Военные приключения. Выпуск 7

Владимир Михановский РУСЬ КРЫЛАТАЯ Повесть

сень в том году выдалась капризная да ранняя, так что люди, можно сказать, и солнышка–то не видали. К началу сентября и вовсе лето пропало, как не бывало его. Обложные, тягучие тучи завесили небо, частенько шел нудный дождь.

В зарослях, окружающих монастырь, тревожно алели кисти рябины, которая в этот год уродилась отменной. Неплох был и урожай, но он пропадал, гнил на корню, и тут уж не погода повинна была: враг коварный просочился, пробился сюда, почитай, в самую сердцевину Руси святой. Разорял дома, жег, грабил, убивал.

Смутное время!

Как сопротивляться вооруженному, сорганизованному супостату? Единственной более или менее надежной защитой для окрестного люда представлялись только стены Троице–Сергиевого монастыря, и сюда потихоньку начал стягиваться народ из окрестных деревень.

Недруг, сытый да наглый, пришел по Московской дороге. День и ночь бесконечно тянулись, поскрипывая, повозки, доверху груженные награбленным добром, мычал угоняемый скот, мародеры горланили пьяные песни. Частенько между разношерстными пришельцами вспыхивали драки, которые кончались поножовщиной.

Они попытались с ходу взять монастырь, но были отброшены.

После нескольких неудачных попыток, многих потеряв, враги задумали иное и принялись со всех сторон обтекать твердыню монастыря, так что последний в конце концов уподобился островку, который со всех сторон окружен беснующейся талой водой.

К концу сентября последняя тропинка, ведущая из монастыря, была перерезана. Поляки обложили его и заранее предвкушали победу. О несметных богатствах монастыря ходили легенды, что особо их притягивало.

…Иван вышел из избы на рассвете. В последнее время ему худо спалось, на душе было тревожно. Улицы оказались переполненными, и он подивился, сколько все–таки народу прибыло — не протолкнешься. Матери кормили младенцев грудью тут же, на улице, в воздухе стоял гул голосов, плач детей, надрывное мычанье недоенной скотины.

Миновав площадь, тоже почти всю забитую пришлым людом, он направился к крепостной стене. Хотелось посмотреть, что происходит там, снаружи.

Ворота, обычно распахнутые настежь, сейчас оказались наглухо закрытыми. Иван потрогал пальцем поперечное бревно, потом с силой толкнул его, отчего несмазанные петли ворот натужно заскрипели.

На звук подошел стражник с пикой.

— Чего тебе, пташка ранняя?

— Отвори, — попросил Иван.

— Смерти захотел?

— Глянуть желаю, что на белом свете деется. А то сидим тут, как в крысоловке.

Стражник покачал головой:

— Нельзя.

— Почто?

— Заказано ворота отворять.

— Вчера я бегал наружу…

— Вчера бегал, а сегодня не побегаешь. Велено никого не впущать и не выпущать, — зевнул стражник.

— А ты потихоньку, в калитку меня выпусти. А? — попросил Иван. — Что ж ты, не знаешь меня?

— Кто ж тебя не знает, прыгунка, — ухмыльнулся стражник. — Только зря просишь.

— Я пробегусь — за мной и ветер не угонится, и мигом обратно.

— Попадешь как кур во щи. А ты вот что, прыгуиок, — посоветовал стражник. — Забирайся на стену да и гляди, сколько душеньке угодно.

— И то дело, — согласился Иван и словно ветер помчался к ближайшей угловой башне.

Стражник глядел ему вслед, то ли неодобрительно, то ли восхищенно покачивая головой. Странный он парень, этот Иван Крашенинников. Словно бес в ногах его сидит. Бегает так, что никто в округе за ним не угонится. Куда там! Кажется, Иван, захоти только, и коня доброго обгонит. А как он прыгает, как из лука тугого стреляет, как копье мечет в цель — загляденье! И откуда что берется? Отец его, Петр, забитый мужик, стать у него самая что ни на ест обыкновенная. А у Ивана — любо–дорого посмотреть: стройный, в поясе узок, плечи широкие. Ходит — как по воздуху плывет. Не зря девки на него заглядываются.

По витой избитой лестнице, утопленной в башне, Иван между тем споро выбрался наверх. Миновал выщербленный зубец, вышел на открытый участок и, глянув вниз, застыл словно завороженный. Зрелище и впрямь было необычным.

Внизу на равнине теснился немирный пришлый люд, который торопился по–хозяйски устроиться у стен монастыря. Ставили палатки, разжигали костры, забивали скотину. Несмотря на ранний час, в стане противника царило оживление. Иногда до Крашенинникова долетали отдельные возгласы.

Все это людское месиво колготилось в сырой сентябрьской дымке, сбивалось в кучки, чтобы тут и.в растечься ручейками, и очень напоминало издали муравейник.

Через несколько минут Иван заметил, как издалека, со стороны Благовещенской рощи, показалась группа воинов в одинаковых одеждах. Они сноровисто волочили по земле какой–то длинный предмет. Острые глаза юноши угадали в нем осадную лестницу, известную ему по рассказам Аникея, его приятеля, который слыл неугомонным выдумщиком и изобретателем всяческих поделок.

Иван смотрел на осадную лестницу, и сердце его еще тревожнее заколотилось. Только теперь он всей душой почувствовал, что впереди, в недалеком будущем, — осада, жестокие сечи…

Потянул ветерок, и Крашенинникову показалось, что это сам ангел смерти повеял своим крылом. Из рассказов беженцев он знал, что враг жесток и неумолим. Чего–чего, а пощады от него не жди!

Здесь, за стенами монастыря, находились все его близкие: и многочисленные друзья, и старые родители, и златокосая Наталья. Что ждет их в будущем?..

Несмотря на насупившееся небо, осаждающие продолжали суетиться, что–то кричали, размахивали руками. Вскоре появилась вторая осадная лестница, затем еще и еще. Крашенинников и счет им потерял. Среди всех лестниц выделялась одна, которая была почти вдвое длиннее других.

Иван оглянулся, посмотрел на крепость, которая показалась маленькой и беззащитной перед несметными сонмищами врагов, и сердце его сжалось от тоскливого предчувствия.

Неужто им никто в крепости не поможет, неужто люди окажутся брошенными на произвол судьбы? II где же? Здесь, посередь Руси, собственной отчизны.

До Москвы, ежели по мирным временам, рукой подать, а ныне — попробуй доскачи, доберись. Птицей не полетишь, хотя Аникей и говорил ему однова, что человеку можно приделать крылья, и тогда он поднимется в небеса, аки птица. Он даже рассказывал про какого–то стародавнего парня, которого звали Икар… Вроде этот самый Икар смастерил себе крылья, прикрепил перья воском да и полетел ввысь вместе со своим отцом, кап то мудрено его звали… Только дело плохо кончилось. Поднялся Икар слишком высоко, туда, где солнце жгло больно жарко, лучи его растопили воск, и перья выпали. Упал Икар в море и погиб. Тут и сказке конец. А может, не сказке?..

Крашенинников тряхнул головой. Нет, крылья не для него! Вот по земле бежать — дело другое. Тут он с кем хочешь потягаться может.

Как, однако, пробраться в Москву, чтобы попросить помощи? Может, глухой ночью на коне добром поскакать? Конь хороший найдется, да ненадежное это дело — конь. Заржет не вовремя — и враз попадешься. Иван глянул на людское месиво внизу и вздохнул: коня убьют под ним в два счета. Надеяться можно только па себя… На мгновение он прикрыл глаза, представив себе, как дерзко мчится там, внизу, лавируя между врагами, а те в растерянности никак не могут поймать его, только хватают руками пустоту. Они пускают в пего стрелы, мечут копья, да все мимо, мимо — настолько ловко увертывается от них Иван. Словно нынешней весной, когда они играли с ребятами в горелки на лугу…

Видение было настолько ярким, что Иван вздрогнул, когда кто–то неожиданно окликнул его снизу:

— Эй, Вань!

У подножья степы стоял Аникей Багров и, задрав вверх рыжую жидкую бороденку, весело смотрел на него.

— Заснул, что ли, стоя? — поинтересовался приятель.

— Навроде того, — не без смущения признался Крашенинников, улыбнувшись в ответ.

— Гляди, свалишься полякам прямо в котел. Знатная похлебка получится.

— Поднимайся сюда.

— И то.

Аникей, взобравшись на крепостную стену, тут же зашел за зубец, служащий защитой воинам от стрел врагов.

— Насилу разыскал тебя здесь, — произнес Аникей, едва отдышавшись от быстрого подъема по крутой лестнице. — Спасибо, стражник подсказал, где тебя искать, неугомонного. Чего тут деешь–то?

— На недруга смотрю.

— Охоронись, за камень стань. Неровен час, стрелой сшибут, моргнуть не успеешь.

Иван махнул рукой.

— Не до меня им, — произнес он. — Видишь сам, что там делается.

— Да уж вижу, — угрюмо ответил Аникей. Брови его нахмурились, вертикальная складка прорезала лоб.

— Подмогу нужно просить, и чем скорее, тем лучше, — сказал Крашенинников. — Сами, видать, не выдюжим.

— До бога высоко, до царя далеко, — ответил Аникей, приставив к глазам ладонь козырьком, чтобы лучше видеть.

— Ну уж далеко, — возразил Иван, — До Москвы–то рукой подать.

— Видят око, да зуб неймет, — усмехнулся Аникей, продолжая разглядывать несметные полчища врагов.

— А ты придумай чего–нибудь, Аникуша.

— Я?

— Кто же еще–то? Ты первый выдумщик в округе. Даже, говорят, с нечистой силой начал знаться…

— А ты, ежели друг мне, глупостей не повторяй! — резко оборвал его Аникей.

— Я шутейно…

— И шутейно не болтай.

— Нет, Аникей, ты не отказывайся, — не отставал Иван. — У тебя в избе диковинок полно — одна похлеще другой. Ты бы сделал мне крылья, а? Навроде как у того парня, про которого рассказывал.

— А полетишь?

— Полечу, так и быть. Где наша не пропадала!

— А вдруг враги стрелой сшибут, али сам сверзишься с поднебесья? Не побоишься?

— Не побоюсь, вот те крест, — торопливо проговорил Иван. Ему показалось, что Аникей спросил всерьез, а в том, что его приятель горазд на самые неожиданные выдумки, Ивану, да и не только ему, приходилось убеждаться не раз.

— Значит, в Москву полетел бы?

— В Москву, за подмогой.

Аникей стер тяжелую каплю дождя, упавшую на лоб.

Приятели помолчали. Дождь начал усиливаться.

— Ладно. Крылья — сказка, конечно, я понимаю, — развел руками Иван. — Но думаю, Аникей, я сумел бы и пешком до Москвы добраться.

— Это как же?

— Бегом. Никто меня не догонит.

— А ежели препятствие встретишь? Обоз, к примеру?

— Перепрыгну, что твой кузнечик. И добегу, — громко произнес он и тряхнул чубом.

— Меля в монастыре чудаком почитают. А ты, гляжу, чудак меня похлеще будешь.

— Думаешь, сил у меня не хватит?

— Силенок у тебя хватит, Ваня. Чем–чем, а этим тебя господь не обидел.

— Чего ж еще надо?

— Уменья.

— Уменья бегать, что ли?

— Вот именно. И прыгать тоже, — добавил Аникей.

Иван искоса бросил взгляд па приятеля: не шутит ли? Но лицо Багрова оставалось серьезным.

— Вроде умею я бегать да прыгать, Аникуша, — произнес с обидой Крашенинников.

— Да знаю я, что проворнее всех в округе, — хлопнул его по плечу Аникей, — что никто но догонит тебя. Но речь о другом веду: бегать и прыгать — великое искусство. И ему нужно учиться, как, например, грамоте. В древности оно ведомо было, а потом утрачено.

— Откуда знаешь?

— Да уж знаю.

— Кто сказал?

— Сорока на хвосте принесла, — рассмеялся Аникей.

Крашенинников задумался. Так что же это получается, люди добрые? Он бегает быстрее всех, прыгает выше и дальше всех — не зря же люди прозвали его прыгунком! — а приятель этак небрежно, походя замечает, что он толком не умеет ни бегать, ни прыгать.

А может, Аникей прав? Каждый раз, легко обгоняя других, Иван смутно ощущал, что способен на большее. Может, и впрямь уменья ему не хватает?

От всего этого вдруг повеяло жгучей тайной, но Иван в расспросы не стал вдаваться: как говорится, всякому овощу свой срок. Голова его теперь была занята совсем другим.

Дождь припустил сильнее, но приятели не обращали на него внимания. Монастырские окрестности затуманились, затянулись косой сеткой.

Плотно сжав губы, Аникей вглядывался в даль, думая о чем–то своем. Казалось, он видит нечто, не видимое другим.

— Если ты провидец такой, то ответь на вопрос… — начал Иван.

— Ну?

— Удержим мы крепость али отдадим ее ворогу ненавистному? — голос Ивана задрожал от волнения.

— Того не ведаю, — покачал головой Багров. — Смотря как сражаться будем.

Снизу, с монастырского подворья, донесся жалобный плач, беженка тащила за руку орущего мальчишку, награждая его тумаками.

— Аникей, — взмолился Крашенинников. — Придумай, как супостатов истребить али от стен отогнать. Сожги их, али утопи, али еще чего сообрази. Ты все можешь! О прошлом годе вы со своим монашком придумали штуку, чтобы мужикам легче было бревна таскать да каменные глыбы ворочать.

— Думаю над этим, Ваня. Но силенок да знанья не хватает мне…

Вверху, на пронзительном ветру, оба основательно продрогли. Миновав стражника, который спрятался от дождя в будку, они пошли вдоль крепостной стены: здесь народу было поменьше.

— Пойдем ко мне, — предложил Аникей. — Сбитнем горячим погреемся.

— Пойдем! — с радостью согласился Иван, прибавляя шаг. С тех пор как у Аникея появился новый приятель, пришлый монах, Багров крайне редко приглашал к себе Крашенинникова.

Жил Аникей бобылем, обслуживал себя сам, однако избу содержал в порядке.

В последнее время поползли упорные слухи, что–де Багров знается с нечистой силой. Архимандрит монастыря Иоасаф на всякий случай даже приставил к нему соглядатая, но тот исправно доносил, что Аникей держит себя скромно, тихо, ни дыма, ни тем паче адского пламени в подслеповатых окошках его избы не наблюдается. Правда, справедливости ради нужно заметить, что Аникей, раскусив соглядатая, щедро угощал его брагой.

Так или иначе, а всемогущий старец успокоился насчет Багрова и нечистой силы.

Чем ближе к центру пробирались Иван и Аникей по улицам, тем теснее и суматошней на них становилось. Не оставалось ни клочка свободного пространства — все было запружено беженцами. Ранние холода осложнили их и без того бедственное положение. Доносились обрывки разговоров.

— …Хату спалили, детишек поубивали, мужик в ополчении сгинул. Осталась я одна на белом свете, сюда не знамо зачем прибежала, — рассказывала окружившим ее бабам молодайка в платке, вытирая слезы.

— И кой дьявол привел их сюда, недругов наших, — с ненавистью произнес Крашенинников, когда они сделали несколько шагов, удалившись от плачущей женщины.

— Привел их не дьявол, Ваня, а литовский гетман Ян Сапега, да с ним польский пан Александр Лисовский.

— Выходит, литвины да поляки? А я со стены вроде еще и других различал.

Багров отрубил:

— Изменщики.

— И я так думаю, — согласился Иван. Наконец добрались до места.

Избенка Аникея стояла в тихом переулке, по которому не то что телеге — пешему можно было пробраться чуть ли не бочком.

Крохотный участок, заросший чертополохом да бурьяном, был огорожен ветхим, покосившимся плетнем, потемневшим от времени и дождей.

По узкой, слабо протоптанной тропинке, подошли к избе.

Внутри было тепло и как–то покойнее. Согревшись сбитнем, Аникей и Иван разглядывали старые рукописные тексты. Их отыскал в монастырском подвале инок Андрей, новый приятель Багрова. Откуда Андрей пришел в монастырь, Крашенинников не знал.

В избе стало темно — хоть лучину зажигай. Осень, сумерки наступают быстро…

***

Оба воеводы, князь Григорий Долгоруков–Роща и Алексей Голохвастов, которые возглавляли защиту Троице–Сергиева монастыря, не могли не понимать, какая огромная ответственность ложится на их плечи. Если не предпринять какие–то чрезвычайные меры, причем немедленно, враг может захватить монастырь. Счет шел тут не то что на дни — на часы и минуты. Слишком велик был перевес у врага. Нужно было как–то упредить его, выиграть хоть немного времени, организовать оборону.

Под вечер, когда на улицах осажденной крепости стало помалолюднее, князь Долгоруков вызвал к себе Крашенинникова, Багрова да инока Андрея.

— Пришла пора доказать, что вы в отряде ратном обучались не зря, — молвил им князь и рассказал о своей задумке.

Подземным ходом, о котором ведали только высшие власти, надлежало им выбраться за стены монастыря и выведать ближайшие планы врага.

— У нас ворот в крепости эвон сколько, — хмуро произнес Долгоруков. — Все сразу оборонить — силенок не хватит. Надлежит ведать, на какие ворота враг ринуться собирается. И еще одно: про ход подземный ни одна душа знать не должна. Прознает про него ворог — тогда погибли. Старшим тебя назначаю, — кивнул он Крашенинникову. — Зело, говорят, ты ратные науки превзошел.

— Когда выступать? — спросил Иван, вспыхнув от княжеской похвалы.

— Сегодня в полночь и пойдете, время не терпит, — сказал князь. — До хода подземного сам провожу вас.

Незадолго до полуночи они, крадучись, явились в княжеские покои. Князь, миновав просторные конюшни, привел их в помещение, где хранилась конская сбруя. Сдвинув в сторону хомуты да седла, он обнажил в полу прямоугольный дощатый люк. Не без труда приподняли его за заржавленное кольцо. Из черного провала повеяло сырым, застоявшимся воздухом.

Иван, Аникей и Андрей загодя придумали для себя одежду, чтобы поспособнее в ней было задание выполнять. Правда, кроме крестьянских свиток, порядком потрепанных, особого выбора не было. Зато тесаки да ножи Аникей наточил на славу, и каждый бережно спрятал их в складках одежды: враг, ежели попадется, не должен был обнаружить, что они вооружены.

— Шуму не поднимайте — дело делайте, — сказал на прощанье князь, держа в руках зажженную свечку. — Да постарайтесь возвернуться… хоть кто–нибудь. Ну, с богом! — заключил он и протянул Крашенинникову свечу.

Дубовая лестница, которая вела вниз, основательно подгнила. Когда Андрей, спускавшийся последним, ступил на влажную, осклизлую землю, люк сверху захлопнулся.

Кромешная тьма разгонялась только слабым, подрагивающим язычком свечи. В первое мгновение Андрею показалось, что он задохнется, однако вскоре притерпелся.

Иван двинулся вперед, словно ходил здесь не один десяток раз. Но и то сказать, идя подземным ходом, с пути не собьешься.

Через некоторое время ход начал сужаться, так что местами приходилось пробираться ползком. В одном месте земля обвалилась, и они руками прорыли себе проход.

Шли молча, изредка обмениваясь короткими репликами.

— Вода! — сказал Крашенинников и, остановившись, опустил пониже заметно подтаявший огарок свечи: у ног его застыла лужа. Вода в ней казалась черной. Капля за каплей струились по стене и, отрываясь, падали вниз.

— Речка, наверное, сверху, — высказал предположение Аникей.

Андрей вздохнул:

— Измажемся как черти.

— Тем лучше. Ворог не распознает, — заметил Иван.

Подземный ход пополз кверху, сначала полого, потом круче и круче. Больше всех устал Андрей. Он тяжело и хрипло дышал, при каждом шаге задевал влажные, рыхлые стенки и больше всего на свете мечтал о глотке свежего воздуха.

Идущий впереди Крашенинников внезапно замедлил шаг, затем и вовсе остановился, так что Аникей и Андрей едва не ткнулись ему в спину.

Иван осторожными движениями начал подрезать землю. Возился он довольно долго, пока наконец тесак его не уперся в пустоту. В образовавшееся отверстие хлынул свежий воздух. Иван расширил ход до того, чтобы в него можно было пролезть бочком. Маленький отряд выбрался наружу, после чего они тщательно заложили лаз и заровняли его дерном, который вырезали теми же тесаками.

— Хоть рядом пройдет — не узнает никто, — заметил Аникей, любуясь добротной работой.

— Если только не выследят нас, — хмуро добавил Крашенинников. — Вот кривая липа рядом, запоминайте… Ежели кому одному суждено возвратиться.

Лаз вывел их на берег реки. Местность была знакомой — именно здесь они летом постигали ратную науку, и никому тогда в голову не могло прийти, что в этом чахлом ивняке начинается потайной ход в крепость…

Стояло новолунье, и узкий серп луны давал мало света. Они прислушались, кругом было тихо, лишь изредка плескалась речная волна.

Быстро спустились к воде, разделись, каждый связал одежду в узелок.

— Плывите потише, — сказал Крашенинников и первым вошел в реку.

Вода была ледяной, Андрея едва не скрутила судорога. Он припомнил летние занятия и несколько раз, чуть не хлебнув воды, вдохнул полной грудью, чтобы успокоить дыхание, потом с силой потер занемевшее место. Судорога отпустила, и он поплыл дальше, держа над самой поверхностью воды узелок с одеждой.

Воды в реке после осенних обложных дождей сильно прибыло, течение, особенно в середине русла, было стремительным. Замешкавшегося Андрея отнесло вниз. Ступив на берег, он наскоро оделся и подошел к товарищам, которые уже поджидали его.

Двинулись вдоль дороги, по пожухлой, мокрой осенней траве. Было холодно, моросил нудный дождик.

Послышался отдаленный шум. Иван припал ухом к дороге.

— Конный отряд, — сообщил он. Потом еще послушал и добавил: — Всадников с полдюжины. Ложись!

Они залегли за кустарником у дороги.

— Изничтожим их, — шепотом предложил Андрей. — Коней захватим, сподручнее будет передвигаться.

Багров напомнил:

— Их шестеро.

— Ну и что! Всего по два на брата! — горячо зашептал Андрей. — Сдернем по одному, на коней вскочим, а с остальными запросто расправимся. Не ждут ведь нападения поляки!

— Пожалуй, и справимся, — вступил в разговор Крашенинников, — но шуму зададим, а он нам ни к чему.

Неторопливый перестук копыт постепенно приближался.

Когда всадники оказались совсем рядом, Андрей не без удивления, смешанного с невольным восхищением, насчитал их ровно шесть. То, как Крашенинников определил по стуку копыт количество всадников, показалось ему чем–то сверхъестественным.

— Руки чешутся, — прошептал Андрей, когда звуки затихли.

— Успеешь еще врага бить, — положил ему руку на плечо Аникей.

Теперь пошли быстрей, широким воинским шагом, так, как ходили в учебные походы. Ходьбой и отогрелись немного.

Начало светать. На далеком востоке среди обложных облаков наметилась узкая, бескровно светлая полоска.

— А может, и зря мы поляков–то упустили, — вздохнул Андрей. — Взяли бы «языка», or пего все бы и выведали.

— Первый попавшийся вряд ли все знает, — возразил Крашенинников. — Нам нужно действовать наверняка.

День они переждали в чахлом лесочке — Андрей замерз отчаянно — и только к вечеру двинулись снова, стараясь не удаляться от дороги.

Едва оставили позади хутор, покинутый жителями, как в его сторону прогрохотала доверху груженная телега. Поклажа ее — массивный стол, добротные лавки, несколько крест–накрест перевязанных тюков — заинтересовала Ивана, он велел вернуться к хутору и организовать за ним наблюдение. Телега остановилась, солдаты принялись перетаскивать добро в дом. Вскоре из распахнутой настежь двери прямо в грязь полетела бедная jтварь, принадлежавшая, видимо, прежним хозяевам — горшки, ухваты и прочий немудрящий крестьянский скарб.

— Что–то готовят, — сказал Багров.

Чуть позже подошли к хутору и солдаты. Хорошо спрятавшиеся русичи видели, как они захлопотали по двору. Некоторые наскоро принялись сооружать коновязь.

— На хутор нам нужно проникнуть, — тихонько произнес Крашенинников. — Пока охрану вокруг не выставили.

Андрей почувствовал, как заколотилось его сердце.

— А выставят — как обратно пробираться будем? — спросил Аникей.

— О том после подумаем. Вон сараюшка, — кивком указал Иван. — Туда и спрячемся пока, а там видно будет. Другого хода нет у нас.

Жутко любопытно было Андрею узнать, что задумал Крашенинников, однако спросить он не решился, да и времени на то не было. Ползком, а кое–где пригибаясь, если позволял кустарник, они двинулись к сараю. Дождались, когда солдаты, закончив коновязь, пошли в избу, и шмыгнули в чуть приоткрытую дверь.

В углу лежала большая куча соломы, и они зарылись в нее. Со двора доносились резкие, простуженные голоса. Изредка долетала русская речь. По стуку копыт было слышно, как во двор въехало несколько верховых.

— Думаю, други, поляки на хуторе совет держать собираются, — сказал негромко Крашенинников. — Послушать бы, о чем они будут толковать, — и, почитай, полдела сделано!

Сквозь просветы в соломе они видели, как в сарай вошел поляк. Андрею бросился в глаза шрам, тянущийся через всю его щеку.

— Эй, есть тут кто–нибудь? — на ломаном русском языке крикнул он. Оглядев сарай и не дождавшись ответа, несколько раз ткнул саблей в солому. Андрей почувствовал, как совсем рядом прошло смертоносное лезвие.

— Холодина тут — зуб на зуб не попадает, — пробормотал Андрей, когда поляк вышел. Он мерз больше всех.

Прильнув к щелям сарая, они видели, как во двор все время прибывают новые люди. Судя по богато расшитым кафтанам, ото были не простые ратники.

Вокруг хутора поляки расставили караул. Ловушка, в которую добровольно попал малый отряд русских, захлопнулась.

Иван выжидал. Видимо, у него был план, которым он пока не поделился с товарищами.

В сарай вошел поляк, взял охапку мелко нарубленного хвороста, сваленного у двери, и, насвистывая, удалился. Через некоторое время из трубы избы повалили клубы дыма.

Чуть позже в сарай снова вошел солдат. Хвороста уже не было, и он взял для топки охапку соломы, в которой прятались русичи.

— Этак он скоро до нас доберется. Аида на чердак, — пробурчал Иван, и они, улучив момент, быстро по лестнице переметнулись наверх.

— Есть задумка, ребята, — произнес Иван и перешел на шепот…

Когда в дверь вошел солдат за очередной охапкой соломы, они замерли. Поляк подошел к остаткам в углу и нагнулся. Иван застыл над ним у жердей пастила, заранее раздвинутых. В следующую секунду он прыгнул па поляка. Сцепившись, они покатились по земляному полу. «Только бы не закричал», — подумал Андрей, но поляку от неожиданности такое, видимо, и в голову не приходило. Они яростно сражались, сверху оказывался то один, то другой. Андрей и Аникей сквозь щели между жердями напряженно наблюдали за схваткой. Они, конечно, ринулись бы на помощь, но Иван предупредил: «Первого, ежели он будет один, беру на себя».

Огромному поляку удалось повалить Ивана на спину, однако тот ловко вывернулся и в свою очередь набросился на врага.

— Пусти! — прохрипел поляк, выпучив глаза и едва сдерживая стон. Крашенинников вытащил из кармана загодя припасенною тряпицу и запихал ее поляку в глотку. После этого быстро стащил с него одежду. Затем накрепко скрутил ему руки за спиной ремнем, спутал ноги. Оттащил поляка в угол, спрятав в соломе так, чтобы он мог дышать.

Едва успел Иван забраться на чердак, как в сарай вошли еще двое, обеспокоенные долгим отсутствием товарища. С недоумением оглядели они полутемное пустое помещение. Затем один что–то сказал, другой хохотнул и оба подошли к остаткам соломы. В последнюю минуту один заметил тело, шевелящееся под соломой, и недоуменно посмотрел на другого. Этого мгновения оказалось достаточно: Аникей и Андрей по знаку Ивана бросились вниз на недругов. Андрею достался низкорослый и с виду ледащий, однако ловкий противник. Молниеносным движением инок перебросил его через себя и припечатал к полу.

Багрову пришлось потруднее. Ему удалось свалить противника, но тот зубами вцепился ему в ногу. Озверевший Аникей тут же оглушил его ударом по голове, и противник обмяк, на несколько мгновений потеряв сознание.

Скрутив обоих врагов и сунув каждому кляп, русичи присоединили их к первому.

Аникей и Андрей также переоделись. Затем все трое взяли по охапке соломы и направились в избу. Двор был пуст, лишь поодаль виднелся вражеский караул.

Первым шел Иван. Ударом ноги он отворил дверь и вошел в комнату. Посреди стояла русская печь, огонь в ней догорал. По обе стороны стола на широких лавках сидели люди, которые не обратили на вошедших ни малейшего внимания. Прислужники подбросили соломы, огонь заиграл, загудел, бросая веселые блики в начавшие сгущаться сумерки.

В летнем лагере ратников обучали польскому языку, но люди за столом говорили бегло, я многие слова оставались непонятными.

Русичи нарочно медлили, возились у печки: один сдвинул солому поближе к печному жерлу, другой аккуратно подметал освободившееся место. И вдруг… Неожиданно для всех троих прозвучала русская речь.

— А что думаешь об этом ты? — спросил ратник, сидевший во главе стола. Маленький юркий человечек, к которому он обратился, поспешно встал и зачастил:

— Ударить надо оттуда, где русские не ждут.

— Это откуда же?

— А с Клементьевского поля!

— Но лазутчики донесли, что там ворота самые крепкие, — возразил кто–то. — Ты что же, хочешь, чтобы войско наше лоб себе расшибло?

Все зашумела.

— Оставьте его, — произнес поляк в богатой одежде, и шум за столом мгновенно стих. — Он дело говорит. Войска у них мало, знаю. А главное, оно необученное. Сборище сиволапых мужиков да юродивых. А ты вот что, — обратился он к говорившему, даже не назвав его по имени, и что–то брезгливое мелькнуло в выпуклых глазах поляка. — Ты самолично поведешь наш первый отряд на приступ. И горе тебе, если случится что не так.

Человечек закивал и заулыбался, словно получил великую милость.

— Клементьевское поле уязвимо, — вновь послышалось возражение. — А что, если русские опередили нас и первыми ударят, сделают вылазку?

— Силенок у них на это не хватит. Да и ума тоже, — презрительно махнул рукой главный.

По незаметному знаку Крашенинникова все трое вышли из избы.

У коновязи кони похрустывали овсом. Охраны, к счастью, здесь не было — поляки были уверены в собственной безопасности.

Русичи торопливо отвязали трех неоседланных коней.

— Значит, так, — нарочито спокойно проговорил Иван. — Запомнили, что за столом говорилось?

Андрей и Аникей кивнули.

— Сейчас галопом на копях к своим, — продолжал Крашенинников. — Авось хоть один до крепости доберется… А пока нужно караул миновать.

— Так мы ведь свои! — ткнул пальцем Андрей в польский кафтан, пришедшийся ему почти впору.

— Кони–то у нас не жолнежские, — усмехнулся Иван наивности инока. — Да неоседланные.

— И пароль у них, видать, есть, — добавил Аникей, вскакивая на коня. — Слово петушиное, коего мы не знаем.

— Бог не выдаст, свинья не съест, — произнес Иван, и они рысью выехали со двора.

— Стой! Куда? — крикнул стражник, гревшийся у костра, и бросился им наперерез. Из палатки на окрик выскочили и другие.

Иван гикнул, ударил пятками коня и помчался вперед. Сзади, стараясь не отставать, скакали двое его товарищей.

Охранник успел копьем перегородить дорогу, но Иван свечой поднял коня в воздух и легко взял препятствие.

Крашенинников мчался, пригнувшись к гриве коня, и ловил ухом конский топот, доносившийся сзади. С ним поравнялся Андрей.

— Где Аникей? — спросил Иван.

— Конь под ним пал.

— Эх! Сам погибай, а товарища выручай! За мной! — крикнул Крашенинников и, круто повернув коня, помчался обратно.

Багров стоял в окружении врагов, которые, видимо, решили взять его живым. Они медленно сужали круг. Аникей, успевший выхватить у одного из поляков длинное копье, размахивал им над головой, выкрикивая:

— Кто первый! Подходи! Проткну как козявку!

Силы, однако, были слишком неравны, и поляки понимали это. Внезапное возвращение двух русичей расстроило их планы. Минутного замешательства оказалось достаточно. Крашенинников с налета прорвал вражье кольцо, подскакал к Аникею, нагнулся с копя, крепкой рукой охватил Багрова поперек туловища и, крикнув Андрею: «Прикрывай сзади!», помчался во всю прыть…

Когда они избавились от погони, совсем смерклось. Русичи пустили измученных коней шагом.

Подъехали к реке.

— Кони добрые, жалко бросать, — вздохнул хозяйственный Аникей. — Да в подземный лаз их не затащишь.

Они продвигались медленно, разыскивая потайное место. В спустившейся тьме это было непросто.

— Кто–то там есть, — вполголоса произнес Андрей, вглядываясь в противоположный берег.

Все трое остановились, пристально всматриваясь.

— Никого там нет, — сказал Аникей. — Показалось тебе, Андрюша.

Но в этот момент они увидели, как в кустах что–то завозилось и притаилось снова.

— То–то мне все время чудилось, что за нами кто–то скачет, — с досадой крякнул Крашенинников.

— Переплывем и схватим, — шагнул к реке Андрей, хотя у самого от холода зуб на зуб не попадал.

— Погоди, — придержал его за рукав Иван. — Пока переплывешь, он десять раз убежит.

— Пальнуть бы в гада, да не из чего, — сокрушался Аникей, до рези в главах вглядываясь в то место, где исчезла фигура неизвестного.

— Возвращаемся в крепость, — принял решение Крашенинников.

— А ход подземный? — спросил Багров.

— Ход завалим за собой, — вздохнул Иван. — Нельзя, чтобы ворог воспользовался им. Не можем мы рисковать. Верно ли, други?

— Верно, — согласился Багров.

Андрей промолчал.

…Разведчики доложили результат тайной вылазки князю Долгорукову.

— Клементьевское поле? — переспросил он Крашенинникова. — А ты ничего не напутал?

— Нет, — сказал Иван.

— Гм… Ну что ж. Может, это и к лучшему. А как звать того предателя, не узнали?

— Нет.

— Ладно. А вы молодцы, ребята. Русь вас не забудет! — заключил князь.

***

Как раз перед тем, как отдать команду ударить но все колокола и назначить первую вылазку из осажденной крепости, между двумя воеводами состоялся весьма примечательный разговор.

— Не держи на меня сердца, князь Григорий, — сказал Голохвастов, когда, удалив ратных начальников и челядь, они остались в гриднице одни.

— Ты о чем, княже?

— Да об отряде, коему я противился.

— Ладно. Кто старое помянет, тому глаз вон.

— А кто позабудет — тому оба. Так, что ли? — усмехнулся Алексей Иванович.

— Не таков я.

— Сам теперь вижу — прав ты оказался, — продолжал князь Голохвастов, — и дело твое окупится, верю, сторицею.

— Верю и я.

Да, поначалу Голохвастов, елико возможно, противился необычной задумке Долгорукова — создать специальный отряд из молодых парней, живущих в монастыре и его окрестностях. Отбирать ребят самых сильных, ловких да сметливых, невзирая на сословные различия, — именно последний пункт вызвал особо яростное сопротивление Голохвастова. Отряд должен был собираться тайно, без лишнего шума, в пустынном месте, вдали от жилья. По мысли Долгорукова, это была бы школа ратного мастерства, где лучшие умельцы должны были обучать парней искусству скакать верхом с полным вооружением, стрелять из лука в цель, наводить пищаль, преодолевать препятствия, быстро бегать да ловко прыгать, — словом, научить всему, что необходимо ратнику в боевых условиях.

— Такой отряд даст нам костяк для войска на случай, если война к крепости подойдет, — настаивал князь Долгоруков.

— Одумайся, княже, — махал в ответ руками Голохвастов. — Рук крестьянских и так не хватает, хлеб убирать некому, а ты эвон размахнулся. Баловство это одно, а то и того похуже. Дадим крестьянским детям оружие да обучим их делу ратному, глядишь — из повиновения выйдут да нам же головы и снесут.

— Ежели голова дурная, не грех и потерять ее, — отшучивался Долгоруков.

— Да разве мыслимо это — столько здорового народу от дела оторвать, — горячился князь Голохвастов. — Война еще либо будет, либо нет, а мы столько денег на обучение наведем.

— Ратное дело, княже, сейчас самое важное, — вразумлял друга–супротивника Григорий Борисович. — Прихлынет ворог под стены крепости — тогда поздно будет воинов–то обучать.

— Какой там ворог, — отмахивался Голохвастов. — Откуда ему здесь взяться? Чать, не на границе обретаемся, а в самом сердце русском. Никогда ворогу сюда не добраться!

— Говорят у нас в народе: от сумы да от тюрьмы не зарекайся, — произнес задумчиво князь Долгоруков. — Я бы добавил еще: и от войны — тоже. И не дай бог, ежели война застанет нас врасплох…

И настоял–таки князь Долгоруков–Роща на своем. За Терентьевской рощей, на крутом берегу быстрой Разини, был разбит большой ратный лагерь. Военное обучение в лагере хранили в тайне. Что же касается парней крестьянских, которым несколько месяцев назад посчастливилось попасть в ратный лагерь, то они и до сих пор вспоминали о том с упоением, как о лучшем времени в своей жизни. Хотя пришлось им в лагере ох как нелегко. Люди, ведающие ратное дело, гоняли их до седьмого пота, от зари до зари. Владеть оружием учил их сам князь Долгоруков–Роща, и был он строже всех прочих наставников.

Теперь парням предстояло доказать, что их не зря обучали ратному делу. Доказать не московским ратникам, которые приезжали по приглашению князя Григория Борисовича, не самому князю Долгорукову, строгому, но справедливому… Теперь их должен был испытать грозный и коварный враг, не ведающий, что такое пощада, вздумавший закабалить Русь. Чужеземное воинство окружило крепость, захватив ее стены, словно горло, в могучие тиски.

Князья знали, что вместе с убогими странниками и каликами перехожими немало проникло в монастырь и вражеских лазутчиков. Потому ратный отряд из обученных молодых воинов решено было рассредоточить, собирая его только по сигналу тревоги для боевых действий. Чем позже сведения о существовании боевого отряда достигнут вражеских ушей, тем лучше будет…

Все это припомнил князь Долгоруков и решительно произнес, обращаясь к Голохвастову:

— Ну что, князь, настал наш час!

— Настал, князюшка любезный.

— Ин быть по сему! Пусть звонари бьют во все колокола. Приступим, благословись, к вылазке.

Голохвастов тяжело поднялся.

— Посмотрим ино, на что твое воинство способно, — не преминул он уколоть Долгорукова.

— Не мое, а наше воинство, князь, — спокойно поправил его Долгоруков.

…Над монастырем тревожно гудели колокола. Тягучий перезвон плыл над потускневшими от осеннего дождя куполами, видными издалека, над взлохмаченными крышами курных изб, над перепуганными толпами беженцев, которые прибежали сюда из разоренных ворогом окрестных деревень в поисках пристанища и защиты.

Зычный голос глашатая перекрывал колокольный перезвон.

— Эй, люди добрые! — во всю мочь, надсаживаясь, кричал мужик, покрасневший от натуги. — Все, кто может оружие держать, все, кому дорога земля наша русская, все собирайтесь на площади! Вылазку будем готовить на Клементьевское поле. Всыплем жару ворогу лютому!

Когда Иван и Аникей добрались до площади, народу здесь было — не протолкнуться.

В этот момент на возвышение степенно взошел князь Долгоруков.

— Братие! — начал он зычным, чуть сиплым голосом. — Говорить здесь много нечего, времени на это у нас пет. Сами видите, как дело обстоит. А действовать нам надлежит так…

Голос князя дрожал.

— Волнуется, — прошептал Крашенинников, толкнув в бок Аникея.

— Сейчас мы все, кто способен держать оружие, Разобьемся на два отряда — конный и пеший, — продолжал Долгоруков окрепшим голосом, сумев справиться с волнением. — Собираемся у главных ворот. Потом по сигналу выйдем из монастыря и дадим бой.

— Ах, славно! — сказал Иван.

Аникей промолчал, только сильнее сжал кулаки п воинственно приподнял рыжую бороду.

— …Как за ворота выйдем — не разбредаться, — продолжал говорить князь вслед толпе, хлынувшей к воротам. — Клином держаться!..

Колокола, словно по команде, радом умолкли, и голос князя волнами прокатывался со быстро пустеющей площади.

Ивана и Аникея чуть не задавили, когда они, помогая себе локтями, продирались к месту, где формировался для вылазки пеший отряд.

— Эх, нам бы сейчас да тех коней, — посетовал Крашенинников. — Ужо мы бы погарцевали.

Багров только усмехнулся.

Оба, не сговариваясь, стали в первый ряд пешего отряда, который вскоре, повинуясь команде, нестройно двинулся в сторону ворот.

Большинство смердов не имело оружия, одеты были разномастно — кто во что горазд, но глаза людей горели решимостью.

Бабы, жавшиеся к избам да плетням, поглядывали на новоявленных ратников с жалостью, иные вытирали платками то ля слезы, то ли капли нудного дождя. Какая–то молодуха выла в голос, надрывно.

У самых ворот отряд приостановился, сломав и без того призрачный строй. Высокий востролицый человек, судя по рясе, из монастырской братии, раздавал оружие тем, у кого его не было: таких было большинство. Тут были топорики, крупные дубняки, бердыши, крючья, копья.

По дороге к воротам отряд успел разрастись подобно снежному кому. Поэтому Аникею и Ивану, чтобы получить оружие, пришлось выстоять длинную очередь, несмотря на то что они поначалу шагали в первом ряду.

Оружие, вытащенное из монастырских подвалов, было заржавленным, в большинстве своем казалось мало пригодным, а то и вовсе негожим для сражения.

— Таким копьецом и курицу не проткнешь, — с досадой крякнул стоявший перед ними мужик, трогая пальцем затупленное острие протянутого ему копья.

— Ништо, злее будешь. Проходи давай, другие ждут! — прикрикнули на него. — Ишь, привереда!

Крашенинников взял предложенный ему топорик, провел ладонью по лезвию, покачал головой.

— Хоть наточить бы догадались, защитнички, — обратился он к монаху. — Таким топором и лучину не нащиплешь.

— И за такой спасибо скажи, смерд, — огрызнулся монах.

У Ивана заходили желваки.

— Но лезвием, так обухом, — улыбнулся Аникей, беря приятеля за руку и предотвращая готовую вспыхнуть ссору: он знал его характер.

Багрову оружие разрешили выбирать, и тот после некоторого раздумья взял острую, хотя и несколько 8аржавлепную пику.

Поставили наново строй. Затем по сигналу ворота со скрипом распахнули, и отряд, подбадривая себя криками, ринулся наружу. Тут же, вслед за пешим, рванулся вперед и конный отряд, с ходу врубившись в гущу растерявшихся от неожиданности врагов.

Лязг железа заглушал стоны раненых и умирающих, крики сражающихся.

Чувство ненависти к врагу захлестнуло Ивана, вытеснив все прочие. Позабыв об опасности, он в несколько прыжков отделился от своего отряда, легко перемахнул широкую яму, бог весть для какой надобности вырытую осаждающими, и очутился у них в тылу.

Натренированные мышцы работали четко, безотказно, как бы сами по себе несли сильное тело. Ох, как помогло ему учение в ратном лагере князя Долгорукова.

— Ванька! Ты куда? — услышал он чей–то крик. — Беги назад, сгинешь!

Но Крашенинников горящими глазами выискивал, какой бы вред побольше нанести ворогу. Оглянувшись, отметил про себя, что отдалился от монастырских ворот на порядочное расстояние.

Внимание парня привлекала осадная лестница огромной длины, которую он уже видел с крепостной степы. Лестница покоилась на доброй дюжине подвод, составленных гуськом, и была доставлена к крепости, судя по всему, издалека.

«Пожалуй, ежели приставить, вровень со стеной крепостной будет», — мгновенно прикинул Иван, и ярость вспыхнула в сердце. Подскочив к середине лестницы, он изо всех сил принялся рубить ее.

Лестница была сработана на совесть, может даже и чужеземными мастерами, к тому же обита железными полосами, а топорик бойца невелик да и выщерблен. Но Крашенинников с такой злобой врубился в лестницу, что щепа брызнула во все стороны, словно рой разгневанных пчел.

Чтобы сподручнее было рубить, Иван вскочил на лестницу. И рубил, рубил ее, словно живого врага, позабыв обо всем на свете.

Смельчака наконец заметили. Откуда–то сбоку к нему метнулся огромный детина с побелевшими от ярости глазами. Он что–то кричал на шипящем языке и сжимал пудовые кулачищи. В одном из них тускло сверкнул нож.

Соскакивая ему навстречу, Иван запнулся о перекладину почти перерубленной лестницы и выронил топорик, который отлетел далеко прочь.

Нападающий ухмыльнулся и носком сапога отбросил оружие врага еще дальше.

Ивану оставалось надеяться на собственные силы да ловкость. Мог он и убежать — враг бы его едва ли догнал, — однако эта мысль и в голову ему не пришла.

Противник приближался медленно, выбирая момент, чтобы нанести удар наверняка. Но и Крашенинников был начеку. Далеко позади ему почудился голос Аникея, пробившийся сквозь гомон битвы, но он понимал, что оглядываться нельзя.

Со стороны соперники напоминали двух бойцовых кочетов, топчущихся по кругу. Поляку никак не удавалось применить нож, настолько ловко увертывался Иван.

В одно из мгновений враг коротко замахнулся, метя в грудь Ивана, но тот нырком ушел в сторону, и лезвие рассекло воздух. Улучив момент и быстро оглянувшись, Крашенинников убедился, что помощи ждать неоткуда: сотоварищи рубились далеко. И Аникея не видать…

Резким взмахом ножа противник задел его плечо, по руке побежала кровь.

— Сдавайся, скотина! — завопил поляк.

Тут Иван применил прием, который хорошо звал. Сделав вид, что падает, он в последний момент схватил противника за кисть руки, которая сжимала нож, и рванул врага на себя. Рука противника хрустнула, он взвыл от боли и рухнул на колени, но тут же вскочил с удесятеренной яростью. Через какое–то время можно было подвести первый итог поединка: Иван был ловчее, но враг превосходил его в силе. А тут еще начало неметь плечо.

Изловчившись, Крашенинникову удалось ударом ноги вышибить нож у поляка. Тогда тот начал молотить руками, словно оглоблями, и некоторые удары достигали цели.

Ивану казалось, что бой длится целую вечность, хотя прошло лишь несколько минут.

— Эге, вот где идет настоящий бой за Московию! — послышался сзади насмешливый голос. Это подошла группа из нескольких поляков, вооруженных бердышами и ножами. Они начали растягиваться, окружая место схватки.

Еще оставался узкий проход, чтобы попытаться убежать, пробиться к своим. Но нет, лучше погибнуть, чем покинуть поле боя.

Круг замкнулся. Враги начали медленно сближаться. В этот момент издалека донесся звук барабана — сигнал к возвращению в крепость тех, кто участвовал в вылазке. Потом ворота захлопнутся, и Иван останется один в стане врагов…

Среди стихающего вдали шума битвы Крашенинникову снова почудился голос Аникея, только гораздо ближе. Вскоре показался Багров. Он спешил на помощь приятелю, перескакивая через тела убитых и воинственно размахивая коротким копьецом.

— Держись, Ваня! — издали прокричал Аникей, беря копье наперевес. — Сейчас подмогну!

— Беги отсюда! — крикнул в ответ Крашенинников, продолжая увертываться от поляка. — Ворота захлопнут!

Аникей на бегу только бородой мотнул: мол, глупости не болтай!..

Пока Багров бежал, ситуация успела резко измениться: удачным приемом Ивану удалось свалить наземь грозного противника. Враги, стоящие вокруг, почему–то медлили вступить в борьбу. Упорство русского, который продолжал поединок в безнадежном положении, им было непонятно.

— А, еще одна пташка в клетку прилетела. Добро пожаловать! — осклабился горбоносый литвин и посторонился, пропуская Аникея в круг.

Поляки явно забавлялись.

Иван и Аникей стали спиной друг к другу, чтобы держать круговую оборону. На несколько мгновений битва притихла — так на какое–то время сбрасывает пламя костер, в который подбросили новые сучья. Поверженный поляк, постанывая, поднялся на ноги.

Враги обменивались репликами.

— Возьмем живьем, — предложил кто–то.

— Живьем неплохо бы, — почесал горбоносый затылок. — Да получится ли? Эти московиты — сущие дьяволы, не одного смогут изувечить.

— А мы их камнями для начала немного прибьем, смирнее будут, — ухмыльнулся первый.

— Своих бы не задеть.

— А мы осторожно! Дичь, слава богу, никуда от нас не денется, — решил горбоносый. Видимо, он был тут старшим.

Враги начали собирать камни.

Горбоносый прицелился в голову Ивану и умело ответ руку с увесистым камнем в сторону. Багров шепнул:

— Пригнись, браток!

Иван, однако, не шелохнулся, продолжая внимательно наблюдать за действиями горбоносого. И только когда тот метнул камень, Крашенинников неуловимым движением откачнулся в сторону, так что метательный снаряд пролетел мимо его уха. Сзади послышался вопль поляка, в которого угодил камень.

— Отменно! — заметил Иван, — Бей своих, чтобы чужие боялись.

— Недолго тебе прыгать, — прошипел горбоносый. У него был уже наготове другой камень. Второй его бросок оказался более метким — голыш угодил в колено Аникею.

Под радостные вопли поляков Багров, охнув, опустился на землю и выронил копье. Круг врагов сомкнулся еще теснее. Иван затравленно огляделся. Времени для принятия решения — он понимал — у него остается совсем немного, несколько жалких мгновений.

Обостренным взором Крашенинников заметил во вражьей цепи узкую брешь, которая образовалась, когда зашибленный поляк отбежал к обозу. Иван подхватил Аникея и ловким движением вскинул его на здоровое плечо.

Враги на миг растерялись от неожиданности. Этого оказалось достаточно, чтобы Иван со своей ношей выскользнул из вражеского кольца.

— Держи, держи его! — послышалось сзади. Вслед им полетели комья грязи, камни. Враги попытались догнать Ивана, но где там! Он несся как ветер, несмотря на тяжелую ношу, и только мутная дождевая жижа брызгала фонтанами из–под ног.

Враги поотстали, продолжая швырять камни, и один достиг цели: он ударил в затылок, да так, что у Крашенинникова в глазах потемнело. Тем не менее он бежал, как никогда еще не бегал в жизни. Всю свою силу и волю вложил он в этот бег.

Вдали замаячили крепостные ворота, куда втягивались остатки участников вылазки. Размозженное колено Аникея сильно кровоточило. В какой–то момент тело его обмякло, и Иван понял — друг потерял сознание.

Впереди показалась яма, вырытая осаждающими, и в тот же момент крепостные ворота начали медленно затворяться. Враги ожесточенно сражались с арьергардом русских, пытаясь на их плечах ворваться в монастырь.

Яма приближалась с каждым прыжком. Бросив на нее взгляд, Крашенинников понял, зачем ее выкопали: на дне белели установленные торчком остро отесанные колья. Очевидно, поляки, предполагая возможность вылазки защитников крепости, решили сделать ловушку, волчью яму, но не успели ее закончить — покрыть сверху тонкими жердинами и дерном.

Иван несся огромными прыжками прямо ко рву. Враги притихли. Сейчас этот сумасшедший русский вместе со своей ношей рухнет в ров и погибнет на манер турецкого пленника, посаженного на кол.

Вот уже взбежал на пологий глинистый взгорок, образованный землей, выброшенной из рва.

Разогнавшись на коротком отрезке пригорка, Иван прыгнул. Натренированные мышцы, разогретые стычкой и бегом, совершили немыслимое, и он по крутой дуге вместе со своей ношей взвился в воздух.

Невольные зрители как с той, так и с другой стороны на мгновение замерли.

— Не допрыгнет, — с досадой прошептал бородатый ратник, замешкавшийся перед крепостными воротами.

Через несколько бесконечно долгих мгновений полета Крашенинников приземлился на самом краю канавы, поскользнулся, но устоял.

Враги, сбросив оцепенение, ринулись за ускользающей добычей, но было поздно: их встретило грозно ощетинившееся оружие ратников.

Бойцы подхватили Ивана и Аникея и на руках внесли в еще остававшуюся узкую щель, после чего тяжелые ворота с лязгом захлопнулись.

Нескольких поляков да литвинов, которые сумели просочиться на монастырское подворье, добили здесь же, у ворот.

Крашенинников опустил Аникея на охапку кем–то принесенной травы, а сам без сил сел рядом. Их обступили дружески улыбающиеся ратники, возбужденные как удачной вылазкой, так и удивительным зрелищем прыжка. Затуманенный мозг Ивана ловил отдельные реплики:

— Ранены оба.

— Лекаря надобно.

— Послали уже.

От боли и огромной усталости Крашенинников видел окружающих как бы сквозь пелену, которая то редела, то вновь становилась почти непроницаемой.

— Ну–ка, ну–ка, расступись, народ честной. Где те добрые молодцы? Кажите раны, в бою полученные, — послышался неподалеку зычный голос лекаря.

***

Первые дни в монастыре только и разговоров было, что об удачной вылазке.

Осажденные приободрились. Архимандрит при великом стечении народа отслужил благодарственный молебен. Обращаясь к целебным мощам чудотворца Сергия, он дрожащим от избытка чувств голосом молил, чтобы всевышний послал им всем избавление от ненавистного врага.

Молитва, увы, действия не возымела. Тогда архимандрит задумал тайно отрядить кого–либо из бойцов за стены монастыря, чтобы поискать помощи у крестьян окрестных деревень, поскольку положение осажденных с каждым днем становилось все труднее. Ткнулись было в подземный ход, но он оказался заваленным.

Конечно, у окрестного люда едва ли хватит силенок, чтобы справиться с осаждающими, вызволять монастырь. Но какую–то часть вражьих сил они могли бы отвлечь на себя, организуя летучие отряды.

Старец знал наперечет лучших бойцов монастыря. Выбор его пал на Ивана Крашенинникова, и он велел разыскать парня и пригласить в свои покои.

Иван перешагнул порог, поздоровался и остановился, разглядывая высокие палаты.

— Проходи, чадо, — радушно пригласил архимандрит. — Присаживайся, в ногах правды нет. Плечо–то как?

— Заживает… — Крашенинников шевельнул сильным плечом, сел на широкую, отполированную до блеска лавку.

— А друг как? Багров? — продолжал архимандрит, пронзительно глядя на гостя.

— С ним похуже… Колено… хрящ задет. Монах один его пользует.

— Инок Андрей? — спросил архимандрит.

— Да.

— Хорошо пользует?

— Хорошо.

— Ну, ин ладно. Потолковать хочу с тобой, Иван, — начал архимандрит. — Но чтобы ни одна живая душа не проведала про то. Не зря бают: у стен есть уши. Внемлешь ли мне?

— Внемлю, отче, — кивнул Иван, хотя пока ровным счетом ничего не понимал.

— Ведаю, отрок ты хоробрый, — продолжал Иоасаф. — С ворогом зело добро сражался в вылазку, лестницу им подпортил — до сих пор починить ее не могут, чтобы штурм начать. И про то ведаю, что товарища своего спас. Не зря завещано отцами нашими: за други своя живот положиша… Но не о том я.

Иван ждал.

Архимандрит наклонился к Крашенинникову и жарко зашептал ему в самое ухо:

— Бегаешь ты шибче всех — никто за тобой не угонится. Прыгаешь дальше всех. Ловок как бес… тьфу, не к ночи будь помянут, — осенил себя Иоасаф крестным знамением. — А надобно, Иван, за стены монастыря тайком проникнуть.

Он встал, прошелся по покоям, зачем–то выглянул в мутноватое окно, затем ловко, словно рысь, подкрался к двери и рывком отворил ее: в коридоре никого не было.

— Будем поднимать людей на борьбу с ворогом. — Успокоенный Иоасаф вернулся на место. — Рати собирать

— Поговаривают об этом у нас, отче, — рискнул вставить Крашенинников, на ходу ухватывая замысел архимандрита. — Да где оружие взять?

— Оружие найдется, была бы охота. Вилы, дреколье — все в ход пойдет. А еще петух красный!

— Жечь?

— Жечь! — схватил Ивана за руку Иоасаф, ладонь его была горячей и липкой. — Жечь все, елико возможно: любое жилье, сарай всякий… А самим в леса уходить. Дело к зиме, пусть супостаты без крыши над головой останутся. Чтоб ни сна, ни роздыха не ведали, минутки спокойной не знали. Но для этого перво–наперво нужно из крепости выбраться.

— После вылазки нас так обложили — и мышь наружу не проскочит.

— Ведаю, чадо. Потому и позвал тебя.

— Сколотим ватагу из самых сильных и смелых да ринемся, благословись…

— И порубят вас всех, — докончил архимандрит. — А мне не смерть, мне жизнь ваша нужна.

— А может…

— Ну?

— Может, я один попробую вырваться на волю?

— Справился бы, пожалуй, ты и один. Народ — как порох сухой, только искры ждет. Верного человека я бы там, на воле, тебе дал… Только как вырвешься?

— Ночью…..

— Костры жгут до утра поляки, разве не знаешь? За воротами крепостными наблюдают. Вот ежели мог бы ты птицей обернуться, соколом сизым… Да господь оного не дал человекам.

У Ивана мелькнула сметная мысль. Он поднялся:

— Дозволь, отче, пойду я. Поразмыслю.

— Ступай, проводят тебя. Подай–ка колоколец. Через три дня придешь ко мне.

Аникей встретил рассказ Крашенинникова без того интереса, на который рассчитывал Иван.

— Что тут советоваться со мной? — сказал он после долгой паузы, когда Иван смолк. — Я не господь бог. Как за ворота вырвешься? Ужом и то не проползешь.

Багров неловко задел локтем больное колено, туго перебинтованное, поморщился от боли.

— Донимает?

— Ага.

— Лекарь был?

— Лекарь ничем помочь не может, — раздраженно произнес Алтеей. — Я наказал ему больше не приходить. Только Андрей спасает меня, пользует как нужно.

— Где он?

— Скоро придет. Обещал средство верное принести. Не знаю, травку какую, что ли.

Крашенинников прошелся по комнате, остановился перед Багровым:

— Как же быть–то?

— Придет Андрей — помаракуем, послушаем, что окажет.

Крашенинников нащепил лучину, зажег огонь. Пригорюнившись, долго смотрел на дрожащий язычок.

— О чем задумался? — прервал его мысли голос Алике я. — Небось о Наталье своей?

— А ты почто Наталью вспомнил? — подозрительно посмотрел на него Иван.

— На свадьбе твоей погулять охота. Не будь войны да осады — сыграли бы ее, свадьбу–то.

На крыльце послышались шаги. В избу вошел Андрей.

После того как он тщательно перевязал рану, Иван рассказал о разговоре, который состоялся у него сегодня с архимандритом Иоасафом.

— Дело нелегкое, — сказал Андрей, когда Крашенинников умолк.

— Хоть соколом сизым обернись, а пробейся на волю, так сказал мне святой отец, — припомнил Иван.

— Соколом? — оживился Андрей. — Что же, это мысль. Попробуем сделать тебе крылья, Ваня.

Иван и Аникей переглянулись.

— Объяснять потом буду, а сейчас за дело, други, — сказал Андрей. — Тебе, Ваня, задание. Бери нож, нарежь веток бузины, да потолще. Принесешь — разложи возле печки, пусть сушатся. Материал отменный, легкий и прочный…

Хорошо, что изба Багрова стояла на отшибе. Не было любопытных глаз, которые могли бы наблюдать необычную картину: Иван как угорелый носится, держа на бечевке змея детского воздушного, а Андрей, стоя на крылечке, наблюдает за ним. Время от времени он делает пометку угольком на заслонке, почти сплошь покрытой уже цифирью.

Змей был необычной формы, издали похожий на летучую мышь. Иногда по просьбе Андрея Крашенинников останавливался, змей послушно опускался к его ногам, и Аникей что–то менял в его конструкции. Затем все начиналось сначала.

— Долго еще гонять–то? — не выдержав, спросил Крашенинников. Несмотря на холодный дождь, временами переходящий в мокрый снег, пот лил с него градом, и парень то и дело вытирал свободной рукой лоб.

— Потерпи, потерпи, Ванюша.

Наконец Андрей хлопнул ладонью по гулкой заслонке

— Теперь кой–чего ясно стало, — сказал он. — Замерзла небось? Ну конечно, все, кроме Ивана! — улыбнулся инок. — Аида, погреемся в избе.

Они втроем расположились поближе к печке. От промокшей одежды валил пар.

— А я сегодня понял, какая сила змея в воздухе удерживает, — сказал Иван.

— Какая? — спросил инок.

— Ветер…

Днем приходила Наталья, истопила печь, сготовила варево, сказала на прощанье: «Не перегрызитесь тут, бирюки», помахала рукой и убежала к себе: дел по дому хватало.

Тепло, которое веяло от печки, вконец разморило Ивана, глаза начали сладко слипаться. Пересилив себя, он поднялся, подхватил охапку бузины и двинулся к выходу вслед за Андреем и Аникеем.

— Дождь кончился, — сказал Иван.

Багров откликнулся:

— Жди заморозков.

Стоял вечер. В крохотные оконца сарая лился мягкий свет месяца. Монастырь спал.

Предупредив архимандрита, друзья на долгое время словно отгородились от всего мира. Андрей показывал, объяснял что да как, Иван и Аникей работали. Перво–наперво сколотили на легких сухих дощечек раму, потом переплели ее ветками бузины. Иван зачищал концы веток ножом, и свежий бузинный запах напоминал жаркое, хмельное лето. Затем принялись обтягивать сооружение плотной тканью, присланной Иоасафом.

Крашенинников, в кровь исколовший руки острыми срезами бузины, то и дело по детской привычке совал палец в рот, утишая боль. Андрей работал ровно, словно заведенный. Не отставал от приятелей и Аникей.

Постепенно под их руками все четче проступали контуры треугольного сооружения, которое по форме напоминало греческую букву «дельта». Это и были крылья — плод многодневного упорного труда.

Как и предположил инок, материи им не хватило. Но Иван вымолил у Натальи все, что девушка насобирала себе на приданое.

— Вот это да! Похоже, ты весь монастырь ограбил, — произнес Андрей, когда Иван ввалился в избу с огромным тюком.

Андрей завязал двойной узел на веревке, объяснил Ивану, как и куда ее следует потянуть, чтобы крылья в полете совершили необходимый маневр.

— Эх, о главном позабыли! — воскликнул вдруг Крашенинников посреди объяснения. — Как крылья–то отсель вытаскивать будем? Нипочем они в дверь сарая не пролезут.

— О том я допрежь тебя подумал, — сказал Аникей. — Развалим сарай — и все дела.

Какое–то время они работали в полном молчании, тщательно сшивая куски материи разной масти и размеров.

— Как одежда куклы цыганской, — заметил Крашенинников, оглядывая крылья.

— Лишь бы полетело, — заметил Багров.

Завершив работу, все трое, не сговариваясь, встали, молча оглядывая свое детище. У их ног лежала разноцветные крылья. Впрочем, пестрота не портила общего вида. Сооружение на вид получилось каким–то стремительным и легким.

Крашенинников перевел взгляд на петли, сплетенные из бечевок, которые в полете должны держать его под мышками, и парню почудилось, что он парит уже, летит там, в поднебесье…

— Чудо, — пробормотал Иван, не отрывая взгляда от диковинного сооружения.

— Какое же это чудо, други, ежели мы сами его сотворили, — тряхнул волосами Андрей…,

***

…Наверху было гораздо холоднее, чем внизу. А может, во воем виноват ветрище, который здесь свободно гулял, как ему вздумается, не ведая преград в виде изб да плетней.

Во всяком случае, Крашенинников уже через несколько минут полета продрог так, что зуб на зуб не попадал.

Впрочем, в первые мгновения Ивану было не до холода. Он сразу же понял, что конь ему попался необъезженный, к тому же норовистый, с которым хлопот не оберешься. Хотя инок Андрей и показал ему на земле, что к чему, но хитрую науку полета парню пришлось осваивать, можно оказать, на ходу, точнее–на лету.

Порывистый ветер дул прямо в лицо, обвевая разгоряченные от волнения щеки.

Подтягивая веревки, Иван быстро набирал высоту. Вскоре он всем телом ощутил множество воздушных сил. Они вились, словно невидимый дым, поднимающийся из печных труб. Иные из этих сил помогали полету, дуя в крылья, словно в паруса, другие заходили откуда–то сбоку, норовя сбить, а третьи и вовсе прижимали к земле. В этой круговерти нелегко было разобраться. Но Ивану повезло, и он смог вырвался на стены осажденной крепости.

Что касаемо любопытствующих, архимандрит решил так: говорить всем, что Иван опасно занедужил и лежит в монастырском лазарете. Проведать же его нельзя, поелику хворь заразная.

Темень вокруг поначалу была — хоть глаз выколи, уж такое времечко они подгадали для начала полета. Однако Иван начал кое–что различать далеко внизу.

Задумавшись о тех, кто остался в крепости, Крашенинников попал в нисходящий поток и едва не упал, однако, дернув нужную веревку, в последний момент успел выровнять крылья. Парня тряхнуло, как на хорошем ухабе, так что все косточки заныли, а лямки едва рук не вырвали, однако кверху он взмыл.

Крашенинников припомнил момент, когда он впервые оторвался от земли.

Перед эти они втроем развалили сарай Багрова, стараясь не поднимать шума. Затем вытащили крылья, которые на поверку оказались гораздо тяжелее, чем думал Иван.

Когда они находились на полпути к калитке, в полутьме за забором послышалось движение. Кто–то пробирался к дому. Трое замерли: случайный прохожий, хлебнувший бражки? Али какой лазутчик — говорят, их полно в крепости?

Шаги замерли у калитки. Затем кто–то осторожно постучал в нее.

— Эй, где вы там? — послышался приглушенный голос.

— Святой отец? — удивился Аникей, признавший голос архимандрита.

— Я, я это, — нетерпеливо подтвердил Иоасаф. — Отодвинь–ка щеколду.

Багров подбежал к калитке и отворил ее. В темноте, чуть–чуть разбавленной лунным светом, Иван увидел старца.

Инок сказал:

— У нас все готово.

— Вот и славно, — отозвался архимандрит. — Авось никого не встренем, улицы в сей час пустынны.

Они вышли со двора и осторожным шагом направились, как было договорено, к монастырю.

— Неужто сие возможно? — прошептал архимандрит.

— При таком ветре должна взлететь, святой отец, — произнес уверенно инок.

— Значит, по ветру полетит Ванюша, аки пушинка малая?

— Против ветра, — поправил Андрей.

— Ну–ну, поглядим. Дивны дела твои, господи, — пробормотал архимандрит. — А и горазд ты на выдумки. Откуда у тебя это?

Инок промолчал.

— Ладно, про то поговорить еще успеем, — решил старец.

— Тьма египетская, — буркнул Аникей, споткнувшийся о какую–то корягу. После этого все четверо какое–то время шли молча.

Из–за тучи выглянул краешек луны.

— Ах, не вовремя, — с сердцем проговорил Крашенинников. Больше всего на свете юноша боялся, что неслыханный его полет по поднебесью может не состояться.

Багров спросил:

— А стража?

— Услал я ее, — сказал Иоасаф. — Ну, живенько!

Вчетвером они понесли аппарат к полуразрушенной древней часовенке, которая стояла на высоком холме, в самом конце обширного монастырского подворья. По пологому склону холма можно было разбежаться для прыжка.

Андрей послюнил палец и поднял его:

— Нужного ветра подождем.

Если бы теперь у Крашенинникова спросили, как дальше развивались события, он честно сказал бы: «Не могу вспомнить». Все происходило словно во сне. Смутно виделось, как вдевал он руки в лямки, как архимандрит перекрестил и благословил его на «полет неслыханный во славу божью», как Андрей подтолкнул сооружение… И вдруг Иван почувствовал, что летит! Летит точь–в–точь как птица.

— Веревки подтяни, высоту набирай! — донесся до него откуда–то снизу приглушенный голос Андрея.

Сказано было вовремя: еще несколько секунд, и зазевавшийся Иван врезался бы в стену. Он дернул веревку и пронесся над него, полоснув по верхушке ногами.

Крашенинников стремительно набирал высоту. Вскоре смутно посвечивающие купола Троице–Сергиевого монастыря, а с ними и вся осажденная крепость, остались позади.

Теперь предстояло спуститься в каком–нибудь месте, а затем постараться разыскать там нужного человека…

Вскоре показалась деревенька. Дотянуть бы до нее. Невыносимо больно, особенно во время крутого подъема, резало под мышками, и Иван подумал, что надобно бы их переделать поудобнее. Впрочем, господь ведает, понадобятся ли ему еще когда–нибудь спи крылья, и ежели понадобятся, то когда? Перед вылетом Андрей затребовал, чтобы, приземлившись, Иван крылья тотчас уничтожил, лучше всего — сжег. «Почто? — возмутился Крашенинников. — Мы столько трудов на них положили!..» Инок, запнувшись, сказал, что ото трудно объяснить. «А, понимаю, — догадался Крашенинников. — Ты, видать, опасаешься, что враги могут использовать крылья? Дак не бойся, я так спрячу в чащобе — ни одна душа живая не отыщет». Андрей настаивал, но Иван уперся: он думал о приданом невесты, которое пошло на крылья. Сжечь?! Отдать огню то, что годами, кровавым потом мужицким наживалось… В конце концов Андрей скрепя сердце согласился с Крашенинниковым.

…Крылья зацепились за верхушки елей. Иван успел разглядеть внизу куст орешника и прыгнул в него, высвободившись из лямок. Ветви смягчили падение, но ушибся он прилично. «Кости целы, и ладно», — подумал парень, ощупывая ноги. Затем не мешкая отыскал полянку побольше, возвратился к месту приземления, забрался на ель и с превеликим трудом спустил крылья на землю.

Густой бор выглядел безлюдным, похоже, никто из людей сюда не захаживал. Посреди поляны проходил глубокий овраг. Иван вымел из него набившийся снег, спрятал крылья на дно и тщательно присыпал сверху землей, а потом для верности намел целую гору опавших листьев и колючей рыжей хвои.

Закончив, он решительно двинулся в сторону деревеньки, слегка припадая на зашибленную при прыжке ногу. Теперь ему надлежало разыскать соло Нижняя Константиновна, где, по словам архимандрита, был у него человек верный. С пим и посоветоваться, как поднимать мужиков против супостата.

Деревня встретила Крашенинникова дружным собачьим лаем. Псы по дворам бесновались, выходя из себя, почуяв чужака, и Иван на всякий случай выломал толстую палку. Кстати, и идти с ней оказалось гораздо легче.

У крайней избы он остановился, раздумывая, как действовать дальше. Вдруг в деревне поляки? Если начнут допрашивать, кто да откуда, можно с самого начала все дело загубить.

Но не рискнешь — не выиграешь!

Крашенинников поправил за плечами пустую суму и решительно двинулся к крайней избенке. Она выглядела победнее и поплоше остальных.

На стук долго никто не откликался, и Иван уже подумал было, что в избе никого нет, но тут дверь скрипнула, и на крыльце показалась подслеповато щурящаяся старуха.

— Кого еще нелегкая принесла с утра пораньше, — проворчала она простуженным басом и приставила ладонь козырьком к глазам, чтобы лучше рассмотреть незваного гостя, одетого в рубище. — Кто таков будешь?

— Погорельцы мы… — протянул Крашенинников таким гнусавым голосом, что самому противно стало.

— Ступай с богом, — махнула старуха рукой. — Самим есть нечего, все поляки повымели, язви их в душу.

— Ну, ин ладно, мамаша.

— Ишь, сыночек выискался!

— Побреду дале, — вздохнул мнимый погорелец, переступив с ноги на ногу. — В селе–то у вас поляков нет?

— Ушли, проклятущие. Все забрали, что можно, да к монастырю двинулись. Да не туда ли ты, парнишка, собрался? — всполошилась старуха.

— Пока не знаю.

— Али не слышал ничего? Монастырь поляки окружили, взять его хотят. Говорят, и птица оттуда не вылетит.

— Неужто возьмут?

— Подавятся, — сказала старуха и поправила платок на голове. — Сражения там идут — что твои страсти господни!.. На вылазку люд выходит, а впереди — добрый молодец, смелый да проворный, как архангел Гавриил. А ты поберегись, не ходи туда.

— Как же не ходить туда, — усмехнулся Иван. — А кто поможет тем, кто стены обороняет?

— Как им поможешь?

— Вилы да дреколье в руки — и всем миром на супостата! — пояснил Крашенинников.

— Не про нас то, милок, — ответила старуха, испуганно оглядевшись. — Одни бабы с детишками остались здесь.

— А мужики где?

— Кого поляки угнали, кто в лесах попрятался. А кто и сам к супостату переметнулся, — понизила она голос.

— В Нижнюю Константиновну как попасть?

— Шесть верст отсюда Константиновка, — оживилась старуха. — Кума там у меня. Не знаю, жива ли… Вот по энтой дороге ступай, а за колодезем левее возьми. Да в бочагу не угоди, болота там! — крикнула старуха вдогонку.

Антип, зверовидный мужик с бородой, которой гребень, похоже, никогда не касался, встретил Крашенинникова с откровенным недоверием.

— Из монастыря, говоришь? — переспросил он, цепким взглядом окидывая пришельца, сильная фигура которого выделялась и под ветхим одеянием. — Ловок ты, парень, брехать, как я погляжу. Не знаю, кто тебя подослал, да мне это и неинтересно. А из крепости и мышь не выскочит.

— Но вот я же выскочил, — возразил Крашенинников. — И привет от архимандрита Иоасафа тебе принес.

— Проваливай, сосунок, — отрезал Антип. — Не на того напал. Много вас тут, таковских, шастает…

— И еще словечко молвить тебе велел святой отец, — пропуская реплику Антипа мимо ушей, продолжал Иван.

— Ну–ка? Что же передал архимандрит? — усмехнулся Антип.

— Спроси, говорит, у Антипа, не забыл ли, мол, как мы с ним в Киеве жили–поживали?

Слова Крашенинникова произвели сильное действие. Щеки Антипа налились свекольным румянцем, он с минуту помолчал.

— Теперь вижу, свой ты, — произнес Антип. — С того бы и начинал, парень. А то ходишь вокруг да около. А тут знаешь сколько нечисти… Что ж мы на пороге–то стоим? — спохватился Антип. — Заходи в избу, щец похлебаем, покалякаем.

— Один живешь?

— Один. Померла моя хозяйка, — вздохнул Антип.

Пока они ели подкисшие щи, Крашенинников помалкивал, хотя ему очень любопытно было: что скрывается за словами архимандрита о Киеве? Сам Иоасаф на сей счет ее молвил ничего.

Антип, отодвинув пустую миску, проговорил:

— Эх, и славные были деньки–денечки… Тогда, в Киеве–то. Молоды мы были… Иоасаф меня во всем наставлял–то… — Мечтательным тоном проговорил Антип и вдруг круто поменял тему разговора: — А как ты из крепости бежал?

Иван развел руками:

— О том сказать не могу.

— Почему?

— Иоасаф ее велел.

— Ладно, не говори, — согласился Антип, почесывая бороду. — Архимандрит знает, что делает.

Только теперь Иван разглядел, что Антип далеко не молод: больше чем наполовину борода его была седой.

Крашенинников сбросил котомку, прислонился к печке, наслаждаясь идущим от нее теплом и мысленно вновь переживая свой полет по поднебесью.

— Как дела в крепости? — сквозь полудрему донесся до него голос Антипа.

Иван встрепенулся:

— Тяжко. Помочь надобно, Антип. Иоасаф говорит, мужик ты дельный, люди к тебе прислушиваются.

— Чем можем мы помочь?

— Отряды сколачивать. Бить ворога, не давать ему ни минуты передышки. На обозы нападать, на отсталых солдат.

— Вовремя ты пришел, паря. Мы уже начали промеж себя думать про это, да не знали, с какого конца начать. А как там Иоасаф? Всеми делами небось заправляет?

— Есть еще два воеводы осадных, князь Григорий да князь Алексей. А как дела здесь, но деревням? — спросил Крашенинников. — Правда, пока добирался к тебе, повидал кое–что…

Антип вздохнул:

— Укрепляются поляки, где только могут. Станы строят.

— Значит, уходить не собираются?

— Только если крепко попросим, — осклабил Антип в улыбке щербатый рот. — А недавно гетман Сапега да пан Лисовский разделили меж собой войско.

— В раздор впали? — обрадовался Иван.

— Не похоже.

— Зачем же им войско дробить? — недоверчиво произнес Крашенинников.

— Прикидывал я, паря. Думаешь, Антип горазд только на печи сидеть? Так им сподручнее, наверно, осаду вести. Ходили в разведку наши люди… Судя по всему, враги скоро подкоп начнут вести тайный. Но как об этом архимандриту сообщить?

— Ты куда? — спросил Иван, увидев, что Антип решительно поднялся с лавки.

— Пойду дружков скликать. Время не терпит, Отдыхай пока. Что с ногой?

— Жилу растянул.

— Болит?

— Болит, — признался Иван.

— Еще б не болело, столько верст неведомо по каким тропкам прошагать, — покачал головой Антип. — Сосни пока немного.

…Уже на следующую ночь дозорные, находившиеся па стенах крепости, радостными криками приветствовали зловещее зарево, разгоревшееся глубоко во вражьем тылу.

Нарочный доложил о том архимандриту да двум воеводам осадным.

— Услышал господь молитвы наши, — размашисто перекрестился Иоасаф. — Поднимается народ.

— Теперь и нам полегче станет, — обрадовались воеводы–князья…

Иван подружился с Антипом. Он оказался добрейшей души человеком, к тому же дельным и решительным. Крашенинников смог воочию убедиться, что для окрестных крестьян каждое слово его было законом.

Знал архимандрит, к кому направить своего посланца!

В течение двух–трех недель им удалось сколотить из мужиков несколько отрядов, направить разрозненные усилия тех, кто стихийно сопротивлялся врагу, в единое русло. Полякам пришлось оттянуть часть сил, занятых осадой крепости, на подавление крестьянского движения.

С каждым днем накапливались ценные сведения об общей численности врага, о расположении войск, вооружении и даже о намерениях. Их удалось выведать у поляков, захваченных мужиками. Но как передашь все это в осажденную крепость?

— Нужно в крепость пробиться, сведения собранные архимандриту сообщить, — чуть не каждый день теребил Антипа Иван. — Сколотим большой отряд — и клином…

— Силенок не хватит.

— Кабы поздно потом не было.

— Ты ж вот сумел выйти из крепости? — хитро улыбался Антип. — Вот и дуй тем же манером обратно.

— Говорил же тебе сто раз: не могу я раскрывать тот путь…

— Ладно, погоди, торопыга. Потерпи немного. У нас еще много дел не сделано. А там придумаем, как весточку архимандриту передать. Есть у меня задумка одна…

— Как?

Антип сощурился.

— Ты–то мне не говоришь, как из крепости выскользнул? Потерпи, узнаешь в свой час.

Крестьянское движение, сигналом к которому послужило прибытие Крашенинникова из осажденной крепости, продолжало неумолимо разгораться в тылу у врага, доставляя ему немало хлопот.

Одним из мужицких отрядов командовал сам Антип. Иван, нога которого к тому времени поджила, участвовал с ним в боевых операциях.

Когда выдавалась свободная минутка, Иван возвращался мыслями к тем, кто остался в крепости. И чаще всех думал он о Наташе. Выгонят поляков, вернется он на поляну, которую запомнил крепко, откопает крылья из–под земли да листа палого, спорет материю. Даст бог, к тому времени не успеет попреть она. Каждую холстиночку почистит, отмоет. Все Наташе верпет: шей снова сарафаны да платья, наряжайся, как цветок вешний!

Однажды, после жаркой стычки с арьергардным польским отрядом, Антип затеял разговор, которого давно и с нетерпением ждал Крашенинников.

— Славно бы весточку в крепость подать, — произнес Антип, почесывая бороду. — Как полагаешь?

— Давно пора.

— Грамоте знаешь?

Неожиданный вопрос поставил Ивана в тупик.

— Маркую немного. Приятель один обучил, — промямлил он.

— Добро. А из лука стреляешь?

— В цель за сотню шагов бью без промаха! Нас много чему перед осадой научили, — оживился Крашенинников.

— А я из лука стрелять не могу. Не мужичье ото дело, больше княжья забава.

— Да в кого ты стрелять–то собираешься? — начал терять терпение Иван.

Замысел Антипа оказался остроумен и в то же время прост. Он сводился к тому, что нужно нацарапать на имя архимандрита Иоасафа грамотку, в которой изложить все о враге. Грамотку свернуть в трубку и привязать к стреле. Далее под видом перебежчиков проникнуть в лагерь осаждающих.

— А потом совсем просто, — заключил Антип. — Улучить момент да послать стрелу с посланием, чтобы через мену в крепость перелетела.

— А как там догадаются, что стрела не простая, с гостинцем? — вслух подумал Иван.

— Сделаем на стреле отметинку, и вся недолга.

— Какую?

— Да хоть бечевкой перевяжем, чтоб в глаза бросилась, — сказал Антип.

Крашенинников хлопнул его по плечу и проговорил с улыбкой:

— Есть у меня два друга. Там остались. Оба такие выдумщики — не приведи господь. И ты, Антип, им бы в масть был. Придет час — сведу вас…

К вечеру Антип притащил откуда–то отменный лук, и они вдвоем двинулись в путь, одевшись поплоше.

Чем ближе к крепости, тем больше вражьих застав попадалось на дорогах. Иван предложил обходить их, но Антип отверг это предложение:

— Все путем делать должно, чтобы комар носу не подточил. А то поляки невесть что про нас подумают. Нужно, чтобы они нам поверили.

— Верно, — согласился Иван,

Пока везло: враги их пропускали, признавая за перебежчиков.

— Спешите, мужички, — напутствовали их па одной заставе. — Там много таких, как вы, требуется.

— А когда крепость возьмут, нас допустят туда добычу делить? — спросил Антип.

Вражеский солдат усмехнулся и ничего не ответил, только рукой махнул.

Когда до крепости оставалось совсем немного, их перехватил патруль, предводительствуемый седоусым поляком.

— Стой! — крикнул он.

По они и не думали бежать. Покорно подошли к дюжине солдат. Вороной под пожилым поляком гарцевал от нетерпения, всхрапывал, грыз удила.

— Куда путь держите, мужики? — спросил старший на ломаном русском языке.

— Туда, — махнул рукой Антип в сторону монастыря, стены которого виднелись издали.

— Зачем?

— Участвовать в осаде хотим, — сказал Антип.

— Сказывали, крепость на три дня отдадут тем, кто будет брать ее, — добавил Крашенинников.

Польские солдаты смотрели на обоих отщепенцев с нескрываемым презрением.

— Где же вы раньше были? — строго спросил старший. — Пока мы кровь проливали, по болотам да чащобам прятались? А теперь, когда дело к концу подходит, с ложками к столу явились?

Антип и Иван молчали.

— Вяжу, однако, люди вы серьезные, основательные, — продолжал поляк. — Со своим оружием к нам идете, — бросил он мимолетный взгляд на лук, перекинутый через плечо Крашенинникова. — Так и быть, найдем вам дело по душе. Следуйте за вами! — усмехнулся офицер.

Вскоре они миновали крохотную — в несколько курных изб — деревеньку, покинутую жителями. Никакой живности не было видно. Многие двери распахнуты настежь, несмотря на холод. Кое–где на снегу виднелись пятна крови.

Сердца обоих мужиков сжались при мысли о том, что здесь произошло.

— Бунтовщики. Сами виноваты, — проворчал поляк, словно угадав их думы. — Такая судьба ждет каждого, кто не подчинится войску нашего великого короля.

Они шли, и монастырь вырастал на глазах. Когда показались знакомые зубчатые контуры крепостных стен, Крашенинникова охватило волнение. Каменные языки строго темнели на фоне хмурого свинцового неба. Вон памятное место на стене, на котором они стояли с Аникеем в утро, когда вражеские отряды окружили монастырь. А вот и ворота, из которых шли они па первую вылазку.

С тех пор многое здесь изменилось. Враги обосновались прочно. Соорудили земляные укрепления, подтянули осадные орудия. А там, подальше, за леском — отсюда не увидать, — по сведениям, которые имелись у Ивана и Антипа, готовились делать подкоп под стену. Главная же тайна военная хоронилась в Терентьевской роще.

Двух захваченных на дороге мужиков седоусый поляк подвел к какому–то начальнику, и они о чем–то коротко переговорили. Затем тот повернулся к русским и махнул шпагой, указывая, куда следует идти.

Их впихнули в небольшой дворик, на скорую руку огороженный частоколом. Здесь были такие же, как они, мужики, которых набилось, как сельдей в бочку.

Кто–то бросил:

— Нашего полку прибыло.

— Что за птицы будете? — спросил другой. — Из каких мест вас пригнали?

Оба, однако, молчали, привыкая к неожиданному обороту событий.

Антип огляделся — знакомых лиц, к счастью, не было. Что касаемо Крашенинникова, то и подавно никого здесь не знал, поскольку люди были не из крепости, а из окрестных деревень.

— Молодой совсем парнишка, — пожалел какой–то согбенный дед Ивана. — Как же ты–то попался? В лес надо было уходить, в лес, где отряды наши собираются. Оплошал, что ли?

Иван пожал плечами.

— А теперь всем нам одна дорога, — заключил Дед.

— Это куда же? — спросил Антип.

— А к богу в рай, — пояснил дед. — Али не знаете?

Из разговора выяснилось, что за частокол поляки согнали людей, которые завтра в качестве передового отряда, играющего роль прикрытия, двинутся па очередной штурм крепости.

— Вот это попали, — прошептал Крашенинников, поправляя лук на плече.

Антип, не потерявшей присутствия духа, отозвал его в уголок, к забору.

— Держись, паря, — сказал он, оглянувшись. — Как штурм начнется, придумаем что–нибудь.

— Придумаем.

— Лук да стрелу пуще глаза береги!

Откуда–то вынырнув, к ним приблизился юркий мужичонка неприметной наружности с бегающими глазками.

— Аль байки рассказываете?

— Самое время для баек, — отрезал Антип.

Иван добавил:

— Думаем, как бы не околеть до завтра.

— Не околеете небось. У мужика кость крепкая, — ухмыльнулся юркий и отошел. Издали до них донеслось: — А и околеете, невелика беда.

— Я тебе, гад! — рванулся к мужичонке Иван, сжимая крепкие кулаки, но Антип остановил его:

— Побереги силенки. Завтра пригодятся.

Люди сбились в кучу, словно овцы, тщетно стараясь согреть телами друг друга. Ближе к рассвету мороз заворачивал круче. Повалил снег.

Крашенинников услышал, как кто–то безнадежно произнес в темноте — судя по голосу, давешний старик:

— Куда ни кинь — все клин.

На зубчатой стене крепости изредка появлялись фигуры часовых, которые расхаживали, пользуясь каменным прикрытием. Догадываются ли там, в крепости, о предстоящем штурме? Не застанут ли их поляки врасплох?

Под утро сквозь дыры в частоколе можно было наблюдать, как, словно повинуясь единой команде, лагерь ожил, зашевелился. Послышались короткие команды, отдаваемые приглушенными голосами, тяжелое сопение людей, тащивших грузы. Это были осадные лестницы и прочее снаряжение, необходимое для штурма крепостных стен.

— Вот и наш черед пришел, — вздохнул старик, когда послышался шум отодвигаемого засова.

Скрипнув, отворилась калитка, в проеме показался знакомый Антипу и Ивану седоусый поляк:

— Выходи!

Мужики, понурившись, гуськом потянулись к выходу.

— Давай на всякий случай попрощаемся, — произнес Антип я крепко обнял Ивана.

Мужиков наскоро построили и под усиленным конвоем погнали в сторону крепостной степы. Пар от дыхания мешался с белесой утренней дымкой. Снег перестал идти так же внезапно, как начался. Повсюду, словно открытая рана, чернела земля, разрытая копытами коней и колесами доверху груженных телег.

Они прошли сотни две шагов, когда у Крашенинникова созрело решение. Он понимал, что важно не упустить нужный момент. Прежде было слишком рано, а через минуту может оказаться поздно: на войне ситуация меняется мгновенно. Иван прикинул взглядом расстояние до стены и, выйдя из зыбкого строя, решительно подошел к старшему поляку.

— Чего надобно? — спросил тот, покручивая усы, и с подозрением окинул взглядом ладную фигуру юноши.

— Просьбицу имею, ваша милость, — смиренно проговорил Крашенинников.

— Говори.

— Дозвольте, ваша милость, часового из лука подстрелить, — указал Иван на крепостную стену, из–за зубца которой показался мерно вышагивающий охранник.

— Ты так метко стреляешь?

Иван пожал плечами:

— Утку прежде сшибал на лету.

— Что ж, а теперь сшиби соотечественника, раз у тебя руки чешутся, — милостиво разрешил поляк. Он что–то сказал конвою по–польски, и те расхохотались.

Крашенинников расправил плечи.

— Сшибешь — тебе это зачтется… где следует, — улыбнулся старший.

Опасаясь, что седоусый раздумает, Иван проворно шагнул в сторонку. Он спустил с плеча лук, достал из–за пазухи заветную стрелу, загодя перевязанную красным лоскутком. Затем крепкой рукой натянул тетиву и сделал вид, что тщательно прицеливается в часового, который, ни о чем не подозревая, успел повернуть и шагал в обратную сторону.

Мужики и поляки из конвоя с любопытством наблюдали за Крашенинниковым.

— Что у тебя к стреле прилипло? Покажи–ка, — проговорил вдруг поляк.

В тот же момент Крашенинников спустил тетиву. Стрела, описав крутую дугу, высоко взмыла над острым зубцом стены и полетела в крепость, не причиняв часовому никакого вреда.

— Под руку сказали, ваше благородие, — с досадой произнес Иван и отшвырнул в сторону ненужный уже лук.

— Стрелок из тебя, холоп, неважнецкий, — покачал головой поляк. — Да и то сказать, из хама не выйдет пана. А ну, марш в строй! — Он грубо схватил Крашенинникова за шиворот и подтолкнул в сторону отряда.

Иван и Антип обменялись быстрым взглядом, подумав об одном: дойдет ли письмо до адресата?

— Эй, пся крев! Стой! — послышался вдруг сзади резкий окрик.

Голос показался Крашенинникову знакомым. Он обернулся и в первое мгновение опешил: перед ним стоял здоровенный детина — вражеский солдат, с которым он осенью, во время вылазки, сошелся в поединке.

— В гости, значит, к нам пожаловал?! — зловещим тоном произнес солдат.

Иван молчал.

— Что ж, милости просим! В прошлый раз мы, кажется, не довели беседу до конца, — воскликнул поляк и схватил Крашенинникова за руку.

Подошел старший.

— В чем дело?

— О тот хлоп из осажденной крепости, — горячо заговорил солдат.

— Что ты мелешь чепуху? — усмехнулся старший. — Это один из сотен мужиков, взятых во время прочесывания.

— Говорю вам…

— Я сам с патрулем подобрал его вчера на дороге, — перебил седоусый. — А сегодня… — не договорив, он кивнул в сторону отряда русских мужиков.

— Нет! Это будет большой ошибкой. Ему надлежит сохранить жизнь.

— Как он мог выбраться из крепости?

— Не знаю.

— Не знаешь, а говоришь.

— Да ведь это «летающий московит»!

— Что?..

— Да, это тот самый «летающий московит», о котором у нас в стане столько разговоров, — с торжеством повторил солдат.

Когда Крашенинников услышал «летающий московит», сердце его упало: неужели все старания сохранить в секрете его полет оказались напрасными? Неужели враги проведали о прыжке по поднебесью? Но как?..

— С чего ты взял, что это тот человек? — спросил солдата старший.

— Я узнал его. Сначала схватился с ним за обозом, когда он почти успел перерубить главную осадную лестницу, которую привезли из–под самой Варшавы. Ну а потом он перепрыгнул через волчью яму такой ширины, что это было выше всяких сил человеческих, да еще держа на плечах своего раненого товарища.

— Неужели это тот самый, «летающий»? — все еще не веря в свою удачу, переспросил старший поляк.

— Готов присягнуть!

Услышав объяснение, почему враги прозвали его «летающим московитом», Крашенинников вздохнул с облегчением. Значит, речь идет о его прыжке через волчью яму, а тайна крыльев осталась врагу неизвестной.

— Эге, дело здесь нечисто, — в раздумье произнес поляк. — Не зря этот хлоп рвался под стены крепости. Других пришлось на аркане тащить, а этот с дружком сам напросился… Отвечай, чего тут искал? — обратился он к Крашенинникову.

Иван молчал.

— Ничего, заговоришь! — тонкие губы поляка растянулись в торжествующую улыбку. — Слышала про тебя, «летающий московит». Знатная птичка попалась. Заодно расскажешь, как из крепости улизнул, что там за ходы–выходы имеются. Взять его, а заодно в вот этого, — ткнул он пальцем в сторону Антипа, обращаясь к страже.

Солдаты проворно вытащили Антипа и поставили его рядом с Крашенинниковым.

Офицер распорядился:

— Обоих доставить в мою палатку.

— В Терентьевскую рощу? — бойко переспросил угреватый поляк, донельзя довольный тем, что ему не придется принимать участия в штурме.

— Ну да, в Тере… сам черт язык сломит, — выругался офицер. — Беречь их — глаз не спускать. Если что случится — голову сниму. А еще лучше — выдам тебя московитам, они сами с тебя шкуру спустят за твои художества.

Побледневший поляк промолчал, только крепче сжал длинное копье.

Услышав слова «Терентьевская роща», Антип и Иван незаметно переглянулись: они знали, что с этим местом связана важная военная тайна поляков. О ней Крашенинников тоже написал в грамотке, которую несколько минут назад, к счастью, удалось с помощью меченой стрелы переправить в крепость. Может, грамотку в эти мгновения успели обнаружить и переправить архимандриту Иоасафу?..

— Вперед! — махнул тем временем рукой старший поляк, и отряд мужиков под остриями наведенных на них копий двинулся на приступ.

Дробно стучали барабаны. Осадные орудия грохотали так часто, что от порохового дыма стало трудно дышать.

Ивана и Антипа вражеский конвой повел к Терентьевской роще, прочь от крепости. Их провожали завистливые взгляды пленных мужиков, шедших на верную смерть.

— Гибель их ждет, — вздохнул Иван, посмотрев на понуренных мужиков, которые нехотя переставляли ноги.

— Нас, паря, думаешь, другое ждет? — откликнулся Антип. — Гляди, им еще позавидуем.

— Эй, разболтались, черти, — замахнулся на них попьем угреватый.

— Выслуживается, — прошептал Антип, но сержант услышал и ударил его по плечу так, что пленник едва не упал.

— Из–за таких, как вы, негодяев крепость никак не возьмем! — зло выкрикнул сержант. — Давно бы уж осада кончилась, а тут мерзни как собака.

Разношерстный конвой сочувственно загалдел.

— Не видать вам крепости как своих ушей, — сказал Иван твердо.

Угреватый размахнулся копьем, но раздумал.

— Ладно, «летающий», с тобой разговор будет особый, — ухмыльнулся он. — Ты свое получишь.

Звуки осады стали глуше.

— Знать бы хоть, что сгинем недаром, — прошептал Антип.

Небольшой отряд свернул в рощу, монастырь исчез из виду.

***

Судьба послания Ивана Крашенинникова, к счастью, оказалась доброй.

Бесстрашные и вездесущие мальчишки, которых даже вражеский приступ и градом сыпавшиеся метательные снаряды не смогли разогнать по домам, нашли на огородной грядке, припорошенной снежком, странную стрелу с красным лоскутком: они заметили ее, еще когда стрела перелетала через крепостную стену.

Обнаружив, что к стреле привязано послание — кусок бересты с нацарапанными на ней буквами, — решили снести его на монастырское подворье: грамоте никто из ребят не был обучен, а на подворье многие владели письмом.

Вскорости послание Крашенинникова попало в руки архимандрита Иоасафа, который убедился, что обрывок бересты содержит ценные сведения: здесь было все, что удалось вызнать крестьянским повстанцам за дни, проведенные Иваном во вражьем тылу. И численность отдельных осадных отрядов, и строение войска, и расположение пищалей осадных, и даже общее их количество — шестьдесят три. Было здесь рассказано и о тайне Терентьевской рощи, тайне, которую противник берег пуще глаза.

…В высокой монастырской гриднице шел военный совет. Князья Григорий Борисович Долгоруков Роща и Алексей Иванович Голохвастов принимали людей, выслушивали их и отдавали распоряжения.

Воеводы оживленно расспрашивали какого–то воина в окровавленном шлеме, когда скорым шагом вошел архимандрит.

— Куда запропастился, отче? — обратился к нему князь Долгоруков. — Решать надо, что делать. Напирают поляки на главные ворота.

— Может, вылазкой ответим? — добавил Голохвастов. — Кого присоветуешь, отче, во главе поставить?

Ничего не ответив, архимандрит обратился к воину, который все еще тяжело, словно после бурного бега, дышал:

— Каково там, у враг?

— Тяжко, отче, — произнес воин, блестя белками глаз. Почерневшее лицо его, обожженное порохом, казалось страшным. — Пристрелялись поляки, метко бьют ядрами. Особливо одна пушка донимает, спасу нет.

— Трещера?

Воин кивнул:

— Как ахнет, окаянная, ажник трещины по стене ползут. Знали бы, где расположена, подавили бы ядрами своими.

— Мне ведомо, где Трещера, — сказал архимандрит.

— Где? — спросил воин.

— Запомни: на горке, в роще Терентьевской, — ответил архимандрит.

— Видение, что ли, было у тебя, святой отец? — насмешливо спросил Долгоруков.

— Послание получил, — спокойно сказал Иоасаф, не обращая внимания на язвительный тон князя, и поднял правую руку с куском бересты.

Голохвастов ухмыльнулся:

— С неба?

— Угадал, Григорий Борисович, — произнес архимандрит. — Одначе не время сейчас шутки шутить.

С этими словами он бережно расправил бересту в положил ее на столешницу. Воеводы, нагнувшись, несколько минут изучали бересту. Воин только молча переводил взгляд с одного на другого.

— Кто он, благодетель наш?! — воскликнул князь Долгоруков, нарушив молчание.

Иоасаф коротко рассказал, как к нему попало это послание. При этом он, правда, умолчал, каким образом проник Иван Крашенинников на вражескую территорию и самое имя его не упомянул: считалось ведь, что Иван обретается в монастырском лазарете, маясь тяжкой и заразной болезнью.

— Может, выдумка вражья? — покачал головой Голохвастов. — Подкинули нам, чтобы с толку сбить.

— Либо отряд нага на растерзание выманить, — вздохнул тяжко Долгоруков.

— За истинность послания ручаюсь, — отрезал архимандрит.

— Много берешь на себя, отче! — взорвался Алексей Иванович. Он был порока вспыльчивого. — Откуда ведать можешь? Сам знаешь, ни на волю, ни с воли и мышь не проскочит.

— Не будем, воеводы, время терять, — тихо произнес Иоасаф.

— Что–то таишь ты, недоговариваешь, отче, — покачал головой князь Григорий Борисович, оказавшийся более проницательным. Он вперил тяжелый, мутноватый взгляд в архимандрита, но тот не отвел глаза. — Бог тебе судья. Ты к нему поближе, чем мы, грешные. Чего присоветуешь?

— Немедля вылазку.

— Куда вылазку? — спросил Голохвастов.

— В Терентьевскую рощу, лучшими силами, — твердо сказал архимандрит. — Трещеру нужно уничтожить, иначе она крепостную стену развалит.

Присутствующие посмотрели на Долгорукова: последнее слово было за ним. Князь, видимо, колебался. Он несколько раз подносил кусок бересты к близоруким глазам, разглядывал письмена, словно принюхивался к ним. Наконец Григорий Борисович медленно и величаво покачал головой.

— Да почему, князь? — с досадой спросил архимандрит.

— Риск зело велик, — пояснил воевода. — Лучшие силы поляки перебьют, с чем тогда останемся? Бери нас голыми руками?

— Не рискнем — удачи не увидим, — стоял на своем архимандрит.

— Дозвольте слово молвить, — произнес неожиданно ратник, о котором в пылу спора вес успели позабыть.

— Говори, — велел Долгоруков.

— Мы разобьем Трещеру и без вылазки.

— Это как же? — поинтересовался князь.

— Знаем ведь, где она теперь, Трещера отаянная. Из затинных пищалей ахнем по ней — и вся недолга.

— Ох, темнота, темнота, — покачал головой князь. — Да ведь Терентьевская роща со стен не видна. Ты это разумеешь?

Ратник шагнул к столу.

— Разумею, князь, — смело произнес он. — Одначе мы умеем теперь наводить пушку и палить по цели невидимой, только знать надобно, в каком месте она располагается.

— Это кто — мы? — спросил второй князь.

— Пушкари, — пожал плечами ратник.

Долгоруков нахмурился:

— Кто научил?

— Аникей Багров.

— Да разве сие возможно — палить по цели невидимой? — повысил голос князь Долгоруков. — Стреляете в белый свет как в копеечку. А у нас ядер, пороху не хватает. Может, он — лазутчик польский, Аникей Багров?

— Кто дозволил ему с пушкарями дело иметь? — вступил в разговор другой воевода.

— Знаю я хорошо Аникушку Багрова, — погладил бороду архимандрит.

Долгоруков перевел взгляд на Иоасафа.

— Наш Багров, троице–сергиевый, — снова погладил бороду архимандрит. — Столярную работу для обители делал. Придумал, как мужикам бревна легче таскать…

— Слышал про сие, — подтвердил Долгоруков. — Ладно, ежели ручаешься за него — действуйте. А ты передай пушкарям, — повернулся он к ратнику, — Трещеру не подавите — головы всем поотрываю.

— Трещеру, — машинально поправил ратник.

— Мне все едино, — ответил князь. — Ступай с ним, отче.

В другое время архимандрит вспылил бы: еще потягаться, чья власть в крепости выше — духовная либо светская? Но теперь не до тяжб было — каждая минута промедления могла дорого обойтись. Иоасаф не смирился, но решил отложить спор до лучших времен.

Когда архимандрит и ратник подошли к двери, снаружи послышался шум, дверь приотворилась.

Воеводы переглянулись.

— Что там?! — крикнул Долгоруков.

— Посланца от поляков привели, — доложил стражник с алебардой, появившийся в дверном проеме.

— Веди, — велел князь.

В гридницу вошел человек с бегающими глазками, в туго подпоясанной поддевке.

— Толмача, — подал голос Голохвастов.

— Не надо. Я по–русски говорю, — произнес посланец и достал из–за пазухи письмо. Говорил он чисто, без всякого акцента.

Архимандрит, который не успел уйти, присел на краешек скамьи, решив узнать, с чем пожаловал посланец. Глаза Иоасафа загорелись ненавистью: он догадывался, что это перебежчик.

— А скажи–ка, кто ты таков… — начал князь Алексей Иванович.

— Погоди, — бесцеремонно оборвал его Долгоруков и обратился к посланцу: — Читай, что там у тебя, да поживее!

— Послание от гетмана Сапеги и пана Лисовского!..

— Пропусти начало, — перебил нетерпеливо князь Долгоруков.

— Главное читай!

— «Пишет к вам, милуя и жалуя вас, — продолжал посланец, заметно сбавив тон. — И предлагаем покориться и сдать крепость…»

Иоасаф усмехнулся:

— Губа не дура.

— «…Если же не сдадите сами, — читал далее посланец, — то знайте, что не затем мы пришли, чтобы, не взяв монастыря, прочь уйти. К тому же сами знаете, сколько городов ваших московских взяли. — В этом месте посланец возвысил голос. — И столица ваша Москва… в осаде… Помилуйте сами себя. Если поступите так, будет милость и ласка к вам. Не предавайте себя лютой и безвременной смерти. А мы царским словом заверяем, что не только наместники в крепости останетесь, но и многие другие города и села в вотчину вам пожаловано будет. Если же не покоритесь, все умрут алою смертью», — закончил посланец и опустил бумагу.

Глаза Долгорукова налились кровью:

— Все?

— Есть еще одно послание.

— Читай.

— Оно архимандриту Иоасафу.

— Вот он, счастливый случай, — усмехнулся князь, — и архимандрит как раз тут, — указал он кивком.

Посланец развернул второй свиток и начал:

— «А ты, святитель божий, старейшина монахов, архимандрит Иоасаф, вспомни пожалования царя и великого князя всея Руси Ивана Васильевича, какой милостью и лаской он вас, монахов, богато жаловал. А вы забыли сына его царя Дмитрия Ивановича. Отворите крепость без всякой крови, иначе всех перебьем». И еще здесь…

— Довольно, — оборвал посланца Долгоруков. — Эти песни мы уже слышали. Что ответим? — обвел он всех взглядом.

Голохвастов опустил взгляд.

— Будем стоять до последнего, — ответил за всех архимандрит. — А этот… — с презрением кивнул он на перебежчика, — пусть отправляется к своим подобру–поздорову, жаль, нельзя на дыбу его.

Долгоруков усмехнулся:

— Кровожаден ты, отче.

Архимандрит не ответил, скрестил руки па груди. Посланец потупился и отвернулся.

— Эй, выведите гостя за ворота, — крикнул князь страже, сжав кулаки. — Передай своим хозяевам: будем драться до последней капли крови! — крикнул он вдогонку посланцу.

Едва затих звук шагов, Иоасаф поднялся.

— Пойдем Трещеру давить, — сказал он ратнику.

Трудно было Аникею. Размозженное колено, еще окончательно не поджившее после вылазки, саднило так, что силушки никакой не было, но Багров не показывал виду, крепился из последних сил.

Инок Андрей переселился к Аникею. Поначалу, сразу после исчезновения Ивана, к ним часто заходила Наталья. Сокрушалась, что за горе–злосчастье с Ваней приключилось, да как он чувствует себя сейчас в лазарете монастырском.

— Почему но оставил его у себя, Аникей? — спрашивала она, вытирая глаза. — Зачем в чужие руки отдал? Я бы сама его выходила.

— А ежели хворь заразная? Половина крепости вымрет — кто защищаться будет? — оправдывался угрюмый Аникей, который терпеть не мог всякой неправды, а теперь вынужден был лгать Наталье.

Девушка всхлипнула:

— Там он в мешке каменном…

— Там его вылечат, Наташа, — веско произнес Андрей.

А через несколько дней она пришла в избу к Багрову и с плачем рассказала, что пыталась пробиться на монастырское подворье, проведать Ивана. Шанежек напекла, молока раздобыла. А стража не пустила ее дальше ворот.

— Терпи, Наталья, — погладил ее Аникей по золотистой косе. — И жди своего сокола.

— Такая уж судьба женщин на Руси — соколов своих ждать, — тихо добавил Андрей. — А что слышно в крепости?

— Все по–старому… Голод, холод… — рассеянно ответила Наташа. — Мужики баяли, ворог нажимает. Особливо его пушки донимают.

— Пушки? — переспросил Андрей.

— Ну да. Поляки наловчились их закрывать кустами да лапником рубленым. Наши пушкари и не знают, куда целить, — пояснила девушка.

Когда она ушла, Аникей и инок долго думали а решили, как помочь пушкарям. Многое узнал за время странствий Андрей. Нашел выход и здесь…

Аникей все время, с утра до ночи, проводил у крепостных стен, с пушкарями. Учил их орудия наводить на цель невидимую, ежели только ведомо было, в каком месте она находится, сколько сажен до нее.

«И откуда что берется? — удивлялись пушкари. — И на видимую цель наводить — дело хитрое. Здесь не только сноровка да глазомер потребны, но и навык изрядный». Вскорости ядра, посылаемые с паводки Аникея, начали ложиться точно в цель, вызывая панику в рядах противника.

…Нынче в стане врага спозаранку наблюдалось необычное оживление: тащили к стенам осадные лестницы и сооружения для штурма, подтягивали отряды.

Готовилась атака.

Зоркие пушкари, сгрудившиеся на смотровой башне, заметили вдали группу, которая под конвоем медленно и нестройно двигалась в сторону главных крепостных ворот.

— Наших мужиков гонят, — определил самый глазастый.

— Смертники.

— Прикрытие.

— Бедняги, — вздохнул кто–то из пушкарей, потирая озябшие руки.

— Эх, самое время угостить супостата ядерками, — заметил Аникей. — Вдарить по ним, задать шороху. Целей–то у нас поднакопилось!

Пушкари томились в бездействии, с опаской поглядывая вниз, на приготовления противника. Приказа стрелять сегодня не поступало, воеводы медлили.

Неожиданно за дальним лесом что–то ухнуло, застонало. Это был утробный, низкий звук, казалось, небо лопнуло, раскололось.

— Трещера! Все вниз! Ложись, братцы! — закричал старший пушкарь.

Мужики скатились вниз в заранее вырытые ложбинки близ пушек, глядящих тупыми носами в крепостные проемы.

Звук стремительно нарастал, становился выше, и вдруг тяжкий удар потряс стену до основания. Сверху посыпались обломки. Кто–то закрыл голову руками и протяжно застонал.

Когда пыль улеглась, первым вскочил Аникей, бросился к крепостной стене. За ним подбежали остальные. Их взорам открылась тонкая трещина, прочертившая основание стены.

— Худо дело, братцы, — нарушил молчание старший пушкарь, трогая пальцем острую закраину.

— Еще два–три десятка таких ударов, и пролом появится, — согласился Багров.

Кто–то сгоряча поджег фитиль и бросился к загодя заряженной для залпа по пехоте пушке, нацеленной вниз, на площадь перед крепостью.

— Брось, дура, — строго сказал старший, вырвав трут и ткнув его в снег. — Своих побить хочешь?

— Я б навел как надо…

— Все равно без приказа нельзя. Неведомо тебе, что ли? — бросил старший.

— Да и не дело нам людишек разгонять, — вступил в разговор Аникей. — Для живой силы у нас меткие стрелки имеются. Трещеру бы разбить — дело другое.

— Как ее разобьешь? — почесал в затылке пушкарь. — Упрятали ее поляки неведомо куда.

Все напряженно ждали следующего выстрела грозной Трещеры, но вражеская чудо–пушка молчала: видимо, чтобы зарядить да навести ее, требовалось немало времени и усилий.

Вскоре пушкари заметили архимандрита, который спешил в их сторону. Подойдя к ним, Иоасаф оглядел всех, словно искал кого–то глазами, спросил:

— Где Багров?

— Здесь я, — подошел Аникей, вытирая о штаны запачканные землей руки.

— Слава богу, посылать за тобой не надо. Ну как, мужики, не скучаете? — обратился он к пушкарям.

— Застоялись, — ответил за всех старший. — Как отцы–воеводы, отдадут приказ палить ай нет?

Иоасаф неожиданно подмигнул:

— Привез я приказ.

Люди, не дожидаясь команды, бросились к пушкам.

— Стойте! — остановил их архимандрит. — А куда палить–то собираетесь?

— По врагу, само собой, — пожал плечами молодой парень.

— Должны мы, братцы, Трещеру разбить, — сказал Иоасаф.

— Да где ж она спрятана? Трещера–то? — спросил старший пушкарь.

Архимандрит бережно достал из кармана обрывок бересты:

— Вот эта штука поможет вам, ребятушки.

Люди сгрудились вокруг, разглядывая бересту с нацарапанными на ней письменами. Кто–то сказал:

— Заговор?

— Мудрят воеводы, — с досадой произнес старший пушкарь. — Палить ее, что ли, бересту?

Иоасаф вместо ответа подозвал Багрова, тот поспешно подошел.

— Настал твой час, Аникуша! — молвил архимандрит. — Покажи свое уменье палить в цель невидимую.

— Неужели от него?.. — побледнел от волнения Аникей, разглядывая клочок бересты.

Архимандрит еле заметно кивнул.

— Вот здесь, в Терентьевской роще, она спрятана, крестиком помечено, — показал он пальцем. — А сколько верст да аршинов до нее, легко вызнать: я грамотку из монастыря прихватил.

Пока Аникей что–то прикидывал, пушкари с архимандритом подошли к амбразурам. Вдали, почти у самой линии горизонта, синела Терентьевская роща. Ранее ничем не примечательная, она теперь притягивала их жадные взоры: ведь где–то там скрывалась смертоносная Трещера.

Старшему пушкарю что–то очень хотелось спросить у архимандрита, но он сдержался. Вскоре подошел в Аникей.

— Великовата роща–то, — обратился к нему старший пушкарь.

— Не беда! — весело отозвался Аникей. — Пойдем к пушкам, буду говорить, куда их надобно наводить.

Само гобой получилось, что командование пушкарями взял на себя Багров.

Пушкари истово и слаженно, как в мирное время справляли свой мужицкий труд, принялись за дело.

— Пали! — крикнул наконец Аникей, и первые ядра с воем унеслись в неизвестность. Пушкари напряженно ждали результата, но ничего не последовало, лишь над рощей всплыло несколько несомых белых клубков потревоженного снега.

Сделали еще несколько залпов — с тем же результатом.

Багров почесал затылок.

— Тут до аршина не рассчитаешь, — сказал он наконец, отвечая на вопросительные взгляды.

— Как же быть? — озадаченно произнес старший пушкарь.

— Ты в шахматы играешь, отче? — неожиданно спросил Аникей у архимандрита.

— В шахматы? — удивился тот.

— Да.

— Играю маленько. А зачем тебе, сынок, шахматы понадобились?

— Будем обстреливать рощу во квадратам, — сказал Багров. — Всю эту часть вокруг крестика, — указал он на бересте. — Никуда от нас Трещера не денется, если только она там!

Пушкари, которые не имели представления о шахматах — боярской забаве, молча смотрели на квадратики, рисуемые Аникеем на снегу.

— Братцы, да это же навроде невода получается, — осенило вдруг старшего пушкаря.

— Но времени на это уйдет немало, — покачал головой архимандрит, что–то прикинув. — И сил, и пороха, и ядер…

— Другого выхода нет, — ответил Аникей.

Обстрел Терентьевской рощи длился уже более часа. Защитники крепости успели отбить не одну вражескую атаку. Трещера не умолкала — она произвела еще несколько выстрелов, правда, менее удачных, чем первый.

Архимандрит, стоя в сторонке, молча наблюдал за Аникеем. Тот, распарившись, распахнул на груди армяк, лицо его, как и у других пушкарей, было чумазым от пороховой копоти и гари. Время от времени Багров смахивал ладонью грязный пот. Чуть прихрамывая, переходил он от орудия к орудию, делал новую наводку, дотошно проверял угол прицела и командовал:

— Пали!

Озябшему Иоасафу подумалось, что Багров только из–за упрямства не хочет прекратить обстрел рощи. Он несколько раз собирался сам сделать это, но что–то останавливало его. Быть может, отрешенное и в то же время отчаянное выражение лица Аникея.

Погрузившись в собственные невеселые мысли, архимандрит засмотрелся на Терентьевскую рощу а вдруг заметил, как над нею быстро начал вспухать легкий дымок. Пушкари, занятые своими орудиями, ничего не видели. Дымок разрастался, сгущался. Вскоре издалека донесся гул. То ли дрогнула земля под ногами, то ли архимандриту почудилось. Мужики глянули на рощу, сообразили, в чем дело, и закричали, швыряя в воздух разномастные шапки.

Между тем дальнее облако над Терентьевской рощей начали подсвечивать снизу длинные языки пламени, после чего долетел утробный взрыв.

И осаждающие, и осажденные на несколько мгновений замерли, задрав в небо головы: гроза, гром? Да откуда они в эту–то пору?

— Не иначе, аккурат в склад пороховой попали, — произнес удовлетворенно Аникей.

Пламя росло, издали казалось, что оно охватило всю рощу.

— Конец Трещере! — выразил кто–то общую мысль.

— Выходит, знатная это штука — шахматы, — улыбнулся Аникей.

Усталые до смерти мужики присели кто на бревно, кто па чурку, а кто и просто на землю. Кто–то сбегал принес воды, и все по очереди принялись жадно пить. Последним испил водицы и архимандрит.

— Спасибо, чада, за службу, — произнес он, вытерев рот меховым рукавом. — Не будет больше пищаль вражья стрелять, крошить стены да убивать детей и женок наших. А тебе спасибо особое, добрый молодец, — вдруг в пояс поклонился он Багрову.

— Что ты, отче, — пробормотал Аникей, вконец сконфуженный. — Вот им всем спасибо, — указал он на пушкарей. — Да еще… эх, скорей бы осаде проклятой конец! — не договорив, воскликнул Багров.

Откуда было ведать Аникею, что в то время, как он с пушкарями обстреливал Терентьевскую рощу, его друг, Иван Крашенинников, находился именно там.

Ивана и Антипа вели долго. Позади остались военные порядки поляков, затихли в отдалении крики и возбужденные голоса.

Когда они вошли в рощу, Крашенинников невольно вздохнул полной грудью: он с детства любил запах зимнего леса. Все, что удалось пережить–переделать за последние дни, навалилось вдруг свинцовой усталостью. Разгром вражьих складов, стычки с арьергардными отрядами… Красный петух тоже доставил полякам немало беспокойства. «И — пожары, пожары, пожары на святой деревянной Руси», — мысленно повторял он слова, невесть откуда пришедшие в голову.

— Пошевеливайся, скотина! — крикнул угреватый и ткнул его копьем в спину. Крашенинников даже не глянул на него, только шагу прибавил, хотя острый наконечник пронзил ветхую одежонку и больно кольнул спину. Теперь–то, однако, не все ли равно?..

Оба пленника не смотрели по сторонам, хотя зимний лес был чарующе красив. Ели и лиственницы держали на раскинутых лапах ветвей шапки пушистого снега. Безмолвие, царившее в роще, казалось почти осязаемым.

Крашенинников обратил внимание на дорогу, по которой их вели. Широкой она была — шесть копей могли проехать здесь в ряд. Зачем такое понадобилось? Еще одно подтверждение сведениям, которые они получили от пленного поляка. Вдоль дороги–времянки лежали поваленные деревья: казалось, буря над ними покуражилась. Посреди дороги шла глубокая борозда, словно тащили по ней волоком что–то необычайно тяжелое. А в остальном дорога как дорога: конские яблоки, следы копыт и сапог — следы вражеского нашествия. Сколько повидал их Иван, гуляя с Антоном но тылам!

Не обращая внимания на окрики конвойных, Иван внимательно смотрел теперь по сторонам, словно что–то разыскивая. Антип глядел тоже, но Крашенинников первым узрел огромную махину, высившуюся в стороне от дороги. По форме она отдаленно напоминала холм с удлиненной и заостренной верхушкой. Видно, это и есть та самая Трещера, которая успела принести защитникам крепости столько бедствий. Разглядеть ее подробнее не удалось — пищаль со всех сторон была обложена срубленными ветками и даже целыми деревьями.

— Видишь? — показал глазами Иван.

Антип кивнул.

С широкого тракта они свернули на узенькую, еле заметную тропку и вскоре добрались до офицерской палатки, верх которой был припорошен снегом, отчего она казалась сказочным теремом.

Солдат откинул полог. Ратник, опознавший в Иване «летающего московита», так толкнул в спину пленника, что тот, не удержавшись, рухнул на пол. Затем поляки впихнули в палатку и Антипа.

Весело переговариваясь, конвойные расселись где попало, потирая озябшие руки.

— Начнем, пан, пленников допрашивать? — угодливо спросил угреватый.

— Не лезь не в свое дело, — отрезал высоченный плечистый ратник, и угреватый стушевался.

Воин прошелся по тесному помещению–времянке. Здесь было немного теплее, чем снаружи, — по крайней мере, плотная материя спасала от сырого пронзительного ветра.

Посреди палатки стояла черная жаровня с давно остывшими углями.

— Распалить бы огонек, — сказал ратник, задумчиво глядя на жаровню. — Будет неплохо, если мы пока проведем предварительное дознание.

Он чувствовал себя героем дня. Еще бы! Сумел опознать в этом оборванце лазутчика московитов. Наверняка за это последует награда, а может быть, и повышение в чине.

Он подошел вплотную к поднявшемуся с пола Крашенинникову и долго смотрел ему в глаза, наслаждаясь полной властью над этим дьявольски ловким и сильным парнем, из–за которого у него после вылазки русских было столько неприятностей.

— Я не обознался? — вкрадчивым голосом спросил ратник. — Быть может, мои глаза обманывают меня?

— Не обманывают, пан.

— Не отпираешься, славно. Люблю храбрых, — продолжал ратник. — А как зовут тебя?

— Иван.

— Врешь небось. Это нехорошо, — проворчал ратник. — Все у вас тут, в Московии, Иваны,

Иван молчал.

— Ну?

— Больше я ничего не скажу, — произнес Крашенинников твердо.

— Скажешь. Все скажешь! И дружок твой заговорит, — сжал кулаки ратник. — Связать обоих! — крикнул он конвойным.

Те продолжали сидеть.

— Кому сказано? — повысил голос ратник.

Двое, что–то проворчав, поднялись с мест и нехотя подошли к пленным.

— Нечем вязать, — сказал один конвойный. — Веревок нет.

— Бее учить вас! Пояса снимите да скрутите московитов! — прикрикнул ратник, чувствовавший себя почти офицером.

Конвойные, переговариваясь по–польски, принялись связывать пленных.

Ратника обуяла жажда деятельности. О, он покажет, на что способен!

— Что стоишь как пень? — обратился он к угреватому.

— Что прикажете?

— Жаровню разжигай. Сами погреемся, да и гостей дорогих погреем, — осклабился верзила.

Угреватый добыл из кресала огня, затем, став на колени, принялся раздувать угли. Между тем конвойные крепко связали русских.

Сбегав наружу, угреватый принес еловых веток, наломал их и положил на уголья. Ветки начали потрескивать, в палатке запахло дымом и смолой.

— Начнем с тебя, хлоп, — ткнул ратник в грудь Крашенинникова. — После вылазки тебе удалось улизнуть в крепость, я видел это собственными глазами. Так? Так, — продолжал он, не дожидаясь ответа от пленника. — Из монастыря выхода пет. Как ты здесь очутился? Ну? Молчишь? Память отшибло? Ладно, сейчас развяжем твой поганый язык.

Ратник нагнулся к жаровне, вытащил из нее пылающую ветку и несколько раз ударил ею наотмашь Ивана по лицу.

— Ну?!

Иван усмехнулся.

Обозленный воин отбросил чадящую ветку и с кулаками набросился на Крашенинникова. Мучительно стараясь разорвать стягивающие его путы, тот упал, а враг принялся топтать его коваными сапогами, приговаривая:

— Ты у меня заговоришь!

Неожиданно неподалеку что–то оглушительно грохнуло, почва заходила ходуном. Истязатель остановил занесенную ногу, лицо его расплылось в улыбке:

— Заговорила, родненькая! Кажется, вы, московиты, называете ее Трещерой? Теперь вашим несдобровать.

Издалека до них донеслось эхо радостных криков: это ликовала осадная армия.

— Теперь поняли, дурачье, что конец близок? — обратился ратник к пленным. — Еще дюжина добрых плевков Трещеры, и вашей крепости конец. Говори, Иван, и я дарую тебе жизнь. Будешь молчать — сожгу заживо.

Ратник снова потянулся к жаровне, достал толстую ветку, наполовину обгоревшую, и раскаленным концом принялся не спеша жечь ладони Крашенинникова, извивающегося от боли. В палатке отвратительно запахло паленым мясом.

— Сначала руки, потом глаза тебе выжгу, — пообещал ратник. — Ну, заговоришь?! Ты еще будешь умолять, чтобы я тебя прикончил.

В этот момент послышался топот копыт, и через несколько минут, откинув полог, в палатку вошел поляк. Лицо его сияло радостью.

— Друзья мои, — объявил он солдатам, — вражеская стена дала трещину.

Конвойные ответили нестройными криками.

— Через полтора–два часа пролом будет готов, и тогда наши войска начнут генеральный штурм, — продолжал поляк. — Но к этому времени недурно знать потайные ходы в крепость, чтобы воспользоваться ими…

Только теперь он обратил внимание на обожженного Крашенинникова, рукав которого тлел.

— Кто посмел самовольничать?! — взревел поляк, обводя всех грозным взглядом. Верзила побледнел и шагнул назад.

Воцарилась пауза.

— Ты? — с угрозой проговорил поляк. — Прости его, московит. Как там тебя, «летающий»? Я примерно накажу негодяя. А ты мне быстренько скажи, где расположен подземный ход. Зря время не тяни. Может, ты скажешь? — обратился он к Антипу. — Спасешь жизнь себе и товарищу. Клянусь богом, ваша жизнь висит на волоске.

Не дождавшись ответа, старший сказал солдатам:

— Разожгите как следует жаровню. Нет, веток не нужно. Только дрова. Мы устроим сейчас преисподнюю. Поджарим наших гостей.

За это время громогласная Трещера успела ахнуть еще несколько раз.

Накрепко скрученные ремнями Иван и Антип лежали рядом, следя за постепенно раскаляющейся жаровней.

— Прощевай, брат. Извини, если чем обидел, — еле слышно прошептал Антип, с трудом шевеля опухшими изуродованными губами: до прихода старшего ратник и с ним успел «потолковать».

— И ты прости, — просипел в ответ Крашенинников. — Эх, ежели бы послание наше дошло… — не договорив, он умолк.

Антип глянул — глаза Ивана закатились, он потерял сознание. Это заметил и старший, который в течение некоторого времени с беспокойством прислушивался к каким–то звукам, похожим на взрывы.

— Встать, падаль, — пнул он Крашенинникова носком сапога.

Иван не пошевелился.

— Вытащить обоих на снежок, — распорядился встревоженный офицер. — Нам они нужны пока живыми.

На снегу сознание возвратилось к Крашенинникову. Он со стоном повернул голову и начал жадно глотать белое месиво. Снег пах хвоей, еловыми шишками, дымком курных изб, еще чем–то бесконечно близким и родным. Попалась хвоинка, Иван долго разжевывал ее, и сладкой показалась ему ее кислота…

Из палатки вышел угреватый.

— Жаровня готова, пан, — доложил он, угодливо вытянувшись.

Неожиданно Крашенинников услышал, как неподалеку что–то грохнулось оземь, взметнув ввысь облако снега, промерзшей земли и щепок.

— Ядро! — сказал он.

— Никак, наши палят по Терентьевской роще, — добавил Антип, подняв голову.

— Но это же значит…

— То и значит, — договорил Антип, и слабая улыбка тронула его губы. — Грамотку получили, знают, куда стрелять…

В эти мгновения ни один из них ко думал, что подвернется смертельной опасности. Они прислушивались, не летит ли еще ядра со стороны крепости. Но было тихо.

Офицер смотрел, как медленно оседает облако, поднятое ядром, выпущенным из русской пушки.

— Шальной выстрел, — сказал он. И, посмотрев на пленников, добавил: — Видно, ваши пушкари с перепугу совсем разучились стрелять.

— Жалко, ежели так, — прошептал Антип, снова опустив голову. — Лучше погибнуть от своего снаряда, чем от руки супостата.

Где–то в роще снова упало ядро, на сей раз далеко от них.

— Замерзли, хлопы? Сейчас будем вас греть, — сказал офицер и шагнул в палатку, видимо, чтобы отдать распоряжения.

В этот миг послышался звук ядра, со свистом рассекающего воздух. Офицер инстинктивно нырнул в дверной проем, под призрачную защиту. В этом была его ошибка. Снаряд задел верхушку палатки и мигом обрушил ее. Изнутри послышались отчаянные крики. Однако выбраться не удалось никому. Материя, упав на раскаленную дорользя жаровню, задымила, начала тлеть, через минуту воздух потряс взрыв, и остатки палатки вспыхнули, превратившись в костер.

— Бочонок с порохом там был, я его сразу приметил, — сказал Крашенинников.

— Он и грохнул, — добавил Антип.

Они лежали, стараясь как можно глубже вдавиться в снег. Вскоре пламя, лишенное пищи, опало, скукожилось и медленно сошло на нет. Обугленный остов палатки постоял какое–то время, словно раздумывая, и упал на трупы задохнувшихся солдат. Обгоревший офицер так и остался лежать возле дверного проема.

Помогая друг другу, Иван и Антип кое–как поднялись.

— Развязаться надобно, — прохрипел Крашенинников.

— Легко сказать, — произнес Антип. — Они скрутили нас на совесть.

— Сообразим что–нито.

— Стой, ты куда?

Иван подошел к догорающему островку пламени, который остался на месте палатки, и, морщась от боли, сунул руки в огонь. Через какое–то время ему удалось пережечь ремни, связывающие кисти. Остальное было просто. Он отыскал в кармане одного из конвойных нож и мигом освободил от пут Антипа.

Они стояли рядом, разминая затекшие члены, и обсуждали, думали вслух, что же делать дальше.

— Ударим по врагу с тылу, пока он не ожидает, — сказал Крашенинников и тряхнул головой.

— Вдвоем–то? — охладил его пыл Антип.

— Н–да, силенок у нас маловато, — согласился Иван. — Тогда вот что, — оживился он после короткого раздумья. — Давай Трещеру отыщем да взорвем ее. Сами погибнем, зато крепость спасем. Вишь, наши–то палить по роще перестали…

— Где–то здесь пищаль, а как отыщешь ее?

— Искать будем.

— Ин быть по–твоему, — согласился Антип. — Пользу отечеству принесем.

— Сначала на дорогу большую выйдем, тогда легче будет Трещеру найти.

Они двинулись наугад по глубокому снегу: тропинку, ведущую к палатке, завалило взрывом.

На рощу снова начали обрушиваться русские ядра. Но падали они как–то странно: то вблизи, то поодаль.

— Никак не пойму, куда они целят, — проговорил Крашенинников. — Впрямь, что ли, палить разучились?

— И то, — согласился Антип.

Они брели и брели, а дорога не показывалась — похоже, с пути сбились. Начался уклон. Снегу сюда намело поболе, и идти стало тяжелее.

— Овраг, что ли? — сказал Антип.

— Разиня.

— Чего–чего?

— Да не тебе я, — улыбнулся Крашенинников. — Речка так называется здешняя, к ней мы вышли.

…Первым не выдержал Антип.

— Не могу боле, Ваня. Так можем трое суток искать Трещеру, роща–то большая, а мы и к дороге не вышли. — С этими словами он присел, пробил почерневший от пороховой гари наст и принялся глотать снег.

Иван опустился рядом. Русские пушки продолжали палить по роще, и он подумал, что такое упорство неспроста.

Внезапно вдали, за оврагом, по дну которого пролегала насквозь промерзшая Разиня, послышался адский грохот. Над ними засвистели осколки камней. Не лежи в этот момент Иван и Антип на снегу — пришибло бы их сразу. Затем послышался второй взрыв, третий…

— Попали–таки в Трещеру! — обрадованно воскликнул Крашенинников.

— Зелье пороховое занялось, — подтвердил Антип.

Он приподнял голову, чтобы оглядеться, и тут же уронил ее на снег. На виске Антипа показалась кровь. Иван подполз к нему, приложил к ране горстку снега, однако кровь остановить не удалось. Голова безвольно болталась.

— Антип, — позвал Крашенинников, но ответа не получил. Не обращая внимания на мороз, он снял рубаху, располосовал ее и сделал не очень умелую, но крепкую повязку.

В этот миг тяжелое ядро грохнулось совсем рядом. Словно рой разъяренных ос впились в Ивана осколки раздробленного камня, и он без крика повалился рядом с Антипом.

После взрыва трещеры в стане врага на какое–то время воцарилась паника. Защитники монастыря видели с крепостных стен, как поляки бестолково бегали, побросав фашины и осадные лестницы.

Архимандрит чувствовал себя именинником. Воеводы наперебой поздравляли его с уничтожением зловредной трещеры. Однако Иоасаф отвечал, что в том заслуга многих: и пушкарей, и Аникея Багрова, и безвестного инока Андрея.

На коротком военном совете решено было, воспользовавшись смятением врагов, развить успех и немедля учинить вылазку.

Под дробный стук барабанов быстро выстроились ряды ратников. Месяцы осады не прошли даром. Люди обучались и строй держать, и оружием владеть, и стрелять метко.

По сигналу ворота распахнулись, и отряд с криками ринулся на врага. Часть была конных, часть — пеших. Аникей вырвался вперед на рыжем жеребце.

Нынче главных задач было поставлено две. Первая — вывести из строя побольше вражеских пушек, которые наряду с Трещерой в последнее время начали донимать защитников. Вторая — пополнить запасы продовольствия, в котором осажденные нуждались. В выполнении обеих задач помогла грамотка Крашенинникова, поскольку в ней было указано как расположение вражеских пушек, так и несколько замаскированных складов продовольствия.

Ошеломленные осведомленностью противника, еще не пришедшие в себя после взрыва Трещеры, осаждающие не сумели оказать должного сопротивления. Московиты заклепали несколько десятков вражеских пушек, погрузили на захваченные фуры и телеги мороженые туши волов, мешки с пшеницей и овсом, сало и благополучно пригнали обоз в крепость.

Аникей отделился от остальных и поскакал в глубь вражеских порядков.

— Куда ты?! — кричали ему.

— В Терентьевскую рощу. Хочу Трещеру поглядеть. Вернее, что осталось от нее. Мигом обернусь.

Вскоре Багров, нахлестывая жеребца, углубился в рощу. Скача по широкой дороге, посреди которой тянулась углубленная борозда, он быстро отыскал нужное место: здесь было всего чернее и сильно несло гарью.

Разбитая трещера являла собой внушительное зрелище. Взрыв порохового склада довершил работу русских ядер. Убитая прислуга лежала рядом — видимо, от страшного взрыва не спасся никто. Трупы успели уже закоченеть.

Аникей подошел к покореженной пушке и долго рассматривал ее, пытаясь запомнить, как она устроена. Не вечна же осада, отброшен будет враг. Хорошо бы научиться делать такие пищали, чтобы недругу неповадно было соваться на Русь.

— Воистину царь–пушка была… — пробормотал восхищенный Багров, разглядывая ствол чудовищного диаметра. Уроки Андрея не прошли даром — он запомнил впрок, на будущее, самое главное, то, что отличало Трещеру от других пушек.

Обратно Аникей ехал, отпустив поводья. Издали увидел большой, выжженный огнем круг. Подъехав поближе, догадался, что здесь была разбита палатка. Внутри круга валялось несколько трупов, один — у самого входа, вернее — у места, где прежде был вход. Посреди круга находилась чугунная массивная жаровня, угли в которой еще тлели.

Аникей спешился и медленно двинулся, ведя коня в поводу. Его томило неясное предчувствие.

Почерневший наст сочно похрустывал под сапогами. «Пора возвращаться», — подумал Багров, но тут взгляд его остановился на прерывистом следе, который тянулся прочь от сгоревшей палатки. Аникей решил выяснить, куда он ведет. Жеребец беспокойно всхрапывал и вскидывал голову, косясь налитыми глазами на хозяина.

Дорога пошла под уклон, идти стало легче. И вдруг… В первое мгновение Аникей не поверил своим глазам. Перед ним на снегу лежал Иван, рядом — какой–то незнакомый мужик. Возможно, Крашенинников пытался тащить его, пока не свалились оба. Они пострадали, нужно полагать, при взрыве трещеры о пороховым складом.

— Ваня, — позвал Багров. Крашенинников не отозвался.

Убедившись, что оба дышат, Аникей положил их поперек крупа жеребца и поспешно направился в крепость…

Как ни старались крепостные лекари и инок Андрей, возвратить к жизни Антипа они не смогли: он скончался от раны в висок, не приходя в сознание. Но еще до этого, прослышав о двух раненых, доставленные в крепость, их, к великому удивлению окружающих, самолично пришел навестить архимандрит.

Едва Иоасафу доложили, что один из раненых — Иван Крашенинников, Иоасаф в сопровождении небольшой свиты направился к избе Багрова.

Войдя в дом, он подошел к полатям, на которых лежал Крашенинников, и тихо позвал его.

— Отойдите, святой отец. Ему нужен покой, — сказал инок Андрей.

— Как смеешь ты, — замахнулся на Андрея кто–то из свиты.

— Не трогайте его, — остановил архимандрит.

— А разве сей холоп не в больнице лежал монастырской?

— В больнице, в больнице, — с рассеянным видом ответил Иоасаф.

— Как же он очутился за стенами крепости? — не отставал любопытный.

— Господь даровал ему исцеление, — пояснил архимандрит. — И мы направили его на вылазку. Кан он, выживет? — спросил архимандрит у Андрея.

— Выживет, — сказал инок.

— Уж постарайся. Мы не оставим тебя своей милостью, — важно произнес Иоасаф.

— Со вторым дело похуже, — продолжал Андрей. — Боюсь, ничего сделать нельзя.

— Кто он, второй? — спросил архимандрит, оглядывая избу.

— Сие неведомо, святой отец, — выступил вперед Аникей. — Думаю, оп не из крепости, а с воли.

— Желаю его видеть.

— Пожалуйте сюда, святой отец, — указал Аникей.

Архимандрит пошел за Багровым в другую часть избы.

— Антипушка! Голова непутевая! — через мгновение донесся возглас Иоасафа.

Когда архимандрит вернулся к свите, глаза его были красны.

— Я готов употребить все свое искусство… — важно выступил вперед пузатый лекарь, пользовавший обоих воевод и привезенный Иоасафом специально для Ивана.

— Ему уже ничем не помочь, — дерзко перебил его инок.

В избу с криком вбежала Наталья:

— Где, где он?!

Заметив Ивана, лежащего без сознания, она оттолкнула Андрея, кого–то из архимандритовой свиты и припала к груди Крашенинникова.

— Сокол мой ясный! — запричитала она. — Только в себя пришел, только хворь одолел — и снова в бой ринулся. Не уходи, не покидая меня!

— Пить! — прохрипел Иван.

Наталья метнулась к ведру с водой.

— Нельзя, — остановил ее Андрей. — Он в живот ранен. Глотнет — сразу помрет.

— Птица, птица, — продолжал бредить Крашенинников. — Птица… в небо меня несет…

— Бредит, — сказал лекарь.

— Простите меня, гости высокие, но раненому покой полный нужен, — в пояс поклонившись, произнес инок Андрей. — Иначе помрет, не спасти его.

— Дело говорит он, — сказал архимандрит и, подавая пример остальным, первым направился к выходу.

Комната быстро опустела. Наташа стояла у изголовья Ивана с полными слез глазами.

— Иди–тко и ты, Наталья, — мягко произнес Аникей. — Слезами горю не поможешь. Приходи ужо завтра, авось очнется твой богатырь.

Только глубокой ночью Крашенинников пришел в сознание.

— Теперь мы с тобой квиты, Ваня, — весело сказал Аникей, который возился у печки, что–то стряпая.

— Ты о чем? — спросил Крашенинников. Он сидел за столом, каждой клеточкой ощущая блаженное тепло, струящееся от гудящей печи.

— Допрежь ты меня вытащил из полымя, а теперь я тебя, — пояснил с улыбкой Аникей.

— И верно, — подтвердил Андрей. — Он ходил эти дни за тобой лучше, чем мать родная.

Наталья прибегала к ним несколько раз на дню. Ухаживала за Иваном, меняла повязки, подавала целебное питье, приготовленное Андреем…

Разъяренный неудачами, враг продолжал наседать на крепость. Однако главная опасность — грозная Трещера — перестала существовать.

Через некоторое время Иван встал на ноги — могучий организм взял свое.

Немного поправившись, он рассказал друзьям, как ходили они с Антипом по вражеским тылам, как сколачивали отряды, поднимали мужиков на борьбу с поляками. Очень печалился, что Антип погиб.

— Нам бы теперь три пары крыльев собрать, — развивал свои планы Крашенинников, — да снова в тыл вражий броситься. Я там знаю кой–кого. Всыпали бы перцу полякам!

— Посмотрим. С Иоасафом посоветуемся, — отвечал Аникей. — А ты как думаешь, Андрей?

— Полагаю, дел и в крепости хватит. А там, в тылу вражьем, вы разожгли с Антипом пожар, Ваня. Его теперь никому не погасить.

Начав выходить на улицу, Иван первым делом попросил:

— Хочу на могилу Антипа сходить.

— Что ж, сходим, — откликнулся Аникей.

— Я дома посижу. Косится на меня монастырская братия, — произнес Андрей. — А тут еще лекарей местных против себя восстановил…

— Ну, посиди б избе. Пойдем вдвоем, — решил Аникей.

На улице было морозно. Кружился редкий пушистый снежок. Крашенинников пошатывался от слабости. Он жадно глядел на подслеповатые оконца, покосившиеся плетни, лица встречных, худые от голода. И все показалось таким родным и близким, что за него, ей–богу, и жизнь не жаль было бы отдать.

Они пересекли центральную площадь, подошли к монастырскому подворью. Аникей что–то сказал стражнику негромко — Иван только разобрал слова «по повелению архимандрита», — и калитка перед ними распахнулась.

Подошли к часовенке, при виде которой сердце Крашенинникова заколотилось: отсюда он полетел на чудных крыльях в ту памятную ночь…

— Вот здесь, — указал Аникей на маленький неогороженный холмик близ часовни. Неровно выбитая надпись на камне гласила, что тут похоронен раб божий Антип, положивший живот свой в борьбе против лютого ворога, чтобы жила Русь святая.

— С почестями похоронили. Такова была воля архимандрита Иоасафа, — произнес Аникей после долгого молчания.

— Прощай, Антип, брат мой названый, — молвил Крашенинников и снял шапку.

Выглянуло после долгого перерыва солнце, и улица, но которой они возвращались, была оживленной. Люди повеселели, словно светило обещало близкое избавление от мук осады, йлые улыбались им, подходили поздравить Ивана с исцелением.

Когда до дома оставалось не так уж далеко, Аникей вдруг остановился:

— Гарью тянет.

— Обычное дело. Вражье ядро домишко либо сарай подожгло, — сказал Крашенинников.

Люди в крепости давно привыкли к непрерывному обстрелу вражеской артиллерии. Научились ловко пожары тушить. Созданы были специальные отряды тушильщиков, оснащенные баграми, крючьями да песком.

— Моя изба горитI — закричал вдруг Аникей и побежал.

Изо всех щелей приземистого дома валил дым. Багров рывком отворил дверь. В избе стоял чад — не продохнуть, но он смело ринулся внутрь.

Видимо, дом загорелся снаружи. Влажные бревна нехотя тлели.

Вдвоем они кое–как ликвидировали пожар, который не нанес большого урона. Крашенинников вышиб окошки, и дышать стало полегче.

— Андрей! — крикнул Аникей. Никто не откликнулся. «Задохся», — обожгла мысль. Вместе с вошедшим Иваном они обшарили все углы и закоулки — Андрея не было. Он исчез бесследно, и больше его в крепости никто но видел.

Вскоре на крепость надвинулись грозные события, заслонившие все остальное. Враг, видя, что орешек оказался не по зубам, все более ощущая пламя партизанской войны, разгорающееся в тылу, решил предпринять отчаянный штурм монастыря, бросив в бой все резервы.

Отдельным отрядам удалось преодолеть стены и порваться в крепость. Завязались яростные схватки за каждую улочку, каждый дом. Сражались все — и боевые ратники, и мирные люди. В первых рядах были Крашенинников, Багров и, несмотря на почтенный возраст, архимандрит Иоасаф.

Через несколько часов рукопашной недруг был отброшен, и на его плечах защитники крепости ворвались во вражий стан.

Хотя полякам удалось защититься, день сей стал переломным. Пыл осаждающих начал угасать. Неверные людишки, примкнувшие к ним в чаянии близкой и обильной поживы, начали откалываться и в одиночку, и целыми группами, несмотря на заградительные кордоны поляков.

На очередном военном совете архимандрит заявил, что грех было бы не воспользоваться смятением врага. Оба воеводы с ним согласились, в результате чего вылазки защитников крепости участились. Ворог совсем хвост поджал, не сумел даже задержать партизанский обоз, который вели вооруженные мужики. Защитники получили продовольствие и боеприпасы. Помимо мороженых туш, пороха да ядер обоз привез добрую весть: захватчиков изгнали из недалекого Переславля, побили нечестивцев великое множество и оттеснили оставшихся до самой Александровской слободы. Измученные защитники монастыря чувствовали: спасение не за горами.

Каждый день теперь приносил новости, и все они были добрыми. Враг уже мыслил не о том, чтобы крепость взять, а чтобы подобру–поздорову ноги унести.

И настал день радости.

12 января — через шестнадцать месяцев после начала осады — Сапега и Лисовский снялись с места и двинули свое войско, изрядно потрепанное и оголодавшее, в сторону Дмитрова. Это было скорее не отступление, а беспорядочное бегство. На пути следования враг не находил ни фуража, ни припасов, ни крыши хоть захудалой, чтобы отогреться и отдохнуть.

Убедившись, что враг ушел, осажденные распахнули настежь крепостные ворота. Народ праздновал свое освобождение.

Владислав Романов ИСТОРИЯ ПОДВИГОВ ДОВМОНТА, КНЯЗЯ ПСКОВСКОГО

3. Князь Довмонт — князь литовский и псковский

Начав рассказ свой, сразу оговорюсь, что написание имени Довмонт во многом условное. Его литовское имя — Даумантас, в русских же летописях его называют по–разному. В Первой Псковской летописи он Домант и Домонт. Во Второй Псковской — Домонт и Довмонт, в Новгородской Первой — Довмон и Домонт, в Новгородской Четвертой — Домонт, в Софиской Первой — Домонт и Домант, в Степенной книге — Домант. Историки Соловьев и Карамзин называют его Довмонтом, Костомаров — Даумондом, так и среди них общей точки зрения нет. Чтобы не особенно расходиться с основными «Историями» — Карамзина и Соловьева, я тоже буду называть своего героя Довмонтом, как это стало принято и в дальнейших исторических трудах.

Мы не знаем сегодня дату его рождения. У литовцев к тому времени своей письменности еще не было, князья а люди родовитые пользовались русским письменным языком, а в летописях русских дата рождения Довмонта не записана.

Хорошо и более подробно известна вторая половина жизни князя Довмонта, когда в 1266 году он был избран князем псковским. Он добре совестно княжил 33 года — факт удивительный, если не сказать еще более — необыкновенный, поскольку князья русские подолгу на своих княжеских местах не удерживались. Чаще всего они бывали убиты в результате междоусобных войн и распрей, частенько, как это происходило в Новгороде или в Пскове, где все решало народное вече, их с позором прогоняли. И никакие заслуги прошлые тут их не спасали, коли князья зазнавались и начинали чрезмерно злоупотреблять властью.

К псковскому княжению мы еще вернемся и попробуем понять, каков же был «благоверный и храбрый князь Довмонт», как звали ею псковичи. Умер он в 1299 году, будучи уже старцем, то есть в возрасте примерно восьмидесяти лет. Поэтому можно лишь предположить, что родился он в 1219–1220 годах и к 66–му году имел лет 46, не больше, поскольку именно в эти годы он провел еще девять военных походов, в коих храбро сражался и во всех победил.

Расходятся историки и в том, кем был князь Довмонт в Литве. Н.Костомаров называет его сыном Миндовга, Н.Карамзин — одним из его родственников. «Преосвященный Филарет называет Доманта князем Нащальским и говорит: «Миндовг, великий князь литовский, заманив к себе жену Доманта, заставил ее разделить с ним ложе…»

По Ипатьевской летописи значится, что жена Довмонта приехала на похороны своей сестры, которая была замужем за Миндовгом, и тот передал ей просьбу умершей жены своей, которая посоветовала взять ему в жены свою сестру. Так деликатно пишет летописец, хотя между строк так и читается: принудил, насильно сделал своей женой.

Далее Филарет продолжает: «Домант по совести языческой решился убить за то Миндовга. Отправясь вместе с войском Миндовга за Днепр па войну, он вдруг объявил: «Волшебство мне но позволяет идти о вами» (то есть был знак, знамение, чтобы воротиться. — В.Р.), и, воротясь, напав на беззащитного Миндовга, Довмонт убил его и двух сыновей его. Это было осенью 1263 года. Вслед за тем в Литве началась резня, один князь убивал другою, желая быть главным, а сын Миндовга, Воишелг, достав себе престол отца, качал страшно мстить за смерть его…»

Историк С.М.Соловьев придерживается такого же толкования событий, связанных с появлением на Руси Довмонта. Эта же версия приведена и в «Истории княжества Псковского» митрополита Евгения.

При этом вполне возможно, что Довмонт и состоял в дальнем родстве с Миндовгом, а не был князем Нащальским, как утверждает Филарет. Ранее мы уже убедились на примере истории с Тевтивилом и Эдивидом, как Миндовг относился к родственникам, а так как многие знатные князья литовские состояли в родстве друг с другом, то почему бы и Довмонту не быть с Мандовгом в дальних родственных отношениях. Зная ужо характер Миндовга, вполне можно предположить, что он, пользуясь правом сильного и властительного правителя, забрал жену Довмонта к себе, коли она ему приглянулась.

В отличие же от Миндовга Довмонт, судя по своим дальнейшим поступкам, был более прямодушен, открыт и обладал недюжинной силой и храбростью. Рассматриваемый нами период времени относится еще к «детству» славянских пародов. И здесь уместно вспомнить детство эллинов. Вспомним, что, когда властный Агамемнон в «Илиаде» отобрал у Ахилла его любимую деву, Бризеиду, Ахилл отказался воевать на стороне греков и только смерть любимого друга Патрокла смягчила его гнев. Для нас важна здесь не столько достоверность излагаемых Гомером событий, сколько очень точная психологическая характеристика героя того времени. У многих из них острое, почти болезненное чувство справедливости. Распри и войны вспыхивают из обид ничтожных. Порой одно слово меняет смысл событий на противоположный.

Вспомним того же Тевтивила. Узнав, что Миндовг хотел его смерти, он восстает против него, объединяясь с Даниилом Галицким. Но стоило Миндовгу сменить гнев на милость по отношению к нему, как он уже едет уговаривать Даниила Галицкого заключить мир с Миндовгом. И тот же Даниил, еще вчера готовый выступить против Миндовга, завтра, уже задобренный, легко заключает с ним мир.

В 1255 году Новгород, спасенный Александром Невским, едва последний успел выехать оттуда, изгоняет вдруг сына Невского, Василия. Изгоняет, польстившись на сладкие посулы родного дяди Василия и брата Александра Невского Ярослава. Александр Невский снова едет в Новгород, раздосадованный столь вероломным поступком брата своего. Ярослав бежит на Новгорода. В Новгороде смута. Один из новгородцев, некто Михалко, «гражданин властолюбивый», как называет его Карамзин, чудом спасенный от разъяренной толпы посадником Ананием, первым встретив Александра Невского, описывает ему Анания как первого мятежника. Посол великого князя требует выдать изменника. Народ же новгородский, зная всю правду и любя Анания, посылает к Александру архиепископа Далмата и тысячского Клима, чтобы разуверить Невского, заверяя, что Ананий «есть добрый гражданин». Александр уже ничего не хочет слушать, он, как безумный, требует головы изменника. «Нет, — ответил народ, — если князь верит новгородским клятвопреступникам более, нежели Новгороду, то бог и святая София не оставят нас. Не виним Александра, но будем тверды». Они три дня стояли вооруженные. Наконец, князь велел объявить им, что он удовольствуется сменою посадника. Тогда Ананий сам с радостию отказался от своего верховного сана, а коварный Михалко принял начальство…»

Вот что мешало Александру Невскому устроить дознание, усомниться в словах первого встречного жителя новгородского?.. Он принял эти поносные слова на веру и потом словно считал их своими и чуть ли не пошел войною на собственных ратников. Народ хоть проявил себя в этом случае мужественно, но перед этим изменил Александру, прогнав его сына и поверив лести Ярослава.

Таким образом, Довмонт, как и в приведении к выше примерах, мог вполне ожесточиться и поднять руку на своего властителя, Миндовга, чувствуя себя оскорбленным. И спасаясь от мести Воишелга, он предпочел скрыться, сбежать в Псков, где шила к тому же его тетка Ефросиния, будучи замужем за псковским князем Ярославом. Вероятно, Довмонт и раньше бывал во Пскове, был знаком со многими псковичами.

Это знакомство вполне могло состояться в 1262 году, когда был заключен мир с литовцами. Ибо в том же 1262 году — за четыре года до начала княжения Довмонта во Пскове — русские князья: новгородский Дмитрий Александрович со псковичами, смоленский Константин, тверской Ярослав Ярославович вместе с полоцким князем Тевтивилом, племянником Миндовга, — ходили вместе на лифляндцев, взяли Дерпт, но ненадолго, после ухода русских воинов лифляндцы забрали его обратно. Вполне вероятно, что вместе с Тевтивилом ходил и Довмонт со своей дружиной и мог Слизко сойтись с псковичами, понравиться им своей храбростью и характером.

После убийства Миндовга, когда, собрав полки, сын ею Воишелг пришел мстить в Литву, то оттуда бежали многие. Летописи сообщают, что еще в 1265 году триста семей литовских нашли убежище во Пскове, ибо в эго же время в Новгороде нашел спасение сын Тевтивила, спасаясь от рук убийц Миндовга, и новгородцы не захотели вследствие этого принимать литовцев у себя, многие из которых, как они считали, запятнались в подлом убийстве.

Разобраться в этих кровавых переплетениях весьма непросто, ибо многие поступки попросту непостижимы, если подходить к их объяснению с помощью привычных логических мотивировок.

Вот тому еще один пример: казалось, недавно брат Невского, Ярослав, с позором бежал из Новгорода, когда туда возвратился Александр. Вскоре после этого князем в Новгороде стал Димитрий Александрович, другой сын Невского. Но не успел Невский окончить свои дли, в 1263 году, как новгородцы (тот гнусный посадник Михалко к тому времени был уже убит «меньшими людьми», не ладившими с Александром), прогоняют князя Димитрия Александровича и снопа зовут Ярослава. Какое здесь найдешь оправдание? Чем все объяснить?.. Важную роль играли в таких неожиданных перемещениях пристрастия кланов, интересы посадников, разумное в справедливое направление самого князя и т.д. Безусловно, немалую роль в воцарении Довмонта на псковском престоле сыграло и то, что в том же 1265 году умер прежний князь псковский, сын Ярослава Святослав, и Псков как бы оказался без твердой руки, без зашиты. Важно и то, что Довмонт пришел в Псков не один, а со своей боевой дружиной и всем родом своим. Важно и то, что он принял христианское крещение из рук псковичей, новое имя Тимофей, и все это не могло не расположить народ к будущему князю своему. Немалую роль сыграла и слава о литовских князьях как об отважных и храбрых воинах. А псковичам уже надоело обороняться, надоело постоянно нести урон от лифляндцев, от поляков и шведов.

Все это и перетянуло чату весов в сторону избрания на псковский престол литовского князя Довмонта, нареченного Тимофеем.