Вне закона

СЛЕДЫ

Кеша приплыл на Птичий. Был остров лесист, крутоскален. Еще дрейфуя в зверобойном баркасе, с интересом рассматривал его Кеша. Но побывать тогда на Птичьем так и не удалось. Знал он – была здесь фактория американской концессии. Предприимчивые промышленники держали тут крупную звероферму, отстреливали соболя, в жирогонках топили нерпий жир и дубили шкуры.

Наведывались на Птичий японцы. Ловили рыбу, постреливали оленей, а кое-кто копался в земле. Был слух, что японцы нашли и ворошат по ручьям золотишко.

Первые погранотряды на хлипких малосильных катерах выперли с острова пришельцев, организовали в фактории заставу.

Но прожили тут немного. Хотя и край страны Птичий, но не самый отдаленный. Да к тому же бухты неглубоки, от шторма порядочной посудине укрыться негде. А штормы в Шатарском море необузданные, злые. С тех пор люди на Птичий попадали редко, да и бродили больше все по прибрежной тайге, не забираясь в глубь острова. На всех Шатарских островах в начале тридцатых работали топографы и геологи-съемщики. С тех пор у страны так и не дошли до островов руки. Так что Кеша был первым полпредом власти в далеком и забытом людьми крае. Чуганский промхоз с любой оказией присылал ему инструкции и включил острова в освоенные охотничьи угодья.

Прибыл Кеша на Птичий, имея на борту лодки муку, сухари, соль, сахар, крупу, табак, охотничий припас и строительный инструмент: пилу, топор, молоток, с десяток гвоздей и двух собак – Бурака и Соболя.

Он намеревался пересечь остров с севера на юг и с запада на восток. Срубить зимовье и остаться на Птичьем на зимовку. Был июль. В устьях рек и в прибрежных долинах поднялась в пояс трава, цвели ирисы и кое-где, высвечивая зелень разнотравья, полыхали сараны. Территория зверофермы густо заросла кустарником, а в бывших вольерах вымахали в рост человека стройные лиственки. Дом фактории был еще крепок, но в нем свободно гулял ветер и царил дух запустения. Русская печь, сложенная на заграничный манер, осела и дышала могильным холодом. Высокое крыльцо схилилось набок и отчаянно ныло под шагом.

Все тут было чужим, казенным, далеким… Поэтому Кеша твердо решил обосноваться где-нибудь подальше от бывшей фактории.

Место для жительства Кеша выбрал в устье реки Лебяжьей, на невысоком взлобке, прикрытом густым ельником. Здесь вречку Лебяжью впадал быстрый и довольно широкий ручей. Название реки Кеша запомнил еще по лоции, будучи зверобоем, а ручей сам нарек Травяным. К его верховью он думал уйти сразу же, как только справится с постройкой зимовья, лабаза и бани. Париться Кеша любил и никогда не упускал возможности поставить рядом с зимовьем, если позволяло время, баньку. За неделю Кеша управился со всеми делами и ушел в тайгу. Он шел по ручью Травяному, вслушиваясь и вглядываясь в заповедную тайну деревьев. Его привыкший к негромкой, но большой жизни тайги слух улавливал мудрый язык леса. Вот, нарушая общий шум вершин, что-то прошелестело, хрустнуло и пошло-пошло волной прочь от ручья. «Белки», – отметил про себя охотник. Над водой, едва-едва заглушая бормотание волны, прошел долгий, торопкий стук. Где-то от водопоя, совсем рядом, вспугнутые его запахом и запахом собак, уходили олени. Скоро он подсечет их тропу. Вероятно, на вершинных сопках много ягеля: олений табун крупный.

На ствол старой ели, что лежал поперек ручья, выбежал бурундучок. Засуетился, засвистел, привстал на задние лапки и воззрился на Кешу черными капельками глаз. Собаки было рванулись к нему. Но Кеша остановил их одним взмахом руки. Посвистел бурундучку, и тот ответил торопливо и звонко. Охотник еще посвистел, и бурундучок снова откликнулся. Бурундуков Кеша любил и таил к ним какое-то отцовское нежное чувство. Еще в детстве он однажды приручил к себе зверька настолько, что тот принимал у него из рук пищу. Бурундуки были всегда веселы и подвижны.

За полдень Кеша вышел к истокам ручья Травяного. Широкая поляна заросла высокой жирной травой. Травы легко покрывали охотника с головой, под ногами хлюпала вода, а где-то впереди, скрытые зеленой стеной, забеспокоились утки. Над поляной зависли раскидистые кроны берез, а чуть выше шумел ельник-зеленомошник. Такие поляны любит медведь, он бродит по ним в жаркие дни. Кеша остановился, прислушался, насторожились и собаки, чуть-чуть ероша шерсть. Может статься, что медведя сморила жара и он крепко спит, забравшись в густую и волглую тень зарослей.

Охотник шел неслышным скользким шагом. Бурак и Соболь все больше ерошили шерсть и оскаливали пасти. Но, кроме недавних, еще пахнувших зверем лежек и бочажка-водопоя, Кеша ничего не обнаружил.

Судя по лежкам и следам, медведь был крупным. Охотник, прикинув вершком след зверя, определил возраст – семь лет.

Кеша хорошо знал и уважал жизнь хозяев тайги. Исходив по их тропам сотни и сотни километров, не раз вступая с ними в честное и всегда крайне опасное единоборство, охотник настолько изучил их нрав, что мог легко определить характер любого медведя.

Этот был матер и зол. Следы его буйств хранила окрестная тайга. Вот береза, ствол которой весь измочален громадными когтями. До коренного камня выбита земля. Тут медведь напал на пасшегося сильного и молодого лося. Лось, застигнутый врасплох, принял бой. Вокруг все вытоптано и выбито животными.

Лось бился отчаянно. Об этом говорят рога с пристывшими на них клочьями медвежьей шерсти. Череп лося развален и лежит среди костей, разбросанных на поле боя. Кости находит Кеша и в ельнике-зеленомошнике. Хозяин любит поживиться свежинкой. Вкус крови и теплого мяса делает его еще более жестоким.

А вот и еще один след, но уже не зверя – человека. Он развел костер не подле воды, а среди леса, на хвое. Он не залил уголья, и предательский, скрытый под толстым вековым покрывалом палой хвои огонь сделал свое дело. Метров на сорок вокруг выгорела земля, занялись огнем смолистые лапы взрослых деревьев, погиб молодой подгон. Только случившийся ливень спас тайгу от пожара.

Кеша на мгновение представил себе, как занимался, треща и плюясь искрами, пожар, как низкий, ядовитый дым стлался над землей, растекаясь все глубже и глубже по тайге, как забеспокоился зверь и всполошились птицы. Представил и свел сурово брови, выругался и плюнул в холодное чрево кострища.

А что же человек? Куда направил он свои следы? Давно ли был тут? И один ли раз?

Охотник идет дальше в тайгу, и она раскрывает перед ним прошлое.

За водоразделом, в истоке ручья, бегущего против Травяного на северное побережье, развалившееся, хлипко поставленное зимовье. Да не зимовье это вовсе, а кое-как слепленное утлое жилище.

Кеша побродил вокруг, пригляделся. Однако, лет восемь как поставлено. Человек в нем не зимовал, ушел по осени. А вот года четыре назад снова приходил, и тогда же разметал, разбросал зимовье зверь.

Из узкого черного провала двери дыхнуло в лицо смрадной плесенью запустения. Но Кеша все-таки заглянул внутрь утлого жилища. Сквозь пролом в крыше, уже изрядно заросшей кустистым багульником и малой порослью ветловника, в бывшее зимовье сочился мертвый, скудный свет.

«Будь ты неладен, паскудник!» – выругался про себя охотник и вышел на волю с чувством гадливости и презрения к тому, кто жил тут несколько лет назад…