет тремя короткими быстрыми ударами левой по ребрам. Под боксерскими перчатками хрустят кости и хрящи. Копа качнуло, но Рамос не дает ему упасть, поддерживает левой рукой и наносит еще три коротких удара правой. Потом швыряет его о стенку, разворачивает и бьет левой и правой по почкам. Удерживая на ногах, приговаривает:

— Ты опозорил свою страну. И что еще хуже, опозорил и мою страну. — И, схватив парня за шею и ремень, с бешеной силой бросает к противоположной стене. С глухим стуком голова federale шмякается о бетон. Шея запрокидывается. Лишь повторив процедуру несколько раз, Рамос наконец позволяет ему свалиться на пол.

Сам он присаживается на трехногий деревянный табурет и раскуривает сигару, пока двое других копов таращатся на друга, валяющегося без сознания, лицом в пол, ноги у него подергиваются.

Стены заляпаны кровью.

— А вот теперь, — говорит Рамос, — вы больше боитесь меня, так что можем приступать. Где американский полисмен?

И они вываливают ему все, что знают.

— Его отвезли к Гуэро Мендесу и Раулю Баррере, — сообщает Рамос Арту. — И некий доктор Альварес там. Так что твой друг, возможно, еще жив.

— Почему ты так думаешь?

— Раньше Альварес работал на ДФС, — объясняет Рамос. — Следователем. У Идальго, видимо, есть какая-то нужная им информация, а?

— Нет. Никакой информации у него нет.

Сердце у Арта ухнуло вниз. Они пытают Эрни, чтобы узнать имя Чупара.

А никакого Чупара не существует.

— Скажи! — требует Тио.

— Я не знаю, — стонет Эрни.

Тио кивает доктору Альваресу. Доктор, надев толстые рукавицы для духовки, поднимает раскаленный докрасна железный прут и сует его в...

— Господи! — заходится криком Эрни. Глаза у него расширяются, голова со стуком падает на стол, к которому его привязали ремнями. Через секунду глаза закрываются, он теряет сознание, и биение сердца, бешеное всего миг назад, теперь опасно замедляется.

Доктор, стащив рукавицы, хватается за шприц, наполненный лидокаином, вкалывает лекарство в руку Эрни. Лекарство будет поддерживать его в сознании и не даст остановиться сердцу. Боль он будет чувствовать. Через минуту голова американца дергается, глаза приоткрываются.

— Мы не дадим тебе умереть, — говорит Тио. — А теперь говори со мной. Скажи, кто такой Чупар?

Я знаю, думает Эрни, Арт ищет меня.

Он, задыхаясь, чуть слышно произносит:

— Я не знаю, кто такой Чупар.

Доктор снова берется за железный прут.

И через мгновение снова истошный вопль Эрни:

— Господи-и-и-и!

Арт смотрит, как занимается огонек, помаргивает, тянется к небесам.

Он стоит на коленях перед рядком церковных свечей и истово молится за Эрни. Вознося молитву Деве Марии, Святому Антонию, Христу.

По центральному проходу шагает высокий полный мужчина.

— Отец Хуан...

Священник за девять лет мало изменился.

Только чуть поредели белоснежные волосы, чуть округлился живот, но все так же сияют пронзительные серые глаза.

— Ты молишься, — говорит Парада. — А я думал, ты не веришь в Бога.

— Сейчас я сделаю что угодно.

— Чем я могу помочь?

— Вы знаете Баррера.

— Я их крестил, — отвечает Парада. — Давал им первое причастие. Конфирмовал.

Венчал Адана с Люсией, думает Парада, держал на руках их красивого ребенка-калеку.

— Свяжитесь с ними, — просит Арт.

— Но я не знаю, где они.

— Я имел в виду по радио, — уточняет Арт, — и через телевидение. Они уважают вас, они прислушаются к вашим словам.

— Не знаю, — сомневается Парада. — Но попробовать, конечно, можно.

— Прямо сейчас?

— Конечно. Я могу также выслушать твою исповедь, — добавляет Парада.

— Нет времени.

И они едут на радиостанцию, где записывают обращение Парады «К тем, кто похитил американского полисмена». Он призывает их во имя Господа Бога, Иисуса Христа, Матери Марии и всех святых отпустить человека живым и невредимым. Требует, чтобы они обратились к своей душе и даже, к удивлению Арта, выбрасывает козырную карту — грозит им отлучением от церкви, если они причинят человеку вред.

Он обречет их данной ему властью на вечные адские муки.

Потом повторяет, что надеется на спасение их ДУШ.

Освободите человека и вернитесь к Богу.

Его свобода — это ваша свобода.

— ...дали мне адрес, — продолжает Рамос.

— Что? — переспрашивает Арт, он слушает в офисе по радио обращение Парады.

— Я сказал, они назвали мне адрес, — повторяет Рамос. Он закидывает через плечо «узи», Ми Эспоза. — Двинулись.

Дом стоит в обычном пригороде. С ревом подкатывают к нему машины. Два «форда-бронко» Рамоса, набитые спецназовцами ДФС. Из машин вываливаются солдаты. Из окон их тут же начинают поливать длинными беспорядочными очередями из автоматов. Люди Рамоса падают на землю и открывают ответный огонь, бьют одиночными выстрелами. Стрельба из окон обрывается. Под прикрытием своих Рамос и еще двое бегут к двери и вышибают ее.

Арт врывается следом за Рамосом.

Но Эрни он не находит. Он пробегает по всем комнатам небольшого дома, но видит только двух мертвых gomeros, у каждого аккуратная дырка во лбу, они валяются у окон. Привалившись к стене, сидит раненый. Рядом еще один, этот высоко поднял над головой руки.

Рамос вытаскивает пистолет и приставляет к голове раненого.

— Donde? (Где?) — спрашивает Рамос.

— No se. (He знаю.)

Арта передергивает, когда мозги заляпывают стену.

— Господи! — кричит Арт.

Рамос ничего не слышит. Он приставляет пистолет к виску второго дотего.

— Donde?

— Синалоа!

— Donde?

— Un rancho de Güero Mendez! (На ранчо Мендеса!)

— Como lo encuentro? (Где оно находится?)

Gomero кричит:

— No se! No se! No se! Por favor! Por el amor de Dios! (Ради Господа Бога!)

Арт хватает Рамоса за запястье:

— Не надо!

Секунд десять кажется, Рамос вот-вот пристрелит Арта. Наконец он опускает пистолет и говорит:

— Нам нужно отыскать это ранчо, пока они опять не перепрятали Идальго. Дай мне пристрелить эту тварь, чтоб он никому ничего не сказал!

Gomero разражается рыданиями.

— Por el amor de Dios!

— Нет у тебя никакого Бога, ты, козел! — И Рамос бьет его по голове сбоку. — Те voy a mandar pa'l carajo! (Я отправлю тебя в ад!)

— Нет, — повторяет Арт.

— Если federales узнают, что нам известно про Синалоа, — спорит Рамос, — они тут же перебросят Идальго на новое место, и мы не успеем.

Если вообще сумеем его найти, думает Арт. Синалоа — большой сельскохозяйственный штат. Отыскать там одинокое ранчо — все равно что найти ферму в Айове. Но убийство этого парня ничему не поможет.

— Помести его в одиночку, — советует Арт.

— Ay, Dios! Que chingon que eres! (Господи, да ты прям заноза в заднице!) — вопит Рамос.

Но Рамос все-таки приказывает одному из своих людей увести дотего, засунуть куда подальше и вытрясти из него все, что тот знает. И добавляет:

— И ради бога, не позволяйте ему говорить ни с кем, не то я ваши яйца затолкаю ему в пасть!

Рамос смотрит на трупы.

— Да мусор отсюда выбросьте!

Адан Баррера слышит обращение Парады по радио.

Знакомый голос епископа почти не слышен из-за несмолкающих стонов Идальго.

Потом его оглушает угроза отлучения от церкви.

— Да все это суеверия и чушь, — замечает Гуэро.

— Это была ошибка, — говорит Адан.

Грубый прокол. Чудовищный просчет. Эти дерьмовые американцы ответили даже круче, чем он предполагал. Закрыли границу, и тысячи грузовиков застряли на дороге; продукты, которые они везли, гниют на солнце. Цены моментально скакнули вверх. И американцы грозятся потребовать выплаты долгов, устроить кризис мексиканской валюты, что может буквально уничтожить peso. И теперь даже наши купленные и оплачиваемые друзья в Мехико отвернулись от нас. А почему бы и нет? Федеральная полиция, ДФС и армия в ответ на американские угрозы хватают каждого члена картеля, какого могут найти, набрасываясь с облавами на дома и ранчо... Говорят, что полковник ДФС забил одного подозреваемого насмерть и пристрелил еще троих, так что за одного этого американца расплатились уже четырьмя мексиканскими жизнями. Но всем наплевать, подумаешь, какие-то там мексиканцы.

Так что похищение было чудовищной ошибкой, к тому же они все равно не узнали имени Чупара.

Похоже, американец его действительно не знает.

Иначе сказал бы. Не выдержал бы ножа, электродов и раскаленного железа. А теперь он валяется и стонет в спальне, превращенной в камеру пыток, и даже Доктор сдался. Сказал, что ничего больше сделать не может. Зато янки и их lambiosos [62] выслеживают меня, а мой старый священник сулит мне ад.

Освободите этого человека и вернитесь к Богу.

Его свобода — это ваша свобода.

Может, и так, думает Адан.

Возможно, он прав.

Теперь Эрни Идальго обитает в черно-белом мире.

Есть боль и отсутствие боли.

Если жизнь означает боль, значит, жить плохо.

Если смерть означает отсутствие боли, то умереть хорошо.

Эрни старается умереть. Но они поддерживают в нем жизнь монотонно капающим физиологическим раствором. Он старается заснуть. Но спать ему не дают, вкалывая лидокаин. Они следят на мониторе за его сердцебиением, пульсом, температурой, стараясь не допустить, чтоб он умер и покончил со своей болью.

И без конца одни и те же вопросы: «Кто такой Чупар? Что он сообщил вам? Чьи имена вам назвал? Кто есть в администрации? Кто такой Чупар?»

И одни и те же ответы: «Я не знаю. Больше он не говорил мне ничего. Я уже все вам сказал. Никто. Я не знаю».

И снова нестерпимая боль, а следом — заботливое выхаживание.

Потом — боль.

За ней — вопросы.

И вдруг неожиданно в монотонной череде привычных вопросов — новое слово.

— Что такое «Цербер»? Ты слышал про операцию «Цербер»? Чупар говорил вам что-нибудь про «Цербер»? Что?

— Я не знаю. Нет, я не слышал. Нет, не говорил. Он ничего не говорил мне. Клянусь Богом. Клянусь Богом. Клянусь Богом.

— А Келлер? Он говорил тебе про «Цербер»? Упоминал «Цербер»? Ты слышал, он с кем-нибудь говорил про «Цербер»?

— «Цербер», «Цербер», «Цербер»...

— А, так, значит, это слово тебе знакомо.

— Нет. Клянусь Богом. Клянусь Богом. Боже, помоги мне! Боже, помоги мне! Пожалуйста, Боже, помоги мне!

Доктор выходит из комнаты, оставляя его наедине с болью. Оставляя удивляться. Где же Бог? Где Артур? Где Иисус, Мать Мария и Святой Дух? Мария, даруй мне милосердие.

Милосердие приходит, как ни странно, в лице Доктора.

Не выдержал Рауль.

— Мать твою, его стоны меня уже достали, — жалуется он Доктору. — Ты что, не можешь заткнуть его?

— Можно кое-что вколоть.

— Ну так займись, — вмешивается Адан. Стоны и ему действуют на нервы. И если они намерены освободить его, как хочет Адан, разумнее доставить его в хорошей, насколько возможно, форме. В приличной, конечно, вряд ли получится, но все лучше, чем мертвого. И у Адана есть идея, как после освобождения копа взамен все-таки получить то, что требуется.

Опять связаться с Артуро.

— Героин? — спрашивает Доктор.

— Доктор — ты, — бросает в ответ Рауль.

Героин, думает Адан. Доморощенная мексиканская «грязь».

— Приведи его в норму, — велит он Доктору.

Эрни чувствует, как входит в руку игла. Знакомый укол, жжение, а потом вдруг — блаженное облегчение.

Отсутствие боли.

Вернее, не отсутствие, а вроде как отстранение от нее, будто он плывет на мягком облаке высоко над болью. Наблюдаемая и наблюдатель.

Хвала, хвала тебе.

Матерь Мария Мексиканская Грязь.

Арт в офисе с Рамосом, они изучают карты Синалоа и сравнивают их с донесениями разведки о полях марихуаны и Гуэро Мендесе, пытаясь сузить зону поиска. По телевидению передают официальное заявление мексиканского прокурора: «В Мексике не существует крупных наркобанд».

— Он мог бы работать на нас, — замечает Арт.

Может, в Мексике и не существует, думает Арт, но в США они точно есть. Как только мы узнали об исчезновении Эрни, Денцлер конфисковал груз наркотиков на двух объектах.

Во время облавы на «берлогу» Адана в Сан-Диего они чуть-чуть разминулись, но успех все равно был грандиозный.

На Восточном побережье Денцлер опять достиг блестящих результатов, арестовав Джимми Пиккони, Большого Персика, не последнюю фигуру в Семье Чимино. ФБР в Нью-Йорке переслало результаты слежки, и Арт, просматривая снимки, видит нечто, от чего у него замирает сердце.

На фото толстый Джимми Пиккони и его такой же жирный младший братец, еще несколько других мафиози. Но вместе с ними стоит его знакомый.

Сол Скэки.

Арт звонит Денцлеру.

— Ну да, есть такой, Сальваторе Скэки, — подтверждает Денцлер. — Гангстер из Семьи Чимино.

— В шайке Пиккони?

— Скорее всего, нет. Он типа министра без портфеля. Отчитывается прямо самому Калабрезе. И представляешь, Арт, этот парень был когда-то полковником армии США.

Черт подери, думает Арт.

— И еще кое-что, — добавляет Денцлер. — Этот Пиккони. Джимми Персик. У него ФБР уже несколько месяцев как поставило жучок. Он прям трепливая бабешка. Чего только не болтает.

— И насчет «кокса»?

— И это тоже. И про оружие. Похоже, его шайка вовсю торгует награбленным оружием.

Арт переваривает новость, но тут звонят по другой линии.

Шэг хватает трубку и резко окликает:

— Арт!

Оборвав разговор с Денцлером, Арт берет другую трубку.

— Нам нужно поговорить, — слышит он голос Адана.

— Откуда мне знать, что он у тебя? — спрашивает Арт.

— Внутри его обручального кольца надпись «Eres toda mi vida». (Ты вся моя жизнь.)

— Откуда мне знать, что он еще жив?

— Хочешь, чтоб мы заставили его повизжать для тебя?

— Нет! Называй место.

— Собор, — говорит Адан. — Отец Хуан — гарантия безопасности для нас обоих. Арт, замечу хоть одного копа, твой парень — труп.

По проводам до Арта доносятся приглушенные стоны и слова, от которых его сердце чуть не останавливается:

— Что ты знаешь про операцию «Цербер»?

Арт преклонил колени в исповедальне.

Их разделяет решетка, Арт не может разглядеть лица за ней. Ради этого, предполагает он, и устроили этот святотатственный фарс.

— Мы тебя несколько раз предупреждали, — произносит Адан, — но ты не желал слушать.

— Он жив?

— Жив. И теперь только от тебя зависит, чтоб он и дальше оставался живым.

— Если он умрет, я разыщу тебя и убью.

— Кто такой Чупар?

Арт заранее обдумал свой ответ. Он понимает: сказать Адану, что никакого Чупара не существует, это все равно что всадить пулю в голову Эрни. Нужно тянуть резину. И он говорит:

— Сначала верните Идальго.

— Так не пойдет.

— Тогда, — сердце Арта медленно бухает о ребра, — нам не о чем разговаривать.

И начинает подниматься с колен. Тут он слышит Адана:

— Арт, ты должен хоть что-то дать мне взамен, чтобы я мог предъявить ребятам.

Арт снова опускается на колени. Прости меня, Отче, сейчас я согрешу.

— Я приостановлю все операции против Федерасьон, — обещает он. — Я уеду из страны и уйду в отставку.

И какого черта? В конце концов именно этого от меня все и добивались: мои боссы, правительство, собственная жена. Только бы суметь выторговать жизнь Эрни...

— Ты уедешь из Мексики? — спрашивает Адан.

— Да.

— И отстанешь от нашей Семьи?

Теперь, когда ты превратил мою дочь в калеку.

— Да.

— Откуда мне знать, что ты сдержишь слово?

— Клянусь перед Богом.

— Этого недостаточно.

Точно, недостаточно.

— Я возьму деньги, — говорит Арт. — Ты откроешь для меня счет, я сниму с него деньги. Потом ты освободишь Эрни. А когда он появится, я назову тебе имя Чупара.

— И уедешь.

— Ни секундой позже, Адан.

Арт дожидается целую вечность, пока Адан соображает. И молит про себя и Бога, и дьявола: только бы сделка состоялась!

— Сто тысяч, — наконец говорит Адан, — будут отправлены телеграфом на номерной счет в Первый джорджтаунский банк «Гранд Кейман». Я позвоню тебе и сообщу номер. Ты телеграфом снимешь со счета семьдесят. Как только мы увидим перевод, мы отпустим твоего человека. И вы оба ближайшим же рейсом уберетесь из Мексики. И, Арт, не вздумай когда-нибудь возвратиться.

Окошечко закрывается.

Зловеще вздымаются волны, обрушиваются на него и разбиваютя о его тело.

Волны боли с каждым разом все мощнее.

Эрни хочет еще наркотика.

Он слышит, как открывается дверь.

Несут наркотик?

Или новую боль?

Гуэро смотрит на лежащего американского копа. Раны там, где вонзался нож, распухли, воспалились. Лицо от побоев раздувшееся, все в синяках. Его запястья, ступни, гениталии в ожогах от электродов, его задница... Зловоние омерзительное — гной, моча, дерьмо, застарелый пот.

Вымой его, приказал Адан. А кто такой этот Адан Баррера, чтобы приказывать? Когда я убивал людей, он торговал джинсами, продавал их соплякам-модникам. А теперь приезжает сюда, заключив сделку, ничего не сказав М-1, не получив разрешения от него. Они отдают копа. А что в обмен? Пустые обещания от другого американского копа? Интересно, что тот сделает, размышляет Гуэро, после того, как увидит своего искалеченного пытками, изуродованного друга? Кого Адан дурачит? Идальго здорово повезет, если он переживет поездку в машине. А если переживет, то вероятнее всего потом все равно лишится ног, а может, и рук. Адан что, вправду воображает, что может выторговать мир в обмен на этот истекающий кровью, смердящий, гниющий кусок мяса?

Гуэро присаживается на корточки рядом с Идальго и говорит:

— Мы отвезем тебя домой.

— Домой?

— Si. Сейчас ты можешь ехать домой. Спи. Когда проснешься, то будешь уже дома.

И втыкает иглу в вену Эрни.

На укол мексиканской «грязи» требуется всего секунда. Тело Эрни дергается, ноги в коленях чуть приподнимаются и безвольно падают.

Говорят, что уколоться героином все равно что поцеловать Бога.

Арт смотрит на обнаженный труп Эрни.

Лежащий в позе зародыша на куске черного пластика на обочине грунтовой дороги в Бадирагуато. На блестящем пластике матово выделяется засохшая кровь. На глазах все еще черная повязка. Больше на Эрни ничего нет, и Арт видит открытые раны, там, куда вонзали нож и скребли по кости, ожоги от электродов, следы анального изнасилования, множество синяков от уколов лидокаина и героина на руках.

Что же я наделал? — спрашивает себя Арт. Почему за мою одержимость расплачиваться пришлось другому?

Эрни, прости. Я виноват, я страшно виноват перед тобой.

Но я отомщу. Помоги мне Бог.

Копы всюду — federales из полиции штата Синалоа. Полицейские штата прикатили первыми и успешно затоптали место преступления, уничтожив следы шин, ног, отпечатки пальцев — все улики, которые могли помочь в расследовании убийства. Теперь контроль перехватили federales и тоже ходят взад-вперед, чтоб уж наверняка не осталось ни малейшей улики.

К Арту подходит comandante:

— Не переживайте, сеньор, мы глаз не сомкнем, пока не выясним, кто совершил это жуткое преступление.

— Мы и так знаем кто, — возражает Арт. — Мигель Анхель Баррера.

— Черт подери! — взрывается Шэг Уоллес. — Да ведь похитили его трое ваших уродов!

Арт оттаскивает друга. Он удерживает Шэга у машины, когда с ревом подкатывает джип, из него выскакивает Рамос с криком:

— Мы нашли его!

— Кого?

— Барреру! Надо ехать немедленно!

— Где он?

— В Сальвадоре.

— Но как...

— Маленькая подружка М-1, видно, заскучала по дому, — говорит Рамос. — И позвонила мамочке с папочкой.

Республика Эль-Сальвадор — в переводе «Спаситель» — это небольшая страна размером приблизительно со штат Массачусетс, расположенная на Тихоокеанском побережье перешейка Центральной Америки.

Не «банановая республика» вроде своего восточного соседа Гондураса, а республика кофейная, рабочие там такие трудолюбивые, что их прозвали «немцами Центральной Америки».

Но Арт знает: от их стараний им мало проку. Почти всей плодородной землей, большими крупными кофейными fincas — плантациями всегда владели так называемые Сорок Семей, составляющие около двух процентов населения страны. Чем больше земли отводилось под выращивание кофе, тем меньше ее оставалось для других продовольственных культур, и к середине девятнадцатого века большинство из трудолюбивых сальвадорских campesinos попросту голодали.

Арт окинул взглядом зеленые окрестности. Все так мирно вокруг и даже красиво — с воздуха, — но он знал, что это земля-убийца.

Массовые убийства начались в 1980-х, когда campesinos стали сбиваться в ФНОФМ — Фронт национального освобождения имени Фарабундо Марти, или в рабочие союзы, а студенты и священники руководили движением за трудовые и земельные реформы. В ответ Сорок Семей организовали милицию под названием «ОРДЕН» — испанский акроним, означающий «порядок», в их понимании, то есть прежний, старый порядок.

ОРДЕН, в большинстве своем состоявший из действующих офицеров сальвадорской армии, сразу приступил к работе. Начали исчезать campesinos, рабочие, студенты, учителя и священники; их тела потом находили на обочинах дорог, или их головы подбрасывали на школьные спортплощадки в качестве урока основ гражданственности.

США, следуя курсу «холодной войны», тоже внесли свою лепту. Многие из офицеров ОРДЕН проходили подготовку в США, в Школе Америк. Для охоты на мятежников сальвадорская армия получала в помощь от Америки вертолеты, транспортные самолеты С-47, винтовки «М-16» и пулеметы «М-60».

Членов Фронта освобождения тоже, конечно, ангелами не назовешь, думает Арт. И они совершали убийства и грабили. Но их действия блекли в сравнении с хорошо организованными, щедро финансируемыми операциями сальвадорской армии и ее двойника — ОРДЕН.

Семьдесят пять тысяч смертей, вспоминает Арт, пока самолет приземляется в стране, ставшей большой братской могилой. Миллион беженцев и еще миллион бездомных. А населения тут всего-то пять с половиной.

Вестибюль «Шератона» блестит и сверкает.

Богатые расслабляются, лениво посиживают в комнатах с кондиционерами или в прохладном сумеречном баре. Все такие чистенькие, красиво одетые: в светлых льняных платьях и белых пиджаках.

Все так благостно, думает Арт, так по-американски.

Американцы везде: пьют пиво в баре, потягивают коку в кафе, большинство из них — это военные советники. Все в штатском, но военную выправку видно с первого взгляда: короткие стрижки, рубашки поло с коротким рукавом, джинсы, на ногах тенниски или до блеска отполированные армейские башмаки.

С тех пор как сандинисты взяли власть в Никарагуа, к югу отсюда, Сальвадор превратился в американское военное гетто. Американцы тут якобы для того, чтобы консультировать руководство сальвадорской армии в войне против партизан Фронта освобождения. Но главная их миссия — не допустить превращения Сальвадора в очередную костяшку домино, которая опрокинется, как в известном фокусе, в Центральной Америке. Так что тут американские военные, дающие советы и сальвадорцам, и контрас. Ну и, конечно, ковбои из Компании.

Агенты Компании тоже угадываются безошибочно. Правда, они одеты получше: на них дорогие костюмы, рубашки с открытым воротом, а не спортивная одежка с вешалок военных магазинов. Стрижки стильные: волосы чуть длиннее, чем требует современная латиноамериканская мода, а на ногах — дорогие ботинки, сшитые на заказ. Если вдруг увидите шпиона в теннисках, думает Арт, то это означает, что он только что с корта.

Итак, тут солдаты и шпионы, а также служащие посольства — эти могут быть или теми, или другими, а случается, и теми и другими. Но есть и настоящие дипломаты и чиновники консульства, которые занимаются ежедневными будничными вопросами — визами, потерянными паспортами и американскими ретрохиппи, арестованными за бродяжничество или употребление наркотиков. Атташе по культуре, секретари и машинистки, военные атташе, точь-в-точь похожие на военных советников, только что одеты респектабельнее.

Служащие посольства, прикрытые для приличия своей фиктивной службой, словно прозрачной вуалью, — на самом деле шпионы — ведут радиоперехваты сообщений из Манагуа, пытаясь уловить кубинский акцент или, еще того лучше, русский. Или работают «на улице», как они выражаются, встречаясь с информаторами именно в таких местах, как бар «Шератона», стараясь разнюхать, какой полковник на взлете, какой уже спекся, а какой, может, планирует очередной golpe — переворот, и обернется ли это худом или добром для Америки.

Итак, тут вам и военные, и шпионы, и посольские служащие, и посольские шпионы. Ну и, само собой, вездесущие бизнесмены.

Покупатели кофе, хлопка, сахара.

Покупатели кофе по виду совсем как местные. А как же иначе, думает Арт, ведь их семьи живут тут уже несколько поколений. У них небрежные повадки собственников страны — бар этот их, их и сальвадорских производителей кофе, с которыми они встречаются за ланчем в просторном патио. Покупатели хлопка и сахара больше похожи на типичных американских дельцов — эти сравнительно недавно возникли на сальвадорском пейзаже и еще не успели слиться с ним. Без галстуков им некомфортно, они чувствуют себя не совсем одетыми.

В общем, тут полно американцев и богатых сальвадорцев, а если и мелькают другие сальвадорцы, то это служащие отеля или агенты секретной полиции.

Секретная полиция, размышляет Арт. Это же оксюморон. Единственный секрет секретной полиции — умение бросаться в глаза. Арту, стоящему в вестибюле, вычислить их легко и просто: дешевенькие костюмы — паршивые копии костюмов богачей и, хотя они стараются походить на бизнесменов, загорелые обветренные лица campesinos. Ни один ladino [63] Сорока Семейств ни за что не пойдет служить в полицию, хоть секретную, хоть какую, так что эти парни, приставленные наблюдать за передвижениями посетителей «Шератона», как ни старайся, похожи на фермеров, явившихся на свадьбу городского кузена.

Но, как известно Арту, задача секретной полиции в обществе — вовсе не растворяться в окружающей среде, а выделяться из нее. Чтобы все замечали их. Пусть все знают: Большой Брат всегда начеку.

И все берет на заметку.

Рамос отыскивает нужного ему копа. Они отправляются в комнату и начинают переговоры. Часом позже Рамос и Арт уже едут в особняк, где укрылся Тио со своей Лолитой.

Поездка из Сан-Сальвадора долгая, пугающая и печальная. В Сальвадоре самая большая плотность населения в Центральной Америке, и она растет с каждым днем. Небольшие деревушки с покосившимися хибарами заполонили, кажется, чуть ли не все свободное пространство вдоль дороги; наспех сооруженные киоски из картона, рифленой жести, фанеры, а то и попросту из срубленных веток, предлагают все на продажу людям, у которых денег мало или вообще нет. Продавцы атакуют их джип, когда видят на переднем сиденье гринго. Детишки бросаются к джипу, клянча еду, деньги на еду, деньги хоть на что-нибудь.

Арт едет не останавливаясь.

Ему надо добраться до особняка, пока Тио снова не исчез.

Люди в Сальвадоре пропадают постоянно.

Иногда до двух сотен за неделю. Захваченные отрядами смерти, они исчезают навсегда. А если кто-то задает слишком много вопросов про исчезнувших, то и он испаряется, будто не было.

Все трущобы третьего мира одинаковы, думает Арт: та же грязь или пыль, в зависимости от климата и сезона, тот же запах топящихся углем плит и открытых сточных канав, та же рвущая душу однообразная картина — голодающие ребятишки с раздутыми животами и огромными глазами.

Тут уж точно не Гвадалахара, где многочисленная прослойка зажиточного среднего класса смягчает контраст между богатыми и бедняками. В Сан-Сальвадоре совсем по-другому, думает он, тут трущобы лепятся рядом со сверкающими небоскребами, точно соломенные хижины средневековых крестьян у стен замка. Но только у стен нынешних замков патрулируют отряды охранников, вооруженные автоматами и пистолетами. А ночами охранники вырываются за стены замка, проносятся через деревни — на джипах, не на лошадях, как раньше — и устраивают кровавые побоища, бросая трупы крестьян на перекрестках и посреди деревенских площадей, насилуя и убивая женщин и расстреливая детей на виду у родителей.

Так, чтобы уцелевшие знали свое место.

Это страна убийств, думает Арт.

Сальвадор...

Да уж, тот еще Спаситель.

Особняк прячется между пальмами в сотне ярдов от побережья.

Поверх каменной стены, окружающей дом, гараж и домики прислуги, щетинится колючками проволока. Массивные деревянные ворота и будка охраны отгораживают подъездную дорогу от уединенного шоссе.

Арт и Рамос пригибаются, прижимаясь к стене в тридцати ярдах от ворот.

Стараясь укрыться от полной луны.

С десяток сальвадорских коммандос расставлены по периметру стены.

Потребовалось несколько часов бурных переговоров, чтобы добиться сотрудничества сальвадорцев, но теперь соглашение достигнуто. Они могут зайти и арестовать Барреру, доставить его в американское посольство или на самолете — в Нью-Орлеан, где ему предъявят обвинение в убийстве первой степени и тайном сговоре по распространению наркотиков.

Напуганного агента по недвижимости вытащили из постели и привезли в его офис, где он показал отряду коммандос схему особняка. Дрожащий риелтор изолирован до окончания рейда. Арт с Рамосом изучили схему и составили план операции. Но его следовало осуществить молниеносно, пока покровители Барреры в мексиканском правительстве не прослышали и не вмешались. И провернуть все следует чистенько: без шумихи и суеты, и уж конечно, никаких убитых сальвадорцев.

Арт взглянул на часы: 4:57.

Три минуты до часа «Ч» — начала операции.

Бриз доносит запах палисандра, напоминая Арту о Гвадалахаре. Верхушки деревьев видны над стеной, их лиловые листья кажутся серебристыми в ярком лунном свете. По другую сторону слышно, как мягко плещут о песок волны.

Идеальное местечко для влюбленных, думает Арт.

Ароматный сад.

Настоящий рай.

Что ж, будем надеяться, что рай вот-вот будет потерян, на этот раз навсегда, что Тио спит крепким сном, одурманенный сексом, в послелюбовном угаре, из которого его грубо выдернут. Перед Артом возникла картинка: Тио тащат с голым задом в фургон. Чем больше унижений, тем лучше.

Он слышит шаги, потом видит: охранник шагает в его сторону, небрежно шаря лучом фонаря — ищет затаившихся грабителей. Арт вжался в стену.

Ослепительный свет бьет прямо в глаза.

Охранник тянется к кобуре, но тут матерчатая удавка захлестывает ему шею, и Рамос отрывает парня от земли. Глаза охранника вылезают из орбит. Язык вываливается. Рамос опускает потерявшего сознание человека на землю.

— С ним все будет в порядке, очухается, — замечает Рамос.

Ну и слава богу, думает Арт, потому что гражданский мертвый может загубить и без' того ненадежное соглашение. Он смотрит на часы, стрелки показывают ровно пять, сейчас коммандос должны показать себя суперсолдатами. В эту секунду Арт слышит глухой взрыв — взрывчатка разносит ворота.

— Твой пистолет, — смотрит на Арта Рамос.

— Что?

— Пистолет лучше держать в руке.

Арт даже и забыл про этот чертов пистолет. Он вытаскивает его из наплечной кобуры и несется вслед за Рамосом через взорванные ворота в сад. Мимо домиков прислуги, где напуганные работники лежат на полу, коммандос держат их под прицелом автоматов. По пути к особняку Арт старается вспомнить схему, но адреналин стирает память, и он думает «Да к черту» и попросту мчится следом за Рамосом, тот бежит быстро и легко. Эспоза болтается у него на бедре.

Арт оборачивается, бросает взгляд на стену, где воронами примостились снайперы-коммандос, все в черном, их винтовки направлены на особняк, они готовы скосить всякого, кто попытается ускользнуть. Вот Арт уже у дверей особняка, Рамос сгребает его и бросает на землю: грохочет еще один взрыв, летят щепки — парадная дверь перед ними раскалывается.

Рамос расстреливает пол-обоймы в пустое пространство перед собой.

И входит в дом.

Арт следом.

Силясь вспомнить: а спальня, где же спальня?

Когда они врываются в дверь, Пилар садится на кровати, натягивает простыню на грудь и визжит.

Тио — Арт просто не может поверить своим глазам — прячется под покрывалом. Прикрывает им голову, будто маленький ребенок, который думает: «Раз я не вижу их, то и они не видят меня». В Арте кипит адреналин — он срывает покрывало, хватает Тио за шиворот, сдергивает с кровати и швыряет лицом вниз на паркетный пол.

Тио не с голым задом, на нем черные шелковые трусы, они скользят под коленом Арта, Арт прижимает Тио к полу, хватает его за подбородок, оттягивает назад голову так, что шея у того вот-вот сломается, и утыкает дуло пистолета в висок.

— Не убивай его! — кричит Пилар. — Я не хотела, чтоб его убивали!

Тио выдирает подбородок из руки Арта и, вывернув шею, оглядывается на девушку. В его глазах плавится бешеная ненависть, когда он выплевывает только одно слово:

— Chocho! (Сука!)

Побелев, девушка смотрит на него с ужасом.

Арт снова впечатывает Тио лицом в пол. По лакированному паркету бежит кровь из сломанного носа Тио.

— Пойдем! — зовет Рамос. — Нужно торопиться.

Арт выдергивает из-за ремня наручники.

— Не нужно никаких наручников! — с явным раздражением бросает Рамос.

Арт непонимающе моргает.

Потом до него доходит: если человек пытается бежать, но он в наручниках, его не убивают.

— Хочешь с ним тут разделаться, — спрашивает Рамос, — или там, на улице?

Вот чего он ждет от меня, сообразил Арт. Чтоб я пристрелил Барреру. Он решил, я потому и настоял на участии в рейде: чтобы прикончить Тио. Голова у него идет кругом: он понимает, что, пожалуй, все ждут от него того же. Все парни из наркоуправления. И Шэг тоже — тем более Шэг — рассчитывает, что он выполнит давний закон: убийцу копа не привозят в участок, его всегда пристреливают при попытке к бегству.

И Тио об этом знает. Он ровно, ядовито-провоцирующим голосом произносит:

— Me maravilla que todavia estoy vivo. (Удивляюсь, что я еще жив.)

Не удивляйся, не стоит, думает Арт, передергивая затвор.

— Date prisa, поторопись, — подталкивает Рамос.

Арт оглядывается на него: Рамос раскуривает сигару. Двое коммандос посматривают на Арта в нетерпеливом ожидании: чего это мягкотелый гринго до сих пор не сделал того, что давно следовало бы сделать?

Значит, весь план привезти Тио в посольство был фарсом, думает Арт. Показухой для дипломатов. Сейчас я спущу курок, и все поклянутся, что Баррера оказал сопротивление при аресте. Он схватился за оружие, и я вынужден был застрелить его. И никто не станет особо вникать в результаты медицинской экспертизы.

— Date prisa.

Но на этот раз слова эти произнес Тио. С досадой, почти скучно.

— Date prisa, sobrino. (Поторопись, племянник.)

Арт, схватив за волосы, приподнимает ему голову.

Арту видится изуродованное тело Эрни, валяющееся на обочине.

Он приближает рот к уху Тио и шепчет:

— Vete al demonio, Tio. (Отправляйся в ад, дядя.)

— Я тебя там встречу, — отозвался Тио. — Предполагалось, что это будешь ты, Артуро. Но я, памятуя о нашей дружбе, уговорил их похитить вместо тебя Идальго. В отличие от тебя я уважаю дружеские отношения, Эрни Идальго умер вместо тебя. А теперь давай. Будь мужчиной.

Арт жмет на курок. Какой тугой, оказывается; нажимать нужно сильнее, чем ему помнится.

Тио ухмыляется ему в лицо.

Арт чувствует присутствие абсолютного зла.

Власть пса.

Рывком он вздергивает Тио на ноги.

Баррера усмехается. Крайне презрительно.

— Что ты делаешь? — недоумевает Рамос.

— То, что мы и планировали. — Арт сует пистолет в кобуру и, заведя руки Тио за спину, защелкивает наручники. — Ну, пошел!

— Тогда я сам, — рубит Рамос. — Раз у тебя кишка тонка.

— Не в том суть, — возражает Арт. — Vamonos. (Пошли.)

Один из коммандос принимается натягивать черный капюшон на голову Тио. Арт останавливает его и шипит в лицо Тио:

— Смертельный укол или газовая камера, Тир. Думай про это.

Тио только улыбается в ответ.

Улыбается ему.

— Надевай капюшон, — приказывает Арт.

Капюшон натягивают на голову Тио и завязывают у ворота. Арт хватает Тио за сцепленные руки и ведет из дома.

Через благоухающий ароматами сад.

Где, кажется Арту, никогда еще так сладко не пахли палисандры. Сладко и тошнотворно, думает он про себя, точно ладан, запах церкви, запомнившийся ему еще с детства. Сначала запах был приятен, но через минуту от него уже поташнивало.

Поташнивает его и сейчас, когда он подталкивает Тио по направлению к автофургону, стоящему на улице. Но первое, что видит Арт, — наведенные на него дула винтовок.

Не на Тио.

На Арта Келлера.

Это солдаты регулярной сальвадорской армии, а с ними янки в штатском и отполированных до блеска башмаках.

Сол Скэки.

— Келлер, я предупреждал тебя: в следующий раз я просто буду стрелять.

Арт оглядывается, видит снайперов в полной готовности на стене.

— В сальвадорском правительстве случилось маленькое расхождение во мнениях, — объясняет Скэки. — Но мы все урегулировали. Прости, приятель, но мы не можем позволить тебе забрать Барреру.

Пока Арт тщится сообразить, кто это «мы», Скэки кивает, и двое солдат-сальвадорцев сдергивают капюшон с головы Тио. Не удивительно, что этот ублюдок улыбался, думает Арт. Не сомневался, его конница где-то неподалеку.

Солдаты выводят Пилар. Сейчас на ней пеньюар, но он больше подчеркивает, чем скрывает, и солдаты откровенно пялятся на нее. Когда девушку проводят мимо Тио, она в голос рыдает:

— Прости!

Тио плюет ей в лицо. Солдаты держат ее руки за спиной, и она не может стереть плевок. Слюна течет по щеке.

— Я тебе этого не забуду, — грозит Тио.

Солдаты ведут Пилар к автофургону.

— И тебе тоже, — поворачивается Тио к Арту.

— Ладно, ладно, — вмешивается Скэки. — Никто ничего не забудет. Дон Мигель, давайте, оденьтесь поприличнее, и уезжаем. А что до тебя, Келлер, и тебя, Рамос, местная полиция рвалась бросить вас обоих в тюрягу, но мы уговорили их заменить заключение на депортацию. Военный самолет ждет вас. Так что, если наша маленькая ночная вечеринка закончена...

— «Цербер», — перебивает его Арт.

Схватив Арта, Скэки тащит его в сторону.

— Какого хрена ты тут брякнул?

— «Цербер», — повторяет Арт. Ему кажется, теперь он вычислил все. — Аэропорт Илопонго, Сол? Ангар № 4?

Скэки таращится на него:

— Келлер, ты только что заработал первый шар на право входа в дерьмовый Зал славы.

Пять минут спустя Арт уже сидит на переднем сиденье джипа.

— Клянусь Богом, — бормочет Скэки, крутя руль, — если б зависело от меня, я б прямо сейчас пустил тебе пулю в затылок.

Илопонго — аэропорт оживленный. Военные самолеты, вертолеты и грузовые самолеты всюду, а еще суетится обслуживающий персонал.

Сол подводит джип к ряду огромных ангаров типа сборных бараков, таблички на фасадах указывают номера — от одного до десяти. Ворота ангара № 4 скользят, открываясь, и Сол въезжает.

Ворота за ним смыкаются.

В ангаре все бурлит. Тут не меньше двадцати человек, одни в рабочей одежде, другие в камуфляжных комбинезонах. Все вооружены и разгружают самолет «СЕТКО». Трое поодаль, в сторонке, о чем-то разговаривают. Как показывает опыт Арта, всякий раз, как вы видите, что люди работают, а кто-то стоит рядом и беседует, то беседующие и есть начальники.

Один стоит к нему лицом.

Дэвид Нуньес, партнер Рамона Мэтти в «СЕТКО», эмигрант-кубинец, ветеран «Операции 40».

Нуньес прерывает разговор и подходит к месту, где складывают ящики. Он рявкает приказание, и одна из рабочих пчел вскрывает ящик. Арт смотрит, как Нуньес вынимает из ящика гранатомет, бережно, словно культового идола. Военные обращаются с оружием иначе, чем мы, все остальные, думает он. Оружие будто соединено с ними какой-то внутренней связью, точно от курка через их члены к сердцам протянута проволока. И в глазах Нуньеса такое выражение, будто он дотрагивается до любимой женщины. Свои яйца и сердце он оставил на побережье, в Заливе Свиней, и оружие — это его надежда на месть.

Это все та же старая цепочка мафии, переправлявшая наркотики с Кубы на Майами, понимает Арт, звенья ее скрепили снова. Она и перебрасывает на самолетах «кокс» из Колумбии в Центральную Америку, в Мексику и к мафиози-дилерам из США. А мафия платит оружием, которое поступает к контрас.

Мексиканский Батут.

Выскочив из джипа, Сол подходит к молодому американцу, должно быть, офицеру в штатском.

Я знаю этого парня, думает Арт. Но откуда? Кто он?

Потом память оживает. Черт, ну как же мне его не знать — я сидел с ним в ночных засадах во Вьетнаме, в операцию «Феникс». Как же, черт дери, его зовут? Он тогда служил в спецназе. Капитан... Крэг. Да, точно.

Скотт Крэг.

Ублюдок Хоббс приволок сюда всю старую команду.

Арт наблюдает, как Скэки и Крэг разговаривают, указывая на него. Он улыбается и машет им. Крэг берется за рацию, и следует новое совещание. Позади Крэга, видит Арт, пакеты с кокаином громоздятся до потолка.

Скэки и Крэг подходят к нему.

— Ты это желал увидеть, Арт? — спрашивает Скэки. — Ну и как, теперь ты счастлив?

— Ага, пляшу от радости.

— Зря ты шутишь, — замечает Скэки.

Крэг бросает на Арта недобрый взгляд.

Но у него плохо получается. Он весь такой из себя бойскаут, думает Арт. Мальчишеское лицо, короткая стрижка, чистенький и аккуратный.

— Вопрос в том, — обращается Крэг к Арту, — хочешь ли ты стать игроком нашей команды?

Если стану, значит, такое случится в первый раз, думает Арт.

У Скэки, похоже, те же мысли.

— У Келлера репутация ковбоя-одиночки. Один в прериях...

— Не самое лучшее место, — вставляет Крэг.

— И одинокая мелкая могила, — заканчивает Скэки.

— Я оставил полный отчет обо всем, что мне известно, в банковском сейфе, — лжет Арт. — Если со мной что случится, все отправится в «Вашингтон пост».

— Ты, Арт, блефуешь, — говорит Скэки.

— Желаешь убедиться?

Скэки отходит и берется за рацию. А спустя некоторое время, вернувшись, отрывисто бросает:

— Капюшон на сукина сына!

По тому, как его подбрасывает, Арт догадывается, что он на заднем сиденье открытой машины, скорее всего джипа. Он соображает: куда бы его ни везли — это не близко, потому что у него такое ощущение, что едут они уже несколько часов. Но это только ощущение, потому что он не может взглянуть на часы. Глаза по привычке стараются хоть что-то разглядеть, но утыкаются в черноту капюшона; ты только слышишь, и каждый звук подстегивает воображение, рисующее события одно другого страшнее.

Джип тормозит, и Арт ждет: сейчас он услышит металлический лязг затвора винтовки, или щелчок курка пистолета, или, того страшнее, свист мачете, рассекающего сначала воздух, а потом...

Арт чувствует, как переключают скорость, джип снова дернулся вперед, и Арта начинает бить дрожь. Ноги его дергаются сами по себе, он не может управлять ими, не может и отогнать все время всплывающие в мозгу картинки изуродованного трупа Эрни. Не может перестать думать: только бы они не сделали со мной то же, что с Эрни. И назойливо возникает логичное продолжение мысли: пусть лучше он, чем я.

Ему стыдно. Гнусно осознавать, что, когда прижмет, когда страшная реальность вот-вот обрушится на тебя, хочется, чтоб все это произошло с кем-то еще, не с тобой — он ни за что не занял бы место Эрни, даже если б тогда был выбор.

Он пытается произнести Покаянную молитву, припоминая, чему учили его в школе монахини: если ты на грани смерти, а рядом нет священника, чтобы дать тебе отпущение грехов, то, если ты искренне помолишься, у тебя еще есть шанс попасть на небеса. Это-то он помнит, но саму эту чертову молитву — нет.

Джип останавливается.

Мотор тарахтит вхолостую.

Арта хватают выше локтей и вытаскивают из машины. Под ногами что-то шуршит, он спотыкается, но чужие руки не дают ему упасть. Он догадывается, что его ведут в джунгли. Потом руки толкают его на колени. Больших усилий для этого не требуется: ноги у него как ватные.

— Снимите капюшон.

Арт узнает уверенный голос, бросающий приказание. Это Джон Хоббс, шеф местного отделения ЦРУ.

Они на военной базе, в каком-то, судя по виду, тренировочном лагере глубоко в джунглях. Справа от него молодые солдаты в камуфляже бегают по полосе препятствий — получается у них плохо. Налево он видит узкую посадочную полосу, прорубленную в джунглях. Прямо перед ним появляется маленькое пухлое лицо Хоббса, густые седые волосы, ярко-голубые глаза, презрительная улыбка.

— И наручники снимите.

Кровь приливает к запястьям Арта, и их будто обжигает и колет. Хоббс жестом велит ему следовать за собой, и они заходят в палатку, где стоит пара парусиновых стульев, стол и раскладушка.

— Садись, Арт.

— Я б не прочь постоять немного.

Хоббс пожимает плечами:

— Артур, тебе нужно понять, что если б ты не принадлежал к Компании, то тебя давно уже пустили бы в расход. И что это за чушь про сейф в банке?

Арт понимает, что догадался правильно: если б перевозка кокаина из ангара № 4 была операцией только предателей, его прикончили бы еще по дороге. Он повторяет угрозу, брошенную Солу Скэки.

Хоббс выпучивает на него глаза, потом спрашивает:

— Что тебе известно о «Красном тумане»?

Какой еще, мать вашу, «Красный туман», недоумевает про себя Арт.

— Послушай, — говорит Арт, — я знаю только про «Цербер». И того, что я знаю, хватит, чтобы утопить тебя.

— Что ж, я согласен с твоим заключением. И что из этого?

— А то, что мы вцепились зубами в глотки друг другу. И ни один из нас челюсти не разомкнет.

— Пойдем-ка прогуляемся.

Они шагают через лагерь, мимо полосы препятствий, стрельбища, вырубок в джунглях. Там сидят на земле солдаты и слушают инструкторов, растолковывающих им тактику засад.

— Все в этом тренировочном лагере, — сообщает Хоббс, — оплачено Мигелем Анхелем Баррерой.

— Господи.

— Баррера понимает.

— Что?

Хоббс ведет его по крутой тропинке к вершине холма. Там Хоббс обводит рукой необозримые джунгли, простирающиеся внизу.

— Что это тебе напоминает? — спрашивает он.

— Тропический лес, — пожимает плечами Арт.

— А мне это представляется мордой верблюда. Знаешь старую арабскую поговорку? Сунет верблюд морду в палатку, так и весь, считай, уже внутри. Внизу Никарагуа, это коммунистическая «морда верблюда» в палатке перешейка Центральной Америки. Это ведь не остров вроде Кубы, который мы можем изолировать нашим морским флотом, это часть американского материка. Как у тебя с географией?

— Сносно.

— Тогда ты меня понимаешь, — продолжает Хоббс, — что южная граница Никарагуа, на которую мы сейчас смотрим, всего в каких-то трехстах милях от Панамского канала. А северную границу Никарагуа делит с нестабильным Гондурасом и еще менее стабильным Сальвадором, обе страны сражаются против коммунистических беспорядков. И Гватемала, которая может стать следующей на очереди опрокинувшейся костяшкой домино, тоже. И если ты силен в географии, то понимаешь, что лишь гористые джунгли разделяют Гватемалу и южные мексиканские штаты — Юкатан и Чьяпас. Захолустные штаты, населенные безземельными илотами, очень подходящими на роль активных участников коммунистического мятежа. Что, если Мексика станет коммунистической, Артур? Куба уже достаточно опасна, а теперь вообрази границу в две тысячи миль со страной-сателлитом России. Представь, что советские ракеты базируются в укрепленных стартовых шахтах в Халиско, Дуранго, Бахе.

— И что, следующим они захватят Техас?

— Нет, они займут Западную Европу, — парировал Хоббс. — Потому что им известно — и это правда, — что даже у Соединенных Штатов не хватит военных и финансовых ресурсов, чтобы защищать границу в две тысячи миль с Мексикой и Фулда-Гэп одновременно.

— Но это безумие.

— Неужели? Никарагуанцы уже экспортируют оружие через границу для Фронта освобождения в Сальвадор. Да не будем далеко ходить. Только представь, Никарагуа, государство-сателлит Советского Союза, которое оседлало Центральную Америку. Вообрази, что советские субмарины базируются в заливе Фонсека или в Мексиканском заливе. Пожалуй, они превратят Мексиканский залив и Карибские острова в Советское озеро. И еще прими во внимание: если нам было непросто обнаружить пусковые шахты для ракет на Кубе, то попробуй выяви их вон в тех горах, в Кордильерах Изабелиа. Ракеты средней дальности легко долетят до Майами, Нью-Орлеана или Хьюстона, и у нас останется совсем мало времени для ответа. И это не говоря уже об угрозе ракет с подлодок, находящихся в заливе или в Карибском море. Мы никак не можем допустить, чтобы Никарагуа стало государством-сателлитом Советов. Вот так все просто. Контрас рвутся сделать эту работу, так пусть трудятся. Или ты, Арт, предпочитаешь смотреть, как американские парни дерутся и умирают в джунглях? Вот тебе и весь расклад.

— Так ты хочешь, чтобы я встал на сторону распространяющих наркотики контрас? Кубинских террористов? Сальвадорских отрядов смерти, которые убивают женщин, детей, священников и монахинь?

— Да, они жестоки, порочны и злобны, — соглашается Хоббс. — Единственно, кто еще хуже, — это коммунисты. Взгляни на глобус, — продолжает Хоббс. — Мы убежали из Вьетнама, и коммунисты, получив урок, сделали совершенно правильные выводы. Они тут же внедрились в Камбоджу. Мы не отреагировали. Они маршировали по Афганистану, и мы не предприняли ничего, разве что сняли спортсменов с соревнований по легкой атлетике. Итак, сначала Афганистан, потом Пакистан, а следом — Индия. И дело сделано, Артур: весь азиатский континент теперь красный. Уже есть сочувствующие Советам в Мозамбике, Анголе, Эфиопии, Ираке и Сирии. А мы сидим сложив руки. И они думают: «Ну и прекрасно. Давайте посмотрим, а может, они ничего не предпримут и в Центральной Америке»? Они внедряются в Никарагуа, и как мы реагируем? Поправкой Боланда.

— Это уже не поправка, закон.

— Это самоубийство, — возражает Хоббс. — Только дурак или Конгресс не в состоянии увидеть, какое это безрассудство — допускать, чтоб в сердце Центральной Америки оставалась советская марионетка. Глупость несусветная. Мы должны были, Артур, сделать хоть что-нибудь.

— И ЦРУ берет на себя...

— ЦРУ на себя ничего не берет, — перебивает Хоббс. — Вот это я и стараюсь тебе растолковать, Артур. Инициатива создания «Цербера» исходит от самой высшей власти на Земле.

— Рональд Рейган...

— Это второй Черчилль. В критический момент истории он увидел правду, какова она есть, и у него хватило решимости действовать.

— То есть ты хочешь сказать...

— Детали ему, конечно, не известны. Он просто приказал нам повернуть вспять прилив в Центральной Америке и свергнуть сандинистов любыми необходимыми средствами. Я процитирую тебе, Артур, по памяти: «Директива № 3 Государственного департамента безопасности уполномочивает вице-президента осуществлять руководство операциями против коммунистов-террористов, действующих в любом районе Латинской Америки». И первый шаг вице-президента — он сформировал Антитеррористическую оперативную группу, с базами в Сальвадоре, Гондурасе и Коста-Рике, а она, в свою очередь, учредила Национальный отдел гуманитарной поддержки, которому, в соответствии с поправкой Боланда, полагается предоставлять «гуманитарную» помощь никарагуанским беженцам, то есть контрас. Операция «Цербер» проводится не через Компанию — вот тут ты ошибаешься, а через офис вице-президента. Скэки отчитывается непосредственно мне, а я докладываю вице-президенту.

— Почему ты все это мне рассказываешь?

— Я взываю к твоему патриотизму, — объясняет Хоббс.

— Страна, которую я люблю, не якшается с отребьем, которое пытками замучивает ее собственных агентов насмерть.

— Тогда буду взывать к твоему практицизму. — Хоббс вынимает несколько листков из кармана. — Банковские отчеты. Депозиты в банках Каймановых островов, Коста-Рики, Панамы... все от Мигеля Анхеля Барреры.

— Мне об этом ничего не известно.

— И корешки счетов — денежки сняты, — продолжает Хоббс. — С твоей подписью.

— Эту сделку я вынужден был совершить.

— Меньшее из двух зол. Вот именно. Я вполне понимаю. А теперь прошу понять нас. Ты хранишь наши секреты, мы храним твои.

— Пошел ты на хрен.

Арт поворачивается и начинает спускаться с холма.

— Келлер, если ты воображаешь, будто мы вот так просто позволим тебе взять да уйти...

Арт вскидывает руку с поднятым средним пальцем и продолжает шагать вниз.

— Нужно же как-то договориться...

Арт мотает головой. Пусть катятся вместе со своим принципом домино, думает он. Что может предложить мне Хоббс, что возместило бы потерю Эрни?

Ничего.

В этом мире не осталось ничего, что можно предложить человеку, который потерял все: семью, работу, друга, надежду, веру в собственную страну, что значило бы для него хоть что-то.

Но оказывается, все-таки можно.

Тут Арта озаряет: «Цербер» не страж, он — проводник. Запыхавшийся, ухмыляющийся, сладкоречивый швейцар, который навязчиво, с жаром зазывает вас в подземный мир.

И устоять вы не в силах.

6 До основания

Кровать сотрясалась.

Тряска вписалась в ее сновидение, а потом проникла в пробуждающееся сознание.

Сев, Нора смотрит на часы, но не может разглядеть цифры: они мелко вибрируют, расплываются перед глазами. Нора тянется поставить часы поустойчивее. Сейчас 8:15 утра. Тут она понимает, что дрожит прикроватный столик. Трясется все: столик, лампы, стул, кровать...

Она в комнате на седьмом этаже отеля «Реджис», в знаменитом элегантном старом отеле на Авенида Хуарес рядом с парком Ла-Аламеда, в самом центре города. Ее привезли сюда как гостью члена совета министров помочь ему отпраздновать День независимости. Прошло три дня, а она все еще тут. Вечерами министр уходит домой к жене. А днем приходит в «Реджис» праздновать свою независимость.

Нора думает: а может, она еще спит? И ей снится сон? Потому что теперь заметно колеблются уже и стены.

Или я заболела? — гадает она. У нее действительно кружится голова, ее поташнивает, и затошнило еще сильнее, когда она слезла с кровати; ходить или даже стоять она не может: пол уходит из-под ног.

Нора смотрится в большое зеркало напротив: нет, лицо у нее не сказать чтоб бледное. Только голова качается, а потом зеркало отделяется от стены, падает и разлетается вдребезги.

Нора защищает руками глаза, осколки больно жалят тело. Тут она слышит шум проливного дождя, но это не дождь, это ливнем сыплются обломки с верхних этажей. Двигается пол, будто аттракцион «металлическая тарелка» в комнате смеха, но сейчас ей совсем не смешно — ей страшно.

Нора напугалась бы еще больше, если б видела, что творится снаружи. Отель раскачивается так сильно, что его крыша ударяет по крыше соседнего дома. Но ударов Нора не слышит. Слышит она тошнотворный глухой треск, потом стена позади кровати обрушивается внутрь комнаты. Нора распахивает дверь и вылетает в коридор.

Мехико сотрясается, словно в агонии.

Город построен на дне исчезнувшего озера, почва тут мягкая, она прикрывает большую тектоническую плиту Кокос, которая постоянно движется. Город и его мягкое подвижное основание располагаются всего в каких-то двухстах милях от края плиты и одной из самых крупных огрехов мира — гигантской Средне-Американской впадины, которая тянется под Тихим океаном от мексиканского курортного городка Пуэрто-Валларта до самой Панамы.

Уже многие годы вдоль северной и южной границ плиты происходили небольшие землетрясения, но не рядом с центром, с Мехико, который ученые назвали «сейсмическая лакуна». А геологи сравнивали эти явления с цепочкой фейерверков, которая взрывается на концах, не доходя до середины, и утверждали, что рано или поздно, но центр непременно загорится и взорвется.

Брожение началось на глубине около тридцати километров под земной поверхностью. Уже многие и многие эры плита Кокос пытается сдвинуться под плиту на востоке от нее, и сегодня утром ей это удается. В сорока милях от побережья и в двухстах сорока милях к западу от Мехико земля раскололась, что отозвалось гигантским толчком в литосфере.

Находись город ближе к эпицентру, он, возможно, выдержал бы удар. Высотные здания, может, и выстояли, подпрыгнули бы и опустились, может, пошли бы трещинами, но не разрушились.

Но по мере того, как землетрясение расходится от эпицентра, энергия его рассеивается, что, как ни странно, делает его еще опаснее, когда почва мягкая. Толчки, слабея, переходят в долгое плавное раскачивание, становятся гигантскими волнами, которые подкатываются под мягкое дно озера, это блюдо с желе, на котором построен город. И желе это вздымается и опадает, а с ним здания, сотрясающиеся не столько вертикально, сколько горизонтально, и в этом главная беда.

Каждый этаж высоток, раскачиваясь, уходит в сторону дальше нижнего этажа. И верхушки высоток сшибаются с соседними зданиями и вновь встают на место. Несколько долгих минут здания раскачиваются в воздухе, а потом попросту ломаются.

Вываливаются бетонные блоки, рассыпаясь на мостовых. Лопаются окна, огромные зазубренные осколки ракетами взлетают в воздух. Внутренние стены обваливаются, а вместе с ними и опорные балки. Плавательные бассейны на крышах дают трещины, извергая тонны воды, крушащей крыши.

У некоторых зданий как ножом срезает уже четвертый или пятый этаж, и два, три, восемь, а то и двенадцать этажей камня, бетона и стали обрушиваются на улицу, тысячи людей оказываются погребенными под завалами.

Здание за зданием — всего двести пятьдесят за четыре минуты — рухнули при этом землетрясении. Правительство пало в буквальном смысле: здания министерства Морфлота, министерства торговли и министерства связи — рассыпались все. Туристический центр города — как список жертв: отель «Монте-Карло», отель «Романо», отель «Версаль», «Рим», «Бристоль», «Эхекутиво», «Паласио», «Реформа», «Межконтинентальный» и «Реджис» — превратились в кучи мусора. Верхняя часть отеля «Карибы» разломилась, вывалив наружу матрацы, чемоданы, шторы и гостей через трещины на улицы. В руинах лежат целые кварталы: Колониа Рим, Колониа Докторес, Юнидад Арагон и жилой квартал Тлателолко там, где двадцатиэтажное здание-башня обрушилось на жильцов. При одной из особо крутых волн землетрясение уничтожило Главный госпиталь Мехико и госпиталь Хуарес; одних больных убив, других заперев в ловушки вместе с отчаянно нужными сейчас докторами и медсестрами.

Ничего этого Нора не знала. Она выбежала в коридор, где двери комнат попадали, будто строительный материал в карточном домике, который начал рассыпаться. Впереди нее бежала женщина, она нажала на кнопку лифта.

— Нет! — завопила Нора.

Женщина обернулась на крик, в ее глазах застыл ужас.

— Не надо вызывать лифт! — кричит Нора. — Лучше по лестнице!

Женщина все так же таращится на нее.

Нора старается вспомнить, как это по-испански, но ей не удается.

Тут двери лифта расходятся, и оттуда водопадом хлещет вода, словно в сцене из фильма ужасов.

— Vamos, — зовет Нора. — Vamos, быстрее!

И, схватив женщину за руку, пытается сдвинуть ее с места, но женщина упирается. Выдернув руку, она снова и снова жмет на кнопку лифта.

Нора бросает ее и отыскивает дверь на лестницу. По полу пробегает рябь, он ходит волнами у нее под ногами. Нора выскакивает на площадку и будто оказывается в раскачивающейся коробке. Ее с силой швыряет из стороны в сторону, пока она бежит вниз. Теперь и впереди, и позади нее люди. На лестнице становится тесно. Жуткие звуки, шумы здания, расползающегося на части, эхом перекатываются в замкнутом пространстве: что-то трещит, ломается, раздается женский визг и, что еще хуже, пронзительный плач детей. Нора хватается за перила, чтобы не упасть, но они вырываются у нее из рук.

Один этаж, второй, она пытается считать по площадкам, но быстро сбивается. Сколько этажей — три, четыре, пять? Она знает, ей надо преодолеть семь. Идиотство, но она никак не может вспомнить, как нумеруют этажи в Мексике. Сначала нижний, а потом первый, второй, третий?..

Да какое это имеет значение? Беги и не останавливайся, приказывает она себе. Вдруг так резко качнуло, точно корабль завалился набок, и ее с силой швыряет о левую стену. Обретя равновесие, Нора снова бежит. Быстрее, быстрее! Надо выбираться из здания, прежде чем оно свалится на тебя. Вниз по ступеням, вниз, вниз...

Норе вспоминаются, совсем некстати, крутые ступеньки, ведущие вниз с Монмартра; некоторые люди ездили с холма на фуникулере, а она всегда спускалась пешком, потому что это полезно для икр и просто потому, что ей нравилось. К тому же если идти пешком, а не ехать, то можно позволить себе выпить чашечку горячего шоколада в симпатичном кафе внизу. Я хочу очутиться там опять, думает она, хочу сидеть за столиком на улице, и чтоб мне улыбался официант, и смотреть на людей, видеть на вершине Монмартра базилику Сакре-Кёр — церковь Сердца Христова, словно слепленную из сахарной ваты.

Думай про Париж, думай про Париж, не думай про то, что умрешь в этой ловушке, этой набитой людьми, раскачивающейся смертельной ловушке. Боже, как тут жарко! Господи, да прекратите визг, толку от этого никакого, заткнитесь же! Пахнуло воздухом с улицы, теперь впереди нее сбилась плотная толпа, потом скопление людей разваливается на несколько потоков, и она двигается, зажатая со всех сторон.

С потолка обрушивается люстра, словно сгнивший фрукт с дерева, падает и разлетается вдребезги на старом плиточном полу. Под ногами Норы хрустят осколки, когда она шагает к крутящимся дверям. Там полно народу. Наконец, дождавшись своей очереди, она входит. Толкать дверь нет необходимости: сзади и так толкают изо всех сил. Она тянет ноздрями воздух — чудесный воздух, — она уже видит тусклый солнечный свет, она почти вышла...

И тут на нее обрушивается здание.

Когда обрушивается удар, он читает мессу.

В десяти милях от эпицентра, в соборе городка Сьюдад-Гусман, епископ Парада держит над головой гостию и возносит молитву Богу. Это одна из дополнительных льгот и привилегий архиепископа Гвадалахарской епархии: он ездит иногда читать мессу в этот заштатный городишко. Ему очень нравится архитектура собора: уникальный сплав европейской готики и языческой архитектуры ацтеков и майя. Две готические башни собора с двух сторон примыкают к куполу, облицованному разноцветной черепицей. Даже теперь, когда епископ стоит лицом к retablo [64] позади алтаря, он все равно видит позолоченную деревянную резьбу: европейских херувимов и головы людей, а также гирлянды из местных фруктов, цветов и птиц.

Любовь к ярким краскам, к природе, радость жизни — вот что заставляет его наслаждаться мексиканским вариантом христианства: полное слияние туземного язычества со страстной, непоколебимой верой в Иисуса. Это не сухая, сдержанная религия европейского интеллектуализма с ее ненавистью к естественному миру. Нет. Мексиканцам присуща врожденная мудрость, духовная щедрость, и — как же это получше выразить — руки у них такие длинные, теплые и ласковые, что могут заключить в добрые объятия и этот мир, и следующий.

Да, так, пожалуй, близко к истине, думает Парада, поворачиваясь опять к прихожанам. И мне нужно суметь передать это в молитве.

Собор переполнен: хотя сегодня и четверг, но служит мессу сам архиепископ. И у меня, думает он, достаточно самолюбия, чтобы получать от этого удовольствие. Он пользуется огромной популярностью, это правда, он ходит к людям, разделяет с ними тревоги, мысли, трапезы. Вот уж насчет трапез, думает он, это точно. Он знает, что в городках, где он бывает, а он заезжает во многие, даже шутят: «Поставьте самый большой стул во главе стола: к обеду приедет архиепископ Хуан».

Он уже хочет положить гостию на язык верующего, преклонившего перед ним колени.

И тут у него под ногами подпрыгивает пол.

Именно это он и ощущает — прыжок. Потом еще один и еще, и наконец тряска становится непрерывной.

На рукав ему что-то льется.

Опустив глаза, он видит, что из чаши, которую держит рядом с ним мальчик-служка, выплескивается вино. Он обнимает мальчика за плечи.

— Иди первым через арки, — велит он, — на улицу. Выходят все. Спокойно, не толкаясь.

Епископ мягко подталкивает служку:

— Ступай.

Мальчик спускается с алтаря.

Парада остается на месте. Ждет, пока не выйдут из церкви, двигаясь плотной колонной, все прихожане. Сохраняй спокойствие, твердит он себе. Если будешь спокоен ты, то и они останутся спокойными. Упаси бог поднимется паника, люди затопчут друг друга, пытаясь выбраться на улицу.

И он стоит оглядываясь.

Оживают позолоченные животные.

Они подскакивают, мелко дрожа.

Кивают резные лица людей.

Как будто с чем-то соглашаясь, думает Парада. Интересно, с чем?

Дрожат и обе башни собора.

Они сделаны из старого камня. Красиво, вручную построены местными мастерами. Столько в них вложено любви, столько тщания. Однако высятся они в городке Сьюдад-Гусман, в провинции Халиско, название которой осталось от тарасканских индейцев, населявших в древности этот край, и означает «песчаное место». Камни башен крепкие и ровные, но строительный раствор сделан из местной песчаной земли.

Они сумели устоять против ветров, дождей и времени, но изначально не предназначались выдерживать землетрясение в восемь баллов, идущее из глубины в тридцать километров, всего в десяти милях от собора.

И пока верующие терпеливо, гуськом выходят, башни сотрясаются, раствор крошится, и они рушатся на головы правнуков тех, кто их строил. С треском башни проваливаются сквозь купол и придавливают двадцать пять прихожан.

Ведь церковь нынешним утром переполнена.

Из-за любви к архиепископу Хуану.

Который стоит на алтаре невредимый, пораженный ужасом: люди перед ним исчезли в тучах желтой пыли.

В руке он по-прежнему держит гостию.

Тело Христово.

Нору вытаскивают.

Жизнь ей спасла стальная балка, упавшая на разрушенный кусок стены и помешавшая другой колонне раздавить девушку. Осталась щель, куда просачивалась струйка воздуха, пока она лежала похороненная под каменными обломками отеля «Реджис», так что Нора могла хотя бы дышать.

Правда, дышать-то особенно было нечем: в воздухе густо висит пыль.

Нора давится пылью, кашляет, она ничего не видит, но слышать может. Сколько прошло времени: несколько минут, часов? Она гадает: может, она уже умерла? Может, это и есть ад — тесная жаркая ловушка, где ничего не видно и тебя душит пыль. Тогда я умерла, думает Нора, умерла и похоронена. Она слышит стоны, крики боли. Может, это и есть уготованная ей вечность? Место, куда попадают шлюхи после смерти?

Нора с трудом переворачивается, кладет голову на руку, места едва хватает. Может, я сумею переспать весь этот ад, думает она, переспать вечность. Как больно. Она видит у себя на руке загустевшую кровь и вспоминает, что разлетелось зеркало и осколки впились ей в руку. Я не мертвая, решает она, чувствуя влажность крови. У мертвых кровь не идет.

Нет, я не мертвая.

Меня похоронило заживо.

Тут на нее нападает паника.

Она глубоко вздыхает, хотя и понимает, делать этого нельзя: так она быстрее тратит воздух, проникающий сюда через невидимые трещины. Но ничего не может с собой поделать. В голове бьется одна мысль: она похоронена заживо в этом гробу под землей, — вспоминается какой-то дурацкий рассказ Эдгара По, который ее заставляли читать в школе. Царапины на крышке гроба...

Норе хочется завизжать.

Но что толку расходовать воздух еще и на визг. Можно потратить с большей пользой. И она кричит:

— Помогите!

Снова и снова. Изо всех сил.

Тут она слышит сирены, шаги, шарканье ног прямо над собой.

— Помогите!

Удар, потом:

— Donde estas? (Где ты?)

— Тут! — вопит она. И, подумав, вопит снова: — Aqui!

Нора слышит и чувствует, как сверху снимают обломки. Раздаются приказания, предостережения. Она вытягивает руку высоко, как только может. И через секунду чувствует неправдоподобное тепло другой руки. Ее тянут наверх, и через минуту — настоящее чудо — Нора стоит на открытом месте! Ну почти открытом. Над ней что-то вроде потолка. Стены и колонны накренились под фантастическим углом. Будто находишься в музее руин.

За руки ее держит спасатель, с любопытством глядя на нее. Тут Нора чувствует сладковатый тошнотворный запах. Господи, что это?

И тут случайная искра подожгла газ.

Нора слышит резкий треск, затем утробный грохот, от которого у нее заходится сердце, и она падает. Когда она поднимает голову, всюду полыхает огонь. Будто горит даже сам чертов воздух.

И огонь наступает на нее.

Кричат люди.

Vamonos! Ahorita! (Пойдем! Скорее!)

Один из мужчин снова хватает Нору за руку, тянет ее, и они бегут. Вокруг пляшут языки пламени, на них валятся горящие обломки. В нос шибает едкий кислый запах, и мужчина хлопает Нору по голове; до нее доходит — это ее волосы загорелись, но она ничего не чувствует. Рукав мужчины занимается огнем, но он все толкает ее, толкает, и вдруг они оказываются на открытом пространстве, и ей хочется упасть, но мужчина не позволяет, он тянет ее дальше, потому что позади них рушится и пылает то, что осталось от отеля «Реджис».

Двум другим мужчинам выбраться не удалось. Они пополнили список ста двадцати восьми героев, которые погибли, пытаясь спасти людей, погребенных под руинами при землетрясении.

Нора бежит через Авенида Бенито Хуарес в относительно безопасное место — парк Ла-Аламеда. Она валится на колени, когда женщина — дорожный полицейский набрасывает китель ей на голову, ударами сбивая пламя.

Нора оглядывается — отель «Реджис» превратился в груду горящих обломков. У соседнего здания супермаркета «Салинас и Роча», будто срезали верхнюю половину. Красные, зеленые и белые вымпелы, украшения, оставшиеся от Дня независимости, трепещут по воздуху над усеченным остовом здания. Все дома вокруг, насколько ей видно сквозь облака пыли, или повалены, или укоротились на несколько этажей. Всюду на улицах громоздятся груды камней, бетона и скрученной стали.

И люди. Люди в парке стоят на коленях и молятся.

Небо почернело от дыма и пыли.

Заслоняющих солнце.

Снова и снова Нора слышит фразу «El fin del mundo».

Конец света.

С правой стороны волосы у Норы обгорели до черепа, левая рука в крови от вонзившихся крошечных осколков стекла. Адреналин потихоньку рассасывается, шок проходит, и подступает настоящая боль.

Парада встает на колени перед телами прихожан.

Совершая над ними последний обряд.

Целая очередь трупов ожидает его внимания. Двадцать пять тел, завернутых в подобия саванов: одеяла, полотенца, скатерти — все, что нашлось второпях. Лежат ровным рядом в пыли вдоль рухнувшего собора, а жители городка раскапывают руины, разыскивая погребенных. Ищут своих любимых, пропавших, запертых в ловушку под старым камнем. Отчаянно, с надеждой, пытаясь уловить хоть стон, хоть движение.

Губы архиепископа бормочут латинские слова, но сердце...

Внутри него что-то сломалось, душа пошла трещинами, такими же глубокими и смертоносными, какими покрылась земля. Теперь меня отделяет от Бога трещина разлома, думает он.

От Бога, каков он есть, от Бога, которого нет.

Сказать это людям он не может — слишком жестоко. Они надеются на него — он отправит души дорогих им людей на небеса. Он не может разочаровать их. Не сейчас. А может, и никогда. Людям нужна надежда, и я не могу отнимать ее. Я не так безжалостен, как Ты, думает Парада.

И он читает молитвы. Совершает помазание, продолжает ритуал.

Сзади к нему подходит священник.

— Падре Хуан?

— Ты разве не видишь, что я занят?

— Вы нужны в Мехико.

— Я нужен тут.

— Падре Хуан, это приказ.

— Чей?

— Папского нунция. Туда призывают всех для организации спасательных работ. Вы занимались такой работой и прежде, и потому...

— У меня тут десятки мертвых...

— В Мехико их тысячи, — говорит священник.

— Тысячи?

— Сколько, никто в точности не знает... И десятки тысяч бездомных.

Значит, думает Парада, требуется служить живым.

— Как только я закончу здесь, — говорит Парада.

И вновь возвращается к совершению обряда.

Они никак не могут заставить ее уйти.

Многие пытаются: полицейские, спасатели, санитары, но Нора ни за что не соглашается обратиться за медицинской помощью.

— Но ваша рука, сеньорита, лицо...

— Чепуха, — огрызается она. — Многие ранены гораздо серьезнее. Со мной все в порядке.

Мне больно, думает она, но со мной все нормально. Забавно, день назад она и подумать не могла, что так может быть. А сейчас у нее болит рука, голова; лицо, опаленное огнем, покрытое сильным загаром, болит тоже, но она чувствует себя нормально.

Боль?

Какая, к черту, боль, когда тут люди умирают.

Нора не желает помощи, она хочет помогать сама.

Присев, она осторожно выдергивает осколки из руки, потом промывает ее под струей воды из прорвавшейся трубы. Отрывает рукав от льняной пижамы, она все еще в пижаме, радуясь, что всегда предпочитала носить лен, а не тонкий шелк, и завязывает рану. Потом отрывает другой рукав и закрывает нос и рот, потому что в воздухе стоят удушающие пыль и дым, а уж запах...

Запах смерти.

Его невозможно вообразить, если вы никогда не ощущали его, но если хоть раз вдохнули, то никогда не забудете.

Нора плотнее прижимает кусок пижамы к лицу и отправляется на поиски хоть какой-нибудь обуви. Найти несложно: универмаг вывалил все свое содержимое на улицу. И Нора подбирает резиновые шлепанцы, но не считает это кражей, это необходимость. Действительно, грабежей в городе нет — несмотря на крайнюю бедность многих жителей города. Она присоединяется к добровольной спасательной команде, раскапывающей руины отеля в поисках уцелевших. Таких команд сотни; тысячи добровольцев разбирают завалы по всему городу, работая лопатами, кирками, дисками колес, железными прутьями, а где и голыми руками, стараясь добраться до людей, запертых в ловушки под обломками. Выносят мертвых и раненых на одеялах, простынях, душевых занавесках, не жалея сил, только бы помочь безнадежно не успевающим спасателям. Другие добровольцы помогают расчищать завалы на улицах, освобождая дорогу для «скорых» и пожарных машин. Вертолеты зависают над горящими зданиями, спуская пожарных на лебедках, чтобы вытащить пострадавших, до которых невозможно добраться с земли.

И все время тысячи радиоприемников монотонно передают литании, прерываемые вздохами горя или радости слушателей, когда диктор зачитывает имена погибших и имена выживших.

Раздаются приглушенные стоны, хныканье, молитвы, визг, крики о помощи — они доносятся из-под руин. Голоса людей, погребенных под тоннами развалин.

И спасатели продолжают работать. Без суеты, упорно все добровольцы и профессионалы ведут поиски выживших. Рядом с Норой копают девочки из отряда скаутов. Им всем всего лет по девять, думает Нора, глядя в их серьезные, целеустремленные глаза, вобравшие в себя — в буквальном смысле — всю тяжесть мира. Тут и девочки-скауты, и мальчики-скауты, члены футбольных и бридж-клубов, и просто люди, вроде Норы, которые объединились в спасательные команды.

Доктора и медсестры, те немногие, выжившие и уцелевшие после обрушения госпиталей, прижимают стетоскопы к камням, стараясь уловить малейший признак жизни. Когда они слушают, то спасателей призывают к тишине, прекращается завывание сирен, машины выключают моторы — все замирает. И если доктор улыбнется или кивнет, то подключаются команды. Они тщательно, осторожно, но споро разбирают завалы, снимают сталь, бетон и иногда — счастье! — кого-то вытаскивают живым из-под руин. Но бывает, спасатели опаздывают, и из-под завалов извлекают уже бездыханное тело.

Но так или иначе, все работают, и работают без устали.

Весь день и всю ночь.

Нора за ночь отдыхает только раз. Останавливается, чтобы выпить чашку чая и съесть кусок хлеба, доставленные из организованного в парке пункта помощи. Парк наводнен людьми: одни лишились крова, другие страшатся оставаться в своих домах и квартирах, и парк похож на огромный лагерь беженцев. В сущности, так и есть, думает Нора.

Отличает его только одно — тут тихо. Звук радио убавлен до едва слышного, люди молятся шепотом, тихонько успокаивают детей. Нет ни споров, ни толкотни, ни суеты в очередях за скудными порциями воды и пищи. Все терпеливо ждут, потом несут еду старикам и детям, помогают друг другу носить воду, ставят временные палатки и укрытия, копают ямы для отхожих мест. Те, чьи дома уцелели, приносят одеяла, кастрюльки и сковородки, еду, одежду.

Какая-то женщина протягивает Норе джинсы и фланелевую рубашку:

— Возьми.

— Я не могу.

— Холодно становится.

Нора принимает одежду:

— Спасибо вам. Gracias.

И заходит за дерево переодеться. Никогда еще одежда так не радовала ее. Такое чудесное ощущение фланели на коже, от нее так тепло. У меня дома шкафы забиты одеждой, думает она. Большинство вещей она надевала раз-другой, не больше. Но сейчас она отдала бы их все за носки. Она знает, что высота города над уровнем моря больше мили, и теперь чувствует, как холодно тут по ночам. А каково людям, которые погребены под развалинами зданий, разве им тепло?

Нора допивает чай, доедает хлеб, снова обвязывает лицо, опускается на колени рядом с пожилой женщиной и снова принимается вынимать камни.

Парада шагает через ад.

Бешено полыхает пламя над прорвавшимися газовыми трубами. Блики пляшут на остовах разрушенных зданий, рассеивая адский мрак погруженного в темноту города. Едкий дым ест ему глаза, пыль забивает нос и рот, заставляя кашлять. Парада давится запахом. Тошнотворный смрад разлагающихся тел, вонь горящей плоти. А сквозь эти пронзительные запахи пробивается запах послабее, но тоже очень резкий — человеческих фекалий: канализационные системы разрушены тоже.

Дальше становится еще хуже: он видит детей, бредущих в одиночку, зовущих маму, папу. Иные только в нижнем бельишке или пижамах, на других школьные формы. Парада собирает всех на пути. На одной руке у него маленький мальчик, другой он держит девчушку, та тянет за руку еще одного малыша, тот другого...

Пока епископ доходит до парка Ла-Аламеда, за ним бредут уже около двадцати ребятишек. Парада разыскивает палатку «Католическая помощь» и спрашивает у находящегося в ней священника:

— Вы видели Антонуччи?

То есть кардинала Антонуччи, папского нунция, верховного представителя Ватикана в Мехико.

— Он в соборе, служит мессу.

— Городу сейчас не месса нужна! — вспыхивает Парада. — Ему нужны электроэнергия и вода. Пища, кровь и плазма.

— Духовные потребности паствы...

— Духовные!.. Ну да, конечно, — бормочет Парада, отходя. Ему нужно подумать, собраться с мыслями.

Так много людей, которым необходима помощь. И срочно. Выудив из кармана сигареты, он закуривает.

Женский голос резко кричит из темноты:

— Потушите! Вы что, спятили?

Парада задувает спичку. Посветив фонариком, видит лицо женщины, поразительно красивое даже под слоем грязи и сажи.

— Газовые трубы прорвались, — говорит она. — Вы хотите, чтоб мы все взлетели на воздух?

— Но все равно огонь пылает всюду.

— Ну так еще один пожар нам ни к чему.

— Да, наверное. Вы американка?

— Угадали.

— Быстро подоспели сюда.

— Я и была тут, — отвечает Нора, — когда все случилось.

— А-а.

Он оглядывает девушку. Чувствует слабый намек на давно забытое возбуждение. Она невысокого роста, женственная, но есть в ней что-то от воина. Настоящий боевой дух. Она рвется сражаться, но не знает, с чем и как.

Так же, как и я, думает он.

— Хуан Парада, — протягивает он руку.

— Нора.

Просто Нора, отмечает Парада. Никакой фамилии.

— Ты живешь в Мехико, Нора?

— Нет, я сюда по делам приехала.

— Чем ты занимаешься? — интересуется он.

Она смотрит ему прямо в глаза:

— Я девушка по вызову.

— Боюсь, я не...

— Ну, проще, проститутка.

— А-а.

— А вы кто?

— Я священник, — улыбается он.

— Но вы одеты не как священник.

— А ты — не как проститутка. Вообще-то я даже еще хуже, чем священник. Я епископ. Архиепископ.

— А это выше, чем епископ?

— Если судить по рангу, то да. Но я был счастливее, когда был простым священником.

— Тогда почему вы снова не станете священником?

Он опять улыбается, крутит головой.

— Готов пари держать, что ты имеешь очень большой успех как девушка по вызову.

— Верно, — соглашается Нора. — А вы, спорим, очень хороший архиепископ.

— Вообще-то я подумываю отказаться от сана.

— Почему?

— Я не уверен, что еще верую в Бога.

Пожав плечами, Нора советует:

— Так притворитесь.

— Притвориться?

— Ну да, это очень легко. Лично я притворяюсь все время.

— О. О-о-о, понятно. — Парада чувствует, что покраснел. — Но зачем мне притворяться?

— Власть, — заявляет Нора. И, видя, как озадачен Парада, торопится объяснить: — Ведь архиепископ, наверное, личность влиятельная.

— До некоторой степени да.

— Ну вот. Я сплю со многими влиятельными людьми. И знаю: когда они хотят, чтобы что-то было сделано, им подчиняются.

— И?..

— А тут, — она указывает подбородком на парк, — много чего требуется сделать.

— А-а.

Устами младенца, думает Парада. Не говоря уж об устах проститутки.

— Что ж, приятно было поболтать с тобой, — заключает он. — Давай будем дружить.

— Шлюха и архиепископ?

— Очевидно, ты никогда не читала Библию. А что написано в Новом Завете? А Мария Магдалина? Припоминаешь?

— Нет.

— Не важно. Мы вполне можем стать друзьями, — заключает епископ. И быстро добавляет: — Я, конечно, не имею в виду... Я ведь давал обет... Я только про то... Мне бы хотелось, чтобы мы были друзьями.

— Думаю, мне тоже.

Парада вынимает из кармана визитку:

— Когда все уляжется, позвонишь мне?

— Да.

— Хорошо. Ну а теперь мне пора. Дел предстоит много.

— Это верно.

Он возвращается к палатке.

— Перепиши имена этих ребятишек, — велит Парада священнику, — а потом сопоставь со списком мертвых, пропавших и выживших. Кто-то где-нибудь наверняка ведет список родителей, разыскивающих своих детей.

— А вы кто? — интересуется священник.

— Архиепископ Гвадалахары. А теперь давай пошевеливайся, распорядись, чтоб детям принесли одеяла и еду.

— Да, ваше преосвященство.

— А мне требуется машина.

— Простите?

— Машина, — повторяет Парада. — Мне нужна машина доехать в нунциат.

Папский нунциат, резиденция Антонуччи, располагается на юге города, далеко от наиболее пострадавших районов. Наверняка там есть электричество, горит свет. И что еще важнее, работают телефоны.

— Многие улицы блокированы, ваше преосвященство.

— Но многие и нет, — парирует епископ. — Ты все еще тут? Почему?

Через два часа, вернувшись в свою резиденцию, папский нунций кардинал Джироламо Антонуччи видит, что служащие его в тревоге и волнении, а в своем кабинете — архиепископа Параду. Тот, закинув ноги на стол, посасывает сигарету и делает распоряжения по телефону.

Парада вскидывает глаза на вошедшего Антонуччи.

— Вели принести нам еще кофе, — просит Парада. — Ночь предстоит долгая.

А завтрашний день будет еще длиннее.

Непозволительные слабости. Мелкие грешки.

Крепкий горячий кофе. Теплый свежий хлеб.

Благодарение Богу, Антонуччи итальянец и курит, думает Парада, втягивая легкими самый крупный из мелких грешков, по крайней мере из тех, что дозволительны священнику.

Он выдыхает дым, наблюдает, как тот плывет к потолку, слушает, как Антонуччи, поставив чашку, говорит министру внутренних дел:

— Я лично беседовал с Его Святейшеством, и он желает, чтобы я заверил правительство народа Мексики, что Ватикан готов предложить любую помощь, какую сможет, несмотря на то, что мы еще не установили официальных дипломатических отношений с Мексикой.

Антонуччи, думает Парада, похож на птицу.

Птичку-невеличку с маленьким аккуратным клювиком.

Его прислали из Рима восемь лет назад с миссией вернуть Мексику официально в лоно Римско-католической церкви после ста лет антиклерикализма на государственном уровне, воцарившегося в 1856 году, когда к власти пришли либералы и у церкви были отобраны — и распроданы — обширные гасиенды и другие принадлежавшие ей земли. Революционная конституция 1875-го лишила власти церковь в Мексике, и Ватикан отомстил, отлучив от церкви всех мексиканцев, принявших конституцию.

А затем последовало столетие беспокойного перемирия между Ватиканом и мексиканским правительством.

Официальные отношения так и не были восстановлены, но даже самые ярые социалисты ИРП, Институционно-революционной партии, которые правили Мексикой с 1917-го, образовав однопартийное псевдодемократическое правительство, не пытались наложить категорический запрет на Римско-католическую церковь в этой стране верующих крестьян. Случались мелкие выпады вроде запрета на священническое облачение, но все же правительство и Ватикан пытались как-то сосуществовать.

Но целью Ватикана всегда оставалось восстановление в Мексике своего официального статуса, и как политик, принадлежащий к архиконсервативному правому крылу церкви, Антонуччи всегда твердил Параде и другим епископам: «Мы не должны уступать верующую Мексику безбожникам-коммунистам ».

Так что вполне естественно, думает Парада, Антонуччи воспримет землетрясение как удобный случай. Будет рассматривать смерть десятков тысяч верующих как Божье произволение, способное помочь поставить правительство на колени.

Необходимость вынудит правительство проглотить немало обид в следующие несколько дней; ему придется унизиться и принять помощь от американцев. А еще — приползти за помощью к церкви, так уж сложились обстоятельства.

И мы дадим им деньги.

Деньги, которые мы веками собирали с верующих, богачей и бедняков. Монеты, не облагаемые налогами, на тарелке для сбора подаяний. И теперь, думает Парада, мы выжмем награду из поверженной страны за то, что вернем им деньги, которые у нее же и взяли.

Христос рыдать будет.

Менялы в храме?

Да, это мы и есть.

— Вам требуются деньги, — говорит Антонуччи министру. — И требуются быстро. А получить заем вам будет трудненько. У вашего правительства уже и так сомнительная кредитоспособность.

— Мы выпустим облигации.

— И кто станет их покупать? — Намек на удовлетворенную усмешку играет в уголках рта Антонуччи. — Вы не сумеете предложить достаточно высокий процент, чтоб привлечь инвесторов. Вы не можете даже обслуживать свои долги, не говоря уж о том, чтобы выплатить их полностью. Нам это прекрасно известно. У нас целая пачка обязательств от Мексики.

— Страхование, — роняет министр.

— У вас неполное страхование, — парирует Антонуччи. — Ваш собственный Департамент внутренних дел ради поощрения туризма закрывал глаза на практику отелей страховаться не полностью. Магазины, жилые дома — то же самое. Даже правительственные здания, которые рухнули, были застрахованы по минимуму. А то и самозастрахованы, без обеспечивающих фондов. И хотя ваше правительство относится к Ватикану с пренебрежением, финансовые институты считают нас... кажется, на жаргоне это называется «тяжелой артиллерией», то есть самым надежным партнером.

Макиавелли конечно же мог быть только итальянцем, думает Парада.

Несмотря на всю циничность ситуации, искусство диалога папского нунция вызывало восхищение.

Однако работы предстояло слишком много, и безотлагательной, поэтому Парада перебивает:

— Давайте обойдемся без лишних словес, а? Мы с радостью окажем всяческую помощь, какую сумеем, финансовую и материальную, но, так сказать, приватно. А вы в свою очередь разрешите нашим священникам носить кресты и четко обозначите материальную помощь как поддержку от Святой Римской церкви. И дадите гарантии, что следующее правительство начнет переговоры по установлению официальных отношений между государством и церковью.

— Да это случится только в тысяча девятьсот восемьдесят восьмом, — вмешивается Антонуччи. — Еще почти три года.

— Я тоже знаю арифметику, — замечает Парада. И он снова поворачивается к министру. — Так мы договорились?

Да, договорились.

— Интересно, кем это вы себя воображаете? — спрашивает Антонуччи после ухода министра. — Больше никогда не смейте подменять меня в переговорах. Я его уже дожимал.

— А что, теперь наша роль в Мексике — держать нужных людей на коротком поводке? — иронизирует Парада.

— У вас нет полномочий...

— Меня что, поведут на порку в сарай? — перебивает Парада. — Если так, то, пожалуйста, поскорее. У меня полно работы.

— Вы, похоже, забыли, что я ваш прямой начальник.

— Нельзя забыть того, чего не признаешь изначально, — возражает Парада. — Вы не мой начальник. Вы политик, присланный Римом проводить тут определенный политический курс.

— Землетрясение, — заявляет Антонуччи, — было деянием Бога...

— Ушам своим не верю!

— ...которое предоставляет нам возможность спасти души миллионов мексиканцев.

— Не души их спасайте! — вопит Парада. — Спасайте их самих!

— А вот это чистейшая ересь.

— Ну и превосходно.

И ведь дело не только в жертвах землетрясения, думает Парада. Тут миллионы живут в нищете. Миллионы обитают в трущобах Мехико, на мусорных свалках в Тихуане; безземельные крестьяне в Чьяпасе в реальности ничем не отличаются от крепостных.

— Эта ваша теология освобождения не убеждает меня, — заявляет Антонуччи.

— А мне все равно. Я отвечаю не перед вами, я отвечаю перед Богом.

— Я могу сейчас позвонить, и вас переведут в церковь на Огненную Землю.

Схватив трубку, Парада протягивает ему:

— Так звоните! Буду только рад стать приходским священником на краю земли. Чего же вы не набираете номер? Мне сделать это за вас? Или это пустой блеф? Я сообщу в Рим, а потом газетам подробности о причинах моего перевода.

Он наблюдает, как на щеках Антонуччи расползаются красные пятна. Птичка расстроена, думает Парада. Я взъерошил ее гладкие перышки. Но Антонуччи тут же, положив трубку на место, обретает хладнокровие, безмятежную ясность, и даже прежняя самодовольная улыбка возникает у него на губах.

— Хороший выбор, — с уверенностью, какой не чувствует, замечает Парада. — Я возглавлю оказание помощи. Я «отмою» деньги церкви так, чтобы не ставить правительство в неловкое положение, и помогу вернуть церковь в Мексику.

— А я жду, какую услугу, — замечает Антонуччи, — вы потребуете в обмен.

— Пусть Ватикан сделает меня кардиналом. Потому что возможность делать добро появляется только, ну да, все верно, с обретением власти.

— Вы и сами стали политиком.

И это правда, думает Парада.

Ну и прекрасно.

Пусть так и будет.

— Итак, мы достигли взаимопонимания, — заключает Парада.

Тут Парада замечает, что Антонуччи стал похож больше на кота, чем на птичку. Ему мнится, будто он слопал канарейку. Будто я продал ему душу ради своих амбиций. Такой обмен доступен его пониманию

Ну и отлично. Пусть так и считает.

Притворяйся, посоветовала ему красивая американская проститутка.

И как же она права! Это очень легко.

Адан Баррера снова проворачивает в мыслях сделку, которую только что заключил с ПРИ, Конституционно-революционной партией.

Все получилось так легко и просто. Идешь на завтрак с кейсом, набитым наличными, а уходишь без него. Кейс стоит под столом у твоих ног, его никто будто и не замечает. Негласное соглашение: несмотря на давление американцев, Тио разрешат вернуться домой из ссылки в Гондурасе.

И он отойдет от дел.

Тио будет тихонько жить в Гвадалахаре и мирно управлять своим законным бизнесом. Такова внешняя, видимая сторона договоренности.

А изнанка — Гарсиа Абрего осуществит свои давние честолюбивые притязания: заменит Тио в качестве Эль Патрона. И может, это не так уж и плохо. Здоровье у Тио неважное, и — надо смотреть фактам в лицо — он сильно переменился после того, как эта сучка Талавера предала его. Господи, он в самом деле любил эту маленькую потаскушку и хотел жениться на ней. Теперь он совсем уже не тот.

Абрего станет управлять Федерасьон со своей базы в штатах Залива. Эль Верде по-прежнему будет вести дела в Соноре, а Гуэро Мендес все так же останется в Бахе.

А мексиканское федеральное правительство отвернется в другую сторону.

Спасибо землетрясению.

Правительству требуются наличные на восстановительные работы, и сейчас есть только два источника: Ватикан и наркотики. Церковь уже отстегнула, знает Адан, и мы тоже не заставили себя ждать. Но тут будет «ты — мне, я — тебе», правительству придется выполнять уговор.

Вдобавок Федерасьон придется щедро раскошелиться, чтобы гарантировать победу правящей партии на предстоящих выборах, как она побеждала всякий раз со времен революции. Уже сейчас Адан помогает Абрего организовать благотворительный обед по сбору двадцати пяти миллионов долларов; пожертвования, как предполагается, внесет каждый наркоделец и бизнесмен в Мексике.

Ну то есть если они и дальше хотят заниматься своим бизнесом.

А уж нам бизнес сейчас необходим позарез, думает Адан. События после смерти Идальго были глобальным крушением, и даже если Артуро уедет из страны и все утрясется, потребуются огромные суммы на возмещение ущерба. Теперь, когда наши отношения с Мехико снова упрочились, мы сможем заниматься своим делом, как прежде.

Что означает — надо отнять Баху у Гуэро.

Идея Тио — пусть его племянники внедрятся в Тихуану.

Словно кукушки.

Долгосрочный план таков: постепенно накапливать силы и влияние, а потом выкинуть Гуэро из его гнезда. Все равно он «отсутствующий хозяин», управляет Бахой со своего ранчо у Кульякана. Управление повседневными делами Гуэро переложил на заместителей — преданных ему наркодельцов вроде Хуана Эспарагосы и Тито Микэла.

И на Адана с Раулем.

Еще одна идея — Адану и Раулю надо подружиться с наследниками богатых и знатных в Тихуане. Переплетитесь с ними, как волокна ткани, так, чтобы когда они захотят выдрать вас, то уже не смогут, не разорвав всего одеяла. А на такое они не пойдут. Действуйте медленно, исподволь, так, чтобы Гуэро ничего не заметил. Но действуйте.

— Начинайте с мальчишек, — наставлял он. — Старшие пойдут на все, чтобы защитить младших.

Итак, Адан и Рауль начали наступление, пустив в ход все свое обаяние. Купили дома в дорогом квартале Колониа Иподромо. И вдруг будто материализовались там. Вчера и в помине не было никакого Рауля Барреры, а сегодня вы натыкаетесь на него всюду, он уже везде, куда б вы ни пошли. Идете в клуб — а Рауль уже там, расплачивается за что-то. Идете на пляж — а Рауль упражняется в каратэ на песке. Отправляетесь на скачки — Рауль ставит огромные суммы на темных лошадок. Идете потанцевать, Рауль угощает всех шампанским «Дон Периньон». Вокруг него уже сбиваются подражатели — отпрыски высшего общества Тихуаны, двадцатилетние сынки банкиров, юристов, врачей и правительственных чиновников. Они взяли в привычку парковать машины у стены, рядом с огромным древним дубом, и сидеть под ним, болтая о том о сем с Раулем.

Очень скоро дуб становится «знаковым» деревом — любой, хоть что-то представляющий собой парень, тусуется на Эль-Арболе.

Ну хоть тот же Фабиан Мартинес...

Фабиан красив, как кинозвезда.

Он непохож на своего тезку — давнишнего певца, звезду пляжа, нет, похож он на молодого Тони Кёртиса в испанском варианте. Фабиан очень красив и знает это. Об этом ему все твердят с шестилетнего возраста, а зеркало — всего лишь подтверждение тому. Высокий, с кожей бронзового оттенка и большим чувственным ртом. У него неотразимая белозубая улыбка, созданная не за один год дорогими стоматологами. Густые черные волосы гладко зачесаны назад.

Однажды Фабиан тусуется, как всегда, с друзьями и вдруг слышит, кто-то из них небрежно бросает:

— А пойдем убьем кого-нибудь.

Фабиан оглядывается на своего cuate — дружка — Алехандро.

Как-то это чересчур уж круто.

Будто в киношке «Лицо со шрамом» [65].

Хотя Рауль Баррера совсем, ну ни капельки не похож на Аль Пачино. Рауль высок и хорошо сложен, с массивными плечами и шеей, вполне соответствующей ударам каратэ, какие он не устает демонстрировать. Сегодня он в кожаной куртке и бейсболке «Сан-Диего Падрес». Правда, обвешан золотом — а это уже в стиле Пачино: на шее массивная золотая цепь, золотые браслеты на запястьях, кольца и, уж конечно, непременный «Ролекс».

Вообще-то, думает Фабиан, старший брат Рауля куда больше внешне похож на Аль Пачино. Но на этом сходство кончается. Адана Барреру Фабиан встречал всего несколько раз — в ночном клубе с Рамоном, на боксерском матче и еще раз в забегаловке «Биг Бой Теда» на Авенида Революсьон. Адан больше походит на бухгалтера, чем на narcotraficante. Никакой тебе норковой шубы, никаких драгоценностей, очень тихий и не бросающийся в глаза. Если кто-то не укажет вам на него, вы и знать не будете, что он тут.

А вот Рауль — личность заметная.

Сейчас он прислонился к своему ярко-красному «порше-тарго», небрежно толкуя про то, что надо бы кого-нибудь пришить.

Кого — без разницы.

— Может, имеете зуб на кого-то? — спрашивает Рауль. — Кого, парни, вы желаете смыть с улицы?

Фабиан с Алехандро снова обмениваются взглядами.

Они были cuates давно, чуть ли не с рождения. Они даже родились в одном и том же госпитале с разницей всего в несколько недель — в «Скриппсе» в Сан-Диего. Таков был обычай среди дам высшего класса Тихуаны в конце шестидесятых: рожать они ездили за границу, чтобы дети имели преимущество двойного гражданства. А потому и Фабиан, и Алехандро, и большинство их cuates родились в Штатах, в детский сад и подготовительные школы ходили вместе в фешенебельном квартале Иподромо на холмах над центром Тихуаны. А когда наступала пора идти в пятый или шестой класс, их матери снова переезжали в Сан-Диего, чтобы дети ходили в американскую школу, учили английский, знакомились с двумя культурами и заводили приятелей-американцев, что очень важно для успеха в будущей взрослой жизни. Родители понимали: пусть Тихуана и Сан-Диего в разных странах, но мир бизнеса — общий.

Фабиан, Алехандро и все их приятели ходили в Католическую мужскую среднюю школу Августина в Сан-Диего, а их сестры — в школу Девы Марии (государственные школы их родители, быстренько произведя им осмотр, отвергли, решив: детям не стоит приобретать такую вторую культуру). Будни они проводили со священниками в Сан-Диего, а уикенды — в Тихуане, устраивая вечеринки в загородных клубах или поездки на прибрежные курорты в Росарито и Энсенаде. А иногда оставались в Сан-Диего, проводя уикенды так же, как и американские тинейджеры: покупали одежду в торговых центрах, бегали в киношки, ездили на Тихоокеанский пляж или побережье Ла-Холла, веселились на вечеринках в доме того друга, чьи родители уезжали на уикенд (а они уезжали часто: одно из преимуществ ребенка богатых родителей, у которых не переводились деньги на путешествия), пили вино, трахались и покуривали травку.

У этих парнишек всегда были наличные в карманах, и они модно одевались. И так было и в младших классах, и в средней школе. Фабиан, Алехандро и вся их компашка щеголяли в одежках по последней моде, покупали всё в самых дорогих магазинах. И даже теперь, когда оба учились в колледже в Бахе, у них вполне хватало карманных денег таскать наимоднейшие шмотки. Все время, какое оставалось от дискотек, клубов и тусовок на Эль-Арболе, они проводили в магазинах, болтались там гораздо больше времени, чем проводили за уроками, это уж точно.

Не то чтобы они были тупыми.

Нет, дураками они не были.

Особенно Фабиан, парнишка весьма умный и смышленый, мог бы идти первым на бизнес-курсе с закрытыми глазами; вообще-то он так и сидел на занятиях. Фабиан успевал сосчитать сложные проценты в уме, пока другие нажимали кнопки на калькуляторе. Он мог бы быть превосходным студентом.

Но зачем? Это не входило в его планы.

Он собирался закончить среднюю школу в Штатах, возвратиться и получить диплом, подобающий джентльмену, в колледже. Потом папочка внедряет его в бизнес, и со всеми связями, которые он завязал по обе стороны границы, он делает деньги.

Такой он представлял свою дальнейшую жизнь.

Но Фабиан не мог предусмотреть, что в город нагрянут братья Баррера и купят большой белый особняк на холме в Колониа Иподромо.

С Раулем Фабиан познакомился на дискотеке. Он сидел за столиком с приятелями, когда появился этот клоун: норковое пальто до полу, ярко-зеленые сапоги и черная ковбойская шляпа.

— Взгляни-ка на этого придурка, — улыбнулся Фабиан Алехандро.

Они решают, что это какой-то шут гороховый, только вот этот шут смотрит на них, подзывает официанта и заказывает тридцать бутылок шампанского.

Тридцать!

И не какого-то там дрянного пойла — нет, «Дом Периньон».

И платит наличными.

А потом спрашивает:

— Ну, кто желает повеселиться со мной?

И выясняется, что все.

Угощает Рауль Баррера.

Все за его счет — и точка.

А потом в один прекрасный день случается так, что он уже приглашает тебя сюда.

Ну, в общем, сидят на Эль-Арболе как-то, покуривают травку, забавляются каратэ, и Рауль заводит разговор про Фелисардо.

— Боксер? — спрашивает Фабиан. Цезарь Фелисардо — считай, самый знаменитый герой в Мексике.

— Нет, фермер, — иронизирует Рауль, улыбаясь. — Боксер конечно же. Он дерется против Переса на следующей неделе тут, в городе.

— Так билетов-то не достать, — говорит Фабиан.

— Да, ты-то, конечно, не достанешь, — соглашается Рауль.

— А ты? Достанешь?

— Он из моего города. Из Кульякана. Раньше я был его менеджером, он мой старый приятель. Хотите, парни, пойти, так я организую.

Да, они хотят, и Рауль все устраивает. Места рядом с рингом. Матч не затягивается: Фелисардо вырубает Переса в третьем раунде, но все равно кайф они словили. А еще больший, когда Рауль ведет их раздевалку и они знакомятся с Фелисардо. Он стоит и болтает с ними, будто бы и они его старые дружки.

Фабиан замечает и еще кое-что: Фелисардо обращается с ними, будто с приятелями, и с Раулем обращается, как с cuate, но к Адану боксер относится совсем по-другому. С Аданом он разговаривает подчеркнуто почтительно. Адан задерживается тут ненадолго; заглянул на минутку, вполголоса, тихо поздравил боксера с успехом и исчез.

Но на те несколько минут, пока он тут, все в комнате затихает.

Да, Фабиан понимает, что братья Баррера могут провести вас куда угодно, и не только на шикарные места на футбольный матч (Рауль ведет их туда), или в ложу на игру «Падрес» (Рауль оплачивает ложу), или даже в Вегас (туда они все летят месяц спустя, останавливаются в «Мираже», проигрывают все свои хреновые деньги, опять любуются на Фелисардо, как тот шесть раундов избивает до синяков Родольфо Агилару, чтобы сохранить свой титул в легком весе, потом закатываются на вечеринку с целым батальоном высокооплачиваемых девушек по вызову в номер люкс к Раулю и на следующий день летят домой — хмельные, измученные сексом и счастливые).

Не только это. Он соображает, что Баррера с ходу могут протолкнуть тебя в такие места, куда ты не сумел бы добраться и за много лет, даже горбатясь по четырнадцать часов в сутки в офисе своего папочки, если б вообще просочился туда.

Про братьев Баррера болтают разное: деньги, которыми они швыряются, достаются им будто от продажи наркотиков (ну да, конечно), и особенно много слухов гуляет насчет Рауля. Одна из историй, рассказываемых про него шепотком, такая.

Рауль сидит в своей тачке у дома, и музыка «Бандера» прямо-таки вопит из приемника, басы бухают уже на инфразвуковом уровне, и кто-то из соседей выходит и стучит в окошко его машины.

Рауль опускает стекло:

— Да?

— Вы не могли бы сделать потише? — орет мужик, стараясь перекричать музыку. — Слышно даже в доме! Стекла дрожат!

Рауль решает позабавиться.

— Что? — вопит он в ответ. — Я не слышу!

Человек не в том настроении, ему не до шуток. Он тоже весь из себя мачо. И опять орет во всю мочь:

— Музыка! Убавь ее! Слишком, мать твою, громкая!

Рауль выдергивает из куртки пистолет, упирает недовольному в грудь и спускает курок.

— Ну как, мать твою, теперь не слишком громко? Ты, pendejo? [66]

Труп соседа исчезает, и после этого никаких жалоб на музыку Рауля уже не поступает.

Фабиан с Алехандро обсудили сплетню и решили, что все это, скорее всего, ерунда собачья, это не может быть правдой, слишком уж похоже на «Лицо со шрамом». Но теперь вот Рауль докуривает «косячок» и произносит: «А давайте пойдем убьем кого-нибудь», словно предлагает отправиться в «Баскин Роббинс» съесть по порции мороженого.

— Ну чего вы, — настаивает Рауль, — должен же быть тип какой, с кем вам давно охота поквитаться.

Фабиан улыбается своему дружку Алехандро и говорит:

— Что ж, ладно.

Папочка Фабиана подарил ему «миату», родители Алехандро в ответ выставили «лексус», и накануне вечером друзья устроили гонки, как частенько случалось. Только на этот раз Фабиан шел на обгон Алехандро по двухполосной дороге, а навстречу мчалась другая машина. Фабиан нырнул на свою полосу, едва избежав столкновения в лоб с этим pelo del chocho [67]. Оказалось, что водитель этот — парень из офиса отца Фабиана и он узнал машину. Он позвонил отцу Фабиана, тот аж взбесился и запретил сыну полгода ездить на «миате». И Фабиан в результате без колес.

Он рассказывает эту грустную историю Раулю.

Ведь все в шутку, правда? Так, розыгрыш, потеха, пустая болтовня.

Таким все и кажется целую неделю, а потом этот служащий исчезает.

В один из редких вечеров Фабиан дома, когда отец приходит на обед. Отец начинает рассказывать, что пропал один из его служащих. Просто взял и пропал невесть куда. Фабиан, извинившись, выходит из-за стола, в ванной подставляет лицо под струю холодной воды.

Позже он встречается с Алехандро в клубе, и они обсуждают происшествие под прикрытием оглушительной музыки.

— Вот дерьмо-то, — говорит Фабиан, — как думаешь, он что, и правда сделал это?

— Ну не знаю, — тянет Алехандро. Смотрит внимательно на Фабиана и хохочет. — Да не-е-ет!

Но служащий этот так и не появился. Рауль и словом про него не упоминает, а человек исчез бесследно. И Фабиан с ума сходит. Ведь это была всего лишь шутка! Он же просто прикалывался, просто включился в игру Рауля. А теперь человек мертв?

Он вне себя от бешенства, его грызет вина, но и...

Здорово он себя чувствует.

Могущественным.

Ты тычешь пальцем, и...

Adios, сукин сын.

Будто секс, только еще забористее.

Через две недели он набирается духу поговорить с Раулем про бизнес. Они, сев в красный «порше», едут покататься.

— Как насчет того, чтобы и я поучаствовал? — роняет Фабиан.

— В чем?

— La pista secreta [68]. Денег у меня, правда, очень немного. Ну, то есть собственных.

— Тебе и ни к чему деньги, — отвечает Рауль.

— Не нужны?

— «Зеленая карта» у тебя имеется?

— Ну да.

— Вот это и будет твоим стартовым взносом.

Так вот все легко. А еще через две недели Рауль дает Фабиану «форд» и велит ехать на нем через границу в Отей-Меса. Говорит ему, в какое точно время нужно пересечь границу и по какой полосе шоссе. Фабиан напуган до тошноты, но это странный и приятный страх — будто укол адреналина; это развлечение. Он пересекает границу, точно бы никакой границы и нет, постовой машет ему — проезжай, Фабиан едет по адресу, который дал ему Рауль, там двое парней садятся в его «форд», а он перебирается в их машину и на ней возвращается в Тихуану.

Рауль выкладывает ему десять кусков в американской валюте.

Наличными.

Фабиан подцепляет на крючок и Алехандро.

Они же cuates, дружки.

Пару поездок Алехандро ездит с ним напарником, а потом самостоятельно. Это все так классно, карманы набиты баксами, но...

— Серьезных денег мы не делаем, — замечает Фабиан другу как-то днем.

— А по-моему, это хорошие деньги.

— Нет, серьезные деньги — в переправке «кокса».

И он идет к Раулю и говорит, что готов подняться выше.

— Ну и клево, дружище, — откликается Рауль. — Мы целиком за продвижение.

Рауль рассказывает Фабиану, как действует механизм, и даже отводит его к колумбийцам. Сидит с ним, пока они заключают вполне стандартный контракт: Фабиан берется доставить пятьдесят кило «кокса» и отгрузить их в рыбачью лодку в Росарито. Он перевезет его через границу за тысячу баксов за килограмм. Но сотня из каждой «штуки», однако, полагается Раулю за защиту.

Бац!

Сорок штук, вот так.

Фабиан заключает еще два контракта и покупает себе «мерседес».

А «миату», папочка, ты можешь оставить себе. Припаркуй свою японскую «газонокосилку» хоть навечно. Хватит меня грызть за оценки и отвали от меня, папуля, потому что я тебя уже переплюнул. Я деловой человек, папа. И не трепыхайся насчет того, сумеешь ли ты воткнуть меня на службу в свою фирму, потому что меньше всего на свете мне нужна ра-бо-та.

Не могу себе позволить сокращения своих доходов.

Вы думаете, Фабиан шиковал раньше? Посмотрите на него теперь!

У Фабиана есть Д-Е-Н-Ь-Г-И!

Ему двадцать один, и он живет на широкую ногу.

Другие парни это замечают — а они тоже относятся к верхушке: сыновья врачей, адвокатов и биржевых брокеров — и тоже так хотят. И очень скоро большинство парней, сбившихся в маленькую компашку вокруг Рауля у Эль-Арбола — до сих пор они только демонстрировали каратэ да покуривали травку, — в наркобизнесе. Перевозят наркоту в Штаты, а не то заключают собственные контракты и отстегивают Раулю.

Новое поколение высшего общества Тихуаны — все в наркобизнесе по самые ноздри.

И скоро эта группа получает прозвище.

Хуниоры, то есть Младшие.

А Фабиан возглавляет группу Хуниоров.

Как-то вечером он болтается в Росарито и натыкается на боксера по имени Эрик Касавалес и его агента, парня постарше, по имени Хосе Миранда. Боксер Эрик, в общем, ничего себе, но сегодня вечером он пьян и явно промахнулся в оценке слабака яппи и как бы невзначай толкает его. Выплескивается спиртное, рубашки заляпаны, грубые слова сказаны. Покатываясь с хохоту, Касавалес выхватывает из-за ремня пистолет и тычет под нос Фабиану, прежде чем Хосе успевает увести его.

Касавалес, спотыкаясь, уходит, потешаясь над испуганным выражением лица богатенького молокососа, когда тот увидел пистолет. Он все хохочет и хохочет, а Фабиан между тем подходит к своему «мерседесу», вынимает из бардачка свой пистолет, разыскивает Касавалеса и Миранду — они у машины боксера — и убивает обоих.

Пистолет Фабиан бросает в океан, садится в «мерседес» и катит обратно в Тихуану.

Чувствуя себя превосходно.

Гордясь собой.

Такова одна версия этой истории. Другая, популярная в «Биг Бое Теда», — что стычка Фабиана Мартинеса с боксером была вовсе не случайна, что агент Касавалеса не соглашался на матч, нужный Цезарю Фелисадро, чтобы продвинуться наверх, и не пожелал подыграть им даже после того, как Адан Баррера лично обратился к нему с очень разумным предложением. В общем, какова истинная причина, никому точно не известно, но Касавалес и Миранда убиты. Позже в том же году Фелисадро все-таки участвует в матче за чемпионский титул в легком весе и выигрывает его.

Фабиан отрицает, что убивал кого-то вообще, но чем яростнее он отрицает, тем больше верят истории.

Рауль даже награждает его прозвищем.

Эль Тибурон.

Акула.

Потому что наверх он прорывается с целеустремленностью морского хищника.

Адан с малышами не связывается, он обрабатывает взрослых.

Люсия с ее происхождением и консервативным стилем очень ему помогает. Она ведет мужа к хорошему портному, сама выбирает ему деловые костюмы и неброскую одежду (Адан пытается заставить и Рауля переменить стиль, но ему не удается. Его брат, наоборот, стал одеваться совсем уж кричаще, добавив к своему синалоанскому гардеробу ковбоя-наркодельца еще и норковое пальто до полу). Люсия вводит Адана в частные клубы для власть имущих, ходит с ним во французские рестораны в квартале Рио, на вечеринки для избранных в частные дома Иподромо, Чапултепека.

Они посещают конечно же и церковь. Каждое воскресенье они на утренней мессе. Оставляют крупные чеки на тарелке для сборов, вносят щедрые пожертвования в фонд строительства, в фонд сирот, для престарелых священников. Они приглашают отца Риверу к себе домой на обед, устраивают барбекю на заднем дворе, они все чаще и чаще становятся крестными родителями у молодых супружеских пар. Супруги Баррера ничем не отличаются от других семей из высшего общества Тихуаны: он уравновешенный, серьезный деловой человек, владелец ресторанов — сначала одного, потом двух, пяти; она — молодая прелестная жена бизнесмена.

Люсия ходит в спортклуб, встречается за ланчем с другими молодыми женами, ездит в Сан-Диего делать покупки в «Долине Мод» и «Хортон-Плаза». Она поступает так из чувства долга перед бизнесом мужа, но для нее это только долг. Другие жены понимают: бедной Люсии хочется проводить больше времени со своим несчастным ребенком, она желала бы остаться дома, она так предана церкви.

Сейчас Люсия — крестная мать уже полудюжины младенцев. Ей так больно, что она будто обречена стоять с застывшей улыбкой, держа чужого младенца у крестильной купели.

Адан проводит время то дома, то в офисе или в задней комнате одного из своих ресторанов: пьет кофе и производит расчеты на желтых листах блокнота. Если не знать, в каком он на самом деле бизнесе, то ни за что и не догадаешься. Вылитый молодой бухгалтер, утонувший в цифрах. Если не видеть цифр, какие выводит его карандаш, то и не подумаешь, что это подсчеты «икс» килограммов кокаина, умножаемые на плату за доставку от колумбийцев, минус расходы на транспорт, охрану, жалованье служащим и другие накладные расходы: десять процентов для Гуэро, скидка в десять пунктов для Тио. Ведет он и более прозаические расчеты: стоимость говяжьей вырезки, льняных салфеток, чистящих средств и тому подобное для своих пяти ресторанов. Но все-таки основное время занимают более сложные подсчеты стоимости перевозки тонн колумбийского кокаина, сенсимиллы от Гуэро. И небольших партий героина — но это так, чтобы не пропадать с рынка.

Сами наркотики, грузы или клиентов Адан видит редко, если вообще когда-нибудь видит. Он занимается только деньгами — платит, подсчитывает, отмывает. Но не собирает их — это уже бизнес Рауля.

Взять, к примеру, дело двух перевозчиков-«мулов», которые должны были доставить двести штук баксов. Они перевозят их через границу, а дальше — вдруг едут в Монтеррей, а не в Тихуану, куда полагалось бы. Но мексиканские шоссе такие длинные, конечно же этих двоих придурков арестовывает рядом с Чиуауа федеральная полиция и держит под арестом, пока не приезжает Рауль.

Рауль очень недоволен.

Руки одного «мула» засовывают в бумагорезательную машину, и Рауль спрашивает:

— Разве твоя мать не учила тебя держать руки при себе?

— Да-да! — визжит «мул».

— Вот и надо было ее слушаться, — наставляет Рауль. И всем телом налегает на рычаг, острие врезается в запястья перевозчика. Копы быстро мчат парня, лишившегося кистей рук, в госпиталь: Рауль желает, чтобы парень остался в живых — как напоминание другим.

Второй «мул» до Монтеррея добирается, но в багажнике, в наручниках и с заткнутым ртом. Машину Рауль отводит на свободную стоянку, щедро поливает бензином и поджигает. Потом Рауль сам отвозит наличные в Тихуану, обедает там с Аданом и отправляется на футбольный матч.

После этого долгое время никто больше не пытается присвоить наличные братьев Баррера.

Адан никогда не вмешивается в такие грязные дела. Он бизнесмен; на нем экспорт-импорт: экспорт наркотиков, импорт наличных. И он занимается наличными, что тоже проблема. Но такие проблемы любому бизнесмену конечно же по сердцу — что мне делать со всеми этими деньгами? Какое-то количество Адан может отмыть через рестораны, но пять ресторанов не в силах справиться с миллионами долларов, так что он в постоянном поиске «отмывочных» заведений.

Но для него все это — только цифры.

Он уж много лет не видел никаких наркотиков.

И никакой крови.

Адан Баррера никого никогда не убивал.

Даже и не избивал никого в гневе. Нет, такое — для крутых парней, все это насилие, давление. Это все дело Рауля, и он, похоже, совсем не против, наоборот. При таком разделении труда Адану легче не признаваться, откуда на самом деле текут деньги в дом.

И оно ему требуется, чтобы заниматься делом, обеспечивать приток денег.

7 Рождество

Кэллан обстругивает доску.

Одним длинным движением он ведет рубанок с одного конца до другого, потом отступает — осмотреть работу.

Получается красиво.

Он берет кусок мелкозернистой наждачной бумаги, оборачивает вокруг доски и принимается полировать края, которые только что обстругал.

Все идет ладно.

Скорее всего, потому, размышляет Кэллан, что до этого все обернулось так паршиво.

Взять хотя бы грандиозный кокаиновый счет Персика: результат — ноль.

Даже в минус ушли.

Кэллан не заработал на этом ни единого цента; кончилось тем, что весь кокаин осел в сейфах ФБР. Фэбээровцы, наверное, вели груз все время, потому что не успел Персик ввезти кокаин в район юрисдикции Восточного округа Нью-Йорка, как тренированные бойцы Джулиани слетелись на него, как мухи на навоз.

И Персику предъявили обвинение в хранении наркотиков с целью распространения.

Тяжкое обвинение.

Теперь перед Персиком маячит перспектива встретить кризис среднего возраста в Синг-Синге, если он вообще проживет так долго, да еще ему придется выложить залоговые денежки Карлу Сагану, не говоря уж о гонораре адвокату и о том, что, пока все перемелется, он ни цента не заработает. Так что Персик бросил клич «Раскошеливайтесь, ребята, время сборов», и Кэллан и О'Боп мало того что потеряли все свои вложения в «кокс», так им еще пришлось выложить баксы в фонд защиты Большого Персика, а это солидный ломоть от их отложенных денег, добытых вымогательством и ростовщичеством.

Но есть и хорошая новость: им обвинение насчет кокаина не предъявили. При всех своих недостатках Персик — парень стойкий, и Персик Маленький тоже, и хотя ФБР писало всю болтовню Персика на пленку, пока тот трепался с каждым мафиози про всех остальных, ни О'Бопа, ни Кэллана они не выудили.

А это, думает Кэллан, обалденное везение.

Обвинение в распространении «кокса» грозит тюрягой на срок от тридцати лет до пожизненного, и вернее всего светит пожизненный.

Так что это очень даже крупное везение.

А потому воздух кажется особенно сладким, кружит голову сама возможность его вдыхать и знать, что и дальше будешь.

Ты уже начал свой день.

Но Персик вляпался, и Персик Маленький тоже, и идет слух, будто ФБР замело и самого Коццо, и брата Коццо, и еще парочку других, и караулит момент, чтобы попытаться дожать Большого Персика и закрыть всех остальных.

Да, мне здорово подфартило, думает Кэллан.

Что Персик — парень старой закалки.

А парни старой закалки держатся стойко.

Но трудные времена — не самая крупная проблема для Персика, главное — ФБР предъявило обвинение Большому Поли Калабрезе.

Не за «кокс», там целый воз других обвинений. Большой Поли струхнул не на шутку, потому что всего несколько месяцев назад этот козел Джулиани уже упек за решетку других четверых боссов на сто лет каждого, и дело Большого Поли идет следующим.

Джулиани — большой хохмач; наверное, знает старинный итальянский тост «Cenfanni» — «Живи же ты сто лет», но только он перекроил его на свой лад: «Живи же ты сто лет в тюрьме». И он полон решимости отсечь головы всем старым Пяти Семействам. Так что похоже, что Поли — конец. Понятное дело, Поли неохота умирать за решеткой, и он в напряге.

Ему охота свалить часть своей agita [69] на Большого Персика.

Помни, займешься наркотиками — ты покойник.

Но Персик с пеной у рта доказывает, что невиновен, что это фэбээровцы подставили его, что он и в мыслях не имел ослушаться своего босса и связаться с наркотой. Но до Калабрезе доходят упорные слухи про записи телефонных разговоров, где Персик толкует о «коксе» и ведет кое-какие подстрекательские речи о самом Поли Калабрезе. Однако Персик визжит: «Да ты что! Записи? Какие такие еще записи?» А Поли пленки ФБР не прокручивает, потому что пока не намерено использовать их как свидетельство в деле Калабрезе, но он не сомневается, что против Персика в его деле они их используют, так что у Персика они наверняка есть, и Поли требует, чтобы он принес их в дом на Тод-Хилл.

Делать этого Персику отчаянно не хочется: с тем же успехом он может засунуть гранату себе в задницу, постараться и выдернуть чеку. Ведь он на этих самых пленках болтает всякое-разное типа: «Эй, вы знаете ту горничную, которую трахает Крестная Мать? Представляешь, я слыхал, у него есть надувной член и он его использует...»

И другие пикантные штучки насчет Крестной Матери, насчет того, какая он дешевка, какой жаднющий засранец с вялым членом. А разная цветистая информация о порядке в Семье Чимино? А потому Персик вовсе не жаждет, чтобы Поли прослушал пленки.

И положение еще более острое оттого, что рак вот-вот унесет Нила Демонти, помощника босса в Семье Чимино, мафиози старой закалки и единственного, кто удерживал ветвь Коццо этой Семьи от открытого возмущения. А тогда не только исчезнет его сдерживающее влияние, но и освободится пост помощника босса, и у ветви Коццо большие надежды.

Пусть лучше Джонни Боя, а не Томми Беллавиа поставят новым помощником босса.

— Не буду я докладываться какому-то там хреновому шоферу, — бурчит Персик, точно он уже не ступает по тонкому, хрупкому льду. Точно бы ему представляется какой-то, черт его дери, шанс докладываться кому-то еще, кроме тюремного надзирателя или святого Петра.

Кэллану все эти сплетни вываливает О'Боп, который попросту отказывается верить, что Кэллан выходит из игры.

— Не можешь ты уйти, — твердит О'Боп.

— Чего это?

— Ты что, думаешь, ты вот так просто повернешься и уйдешь? Думаешь, тут есть такая дверь?

— Вот-вот. Так я и думаю, — отзывается Кэллан. — А что, ты собираешься закрыть ее грудью?

— Нет, — быстро говорит О'Боп, — но есть люди, у которых, знаешь ли, останется обида. Ты же не хочешь оказаться за дверью в одиночку.

— Именно этого я и хочу.

Хотя это не совсем точно.

На самом деле Кэллан влюбился.

Он откладывает доску и шагает домой, думая о Шивон.

Заметил он ее в пабе Глока Моры на углу Двадцать шестой улицы и Третьей авеню. Он сидит у стойки, попивает пивко, слушает, как Джо Берк играет на ирландской флейте, и вдруг замечает ее в компании друзей за столиком. Сначала взгляд его падает на длинные черные волосы. Потом девушка оборачивается, и он видит ее лицо, серые глаза... И он спекся.

Кэллан подходит и подсаживается к их столику.

Выясняется, что девушку зовут Шивон и она только что из Белфаста — выросла там на Кашмир-роуд.

— Мой отец был родом из Клоннарда, — говорит Кэллан. — Звали Кэвин Кэллан.

— Я слышала про него, — говорит Шивон и отворачивается.

— Что?

— Я приехала сюда, чтобы уехать подальше от всего такого.

— Тогда чего сидишь здесь? — удивляется Кэллан. Да ведь чуть ли не все песни, что тут поют, как раз обо всем таком: о мятежах в Ольстере, прошлых, настоящих или будущих. Вот и теперь Джо Берк, отложив флейту, берется за банджо, и оркестр заводит «Тех, кто за решеткой»:

— Не знаю, — говорит девушка, — ведь сюда ходят все ирландцы, правда?

— Есть и другие места. Ты уже пообедала?

— Я тут с друзьями.

— Ну, они не будут против.

— Зато я против.

Сраженный наповал, он летит вниз, объятый пламенем.

Тут Шивон добавляет:

— Может, в другой раз.

— «Другой раз» — это вежливый отлуп? — уточняет Кэллан. — Или мы назначаем свидание на другой раз?

— У меня выходной в четверг вечером.

Он ведет ее в дорогой ресторан на Ресторан-роу. Он за пределами Адской Кухни, но в границах их с О'Бопом сферы влияния. Ни единой чистой льняной салфетки не доставляется в этот ресторан без их с О'Бопом на то разрешения, пожарный инспектор не замечает, что задняя дверь вечно остается заперта, патрульный коп проходит мимо этого заведения, никогда не возникая, и порой ящики виски сгружаются прямо с грузовика без лишних проволочек в виде накладных, так что Кэллан всегда получает тут лучший столик и внимательное обслуживание.

— Господи! — Шивон бегло просматривает меню. — И ты можешь себе такое позволить?

— Да. Легко.

— Где же ты работаешь? Чем занимаешься?

Вопрос очень даже неловкий.

— То тем, то сем.

«Тем» — это рэкет профсоюзов, ростовщичество и заказные убийства, «сем» — это наркотики.

— Видно, это очень прибыльные занятия, — замечает девушка, — то и сё.

Он боится, вдруг Шивон встанет и уйдет прямо сейчас, но она заказывает филе камбалы. Кэллан ничего не смыслит в винах, но днем он забегал в ресторан и договорился, чтобы официант — что бы ни заказала девушка — приносил вино, какое полагается.

Тот приносит.

Угощение от ресторана.

Шивон бросает на Кэллана непонятный взгляд.

— Я для них тут кое-какую работу делаю, — объясняет тот.

— То, сё.

— Ну да...

Через несколько минут Кэллан встает, как будто в туалет, находит официанта и просит:

— Слушай, пусть мне принесут счет, о'кей?

— Шон, хозяин прибьет меня на хрен, если я вдруг подам тебе счет.

Потому что не такая у них сделка. Сделка совсем другая: когда к ним заходят Шон Кэллан и Стиви О'Лири поесть, то никаких счетов не появляется, они только оставляют жирненькие чаевые для официанта. Такое просто само собой разумеется, точно так же, как само собой разумеется, что заглядывают они сюда не слишком часто, а равномерно распределяют свои визиты между всеми ресторанами на Ресторан-роу.

Кэллан нервничает: он не часто ходит на свидания, а когда ходит, то обычно к Глоку или Лиффи, и если они вообще едят, то бургер или тушеную баранину; девушки напиваются в стельку, и, с трудом доковыляв до дому, они трахаются, а потом даже и не помнят, с кем. А в такие места Кэллан заходит только по делу, чтобы — как выражается О'Боп — «память об них не отшибло».

— Вкуснее еды, — замечает Шивон, вытирая капли шоколадного мусса с губ, — я за всю свою жизнь не ела.

Когда Кэллан просматривает счет, то прямо обалдевает — как вообще умудряется выживать обычный человек. Вынув из кармана пачку купюр, он кладет деньги на поднос, и снова Шивон бросает на него непонятный взгляд.

И он удивляется, когда она приглашает его к себе домой и проводит прямо в спальню. Стягивает свитерок через голову, встряхивает волосами и тянется за спину расстегнуть бюстгальтер. Потом девушка сбрасывает туфли, переступает через джинсы и ныряет под покрывало.

— Ты носки не сняла, — замечает Кэллан.

— Ногам холодно. Ну, ты идешь?

Он раздевается до трусов, их он стягивает только под простыней. Шивон помогает ему войти в себя. Она быстро кончает, а когда он готов кончить, то пытается выйти из нее, но Шивон захватывает его бедра ногами и не отпускает.

— Все о'кей. Я принимаю таблетки. Не надо.

Она двигает бедрами, и дело сделано.

Утром Шивон, встав, тут же отправляется на исповедь. Иначе, говорит она Кэллану, она не сможет принять причастие в воскресенье.

— Ты все расскажешь про нас? — спрашивает он.

— Конечно.

— И ты что, пообещаешь не делать такого больше? — интересуется он, страшась ответа «да».

— Я не стану лгать священнику. — И она выходит за дверь.

Кэллан засыпает снова. Просыпается, когда чувствует, что она опять в постели рядом с ним. Но когда он тянется к ней, Шивон отталкивает его со словами, что ему придется подождать до послезавтрашней мессы, потому что ее душа должна быть чиста перед причастием.

Ох уж эти девушки-католички, думает Кэллан.

Он ведет ее на полуночную мессу.

Очень скоро они почти все время проводят вместе.

Слишком много времени, по мнению О'Бопа.

Потом начинают жить в одной квартире. Актриса, у которой Шивон снимала комнату в поднаем, вернулась с гастролей, и Шивон нужно подыскивать новую, что не так легко в Нью-Йорке на те деньги, которые зарабатывает официантка. Вот Кэллан и предлагает — пусть она переезжает к нему.

— Ну, не знаю, — тянет Шивон. — Это важный шаг.

— Но мы все равно почти каждую ночь спим вместе.

— Вот именно — почти. Это главное слово.

— Кончится тем, что ты поселишься в Бруклине.

— А что? Бруклин — нормальный квартал.

— Нормальный, но это очень далеко на метро.

— Ты правда хочешь, чтобы я жила с тобой?

— Я правда хочу, чтобы ты жила со мной.

Беда в том, что квартирка у него совсем дрянная. Третий этаж без лифта на углу Сорок шестой и Одиннадцатой. Одна комната и ванная. У него есть кровать, стул, телевизор, плита, которую он никогда не включает, и микроволновка.

«Ты зашибаешь столько денег, — недоумевает Персик, — и живешь вот так?»

Но сейчас, конечно, Кэллан начинает подыскивать другую квартиру.

Он подумывает насчет Верхнего Вестсайда.

О'Бопу все это не по душе.

— Нехорошо будет выглядеть, если ты уедешь из квартала.

— Тут никаких приличных квартир не осталось, — возражает Кэллан. — Все разобрали.

Но оказывается, это не так. О'Боп перебрасывается словечком-другим с несколькими смотрителями зданий, те возвращают кое-кому авансы, и четыре-пять квартир становятся свободны — Кэллан может выбирать из них. Он выбирает квартиру на углу Пятидесятой и Двенадцатой с маленьким балконом и видом на Гудзон.

Они с Шивон начинают играть в семейную жизнь.

Она накупает всякой всячины для дома: одеяла, простыни, подушки, полотенца, разное женское барахлишко для ванной. А еще сковородки, кастрюли, посуду, полотенца для посуды и всякое такое, что поначалу Кэллана бесит, но потом вроде как начинает даже нравиться.

— Мы сможем чаще есть дома, — заявляет она, — и сэкономим кучу денег.

— Есть дома чаще? — недоумевает он. — Да мы никогда дома не едим.

— Вот и я про это. Мы тратим кучу денег, а могли бы откладывать их.

— Откладывать — для чего?

Кэллан никак не может врубиться.

Персик просвещает его: «Мужчины живут сегодняшним днем. Едят, пьют, трахаются сейчас. Мы не думаем о следующей еде, о следующей выпивке, следующем трахе — мы счастливы сейчас. А женщины живут в будущем — и вот это тебе лучше понять, ты, ирлашка-тупица. Женщина всегда вьет гнездо. Она все делает для этого. Она собирает прутики, листья и всякое дерьмо для гнезда. И гнездо это не для тебя, paisan [70]. И даже не для нее. Гнездо — оно для bambino [71]».

В общем, Шивон стала готовить дома, и поначалу это раздражало Кэллана: ему недоставало толпы, шума и болтовни, но потом он привык. И ему начинает нравиться тишина, нравится смотреть, как она ест и читает газету, нравится вытирать посуду.

— Какого черта ты возишься с посудой? — удивляется на него О'Боп. — Купи ты посудомоечную машину.

— Дорого.

— И вовсе нет. Ты идешь к Хэндригану, выбираешь себе машину, она «падает» из кузова грузовика, и Хэндриган получает за нее страховку.

— Проще вытирать.

Но неделей позже, когда они с О'Бопом ушли по делам, а Шивон сидела дома, зажужжал домофон, и двое парней внесли коробку с посудомоечной машиной.

— Что это? — удивляется Шивон.

— Посудомоечная машина.

— Но мы не заказывали.

— Эй, — говорит один парень, — мы же втащили эту штуковину сюда, обратно ее вниз не попрем. И я не стану говорить О'Бопу, что не выполнил его просьбы. Так что будьте милой девочкой и разрешите оставить машину.

Она разрешает, но, когда возвращается Кэллан, затевается спор.

— Что это такое? — спрашивает Шивон.

— Посудомоечная машина.

— Я знаю, что машина. Я имею в виду — что за дела?

Я задам этому засранцу Стиви трепку, думает Кэллан, вот что это за дела, но вслух говорит:

— Это подарок на новоселье.

— Чересчур уж щедрый.

— О'Боп — парень щедрый.

— Она краденая, да?

— Зависит от того, что ты понимаешь под словом «краденая».

— Она отправится обратно.

— Это будет сложно.

— Что тут такого сложного?

Кэллану не хочется объяснять, что Хэндриган, скорее всего, уже подал заявление на выплату страховки за эту машину и еще за три-четыре других, которые толкнул за полцены, — обычная его хитрая комбинация, и только говорит:

— Все.

— Я не дура, ты знаешь.

Никто Шивон ничего не говорит, но она и так понимает все. Она ведь ходит по магазинам, в чистку, общается с телемастером, со слесарем и чувствует особую почтительность в обращении с ней. Проявляется это во всяких мелочах: пара лишних груш, брошенных в корзину; одежда готова назавтра, а не к послезавтрашнему дню, чрезмерная любезность таксиста, продавца в газетном киоске; строители, которые не вопят и не свистят ей вслед.

Ночью в постели Шивон говорит:

— Я уехала из Белфаста, потому что мне надоели гангстеры.

Кэллан понимает, про что она: ирландские бунтовщики стали больше чем простыми хулиганами, они взяли под контроль почти все в Белфасте. Ну в общем, контролируют то же, что и они с О'Бопом в Адской Кухне. Ему хочется попросить ее остаться, но вместо этого он говорит:

— Я постараюсь уйти от них.

— Возьми да уйди.

— Не так все просто, Шивон.

— Сложно, да?

— Да, верно, сложно.

Затасканный миф о том, что уйти можно только вперед ногами, — это, конечно, лишь миф. Уйти можно, только сложно это. Нужно полегоньку «отпускать тормоза», иначе возникнут опасные подозрения.

А что мне делать потом? — думает Кэллан.

Чем зарабатывать на жизнь?

Не очень-то много денег он отложил. У него обычные жалобы, как у любого бизнесмена: денег приходит много, но и утекает тоже прорва. Люди не понимают: нужно отдать долю Калабрезе и Персику, с ходу. Взятки чиновникам профсоюзов, копам. Еще надо и ребятам в команде заплатить. А уж потом они с О'Бопом делят остаток, что, конечно, немало, но не так уж и много, как кажется. А теперь вот еще придется отстегнуть в фонд Защиты Большого Персика... В общем, денег не столько, чтобы уходить от дел. Даже открыть какой-то легальный бизнес не хватит.

Да и вообще, какой бизнес-то? — думает он. Чему я выучен? Я только и умею — выбивать деньги, выкручивать руки и — от фактов не уйдешь — вышибать людям мозги.

— Что ты хочешь, чтоб я делал, Шивон?

— Ну хоть что-нибудь.

— Что? Служить официантом? Я не представляю себя с полотенцем через руку.

Долгая пауза в темноте, и она говорит:

— Тогда я, наверное, не представляю себя с тобой.

Когда Кэллан встает на другое утро, Шивон сидит за столом, пьет чай и курит. (Хоть из Ирландии возьми девушку, она все равно... думает он.) Он садится напротив.

— Я не могу просто так взять и уйти. Мне нужно время.

Шивон сразу задает конкретный вопрос, еще одно качество, которое ему в ней нравится, — она никогда не виляет,

— Сколько времени?

— Ну, с год, наверное.

— Это слишком долго.

— Но может, раньше управлюсь.

Она кивает, а потом говорит:

— Да, если только ты будешь двигаться к двери.

— О'кей.

— Я имею в виду — не сворачивая в сторону. Прямо к двери.

— Ну да, я понял.

И вот теперь, пару месяцев спустя, он старается объяснить все О'Бопу:

— Слушай, мне осточертела эта хренотень. Знаешь, даже не врублюсь, как оно все завертелось. Сидел себе в баре как-то днем, тут вошел Эдди Фрил, и потом как-то все закрутилось, вырвалось из-под контроля. Я тебя не виню. Я никого не виню, только с этим надо завязывать. Я выхожу из игры.

И, как бы ставя жирную точку, Кэллан собирает все свое оружие, заворачивает в оберточную бумагу и дарит реке. Потом отправляется домой поговорить с Шивон.

— Я тут подумываю о плотницкой работе, — делится он. — Ну знаешь, парадные двери, квартиры и всякое такое. Может, я даже научусь мастерить шкафы, письменные столы разные. Я надумал пойти переговорить с Патриком Мак-Гвиганом, может, возьмет меня бесплатно в подмастерья. У нас отложено немного денег, хватит продержаться, пока я не получу настоящую работу.

— Уже похоже на план.

— Но мы станем бедными.

— Я уже была бедной, — возражает девушка. — И неплохо справлялась.

И на следующее утро Кэллан отправляется на чердак к Мак-Гвигану, в мастерскую на углу Одиннадцатой и Сорок восьмой.

Они вместе идут в «Священное сердце», болтают о средней школе с десяток минут, потом немного о хоккее, а потом Кэллан спрашивает, может ли он приходить работать с ним.

— Дурачишь меня, что ли? — удивляется Мак-Гвиган.

— Нет, я серьезно.

Серьезнее некуда — Кэллан трудится, точно распоследний сукин сын, постигая ремесло.

Является точнехонько в семь каждое утро с пакетом бутербродов в руке и с желанием работать. Мак-Гвиган не совсем уверен, чего от Кэллана ждать, но что Кэллан окажется и вправду рабочей лошадкой — полная неожиданность. Он считал его пьяницей или даже наркоманом, но уж никак не человеком, который каждое утро входит в дверь вовремя.

Значит, и правда, парень пришел вкалывать, пришел учиться.

Кэллан обнаруживает, что ему нравится делать что-то своими руками.

Сначала у него будто обе руки левые, он чувствует себя олухом, неумехой, но потихоньку дело начинает ладиться. И Мак-Гвиган, видя, что Кэллан настроен серьезно, терпелив с ним. Не жалеет времени, обучая парня навыкам, показывая, что к чему, поручает ему мелкие поделки, пусть себе портит, пока не наберется мастерства.

Вечерами Кэллан возвращается домой уставшим.

Конец дня, он физически вымотан, у него все болит, и руки больше всего. Но на душе у него отлично. Он спокоен, не из-за чего дергаться, он ничего такого за весь день не сделал, из-за чего его мучили бы ночью кошмары.

Он перестает ошиваться по барам и пабам, где раньше они зависали с О'Бопом. Не ходит больше к Лиффи или в «Лэндмарк». Почти каждый день он сразу идет домой, они с Шивон быстро ужинают, смотрят телевизор и идут спать.

Как-то в плотницкой возникает О'Боп.

Стоит в дверях с глупым видом, но Кэллан даже не взглянул на него, он весь сосредоточен на шлифовке, и О'Боп, развернувшись, уходит. Мак-Гвиган думает, может, надо было что-то сказать, но что? Теперь Кэллан как бы его гарантия, и больше Мак-Гвигану нечего дергаться из-за парней с Вест-сайда, заходящих к нему.

Однако после работы Кэллан идет и разыскивает О'Бопа. Находит его на углу Одиннадцатой и Сорок третьей, и они вместе шагают к набережной.

— Пропади ты пропадом! — говорит О'Боп. — Что это такое было?

— Это я так сказал тебе, что моя работа — это моя работа.

— Я что, уже не могу забежать, сказать «привет»?

— Не тогда, когда я работаю.

— Мы что, больше уже не друзья?

— Мы друзья.

— Ну не знаю, — бурчит О'Боп. — Ты не появляешься, никто тебя нигде не видит. Мог бы заскочить иногда, опрокинули бы по пинте пива.

— Я больше не болтаюсь по барам.

О'Боп хохочет:

— Становишься настоящим, черт, бойскаутом, а?

— Смейся, если охота.

— Ага, и буду.

Они стоят, глядя на воду. Вечер сегодня холодный. Вода кажется черной и твердой.

— Да не надо мне твоих одолжений, — ворчит О'Боп. — С тобой все одно тоска зеленая с тех пор, как ты изображаешь из себя рабочий класс. Эдакий Джо с ланчем в корзинке. Просто люди тобой интересуются.

— Кто это?

— Люди.

— Персик?

— Слушай, нас припекло. Давят на нас. Ребята дергаются, как бы кто не начал болтать чего Большому жюри.

— Я ни с кем не болтаю.

— Ага, ты уж смотри, не болтай и дальше.

Кэллан хватает Стиви за отвороты зеленого пиджака:

— Ты что, Стиви, угрожаешь мне, что ли?

— Нет, что ты...

Уже даже чуть плаксиво.

— Стиви, ты не смей угрожать мне!

— Да я говорю просто... Ну понимаешь...

Кэллан отпускает его.

— Да понимаю я все.

Он понимает.

Гораздо труднее уйти, чем войти. Но он это делает. Он уходит, и с каждым днем все дальше и дальше. С каждым днем он приближается к тому, чтобы обрести новую жизнь. И эта новая жизнь ему нравится. Нравится вставать рано и идти на работу, тяжело работать, а потом возвращаться домой к Шивон. Обедать, рано ложиться спать, вставать и повторять все сызнова.

Им с Шивон чудесно вдвоем. Они даже поговаривают о том, чтобы пожениться.

И тут умирает Нил Демонти.

— Мне нужно пойти на похороны, — заявляет Кэллан.

— Зачем это? — недоумевает Шивон.

— Выказать уважение.

— Какому-то гангстеру?

Она кипит от злости. Она сердится и боится. Ведь он сражается со всеми старыми демонами своей жизни, а теперь как бы не ввязался снова в то, от чего упорно старался отделаться.

— Я на минуту, только появлюсь и вернусь.

— А как насчет уважения ко мне? — спрашивает она. — Как насчет уважения к нашим отношениям?

— Я их уважаю.

Шивон разводит руками.

Ему хочется объяснить ей, но не хочется пугать. Про то, что его отсутствие на похоронах могут истолковать неправильно. Что люди, которые уже подозревают его, станут подозревать еще больше. Они могут запаниковать, и тогда мало не покажется.

— Ты что, думаешь, мне охота идти?

— Наверное. Раз идешь.

— Ты не понимаешь.

— Вот именно.

Она уходит в спальню, хлопнув дверью, и он слышит щелчок замка. Кэллан подумывает, не вышибить ли дверь, но потом решает, что не стоит, он только изо всех сил шарахает кулаком об стенку и уходит.

Возле кладбища не найти местечка для парковки: тут собрались все гангстеры города, не говоря уже о местных, федеральных копах и копах штата. Один из них снимает Кэллана, когда тот проходит мимо, но Кэллану это по барабану.

Настроение у него сейчас такое — а пошли бы вы все куда подальше.

И у него болит рука.

— Неприятности в раю? — интересуется О'Боп, когда видит его руку.

— Иди на хрен!

— Вот оно! Нет, не получить тебе значка «За заслуги в этикете на похоронах».

Но тут О'Боп затыкается; по мрачному лицу Кэллана ясно видно: шутить тот не в настроении.

Похоже, что все до единого, кого Джулиани еще не упрятал в каталажку, здесь. Братья Коццо, стриженные наголо, в костюмах от дорогих портных. И Пиккони, и Сэмми Грилло, и Фрэнки Лоренцо, и Маленький Ник Коротти. Леонард Ди Марса и Сол Скэки... И весь клан Семьи Чимино, да вдобавок некоторые из Семьи Дженовезе — Барни Белломо и Дон Чирилло. И кое-кто из клана Луккезе — Тони Дакс и Малыш Аль. И оставшиеся от клана Коломбо после того, как Персика засадили отбывать срок, и даже некоторые из старых парней Бонанно — Санни Блэк и Левша Руджеро.

Все здесь, чтобы отдать последний долг Аньелло Демонти и попытаться разнюхать, как теперь повернется дело, когда он умер. Всем понятно, все зависит от того, кого Калабрезе поставит на пост помощника босса. Ведь теперь, когда есть вероятность, что Поли упрячут за решетку, новый помощник босса вскоре и станет главным боссом. Если Поли выберет Коццо, тогда в Семье будет мир. Но если кого-то другого... Тогда берегись. Потому все эти гангстеры и явились — разузнать, что к чему.

Все они тут.

За одним — самым главным — исключением.

Тут нет Большого Поли Калабрезе.

Персик просто не может этому поверить. Все ждут, когда подъедет длинный черный лимузин Калабрезе, чтобы могла начаться церковная служба, но машины нет. Вдова в ужасе и растерянности: что же теперь делать? И наконец Джонни Коццо берет на себя роль распорядителя.

— Давайте начинать, — говорит он.

— Человек не приезжает на похороны своего помощника? — удивляется Персик после службы. — Так неправильно. Совсем неправильно.

Он поворачивается к Кэллану:

— А тебя я рад видеть. Куда ты, хрен дери, запропастился?

— Да я так, неподалеку.

— Неподалеку от меня тебя не было.

Кэллан не в том настроении.

— Я не личная собственность макаронников.

— Ну-ну, ты поосторожнее пасть разевай.

— Хватит тебе, Джимми, — вмешивается О'Боп. — Он хороший парень.

— Значит, ты теперь, — поворачивается Персик к Кэллану, — как уж там, плотник, мне говорили?

— Да.

— Слыхал я про одного плотника, его к кресту приколотили.

— Когда явишься за мной, Джимми, — говорит Кэллан, — то приезжай на катафалке, потому что в нем тебя и увезут обратно.

Между ними втискивается Коццо.

— Ну какого черта? — спрашивает он. — Желаете, чтоб у ФБР было еще больше записей? Чего вы теперь хотите им подарить? «Альбом Джимми Персика — запись вживую»? Я хочу, приятели, чтобы теперь вы держались вместе. Ну-ка пожмите друг другу руки.

Персик протягивает руку Кэллану.

Кэллан принимает ее, и Персик другой рукой притягивает Кэллана к себе.

— Прости, приятель. Это все напряжение. Все горе.

— Знаю. И ты меня прости.

— Я люблю тебя, ты, хренов тупица-ирлашка, — шепчет Персик ему на ухо. — Хочешь уйти, ну и ладно. Проваливай. Отправляйся мастерить свои шкафы, столы и всякую там ерунду и будь счастлив. Жизнь коротка, и человек должен быть счастлив, пока может.

— Спасибо, Джимми.

Персик отпускает Кэллана и громко говорит:

— Развяжусь с наркотой, и закатим пирушку, о'кей?

— О'кей.

Кэллана приглашают на поминки вместе со всеми, но он отказывается.

Он отправляется домой.

Находит местечко для парковки, поднимается по лестнице, пережидает у двери с минуту, набираясь храбрости, прежде чем повернуть ключ и войти.

Шивон дома.

Сидит в кресле у окна и читает книгу.

А когда видит его, начинает плакать:

— Я думала, ты не вернешься.

— А я не знал, останешься ты у меня или нет.

Наклонившись, Кэллан обнимает ее.

Шивон крепко прижимается к нему. Когда она отпускает его, он говорит:

— Я подумал, давай пойдем и купим рождественскую елку!

Они выбирают красивую. Хотя невысокенькую и редковатую. Не самая лучшая елка, но она им нравится. Они ставят какую-то затасканную рождественскую музычку и весь вечер украшают елку. И даже не знают, что новым помощником босса Большой Поли Калабрезе назвал Томми Беллавиа.

Они являются к нему на следующий вечер.

Кэллан шагает домой с работы, джинсы и башмаки у него в опилках. Вечер холодный, и он поднял воротник куртки и натянул шерстяную шапку поглубже на уши.

А потому не видит и не слышит машину, пока та не тормозит рядом с ним.

Опускается стекло.

— Залезай.

Пистолета не видно, нет, никакого ствола не высовывается в окошко. Да это и ни к чему. Кэллан знает: рано или поздно ему все равно придется сесть в машину — если не в эту, так в другую, и потому он залезает. Плюхается на переднее сиденье, поднимает руки и не протестует, когда Сол Скэки, расстегнув его куртку, обхлопывает ему подмышки, спину и ноги.

— Значит, правда, — заключает Скэки, закончив осмотр. — Ты теперь гражданский.

— Да.

— Гражданин, значит, — продолжает Скэки. — А это что еще за дерьмо? Опилки?

— Ну да.

— Черт, все пальто себе извозил.

А пальтишко, думает Кэллан, ничего себе, красивое. Стоит, поди, не меньше пяти штук.

Скэки заворачивает на вестсайдское шоссе, направляясь к окраине, и тормозит под мостом.

Самое то местечко, мелькает у Кэллана, чтобы всадить пулю в человека.

И очень удобно — река рядом.

Он слышит, как бешено стучит у него сердце.

И Скэки тоже слышит это.

— Нечего пугаться, дружище.

— Сол, чего ты от меня хочешь?

— Одну последнюю работу.

— Я больше этим не занимаюсь.

Кэллан смотрит через реку на огни Джерси. Может, нам с Шивон стоит переехать в Джерси, думает он, подальше от всего этого дерьма. Гуляли бы там по берегу реки и смотрели на огни Нью-Йорка.

— А у тебя, приятель, нет выбора, — значительно говорит Скэки. — Ты или с нами, или против нас. А позволять тебе быть против нас слишком опасно. Ты у нас, Кэллан, настоящий Малыш Билли. Я про то, что ты с самого первого дня показал, что ты малый мстительный. Правильно? Припоминаешь Эдди Фрила?

Да, Эдди Фрила я припоминаю, думает Кэллан.

Помню, я боялся за себя, боялся за Стиви, и пистолет как-то сам собой выскочил и выстрелил, будто действовал кто-то другой. И помню выражение в глазах Эдди Фрила, когда пули вонзились ему в лоб.

И помню, что мне тогда было всего семнадцать.

И я бы отдал все на свете, только чтобы находиться в тот день где-то еще, а не в том баре.

— Кое-кому, приятель, следует исчезнуть, — продолжает Скэки. — Но было бы неразумно, если б исчезнуть им помог кто-то из Семьи. Ну ты понимаешь.

Понимаю, подумал Кэллан. Большому Поли охота избавить Семью от ветви Коццо — убрать Джонни Боя, Джимми Персика, Персика Маленького, но он хочет с чистой совестью отрицать, будто это сделал он. Лучше взвалить все на бешеного ирландца. У ирландцев убийство в крови.

Конечно, у меня есть выбор, думает он. Шикарный такой.

Я могу убить, а могу умереть сам.

— Нет, — говорит он.

— Нет — что?

— Я больше не убиваю людей.

— Послушай...

— Нет. Желаешь убить меня — убивай.

И вдруг чувствует себя свободным, будто душа его уже в воздухе, парит над этим старым грязным городом, странствует между звезд.

— У тебя вроде девушка есть, а?

Бац.

Он снова на земле.

— У нее еще забавное такое имя, — продолжает Скэки. — Пишется типа не так, как произносится. Что-то ирландское, да? А-а, вспомнил — оно похоже на название ткани, из которой девушки носили раньше платья. Шифон? Как-то так?

Снова в этом грязном мире.

— Как думаешь, если с тобой что-то случится, ей вот так просто возьмут и позволят бежать к Джулиани пересказать все твои ночные откровения?

— Она ничего не знает.

— Ну да. Но кто же станет рисковать-то, а? Сам подумай.

Я ничего не могу поделать, думает Кэллан. Даже если я накинусь сейчас на Скэки, отниму у него пистолет и разряжу ему в рот — это я вполне могу, — Скэки — гангстер из банды, и меня пристрелят, а следом все равно убьют Шивон.

— Кого? — бурчит Кэллан.

Кого тебе надо чтобы я убил?

Телефон Норы звонит.

И будит ее. Ей ужасно хочется спать, она допоздна пробыла на свидании.

— Хочешь поработать на вечеринке? — спрашивает Хейли.

— Да нет, — отвечает Нора, удивляясь, что Хейли спрашивает об этом. Она уже давно не обслуживает вечеринки, такое осталось далеко в прошлом.

— Но вечеринка особенная, — настаивает Хейли. — Они просят нескольких девушек, но по одной на каждого. На тебя специальный вызов.

— Корпоративная рождественская вечеринка?

— Ну, можно сказать и так.

Нора смотрит на часы. 10:35 утра. Пора вставать, пить кофе и грейпфрутовый сок и отправляться в спортклуб.

— Давай соглашайся же, — настаивает Хейли. — Будет весело. Даже я пойду.

— А где это?

— И это тоже необычно.

Вечеринка в Нью-Йорке.

— Вот это елка так елка! — поворачивается Нора к Хейли.

Они стоят у катка на Рокфеллер-Плаза, рассматривая громадную елку. На площади толпятся туристы. По радио громко передают рождественские песнопения, звонит в колокольчики Армия спасения в костюмах Санта-Клаусов, разносчики с тележек громогласно зазывают покупать теплые каштаны.

— Видишь? — замечает Хейли. — Я же говорила тебе, будет весело.

И правда весело, признается себе Нора.

Пять девушек и Хейли прилетели первым классом ночным рейсом, их встретили на двух лимузинах в Ла Гуардиа и отвезли в отель «Плаза». Нора бывала там, конечно, и прежде, но никогда на Рождество. Все по-другому. Красиво, чуть старомодно из-за украшений повсюду, и комната у нее с видом на Центральный парк, где даже экипажи, запряженные лошадьми, украшены венками из остролиста и ветками пуансеттии [72].

Нора немножко поспала, приняла душ, потом они с Хейли отправились в серьезный поход по магазинам: «Тиффани», «Бергдорф», «Сакс», — Хейли покупала, Нора в основном просто смотрела.

— Раскошелься немножко-то, — замечает Хейли. — Ты такая скупердяйка.

— Я не скупердяйка, — возражает Нора. — Я бережливая.

Потому что тысяча долларов для нее не просто тысяча долларов. Это проценты с тысячи долларов, вложенных на срок, скажем, в двадцать лет. Это квартира на Монпарнасе и возможность комфортно жить там. И потому она не швыряется деньгами, она хочет деньги вкладывать, пусть работают на нее. Но все-таки она покупает два кашемировых шарфа: один для себя, другой для Хейли, — и холодно очень, и ей хочется сделать Хейли подарок.

— Вот, — говорит Нора, когда они снова выходят на улицу. Она вытаскивает серовато-белый шарф из сумки. — Надень.

— Это для меня?

— Я не хочу, чтобы ты простудилась.

— Какая ты милая!

Свой шарф Нора тоже повязывает на шею.

Стоит ясный, морозный, такой обычный для Нью-Йорка день, когда глоток воздуха обжигает холодом, а по каньонам авеню заметает порывистый ветер, кусая прохожим лица и заставляя слезиться глаза.

Глаза Норы, когда она смотрит на Хейли, тоже наполняются слезами. Она убеждает себя, что это от холода.

— Ты когда-нибудь видела рождественское дерево? — спрашивает Хейли.

— Какое?

— Елку в Рокфеллер-Центре, — объясняет Хейли.

— Нет.

— Тогда пойдем.

И вот теперь они стоят вытаращив глаза, дивясь на огромную елку, и Норе приходится признать, что ей и правда весело.

Это его последнее Рождество.

Вот что втолковывает Джимми Персик Солу Скэки.

— Ведь это, черт его дери, последнее мое Рождество за стенами тюряги, — говорит он. Он звонит из одного телефона-автомата на другой, чтобы не радовать фэбээровццев. — Пришпилили они меня, Сол, намертво. Припаяют срок от тридцатника до пожизненного по этому хренову акту Рокфеллера. К тому времени, пока я снова получу девку, мне, может, вообще уже плевать будет на них на всех.

— Но...

— «Но» еще какие-то, — перебивает Персик. — Это мой праздник. И я желаю огромный стейк, желаю войти в «Копа» с красивой телкой под ручку и услышать песню Вика Дэймона, а потом желаю самую красивую задницу в мире и трахаться, пока у меня член не обдерется...

— Подумай, как это будет выглядеть, Джимми.

— Мой член!

— То, что ты притащишь на вечеринку пять шлюх! — Сол бесится: когда же Джимми Персик уймется, перестанет думать только о траханье, если он вообще когда-нибудь перестанет. Парень — настоящий баламут. Ты надрываешься, яйца рвешь, чтоб урегулировать какое-то дело, а потом этот жирный тупой козел отчебучивает номер: вызывает пять шлюх самолетом из дерьмовой Калифорнии. Ему только этого и не хватало — пятерки девок в комнате, где им совсем незачем находиться. Пятерки ни в чем не повинных хреновых посторонних.

— А что Джон про это думает?

— Джон думает — это моя вечеринка.

Вот именно, мысленно добавляет Персик. Джон — чувак старой закалки. Джон — классный, не то что этот хренов старый зануда, который теперь стал их боссом. Джон был, как положено, благодарен, что я веду себя как настоящий мужчина и принимаю то, что мне грозит, не пытаясь организовать сделку с прокурором, чтобы скостить срок, не называю никаких имен. А тем более его.

Что думает Джон? Джон оплатит все расходы.

— Все, что пожелаешь, Джимми! Все! Это твоя ночь. За мой счет.

А Джимми желает «Спаркс Стейк-Хаус», «Копа» и эту девчонку, Нору, самую красивую, самую сладкую из всех, какие у него были. Попка у нее будто спелый персик. Он никак не мог выбросить ее из головы. Поставить ее на карачки и отодрать сзади, так чтобы эти ее персики ходуном ходили.

— О'кей, — бурчит Сол. — Ну может, встретимся с девками в «Копа» после «Спаркса».

— Ни хрена.

— Джимми...

— Что?

— Сегодня вечером у нас очень серьезный бизнес.

— Знаю.

— Ну то есть серьезнее не бывает.

— Вот потому, — говорит Персик, — я и вечеринку хочу устроить серьезную.

— Послушай, — Сол ставит точки над «i», — я отвечаю за безопасность на этом...

— Ну и постарайся, чтоб я был в безопасности. Вот и все, что от тебя требуется, Сол, а потом забудь про все, о'кей?

— Мне это не нравится.

— Ну и пускай. Пошел бы ты. Веселого тебе Рождества.

Ага, думает Сол, кладя трубку.

И тебе, Джимми. Веселого Рождества.

А уж сюрпризец я тебе припасу.

Под елкой лежит несколько пакетов.

Хорошо, что деревце маленькое, потому что подарков немного: с деньгами напряженка, и все такое. Но Кэллан купил в подарок Шивон часы, серебряный браслет и несколько свечей с ванильным ароматом, ей они нравятся. Есть несколько пакетов и для него: похоже, в них одежда, какая ему нужна: новая рабочая рубашка, может, и новые джинсы.

Милое, скромное Рождество.

Они планировали пойти к полуночной мессе.

А утром открыть подарки, попробовать приготовить индейку, сбегать на дневной сеанс в кино.

Но теперь ничего не будет, думает Кэллан.

Сейчас — нет.

В общем, так и так все должно было раскрыться, но получилось быстрее, потому что Шивон наткнулась еще на один пакет, который он запрятал далеко под кровать. Вечером он пришел с работы рано, Шивон сидит у окна, а у ее ног — коробка.

Она включила огоньки на елке, и они помаргивают красным, зеленым и белым позади нее.

— Что это? — спрашивает она.

— Как ты нашла?

— Вытирала пыль под кроватью. Так что это?

Это — шведский пистолет-пулемет «Карл Густав» девятого калибра. Со складывающимся металлическим стволом и магазином на тридцать шесть патронов. Хватит, чтобы выполнить работу. Номера спилены, проследить оружие невозможно. Со сложенным стволом всего двадцать два дюйма в длину, а вес — восемь фунтов. Донесет коробку, будто рождественский подарок, а потом коробку бросит, а оружие спрячет под куртку.

Оружие принес Сол.

Ничего этого Кэллан ей рассказывать не стал. А сказал глупое и очевидное:

— Тебе этого не полагалось видеть.

Шивон горько засмеялась:

— Я подумала, это подарок для меня. Даже чувствовала себя виноватой, когда открывала коробку.

— Шивон...

— Ты опять вернулся к прежнему, да? — Серые глаза смотрят холодно и твердо. — Ты берешься за новую работу.

— Мне приходится.

— Почему?

Кэллану хочется рассказать ей все. Но он не может позволить, чтоб она тащила на себе этот груз до конца жизни. Он говорит:

— Ты все равно не поймешь.

— Нет, я пойму, — возражает она. — Я ведь с Кашмир-Роуд, не забыл? Из Белфаста. Я выросла, наблюдая, как мои братья и дядья уходят из дому с маленькими рождественскими коробками, идут убивать людей. Я видела пулеметы под кроватью и раньше. Потому-то и уехала — меня уже тошнило от убийств. И убийц.

— Вроде меня.

— Я думала, ты переменился.

— Я и переменился.

Она ткнула в коробку.

— Мне приходится, — повторил он.

— Но почему? — недоумевает она. — Что есть такого важного, ради чего стоит убивать?

Ты, думает он.

Ты...

Но он ничего не говорит.

— На этот раз, когда ты вернешься, меня здесь не будет.

— Я не вернусь. Мне придется на какое-то время уехать.

— Господи! А мне ты собирался сказать? Или просто взял бы и уехал?

— Я хотел просить тебя поехать со мной.

И это правда. У него два паспорта и билеты. Он выуживает все со дна ящика стола и кладет поверх коробки у ее ног. Шивон до документов не дотрагивается. И даже не смотрит на них.

— Значит, так? — говорит она.

Голос внутри него вопит: «Скажи же ей. Объясни, что поступаешь так ради нее, ради нас обоих. Умоляй уехать с тобой». Кэллан порывается было сказать, но... не может. Шивон ни за что не простит себя потом за то, что стала частью этой его жизни. И его никогда не простит.

— Я люблю тебя, — выдавливает Кэллан. — Очень сильно люблю.

Шивон встает с кресла.

Подходит к нему близко:

— А я не люблю тебя. Любила, но теперь больше нет. Я не люблю того, кем ты становишься. Убийцу.

— Ты права, — кивает он.

Кэллан, пройдя мимо нее, сует в карман билет и паспорт, закрывает коробку и закидывает ее на плечо.

— Ты можешь жить тут, если хочешь, — говорит он. — Оплачено вперед.

— Я здесь жить не могу.

Хорошая все-таки была квартира, думает он, оглядываясь по сторонам. Самое счастливое, самое лучше место в его жизни. Место и время с Шивон. Кэллан стоит, стараясь найти слова, чтобы высказать ей это, но ничего не получается.

— Убирайся! Ступай, убей кого-то там. Ты ведь для этого уходишь?

— Да.

Кэллан выходит на улицу, там льет как из ведра. Поливает холодный, ледяной дождь. Подняв воротник, он смотрит на окно.

Видит — Шивон все еще сидит там.

Сгорбясь, спрятав лицо в ладони.

А позади нее помаргивают красным, зеленым и белым огоньки на елке.

Ее платье искрится под электрическим светом.

Расшитый сверкающими чешуйками красно-зеленый лиф.

Платье самое рождественское, одобрила Хейли, очень сексуальное.

Tres décolleté [73].

Джимми Персик не может удержаться и все запускает глаза за вырез ее блистающего платья.

А во всем другом, вынуждена признать Нора, он ведет себя вполне по-джентльменски. Выглядит на удивление пристойно в серо-стальном костюме от Армани. Даже черная рубашка и галстук не кажутся такими уж кошмарными; отдает мафиозным шиком, но не так уж чтобы.

Да и ресторан... Нора думала увидеть какую-то разудалую оглушающую сицилийскую вульгарность. Но «Спаркс Стейк-Хаус», несмотря на претенциозное название, оказался отделан сдержанно и солидно. Интерьер в английском стиле не в ее вкусе — на стенах, обшитых дубовыми панелями, гравюры со сценами охоты, — но все равно совсем не то, чего она ожидала от вечеринки гангстеров.

Прикатили гости на нескольких лимузинах, и швейцар держал зонт, прикрывая их от дождя те два шага, что они прошли от машин к длинному зеленому навесу. Приезд свой гангстеры со своими красотками под руку обставили эффектно и пышно. Обедающие за столиками в просторном переднем зале перестали есть и откровенно таращились на них. Ну, почему бы и нет, подумала Нора.

Девушки все просто сногсшибательно хороши.

На этот вызов Хейли отобрала лучших.

Сдержанные, прелестные, изысканные дамы, в них и намека нет на их профессию. Элегантно одетые, безупречно причесанные, с идеальными манерами. Мужчины пыжились от гордости, входя в зал. А девушки — нет, они принимали восхищение как нечто само собой разумеющееся. Даже никак не показали, что заметили его.

Подобострастный, как и положено, метрдотель сопровождает их в отдельный зал в глубине ресторана.

Посетители провожают их глазами.

Кэллан не наблюдает их процессию.

Он стоит за углом на Третьей авеню, дожидается приказа начать действовать. Видит, как подъезжают лимузины, лавируя в густом потоке праздничного часа пик, как сворачивают на Сорок шестую улицу к «Спарксу», и догадывается, что Джонни Бой, Пиккони и О'Боп прибыли на гулянку.

Он смотрит на часы.

5:30 — минута в минуту.

В зале их приветствует Скэки, каждого гангстера и его девушку по очереди. Все правильно, он хозяин, это он организовал вечеринку. Он даже (запустив украдкой глаза за вырез) целует Норе ручку.

— Рад видеть, — говорит он. Понятно теперь, почему Персик требовал именно эту для своей последней гулянки. Отпадная красотка. Они и все хороши, но эта...

Джонни Бой берет Скэки под руку.

— Сол, — зовет он, — на минутку. Хочу поблагодарить тебя за то, что ты устроил встречу. Я понимаю, тут потребовалось дипломатическое умение, нужно было уладить множество разных деталей. Если сегодня вечером достигнем результата, на какой надеемся, то, может, в Семье наступит мир.

— Только этого, Джонни, я и хочу.

— И места для себя за столом.

— Этого я не добиваюсь, — возражает Скэки. — Я просто, Джонни, люблю свою Семью. Люблю наше дело. И хочу, чтобы оно оставалось крепким, единым.

— Этого хотим и мы, Солли.

— Мне надо выйти, проверить кое-что, — говорит Скэки.

— Конечно, — соглашается Джонни Бой. — Теперь можешь позвонить, сказать королю, что он может входить. Подданные уже собрались.

— Слушай-ка, такое отношение...

Джонни Бой хохочет:

— Веселого тебе Рождества, Сол.

Они обнимаются и целуются.

— И тебе, Джонни. — Сол набрасывает на плечи пальто и идет к выходу. — А кстати, Джонни...

— Да?

— И счастливого Нового года!

Сол выходит под козырек. Погода препаршивая. Поливает ледяной дождь. Поездка обратно в Бруклин будет поганой.

Сол, достав из кармана пальто маленькую рацию, подносит к самому рту:

— Ты там?

— Угу, — отзывается Кэллан.

— Сейчас звоню боссу, чтоб приезжал. Так что время пошло.

— Все в порядке?

— Все как мы планировали. У тебя, приятель, десять минут.

Кэллан, подойдя к мусорному баку, швыряет туда коробку, сует пистолет-пулемет под куртку и шагает по Сорок шестой улице.

Под проливным дождем.

Пенясь, шампанское льется через края бокала.

Под смех и хихиканье.

— Какого черта! — восклицает Персик. — Шампанского полно!

И наполняет все бокалы.

Нора поднимает свой. Она не пьет, только чуть смачивает губы при каждом тосте. Ей нравится, как пузырьки щекочут в носу.

— Эй! Тост! — провозглашает Персик. — В жизни, конечно, есть и плохое. Но хорошего больше. Так что пускай никто не грустит в этот праздник. Жизнь прекрасна!

В этот сезон надежды, мысленно добавляет Нора.

И тут словно все дьяволы ада срываются с цепи.

Распахнув куртку, Кэллан выхватывает пистолет, передергивает затвор, целясь сквозь завесу дождя.

Первым его замечает Беллавиа. Он только, что открыл дверцу машины для мистера Калабрезе и тут увидел Кэллана. В его поросячьих глазках мелькает «А, это ты», а потом возникает тревога. Он начал было спрашивать: «Что это ты тут делаешь!», но мигом догадался и дернулся за своим пистолетом под куртку.

Но слишком поздно.

Руку ему отрывает, когда пули девятого калибра дырявят ему грудь. Беллавиа отлетает на открытую дверцу черного «Линкольн-континенталя» и оседает на тротуар.

Кэллан переводит пистолет на Калабрезе.

Глаза их на полсекунды встречаются, и Кэллан нажимает курок. Старик пошатнулся, а потом словно бы растекся лужицей, смешавшись со струями дождя.

Подойдя, Кэллан приставляет дуло к голове Беллавиа и дважды стреляет. Голова подскакивает на мокром асфальте. Кэллан приставляет дуло к виску Калабрезе и спускает курок.

Бросает пистолет, поворачивается и поспешно уходит в сторону Второй авеню.

За ним вдоль бровки тротуара бежит кровавый ручеек.

Нора слышит визг.

Дверь распахивается, стукается о стену.

Врывается метрдотель с криком: «На улице кого-то убили!» Все вскакивают, сами не понимая почему. Не зная, то ли мчаться на улицу, то ли растянуться на полу, прикрыв голову.

Тут входит Сол Скэки.

— Всем оставаться на местах, — приказывает он. — Убили босса.

Нора в недоумении. Какого такого босса? Кто это?

Раздается пронзительный вой сирен, и Нора вздрагивает, когда слышит — чпок!

Сердце у нее замирает. Пугаются все. Но это Джонни Бойон один по-прежнему сидит—открыл бутылку шампанского и наполняет себе бокал.

Машина ждет на углу.

Распахивается задняя дверца, и Кэллан влетает внутрь. Машина поворачивает к Сорок седьмой улице и едет к шоссе ФДР [74], потом дальше, к окраине. Сзади лежит приготовленная чистая одежда. Кэллан стягивает свою и влезает в новую. Все это время водитель не проронил ни слова, молча и ловко лавируя в плотном потоке машин.

Пока что, думает Кэллан, все идет по плану. Беллавиа и Калабрезе задумали, что они приезжают и видят сцену преступления: все их дружки зверски убиты. Они рыдают, скрипят зубами и причитают: «Мы ведь приехали, чтобы установить в Семье мир!»

Только на уме у Сола Скэки и всего остального клана было совсем другое.

«Займешься наркотиками — ты покойник». Но без них невозможно, потому что они означают деньги и власть. А если ты позволяешь, чтобы все деньги и власть захватили другие кланы, ты укорачиваешь свой жизненный путь. Таковы были доводы Скэки, абсолютно правильные.

И Калабрезе пришлось убрать со сцены.

Королем станет Джонни Бой.

— Идет смена поколений, — объяснял Сол во время их долгой прогулки по Риверсайд-парку. — Старики — на выход, приходят молодые.

Конечно, потребуется какое-то время, чтобы все успокоилось.

Джонни Бой станет отрицать свою причастность к убийству, потому что главы других Четырех Семейств, те, что уцелели, никогда не смирятся с тем, что он что-то предпринял без их разрешения, а они его ни за что бы не дали. «Ни один король, — наставлял его Скэки, — никогда не даст санкцию на убийство другого короля».

А значит, Джонни Бой вынужден будет провести расследование, что за сукины дети наркодельцы замочили его босса. Потом придется отправить еще несколько упрямцев, преданных Калабрезе, вслед за их боссом в мир иной, но в конце концов все утрясется.

И Джонни Бой, как бы с неохотой, позволит избрать себя новым боссом.

И другие боссы примут его.

И снова потечет наркота.

Непрерывным потоком из Колумбии в Гондурас, в Мексику.

И в Нью-Йорк.

Где в конце концов наступит белое от порошочка Рождество.

Но меня тут уже не будет, думает Кэллан, и я не увижу этого.

Он открывает пакет на полу.

Как и договорено, сто тысяч долларов наличными, паспорт, билеты на самолет. Скэки организовал все. Перелет в Южную Америку и новую жизнь.

Машина въезжает на мост Трайборо.

Кэллан смотрит в окно и даже сквозь пелену дождя видит очертания Манхэттена. Где-то там, думает он, проходила моя жизнь. Адская Кухня, «Священное Сердце», паб Лиффи, «Лэндмарк», «Глокка Мора», Гудзон. Майкл Мэрфи и Кении Мэхер. И Эдди Фрил. А еще — Джимми Бойлан, Ларри Моретти и Мэтти Шихэн.

А теперь прибавились Томми Беллавиа и Поли Калабрезе.

И призраки живые...

Джимми Персик.

И О'Боп.

А еще Шивон.

Кэллан оглядывается на Манхэттен, представляет, как она выходила из спальни, садилась к столу позавтракать. По утрам в субботу волосы у нее спутанные, лицо не подкрашено, но она все равно такая красивая. Сидит за чашкой кофе с газетой, но не столько читает ее, сколько смотрит на серый Гудзон и Джерси на другом берегу.

Кэллан вырос на легендах.

Кухулин, Эдуард Фитцджеральд, Вулф Тоун, Родди Маккорли, Патрик Пирс, Джеймс Коннели, Шон Саут, Шон Барри, Джон Кеннеди, Бобби Кеннеди, Кровавое воскресенье, Иисус Христос.

Все они приняли кровавую смерть.