Вне закона

ПОСЛЕДНИЙ ВЫСТРЕЛ

Тайга недвижима. Белая ожеледь искристо убрала ветви берез, осин, лиственок, пухло легла на лапах елей. Сюда, в густые острова тайги, не пробивается ветер, и тонкий, невесомый снег медленно течет и струится меж деревьев. Где-то всего в нескольких километрах бушует пожар, стонут и лопаются стволы деревьев, ухают колодины и камни, умирают в своих гнездах, так и не проснувшись от зимней спячки, бурундуки, все еще мечутся спасшиеся от огня звери и птицы, а тут все тихо, все свято и бело, как и должно быть на доброй большой земле. И только два человека нарушают этот вечный, материнский покой зимнего леса. Они рвутся сквозь тайгу, ломая кустарник, переваливаясь через бурелом, переползая через колодник. Тот, что идет впереди, часто останавливается, лежит на снегу, запаленно дыша, и все тычется запотевшим, покрывшимся густым куржаком и выморозью лицом в циферблат наручных часов. Второй, не отдыхая, поднимаясь и падая, нагоняет медленно, но верно. Иногда к сердцу подступает дурнота. И тогда не искрится ожеледь, снег становится темнее сажи, и небо, и деревья, и свет…

Все ближе и ближе к своему врагу Кеша. Вот он оползает громадное выскорье – вывороченное с корнем дерево – и замирает. Впереди что-то чернеет на снегу.

«Достал! Достал все-таки, – думает и сжимает напрочно рукоять ножа. – Запалился, лег, словно бы зверь, в снег».

Еще один скользкий, стремительный бросок, тело стало легким, упружистым…

«Нет, не он!» Всего лишь кожух. Сбросил тот его, тяжело. Ну, теперь-то от Кеши ему не уйти!

И снова бросок вперед; снова с колен на локти, с локтей на колени.

И опять впереди что-то чернеет. И снова напрягся охотник. Куртка. А чуть поодаль в сугробе – вмякший в снег патронташ. «Скоро телешом пойдет», – в мыслях улыбнулся Кеша и прополз мимо брошенного.

«Нет, от Дубилкина тебе не уйти! Оклемался Кеша, оклемался…»

Прямо на следу натолкнулся на «бельгийку». Привалился спиной к колодине, поднял ружье, смахнул со стволов рукавом снег. Хорошее ружье, витое, двенадцатого калибра, с наборной насечкой. Знакомо оно ему – по бесчинствам на острове, по черепу олененка с черной дырочкой под глазницей, по тем зверям, что залегли в агонии по ручьям. В одном из стволов пулевой заряд.

«Нож о тебя марать не буду. Кровью твоей руки марать незачем. Твоей же пулей пришью!»

Тайга расступилась. На белом, чистом пологе мари грязной кляксой – маленький копошащийся человечек. Сумерки заметно затушевывают светлые краски дня, еще немного-и тайгу покроет темнота. Непроглядная ночь придет на землю. До бухты совсем недалеко. Там уже суетятся и поглядывают в тайгу те пятеро. К вечеру неожиданно распогодило, и вот-вот над островами откроется небо. У тех, что ждут, и у того, что спешит к ним, только ночь, только темнота. Успеют ли они уйти по петле теплого течения к материковому припаю, успеют ли припрятать свою добычу и замести следы?…

…А человек все еще лежит в снегу, запаленно дышит. Можно отдохнуть – теперь-то наверняка выйдет к бухте.

Он не видит Кеши, что еще скрыт густой порослью кустарника, не видит Рваного Уха, который вышел между ним и охотником на марь и замер, пораженный близким запахом петли и пожара.

Вот она, расплата! Задержись Кеша в погоне на минуту – и все бы произошло без свидетелей. Все так, как должно совершиться по справедливости, по вечному закону тайги.

Поджигатель тряс перед собой руками, силясь что-то крикнуть перед смертью. И все смотрел, не спешил с последним прыжком Рваное Ухо, и глядел на них из густого кустарника Кеша. В единый миг перед глазами охотника промчались события его жизни на островах: старый сохатый, развороченные бортни, вытоптанный огород, раскиданные бревна на Тавалаке, скелет медведицы в змеином захлесте петли, медведь, что подстерегал Кешу и лег в берлоге на Высокой.

Медведь шел на человека. Шел медленно, готовый для последнего броска. Вот он вскинул передние лапы, грузно оседая на задние. Человек привстал и снова откинулся на спину, беспомощно закрываясь слабыми руками. Сейчас он получит за все – свершится суд…

Громыхнул, расколол белую тишину тайги выстрел. Рваное Ухо окаменел, повел в сторону выстрела головой и так же, как человек, стал валиться на спину.

Кеша вышел из-за кустарника. Он тяжело переставлял ноги, но все-таки шел, поднявшись над уже серым в сумерках пологом мари.

Охотник опустился перед Рваным Ухом, не в силах обойти по сугробу его большое тело. Пар поднимался над выбегавшей в снег струйкой крови, и дергались, мучительно вытягивались, лапы зверя…

А по ту сторону медведя плакал и бился в припадке непроходящего страха т о т.

Кеша сидел, привалившись к еще теплому брюху Рваного Уха, и слушал, как все вязче и глуше стекает в снег кровь медведя.

В лиловом, распогодившемся небе слабым комочком света над островами прошел самолет. Летчик, отклонившись от курса, снизился над Птичьим, заложив над ним круг.

– Не погуби, – простонал т о т и было пополз к побережью.

– Лежать! – приказал Кеша, и голос его был страшен.

Кеша не замечал мороза. Только вновь поднялась и сламывала его тело давешняя боль. Но он был уверен, что выживет этой ночью. И будет жить, пока не придут сюда люди. А если и умрет, то нет у него перед смертью страха. Следы, оставленные на острове, расскажут обо всем.

Люди узнают правду. Люди свершат суд. И эта вера пуще огня согревала его замерзающее больное тело.