Военная история Древнего Египта Том II. Период крупных войн в Передней Азии и Нубии в XVI-XV вв. до н.э.

Развитие рабовладельческого хозяйства Египта в период XVIII династии требовало постоянной доставки в Египет различных видов сырья, в первую очередь дерева и медной руды. В сельское хозяйство и ремесленное производство все больше проникал рабский труд. Это приводило к развитию торговли с соседними странами, откуда в большом количестве привозились сырье, скот, ремесленные изделия и рабы. Но все еще примитивная, в значительной степени меновая торговля не могла обеспечить сырьем и рабочей силой растущие потребности рабовладельческого хозяйства, главным образом царского и храмового. Гораздо проще казалось захватить богатства соседних народов силой оружия. Поэтому торговые экспедиции приобретали характер военно-грабительских походов и на кораблях, отправленных с товарами в Пунт при царице Хатшепсут находились отряды войск. Первые фараоны XVIII династии с небывалым размахом возобновили упорную завоевательную политику с целью захвата при помощи военной силы Нубии, Палестины, Финикии и Сирии. Продолжая захватнические походы своих предшественников, фараон Тутмос I завоевал Нубию вплоть до 3-го порога и во главе своего войска прошел победоносным маршем через Палестину, Финикию и Сирию, достигнув берегов Евфрата, где им была поставлена победная стэла.

Обогащенная военной добычей, постоянно получавшая от царя в виде награды за службу земельные владения и множество рабов, рабовладельческая аристократия, тесно связанная с высшим жречеством, видела в развитии военной политики залог своего дальнейшего обогащения и «процветания». Однако средние свободные слои населения, свободные ремесленники и крестьяне-общинники, на плечи которых ложилось тяжелое [97] бремя войны, не были заинтересованы в бесконечном продолжении походов, которые сулили выгоды лишь царю, богатым жрецам, знатным чиновникам и крупным рабовладельцам. Эти резкие противоречия между крупными рабовладельцами, аристократами и жрецами, с одной стороны, и массами трудового свободного люда, с другой, объясняют династическую борьбу, происходившую в Египте в течение всего царствования Хатшепсут. Вряд ли внешняя политика Египта определялась личными настроениями какого-либо фараона или какой-либо царицы, как это пытаются показать буржуазные историки. Отсутствие крупных войн в царствование Хатшепсут, конечно, объясняется не тем, что на древнем троне египетских фараонов сидела женщина, которая не могла лично командовать египетскими войсками, и не тем, что Хатшепсут «избегала войн, так как она не могла поставить во главе своей армии своего брата и мужа, враждебно настроенного против нее», как это думал Эд. Мейер.[1] Очевидно, миролюбивая политика египетского государства в царствование Хатшепсут объясняется тем, что Хатшепсут и группа ее сторонников, Сенмут, Ханусенеб, Тутии и другие, опирались в своей политике главным образом на массы свободного населения, стремившегося к миру. На это указывают широковещательные призывы царицы к «народу»;[2] на это указывает ее постоянная борьба с Тутмосом III, которого, несомненно, поддерживало крупное фиванское жречество, видевшее в военной политике источник своего обогащения; наконец, на это указывает и то обстоятельство, что Тутмос I, Тутмос II и Тутмос III, отстаивая общие классовые интересы крупной рабовладельческой аристократии, в состав которой входило высшее фиванское жречество, принуждены были устанавливать временные блоки и соправительства для совместной борьбы с представителями средних свободных слоев населения, объединившихся вокруг имени Хатшепсут.

Однако правительство царицы Хатшепсут не было в состоянии проводить систематически и последовательно эту мирную политику. Оно все еще зависело от рабовладельческой аристократии и принуждено было временами идти на уступки, соглашаясь на соправительство царицы с Тутмосом III или даже временно уступая часть верховной власти одному из ближайших родственников Хатшепсут. Поэтому правительство Хатшепсут, идя на временные уступки военной партии и крупной рабовладельческой аристократии, тесно связанной с высшим жречеством, в некоторых случаях: проявляло показную воинственность либо в широковещательных декларациях, либо тем или иным актом внутренней или внешней политики. Так, в надписи на карнакском обелиске царица Хатшепсут гордо сообщала о том, что все соседние народы признают господство [98] Египта, ибо, по её словам, она безраздельно правит не только и Египте, но и во всех соседних странах: «Моя южная граница простирается до Пунта... моя восточная граница простирается до болот Азии, и азиаты в моей власти; моя западная граница простирается до горы Ману (запада. — В. А.)... Моя слава постоянно живет среди обитателей песков... Мирра из Пунта была доставлена мне... Все роскошные чудеса этой страны были доставлены в мой дворец за один раз... Мне привезли избранные продукты ...кедра, можжевельника и дерева менру... всякое благовонное дерево Божественной Страны. Я получила дань из Техену (Ливии. — В. А.), состоящую из слоновой кости и семисот клыков, имевшихся там, множества пантерных шкур пяти футов длины, считая вдоль спины, и четырех футов ширины».[3]

Такое же, несомненно, военное значение имела и экспедиция в Пунт. Очевидно, эта экспедиция была предпринята не только для того, чтобы установить экономические связи с далекими южными странами и вывезти оттуда богатую добычу, но также и для того, чтобы наглядно показать военную мощь Египта, который претендовал на господство в Нубии и даже в более далеких, прилегающих к Нубии с юга и востока странах. С другой стороны, передача Фиванскому храму Амона части богатств, выведенных из Пунта, была несомненным жестом примирения по отношению к крупной рабовладельческой аристократии, к высшему фиванскому жречеству. Для того чтобы подчеркнуть военный характер экспедиции в Пунт, на степах храма в Дейр-эль-Бахри были несколько раз изображены отряды воинов, которые сопровождали корабли и должны были демонстрировать военную мощь Египта в «Божественной Стране».[4] Особенно характерна в этом отношении надпись, помещенная под одним таким изображением военного отряда: «Ликуют все отряды царского корабля, молодые поколения Фив, прекрасные юноши из войска всей страны в радости...».[5]

Наконец, демонстративно воинственный характер носит памятная надпись царицы Хатшепсут, в которой царица торжественно сообщает о постройке крепости на западном берегу Нила, около Фив, против современного Карнака.

«Живой Гор, сильная двойниками, Владыка диадем, Уаджит многолетия, Гор, победитель Омбита, богиня сияния, владычица южных и северных городов, царь Верхнего и Нижнего Египта Маат-ка-Ра, сын солнца от плоти его, любимый им Хнемет-Амон-Хатшепсут.

Построила она памятник себе в честь отца своего Амона, владыки тронов Двух Стран. Воздвигла она крепость Хефт-хернебес заново, как вечное сооружение. [99]

Берег ее укреплен плотиной из камня. Прекрасна она и более снабжена, чем ранее [?].

Никогда подобное не было сооружено с древних времен.

Построила это ее величество, так как она очень любила своего отца Амона, больше, чем всех богов; построила эта она, одаренная жизнью, подобно Ра, во веки веков».[6]

Характерно, что около надписи изображена воинственная богиня с луком и стрелами в руках, очевидно, покровительница крепости, упомянутой в данной надписи.

Колеблющаяся и неустойчивая внешняя политика Египта в царствование Хатшепсут все же не смогла свести на нет все результаты военно-агрессивной политики ее трех предшественников, первых фараонов XVIII династии. В Карнакской коронационной надписи Тутмоса III ясно указывается на то, что в Египет доставлялся строительный материал из Сирии и что царь пожаловал Фиванскому храму Амона пленных из страны Речену.[7]

Однако военно-агрессивная политика первых фараонов XVIII династии смогла быть полностью восстановлена только после смерти царицы Хатшепсут и окончательного разгрома всех ее сторонников. Захватив, наконец, после продолжительной борьбы верховную государственную власть в свои руки, Тутмос III жестоко отомстил всем своим врагам. Имя царицы Хатшепсут, преданное проклятию и забвению, было почти всюду стерто на ее памятниках. Воздвигнутые царицей грандиозные обелиски были застроены высокой стеной, которая должна была скрыть их от взоров людей. Роскошные статуи царицы, поставленные в храме в Дейр-эль-Бахри, по приказу царя были низвергнуты и разбиты. Жестокая кара постигла и приближенных царицы, всесильных временщиков Сенмута, Сенмена, Хапусенеба, Тутии и др. Их изображения, имена и титулы были стерты. Весьма возможно, что некоторые из них были казнены или изгнаны после смерти царицы. Одним словом, произошел настоящий государственный переворот, который ознаменовался не только сменой правителя на троне фараонов, но и коренным изменением политики, главным образом внешней.[8]

Первый поход Тутмоса III в Сирию

Представляя интересы крупной рабовладельческой аристократии, в частности высшего фиванского жречества, которое и раньше выдвигало и поддерживало его, Тутмос III, захватив верховную государственную власть и расправившись со своими врагами, решительным образом возобновил традиционную завоевательную политику Египта. На 22-м году своего царствования [100] он двинул войска в Палестину. В знаменитых «Анналах Тутмоса III», гиероглифический текст которых сохранился на стене Карнакского храма Амона, особенно подробно описан именно этот первый поход Тутмоса III в Палестину и Сирию. Описывая этот поход, придворный летописец Чанани[9] говорит, что его причиной было восстание азиатских племен против Египта.

Тутмос III убивает пленных. Рельеф на пилоне храма Амона в Фивах. Карнак. Новое царство. XVIII династия.

«Год 22-й, 4-й месяц 2-го сезона, день 25-й. Проходил его величество крепость Джару во время первого победоносного похода [чтобы отбить нападение на] границы Египта при помощи храбрости [при помощи победы, при помощи силы, при помощи правогласия]. Вот во время этих [событий], в течение [101] [ряда] лет азиаты стали грабить. Каждый человек стал сражаться против...[10] Случилось, что другие племена и гарнизоны, находящиеся в городе Шарухене, начали от страны Ирджа до крайней границы [болот] страны открывать путь к восстанию против его величества».[11]

Эта же, очевидно, официальная, версия об оборонительном характере первого похода Тутмоса III в Азию сохранилась и в надписи из Джебель-Баркала, в которой приведены некоторые дополнительные данные.

«Он (Амон. — В. А.) поручил мне иноземные страны Речену во время первого похода, когда они пришли, чтобы приблизиться к моему величеству с миллионами людей, с сотнями тысяч лучших во всех иноземных странах и стояли на своих колесницах в [количестве] 330 вождей, каждый из которых был во главе своего войска».[12]

Весьма возможно, что эта официальная версия об оборонительном характере первого похода Тутмоса III в Азию имела целью поднять воинственный дух египетского войска, отвыкшего от крупных походов в течение длительного мира, царившего в стране во время предшествующего периода. Конечно, истинной причиной возобновления завоевательной политики Египта было стремление к захвату богатств в странах Передней Азии, в первую очередь рабов, необходимых для дальнейшего развития рабовладельческого хозяйства. Не менее важно было для Египта покорить соседние племена Передней Азии, чтобы пробить дорогу в Малую Азию и Месопотамию, что создавало условия для все более широко развивавшейся египетской внешней торговли. Но чтобы сделать эту войну популярной, надо было замаскировать ее истинные захватнические цели. Поэтому одно из обычных восстаний азиатских племен против египетского владычества было представлено в официальных надписях как крупное движение, грозившее повторением азиатского нашествия на мирную и процветающую долину Нила. Это был старый демагогический прием, к которому и раньше прибегали египетские фараоны и их писцы, идеологи рабовладельческой деспотии.

Первый поход Тутмоса III в Сирию имел особенно большое военно-политическое значение. Именно в результате этого похода были разбиты объединенные силы сиро-палестинских князей, образовавших коалицию под главенством князей Мегиддо и Кадеша. Один из наиболее важных опорных пунктов этой коалиции — сильная крепость Мегиддо, которая господствовала над путями, ведущими через Иезреельскую равнину, была взята после битвы под стенами этого города, когда египетскому войску удалось одержать победу над войсками сирийцев. Больше того, Тутмосу III удалось проникнуть и дальше [101] вплоть до Ливана, где он прочно закрепился, захватив богатую добычу. Поэтому первый поход Тутмоса III особенно подробно записан в «Анналах», причем краткая характеристика его повторена и в других текстах Тутмоса III.[13] Очевидно, и самый поход и его описание в официальных документах должны были наглядно показать всем соседним племенам и государствам, что Египет отныне не потерпит никакого сопротивления со стороны соседних племен в своем неуклонном движении на северо-восток, к границам Малой Азии и Месопотамии. Всякое сопротивление рассматривалось египетским фараоном как «восстание» против египетского владычества, что должно было неизбежно повлечь за собой строжайшее наказание, привести к покорению «восставших» племен и в конечном счете дальнейшему расширению границ Египта. Поэтому в самом начале «Анналов» прямо указывается, что египетское войско в 5-й день 1-го месяца 3-го сезона 23-года выступило из Газы «храбро, мощно, сильно, победоносно, чтобы повергнуть этого презренного врага, чтобы расширить границы Египта, согласно тому, что приказано было его отцом Амоном-Ра, дабы победоносно… схватил он».[14]

Хронологию и маршрут первого похода Тутмоса III можно восстановить по данным, которые приведены в «Анналах». Египетское войско под командой самого фараона выступило в 25-й день 4-го месяца 2-го (зимнего) сезона 22-го года царствования Тутмоса III из пограничной египетской крепости Джару.[15] Весь путь до Газы протяжением в 187,5 км был пройден в 10 дней, как это видно из текста «Анналов»: «Год 23-й, 1-й месяц 3-го сезона, день 4-й, день праздника появления царя. [Прибытие] в город «Владения Правителя» — Гаджату — [имя его в Хару]».[16]

Следовательно, египетское войско на пути из Джару в Газу делало в среднем в день 18,75 км. Медленность продвижения египетского войска в данном случае объясняется трудностью пустынного пути, а также тем, что оно состояло главным образом из пехоты. Ведь в эту эпоху египтяне обладали очень небольшим количеством боевых колесниц. В описаниях добычи, захваченной после боя, в те времена всегда на первом месте ставили коней и колесницы, что ясно указывает на то значение, которое египтяне придавали этим новым для них, чисто азиатским средствам передвижения. Характерно и то, что в надписи из Джебель-Баркала подчеркнуто число колесниц, которым располагали сирийские войска под Мегиддо.

Из Газы египетское войско двинулось на север по направлению к горам Кармила. В «Анналах» упоминается местечко Ихем, которое теперь сопоставляется с Иемма и, как думает Эд. Мейер, находилось севернее Какона, может быть, на месте [103] Телль-эль-Асавира или ес-Самра, у подножья Кармила. Весь путь от Газы до Ихема протяжением в 120 км египетское войско проделало, как полагает Фолкнер, в семь дней, т. е, передвигалось со скоростью 17 км в день. Весьма возможно, что после 17-дневного перехода пришлось устроить стоянку в Ихеме, для того чтобы дать отдых пехоте и в то же время собрать необходимые сведения о расположении войск противника. Поэтому только через пять дней был созван военный совет в Ихеме, о котором довольно подробно говорится в «Анналах».

По словам летописца, «год 23-й, 1-й месяц 3-го сезона, 16-й день — [прибытие] в город Ихем».[17] Очевидно, именно в этот день, находясь приблизительно в 30 км от Мегиддо в местечке Ихем, Тутмос III созвал военный совет для решения вопроса о том, по какому пути следует двинуться дальше, чтобы полностью разбить врага, собравшего свои главные силы в Иезреельской равнине, опираясь на сильную крепость Мегиддо. Рассказ летописца о военном совете в Ихеме содержит интереснейшие сведения об уровне развития тактики и стратегии в древнем Египте в те времена, о наличии военной информации, об организации военного дела, об учете морального фактора и о роли самого Тутмоса III в качестве полководца.

Судя по тексту «Анналов», в которых точно и в то же время образно и красноречиво описывается этот военный совет, «приказал [его величество созвать] совещание с его храбрыми воинами».[18] Очевидно, эта организационная форма «военного совета» или «совещания» в те времена уже существовала и даже была обычной. Право созыва этого «военного совещания» принадлежало, несомненно, самому царю, который не только созывал военный совет, но выступал на нем в качестве главного докладчика и выносил окончательное решение. Поэтому вряд ли можно думать, что этот «военный совет» был остатком или даже пережитком времени военной демократии, когда вожди принуждены были считаться с решениями такого рода советов. Несмотря на то, что предложение фараона шло вразрез с предложениями, которые были высказаны воинами на этом «военном совете», все же фараон принял свое решение вполне самостоятельно и все присутствовавшие с ним согласились. Очевидно, этот «военный совет» был чисто военным учреждением, военно-совещательным органом, в который входили лишь видные воины-аристократы, назначенные царем. Поэтому этот «военный совет» находился под контролем фараона и мог высказывать те или иные соображения по данному вопросу, но право вынесения окончательного решения принадлежало лишь фараону как неограниченному деспоту, обладавшему верховной государственной и в том числе военной властью. [104]

Большой интерес представляет речь Тутмоса III на этом военном совете. Фараон излагает полученные им сведения о передвижениях вражеских войск и, в кратких словах, о намерениях неприятеля дать генеральный бой под стенами Мегиддо. По словам летописца, царь сказал следующее: ««Этот [презренный] враг [правитель] Кадета прибыл и вступил в Мегиддо. Он [там] в этот момент. Он объединил вокруг себя князей [всех] стран, подвластных Египту (буквально: «находящихся на воде Египта», т. е. зависящих от Египта. — В. А.), вместе [с теми, которые расположены вплоть до] Нахарины [и состоят из стран] Хару, Кеду с их лошадьми, их войсками и [их людьми]». И это он сказал, как говорят: «Я буду стоять, чтобы [сражаться с его величеством здесь] в Мегиддо. Скажите мне, [что в сердцах ваших]?»».[19]

Судя по этим словам летописца, египетское главное командование, находясь в Ихеме, у подножья горного хребта Кармил, располагало довольно значительными сведениями относительно войск противника, его передвижений и намерений. Наиболее существенным военно-политическим фактом, который фараон сообщил своим военачальникам, собранным на военный совет в Ихеме, было то, что в Сирии и Палестине образовался большой военный союз правителей отдельных областей и городов во главе с князьями Кадеша и Мегиддо,[20] которые были, очевидно, главными врагами Египта. На это указывает и то обстоятельство, что в известном «Перечне стран Верхнего Речену», разгромленных и покоренных Тутмосом III во время первого сирийского похода, на первом месте упоминаются Кадеш и Мегиддо, причем особенное значение как в этой надписи, так и в других надписях времени Тутмоса III придается тому, что именно в Мегиддо были собраны все войска восставших сиро-палестинских городов и областей, очевидно, находившихся под начальством князя Кадеша.[21]

В словах Тутмоса III на военном совете в Ихеме подчеркнуто важное сообщение царя о том, что правитель Кадеша, или, вернее, войска, находившиеся под его командованием, не только подошли к Мегиддо, но и вступили в эту крепость. Фараон определенно указывает на то, что «он [там] в этот момент». Вместе с ним находились либо в Мегиддо, либо в его непосредственной близости войска его союзников, правителей Сирии и Палестины, ранее подвластных Египту, а теперь восставших против него. В «Анналах» прямо указано, что то были князья Сирии (Хару), вплоть до Нахарины, т. е. «страны рек», очевидно, Верхней Месопотамии, прилегающей к среднему течению Евфрата, где территория изрезана множеством рек.[22] Данные разведки позволили фараону сообщить совету военачальников, что в Мегиддо прибыли войска, включая конницу [105] и обоз упомянутых князей Сирии и Палестины. Основным намерением неприятеля, по мнению Тутмоса III, было дать египетским войскам генеральное сражение под стенами Мегиддо. Очевидно, сиро-палестинские князья исподволь подготовились к этой битве, стянув в Мегиддо значительные военные силы, чувствуя себя уверенно среди дружественно расположенного к ним населения и укрепив свой важнейший опорный пункт в Иезреельской долине — мощную крепость Мегиддо. Возможно, что неприятель имел здесь заранее накопленные продовольственные запасы и достаточное боевое снаряжение и в случае нужды мог не только выдержать натиск египетской армии, но и длительную осаду в самом Мегиддо.

Сообщив совету военачальников все необходимые сведения, фараон предложил им высказаться. В ответ на его предложение они «сказали его величеству: «На что же это будет похоже идти по этой дороге, которая становится столь узкой? Ведь пришли [и сообщили], что враги там стоят [рядом] и их [стало] очень много. Разве не пойдут лошадь за спиной лошади, воины и люди равным образом? В то время как наш авангард туда придет и будет там сражаться, наш арьергард будет все еще стоять в Аруне и не будет сражаться. Но ведь здесь есть еще две [другие] дороги. Одна дорога, — смотри, она удобна для всех нас,— она выведет к Таанаку,[23] а вот другая [приведет] на дорогу к северу от Джефти. И тогда мы придем к северу от Мегиддо. Пусть наш победоносный владыка двинется так, как [покажется правильным] сердцу его, но пусть не заставляет нас идти по этой [трудной] дороге»».[24]

Автор «Анналов» весьма подробно и, на первый взгляд, весьма точно описывает все отдельные этапы первого похода Тутмоса III в Сирию. Однако при ближайшем рассмотрении все же оказывается, что придворный летописец многое опускал, выделяя лишь те события, факты и оттенки характеристик в особой, конечно, тенденциозной выборке, которые клонили к вящему прославлению царя, «победоносного владыки».

Так, например, в информационном сообщении фараона на военном совете в Ихеме нет еще каких-либо реальных предложений относительно плана дальнейших военных действий. Однако в ответе воинов царю содержится довольно детальный разбор различных вариантов дальнейших продвижений по трем дорогам, которые вели от Ихема через Аруну, или через Таанах, или через Джефти в район Мегиддо, под стенами которого, очевидно, расположились лагерем сиро-палестинские войска под начальством князей Кадеша и Мегиддо. С другой стороны, в только что приведенном отрывке сообщается не речь одного какого-либо военачальника, а сборное резюме всех выступлений, если таковые на самом деле имели место. [106]

Таким образом, здесь перед нами не точный, приближающийся к протоколу отчет выступлений, а лишь своеобразная характеристика тех настроений, которые царили среди военачальников и нашли отражение в одном или, вернее, нескольких выступлениях, поскольку писец в данном случае применил стандартную фразу: «они сказали его величеству».

Наконец, автор «Анналов» пропустил в своем отчете информационное сообщение о возможности продвижения по дороге через Аруну, хотя в речи военачальников сказано «пришли [и сообщили], что враг там стоит [рядом]», т, е. в непосредственной близости от дороги, и угрожает разбить по частям египетские войска, которые будут спускаться в равнину по этому узкому и крайне опасному горному дефиле. Очевидно, все эти сведения были получены разведкой до военного совета в Ихеме и стали в той или иной форме известны отдельным военачальникам.

В разобранном нами отрывке из «Анналов», в котором приводится резюме ответов военачальников царю, ясно указывается, что существовали три основных проекта дальнейшего продвижения египетского войска по направлению к Мегиддо. Один проект предусматривал переход через Кармильский хребет по наиболее прямой, очень узкой, трудной и опасной горной тропе через Аруну. Это был путь смелой лобовой атаки. Два других проекта сводились к обходным движениям, либо на восток по дороге через Таанах, расположенный к юго-востоку от Мегиддо, либо на север, через Джефти, который, возможно, находился к северо-западу от крепости, под стенами которой стояли сиро-палестинские войска. Первый проект подвергся критике со стороны военачальников. Они считали, что крайне опасно двигаться по этой слишком узкой дороге, в особенности потому, что у выхода горной тропы на равнину около этой дороги расположились, очевидно, крупные силы неприятеля, которые смогут по частям разбить египетские войска, выходящие из горной теснины. Египетский писец образно и красноречиво указал на то, что египетская пехота, колесницы и обоз или обслуживающий войско персонал должны по этой дороге идти «лошадь за спиной лошади, воины и люди равным образом», т. е., по-видимому, гуськом. Поэтому египетское войско, следующее по этому пути, принуждено было бы чрезмерно растянуться и не смогло бы достаточно быстро развернуть свою боевую линию против неприятеля, который занимал заранее подготовленную и удобную для боя позицию. Авангард египетского войска был бы вынужден, принять бой в неудобных для себя условиях у выхода на равнину, в то время как арьергард египтян еще находился бы в Аруне и не мог сражаться вместе с передовыми частями войска. Таким образом, египетские [107] военачальники отвергли этот план как чрезмерно смелый и слишком опасный. Вместо него они предложили принять более осторожный план обходного движения через Таанах или Джефти. Они советовали фараону выбрать тот путь, который покажется «правильным сердцу его», но просили его отказаться от опасного и трудного пути через Аруну.

Дальнейшее обсуждение этого плана было возобновлено лишь после получения добавочной информации в ставке фараона. Об этом ясно говорится в «Анналах», что указывает на большую роль военной разведки, которая в некотором отношении обусловила правильное решение вопроса и победу египтян в битве под Мегиддо.

«И тогда были [доставлены] сведения [об этом презренном враге]. [И снова обсудили этот] план, о котором они говорили раньше».[25]

Окончательное решение было принято царем после длительного и двукратного обсуждения этого вопроса в целом и после получения новых добавочных сведений о противнике, т. е. после зрелого предварительного размышления и взвешивания всех за и против. Именно поэтому речь фараона содержащая окончательный вывод, носит столь категорический характер, который, по мнению летописца, и подобал решению царя как верховного правителя всей страны. Может быть, именно в связи с этим знаменательная речь Тутмоса III вводится несколько высокопарным оборотом: «И было сказано во дворце его величества, — да будет он жив, здрав и невредим».[26] Самая речь облечена в торжественную и патетическую форму:

«Я клянусь любовью Ра и похвалой отца моего Амона,

Как возвращают мне молодость дыханье ноздрей моих, [наполняя меня] жизнью и здоровьем,

Что выступит мое величество по этой дороге, [ведущей] на Аруну.

Пусть пойдет по желанию своему каждый из вас по тем дорогам, о которых вы говорили.

И пусть пойдет по желанию своему каждый из вас, следуя за моим величеством.

Пусть не подумают среди этих врагов, которых ненавидит Ра:

«Вот его величество пошел по другой дороге,

так как он очень боится нас» скажут они».[27]

Таким образом, план наступления, предложенный фараоном, резко отличался от плана, который был выдвинут военачальниками на военном совете в Ихеме. Осторожному обходному маневру по более удобным, безопасным и широким дорогам царь противопоставил быструю лобовую атаку по труднопроходимой, [108] опасной, но наиболее короткой горной тропе, которая давала возможность в короткий срок вывести египетскую армию на равнину Мегиддо, чтобы здесь нанести врагу сокрушительный удар. В качестве основного мотива для принятия такого решения Тутмос III выдвигает «моральный фактор». По мнению царя, движение по обходному пути должно вызвать злорадство среди врагов, которые в этом маневре усмотрят слабость египетской армии и нерешительность командования, граничащую с трусостью. Помимо того, быстрый и прямой удар, нанесенный по трудному и опасному пути, должен неминуемо застать врага врасплох, вызвать в его среде деморализацию и тем самым поднять боевой дух египетского войска.

Этот древнейший (из известных в мировой истории) учет «морального фактора» полководцем при выборе плана сближения с противником указывает на значительное развитие военного искусства в древнем Египте. Впрочем, аналогичный мотив сохранился в известном школьном упражнении на историческую тему, в котором рассказывается о борьбе Яхмоса I с гиксосами (текст таблички Карнарвон).[28] И в том и в другом рассказе смелая решительность воинственного фараона, готового немедленно выступить против врагов страны, противопоставляется чрезмерной осторожности военачальников или вельмож. Этот сюжет был использован и автором «Анналов» для возвеличения храброго фараона, «победоносного властителя».

Этот апофеоз египетского деспота, облеченный в льстивую и тенденциозную форму, находит особенно яркое выражение в заключительных словах цитируемого отрывка, образно рисующих неограниченную власть обоготворенного фараона.

Вельможи-военачальники, угодливо склоняясь перед царем, признают его правоту и говорят ему:

«Да дарует тебе отец твой [Амон, Владыка престолов Двух Стран, находящийся в Фивах, исполнение желания твоего]. Вот мы последуем за твоим величеством во всякое место, куда пойдет [твое величество], как слуга следует за своим господином».[29]

И только после этих слов в тексте «Анналов» следует, возможно, подлинная копия приказа по войскам, который был отдан Тутмосом III в типичной для таких приказов острой и лаконичной форме.

«[Приказ его величества, отданный] всему войску:

«[Завладейте вы все победой, пойдите по] дороге этой, которая столь [узка]»».[30]

Вслед за текстом приказа, в котором точно указывается направление дальнейшего следования войска, в официальной летописи похода приводятся слова фараона, призывающего [109] воинов следовать за ним по трудному и опасному пути. Фараон в торжественных и весьма напыщенных словах клянется идти впереди своего войска, тем самым наглядно демонстрируя свое бесстрашие.

«[И вот его величество] поклялся, сказав: «Не дам я пойти [воинам моим храбрым] перед моим величеством в [этом месте]».

[И вот его величество согласно своему желанию] пошел сам во главе своих воинов, давая узнавать [каждому человеку] путь шагами своими.

И конь [шел] за конем,

А [его величество] — во главе своего войска».[31]

В такой выразительной и яркой форме описал автор «Анналов» выступление египетского войска по дороге через хребет Кармил, по кратчайшему пути, ведшему через Аруну к равнине Мегиддо. И опять стремление возвеличить мощь и храбрость полководца — обоготворенного деспота сочетается с использованием документов, приказов по войскам, которые, очевидно, уже в те времена применялись в военном деле. Выполнение удачного и смело задуманного боевого плана для быстрого нанесения удара неприятелю изображается подобострастным летописцем как невероятный личный героизм самого царя, смело ведущего своих воинов к победе.

Египетское войско, согласно приказу царя, двинулось по горной дороге, ведшей на Аруну, расположенную высоко в горах Кармила. Весь путь от Ихема до Аруны протяжением приблизительно в 20 км был проделан в один или два дня. Передовой отряд, которым командовал сам фараон, провел в Аруне одну ночь и на другое утро начал спускаться в равнину. Несмотря на то, что удобное расположение Аруны давало возможность разбить здесь лагерь, Тутмос III стремился как можно скорее вывести свои войска на Иезреельскую равнину, чтобы не дать возможность неприятелю перегруппировать свои войска и подготовиться к решительной битве под стенами Мегиддо. Быстрота передвижения египетского войска и неожиданность его появления на равнине были залогом победы египтян.

Успех этого маневра египетского войска льстивый летописец объясняет храбростью фараона, который, согласно религиозным воззрениям того времени, находился под охраной египетских богов.

«Год 23-й, 1-й месяц 3-го сезона, день 19-й.

Пробуждение [в безопасности] в палатке [царя], да будет он жив, здрав и невредим, в городе Аруне.

Мое величество выступило на север под [знаменем] отца [Амона-Ра, владыки престолов двух стран], [который открывал [110] путь] передо мной. Горахте укрепил сердце моих храбрых воинов, а отец [Амон] сделал сильной руку [моего величества]... Гор [творит магическую защиту] перед моим величеством».[32] Дальше в «Анналах» говорится: «Когда [его величество] выступило [во главе войска] своего, разделенного на множество боевых отрядов, [то он не нашел там] ни одного [врага]. [Их] южный фланг находился у Таанаха, [а их] северный фланг в [южном] углу [долины Кина]. [И вот] позвал его величество на [этот путь...] и упали они, в то время как этот [презренный] враг...»[33]

Судя по этим словам летописца смелый маневр, предпринятый Тутмосом III, в своей первой части увенчался полным успехом. Для того чтобы египетские войска были по возможности не замечены неприятелем в густой чаще Кармильских гор,[34] Тутмос III разделил их на несколько отдельных отрядов, которые должны были следовать друг за другом в лесной чаще по узкой горной тропе. И действительно, благодаря принятым мерам предосторожности египтяне удачно спустились в долину Кина, не встретив на своем пути более или менее значительных заслонов неприятеля. Таким образом, расчет Тутмоса III оказался правильным. Сирийское командование, предполагая, что главные военные силы египтян двинутся по более безопасной южной дороге, ведшей через Таанах, разместило южный фланг своего войска у Таанаха, северный фланг — в южном изгибе долины Кина, а центр — где-то посередине этих двух пунктов, на дороге из Таанаха в Мегиддо. Как правильно полагает Фолкнер,[35] при таком расположении войск противника Тутмос III должен был двинуть свои войска именно через Аруну. Ведь если бы он пошел по южной обходной дороге, он встретил бы на своем пути у Таанаха сирийские войска, готовые к бою в свободно избранной их командованием позиции. Если бы Тутмос III повел свои войска по северной дороге через Джефти, он дал бы неприятелю полную возможность перестроиться. Двинувшись же прямо на Аруну, он быстрым броском вывел свои войска к правому флангу противника, отрезал сиро-палестинские войска от Мегиддо и получил возможность занять наиболее удобную для себя позицию под стенами этой крепости.

Конечно, неприятель должен был оставить какой-то сторожевой отряд у выхода дороги, ведшей из Аруны в долину Кина. Но как можно предполагать по испорченному месту текста «Анналов», этот незначительный неприятельский отряд был быстро уничтожен передовыми, очевидно, отборными частями египетского войска, которыми командовал сам фараон.

Этот крупный успех, одержанный египетскими войсками, дал повод писцу вставить маленький панегирик царю, вложенный [111] им в уста воинов, которые, радуясь удачному выходу египетского войска из горного дефиле на равнину, восхваляют царя в следующих словах:

«Воздай]те [ему хвалу],

[Восхвалите мощь его величества, так как рука его сильнее, чем у [всякого царя].

[Он охранял арьергард] войска своего величества в Аруне;

В то время как арьергард победоносного войска его величества [еще] находился в [городе] Аруне, авангард вступил в долину Кина и заполнили они узкий проход в долину».[36]

Однако этот успех следовало закрепить и с целью предохранить все египетские войска от возможного удара противника принять все меры, чтобы скорее вывести египетский арьергард на равнину. Египетские военачальники, проявившие столь большую осторожность на военном совете в Ихеме, и в данный решительный момент думали больше об обороне, чем о наступлении. Чтобы ярче подчеркнуть различие между тактикой наступления, проводимой царем, и тактикой обороны, рекомендованной военачальниками, летописец и в данном случае старается показать, что в подобной обстановке наступление было наилучшей обороной. Таким образом, и в этом отрывке автор «Анналов» подчеркивает превосходство и полный успех наступательного плана фараона над всеми планами, предложенными военачальниками. Одновременно писец старается показать, что наступательный план фараона предусматривал в то же самое время заботу об охране египетского арьергарда. Ведь уничтожение неприятельского заслона у долины Кина и меры, своевременно принятые фараоном, дали возможность египетскому арьергарду без потерь выйти из горного дефиле на равнину около Мегиддо.

Этот эпизод рассказан в «Анналах» в следующих словах:

«И тогда они (военачальники. — В. А.) сказали его величеству, да будет он жив, здрав и невредим!

«Вот его величество пришел со своим победоносным войском, и оно заполнило долину.

Пусть же выслушает нас наш победоносный владыка на этот раз.

Пусть сохранит наш владыка нам арьергард своего войска с его людьми.

Пусть подойдет к нам арьергард этого войска, находящийся позади, и тогда мы сразимся с этой страной азиатов и тогда мы не будем беспокоиться об арьергарде нашего войска».

И тогда остановился его величество вне [долины]... там, чтобы защитить арьергард своего победоносного войска.

И вот, когда передовые отряды окончили [свое] продвижение по этой дороге, то переместилась тень».[37] [112]

Этот последний маневр, предпринятый авангардом египетского войска, дал возможность всему египетскому войску, включая его арьергард, благополучно выйти на равнину. Передовой отряд, находившийся под личным командованием фараона, разбил сирийский заслон, стоявший у выхода дороги на равнину, и занял удобную позицию для прикрытия египетских войск спускавшихся с гор. Весь этот переход был совершен форсированным маршем. Летописец счел необходимым отметить, что он был закончен к полудню. Очевидно, египетские войска, двигались столь быстро и в таком порядке, что сирийцы не успели им помешать. Тем самым сиро-палестинские войска упустили прекрасную возможность не только задержать египтян в узком горном проходе, но и нанести им непоправимый ущерб, разбив их войска по частям, в то время как они спускались по узкой горной тропе, непомерно растянув свою боевую линию. Эту несомненную тактическую неудачу сиро-палестинских войск следует объяснить в первую очередь плохой разведкой, которая не сумела вовремя сообщить сирийскому командованию о передвижениях египетского войска, недоучетом маневренных возможностей египетского войска и, наконец, недопустимой медлительностью в тот наиболее ответственный момент, когда египетское войско выходило из горного дефиле на равнину и когда еще не было поздно нанести ему решительный удар в крайне невыгодных для него условиях. Все эти ошибки и неудачи сирийцев были использованы египетским командованием, которое успешно закончило свой маневр, выведя все войска без потерь на равнину Мегиддо.

Летописец, неоднократно отмечавший всю важность этого удачно выполненного маневра, счел необходимым особенно подробно его описать. Можно думать, что он прекрасно понимал, какое значение имела для выполнения маневра скорость передвижения египетского войска. Именно поэтому в своем обстоятельном повествовании автор «Анналов» указал даже точное время выхода на равнину отдельных частей египетского войска: как мы уже видели, авангард вышел на равнину около полудня (по египетскому времени) — «когда переместилась тень». А из дальнейшего изложения видно, что последние части арьергарда, т. е. вся египетская армия, вышли на равнину, «когда был седьмой час после поворота солнца», т. е. в семь часов пополудни. Иными словами, авангард выступил из Аруны около семи часов утра и через пять часов, т. е. около полудня, вышел к долине Кина. Приблизительно около двух часов дня арьергард выступил из Аруны и через пять часов, т. е. около семи часов пополудни, вышел на равнину. Понятно, что авангард двигался несколько быстрее главных частей войска, так как в его состав входили колесницы. Поэтому передовым частям [113] удалось в течение указанного промежутка времени не только совершить весь путь, но и разбить сирийский заслон, стоявший у долины Кипа, в результате чего более медленно двигавшийся арьергард смог спокойно пройти весь путь до равнины.

Удачный и быстрый переход египетского войска через горы и благополучный выход на равнину дали возможность египетскому командованию разбить лагерь близ Мегиддо и в наиболее удобной и свободно выбранной позиции, что было вполне естественным развитием первого значительного тактического успеха египтян. Летописец повествует об этом в следующих словах:

«Прибыл его величество к югу от Мегиддо на берег потока Кина, когда был седьмой час после поворота солнца (т. е. после полудня. — В. А.).

И вот там был разбит лагерь его величества, и отдан был всему войску [следующий приказ]:

«Готовьтесь! Приготовьте ваше оружие, так как придется идти на сближение, чтобы сразиться с этим презренным врагом [завтра] утром»».[38]

Таким образом, египетское командование приняло все меры к тому, чтобы ничто, даже разбивка лагеря близ Мегиддо, не могло замедлить быстрых темпов, взятых с начала похода, которые привели к первому крупному тактическому успеху. Поэтому, как только был разбит лагерь под Мегиддо, войскам был дан приказ готовиться к выступлению и бою на следующее утро. Эта быстрота передвижений и действий, эта оперативная маневренность египетского войска были его наиболее сильной стороной и выгодно отличали его от сиро-палестинских войск, которые уже потеряли и темп и инициативу, что в конечном счете предопределило их поражение. С другой стороны, египетское командование приняло все меры к тому, чтобы наилучшим образом подготовиться к предстоящему сражению. Организационным центром египетской армии была царская палатка, откуда исходили все важнейшие распоряжения, как об этом ясно говорит летописец:

«...Остался в своей палатке [царь], да будет он жив, здрав, и невредим, чтобы привести в порядок дела вельмож и снабдить провиантом командиров. Были размещены дозоры войска и им было сказано:

«Будьте стойки сердцем! Будьте стойки сердцем!

Будьте бдительны! Будьте бдительны!»

Бодрствовали в безопасности в палатке царя, да будет он жив, здрав и невредим, когда пришли, чтобы сообщить его величеству: «В стране благополучно (буквально: «пустыня здорова». — В. А.), в отрядах, расположенных к югу и северу равным образом»».[39] [114]

Этот маленький отрывок из «Анналов» дает яркое представление о некоторых чертах организации египетского войска во время лагерной стоянки в иноземной стране. Верховное командование войском сосредоточено в царской палатке, откуда даются все распоряжения военачальникам, стоящим во главе отдельных отрядов. Эти распоряжения касаются в первую очередь боевого расположения войск, а также снабжения провиантом всех воинов через особых командиров, возможно, находившихся в непосредственном ведении царя. Далее, из царской наладки даются распоряжения о размещении караулов и дозоров, которые должны обеспечить безопасность лагеря. Наконец, в царскую палатку поступают все сведения разведки относительно передвижения неприятельских войск. Царю регулярно сообщают о том, что происходит на территории, прилегающей к лагерю, и как происходит размещение египетских войск, находящихся к югу и северу от царской палатки, очевидно, расположенной в центре лагеря. Только после того, как царю сообщили, что на окружающей территории все благополучно, т. е. что не видно опасных для египтян передвижений сирийских войск, что египетские войска занимают указанные им позиции к северу и югу и что их размещение происходит и полном порядке, царь решил дать приказ начать сражение с противником. Все это указывает на значительную для того времени организованность египетского войска.

Решающая битва, генеральное сражение между египетскими и объединенными сиро-палестинскими войсками произошло на другой день, как об этом повествует летописец, вероятно, неподалеку от стен Мегиддо:

«Год 23-й, 1-й месяц 3-го (летнего. — В. А.) сезона, 21-й день, день праздника новолуния, точно соответствующий [дню] появления (т. е. коронации. — В. А.) царя рано утром. Лишь только был дан приказ всему войску выступить... двинулся его величество на колеснице из электрума, снабженный своим боевым оружием, подобно Гору могучему, владыке действия, подобно Монту Фиванскому. Его отец Амон укрепил обе его руки.

Южный фланг войска его величества [находился] у холма к югу от [потока] Кина, а северный фланг — к северо-западу от Мегиддо.

Его величество находился в центре между ними, Амон защищал члены его в сече, а мощь Сета укрепляла тело его».[40]

Судя по этим словам летописца, египетские войска рано утром в день битвы уже занимали очень выгодную боевую позицию. Южный, т. е. правый, фланг египетской армии был расположен на южном берегу Кина и упирался в холм, находившийся к юго-востоку от этого потока. Северный, т. е. левый, [115] фланг египетского войска был расположен к северо-западу, а центральная группа под командованием самого фараона — к юго-западу от Мегиддо, против правого фланга сиро-палестинского войска. Как видно из описания египетской лагерной стоянки, египетские войска заняли эту боевую позицию вечером или ночью накануне боя, так как фараону, когда он еще находился в лагере в своей палатке, сообщили, что в северном и южном отрядах все благополучно, иными словами, что оба фланга заняли указанные им позиции. Эти позиции были заняты египетским войском чрезвычайно удачно. Южный египетский фланг, находясь на южном берегу Кина, препятствовал правому флангу противника перейти через реку, чтобы зайти в тыл египетской центральной группе или хотя бы ударить на нее с фланга. Северный же фланг, заняв северную дорогу, ведшую на Джефти, с одной стороны, отрезал неприятелю отступление по этой дороге, с другой — гарантировал египетским войскам возможность маневрировать по этой дороге. Наконец, центральная, очевидно, наиболее сильная часть египетского войска предназначена была для нанесения решительного удара неприятелю, правый фланг которого находился под угрозой обхода с севера и окружения. Поэтому сиро-палестинские войска были принуждены принять бой в неудобных для них условиях. Описывая расположение египетских войск, египетский летописец, как это и подобало льстивому придворному историографу, приписывает всю заслугу победы фараону, который, по его словам и согласно религиозным верованиям того времени, находился под охраной самих богов. Однако на самом деле победа египтян, очевидно, объясняется их численным превосходством и большей военной организованностью и, кроме того, тем, что египетскому войску удалось благодаря скорости его передвижений и большей маневренности занять очень выгодную боевую позицию. Когда утром в день боя сирийцы увидели расположение египетских войск, они, возможно, сделали попытку растянуть свой правый фланг к северу, по направлению к Мегиддо, чтобы избежать обхода с севера и окружения, а также для того, чтобы приблизиться к крепости, откуда они рассчитывали получить подкрепления и куда они могли скрыться в случае поражения. Однако этот маневр, предпринятый перед самым боем в виду неприятеля, надвигавшегося на сирийские войска в полном порядке, не удался и лишь привел к ослаблению сирийского центра. Центральная группа египетского войска, быстро наступая на противника, легко прорвала растянувшуюся линию сирийского войска и стала угрожать тылам его флангов, чем внесла полную деморализацию в ряды неприятеля, наголову разбитого главным образом в долине Кина, где, очевидно, и произошел основной [116] прорыв неприятельской линии. Эта блестящая победа египетского войска образно описана автором «Анналов» в следующих словах:

«И тогда стал побеждать их его величество во главе своего войска.

А когда они увидели, что его величество побеждает их, они поторопились бежать, будучи разбиты, к Мегиддо, с лицами полными страха».[41]

Факт быстрого разгрома неприятельского войска именно в долине Кина благодаря энергичному и стремительному удару египетского отряда, находившегося под командованием самого Тутмоса III, подтверждается надписью в Джебель-Баркале, содержащей ряд интересных деталей относительно первого похода Тутмоса III в Сирию. Так, в этой надписи говорится: «И вот это было в долине Кина, [когда они] разбили лагерь в... случилось дело удачное для меня среди них. Мое величество атаковало их, и они сразу обратились в бегство; сраженные падали, [образуя] кучи трупов».[42]

Судя по тексту «Анналов», сиро-палестинские войска потерпели полное поражение под стенами Мегиддо. Только некоторые военачальники, очевидно, во главе с князьями Мегиддо и Кадеша, о пленении или смерти которых ничего не сказано в «Анналах», а также небольшое количество воинов, стремительно бежавших в Мегиддо, смогли скрыться за мощными стенами этой крепости. Панически отступая, «они бросили лошадей своих, колесницы свои из золота и серебра. Их втащили, держа их за их одежды, в этот город, так как жители эти заперли от них этот город и [спустили] они [одежды, чтобы поднять их наверх, в этот город]».[43]

Этот яркий эпизод, который мог сохраниться в памяти только у очевидца событий, подтверждает предшествующие слова летописца о том, что северный фланг египетского войска накануне боя находился к северо-западу от Мегиддо, и отчасти объясняет смысл данной диспозиции. Очевидно, этот фланг должен был угрожать непосредственно самой крепости и помешать ее защитникам сделать во время боя вылазку, чтобы поддержать сиро-палестинские войска. С другой стороны, этот северный отряд египетских воинов воспрепятствовал жителям Мегиддо открыть ворота города, чтобы принять под защиту крепостных стен всех сирийцев, бежавших с поля сражения. Таким образом, северный фланг египетского войска, возможно, не принимавший непосредственного участия в сражении, создав непосредственную угрозу самому городу, дал возможность центру и правому флангу полностью разгромить сиро-палестинское войско. Это имело большое значение для дальнейшего хода военных действий, так как если бы неприятельские силы [117] укрылись в стенах Мегиддо, то гарнизон этой мощной крепости, усиленный полевыми войсками, избежавшими разгрома, мог бы оказать длительное сопротивление Тутмосу III и создать ему ряд осложнений при последующем развертывании этой военной кампании. Именно поэтому данный эпизод был отмечен составителем «Анналов». Наше предположение, что северный отряд египетского войска был предназначен в некоторой степени для быстрого захвата Мегиддо в случае удачного исхода битвы, подтверждается и словами летописца, который указывает, что стремительное занятие Мегиддо в момент создавшейся среди врага паники предусматривалось планом военных действий, разработанным накануне в царской палатке. Летописец говорит: «И если бы войско его величества не отдало своего сердца захвату имущества этих врагов, то они [захватили] бы Мегиддо в тот момент, когда второпях втаскивали этого презренного врага из Кадеша вместе с презренным врагом из этого города (Мегиддо. — В. А.), чтобы дать им войти в их город. Ведь страх перед их величеством проник в их члены, и руки их потеряли свою силу. Царская диадема одержала победу над ними».[44]

Приняв все меры к тому, чтобы полностью разгромить врага под стенами Мегиддо и даже в случае победы захватить город, пользуясь паникой среди неприятеля, Тутмос III, однако, не учел примитивных грабительских инстинктов, которые всегда охватывали войска древневосточных рабовладельческих деспотий после большой победы. Можно думать, что грабить сиро-палестинский лагерь бросились не только воины центрального отряда и южного фланга египетского войска, но даже того северного отряда, который не принимал непосредственного участия в битве и был предназначен для быстрого захвата крепости после одержанной победы. Но, с другой стороны, захват огромной добычи под стенами Мегиддо был наглядным показателем значительного успеха, достигнутого египетским войском в результате завершения первого этапа этой кампании. Ведь не надо забывать, что захват всякого рода добычи, в первую очередь пленных, обращавшихся в рабство, был одной из важнейших целей, которые преследовали древневосточные деспоты, ведшие нескончаемые захватнические войны. Поэтому и в официальных и в частных надписях того времени всегда подробно перечисляется добыча, захваченная после каждой победы, после завершения каждого победоносного похода в иноземную страну.

Соответственно с этим и автор «Анналов» с восторгом описывает в приподнятых словах богатую добычу, захваченную египтянами под стенами Мегиддо, а также ликование войска.

«И тогда их кони и их колесницы из золота и серебра были [118] захвачены, став их легкой [добычей]. Их [бойцы] лежали распростертые, подобно рыбам в углу сети. А могучее войско его величества подсчитывало имущество, им принадлежавшее. И вот была захвачена палатка [этого] презренного [врага], украшенная серебром... И тогда все войско стало ликовать и воздавать хвалу [Амону, за победу], которую он даровал сыну своему [в этот день]. И восхваляли они его величество, превознося его победу. И они принесли легко захваченную ими добычу: руки, живых пленников, коней, колесницы из золота и серебра и пестро раскрашенные».[45]

Эти образные слова летописца особенно ярко подчеркивают стремительность египетской атаки и молниеносный разгром сиро-палестинских войск. Противник, разбитый наголову и обратившийся в паническое бегство, не смог спасти ценностей, которые находились в его лагере. Именно поэтому египетское войско сравнительно легко захватило на месте боя большую и богатую добычу. Особенно характерно то, что писец в перечне захваченной добычи на первом месте поставил пленников, а затем коней и колесницы, о которых он упоминает дважды в этом маленьком отрывке. В этом сказалась психология типичного рабовладельца, смотревшего на грабительские походы как на наиболее легкий способ захвата рабов. С другом стороны, египетское войско, очевидно, уступало сирийским войскам в количестве колесниц. Именно поэтому египетский летописец всегда особенно подчеркивал захват коней и колесниц, этого нового для египтян технического оснащения войска, столь необходимого при больших переходах и обеспечивавшего быстроту передвижения отдельных войсковых соединений.

Осада Мегиддо

Несмотря на блестящую победу, одержанную под стенами Мегиддо, египтянам не удалось, пользуясь воцарившейся среди вражеского войска паникой и деморализацией, с хода ворваться в Мегиддо и овладеть этой сильной крепостью. Это обстоятельство было, несомненно, крупной неудачей египтян, на которую откровенно указал Тутмос III в специальном приказе, отданном по войску сразу же после битвы.

«...И тогда его величество отдал приказ своему войску, сказав:

«О если бы вы, [прекрасное войско] победоносного [царя], захватили [этот город], то я бы отдал [всю страну за этот город, согласно приказа] Ра, отданного в этот день, так как все князья всех непокорных северных стран находились в нем, так как захват Мегиддо [равен] захвату тысячи городов»».[46] [119]

И действительно, стремительный захват Мегиддо имел бы огромное значение для быстрого окончания всей кампании. Во многих надписях времени Тутмоса III отмечается крупнейшее военно-стратегическое значение Мегиддо, который господствовал над узлом важных торговых военных путей и князь которого вместе с князем Кадеша возглавлял союз сиро-палестинских князей, направленный против Египта. В перечне покоренных Тутмосом III северных городов и областей упомянуты 359 названий местностей, правители которых, очевидно, со своими войсками были осаждены Тутмосом III в Мегиддо.[47] Наконец, в надписи из Джебель-Баркала говорится, что в Мегиддо пришли «330 вождей, каждый [из которых] был во главе своего войска».[48] Все это указывает на то, что Мегиддо был большой и сильной крепостью, под защитой мощных стен которой могло укрыться не только многочисленное боеспособное население, но также и довольно значительный гарнизон. В той же надписи говорится, что Тутмос III осаждал Мегиддо в течение семи месяцев. Понятно поэтому, что взятие Мегиддо означало для египтян овладение важнейшим центром Палестины и Южной Сирии и равнялось взятию, по образному выражению летописца, «1000 городов» или целой страны.[49] Правильно проведенная осада Мегиддо могла бы отдать в руки египтян все войска неприятеля, находившиеся в крепости, и к тому же большую добычу, так как Мегиддо был, невидимому, большим и богатым городом. С другой стороны, осада города могла бы максимально сократить потери египтян, в то время как штурм был сопряжен с большим риском.

В надписи из Джебель-Баркала, крайне сжатой и краткой, Тутмос III подчеркнул значение Мегиддо и его осады несколькими словами, в которых сообщается, что царь «осаждал его в течение семи месяцев».[50] В «Анналах» описываются крупные осадные работы, которые были произведены египетскими войсками, чтобы полностью изолировать крепость. По приказу царя египтяне заняли строго установленные позиции вокруг Мегиддо, окружив его плотной цепью войск так, чтобы «знал каждый человек место свое».[51] Протяженность внешнего кольца укреплений была измерена и на основе этих измерений в непосредственной близости от города были возведены оцепляющие город укрепления. Судя по «Анналам», эти укрепления состояли из вала и палисада, построенного из местных пород деревьев.[52] Особенное внимание как командования египетских войск, так и всех воинов было обращено на то, чтобы отрезать Мегиддо от возможных подкреплений и подвоза продуктов. Поэтому царь приказал войскам: «Не дайте выйти ни одному из них за пределы укрепления этого».[53] Судя по описанным выше крупным подготовительным работам, осада была длительной, [120] трудной и сложной. Составитель «Анналов» указывает на то, что происшедших за время осады событий «было слишком много, чтобы записать это в записях согласно приказа этого». Отсюда видно, что, помимо «Анналов», существовала более подробная запись походов Тутмоса III, в которой все события отмечались «под названием [соответствующего] дня». Эти записи, занесенные на кожаный свиток, хранились впоследствии в храме Амона в Фивах.[54] К сожалению, этот документ не сохранился и поэтому мы не можем восстановить события осады Мегиддо во всех подробностях. Но совершенно ясно, что осада привела к полной капитуляции войск сиро-палестинской коалиции, разбитых под Мегиддо и частично укрывшихся за стенами города. После семимесячной осады защитники Мегиддо заявили фараону о своей готовности сдаться на милость победителя, проявившего столь большое упорство во время осады. Основной причиной сдачи Мегиддо был голод, начавшийся в городе. В надписи около шестого пилона Карнакского храма Амона говорится, что «не вдыхали они (жители Мегиддо. — В. А.) дыхания жизни», так как они были окружены осадными укреплениями египтян. В «Анналах Тутмоса III» и в надписи из Джебель-Баркала очень выразительно и образно, но в различных словах описывается, как сиро-палестинские князья вышли из крепости, неся фараону многочисленные дары и умоляя его пощадить их жизнь. В надписи из Джебель-Баркала сообщаются интересные сведения о том, что эти князья послали фараону вместе с дарами своих детей, очевидно, в качестве заложников, а затем дважды дали Тутмосу III клятвенное обещание не восставать больше против господства египтян и не причинять фараону «снова зла».[55] Взяв в Мегиддо большую добычу, состоявшую из пленников, лошадей, колесниц, бронзовых доспехов, оружия, золота, серебра и скота, Тутмос III, как говорится в надписи из Джебель-Баркала, отпустил сдавшихся князей на свободу, приказав «открыть им путь в их города». С особенной гордостью и некоторой насмешкой над побежденными египетский писец от имени фараона сообщает о том, что побежденные иноземные князья отправились к себе домой на ослах, так как все их лошади были взяты фараоном в виде трофейной добычи. Очевидно, египтяне даже в эти времена старались после каждой победы захватить всех лошадей и все колесницы, которые в Египте столь высоко ценились, так как давали возможность организовывать новый вид воинских частей — колесничные отряды, обеспечивавшие значительно большую маневренность египетской армии. Однако логическое ударение в этой, как и во многих других победных надписях, поставлено на следующей фразе, в которой говорится, что царь угнал в Египет в качестве [121] пленников вместе с их имуществом «жителей городов», по-видимому, находившихся под властью Мегиддо и сдавшихся вместе с ним. Ведь именно с этой целью в те времена велись военные походы в соседние страны.

Взятие Мегиддо означало не только разгром главных сил сиро-палестинской коалиции, направленной против Египта. Взятие Мегиддо отдавало в руки фараона всю Палестину и открывало ему путь на север, к предгорьям Ливана, где находились важные торговые города, над которыми, очевидно, господствовал упорный враг Египта — князь Кадеша (Кинзы).[56]

Стремясь как можно скорее реализовать все выгоды положения, которое создалось в Сирии после падения Мегиддо, Тутмос III тотчас двинулся на север и занял три города: Инуаму, Иниугаса и Хуренкару, упрочив тем самым свои позиции в Южной Сирии.[57] Но можно думать, что, несмотря на крупные успехи египетских войск, сопротивление местного населения не было окончательно сломлено. Поэтому Тутмос III вынужден был построить крепость, «после своей победы среди вельмож страны Ременен, под названием «Тутмос — покоритель иноземцев»».[58] Эта новая крепость должна была стать оплотом военного могущества египтян в покоренных ими областях Южной Сирии.

Значение первого похода Тутмоса III в Сирию

«Анналы Тутмоса III» очень кратко сообщают о том, как хозяйничали египетские завоеватели в занятой ими стране. Очевидно, не только во время осады Мегиддо, но и после взятия этого города египтяне жестоко опустошили всю окружающую местность, в частности сняв жатву с полей. Правители всех городов и областей были смещены, а на их место фараон «заново назначил правителей каждого города».[59] Отсюда можно сделать вывод, что местное население было далеко еще не полностью покорено, что часть местной аристократии упорно сопротивлялась египетскому господству и что поэтому Тутмос III был вынужден применить политику террора по отношению к мятежной части местного населения, опираясь на проегипетскую группу местной аристократии.

Однако первый поход Тутмоса III был расценен современниками в качестве крупного события. Именно поэтому этот поход столь подробно описан в «Анналах Тутмоса III» и отдельные его эпизоды упомянуты в других надписях того времени. И действительно, спустя долгое время египетские войска снова вторглись в Палестину и Сирию, наголову разбили коалицию сиро-палестинских князей, которую, возможно, поддерживала [122] Митаннийская держава, покорили племена Палестины и ливанских предгорий, захватили большую добычу и завоевали обширную территорию, пробив тем самым широкую дверь в страны Передней Азии.

Чтобы отметить большое значение этого похода и одержанных во время него побед, Тутмос III учредил целую серию торжественных праздников и пожертвовал большие богатства храму Амона в Фивах. На внутренней стороне южной части шестого пилона Карнакского храма высечена особая надпись, в которой подробно описываются все религиозные торжества и царские дары жречеству, которые имели большой социально-политический смысл, так как должны были укрепить опору рабовладельческой» деспотии — аристократическое жречество и тем самым упрочить рабовладельческий строй в целом. В этой надписи говорится о том, что царь установил «праздник победы», после того как он вернулся «из первого победоносного похода, разгромив презренную страну Речену, расширив границы Египта в 23-м году после победы». Судя по этому описанию, царь трижды праздновал свой «праздник победы», причем торжество каждый раз продолжалось несколько дней. Одновременно с этим были учреждены и богатые жертвоприношения, в частности большим обелискам, которые царь поставил в храме Амона, а также царским статуям, что должно было укрепить не только культ бога Амона, но и культ обоготворенного царя.[60] Особенно характерно в этой надписи подробное сообщение о передаче царем храму Амона большого количества пленников и даже трех городов, завоеванных в Сирии. Наконец, в этой же надписи царь дает подробное наставление жрецам, чтобы они были «бдительны в исполнении своих обязанностей».[61] Так все более укреплялась связь между высшим фиванским жречеством и царской властью.

Первый поход Тутмоса III в Сирию значительно упрочил положение Египта в Передней Азии в качестве сильной и могущественной военной державы, энергично вступившей на путь завоеваний с целью захвата добычи и использования ресурсов Палестины, Сирии и Финикии. Вполне естественно, что даже объединенным силам сиро-палестинской коалиции было трудно сопротивляться египетскому нашествию. Мы имеем некоторые основания предполагать, что большое Митаннийское государство оказывало некоторую поддержку сиро-палестинским князьям, ведшим упорную борьбу с Египтом; Митанни в этот период, опасаясь усиления Египта в Передней Азии, с одной стороны, поддерживало те страны и государства, которые вели войну с Египтом, а с другой — оказывало давление на покоренные народы, стремившиеся освободиться от митаннийского ига и для этого заручиться поддержкой Египта. [123]

Ассирия долго была под митаннийским влиянием и неоднократно боролась за свою независимость с митаннийскими царями в середине II тысячелетия. На 24-м году царствования Тутмоса III, т. е. вскоре после его первого похода в Переднюю Азию, ассирийский царь прислал различные ценности фараону, которые автор «Анналов» горделиво назвал «приношениями вождя Ашшура», перечислив их наряду с приношениями из страны Речену, т. е. с данью завоеванной страны. Разумеется, Ассирия не могла в то время ни быть завоеванной Тутмосом III, ни послать в далекий Египет свою дань, признав гегемонию Египта. Поэтому неправ Грапов, который слово — «приношения» понимает и переводит как «дань». Впрочем, он сам не всегда придерживается такого понимания этого слова, иногда переводя его как «приношения» или иначе.[62] Очевидно, эти «приношения» ценных предметов, в частности лазурита, были лишь знаками внимания и сочувствия египтянам, которые таким образом выразил ассирийский «князь» (или вождь) египетскому фараону. С другой стороны, это могли быть товары, присланные в Египет с целью установления торговых отношений между Ассирией и Египтом. Ведь несколько позднее ассирийский царь Ашшурубаллит писал Эхнатону о своем намерении отправить в Египет посла и о своем желании получить из Египта золото, по-видимому, в обмен на ассирийские товары, колесницы, лошадей и лазурит, которые Ашшурубаллит послал Эхнатону. В письме Ашшурубаллит напоминал Эхнатону, что некогда ассирийский царь Ашшурнадинаххе получил из Египта 20 талантов золота.[63] Ассирийские цари, конечно, знали, что хурриты, тесно связанные с Митаннийским царством, довольно глубоко проникли в Сирию и Палестину. На это указывает ряд фактов, частично извлекаемых из переписки Амарнского архива.[64] Именно поэтому, стараясь освободиться от митаннийского влияния, ассирийский царь пытался установить непосредственные сношения с египетским фараоном, который нанес сильный удар митаннийскому влиянию в Палестине и Сирии, разгромив сиро-палестинский союз князей, поддерживаемый Митанни.

Наряду с приношениями «князя Ашшура» египетский летописец под 24-м годом царствования Тутмоса III отметил приношения из страны Речену (по реконструкции текста Зете). Очевидно, в Египте особенно ценили эти «приношения», состоявшие частично из дани, а частично из товаров. Это были главным образом кожаные и деревянные изделия, служившие для оборудования колесниц и запряжек, а также различные ценные сорта дерева. Ведь последние издревле вывозились из Сирии в Египет, а конная упряжь, колесницы и лошади в большом [124] количестве доставлялись из Передней Азии в Нильскую долину в течение всего периода XVIII династии. Вполне естественно, что торговые города Сирии, Палестины и Финикии, в частности города в районе Ливана, играли большую роль в достатке этих ценных для Египта предметов. Завоевание Тутмосом III больших территорий в этих странах дало возможность египтянам увеличить доставку в Египет ценных сортов дерева и всякого рода оборудования для колесниц и конных запряжек. Таким образом, египетский летописец, не мудрствуя лукаво, отметил один из экономических результатов первого похода Тутмоса III в Переднюю Азию.

Первый поход Тутмоса III в Палестину и Сирию настолько укрепил господствующее положение Египта в этих странах, что египтяне стали смотреть на Хару и Верхнее Речену как на страны, поверженные самим богом Амоном «под сандалии» фараона, как это ясно говорится в одной надписи из «Праздничного храма» в Карнаке, возможно, приуроченной к 25-му году царствования Тутмоса III. Тут же около этой надписи помещены многочисленные изображения растений и животных, доставленных в Египет из Верхнего Речену. В сопровождающей эти изображения надписи говорится:

«...Растения всякие необыкновенные и всякие прекрасные цветы, происходящие из страны бога, [доставленные могуществу] его величества, после того как направился его величество и Верхнее Речену, чтобы покорить страны [северные], согласно приказу отца Амона, который поверг все страны под сандалии его от [этого дня] и до [истечения] миллионов лет».[65] Очевидно, египтяне использовали завоевание областей Палестины и Сирии в хозяйственном отношении, вывозя из этих стран не только богатую добычу, но и различные, неизвестные ранее египтянам, виды растений и животных с целью их акклиматизации в Нильской долине.

Поход 29-го года

В «Анналах Тутмоса III» говорится, что на 29-м году его царствования был совершен пятый поход, а именно поход в страну Джахи. Поэтому многие исследователи считали, что Тутмос III в течение 24-28-го годов своего царствования совершил три похода в Сирию, причем находили возможным отнести второй, третий и четвертый походы к определенным годам. Однако в источниках этого времени, в частности в «Анналах», не сохранилось решительно никаких данных, которые позволили бы отнести эти походы к тому или иному году. Поэтому совершенно прав Грапов, который в своем исследовании, [125] посвященном «Анналам», указывает на то, что в «Анналах» под 24-м годом сохранилось лишь начало перечня дани, а под 25-28-м годами вообще ничего не сохранилось. Таким образом, всякого рода догадки о том, когда происходили второй, третий и четвертый походы Тутмоса III, в настоящее время все еще следует считать необоснованными.[66]

Пять лет, протекшие между первым и пятым походом Тутмоса III в Переднюю Азию, были годами накопления сил для обеих враждовавших сторон. Сиро-финикийские княжества образовали за это время новую антиегипетскую коалицию, в которой значительную роль стали играть как прибрежные финикийские города, так и города Северной Сирии, среди которых в это время стал выдвигаться Тунип.[67] С другой стороны, Египет, мобилизуя как свои собственные ресурсы, так и ресурсы завоеванных ранее областей Палестины и Южной Сирии (Хару и Нижнего Речену), стал готовиться к новой большой военной кампании в Передней Азии. Прекрасно понимая, что Египет никогда не сможет господствовать в Сирии, если он не встанет прочной ногой на финикийском побережье, Тутмос III организовал флот, задачей которого было покорение городов финикийского побережья и охрана морских коммуникаций, ведших из Финикии в Египет. Весьма возможно, что этим флотом командовал именно тот старый сподвижник не только Тутмоса III, но еще и Тутмоса II, вельможа Небамон, которого Тутмос III назначил командиром «всех кораблей царя».[68]

Пятый поход Тутмоса III имел целью изолировать Кадеш от его сильных союзников на финикийском побережье и тем создать благоприятные условия либо для захвата Кадеша, сильнейшего города средней Сирии и наиболее упорного врага Египта, либо для глубокого проникновения в долину Оронта с целью полной блокады и дальнейшего захвата Кинзы-Кадеша. Именно поэтому пятый поход был новым этапом в серии завоевательных походов Тутмоса III в Сирию и в качестве такового описан в особой главе «Анналов», которая снова начинается торжественным вступлением: «Приказал его величество, чтобы были записаны победы, которые даровал ему его отец [Амон], на каменной стене храма, которую соорудил его величество заново [для отца своего Амона]..., [как приказано было самим этим богом, чтобы описан был каждый] поход под своим именем вместе с добычей, доставленной его величеством из этого [похода]...».[69] Стараясь изобразить этот поход, так же, как и первый, оборонительным походом, предпринятым царем против азиатских «повстанцев», летописец продолжает в следующих словах: «Год 29-й. И вот его величество [в Джа]хи опустошал страны, восставшие против него, [126] во время пятого победоносного похода».[70] К сожалению, в настоящее время не представляется возможным отождествить название города Уарчет , который, как указывает летописец, был захвачен во время этого похода. Судя по дальнейшему тексту «Анналов», можно думать, что Уарчет был довольно крупным финикийским городом, так как в нем, по словам летописца, находился «склад жертв» и, очевидно, кроме того, святилище Амона-Горахте, в котором фараон принес жертвы фиванскому верховному богу. По-видимому, в этом большом финикийском городе находилась довольно значительная египетская колония. Раскопки в Библе, обнаружившие остатки египетских храмов, ясно показы кают, что в некоторых больших финикийских городах жило много египтян и были построены египетские храмы. Имеются основания предполагать, что Уарчет находился сравнительно недалеко от Тунипа, входя в сферу влияния этого крупного города Северной Сирии, так как фараон при занятии Уарчета захватил вместе с другой большой добычей «гарнизон этого врага из Тунипа, князя этого города».[71] Вполне естественно, что правитель Тунипа, экономически и политически тесно связанный с городами финикийского побережья, опасаясь египетского нашествия, направил в Уарчет вспомогательные войска, для того чтобы общими усилиями отразить натиск египетских войск.

Стремление Египта захватить не только города финикийского побережья, но и морские коммуникации подчеркнуто и отрывке из «Анналов», в котором описывается захват египтянами «двух кораблей (снаряженных вместе с их командой. — В. А.) и нагруженных всякими вещами, рабами и рабынями, медью, свинцом (или оловом. — В. А.), минералом исмери и всеми прекрасными вещами».[72] Среди захваченной добычи писец отметил рабов, рабынь и металлы в качестве наиболее желанных для египтян ценностей. Эти слова писца ясно указывают на экономическое значение походов Тутмоса III в Переднюю Азию. На обратном пути египетский фараон опустошил большой финикийский город Иартиту [73] с «его [запасами] зерна, вырубив все его хорошие деревья».[74] Победы, одержанные египетскими войсками над неприятелем на финикийском побережье, отдали в руки египтян богатый земледельческий район. По словам летописца, страна Джахи, занятая египетскими войсками, изобиловала садами, в которых росли многочисленные плодовые деревья. Страна была богата зерном и вином. Поэтому египетское войско было обильно снабжено всем тем, что ему полагалось получать во время похода. Иными словами, богатое финикийское побережье было отдано [127] на разграбление египетскому войску. Судя по тому, что в описании пятого похода Тутмоса III в Переднюю Азию упоминается лишь о взятии одного города Иарчета и об опустошении одного лишь города Иартиту, остальные города финикийского побережья не были захвачены египтянами. Именно поэтому египетский писец, описывая богатства страны Джахи, перечисляет лишь фруктовые сады, вино и зерно, которые попали в руки египетских воинов, что и дало возможность снабдить войско всем необходимым. С этим согласуется и перечисление тех приношений, которые были доставлены фараону во время этого похода. В этом списке приношений обращает на себя внимание большое количество крупного и мелкого рогатого скота, хлеба, зерна, пшеницы, лука, «всяких хороших плодов этой страны, оливкового масла, меда, вина», т. е. главным образом продуктов сельского хозяйства. Другие ценности перечислены либо в очень небольшом количестве (10 серебряных чаш) или в самой общей форме (медь, свинец, лазурит, зеленый камень). Очевидно, все местное население скрылось со своими ценностями за крепкими стенами многочисленных финикийских городов, которые египетское войско не смогло занять. Таким образом, наиболее важным результатом пятого похода Тутмоса III был захват нескольких опорных пунктов на финикийском побережье и плацдарма, который мог дать возможность во время следующей кампании высадить здесь уже более крупные военные силы с целью проникновения в долину Оронта и захвата наиболее важных городов внутренней Сирии. Наряду с этим некоторое значение имели захват большой добычи и опустошение сельских районов береговой Финикии. Несомненно, настроение египетского войска должно было быть приподнятым, так как, по словам летописца, «войско его величества напивалось [вдоволь] и умащалось оливковым маслом каждый день, как в праздники в стране египетской».[75] Такими наивными словами и весьма откровенно охарактеризовал египетский писец материальную обеспеченность египетского войска, одержавшего в Финикии ряд крупных побед. Вполне естественно, что эта материальная обеспеченность должна была обусловить и «бодрость духа» воинов. Конечно, и в те времена материальная база и моральный фактор играли огромную роль в военном деле, в значительной степени обеспечивая исход боевых операций. Характерно, что именно в этот период египетской истории мы находим ряд указаний в источниках на эти существенные обстоятельства. Так, отмечая полную обеспеченность египетского войска в Финикии, писец именно этим кончает свое описание пятого похода Тутмоса III в Переднюю Азию, как бы ставя на этом своеобразное логическое ударение. [128]

Шестой и седьмой походы Тутмоса III

Во время пятого похода в Переднюю Азию Тутмос III смог захватить лишь некоторую часть финикийского побережья. Но этот успех дал возможность фараону на следующий год, т. е. на 30-м году своего царствования, предпринять новый поход в Сирию с целью расширения завоеванных территорий и захвата важнейшего военно-политического центра внутренней Сирии — Кадеша. Имея в своем распоряжении отдельные пункты на финикийском побережье и даже некоторый плацдарм для развертывания своих военных сил, Тутмос смог отправить войска из Египта в Финикию морем. Поэтому летописец назвал тостом поход «морским».[76] Очевидно, одной из целей этого похода было как можно прочнее закрепиться на финикийском побережье, что, конечно, можно было сделать, лишь опираясь на сильный египетский флот. Так как основными стратегическими задачами этого похода было занятие финикийского побережья, проникновение в долину Оронта и захват Кадеша, то можно предполагать, что египетские войска высадились в Симире. Ведь именно отсюда открывался наиболее короткий и удобный путь, ведший по долине реки Элейтероса в долину Оронта. С другой стороны, захват большого города Симиры позволял египетским войскам укрепить свои позиции па финикийском побережье. Предположение, что египтяне высадились в Симире, подтверждается и тем, что, согласно «Анналам», египетские войска после взятия Кадеша вернулись обратно в Симиру, которая названа египетским летописцем Джемара.[77]

Высадив свои войска на финикийском побережье, вероятно, в Симире, Тутмос III повел их по долине Элейтероса к Кадешу, чтобы, наконец, покончить со своим давнишним врагом, имевшим столь большое влияние в Палестине, Сирии и Финикии. Кадеш,[78] выгодно расположенный в плодородной равнине верхнего течения реки Оронта в центре скрещения торговых путей, шедших из Палестины в Северную Сирию, и от финикийского побережья в глубь страны, был в те времена важным политическим и торговым центром, постоянно возглавлявшим все антиегипетские коалиции сиро-палестинских князей. Окруженный со всех сторон водами Оронта, его притока и соединявшего их канала, защищенный мощными стенами, Кадеш представлял собой сильную крепость. Поэтому понятно, что войскам Тутмоса III пришлось начать осаду этого древнего сирийского города, о которой можно лишь догадываться на основании крайне лаконичных сообщений летописца: «Прибытие к городу Кадешу, его разрушение, порубка его деревьев, сбор его урожая».[79] Очевидно, египтяне принуждены были осадить [129] Кадеш совершенно так же, как несколько лет назад они осаждали Мегиддо. Деревья вокруг Кадеша были вырублены для сооружения осадных укреплений. Осада, возможно, была длительном, так как египтяне собрали урожай на полях, окружавших Кадеш, т. е., иными словами, простояли под Кадешем вплоть до осени. Однако защитникам города не удалось отбить атаки неприятеля. После длительной осады Кадеш был взят египетскими войсками и разрушен. После взятия Кадета египетские войска вернулись прежним путем в Симиру, затем вторично взяли город Иартиту, поступив с ним так же, как и с Кадешем, т. е. предав его разрушению. Чтобы полностью подавить сопротивление непокорных сиро-финикийских князей, Тутмос III взял в качестве заложников их детей и братьев и увел с собой в Египет. «Анналы Тутмоса III» отмечают это событие в следующих словах: «И вот доставлены были дети князей и братья их, чтобы содержаться в укрепленных лагерях Египта». Очевидно, фараон старался подчинить этих заложников египетскому культурному и политическому влиянию, чтобы воспитать из них будущих друзей Египта. Поэтому «если кто-либо из этих князей умирал, то его величество приводил [сына] его, чтобы поставить на его место».[80] Только падение Кадеша дало возможность египетскому фараону увести с собой в Египет этих знатных заложников и таким образом искусственно создать себе среди них будущую опору своей политики. Насколько велико было политическое влияние Кадеша в Сирии, видно из того, что Тутмос III после взятия Кадеша увел в Египет 36 таких заложников.

Первые шесть походов, предпринятых Тутмосом III в Переднюю Азию, привели к завоеванию египтянами всей Палестины и значительных частей Финикии и Сирии, что укрепило положение и влияние Египта в Передней Азии. Однако некоторые финикийские и сирийские города все еще сохраняли свою независимость и пытались организовать сопротивление египетскому господству в Финикии и Сирии. Поэтому Тутмос III принужден был на 32-м году своего царствования предпринять новый поход в Переднюю Азию с целью окончательного покорения этих все еще независимых и непокорных финикийских городов. В «Анналах» очень кратко сообщается о том, что фараон во время этого похода занял находившийся близ Симиры финикийский город Уллазу, который назван египетским летописцем Иунрачу.[81] Очевидно, Уллаза была крупным центром, вокруг которого группировались силы антиегипетской коалиции сиро-финикийских князей. Большую роль в этой коалиции играл и сирийский город Тунип, который во время этого похода поддерживал Уллазу. В «Анналах» сообщается, что во время взятия Уллазы египтяне захватили среди прочих пленных [130] «сына этого врага из Тунипа», т.е. сына князя Тунипа, который, по-видимому, с отрядом вспомогательных войск был послан из Тунипа в Уллазу, чтобы задержать дальнейшее продвижение египетских войск.[82] Однако, несмотря на помощь сирийских городов, Уллаза была занята египетским войском, как это подчеркнуто в «Анналах», «в очень короткое время. И все имущество его стало легкой добычей» египтян.[83] Отсюда можно сделать вывод, что египтяне имели значительный численный перевес над коалицией сиро-финикийских князей не только на суше, по и на море. Ведь упоминание о том, что неприятельский город был захвачен «в очень короткое время», встречается в «Анналах» в первый раз. Вероятно, этими словами летописец хотел подчеркнуть, что только теперь, во время седьмого похода Тутмоса III в Переднюю Азию, ясно обнаружился серьезный перенес египетских военных сил.

Опираясь на свои войска, превосходившие войска противника, и на достигнутые ранее успехи, Тутмос III принял ряд мер для того чтобы прочнее закрепиться на финикийском побережье и прекратить его таким образом в постоянный плацдарм дли развертывания своих военных сил против государства Митанни. В «Анналах» сообщается о том, что «все гавани, в которые прибывал его величество, были снабжены прекрасными лесами, всякими хлебами, оливковым маслом, благовониями, вином, медом и всякими прекрасными плодами этой страны».[84] Очевидно, Тутмос III организовал в городах финикийского побережья постоянные базы продуктового снабжения египетского войска, которое благодаря этому могло совершать длительные походы в глубь страны. Основным источником снабжения этих приморских городов были занятые египтянами области Палестины, Сирии и Финикии, главным образом, плодородная страна Речену, которая, по словам летописца, поставляла египтянам большое количество самых разнообразных продуктов. На попытку Тутмоса III как можно прочнее укрепиться в захваченных областях Передней Азии указывают слова летописца, что повинности Речену должны были доставляться в «Дом серебра», т. е. в царскую сокровищницу, совершенно так же, как повинности Нубии.[85] Таким образом, завоеванные области Палестины, Сирии и Финикии стали рассматриваться фараоном как завоеванные области Нубии, которые уже были включены в состав египетского государства. Это обстоятельство ясно указывает на укрепление египетского господства и влияния в областях Передней Азии, завоеванных силой египетского оружия. [131]

Восьмой поход Тутмоса III

Завоевание Палестины, городов финикийского побережья и Южной Сирии, наконец, проникновение в долину Оронта и захват сильной крепости Кадеша открыли египетским войскам стратегически важные дороги, ведущие на север, в Северную Сирию, и на северо-восток, в долину среднего Евфрата, где находились страна Нахарина и могущественное государство Митанни. Очевидно, именно эти два направления имели в тот момент наибольшее значение для Египта и поэтому по этим двум направлениям египетские войска нанесли главные удары неприятелю во время восьмого похода Тутмоса III, который им был предпринят на 33-м году царствования. Захватив буферные страны Палестину, Финикию и Сирию, Египет стремился установить непосредственные взаимоотношения с двумя большими государствами Передней Азии — Хеттским государством, находившимся в восточной части Малой Азии, и Митаннийским царством, расположенным в северо-западной части Месопотамии. Выход Египта к границам Малой Азии и Месопотамии еще более расширял район распространения египетской торговли и давал египтянам возможность в еще больших размерах, чем раньше, вывозить свои товары в страны Передней Азии, обменивая их на ценные продукты и ремесленные изделия соседних стран. С другой стороны, для того чтобы окончательно закрепить свое господство над Палестиной, Сирией и Финикией, Египет должен был нанести решительный удар Митаннийскому царству, которое постоянно поддерживало антиегипетские коалиции в Сирии и Финикии. Этими причинами объясняется широкий размах военных действий, предпринятых Тутмосом III против Митанни во время восьмого похода в Переднюю Азию.

То обстоятельство, что основной стратегический удар во время этой кампании был нанесен государству Митанни, достаточно ясно подчеркнуто в «Анналах». Автор «Анналов», крайне скупо описавший восьмой поход Тутмоса III, в самом начале своего описания сообщает о важнейших достижениях египтян, которые выразились в переходе через Евфрат и опустошении страны Нахарины. К счастью, две другие надписи, сохранившиеся от этого времени — надпись из Джебель-Баркала и автобиография Аменемхеба, позволяют хотя бы в общих чертах восстановить события, происшедшие во время восьмого похода Тутмоса III в Переднюю Азию.

Восьмой поход Тутмоса III, как это видно из надписи Аменемхеба, был предпринят по суше. Египетские войска под начальством фараона[86] двинулись от границ Египта к стране Негеб, которая находилась в южной части Палестины. Этот маршрут объясняется, видимо, тем, что египтянам ввиду дальности [132] похода необходимо было прочно закрепить свой тыл и обеспечить основные сухопутные коммуникации. Возможно также, что в Южной Палестине вспыхнуло восстание местных племен против египетского господству, что вынудило египтян дать в Негебе битву повстанцам.[87] Подавив восстания, египетская армия прошла через всю Палестину и вступила в Южную Сирию. «Анналы» в качестве, очевидно, первого крупного успеха египтян отмечают «прибытие к области Кеден».[88] Кеден, как египтяне называли Катну, был занят египетскими войсками, как это можно предполагать по тексту «Анналов», а также по фрагменту надписи, сохранившейся на седьмом пилоне Фиванского храма Амона. Взятие египтянами Катны было крупным военным успехом, который весьма облегчил дальнейшее продвижение на север египетского войска. Катна, расположенная на месте современного эль-Мишрифе в 18 км к северо-западу от Хомса, как показали раскопки,[89] была большим городом, издревле имевшим большое торговое и военно-политическое значение. Судя по тому, что Катна не упоминается в «Анналах» при описании предшествующих походов Тутмоса III, город до этого времени сохранял свою независимость от Египта, что, конечно, весьма затрудняло дальнейшее продвижение египетских войск. Поэтому можно думать, что один из первых крупных ударов египтян но время восьмого похода был нанесен именно по Катне. Заняв Катну, египетское войско двинулось далее на север и около «высот Уана, к западу от Харабу»[90] дало сражение противнику, который, возможно, сосредоточил здесь довольно крупные силы. Описывая эту битву, Аменемхеб сообщает: «Я взял азиатов в качестве пленников — 13 человек и 70 живых ослов, а также 13 бронзовых топоров, [причем] бронза была украшена золотом».[91] По-видимому, среди войск противника находились отборные войска либо одного из крупных городов Сирии, либо даже самого митаннийского царя, вооруженные драгоценным оружием, описанным Аменемхебом.[92] Разбив войска противника «к западу от Харабу», т. е., очевидно, к западу от Халпы, египетские войска заняли этот город, после чего продвинулись далее к северо-востоку, захватили весь район вплоть до Евфрата и подошли к этой реке, которая являлась естественным рубежом между Сирией и Месопотамией, неподалеку от Кархемыша. Здесь, около этого большого и сильного города, расположенного на восточном берегу Евфрата, египетские войска, как об этом говорится в надписи Аменемхеба, дали большое сражение войскам неприятеля. Полностью разгромив противника, египтяне овладели твердынями Кархемыша и переправой через Евфрат, что дало возможность египетскому войску вторгнуться в области государства Митанни, находившиеся уже в Месопотамии. Этот крупный успех [133] египетского оружия был справедливо расценен современниками как победоносное завершение всей кампании, утвердившее господство Египта в Передней Азии и отдавшее в руки египтян обширные и богатые районы не только Северной Сирии, но и Митанни. Поэтому о переправе через Евфрат сообщается во всех трех надписях, описывающих восьмой поход Тутмоса III. В «Анналах» кратко сообщается, что фараон во главе своего войска переправился через «великую перевернутую реку Нахарины»,[93] т. е. через реку, которая течет не на север, как привычный и знакомый египтянам Нил, а на юг. Можно предполагать, что египетское войско переправилось близ Кархемыша,[94] так как в надписи Аменемхеба говорится, что Аменемхеб переправился через «поток Нахарины», держа в руке пленников, взятых в бою под Кархемышем, который в надписи назван «Карикамиаша».[95] В результате крупных побед, одержанных египтянами к западу от Халпы и в районе Кархемыша, они овладели всем обширным районом, расположенным к западу от Евфрата. В надписи из Джебель-Баркала красноречиво описывается, как египетское войско опустошило этот обширный район, предав огню и мечу все поселения, вырубив плодовые деревья и захватив в качестве рабов всех жителей, а также много скота и запасы зерна.[96] В этой же надписи, содержащей ряд существенно важных данных относительно восьмого похода Тутмоса III, которых нет в других надписях того времени, говорится далее о переправе египетского войска через Евфрат. В надписи подробно повествуется о том, как фараон приказал построить множество кораблей из прочного ливанского кедра, срубленного «в горах страны бога» около «Владычицы Библа». Затем корабли были погружены на большие телеги, запряженные быками, и доставлены к берегам Евфрата. На этих кораблях египетские войска переправились «через большую реку, которая протекает между этой иноземной страной и страной Нахарина».[97] Эти последние слова ясно указывают на то, что египтяне в царствование Тутмоса III называли страной «Нахарина» область, лежащую непосредственно к востоку от среднего течения Евфрата.

Эти крупные военные успехи египетского войска и удачная переправа через Евфрат отдали в руки египтян не только западное, но и восточное побережье Евфрата. Судя по тексту «Анналов», Тутмос III, реализуя эти успехи, двинулся на юг, отчасти по реке, отчасти по ее восточному берегу, «захватывая города, опустошая области этого врага презренной страны Нахарина».[98] Очевидно, сопротивление митаннийского войска было полностью сломлено. Египетский летописец образно рисует деморализацию разбитого противника, стремительно отступавшего на юго-восток, говоря, что «ни один из них не оглядывался, [134] так как они бежали дальше, как стадо диких зверей пустыни».[99] В надписи из Джебель-Баркала полный разгром митаннийского войска подчеркнут указанием на то, что митаннийский царь принужден был обратиться в бегство и что фараон «разыскивал презренного врага в иноземных странах Митанни. Он бежал от фараона в страхе в другую страну, в отдаленное место».[100] Очевидно, Тутмос III ограничился опустошением западной части Митаннийского царства и не счел нужным преследовать митаннийского царя, бежавшего в далекие восточные части своего государства. Считая, что египетские войска полностью выполнили стратегические задачи данной кампании, которые заключались в разгроме митаннийских войск, переправе через Евфрат и опустошении западных областей Митаннийского царства, Тутмос III поставил памятную плиту на берегу Евфрата, около плиты, которая была поставлена близ Нии Тутмосом I. Об этом сообщается как в «Анналах», так и в надписи из Джебель-Баркала.[101] По-видимому, установка памятной плиты на берегу Евфрата была тем торжественным моментом, который должен был ознаменовать завершение победоносного похода.

Однако на обратном пути Тутмосу III пришлось преодолеть некоторое сопротивление отдельных областей и городов Сирии, которые все еще не были окончательно покорены египтянами. Аменемхеб сообщает в своей автобиографии, что «он видел победы царя» «в стране Сенджера», когда он «совершил там большое побоище».[102] Далее, на этом обратном пути египетскому войску пришлось снова вступить в борьбу с князем Кадеша, который, видимо, пытался использовать сложившуюся обстановку, чтобы поднять восстание против фараона. Однако, располагая все еще достаточно крупными силами, Тутмос III «захватил город Кадеш».[103] Наконец, Аменемхеб сообщает, что он «снова увидел победы его величества в презренной стране Тахси, у города Мериу». Все эти сражения, описанные Аменемхебом, были не случайными небольшими стычками, а довольно значительными битвами, во время которых было окончательно подавлено сопротивление отдельных все еще непокорных сирийских областей и городов. Аменемхеб описывает подвиги, которые он совершил во время этих сражений, и награды, которые он получил от фараона.[104]

Прочно закрепив свое господство в Сирии, Палестине и Финикии, Тутмос III принял особые меры к тому, чтобы князья ливанских областей регулярно снабжали финикийские гавани всем необходимым как для отправки этих ценностей в Египет, так и для постоянного снабжения египетских гарнизонов и войск, направляемых в Сирию.[105] Таким образом, эти финикийские гавани стали экономической базой египтян в Финикии [135] и тем связующим звеном, которое постоянно соединяло Египет с его владениями в Передней Азии. Особенно существенно то, что финикийские города и области должны были платить ежегодные подати Египту. Тем самым эти завоеванные страны были как бы и в экономическом отношении введены в состав египетского государства.

Результатами восьмого похода Тутмоса III были укрепление египетского господства в Сирии, Палестине и Финикии, нанесение сильного удара Митаннийскому государству, переправа через Евфрат и опустошение западных областей Митанни, наконец, захват огромной добычи, часть которой перечислена в «Анналах».[106] Помимо того, несомненным результатом восьмого похода было укрепление военно-политического и экономического влияния Египта в Передней Азии. Это выразилось в том, что Ассирия и Хеттское государство (Великая Хета) прислали свою «дань» в Египет. Конечно, эти государства не были подвластны Египту. В качестве самостоятельных государств они не были обязаны посылать свою дань Египту. Но так как и Ассирия и Великая Хеттская держава вели постоянную борьбу с Митанни, то посылкой даров фараону они как бы солидаризировались с его политикой в Передней Азии, ставили себя в положение его союзников, признавали его завоевания и в то же время как бы откупались от грозных войск фараона.[107] Это был один из моментов наивысшего напряжения военно-агрессивной политики египетского государства, когда политика непрерывных завоевательных походов Египта в Переднюю Азию достигла своего кульминационного пункта. Египет был на вершине своего военного могущества. В «Анналах» указывается, что египетское войско во главе с фараоном «прибыло... благополучно в Египет».[108] Дважды отмечает летописец, что фараон этим походом расширил «границы Египта».[109] Вполне сознательно поместив в этом же описании восьмого похода списки поступлений из Пунта и Нубии, летописец этим как бы отмечает огромное протяжение египетского государства, в которое постоянно стекались несметные богатства из Передней Азии и далеких африканских областей вплоть до «страны бога», той далекой страны Пунт, которая, очевидно, была расположена на побережье Восточной Африки.[110]

Последние походы Тутмоса III в Переднюю Азию

После крупных побед, одержанных в Северной Сирии и Северо-Западной Месопотамии во время восьмого похода Тутмоса III в Переднюю Азию, египетским войскам предстояла задача удерживать занятые позиции и подавлять восстания, [136] что было необходимо, чтобы укрепить положение Египта в покоренных странах. Поэтому, естественно, что во время следующих походов Тутмос III старался лишь сохранить удержанное и не считал нужным продвигаться в глубь завоеванных стран. Во время девятого похода, предпринятого на 34-м году царствования Тутмоса III, египетские войска заняли главный город области Нухашше и два других второстепенных города той же области. Так как область Нухашше была расположена недалеко от Нии и находилась к востоку от Оронта между Северной Сирией и средним течением Евфрата, то войска Тутмоса III должны были занять в некоторой части эту область и ранее, очевидно, во время восьмого похода. Но так как сразу замирить эту область не удалось, то во время следующего похода египетские войска провели специальную операцию по захвату трех городов страны Нухашше. Поэтому в «Анналах» сообщается, что фараон захватил город Иниугаса, причем «люди другого города, находящегося в его области, умиротворенные полностью его величеством, пришли к нему с поклоном». Далее в приложенном перечне «городов, захваченных в этом году», упоминаются «два города и город, сдавшийся в этой области Иниугаса. Всего три (города. — В. А.)».[111] Особенно характерны в данном тексте слова «умиротворенные полностью» и «пришли с поклоном». Очевидно, целью этого похода и было полное умиротворение данной области. Этот район имел большое экономическое значение, ибо здесь проходили важные торговые пути, соединявшие долину Евфрата с северофиникийским побережьем, глубинные области Северной Сирии — с сиро-хеттскими княжествами, расположенными в районе Зенджирли, Кара-Тепе и Сакче-Гёзи. Страна Нухашше имела, конечно, и большое стратегическое значение в качестве пограничного района, находившегося на стыке сфер влияния трех крупных государств: Египта, Митанни и Хеттского царства. Поэтому прочное занятие этого форпоста обеспечивало египтянам господство во всем обширном районе между средним течением. Евфрата и северофиникийским побережьем.

В этом богатом княжестве египетские войска захватили большую добычу, перечисленную в «Анналах». Летописец, ведя учет захваченных ценностей, упоминает здесь пленников, их жен и детей, очевидно, обращенных в рабство, лошадей, богато украшенные золотом и серебром колесницы сирийских аристократов, золотые сосуды, золото в кольцах, серебряные сосуды, серебро в кольцах, медь, свинец, бронзу, всякое оружие «для битвы», множество крупного и мелкого рогатого скота, ослов, ценные сорта дерева и роскошные изделия из дерева — кресла и деревянные части палатки, украшенные бронзой и драгоценными камнями (видимо, трофей). [137]

Прочно укрепившись в Северной Сирии, египтяне стали господствовать в экономическом и политическом отношении во всем обширном районе между Средиземным морем, отрогами Амана, Тавра и средним течением Евфрата. Это дало им воможность выкачивать большие ценности из страны Речену. Перечень дани, полученной Тутмосом III на 34-м году его царствования, поражает количеством и разнообразием статей. Из Финикии (Джахи) египтяне по-прежнему получали «всякие прекрасные вещи», которыми были богаты все финикийские гавани. В данном случае представляет большой интерес упоминание летописца о том, что все продукты и товары отправлялись на разнообразных кораблях: на кораблях кефтиу (критские корабли), на библских кораблях и на морских (может быть, даже боевых) кораблях. В частности, эти корабли были нагружены мачтами, деревянными столбами и большими балками для крупных царских построек. Очевидно, писец имел в виду в данном случае подчеркнуть развитие морской торговли Египта, устанавливавшего ныне более прочные торговые связи с Критом и Финикией. Это подтверждается тем, что в дальнейших строчках «Анналов» говорится о доставке «дани» или о получении особых поставок (буквально: «приношений») из страны Иси[112] (очевидно, Кипра), откуда египтяне получали в первую очередь медь, а затем свинец, лазурит, слоновую кость и ценное дерево «чагу».

Одновременно с этим египетское экономическое влияние распространялось и на далекие южные области Нубии, страны Куш и Вават. С далекого африканского юга египтяне получали большое количество ценностей, главным образом золото, рабов, скот и корабли, груженные ценными сортами дерева, зерном и всякими иными продуктами этих южных стран. О доставке в Египет кораблей с этими ценностями сообщается также и в надписи из Джебель-Баркала.

На следующем, 35-м году царствования Тутмос III был вынужден предпринять десятый поход в Сирию, с тем чтобы подавить восстания в северной части этой страны и в прилегающих областях Северо-Западной Месопотамии, на которые распространялся несколько неясный и расплывчатый египетский географический термин «Нахарина». Главным врагом египтян в этом году был «этот презренный враг из Нахарины»,[113] который, по словам летописца, собрал большую армию «с концов страны», причем воины противника были «более многочисленны, чем песок на берегу». Очевидно, на этот раз Египту в Сирии противостояла довольно значительная коалиция северосирийских и, возможно, митаннийских областей и городов во главе с одним из местных князей. Битва произошла около «города страны Иараианы»,[114] местоположение которой точно определить [138] в настоящее время нельзя. В «Анналах» описывается блестящая победа египетского войска, после которой враги «бежали, падая один на другого».[115]

В результате замирения египетскими войсками непокорных областей Северной Сирии страны Речену и Ременен (Сирия и Ливан), а также другие азиатские страны[116] послали свои приношения и подати египетскому фараону, причем в приведенных летописцем перечнях ценностей следует отметить золото, золотые сосуды, благовония, колесницы, лошадей, наконец, большое количество оливкового масла и вина. Систематически подавляя сопротивление народов Передней Азии, египтяне из года в год выкачивали из этих богатых областей множество самих разнообразных продуктов и ценностей, что не могло в некотором отношении не укрепить материальную базу египетского рабовладельческого хозяйства и военную мощь египетского государства.

К сожалению, в «Анналах» не сохранилось никаких сведений о походах, которые Тутмос III совершал в Переднюю Азию на 36-37-м годах царствования. Но так как в той же летописи под 38-м годом упоминается и описывается тринадцатый «победоносный поход»,[117] то, очевидно, одиннадцатая и двенадцатая кампания относятся к двум предшествующим годам.[118] Поход 38-го года ознаменовался лишь одним крупным военным событием, которое летописец счел достойным отметить в своих кратких записях. Это было опустошение городов в области Иниугаса, которая была впервые захвачена Тутмосом III во время его первого похода. Однако этот район Сирии неоднократно восставал против господства египтян. Во время девятого похода фараон снова покорил эту область; наконец, на закате своего многолетнего царствования он принужден был опять нанести сильный удар этим непокоренным северосирийским городам.[119] В перечнях обильной дани, полученной царем из различных стран и областей Передней Азии после тринадцатого похода, упоминаются Ливан (Ременен), Финикия (Джахи), остров Кипр (Иси). Наряду с ними встречается впервые название «страны Иарарех».[120]

На 39-м году своего царствования Тутмос снова совершил поход в Переднюю Азию, о котором мы, к сожалению, очень мало осведомлены. В летописи в данном случае упоминается лишь, что во время четырнадцатого победоносного похода царя в страну Речену египетские войска столкнулись с «поверженными врагами страны Шасу»,[121] которых принято обычно считать «бедуинами». Разумеется, эти племена шасу не имеют никакого отношения к современным бедуинам. Возможно, что под словом, «шасу» египтяне подразумевали кочевников пустынных районов Передней Азии. Однако в данном случае имеются [139] в виду племена какой-то определенной страны, как это видно из соответствующего гиероглифа.[122]

События следующих двух лет почти ничем не отмечены в «Анналах Тутмоса III». Текст, относящийся к 40-му году, состоит всего лишь из одной плохо сохранившейся строки, в которой Зете пытается видеть упоминание о пятнадцатом походе.[123] Под 41-м годом в сохранившихся строчках летописи вообще не говорится о каком-либо походе, а сразу приводится «перечень приношений князей Речену»,[124] затем описывается снабжение гаваней, причем упоминается, как обычно, «урожай из Джахи»,[125] далее сообщается о приношениях из «Великой Хеты», наконец, приводится перечень повинностей из стран Куш и Вават. Особенно существенно в данном случае упоминание о приношениях из Великой Хеты, с которой египтяне с этого времени устанавливают более тесные, чем ранее, экономические связи, получившие затем дальнейшее развитие, как это видно из дипломатических писем Амарнского архива.

Последний поход Тутмоса III в Переднюю Азию, описанный в «Анналах», относится к 42-му году его царствования. Этот поход был своего рода крупной карательной экспедицией, направленной в Сирию для того, чтобы окончательно подавить крупное восстание непокорных сирийских городов, во главе которых стояли Тунип и Кадеш. Египетское войско, возглавляемое самим фараоном, прибыв в Сирию, двинулось вдоль побережья. Очевидно, экспедиция носила характер военной демонстрации, которая должна была показать финикийским городам мощь египетского оружия. Как указано в летописи, ближайшей целью этого марша был захват финикийского города «страны Иркаты»,[126] расположенного неподалеку от Симиры. Египетские войска, заняв и опустошив Иркату и города, находившиеся в ее области, создали себе тем самым прочную базу на побережье, которая дала им возможность, обеспечив свой тыл, двинуться в глубь страны. Как видно из крайне сжатого текста летописи, египетские войска сперва направились на север, чтобы нанести первый удар Тунипу. Этот маневр имел целью вбить клин между мятежными городами Северной и Средней Сирии и лишить главного врага египтян — Кадеш поддержки северосирийских городов, во главе которых, вероятно, стоял князь Тунипа. Осада Тунипа затянулась и продолжалась до осени, однако Тунип был взят и опустошен, причем египетские войска собрали урожай в области Тунипа. Изолировав таким образом Кадеш с севера и отрезав его от его союзников, находившихся в Северной Сирии, Тутмос III двинул свои войска против Кадеша и завладел городами, расположенными в его области. Судя по рассказу, сохранившемуся в надписи Аменемхеба, Тутмос III разрушил укрепления, возведенные [140] князем Кадеша вокруг этой сильной крепости, что, видимо, дало возможность египетскому войску завладеть этим важным центром сопротивления непокорных Египту сирийских городов и областей.[127] В сирийских городах египтяне взяли большую добычу и захватили вспомогательные войска, посланные для поддержки этих городов «врагом презренной страны Нахарины».[128] Таким образом, этот последний поход Тутмоса III в Переднюю Азию надолго укрепил господство Египта в Финикии и Сирии. Во время этого похода египетские войска нанесли сокрушительный удар главным очагам сопротивления в Сирии — Тунипу и Кадету.

Завоевания в Нубии

Несмотря на то, что основное внимание египетского правительства в царствование Тутмоса III было обращено на завоевание Палестины, Сирии и Финикии и укрепление экономического, политического и военного влияния Египта в Передней Азии, Египет должен был продолжать свою военно-агрессивную политику па юге, в Нубии и прилегающих к ней странах, из которых египтяне издавна вывозили ряд товаров, необходимых для развития рабовладельческого хозяйства, а также много рабов.

То обстоятельство, что Нубия все еще продолжала сохранять для Египта значение богатейшего резервуара, из которого египтяне обильно черпали сырье и рабочую силу — рабов, указывает в первую очередь на то, что даже в «Анналах», в которых описываются походы Тутмоса III в Переднюю Азию, начиная с седьмого похода, совершенного на 31-м году его царствования, перечисляется дань, полученная фараоном из Нубии и сопредельных с нею южных стран. Весьма возможно, что эта дань посылалась в Египет далеко не добровольно,[129] а поступала в царскую сокровищницу в результате военных экспедиции, которые отправлялись, как это было и ранее, для ограбления богатых южных стран. К сожалению, в сохранившихся документах этого времени содержится очень мало сведений о военных действиях, которые египтяне предпринимали в Нубии и соседних странах.

Очевидно, уже и самом начале царствования Тутмоса III египетское правительство поставило перед собой задачу энергично возобновить завоевательную политику на юге, с тем чтобы полностью укрепить господство Египта во всей Нубии и даже в прилегающих к ней странах. На это ясно указывает надпись Тутмоса III, относящаяся ко 2-му году его царствования и сохранившаяся на стенах храма, построенного фараоном в Семне, у 2-го порога Нила, на месте в то время уже развалившегося [141] храма Сенусерта III, некогда покорившего Нубию. В этой надписи говорится, что «благой бог Мен-хепер-Ра, соорудил он памятник для отца Дедуна, главы Нубии и для царя Верхнего и Нижнего Египта Ха-кау-Ра (Сенусерта. — В. А.), построив им храм из белого прекрасного камня Нубии».[130] Изобразив на стенах этого храма Сенусерта III в качестве обоготворенного правителя Нубии, Тутмос III тем самым провозглашал себя продолжателем его дела — завоевания Нубии. Изображения нубийского бога Дедуна, помещенные тут же, должны были наглядно свидетельствовать о том, что нубийское жречество санкционирует египетское завоевание. Таким образом, при завоевании Нубии египтяне пытались использовать нубийскую религию, включив нубийского бога Дедуна в египетский пантеон. Мы имеет все основания предполагать, что надпись Тутмоса III в Семне была не случайностью, а органическим звеном в целой цепи аналогичных мероприятий. Так, к тому же самому времени относятся надписи Тутмоса III на острове Сехель, в храме в Кумме, в Сильсиле и Вади-Хальфа.[131] Однако реально приступить к полному покорению всей Нубии Тутмос III смог только после смерти Хатшепсут, когда вся полнота верховной власти сосредоточилась в его руках и он мог бросить все ресурсы Египта для завершения завоевательной политики, которая была начата его предшественниками.

О внимании, которое Тутмос III стал уделять Нубии после смерти Хатшепсут, говорит строительство многочисленных храмов, предпринятое им в различных пунктах Нубии, главным образом в тех, которые имели стратегическое значение. Так, после 30-го года своего царствования Тутмос III значительно расширил храм, построенный ранее в Семне.[132] В храме в Вади-Хальфа им был построен большой колонный зал.[133] В Амада Тутмос III начал постройку храма в честь бога Горахте.[134] Наконец, в Верхней Нубии между 2-м и 3-м порогами на острове Саи наместник фараона в Нубии, «царский сын Куша» по имени Нехи, построил не только храм, но и крепость, что ясно указывает на военный характер интенсивного строительства, предпринятого фараоном в Нубии.[135] Возможно, что в эту эпоху в Нубии уже существовали египетские поселения, которые были опорными пунктами египетского экономического, политического и культурного влияния в Нубии. Таков, например, город, раскопанный в Сесеби, в развалинах которого среди множества предметов времени XVIII династии был найден скарабей с именем Тутмоса III.[136] Наконец, самым южным египетским поселением в Нубии было поселение близ «священной горы» Джебель-Баркала, где впоследствии выросла столица эфиопского государства Напата. Здесь в развалинах храма, построенного Тутмосом III, была найдена большая стэла [142] с ценнейшей исторической надписью, описывающей военные походы и могущество этого фараона.[137]

Весьма возможно, что текст этой надписи, составленной в 47-м году царствования Тутмоса III, был своего рода манифестом, обращенным к египетскому населению Нубии на самой южной границе Египетского государства.

Эта крупная строительная деятельность египтян в Нубии стала возможной лишь благодаря тому, что вся Нубия была прочно завоевана египетскими войсками и египетские гарнизоны были размещены во всей ныне покоренной стране. Об этом завоевании Нубии говорят сохранившиеся на шестом и седьмом пилонах Фиванского храма Амона списки завоеванных в Нубии местностей. Надпись над одним из этих списков гласит: «список этих южных местностей троглодитов Нубии в Хент-хен-нофере, сраженных его величеством, который произвел побоище среди них, число которых неизвестно, который привел всех людей их в качестве живых пленников в Фивы, чтобы наполнить «работный дом» (ergastulum — В. А.)[138] отца Амона-Ра, владыки Фив. И вот все страны стали рабами его величества, согласно приказу отца Амона».[139] В этих списках перечисляются 269 географических названий, которые до сих пор не могут быть отождествлены, но которые все же указывают на то, что в те времена Нубия уже была прочно завоевана египтянами. Как видно из приведенной надписи, египтяне считали основной целью своего господства в Нубии максимальную эксплуатацию ее населения, из среды которого вербовалось большое количество рабов, необходимых для развития рабовладельческого хозяйства Египта.[140]

Тутмос III смог уделить все свое внимание Нубии лишь после того, как господство Египта было полностью упрочено, в Передней Азии. Именно поэтому лишь в конце своего царствования, на 50-м году, Тутмос III принял реальные меры к тому, чтобы прочнее присоединить Нубию к Египту. Чтобы иметь возможность бесперебойно перевозить по Нилу войска и товары, Тутмос приказал расчистить старый, засорившийся канал в районе 1-го порога. Об этом говорится в надписи на скале на острове Сехель в следующих словах:

«Год 50-й, 1-й месяц 3-го сезона (шему), день 22-й при его величестве царе Верхнего и Нижнего Египта Мен-хепер-Ра, дарующего жизнь. Приказал его величество прорыть этот канал, после того, как он нашел его засоренным камнями, так что не проходил корабль по нему. Он направился на юг по нему с радостным сердцем, поразив врагов своих. Название этого канала: «Открытие счастливого пути Мен-хепер-Ра, живущего вечно». Рыбаки Абу (Элефантины. — В. А.) должны расчищать этот канал ежегодно».[141] [143]

Главным результатом завоевательной политики Египта в царствование Тутмоса III была неограниченная, хищническая эксплуатация египтянами завоеванных стран в Передней Азии и Восточной Африке и укрепление торговых связей Египта с рядом более далеких областей. На это ясно указывают многочисленные сохранившиеся на стенах гробниц этого времени изображения данников, доставляющих дань, и торговцев, привозящих товары в Египет, чаще всего в резиденцию крупного чиновника, будь то первосвященника Амона, начальника казначейства или везира, должности которых порой соединялись в одном лице. Так, в гробнице Мен-хепер-Ра-снеба, который занимал эти высокие посты при Тутмосе III, сохранилось несколько таких изображений. В пояснительной надписи сообщается, что «возносится хвала владыке двух стран, и славословие благому богу вождями каждой страны. Они относятся с почтением к победоносному могуществу его величества. У них на спине дань каждой страны [?], страны бога: серебро, золото, лазурит, малахит, всякий ценный камень...»[142]

В обычной сцене принесения иноземцами «дани» фараону представлен сам Мен-хепер-Ра-снеб, приносящий царю поздравления по случаю праздника нового года. Во главе данников и торговцев стоят их вожди, что в каждом случае отмечено особыми краткими надписями. Очевидно, здесь имеются в виду не только «вожди», но также правители наиболее крупных городов Сирии (Тунипа и Кадеша) и князья отдельных областей Малой Азии (Хеты) и островов Средиземного Моря (Кефтиу).[143]

Изображение в гробнице Аменмеса рисует сбор дани египтянами в Сирии при помощи грубой военной силы. Художник постарался возможно нагляднее показать смирение и покорность подвластных Египту сирийцев, падающих на колени и подносящих завоевателям свои дары — громадную вазу, драгоценные камни, ткани, кувшин — и даже ведущих на привязи быков. Внизу показаны египетские воины, вооруженные топорами, копьями и щитами. Очевидно, здесь имеется в виду отряд египетских оккупационных войск. Вся сценка представлена на фоне соснового леса, столь типичного для Ливанских гор; название «Ливан» встречается в надписи, которая в поврежденном виде сохранилась тут же. Отдельные слова указывают на то, что писец старался отметить какой-то вполне реальный конкретный факт — «прибытие начальника пехоты Аменмеса в Негау», где правил покорившийся египтянам «начальник Ливана».[144]

Таким образом, завоевание египтянами ряда областей в Палестине, Сирии и Финикии позволило им доставлять из Передней Азии драгоценные металлы (серебро и золото) и камни (лазурит и малахит), роскошные изделия, главным образом [144] сосуды и ткани, а также военное снаряжение (оружие и колесницы), ценное сырье (слоновую кость, масло или вино к кувшинах), рогатый скот и, наконец, рабов, взрослых и детей. Эти основные виды ценностей, которые в качестве дани или товаров египтяне вывозили из Сирии, весьма наглядно изображены на стенах той же гробницы Мен-хепер-Ра-снеба.[145]

Сирийцы, приносящие дань. Новое царство. XVIII династия.

Торжество египетских победителей, желавших увековечить мысль о своем неограниченном господстве в завоеванной стране, ясно показано в сцене триумфа Тутмоса III. Фараон избивает целую кучу сирийских пленников, крайне схематически нарисованных. Соответствующая надпись содержит перечень завоеванных стран и областей. Их названия заключены в овалы с головами пленников. Жречество и в данном случае поддерживало своим религиозным авторитетом хищническую завоевательную политику Тутмоса III, представляя богов (Амона и Аментет) в качестве покровителей царя, подводящих к нему покоренные города.[146]

Завоевания Тутмоса III, укрепившие военно-политическую мощь египетского государства, дали возможность Египту выкачивать из богатых южных областей Нубии и прилегающих стран много различных ценностей, в первую очередь золото, [145] экзотические виды восточноафриканского сырья и, наконец, рабов.

На стенах гробниц богатых аристократов-рабовладельцев, крупных чиновников и видных жрецов того времени нередко изображались данники или торговцы, которые смиренно преподносят драгоценные предметы, диковинки далеких стран, особенно ценившиеся в те времена в Египте. Иногда тут же мы видим египетских чиновников, присутствующих при доставке этих ценностей. Египетские художники пытались изобразить внешние особенности, своеобразные черты лица, прически и одежды жителей Пунта и Нубии, которые привозили в Египет эти многочисленные и драгоценные «приношения».[147]

В гробнице Имунджеху сохранились две симметрично расположенные и как бы противопоставленные друг другу сцены приношения различных предметов иноземцами. На одной из них изображены сирийские торговцы или данники, на другой — нубийцы, которые возносят «восхваления владыке Двух Стран, падают на землю (буквально: «нюхают землю». — В. А.) перед благим богом. Приходят [они] из страны Итер, приношения их на спинах. Преподносят их его величеству». Эти «приношения» нубийцев состоят из шкур диких зверей (леопардов или пантер), слоновых клыков, страусовых яиц, золота в кольцах, рабов, черного дерева, живых обезьян, жирафов, пантер или леопардов, корзин, может быть, содержащих ладан, доставлявшихся из Пунта.[148] Подчиненное положение Нубии, богатства которой хищнически эксплуатировались египтянами, подчеркнуто в речи нубийцев, текст которой начертан около этого изображения. Нубийцы говорят фараону: «Велика мощь твоя, царь победоносный, правитель, — да будешь ты жив, здрав и невредим! — любимый богом Ра. Он вселил страх перед тобой во все страны, ужас перед тобой во все иноземные области. И вот мы под сандалиями твоими».[149]

Особенно много египтяне вывозили из Нубии золота, что ясно показано в одной сцене, сохранившейся на северной стене гробницы Мен-хепер-Ра-снеба. Мы видим здесь, как золото, сплавленное в кольца и просто в мешках, очевидно, с золотым песком, лежит на циновках. Большие золотые кольца взвешиваются на весах, причем особый писец записывает результаты взвешивания. Три носильщика несут золото в кольцах, золотой песок на блюде и ящик, возможно, с золотыми слитками, подвешенный на палке. В помещенной тут же надписи указывается, что «получается золото из Коптосской пустыни и презренной Нубии в качестве ежегодной подати».[150] Последние слова особенно подчеркивают то обстоятельство, что Нубия была полностью введена в состав египетского государства в качестве подчиненной области, население которой вносило ежегодную [146] подать в сокровищницу фараона. Возможно, что эта подать вносилась в определенные сроки, например в начале каждого года, как об этом говорится в надписи из гробницы Имунджеху.[151] Золото в Египет из восточной (Коптосской) пустыни и Нубии привозили в большом количестве в кольцах, слитках, самородках и в виде золотого песка. Во время доставки оно охранялось особым конвоем и сопровождалось представителями местного населения золотоносных районов, которые, очевидно, вели охотничий образ жизни, так как вели за собой диковинных для Египта страусов, зайцев и обычных для Восточной Африки газелей, антилоп и каменных козлов. Особые носильщики, помимо золота, несли символы пустыни: бурдюк, возможно, с водой, страусовое перо и стрелы, что должно было обозначать мирный охотничий быт племен тех пустынь, где добывали золото. Следовательно, и эти изображения должны были подчеркнуть полностью подвластное положение Нубии, почти замиренной и во всяком случае прочно включенной в состав египетского государства.[152]

Сирийцы, приносящие дань. Роспись из гробницы Имупджеху. Новое царство. XVIII династия.

Длинная вереница нубийцев, несущих знатному и могущественному сановнику «приношения», изображена на левой внутренней стене гробницы Рехмира, бывшего везиром при Тутмосе III. Художник представил нубийцев со всеми отличительными чертами этого племени, пытаясь передать характерные черты лица, прическу и одежды южных соседей Египта. Только два нубийских вождя, идущих впереди, несколько более похожи на египтян по типу лица и фигуры и по одежде. Возможно, что этим художник хотел показать, что нубийские вожди в одежде и повадках пытались подражать более культурным египтянам. [147] Конечно, в период XVIII династии Нубия подвергалась значительной египтианизации, причем высшие слои нубийской племенной знати особенно быстро стали воспринимать внешние формы египетской культуры. «Вожди южных иноземных стран, Иунтиу-Сети и Хент-хен-нофер» доставляют в резиденцию верховного египетского сановника типичные «дары» Нубии: золото в слитках и кольцах, золото «джам» (может быть, электрум), в виде золотого песка, хранившегося в сумках, черное дерево, слоновые клыки, шкуры леопардов, большие кувшины с умащениями — «сети», страусовые перья и яйца, крупный рогатый скот низкорослой нубийской породы, образцы зверей Нубии (жираф, обезьяна, павиан, охотничьи собаки), наконец, «детей вождей», которые должны в качестве рабов трудиться в храмовых поместьях бога Амона.[153]

Все эти изображения и надписи ясно свидетельствуют о том, что египтяне смотрели на Нубию как на основной сырьевой придаток Египта, как на страну, обладающую неисчерпаемыми ресурсами. Эксплуатация естественных богатств и людских резервов Нубии давала возможность Египту вести войны за овладение Сирией, Финикией и Палестиной и в то же время способствовала развитию рабовладельческого хозяйства Нильской долины, непомерно обогащая крупную аристократию Египта, что, несомненно, влекло к дальнейшему обострению классовых противоречий.

Проникновение египтян в Переднюю Азию и их культурные взаимоотношения с народами Палестины, Сирии и Финикии

Раскопки, производившиеся в Палестине, Финикии и Сирии в течение последних 25 лет, обнаружили несколько древних городов, относящихся главным образом к III—II тысячелетиям. В этих поселениях, возникших в период ранней и средней бронзы как на средиземноморском побережье, так и в глубине страны, выросла своеобразная культура, созданная различными племенами, которые сталкивались и смешивались здесь на протяжении многих столетий. Исконные семитские племена хананеев и финикиян уже в III тысячелетии вели торговлю с египтянами и народами Месопотамии. Во II тысячелетии в Сирию, Финикию и Палестину стали проникать хурриты из областей Северного Двуречья и хетты из Малой Азии. Палестину наводнили племена хабири (са-газ), а на побережье Средиземного моря стали все в большем количестве проникать эгейские племена, в частности с Крита и Кипра. В этой борьбе за экономическое и политическое господство в областях восточного [148] Средиземноморья в середине II тысячелетия энергично принял участие Египет, который при Тутмосе III сделал успешную попытку укрепить свое военно-политическое преобладание в западной части Передней Азии. Вполне естественно, что военное и экономическое проникновение египтян в эти страны привело к укреплению торговых и культурных связей Египта со странами Передней Азии. На это указывают многочисленные египетские и египтианизованные предметы, найденные в различных странах Передней Азии, а также взаимные влияния в области литературы и языка.

В Сирии, на месте современной Хама, между Хомсом и Алеппо, были обнаружены развалины древнего города, низшие слои которого восходят в концу IV тысячелетия до н. э. Многие памятники, обнаруженные здесь, как, например, ортостаты и большая лестница, относятся к сиро-хеттскому времени. Здесь были раскопаны некоторые части города, а также погребения: места погребальных урн и четыре могилы, высеченные в скале. В конце III тысячелетия здесь была хорошо известна колесница, маленькие вотивные образцы которой, сделанные из глины, были найдены в слоях J и H. Возможно, что сирийские племена занесли наряду с конем и колесницу в долину Нила, где о ней впервые упоминают египетские надписи XVI в. до н. э. Начиная с середины II тысячелетия, очевидно, после походов Тутмоса III, египетское влияние в Хама становится довольно заметным. В слое F были найдены разнообразные мелкие египетские изделия: амулеты-статуэтки богини Сохмет, богов Пта-Сокар и Беса, скарабеоиды и скарабей с именем Тутмоса III.[154] Как видно, эти взаимодействия в значительной степени находят отражение в области идеологии, в частности религии. Так, например, культ ханаанского бога Хорона появляется в Египте в период совместного правления Тутмоса III и Аменхотепа II.[155]

Борьба за господство в Передней Азии протекала в значительной степени на территории Палестины. Характерно, что именно в Галилее, в Тель-эль-Орейме, была найдена надпись на камне, в которой фараон (по-видимому, Тутмос III) сообщает, что он «отразил иноземцев страны Митанни»,[156] о чем подробно повествуется в «Анналах» этого воинственного царя. Множество разнообразных следов египетского влияния в Палестине было обнаружено во время раскопок древнего Бет-Шана (современный Бейсан). Здесь в развалинах большого южного храма, который обычно называется «храмом Тутмоса III» и, возможно, относится ко времени его царствования, было обнаружено много предметов иноземного происхождения, указывающих на сильное проникновение в Бет-Шан различных влияний, шедших из страны Митанни; из хеттских областей, из районов Эгейского [149] моря. Таковы, например, две золотые кипрские булавки, хеттский бронзовый кинжал с загнутым концом, очень похожий на кинжал, изображенный на поясе хеттского царя на рельефе из Богазкеоя, базальтовая плита с рельефными изображениями львов и собак, выдержанная в стиле митаннийского искусства, и некоторые другие предметы.[157]

Наряду с этими эгейскими, хеттскими и митаннийскими влияниями в Палестину все сильнее и сильнее проникали влияния, шедшие из Египта, особенно с того времени, когда Палестина была прочно завоевана войсками Тутмоса III. Мы имеем все основания предполагать, что в Бет-Шане местные сирийские культы, в частности обоготворение змеи и культ местного бога Мекала, облекались в своеобразные египтианизованные формы. Так, в большом южном храме Тутмоса III, в котором было раскопано шесть помещений, включая внутреннее святилище и помещение для жертвенного алтаря, было найдено несколько египетских и египтианизованных предметов, в том числе стала Мекала, выдержанная в стиле типично египетских стэл и снабженная египетской гиероглифической надписью, а также обломок зеленого фаянсового сосуда с несколькими гиероглифами, входящими в состав имени некоего бога и, может быть, в состав названия «Бет-Шан».[158] Далее в том же слое времени Тутмоса III в Бет-Шане были найдены следующие египетские и египтианизованные предметы: золотая подвеска с гравированным изображением стоящей богини Ашторет с посохом «уас» в руках, базальтовая головка мужской статуэтки, изображение сидящего негра, скарабеи с именем Тутмоса III, а под ступенями храма Тутмоса III был обнаружен скарабей с именем царицы Хатшепсут.[159]

Столь же интенсивно проникали египтяне и в области прибрежной Финикии и Северной Сирии, где им приходилось преодолевать сильное влияние хеттов, хурритов и эгейцев. Крупные археологические работы, произведенные в Рас-Шамра, на месте древнего города Угарит, обнаружившие множество памятников архитектуры, материального быта, искусства и письменности, ясно показывают, что со времен Среднего царства, особенно в период XVIII династии, главным образом после походов Тутмоса III, египтяне пытаются укрепиться в важнейших экономических и политических центрах страны. Египетские художественные изделия, относящиеся к XIX в. до н. э. как, например, базальтовая статуэтка египетской царицы, скульптурная группа с изображением «начальника города, везира и судьи Сенусертанха», обломки двух сфинксов с именем Аменемхета III, обломки других скульптур, осколки скарабеев и статуэток, были найдены в развалинах Угарита. В некрополе этого древнего финикийского города были обнаружены явные следы проникновения [150] в Сирию египетских культовых предметов, в частности, здесь была найдена бронзовая статуэтка священной птицы (сокола или ястреба) с двойной царской короной Верхнего и Нижнего Египта на голове. Вблизи нее была найдена вторая аналогичная статуэтка меньшего размера, покрытая золотом.[160] Ко второй половине II тысячелетия относятся египетские и египтианизованные предметы, указывающие на сильное проникновение египетской культуры в страну Угарит. Так, в развалинах храма в Рас-Шамра были найдены типично египетская стэла с изображением царского писца и начальника казначейства Меми, молящегося перед местным богом Сэтом-Депен, золотые блюда и чаши, наконец, большая стэла с изображением сиро-финикийского бога Ваала, выдержанные в духе аналогичных художественных изделий древнего Египта времени Нового царства.[161] Борьба с местными племенами — хурритами, хеттами и эгейцами, которые двигались с запада, севера и востока, чтобы захватить ключевые позиции на финикийском побережье, нашла отражение не только в скрещении художественных и религиозных влияний на территории Палестины, Сирии и Финикии в середине II тысячелетия, но и в произведениях художественной литературы как финикийцев, так и египтян. В древнефиникийской мифологической поэме о богине Анат упоминаются Крит (Кптр — Кафтор) и Египет (Хкпт — Хет-ка-Пта — Мемфис).[162] Очевидно, Крит и Египет особенно соперничали в деле экономического и культурного проникновения в области Финикии и Северной Сирии, в частности в богатый приморский город Угарит. В египетских литературных произведениях, в письме писца Гори (папирус Анастази) и в «Сказке о занятии Иоппе» египетским военачальником Тхути ярко сказывается не только прекрасная осведомленность египтян о Сирии и Финикии, но и их обостренный интерес к этим странам, которые стали объектом энергичной завоевательной политики египетских фараонов XVIII династии. Так искусства, религия и литература отразили факт глубокого проникновения египтян и египетской культуры в страны Передней Азии, бывшие давнишним яблоком раздора между великими державами древнего Востока во II тысячелетии до н. э.

Военная политика Египта при Аменхотепе II

При Тутмосе III египетское государство достигло апогея своего политического и военного могущества. Египетские войска одержали ряд крупных побед над племенами Нубии и Передней Азии. Нубия до 4-го порога была полностью замирена и включена в состав Египта. Свободолюбивые народы и непокорные города Палестины, Финикии и Сирии были подчинены Египту. Тутмос III во время своих походов достиг естественных рубежей Сирии на севере в предгорьях Тавра и на востоке у берегов Евфрата. Больше того, египетские войска переправились через многоводный Евфрат, вторглись в пределы страны Митанни и нанесли тяжелый удар Митаннийскому государству. Опираясь на свои многочисленные войска и богатые ресурсы завоеванных территорий, Египет прочной ногой встал в Передней Азии, захватил в свои руки важные торговые пути, соединявшие Северо-Восточную Африку, Переднюю Азию и Эгейский мир, завладел ключевыми стратегическими районами и плацдармами, превратившись в сильнейшую державу того времени. Преемнику Тутмоса III необходимо было поддерживать на прежнем уровне политическую и военную мощь Египта. Это было необходимо для сохранения международного престижа Египта, ибо только сильная армия и военные успехи могли держать в повиновении племена, покоренные силой оружия, и импонировать соседним независимым государствам. Это было необходимо и для дальнейшего развития рабовладельческого [152] хозяйства самого Египта, так как только постоянный приток в страну военнопленных мог пополнять естественную убыль рабов и регулярно обеспечивать рабской силой сельское хозяйство, ремесленные производства, царское, храмовое и аристократическое хозяйство Египта. Поэтому военная, точнее — завоевательная, политика была в центре внимания египетского правительства и после смерти Тутмоса III.

Преемником Тутмоса III был его сын Аменхотеп II, носивший второе имя Аа-хеперу-Ра и женатый на царевне Хатшепсут, дочери знаменитой царицы Хатшепсут. Этот брак особенно укреплял законную царскую власть и авторитет нового фараона, который благодаря этому мог опереться на самые разнообразные слои аристократии и аристократического жречества, а также на бывших сторонников царицы Хатшепсут, временно оттесненных при Тутмосе III. Таким образом, Аменхотеп II смог объединить вокруг себя весь правящий класс рабовладельческой аристократии, что дало ему полную возможность энергично продолжать активную завоевательную политику его предшественника. Чтобы еще больше укрепить свое положение, Аменхотеп II приблизил к себе соратников и сподвижников своего отца. Старый военный командир Аменемхеб, участвовавший в походах Тутмоса III и получивший от него ряд почетных наград, с гордостью рассказывает в своей автобиографии, что Аменхотеп II приказал ему «подняться во внутренние помещения дворца и встать перед сыном Амона Аа-хеперу-Ра, этим великим и сильным». Подчеркивая свое расположение к видным представителям старой армии, фараон говорит Аменемхебу, что ему известна его доблесть, которую он неоднократно проявлял, когда находился в свите Тутмоса III. В виде особой милости Аменхотеп II назначил Аменемхеба на высокий пост «представителя войска» и приказал ему командовать личной охраной «храбрецов царя».[1] Стремясь еще больше расширить социальную базу своей власти, Аменхотеп II, как некогда царица Хатшепсут, объявил себя властителем «народа» (рехит), возможно, пытаясь заинтересовать в своей завоевательной политике широкие слои свободного зажиточного населения Египта, которым военные походы и расширение торговли сулили быстрое обогащение.[2]

Стремясь всячески идеализировать деспотическую государственность древнего Египта и в связи с этим изобразить завоевательную политику Аменхотепа II в качестве оборонительной, буржуазные историки со времени Бругша и Масперо обычно объявляют первые военные походы Аменхотепа II карательными экспедициями, которые были вызваны восстаниями иноземных племен, покоренных Тутмосом III. Однако вряд ли можно думать, что слабые, малочисленные, разрозненные племена [153] Синайского полуострова или Восточной пустыни и оазиса эль-Кхаргэ могли поднять сколько-нибудь значительное восстание против могущественного египетского фараона, опиравшегося на сильную армию, закаленную в многолетних боях в царствование Тутмоса III. Поэтому следует скорее предположить, что краткое сообщение в надписи Аменемхеба о том, что Аменхотеп II тотчас же после своего восшествия на престол «присоединил азиатов «кат» к Красной Стране и отрубил головы вождям их. Появился он подобно Гору, сыну Изиды и схватил он... Генеунтиу, страну Кенемтиу»,[3] является лишь официальной версией, объясняющей возобновление завоевательной политики предшествующего царствования необходимостью подавить восстания, вспыхнувшие в разных частях страны. Эта официальная версия, конечно, — лишь обычная демагогическая пропаганда, целью которой было примирить египетский народ с тяготами военного времени и несколько подогреть военный пыл армии. Если недовольство политикой египетского правительства и прорывалось в разных частях египетского государства, то подавление этих вспышек недовольства не требовало ведения регулярной войны. К тому же в надписи Аменемхеба ни слова не сказано о каком-либо восстании. Карательные экспедиции фараона против племен Восточной пустыни и оазиса эль-Кхаргэ были предприняты лишь для того, чтобы устрашить ближайших соседей Египта, пограбить эти области и продемонстрировать военную мощь Египта накануне большого похода, задуманного с целью продолжить завоевательные войны Тутмоса III.

На двух стэлах — на стэле из храма в Амада, текст которой был скопирован еще Шампольоном, и на стэле из храма в Элефантине, которые помечены 3-м годом царствования Аменхотепа, упоминается «возвращение его величества из Верхнего Речену, его величества, поразившего всех своих врагов и расширившего границы Египта во время своего первого победоносного похода». Дальше в этих двух одинаковых надписях говорится, что фараон своей собственной секирой убил семь князей в стране Тихси, расположенной в области Антиливана, к северу от Дамаска. Трупы этих семи князей были повешены вниз головой на корме царского корабля и доставлены в Египет. Трупы шести князей были повешены перед стеной Фив, а труп седьмого князя был доставлен в Нубию и повешен перед стеной города Напаты.

На гранитной стэле, найденной еще Шампольоном около второго из южных пилонов Карнакского храма, на так называемой Карнакской или Фиванской стэле Аменхотепа II, текст которой был поврежден при Эхнатоне и поэтому плохо сохранился, имеется несколько более подробное, но все же фрагментарное описание похода Аменхотепа II в Сирию. Египтологи, [154] изучавшие эти три надписи в XIX и в начале XX в., полагали, что в них описывается один и тот же поход Аменхотепа в Сирию, который назван в первых двух надписях «первым победоносным походом» Аменхотепа II. Однако текст стэлы, найденной египтологом Бадауни в 1942 г. вовремя раскопок развалин Мемфиса в Мит-Рахине, пролил новый свет на первые годы царствования Аменхотепа II и заставил египтологов резко изменить свои взгляды на первые походы Аменхотепа II в Сирию. В тексте этой Мемфисской стэлы подробно описываются два похода Аменхотепа в Сирию, причем первый поход, названный «первым победоносным походом» помечен 7-м годом царствования Аменхотепа II, а второй, соответственно названный «вторым победоносным походом», помечен 9-м годом царствования этого фараона. Сличение Мемфисской надписи с Фиванской показывает, что в обеих надписях описывается один и тот же поход.[4] Таким образом, приходится признать, что в Амадской и Элефантинской надписях, относящихся к 3-му году царствования Аменхотепа II, упомянут первый поход фараона в Сирию, а в Фиванской и Мемфисской описан второй поход Аменхотепа II в Сирию, который происходил на 7-м году его царствования, но странным образом в Мемфисской надписи тоже назван «первым победоносным походом». Альт предполагает, что первый поход происходил во время соправительства Аменхотепа II со своим отцом Тутмосом III, а второй — во время его полного единовластия и поэтому тоже назван «первым походом». Однако это предположение доказать не представляется возможным, так как в Амадской и Элефантинской надписях упомянуты не соправители Тутмос III и Аменхотеп II, а лишь один царствующий фараон Аменхотеп II.[5] Поэтому до сих пор нельзя удовлетворительно объяснить, почему два различных похода названы «первым победоносным походом».

Поход 7-го года в Сирию был предпринят Аменхотепом II с целью не только укрепить в экономическом и военно-политическом отношении позиции Египта в Передней Азии, но и для того, чтобы «расширить границы» Египта, как об этом ясно говорится в тексте Мемфисской стэлы.[6] Вполне естественно, что свободолюбивые племена Палестины, Финикии и Сирии и после смерти Тутмоса III нередко поднимали восстания против египетских угнетателей, однако на этот раз, если и вспыхнуло в Сирии восстание против Египта, все же истинной причиной похода 7-го года была военно-агрессивная политика Египта в Передней Азии. Характерно, что в Мемфисской стэле, которая в некоторых отношениях напоминает текст «Анналов Тутмоса III» и, очевидно, также восходит к дневникам походов Аменхотепа II, не говорится о каком-либо крупном восстании в Сирии, как на это ясно указывается в «Анналах».[7] Автор [155] Мемфисской стэлы лишь мельком упоминает о том, что фараон имел целью, помимо «расширения границ» Египта, «захватить имущество тех, кто не сохранил ему верности».[8] Весьма возможно, что первым непокорным городом был Шамаш-Эдом, молниеносно захваченный и опустошенный египетским войском. Однако реальный результат этой кровавой расправы с мятежным городом указывает на то, что восстание если и произошло на самом деле, то было весьма незначительным. При его усмирении было захвачено всего лишь 35 азиатов и 22 быка. Это мелкое восстание было либо спровоцировано в целях демагогической пропаганды, либо использовано, чтобы замаскировать истинные захватнические цели похода 7-го года, задуманного в большом масштабе.[9]

После взятия Шамаш-Эдома Аменхотеп во главе авангарда переправился через Оронт.[10] На другом берегу он подвергся нападению со стороны сирийцев. Однако, судя по текстам Фиванской и Мемфисской стэл, Аменхотеп II одержал над сирийским отрядом молниеносную победу, которую льстивый писец объясняет личным мужеством фараона. Характерно, что писец сравнивает воинственного фараона с египетским богом Монту и сирийским богом Решефом, что указывает на проникновение в Египет в этот период, а может быть, и несколько позднее, сирийских культов, в частности культа бога войны Решефа и культа богини войны Анат.[11] В обоих текстах отмечена и личная добыча фараона: два князя, шесть знатных сирийцев, их колесницы, лошади.

Затем Аменхотеп II двинулся по направлению к Евфрату и через 14 дней достиг города Нии, идя, возможно, по пути, который вел от Оронта через Халпу (Алеппо) к долине Евфрата.[12] Судя по довольно быстрому продвижению египетского войска (30 км в сутки), население всего района, расположенного между Оронтом и Евфратом, не оказывало сопротивления. Жители Нии во главе с князем города приветствовали фараона, выйдя на городские стены. Вряд ли можно думать, вслед за И. С. Кацнельсоном,[13] что Ния сдалась фараону. Об этом в надписи нет ни слова. Равным образом в надписи не говорится ни об осаде, ни о штурме Нии. Правильнее думать, что Ния сохранила верность Египту, как и в царствование Тутмоса III.[14] Весьма возможно, что князья Нии, расположенной на важном торговом пути, ведшем из долины Евфрата к долине Оронта, защищаясь от посягательств митаннийских и хеттских царей, часто ориентировались на поддержку Египта.[15]

Однако не все города Сирии находились полностью в сфере влияния Египта. Возможно, что те города, которые были центрами независимых государств и издавна вели обширную и самостоятельную внешнюю торговлю, стремились сохранить [156] свою независимость или сбросить ненавистное египетское иго. К этим городам, очевидно, принадлежал Угарит, развалины которого были раскопаны Шеффером около Рас-Шамра. Угарит еще со времени Среднего царства был значительным и богатым городом, центром сильного северосирийского государства.[16] В Карнакской и Мемфисской надписях ясно говорится о том, что во время похода Аменхотепа II в Сирию в Угарите началось восстание против египтян. Видимо, еще находясь в Нии, фараон узнал, что «некоторые сирийцы, находившиеся в Угарите», составили заговор и решили изгнать египетские войска из города. Поэтому можно предположить, что это восстание против Египта охватило не только Угарит, но и ряд соседних областей и городов Северной Сирии. Карательная экспедиция, предпринятая фараоном против Угарита, окончилась полной победой египтян. Так как Фиванская и Карнакская надписи совершенно не упоминают ни об осаде города, ни о штурме или даже о каких-либо боях, можно думать, что египетские войска стремительным броском овладели городом Угаритом, наголову разбив заговорщиков, которые, возможно, даже и не успели поднять восстание. Во всяком случае в надписях Аменхотепа II после описания того, как было подавлено это восстание, сразу говорится, что вся страна Угарит и даже страна «Чараха на всем своем протяжении»[17] подчинились фараону, став его собственностью. Таким образом, весь район богатой долины Оронта с прилегающим средиземноморским побережьем, а также с глубинными районами, расположенными между Оронтом и Евфратом, принуждены были признать господство Египта.[18] Из последующего текста Мемфисской надписи видно, что подавление Аменхотепом II восстания в Угарите оказало сильное влияние на правителей северно-сирийских городов и областей. После того как фараон расположился лагерем поблизости от Чараха и его войска опустошили и разграбили этот район, правитель Гизры пришел к египетскому царю «миролюбиво» и доставил ему (возможно, в качестве дани) своих детей и свое имущество.[19] Равным образом «предложила мир его величеству и страна Инка».[20] Очевидно, эти местности находились неподалеку от Кадеша, так как после этих слов в Мемфисской надписи говорится: «достиг его величество Кадеша». В памяти египтян еще были свежи воспоминания о том, какое упорное сопротивление всегда оказывал египтянам Кадеш, этот сильнейший город Сирии, возможно, центр довольно значительного сирийского государства. Именно поэтому в Мемфисской надписи подчеркивается, что правитель Кадеша вышел к фараону с предложением мира: но, по-видимому, фараон не очень верил в искренность миролюбивых чувств правителя Кадеша и его жителей. По крайней мере в Мемфисской надписи сказано, что [157] «принудили их дать клятву [верности] и равным образом их детей».[21] Как известно, Тутмос III также заставил князей, захваченных в Мегиддо, дать клятву верности, как об этом сообщает надпись из Джебель-Баркала, в которой приводится и полный текст этой клятвы: «Тогда заставило мое величество [их] дать клятву, говоря: «Мы никогда снова не причиним зла Мен-хепер-Ра, да живет он вечно, пока мы будем жить, так как мы видели его могущество. Да дарует он нам дыхание [жизни, как он захочет]». Очевидно, египетские фараоны считали Мегиддо и Кадеш наиболее опасными для Египта центрами сопротивления сирийских племен. Именно поэтому они, не доверяя искренности правителей этих сильных городов, требовали от них принесения особой клятвы в вечной верности египетскому фараону. Больше того, чтобы внушить населению Кадеша страх перед могуществом египтян и их обоготворенного царя, фараон решил наглядно продемонстрировать в Кадеше свою физическую силу. Как сказано в Мемфисской надписи: «Его величество выстрелил перед ними на южной окраине этого города в две круглые цели из кованой меди».[22] На большую физическую силу Аменхотепа II и его мастерскую стрельбу из лука указывает и ряд других надписей. Так, в надписи из Медамуда упоминается о том, что фараон предложил своим спутникам повторить тот выстрел из лука, который он только что сделал. В надписи на третьем пилоне большого Карнакского храма сказано, что стрела, пущенная фараоном из лука, пробила медную цель толщиной в три пальца. В этой надписи Аменхотеп назван «могучим луком, который превосходно стреляет, причем его стрелы никогда не пролетают мимо». В надписи из Амады об Аменхотепе II говорится: «Он могуч мечом, нет подобного ему, не найти равного ему. Он царь, обладающий мощной рукой. Не может натянуть его лука никто из его воинов, из правителей иноземных стран, из князей страны Речену, так как сила его больше [силы] всех царей». В надписи, найденной около сфинкса в Гизэ, рассказывается о том, как Аменхотеп II выбрал себе самый лучший лук из 300 луков и, стреляя со своей колесницы, пробил стрелами четыре медные цели, расположенные на расстоянии 20 локтей друг от друга. Очевидно, воспоминание о мастерской стрельбе из лука Аменхотепа II и его необыкновенной физической силе долго сохранялось в древнеегипетском фольклоре. По крайней мере в рассказе Геродота об эфиопском царе, который послал Камбизу свой огромный лук с предложением его натянуть, ясно сохранился далекий отголосок легенды о могучем царе, огромный лук которого никто не мог натянуть.[23] Нет ничего удивительного в том, что образ могущественного и физически мощного фараона был использован в официальных реляциях о победах Аменхотепа II [158] для устрашения всех внутренних и внешних врагов египетского государства. Для того чтобы еще резче подчеркнуть, что весь район вокруг Кадеша был полностью замирен фараоном, в Мемфисской надписи рассказывается, что после занятия Кадеша в горах Рабиу (около Кадеша) была организована большая охота на газелей, жеребцов, зайцев и онагров.

Продолжая повествовать о личных подвигах Аменхотепа II, автор Мемфисской надписи сообщает, как фараон на своей колеснице, никем не сопровождаемый, направился в Хашабу[24] и вскоре возвратился оттуда, захватив в плен и пригнав оттуда 16 знатных сирийцев, причем 20 (отрубленных) рук висело на лбу его коня и 60 быков он гнал перед своей колесницей. Рассказ кончается словами: «Предложил мир его величеству также и этот город».[25] Этими словами писец хотел подчеркнуть мощь египетского фараона, который совершенно один подавлял восстания в сирийских городах, брал там пленников и добычу и принуждал города к подчинению.

После этих «блестящих» успехов и полного замирения ряда областей Северной Сирии Аменхотеп II вернулся по дороге, ведшей вдоль Саронской долины,[26] обратно в Египет. На пути фараон встретил «посла[27] князя Нахарины с глиняной табличкой на шее».[28] В надписи говорится, что фараон взял этого посла в плен и привез с собой в Египет, очевидно, в виде заложника. Можно предполагать, что Аменхотеп II не доверял митаннийскому царю и потому, не пожелав вступить с ним в переговоры, привел в Египет его посла в качестве своего личного пленника.

Для того чтобы наглядно показать реальные результаты похода Аменхотепа II в Сирию, совершенного им на 7-м году его царствования, автор Мемфисской надписи приводит следующий «перечень его добычи: знатных сирийцев — 550, их жен — 240, хананеев — 640, сыновей правителей — 232, дочерей правителей — 323, наложниц правителей всех иноземных стран — 270 вместе с украшениями из серебра и золота, которое было на них, всего 2214.[29] Лошадей — 820, боевых колесниц — 730, вместе со всем их боевым оружием».

Трудно установить, каковы были причины второго похода Аменхотепа в Сирию, описанного во второй части Мемфисской стэлы. Весьма возможно, что в завоеванных ранее областях Передней Азии было поднято восстание против Египта. Однако в надписи об этом ничего не сказано. Судя по большому количеству взятых пленных, этот поход, как и большинство других походов египетских фараонов, имел целью грабеж соседних стран и захват пленников, которых, как обычно, обращали в рабство. Возможно, что одной из причин этого второго похода Аменхотепа II в Сирию и Палестину было стремление укрепить [159] положение Египта в Передней Азии и принудить крупнейшие государства Передней Азии, а именно Митанни, Хеттское царство и Вавилон, признать завоевания Египта. На это обстоятельство как будто указывают последние фразы Мемфисской надписи.

«Второй победоносный поход» Аменхотепа II был начат в 25-й день 3-го месяца наводнения на 9-м году его царствования. В Мемфисской надписи после указания точной даты начала этого похода говорится, что он был предпринят против страны Речену, в частности против города Ипек, который, возможно, находился в горах Гильбоа, в Северной Палестине, в 10 км к западу от Бет-Шана, т. е. в густонаселенном районе. Судя по тому, что в надписи не упоминается ни одного боевого столкновения и даже ни одной стычки, город быстро сдался на милость победителя и обратился к фараону с просьбой даровать ему мир. Эту быструю первую бескровную победу Аменхотепа II можно объяснить предшествующими победами фараона, нагнавшими страх на города Палестины.

Первую настоящую победу после более или менее крупной битвы египетские войска одержали около города Ихема,[30] расположенного в 15км к западу от Ипека, прямо к югу от Таанака. Очевидно, здесь собрались войска враждебной Египту коалиции, которая, возможно, подняла восстание против Египта, что и было причиной второго похода Аменхотепа II. Судя по большому количеству пленных, указанному в конце Мемфисской надписи, и на основании того, что эти пленные происходили из разных частей Сирии, можно предполагать, что в состав этой коалиции входили города и области не только Палестины, но и Сирии. Полностью разгромив в этом районе неприятельские войска, Аменхотеп II опустошил район поселений Мапасин и Хатичана, расположенных к западу от Сохо, очевидно, современного Шувейко, к северу от Наблуса.[31] В результате этой крупной победы город был занят египетскими войсками, а правители его, их дети, жены и близкие были взяты в качестве пленников. Одновременно с этим египтяне взяли здесь большую добычу в виде «бесчисленного имущества», скота и лошадей.

Следующая большая победа была одержана египтянами около городов Итурина и Мигдолинета, находившихся в области Самарии. Видимо и здесь египтянам противостояли довольно многочисленные войска, собранные не только в Палестине, но и в Сирии, так как, судя по Мемфисской надписи, Аменхотеп II взял здесь в плен 34 правителя. Последней крупной победой египтян во время второго похода Аменхотепа, была победа под Анахаратом, которая привела к взятию и опустошению этого города, упомянутого еще в списке покоренных городов Тутмоса [160] III.[32] Наконец, в Мемфисской надписи упоминается захват правителя города Геба-Сумне по имени Гаргур вместе с его женой, детьми и близкими.

О значительных результатах второго похода Аменхотепа в Сирию можно судить по перечню добычи, помещенному в конце Мемфисской надписи. В этом перечне указано: «правителей страны Речену — 217, братьев правителей — 179, аперу[33] — 3600, шасу — 15 200, сирийцев — 36 300, пленников из Нагасу[34] — 15 060, их близких — 30 652, а всего — 89 600,[35] вместе с их бесчисленным имуществом, всем их мелким и крупным рогатым скотом, боевых колесниц из золота и серебра — 60, деревянных раскрашенных боевых колесниц со всем их снаряжением — 1032, лошадей (?) — 3500».[36] Большое количество пленных, взятых египетским войском во время этого похода, ясно указывает на то, что Аменхотеп совершил этот поход не только в Северную Палестину, но и в некоторые районы Сирии. Именно поэтому широкий размах завоевательной политики Аменхотепа II произвел настолько сильное впечатление на наиболее сильных царей Передней Азии, на царя Митанни, на царя Хеты и на царя Сагара,[37] что они, по словам Мемфисской надписи, обратились к фараону с просьбой о мире и даже выразили пожелание принести фараону дань. Таким образом, два «победоносных похода» Аменхотепа II, к сожалению, очень кратко описанные в Мемфисской надписи, несомненно, укрепили военно-политическое положение Египта в Передней Азии, возможно, несколько пошатнувшееся после смерти Тутмоса III. Египет стал снова сильнейшим государством Передней Азии, имевшим возможность широко использовать людские и экономические ресурсы Северо-Восточной Африки, Палестины, Финикии и Сирии; Египет снова стал господствовать над важнейшими торговыми путями, соединявшими Малую Азию и Месопотамию с Северо-Восточной Африкой и всем районом Эгейского моря. Эти победы Аменхотепа II в Палестине и Сирии, конечно, дали толчок дальнейшему развитию рабовладельческого хозяйства Египта и тем самым содействовали усилению древнеегипетской деспотии.

Наиболее крупным успехом, достигнутым Египтом в Передней Азии в царствование Аменхотепа II, было признание египетской гегемонии соседними государствами, как об этом ясно говорится в Мемфисской надписи и в надписи на колонне в гипостиле Тутмоса IV между четвертым и пятым пилонами Карнакского храма. Автор этой последней надписи с гордостью говорит, что «правители Митанни пришли к нему (фараону. — В. А.) со своей данью на спине, чтобы просить его величество даровать им сладкое дыхание жизни. Замечательное событие, о котором не было слышно со времен богов! Эта страна, [161] которая не знала Египта, умоляет благого бога». Очевидно, на египтян произвело особенно сильное впечатление то обстоятельство, что даже князья далекой митаннийской страны, расположенной за Евфратом, признали господство Египта, принеся дань египетскому фараону. Это было как бы наглядным доказательством того, что победы Аменхотепа II принудили все государства Передней Азии признать гегемонию Египта. К сожалению, в настоящее время трудно более или менее точно очертить район египетских владений в Передней Азии, тем более, что список покоренных городов и местностей Аменхотепа II, высеченный на стене часовни Аменхотепа II в храме Амона в Карнаке, сохранился очень плохо. Заголовок этого перечня гласит: «Перечень стран, которые его величество сокрушил в их долинах и залил их кровью». Среди сохранившихся названий можно различить следующие названия азиатских местностей и городов: 1) Речену (Верхнее), 2) Речену (Нижнее), 3) Хару... 12) Кадеш, 13) Алеппо, 14) Ния, 15) Саджара, 16) Тунип, 17) Катна, 18) Хаджор.[39] Но и по этим немногим сохранившимся географическим названиям ясно видно, что в результате «победоносных походов» Аменхотепа в Сирию египтяне укрепили свое господство не только в Палестине, но и в Северной Сирии, возможно, вплоть до Евфрата, заняв важнейшие опорные стратегические пункты — Кадеш, Алеппо, Пию и Тунип.

Чтобы вести успешные войны в Сирии, египетские фараоны всегда должны были держать в повиновении подчиненные им нубийские области, откуда Египет в те времена получал большое количество различного сырья, золото и множество рабов. Очевидно, именно с целью укрепления своего влияния в Нубии Аменхотеп II отправил туда специальную экспедицию, которой было поручено доставить и повесить на стенах Напаты труп побежденного убитого азиатского князя для устрашения непокорных правителей Нубии.[40] Возможно, где-то в районе 4-го порога Нила, недалеко от Напаты, в стране Карой была установлена южная граница египетского государства. Как здесь, так и на северной границе, в стране Нахарины были установлены памятные стэлы, о чем говорится в надписи «царского писца Минхотепа».[41] Эти стэлы должны были сохранить память о фараоне, который «установил свои границы так далеко, как того сам захотел».[42]

Укрепление египетской власти в Нубии, замирение непокорных нубийских племен, возможное расширение завоеванных территорий главным образом к югу, беспощадная эксплуатация нубийских и иных племен Восточной Африки дали возможность египетскому государству систематически выкачивать из Нубии наряду с людскими резервами, прежде всего в виде рабов, [162] большие материальные ценности. Обильная дань и разнообразные подати широкой рекой текли в Египет, в сокровищницу фараона. Один из знатных чиновников царского казначейства в Фивах, Тотнофер, изобразил на стенах своей гробницы (Шейх-абд-эль-Гурна, № 80) доставку, приемку, взвешивание и, надо полагать, подсчет различных ценностей, привезенных, очевидно, из Нубии в сокровищницу египетского фараона.[43] Среди этих ценностей выделяются золото в виде прямоугольных брусков, слитков и колец, медные слитки, слоновые клыки, страусовые перья, ящики и ларцы, в которых, возможно, хранились одежды, ткани и т. п. Слуги взвешивают золотые кольца на весах, а писцы записывают результаты взвешивания и подсчета. Наряду с драгоценными металлами в царской сокровищнице в те времена хранились роскошные, высокохудожественные изделия. На фреске из гробницы Кенамона, знатного вельможи времени Аменхотепа II, мы видим изящные, богато отделанные сосуды в виде бутона, в форме лежащей антилопы, зеркало, украшенное слоновой костью и черным деревом, конскую сбрую, панцири, мечи, секиры, ларцы. Судя по изящно сделанным рисункам и тут же помещенным надписям, здесь хранилось 230 кожаных колчанов, 680 щитов, обтянутых кожей, 30 царских посохов из черного дерева, серебра и болота, 360 железных серповидных мечей, 140 железных кинжалов, 220 бичей из золота, слоновой кости, черного дерева и т. д. Изобразив, по-видимому, только небольшую часть сокровищ, ценностей и оружия, вероятно, хранившихся в одном из отделений царской сокровищницы, Кенамон имел в виду дать хотя бы некоторое представление о богатствах, находившихся в распоряжении царя. Вполне естественно, что накопление этих богатств в царской сокровищнице стало возможным благодаря завоевательным походам в Переднюю Азию и Нубию, которые позволили египетским фараонам захватить в покоренных странах. Огромную добычу, обеспечить регулярный приток дани и способствовали дальнейшему развитию внешней торговли Египта.[44] Египет в период XVIII династии прочно завоевал Нубию. Она была введена в состав египетского государства в качестве особой области, непосредственно подчиненной высокому чиновнику, носившему титулы «царского сына Куша» и «начальника стран юга». При Аменхотепе II эту должность занимал некий Усерсатит, который в своих надписях называет себя «сын царя, начальник стран юга», «наследственный князь», «единственный друг», «состоящий при царе во всех его местах», «начальник дворца», «великие верховные уста во всей стране», «казначей царя Нижнего Египта». Судя по этим титулам и эпитетам Усерсатита, которые сохранились в его надписях, на должность наместника Нубии и вообще южных стран обычно [163] назначался высокопоставленный чиновник, придворный, занимавший видное положение при царском дворе, близкий к царю, может быть, непосредственно ему подчиненный. Одной из его важнейших обязанностей было получение и доставка в царское казначейство ценностей, которые систематически выкачивались египтянами из Нубии. Поэтому Усерсатит с гордостью говорит, что он был «велик данью из Нубии», что он «наполнял сокровищницу золотом (джам)».[45]

Египетское экономическое влияние проникало в Нубию главным образом через города, крепости служили военным оплотом египетского могущества и господства, храмы были проводниками культурного и религиозного влияния египтян на местное население.

С целью все большего укрепления египетского влияния в Нубии при Аменхотепе II здесь были достроены храмы, начавшие строиться еще в предшествующее царствование. Эти храмы были сооружены из камня и окружены кирпичными стенами, что превращало их в своеобразные крепостные сооружения. В надписях из Амады и Элефантины говорится о том, что на это строительство не жалели средств. «Двери [были] из лучшего кедра террас», «ворота из песчаника». Сооружение монументальных Арамов должно было свидетельствовать о силе и богатстве египетского государства, о его прочности и вечности. В надписях из Амады и Элефантины упоминается, что Аменхотеп II построил «большой пилон из песчаника.., окруженный колоннами из песчаника, как вечное сооружение».[46]

В различных районах Нубии сохранились остатки храмов, культовых сооружений, рельефов, статуй и надписей, ясно указывающие на глубокое проникновение египетского влияния в эти южные страны в царствование Аменхотепа II. В районе первых порогов на скалистом острове Бигэ (егип. Сенмет) была найдена сидящая гранитная статуя Аменхотепа II. В Калабша в переднем зале храма сохранился рельеф с изображением Аменхотепа II, который в качестве основателя храма приносит вино в жертву богу Мину и местному божеству Мандулис. В Амаде сохранились рельефы с изображениями и надписями времени Аменхотепа II. К югу от Анибы, на склоне крепостной горы Каср-Ибрим сохранилась памятная ниша с изображением Аменхотепа II, которому чиновники приносят дань (между прочим и пантеру). Между Вади-Хальфа и Керма на острове Саи сохранились остатки святилища, построенного Тутмосом III и достроенного Аменхотепом II между 2-м и 3-м порогами.

Проводником египетского влияния в Нубии было жречество; его высший слой, в состав которого входили крупные рабовладельцы и чиновники, был надежной опорой для проведения в Нубии политики египетского государства. Вполне естественно, [164] что Аменхотеп II, как и все его предшественники, щедро одарял наряду с египетскими также и нубийские храмы. В надписях из Амады и Элефантины говорится, что он «добавил один день к празднику [который праздновался] в Нубии [в честь] его матери, богини Анукет, во время его путешествия «Начало реки». Здесь же перечисляются и жертвы, приносившиеся по этому случаю в храм: «хлеб, пиво, быки, гуси, вино, благовония, фрукты, всякие хорошие и чистые вещи, как полагается каждый год, как добавка к трем дням его обычного праздника...»».[47] Постройки храмов и щедрые жертвы богам, вернее жрецам, связывались с победами фараона, который, вернувшись после победоносного похода в Верхнее Речену, считал своим долгом отблагодарить богов за дарованные им победы, а жрецов — за поддержку.[48] Огромные естественные богатства Нубии и прилегающих к ней областей широко использовались египетским правительством в значительной степени для проведения завоевательной политики в Передней Азии. Некоторая, очевидно, небольшая часть этих средств, оставалась в Нубии, оседая главным образом в храмах. На эти средства организовывалась религиозная пропаганда, которая должна была укрепить идеологическое влияние Египта в завоеванной Нубии и священный авторитет обоготворяемого фараона. Эти средства использовались и для организации египетского управления в Нубии, а также для материальной поддержки египетских жрецов и чиновников, живших к югу от 1-го порога Нила.

При Аменхотепе II завоевательная политика Египта достигла высокого напряжения. Египетским войскам покорились Палестина, Финикия, Сирия, северосирийские княжества; Нубия была прочно введена в состав египетского государства и подверглась сильному египетскому влиянию; наконец, даже далекое и большое Митаннийское государство было принуждено признать мощь и авторитет Египта в Передней Азии. Судя по захвату огромного числа пленных, египетские войска были многочисленны и достаточно организованы, чтобы совершать далекие походы вплоть до Напаты на юге и Северо-Западной Месопотамии на севере.

Государственный аппарат Египта был в значительной степени централизован. Страной управлял узкий круг высокопоставленных чиновников, которые контролировали административное управление, хозяйственную жизнь, финансы и даже храмы с их необозримыми богатствами и владениями. Имена некоторых из этих знатных аристократов хорошо известны. Таков Кенамон, в гробнице которого среди многих рисунков сохранилось изображение юного царевича Аменхотепа II, сидящего на коленях своей кормилицы, «великой кормилицы фараона».[49] [165]

Таков один из наиболее видных представителей царской администрации того времени (везир) Рехмира, который занимал ряд высоких постов при Тутмосе III и сумел сохранить свое положение при Аменхотепе II.[50] Эти высокопоставленные чиновники входили в высший слой правящего класса рабовладельческой аристократии наряду с представителями наиболее знатного и богатого жречества. Весьма возможно, что уже в это время на первое место начало претендовать высшее фиванское жречество, что, конечно, не могло не вызвать некоторых трений между первосвященниками Амона и царской властью. Но конфликт между царской властью и высшим жречеством, особенно фиванским, которое стремилось к некоторой самостоятельности, еще не назрел. Царская власть была достаточно сильна, чтобы не заискивать перед богатым и сановным жречеством. От времени Аменхотепа II до нас дошло довольно мало храмов. Возможно, что в религиозном центре столицы — Фивах, в частности в Карнаке, на было или почти не было возведено в то время каких-либо значительных построек. Однако здесь все же были построены молельня у западного фасада пятого пилона Карнакского храма, а также небольшой юбилейный (хебседный) храм.[51] Аменхотеп II, как и в Нубии, ограничивался главным образом достройкой храмов, начатых его отцом. В своей надписи он сообщает о сооружении в южном гипостиле «величественных колонн, богато украшенных электрумом». Следуя давней традиции, Аменхотеп II построил свой заупокойный храм, выбрав для него место на западном берегу Нила около святилища Тутмоса III. Очевидно, и в этом сказалось стремление Аменхотепа II во многом подражать своему предшественнику, полностью продолжая его широкую завоевательную политику в Передней Азии и Нубии. К сожалению, этот заупокойный храм не сохранился, и только скудные его остатки были обнаружены Флиндерсом Петри в 1896 г.[52] Весьма вероятно, что уже Аменхотеп II стремился в какой-то мере опереться на провинциальное жречество. В одной надписи, сохранившейся в Турра, говорится, что царем были «открыты каменоломни, чтобы добывать хороший известняк Айяна», причем тут же указано, что это должно было быть «памятником для богов и богинь, для их храмов [на миллионы лет]».[53] Особенно характерно то, что Аменхотеп II изобразил себя в данном случае перед вереницей из 13 божеств. Брэстед предполагает, что фараон добывал в этих каменоломнях строительный материал для своих построек в Мемфисе и Гелиополе.[54] Как бы то ни было, сохранились скудные известия о том, что Аменхотеп строил в Гермополе. В одной надписи[55] упоминается о постройке царем «укрепленного дворца [под названием] Аа-хеперу-Ра» именно в Гермополе. Как эта постройка, так и сооружение [166] пышной гробницы фараона в Долине царских гробниц свидетельствуют об усилении политического и религиозного авторитета обоготворявшегося царя, культ которого с давних пор существовал в Египте и использовался рабовладельческой аристократией в период крупных завоеваний для укрепления классового строя в целом.

Власть фараона все еще была прочными нитями связана с высшим, главным образом фиванским жречеством. Неизбежной данью времени были жертвы храмам, которые щедро расточали многие фараоны Египта. Аменхотеп II, очевидно, пытавшийся в некоторой степени освободиться от влияния фиванских первосвященников, все же принужден был сообщать в своих торжественных надписях о том, как он одарял Фиванский храм Амона — главное святилище и богатейшую сокровищницу Египта в те времена. Вполне естественно, что эти жертвы связываются с победами египтян в Передней Азии и с богатой данью, полученной из страны Митанни. После описания этих важнейших для того времени событий автор надписи говорит о сооружении царем в южном гипостиле величественных колонн, богато украшенных электрумом, и о том, что царь пожертвовал в храм золотую и серебряную утварь. «Сокровищница [храма] была наполнена данью из каждой страны. Его амбары ломились от чистого зерна». Царь пожертвовал Амону алтарь (?) из золота, пол которого был сделан из серебра, а также роскошные драгоценные сосуды, которые были «прекраснее, чем звезды».[56] Демагогически используя поддержку все еще могущественного жречества, Аменхотеп II с гордостью говорит, что бог щедро наградил царя за эти жертвы, сделав его «владыкой народа».[57] Характерно, что и в эту эпоху, как и во время царствования Хатшепсут, рабовладельческая аристократия, возглавляемая царем, пыталась укрепить всеми способами свой авторитет среди широких масс свободного населения, которые в египетском языке того времени обычно обозначались словом «рехит».

Завоевательные войны в значительной степени содействовали обогащению рабовладельческой аристократии Египта. В сокровищницу фараона непрерывным потоком стекались огромные богатства: военная добыча, подати и дань покоренных народов, большие материальные ресурсы, которые систематически выкачивались как из местного египетского населения, так из завоеванных стран Передней Азии и Нубии. Одновременно с этим развивалась и внешняя торговля, в частности с племенами Эгейского мира, на что между прочим указывают изображения в гробнице Аменемхеба.[58] Естественно, что искусство этого времени ярко отразило роскошный быт богатой и знатной аристократии, постоянно и щедро награждаемой [167] царем. «Начальник царской трапезы» Суемнут изобразил на стенах своей гробницы яркие картины быта, характеризующие привольную и праздную жизнь богачей при царском дворе. Мы видим, как Суемнут осматривает «прекрасные места царского погреба в Фивах», в котором хранятся огромные запасы вина, разлитого в кувшины и предназначенного для царского стола. Далее изображена царская пивоварня, в которой готовят пиво. На некоторых сосудах, очевидно, с пивом, видны имена Аменхотепа II. Наконец, на стенах той же гробницы изображен Суемнут, наблюдающий за приготовлением царской трапезы. На стол ставят фрукты, овощи, мясо. В корзинах лежат смоквы и гранаты, в сосудах налит мед.[59] Знатные богачи в своих усадьбах старались окружить себя утонченной роскошью. Каждый из них стремился иметь свою свиту. Так, слуги Кенамона несут его оружие и утварь: щит, колчаны, бумеранг, стул, палку, сандалии, кошель — богатые и роскошные вещи его обихода. Не только сад, но и кухня Кенамона достойны того, чтобы их запечатлеть на стенах гробницы. Особенно тщательно и изящно изобразил египетский художник девушку, играющую на лютне. Недаром этот рисунок считается одним из шедевров египетского искусства.[60] Роскошные пиры, на которых угощали знатных гостей, развлекая их музыкой и плясками гаремных девушек, хорошо изображены на стенах гробниц Тотнофера, Тота и Небамона.[61] Знатные богачи гордились своими колесницами, подражая в этом египетскому фараону. Нередко они совершали путешествия на своих кораблях в священный город Озириса — Абидос. Один маленький эскиз, изображающий приготовление постели и причесывание женщины, смотрящейся в зеркало, который сохранился в гробнице «ювелира и скульптора Нефер-ренпет», — дает яркое представление о роскошной и беспечной жизни богатых рабовладельцев того времени.[62]

Художественное ремесло и искусство служили в значительной степени для украшения предметов быта и религиозного культа. Об этом говорят изящные изделия, сохранившиеся до наших дней, как, например, статуэтка Аменхотепа II, стоящего на коленях и держащего в руках два жертвенных сосуда.[63] В Британском музее хранятся высокохудожественные изделия этого времени: диоритовое ушебти тонкой работы с именем Аменхотепа II, стеклянные и алебастровые сосуды, наконечник булавы, стэла Иату, второго царского жреца, часть сосуда с именем писца Тутмоса и раскрашенная скульптурная группа Иату, занимавшего должности жреца бога Амона, хранителя царского дворца и начальника сокровищницы, который изображен вместе с его родственниками.[64] Очевидно, этот период был временем особенного обогащения и усиления рабовладельческой [168] аристократии, которая сумела с максимальной выгодой для себя использовать военно-агрессивную политику египетского государства.

Развитие рабовладельческого хозяйства объективно приводило к дальнейшему росту производительных сил в стране. Использование большого количества рабской силы давало возможность расширять территорию обрабатываемых земель и способствовало развитию сельского хозяйства. Укрепление экономических и культурных связей Египта с соседними странами позволяло египетским рабовладельцам использовать технический опыт культурных народов Передней Азии. И хотя технический прогресс в этом отношении был незначительным и не всегда поддается учету, однако ближайшее исследование должно пролить некоторый свет на эти проблемы.

На стенах гробниц египетских вельмож времени Аменхотепа II сохранились изображения, ярко характеризующие хозяйственную жизнь больших рабовладельческих поместий. По-прежнему сохраняло свое значение сельское хозяйство, в частности промысловая ловля птиц сетями, скотоводство, земледелие и виноградарство. Частнособственнический характер этих крупных поместий подчеркивается тщательным учетом хозяйственной продукции, будь то клеймение скота или перепись кувшинов с вином.[65] Некоторый, пожалуй, несомненный технический прогресс заметен в тех ремесленных производствах, которые возникли или развивались под иноземным воздействием. Так, например, при изготовлении кузова колесниц и сандалий используется цветная кожа. Высокое развитие получает ювелирное искусство, в частности изготовление из золота и серебра роскошных и высокохудожественных ваз и чаш, стиль которых обнаруживает несомненное влияние переднеазиатского и эгейского искусства.[66]

Искусство достигло в это время в Египте высокого расцвета; в период XVIII династии египетский классический стиль выработал свои особенно отчетливые и в то же время утонченные формы. При этом искусство и религия использовались в значительной степени для укрепления существующего классового строя и для связанного с этим возвеличения царя, которого жреческая пропаганда изображала в качестве бога.

Египетские войска, при Аменхотепе II вторгшиеся в Северо-Западную Месопотамию в пределы Митаннийского государства, укрепили главенствующее положение Египта в Передней Азии. Огромные богатства, стекавшиеся в Египет из завоеванных и соседних стран в виде добычи, дани, податей и товаров, непомерно обогатили царскую казну и храмовые сокровищницы, обеспечив роскошную жизнь рабовладельцев, жрецов и чиновников, но в то же время углубив классовые противоречия между [169] богачами и бедняками, между знатными рабовладельцами и обездоленными рабами.

[Правление Тутмоса IV и Аменхотепа III][000]

Ввиду отсутствия документов трудно сказать, совершали ли египтяне крупные военные походы в Переднюю Азию в течение второго десятилетия царствования Аменхотепа II. Однако имеются все основания предполагать, что Египет был обескровлен длительными войнами и что под давлением некоторых слоев населения египетское правительство, как некогда при Хатшепсут, было принуждено временно приостановить политику внешних завоеваний и больших военных походов. Таким образом, уже в последние годы царствования Аменхотепа II мог наметиться тот поворот к новому курсу мирной внешней политики, который получил наиболее четкое выражение при Аменхотепе III и особенно при Эхнатоне. Однако эта передышка была непродолжительной. Вскоре после смерти Аменхотепа II на престол вступил Тутмос IV, который, возможно, стал царем в результате дворцового переворота. Недаром в одной легенде, текст которой начертан на стэле, найденной между лапами большого Гизэхского Сфинкса, рассказывается о вещем сне Тутмоса. Заснув после охоты в тени Великого Сфинкса, Тутмос увидел во сне, что к нему явился сам бог «великой статуи Хепра», т. е. верховный бог солнца, и обещал ему свое «царство на земле». Очевидно, эта легенда должна была обосновать законность притязаний Тутмоса IV на царский престол. Больше того, в этой надписи ясно указываются те социальные слои, на которые опирался новый фараон. «Войско, царские дети и все знатные радовались ему и любили его... Кварталы Мемфиса и все города, ему принадлежавшие, пришли к нему, подымая руки перед его лицом и восхваляя его».[67] Нет ничего удивительного, что войско, дворцовая аристократия и знатные рабовладельцы, а также зажиточные слои городского населения, заинтересованные в возобновлении завоевательной политики, возвели на престол Тутмоса IV, видя в нем истинного преемника Тутмоса III Мен-хепер-Ра. Да и сам Тутмос IV в надписи на Латеранском обелиске называет себя сыном великого завоевателя и считает своим долгом «украсить» и «воздвигнуть» обелиск своего знаменитого предшественника, пролежавший в неоконченном виде 35 лет в Карнакском храме. Возможно, что воцарению Тутмоса IV способствовали и старые сподвижники и соратники Тутмоса III, как, например, писец Чанани, автор «Анналов Тутмоса III», продолжавший свою службу в качестве «начальника войска» и «действительного царского писца» при Тутмосе IV. Характерно, что некоторые особенности летописного стиля, впервые появившиеся в «Анналах Тутмоса III», сохранились и в надписях времени его преемников: Аменхотепа II, Тутмоса IV и даже Аменхотепа III. Так велико [170] было влияние той идеологии, которая была выработана в период расцвета военной политики Египта при Тутмосе III.[68]

Тутмос IV, сражающийся на колеснице. Рельефное изображение на колеснице Тутмоса IV. Каирский Музей. Новое царство. XVIII династия.

Военная аристократия, возведя на престол Тутмоса IV, использовала все идеологические средства того времени — художественную литературу, изобразительное искусство и религию, для того чтобы окружить фараона ореолом неустрашимого мужества, создав легендарный образ царя-победителя, который с самых юных лет как бы готовился к карьере полководца, будучи смолоду смелым охотником на львов и метким стрелком.[69] И настолько глубоко внедрился в сознание современников облик фараона-победителя, что даже в гробнице Тутмоса IV сохранились на обломке царского трона и роскошной колесницы его изображения в виде сфинкса, попирающего поверженных нубийцев, и триумфатора, который на своей колеснице топчет и сокрушает сведенные в предсмертных судорогах тела побежденных иноземцев.[70] Этот образ идеализированного героя — победоносного фараона, мчащегося на своей колеснице во время охоты на диких зверей, а в дни войны — на своих врагов, укрепляется в изобразительном искусстве и художественной литературе времени Нового царства. Особенно характерно, что этот становящийся почти стандартным образ мужественного [171] охотника и смелого воина используется для изображения не только царя, но часто и знатного аристократа, который пользовался своей колесницей как на охоте,[71] так и в бою. Это указывает на то, что египетский фараон в период XVIII династии был особенно тесно связан с богатой и родовитой военной знатью, интересы которой он в первую очередь представлял и защищал.

О походе Тутмоса IV в Переднюю Азию сохранились очень скудные сведения в некоторых надписях того времени. В очень обрывочной надписи в Карнаке, содержащей список жертв, упоминаются «предметы, которые его величество захватил в Нахарине... во время первого победоносного похода».[72] Один из сподвижников фараона, служивший в его свите или личной охране, в надписи на своей стэле сообщает, что он находился при царе во время его «походов в южные и северные страны, следуя за его величеством от Нахарины до Кароя и находясь [вместе с ним] на поле битвы».[73] Во время этого похода в Переднюю Азию (очевидно, в Северную Сирию) Тутмос IV захватил некоторое количество пленных. В надписи, высеченной в заупокойном храме Тутмоса IV в Фивах, упоминается «заселение «Крепости Мен-хеперу-Ра» людьми из Хару, которых его величество взял в плен в городе Гезере (Ка-джа)».[74] Во время этого похода в Нахарину египетские войска захватили не только пленных, но и добычу. Князья Нахарины принуждены были доставлять в Египет обильную дань, как мы это видим на одном изображении из гробницы Хаемхета.[75] В гробнице «действительного царского писца, писца новобранцев и начальника войска Чанани» изображено, как «доставляются приношения из Речену и поставки из северных стран: серебро, золото, малахит, всякие драгоценные камни из страны бога, [которые привозятся] князьями всех стран».[76] Очевидно, этот так называемый «первый победоносный поход» Тутмоса IV в Переднюю Азию увенчался несомненным успехом. Его результатом было укрепление египетского влияния в странах Речену и Нахарина, иными словами, во всей Сирии вплоть до границ Малой Азии и Месопотамии. Сирийские князья были снова принуждены поставлять ценности ко двору египетского фараона.

Имеются основания предполагать, что Тутмоса IV в начале его царствования поддерживали военные слои рабовладельческой и придворной аристократии, войско и зажиточные слои городского населения, а также, возможно, и провинциальное жречество.[77]

В этот период начала упадка военной и политической мощи египетского государства, когда, несомненно, стало понемногу ослабевать политическое влияние Египта в соседних [172]

Египетский вельможа на охотничьей колеснице. Роспись из гробницы Усерхета. Новое царство. XVIII династия.

странах и все больше углублялись классовые и социальные противоречия между различными слоями населения, центральная власть в лице фараона и его ближайшего окружения должна была опираться на более широкие слои населения и умело лавировать между наиболее сильными группировками в среде правящего класса рабовладельческой аристократии. Однако, возобновив прежний курс завоевательной политики, Тутмос IV, начав на 8-м году своего царствования поход против нубийских племен, сделал попытку опереться теперь на высшее фиванское жречество, которое всегда вдохновляло фараонов на широкие завоевания, в особенности в Нубии, всегда считавшейся исконным доменом верховного фиванского бога Амона, его главного храма в Фивах и его жречества. На скалах Коноссо около Филэ, где издавна проходила граница собственно Египта,[78] сохранилась надпись, описывающая поход Тутмоса против восставших нубийских племен. Эта надпись выдержана в стиле, типичном для того времени, когда египетские фараоны изображали себя в качестве преданных почитателей бога Амона, называя фиванского бога своим «отцом» и спрашивая у него совета как у «правителя богов». В надписи говорится о том, что, когда Тутмос IV находился в Фивах и совершал обряды, в [173] частности обряд очищения, в честь бога Амона, фараону сообщили, что южные племена спустились из страны Вават, задумав поднять восстание против Египта и собрав вокруг себя ряд соседних мятежных племен. Демонстрируя перед народом свое традиционное благочестие и свою связь с высшим фиванским жречеством, Тутмос IV , совершив соответствующие церемонии, обратился за советом к верховному фиванскому богу Амону, названному в этой надписи «правителем богов». Получив от фиванских жрецов согласие на проведение этого похода, фараон во главе своего войска выступил на юг. Судя по тому, что войска фараона двигались по обоим берегам Нила, а корабль фараона шел вверх по Нилу, причем царь останавливался в больших населенных пунктах у наиболее почитаемых храмов, например в Эдфу, этот поход был скорее карательной экспедицией, нежели регулярной войной с организованными войсками противника.[79] В надписи сказано о том, что население с восторгом встречало фараона, а мятежные враги пытались укрыться в «недоступных долинах» восточного нагорья, где их настигали египетские войска. К сожалению, конец надписи плохо сохранился и поэтому трудно сказать, каковы были реальные последствия этого похода. Очевидно, в результате этого похода восстание мятежных племен, если оно имело место, было подавлено, что дало египтянам возможность укрепить и расширить свою власть над «южными странами», откуда они постоянно получали военную добычу, дань и подати, жестоко взимаемые с местного населения. Как полагает Брэстед, пленные, захваченные в стране Куш, были поселены фараоном в ограде его заупокойного храма в Фивах. На это, возможно, указывает надпись, найденная Петри и хранящаяся в Хаскельском Восточном музее в Чикаго.[80] Таким образом, с этого времени египетские фараоны начинают выводить все большее количество рабов из завоеванных соседних стран и расселять их в специальных поселениях и лагерях.

При Тутмосе IV последний подъем завоевательной политики египетского государства носит судорожный характер тщетной попытки удержать обширные территории, которые были завоеваны в Передней. Азии и Северо-Восточной Африке в конце XVI и в первой половине XV в. Географические границы территорий, на которых разыгрывалась эта упорная борьба в царствование Тутмоса IV, отмечены названиями, сохранившимися на внутренней стенке кузова колесницы этого фараона. В этом списке перечислены страны и города Передней Азии: Нахарина, Сангара, Тунип, Шасу, Кадеш и Тихиса, а также местности Нубии: Куш (?), Караи, Миу, Ирем, Гурсес и Тиураик.[81] Наряду с известными обозначениями «от Нахарины до Караи» встречаются и некоторые другие, редко упоминаемые. Но район [174] борьбы по-прежнему простирается от берегов Евфрата до далеких стран Восточной Африки.

Аменхотеп III на своей колеснице. Рельеф Каирского Музея. Новое царство.

При следующем египетском фараоне военная политика Египта становится значительно менее напряженной и активной, чем в предшествующий период, когда египетские войска наводили трепет и ужас на племена и города Передней Азии и Нубии и внушали не только уважение, но даже беспокойство и страх сильным соседним государствам. Судя по отсутствию специальных надписей, повествующих о больших военных походах Аменхотепа III, а также по дипломатическим документам Амарнского архива, после смерти Тутмоса IV египетское правительство принуждено было почти полностью отказаться от прежнего традиционного курса завоевательной политики. Весьма возможно, что это стоит в связи с истощением сил египетского народа после длительного периода войн, с обострением классовых противоречий, когда огромные богатства скопились в руках рабовладельческой аристократии, в частности в руках высшего фиванского жречества. Имеются некоторые основания предполагать, что подготовка Амарнской [175] реформы, связанная с ориентацией центральной власти на провинциальное жречество и средние слои населения, началась еще до вступления на престол Эхнатона, может быть, в царствование Аменхотепа III.[82]

Весьма возможно, что эти слои населения еще в доамарнский период активно выступали против высшего фиванского жречества. К сожалению, в документах не сохранилось явных на это указаний. Но во всяком случае совершенно ясно, что Аменхотеп III только в начале своего царствования и то главным образом с целью укрепления своего авторитета в первую очередь среди рабовладельческой аристократии и фиванского жречества, а также продолжая старую традицию, совершил поход в Нубию. В ряде надписей этого времени описывается этот поход, который произошел в течение 5-6 годов царствования Аменхотепа III. В надписи у 1-го порога фараон сообщает о победе над «врагом из Куша» и подчеркивает свою связь с фиванским храмом, называя себя «правителем Фив, любимцем Амона-Ра, царя богов». В надписи, высеченной на скале на острове Коноссо, эта связь фараона с фиванским жречеством подчеркнута еще более ясно и наглядно благодаря изображению Амона, который приводит к Аменхотепу III в качестве пленников четыре южные страны: Куш, Ирем, Урем и Арек. В этой надписи в традиционной напыщенной форме говорится о победах фараона и о том, что «ни один царь Египта не сделал чего-либо подобного».[83] В одной надписи Британского музея упоминается о том, что Аменхотеп III одержал победу над нубийскими племенами в районе Ибхата и захватил там 740 пленников.[84] Однако вряд ли можно согласиться с Брэстедом, что Аменхотеп III углубился в Нубию «немного дальше», чем Тутмос III. Действительно, Бубастисская надпись сообщает, что египетские войска достигли «высот Хуа». Однако если это название встречается в списке географических названий рядом с названием страны Пунт, то из этого никак нельзя делать вывод, что эти «высоты Хуа» находились именно рядом со страной Пунт, поскольку в египетских географических списках названия местностей располагались далеко не всегда в строго географическом порядке. С другой стороны, нельзя принимать на веру трафаретные напыщенные утверждения автора Коносской надписи, что «ни один царь Египта не сделал чего-либо подобного». Такие фразы довольно часто встречаются в египетских победных надписях и с течением времени приобрели чисто стандартный характер. Ведь в каждом языке есть такие слова, как «необыкновенный», «необычайный», «непревзойденный»; однако все эти слова в обычном словоупотреблении часто теряют свой прямой смысл и просто означают «особенный» в смысле «превосходного» и т. д.[85] Трудно сказать, сколько карательных [176] экспедиций совершил Аменхотеп III в Нубию, но вряд ли они носили более серьезный и внушительный характер, чем походы его предшественников. Эти военные экспедиции на юг предпринимались не для подавления восстаний, не с целью дальнейших завоеваний, а главным образом для захвата добычи, которую Аменхотеп III стремился вывезти из Нубии,[86] как это делали и многие из его предшественников.

Естественные богатства Нубии и прилегающих стран широко эксплуатировались в течение всего периода XVIII династии, причем эта эксплуатация восточноафриканских ресурсов достигла в царствование Аменхотепа III весьма значительных размеров, что во многом обусловило внешний расцвет материальной культуры, необыкновенный рост храмового хозяйства, обогащение аристократии и обеспечило развитие внешней торговли и дипломатической деятельности египетского государства. В гимне Амону, который сохранился на стэле, найденной в Фивах в заупокойном храме Мернепта, в торжественных словах говорится о том, что «вожди презренной страны Куш» несут фараону дань на своей спине, что в крепости, окруженной высокими стенами, поселены «дети вождей нубийских племен», что «страны Пунта» присылают в Египет лучшие сорта дерева.[87]

Для того чтобы сохранить за Египтом контроль над районами Восточной Африки, от Нижней Нубии до Пунта, необходимо было непрерывно принимать меры к усилению экономического, политического и культурного влияния Египта в этих странах. Поэтому, египтианизация Нубии продолжалась и при Аменхотепе III. С этим была связана обширная строительная деятельность, постройка храмов, которые были в те времена рассадниками и центрами религиозной пропаганды, в частности царского культа. В храме в Седеинга, между 2-м и 3-м порогами Нила египетская царица, жена Аменхотепа III, была изображена в виде богини. Несколько южнее, в Солебе, был построен храм, посвященный культу царствующего фараона. В надписях, сохранившихся в развалинах этого храма, Аменхотеп III торжественно говорит, что он построил этот храм в качестве памятника для возвеличения своего образа, называя себя «владыкой Нубии (Та-педжет), великим богом, владыкой неба». Далее описываются красоты этого «обширного и просторного» храма, пилоны и флагштоки которого достигают неба и небесных светил.[88]

Еще южнее, в 180 км к югу от Вади-Хальфа, на западном берегу Нила, в Сесеби, между 2-м и 3-м порогами, приблизительно во время Хатшепсут возник важный укрепленный город, своего рода крепость и опорный пункт египетского могущества в Нубии, получивший довольно большое значение [177] при Аменхотепе III. Очевидно, этот город особенно разросся в первые годы царствования Аменхотепа IV, как на это указывают развалины трех храмов, относящихся именно к этому времени.[89] Наконец, древнейшая часть египетского города времени Нового царства, раскопанного в Кава, к югу от 3-го порога, была, возможно, также построена в царствование Аменхотепа III, так как древнейшие находки, сделанные здесь, относятся к этому времени. Этот город, получивший название Гематон, стал крупным центром при Эхнатоне и, видимо, был связан с культом Атона, первые зачатки которого, как известно, стали появляться еще при Аменхотепе III.[90]

Так завоевание Нубии фараонами XVIII династии привело не только к тому, что Нубия была прочно включена в состав египетского государства, но также к тому, что египетское влияние глубоко проникло в толщу местного населения, сохранившись в своих пережитках до весьма позднего времени.

Совершенно иная обстановка создалась в Передней Азии. В Северо-Западной Месопотамии выросло сильное Митаннийское государство, которое стало соперничать с Хеттским царством. Оба эти государства, ведя между собой упорную борьбу, пытались укрепить свое политическое влияние в Северной Сирии. В Южной Сирии образуется коалиция сиро-финикийских князей и городов, пытающихся освободиться от власти Египта. В Палестину проникают племена хабири, угрожающие египетским резидентам, гарнизонам и городам, сохраняющим верность египетскому фараону. Египет, ослабленный многолетними и тяжелыми войнами, истощивший свои людские резервы, не может удержать своих позиций в Передней Азии. Начинается период ослабления военной мощи Египта при Эхнатоне и его слабых преемниках. Лишь при первых фараонах XIX династии Египет снова начинает активизировать свою внешнюю политику; однако этот период египетской истории уже выходит за пределы нашего исследования. [178]