Внебрачная дочь

Гоньбою вспугнут, царственный олень

Принудил всех — людей, коней и псов —

Его меты держаться, пролегавшей

По кручам и обвалам. Я и сам

Не ведаю, куда нас занесло,

Хоть порскал здесь немало. Где мы, дядя?

Я этих мест не видел отродясь.

Ручей, обдавший нас бурливой стужей,

Течет по землям твоего слуги,

Дарованным мне щедростью твоей

Как первому вассалу королевства.

А за хребтом лесистых этих гор

Таится домик мой, не для царей

Воздвигнутый, конечно, но готовый

Тебя принять и обслужить радушно.

Дай под высоким куполом дерев

Нам кафедральным мраком насладиться!

Дай трепетной листве густую сеть

Вкруг нас сплести, чтоб звонкий шум охоты

На краткий час сменила тишь благая.

Не правда ли, как дышится легко

Отгородившимся от бурь житейских

Нерукотворным этим бастионом?

Здесь не достигнет нас ни ропот черни,

Ни наглых трутней алчная ладонь.

Не углядишь отсюда, как тишком

К твоим врагам пристал неблагодарный.

Здесь шумный мир не потревожит нас,

Что вечно требует, трудов чураясь.

Не надо бы напоминать о том,

О чем забыть стремится скорбный разум.

Пусть отзвук гула отдаленных бурь

Заглохнет и замрет хотя б на время,

Не лучше ль нам затеять разговор,

Достойный благодатного укрытья?

Здесь скромная чета гулять могла бы,

Любуясь на детей, больших и малых,

Тревог не ведая, здесь мог бы друг

Довериться отзывчивому другу.

Не ты ли сам мне намекнул на днях,

Как показалось мне, любезный дядя,

Что хочешь тайну мне открыть, поведать

Давно томящее тебя желанье

В надежде, что исполнится оно.

Ты большую мне милость оказать

Не мог бы, мой державный повелитель,

Как развязать язык мне добрым словом.

Не станет кто другой внимать признаньям

Моим участливей, чем наш король,

Кому дороже всех сокровищ мира

Его родные дети. Лишь с тобой,

Мой государь, хочу я говорить

О радостях счастливого отцовства.

О радостях отцовства? Неужель

Они тебе знакомы? Разве он,

Твой сын единственный, не омрачил

Строптивостью, распутством, мотовством

Твоей к закату близящейся жизни?

Иль буйный нрав его угомонился?

От сына я не жду отрадных дней.

Его мятежный норов обложил

Весь горизонт грядою туч грозовых.

Не он, звезда другая, свет другой

Открылись мне. Карбункулы мерцают

В пустынной тьме, по древнему поверью,

И разрежают мрак безлунной ночи

Нездешним светом призрачных огней.

Такой волшебный клад и мне доверен,

Счастливому! И я его храню

С надеждой, с робкой радостью, с тревогой,

Заботливее, чем зеницу ока,

Чем жизни, мне дарованной, свечу.

Не затемняй таинственностью тайну.

Бестрепетно кто кается в грехе

Пред королем, не зная, претворит ли

Монаршья воля грех в источник счастья?

И этот клад, от всех тобой таимый…

То дочь моя.

Как? Твоя дочь?.. Ужель,

Подобно олимпийским божествам,

Искал мой дядюшка услад любовных

И радостей отцовства в низшем круге?

Высокое и низкое равно

Порой повелевают нам молчанье.

Ах! слишком высоко она стояла,

Та, с кем связал меня всевластный рок!

По ней твой двор поныне носит траур,

Деля со мной снедающую боль.

Ты — о принцессе, родственнице нашей

Почившей?

Да. — Но дай мне слово молвить

О нашей дочери, что с каждым днем

Родителей становится достойней

Своею статью, благородством чувств,

Да будет прошлое погребено

С любимым прахом под одной плитою!

Ее кончина мне вернула право

Перед тобою дочь назвать мою,

Моля монарха до меня поднять

Ее и до себя; признать открыто

За ней права высокого рожденья

Перед двором, страной и целым миром.

В неистощимой благости своей,

Когда сестра, неведомая мне,

И впрямь все совершенства съединила

Родителей своих высокородных,

То должен двор и наш державный род

Приветствовать столь чудную звезду,

Взошедшую взамен звезды угасшей.

Поговори с ней, прежде чем решать

Судьбу ее. Отцовым славословьям

Не доверяйся! Много ей дано

Благоволением самой природы.

Но я ее старался оградить

Со дня рожденья лучшими из лучших;

Наставницу усердную и мужа

Обширных знаний я приставил к ней.

Какими восхищенными глазами

Она взирает на творенье божье!

Какими красками рисует ей

Воображенье путь, ей предстоящий!

Отцу она всем сердцем предана.

И если дух ее день ото дня

Мужает, набираясь новых знаний,

То юный стан, чтоб крепость обрести,

В утехах рыцарских нужды не ведал.

Ты сам в пылу охоты наблюдал

За смелой всадницей, тебе безвестной,

Не далее, как нынче. Амазонка,

Что в реку бросилась вослед оленю

На взмыленном коне, была она.

Хоть натерпелся страху я, мне льстит,

Что нашей крови Артемида эта.

Не в первый раз я испытал в тот миг,

Как страх и гордость, ужас и восторг

Сплетаются в нерасторжимый узел.

С уверенной отвагой борзый конь

Бесстрашную стремглав на берег вынес

В суровый сумрак зарослей густых

И с ней исчез бесследно.

Только раз

Она еще мелькнула вдалеке

И в глухомани леса затерялась.

Бог весть, где носится она теперь.

Досадуя, что не удастся ей

Порфироносного ее кумира

Хотя бы издали еще увидеть,

Как то и подобает ей, — до дня,

Когда угодно будет государю

Признать за ней права принцессы крови.

Что за смятенье вдруг объяло всех?

Все ринулись к подножию утеса.

Без лишних слов скажи, что там случилось?

Наездница с кремнистой крутизны

В зияющую пропасть сорвалась.

О, боже!

Что с ней сталось?

Тотчас мы

Гонца послали за твоим хирургом.

К ней! Что гадать? Коль нет ее в живых,

Ничто меня не связывает с жизнью!

Как это было? Как стряслась беда?

Все на моих глазах произошло:

Большой отряд ретивых удальцов,

От прочих обособясь во главе

С прекрасной всадницей, вдруг появился

С той стороны лесистых этих гор

И слышат, чуют, видят, что олень

Добычей стал освирепевших псов.

И в тот же миг рассеялся отряд,

И каждый стал — кто тут, кто там — искать

Себе тропу в объезд разверстой бездны.

И лишь она, одна из всех, бесстрашно

Принудила коня вперед рвануться

С уступа на уступ ко дну обрыва.

Мы изумлялись дерзости такой,

Успешной поначалу. Но, ступив

С опаскою на край последней кручи,

Вдруг поскользнулся конь и сорвался

С утеса вместе с нею. Вот и все,

Чему я был свидетель. А потом

От глаз моих толпа ее закрыла,

И за хирургом послан был гонец.

Ты подал знак, и я к тебе явился.

Лишь уцелела б дочь его! Опасен,

Кому на свете нечего терять.

Смертельный ужас вырвал у него

Былую тайну из душевной глуби,

Которую хранил он так ревниво?

Он час назад во всем признался мне.

Как видно, смерть принцессы разрешила

Ему открыться в том, что для двора

И для страны открытой было тайной

Уж столько лет. Потешная черта!

Молчать и думать, что своим молчаньем

Мы в силах сделать бывшее небывшим.

Не обойтись без этой нам черты.

Немало дел вершится на земле,

Каких огласке предавать зазорно.

Несут. Боюсь, она уже мертва.

Ужасная, нежданная утрата!

Когда твое искусство, эскулап,

Усердный страж бесценного здоровья

Монарха нашего, чего-то стоит,

Так сделай, чтоб глаза ее раскрылись,

Их взор во мне надежду пробудил!

Дай хоть на миг воспрянуть мне душой

Из пропасти страданий безысходных!

А если ты лишь на ничтожный срок

Ей жизнь продлить своим искусством можешь,

Так помоги мне раньше умереть,

Чем навсегда замрет ее дыханье.

Чтоб в свой предсмертный миг я вскрикнуть мог,

Исполнясь верой: дочь моя жива!

Уйди отсюда, дядя! Долг отца

Я на себя беру. Все, что возможно,

Он сделает — как будто перед ним

Не дочь твоя, а я лежу простертый.

Пошевельнулась!..

Правда?

Да.

Глядит!

Бесстрастно на небо, вокруг смятенно.

Она жива!

Удвой свои старанья!

Жива! Глядит разверстыми глазами

На божий мир! Дай срок, и нас узнает,

Отца родного, преданных друзей!

Ах, не туда ты смотришь, светик мой!

Ну что тебе до этих? На меня

Гляди, дружок, на своего отца!

Ужель не узнаешь? Пусть голос мой

Коснется первым слуха твоего,

Прервав безмолвие досрочной ночи.

Как мы здесь очутились?

Нет, сперва

Меня узнай! Не узнаешь?

Отец!

Да, твой отец, которого из бездны

Отчаянья вернул твой милый голос.

Где мы, отец?

Не думай ни о чем,

Доверчиво прими из рук отца

Платок, пропитанный целебной влагой.

Все вспомнила — рассеялся туман!

Там мы стояли, там дерзнула я

Послать коня вперед ко дну обрыва.

Я сорвалась, и замертво меня

Снесли к тебе. Прости мне безрассудство!

Меня любить ты можешь ли еще,

Подвергшую тебя таким страданьям?

Казалось мне, что я и прежде знал,

Какой бесценный клад доверен мне,

Но страх утратить счастье во сто крат

Умножил цену клада чудного.

Пусть все уйдут! Хочу поговорить с ней.

Как всадница отважная? Она

Не пострадала?

Нет, мой государь!

А если след безмерного испуга

Еще не стерся, ты сотрешь его

Целебной силой кротости своей.

Какого рода-звания она?

На твой вопрос отвечу я признаньем,

На твой приказ — тем, что представлю я

Ее как дочь тебе.

Как дочь твою?

Мой милый дядя, счастье одарило

Тебя куда щедрее, чем закон.

Как не спросить себя: а вправду ль я

Из морока томительного бреда

Вернулась к яви жизни? Иди всё,

Что вкруг меня, обманный сон, и только?

Отец меня представил королю

Как дочь свою. Ужели это правда?

Но раз отец мой — дядя короля,

Тем самым довожусь я государю

Сестрой двоюродной?.. Прости меня,

Великий наш король! Прости за то,

Что, вырванная из глухого мрака

Безвестности, я — от обилья света —

Не знаю, как ступить и что сказать…

Пусть знаменует твой земной поклон

Покорность непреложной воле рока:

Нелегкий долг смиренья ты несла

Безропотно немало горьких дней

Наперекор высокому рожденью.

Но пусть и этот час, когда тебя,

Подняв с земли, я к сердцу прижимаю

И твоего прекрасного чела

Отеческим касаюсь поцелуем,

Не меньшим будет знаменьем судьбы!

В тебе признал я кровь державных предков,

И вскоре всё, что вам поведал тайно,

Я пред двором открыто повторю.

Столь щедрый дар нас обязует к вечной

И безраздельной верности тебе.

Наставникам внимала я усердно,

А также зову собственной души,

Но говорить с возлюбленным монархом

И отдаленно я не научилась.

Но если даже не удастся мне

Все высказать, как должно, государь,

Молчать перед тобой мне не пристало.

Чем услужить, что дать тебе могу я?

Ведь даже скопища своих богатств

Ты подданным вседневно возвращаешь.

Здесь тысячи стоят тебе к услугам,

Здесь тысячи ждут знака твоего!

И если кто из них свой ум, и душу,

И кровь, и жизнь тебе отдать готов,

В толпе несметной он — ничто и в море

Безвестной каплей кануть обречен.

Толпу ты грозной силой почитаешь,

Дитя мое? Не стану отрицать:

Она сильна. Но сколь сильнее те

Немногие, что ей повелевают,

Ведут ее и властвуют над ней!

И если, по преемству, государь

Глава страны, то родичи его —

На страх врагам и благо королевству —

Ближайшие советники ему.

О, если б никогда в высокий круг

Сподвижников моих единокровных

Не проникал губительный раздор!

Я нерушимым королевским словом

Тебе отца сегодня даровал,

Мне близкого по крови. Сохрани

Для государя ум его и сердце!

Противников немало у меня,

Так пусть он их числа не преумножит!

Чем заслужил столь тяжкий я укор?

Как непонятны мне намеки эти!

Не торопись досрочно их понять!

Все двери в королевские чертоги

Открыты для тебя. Ты в тронный зал

Идешь по плитам мраморного пола,

Дивясь потоку праздничной толпы;

И чаешь детским сердцем встретить здесь

Любовь, согласье, преданность престолу.

Увидишь ты другое! Мы живем

В такие дни, когда тебя король

Не на веселый праздник приглашает,

Будь даже он днем моего рожденья.

И все же, горьким думам вопреки,

Он мне сулит усладу! В этот день

Я назову тебя своей сестрой.

Все взоры обратятся на тебя!

По прихоти природы ты прекрасна,

А что до ценных тканей, бриллиантов,

Мы раздобудем их, отец и я.

Нежданной радости невольный вскрик,

Слеза, дрожащая в счастливом взоре,

Не выразят безбрежного блаженства,

Каким ты душу всколыхнул мою.

К твоим стопам склоняюсь я безмолвно.

Не надо так!..

О, дай же мне сполна

Блаженство преданной любви изведать!

Когда в часы безудержной отваги

Мы нерушимо верим в свой успех,

Всецело уповая на себя,

Нам кажется, что мы владеем миром.

Но сладостен и миг, зовущий нас

В немом восторге на колени пасть:

Все, что мы жаждем в жертвенном порыве

Отцу поведать, государю, богу —

Любовь свою и преданность до гроба,

Не выразить полнее, как упав

Перед тобой в молчанье на колени.

Дозволь вторично присягнуть тебе!

Навеки мы вассалы венценосца!

Ах, встаньте же! Вступите в круг моих

Соратников достойных! Твердо стойте

За правду, за исконные права!

Наш век — увы! — отмечен страшным знаком:

Ничтожное растет, величье никнет;

Безродный хочет, с родовитой знатью

Сравнявшись, буйным бредням предаваться,

Чтоб больше не осталось никаких

Различий меж людьми, и все мы в общем

Потоке устремились к океану,

Чтоб сгинуть в нем бесследно и бесславно.

Но да не будет так! Возобновим

Поблекший блеск величия былого

Удвоенной отвагой! Позабудем

Былые распри сильных против сильных!

Не станем изнутри крушить фрегат,

Способный лишь единодушным рвеньем

Смирить извне грозящую беду.

Какой ликующий, бодрящий блеск!

Он светит мне, очей не ослепляя.

Так высоко нас ставит государь,

Что сам же нас зовет к себе на помощь;

Не только мы сородичи ему,

Он видит в нас оплот верховной власти,

И если жизнь монарха охранять

Доверено его окольной рати,

То нам не меньший жребий предназначен:

Сердца народа возвратить монарху

Есть высший долг сподвижников его.

Где трон непрочен, непрочна держава,

Где рухнул он, огулом рухнет всё.

Нередко старость порицает младость

За самомненье буйное ее,

Но весь избыток наших юных сил

Принадлежит тебе, наш повелитель!

Восторженность младенческой души

Ты выслушал с улыбкой снисхожденья,

Но и отец, бывалый муж, сполна

Уразумев и разумом и сердцем

Великодушье дара твоего,

Тебе клянется в верности до гроба.

Мы вскоре встретимся на торжестве,

Которым я, в угоду моим верным,

Отмечу час рожденья моего.

Я подарю тебя большому свету,

Дитя мое, родителю и мне;

Вблизи от трона будешь ты блистать.

Но до поры до времени храните

Молчанье… Всё, что совершилось здесь,

О том — ни слова! Зло вздымает волны,

За валом вал, за штормом шторм, и судно

К таким уносит скалам, что его

И опытнейший кормчий не спасет.

Порукою успеха служит тайна:

Что ты дружкам поведал — не твое.

Ничтожный случай волею играет,

Врагов приказом настигай врасплох!

Немало лучших помыслов моих

Пресекла сила встречной воли тысяч.

О, если б я помимо доброй воли

И полнотою власти обладал,

Последний уголок моей страны

Отеческую б ощутил заботу:

В довольстве жили б и под низкой кровлей,

В довольстве — и под крышами дворца.

Когда добьюсь я счастия такого,

Охотно и престолом поступлюсь.

Какой чудесный, благодатный день!

Почаще бы такие выпадали.

Как щедро одарил нас государь!

Так радуйся нежданному подарку!

Сдается, он несчастлив… А так добр!

И доброта подчас плодит врагов.

Кто недруг доброчестному монарху?

Кто ждет добра от строгости одной.

Монаршья кротость кротость насаждает.

Но может и строптивость породить.

Он благородством наделен природой,

Но ей поставлен слишком высоко.

Он оснащен высоким чувством долга.

Для частной жизни, не для короля.

Он — отпрыск рода царственных героев.

В праправнуках скудеет предков мощь.

Утраченную мощь мы воскресим!

Да, если в наши он поверит силы.

В душе моей мелькнуло подозренье…

Какое? Не скрывай его, дитя!

И ты из тех, кого король страшится.

Пусть он страшится тех, кто враг ему.

А тайные враги его — опасны?

Скрывающий опасность — злейший враг,

В какие дебри мы зашли, однако,

Дитя мое! Наплыв тревожных дум

Нас в сторону угнал от светлой цели.

Неподготовленный, я только сбил

Тебя своим сумбуром с панталыку.

Должно же было статься, что, едва

Обретши счастье, ты вкусила горечь;

В неведенье невинном не смогла

Ему отдаться сердцем безраздельно!

Уже почти у цели ты. Но колют

Твой лоб шипы тернового венца.

Любимая, не этого я ждал!

Хотелось мне, чтоб спрохвала, неспешно

К большому свету приобщалась ты,

Лишь постепенно с юными мечтами

И грезами былыми распростилась;

И вдруг — как то паденье с высоты

На дно обрыва — ты низверглась в мир

Опасностей, коварства и тревог,

Где самый воздух дышит преступленьем,

Где зависть людям распаляет кровь

И зараженных ей сдает кручине.

Неужто же мне впредь не суждено

В твой тихий рай под вечер возвращаться,

Чтоб врачевать невинностью твоей

Уколы светской пошлости и злости!

В одной сети запутавшись со мной,

Ты горевать за нас обоих будешь.

Нет, мой отец! Коль скоро дочь твоя

В глухой тиши невольного затвора,

В ребяческом ничтожестве своем

Могла невинной детской болтовней

Тебя развлечь, ободрить, успокоить,

Так как же мне, в твою судьбу вплетенной,

Не расцветить веселой пестрой нитью

Суровой, многотрудной жизни ткань?

Как буду я сочувствовать деяньям

И подвигам, какими королю

И родине ты славу преумножишь!

Мой юный пыл, восторженность души

Передадутся исподволь тебе,

Вспугнут томящий морок, что невмочь

Нести тому, кто до сих пор один

Сгибался под крестом постылых козней.

В часы невзгод, скорбей и треволнений

Еще недавно забавляла я

Тебя каскадом взбалмошных затей;

Теперь, проникнувши в обширный план

Твоих разумно взвешенных деянии,

Я буду дочерью тебе во всем.

Что ты утратила, порвав с былым,

Ты слишком мало ценишь, дорогая,

Чрезмерно веря в блеск грядущих дней.

Делить с высокородными мужами

Заботы о народе и стране

Для душ отважных — доблестный удел.

Да, это так! Прости, что изменило

Мне мужество в великий этот миг.

С тобою обменялись мы ролями:

Не я — тебя, а ты меня ведешь.

Итак, отец, отправимся с тобой

В те области высокие, откуда

Мне солнце новой жизни воссияло.

Боюсь, что только улыбнешься ты,

Когда и я признаюсь, в свой черед,

В моих заботах.

В чем они, скажи?

Мгновений важных много в этой жизни,

То горестью, то радостью великой

Пронзающих нам душу. При таких

Оказиях о внешности своей

Мужчины зачастую не хлопочут;

Не то — у нас: мы, женщины, хотим

И нравиться, и зависть возбуждать

Своим обличьем при любом событье.

Я это наблюдала и сама.

И вот, в желанный час, мне предстоящий,

Я чувствую, что слабости такой

Девической подвержена и я.

Чего ж, дитя, тебе недостает?

Ты на меня расходов не жалеешь,

Я это знаю. Но великий день

Так близок, что боишься упущений.

Все, что должно составить мой убор,

И кружево, и ткани, и брильянты —

Как их достать и к сроку изготовить?

Хоть счастье и настигло нас врасплох,

Но мы, с его возможностью считаясь,

Всем нужным постарались запастись.

Еще сегодня праздничный наряд

Получишь ты в ларце, его достойном,

И все ж, в залог грядущих испытаний,

Я подвергаю искусу тебя:

Вот ключ к тому ларцу. Храни его.

Не любопытствуй! Прежде чем с тобой

Мы свидимся, ларца не открывай.

Не доверяйся никому! Так разум

Глаголет нам, и так велит король.

Для девушки не легок и́скус твой,

Но обещаюсь выдержать его.

Мой злобный сын не устает следить

За каждым шагом на твоем пути.

Припомни, как взъярился он, узнав,

Что я тебе удел отвел ничтожный.

Так как ему, проведавши о том,

Что вскоре, по указу государя,

Ты с ним в своих сравняешься правах,

Не взбелениться, не пойти на всё,

Чтоб воспрепятствовать державной воле?

Давай спокойно выждем день желанный,

Который право закрепит за мной

Его сестрою зваться. И тогда,

Уступчивость и сестринская ласка

Уж у меня найдутся для него.

Он все же сын тебе. Ужели он

Любви и доброходству недоступен?

Любого чуда жду я от тебя,

Сверши и этот подвиг миротворный!

Ну, а теперь: прощай! Ах, в миг разлуки

Меня опять одолевает страх!

Здесь ты лежала мертвой. Здесь меня

Отчаянье, как лютый зверь, когтило.

Кто этот ужас заслонит от глаз?

Тебя я видел мертвой! И такой

Ты будешь днем и ночью мне являться.

Когда я не тревожился в пути?

Но то был бред пророчески-неясный,

Теперь он примет грозный облик яви:

Евгения, отрада моей жизни.

Недвижна, бездыханна, холодна…

Не призывай виденья мнимой смерти!

Смотри на воскрешение мое

Как на симво́л завещанного счастья;

Живая, я стою перед тобой

И льну к груди родительской, живая.

Такой меня и вспоминай всегда,

И от наплыва светозарной жизни

Померкнет смерти ненавистной лик.

Нет, детям не постигнуть, как отец

Терзается от страха их утратить!

Скрывать не стану: глядя на твою

Отвагу безрассудную, с которой

Ты, чувствуя себя одним куском

С послушной лошадью, кентавру равной,

Носилась по ущельям и горам,

Привольной птицей воздух рассекая,

Я не восторг, я ужас ощущал.

О, если б рассудительнее впредь

Ты рыцарским забавам предавалась!

Опасности мирволят смельчакам,

А робким душам пагубу сулят.

Будь тем же, как в былые дни, когда

Ты научал меня, еще ребенка,

Бесстрашью буйных рыцарских утех.

Я был неправ, как вижу. И за то

Мне до скончанья дней терзаться страхом?

А разве мы погибель безрассудством

Не накликаем на себя?

Удача,

А не боязнь смиряет гнев судеб.

Прощай, отец! Покорствуй государю!

И будь, хоть ради дочери твоей,

Ему надежным другом и вассалом,

Прости!

Побудь со мной! Живая встань

На благодатном месте, где судьба

Тебе дала воскреснуть, где блаженством

Целебным ты меня уврачевала.

Чему-то счастье научает нас:

Я памятником место освящу,

Воздвигну здесь господень храм во имя

Чудесного спасенья. А вокруг

Своей рукой ты мир взрастишь волшебный:

Мачтовый лес и заросли глухие

Пересечет тропинок лабиринт.

Доступны станут горы. А ручей

По ступеням зеркал вольется в русло.

И странник изумленный возомнит

Себя в раю. Здесь выстрел впредь не грянет,

Пока я жив. Никто не сымет птицы

Дробинкой с ветки, не поранит зверя

В кустарнике, не поразит в бору.

Сюда подамся я, тобой ведомый,

Когда в глазах моих погаснет свет

И ноги мне откажутся служить;

Но благодарность в сердце не иссякнет!

Ну а теперь расстанемся. Ты плачешь?

Уж если мой отец томится страхом

Меня утратить, как же мне тогда

Не сокрушаться — я и слово это

Сказать не в силах — о разлуке с ним.

Горька судьба отцов осиротелых,

Но сколь ужаснее — сирот-детей!

Злосчастная, стояла б я одна,

Совсем одна, в жестоком, чуждом мире,

С отцом, моим оплотом, разлучась.

Как ты — меня, тебя ободрю я:

Пойдем, как прежде шли, прямой стезею,

Залогом жизни — жизнь. Она сама

Себе оплот и зиждущий источник.

Без долгих проводов — прощай, дитя!

Счастливое свиданье исцелит

Обоих нас от горечи разлуки.