Вода с сиропом

Петр Шабах

Вода с сиропом

Повесть

Перевод с чешского Антона Ширяева

Печаталась: «Иностранная литература» № 3/2005

Однажды я позвонил А. из бара,

сказать, что приду очень скоро.

Тогда она меня спросила:

«Зачем же звонить,

если скоро придешь?»

Анна , которую тогда еще называли Андулкой, задумчиво стояла перед мрачным домом одной мрачной улицы и с большим интересом рассматривала соседского парня и его новый самокат. Обладатель самоката с победным видом лавировал между мусорными баками и делал вид, что о существовании Андулки даже не подозревает. Притормозив, он стал что-то подкручивать в самокате, давая тем самым понять, что существует мир, куда женщинам не следует соваться. Андулкин взгляд переместился с самоката и уперся в парня. Это было так неожиданно, что он на миг потерял контроль над собой и застыл с видом безмозглого тупицы. Единственно правильным в тот момент было немедля скрыться за углом и больше не показываться, но он упустил мгновенье – Андулка медленно подошла к нему, приковав его к мостовой своим задумчивым взглядом.

- Чего тебе надо? – неуверенно спросил парень.

Андулка медленно облизала губы, прикрыла веки и тихо произнесла:

- Если ты дашь мне покататься на самокате, я покажу тебе пупок…

Парень вздрогнул и судорожно сжал руль. Вихрь любопытства смел все мысли в голове. Все родительские наставления вмиг улетучились. Андулкины глаза произвели лоботомию, в горле пересохло. Он в отчаянии оглянулся.

- Пойдем со мной в подъезд, и я покажу тебе пупок, - повторила Андулка.

Парень послушно поплелся на ватных ногах вслед за ней.

В подъезде было сумрачно и сыро.

- На сколько ты мне его дашь?

- На пять минут!

- На пятьдесят пять минут! – уточнила Андулка.

- На пятьдесят пять минут… - тупо кивнул он и уставился на обнаженный пупок.

Андулка резко опустила майку, взяла у одурманенного парня самокат и как стрела унеслась прочь. И пока он сидел перед подъездом и грыз ногти, она летала по улицам как ветер и весело звенела в звонок. У всех на глазах объехала детскую площадку, покружилась около изумленных подружек и поехала в Стромовский парк. Ее волосы живописно развевались, а юбка трепетала у ног. Она проносилась мимо лавок, на которых сидели старые, такие старые люди.

Она была счастлива и свободна. И плевать хотела на время. На свою улицу она вернулась уже в сумерках – парень был белый от ярости. Без слов он вырвал у нее самокат и побежал домой. Она смотрела на него и наслаждалась обретенным опытом. Теперь она точно знала, в чем ее сила – сила, по своей мощи превосходящая все в мире.

* * *

Андулка ходила по квартире и ела бутерброд, держа его маслом вниз.

- Ты так когда-нибудь пробовал есть? – спросила она меня.

- Господи, зачем? Не знаю никого, кто бы ел хлеб маслом вниз!

- Мне так лучше глотается, - ответила она.

Доев, она присела к старому пианино и сыграла пару мелодии. Затем уютно устроилась на диване и поиграла с куклой. С особой куклой. Папа привез ее с лейпцигской выставки. Сначала он показал огромную коробку, перевязанную цветной лентой, - и Андулка уже не сомневалась ни секунды: это она, кукла, у которой закрываются глаза!

Глаза и вправду закрывались, но кукла оказалась с изъяном – это был пухлый пластмассовый негритенок в девчоночьем платье.

После первого шока пришла волна радости – от ощущения экзотической уникальности подарка.

Так она гуляла по улицам с коляской и, того не подозревая, смахивала на соблазненную каким-нибудь африканским фраером. Родители же с любовью смотрели на нее из окна, потому что, в конце концов, она всего лишь играла, а негритенок был пластмассовый.

Несколько лет спустя Андулка решила, что станет зубным врачом. Насобирав разных инструментов, она постоянно сверлила негритенку зубы. Из муки с водой делала пломбы и закладывала их в проделанные дыры. Еще одну дырку она сделала ему внизу и наливала через нее воду, чтобы он мог пописать. Потом, конечно, ему за это попадало.

Андулка шаталась по улицам и иногда просто так скакала с ноги на ногу. Задержавшись на детской площадке, поиграла там в «классики». По дорожкам гоняли парни на самокатах, среди них был и сосед. Он отталкивался левой ногой и урчал, как мотор. Андулка ему улыбнулась. Через пару минут они вместе направились к подъезду, несмотря на то, что в тот день парень планировал еще потренироваться в съезде с бордюра.

* * *

Снимая трубку, мой отец говорил: «Прием» или «Слушаю», а однажды сказал: «Дайте добавочный две сотни три», поэтому объяснять, что он был офицером, нет необходимости.

- Тебе что, нечем заняться? – спрашивал он меня, а я непонимающе смотрел на него поверх книжки «Приключения Чиполлино», с которой валялся в постели.

- Твой брат хоть немного помогает по дому, - продолжал отец, показывая пальцем на дверь за собой, откуда гудел пылесос. – Встань хотя бы и посмотри!

С неохотой поднявшись, я поплелся за ним. Отец открыл дверь и застыл, как вкопанный: мой брат лежал на диване с ватными тампонами в ушах и спал. Выключив пылесос, отец потряс его за плечо. Брат приподнял одно веко, и отец тут же вперся взглядом в его открытый глаз.

- Значит, обман? Взревел он. – Гнусный обман?!

Неподвижный глаз наполнился ужасом.

- Парни, парни! – причитал отец. – Вы что, хотите меня в могилу свести?!

Брат сполз с дивана, будто ему было как минимум восемьдесят, прошаркал к пылесосу и апатично стал водить шлангом по ковру. Отец занял его место на диване, устроился поудобнее и попытался перекричать монотонный гул:

- Мой отец меня за это убил бы! У меня подобный обман был бы первым и последним в жизни, - кричал он.

Брат его не слышал – куски ваты все еще торчали у него из ушей, так что все это представление предназначалось исключительно мне.

«Я-то тут при чем? – спрашивал я себя.

Потом отец встал и, сгорбившись, вышел из комнаты. Брат снова улегся.

- Ну, блин, ты обнаглел! – заметил я ему.

Его веки несколько раз дернулись. Я подошел поближе и склонился над его лицом – веки были уже неподвижны, и я понял, что брат опять спит.

* * *

У Андулки были красивые длинные волосы, которые всем очень нравились. Больше всего ими гордились ее родители. Мама каждый день любовно расчесывала их перед сном.

- Как принцесса, - шептала она ей. – Как маленькая принцесса.

Беда была в том, что Андулка свои волосы ненавидела. В ее альбоме, где были наклеены фотографии из женских журналов, на главном месте был портрет известной певицы с короткой воздушной стрижкой. Андулка тоже хотела воздушную стрижку и каждый вечер перед сном обдумывала план избавления от своих длинных волос. Однажды она призналась родителям, что хочет подстричься, чем привела их просто в ужас. От такой перспективы им даже стало плохо.

Тогда Андулка пошла на хитрость. Как-то вечером, вернувшись домой, родители обнаружили ее сидящей на столе в кухне. Своими огромными карими глазами она наблюдала за их реакцией.

В волосы, всегда аккуратно расчесанные на пробор и сплетенные сзади в косички, каким-то нечеловеческим способом была вплетена расческа с мелкими зубьями.

На следующий день Андулка скакала по улицам с прической своей мечты. Соседский парень, проезжая мимо нее на самокате, потерял на мгновенье контроль за управлением и врезался в мусорный бак. Приобняв жестяную емкость как женщину после долгой разлуки, он в необъяснимом порыве быстро ее поцеловал и покатил с ней дальше вниз по улице.

* * *

У нас дома была стенгазета. Висела она на почетном месте в коридоре. В ее верхнем углу я приделал пионерский галстук, а прямо под ним регулярно менял газетные вырезки. Чаще всего это были заметки о победах советской науки, в первую очередь космонавтики, потому что она мне нравилась больше всего.

В середине стенгазеты было отведено место под меню – его собственноручно писал отец каждое воскресенье после обеда. Он писал для мамы блюда, которые необходимо было готовить в течение недели. Например:

Понедельник – сосиска с пюре, огурец.

Вторник – котлета, картофель с маслом.

И так далее.

Мама переносила это стоически, а когда я однажды спросил: «Господи, как ты можешь это терпеть?» - она ответила:

- Какой сегодня день?

- Четверг, - сказал я.

- А что у нас было на ужин?

- Макароны с ветчиной, - ответил я.

- А теперь загляни в меню.

Естественно, там было написано ризотто.

Я пошел в свою комнату. «Своя» означало, что я делил ее со старшим братом. Тот, как обычно, валялся на тахте, читал и грыз яблоко. Этот человек потреблял яблоки в неимоверных количествах. Огрызки он, как правило, кидал под мою кровать. Делал он это абсолютно механически, без всякого злого умысла – просто ему было так удобно. Когда он читал (а читал он почти постоянно), мир вокруг переставал существовать. Можно было на него кричать и все равно оставаться незамеченным. Однажды от злости я ему пукнул прямо в нос, чтобы вызвать хоть какую-то ответную реакцию, но он даже не пошевелился. Это приводило меня в бешенство. Брат был где-то очень далеко: с корсарами или туарегами.

Мне страшно хотелось его зацепить, вывести из состояния, которое меня раздражало. Вечера, когда родители оставляли нас одних, были похожи между собой как две капли воды. Убедившись, что все в порядке, попрощавшись, повторив, чтобы мы никому не открывали, они чмокали нас и уходили. Мне это очень не нравилось, потому что я уже знал, что сейчас будет.

Брат падал на пол и притворялся мертвым. Я поначалу ухмылялся и говорил: «Ладно тебе, я знаю, что ты придуриваешься!», «Ну и лежи себе, придурок!» и все в таком духе. Однако спустя какое-то время мне становилось неуютно. Наклонившись, я слушал его дыхание, а когда мне казалось, что он уже не реагирует даже на щекотку, я начинал сходить с ума и, рыдая, умолял его очнуться, как это делают истерические особы на похоронах. Сполна насладившись моим страданием, он вставал и шел по своим делам. Я покупался каждый раз.

Так вот, брат, как обычно, лежал на постели, читал и хрумкал яблоком. Плевать он на меня хотел. Что ему был человек, который еще совсем недавно в дневнике, где должна была стоять подпись родителей, писал мама?

* * *

Случилось это, когда мой отец вернулся из СССР и всем восторженно твердил, что там никогда не будет голода, потому что в гостинице, где он жил с какими-то солдафонами, хлеб в столовой был бесплатный.

В то время все делали из пластмассы. Я помню, как отец с удивлением вытянул из горячего кофе пластмассовую ложечку, которая расплавилась и стала похожа на спагетти. Отцу не хватило длины руки вытянуть эту странную штуковину из чашки, поэтому он залез на стул и продолжал тащить ее к самому потолку.

В его глазах застыл немой вопрос: в чем же товарищи из ГДР ошиблись?

- Супер! – прокомментировал брат. – Папа, это просто супер!

Отец безрадостно запустил этой штуковиной в раковину и заглянул нам в глаза.

- Ну естественно, - выдал он через минуту, - что не из США, то нашим господам не нравится! Поставь перед тобой две абсолютно одинаковые коробки, и ты скажешь, что лучше та, которая сделана в Америке! – оскорблено махнул рукой и ушел в пивную.

- Это что еще за свинство? – позже спросила мама, с удивлением разглядывая странный предмет на дне раковины.

- Товарищи из ГДР придумали ложечки для дураков, и наш папа купил парочку, - пояснил брат.

- И что он с ними сделал? – поинтересовалась мама.

- Помешал кофе, - сдал я отца.

Мама изумленно подняла брови:

- Кофе?

- В ГДР носят синие пионерские галстуки, - блеснул я свежепрочитанной информацией. Брат погладил меня по голове.

Однажды я шел на послеобеденный пионерский сбор. Обычно это было гнусное времяпрепровождение. На улице прекрасная погода, а нас – инертных глупцов – заставляют сидеть в классе и проводят над нами невероятно тупые эксперименты. Любимым делом было нарисовать на доске зайца, а на животе ему пририсовать мишень. Потом завязать нам глаза и раскрутить, а мы должны были подойти к доске и мелком попасть в цель. Можно просто умереть со смеху, играя в это третий год подряд, в то время как на улице отличная погода. Ничего они не понимали.

Единственно, что мне нравилось в пионерии, это наша вожатая. Она мило картавила, и мне казалось, что так говорят французы. Кто-то подарил школе кролика, и мы организовали кружок кролиководства. Кролик жил в ящике на школьном дворе, наша вожатая чесала его за ушами и сюсюкала с ним так, что я ему прямо завидовал.

А что меня действительно интересовало, так это лекции «Рассказы о книжках». Их вел странный тип ростом почти в два метра, чей голос время от времени нервозно взмывал вверх. Он бегал по кафедре и декламировал. Однажды, когда мы ждали у актового зала, я от скуки решил проверить, получится ли у меня кувырок через стойку в раздевалке. Там на полу я его и обнаружил. Тип некоторое время тупо таращился на меня, а потом поманил пальцем. Я залез к нему под стойку и присел рядом.

- Пионер, - прошептал он, - сбегай за четвертушкой рома! Сгоняй в магазин напротив. Ты хороший бегун, я надеюсь?..

Я быстро выбежал и вернулся с бутылкой. Лихорадочно открутив трясущимися руками пробку, он блаженно прикрыл глаза и выпил все одним залпом, как будто это был какой-то вкуснющий лимонад. Допив, он одарил меня признательным взглядом и тремя кронами. Через несколько минут он уже скакал по кафедре.

Именно в то время изобрели и опробовали на нас несколько самых идиотских игр. Некоторые из них я не могу понять до сих пор. Пожалуй, самой беспредельной игрой на выживание была электрическая коробка с поучительным названием «Выдержи, пионер!». Картинка на коробке изображала двух молодых людей – один из них шарашил другого током, а второй счастливо улыбался. По инструкции, один просто брал в руки два оголенных провода, а другой увеличивал силу тока. Скрутить могло так, что мало не показалось бы. Бог не даст соврать: некоторым пионерам это клали под елку.

Так вот, пока я выплескивал свою бурную энергию на пионерских собраниях путем попадания в зайца, Андулка, в чьих глазах однажды зажглись огоньки понимания правил игры, продолжала свои шалости. К примеру, в пионерском лагере она привязала на мачту вместо флага свою куртку и до сих пор считает это самым отвязным поступком в жизни.

- Что ты несешь? – сказала А. – С чего ты взял, что это было самым, как ты там пишешь, отвязным поступком в моей жизни?

- Ты мне сама рассказывала. И потом, я лишь хочу обозначить разницу между мужчинами и женщинами. Это для меня главное. У парней гораздо больше наглости. Не говорю, что это хорошо, но парень привязал бы там трусы или рулон туалетной бумаги, понимаешь? Парню нужен размах…

Когда груди Андулки сравнялись по размеру с выпученными глазами Гурвинека, она обзавелась верхней частью купальника.

Именно тогда оба пола начинают удаляться друг от друга. Не у всех девочек это начинается так рано, но так или иначе к началу созревания все подходят с чуть съехавшей крышей. В воде у Андулки верхняя часть купальника, надетая для сокрытия того, что в этом возрасте было даже у некоторых парней, иногда задиралась, а Андулка этого и не замечала. Она выскакивала из воды, фиолетовые губы тряслись, зубы стучали… Она куталась в согретое солнцем покрывало, из которого выглядывала только голова. С интересом рассматривая парней, она раздумывала о том, для чего же они существуют на свете и для чего их можно использовать. Больше всего ей нравились те, что постарше, они бесстрашно плавали под водой, пижонски ныряли рыбкой и топили друг друга. В них ключом била жизненная энергия, это ей импонировало.

Нельзя ли ее куда-нибудь направить? – размышляла она. – Не пропадать же ей зря? Потом прикрывала глаза и мечтала, как ее целует самый лучший из них, как носит ее на руках, как падает перед ней на колени, как дарит подарки и цветы.

* * *

В то же время, но в другом месте в реку вошел и я. Я стоял и рассматривал воду. Она так рябила на полуденном солнце, что слепила мне глаза. Кроме всего прочего, мне было страшно неловко, что я не умею плавать. Все давно должны были раскусить меня. Плавать я не умел, а брать круг было стыдно, поэтому я просто ходил по дну и делал руками пассы, изображая, что плыву брассом. Думаю, нет ничего хуже, чем во так строить из себя идиота.

Однажды я о чем-то задумался, направляясь в противоположную от берега сторону. Дно быстро уходило из-под ног, а в таких местах, если вы не умеете плавать, невозможно остановиться на скользком иле. Сначала мне это даже понравилось, однако через пару шагов я осознал, что если меня ничто на пути не остановит, то вода навсегда сомкнется над моей удивленной физиономией. Но проблема на самом деле состояла даже не в этом: мне было ужасно стыдно позвать на помощь! И этот стыд пересиливал сознание того, что мне остается жить пару секунд. Дети вокруг меня визжали от восторга, шлепали по воде руками и ногами, делали пирамиды и кувыркались. Все были возбуждены, весело смеялись, и лишь я с ужасом в глазах неуклюже шлепал по пути в мир тишины, смотрел на небо, по которому плыли роскошные облака, и сожалел, что ухожу из жизни как какой-нибудь пароход. Как случилось, что самая главная минута в жизни протекает так странно? Ни громыхания небес, ни рева бури… Как получилось, что я умираю среди безумного веселья загорелых полуголых людей?

Когда вода сравнялась с кадыком, передо мной упал мяч, с которым играли парни постарше.

- Пасуй сюда! – кричали мне одни.

- Не им, а нам кидай!- кричали другие, но я лишь виновато улыбался им всем и, задрав подбородок, погружался дальше.

Дна я касался только самыми кончиками пальцев ног, руки сложил на груди. Вода попала мне в нос и глаза, я в последний раз вздохнул, но просить о помощи и не думал. Я решил, что лучше умереть, чем опозориться. Затем я исчез под водой.

Очнулся я на берегу. Не знаю, сколько времени прошло. Первое, что я сказал, было «спасибо». И потом еще несколько раз «спасибо».

С тех пор так и повелось. Порой мне требуется помощь, иногда не один раз на дню, но что-то удерживает меня попросить о ней.

В школе я все это описал в сочинении Как замечательно я провел лето. Хотя уже тогда я понимал, что слово «замечательно» здесь не слишком кстати. Текст я снабдил рисунком. Учительнице это очень не понравилось, она назвала мой рисунок кошмаром. Я просто немного опередил время.

Помню, что девочки всегда рисовали принцесс. Даже не принцесс, а одну и ту же принцессу. Это была какая-то Барби того времени. Меня до сих пор никто не переубедит, что если девяносто девять процентов девочек изо дня в день рисуют миллионы одинаковых принцесс, ничуть не раскрасневшись, без малейшего усилия и без фантазии, то с этими девочками явно не все в порядке. Принцесса выглядела так:

Неужели им это было интересно?

Ребята рисовали ковбоев, машины, но главное – битвы, где все кипело и бурлило, где взрывались самолеты и танки, где из шума и дыма рождалась драма, заштрихованная диагоналями километровых траекторий очередей. Ого! Совсем другое дело. Посудите сами.

Еще мне не нравилось в девочках то, что они не давали списывать. Даже заядлый двоечник, всеми в классе признанный законченным тупицей, охотно делился тем малым, что знал. Девчонки начали давать списывать только где-то классе в шестом-седьмом, будто им вдруг стало ясно, что без парней они как-то пропадут. Поздновато, да?

Их рисунки были образцовыми, но стерильными; холодные, аккуратные, но неприятные. Несмотря на это они получали пятерки. Рисунки мальчишек были полны экспериментов, огня, на них был виден бой за каждую пядь чистого листа, картинки были сдобрены слюной вдохновенья. Ребята не боялись растереть краску пальцем, чтобы достичь необходимого эффекта, использовать неиспробованное, чтобы потом ходить как оплеванный, прочтя: Оформление – 2. потому что в школе были одни учительницы – бывшие производительницы принцесс, бывшие ученицы, у которых всегда все было аккуратно. А каждый пацан просто обязан быть немного свиньей, чтобы его замечали.

Однажды к нам в школу пришли киношники – им были нужны ученики для фильма. Наша учительница тогда чуть не грохнулась в обморок. Причем дважды. Первый раз от радости. Она аж вся расцвела и стала притягивать к себе своих любимчиков – одного зубрилу, который был всегда чистенький и знал, с какими странами мы граничим, и еще девочку, которая была такой изящной, что казалась мне немного прозрачной. Когда она пела, то так старательно открывала рот, что ее мало кто понимал. Второй раз учительница чуть не потеряла сознание от ужаса, когда киношники выбрали самого отпетого хулигана в классе, который больше всех пил ее кров. Она было начала говорить: «Этого лучше не надо…», но они не обращали на нее никакого внимания. Для нас, мальчишек, это была огромная радость, потому что в то время (а по правде сказать, порой и сейчас) мне казалось, что если бы мозги было видно, то девочки бы и их расчесывали. Наверное, ходили бы в салон красоты, чтобы разгладить ненужные извилины.

Примерно тогда же мне впервые попали в руки порнографические рассказы. Потрепанная тетрадь, отталкивающая уже своим видом. Приятель, давший мне ее на один день, взял клятву, что я ее не испорчу, и шепнул мне с заговорщицкой ухмылкой: «Останешься доволен…» Родители были на работе, так что я без опасений взялся за чтение.

Это был неподражаемый опус, и положительным в нем было то, что мою персону он никоим образом морально не испортил. Прочтя треть, я думал, что речь идет о каких-то ловцах жемчуга, точнее сказать, о двух враждующих группировках: мужчинах и женщинах. А тот улов, который им попался, равнялся как минимум «Звезде юга». К таким выводам меня привели фразы типа: «Он терял сознание от блаженства, приближаясь к ее пещерке…» Потом все сменилось детективной историей, потому что там появился парень «со своим ужасным оружием», с которым он преследовал женщин. Оружие не было точно описано, так что мне оставалось лишь предполагать, что работало оно по принципу луча смерти.

Я вернул всю эту тарабарщину другу, сказав, что предпочитаю Балдога Драммонда [Полковник Балдог Драммонд – герой серии приключенческих романов американского писателя первой половины ХХ века Н.С.Мак-Нейда], Полковника, который скучал от покоя, как было написано в подзаголовке.

Еще в то время мне нравились романы Жюля Верна с оригинальными иллюстрациями, под которыми всегда был короткий текст. И нередко я подолгу рассматривал картинки с такими замечательными подписями: Пенкроф, - спокойно спросил он, глядя на моряка в упор, - сколько колосьев вырастает из одного хлебного зерна? Вы знаете?

Алкоголь долгое время приводил меня в ужас, а самым страшным напитком казался мне пунш. Повлияла на это картинка из «Пятнадцатилетнего капитана», где вождь дикарей, увлекавшийся горячительными напитками, «вспыхнул как бочка с керосином», отведав горящего пунша.

Особенно меня шокировала фраза: Их тела, пропитанные алкоголем, горели светло-голубым пламенем. Я просто заикал от страха, когда отец как-то появился с бутылкой прозрачной жидкости и провозгласил: «Столичная! Прямо из Москвы, ребята!» По нему было видно, что он уже принял. Затем он скорчил гримасу и налил себе, не спуская с нас глаз. Потом чиркнул спичкой и поджег «Столичную прямо из Москвы». Мама должна была для пущего эффекта выключить свет. Я с ужасом смотрел на бледное пламя и на отца, который это проглотил. Когда мама включила свет, у отца был очень удивленный вид. Он держался за горло, в глазах застыла боль. В тот день он уже больше не сказал ни слова. Я же очень радовался, что все произошло именно так и что он не сгорел в светло-голубом пламени, как тот дикарский вожак.

* * *

Со временем Андулке надоело играть с дыркой в негритенке – ей нужен был кто-то живой, чтобы на нем испробовать, что в жизни работает, а что нет. Из журнала «Чехословацкий воин» она вырезала фотографию постриженного под ежика хоккеиста, который ей очень нравился, потому что на лице у него был маленький фотогеничный шрам. Кроме того, он очевидно был сильным, а в его глазах читалась мольба о заботе. У Андулки был кошелек с пластиковым окошком для фотки любимого или хотя бы родственника. Андулка решила взять этого хоккейного мастера под свою опеку.

Но ее любовь не была абсолютно бескорыстной.

Она нарочно оставляла кошелек на парте, проверяя любопытство своих одноклассников. Невозможно поверить, как в то время они врали друг дружке. Еще более непонятно, как могли они в пятом классе рассказывать о том, что у них есть парень, который служит в армии.

- А вы уже целовались?

На это девочка загадочно улыбалась и закатывала глаза, как бы говоря тем самым: «само собой». Если бы ее спросили, не зашло ли дальше, держу пари, что маленькая лгунья улыбнулась бы лукаво и ничего не ответила. Эти феи любви общались только друг с другом. Они с отвращением смотрели на своих одноклассников, которые пытались надеть зубриле на голову мусорное ведро.

Такими они остались и повзрослев – охраняют свое собственное пространство: «Парни, отвалите – это женское дело!» Вот, например, характерная сценка: старая ласковая бабулька выставляет за дверь бледного мужа, чья жена в муках, в поту, нечеловеческим криком встречает новорожденного.

- Извини, что влезаю, - сказала мне А. – Ты когда-нибудь рожал? Она встала и вышла за водой. Затем вернулась и задумчиво на меня посмотрела.

- Представь себе, что у тебя из зада вылезет трехсполовинойкилограммовое дите. Ты что, от этого просто ойкнешь?

- Я совсем не то имел в виду! – стал я защищаться. – Мне просто кажется, что это похоже на шантаж, будто говорят: «Вот, посмотри, что ты наделал!» Это крик, который означает: «Ну, а теперь твоя очередь».

- Продолжай, - попросила меня А.

Андулка писала себе письма.

- Что еще за письма? – спросила А.

- Ну, - сказал я нетерпеливо, - прежде всего, я не утверждаю, что все, что случалось с Андулкой, было с тобой. Я думал, ты это уже поняла. Так делала одна моя одноклассница, но какое это имеет значение? Ты у меня собирательный образ.

- Продолжай.

Андулка писала себе письма – листочки, которые, как и кошелек с фотографией хоккейного мастера, оставляла валяться где только можно. Собственно, это были всего лишь записки.

Завтра на том же месте. Пепик. Или: Почему ты вчера не пришла? Люблю тебя! Пепик. А потом тихо ликовала, когда кто-то находил их и зачитывал на весь класс.

- Эй, девчонки! Дуры, отдайте! – Крича, она носилась по всему классу, чтобы отнять свою тайну.

Такова женская природа. В тот момент она действительно верила в то, что напридумывала.

Но однажды это действительно случилось – Пепик появился. Наплевать, что имя у него было другое, Андулка была очарована. Лопоухий, передний зуб блестит золотом, ну и еще кое-какие изъяны, которые влюбленный взгляд не замечает. Уши можно пришить или прилепить, утешала себя Андулка. Золото никогда не помешает. А главное – у Пепика было чувство юмора. Он утверждал, что у него есть друг с фамилией Марок.

- Ну и что? – спросила Андулка.

- А то, что зовут его Альбом! – выкрикнул Пепик и зашелся от собственной шутки так, что сполз по стене.

Это Андулке понравилось. С ним хотя бы будет весело.

Прощай, скука!

* * *

Переходный возраст сразил моего брата как удар под дых.

Из него получился чурбан с равнодушным взглядом, который бродил по квартире, как существо из далекой неземной цивилизации, как гость с планеты, где рождаются люди с прыщами и надкусанным яблоком в руке, произносящие только одно слово: «Я?»

- Где ты был?

- Я?

- А кого ты здесь еще видишь?! – кричал на него отец со слезами на глазах.

- Я? – отвечал брат, абсолютно не понимая, чего от него хотят.

«Почему он не мог остаться нормальным?» - печально спрашивал я каждое утро небеса.

Брат забил на школу. Он плевал на все. Лежал и смотрел в потолок. Отец стал бояться, что вырастил «лишнего человека», ренегата мысли по шкале мировой науки. Чтобы сохранить в нем хотя бы остатки интеллекта, он купил брату «Повесть о настоящем человеке». Я эту книжку тоже прочел. Мне там понравилось, например, как его нашли, а потом какая-то женщина ему сварила суп из своей единственной курицы, хотя сначала не хотела, потому что курицу звали Партизаночка. (Символы в котел нельзя!) Это мне понравилось. Факт.

У мамы было свое мнение о брате. Чтобы тактично дать ему понять, что на в курсе всего, что с ним происходит, она купила для него «Строфы любви» Степана Щипачева, которые, надо признать, не произвели на брата ни малейшего впечатления. Насколько я помню, в то время у него под подушкой валялась книжка с многообещающим названием «Записки венской проститутки» или что-то в этом роде.

В воскресенье отец послал меня за пивом, и какой-то гадский идиот недалеко от нашего дома бросил в меня из окна лампочку. Не сказать, чтобы я от радости описался. Вернувшись домой в слезах, я пожаловался брату. В скором времени мы с ним поехали кататься на велосипедах довольно далеко от нашего квартала и встретили этого лампочного шутника. Брат подскочил к нему и сказал:

- Выбирай: или я надеру тебе жопу, или ты докажешь, что не бздун, и проедешь вон через ту живую изгородь.

Тот, конечно, согласился на второе. Уж лучше поцарапаться о кусты, чем гарантированное членовредительство. Разогнался как черт.

- Ну а теперь смотри, - сказал мне брат, - потому что это никакая не живая изгородь, а стенка, поросшая плющом…

Не успел он договорить, как парень туда въехал.

- Он сам это выбрал, - прокомментировал брат, когда мы влезли на велосипеды.

Чувак валялся на земле и, должно быть, пребывал в глубоком шоке, потому что оглашал окрестности криком: «Насос! Где мой насос?», как будто бы от этого что-нибудь зависело, когда его велосипед представлял собой дивную комбинацию скрученных трубок. Мне это понравилось, хотя я и не был до конца уверен, правильно ли так поступать, потому что в то время находился под губительным влиянием Фолгара. (Ярослав Фолгар (1907-1999) – чешский детский писатель, один из лидеров чешских скаутов).

С одной стороны, его книжки мне действительно нравились, а потом – не читай я Фолгара, о чем бы я говорил с друзьями? Хотя, честно говоря, некоторые фразы приводили меня в замешательство. Об одном парне я узнал, что у него красиво вставлены ноги.

- Куда? – спросил я об этом брата.

Тот пожал плечами:

- Вероятно, в жопу.

* * *

Я очень обрадовался, когда предки сказали, что я поеду в пионерский лагерь. Это должен был быть самый настоящий лагерь, который я знал из книжек и фильмов; лагерь, где танцуют и поют, занимаются спортом и плавают; лагерь, где доброжелательный вожатый учит, как распознавать следы зверей и строить взаправдашний индейский вигвам, разводить огонь в дождь и завязывать несколько видов морских узлов. Никто мне не сказал, что нас три недели будет мучить Александр, женоподобное чудовище с выцветшими бровями и ресницами, человекозверь, который ненавидел детей и изо дня в день напивался ромом до беспамятства.

Так что неудивительно, что мы с Ковбоем решили прибить этого дебила вожатого с пионерским галстуком раньше, чем он прибьет нас.

Ковбоя я знал еще со школы. Он был на мой вкус слишком отвязным, но, с другой стороны, таким хладнокровным и спокойным, как никто из нас. Потому его и звали Ковбоем.

Он однажды послал вожатого в жопу. Буквально. Перед всем лагерем, на линейке. Он тогда узнал от одного младшего паренька, что эта тварь Александр (этот децил взял себе русское имя, чтобы улучшить свой кадровый профиль) заставил того ползать голышом по свежескошенному полю.

И когда прозвучало: «К труду и обороне родины будь готов!», а мы все на это: «Всегда готов!», Ковбой ему сказал: «Пошел ты в жопу, дебил!»

При этом он даже не напрягался, потому что стоял прямо перед ним. Такого слова Александр (девочкам постарше он позволял называть себя Сашей), видимо, никогда не слышал. По крайней мере, так оно выглядело, потому что в тот момент он достал загадочный черный блокнот и что-то долго туда записывал, ни на секунду не спуская взгляда с Ковбоевых губ. Затем захлопнул записную книжку с загадочными словами: «Та… Ну, с этим мы разберемся». Однако разбирательство он закончил в ауте, потому что лагерь был для детей элитных офицеров и папа Ковбоя приехал с генералом Свободой, героем Дуклы. Это знали все, кроме вожатого. Так что дебил Александр сделал то единственное, что от людей такого сорта можно ожидать, - стал с тех пор лизать Ковбою задницу. Но было поздно. Если Ковбой вбил себе в голову, что прибьет Александра, то выбить это из его головы уже никто не мог. Александр же был туп и не догадывался, что в жилах Ковбоя течет та же кровь, как и у его отца, который живота своего в боях не жалел.

Я лежал в палатке и читал «Технику молодежи», где нам обещали, что в 1980 году мы все полетим на Луну, а в Праге будут самодвижущиеся тротуары и не помню что еще, как вдруг ко мне вломился Ковбой.

- Просто прибить недостаточно, - стал он размышлять вслух и, покряхтывая, приземлился на соседнюю койку. – Эта сволочь заслуживает медленной смерти.

- Я недавно читал в журнале «Пионер», - сказал я, - как в Индии людей мучили очень интересным способом: сажали бамбук, и к этому бамбуку привязывали человека. Бамбук растет так быстро и с таким напором, что за пару дней прорастает человека насквозь.

- Это не последний пионерский лагерь в моей жизни, - продолжал Ковбой, - но в его – точно последний. Обещаю.

Неожиданно по лагерю прогремела новость: к нам приезжает президент, товарищ Антонин Новотный!

И хотя я имел смутное предчувствие, что социализм – это не для детей, все равно пересилило общее возбуждение. Приедет президент! Главный гражданин страны! Самый обаятельный президент.

С утра до вечера мы убирались, все ремонтировали и приводили в порядок. Все вожатые (а их тут было чуть больше, чем детей) бегали, суетились и проверяли каждую деталь. Александр предложил Ковбою, чтобы тот назвал его Сашей, и Ковбой этим воспользовался незамедлительно, ответив ему: «Kiss my ass, Саша!»

Наконец настал долгожданный день. Приехали «татры-603». Жуткая красота. Вокруг журналисты, телевидение, документалисты. Мы пели и танцевали так, что от нас валил пар. Потом наступила кульминация – перетягивание каната с президентом. На его конце каната поставили бугаев, а нас, подростков, определили с другой стороны. За товарищем президентом в соломенной шляпе, летних брюках, рубахе с открытым воротом и в пионерском галстуке стояло какое-то животное в полном смысле этого слова. У животного на голове тоже была соломенная шляпа, но на несколько размеров больше, поскольку само оно было на несколько размеров больше и толще, чем наш повар.

Все вокруг смеялись и хлопали от радости. Товарищ президент тоже улыбался всем вокруг, особенно журналистам и киношникам.

Понятное дело, что нас перетянули. А потом нас утешали словами «молодцы» и «с такой молодежью нам нечего бояться».

Затем следовала вечерняя беседа у костра с одним товарищем, который вспоминал памятные бои. Из левого рукава его формы высовывалась застывшая рука в блестящей перчатке. Товарищ ходил около костра и всем показывал этот деревянный протез. Глаза у него были остекленевшие, а голос очень тихий. Потом товарищ президент спрашивал некоторых из нас, кем мы хотим стать, и качал головой, удивляясь познаниям некоторых пионеров (понятно, что ответы были заранее выучены), смеялся и повторял: «Молодцы!» А потом его взгляд остановился на дерзком лице Ковбоя.

- Едой доволен, богатырь? – спросил его президент.

Ковбой боязливо сгорбился. Кто-то стал нашептывать товарищу президенту что-то на ухо, но тот лишь довольно покачал головой.

- Ну, что же ты? – поторопил Ковбоя Александр с улыбкой. – Давай, отвечай!

Ковбой посмотрел на него с ужасом:

- Вы же сами мне запретили об этом говорить…

Куранты в голове Александра стали отбивать двенадцать. Теперь они оба смотрели друг на друга с ужасом.

- Ведь вы сами нам сказали: не ждите бифштексов, как в Америке!

Товарищ президент посмотрел на Александра с некоторым интересом. Александр ослабил узел своего красного галстука и звучно сглотнул. Одна из вожатых безуспешно попробовала затянуть песню с пионерами. Прошло какое-то время, пока из сотен детских ртов действительно полилась задорная пионерская песня. Громче всех пел Александр, отчетливо понимающий, что это его последнее выступление перед здешней общественностью. На следующий день, не дожидаясь распоряжения, он собрал манатки и исчез. С тех пор я ничего о нем не слышал.

Не то что о Ковбое.

* * *

В пору нашего полового созревания нам было оказано в созерцании любых обнаженных тел, коме нескольких непривлекательных кадров в фильмах вроде «Наш ребенок». Даже маэстро Буриан, известный своими картинами неандертальцев, устраивал их так шикарно, что в тех местах, где у них должен был находиться первичный половой признак, чудесным образом оказывалась какая-нибудь ветка, или ребенок (этому уж было позволено быть нагим), или еще что-нибудь, лишь бы не вызвать возмущения. Поэтому нечего удивляться, что Андулка в своем нежном возрасте имела неверные анатомические представления. Чего можно было ожидать от девочки, которая с подружками пела:

За партой в нашем пятом «бэ»

Сидит Эвичка,

По кличке Лойзичка.

Рядом – председатель

По прозвищу Эвачек.

Лучше их на свете

Нету парочки, -

хотя она была в том возрасте, когда ребенку уже пора что-то рассказать. И дома ее для начала информировали об опасностях, которые приготовила ей жизнь вместе с армией всевозможных извращенцев. Мама попробовала ей рассказать об этом как можно более тактично, чтобы не перепугать Андулку, но тут вступил немногословный отец: «Если что – со всей силы бей между ног! Нечего жалеть этих выродков!»

В конце концов, это правильно, кроме одной детали – Андулке еще добавили: «Если к тебе кто-нибудь будет приставать».

Пенсионер Барта был последним из последних, кто хотел бы к кому-нибудь пристать. Этот человек был некогда весьма уважаемой фигурой в научных кругах, потом его безвинно осудили за подготовку покушения на Клемента Готвальда, а еще позже реабилитировали. Так что ему оставили мизерную пенсию и полуподвальную берлогу. Свое существование он поддерживал сбором чего попало.

Еще одна закавыка заключалась в том, что родители сказали Андулке буквально так: «Когда к тебе будет приставать какой-нибудь тип…» Как могла Андулка знать, что за этими грязными тряпками скрывается необычайно чувствительный и интеллигентный человек.

Когда как-то вечером около мусорных баков перед подъездом к ней протянулась грязная рука и раскрылся беззубый рот, Андулка вспомнила предупреждения родителей и в одну секунду точным ударом врезала Барте лакированной туфлей прямо между ног. Почитатель Фомы Аквинского, в чьей памяти воскресли допросы, тут же упал на землю и, свернувшись калачиком, остался лежать.

Андулка, задыхаясь, взлетела по лестнице и закрылась на два оборота. Потом залезла под одеяло и накрылась подушкой. Сердце ее бешено стучало. Однако любопытство пересилило, поэтому вскоре она осторожно выглянула в окно.

Старик лежал не двигаясь, в той же позе.

Андулка опешила. «Неужели я убила его?» - пронеслось у нее в голове. Через полчаса она решилась: потихоньку сползла по ступенькам и неслышно открыла дверь подъезда. Старик не шевелился и выглядел спящим. Или уже мертвым. Андулка пересилила страх и подошла поближе.

- Дедушка! Что с вами? – Она попробовала посадить Барту на землю. Старик, бормоча что-то, с трудом поднялся на трясущиеся ноги. В себя он еще не пришел и ничего вокруг не понимал.

«Что здесь делает эта милая девочка?» - подумал он.

- Все в порядке, - сказал он вслух и слабо улыбнулся. – Теперь уже все в порядке…

- Чем я могу вам помочь? – спросила Андулка.

- Где это я? – не понимал Барта. Андулка попыталась ему объяснить. – Ага, - промолвил дед с благодарностью, - к счастью, мой дом совсем близко, - и на негнущихся ногах, как на маленьких ходулях, направился в сторону перекрестка.

- Подождите, дедушка, - поддержала его Андулка, - я вас провожу.

Так они и пошли по тускло освещенной улице.

- Ты очень добрая девочка, - сказал Барта.

Андулка не нашла что ответить. Не могла же она просто сказать: «Это я, я вас чуть не убила», поэтому сказала то, чему ее годами учили в школе:

- Я – пионерка!

Старика передернуло от отвращения. Однако человек он был образованный и умный, поэтому просто погладил Андулку грязной, но изящной рукой по голове и прошептал:

- Это ничего. Это очень хорошо…

У дома, где он жил в полуподвальной квартире, они тихо и быстро распрощались.

Андулка радостно поскакала домой, напевая:

В нашем классе пятом «бэ»

Есть компания…

Она была рада, что дед жив.

Я влюбился. Я горел, как в аду. Я думал о ней каждый день. Ни есть, ни спать я не мог. Где бы она ни появлялась, позади всегда была моя тень. Полубезумный от любви, на грани сумасшествия, с губами, распухшими от поцелуев с подушкой, которой я две недели шептал сладкие глупости, я остановил ее и спросил:

- Ты хочешь со мной встречаться?

- Не-а, - ответила она.

* * *

Однажды мой отец вернулся домой с таинственным видом. Брата он одарил торжествующей улыбкой, и стало ясно, что он хочет окончательно повернуть в свою пользу их давний идеологический спор.

- Шутки в сторону, парни! – он продемонстрировал загадочный пакет, который держал в правой руке. Мы стояли в прихожей. Мама, брат и я. – Ну-ка, посмотри, насмешник, - он пальцем ткнул брата в грудь, - надеюсь, теперь-то ты признаешь мою правоту.

Брат молча смотрел на отца уничижающим взглядом.

- Я – стирать, - исчезла мать.

Отец повернулся ко мне:

- Пионер, что будет со стаканом, если его бросить на пол?

- Ну, не знаю, - ответил я, - наверное, разобьется.

- Разобьется? – комично поднял брови отец. – Разобьется, говоришь?

Он счастливо рассмеялся, а потом неожиданно посерьезнел:

- Да. Раньше оно так и было. Не лыбься! – это уже брату. – Однако… - тут он выдержал серьезную паузу, - как-то собрались вместе умные головы и сказали: хватит! И не случайно, - повернулся он опять к брату, четко артикулируя каждое слово, - эти умные головы собрались в Польской Народной Республике! В социалистической Польше! – Отец покивал головой и провозгласил: - Небьющийся стакан!

- Как небьющийся? – ошеломленно прошептал я. На меня отец всегда мог положиться. В нашей семье я, наверное, был единственным, кто верил, что через пару лет мы будем вместе смотреть на Марс из ракеты с красной звездой.

- Мне это подарил сегодня мой начальник, - объяснил отец. Затем раскрыл пакет, скрывавший от нас сокровище. – Прекрати гримасничать! – опять наехал он на брата. – Сейчас тебе расхочется смеяться.

Затем он любезно показал каждому удивительный стакан, как фокусник дает зрителям проверить, острый ли меч. Это был самый обыкновенный стакан.

- Можно попробовать? – задумчиво спросил брат, крутя стакан в руках.

Отец покачал головой. Потом что-то взвесил в уме, а в тот момент, когда его взгляд остановился на моем пионерском галстуке, решение было принято.

- Давай! – сказал он мне.

Я взял стакан в руку и остался стоять в неуверенности.

- С какой силой?

- Со всей силы, парень! – раззадоривал отец.

- Аккуратнее с плиткой, - поддержала его мама.

Я поднял руку со стаканом над головой. Отец мне улыбнулся.

Я просто отпустил стакан. Тот упал на пол, несколько раз подскочил и остался лежать на боку. Отец выдохнул.

- Отлично, - оценила мама, закатила глаза и ушла.

- Понимаете, парни, что это значит? Мы опять на шаг впереди них! – радостно продолжал отец, указывая рукой на юг. – Что ты сказал? – повернулся он к брату.

- Да ничего, - пожал тот плечами.

- Что «ничего», я прекрасно тебя слышал! – настаивал отец.

- То, что слабо кинул, вот и все, защищался брат.

- Ну давай! – истерически крикнул отец и передал ему чудесный стакан.

И брат, как он всегда и во всем поступал, не раздумывая и не оставляя времени на дебаты, швырнул стакан о плитку. Тот разлетелся на тысячу странных кристаллов, рассыпавшихся по всей прихожей.

Отец стоял бледный, с трясущимися губами. Он был похож на колдуна из сказки, чье стеклянное сердце разбил о скалу отважный принц, и мне было его в каком-то смысле жалко. Отец смотрел на брата, и в его глазах читались немые вопросы: «Что ты со мной делаешь? Что ты хочешь этим сказать? На чьей ты стороне?»

Брат пошел за яблоками. Для него случившееся уже было делом прошлым.

Отец аккуратно все смел веником на совок.

* * *

Наша учительница однажды привела в класс настоящего контрразведчика, обещавшего рассказать о своем опыте борьбы с врагами социалистического строя.

Это было во времена, когда на улицах уже встречались группки трампов (Нечто среднее между КСП, туристами и скаутами), возвращавшихся с Сазавы или еще откуда. Мне они очень нравились, хотя, с другой стороны, я их очень боялся. Они были какие-то диковатые и почти всегда пьяные и орали, что хотят «английскую субботу» и «плевать нам на работу!», что мне было весьма по душе.

Контрразведчик пришел в форме, правда без пистолета, что сильно понизило его рейтинг в наших глазах. Начал издалека: рассказал, что враг коварен и хитер, и как с ним тяжело сражаться. Училка уговорила его рассказать какую-нибудь занимательную историю из жизни. Тот немного покочевряжился, объясняя, что это рутина и так далее, но потом не выдержал. Уселся поудобнее на первую парту и начал:

- Однажды я принимал участие в операции.

- Против кого? – не выдержала напряжения учительница.

- Против шпионов, - глухо ответил тот.

- Им все неймется! – прошипела учительница.

Контрразведчик снял пояс, положил его рядом с собой на парту и продолжал:

- Ну, тут особо не о чем рассказывать. Мы получили простой приказ: ликвидировать диверсанта на мотоцикле. С кожаной сумкой за плечами.

Учительница не шевелилась.

- Ну, заняли мы позицию у поворота, спрятались там за упавшее дерево. Потом проверили оружие…

- Сколько вас там было? – перебила его с ужасом учительница.

- специалист и я, - продолжал контрразведчик. – Около полтретьего послышался рев мотоцикла. Показался мужчина с кожаной сумкой.

- И что вы? – выдохнула учительница.

- Выполнили приказ, - ответил контрразведчик и выпрямился.

Учительница не хотела верить:

- Вы его…?

- Двумя очередями, - кивнул контрразведчик.

Учительница посмотрела на нас и поспешила объяснить: «Так с ними и надо. Они хуже, чем раковая опухоль. Если с ними не воевать, то они налетят на нашу Родину как саранча!», но было видно, что сама она эту информацию еще не переварила. Мне же это показалось довольно скучной историей. Контрразведчик, однако, еще не закончил.

- Стоило отзвучать нашим выстрелам, - продолжал он, - на дороге появился еще одни мотоцикл.

Учительница икнула.

- А на нем мужчина с кожаной сумкой. Что делать? Приказ звучал четко: он не должен проехать чего бы это ни стоило. Времени на раздумья, кто есть кто, не оставалось.

- Вы хотите сказать… - прошептала учительница.

- Две очереди, - подтвердил ее опасения контрразведчик и затянул пояс.

Учительница смотрела на нас невидящим взором. Контрразведчик быстро попрощался и ушел.

- С ними так и надо… - продолжала шептать оторопевшая учительница.

- Ни хрена себе! Вот это клево, - нарушил тишину Ковбой.

А. подошла к холодильнику за сыром и другими вкусностями. Положила все на доску и присела на кровать рядом со мной, пристроив подушку поудобнее под спину. Отщипывая сыр, она с полуприкрытыми глазами спросила:

- Ковбой. Почему ты называешь его Ковбой? У него не было имени?

- Было, - ответил я, - но это абсолютно не важно.

- Ну не знаю, - продолжала А., - у меня такое ощущение, что вам, мужчинам, абсолютно все равно, как кто зовется.

- Потому что это не важно, вот мне и все равно. И я не хочу придумывать какое-то конкретное имя.

- Половину своих друзей, - продолжала жена, - ты знаешь лишь по прозвищам. И при этом утверждаешь, что это твои лучшие друзья! Я не могу себе даже представить, что, например, о своей подруге, которую вижу два раза в неделю на протяжении двадцати лет, я знаю лишь то, что ее зовут Козявка. Ведь это, в конце концов, безответственно – избегать информации друг о друге.

- Информации? – поразился я. – Это звучит смешно.

- Когда ты представлял их мне, я узнала, что одного зовут Будда, другого Гриб, а третьего Лопух. Ему что, все равно, что его называют Лопухом?

- Это все в шутку, - возразил я, - на самом деле он хороший и умный парень. Он не обижается.

- И на том спасибо! – фыркнула А. – Ковбой… Ну, читай дальше.

Отец как-то собрался отметить свой день рождения на работе. Маме пришлось еще с утра наварить ведро чая, и теперь она аккуратно разливала его через воронку в бутылки из-под рома.

- Это еще что? – спросил ее брат.

- Папа сегодня отмечает день рождения, - ответила мама, - столько людей придет его поздравить! И с каждым надо выпить.

- Можете себе представить, парни, что со мной будет к вечеру? – отозвался отец из ванной, где он брился, и, сам себе представив такую картину, радостно рассмеялся.

Его бритье мне страшно не нравилось по двум причинам. Во-первых, мне не нравилось его гримасничанье перед зеркалом. Жуткое белое лицо, а на нем алая полоска губ и засохшие остатки пены за ушами… Во-вторых, я не переносил его эмалированную черную кружку, где он мыл щетку. Я всегда с тошнотой вспоминал ее, склонившись над укропным супом.

Поздним вечером за дверью раздался глухой удар. Мать с опаской открыла дверь. На полу перед ней лежал отец, а в паре метров дальше валялась его фуражка. Ни одна бутылка с чаем не была почата.

* * *

Я впервые повстречал А. при странных обстоятельствах – на церемонии лишения пионерского галстука. Один из главных хулиганов нашей школы звался Осень. Такое милое, поэтическое прозвище. Будь он еще большей сволочью, звался бы, наверное, Любовь. Несмотря на это, Осень, как и все остальные, был пионером. Его лишали пионерского галстука в заполненном актовом зале, под барабанную дробь. Отлучение, при котором с амвона бросают камень и тушат свечи, ничего общего с этим обрядом не имело. Однако Осень, показательно лишаемый галстука, завязал на нем такое количество узлов, что их не смог развязать даже вожатый. Короче, этот преступник сделал из торжественного акта клоунаду. Его кривляние, однако, никого не тронуло, потому что это был самый ненавистный идиот и грубиян в школе, в отличие от благородного бандита Арсена Люпена, который мне очень нравился. Осень с удивлением смотрел на нас, не понимая, почему мы не смеемся, но ничего смешного в том, что он отдубасил ученика из младших классов и отнял у него деньги на обед, мы не находили. В конце концов он перестал храбриться и расплакался.

Я чувствовал себя неловко и поэтому глазел по сторонам, пока не наткнулся на огромные карие глаза, изучавшие меня долго и серьезно. Подобных глаз я до тех пор не встречал. Отец всегда смотрел на меня строго, мама – с любовью, брать – с насмешкой, друзья – приятельски, но в этом взгляде я увидел что-то абсолютно новое – этот взгляд меня оценивал. От него у меня подкосились ноги. Я оперся о стену и сделал вид, что ничего не замечаю, но, по правде говоря, испытывал необычайно волнующее и удивительное чувство. Надо же, кто-то смотрел на меня с интересом! Этот взгляд говорил: может быть, если бы…

Когда Осень закончил хныкать и нам разрешили разойтись, я попробовал поближе подобраться к этим девичьим глазам. Казалось, они меня ждали. Однако «но»: я оказался посреди потока, меня будто относило течение бурной реки. Я попытался немного повернуться и улыбнуться, но на мою улыбку она не обратила никакого внимания, продолжая серьезно разглядывать меня. Толпа несла все дальше, и я второй раз в жизни почувствовал, что тону.

Я даже не догадывался, что снова встретиться с этим взглядом мне доведется лишь много лет спустя.

* * *

Я стал меняться – открыл для себя дорогу в ванную комнату, а в ней – предметы, без которых прекрасно обходился долгие годы: мыло, зубную щетку, полотенце. Не знаю, как девушки, но клянусь, что все юноши питают отвращение к воде и готовы спать под одеялом в ботинках. А если и принимают ванну, то повод должен быть нешуточным.

Вот и я стал тщательнее следить за чистотой. Мылся я так часто, что даже оказался объектом насмешек.

- Вылезай, блин, а то растворишься! – кричал мне брат.

- У тебя все в порядке? – спрашивала мама и внимательно прислушивалась за дверью, жив ли я.

К счастью, надолго это не затянулось. Вскоре я снова стал нормальным. Глаза, которые обворожили меня в актовом зале, сосредоточились, видимо, на ком-то другом. За любовную глупость я расплатился частым мытьем и одним коротким стихотворением. Это было во времена, когда девушки записывали в свои альбомы разные глупости, полные нравоучений и сенсационных открытий. Юноши всегда смотрели на мир трезво. «Женщины – змеиное племя. Кто их гладит, того кусают», - говаривали мы. Иногда нам удавалось пощупать какую-нибудь девчонку, на этом все и заканчивалось. Я помню, как после каникул между шестым и седьмым классом у нас состоялся разговор с одноклассником:

- ЗдорОво! Чем занимался на каникулах?

- Трахался. А ты?

- И я трахался.

Главное – мы делали вид, что верим друг другу. Можете представить, чтобы девочки говорили то же? Надо признать, некоторые из них все же иногда произносили разумные вещи.

Все вокруг вдруг круто изменилось. Похоже, что мое пионерское прошлое пошло псу под хвост. Я уже знал, кто такие Beatles. Я понимал, что встреча Пола Маккартни с Джоном Ленноном значит больше, чем странная дружба Маркса с Энгельсом. Я стал тайком отращивать волосы. Впервые мне довелось услышать слова одобрения и поддержки от брата. Он признал меня своим и нагрузил музыкой и литературой. Попытка отца воспитать из детей «настоящих граждан своей любимой родины», как говорилось в пионерской присяге, окончилась крахом. Сначала он пугал меня парикмахерской и люто ненавидел. Затем пошел на уступки: «Ладно. Америка так Америка… Что же ты, если так ее любишь, не подстрижешься как американские космонавты?», на что я выпячивал губу и отвечал, как и мой брат пару лет назад: «Я?»

Мама вообще ничего не понимала. Она показывала отцу альбом с семейными фотографиями и говорила: «Посмотри, здесь ему три года. Волосы у него вьются до самых плеч!» И этим его добивала, потому что он знал, более того, был на сто процентов уверен, что теперь и дальше мы будем кричать друг другу с разных и очень далеких берегов. Отец сдался, но напоследок сказал, чтобы меня добить, что я похож на голубого, и это действительно меня сильно задело.

* * *

Брат же мой практически не менялся. Разве что яблоки сменил на пиво. С мамой он общался посредством записок. Каждый день она оставляла на кухне такую записку: «Разогрей ужин. Напиши, когда тебя разбудить. Мама». На что он регулярно отвечал: «Никогда».

У него были серьезные отношения с одной девушкой с миндалевидными глазами. Однажды они страшно поругались, и брат от отчаяния попытался покончить с собой. Он притащил к плите табуретку, свалился на нее (дело было под утро, когда он вернулся откуда-то в стельку пьяный), открыл все конфорки на максимум и заснул. Все бы было как надо, если бы одна маленькая деталь – плита у нас электрическая. (Держу пари, что он об этом даже не догадывался, потому что на кухне почти не появлялся, а в тот единственный раз, когда он решил разогреть себе кнедлики, он просто высыпал их на противень в духовке). Спасла его мать. Брата уже можно было подавать к столу, когда его вытащили с кухни. Мы потом сидели около него с отцом до самого обеда и серьезно спорили, а брат с недожаренной головой стонал и громко требовал пива. На следующий день, понятное дело, он ничего не помнил. Я ему потом все рассказал, а он удивлялся: «Что, бля, правда что ли?!»

У всех – за малым исключением – девушек в нашем классе наконец появилась грудь. Я приставал к ним всем, но мне фатально не везло. Одна мне отвечала: «Скажи задом наперед ОЛПЕРТ!», другая выламывала пальцы, когда я до нее дотрагивался, третья повторяла: «Ну, я не знаю». Это не смешно! Особенно когда сам ничего не знаешь.

Я пережил короткий роман с девушкой из тира. Эта романтика мне очень нравилась – я представлял себе, как мы путешествуем по раскаленным на солнце асфальтам дорог всего мира, она готовит еду, а я на ступенях вагончика отбиваю дробь. Еще мне нравились простые отношения в ее семье. Кроме того, она разрешала себя трогать, правда только выше пояса. К тому же она научила меня целоваться, а это всегда пригодиться.

Я завидовал «носильщикам» - парням, которые носили девушкам портфели. А однажды я даже встретил фраера с двумя девушками и двумя портфелями, что мне испортило настроение почти на два дня.

Вскоре мне довелось впервые встретиться с голубым. Мы таких называли «сортирных дел мастера». Он сидел на лавочке перед кино в вонючем длинном плаще.

- Можно мне около тебя чуть-чуть погреть яйца? – спросил меня этот шестидесятилетний красавчик.

Так что мне ничего не оставалось, как ждать, когда же появится моя половинка. Я все ждал тех глаз из актового зала. И все время повторял: «Блин, да что такое? У девушек что, глаз нету?»

* * *

Каждая вторая девчонка говорит, что мечтала быть парнем. Вспоминает, как лазила с мальчишками на дерево, стреляла из рогатки и все такое. Короче, они были суперпарнями, из которых потом неожиданно проклюнулись потрясающие киски.

Как бы не так! Клянусь, что не помню ни одной девчонки, которая бы с нами в детстве лазила на деревья. Разве что слабоумную Божену, но та была так тупа, что влезла бы на дерево, даже если б никого рядом не было. Всем этим девушкам я так и говорю: «Не трогайте наше мужское дерево!»

* * *

Андулка к тому времени тоже отказалась от тех вещей, благодаря которым ее комната называлась «детской». Оставила лишь плюшевого медведя на счастье. Переставила мебель, на стену повесила фотографии актеров – в общем, обустроила все так, что все немедленно должны были почувствовать: она – взрослая. Альбом сменила на дневник, которому доверяла свои интимные переживания. Это был ее единственный настоящий друг.

Девушки обычно влюбляются в парня постарше или взрослого мужчину. В пятнадцать-шестнадцать лет они мечтают об отношениях на равных с каким-нибудь золотым юношей, а на парней своего возраста, благодаря присущему им биологическому зову, смотрят с презрением, как на дефективных. Их доводят подростковые ужимки одноклассников, которые постоянно пытаются залезть им под юбку. Они серьезны и томны, а с одноклассниками ведут себя как с младшими братьями.

А. влюбилась в двадцатилетнего дворика с их улицы. Она выбрала его с поразительной решимостью и сделала предметом своего обожания, причем бедняга об этом даже не догадывался. Писала о нем стихи и каждый день записывала в дневник, где и когда с ним встретилась. Ей нравилось, что он был мужественный, курил, а из кармана рабочей формы у него торчала газета. Звали его Тоша.

* * *

Впервые на танцы Андулка пошла в сопровождении своей чуть тронутой кузины. Случилось это в маленьком городке, запруженном пьяными, наводящими страх солдатами и девушками с белыми сумками. Играл оркестр, приехавший из районного центра. Пока играла будоражащая летний вечер музыка, Андулка с интересом и легким испугом смотрела вокруг. В тот момент она поняла одну важную деталь: право выбора не принадлежит ей одной!

Тупая двоюродная сестра счастливо порхала по паркету. Вскоре Андулка стала ее уговаривать: «Пойдем домой!», но та с перекошенным лицом, потная, что-то шептала влажным ртом солдату, танцевавшему с ней.

Андулка решила выйти на улицу и понаблюдать оттуда, скрывшись за фонтаном на площади. Вокруг, создавая кутерьму, носились парни на мотоциклах. Они рычали моторами и били пустые бутылки из-под вина о ближайшую стену. Двое из них перешли от громкого спора к драке. На кино это было совсем не похоже. Удары кулаков были совсем не изящны, скорее похожи на шлепок мяса, упавшего на ковер. Растрепанные, они страшно сопели. Уже измазанные с ног до головы кровью, они все нападали друг на друга как помешанные. Естественно, что драка произошла из-за девушки. Эта крашеная блондинка хоть и кричала все время: «Прекратите немедленно, ради бога», но было видно, что она страшно горда таким поворотом событий. Обычная деревенская Маня вся тряслась от возбуждения, как и стайка наблюдавших за этим действием пьяных подростков.

В конце концов один из драчунов остался лежать на земле. Он попытался было подняться на трясущихся ногах, но снова упал, держа при этом обе руки у паха.

Победитель же слабо переваливался с ноги на ногу и тупа спрашивал: «Какого хрена? Что все это значит? Почему над этим лишенцем склонилась моя девушка и вытирает ему платком кровь?» Все вокруг его поздравляли, а он стоял и смотрел на девушку, которая помогла встать побежденному и оттащила его к фонтану. Даже позволила тому обнять себя за плечи, внимательно рассматривая его разбитую морду!

- А как же я?! – не понимал победитель, в то время как приятели подталкивали его в сторону пивной – ведь такую победу надо было отметить. – Блин! Что я сделал не так? – спросил он у приятеля, влив в себя ром через саднящие губы. А Маня у фонтана целовалась с другим.

Андулка вернулась в зал.

Сестра объявилась не скоро. Солдат, бывший все время с ней, небрежно попрощавшись, скрылся в безымянной зелени своих товарищей. Сестрица поправляла платье, чувствуя себя виноватой. Всю дорогу домой они молчали.

Вернувшись домой в Прагу, Андулка сразу попала под машину. Бог знает, чем была занята ее голова. Водитель объяснил, что ничего уже не смог сделать, свидетели это подтвердили. Андулка пролетела по воздуху как тряпичная кукла, без крика, свернувшись в комочек, и в абсолютной тишине потеряла сознание. Когда же она открыла глаза и увидела перед собой лица зевак, то прошептала: «Передайте привет Тоше…» К счастью, никто не понял, о ком идет речь.

* * *

Отец смирился и только нервно наблюдал за нами. Иногда он пытался напомнить о себе, о том, что с ним тоже надо считаться, но это было не просто. Тогда он взял себе небольшой участок земли и занялся разведением овощей. Наверное, потому, что среди овощей трудно встретить хамский сельдерей или пьяную картошку с суицидальными наклонностями.

Полное поражение он потерпел однажды вечером, когда мы смотрели хоккей по телевизору. Отец вдруг со значением поднял брови.

- Говорят, - начал он, - это будет последний чемпионат для Голечека.

Минуту было тихо. Затем брат что-то пробубнил.

- Я все слышал! – взревел отец и выскочил из комнаты. Добежав до кухни, он схватил мать: - Ты слышала этого мерзавца?!

А она лишь удивленно пыталась понять, в чем дело. Отец что-то ей возбужденно несколько раз повторил, на что мама ему ответила: «Тебе, наверное, послышалось…», что завело его еще сильнее.

- Я отлично все слышал! До чего я дожил?! Один оброс, как Эзоп (вряд ли отец четко представлял себе, о ком идет речь), а другой вообще меня в гробу видел!

Затем снова подлетел к телевизору, вскинул на брата палец и зашипел:

- Ты сказал ДЛЯ ТЕБЯ ТОЖЕ! Ты сказал ДЛЯ ТЕБЯ ТОЖЕ! Не отопрешься!

Брат спокойно, хладнокровно, невозмутимо смотрел на него. В разговор, вытирая руки о фартук, вступила мама:

- Можешь повторить, что ты сказал папе? – спросила она беззлобно, доброжелательно.

- Я сказал, что служебная собака Цыган сломала обе руки. Еще сказал, что капитан Бартошевич разбился на скользком камне, - ответил брат, вальяжно наливая себе пиво.

- Вот видишь! – повернулась мать к отцу и проследовала на кухню.

Ужас застыл в глазах отца. Неожиданно он понял, что битва окончена. Он проиграл. Окончательно и бесповоротно. Мир его небьющихся стаканов, его наставлений («В жизни, парни, для всего необходима бумажка!»), мир его отцовского авторитета, его волшебная империя, которую он выстраивал, - все сгинуло, он их просрал навсегда.

А чтобы заверить отца, что он все понял правильно, брат встал, положил руку ему на плечо и успокаивающим голосом сказал:

- Туристы в Брдских горах, не стоит расстраиваться. Снежный человек не опасен. Он просто суров…

Отец хлопнул дверью.

- Куда он пошел? – спросила мама их кухни.

- На дачу! – ответил брат.

* * *

С длинными волосами я выглядел довольно дико. «Волосатым не наливаем», - так называлось то время моей жизни. Я шатался по пивным, и это было здорово. В школе тоже напирали. Всюду одно и то же: волосы, волосы…

Приближались выпускные экзамены, а это было совсем не здорово.

У меня в то время была сначала одна девушка, потом другая, потом еще и третья, но все было не то. Все они обладали дурацким «интеллектом». Мне это не нравилось. Мне было нужно их тело.

- Как ты думаешь, - спросила меня одна их них, - Грабал – дутая фигура и скоро лопнет?

- Откуда, блин, я знаю? – ответил я, продолжая свое дело.

Меня одолевали сомнения, не извращенец ли я, но мне нравились воспитанные девушки и чистюли, в то время как липли ко мне сплошные псевдоинтеллектуалки с длинными волосами, глотающие горстями феназепам, курящие и потребляющие неимоверное количество кофе. Девушки, готовые в любой момент покончить с собой. Ну их на хрен!

Брат устроился на работу. Поступить в институт у него не вышло. Да и плевал он на это. Почти год, пока его не уволили, он работал «ликвидатором счетов». Однажды к нему зашел шеф посмотреть кое-какие счета и не смог их найти. Брат ему помогал тем, что грыз яблоко и рассматривал стену.

- Парень, а что ты сделал со счетами? – спросил его перепуганный шеф, глядя на пустые ячейки. Брат вытер рот и ответил:

- Ликвидировал, понятное дело.

- Как ликвидировал?! – спросил шеф, почуяв недоброе.

Брат мотнул головой в угол комнаты:

- Вон в том ящике я их и ликвидировал.

Шеф принюхался к обгорелому железному коробу и пулей вылетел из комнаты. Через полчаса оттуда вылетел и брат.

Ковбой пришел в школу в настоящих ковбойских сапогах ручной работы. Он отказался сдать их в гардероб, аргументируя это их астрономической ценой. К удивлению, даже учителя согласились, чтобы он держал их в классе на видном месте, потому что не хотели брать на себя ответственность за их сохранность. Они стояли у его стула, а когда он после уроков кряхтя натянул их и встал, то оказался на десять сантиметров выше, чем обычно. Походка его неузнаваемо изменилась. Эти ботинки сами собой являли уверенность. Я ему завидовал черной завистью, несмотря на то, что сам старался выглядеть скорее как битник и даже зимой ходил в белых теннисках.

Вскоре начались выпускные экзамены. Для начала – письменные русский и чешский. На русском запороли лишь одну работу на тему «Путешествуем по Советскому Союзу». Парень списал все из какого-то путеводителя и очень радовался.

- У меня все готово! – ликовал он, пока не выяснил, что его работа написана без единой ошибки, но на безупречном болгарском языке.

На чешском не прошло две работы. С первой вышло так: одноклассник, сидевший прямо за мной, был достоверно информирован, что одной из тем будет «Магистр Ян Гус». Всю ночь вместе с семьей он писал шпоры, и к утру для него не осталось белых пятен в биографии Гуса. Однако такой темы на экзамене не оказалось, и он сделал невероятную попытку протащить магистра в спасительном вопросе «Мой любимый писатель», но тщетно. Ему не поверила даже добрая учительница чешского. Ей пришлось выдержать нелегкий бой с собственной совестью, но мысль, что этот мальчишка, которого кроме футбола интересует разве что хоккей, ходит в школу, раздумывая и негодуя по поводу Константинопольского собора, казалась ей все же невероятной.

Вторую двоечную работу написал Ковбой. Этот повел себя стильно. Он не стал дергаться, как все остальные. Просто остался Ковбоем.

Тему он себе выбрал «Илья Эренбург». Первые несколько минут он смотрел на заголовок и грыз ручку, вскоре у него заблестели глаза, и он приступил. Это сочинение оказалось круче всех остальных.

Свою судьбу он решил уже первой фразой: «Илья Эренбург (далее просто Илья)…»

В сентябре ему все же удалось получить аттестат.

* * *

Андулка уже была женщиной по всем статьям, но за одним маленьким исключением – не было парня, с кем бы она могла гулять, не было парня, с которым могла целоваться, и тем более не было парня для тех вещей, о которых она даже не смела думать.

В ее взгляде была серьезность, она не умела просто флиртовать, а мечтала о долгих и высоких отношениях до самого гроба.

Поняв это, каждый стремился улизнуть. Конечно, парни звали ее на свидания, но никто не заинтересовал ее настолько, чтобы она доверила ему свою любовь, которую носила в себе, иными словами, она ни в кого еще не влюблялась.

Один все время рассказывал ей о мотоциклах. Андулка смотрела на него внимательно и изумленно. Парень чувствовал, что пропадает, бледнел и покрывался потом. Она ни капельки ему не помогла, лишь серьезно смотрела, а он еще сильнее потел и таял под этим изучающим взглядом, как снеговик на солнце. В конце концов он сдался и вышел из игры. Это выше человеческих сил – часами рассказывать о шестидневной гонке и смотреть в глаза, ясно говорящие: «Сколько же можно!..»

Следующий соискатель повел ее в кино. Фильм ей так понравился, что она и не заметила, что парень пристраивается положить ей руку на бедро. Она смеялась и даже в какой-то момент пожала его шарящую руку. Когда весь зал заходился в хохоте, она, улыбаясь, поворачивалась к парню. Тот, решив, что дело в шляпе, смеялся ей в ответ даже больше, чем требовалось, гоготал, как сумасшедший. Он был рад, что ему с первого раза подфартило и все идет гладко. Он пошарил рукой еще чуть выше, как вдруг зажегся свет. Андулка еще продолжала вытирать носовым платком слезы от смеха.

Они остановились перед кинотеатром. Накрапывал дождь, и Андулка серьезно посмотрела на парня, будто вопрошая: «И что дальше?» Парень пытался еще несколько минут продержаться в атмосфере фильма, вспоминал некоторые эпизоды, но под этим взглядом почувствовал себя паяцем. Дождь, капавший ему на голову, обнажил ранние залысины. Андулка сосредоточенно их рассматривала, и ему казалось, что она разглядывает рога у него на голове. Нет ничего хуже, когда человек, болтая с вами, смотрит куда-то выше вашей головы.

Потом Андулка не выдержала и попыталась эти залысины немного замаскировать волосами. Парень сразу это понял и окончательно скис. В общем, он так и остался стоять, как идиот, с кое-как прикрытой плешью, а Андулка была уже далеко, напевая грустную мелодию. Вскоре, однако, что-то вспомнив, опять прыснула от смеха.

Эти неожиданные перепады настроения у нее остались до сих пор. Как и глаза, которые, кажется, вопрошают: «И что дальше?»

В ту пору она перестала быть Андулкой.

* * *

Я сразу же узнал эти карие загадочные глаза. Когда компания начала расходиться, я на автопилоте пошел за этим взглядом. Я рассказывал ей что-то, кажется, очень веселое, а сам покачивался. Но меня это не смущало, даже наоборот: тогда я думал, что если парень покачивается и что-то громко говорит, то это выглядит сексуально. Только с годами понял, что так и останусь «тем уродом», сколько ни старайся.

Она молча шла рядом со мной и уже в те минуты серьезно размышляла, как ей со мной будет тяжело в жизни и сколько понадобится сил, чтобы сделать из меня человека.

Естественно, тогда я об этом даже не догадывался. Как можно было догадаться?

Просто однажды я вышел из дома как свободный человек, чтобы уже никогда таковым не вернуться. Это была классика. Сначала я даже не понимал смысла всех ее действий, но со временем до меня стало доходить. Нельзя было не заметить такого количества симптомов.

Например, я заходился икотой от какой-нибудь шутки, а А. сжимала мне руку, что означало «не позорься».

Перед домом я сделал попытку ее поцеловать. Она позволила, после чего ее взгляд остановился где-то на уровне моей шеи.

- У тебя оторвалась пуговица, - сказала она деловым тоном, - завтра я тебе ее пришью.

Из чего я понял, что завтра мы все же увидимся, но не более того. Мне, наверное, стоило уделять больше внимания этим мелким знакам. Может, я просто не хотел?

На следующий день я пришел в назначенное место. А. тоже пришла, только прихватила с собой какого-то друга, попавшегося ей по дороге. Так что на собственном свидании я оказался стопроцентным кретином. Они болтали обо всем на свете, а на моем лице было выражение идола с острова Пасхи.

Того идола в моем лице они таскали по улицам до самой пивной, где мне таки выпало сыграть эпизодическую роль. Ее друг вообще не понимал, что это мое свидание. Лишь к концу вечера он стал волноваться больше, чем я. Видимо, он вообразил, что такой приятный день мог бы плавно перетечь в эротические сумерки, но А вдруг сказала: «ну, нам пора», - и взяла меня за руку. Чувак пару минут находился в полной прострации, не зная, в каком направлении ему податься.

Перед домом я поцеловал А., и она, зевнув, сказала: «Завтра». Я уже понимал, что это значит.

На другой день она пришила мне в парке пуговицу, посмеялась над своей работой (не надо мной) и поправила мне воротник. То был очень важный момент. Как только она отпустила мой воротник, мне следовало немедленно вскочить в первый попавшийся трамвай, автобус, на самого быстрого коня или еще лучше – сразу улететь. Я этого не сделал.

* * *

Сразу после школы я подал в одно министерство заявление о приеме на работу. Я зашел туда по-простому, в джинсах и майке, потому что был уверен в исходе – выперли бы меня По-любому. Принимавший чиновник держался на почтительном расстоянии – то ли не хотел говорить, то ли боялся подцепить блох, не знаю. Выслушав меня, он пожал плечами и отвел к начальнику отдела кадров.

Тот сидел за огромным столом с портретом Густава Гусака за спиной и обнюхивал бумаги перед собой. Все здесь было продумано так, чтобы человек перед этой демонстрацией мощи абсолютно потерялся. Даже кресло, на которое меня усадили, продавливалось все ниже и ниже к полу. Последние капли уверенности покидали меня. Может быть, причиной тому был внимательный, но строгий чиновник, в задачу которого входило всегда смотреть в направлении окон. Кадровик через стол вперил в меня водянистые глаза и с улыбкой и неподдельной бодростью перешел прямо к делу:

- Ну шо? Как давно работаешь?

Я начал медленно и сдержанно объяснять ему, что еще не работаю, только что закончил школу, еще в поиске и потому вспомнил про это вот заведение.

Он удобно откинулся и понимающе кивал головой. Когда я закончил, он с улыбкой мне пояснил:

- Я имел в виду работу в политике!

Я что-то проблеял о том, что до сих пор у меня не получилось активно заняться этим – не было времени, но что я всегда принимаю участие в субботниках около дома, при этом майка на моей спине стала мокрой. Кадровик встал, обошел стол и ласково обнял меня за плечи. Затем улыбнулся и похлопал по спине со словами:

- не важно! Это не важно. Ты знаешь шо?! – В его глазах появилось вдохновенье. – Ты приходь, когда начнешь работу!

Мы расстались, улыбаясь друг другу, как два кретина.

* * *

Через шесть лет мы с А. поженились. Осуществив мечту детства, А. стала лечить людей. Я же работал в ДК на окраине Праги. В мои задачи входил и цыганский вопрос.

- На следующей неделе вам необходимо организовать лекцию о контрацепции. Вы готовы? – поймал меня шеф врасплох.

- Я разослал более трехсот приглашений в цыганские семьи. – Мне пришлось идти на явный блеф.

- Сколько ожидаете слушателей? – продолжал любопытный директор.

«Бля, откуда же я знаю?» - хотелось заорать мне. Вслух же я пробормотал:

- Ну… - и представил пустой зал, где единственное, что будет напоминать о жизни, - это трепетание занавески на сквозняке.

- Товарищ инспектор придет проконтролировать!..

- Ух ё… - вырвалось у меня.

- Вы что-то сказали? – вскинул шеф брови.

- Ничего, - ответил я.

Вечером я пожаловался А.

- Знаешь, как обстоят дела? – со знающим видом говорил я ей. – Известно, что цыганская девушка первый раз беременеет в пятнадцать или шестнадцать лет. Рожает ребенка – и что дальше? Работать она, понятное дело, не будет, да, по правде сказать, ей такое и в голову не придет. Вот у нее ребенок. Ребенок – это проблема. Девка начинает шлюшничать. Только не за тысячу, а за пару крон, понимаешь?! Потом ее загребут и посадят. И так бесконечно, пока эта несчастная не поймет, что гулять-то она может, но при наличии документа, где будет написано, что она работает. А это уже только ее проблема. Лет ей к этому времени около двадцати. И вот для таких надо организовать лекцию.

- Это ужасно! – ответила А.

- Ужасно то, что лекцию должен организовать я.

- Бедняжки, - вздохнула А.

- Никакие они не бедняжки! Они себя такими не считают. Они не хуже, чем мы. И не лучше. Они просто совсем другие. Что для них гаджо? Гаджо – это тот тип из социальной помощи, это белое чмо, которое время от времени забирает их детей в колонию для несовершеннолетних или хрен знает куда. Расизм, детка, девочка, милая, - продолжал я возбужденно, - имеет одну очень важную особенность. Он существует с обеих сторон. Не жалей их. Они тебя тоже не жалеют. Когда тебя обворовывает цыган, когда он в трамвае тащит у тебя из кармана деньги, то чувствует себя почти Робин Гудом.

- А как им можно помочь? – спросила А.

- Чего? – оторопел я.

* * *

Мы стояли с куратором на верху лестницы и ждали, кто же придет на лекцию. Инспектор уже устроился в зале. Меня трясло от напряжения, куратор же, наоборот, сохранял ледяное спокойствие.

- Не придут? – паниковал я.

- Не придут, - успокаивал меня куратор. – Обломаемся? Не обломаемся!

Пришли. Невероятно: шестнадцать цыганок. Парами – мать и дочь. Мое сердце скакало от радости. Они расселись в зале. Инспектор встречал их милой, ничего не говорящей улыбкой. Они недоверчиво его рассматривали.

Я выскочил из зала и стал разыскивать доктора, который должен был читать лекцию о контрацепции. Когда я совсем было отчаялся, за углом появился бежевый «Трабант». Он затормозил прямо передо мной, с водительского сиденья протянулась волосатая рука.

- Помогите же мне, черт подери! – проревел доктор.

Я в жизни не встречал более импозантного мужчины. Весил он около ста пятидесяти кило. Портфель в его лапе выглядел просто смешно. Когда мы вместе поднимались по лестнице, он тяжело дышал и каждые десять ступенек отдыхал. Эти короткие передышки он использовал для того, чтобы внимательно меня рассмотреть.

- Знаете, - попробовал я его предупредить, - там цыганские женщины. Они не поймут обычную лекцию. Просто не поймут, что вы будете говорить.

Он покивал головой, а наверху, отдохнув, похлопал меня по спине своей огромной рукой и успокоил:

- Не бойся!

Тогда я перестал бояться.

Мы вошли в зал. Инспектор благожелательно кивнул. Цыганские женщины сохраняли спокойствие.

Доктор провел лекцию весьма разумно. Не пользовался латынью, говорил чуть ли не матом, чтобы его понимали. Мел скрипел по доске, женщины даже выглядели заинтересованными. Только где они в тот момент были? Их взгляд витал далеко – у очага, мужей, детей. Инспектор что-то сосредоточенно записывал, куратор улыбался. Рисунок на доске выглядел так, будто его нарисовал сам Жоан Миро. [Жоан Миро (1893-1983) – испанский живописец, график, дизайнер.]

- Ну что, - закончил где-то через час доктор, - есть вопросы, девушки?

«Эх, доктор! – хотелось крикнуть ему. – Вы же их не знаете! Ничего не знаете!»

Доктор бесконечно долго задержал на них взгляд. Потом взял портфель и стал складывать туда вещи.

И тут это случилось! Смуглая рука в первом ряду неуверенно взмыла вверх.

Доктор был готов ее поцеловать. Он погладил цыганку по голове и почти прошептал:

- Что тебя интересует, девочка?

Если у него и были какие иллюзии, то эта красавица срезала их на корню. Она неуверенно подошла к исписанной доске, ткнула куда-то в разрез матки и спросила:

- А это у каждого человека так – три желудка?..

Спускаясь, доктор не проронил ни слова. Я нес его портфель, а потом помог ему втиснуться в машину.

- Спасибо, - сказал я ему. Ничего другого в тот момент мне не пришло в голову.

- Идите к черту! – пробурчал он и уехал.

А потом меня осенило! У А. были глаза как у той цыганки.

* * *

Я начал понимать, что такое семейная жизнь. Были у нас относительно спокойные времена, были и такие, когда мы кричали и кидались посудой. Я упорно не хотел меняться, и поэтому наша жизнь иногда походила на войну.

Я вполне сносно готовлю, а главное - мне это нравится. Мужчина, который не любит готовить, для меня загадочен и непонятен.

Таким образом, мой первый конфликт с А. произошел у плиты. Было видно, что ее задевает моя независимость на кухне. Я, когда готовлю, оставляю гору грязной посуды – мне не сложно ее потом помыть. Меня радует этот художественный беспорядок вокруг – доска, на которой режу овощи и мясо, куча баночек со специями и соусами… Клянусь, я не знаю большего кайфа, чем такая забава. А. сначала зашла просто так, посмотреть. Даже поначалу смеялась, но – не будем переоценивать – это был натянутый смех. Я заметил, как она нервно рассматривает грязную посуду. Она тихонько подошла к раковине и стала ее мыть. А. все время моет посуду. Ну ладно, это я могу стерпеть. Однако я заметил, что А. уменьшила огонь под одной из кастрюль. УМЕНЬШИЛА ПЛАМЯ! Я стоял как ошпаренный. Потом я заорал:

- Оставь огонь как есть!

Она повернулась и сказала:

- Извини, но он был слишком сильный.

- Он не был сильным, и вообще, чего ты лезешь?! – орал я. – Какого хрена? Если готовлю я, то это мое дело! Я не лезу, когда готовишь ты!

Может, для кого-то это ерунда, но это совсем не ерунда! Если подумать, то это бой за каждую пядь своего жизненного пространства… Когда на него покушаются, УМЕНЬШАЯ ПЛАМЯ!

Мы ждали гостей, и настроение было что надо – праздничное. Мы стояли друг перед другом и злобно сверкали глазами.

- Не сходи с ума, я лишь чуть-чуть уменьшила. Оно слишком сильно кипело.

- Это должно сильно кипеть! Здесь так написано! Не надо экономить воду, варите в бурлящей воде, или ваши макароны станут липкими! Понимаешь, ЛИПКИМИ!!! Я хочу сделать хороший салат из макарон. Не ЛИПКИЙ!

А. подошла к плите, вывернула газ на полную и бросила:

- Чтобы ты не облажался!..

Наш ужин совершено перестал меня интересовать, и мне захотелось куда-нибудь смыться. К сожалению, гости уже звонили в дверь и мы должны были им улыбаться. Им и друг другу.

А. – мастер спустя миг после ссоры не на жизнь, а на смерть рассказывать о ней как о смешной истории. Да так, что слушатель, смеясь, восклицал: «Да, она умеет преувеличить!» Мне же оставалось лишь таращить глаза.

Еще я научился понимать, что она говорит. Я даже не догадывался, что мне понадобится этому учиться. Когда она мне говорит: «Не читай долго…», это значит: «Выключи немедленно свет!». Радостное «Завтрак готов!» в переводе означает «Хватит валяться, молодой человек!»

Да, забыл сказать: А. все делает лучше. Не знаю почему, но у нее все получается. Сначала она просто подойдет, станет рядом и скажет: «Здорово, что ты наконец решил это сделать».

А через минуту начнется.

- Нет! – скажет, например, она.

- Чего нет? – спрашиваю я недовольно.

- Я просто подумала, что лучше это приделать так.

- Как так?

- Наоборот!

- Иди на фиг. Как наоборот? Это тогда будет поворачиваться!

- Нет, так не будет поворачиваться. Можно я тебе покажу? ПРОСТО ПОКАЖУ!

Я отдаю ей инструменты и наблюдаю.

- Ты бы не мог мне здесь подержать? – попросит меня А. в конце концов.

Заканчивается это всегда одинаково – доделает, как считает нужным, а я всего лишь тот, кто ей ПОДЕРЖАЛ!

Такое не придает уверенности в себе.

А. слушала меня, поклевывая виноград. Она предложила и мне, но я не взял, так как продолжал читать.

Я зашел к брату. Он развелся, и мы за это выпили. На руке у него была татуировка. Примерно такая:

- Что это значит – спросил я его.

- Это значит «Одна ласточка весны не делает».

* * *

Районный дом культуры от души приглашает Вас на цыганский

рождественский вечер. Приходите и вы! Цыганская музыка – цыганское веселье. Вечер, который вы запомните навсегда!

Эти несколько предложений я сочинял целых полдня. Весь мой стол был усеян исписанной бумагой – приглашения, которые я отверг. Из всего написанного этот текст мне показался лучшим.

Да, остановлюсь на этом, решил я. Сделаю такую вечеринку, что все будут диву даваться. Годами будут вспоминать. Меня уже не будет, а у цыганских костров из поколения в поколение будут рассказывать об этом событии.

У цыган, как известно, есть свои старейшины, которые принимают все важные решения. Без старейшин нельзя сделать ничего серьезного. Для начала я встретился с куратором по цыганским вопросам. Мне были нужны его советы и связи. Мы решили начать со старейшин и других уважаемых членов общества.

Встреча проходила в цыганской пивной с цыганским персоналом и цыганскими песнями, которые нас встречали уже у входа. Куратор и я были здесь единственными белыми людьми. Мне и в страшном сне не пришло бы в голову зайти сюда, кабы не старейшина. Каждому там давали свой персональный счет. Официант на нем писал имя или прозвище посетителя. Задержавшись около меня, он задумался, а затем что-то энергично черканул на другой стороне счета. Незаметно перевернув, я не поверил своим глазам. Там было написано «Коммуняка». Только чувство ответственности за эту славную организацию заставило меня стерпеть.

Встреча началась. Куратор в общих чертах рассказал, о чем речь, мне тоже удалось коротко выступить. Цыгане пили пиво, кивали головами, будто все понимают, и изредка косили взглядом на старейшину.

Как оказалось позже, этот парень был крепким орешком. Временами мне казалось, что он ничего не соображает. Было такое чувство, что я очутился среди индейцев.

Выслушав нас, старейшина обтер губы, влажные от пива, затем набрал в легкие воздуха и провозгласил: «Не ищи яблоки под грушей!» Цыгане активно закивали головами.

- Это будет отличный вечер! Цыганский вечер! – провозгласил свое решение старейшина.

А. лежала в роддоме и готовилась к родам. Вчера вечером я помог ей дотащить сумку. Мы шли пешком, поминутно останавливаясь из-за ее болей. Чувствовали мы себя как загнанные. Улицы были пусты, и у меня в висках стучала фраза: «В случае неожиданных родов можно использовать для обрезания пуповины острый камень» - из книжки «Ожидая ребенка» или как она там называлась.

Мне казалось, что А. переживает все спокойнее, чем я. Когда медсестра отвела ее в палату, я вздохнул с облегчением.

Рождественский праздник должен был начаться в восемь, я же торчал в пивной «Чехия» в Либени уже с обеда. Мне удалось найти оркестр цимбал, и я был счастлив, что музыканты отказались от гонорара.

Днем собрались дети, которых я угостил фруктами и орешками. Дети были очень милые, несмотря на то, что от них сбежал начинающий артист, изображавший черта. Гремя цепью, он влетел в толпу детей с криком «Бууу! Бууу! Бууу!», а потом грустно огляделся и увидел пятьдесят настоящих маленьких чертенят, которые смотрели на него с немым вопросом: «Что тебе тут надо?»

Артист тут же сдался и исчез.

Затем стали приходить первые цыгане. Некоторых я помнил со встречи и разговаривал с ними запанибрата. Я выбрал из них десяток самых внушительных и раздал им повязки с надписью «ОРГАНИЗАТОР». Они так обрадовались, что тут же пошли обмыть это дело к бару. Там они так друг друга напоздравляли, что до конца вечера я ни одного из них не видел.

На праздник пришло втрое больше людей, чем мог вместить зал. Мы с гардеробщиком даже закрыли двери, но вскоре их снесли с петель, и народ продолжал прибывать. Я лежал на полу, а по моей голове лупил цыганенок со словами: «Где мама? Где моя мама?» Откуда я мог знать? Она могла быть той, что крутила задницей на сцене и курила толстую сигару, или любой из женщин в зале, кормящих грудью детей. Гардеробщик исчез. Да и действительно, что тут было делать гардеробщику?

Началось. Народная музыка ввела всех в транс. Танцевали на столах, в воздухе летали винные бутылки. Накурено было так, что у меня текли слезы. Вскоре слез прибавилось: гости начали бить стекла, ломать стулья и дико орать. Я безмолвно смотрел на это буйное веселье и просчитывал в уме, на какой срок меня могут посадить. Я хотел было спрятаться в туалете, но там на меня напал руководитель оркестра и, молотя меня по спине футляром от скрипки, заорал: «Дэнги давай! Давай дэнги!»

Выбора у меня не оставалось. Выбежав на улицу, я из ближайшей телефонной будки позвонил в полицию. Вполне четко я сказал им, что мне нужна пара полицейских, чтобы угомонить цыганскую вечеринку. Однако, услышав слово «цыганскую», голос из трубки произнес: «Вы нас не учите. Сами разберемся, сколько людей послать», - и телефон замолчал.

Вернувшись в зал, я до приезда отряда спрятался за колонной. Полицейские сразу по приезде достали длинные дубинки – подобных я еще не видел – и закрыли лица щитами. Их начальник отвел меня в сторону, сгреб мои документы и стал лыбиться.

- Я не смеюсь, - сказал он мне, когда заметил, что я пытаюсь улыбнуться ему в ответ. – Это мне «нарисовали» цыгане, до того как я попал в отряд. Цыгане, понимаешь?!

А я бессмысленно кивал головой, наблюдая за бойней. Полицейские молотили дубинками куда попало, пинали и тащили людей за волосы из зала. Некоторым счастливчикам удалось смыться, остальных полицейские затолкали в воронки, из которых доносились причитания женщин и мужские проклятья.

- Не слишком ли, шеф? – заметил я озабоченно.

- Вот так мне та падла засунула пальцы в рот и разорвала его, - обернулся он ко мне с дьявольской улыбкой: - Б…! – сорвался он. – У меня было наезжено миллион километров на автобусе! Без аварий и отличная зарплата!

Затем повернулся и заорал:

- Не жалеть их, парни!

Ну все, понял я. Сюда мне больше хода нет. Здесь меня убьют. Какого хрена я вообще во все это влез?

- Из-за этих шлюх мне пришлось уйти из автопарка, - сплюнул начальник. – Все надо мной смеялись!

Зал был идеально пуст. Ничего пустее я в жизни не видел. На полу валялись щепки, вокруг куски мебели, на стенах с разбитыми окнами разводы крови и лоскуты одежды, снесенные двери.

- Мы тебя подкинем куда-нибудь подальше отсюда, - предложил мне начальник, и я был ему искренне благодарен. Когда я драпал к его машине, ветер пронес передо мной одинокое приглашение, заканчивающееся словами: «Вечер, который вы никогда не забудете!» Ага! Я уж – точно.

Примерно в те самые минуты у меня родился сын.

* * *

Мальчик рос не по дням, а по часам. Семейная жизнь с ребенком – это совершенно другое дело.

Теперь тебе будут поправлять воротнички, бахвалился я.

Мы просто светились от счастья и почти перестали ссориться – нам даже в голову это не приходило, потому что ребенок выматывает так, что спать мы могли даже стоя. Из А. получилась образцовая мать. Это же по-настоящему! Не какой-то там негритенок из Лейпцига.

В обществе мы появлялись крайне редко. Я помню, мы как-то пошли к знакомым. На такие классические посиделки с бутылкой. Остановившись перед дверьми, А. испуганно повернулась ко мне: «Мы же ненадолго, да?»

Невинный вопрос, на первый взгляд. Но, во-первых, идти предложила она, а во-вторых, я долго предвкушал визит к людям, которые и мне и ей были очень симпатичны. Я почувствовал, что наливаюсь краской от злости.

- Это что значит? – сорвался я. – Мы еще туда не зашли, понятия не имеем, как сложится вечер, а ты уже меня спрашиваешь, когда мы пойдем домой?! Да я лучше вообще не пойду! Возвращаемся обратно.

А. к тому моменту нажала на звонок, так что мне пришлось заткнуться.

Я уже говорил, что мы тогда почти не ссорились, но иногда набегали тучи. Хотя вовсе не ежедневно и не так наигранно, как у наших собеседников. Их ссоры разносились по всему колодцу двора, и я невольно становился свидетелем их бесконечных семейных сцен. Его почти не было слышно. Вернее, слышны были удары по нему. Выглядело это примерно так:

- Где ты был, пьянь?!

Бумц! Бумц!

- Помогите!!!

- Гестаповец!

Бумц! Бумц!

- На помощь!!!

- Фашист!

Меня удивляло, что при этом они были молодыми людьми, не имеющими к войне никакого отношения. Обычно это заканчивалось громким «Бух!» (так хлопали двери). «Буха» я всегда ждал с нетерпением, чтобы приникнуть к окну.

Через минуту он появлялся на улице, а она, чтобы не терять достоинства, всегда кричала ему вслед: «И не забудь, Ярка, купить печенье!» - и улыбалась лицом, искаженным от злости, а ее carissimi [дражайший (итал.)] Ярка с мрачным видом возвращался туда, где еще совсем недавно шумно и весело проводил время.

* * *

Говорят, что еда и секс в литературе всегда рядом. Мне, в принципе, по фиг, но наши ссоры чаще всего происходили на фоне еды.

Однажды А. кинула в меня полную тарелку супа. Причина? Я всего лишь наклонился и понюхал его. Просто хотел выяснить, из чего он!

Босой, я стоял на голом линолеуме, и холод сковал мою спину так, что я чуть не трясся. А. даже не предупредила меня взглядом, как она обычно делает, а сразу метнула в меня тарелкой.

Я успел увернуться, но мне стало жутко.

- Тебе повезло! – сказала она хрипло. И вопрос был для нее решен.

- А если бы ты в меня попала? – спросил я, придя в себя.

- Тогда бы тебе не повезло! – радостно ответила она.

- Вообще-то тарелками с супом кидаться как-то не принято. Это неправильно, - возражал я.

- Ооо! Я этого знаю! – и А. ткнула пальцем в какую-то фигуру в телевизоре, расплывшуюся в моих слезах отчаяния.

- Выкини, - сказала А., зевнув во весь рот. – Сначала я, значит, такая милая черноглазка, а под конец делаешь из меня какую-то убийцу. А ты такой хороший, плачешь от непонимания, ты слишком хрупкий для этого мира, где вокруг твоей задумчивой головы летают супы. На фиг! В конце концов, этого даже не было…

- Было, - шепчу я, на всякий случай отвернувшись к стене. – Было… Было, - говорю.

А. начала ходить на так называемые «девичники». Когда я услышал это название в первый раз, то зашелся в хохоте до колик.

- Классно вы это назвали! Там должно быть весело. Вот бы побывать, послушать вас!..

Главное, выглядел я тогда как последний дебил. Я просто еще не понимал, как эти женские посиделки оздоровительны и полезны.

Женушки сначала договаривались по телефону – задолго до встречи – и по А. было видно, что она просто трясется от нетерпения.

В общем, поначалу я над этим лишь посмеивался и крутил головой.

Когда А. наконец пошла на встречу, мне тут же позвонил муж «подруги», у которой все происходило. Вскоре мы с этим парнем уже сидели, пили пиво и болтали обо всем на свете. Ему просто нужно было куда-то смыться из дома. На тот момент в доме не допускалось присутствие ничего мужского.

Домой он отправился, только когда вернулась А. Спать ей ни капли не хотелось – она была просто переполнена переживаниями и свежей информацией, которую ей необходимо было с кем-нибудь обсудить.

Тогда до меня дошло, что здесь самое время отыграться за супчик. В чем она могла обвинить меня перед подругами? Что иногда я задерживаюсь в пивной? Это не высоко ценилось в тех кругах. Это было обычным для всех. Ну, почти для всех. Вот какая-нибудь измена – это уже что-то. По мере детального обсуждения женушками своих мужей (обычно их там бывало десять – найдите мне десять беспристрастных женщин!) я выходил средним безопасным дурачком, не то чтобы идеальным, но вполне терпимым.

Хорошенькие вещи, должно быть, там обсуждались. Иначе как объяснить, что А всегда возвращалась с этих встреч такой милой и внимательной. Я себе это представляю примерно так:

№ 1: «Девки! Мой-то вчера пришел пьяный как свинья, мог только хрюкать..!»

№ 2: «Хрюкал? Завидую! Мой вообще приполз на карачках!»

№ 3: « Сам приполз? О чем вы здесь говорите! Моего привезли на тележке!»

№ 4: «Ну да, зато хоть одетого и одного, а не как моего – с какой-то девкой!»

№ 5: «Орал на меня страшно!»

№ 6: «А мой еще и на детей!»

№ 7: «А нас сразу отдубасил!»

№ 8: «Меня отдубасил, а детей продал!»

№ 9: «Хотел приготовить тещу на ужин, но не нашел скороварку!»

Мне казалось, что из подобных разговоров я выплывал ангелом, невинным созданием, для которого семья является единственным смыслом существования.

Но пока мы сидели с мужем гостеприимной подружки и пили пиво.

- Прикинь, - говорил он мне. – На прошлой неделе она возилась в саду. И вдруг смотрю – словно спятила. Обеими руками раздвигает траву и елозит на четвереньках туда-сюда, как безумная. Я говорю: «В чем дело?», а она лишь злобно смотрит и молчит. Я ее еще раз спрашиваю: «Что случилось-то?» А она так зло: «Сережку потеряла». Я пошел ей помочь, но мы так ничего и не нашли. «С ума сойти, - говорю я ей. – Как это на таком маленьком пространстве мы не можем найти эту сраную сережку». .Где-то через полчаса меня это достало и я уже в сердцах ее спрашиваю: «ты можешь мне объяснить, как ты могла ее потерять?» Тогда она, вне себя от ярости, снимает с правого уха другую и говорит: «Как? Да вот так!» - и швыряет ее в траву.

Приятель сделал глубокий глоток и добавил:

- Вся хрень в том, что первую мы потом нашли. А вот вторую уже нет.

- Знаешь, - сказал я после короткой паузы. – Я одного не понимаю. Что же мы, блин, не женились на первой же девушке, которая нам встретилась? На фиг мы выбирали, потратили годы, выясняя, та ли эта половинка или нет? Ведь суть едина. Все, что происходит с остальными, происходит и со мной.

История с сережками мне понравилась, надо бы ее запомнить.

* * *

Что меня гарантированно приводит в дикое бешенство, так это совместные походы в магазины. Продавщицы должны просто боготворить мою А. Она делая покупки, говорит тихим, ровным голосом, но никогда не может принять решение. Поэтому постоянно оборачивается ко мне с классическим: «А что ты думаешь?»

- Ну, я не знаю, - всегда нервно отвечаю я, потому что хорошо разбираюсь в ситуации.

- Покажите, пожалуйста, еще вот это, - просит А., и продавщица с ужасом следит за направлением ее пальца, который показывает в сторону самой высокой полки магазина и не самыми низкими потолками.

- Девушка, это то же самое, только другого цвета, - пытается увильнуть продавщица, а я, к тому моменту уже весь мокрый от пота, делаю вид, что к А. никакого отношения не имею.

А. настаивает:

- Я все-таки хотела бы посмотреть.

Это уже открытый вызов к бою между мирами. Продавщица притаскивает лестницу и лезет наверх, где воздух теплее, так что каждое движение дается с трудом. Потом бросает желанную вещь перед А. и смотрит сквозь нее невидящим взглядом.

А. разворачивает аккуратно вещь, щупает и поворачивается ко мне:

- Ну, что ты думаешь?

- Ну, не знаю, - повторяю я.

Да елки-палки, я действительно не знаю! Я ненавижу покупки. Я не хочу ни с кем неприятностей, не хочу наживать себе врагов, а главное – мне это просто не нравится.

Я собственными глазами видел, до чего такие совместные шоппинги могут довести. Как-то я перед примерочной кабинкой поджидал А., чтобы к ней никто не влез. В этот момент в магазин привели какого-то полоумного старика. Его таскали с места на место и при этом громко кричали, так как дед был глуховат. А тот послушно вертелся, ничему не сопротивляясь.

Вот и я таким буду через пару лет, подумал я, когда деда затолкали в кабинку, где тот должен был примерить какие-то уцененные вещи.

Отупевший и склеротичный дед уперся в зеркало и воскликнул: «О, я смотрю, вы тоже покупаете брюки?» - думая, что наконец нашел товарища.

* * *

Я побывал в гостях у брата. Тот развелся во второй раз. По этому поводу мы чуток поговорили и прилично это дело запили. Две ласточки тоже весны не делают.

* * *

К сожалению, большинство шуток о женщинах имеют основание, однако афоризм «Все бабы – дуры!» довольно далек от истины.

Конечно, они дуры и каждый мужчина об этом должен знать, но дуры такие, что во многих случаях оказываются в тысячу раз умнее нас. Да и в этих анекдотах можно разглядеть лишь желание превосходства. Мне довелось их слышать десятки. К тому же они, как правило, исходят из ложных посылок. Они столь же обоснованны, как утверждение, что, идя по Карлову мосту, я оказываюсь напрямую связанным с Карлом Четвертым.

Однажды я подслушал в винном погребке разговор двух тетушек бальзаковского возраста. Одна из них вдруг рассмеялась и рассказала анекдот:

- Женщина спрашивает у подруги: «Ты когда-нибудь видела глаза мужа во время секса?» - «Конечно», - отвечает та. «Ни и как это было?» - «Ну как… Стоял в дверях и пялился как дебил».

Это отличная месть за все «бабские» шутки. Кроме того, это отличный выбор цели, так как именно вес проклятых рогов не дает всем нам покоя.

* * *

Нормальный мужчина проводит половину жизни во лжи. Дома он лжет постоянно – иначе бы просто не выжил.

Началось все с того, что где-то в кустах он промурлыкал: «Я люблю тебя!» Это, понятно, она сразу и услышала, хотя он имел в виду всего-навсего: «Было не так уж и плохо…»

И вот теперь это на всю жизнь.

Не будь такой хватки, большинство женщин считали бы, что их мужья родились без печени, если после трех кружек пива они, разуваясь, заваливаются на бок и громко над всем смеются; и что если он охладел к ней, то вообще потерял интерес к сексу; и что ему единственному по ошибке не дали премию.

Бывают, конечно, и исключения.

* * *

Я нашел другую работу. Мой новый начальник, похоже, возненавидел меня еще до моего появления на свет. Заданий он мне не давал, но требовал, чтобы я показывал ему результаты.

В эту игру мы проиграли с ним два года. На что-то же мне нужно было жить.

Я ходил инспектировать культурные программы и потом писал какие-то заключения о них. Дремучие семидесятые.

Хуже всего было общение с разными партийцами, которые на меня влюблено пялились и подбивали на разные коллективные забавы. Я чувствовал, что как-то подпитываю их, что без меня они бы просто не смогли существовать. Все товарищи хлопали меня по спине и выразительно мне подмигивали. Они знали, что я из большевистской семьи и, понятное дело, я – «их дорогой парень». Один мой приятель предложил поступить, как он, и назваться анархистом.

- Я – анархист, - сказал я на какой-то очередной пьянке по поводу Международного женского дня одному партийному борову.

Тот улыбнулся, покивал головой и ответил:

- Да мы знаем…

Что бы я ни сказал, ответ был одинаков.

Нас было много – несчастных, которые не знали, что делать в такой ситуации.

Ковбой, получивший диплом юриста, работал судьей в небольшом районном городке. Все его уже порядком достало, и ситуацию с партийной вербовкой он решил по-своему: кивал на все, что ему говорили, а когда его спросили, напишет ли он заявление в партию, немедленно ответил: «Не вопрос! Давайте ручку!» Ему со смехом заметили: «Ну, парень, не так шустро!» Затем он поинтересовался, пошлют ли его в США, после того как он подпишет заявление, так как ему очень хочется там побывать. Те в удивлении скривили губы: «США? Почему США?» - «Ну как… Это же сделка, да? Вы хотите, чтобы я вступил в партию, и я готов – хоть сегодня, но в обмен хочу съездить в США. Хочу навестить дядю Грюнбаха, тетю Сару, маленького Морица и всех остальных, кто у меня там есть. Или это не бизнес?..» И его оставили в покое.

Кроме одного типа, который тогда публично пообещал его уничтожить. Но он чудовищно просчитался, потому что на Ковбоя, как знают даже маленькие дети, управы нет.

Остальные товарищи не только оставили его в покое, но и носились с ним как с писаной торбой, превратив его в экземпляр для показа гостям: «О каком партийном засилье вы говорите? Вот, смотрите, этот товарищ, например, - беспартийный».

Как-то родственник того партийца, который так невзлюбил Ковбоя, подстрелил в лесу зайца. Лесничий тогда так разозлился, что, благодаря своим связям, довел дело до суда, где председательствовал Ковбой. «Товарищ» пришел к Ковбою со «стеклянной гостьей» и стал просить: «Забудем все, что было!» и все такое. Ковбой его успокаивал: «Конечно, тут даже говорить не о чем. Решим ваше дело».

Бутыль они выпили вместе, а под конец даже душевно попели. «Товарищ» чувствовал себя абсолютно спокойно – все шло так гладко…

В день суда над родственником «товарища» Ковбой улыбался уже с самого утра. В судебном зале было много народа, потому что этот браконьер достал уже всех в округе. Он был эдаким фраером местного значения, который, зная о своей безнаказанности, везде и всюду вел себя просто по-хамски.

Суд должен был быть простой формальностью с наложением штрафа. Ковбой сидел в своем кресле и внимательно слушал показания лесничего. Защитник от скуки зевал во весь рот – он был уверен в исходе. Ковбой иногда делал какие-то пометки в бумагах. Браконьер дурачился, поторапливал выступающих и даже жвачку изо рта не вытащил. Чего ему было бояться, если вчера дядя в очередной раз повторил: «Дело в шляпе, ничего не бойся. Ситуация под контролем товарищей!» - что было не вполне правдой.

Товарищи за Ковбоем действительно стояли и взвешивали, смотрит ли Ковбой на ситуацию через ту же призму, что и они. Удостоверившись, ч то да, пустили суд на самотек.

Выслушав обе стороны, Ковбой объявил перерыв. Потом снова всех собрал и провозгласил: «Суд рассмотрел все детали, приведшие к злодеянию, и внимательно выслушал обе стороны. Принимая во внимание безупречную репутацию обвиняемого и его отличные рекомендации, суд постановил: браконьер именем Чехословацкой Социалистической Республики приговаривается к смертной казни!»

В зале суда установилась такая тишина, что было слышно мышей в подвале. Браконьер грохнулся в обморок, не вынимая рук из карманов, а Ковбой стал равнодушно складывать бумаги в папку.

Когда браконьера привели в чувство, он плаксиво воскликнул:

- Как же это?..

Ковбой глянул на него и твердо ответил:

- Жизнь за жизнь!

И вышел, хлопнув дверью.

Какое-то время Ковбой провел в психбольнице, но и там у этого счастливчика был знакомый врач, так что, вспоминая те времена, он утверждает, что прекрасно тогда отдохнул.

* * *

Мне ничего не оставалось, как перетерпеть на каждой работе пару лет, делая все возможное, чтобы о моем уходе не сожалели. Минусом в этом методе было то, что моя карьера выглядела перевернутой. Каждое новое место оказывалось на ступень ниже в воображаемом карьерном росте. Так что я бил баклуши, насколько это было позволительно.

Как-то я сидел в своем кабинете и просматривал несделанные задания, то есть практически все. Я уже собрался идти на обед, как вдруг открылась дверь.

- На минуточку, товарищ, - попросил меня директор. Звали его Мурек.

Каждый раз, как меня называли «товарищ», у меня возникало ощущение, что идет суд или мне необходимо заплатить какой-то штраф. Я апатично поплелся за ним.

- Садитесь, - сказал мне начальник, когда мы оказались в его кабинете. Я совсем пал духом. Начальник, как обычно, уперся взглядом в ковер – две полосы ковролина отталкивающего зеленого цвета, между которыми шла широкая щель.

Примерно год назад этот кошмар был совместно изготовлен мною и начальником. Мы все измерили как минимум десять раз перед тем, как нарезать ковер. Жуткая работа. Никогда не забуду удивленного взгляда начальника, обнаружившего, что нам не хватает доброго десятка сантиметров. Он сначала закаркал, как ворона, а потом зашипел на меня: «Это все ваше разгильдяйство!» Конечно же, ошибся он, но попробуйте поспорить с тупым начальником. С тех пор я бывал здесь много раз, и он ни разу не преминул напомнить мне о том происшествии.

В общем, тут все и началось.

- Во сколько вы сегодня собираетесь домой? – спросил он меня.

- Рабочий день заканчивается в полпятого, - ответил я глухо.

- зайдите ко мне в полпятого, я сегодня поеду в вашу сторону и отвезу вас домой на машине.

Сказав это, он занялся какими-то бумагами.

Что бы это значило, размышлял я и пытался посмотреть на это с разных сторон. Неужели понял, что вся моя работа – полная фикция? Ну да, это наверное тот дурацкий опросник, по которому я проводил исследования в профучилище. Именно!

Господи, ну и дебил же я! Полгода я вешаю лапшу про эту работу. «Социологическое исследование», как я это назвал. Вот оно и лопнуло. Всем стало ясно: все, что я сделал, - лишь раздал анкеты.

Я мысленно сложил свои вещи в сумку, с которой никогда не расстаюсь. Затянул потуже ремешок и перекинул ее через плечо. Взглядом я попрощался со зданием, в котором мне два раза в месяц добрая кассирша выдавала пару крон, и мысленно побрел на распутье. Все время после обеда я грыз ногти, а когда от них уже ничего не осталось, занялся кожей вокруг.

В полпятого мы сели в автомобиль. Начальник был разговорчив. Рассказал мне о городе, о его проблемах, о стройках и обо всем, что с ними связано. Сначала я сидел очень напряженно, но во время езды немного расслабился. «Видимо, я параноик, - решил я. Слишком много о себе думаю». Я провожал взглядом убегающие дома и, насколько было возможно, старался устроиться поудобнее. Голос начальника доносился ко мне издалека. Он становился все более возбужденным.

- За все придется заплатить! – орал он. – Старые дома должны уступить место новым!

Господи, почему он так кричит? И зачем он говорит эти глупости?

- Короче, по-другому не получается! Когда приходит новое, старое должно уйти! – с жаром закончил начальник.

Взглянув на него с удивлением, я вдруг обнаружил, что мы стоим и он тычет куда-то трясущимся указательным пальцем. Я чувствовал, что из уголка моих губ вытекла слюна. Я продолжал таращиться на какой-то распланированный пустырь.

- Вот, например, здесь! – ревел начальник. Тут я наконец все понял.

Например, здесь стояло мое ПТУ. Мое социологическое исследование об использовании свободного времени. Теперь, я думаю, у меня его будет достаточно.

Не проронив ни слова, я вышел и остался смотреть на эту безутешную равнину, которая так напоминала мою чиновничью жизнь.

Об этом начальнике я вспоминаю каждый раз, когда слышу о выставках кошек.

У А. нет работы, но есть призвание, а это разные вещи. Поэтому ее никогда не интересовал вопрос, чем она будет заниматься. Ее интересовало лишь где.

Естественно, мой брат был не единственным человеком, который развелся с женой. Половина моих знакомых развелись.