Внезапно смертен

Часть вторая

Наталья сломала руку при падении — это сообщила отцу Лизуня, а Катюшка добавила, что мама пожаловалась в полицию. Андрей немного попереживал, но сделанного — не воротишь. От Маришки он утаил неприятную новость, и почти забыл сам, занятый «расшиванием» неотложных проблем, в первую очередь — ВТЭК. По счастью, экспертная комиссия состояла из тех же врачей, которые его обследовали, так что первую группу инвалидности он получил за несколько минут.

Волокита с увольнением, выпиской, пропиской, оформлением пенсии и прочими нудными мелочами отнимала драгоценное время, поэтому Андрей везде разговаривал жёстко и требовательно, пугая податливых начальников или дожидаясь приезда полиции в кабинетах упрямых чинуш.

Справка из диспансера и слова, что скоро он умрёт — действовали лучше волшебной палочки, останавливая решительных полицейских и обращая их в союзников. Расписывая в красках очередной победоносный поход, Андрей обратил внимание на гримасу любимой:

— Что не так, Мариш?

— Мы тратим время на ерунду. Лучше давай куда-нибудь уедем, пока ты на ногах. У меня есть немного денег, я возьму ссуду… А станет тебе совсем плохо — тогда и вернёмся в город. Сейчас каникулы, за детьми мама посмотрит.

Андрей задумался. Идея показалась ему превосходной — ведь с каждым днём всё более явно проступали предсказанные онкологами симптомы. Давление скакало, почти не поддаваясь лекарствам, и мышечная слабость бесила его, мешая выполнять простейшие мужские работы по дому. Постоянная жажда, лихорадочное сердцебиение, обильная потливость — как он ненавидел себя в эти минуты! Вот и сейчас у него застучало в висках, перед глазами поплыли мушки, застилая мир. Чтобы не упасть от внезапного головокружения, Андрей неуклюже рухнул в кресло, стиснул зубы, вслепую ударил кулаком о подлокотник. Немного полегчало, ярость схлынула, он перевёл дух, торопливо согласился:

— Да, надо уехать, — и похвастался, — с деньгами проблем нет, гонорара за триптих нам надолго хватит. Куда, вот вопрос?

— К деду Кузьме, на пасеку. Он меня и правнуков лет пять не видел. Всех детей возьмём, твоих и моих, пусть познакомятся, медку поедят, а назад — на поезде вернутся, не маленькие.

Так и поступили. Созвонившись с Натальей, Андрей выслушал порцию ругани, но своего добился — та согласилась отпустить детей на пару дней. Однако на пороге квартиры его встретили два полицейских:

— Вы арестованы. Пройдёмте с нами.

Торжествующая Наталья показала на гипсовую повязку:

— А ты как хотел? Отсидишь пятнадцать суток, тогда и детей получишь, козёл!

Возмущённые протесты Андрея, Марины и пяти детей разбились о непреклонность патруля. Арестованному надели наручники, запихнули в машину. Неожиданно Катя скомандовала:

— Побежали в ментовку, это недалеко!

Когда вся орава пронеслась мимо ошеломленного дежурного и ворвалась в кабинет начальника горотдела, тот проводил совещание. Несколько младших чинов забежали следом и схватили Марину с Катей, как самых взрослых. Полковник встал из-за стола и прислушался к плачу Дашутки.

— Отпустите их. Кто может внятно объяснить, кого и почему арестовали? И уймите ребенка!

Через десяток минут он вызвал по селектору изолятор временного содержания:

— Мухортова уже оформили? А бумаги его смотрели? Он инвалид первой группы… Удостоверение ты изъял, а посмотреть? Ах, не успел! Если умрёт, кто отвечать будет? Ах, не знаешь! Так я тебе скажу, — и последовал такой изощрённый «трах-тибидох», что Катя поспешила вывести всех малолеток из кабинета.

Спустя полчаса сводная семья катила в электричке и с хохотом вспоминала инцидент с арестом. Дети вели себя так, словно были знакомы с рождения. Дима спорил с Лизой о преимуществах последней версии какой-то сетевой игры, Маша и Даренка пересылали друг дружке эсэсмески с картинками, а Катя рассказывала Марише о новых женских причёсках. Андрей сидел, прислонившись головой к простенку, боролся со слабостью и счастливо улыбался. Сбылась ещё одна мечта — о большой и дружной семье.

До пасеки их довёз старенький колёсный трактор, неторопливо влекущий полуприцеп по ухабистому просёлку. Они сцепились в цепочку от борта до борта и весёлым визгом отмечали каждое сильное покачивание. Вдалеке синели, а совсем рядом — хвойно зеленели горы, начинаясь вертикальной скалой. Выбравшись на луг, рассечённый горной речушкой, трактор посигналил и тормознул у поскотины, куда неторопливо подошёл дед Кузьма, кряжистый старик с чисто выбритым лицом:

— Вот это мне привалило счастье! Здравствуй, Машенька, Дымок. Подружек представьте, ага… Катюша, Лизавета… Царские имена. О! Дарья? Дарёнка, значит. А вон, на крыльце — кошка Мурёнка, так что вы прямо по Бажову… Орда, а ну, бегом в избу и руки мойте! Маринка, это твой муж, надо полагать? Андрей, говоришь… А что такой бледный, как задохлик? Эх, горожане… Ты какой медок уважаешь? Не понял? Тогда пошли, я тебе разницу покажу, начнём с липового, сравним с гречишным и таёжным разнотравьем… Ну, и медовухой причащу, чтобы зарумянился! Баньку затевать?

Рослая белая собака усиленно сигналила о дружелюбии пушистой каралькой хвоста и натягивала цепь. Она так явно хотела познакомиться, что дети бесстрашно окружили её и принялись ласкать, кто куда дотянулся. Восторженно взлаивая и подскуливая, Белка облобызала всех. Мурёнка приняла поглаживания с достоинством, подняв хвост трубой, но в горницу за гостями не пошла. Она осталась на крыльце и надавала лайке оплеух, чтобы та не лезла на верхнюю ступеньку.

Ближе к полуночи, когда сытые и усталые дети спали, Маришка рассказала деду историю Андрея. Старикан извинился за неудачную шутку про задохлика и предложил:

— А травками если попробовать? Бесполезно? Ладно, навязывать не стану. Месяц-два, говоришь… Тогда вот что — я ночами сплю чутко, а ваше дело молодое… Не красней, Маришка. Чтобы я вам не мешал, спите на сеновале. Или занимайте летнюю кухню. Копёшку на пол, сверху брезент — мягче перины будет.

Воскресным утром влюблённые проводили детей до электрички, помахали вслед и отправились назад через лес, чтобы поискать грибов. Березняк, поросший нежной травой, сменялся обширными полянами, где могучие зонтики, похожие на гигантский укроп, поднимались чуть не на два метра. Проламываясь сквозь густую травищу, Андрей наткнулся на куст смородины, усыпанный зелёными ягодами, от которых во рту стало горько и кисло, аж свело скулы.

— Зачем ты, она неспелая, — запоздало спохватилась Маришка, видя, как он отплёвывается.

Зато дальше им попалась малина, где несколько ягодок, слегка поклёванных сбоку, оказались сладкими. В очередном березовом колке подвернулись грибы, разные и очень красивые, как сошедшие с картинок. Влюблённые собрали их в пакет, который предусмотрительно захватили, отправляясь на станцию. В глубине рощицы деревца расступались, образуя продолговатую полянку, сплошь поросшую шелковистой травкой.

Андрей осмотрелся по сторонам, прислонил пакет к ближайшей берёзке и обнял Маришу. Головокружительный аромат, который жаркое солнышко возгоняло из многочисленных цветов, а ветерок смешивал в изменчивых комбинациях, вызвал у него необоримое желание. Пара опустилась на траву…

К пасеке одни добрались нескоро.

Неделя пролетела незаметно. Состояние Андрея стабилизировалось, будто воздух, мёд и постоянное общение с любимой женщиной — оказались панацеей. Застелив кухоньку соломой, пара почти не расставалась, чем подтверждала истину — счастливые часов не наблюдают. Это озвучила Мариша. Как-то утром Андрей вышутил её:

— Не порть афоризм. Правильная версия — трусов не надевают.

— Маньяк. Ты сексуальный маньяк, все разговоры только об одном, — вывернулась из его объятий подруга, приказывая, — накинь попонку на чресла, маньячище, людей напугаешь!

И верно, на крыльце, затем в огороде нарочито зашумел дед Кузьма — дверью, сапогами по ступенькам, кашлем. Метрах в пяти от кухни он громко спросил:

— Вы проснулись, молодёжь?

— Давно. Доброе утро, дед, — откликнулась Маришка.

— Доброе, доброе… С утра так давит, что жди грозу вскоре. Мне надо в район смотаться, так вы присмотрите тут. Вернусь последней электричкой. Белку я накормил, больше не давайте, ни к чему ей жиреть…

Духота нарастала с каждым часом. Неподвижный воздух словно тяжелел, даже слепни и пауты, обычно шустрые, летали натужно. У Андрея пульсировало в голове, сердце то и дело пускалось в бешеный галоп, заполняя уши таким гулом, что одного серого кровососа он заметил поздно, по боли в подколенном сгибе. И даже не сумел отомстить — хлопнул слишком медленно и поздно. Плотный отёк от укуса разозлил его и обидел до слёз:

— Совсем никуда не гожусь.

Хорошо, что Маришка не увидела, как он промокал глаза — разговаривала с двумя охотниками, которые стояли у порога.

— … шла к остановке, прямо по насыпи. Мужики увидели, криком отогнали, но поздно. Так что смотрите, в лес не суйтесь!

Белка сурово обнюхивалась с незнакомой лайкой, отчего хвосты у обоих почти раскрутились и не виляли. Выяснить, кто имеет право на старшинство, собакам не удалось — охотники прервали их знакомство, рванув поводок, и отправились дальше.

— Медведь-людоед появился, заломал женщину, — передала новость Маришка, подавая холодную окрошку, — бригада из города специально приехала, отстрелять его. Облаву устраивают. Плохо, что дед не знает. Как бы медведь его не подстерег…

После обеда Андрею стало совсем невмоготу, он вынужден был лечь. Частые далёкие выстрелы успокоили его и Маришку, но в сумерках знакомая пара охотников и четверо незнакомых сокрушённо пожаловались, возвращаясь в село:

— Ушёл в горы. Поднялся с лёжки, а двумя собаками его не задержишь. Завтра догоним, по свету. Вы, если в лес надо, сперва пальните в воздух — он выстрелов шугается, видать, подранок.

Когда стемнело совсем, Маришка растревожилась:

— Последняя электричка осталась, в одиннадцать. Как дед потемну пойдёт? Медведь же вернуться может!

— Если Белку спустить, она Кузьму бы встретила. Попробуем? — тоже заволновался Андрей.

Но лайка отказалась уходить от крыльца, как ни уговаривали её, какие слова ни произносили, сколько ни указывали в сторону железной дороги.

— Может, мы зря паникуем, он в селе заночует?

— Я его знаю, он, когда ночью возвращается, короткой тропой у скалы ходит. Давай я Белку возьму и ружьё, — выдала безумное предложение Маришка, — и побегу навстречу.

— Только вместе, — отрезал Андрей, преодолевая слабость и обуваясь. — Поищи фонарик.

Однако всё, чем им удалось разжиться, оказалось большими керосиновыми лампами. Слава богу, те оказались исправными и освещали круг метров пять, если не больше. Зарядив ружьё и опоясавшись патронташем, Андрей почувствовал себя настоящим бойцом. Курки двустволки ему пришлось взводить, прикладывая неимоверные усилия, хотя раньше бы он справился одним большим пальцем. Белка сама примкнула к процессии, нарезая круги и появляясь то спереди, то сзади.

Духота не ослабевала, но стала прохладнее, отчего комаров поубавилось — они уже не бросались в лицо, а лишь издалека проверяли концентрацию аэрозоля, которым Андрей изрядно опрыскал себя и Маришку. Путь лежал в сторону скалы, где тайга сомкнулась над головами, изуродовав узловатыми корнями только что гладкую тропу. Свет керосиновых фонарей создавал иллюзию замкнутости и придавал хвойным лапам и жидким кустикам некую сказочность. Андрей даже перестал бояться и ускорил шаг, подбадривая любимую:

— Таким темпом мы на станцию успеем до электрички! Вот Кузьма удивится…

— Ой, — вскрикнула Маришка.

Её фонарь упал, отскочил от корня, медленно лёг на бок, продолжая светить, но очень тускло. Обернувшись, Андрей увидел, как она неловко сидит, держась за стопу.

— Что?

— Подвернула!

Фитиль Маришкиного фонаря закоптил один бок стекла и судорожно мигал, собираясь погаснуть. Поставив свой рядом, Андрей поднял его, аккуратно утвердил, положил ружье и ощупал повреждённую ногу любимой, внимательно, как врач. Опухоль росла на глазах, а острая боль свидетельствовала о сильном растяжении голеностопа.

— Вот ни фига себе, сходил за хлебушком, — присказка из анекдота детских времён служила Андрею оценкой серьёзности травмы, — это на пару недель кузнечиком скакать!

О походе на станцию можно было забыть. Кое-как подняв Маришку, он поручил ей нести фонарь, подпёр пострадавшую сторону, и на трёх ногах они двинулись в обратный путь. Обеспокоенная лайка сопроводила их, зашла в избу, и села напротив дедовой кровати, ожидая развития событий. Разув любимую, Андрей отыскал бинт, наложил тугую повязку и налил в грелку ледяной колодезной воды:

— Клади на неё. А я пошёл.

— Куда? Один? А вдруг тебе плохо станет?

— Не станет, — отрезал он, кликнул лайку с собой и поспешил к свету оставленного на тропе фонаря.

Протесты Маришки доносились через закрытую дверь, потом стали громче — та допрыгала и кричала уже с крыльца, но Андрей пренебрёг ими. Слабость не позволяла бежать, да и хорошо, что не позволяла — гладкая было тропа взгорбилась корнями. Без фонаря споткнуться — как нечего делать!

— Вот и он, — обрадовался осторожный пешеход, завидя переносной светильник, мирно ждущий на тропе.

Рядом с фонарём лежало ружьё. С ними идти стало тяжелее, зато вернулась уверенность. Белка смутным пятном мелькала впереди, нарезая круги — намекая, что надо спешить. Вдалеке прогудела электричка, замедлилась, постояла с минутку и снова разогналась, пересчитывая стыки рельсов. Получается, дед Кузьма уже приехал, а до станции оставалось не меньше километра. Андрей прибавил ход, обливаясь потом и проклиная свою болезнь.

Духота и слабость выжали столько пота, что с лица смыло весь репеллент. Комары восторженно гудели и пикировали стаей, что заставило повесить ружьё на плечо и отбиваться свободной рукой. Белка гавкнула за спиной, стремительно рванула вперед. Андрей обрадовался, сбавил ход, крикнул:

— Дед Кузьма, это я!

Но лай собаки стал злобным и неистовым. Она захлёбывалась, рычала так, что Андрей уронил фонарь и бахнул дуплетом в том направлении. От грохота выстрелов сообразил, какую глупость сделал — судорожно переломил ружьё и рванул стреляные гильзы из стволов, спеша перезарядить.

Пальцы дрожали, первый патрон не попал в ствол, вывалился под ноги. Разыскивать его было некогда, да и как? Фонарь упал неудачно, стекло разбилось, а обнажённый фитиль горел слишком тускло. Неподалёку ударила ветвистая молния, озарив тайгу, следом сухо треснул гром.

Патроны вошли, ружьё клацнуло, закрывшись. Взведя курки, Андрей пялился в ревущую и лающую темноту, боясь наклониться и поднять фонарь. Треск кустов приближался, мелькнуло светлое пятно — это лайка метнулась. Что-то крупное и тёмное двигалось вслед за ней. И явно приближалось, судя по треску кустов. Боясь попасть в Белку, Андрей выпалил, как сам понял, слишком высоко. Очередная молния помогла увидеть медведя, громадного и лохматого — пасть зверя грозно распахнулась в рёве. Второй выстрел тоже прошёл мимо, а звук его вместе с медвежьим рыком жалко затерялись в оглушительном громыхании.

Переломить ружьё…

Выдрать гильзы…

Нащупать в подсумке два патрона…

Вставить…

Захлопнуть ружьё…

Выстрелить в медведя!

Переломить — перезарядить — выпалить! Переломить — перезарядить — выпалить! Переломить — перезарядить — выпалить!

Андрей делал это, не задумываясь, не контролируя себя и не понимая, что отступает шаг за шагом, спиной раздвигая заросли. Небо щедро метало близкие молнии, помогая запечатлеть картинку во вспышке и ударяя по ушам сухим треском. Зверь ревел, отмахивался от лайки. Тусклый огонёк разбитой лампы вдруг вспыхнул обширным пламенем, осветив медведя снизу — тот отпрянул назад, оставляя горящий след.

«Раздавил», — отстранённо мелькнуло понимание, не мешая воспользоваться этой подсветкой, прицелиться и выпалить. Дуплет грянул, ударил по плечу. Зверь словно вскрикнул, развернулся и скрылся в кустах, не переставая рычать. Пламя догорело, мгла стала беспросветной. Белка смолкла, потом гавкнула другим голосом, подсказывая Андрею: «Уходи скорее, пока я его сдерживаю!» и снова залилась боевым лаем.

Перезарядив ружьё, он шагнул сначала вправо, затем влево, нащупывая потерянную тропу. Наконец, под ноги попал относительно чистый от травы участок. Обрадованный Андрей двинулся вперёд, запоминая путь, когда всё озарялось вспышкой, а потом заслоняя лицо от веток и проверяя путь ногой, когда молния гасла и мир чернел.

Шум схватки и лай удалялись и словно спускались. Или он поднимался? Отведя в сторону лохматую ветку, Андрей упёрся в камень. Вспышка осветила скалу перед носом и тайгу — внизу.

— Как я сюда забрался? — неприятно поразился он, ощутив под ногами узенький карниз.

Хлынул ливень — сплошная стена воды, где утонули все звуки. Молнии ушли за скалу, а их резкие вспышки уже не слепили, лишь заставляли серебристую штриховку замирать. Прохладные струи приятно освежили, смыли едкий пот с лица, но тотчас ввергли Андрея в новое испытание. Вертикаль обрыва обрушивала такую «Ниагару» на карниз, что поток норовил подмыть ноги и сильно в том преуспевал. Кроссовки постепенно съезжали по мелкой каменной крошке к близкому краю.

Андрею удалось прижаться к скале спиной, отчего поток воды стал бить по голове и плечам, зато ноги стали съезжать уже вдоль скалы, по карнизу. Похоже, поток сверху скатывал камушки приличных размеров, потому что несколько ударов оказались очень чувствительными, а один едва не вырубил. Голова загудела от удара, и абсолютная чернота на мгновение закрыла глаза, но внутренний окрик «Стоять!» переборол слабость.

Это длилось долго, но не вечность, поэтому сил хватило устоять, не упасть. Ливень ослабел, превратился в редкие капли, затем совсем стих. Небо быстро очистилось, и мир посветлел — настолько ярко догорала вечерняя заря. Из тайги, что темнела под ногами, слегка отступив за валуны и глыбы осыпи, не доносилось ни звука.

Слабость навалилась на Андрея. Он вдруг представил, что мог упасть с этой высоты — метров десять, не меньше? — и разбиться вдребезги. Утренняя задумка о самоубийстве вспомнилась вдруг, как нелепость. Он, патологический трус, и прыгнул бы со скалы? Он, который так боролся за жизнь, сначала отстреливаясь от медведя, потом выстаивая под напором воды, которая готова была смыть на эти камни?

— Дурак! Надо каждой секундой дорожить, а я рассоплился… Нет! До последнего вздоха!

И тут же тревога за деда Кузьму, которого он не встретил, за Маришку, чья «растянутая» нога спасла её от встречи с медведем-людоедом, за Белку, которая билась с этим чудовищным зверем — все тревоги сразу навалились на Андрея, встряхнули и заставили спускаться по мокрому карнизу вопреки желанию лечь и расслабиться. Он проломился сквозь густой подлесок, сразу нашёл тропу, раздавленную медведем лампу и клок белой шерсти.

— Неужели он убил Белку?

Оскальзываясь на корнях, Андрей двигался вперёд, держа ружьё наготове. Участок тайги кончился, как обрезанный — дальше лежал луг, до самой деревни. Край глаза засёк движение слева, тело само повернулось, а руки вскинули двустволку к плечу. Но это мчалась лайка, белая и жизнерадостная. Она описала круг, коротко гавкнула и унеслась в ту сторону, откуда прискакала.

Заинтригованный Андрей побрёл следом, опустив ружьё. Бугорок у кривой пихты, принятый им за размытый муравейник, вблизи выглядел страшно. Медведь лежал, свернувшись клубком. Белка подскочила, рванула круглое ухо, отчего громадная башка качнулась, напугав парня. Однако сердцебиение унялось быстро, едва он сообразил, что перед ним мёртвая туша. Андрей немного посидел на медведе, позлорадствовал:

— Не получилось меня сожрать? То-то же, — и пустился в обратный путь.

Теперь он почти уверился, что Кузьма не пал жертвой людоеда — Белка бы нашла хозяина, на то она и собака! Значит, второй задачей было успокоить Маришку, которая — это к бабке не ходи! — сейчас «мечет икру» и плачет, строя домыслы, один хуже другого. Белка неохотно согласилась покинуть медведя, но все-таки догнала Андрея и продолжила выписывать круги, проверяя путь к пасеке.

Распахнутая дверь избы напугала Андрея чернотой проёма. Но Белка помогла, с разбегу ворвавшись на крыльцо, радостно гавкнув и повернув назад. Следом на ней, скача на одной ноге и поджимая вторую, появилась Маришка. Держась за косяк, она звонко крикнула:

— Почему долго? Ты цел?

— А что со мной сделается, — браво и по-молодецки отозвался Андрей, собирая остатки сил, — только прополоскало немного. Дед в деревне заночевал, наверное, мы его так и не встретили.

— Кто стрелял, не ты разве?

Вот уж чего-чего, а тревоги в голосе Маришки хватило бы на сотню человек! Поэтому Андрей лихо соврал:

— Так пару раз всего, и то для острастки, на всякий случай. Белка гавкала, я и подстраховался. А долго — ливень пережидал. Устал я, надо переодеться и спать, пойдём, кузнечик мой любимый!

Проснулся он только к полудню. Маришка сидела рядом и веткой отгоняла крупных кровососов. Когда Андрей слегка открыл глаза, чтобы подсмотреть сквозь ресницы, ветка хлестнула его по лицу:

— Враль, беспардонный враль! Тебе надо на конкурс лжецов — враз победишь. И как я сразу не поняла!

— Что я такого наврал?

— Дед! — окликнула Маришка, обернувшись к огороду. — Проснулся наш герой, иди.

Кузьма неспешно шёл от омшаника, поднимая маску. Пчелы понемногу отставали, возвращаясь к улью. Лишь несколько штук жужжали, выползая из складок сетки, отброшенной на тулью шляпы.

— Ты сколько раз в медведя пулял?

— А что, разве попал? — вопросом на вопрос ответил Андрей, понимая, что разоблачён.

— Шесть дырок. Только зачем дробью? Пули бы и одной хватило, а так — всю шкуру испортил. Пули же красные, под правую руку вставлены. Чего не нашёл? Да ладно, не тушуйся. Пойдём, отметим… Я шкуру снял… Выделаю, вам подарю. Ты чего, паря?

Андрей Полоцкий стоял перед громадной лохматой шкурой, в которую его можно было завернуть, закатать, словно в персидский ковёр. Его обуял жуткий страх, небывалый страх — страх смерти. Он вдруг представил, как громадная когтистая лапа сбивает его, а клыки вонзаются в тело и разрывают на мелкие клочки. И он закричал, бессильно оседая на землю.

Медовуха подняла настроение, выправила и даже вселила уверенность, что он настоящий охотник, мужик. Гордость за себя, победителя медведя, держалась недолго. Назавтра состояние резко ухудшилось, давление скакало, словно бешеное, слюна то текла ручьём, но во рту надолго пересыхало. Вдобавок, после лёгкого обеда Андрея надолго запер в нужнике профузный понос. Он не мог отлучиться от толчка даже на шаг, и мучил себя мыслями, сколько неудобств причинил Кузьме с Маришей. Им ведь тоже нужно было куда-то справлять нужду!

К вечеру его отпустило. Настроение поднялось, а после чашки крепкого чая они забрели в березняк, собирая грибы. Там было так уютно, что у Андрея появилось мужское желание, которое любимая женщина тотчас удовлетворила, блаженно постанывая и счастливо улыбаясь небу.

Когда утомлённые любовники лежали, глядя в кроны, где сквозь мельтешение зелени просвечивала голубизна, совсем рядом неторопливо проскакал тучный заяц. Андрей хлопнул в ладоши, отчего косой всполошился и задал стрекача. И тут, как наказание, пришло сердцебиение, нахлынула слабость. В глазах снова потемнело, и очень нескоро голос Маришки пробился сквозь его обморочную глухоту:

— …жешь? Или я за дедом сбегаю, а ты полежишь? Ты меня слышишь? Встать сможешь? Господи, дура, что же я наделала, зачем согласилась лесом идти!

— Не причитай, я в порядке, — сглатывая слюну, которая обильно заполняла рот, успокоил её Андрей, переворачиваясь на живот.

Ему стоило больших усилий отжаться от земли, стать на четвереньки. В позе табурета он долго переводил дух, копил силы. Затем усилием воли заставил руки сжаться вокруг ствола берёзки, и потащил себя вверх, как на уроке физкультуры взбирался по шесту. Перед лицом маячило белое продолговатое пятно, испещрённое чёрными пятнами. Голова отстраненно сделала вывод, что так должна выглядеть береста, но почему-то резкость не наводилась, словно глаза разучились это делать. Стоя в полный рост, Андрей пережидал странный шторм, который сильно колыхал землю — только березка спасала, как надёжный якорь.

Наконец, земля успокоилась, но зрение не восстанавливалось, мир оставался расплывчатым, нечётким. Пришлось просить Маришку работать поводырём. Дорога к пасеке оказалась очень длинной и трудной. Особенно мешала трава, которая так и норовила зацепить кроссовые «адидасы», которые, как назло, отличались рифлёной подошвой.

— Что случилось, Андрюша? — прогудел дед Кузьма, тёмным силуэтом возникший сбоку.

— Плохо стало, голова закружилась, и зрение — как оборвалось…

— Это бывает, — философски заметил старик, обнимая Андрея за талию с другой стороны от внучки. — Мариша, кипяточку спроворь, а я травок своих заварю. И не хлюпай носом!

Прочный стул с высокой спинкой и подлокотниками придал уверенности, а горячий чай с тонким ароматом и горьковатый мёд вприкуску — бодрости. Спустя каких-то полчаса Андрей почувствовал себя вполне прилично. Острота зрения вернулась, он рассмотрел лицо любимой и расстроился — красные глаза неопровержимо свидетельствовали, что она плакала.

«Из-за меня, — подумалось ему, — вот подарочек нашёлся! Чёрт меня дёрнул с ней встретиться, навязаться в любовники. Жила бы себе спокойно, а теперь вот — сам подыхаю и её убиваю! Нет, надо что-то делать, так не годится!»

Виноватя себя, Андрей не собирался показывать зло, выпускать его наружу, потому завел с Кузьмой степенный разговор о чае и горьковатом медке. Старик охотно пояснил:

— Лимонник и жимолость, свежие. Я их спецом на тощую почву высадил, они же чем яростнее за жизнь борются — тем ядрёнее. И медок горчит не так просто, он с горных цветов снят. Видишь дальний обрыв, по нему вьются… Да вон, в то окошко глянь, по скале над уступом, аккурат на два улья… Нет, как цветы зовутся, не знаю.

К вечеру головокружение прошло, но слабость осталась. Преодолевая её, Андрей прополол на огороде угол, где росли кусты лимонника, и вскопал глинистую, каменистую почву, чтобы расширить плантацию. Маришка трудилась рядом, оттаскивая в компостную кучу охапки выкорчеванных сорняков. Кузьмы только хмыкнул:

— Зря. Сказал же — им чем труднее, тем они сильнее. Ну, ладно, вскопал, так вскопал, уже молодец, — и принёс им в летний домик кисет сушёных ягод жимолости. — Заваривай, пей постоянно. Давление снижает.

Ночью Андрей ворочался, решая внезапную проблему. Понимание того, что он мучает Маришку своими страданиями, оказалось невыносимым. Он вдруг ощутил себя эгоистом, который ради нескольких месяцев бессмысленной жизни причиняет страдания любимой женщине. Рука, случайно сломанная ненавистной Наташке, выглядела ничтожно перед ежедневной пыткой, которую он учинял самому дорогому человеку. Закон стал на сторону бывшей жены и готов был посадить его в тюрьму, так какое наказание следует назначить за пытку, придуманную им для Маришки?

К утру решение пришло само, внезапное и точное. Отойдя в сторонку, чтоб не шуметь струёй, Андрей облегчался по-маленькому, глядя на туман, что полз от реки. Обрыв, зелёный с розоватым оттенком — цветение, наверное, обильное — внезапно открылся во всём величии. В прозрачном горном воздухе он казался совсем близким, рукой подать.

«Спрыгну, и уже никаких мучений, никому. Звери сожрут, косточки разнесут, и похорон не надо. Конечно, а то — долгие проводы, лишние слёзы…Ну, немного поплачут, зато на могилу ходить не надо, сердце терзать… Да, оставлю записку, что уехал в город, а сам — туда…»

План сложился мгновенно, на взгляд Андрея — безукоризненный и к всеобщей пользе. Ощутив себя благодетелем, точнее, избавителем, умирающий взбодрился. Любимая спала, когда он тихонько вернулся в летнюю кухню. Одиночный комар кружил над Маришкой, прицеливаясь для посадки. Репеллент, которым они опрыскивались сами и орошали сетчатый полог, к утру выветривался. А может, кровосос отыскал щелочку или воспользовался моментом. Осторожно умащиваясь, Андрей следил за комаром. Тот сел на грудь Маришки, нервно перебирая лапками, но вонзить хоботок не успел — ладонь прихлопнула его и смяла.

— Ты почему не спишь, — пробормотала любимая, ловя своей рукой мужскую ладонь, — неугомонный?

Тепло желанного тела запустило процесс, которого не было уже неделю. Поглаживая холмик, который так восхитительно заполнял перевёрнутую пригоршню, Андрей поспешил накрыть своим телом Маришку. Увы, всё случилось так быстро и скомкано, что вместо удовлетворения в нём осталось раздражение на собственную слабость и мужскую несостоятельность. Пряча глаза, Андрей сполз набок и уставился в потолок. Любимая приподнялась на локте, чмокнула в губы:

— Не переживай, оно того не стоит. Завтра всё получится!

Её прохладная ладошка погладила лоб, проверяя температуру — легко, естественно, словно маленькому ребёнку. Затем взъерошила волосы, ноготками слегка касаясь кожи. Волна сладких мурашек ринулась по телу Андрея, но лишь добавила горечи в только что принятое им решение.

«Я прав. Зачем тебе и мне завтра, — мысленно возразил он, благодарно принимая ласку, — если я уже стал обузой? Да, надо уходить, пока ты меня не возненавидела!»

Электричка удалилась, а Виктор приземлился обеими ногами, кувыркнулся, скатился по насыпи и влетел в камыш, густой настолько, что метра через два его полёт закончился. Насколько ему повезло, стало понятно, когда он увидел в поле две знакомых фигуры. Высокий прихрамывал, меньший волок на спине третьего спутника. Зуй припустил бегом, понемногу настигая Тугара и Ворона. Здоровяк услышал дыхание за спиной, обернулся:

— Ты? Живучий, гнида.

— Где Наташа?

— Хвост откинула твоя маруха.

— Ты её убил! — раненым зверем застонал Виктор, бросаясь на Тугара.

Встречный удар сбил его с ног. Здоровяк нагнулся, рука скользнула в носок и вернулась с ножом. Он двинулся добить Зуя, но тот опомнился и успел отбежать. Тугар сильно хромал, так что шансов догнать Виктора у него не было.

— Тебе не жить, гнида, — рыкнул он вдогонку Зую и поспешил за Вороном.

Вернувшись к насыпи, брюнет отыскал место, где приземлились его недавние попутчики. Судя по следам крови, Хлыст налетел на бетонный столбик. Пройдя немного дальше, Зуй обнаружил сначала туфельку, затем обрывок платья на веточке жёсткого кустарника. Густая трава сохранила следы от этого места до небольшой полянки в придорожных зарослях. Видимо, Тугар вышвырнул Наташу, а затем уже прыгнул сам. Как только он приземлился — тотчас бросился в её сторону.

По следам Виктор всё понял. Наташа не успела убежать — она лежала в густой траве. Платье, почти целое, задралось выше колен, на которых виднелись свежие ссадины. Нога в одной туфельке была подогнута, вторая, в нежном капроновом носочке, лежала ровно.

Рука в гипсе вольно откинулась в сторону, а левая прикрывала лоб, будто Наташа закрывалась от полуденного солнца. Виктор бережно снял её, распрямил вдоль туловища и впился взглядом в лицо с полуоткрытыми глазами. Нет, оно не пострадало при падении, но черты отражали предсмертное страдание. На шее отпечатались багровые пятна, которые кричали: «Тугар душил обеими руками».

— Не смотри так, — умоляюще попросил брюнет, — я знаю, что виноват, но не смотри на меня так!

Веки Наташи не хотели опускаться, видимо, роговица пересохла — он лизнул каждый глаз и аккуратно прикрыл. Затем на него снизошло странное безволие. Он раздвоился на беглого уголовника Зуя и пятнадцатилетнего Виктора Зуева. Парнишка почти беззвучно плакал, закрыв руками лицо, слегка раскачивался и вспоминал о прекрасном прошлом…

Как недавно и как давно они, восторженные подростки, впервые познали любовь. О, это упоительное и возвышенное слияние душ, а затем и тел, которое произошло в Ологоше, в доме его тётки! Наташа, совсем девчушка, и он, всего полугодом старше, встретились на туристическом слёте и мгновенно заинтересовались друг другом.

Когда первый день соревнований закончился, влюблённые ушли в посёлок, купили в сельмаге чёрствый зефир и жевали его на берегу реки, запивая тёплой газировкой. Их пронзало током наслаждения от прикосновений рук, плеч и губ, и они отважно проверяли, как далеко простираются границы новых ощущений, пока не обнаружили, что достигли пика.

Это оказалось божественно приятно… Они не могли оторваться друг от друга. Только под утро, когда тётка Виктора, сорокалетняя вдова, вернулась домой, юные любовники спохватились и удрали через окно, в которое и проникли вечером, незаметно для себя. В туристический лагерь они вернулись как раз к подъёму. А назавтра встретились в городе, чтобы никогда не разлучаться…

Они специально уехали в Новосибирск, чтобы оказаться подальше от родителей. Виктор поступил в педтехникум, Наташа — в медучилище. Но любовь занимала так много времени, что оба лишились стипендий. Родительских денег не хватило на аренду квартиры, и Наташа изобрела способ подработки — не зря у неё была пятерка по химии. Амфетамин пошёл нарасхват, возникли добровольные реализаторы, толпами повалили клиенты…

Заимев свободные деньги и расплатившись по долгам, пара влюблённых прикрыла бизнес, но вечером в квартиру вломились парни в кожаных куртках и спортивных штанах. Так появилась «крыша», и ушла свобода принятия решений. Виктора поставили на сбыт. Наташе дали подручных, которые плевать хотели на чистоту препаратов. В ход пошла «мулька», реже «винт». Времени на любовь почти не оставалось. Они планировали убежать от бандитов, но не успели — дверь слетела с петель, ворвался спецназ…

Он взял на себя всё, а доказать причастность Наташи следствие не сумело — её подручные сочли за благо промолчать. Недавно созданный Наркоконтроль знал, что бредень зацепил мелкую рыбёшку, но поспешил отчитаться, что поймали «наркобарона». Жестокий приговор сразил Наташу — она упала в обморок, и не видела, как увели Виктора. На долгих пятнадцать лет. Их отбывал уголовник Зуй, становясь Виктором, когда получал от любимой женщины весточки через ологошскую тётку.

Сейчас мысли зека текли параллельно юношеским воспоминаниям, но очень глубоко, в той изначальной, дикой сущности, которая отвечала и отвечает за выживание человека, как вида. Это он, первобытный человек, убил опрометчивого уголовника, что попытался «опустить» новичка. Когда тюремная охрана скрутила бешено рычащего Виктора Зуева, насильник уже испустил дух — череп не выдержал ударов о цементный пол камеры.

Новый срок, исправительная колония строгого режима — Зуя перевели сюда, как убийцу. Наташа написала через его тётку, что родила девочку, окончила училище, вернулась в город — Виктор пересилил ревность, настоял, чтобы не вздумала его ждать. И она вышла замуж за врача, с которым работала.

Прочитав это известие, первобытный человек взбесился — его самку покрывал чужой! С той поры уголовник Зуй почти полностью вытеснил Виктора. Он, как все — курил, сквернословил, дрался, чефирил и тешил естество с «машками». Единственное, что осталось абсолютным «табу» — наркотики.

Весточки от Наташи поступали регулярно, и Виктор не давал Зую окончательно завладеть сознанием. Он работал, намеренно оставался «мужиком» и не имел никаких дел с активом. Больше того, Виктор Зуев тренировал тело, потому что мечтал о дне, когда выйдет на свободу и вернёт себе Наташу. Для этого надо было терпеливо отсчитывать годы и сохранять здоровье. Так хотел жить Виктор, но режим облегчили, на работе появилась возможность сбежать — и уголовник не выдержал.

Новый срок отодвинул свободу в нереальные дали. Виктор сдался Зую, тоже стал мечтать о побеге. Бредя свободой, он вспоминал юность, и однажды его озарило — как уйти, чтобы не вернуться. Одному было не справиться, и Зуй пошёл на поклон к Тугару.

Всё сбылось.

А когда на его зов приехала Наташа, какое значение имело, кто был с ней раньше? О, как прекрасно она выглядела — зрелая женщина, от грудного голоса которой всё у Виктора встало дыбом! Прикосновение рук пробило током, как при первой встрече, и Зуй, всегда по-звериному осторожный и опасливый, сдал позиции влюбленному мужчине. Как оказалось, напрасно.

Сейчас они оба остервенело рыли могилу Наташе, руками. Рыхлая и влажная земля разлеталась в стороны, отброшенные или разорванные дождевые черви спешно уползали и забивались в палую листву. Мелкие корешки трещали, крупные заставляли вскакивать, напрягаться и рвать их. Ногти ломались, причиняя боль, но что значила она по сравнению с той, что терзала душу…

«Он убил её. Он убил её. Он убил её… — рефрен звучал в голове, резонируя и набирая громкость. — Он убил её. Он убил её… — одно и тоже гулко пересыпалось в пустом сознании, словно волны рушились на пустынный пляж. — Он убил её…»

Бережно опустив любимую в неглубокую могилу, Виктор поправил платье, сложил руки на груди.

— Не надо так на меня смотреть, — он снова прикрыл ей веки, вслух продолжив мысль, — или хочешь напоследок запомнить, каким жалким я стал? Не сумел защитить… Но я отомщу!

Уголовник Зуй в нём встрепенулся, подхватил мысль, принялся твердить, повторять, обращая её в мечту, в новую цель, наполняя только что ненужную жизнь смыслом. Он быстро засыпал могилу землёй, заровнял, охлопал и примял ладонями, не находя в себе сил топтаться над Наташей ногами. Затем посмотрел на багровеющий закат, прикинул, что до темноты успеет, и поспешил в сторону последней стоянки, на ходу отирая ладони, скатывая налипшую на них землю.

— Я отомщу!

Он брёл, не задумываясь — ненависть вела лучше всякого компаса. Палатка стояла на прежнем месте. Слабый свет вечерней зари позволил рассмотреть распахнутый вход и вещи перед ним. Стан выглядел брошенным, однако Зуй не торопился. Он лёг на землю и тихонько подполз сбоку, практически бесшумно. Внутри палатки царила тишина — ни дыхания, ни храпа, ни даже легкого шуршания, которое рождается, если спящий шевельнётся или ворохнётся на другой бок.

Сжимая припасённый камень, мститель встал на четвереньки, отодвинул полог, всмотрелся в мрак палатки. Никого. Уже смело он вошёл, пнул два надувных матраса, перевернул спальный мешок — пусто. Снаружи валялся его выпотрошенный рюкзак, поверх расщепленного гитарного короба. Струны отозвались жалобным дребезгом.

— Всю еду забрали, гитару разбили… Значит, хотят отсидеться, — родился у мстителя вывод. — Видать, Хлысту сильно досталось.

Он машинально подобрал помятый баллончик пенки «Жиллет» и упаковку одноразовых бритвенных станков, которую специально прихватил в том сельмаге. Сегодня утром Виктор с их помощью подновил свою испанскую бородку, готовясь встретить любимую. Чья-то нога вдавила надорванный пакет в землю с намерением переломать хрупкий пластик.

— Тугар. Он весь в этом, — скрипнули зубы мстителя. — Счёты сводит…

Один станок уцелел. Завернув его и баллончик с пенкой в спальный мешок, Виктор убрал жалкую поклажу в рюкзак и двинулся в сторону гор. По его мнению, Тугар поступил глупо, покинув это место. Погоня никогда не стала бы искать беглых зеков так близко к жилью, рядом с железной дорогой. Уголовник Зуй всегда скептически относился к россказням об особом чутье, этакой чудо-интуиции, благодаря которой, дескать, некоторые беглецы избегали поимки.

Нет, отрицать везение было бы глупо, однако точный расчет намного надёжнее мифического «чутья». Вот когда он предложил три дня отсидеться в пещере у самой зоны, а потом «косить» под туристов — это сработало. Кто догадается, что беглецы остались рядом с местом, где сидели? Их кинулись перехватывать на дорогах и в поездах, будучи в твёрдой уверенности — беглец обязательно бежит прочь от зоны.

Те, кто ловил, рассуждали стандартно, как привыкли: за день по тайге можно пройти километров двадцать, ну — сорок. Вертолёт проверил туристов-сплавщиков, если нашёл, а патрули перекрыли все дороги и даже тропки, пока «загонщики» прочёсывали ближние окрестности. А беглые оставались на том же месте, где сидели, за спиной резвой погони.

Патрули настороженно ждали неделю, постепенно теряя бдительность. Погоня не увенчалась успехом, и оперативники должны были прийти к выводу, что пока сворачивать мероприятия. Если бы не идиотизм Тугара, который торопил Зуя! Выждать бы ещё неделю, когда волосы отрастут подлиннее. Потом привести себя в порядок, оставить интеллигентские бородки или усы, в крайнем случае, модную трёхдневную небритость, и — спокойно ехать в город.

— Кретин! Дегенерат, — Виктор поставил вожаку диагноз, и снова заскрипел зубами в приливе ненависти к нему. — Он убил Наташу.

Ему нестерпимо захотелось выпить водки, как можно больше, чтобы оглушить себя и потерять рассудок. Или закурить! Но ни спиртного, ни курева в его распоряжении не было, поэтому он стиснул кулаки, даже взвыл, задирая голову к рассветному небу, чтобы хоть так избыть бешеное желание отомстить за смерть любимой. Немного полегчало, ненависть отхлынула, затаилась в глубине души, не мешая рассуждать:

«Хлыст крепко саданулся, может, и сломал что-то. Тогда они будут ждать выздоровления, а где? На дачах? Вряд ли, там охрана, и Тугар об этом знает…Вернутся в охотничью избу? Пожалуй, да…»

Виктор прикинул маршрут и прибавил шаг, теша себя надеждой, что в дороге уголовник Зуй придумает способ разделаться с Тугаром, хотя бы голыми руками.

Три дня прошли впустую — уголовники как сквозь землю провалились. Зуй сделал приличный круг по тайге, проверил две заимки. Пусто. Он жутко хотел есть, но много ли добудешь на ходу и без охотничьего пристроя? Пара лягушек и змея, несколько луковиц саранок — вот и всё, что он запёк в углях быстрых и бездымных костров, которые разводил днём, чтобы не выдать себя.

Пали сумерки, когда Виктор вышел из лога в долину ручья, где стояла последняя заимка, которую он хотел проверить. Прячась за разлапистой елью, он осмотрелся. Толстая жердь, которой Зуй подпёр дверь этой избы, когда беглецы уходили к железной дороге, валялась у стены. Малюсенькое окошко не светилось. Зато прозрачное струение над трубой говорило, что печь топится.

— Как же проверить, кто там? — задал себе вопрос Виктор.

Изба стояла на поляне в окружении низенького кустарника и высоких пучков травы — подкрасться можно, а вот заглядывать в окошко опасно — можно выдать себя. Оставалось одно — ждать, пока обитатель не выглянет наружу.

Ноги мстителя гудели после длинного перехода, и он лёг, умостив перед собой рюкзак, чтобы опираться на него подбородком. Комары продолжали донимать его, назойливо звеня и жаля в уши, которые и без того опухли от прошлых укусов и зудели, требуя почёсывания. Пришлось отвлечься, сломить две веточки, чтобы отмахиваться со всех сторон.

Дверь шумно распахнулась. Вышел мелкий человек, покопался в паху, звучно зажурчал струйкой. К нему присоединился второй, крупный, выматерился, хлопая себя по щеке. Зуй негромко зарычал, узнав Тугара:

— Всё, тебе конец!

План мести сложился, как только дверь захлопнулась. Хотя сумерки и сгустились, но луна очень вовремя выкатилась над тайгой, заливая окрестности серебряным светом. Забравшись на дальний склон, Виктор отламывал нижние сухие сучья, подбирал хворост, который попадался под ноги, и стаскивал охапки поближе к избе. Когда набралось достаточно, он осторожно, чтобы не шуметь, установил подпорку к двери. Потом для верности нашёл вторую, вдавил в землю и прислонил к створке, не дожимая, с небольшим запасом.

Окошко он осмотрел критически, прикинул, можно ли через него пролезть самому. Если вытянуть руки перед собой и не беречь шкуру, то шанс протиснуться у Виктора был. Но здоровяк Тугар — никак не прошёл бы. На всякий случай оставив напротив окна крепкий дрын, Зуй подпалил хворост. Опыт туриста не подвёл — все углы занялись одновременно. Только дверь оставалась нетронутой. Виктор не хотел рисковать, а подпорки могли сгореть раньше, чем задохнутся пленники. Нет, Тугар не должен выбежать и спастись!

Треск огня разбудил уголовников — створка двери дрогнула, когда кто-то попытался вышибить её изнутри. Основная подпорка стояла незыблемо, а вторую Виктор подправил ногой, вбил под нижнюю поперечину. Мат и угрозы в его адрес участились — Тугар безошибочно вычислил виновника поджога.

Зазвенело стекло. Зуй бросился в сторону окна, схватил дрын. Высунулась рука, потом вторая, они уцепились за края бревен, и вот появилась голова Ворона, которого подталкивали изнутри. Несколько быстрых ударов импровизированной дубиной раздробили ему пальцы, сломали запястье и разбили голову. Заливаясь кровью, Ворон отчаянно завизжал и упал внутрь избы. Из окошка потянулся дымок, который становился гуще с каждым мгновением — какой-то из углов сруба уже прогорел насквозь. Визг и мат прекратились, сменившись надсадным кашлем двух человек.

Стоять возле избы стало невозможно, она полыхала гигантским костром, озаряя поляну и поджаривая траву на изрядном расстоянии. Огонь подползал к двери, которая сотрясалась и сотрясалась.

— Вот гад, какой живучий, — с ненавистью, но и толикой зависти к Тугару, прошептал Виктор, уступая нестерпимому жару ещё несколько шагов.

Словно ответ, грянул очередной толчок изнутри, который одолел сопротивление нижней подпорки. Пропахав борозду, она свалилась, а удары сыпались и сыпались, сотрясая дверное полотно, собранное из толстенных плах. Наверное, гвозди и железные навесы двери раскалились, обуглили дерево, в котором сидели, и утратили начальную прочность. Подпорка держала другую сторону, у щеколды, и ничем не могла помочь ослабевшим навесам. Удар за ударом выворачивал несокрушимые, казалось бы, кованые дверные петли из гнёзд. И выворотил-таки!

Пылающая по верху дверь дрогнула, вместе с подпоркой рухнула в сторону, а из густо дымящего проёма на четвереньках выполз человек. Скорее — выпал, ткнулся лицом в угли, взвыл, срываясь на кашель, поднялся, обжигая ладони, и побежал к воде. Он ничего не видел, ослеплённый огнём и едким дымом, но ручей был так близко, что десятка шагов оказалось достаточно. Ощутив под ногами воду, Тугар упал туда и принялся кататься в жалком русле, остужаясь и гася тлеющую одежду.

Виктор упустил момент, когда мог бы наброситься и ударить временно ослеплённого убийцу дубиной, а когда спохватился и подбежал — было поздно. Тугар вскочил, сжимая в руке камень:

— А-а-а! Я убью тебя, Зуй!

Голыш, килограмма на два весом, ударил Виктора в грудь, едва не свалив. Рёбра хрустнули, от боли перехватило дыхание, а противник уже подхватил другие метательные снаряды, каждый из которых был способен размозжить голову быку. По счастью, гудящий костёр слепил Тугара, и броски получались неточными. Уворачиваясь от камней, Виктор быстро отступил и пустился наутёк, кляня свою нерешительность.

Обойдя горящую избу за пределами освещённого круга, Виктор поднялся на противоположный склон. Отсюда он видел всё, оставаясь невидимым Тугару. Тот никуда не ушёл от пожарища, только выбрался на другую сторону ручья, сел там на траву и замер, даже не обиваясь от комаров.

А вот Виктор извёлся, страдая от сломанных рёбер, что хрустели при каждом неловком движении, и всё-таки продолжая махать у лица веточками. Обессиленный, он вырыл две неглубоких ямки — под бедро и под здоровое плечо, со стоном упаковался в спальный мешок, засунул голову в рюкзак и только тогда смог уснуть.

Утром Тугар долго бродил по ещё пышущему жаром пожарищу, палкой разгребал головешки и пепел, пока не отыскал железку ножа. Виктор смотрел, как уголовник тщательно очистил лезвие, втыкая его в землю, подправил на плоском камне и лишь после этого двинулся прочь.

— А у меня ничего нет, — горько посетовал Зуй, роясь в тех же головёшках.

Топор, вернее, железка, составила его добычу. Возможно, удалось бы найти что-либо стоящее, но прогоревший в лобной части череп заставил Виктора содрогнуться и быстро уйти. Вряд ли это был Хлыст. Похоже, тот скончался раньше и закопан где-то по пути сюда. Ворон, конечно, это Ворон, которому Зуй не позволил выбраться из огня.

— Он тоже убил Наташу, — выкрикнул Виктор оправдание, обращаясь к небу, но душа не согласилась, и облегчение не пришло.

Однако рефлексировать хорошо, когда ты здоров, сыт, никуда не торопишься, а все долги розданы. Сейчас всё обстояло с точностью наоборот. Жрать хотелось зверски, сломанные рёбра болели, мешая дышать, мщение не удалось, а убийца с каждой минутой удалялся.

Догоняя Тугара, Виктор держался склона, где подлесок давал возможность присесть за куст, если бы уголовник оглянулся. Но убийца брёл вперёд, обшаривая глазами распадок. Наверное, он решил, что Виктор сбежал, и разыскивал следы. Или надеялся нагнать, чтобы поквитаться.

Сообразив это, Зуй усмехнулся:

— Плохо ты меня знаешь. Я тебя не оставлю, пока не урою…

В голове родился очередной план. Если заманить Тугара в скалы и там устроить камнепад или осыпь? Виктор в школе увлекался горным туризмом, и мог на глаз определить опасные места. А вот убийца — вряд ли. Это давало шанс свершить месть. Но чтобы заманить, надо привлечь к себе внимание.

«На выходе из распадка начинается отрог. Там где-то был цирк, метров пятьсот донизу. Как раз то, что надо…»

Приняв решение, Виктор поднялся выше, перевалил на другую сторону и почти сбежал в параллельный распадок. Теперь всё зависело от его скорости. Бежать оказалось больно, почти невыносимо больно. Место ушиба набухло, отекло, стало тяжёлым и на каждом шаге подрагивало вверх-вниз, дёргая за собой сломанные рёбра, которые терлись сломанными краями.

Он попробовал прижать перелом рукой, но стало ещё хуже. Бег, даже трусцой, требовал усиленного дыхания, иначе не хватало воздуха, и в глазах появлялись белые мухи. Боль, боль, везде боль, постоянная боль…

И все же Виктор успел!

Тугар вывернулся из-за поворота, когда фигурка Зуя четко рисовалась на серых камнях курумника. Убийца метнулся к деревьям и укрылся за ними, как только заметил жертву. Он поверил, что нагнал мстителя и сам остался незамеченным. Теперь оставалось самое сложное — привести его в нужное место, не попавшись в лапы прежде времени. Гандикап в полкилометра позволил Виктору незаметно оглянуться — Тугар не отставал, но и не нагонял.

Вероятно, уголовник хотел незаметно подкрасться во время привала или ночлега. Но день только входил в свои права, а останавливаться Зуй не собирался — месть должна свершиться сегодня.

Есть хотелось неимоверно. Спазмы скручивали желудок болью, а газы редкой пустой отрыжки наполняли рот и нос тёплым кислым запахом. Из травы выпорхнул крупный кузнечик на красно-чёрных крыльях. Сделав крутой вираж, он чуть не ударил Виктора в лицо и попался в ладонь, поднятую для защиты. Упираясь сильными шипастыми ногами, кузнечик пытался высвободиться — жвалами щипал мякоть пальца.

— А ведь это акрида, — мелькнуло воспоминание школьных лет, — ими питались отшельники. Сожрать, что ли?

Ножки и крылья полетели прочь, но кузнечик продолжал кусать палец, источая из пасти зеленоватую жижу. Свернув и отбросив голову, Зуй положил приготовленное тельце на язык и проглотил, легко пересилив отвращение. Оглянувшись и не видя Тугара — значит, тот ещё далеко — он бросился ловить и глотать кузнечиков, пока в желудке не появилось приятное ощущение наполненности.

Тем временем день стремительно хмурился, а небо зарастало тучами. Отдалённые громы стали раскатистее, мгновенные огненные деревья то вспыхивали в небесах, то врастали в землю. Надвигалась гроза, и это беспокоило Виктора. Мокрые скалы — не шутка. Достаточно поскользнуться, повредить ногу, чтобы месть превратилась в жертвоприношение, где роль ягнёнка сыграет Зуй.

«Надо оторваться, переждать грозу, а как подсохнет, показаться Тугару…»

Виктор перешёл на бег, скрываясь за скалистым гребешком, где крутяк раздваивался. Умный в гору не пойдёт, умный гору обойдёт… Естественно, Тугар поступит, как все, и свернёт вниз, в дол, который открывается на равнину. А там такая видимость, что он быстро убедится в ошибке. И стоит Зую появиться на гребне, как преследование возобновится.

Виктор вскарабкался на уступ, постанывая от боли, которая не то, чтобы ослабела, но стала привычнее. Вертикальная щель сгодилась, как укрытие — он втиснулся в неё вместе с рюкзаком. Тугар прошёл нижней тропой, прячась за камни. Он ещё не понял, что сбился со следа. Зуй ухмыльнулся, представив, как убийца взбесится, когда увидит равнину, где нет ни души.

И тут небо с треском лопнуло, заливая мир потоками воды.

Тугара на равнине не было. Изумлённый Виктор ещё раз, уже последовательно, прочесал взглядом равнину до подошвы горы. И вздрогнул:

— Твою мать!

Убийца кого-то преследовал. Он лез по каменной осыпи, сложенной из глыб разной величины, а выше его метров на триста, по скальному жёлобу медленно карабкался человек в такой же тёмно-синей куртке, что была у Виктора.

— Он его за меня принял. Убьёт ни за что!

Зуй прикинул свой маршрут. Чтобы перехватить того чувака, следовало пройти траверсом, но при этом Тугар мог засечь Виктора и свернуть, что нежелательно. Сейчас эта пара в незримой связке шла в жёлобе, где от камнепада не увернуться. Достаточно одного приличного булыжника, чтобы образовалась каменная шрапнель, которая изрешетит и сметёт убийцу.

— Но мужика-то зачем? — возмутилась совесть Виктора, разбуженная встречей с обгоревшим трупом Ворона.

«А хули он сюда затесался, — угрюмо проворчал уголовник Зуй, понимая, что других аргументов ему не найти, — под ногами крутится, мешает?»

Но Виктор уже принял решение и двинулся по скальной полочке, привычно постанывая от боли в груди. Он цеплялся за выступы, заклинивал кулаки в щелях, втискивал распухшие у обломанных ногтей и нагноившиеся пальцы в узкие «кровососы». На маленькую боль от содранной кожи и кровь Зуй не обратил внимания. Счёт шёл на минуты. Надо было поспеть в намеченную точку чуть раньше пары «горовосходителей», а Тугар слишком быстро нагонял мужчину в синей куртке.

Андрей медленно брёл в сторону горы. Силы убывали слишком быстро, поэтому приходилось отдыхать каждые несколько минут. Вчерашнее желание жить до последней минуты, отпущенной Судьбой или мойрами — давно сошло на нет. Воодушевление от победы над медведем растаяло без следа, осталось одно неукротимое желание — уйти, как можно дальше. Успеть, пока ещё есть силы.

— Нет, вы меня не найдёте… Я исчезну, растворюсь в тайге… — хрипел Андрей, заставляя себя перелазить толстенные стволы и замшелые глыбы.

Тайга ощутимо редела — склон становился круче. Сквозь острые силуэты елей просматривался высоченный, в сотни метров, обрыв, который казался недостижимым. Андрей подавлял отчаяние и боролся с желанием отказаться от подъема, лечь у подножья.

— Нет, здесь я не останусь, разве что внезапно сдохну!

Ему едва хватило сил на простейшую хитрость, чтобы сбить погоню со следа. Андрей сначала пошёл вниз по реке, а потом сделал на берегу, у глубокого места, «натюрморт» из обуви и одежды. В кармане шорт осталась записка: «Я устал. Нет сил и желания мучится самому и мучить других. Маришка, прости, но так лучше для всех. Андрей».

Надевать запасные брюки и обуваться пришлось много позднее, ведь он упорно брёл против течения — по колено, и то и по пояс в холодной воде — чтобы надежно сбить любую собаку со следа. Андрея хватило потом еще метров на двадцать вверх по руслу хилого притока Мрассу, где он без сил выбрался на плоский валун и долго отлеживался. И неизвестно, сколько километров пришлось пройти вдоль этого ручья в сторону горы, с обрыва которой только и разбиваться вдребезги.

«Хорошо, что аппетита нет, — вяло подумал беглец, — лишь жажда мучит…», — и проверил запас воды. Флажка на поясе была полна, а в бутылке оставалось больше половины. Должно хватить до вершины.

«Не вершины, — поправил он себя, — только до края обрыва. Дальше не полезу. Мне и ста метров хватит…»

В голове мутилось, зрение подводило, отчего последние деревья расплывались темными пятнами на серо-фиолетовом фоне. И слабость, проклятая слабость!

Вечер наступил слишком быстро, когда Андрей только миновал последние, уже хилые и корявые ёлочки. Впереди, насколько удалось рассмотреть, громоздилась осыпь из глыб разного калибра. Она круто уходила вверх, в небеса. Прижавшись к ещё теплому боку громадного осколка горы, которую завтра предстояло покорить, беглец погрузился в тревожную полудрёму-полувоспоминание о недавних событиях…

Ночь минула быстро, но Андрей так продрог, что дождался солнца, долго вбирал в себя тепло и осматривал скалу. Наконец, он согрелся и выбрал самый короткий путь до края обрыва. Это было естественное углубление типа трещины или расселины в скале, которое размыло дождями. Получился жёлоб шириной метра три, по дну которого шла узкая траншея, и всё это — в крутой наклонной скале. Вверху, метров сто или больше — точно не определишь, да и нужно оно Андрею? — траншея и жёлоб перегибались, исчезая из глаз. То есть, там была, должна была быть площадка, где он сможет перевести дух, раздеться и шагнуть навстречу избавлению.

Зачем раздеваться? Спроси кто, умирающий бы не сумел ответить, но знал, что так обязательно сделает. Какие-то мелкие соображения на этот счет мелькали, но он их не фиксировал и не запоминал — вроде бы, чтобы опознать не сумели, если найдут.

Подъём оказался труднее, чем казалось. Уже забравшись так высоко, что вся равнина оказалась, как на ладони, Андрей вынужден был сделать остановку. И тут ему стал понятен весь ужас положения. Он не мог вынуть из рюкзака бутылку с водой, потому что, стоило отпустить одну руку, как тело отклонялось в сторону, ноги соскальзывали с жалких выступов, и падение становилось неминуемым. Если бы при этом была гарантия, что он разобьется вдребезги, насмерть, так нет — ниже склон терял крутизну. Андрея ждало позорное приземление, с царапинами, ушибами и синяками.

— Вот это попал, как кур в ощип!

Он вынужден был вжиматься в трещину, унимать частое дыхание и глотать скудную, горькую слюну. Сердце выделывало чёрт-те какие номера, то заходясь в бешеной скачке, то размеренно и сильно сокращаясь, отчего тело вздрагивало в такт ударам. В глазах темнело и прояснялось, но сознание не покидало Андрея Полоцкого, за что он искренне благодарил собственные надпочечники и нервную систему:

— Не подведите, осталось немного, совсем немного… И мы обретём покой…

Он шептал это, отчетливо представляя, почти видя в себе почки, а над ними ту самую железистую ткань, которая предала его, перестала подчиняться нервной системе и непомерно разрослась, убивая хозяина и сама себя. Андрей умолял не эти бездушные кусочки плоти, а организм в целом, ту волшебно согласованную структуру, полная власть над которой не дается даже йогам. И мольба, похоже, оказалась услышана — он устоял.

Налетел сильный порыв ветра, надавил в спину, помог держать равновесие. Гром, рычавший вдалеке, приблизился, а солнце перестало палить. Мир потемнел, приготовился к грозе. Андрей заспешил. Ему казалось, что по этому жёлобу обязательно ринется вода сокрушительной силы — и ведь смоет, непременно смоет, как едва не случилось в прошлый раз, после встречи с медведем.

Наверное, поэтому второй подъём, до уступа, дался ему легче. С трудом переводя дух, умирающий подтянулся, лёг грудью на относительно ровный камень и неуклюже забросил ногу. Сделав последнее усилие, он перевалился через край.

— Всё!

Как по команде, сверкнула молния, ударил гром и хлынул ливень. Вода рухнула, разбилась о скалу, образовала замечательную смесь с воздухом, которая смягчила пересохшие глотку, гортань, бронхи, проникла в лёгкие и принесла неимоверное облегчение.

Андрей радовался и смеялся, как заливается ребёнок, получив долгожданную игрушку. А вода собралась в поток, примчалась по склону с мелкими камушками, которые секли голову и запрокинутое им навстречу лицо. Но теперь эта мелкая боль радовала, как оздоровительный массаж. На несколько минут ливня умирающий забыл о своем состоянии, о том, зачем он здесь, что намерен сделать — обо всем. Он радовался и глотал чистую прохладную воду, не вспоминая о бутылке, которая так и болталась на дне рюкзака.

Ливень кончился быстро. День начал светлеть, вода ушла из под ног, и тут Андрей обнаружил, что ошибся — обрыв оказался за стеной, которая имела отрицательный уклон. Прыгать было некуда, разве что в жёлоб? И кувыркаться донизу дурак дураком, чтобы потом, в синяках и ссадинах лезть по другому пути?

— Ну, нет! Возвращаться я не стану.

Лезть стало удобнее — жёлоб сузился и растрескался, создав много ступенек. Оставаясь пологим, он манил вверх, обещая открыть доступ к обрыву. Андрей нашёл выступ, похожий на стул, развернулся, присел, чтобы перевести дыхание. Обзор был первостатейный. Равнина открылась полностью, и в прозрачной, но расплывчатой от испарений дали проступил город. Нерезко, словно мираж в пустыне, высились многоэтажки, муть заводского района марала небо желтизной, а рядом сверкала гладь водохранилища.

— Лепота… — с непонятной самому грустью процитировал Андрей героя любимой комедии.

Но внезапно его внимание привлёкло движение в жёлобе, где недавно прошёл он. Какой-то человек лез следом. Зачем? Тревога хлестнула умирающего, заставила соскочить и броситься на штурм очередного участка.

— Кузьма, Маришка… Они выследили, догнали! Наняли альпинистов-спасателей… Сейчас догонят, скрутят и вернут с позором. Нет! Не дамся!

Андрей карабкался, отринув мысли, кроме единственной: «Успеть, не даться в руки!» Жёлоб сужался, становился круче, но трещины в нём помогали, как ступеньки верёвочной лесенки — оставалось лишь цепляться руками и вбивать в них ноги. В пальцах появилась боль — кожа утончилась на кончиках и стёрлась на суставах. Но кто обращает внимание на мелочи, когда ставка на кону — жизнь?

Преследователь настигал. Андрей уже не уговаривал организм — сил не оставалось, гонка забирала их полностью. Слава богу, сердце перестало дурить, стучало ровно, хотя и часто. Зато появилась проблема иного рода — жёлоб стал настолько крут, что приходилось напрягаться, чтобы руки не выскользнули из мокрых щелей. Кроссовки пока не подводили, их эластичные подошвы словно залипали на камнях, хотя верх истрепался и дыры протёрлись на носах.

Снизу донёсся злой окрик:

— Я тебя достану, сука! Порву!

Андрей удивился, но сбавлять ход не стал. Он представил, как сам бы злился, заставь его кто-то гнаться по такому крутяку, Небось, заматерился бы не тише!

Он увидел над собой очередной перелом, где можно прилечь, перевести дух и прыгнуть, наконец, с обрыва. Вложившись в последнее усилие, умирающий выбросил вверх руку, зацепился за край, вытянул вверх вторую. И тут камень под пальцами хрустнул, подался, отломился. Андрей потерял равновесие, ощутил, как скала, к которой он только что прижимался грудью — стала отдаляться. Цапнув полочку второй рукой, он на миг остановил падение, но пальцы заскользили по мокрому монолиту, доползли до края и потеряли контакт с опорой.

Страх обжёг Андрея изнутри. То самый, первородный страх, который достался нам от предков, которые падали с деревьев, но сумели зацепиться и спаслись, навсегда вписав ужас перед падением в генетическую память. Не думая о том, что он лез сюда с намерением разбиться вдребезги, умирающий отчаянно ловил воздух перед собой, борясь за ненужную только что жизнь.

— Не-е-ет, не-е-ет!

Рука наткнулась на что-то, вцепилась и задержала тело, изогнувшееся дугой. Перед глазами Андрея оказались ботинки. Когда он задрал голову — мужчина, обросший щетиной, но со следами испанской бородки, облегчённо сказал:

— Успел, ух… Напугал ты меня, дед. Какого хрена тебе здесь надо?

Страх отступил, освободил голову умирающего, но мускулы не хотели успокаиваться — трепетали, медленно расставаясь с тем напряжением, которое испытали в предсмертный миг. Сердце понемногу умеряло бешеное колочение, а кожа лица горела, как ошпаренная кипятком. Пришло понимание и выродилось в насмешку над собой:

«Перепугался, а зачем? Надо было посильнее оттолкнуться, чтобы упасть на в жёлоб, а сразу на нижнюю полочку. Как раз бы и убился, почти двадцать метров…»

Но спаситель руку не отпускал, смотрел требовательно. Признаваться всякому встречному, ради чего он, Андрей Полоцкий, взбирался? Так ведь если типчик спросит, а чего же не упал? Разницы-то нет, где разбиваться, мол. И станет высмеивать, чего доброго…

Даже перед смертью становиться посмешищем умирающий не захотел, поэтому ответил грубо:

— Надо. И я не дед.

— Не дед, и ладно. Вали-ка ты отсюда, пока этот гость не нагрянул. Он по мою душу, так я хочу его встретить…

Бородатый утратил интерес к Андрею, подтаскивая большие плоские камни к самой кромке скальной полочки и осторожно выглядывая вниз. Но преследователь увидел его — снизу донесся крик:

— Всё! Я догнал тебя, сука…

Бородатый сел, упёрся ногами в камень, столкнул вниз. Тот загрохотал по жёлобу. Снизу раздался вскрик и мат.

— Что ты делаешь! — закричал Андрей, бросаясь на человека, который затевал убийство спасателя.

— Отвали, — зарычал тот, рукой отбрасывая умирающего и сталкивая следующий камень.

Андрей поднялся на ноги и прыгнул, хватая бородатого за шею, но удар в лицо разбил нос и оглушил. Однако этих секунд хватило, чтобы «спасатель» взобрался на полочку. Вид крупного разъярённого мужика был страшен — лысая голова в каких-то жутких струпьях, одежда, разодранная на спине и почерневшие руки, залитые кровью. Наверное, на них пришёлся удар камня.

Так выглядели зомби в американских ужастиках. Этот монстр сцапал агрессивного бородача, но тот извернулся, и они стали кататься по узкой скальной полочке. Андрей прижался к стене, чтобы его не задели. Поединщики рычали, наносили удары и стонали. Кровь брызгала в стороны.

«Зомби» попытался вцепиться в горло бородачу, но пальцы одной руки оказались сломанными и неестественно изогнулись, вместо того, чтобы сомкнуться. Бородач подогнул ноги, ударом в живот перебросил противника через себя, не отпуская. Кувыркнувшись следом, он оказался на краю полочки, и рванул «зомби» за собой с торжествующим криком:

— Ты убил её! Я убью тебя!

Оба перекатились через край. Андрей опустился на корточки, глянул вниз. Два тела катились по жёлобу, не расцепляясь. Они набрали такую скорость, что их выбросило с пологого снижения за второй уступ. Клубок распался на два безвольных тела, которые продолжили кувыркаться отдельно, пока не застыли на предпоследнем уступе.

— Им нужно помочь, — уже не думая о себе, сообразил Андрей, сползая с полочки за перегиб.

Спускаться оказалось много сложнее, однако бог хранит не только дураков и пьяниц, как оказалось. За полчаса, задыхаясь и хрипя пересохшей глоткой, умирающий сумел сползти с высоты, куда поднимался больше двух часов.

Едва нога коснулась ровной поверхности, силы оставили Андрея. Он не рухнул, а мягко осел, словно тряпичная кукла, потом опрокинулся на спину, хватая воздух пересохшими губами. Рюкзак неприятно напомнил, что в нём лежит вода — бутылка мешала лечь ровно. Умирающий попытался не обратить на это внимание, но даже поёрзать и сдвинуться — не получилось.

Лишь когда скрюченные и онемевшие пальцы отошли, заныли саднящей болью в кончиках, стертых до мяса — нашлись силы расстегнуть переднюю защёлку, стащить лямку с плеча, и сместиться вбок. Спина распрямилась, а облегчение наступило такое, что Андрей захотел продлить его. Удалось и это — рюкзак словно сам подставил горловину, сквозь которую легко прошла бутылка с водой.

Отвернув липкую пробку, умирающий глотал тёплую, но как никогда вкусную воду, перхая от брызг, что залетали в дыхательное горло. Рядом послышался стон. Андрею пришлось сесть, чтобы рассмотреть — кто это? Бородатый мужчина шевельнулся, открыл глаза на кровавой маске:

— Он убил её. А я, — шевелились разбитые губы, — я убил его?

Умирающий вспомнил крик, с которым этот странный тип рванул за собой «зомби». Вне всякого сомнения, пара сводила давние счёты. Наверное, тот крупный мужчина, которого Андрей принял за спасателя, убил женщину этого. И поплатился жизнью. Или нет?

«Зомби» лежал дальше, за выступом, и увидеть, дышит ли — было трудно. Пришлось проползти эти метры на коленях, которые чувствовали острые каменные крошки, но уже не болели. Тело Андрея переполнилось страданием ещё там, наверху, и утратило способность воспринимать дополнительную боль.

Тело крупного мужчины воняло горелым — куртка во многих местах была прожжена до тела. Врач проснулся в Андрее, заставил тронуть «лжеспасателя», чтобы проверить пульс. Могучие мышцы шеи были расслаблены, но артерия пульсировала, и грудь вздымалась в медленном вдохе.

— Вот живучие, а? — поразился умирающий, соображая, как поступить.

С одной стороны, он врач, и обязан спасти этих людей, хотя бы попытаться. С другой — сюда Андрей пришёл, чтобы покончить жизнь самоубийством. Какая разница, нарушит он клятву Гиппократа или нет, если жить осталось всего ничего? «Мёртвые сраму не имут» — мелькнула в памяти древнерусская цитата и вернула Андрея к реальности.

— На себя бы сил набраться, — буркнул он, — а вы сами разбирайтесь.

Он помедлил, вдохновляясь, чтобы рывком вскочить и направиться в другую сторону от выступа, который загораживал путь к обрыву.

«Там осталось-то подняться на десяток метров, и всё, высоты хватит для финального шага…»

За этой мыслью нахлынуло сожаление, что он навсегда покинет мир — перестанет дышать, видеть, слышать, чувствовать — и не узнает, как зарыдает Мариша и девчонки, как проклянёт его Наташка. Нахлынуло и словно предложило одуматься, воздержаться от решительного шага, потянуть до естественной смерти.

Андрей затряс головой, избавляясь от малодушия, словно собака — от воды, пропитавшей её шерсть. Но вдруг снизу метнулась рука «зомби», и пальцы сомкнулись на горле врача. Шея сильно исхудала за время болезни, поэтому громадная лапища почти целиком обхватила её, вдавила гортань и перекрыла воздух. Паника захлестнула мозг, а естественный порыв заставил Андрея вцепиться в толстые пальцы, чтобы разжать их, но куда там! Стёртые до крови и слабые, они соскальзывали, не в состоянии ни на йоту ослабить могучую хватку.

Паника внезапно исчезла, уступив место холодной рассудительности. Ужас падения, пережитый нам, наверху, что-то бесповоротно изменил в умирающем. Хотя в голове мутилось, и обморок уже отключал зрение, Андрей не сдался. Он опустил руки, зашарил в поисках камня, который видел, подползая сюда. Увесистый обломок подвернулся сразу, взлетел и опустился на череп «зомби».

Удар следовал за ударом, но удушающая хватка не слабела. Темнота стремительно заливала мир, рокочущий гул вытеснял все звуки, сознание меркло, но неукротимое желание жить двигало рукой умирающего врача…

Рокочущий гул давил на уши, распирал голову изнутри и сотрясал тело вибрацией. Андрей открыл глаза, вяло удивился, когда «резкость» навелась сама, без привычного внутреннего усилия. Неяркий свет из круглых отверстий, люди, вблизи и снизу громадные, словно статуи Будды, а чем дальше, тем более похожие на бойцов спецназа, и вибрация от пола…

«Вертолёт? Откуда? Неужели меня разыскивали? — удивление выросло было, но увяло после догадки. — Нет, это случайность… С оружием, значит, опять беглых зеков искали… Эх, не повезло, — сожаление заставило его вздохнуть, представляя незавидное будущее, — когда вернут на пасеку, уже не убежишь… Мариша не оставит меня одного, никогда…»

Андрей попытался упереться рукой в пол, чтобы сесть, но запястья оказались скованными.

«Наручники? Почему?»

Он попробовал выкрикнуть этот вопрос, однако боль в горле перехватила звук, смешала в надсадный и беспрестанный кашель, который не давал перевести дыхание. Пока умирающий боролся за глоток воздуха, гул мотора изменился, пол качнулся, снизу раздался удар и вертолёт замер.

Спустя минуту распахнулась дверь, Андрея вздёрнули на ноги, толкнули в спину, заставили сбежать по неудобным ступенькам на траву лётного поля. «Камаз», вместо кузова которого высилась вахтовка с оконцами, перекрытыми толстой решёткой, принял бойцов и врача. А затем туда же задвинули двое носилок, где лежали тела бородача и «зомби». Голова последнего была закрыта широким коричневым полотенцем, которое промокло сверху.

«Это я его, — догадался врач, — вот почему наручники. Меня считают убийцей… надо объяснить!»

Он дернулся сказать, что всё обстояло не так, что самозащита — святое право человека, но гортань снова подвела, обратила всё в кашель и вынудила молчать, пока вахтовка тряслась по скверной дороге. Андрея снова толкнули в спину, грубо направили в нужную сторону. Теперь это была больница, вторая городская, где он работал так давно по меркам умирающего и так недавно по мнению обычных людей. Разница проявилась, когда врач приёмного покоя воскликнул:

— Андрюха? О, боже, как ты исхудал! А, ну да, рак…

«Привет, Леонов, — беззвучно шевельнул губами умирающий, не рискуя напрягать гортань, — спасибо, что узнал…»

— Симулянт он, а не раковый больной, — уверенно заявил мужчина в штатской одежде, на которого Полоцкий не обращал внимания, пока летели и ехали сюда.

— Да ладно, — возразил Леонов, — ему диагноз в области подтвердили… Андрей, а что ты в наручниках? Кстати, гражданин, вы кто?

— Следователь Калганов. Приятель ваш свою законную жену убил и в бега бросился, — обвинительным тоном продолжил штатский, — да в тайге на зеков нарвался. И неплохо так для дистрофика расправился с ними… Давайте побыстрей, осматривайте и отправляйте его в отдельную палату, а я насчет охраны распоряжусь!

Дурацкие слова про Наташу и уголовников скользнули мимо сознания Полоцкого, который опять зашёлся в надсадном кашле. Спецназовец снял наручники, незнакомая санитарка отвела и усадила Андрея в ванну, обдала из душа и взялась за санобработку.

Спустя полчаса отмытый, перебинтованный и обклеенный повязками, он лежал в палате под присмотром молодого милиционера, который отчаянно нервничал. Ещё бы! Новость распространилась мгновенно, и все врачи спешили заглянуть к бывшему коллеге, что обвинялся в убийстве — многие знали Наташу. Отказать докторам милиционер не мог, но медсестёр шугал, вымещая недовольство популярностью арестованного:

— Не положено! Только по разрешению следователя!

Умирающий лежал с закрытыми глазами и жалел себя, обречённого на мучительную смерть. Только теперь ему стало ясно, что мечта исчезнуть в тайге, уйти из жизни незаметно и безболезненно для любимой — не осуществилась по глупому стечению обстоятельств.

«Повезло же напороться на беглых! Выйди я на час раньше, и никто бы не помешал… Ой, дурак я, дурак, — снова вспомнился Андрею животный, неподконтрольный страх падения, — чего дёргался, за воздух цеплялся? Надо было оттолкнуться, чтобы вниз головой, и — привет! Даже не мявкнул бы… Или когда этот, здоровенный зомби, душил. А я сопротивлялся, камнем молотил… Неужели я его прикончил?»

Мысли текли лениво, полусонно. Скорее всего, в капельнице, что стояла у левой руки, был транквилизатор и обезболивающее. Поэтому и воспоминание о следователе не встревожило Андрея:

«Что он про Наташку молол? Я убил её? На кой чёрт мне эта крыса… Руку сломала, да. Но менты же отпустили меня? А, пошёл он, этот Калганов, всё равно я скоро сдохну… Жаль Маришу, плакать будет… И девчонок…»

И тут острая тревога пробилась через лекарственное одурение, заставила вскочить:

«Девчонки? Если Наташки нет, с кем они останутся?»

Он забыл, что раздавленное руками «зомби» горло не даст вымолвить ни слова, крикнул, обращаясь к милиционеру:

— Эй, позови следов… — и захлебнулся кашлем.

— Что?

— Следователя, срочно, — вышептал Андрей, когда справился с кашлем, разрывающим гортань, — прошу, позови… — и бессильно откинулся на подушку.

Калганов опустил трубку телефона и потёр лоб, соображая, как поступить. Оперативник колонии только что сообщил, что беглый заключённый по имени Виктор Зуев (погоняло — Зуй) дал признательные показания про убийство заключённых Воронова и Ахметова. По словам Зуя, он отомстил им за Наталью Полоцкую.

— Ничего не понимаю! Как они могли её убить, и когда?

Только что ясное и понятное дело становилось запутанным донельзя. Мотив и возможность незаметно расправиться с Полоцкой были у её мужа Андрея. Того сегодня днём удалось схватить вместе с Зуевым и Ахметовым, которого оперативник звучно именовал «Тугаром».

Пока бойцы десантировались на скальный уступ, следователь отчётливо видел, как Полоцкий добивал здоровяка Ахметова, исступленно колотя по голове. К сожалению, захватить орудие убийства Тугара, камень в ошмётках крови и мозга, никто из спецназовцев не удосужился, но какое это имело значение в тот момент! А вот теперь бы каменюга сгодилась, чтобы оспорить идиотское признание Зуя. И следователь сам позвонил оперативнику колонии.

— Слушай, этого не может быть! Они не могли, — раздражённо сказал Калганов, — останки Полоцкой нашли возле станции. Ты сам-то веришь, чтобы беглые зеки не сели на поезд, но убили бабу и вернулись в тайгу? Да мало ли что он плетёт, твой Зуев! Бредит, и всё. Как подтверждается? Даже в мелочах… И про пещеру у зоны… Охренеть!

Длинный пересказ показаний Зуя сокрушил следователя. Как башни, возводимые досужими бездельниками из косточек домино или иных неустойчивых материалов, рассыпалась версия о виновности Андрея Полоцкого.

«Но ведь не случайно встретились эти трое? Не случайно же Андрей добивал Ахметова, когда рядом с ними без памяти валялся Зуев?» — снедали его сомнения, когда Калганов позвонил в больницу, где лежал Полоцкий.

— Как он, говорить сможет? Мне надо допросить! Спасибо, сейчас приеду.

Милиционер сидел снаружи и дремал. Услышав шаги, попытался вскочить и козырнуть, но следователь отмахнулся:

— Не до тебя! Позови медсестру. И переберись внутрь, чтобы он чего с собой не сделал.

— Он вас просил, хотел сказать что-то важное. Потом отрубился, заснул.

Калганов сел рядом с Полоцким, постучал пальцем по стойке капельницы, громко окликнул. Арестованный открыл глаза, оживился, неуклюже попытался принять сидячее положение. Медсестра помогла, подтянула его щуплое тело к спинке кровати, подмостила подушку.

— Вы хотели сделать признание?

Следователь сказал это и остался недоволен собой. В голосе не было уверенности, хотя Калганову очень хотелось, чтобы подозреваемый кивнул и ответил утвердительно. О, тогда оперативник со своим Зуевым умылся бы! Но Полоцкий прошептал совсем другое:

— Прошу вас передать моей настоящей жене, что я здесь. Или выпустите… — и зашёлся в приступе кашля.

— Андрей Григорьевич, когда вы последний раз видели Наталью Полоцкую? И никакой связи с ней не поддерживали? А как же телеграмма, как же встреча на станции? Не надо врать! Телеграмму вручил Митька, то есть, Дмитрий Васильев, вот его показания. Да, принёс на пасеку и вручил вам в руки. Как это не получали?

Калганов сыпал вопросами, перебивал Полоцкого, совал ему в лицо протоколы, и терял последние крохи уверенности. Подозреваемый отрекался, словно бывалый рецидивист — от всего. На его измождённом лице читалась безмятежная уверенность и такое пренебрежение к мелочам, типа обвинения в убийстве жены, что хоть плачь следователь, хоть ругайся — сломить упорство и добиться признания он не смог бы и за сто лет допросов.

Вошёл лечащий врач, осторожно заметил, что больной утомился.

«Намекаешь, дескать, пора бы и честь знать, господин хороший? Сговорились, защитить хотите приятеля, — ожесточился Калганов, но скандалить не стал, поднялся со стула, пообещав себе, — ну, врачишки, погодите!»

— Последний вопрос, Андрей Григорьевич. Что вас привело в горы, и зачем вы встретились там с Виктором Зуевым? Что вы не поделили с Ахметовым?

— Хотел спрыгнуть со скалы, разбиться, — ответил Полоцкий, — а они помешали…

Он шепнул это с интонацией, какой обзавидовался бы драматический актёр — на полном серьёзе, с выразительной мимикой. Следователь взорвался:

— Что вы меня за дурака держите! Какое спрыгнуть? Какое разбиться? Никакой вы не больной, не раковый, и подыхать не собирались! Я докажу это!

Дверь хлопнула. Милиционер выбежал вслед за Калгановым. Лечащий врач сочувственно обратился к Полоцкому:

— Во псих! А ещё следователь. Андрей, конечно, я не верю, будто ты Наташку убил, но что ты такое натворил? Что он бесится? Понял, не лезу… Дочерям позвонить? Без проблем! Держи мобилу, пока охранника нет…

Разъярённый Калганов настоял на немедленной проверке диагноза, выставленного онкодиспансером. Завотделением не посмел перечить — пообещал. А следователь позвонил оперативнику колонии:

— Откуда Зуев знал Наталью Полоцкую? Бывшая любовница? Так он тот самый наркобарон, по делу которого она проходила свидетельницей… Вызвал в Ологош… О, блин! Настаивает, что Ахметов задушил…

И всё-таки сомнение оставалось! Пришлось звонить сельскому участковому, чтобы тот уточнил у Митьки, во сколько Полоцкому вручена телеграмма. Сергей Дмитриевич повёл себя странно — не ответил немедленным согласием, а стал мяться, словно намеревался отказать. Калганов закричал в трубку:

— Что ещё? Какого хера мямлишь? Он что, сдох, ваш Митька?

— Это… Я его задержал за хулиганство… Когда обыскивал, нашёл за подкладкой ту телеграмму. Ничего он не передал, получается… Наврал, скотина.

Швырнув трубку на аппарат, следователь сдался. Головоломка выглядела надуманной, книжной историей, но края мозаики фактов сошлись без щелей, плотнее пазла: Полоцкий не знал и не мог знать о том, что жена назначила ему встречу на станции. Значит, не мог увести её в подлесок и убить.

«Угу, сплошные совпадения, иронии судьбы… Всех судеб! Полоцкий женится на подруге Зуева, который сидит в колонии у Ологоша. Полоцкая пятнадцать лет наставляет мужу рога с кем попало, но любит Зуева и отсылает ему передачки через тётку. Зуев бежит, вызывает Полоцкую на встречу, а Тугар убивает её. Потом медведь-людоед пожирает тело Натальи, а смертельно больной Полоцкий убивает медведя и Тугара…»

— Дурдом, — вслух констатировал Калганов, швырнув папку в сейф. — Столько работы и всё напрасно! В гробу я её видел… Хер с тобой, Полоцкий, живи, подыхай, мне — фиолетово!

Он купил водки и направился домой, чтобы залить обиду на мир, где нет места логике. Спустя час с небольшим следователю стало великое наплевать на всё — он храпел, лёжа щекой на кухонном столе, в компании пустой водочной бутылки.

А Полоцкий дремал в рентгеновском кабинете, пока его детально обследовали. Контрастное вещество текло по сосудам, снимки запечатлевали, как и куда оно девалось, рентгентехник помогал Андрею поворачиваться, милиционер сидел снаружи — все были заняты ненужным делом, которое инициировал следователь, не верящий в случайности и совпадения.

Вечерело, когда процедура закончилась. Андрей сам спустился с каталки на койку и принялся за остывший ужин, что ждал его на тумбочке. Хотя всё тело ломило от боли в перетруженных мышцах, голова работала ясно. Как ни странно, он погружался в сон, лишь выдавалось свободное мгновение — на постели, рентгеновском столе, на каталке — и сумел немного отдохнуть.

А теперь к нему вернулся аппетит, да какой! Давясь от жадности, умирающий глотал куски жареной камбалы, почти не жуя, и отправлял пюре в рот, орудуя ложкой со скоростью усердного землекопа. Горло болело, но разве это могло остановить голодного человека? Отхлёбывая холодный чай, Андрей мечтал о сочном куске мяса, скажем, антрекоте или стейке.

«М-м-м! Как бы чудесно было вонзить в него зубы и растерзать, наслаждаясь мясным соком, что брызжет на язык и даже стекает по подбородку…»

Скудная еда кончилась, а мечты лишь разгулялись. Облизывая вилку, Полоцкий подумал, что Сократ был прав, совершив самоубийство на пиру — почему бы напоследок не получить удовольствие, хотя бы и от еды? Думать о скорой смерти не хотелось:

«…пожить бы еще, пока боли терпимые… Хотя, чего я себя обманываю? Всё равно скоро подыхать! Ой, неладно с моей задумкой вышло… Ладно, утром девчонки придут, объясню, совру что-нибудь… А вот с Маришей как, ума не приложу…»

Дверь распахнулась. Милиционер очнулся от дрёмы, вскочил, перехватил Катерину. Лиза и Даша прорвались, подбежали к отцу, обняли и дружно заревели. Катя хлестала молоденького сержанта по лицу, отчего тот жмурился и вслепую пытался перехватить ладошку. Мариша обошла схватку, обвила шею Полоцкого:

— Нашёлся… Я думала, больше не увижу тебя…

Андрей понимал, откуда солёная влага на его губах, и даже не помышлял оправдываться. В палате громко прозвучал возмущённый голос милиционера:

— Вы что, обозели? Немедленно выйдите, он под арестом! — и тотчас утонул в негодовании Кати:

— Ты мне руку сломаешь, дурак! Отпусти, это папа, мы его сто лет не видели! Да отпусти же!

— И правда, товарищ сержант, отпустили бы девушку, — вмешался лечащий врач, входя вместе с рентгенологом, — что бы бойцовский клуб изображаете? Тогда уж подмогу вызывайте, чтобы всех выгнать.

Милиционер растерялся, обнаружив такое количество народа в палате. Катя вырвалась из захвата, фыркнула, ещё раз обозвала стража дураком и обняла отца. Ей пришлось прихватить Маришу, которая прижималась к Андрею, отчего семья превратилась в скульптурную группу наподобие Лаокооновой, но гораздо теснее.

Врачи немного подождали, однако убедились, что внимание им никто уделять не собирается, и вмешались. Лечащий врач громко обратился к Полоцкому:

— Андрей, ты извини, что отвлекаем, но дело того стоит. Это лаборатория, очень ничего, сам посмотришь потом, — и толкнул локтем рентгенолога, — давай ты!

Тот поднял снимки над головой, взмахнул ими, как пучком праздничных флажков:

— Опухоль стала меньше, Андрюха! Рассасывается, — и ёрнически добавил на манер Дерсу Узала. — Выздоравливаешь, однако…

© Copyright Фисенко Кир и Петров-Одинец Владимир, 17/07/2013