Внезапно смертен

Часть первая

Следователь Калганов отвернулся от вида обглоданной человеческой головы, которую попытался сунуть ему в руки эксперт, сам Ганнибал Лектор потерял бы аппетит.

— Юра, блин! Вот какого… ты?

Судебно-медицинский эксперт довольно улыбнулся. Он частенько забавлялся со следователями подобным образом, зная, что никто не станет с ним ссориться. И то, портить отношения — из-за дурацкой, но шутки всё же! — с Юрием Кишиневским, безотказным человеком и безудержным оптимистом? Который, мало что всегда готов выехать. И превосходный специалист. Судя по заключению, этот череп он сумел изучить досконально:

— Баба, лет тридцать-сорок, европейские черты. Судя по всему, её обглодали. Следов насильственной смерти я не обнаружил. То есть башку ей не отрубали, не разбивали и в черепушку не стреляли. Зубную формулу я тебе привёл. Пока всё. Найдёшь кости скелета — посмотрим.

— Если убили и сбросили с поезда, зверьё потом уже поживилось?

— Не исключено. Но переломов лицевого черепа нет. Генетику будем делать? Тогда черкани мне для проформы, отошлю.

Калганов отошёл в наветренную сторону от серого здания прозекторской, закурил, перебивая въевшуюся трупную вонь. Очередное дело с неопознанным трупом обещало нудное и почти бесперспективное копание в сводках о пропавших без вести, да ещё и не по району, а как не по всей Сибири ли.

— Лето, тайга, туристы, отдыхающие, беглые рецидивисты — сколько их шарашится здесь! Пока заявили про двух пропавших баб. Вот и гадай, какая из них… С другой стороны, лучше такой заведомый висяк, чем тухлое дело по ограблению сельмага, который гастролёры разгромили и подожгли…

Размышляя вслух, следователь ехал в сторону отделения полиции. Ему предстояло убедить оперативников, что прочесывание леса в радиусе километра от места находки — занятие перспективное. Для этого надо было настроиться, чтобы никто не догадался и даже не заподозрил, насколько он сам не верит в эту идею. Но «ноблес оближ», как говорил преподаватель криминологии, что значит — положение обязывает!

Калганов ошибся — оперативники привезли с прочёсывания пластиковый мешок с интересными находками. Несколько крупных костей, женскую туфельку, компостированный билет до Ологоша и обратно, обрывки одежды и, самое важное, гипсовую повязку с остатками предплечья в ней. Судебный эксперт высоко поднял брови, когда следователь водрузил находки перед ним:

— Оттуда? Ты уверен, что это принадлежит одному человеку?

— Не умничай, а делай! — Калганов сурово одёрнул Юру, но не выдержал тон и расплылся в довольной улыбке. — Ты понял, как повезло? Да мы по гипсу и перелому без генетики установим, кто она! Давай, давай, Юра, подсуетись, чтобы в темпе, пока оперативники не расслабились. Давай, дружище!

Эксперт расстарался, даже рентген сделал. По состоянию гипса, по костной мозоли и ещё по туче непонятных следователю признакам он определил время перелома. После нудной проверки в городе и районах нашлось всего тринадцать подобных травм, из которых лишь пять принадлежали женщинам. Тут следствие поджидала удача — один из травматологов по снимку вспомнил внешность пострадавшей:

— Симпатичная дамочка, — он пролистал журнал регистрации, ткнул пальцем в запись, озвучил, — Полоцкая Наталья. Я её пожалел и хорошо обезболил, даже таблеток с собой дал. После гипса она кокетничала, сокрушалась, что внешний вид некрасивый, а я посоветовал раскрасить его или муфту такую сделать, тканевую…

Начальник предварительного следствия хмуро выслушал доклад и задал свой любимый вопрос:

— Альтернативные версии?

— Две. Медведь-людоед. Недавно задрал теленка и заломал мужчину. Но это в десятке километрах от места, где нашли останки Полоцкой.

— Вторая?

— Беглые зэки. Пятеро. Рецидивисты. Неделю в бегах, из тайги не выходили. Вряд ли они так нагло пошли бы к железной дороге…

Советник юстиции потёр лоб, переходящий в лысину, почесал затылок, крякнул. Эти звуки и движения всегда сопровождали мыслительный процесс, а финальная фраза звучала стандартно:

— Ладно, свободны.

По адресу Натальи Антоновны Полоцкой следователь направился туда вместе с оперативником, захватив участкового. Дверь открыли дети, сразу три разновозрастных девочки. Старшая, высокая, но с полуоформленной фигурой подростка, испуганно спросила участкового:

— Вы опять из-за папы?

— Почему? — уточнил следователь, предъявляя удостоверение. — Где мама, кстати, вы знаете?

— Она поехала с папой говорить, — смело выпалила самая маленькая, держась за ногу старшей сестры, — чтобы помириться. Вот!

— Лизяка, помалкивай, — одёрнула её средняя.

— Вы бы нас запустили, — изобразил улыбку Калганов, унимая радостный трепет, который всегда охватывал его в предвкушении разгадки.

Вне всякого сомнения, следствие вышло на финальную стадию! Сейчас мозаика разрозненных фактов должна была лечь в рамку ситуации, которая сложилась незадолго до кончины Натальи Полоцкой. А уж до причины смерти следователь и сам докопается, додумается, чтобы разложить всё по полочкам и уличить убийцу. Что здесь убийство — сомнений почти не оставалось. С чего бы женщине бальзаковского возраста погибать рядом в железной дорогой?

Катя, Даша и Лиза, вывалили Калганову всё. Он старательно записывал, постепенно воссоздавая для себя отношения супружеской пары, несчастной по своему, как давным-давно сказал Лев Толстой.

Собственно, никакой загадки следователь не видел, напротив. Муж бросил семью. Вместе с новой подругой уехал в деревню, а брошенная жена решила упорядочить претензии миром, чтобы не добиваться алиментов через суд. Мужик воспользовался случаем обойтись без развода. Как и где он прикончил свою официальную жену, предстояло узнать у…

— Как папу-то? Андрей Полоцкий, — записал Калганов и спросил девочек. — Где онсейчас, вы знаете?

— На пасеке у деда Кузьмы, — пояснила старшая, Катя, — сходить надо в Карагае, а потом долго идти в тайгу.

Закончив разговор, Калганов оборвал оперативника с участковым, когда те попытались задать свои вопросы, и распрощался с детьми Полоцких. На пороге его остановил вопрос младшей девочки, Лизы:

— А вы зачем приходили?

— Вас не волнует, что мама ещё не вернулась? — вопросом ответил следователь, адресуя его старшей.

— Она не сразу к папе, а в Ологош, — лицо Кати скривила пренебрежительная гримаса, — к своей старой подруге сначала, как всегда. У неё больничный, вот она и не торопится. Мы привыкли.

Спускаясь по лестнице, участковый высказал недоумение:

— Или я чего-то не понимаю, или маму не очень любят.

Калганов пожал плечами. Разбираться в семейных отношениях ему не хотелось. Какая разница, кого больше любят дети, маму или папу? Главное, что труп опознан, и есть подозреваемый в убийстве. Когда тот признается, судьбами детей займутся те, кому надо — департамент образования.

Он подумал было объяснить это капитану, но по лестнице навстречу им поднималась вереница жильцов. Следователю и полицейским пришлось прижиматься к перилам, а говорить, оборачиваясь назад — не слишком удобно. И Калганов промолчал.

Зуй торжествовал — побег удался! Репутация колонии строгого режима, как единственной, откуда невозможно сорваться — рухнула. Они ушли впятером, когда никто этого не ожидал. Хитрость удалась, подпорки рухнули, заставив всех, кто стоял ниже, удирать от скачущих бревен. В этот момент Зуй дал команду сползать в воду.

Держась берега, беглецы дышали через трубочки, стараясь не всплывать. Они отдавались течению до поворота, где их подхватила сильная струя и ударила о скалу. Здесь охрана не могла их заметить, поэтому они вынырнули, бросили трубки и стали всматриваться в крутой обрыв, который стремительно летел мимо. Квас, как самый тощий, сильно замерз и ударился в панику:

— Пропустили!

— Не ссы, — рыкнул Тугар, но стоячая волна ударила в лицо и помешала выругаться.

Зуй плыл первым. Он заметил скальную полочку, глотнул воздуха, опустился в воду с головой и выметнулся. Руки зацепились за край, а поток снёс тело почти горизонтально, так что забросить ногу и подтянуться — оказалось делом простым. Хлыст и Ворон легко повторили приём, а обессиленного Кваса вытащил Тугар.

— Быстро, полезли, — позвал Зуй, перекрывая шум потока, зажатого в скальном коридоре, — вот туда!

Полочка, образованная твёрдым слоем камня, выступала из обрыва сантиметров на десять и на ней едва умещался носок ботинка, но для рук нашлись удобные зацепки — никто не сорвался вниз. Метрах в пяти от воды полочка расширялась и уходила вглубь скалы узкой трещиной, незаметно снизу и сверху. Распластавшись, Зуй протиснулся в темноту, за ним последовали остальные. Тугар с трудом протащил своё могучее тело в низкую пещеру и выругался:

— Ну и кильдым ты нашёл!

Не обращая на вожака внимания, Зуй сказал:

— Надо досуха отжать, пока не простыли.

Дрожа от холода, беглецы сдирали с себя мокрые робы, мешая друг другу, хотя пещера была довольно просторная и сухая. Квас на корточках отполз в дальний угол, вытащил из кармана курево и спички, завернутые в полиэтиленовый пакет, отложил в сторону, стащил куртку, брюки, трусы и майку. Тугар, уже снявший куртку и брюки, глянул на голый зад молодого зэка, подвинулся к нему, схватил одной рукой за шею, второй — поперек живота.

— Ты что, отпусти! — испуганно вокликнул Квас, но было поздно.

Могучий Тугар всхрапнул и плотнее прижал парня, настойчиво подминая под себя. Болезненный вскрик сменился хрипом Кваса, которое заглушило ритмичное сопение главаря. Зуй отвернулся, чтобы не видеть гнусной сцены насилия. Могучий рык возвестил о финале.

К этому времени все отжали одежду и натянули на тела, постепенно согреваясь. Квас так лежал неподвижно, в неудобной позе, завалившись набок.

— Эй, ты что? — тронул его за ногу Хлыст, а потом звенящим от напряжения голосом позвал вожака. — Тугар, он того…

Уголовник подполз к трупу на четвереньках, отчего напомнил Зую гориллу, небрежно повернул к себе лицо Кваса, зажал ему пальцами нос, подождал, убедился, что дыхания нет, и вернулся на прежнее место:

— Видать, я его душанул, пока в дежку долбил.

Зуй тоже проверил парня, а затем потащил его тело к выходу. Все молча следили за ним, но лишь Тугар задал вопрос:

— Куда?

— Не оставлять же его здесь? Завоняет — мало не покажется. А так он на нас ещё разок поработает…

— Э, турист, ты гонишь! Жмура — в воду? Врубись, мы на лыжи встали, — Тугар поймал Зуя за лодыжку и подтащил к себе, — значит, абвер уже бригаду прессует. Они по воде, а тут дохлый акробат — наше вам! Ты подписался нас вывести, а не сдать…

— Наоборот, — отрезал проводник. — Он сойдёт за утопленника. Его выловят, решат, что мы так водой и шли. Поэтому здесь, у зоны, искать не будут.

Тугар отпустил лодыжку Зуя, а тот снова подполз к трупу самого молодого беглеца. Высунув наружу голову и убедившись, что нигде нет ни души, он развернулся и ногами вытолкнул то, что недавно называлось Квасом. Безвольно перегнувшись через край, тело сползло по крутому откосу, чуть задержалось на скальной полочке и скрылось в быстрой, белесой от воздушных пузырьков воде, которую закручивали кратковременные воронки и всплескивали беспорядочные волны.

Зуй проводил его взглядом, что-то прошептал вслед и вернулся в свой угол, где сушилось его подмокшее курево. Он выразительно вздохнул, ловя ноздрями табачный дымок, который наносил к нему от Ворона неощутимый сквознячок. Рядом шлёпнулся пакетик:

— Твоё, пользуйся.

Тугар лежал на спине и вроде даже не смотрел на проводника. Зуй покосился в ту сторону, где ещё лежала роба Кваса, поколебался немного. «Живым живое» — вспомнилось ему изречение, которое он когда-то вычитал у какого-то писателя.

— Живым живое, — пробормотал парень, которого семь лет назад звали Сергеем Зуевым, раскрутил пакет покойника, стараясь не порвать, вынул из початой пачки и закурил папиросу, — а мертвым хватит и памяти…

Поезд мерно постукивал колёсами на стыках, покачивался и убаюкивал. Андрей не спал. Он почти равнодушно высчитывал, скоро ли начнёт умирать. Пока признаки опухоли надпочечника не проявлялись, но ему, врачу со стажем, известно, что до похоронного марша Шопена — рукой подать. Полгода. Или чуть больше. Жаль, поздно обнаружили. А сейчас шансы ничтожно малы.

«Не ври себе. Шансов нет. Совсем».

Когда его скрутила почечная колика, а камень долго не выходил, пришлось лечь в урологию. Снимки ему не показали и он заподозрил неладное по загадочно-напряжённым лицам коллег. Ночью он прокрался в ординаторскую, прочёл свою историю болезни, увидел контур опухоли и всё понял. Тотчас нахлынула жалость к себе, в постели он всплакнул, словно в детстве, от осознания, что жизнь так внезапно кончается. По второму разу переживания закончились быстрее — с полчаса, наверно, Андрей хлюпал носом и промокал глаза углом простыни. А потом задумался над подготовкой к уходу в мир иной.

«Собственно, жизнь — всего лишь отсрочка. Любому человеку предстоит умереть, рано или поздно…»

Ему остались не годы, а месяцы. Значит, стоило бороться за каждый день. Операция? Это зависело от наличия метастазов в других органах. Утром Андрей попадёт в руки областных онкологов, а пока он лежал в мягком вагоне — хватит экономить на мелочах! — и вспоминал моменты жизни, которые можно было, и — полно врать себе! — нужно было прожить иначе:

«Школа… Вот уж бездарно проведенное время!»

Сознание раздваивалось, лишь малой частью оставаясь в теле, которое мерно покачивалось в бездушной коробке вагона. Смирившись со скорой смертью, Андрей вдруг стал воспринимать мир иначе — как громадное и непознанное им пространство, где нет границ и краёв. Возможно, так видели и думали философы? Или йоги, уходя в нирвану? Как ответ, к нему пришло слово, ранее неусвоенное в повседневной суете.

«Миро-здание, — разъял его Андрей, — как устроен мир, как построен, из чего…»

Он воспарил мыслями куда-то вверх, может, даже в астрал, над реальностью которого посмеивался в бытность здоровым человеком и циничным врачом. Неважно почему, но всё земное отдалилось, вагон и железная дорога стали игрушечными. С высоты все человеческие творения и сами люди выглядели мельче мурашей, что снуют под ногами. Чуть крупнее — ни дать, ни взять, фото со спутника! — строения. Вот школа в его малюсеньком городишке. Тоненькая чёрточка, что опоясывает её — карниз, по которому он прошёл вкруговую, на спор. И всегда гордился этим, как достижением.

«Чем гордился? Шалостью! Боже, как глупо я себя вёл, — вырвалась горестная констатация. — Кто мешал учиться самому, взахлёб читать книги, жадно познавать новое, а не болтаться по улицам, тайком покуривая и через силу глотая спиртное ради ложного самоутверждения?»

Неведомое чувство, наполнило Андрея, близкое к сожалению, но отстранённое, как бы принадлежащее не ему только, а всем людям, жившим прежде. Думая о бренности человеческого тела и бездарно потраченной жизни, он заметил, что нынешняя высота не вселяет страх, что душил его на том карнизе. Обшаривая взглядом расстелившийся внизу игрушечный мирок, Андрей заметил корпуса института.

«Здесь в меня шесть лет вдалбливали медицину, а остальное время я тратил ещё бездарнее… Эх, можно было всерьёз заниматься наукой, а не бить баклуши в СНО ради зачёта. Или соблазнить уйму девушек…»

Новое чувство оказалось сродни пристальному взгляду — Андрей впервые разобрался, что чего стоит, и признался:

«Лучше бы посвятил себя искусству. Скульптура и живопись — они оказались призванием, а не хобби…»

Вот чему отдана душа и каждая свободная минута! Триптих «Жажда», за какие деньги он ушёл на последнем биеннале! Год можно не работать врачом… Врачом, да… Ох, эта работа, рутинная работа.

Ненавистный приём в поликлинике, где от нытья пациентов Андрею хотелось ругаться матом. Никому не нужны оказались его рекомендации — все продолжали курить, злоупотреблять спиртным, обжираться мучным, пережаренным, пересолёным, сладким, жирным, пренебрегать физкультурой, гимнастикой, плаванием, прогулками, и так далее…

Зато посетители знали о своих болезнях всё, оттого требовали лекарства исключительно по собственному выбору и обижались, когда доктор отказывался слушать пространные жалобы на нездоровье. Андрей уставал на приёме настолько, что домой брел, едва передвигая ноги…

«Домой? — и чувство истинного видения обнажило фальшь слова. — Да ты подспудно надеялся на чудо и ждал, что однажды тебя встретит не мегера со смазливой мордашкой и ещё стройной фигуркой, а любимая и любящая женщина! Тогда ноги бы сами несли его, еда казалась бы вкусной, а тыл — надёжным. Вспомни запах неверности, что, как запах тлена, заполнял квартиру?»

— Всё так, — вслух констатировал Андрей, — а разве Наташка виновата, что не любит меня? Я сразу это знал, но ведь женился же!

Женился, да. Пришла пора, вот и выбрал самую яркую красотку из тех, кто был доступен. Он полагал, что жена не может забыть первую любовь, который то ли погиб, то ли уехал за рубеж. Фотография смазливого брюнета с испанской бородкой до сих пор стояла на косметическом столике Натальи, а звали его Виктором — это имя порой вырывалось у неё при бурном оргазме. «Ну и люби себе, — думал в такие минуты Андрей, — я не хуже тебя удовлетворяю», и утешался. А что? Красивая, стройная, хозяйственная. Что очень суровая с детьми — не страшно, он за двоих дарил мылышкам ласку. «Жена как жена, у других не лучше!» — самообман длился, пока не пришло прозрение.

Поймав её на измене, он оскорбился до глубины души: «На кого сменяла? Был бы твой Виктор, а то… Сука, блудливая сука!» Та не оправдывалась, в глаза крикнула: «Да! Сука я! Давала и давать буду, кто мне нравится, понял? А от тебя тошнит!» Он проглотил оскорбление, тоже стал гулять на сторону, но длил эту пытку — кто неволит жить с изменницей? — лишь по единственной причине. Развестись, значило потерять детей, на что он пойти не мог.

Его девчонки, его кровиночки… Катька, Лизка, Дашка. Как ни хотела Наталья обойтись одной — он добился троих. Сплочённый сестринский отрядик, готовый идти с отцом хоть на край света. Вот они, родные мордашки, запрокинутые к небу — опять на лоджии отнимают друг у дружки дедов бинокль.

«А ведь мало времени я им уделял, мало, — осознал Андрей, — надо было не только в спортзал, в лес, на реку, но и чаще, много чаще возить их в цирк и театр, пусть это в другом городе, за пятьдесят километров — на то есть машина. И секретничать с каждой, обсуждать суперсложные проблемы общения с подружками, а недавно, и с парнями — всё надо было делать чаще во сто крат!»

И ведь не оправдаешься, что занят, что много отлучек — отстранённое сожаление относилось к упущенной возможности брать девчонок к любимой женщине. Кто ему мешал познакомить их?

— Мариша, — шепнул он потолку вагона, взлетая в астрал.

Сожаление утяжелилось многократно, содрав с Андрея его философскую отстранённость — душа оказалась не вполне готова принять такую потерю. Слишком недавно он встретил воплощение детской мечты — спортсменка, красавица и умница. Она оказалась чужой женой, но разве что-то имело значение, когда их потянуло друг к другу?

На первой же встрече, он вдруг сказал, что у неё удивительные и очень грустные глаза. Без стеснения, легко, словно всю жизнь копил такие слова. А Маришка лукаво улыбнулась — совсем лисичка из мультика про зайку-симулянта, и ответила:

— Надо поработать над самопредъявлением, чтобы все видели, какой ты…

— Я? Обычный, — удивился Андрей.

— Нет, безграничный, только сам в себя не веришь. Потому и другие этого не видят.

С каждым словом они становились ближе и ближе, но начался лекционный час. Маришка отправилась за трибуну, Андрей — на первый ряд аудитории. После занятий он проводил её к дому, дождался прощального взмаха из окна и вернулся в общежитие института усовершенствования совершенно счастливым человеком.

Опьянение любовью не кончилось, когда курс специализации закончился и Андрей вернулся в свой городишко. Он купил особый мобильник для разговоров с Мариной и оставлял его на работе, чтобы не «засветиться». Страсть полыхала, делая его изобретательным — рыбалка, командировки, встреча выпускников… Но любимая с каждой встречей становилась всё печальнее, а потом объявила, что они должны расстаться.

— Ты для меня всё, — молил он. — Пожалуйста, не покидай!

— Я не покидаю, я всегда с тобой. Ты постоянно бросаешь меня…

По телевизору как раз шла «Собака на сене», и великолепная Маргарита Терехова в образе графини Де Бельфлор произносила жестокие слова: «Я не отдам вас, Теодоро! Вы здесь, со мною остаётесь, а я — я буду с вами там…» Совпадение поразило Андрея. Он ехал домой, проклиная судьбу и стыдливо мечтая о внезапной смерти Наташки, как о подарке свыше…

«Вместо этого — проклятая опухоль…»

Андрей словно споткнулся. Сознание прянуло ввысь, и как ледяной ветер в лицо дунул — слишком жалко выглядел итог жизни. Уже не железная дорога, ведущая от его городка в областной центр, а собственная Судьба блеснула перед ним извилистой прядкой, напомнив легенды и мифы древних цивилизаций. Ах, если бы боги и более мелкая шушера существовали! Мойры, конечно, мойры… Попадись они — ох, и досталось бы на орехи!

«Чёрт бы вас подрал! — воскликнул смертный, которому так скоро предстояло умереть, что он уже ничего не боялся. — Почему я болтался, как дерьмо в проруби, все тридцать пять лет? Отвечайте, старухи!»

Он представил, как ногой вышибает дверь в каморку старушонок. А те всполошились — Клото в уголок забилась, Лахетис руками голову обхватила, присела в испуге. Атропос ножницы выронила, а ведь намеревалась перерезать нить его Судьбы. И тут Андрей бросил взгляд в окно, где разом увидел всю историю собственной жизни, со дня зачатия:

«Здесь мою „прядку“ приняла суетливая Клото… Ах, как замысловато она свивала её из кудели возможностей… Но зачем болтливая Лахетис отвлекала сестру? Так вот отчего та постоянно пренебрегала лучшими выборами!»

Варианты извивов Судьбы отчётливо проступили перед ним, словно широченной распахнутый веер. Узелками выглядели моменты, где могли быть разные решения, но там высились транспаранты:

«Не состоялось… Не рискнул… Испугался…»

Призраки других, несостоявшихся вариантов его жизни восстали из прошлого фантомами, манящими миражами. Они светились в стороне от Судьбы, которая состоялась далеко в стороне от лучших выборов. Золотом поблескивал вариант, когда бы он бросил институт, отслужил в армии и поступил в художественное училище.

«Как велика моя мастерская! — восторженно кричал Андрей, взирая на замечательную, восхитительную вероятность. — А скульптуры, не менее прославленные, чем у Эрнста Неизвестного, и во многих странах и городах! — но опомнился, осознал, что тут ему грезится небывалое и несбыточное, и горестно возопил. — Зачем я вернулся в институт? Ведь бросил, два месяца не учился, но старики уговорили, мол, сперва получи образование!»

Андрея так больно укололо воспоминание о покорности, что он перевёл взгляд на другой пунктир, круто сворачивал и уводил от Наташки, застуканной на измене. Да, всё осталось ей, прелюбодейке — квартира, машина, гараж, но что с того барахла? И она сидит одинёшенька, никому из любовников не нужная…

«А я живу в служебной квартире захолустной больнички, — обрадовался он за себя, — зато вместе с детьми, и совершенно счастлив от этого… Нет, не совершенно, — с горечью пришлось поправить спечатление. — Пустая супружеская постель, редкие, как дождь в пустыне, встречи со случайными женщинами, да и то по пьяни, и пустота в душе. Почему?»

Андрей заметался, просматривая варианты.

Что это?

Как?

На всех длинных пунктирах настоящей Судьбы и на несбывшихся поворотах — виднелось его одинокая старость. Везде…

— Одиночество? — застонал Андрей, резко очнувшись от боли, что причинила жестокая правда и непреложность выводов дорожного сна. — Конечно, скоро девочки вырастут, выйдут замуж…. Ради чего же я отказался от Марины?

Поверх внутреннего мозжения — пора принять таблетку, — нахлынула острая боль, сродни раскаянию протрезвевшего убийцы, с гневным рычанием и ненавистью к себе, истинному виновнику:

«Причём тут мойры! Судьбу надо делать самому… Ой, какого дурака я свалял!»

У ворот онкодиспансера стояла Маришка, красивая до невозможности. Андрей сначала взглядом охватил всё: плащ с капюшоном, перехваченный в талии поясом, ладные сапожки на среднем каблучке, рыжие локоны до плеч и лицо без улыбки, встревоженное. И лишь потом понял вопрос.

— Насколько это страшно?

— Ты о чем? — уточнил он, насладившись долгим поцелуем и радуясь, что руки её обвивают шею.

Организм самостоятельно и по-мужски отреагировал на аромат знакомых духов и вкус губ, на прикосновение высокой груди. Маришка всё ощутила, но тревога не исчезла из её голоса:

— Я узнала, не спрашивай, как, что ты заболел и едешь сюда. Насколько это серьёзно?

— Ну… Зависит от… — он растерялся, а потому тянул время, соображая, как ответить. — Обследуют, и будет видно.

— Не ври! Ты можешь умереть? Мне сказали, ты сгоришь за месяц, так?

Любимая женщина смотрела требовательно, но её зелёные глаза стали прозрачнее, слезинки набухли в уголках, проложили дорожки и закапали на плащ. Андрей покрывал поцелуями милое лицо, влажное и солоноватое, а Марина всхлипывала:

— Дура, какая я дура, украла у себя целую неделю… Я буду с тобой до конца, я уже сказала на работе. Тебе обязательно надо ночевать здесь? Я хочу ощутить тебя мужем, хоть немножко…

— А где твой? — глупо удивился он.

— Выгнала. Но тебе надо спешить? Иди, милый, иди. Позвонишь, как устроишься, и немедленно ко мне. Я приготовлю замечательный ужин, отправлю детей к маме и мы останемся одни… Хочу набыться с тобой… Иди!

Компьютерная томография, радиоизотопы и другие, во многом пыточные обследования — заняли почти неделю. Андрей бестрепетно переносил всё, а непроницаемые физиономии онкологов его не огорчали.

«Подумаешь, секрет Полишинеля!»

Ему было не до пустых переживаний — последние дни он собирался прожить в радости, полноценно. Многообразие процедур служило поводом для задержки в областном центре, чем продлевало праздник обретённой любви.

Андрей в первый же день изучил путь от онкодиспансера к дому любимой и назавтра уже проложил оптимальный маршрут пробежки, укладываясь в двенадцать минут вместо получасовой давки в троллейбусе.

Маришка каким-то чутьём узнавала, что он вот-вот появится, и заранее открывала задвижку. О, это было как раз то, о чём мечталось! Женщина встречала Андрея на пороге, обвивала руками и приникала к устам. Затем его путь лежал — разумеется, через ванную комнату — к обеденному столу, где красиво сервированная пища становилась божественно вкусной оттого, что сама любовь садилась напротив, складывала ладони, опиралась на них подбородком и смотрела, как он ест.

Затем… Эти часы Андрей не смог бы описать, даже если захотел. Язык бессилен выразить блаженство гармонии, когда человек находит свою половину и сливается с нею не в кратковременном экстазе сексуальной близости, а полностью, навсегда, словно оба взаимно растворяются, становясь подлинно «единодушными».

Из часов забвения он помнил лишь те, когда выныривал в реальный мир, чтобы поговорить с дочерями. Девочки тревожились о здоровье папы, а потому старались не волновать его, и про школу или свои личные проблемы умалчивали, как он ни выспрашивал.

— А мы в поход сходили, однодневный, за реку, куда ты нас возил. Я нашим родник показала, мы оттуда воду брали, когда обед варили. Знаешь, как все удивились, никто это место не знал, только я!

— У меня третий результат на спине. Да, взяли в городскую команду, поедем на областные, отборочные… Через месяц. Тренируемся каждый вечер. А наш тренер тебя знает, просил зайти, когда вернёшься. Пап, приезжай скорее, а? Без тебя плохо.

— Да всё в порядке, папуль! Нет, ничего я с Колькой не поссорилась, с чего ты взял? А не заходит он к нам, потому что некогда…

Когда Наташа брала трубку, разговор сводился к обмену стандартными, ненужными всем репликами:

— Ты как?

— Ничего. А ты?

— Ничего, всё нормально. Когда домой?

— Не знаю, ещё обследуюсь. Наверное, скоро.

— Ну, пока. Целую.

— Пока, — и он отбрасывал мобильник, вытирая губы, словно на них, и впрямь, налипла грязь поцелуев «мегеры».

Маришка в такие минуты уходила, чтобы не мешать, а он волновался, что она в одиночестве переживает или плачет. И находил её у окна на кухне, в детской комнате ли, оборачивал к себе, хватал на руки и нёс к любовному ложу…

В одну из ночей Андрей проснулся от сдавленного всхлипа.

— Ты что?

— Как несправедливо! Я наконец-то, счастлива, а бог отнимает тебя. Кончится обследование, ты уедешь, и уже навсегда. Разреши, я поеду? Буду жить в гостинице, чтобы хоть урывками видеться. Я не могу без тебя…

Он не нашёлся, что ответить, лишь молча обнял любимую и держал в объятьях, пока та не заснула.

Наутро Андрей зашёл в ординаторскую и требовательно произнёс, обращаясь ко всем:

— Коллеги, мне надоела игра в молчанку. Я сам врач, предварительный диагноз знаю, поэтому прошу сейчас же ответить, что вы отыскали, каков прогноз и, главное, сколько времени отмерено. Это важно, потому что я собрался умирать, а сделать предстоит так много, что медлить не могу.

Старший ординатор поднял трубку и передал требование Андрея заведующему отделением. Тот появился немедленно, оглядел врачей, получил несколько кивков и ответил:

— Хорошо. Будем откровенны, по биопсии — злокачественная… Оперировать можно, но бесполезно, хотя метастазов пока не обнаружили. Если попробовать химию, тогда год протянете. А без лечения — до полугода…

— …амбулаторное наблюдение, первая группа инвалидности, и сдохнуть, когда наркотики уже не снимут боль, — продолжил Андрей, а затем как отрубил. — Выписывайте меня немедленно!

Спустя полчаса он вышел за ворота диспансера, поймал такси и направился к Маришке. Та ждала у порога.

— Как ты узнала, что я приду?

— Чувствую. Полчаса назад мне мучительно захотелось позвонить и спросить, что происходит. Еле сдержалась. Так что случилось?

— Мне осталось полгода, потом я лягу в диспансер и уже не вернусь. Ты выйдешь за меня замуж?

Спустя час Андрей стоял в кабинете начальника автовокзала и показывал тому выписку из истории болезни:

— У меня рак, неоперабельный. Жить осталось полгода, а вы — билетов нет! Да для меня каждый час дорог!

Откуда у него взялся напор и нахальство, Андрей не думал — он действовал. И все вопросы решались, как по волшебству. Появилось место, автобус дошёл без опоздания, трамвай не стал ждать на кольце, а отправился немедленно, и дверь квартиры оказалась открыта.

Наташка собиралась куда-то, вся принаряженная, расфуфыренная, и мужа никак не ожидала, даже растерялась:

— Ты почему здесь? Выписали? Говорил же, что до конца недели…

— Смысла нет валяться. Через полгода я умру. Значит, так, чтобы без лишних соплей — я ухожу от тебя, сегодня же. Хочу остаток дней прожить для себя…

— Андрюшенька…

— Не начинай! Меня не колышет, с кем ты кувыркаешься, но если хоть капля совести у тебя осталась, то дай мне развод, по-быстрому. Делить ничего не надо, я возьму только личные вещи. Ты куда-то собиралась, так иди! Дай с детьми поговорить.

Девочки услышали папу, выскочили из комнаты и облепили его со всех сторон, засыпая вопросами о здоровье. Андрей скрылся в детской, не оборачиваясь на ошарашенную жену. Прикрыв дверь, он сел в обнимку с младшими дочерьми, а старшая, Катька, взяла массажную щетку и принялась расчёсывать отцу редеющую шевелюру:

— Папулька, ты растрепался, как бобик. Хочешь, постригу? Я пошла ученицей в салон, уже кое-что научилась!

— Обязательно, только сначала я должен вам сказать…

— Мы слышали, — хором произнесли все трое, — ты уходишь от мамы.

Лиза, средняя, ещё сильнее обхватила плечо отца, прижалась щекой и просительно сказала, глядя в его лицо:

— А меня с собой заберешь? Я всю жизнь об этом мечтала! И Катька.

Старшая дочь поддакнула, но младшая, Дашутка, расплакалась, доказывая, что ей жалко и папу и маму. Андрей сглотнул ком, закупоривший горло, откашлялся и произнёс тысячу раз обдуманные в дороге слова:

— Дарёнка, мы с тобой вместе уже семь лет. Разреши мне пожить всего полгодика в другом городе. Я буду приезжать к тебе или ты — ко мне. Мы же не расстаемся, я просто ненадолго уеду из дома…

Старшие сёстры принялись уговаривать младшую, убеждать, оторвали от отцовского плеча. Андрей вышел в свою комнату, по пути смахнул слезу. Достал большой чемодан, отложил туда самые новые рубашки, бельё, пару костюмов, кое-что из обуви. Получилось настолько мало, что места хватило для альбома с фотографиями. Катя заглянула, принесла бритву, зубную щётку, одеколон. Когда Андрей закрыл чемодан, она уточнила дрогнувшим голосом:

— Ты сказал, что скоро умрёшь. Это правда? — и разрыдалась на груди отца.

Она плакала совсем по-взрослому, плотно прильнув и обвив шею Андрея, как это недавно делала Маришка. Схожесть подчёркивалась ещё и тем, что он чувствовал полукружия юных грудей — дочь сильно выросла и оформилась за последний год. Но эта женственность вызвала в нём жалость, сочувствие и тревогу — как же Катюшка будет взрослеть без него, с кем советоваться?

— Доволен? — раздался за спиной голос жены, щелчки раскрытых замков, негромкий шум мягкой рухляди из опрокинутого чемодана. — Выступил, всех до слёз довёл, красавчик. Напоследок порезвиться захотелось, бабу свеженькую нашёл. Никуда ты не поедешь! Никакого развода, козлина похотливый, понял?

Отец и дочь отпрянули друг от друга, с равной неприязнью посмотрели, как посреди комнаты подбоченилась Наташка. За её спиной виднелись испуганные мордашки Лизы и Даши.

— Понял. Хорошо, я так уйду. Пропусти.

Жена отступила, демонстративно уперлась рукой в косяк. Андрей шагнул вперёд, ухватил за эту наглую руку-шлагбаум и рванул на себя. Не ожидавшая такого Наташа споткнулась, рухнула на пол, вскрикнула. Не обращая внимания на её вопли, отец присел, обнял Дашу, чмокнул в щёку Лизу и уже с порога обернулся ко всем детям:

— Простите. Катя, понимаешь, я хочу маленький кусочек счастья. Напоследок.

В колонии выла сирена, трещали вертолёты. Погоня немедленно ринулась перекрывать, заступать любые мыслимые пути бегства. Естественно, катера носились вверх и вниз, но никто из солдат не догадался поднять голову к щели, откуда на них смотрели беглые зеки. Трое суток беглецы отсиживались в укрытии, только ночью спускаясь к воде, чтобы попить и умыться. Естественную нужду справляли в дальнем углу пещеры, отчего зловоние крепчало с каждым днём. Ранним утром четверных суток Зуй растолкал Тугара:

— Пора. Сейчас спустимся к воде, на перекате выходим и — в горы. Там охотничья изба, с припасами. Пару дней отсидимся, заглянем в деревню, оденемся. В конце недели посты снимут, можно и на поезд…

Всё получилось, как по писаному, разве что с едой Зуй не угадал. То ли времена изменились, то ли туристы разграбили запасы охотников, но кроме заплесневелой перловки и шкалика подсолнечного масла в первой избе ничего не оказалось. Оголодавшие беглецы умяли полусырую кашу в один присест, запили пустым кипятком и уставились на проводника.

— Что пялитесь? — зло ответил тот, не пытаясь оправдываться.

Тугар стукнул кулаком по нарам, отчего доски жалобно скрипнули:

— Мы с голодухи хвост откинем раньше, чем мусора посты снимут!

Они ушли глубже, пару дней переждали на второй заимке, пока не подъели припасы и там. Третья изба, в предгорьях Карагая, порадовала десятком банок перловки с мясом, которые ушли мгновенно. Тугар замысловато выругался, отбросил пустую миску в угол:

— Ты не лепила, чтоб диету мне прописывать! Где ближайшая жилуха, Зуй? Веди, — и выразительно погладил топорище.

Ночь выдалась лунная. Они обогнули подошву горы, вошли в Ологош, спокойно вскрыли магазин. Там нажрались досыта, выпили по стакану водки, а потом выбрали себе одежду и обувь. Зуй управился быстрее всех и направился в туалет, захватив что-то с собой. Тугар тихонько направился следом. В полуоткрытую дверь он видел спину проводника, которые мурлыкал себе под нос: «Милая моя, солнышко лесное…»

— Ты чего?

Зуй обернулся. Щёки и подбородок, обильно измазанные пеной, были частично пробриты.

— А что?

— Бановую биксу снять хочешь? — пошутил Тугар, гася беспричинную злобу на этого странного зека, которые за столько лет отсидки не сделал ни одной татуировки.

— Найду — сниму.

Зуй отвернулся и продолжил замысловато выбривать лицо. Когда он вернулся в разгромленный торговый зал, его украшала изящная испанская бородка. Так он сказал Ворону, ошеломлённому преображением напарника. Набив рюкзаки и сумки запасами, беглецы подожгли магазин с расчетом, чтобы он полностью выгорел изнутри, и пошли вдоль железной дороги, выбирая место для палатки.

Ближе к рассвету Зуй увидел подходящую полянку и быстро поставил яркий оранжевый шатёр. Они выпили ещё и спали почти до обеда. Разбудил их голод. Выбравшись наружу, беглецы рассмотрели друг друга при свете и остались довольны.

— Ништяк вковались, — оценил Тугар спортивную одежду Ворона и Хлыста, — а я?

Те заверили вожака, что и он выглядит туристом, особенно в бейсболке и зеркальных, на половину лица, солнечных очках. Зуй отмолчался, так что его оценивать тоже не стали. Кулеш с тушенкой, что он успел приготовить, беглецы с аппетитом умяли под водочку. Чай, заваренный в другом котелке, забраковали все:

— Вода.

— Смотри, Зуй, как надо, — насмешливо окликнул Тугар, вытряхивая в кружку сразу полпачки.

Спустя десять минут он несколько раз переливал содержимое из одной кружки в другую, пробуя, когда чёрная жижа остынет. Хлыст и Ворон тоже мараковали с густой заваркой. Зуй молчал, сжимая в руках свой чай.

— Ух, хорош дёготь, — причмокнул Тугар.

Его глубоко посаженные глаза блестели, голос звучал густо, на лице гулял румянец. Он затянулся сигаретой «Ноблес», выпустил дым в небо, развалился на траве и мечтательно произнёс:

— Завтра дёргаем отсюда.

— Рано, — возразил Зуй, — ещё пару дней надо.

— Усохни.

На этом разговор кончился. Тугар велел Ворону принести водку, и они втроем допили её, потом громко пели под однообразную «восьмёрку», которую Хлыст выписывал на струнах скверной гитары, тоже прихваченной из магазина. Далеко заполночь беглецы угомонились. Зуй не проснулся, даже когда Тугар намеренно толкнул его в спину.

Проверка, даже сделанная наскоро, принесла Калганову уверенность, что не напрасно Андрей Полоцкий — главный подозреваемый. Предчувствие, которое многие называют интуицией, подсказывало следователю, что этот врач не напрасно так резко «засуетился». Уволился с работы, уехал из города, бросил детей и жену, подал заявление о разводе — за последнюю неделю.

Болезнь, обследование? Ерунда! Такой хитрец мог купить справку об инвалидности. Почему нет? Врачу всегда легче договориться с врачами, имея деньги, а уж этого добра на особом счете Андрея оказалось слишком много — больше трёх миллионов! У простого врача? Вот так просто, одномоментно возникли? С неба упали, как всем и каждому перед смертью.

«Сейчас поверю, ага, что ты умираешь, — яростно и весело подумал Калганов, закрывая папку с копиями справок и ответов, — разбежался! Аферу провернул, голубчик, потому и хочешь сгинуть официально. Чтобы концы — в могилу. И жену грохнул, чтобы не опознала, если что… Но не на того нарвался. Я тебя поймаю, сдам на обследование, живого и здорового, а источник поступления средств выясню…»

Ответа из Банка Ди Верона пока не было, однако судья согласился с аргументами и дал санкцию на арест Полоцкого. Калганов решил взять хитреца безотлагательно и выехал первой электричкой. Состав тормозил, в окне мелькала надпись «Карагай», а на перроне маячил осанистый капитан полиции, явно встречая следователя. Это оказался сельский участковый, Сергей Данилович, мужик толковый. Он успел разузнать на почте и в магазине, что известно про гостей деда Кузьмы.

— Сюда они носа не кажут, там, на пасеке и живут. По отзывам, спокойная пара, только отдыхают, по лесу гуляют. Он, вроде, болен сильно, решил на природе подлечиться… Сами никому писем не посылали, это точно — ящик в самой почте стоит, всех видно, когда чего отправляют. А вот ему — было. Телеграмма, с неделю назад. Примерно так: надо поговорить, днём встреть на станции, Наташа. Почтарша передала Митьке, а тот лично мужику вручил. Так что, поехали?

Машина участкового, древний Луаз, снабжённый самодельной металлической кабиной вместо тента, оказался на диво вездеходным. Он резво форсировал глубокие лужи, спокойно преодолевал крутые участки. Под стрекотание мотора участковый делился новостями. Оказывается, Андрей минувшей ночью шёл к станции, да наткнулся на медведя-людоеда и застрелил того.

— Не поверите, в упор палил, дробью. Как только жив остался? Кузьма считает, что собака его спасла, лайка. Видать, она медведя держала, потому и не дотянулся, а то заломал бы. Так Андрей изрешетил мишку, тот и подох потом… Расскажи мне кто — не поверил бы, но сам видел тушу, Кузьма шкуру снял, а мясо наши разобрали, все помаленьку…

Калганов сделал свой вывод, забеспокоился:

— Он вооружён? Слушай, надо как-то подстраховаться, ты понимаешь?

— Бросьте вы, с чего ему за ружьё хвататься, — успокоил следователя Сергей Данилович. — Кстати, зачем едем-то? Или секрет?

— Женскую голову позавчера нашли за станцией, помните? И вчера лес прочёсывали? Так это его жена Наташа. Бывшая. Андрей ушёл от нее недавно. А она к нему приезжала, получается… Мотив, кстати, есть. И очень нехилый!

Участковый задумался. Завидев пасеку, он заглушил двигатель и, не выходя из машины, предложил следователю:

— Давайте я обойду по берегу, чтобы он не удрал. Вы минут пять обождите, и прямо в избу, собака не тронет, она охотничья.

Калганов так и поступил. На лай белой собаки вышел крепкий старик, следом выбежала женщина в походной одежде. Поздоровавшись, следователь спросил Андрея Полоцкого.

— Вы его не встретили? — встрепенулась женщина, бледнея. — Он исчез. Наверное, ночью ушёл куда-то. Пойдёмте искать, мы уже собрались!

Утро выдалось туманным. Тугар выглянул из палатки, выматерился и растолкал подельников:

— Зуй ноги сделал! Быстро собирайте шмотки, немного хавки, и за ним. Гитару прихвати, Хлыст, под туристов косить будем.

Почти прямой след остался в траве — это беглец сбил росу. Трое преследователей бежали, пока не выбрались на железнодорожное полотно. По шпалам получалось медленнее — шаг не совпадал и часто приходился на промежуток. Шли долго. Туман постепенно приподнялся над землёй, заслонив солнце, затем растаял. Лишь отдельные клочки сумели стать облаками, но их унесло за гору. Стало не просто тепло, а даже жарко, настолько истово жарило июньское светило.

Впереди загудела электричка, сгоняя с пути. Беглецы переждали её, снова поднялись к рельсам и остановились. Навстречу спешил человек. Он тоже заметил троицу, но лишь ускорил шаг, а не дойдя каких-то пять шагов, остановился:

— Думали, я один ушёл?

— Где был, паскуда? — тон Тугара не предвещал ничего хорошего, — Нас зашухерил? Ментам сдал! Да я тебя…

— Своих шестерок пугай, — не дрогнув, ответил Зуй. — Я на зоне семь лет, и на кума не работаю.

— Где был, я спрашиваю? — тоном пониже настаивал Тугар.

— Заочнице телеграмму давал. Завтра она возьмёт билеты туда-обратно на пятерых, чтобы нам здесь в кассе не светиться. И получается, что мы дачники, городские. Врубились? Только рожи в порядок привести надо, щетину сбрить, разве что усы оставить для разнообразия… Ладно, чего стоим? Ходу!

Зуй двинулся вперёд так спокойно, что ошеломлённая ответом троица расступилась и пошла следом. Главарь молчал до палатки, а Ворон и Хлыст расспрашивали проводника…

Поздно вечером следователь возвращался в город, но не отдыхать, хотя устал сильнее собаки, которая вела их по следу Полоцкого, а потом потеряла и долго разыскивала, однако — что обидно! — не нашла. Выспаться бы хорошо, да оперативники обнаружили интересные подробности. Вот их и предстояло обсудить.

Электричка мягко остановилась, гнусавый комментарий предложил всем покинуть вагоны, но разбудить утомлённого Калганова сумел железнодорожник в мундире:

— Давай, милок, поднимайся! Конечная. Эй, просыпайся!

— Как? Не может быть, — усомнился следователь, уверенный, что прикрыл глаза всего-то минуту назад.

Но за окном висела длинная надпись, в подлинности которой сомневаться не приходилось. Калганов поднялся, зевнул, не прикрывая рот — а кого стесняться? Кроме железнодорожника и его самого, в вагоне не было ни души. Зато на перроне ждал капитан Лихов, как обычно, в гражданском:

— Приветствую! К нам едем?

Служебная «Шнива» со скрипом довезла их к райотделу, где пара бутербродов и холодная котлета с картофельным пюре послужили ужином. Капитан быстро вскипятил чайник, бросил пакетики в два бокала, раскрыл свой блокнот, откашлялся. Торопливо прожёвывая и смачивая крупные куски чаем для лучшего скольжения в желудок, Калганов слушал:

— Мы поговорили и посмотрели в турклубе маршруты — я тащусь, Клава! — там и горные и водные и пешие, — читал страницу Лихов, отмечая особо важную, по его мнению, информацию, нелитературными присказками, — ты понял? Он заядлый турист, исходил водной край вдоль и поперек. Но не только ноги топтал, ещё и жопу мочил. На плотах и байдарке. Хакассию, Бурятию, Туву, Горный Алтай и Казахстан знает, как п…. родной жены, а то и лучше.

Лихов перевёл дух, отхлебнул из своего бокала, продолжил:

— Насчёт жены я не так просто. Наталья Антоновна у нас аптекарша. Я запросил медучилище в Новосибе, а её там помнят! С группой парней засветилась на торговле примитивной дурью, и даже амфетаминами. Сами готовили — алхимики, ёшь твою вошь! — и впаривали толпе на дискотеках. Организатор сел прочно, двоим скостили по малолетству и раскаянию, а Натаха вышла сухой из воды, хотя подозревали, что химичила именно она…

— Минутку!

Едва не поперхнувшись, следователь расправился с последним куском чёрствого бутерброда, сделал указательным пальцем жест, тормози, мол, и потянулся долить кипятку в бокал. «Застрял в горле», — догадался капитан и терпеливо ждал, пока Калганов «женил» заварку, торопливо побалтывая пакетиком.

— Кто организатор и подельники? Где отбывают? Почему не узнал? А, запрос дал… Извини. Куда, ты говоришь, она часто ездила?

— Я ничего не говорил, — отрёкся Лихов.

Калганов озадаченно посмотрел на него, задумался:

«Ологош, Ологош… Третья остановка за Карагаем. Разъезд, посёлок, лесосклад… Да ведь там зона, рукой подать! Зачем Полоцкая туда моталась? Не к старому ли дружку?»

Толпа дачников вышла на станции Ологош и побрела в сторону садов, понемногу сепарируясь — молодые и сильные ушли в отрыв, солидные люди создали «пелотон», а наиболее дряхлые или отягощённые ношей — образовали «отвал». Стройная женщина в соломенной шляпке выделялась из всех. Громадные тёмные очки не могли скрыть приятное лицо, а короткая модная стрижка добавляла шарма.

Она шла налегке — несла через плечо летнюю сумку, словно намеревались отдыхать, а не работать, как все спутники. Более того, она явно кого-то искала. На перроне, едва покинув вагон, красотка остановилась и принялась оглядываться. Не найдя нужного человека, она пошла вслед за колонной дачников, намеренно пропустив всех вперёд. Когда дорога сделала последний поворот, и арьегард пенсионеров скрылся за ним, из кустарника на обочине выбежал брюнет, лицо которого украшала щегольская испанская бородка.

— Наташа!

— Витя!

Пара слилась в обьятии и долгом поцелуе, которые прервал недовольный окрик из кустов:

— Зуй, выходим?

Брюнет оглянулся в оба конца дороги, затем спросил у Наташи, во сколько обратная электричка. Получив ответ, что через полчаса, призывно махнул рукой:

— Пошли на станцию, как раз поспеем.

Три человека присоединились к паре, которая держалась за руки и не могла наговориться. Виктор просительно обратился к самому крупному мужчине, плечи которого туго обтягивала спортивная куртка, рельефно обрисовывая мускулатуру:

— Идите вперёд. Нам поговорить надо.

— Нет, мы за вами, — возразил здоровяк, похотливо оглядывая красотку.

Налетел ветер, прижал тонкое платье к бедрам, обрисовав мельчайшие детали нижнего белья, затем бесстыдно рванул подол вверх. Наташа присела, прижала его руками, невольно копируя Мерилин Монро. Виктор сделал шаг, заслоняя её от троицы, ненавистно глянул на них, начал тягуче, с интонациями зека:

— Заманали. Хули ещё… — спохватился, вернулся к нормальной лексике. — Я вас вывел, Тугар. Что тебе ещё надо?

— Ладно, — неожиданно покладисто ответил здоровяк, обходя пару, и причмокнул, мазнув масляным взглядом по женщине. — Хороша маруха…

Брюнет обнял подругу, потом, не расцепляя рук, они пошли следом, отставая на десяток шагов и оживлённо беседуя. Здоровяк и два его спутника, нагруженные рюкзаками и гитарой, тоже что-то обсуждали. Так в разговорах, компания одолела путь к станции и остановилась в самом конце. На платформе сидело несколько старушек с объёмистыми корзинами и сумками. Они с любопытством проводили троих «дачников» взглядами, нелестно оценили их, как лентяев, брюнета — пижоном, а женщину — вертихвосткой.

Предупредительно гуднув, мягко затормозила электричка, идущая в город. Немногочисленные пассажиры быстро вошли, расселись у окон. Пятёрка, вошедшая в предпоследний вагон, разделилась. Здоровяк Тугар и два его спутника сели недалеко от дверей, чтобы просматривать проход в обе стороны. Наташа и Виктор устроились почти в середине вагона.

Как только состав замедлял ход, Тугар выходил в тамбур. Едва только двери с шипением раскрывались, он осторожно высовывал голову, оглядывая немногочисленных пассажиров. Электричка дважды остановилась у пустых платформ, затем со встречного поезда пересели два контролёра и проверили билеты, двигаясь навстречу друг другу. Троица облегченно вздохнула, когда мужчина в железнодорожном мундире трижды щёлкнул компостером и отправился дальше.

Виктор и Наташа даже не глянули в его сторону, механически протянув билеты и забрав назад. Они так и держались за руки, продолжая обсуждать что-то очень важное. Оживление и радость, которые читались на их лицах в первые минуты встречи, бесследно исчезли, зато проступила озабоченность. Тугар с неудовольствием сказал спутникам:

— Она местная. А он запал. Если тут заторчит, его менты срисуют. Мы с ним не идём.

Электричка остановилась, он дёрнулся в тамбур, но наткнулся на пассажиров, которые вошли, и опоздал — створки двери с шипением сомкнулись. Здоровяк выругался, вернулся к средней двери, глянул вперёд. Губы его приоткрылись в оскале, ноздри расширились, как у зверя, который почуял опасность и не намерен сдаваться — он зарычал, метнулся в вагон:

— Атас, менты! Прыгаем! Хлыст, Ворон — двери!

Его спутники подхватили рюкзаки, побежали в дальний тамбур. Виктор тоже вскочил, бросился было за остальными, но остановился, услышав приказ Тугара:

— Зуй, хватай бабу, за ними!

— Зачем?

— Она сдала, падла! — и здоровяк рванул Наташу за руку так, что затрещало платье.

— Не тронь её, сука!

Зуй ударил Тугара в челюсть, ткнул пальцами, целя в глаза, и пнул в пах. Он бил быстро, сильно, но противник прошёл ту же школу выживания и начал с «малолетки», а подростки намного более жестоки. Уклонясь, здоровяк швырнул женщину вперёд, а когда Виктор подхватил подругу — ему на макушку обрушился кулак. Шея хрустнула, боль пронзила его, и сознание помутилось. Возмущённые крики немногочисленных пассажиров стихли…

Когда Зуй поднялся, Тугара и Наташи в вагоне не было. Сердобольная старушка показала в сторону тамбура:

— Уволок он её. Так кричала, сердешная… — и перекрестила мужчину, который с невнятным криком, в котором едва угадывалось «за что?», бросился к выходу.

Электричка стремительно мчалась, отчего последний вагон сильно болтало. Обламывая ногти, Зуй зацепил резиновый бортик стыка двери, упёрся ногой в край стекла второй створки и поднажал. Ветер ворвался в щель, заставил зажмуриться, но не смог помешать — неистовый человек втиснулся, извернулся, сначала коленом, затем спиной и стопой разжал дверь на всю ширину. И прыгнул.

Сердобольная старушка, что с любопытством подглядывала, из осторожности не заходя в тамбур — ахнула и вернулась на своё место, делясь впечатлениями с попутчицей. Она кинулась многословно рассказывать эту историю офицеру и двум солдатам, которые вошли в вагон спустя несколько минут.

С трудом поняв, что два парня подрались из-за девушки и спрыгнули с электрички, командир патруля отмахнулся и рекомендовал заявить об этом в дорожную полицию. Ему было некогда заниматься гражданскими склоками — шла вторая неделя, как пятеро рецидивистов совершили побег.

Калганов доказал начальству свою правоту и выпросил вертолёт. Назавтра. Правда, полетит он не один. Да и основной задачей пилотов и наблюдателя будет поиск беглых рецидивистов, которые уже неделю скрывались в тайге, но попутно они станут высмотривать одинокого мужика. Десять бойцов группы захвата десантируются, как только понадобится.

А что понадобятся — следователь не сомневался.

Деревенский Митька, хоть и похмельный, подтвердил, что телеграмму отдал в руки Полоцкому, лично, а тот, жлобина городской, даже глотка медовухи не предложил. Сожительница Полоцкого, Марина, и ее дед подтвердили, что в день приезда Натальи Полоцкой они уходили на полдня в лес за красной смородиной, но Андрей сказался больным и оставался на пасеке.

Косвенные улики складывались в пользу версии: «Полоцкий убил жену и сбежал в тайгу». Одежда и обувь Андрея, обнаруженные на берегу реки, тем более, странная предсмертная записка — Калганова не убедили. Но на всякий случай следователь разослал запросы о неопознанных мужских трупах в реках Мрассу и Томь. Таких пока не обнаружили. И ответ итальянского банка об источнике средств, недавно поступивших на счет Полоцкого — задерживался.

Фотография подозреваемого была на каждом посту ГИБДД, у патрульно-постовых групп, у транспортной полиции, но Калганов чувствовал — тот пойдёт через тайгу, в Казахстан, Туву или Монголию. Поэтому он ликовал, выходя из кабинета начальника предварительного следствия.

«Завтра я его перехвачу!»