Вожди СССР

Тайная стенограмма

Всегда считалось, что существуют хранимые за семью печатями стенограммы заседаний высшего органа власти — политбюро (в 1952–1966 годах — президиума) ЦК. Наступит счастливый момент, с этих стенограмм снимут гриф секретности, и мы узнаем все тайны. В реальности заседания политбюро (президиума) ЦК практически никогда не стенографировались.

Члены политбюро собирались в Кремле каждый четверг. Отсутствовать можно было только по причине болезни или заграничной командировки, куда ездили опять же по решению политбюро. Если бы кто-то пропустил заседание, сразу возник бы вопрос: выходит, он сам все знает, без совета политбюро намерен решать свои вопросы?.. Такой человек в политбюро бы не задержался.

На заседании обсуждались наиболее важные проблемы. Остальные решения принимались опросом: общий отдел ЦК с фельдъегерской связью рассылал членам политбюро документы, на которых нужно было написать «за» или «не согласен».

В зале, где заседало политбюро, места за столом занимали в зависимости от ранга и продолжительности пребывания в партийном звании. У каждого было свое место, в чужое кресло не усаживались.

Во время заседания разносили чай, кофе, предлагали бутерброды. Заместитель начальника политической разведки генерал-лейтенант Вадим Алексеевич Кирпиченко запомнил вызов на заседание политбюро:

«На центральный стол подавали бутерброды с благородной рыбкой, с красной и черной икрой, а всех нас, подпиравших стены зала заседаний, обносили только бутербродами с колбасой и сыром. Таким образом, каждый еще раз мог осознать свое место и назначение в этом мире».

Если обсуждение затягивалось, то устраивали перерыв и обедали на втором этаже, в комнате возле Свердловского зала. За обедом разговор продолжался.

На политбюро вызывали министров, маршалов, академиков, директоров, словом, любых чиновников. Они докладывали, потом шло обсуждение и принималось решение. По традиции почему-то не приглашались ждавшие назначения послы. Они сидели в приемной, пока принималось решение отправить их в ту или иную страну.

В приемной, где ждали своей очереди приглашенные на заседание, официанты тоже разносили чай. Дежурный секретарь называл номер обсуждаемого вопроса — в соответствии с повесткой дня. Вызванные по этому вопросу заходили в зал заседаний. После обсуждения сразу выходили. Задерживаться не позволялось.

Иногда разрешалось присутствовать помощникам первого (генерального) секретаря. Всегда сидел заведующий общим отделом ЦК или его первый заместитель. Они коротко помечали на карточках, кто присутствовал, какие темы обсуждались. В меру своих способностей передавали смысл позиции каждого выступавшего и записывали окончательное решение.

Магнитофонные записи заседаний (даже когда такая техника появилась) исключались, во-первых, ради соблюдения секретности и, во-вторых, как ни странно это звучит — во имя свободы высказываний. Еще в ленинские времена члены политбюро условились, что стенограмм не будет — все могут высказываться свободно и не думать о том, что потом кто-то прочтет запись и узнает, кто какой позиции придерживался.

И только Хрущев в бытность руководителем партии и правительства несколько раз вызывал стенографисток и устраивал расширенные заседания президиума ЦК, на которых выступал с обширными речами. Эти записи представляют особую ценность, потому что на них запечатлена неправленая речь Никиты Сергеевича.

Теперь, когда опубликованы протоколы президиума ЦК (за все хрущевское десятилетие), можно узнать, что говорил Никита Сергеевич в своем кругу. 14 декабря 1959 года Хрущев выступал на президиуме ЦК о проекте программы КПСС. Объяснил, как именно представляет себе приближение к коммунистическому обществу:

— Это значит всех детишек взять в интернат, всех детей от рождения до окончания образования взять на государственное обеспечение, всех стариков от такого-то возраста — обеспечить всем… Я думаю, что когда мы одну-две пятилетки поработаем, мы сможем перейти к тому, чтобы всех людей кормить, кто сколько хочет. У нас хлеб будет, мясо — еще две пятилетки (это максимум) и, пожалуйста, — кушай. Но человек больше не скушает, чем может. Даже в капиталистических странах есть рестораны, где можно заплатить сколько-то и ты можешь кушать, что хочешь. Почему же при нашем социалистическом и коммунистическом строе нельзя будет так сделать?

Вот каким ему виделся коммунизм, предел мечтаний советского человека, рай на земле… Страна жила бедно, и возможность накормить людей досыта рисовалась главе партии и правительства главной задачей.

Но для него идея строительства коммунизма, вызывавшая уже в ту пору насмешки, не была циничной абстракцией. Этим он и отличался от товарищей по партийному руководству, которые давно ни во что не верили.

Кухонный спор

В том же 1959 году в Москву приезжал тогдашний вице-президент Соединенных Штатов Ричард Никсон. Через десять с лишним лет он вновь появится в Москве — уже в качестве президента США — и будет вести плодотворные переговоры с новым главой партии Леонидом Ильичом Брежневым. Но это уже будет другой Никсон и другая Москва.

Никсону предстояло открыть в парке Сокольники первую американскую выставку. Советская выставка уже прошла в Нью-Йорке.

В Сокольниках американцы развернули студию цветного телевидения, которого в Советском Союзе еще не видели, и предложили устроить в студии живые дискуссии и в прямом эфире транслировать их по телевизионной сети выставки. Председатель Госкомитета по культурным связям с зарубежными странами Георгий Александрович Жуков доложил в ЦК КПСС, что заявил протест американскому представителю: «Я еще раз подчеркнул, что мы считаем абсолютно неприемлемым проведение на выставке и тем более показ по телевидению каких-либо дискуссий».

Ограничили число тех, кому достанутся билеты, а также предписали выделить «специальных людей из числа членов партии, комсомольцев и беспартийного актива для организации критических записей в книге отзывов посетителей, имея в виду критику американского образа жизни».

Прилетев в Москву, Никсон лег пораньше, но из-за большой разницы во времени ему не спалось. В половине шестого утра он встал, разбудил своего помощника и вместе с советским охранником, который одновременно исполнял обязанности переводчика и водителя, поехал на Даниловский рынок. Когда вице-президент был мальчиком, он работал в лавке отца и рано утром ездил с ним на рынки в Лос-Анджелесе, чтобы доставить свежие фрукты и овощи. Ему хотелось сравнить рынки.

Американца встретили доброжелательно, предлагали ему фрукты и овощи, от денег отказывались. Вице-президента поразила только одна деталь: он увидел две пары весов — одними пользовался продавец, другими покупатель, чтобы убедиться, что его не обвесили. Понятие «контрольные весы» ему было незнакомо.

У Никсона выпрашивали билеты на американскую выставку. Решив, что билеты дороги для этих людей, он попросил помощника дать им сто рублей. Но все засмеялись: билеты не достать ни за какие деньги. Посещение рынка было незапланированным и разозлило хозяев. «Правда», «Известия», «Труд» дружно обвинили Никсона в попытке «подкупить» и «унизить» советского человека: он пытался раздавать деньги, позируя американским фотографам.

Встречи в Кремле начались в кабинете формального главы государства маршала Клемента Ефремовича Ворошилова, председателя президиума Верховного Совета СССР. Потом гостя отвели к Хрущеву. Когда американцы вошли, Никита Сергеевич демонстративно рассматривал модель спутника, отправленного на Луну.

«Я чувствовал, что он находится в раздраженном состоянии, — вспоминал Никсон. — Он все время оглядывал меня с ног до головы, как портной может оглядывать клиента, чтобы сшить ему костюм, или, скорее, как похоронных дел мастер оглядывает будущего покойника, чтобы подобрать ему гроб».

Хрущев был страшно недоволен тем, что американский конгресс принял резолюцию в поддержку «стран, порабощенных Советским Союзом». Стуча кулаком по столу, заявил, что считает это серьезной провокацией.

— Эта резолюция воняет! — кричал он.

Он выражал свои эмоции с помощью непечатных слов, выходящих столь далеко за рамки дипломатического языка, что Олег Александрович Трояновский, его молодой переводчик и будущий посол, густо покраснел и не без колебаний перевел его слова.

Хрущев приехал на открытие выставки. Пытался поддеть Никсона:

— Американцы потеряли умение торговать. Вы постарели и не торгуетесь, как раньше. Вам надо влить свежие силы.

— А вам надо иметь товары, чтобы торговать, — нашелся Никсон.

Хрущев заговорил о том, что Советский Союз желает жить в мире, но готов защитить себя в случае войны. Обещал, что Советский Союз через семь лет достигнет уровня развития Соединенных Штатов:

— Когда мы догоним вас и станем вас обгонять, мы помашем вам рукой. Если вы захотите, мы остановимся и скажем: пожалуйста, догоняйте нас…

Проходили мимо бакалейной лавки. Никсон сказал:

— Может быть, вам будет интересно узнать, что у моего отца была небольшая лавка в Калифорнии и все мальчики в нашей семье, учась в школе, одновременно работали в этой лавке.

Хрущев презрительно отмахнулся и фыркнул:

— Все торговцы — воры!

Никсон хладнокровно ответил:

— Воры бывают везде. Я видел сегодня, как люди перевешивают продукты, купленные в государственном магазине.

Они остановились в павильоне, где были выставлены образцы кухонной техники. Заговорили о достоинствах разных стиральных машин. Никсон решил объяснить, что не только богатые американцы могут купить дом, представленный на выставке:

— Это типичный для Соединенных Штатов дом, его стоимость четырнадцать тысяч долларов — эти деньги можно выплачивать двадцать пять — тридцать лет. Большинство рабочих могут купить себе такой дом.

Хрущев, не моргнув глазом, выпалил:

— У нас тоже найдутся рабочие и крестьяне, которые могут выложить четырнадцать тысяч долларов наличными за жилье.

Никита Сергеевич убежденно говорил о том, что капиталисты строят дом всего на два десятилетия, а в Советском Союзе дома ставят так, чтобы они оставались и детям и внукам:

— Вы думаете, что русские будут поражены этой выставкой? Для того чтобы американец мог купить такой дом, он должен иметь очень много долларов, а у нас достаточно быть гражданином страны. Если у американца нет долларов, его право купить подобный дом превращается в возможность ночевать под мостом.

Никсон пытался ему возражать:

— Мы не считаем, что эта выставка поразит советский народ, но она заинтересует его точно так же, как ваша выставка заинтересовала нас. Разнообразие, право выбора, тот факт, что дома строят тысячи различных фирм, — вот что важно для нас. Мы не хотим, чтобы какой-то один высокопоставленный государственный чиновник принимал решения и говорил, что мы будем иметь дома одного типа.

Хрущев ответил, что лучше иметь одну модель стиральной машины, чем много разных.

Никсон заметил:

— Не лучше ли сравнивать качества наших стиральных машин, чем мощь наших ракет? Разве не такого соревнования вы хотите?

— Да, мы хотим такого соревнования! — воскликнул Хрущев. — Это ваши генералы кричат о ракетах, а не о кухонной утвари, это они грозят нам ракетами, это они хорохорятся, что могут стереть нас с лица земли. Но этого мы, конечно, никому не позволим сделать. А тем, кто попытается, мы покажем, как говорят у нас в России, кузькину мать. Мы сильны, мы можем побить вас.

Никсон гнул свою линию:

— Вы сильны, и мы сильны. В некотором отношении вы сильнее нас, а в другом — мы сильнее. Но мне кажется, что в наш век спорить, кто сильнее, — занятие совершенно бесполезное… Для нас спор, кто сильнее, не имеет смысла. Если начнется война, обе наши страны проиграют.

Пошли дальше по выставке. Никсон и Ворошилов оказались впереди. Хрущев шел сзади. Никсон обернулся и пригласил Никиту Сергеевича присоединиться к ним. Хрущев с сардонической улыбкой ответил:

— Вы идите с президентом, а я знаю свое место.

Вечером на официальном открытии выставки Ричард Никсон произнес заранее подготовленную речь. Вице-президент говорил на крайне болезненную для советских лидеров тему — о том, сколько американских семей владеет автомобилями, телевизорами, собственными домами:

— Цифры наглядно свидетельствуют о том, что Соединенные Штаты, крупнейшая в мире капиталистическая страна, подошли, с точки зрения распределения благ и богатств, ближе всего к идеалу всеобщего благосостояния в бесклассовом обществе.

Этого Хрущев не мог вытерпеть. Он стал возражать. Но Никсон его остановил:

— Слово предоставлено мне. Сейчас моя очередь говорить.

После обмена речами Никсон подвел Хрущева к столу с калифорнийскими винами. Хрущев предложил выпить «за мир и ликвидацию всех военных баз на чужой территории».

Никсон не захотел поддержать тост против собственных вооруженных сил и уточнил:

— Давайте просто выпьем за мир.

Начался спор о военных базах, но кто-то провозгласил тост за долголетие Хрущева. Никсон был рад сменить тему:

— Выпьем за это. Мы можем не соглашаться с вашей политикой, но хотим, чтобы вы были в добром здравии. За то, чтобы вы дожили до ста лет!

Они выпили, но Хрущев решил оставить последнее слово за собой:

— Когда нам будет по девяносто девять лет, мы продолжим обсуждение этих вопросов.

Никсон позволил себе довольно рискованное замечание:

— Вы хотите сказать, что в девяносто девять лет вы все еще будете у власти и у вас в стране по-прежнему не будет свободных выборов?

Хрущев пригласил вице-президента на дачу (по словам Никсона, «это было одно из роскошнейших имений, которые мне когда-либо приходилось видеть») и предложил прокатиться по Москве-реке. На обратном пути катер сел на мель. Никсону показалось, что Хрущев сейчас просто расстреляет рулевого. Когда они пересаживались в другую лодку, чтобы продолжить поездку, вице-президент, оглянувшись на рулевого, увидел самого несчастного человека на свете.

После прогулки был устроен обед на лужайке перед дачей. Хрущев практически не прикоснулся к спиртному и был абсолютно трезв. Рекомендовал гостям рыбу:

— Это любимое блюдо Сталина. Он говорил, что такая рыба укрепляет организм.

Первый заместитель главы правительства Анастас Иванович Микоян рассказал Никсону, как Сталин вызывал их всех ночью, и заметил:

Семья Ульяновых. Стоят: Ольга, Александр, Анна; сидят: Мария Александровна с младшей дочерью Марией, Дмитрий, Илья Николаевич, Владимир. Симбирск, 1879 г.

Владимир Ульянов. Тюремное фото

Надежда Крупская. Тюремное фото

В своем кабинете в Кремле. Октябрь 1918 г.

Инесса Арманд Фанни Каплан

Со Сталинымв Горках. Фото М. И. Ульяновой

В Горках с Надеждой Константиновной

Виссарион Иванович Джугашвили, отец И. В. Сталина

Екатерина Георгиевна Геладзе, мать И. В. Сталина

Сосо Джугашвили. 1893 г.

Екатерина (Като) Сванидзе, первая жена Сталина

На улице Москвы в сопровождении охранника. 1927 г.

С женой Надеждой Аллилуевой

Сталин с сыном Василием и Власиком. 1935 г.

Л. П. Берия с дочерью вождя Светланой (Сталин — на заднем плане)

Рубен Ибаррури, сын генерального секретаря компартии Испании Д. Ибаррури, и Артем Сергеев, воспитанник Сталина. 1941 г.

Сталин на трибуне Мавзолея. 7 ноября 1941 г.

Парад Победы. 24 июня 1945 г.

Георгий Маленков и Иосиф Сталин

Похороны Сталина

Георгий Маленков. 1935 г.

Валерия Голубцова, жена Маленкова

С Никитой Хрущевым

Н. С. Хрущев (в центре) с семьей во время посещения США. Слева: Н.П. Хрущева, посол СССР в США М. Меньшиков, Н. Рокфеллер; справа: Рада и Сергей Хрущевы. 1959 г.

Никита Хрущев и Юрий Гагарин

Выступление в ООН. Сентябрь 1959 г.

На выставке в Манеже. Н. С. Хрущев и М. А. Суслов в сопровождении руководства Союза художников обсуждают картины Бориса Жутовского (рядом с Хрущевым)

Никита Хрущев и Джон Кеннеди

Никита Хрущев и Леонид Брежнев. 1962 г.

— Мы спим гораздо лучше с тех пор, как нами руководит товарищ Хрущев.

Улыбнувшись, добавил:

— Думаю, вы понимаете, что я имею в виду.

Хрущев с удовольствием заговорил о том, что неделю назад Советский Союз запустил межконтинентальную баллистическую ракету, которая пролетела семь тысяч километров и отклонилась от цели меньше чем на два километра. Перегнувшись через стол, сказал Никсону, что сообщит ему сейчас нечто совершенно секретное:

— У одной из баллистических ракет отказала система отключения двигателей, и ракета пошла мимо цели — дальше, к Аляске. Но, к счастью, упала все-таки не на Аляску, а в океан.

Хрущев рассказал, что Советский Союз уже располагает достаточным количеством ракет среднего и дальнего радиуса действия, чтобы уничтожить всех противников в Европе и разрушить основные города в Соединенных Штатах. Конечно, Советский Союз тоже понесет потери, но европейские страны просто превратятся в пустыню.

Американцы плохо представляли себе ситуацию в советских вооруженных силах, и Никсон стал донимать Хрущева вопросами:

— Почему Советский Союз продолжает строить бомбардировщики, если вы довольны количеством ракет и точностью их попадания?

Никита Сергеевич ответил, что производство бомбардировщиков почти прекращено, потому что ракеты точнее. Кроме того, люди иногда не в состоянии сбросить бомбы на цель из-за эмоциональной реакции, а на ракеты можно положиться.

— Сожаление вызывает судьба моряков, — заметил Хрущев. — За исключением подводных лодок, флот совершенно устарел. Крейсеры и авианосцы — это просто мишени для ракет, и я прекратил строительство больших надводных кораблей.

Хрущев вновь и вновь возвращался к разговору о разрушительных возможностях советских ракет, настойчиво повторял, что Советский Союз превосходит Соединенные Штаты по ракетам, а против ракет нет защиты. С веселой улыбкой он пересказал анекдот, придуманный англичанами:

— Пессимист говорит, что для уничтожения Англии достаточно шести атомных бомб, а оптимист утверждает, что понадобится девять или десять.

Никсон пришел к выводу, что Хрущев вовсе не таков, каким он хочет казаться. Он трезв, холоден и невозмутим. И Никсон составил себе представление о дипломатической тактике советского лидера. Во-первых, Хрущев требует того, на что не имеет права претендовать. Во-вторых, он угрожает войной, если не получает требуемого. В-третьих, обвиняет других в том, что они создают угрозу миру, отказываясь принимать его требования. В-четвертых, в уплату за мир он получает как минимум половину того, на что без всяких оснований претендовал вначале…

Из Калиновки в столицу

Никита Сергеевич представляется сумасбродом, человеком неуравновешенным, неспособным справиться с эмоциями. Но это поверхностное впечатление. Ближайшие помощники знали, что Хрущев держал себя в руках, а если демонстрировал ярость и гнев, то это был обдуманный жест.

Никита Сергеевич недооценен отечественной историей. Что он сделал для страны?

Создал ракетно-ядерный щит, который надежно обеспечивает безопасность нашей страны и по сей день. До Хрущева вожди в ракеты не верили.

Он отправил человека в космос, а это самое выдающееся достижение нашей страны в XX веке.

Он накормил страну. При Сталине каждый год тот или иной край голодал.

В ходу приписанная британскому премьер-министру Уинстону Черчиллю фраза о Сталине: «Он принял Россию с сохой, а оставил с атомной бомбой».

Черчилль никогда этого не говорил. Владеющий английским языком может проштудировать его сочинения и лично убедиться в этом. Да и комплимент, если задуматься, весьма сомнительный. Принял страну с сохой, с сохой же, выходит, и оставил… В реальности Сталин «принял страну» в период расцвета НЭПа, когда она не только сама себя кормила, но и экспортировала хлеб.

А вот Хрущев принял у Сталина страну полуголодной. В пятьдесят третьем собрали только тридцать миллионов тонн зерна. По потреблению продуктов на душу населения страна осталась на дореволюционном уровне. Хозяйка Москвы Екатерина Алексеевна Фурцева после смерти Сталина говорила на пленуме ЦК:

— Возьмите Москву, которая всегда находилась в более благоприятных условиях по сравнению с другими городами страны. Даже в Москве до последнего времени хлеб продавали в одни руки не более килограмма. В Москве, которая находится в особых условиях, хлеб продавали с примесью около сорока процентов картофеля и прочего.

Экономическая статистика свидетельствует: хрущевское десятилетие (1954–1964 годы) — лучшее в советской истории. Вторая половина пятидесятых — время феноменальных достижений советской экономики. А дальше началось затухание экономического роста.

Хрущев начал строить жилье. При Сталине не было гражданского строительства, возводили министерства и дома для начальства. Хрущев выводил людей из подвалов, из бараков, из общежитий, из огромных коммуналок и переселял в отдельные квартиры. Строил детские сады, поликлиники.

Молодому читателю, наверное, непросто сейчас представить себе это время. Если описать его одной фразой: Хрущев дал людям надежду. Исчез страх, сковывавший страну, и она двинулась вперед. Оттепель — время бурного расцвета литературы, искусства, кинематографа, науки.

И вот главный показатель успешности развития страны при Хрущеве. В начале XX века ожидаемая продолжительность жизни в России была на пятнадцать лет меньше, чем в Соединенных Штатах. В конце пятидесятых, при Хрущеве, произошел столь быстрый подъем продолжительности жизни, что разрыв с Соединенными Штатами был почти полностью ликвидирован! А после Хрущева, при Брежневе, началось снижение продолжительности жизни у мужчин, и разрыв быстро нарастал…

Страдания советских людей не находили ни малейшего отклика у правящего класса. Крупные чиновники оторвались от реальной жизни и преспокойно обрекали сограждан на тяжкие испытания. Как показывает анализ поступавших к ним документов, они были прекрасно осведомлены о страданиях людей. Но не найден ни один документ, в котором хозяева страны сожалели бы о трагедиях, постигших сограждан. Начисто отсутствовали простые человеческие чувства. В этом смысле Хрущев, искренний и живой, сильно отличался от соратников.

Амбициозные и тщеславные чиновники обладали неограниченной властью над людьми, давно уже немыслимой в других обществах. Уверенность в своем величии подкреплялась системой распределения благ, доступных только тем, кто занимал высокий пост. Система была ориентирована на максимально комфортное устройство собственной жизни, извлечение благ из своей должности.

Железный занавес — запреты на поездки за границу, на иностранные газеты, книги и фильмы — нужен был для сохранения власти. Себе, своим детям и родственникам высшие чиновники разрешали всё. И это придавало дополнительную сладость принадлежности к высшему кругу избранных: нам можно, а вам нельзя.

Нашедшие себя в системе не испытывали никакого разлада со своей совестью. Необходимость по долгу службы произносить ритуальные речи о коммунизме усиливала привычку к двоемыслию и воспитывала безграничный цинизм.

А Хрущева пребывание на высоком посту не сделало равнодушным. Тем он и отличался от товарищей по партийному руководству.

Никита Сергеевич родился в 1894 году в селе Калиновка Курской губернии. Там он прожил недолго, но не забывал односельчан, живо интересовался жизнью курян и заботился о родной деревне. Когда Хрущев оказался в зените власти, руководители Курской области проявляли особую заботу о его родной деревне.

Ему было четырнадцать лет, когда семья перебралась в Юзовку (ныне Донецк). Его отец Сергей Никанорович работал шахтером, и сам он начал трудовую деятельность в восемнадцать лет. Шла Первая мировая война, но в армию его не призвали как шахтера.

Никита Сергеевич не собирался быть революционером, хотел учиться горному делу. Не случись революции, стал бы инженером, управлял шахтой, пошел бы по этой стезе и явно добился бы больших успехов. Но 1917 год прервал нормальное течение жизни. Большевистскими идеями его соблазнил Лазарь Моисеевич Каганович, который станет одним из самых близких к Сталину людей. Каганович, оценив Хрущева, повел его по партийной линии. Но Никита Сергеевич хотел учиться и в 1922 году поступил на рабфак, проучился три года.

У Никиты Сергеевича Хрущева была счастливая семья, и этим он отличался от многих других советских руководителей. Совсем молодым человеком в Юзовке Хрущев женился на Ефросинье Ивановне Писаревой, красивой рыжеволосой женщине, дочери его старшего товарища. Она умерла в 1919 году от тифа, оставив Никиту Сергеевича с двумя детьми — Юлией и Леонидом.

Окончив рабфак и вернувшись в Юзовку в 1922 году, Хрущев женился во второй раз на юной девушке. Брак оказался очень недолгим, Никита Сергеевич о второй жене вспоминать не любил, поэтому известно только ее имя — Маруся.

Подругой жизни стала Нина Петровна Кухарчук, женщина более образованная, чем ее муж, и твердо верившая в коммунистические идеалы. Нина Петровна была спокойной женщиной с очень твердым характером. С советами к мужу не приставала, занималась домом и детьми. И она всегда была поддержкой мужу. Нина Петровна родила троих детей — Раду, Сергея и Елену. Таким образом, Хрущев — редкость среди членов политбюро — был многодетным отцом, растил пятерых детей.

Сталин сделал Кагановича секретарем ЦК и одновременно первым секретарем Московского обкома и горкома партии. Лазарь Моисеевич забрал Хрущева с собой в Москву. И многие годы Хрущев воспринимался как человек Кагановича.

А желание учиться не оставляло Хрущева. В 1929 году его приняли в Промышленную академию, но в мае 1930-го избрали секретарем бюро ячейки академии, и трехгодичного курса он не окончил. В январе 1931 года стал первым секретарем Бауманского райкома партии, а через год — вторым секретарем столичного горкома.

В Москве Никита Сергеевич занимался всеми городскими делами. Каганович находил время только для таких колоссальных проектов, как строительство метро. И Сталин написал письмо столичным властям с просьбой присвоить Московскому метрополитену имя Кагановича. В 1934 году Сталин выдвинул Хрущева на самостоятельную работу — поставил во главе столичного горкома, а через год и во главе Московской области.

В конце января 1938 года Сталин сменил руководство Украины. Перевел из Москвы в Киев первым секретарем республиканского ЦК понравившегося ему Никиту Сергеевича Хрущева и ввел его в состав политбюро.

10 октября 1938 года Сталин говорил о задачах партийной пропаганды по случаю выхода в свет «Краткого курса истории ВКП(б)». Заметил между делом:

— Товарищ Хрущев думает, что он до сих пор остается рабочим, а между тем он интеллигент (веселое оживление в зале). Он перестал быть рабочим, потому что живет интеллектом, работает головой, отошел от физического труда, вышел из среды рабочих.

Всю Великую Отечественную Никита Сергеевич был членом военного совета разных фронтов. Смелости Хрущеву было не занимать. Его личный пилот полковник Николай Иванович Цыбин (он пилотировал американские самолеты «Дуглас» и С-47) во время войны вел дневник. Полеты были трудными и опасными, но Хрущев не боялся:

«19 августа 1941 года. Перелет Харьков — Полтава. Взлет и посадка ночью. Истребители сопровождения побились. Летчики получили легкие ранения (самолет члена политбюро Хрущева полагалось охранять. — Л. М.)…

21 декабря 1941 года. Перелет Москва — Рязань — Мичуринск — Воронеж. Плохая погода. Туман. По выходе из тумана обстрел из зенитной артиллерии (района г. Ряжск). Два самолета П-3 сгорели. Экипажи погибли. Остальные четыре самолета вернулись на аэродром…

12 февраля 1942 года. Перелет Нижняя Дуванка — Россошь — Воронеж. Полет в плохую погоду по всему маршруту: туман и обледенение. Самолеты сопровождения: один сгорел, экипаж погиб; второй сел вынужденно…

28 февраля 1942 года. Перелет Ростов-на-Дону — Сватово. Полет в плохую погоду, туман в районе Донбасса. Самолеты сопровождения вернулись на свой аэродром…

4 марта 1943 года. Полет Москва — Мичуринск — Воронеж — Уразово. Полет в плохую погоду. Туман и снегопад в районе Мичуринска и Воронежа. Самолеты сопровождения расселись вынужденно, и только один пришел в Уразово спустя несколько минут…

28 октября 1944 года. Перелет Киев — Ровно — Львов. Участок Ровно — Львов — снег с туманом, обледенение, град. Истребители сопровождения вернулись обратно».

Хрущев оставался первым секретарем ЦК компартии оккупированной немцами Украины и, конечно же, ждал освобождения республики. Сразу вернулся в Киев.

Осенью сорок шестого начался жестокий голод. Из-за небывалой засухи собрали втрое меньший урожай, чем надеялись. 27 сентября 1946 года появилось постановление «Об экономии в расходовании хлеба» — оно сокращало число людей, которые получали карточки на продовольствие. А лишиться карточек было тяжким ударом: чем кормить семью? Купить в магазинах было нечего!

Хлебозаготовки оставили Украину без хлеба. Однако же в нехватке хлеба обвиняли колхозников, «разбазаривавших государственный хлеб». Сажали председателей колхозов. Сталин приказал выкачивать зерно и оставил деревню без хлеба.

По данным органов внутренних дел республики, к лету 1947 года больше миллиона человек страдали от дистрофии, триста с лишним тысяч, надеясь спасти, госпитализировали, сорок шесть тысяч жителей Украины умерли от голода.

Попытки Хрущева добиться от Сталина выделения хлеба успехом не увенчались. Он представил вождю записку с описанием бедственной ситуации в республике.

20 октября 1946 года получил уничтожающий ответ: «Тов. Хрущеву

Копия: членам и кандидатам политбюро

Я получил ряд Ваших записок с цифровыми данными об урожайности на Украине, о заготовительных возможностях Украины, о необходимом количестве пайков для населения Украины и тому подобное.

Должен Вам сказать, что ни одна из Ваших записок не заслуживает внимания. Такими необоснованными записками обычно отгораживаются некоторые сомнительные политические деятели от Советского Союза для того, чтобы не выполнять задания партии.

Предупреждаю Вас, что если Вы и впредь будете стоять на этом негосударственном и небольшевистском пути, дело может кончиться плохо».

Никита Сергеевич попал у Сталина в опалу. Вождь лишил его положения единоличного руководителя республики. Хрущев остался лишь главой республиканского правительства. А первым секретарем ЦК компартии Украины Сталин отправил в Киев своего проверенного соратника Кагановича. Но недолго продержал его на Украине. Лазарь Моисеевич в том же году вернулся в Москву, и единоличным хозяином республики опять стал Хрущев.

В конце 1949 года Никита Сергеевич находился во Львове. Он проводил митинг в Лесотехническом институте, посвященный убийству писателя Ярослава Александровича Галана. Националистическое подполье ненавидело писателя, один из студентов Лесотехнического института его и убил. Во время выступления Хрущеву передали записку, что Сталин просит позвонить.

Хрущев закончил речь, поехал на временную квартиру, на которой остановился во Львове. Здесь была развернута ВЧ-связь, Никита Сергеевич соединился с Москвой. Сталин только что вернулся из отпуска, в котором находился три месяца.

Ничего не объясняя, вождь спросил:

— Когда вы можете приехать в Москву?

— Если нужно срочно, могу завтра.

— Хорошо, — сказал Сталин и, по обыкновению не прощаясь, повесил трубку.

Разговор был настолько коротким, что опытный Хрущев встревожился: зачем вызывают, что его ждет в Москве? Позвонил главному кадровику Георгию Максимилиановичу Маленкову, который знал все, что происходит в аппарате. Тот успокоил Никиту Сергеевича:

— Тебя вызывают из хороших побуждений. Подробности узнаешь, когда приедешь.

13 декабря 1949 года политбюро приняло решение избрать Хрущева секретарем МК. В тот же день провели объединенный пленум МК и МГК, и Никита Сергеевич вновь стал хозяином столицы.

Сотрудники горкома и обкома не покидали своих кабинетов, пока Хрущев был на месте. А он уезжал домой под утро. Однажды кто-то из работников не выдержал и позвонил в приемную Хрущева:

— Ну, что, дед уже уехал?

— А что?

— Так мы можем по домам разъезжаться?

— Можете, — последовал ответ.

Это был сам Хрущев. На следующий день он собрал аппарат и велел по ночам не сидеть:

— Если кто-то понадобится, оставлю! Остальные пусть спят по ночам. Сонные люди не должны руководить городом.

После смерти Сталина Хрущев пустился в воспоминания:

— Когда я приехал с Украины и стал секретарем МК, я пообедал, а потом сел и поехал в Луховицы — это сто двадцать километров в сторону от Москвы. А мне звонят и спрашивают, куда я уехал. Сталин приглашал вас на обед и спрашивал, где вы. Так ведь я же секретарь Московского комитета, если я не буду ездить, то что же я буду стоить? Мне говорят — этого делать нельзя. Вот и получилось — я поехал и должен давать объяснения, почему поехал.

Это не единственный случай, когда вождь демонстрировал свое недовольство инициативами Хрущева. Главный редактор «Правды» Леонид Федорович Ильичев вспоминал историю с публикацией статьи Хрущева о проблеме деревень в 1951 году.

— Статья вызвала «высочайший гнев». В чем же дело? Оказалось, что статья «не понравилась» Сталину. Он воспринял ее крайне нетерпимо и болезненно. Мне была поставлена в вину политическая незрелость.

Редакции велели опубликовать исправление: «По недосмотру редакции при печатании во вчерашнем номере газеты “Правда” статьи тов. Н. С. Хрущева “О строительстве и благоустройстве в колхозах” выпало примечание от редакции, где говорилось о том, что статья тов. Хрущева печатается в дискуссионном порядке. Настоящим сообщением эта ошибка исправляется».

Очень болезненная для Никиты Сергеевича история…

Хрущев как-то жаловался на свою сложную жизнь: приходится работать и в отпуске. Увидев в зале председателя ВЦСПС Виктора Васильевича Гришина, балагурил:

— Тут вот присутствует товарищ Гришин. Мы аккуратно платим членские взносы, но защиты от него очень мало. (Аплодисменты.) Идет почта, и сидишь на берегу моря и слушаешь ВЧ. Ты в море прыгнул, а тебя просят к телефону. Я не жалуюсь, раз попал в такое положение, надо нести крест в интересах нашей партии и народа…

После смерти Сталина началась новая жизнь.

Дочь Никиты Сергеевича Рада рассказывала, что хорошо помнит тот день, когда состоялся пленум ЦК, на котором выбирали нового руководителя партии. Вечером она вместе с отцом возвращалась из города на дачу. И спросила отца прямо в машине:

— Кого выбрали?

Он сказал:

— Меня:

Рада очень удивилась и спросила:

— Тебе не страшно?

— Нет, — просто ответил Никита Сергеевич.

Двадцатый съезд

25 февраля 1956 года, в последний день, когда XX съезд партии фактически закончил работу и уже был избран новый состав ЦК, на закрытом заседании Хрущев произнес свою знаменитую речь о сталинских преступлениях.

Хрущев вышел на трибуну с докладом, который дорабатывал до последней минуты. Сохранилась обильная правка, сделанная секретарем ЦК Михаилом Андреевичем Сусловым. Никита Сергеевич отвлекался от написанного текста, импровизировал. Его речь не стенографировалась. Поэтому после съезда еще неделю шла работа над уже произнесенным докладом, он приглаживался, причесывался, «обогащался» цитатами из Маркса и Ленина.

Считалось, что Хрущев решился выступить только в последний момент, никого не поставив в известность. Это не так. Доклад долго готовился и обсуждался на президиуме ЦК. Маршал Ворошилов удрученно заметил, что после такого доклада никого из них не выберут в ЦК, делегаты проголосуют против. Поэтому о сталинских репрессиях рассказали уже после выборов руководящих органов партии.

Первоначальный проект доклада представили секретари ЦК Петр Николаевич Поспелов и Аверкий Борисович Аристов. В этом сравнительно коротком тексте уже содержался весь перечень сталинских преступлений, от которых мороз шел по коже.

Первые шаги в преодолении сталинского наследства сделал, как ни странно, Берия. Заняв пост министра внутренних дел, он велел прекращать заведомо фальсифицированные дела и освобождать арестованных. В его аппарате подготовили документ в несколько десятков страниц. В нем цитировались показания следователей МГБ о том, как они сажали невиновных и получали нужные показания, воспроизводились резолюции Сталина, который требовал нещадно бить арестованных. С этим документом знакомили членов ЦК, которых приглашали на Старую площадь. Прочитанное производило впечатление разорвавшейся бомбы.

Другое дело, что Берия вовсе не преследовал цель восстановить справедливость. Разница между Хрущевым и Берией состоит в том, что Никита Сергеевич действительно хотел сделать жизнь людей лучше. Он выпустил людей из лагерей не ради славы, а потому что считал, что их посадили беззаконно. А когда Берия осуждал репрессии, он тем самым снимал с себя ответственность и намеревался призвать к ответственности других.

После ареста Берии освобождение заключенных продолжалось. Это было неизбежным, считал профессор Владимир Павлович Наумов, который многие годы работал в аппарате ЦК, а в горбачевские годы вошел в комиссию, занимавшуюся реабилитацией невинно осужденных:

— Волнения в лагерях начались еще при Сталине. В сорок шестом бунтовали заключенные на Колыме, в Коми и Казахстане. А с марта пятьдесят третьего их число резко увеличилось. Восстания подавлялись с применением тяжелой военной техники, танков, артиллерии. Заключенных было так много, что если бы они поднялись, то смели бы охрану лагеря. А рядом с лагерями жили вчерашние зэки, недавно освобожденные, — либо им не разрешили вернуться домой, либо они встретили женщину, завели семью. Возникала критическая масса, опасная для власти. Фактически все крупные индустриальные города были окружены лагерями заключенных и бывшими заключенными, без которых промышленность не могла обойтись.

— Вы не переоцениваете такую перспективу? — спросил я профессора Наумова. — Десятки лет держали страну в стальном корсете, и вдруг вы говорите, что они все могли восстать…

— Сталин воспринимался как высшее существо, которое все предвидит, все знает. А когда на этом месте оказались другие лица, магия верховной власти развеялась. На новых руководителей смотрели без пиетета. Исчез страх, сковывавший страну.

Бериевская амнистия была попыткой разрядить обстановку, снять напряжение. Освободили шантрапу, мелких уголовников, которые не знали, куда им деться, поэтому и прокатилась по стране волна грабежей и краж. А те, кто давно ждал свободы, остались в заключении, поэтому и начались восстания, в которых участвовали бывшие военнопленные, то есть люди, умеющие держать в руках оружие. Когда они увидели, что их обошли, это еще больше прибавило желания освободиться любой ценой…

Слова профессора Наумова подтверждают воспоминания полковника Ивана Александровича Санникова, который служил в управлении Министерства госбезопасности по Кемеровской области с 1949 года:

«В 1955 году меня пригласил начальник управления: “Хотели отправить вас на учебу, но в Мысках и Томусе критическая обстановка. Придется вам туда поехать выправлять положение”. Так я оказался в Междуреченске, который называли “местом неловленых зверей”. Крупнейшее предприятие города — шахта имени В. И. Ленина — была на 80 процентов укомплектована людьми из лагерей. Антиобщественные элементы расклеивали провокационные листовки, направленные на срыв производства… Город находился на грани массовых беспорядков».

13 февраля 1956 года, накануне открытия XX съезда, на пленуме ЦК еще старого созыва Хрущев сообщил:

— Президиум Центрального комитета после неоднократного обмена мнениями и изучения обстановки и материалов после смерти товарища Сталина считает необходимым поставить на закрытом заседании съезда доклад о культе личности. Видимо, этот доклад надо будет сделать на закрытом заседании, когда гостей никого не будет.

Когда Хрущев готовился к XX съезду, ему на стол безостановочно клали документы о сталинских репрессиях. Среди соучастников преступлений значились имена людей, сохранявших высокие посты. Никита Сергеевич делал циничный выбор: тех, кто еще был нужен, оставлял, с остальными расставался. Эта двойственность сказывалась во всем. Люди, которых следовало посадить на скамью подсудимых, остались на руководящих постах. Могли они искренне бороться за преодоление преступного прошлого?

Однажды в небольшой компании, где присутствовал член президиума ЦК Анастас Микоян, речь зашла о том, почему так медленно реабилитировались жертвы сталинских репрессий.

— Почему мы, — сказал Анастас Иванович, — устраивали видимость судебного разбирательства… вместо того, чтобы реабилитировать всех сразу? Потому, что остерегались, как бы наш народ окончательно не уверился в том, что мы — негодяи.

Мгновение Микоян помедлил. Потом заключил:

— Негодяи! То есть те, кем и были мы на самом деле!

Часто говорят: члены политбюро столь же виновны в массовых репрессиях, как и Сталин, у Хрущева, мол, руки по локоть в крови, а он все свалил на вождя… Но ведь как только умер Сталин, массовые репрессии прекратились! Сразу! В тот же день! Да, и после 1953 года преследовали инакомыслящих, были политзаключенные. Но массовый террор остался в прошлом. Это неопровержимо доказывает, что его вдохновителем и организатором был Сталин.

Другие члены политбюро к нему присоединялись. Одни, как Молотов, — потому что полностью одобряли его идеи и методы. Остальные, как Хрущев, — вынужденно, поскольку соучастие в преступлениях было обязанностью руководства страны. Но как только представилась возможность прекратить убийства, Никита Сергеевич это сделал.

Но хрущевская десталинизация была частичной, двойственной, противоречивой.

«Невозможно было сразу представить себе, что Сталин — убийца и изверг, — вспоминал Хрущев. — Мы создали, грубо говоря, версию о роли Берии: дескать, Берия полностью отвечает за злоупотребления, которые совершались при Сталине. Мы находились в плену этой версии, нами же созданной: не бог виноват, а угодники, которые плохо докладывали богу. Здесь не было логики, потому что Берия пришел уже после того, как главная мясорубка сделала свое дело, то есть Сталин все сделал руками Ягоды и Ежова. Не Берия создал Сталина, а Сталин создал Берию».

6 августа 1956 года Хрущев выступал на общем партийном собрании аппарата ЦК КПСС. Он, как это часто делал, начал с шутки:

— Я не собирался выступать на сегодняшнем собрании. Но ко мне подошел секретарь нашей партийной организации товарищ Лукьянов и спросил: выступлю я или нет. Я ответил ему, что выступать не собирался. Тогда он сказал: хорошо бы вам выступить.

Хрущев говорил о позитивном влиянии XX съезда, но посочувствовал работникам идеологического фронта, которым пришлось развернуться на сто восемьдесят градусов и критиковать то, что они столько лет восхваляли:

— Очень многие товарищи — бедняги (пусть они на меня за это не обижаются), работающие на различных участках идеологического фронта, да почти все товарищи, против «ошибок» которых теперь борются, да и те, которые борются с этими ошибками, сами в той или иной мере замазаны в этом деле.

В зале засмеялись. Но как-то невесело.

Догнать и перегнать

19 мая 1957 года в правительственной резиденции Хрущев устроил встречу с деятелями литературы и искусства. Для начала он напугал слушателей. Как раз накануне вернулся из поездки в Индонезию председатель президиума Верховного Совета СССР Климент Ворошилов. О его успешном визите в дружественную страну писали газеты. И вдруг Хрущев сказал:

— Вы думаете, что у нас уже бесклассовое общество, врагов нет, что же, с молитвами будем жить дальше? Я расскажу вам один секрет… Как вы считаете — можно вам сказать его? Ворошилов находился в Джакарте, а мы знаем, чья агентура поехала уничтожить самолет с Ворошиловым. Да, да.

— Чья? — поинтересовалась писательница Мариэтта Сергеевна Шагинян, известная своей дотошностью.

Хрущев прямого вопроса не ожидал. Отрезал:

— Этого я вам не скажу. (Смех.) Не все ли вам равно? Наших врагов, а какая разница — американская или французская, от этого не легче… Враги существуют, и оружие надо держать наготове и прежде всего держать главное оружие — идеологическое оружие в порядке. Сейчас хотят разложить с идеологического фронта, поэтому ваш участок фронта, участок писателей, самый главный, потому что через вас хотят, влияя на вас, разлагать наше общество…

Снова вмешалась Мариэтта Шагинян:

— А можно спросить: есть ли в Армянской республике масло? Мы идем к коммунизму, а население кричит — где же масло?

Недовольный Хрущев повернулся к представителю Армении:

— У вас нет масла?

— Масло есть, сахар есть. Правда, масла стало поменьше…

— А когда я была. — продолжала Шагинян, которую нельзя было сбить с толку, — масла не было.

— Она была в марте, — оправдывался представитель республики, — действительно, один-два дня не было.

— Там живут мои родственники, — настаивала Шагинян. — Масла там нет.

— Мариэтта Сергеевна, — пытались ее урезонить, — такой случай может быть и впредь один раз в году.

— Как туда ни приеду, так масла нет, — упрямо констатировала Шагинян.

На самом деле Никита Сергеевич представлял себе, как скудно живут люди. Честно говорил:

— Я был рабочим, социализма не было, а картошка была. Сейчас социализм построили, а картошки нет… Я был лучше обеспечен в дореволюционное время, работая простым слесарем, зарабатывал сорок пять рублей при ценах на черный хлеб в две копейки, на белый — четыре копейки, фунт сала — двадцать две копейки, яйцо стоило копейку, ботинки, самые лучшие «Скороходовские», — до семи рублей. Чего уж тут сравнивать?

Когда речь шла о практических делах, он не витал в эмпиреях. Говорил с горечью:

— Ведь люди живут в подвалах, а некоторые даже и без подвалов, неизвестно, где они ютятся…

Хрущев побывал в Китае, а на обратном пути завернул во Владивосток и Хабаровск, съездил в Комсомольск-на-Амуре. Ему люди прямо на улице и пожаловались: с хлебом и молочными продуктами плохо, жиров нет, коров держать невозможно, потому что и кормов нет… В Советской Гавани ситуацию описал первый секретарь горкома Иван Павлович Николаенко:

— С хлебом проблем нет, мяса не хватает, овощей почти нет. Едим сухую картошку.

— Как «сухую»?

— Такую нам ее привозят. Варим и едим.

— Это сельхозотделу ЦК надо выдать, — не выдержал Хрущев. — Они там сидят, ни черта не знают, а люди сушеный картофель едят.

Но, несмотря на обещание Никиты Сергеевича навести порядок в поставках продовольствия, жители Советской Гавани сидели на сушеной картошке и яичном порошке.

Он пребывал в растерянности, не понимал, почему в Советском Союзе нет того, что в изобилии в других странах. Пытался сделать так, чтобы жизнь в стране стала хорошей, нормальной, счастливой, чтобы она нравилась людям. Приказал, чтобы в столовых хлеб давали бесплатно. Но ничего не получалось. Он перепробовал все варианты, и выяснилось, что система реформированию не подлежит. Хотел вытащить страну из беды, но уповал на какие-то утопические идеи, надеялся решить проблемы одним махом.

22 мая 1957 года, выступая в Ленинграде на совещании работников сельского хозяйства северо-запада Российской Федерации, Хрущев провозгласил громкий лозунг:

— Догнать и перегнать Соединенные Штаты Америки по производству мяса, масла и молока на душу населения.

Лозунг воспринимается как авантюрный. Однако в тот момент Хрущев был абсолютно уверен, что цель достижима. Освоение целинных и залежных земель, казалось, решило зерновую проблему. Почему же нельзя обеспечить людей мясом и молоком?

Партийные секретари откликнулись на призыв Хрущева за год-другой поднять животноводство и пустили под нож немалую часть поголовья. Области, правда, оставались без скота. Крестьян заставляли добровольно-принудительно продавать скот, который тут же сдавали в счет поставок мяса государству. Самые ушлые скупали скот в соседних областях. Развращающий обман приобрел повсеместный характер. Это были времена, когда славу, успех, благоволение начальства приносили не столько реальные дела, сколько громкие почины и инициативы, стахановское движение, маяки пятилетки.

Конечно, и в те времена люди вели себя по-разному. Один, получив команду, все поля засевал кукурузой, которая на севере никогда не росла, и оставлял область без урожая. Другой сажал кукурузу только вдоль дорог, чтобы начальство успокоить, но докладывал, что все указания выполнил.

Особо рьяных исполнителей начальнических указаний высмеивали популярные куплетисты Павел Васильевич Рудаков и Вениамин Петрович Нечаев:

Шел в Воронеж поезд с грузом

И свалился под откос.

Для уборки кукурузы

Кто-то рельсы все унес.

Первый секретарь Хабаровского крайкома Алексей Павлович Шитиков решил не отставать от передовиков. Под его давлением председатель колхоза «Трудовая слава» Федор Егорович Ватутин сдал на заготовительный пункт всех свиней, кроме свиноматок, весь молодняк крупного рогатого скота — и сделал три плана. А на следующий год колхоз и одного плана не смог выполнить… Ватутин стал Героем Социалистического Труда, депутатом Верховного Совета. Шитикова перевели в Москву.

Законы биологии не позволяют за один год в несколько раз увеличить производство мяса, поэтому в 1960 году производство мяса упало. Но Хрущев не мог остановиться. В январе 1961 года он выступал в Киеве на пленуме республиканского ЦК, то есть говорил не на публику, а обращался к высшей номенклатуре:

— Украина может не только досрочно выполнить семилетку по производству мяса, молока, но и быстро решить задачу — догнать США по производству продуктов животноводства на душу населения. Некоторые могут сказать: черт его знает, Хрущева, положение у нас сейчас — тут бы быть живу, а не жиру, а он нам начинает голову морочить: догнать Америку. Да, товарищи, догнать. Не только догоним, но и перегоним.

Никита Сергеевич отвлекся от написанного текста и объяснил украинскому ЦК, почему он так уверен в победе над американцами:

— Наши учебные заведения выпускают в три раза больше инженеров, чем в Соединенных Штатах Америки, а известно, у кого знания, у кого наука, у того будущее. Мы сейчас интернаты начали строить. Недалеко то время, когда мы будем богаты и всех детишек возьмем в интернаты. А это не только обучение грамоте, это воспитание, это влияние на души, чтобы удержать от дурных влияний с тем, чтобы создать ему наилучшие возможности, с тем, чтобы воспитать из него настоящего человека, о котором говорил Горький.

Зал бурно зааплодировал, хотя едва ли члены ЦК хотели, чтобы их собственных детей поголовно забирали в интернаты для воспитания из них людей будущего. Приятно возбужденный своими планами Хрущев продолжал:

— Американцев беспокоит один вопрос: когда? Я им отвечал: можете себе в блокнотик записать — в 1970 году мы вас догоним (бурные аплодисменты) и пойдем дальше, а в 1980 году в два раза будем больше производить, чем производит Америка. (Бурные аплодисменты.)

Через несколько месяцев после этой речи Александр Трифонович Твардовский побывал в Ярославле. Записал в дневнике: «Пустые магазины и рынки, уныние на женских (да и на мужских) лицах. Два сорта рыбных консервов. Без-рыбная Волга…»

Гоголевские персонажи

Никита Сергеевич считал, что виной всему негодные кадры. 16 февраля 1961 года на президиуме ЦК рассказывал о большой поездке по Украине, Северному Кавказу, Закавказью и Центрально-Черноземной зоне, где проходили зональные совещания по сельскому хозяйству:

— Я считаю, что совещания проходили хорошо. В народе они вызвали подъем и очень хорошее настроение. В городах, где я был, народ очень верит, подбадривает, критика ему нравится. Я уже говорил, что на одной из станций много собралось народа. Я им сказал, что вот езжу, принимаем меры, примем решение ЦК и Совета министров. А мне говорят:

— Как, крутишь?

— Да.

— За чубы?

— Да, за чубы.

— А у кого чуба нет, так по лысине.

В зале засмеялись.

— На Украине, — продолжал Хрущев, — рассказывают такой анекдот. У них в эту зиму испортился водопровод, потом его исправили. Перед моим приездом тоже испортился водопровод, перебои были с водой. Так киевляне говорят: «Почему, вы думаете, не было воды? Руководителям республики клизму ставили!»

И в зале опять засмеялись, хотя там сидели и руководители Украины.

— То есть едет Хрущев, и уже клизму ставят! — довольно разъяснил первый секретарь. — И ведь сами не отрицают, что у них плохо. — И продолжал разносить начальников: — Вот тамбовский секретарь Золотухин все хотел, чтобы его пороли, чтобы сняли штаны и пороли. Какое удовольствие! Все виноватым себя признавал и приговаривал: да, товарищ Хрущев, надо штаны снять и меня выпороть. Он это три раза повторил. Я уже не вытерпел и сказал ему: «Что это вы все штаны хотите снять и зад нам показать? Вы думаете доставить нам удовольствие?» Какой это секретарь?

Тем не менее повинную голову меч не сечет. Хрущев высмеял тамбовского секретаря, но снимать не стал. Григорий Сергеевич Золотухин возглавил более крупный Краснодарский край, потом переехал в Москву министром заготовок СССР.

Основания для горького смеха и издевок у Хрущева были. Первый секретарь Воронежского обкома приказал директорам хозяйств показать Никите Сергеевичу, будто уборка идет полным ходом.

— Так они там рельсы таскали по полю, чтобы доказать, будто поле убрано, — потрясенный увиденным, рассказывал Хрущев. — Это же просто времена Гоголя!

Первым секретарем обкома в Воронеже был Алексей Михайлович Школьников, окончивший индустриальный техникум и Высшую партийную школу. И ему эта гоголевская история сошла с рук. А после ухода Хрущева его переведут в Москву и назначат первым заместителем председателя Совета министров России.

— Я попросил справку о Российской Федерации, — продолжал Хрущев. — Оказывается, что она сама себя не прокармливает. Мне Полянский говорит: «Вот если бы снять Москву и Ленинград, тогда мы бы себя прокормили». А кому же Москву отдадим — Грузии? А как же мы к коммунизму придем? Так и будем сидеть на старых нормах? Тогда надо просто сказать: мы банкроты, строительство коммунизма — это выдумка Маркса и Энгельса, а на практике мы видим, что ничего из этого не получается. То есть то, что говорят американцы.

И первый секретарь ЦК КПСС, не знавший усталости, опять насел на нерадивых подчиненных:

— Некоторые постарели, одряхлели, уже привыкли, истрепались. Я бы сказал, не истрепались нервно, а языком истрепались… Когда я приехал в ЦК, то в аппарате ЦК слух распространился: пришел Хрущев и хочет, чтобы мы занимались подсчетом, сколько поросят поросится и сколько коровы молока надаивают. А что же нам делать? Лекции читать? Какому дураку нужны лекции, если нет молока, мяса и хлеба? Мы являемся как бы конкретными каменщиками, которые кладут здание коммунизма. Камни же наши — это предметы производства и предметы потребления.

9 января 1963 года на президиуме ЦК Хрущев продолжал в том же духе:

— Я был в Туркмении, сегодня мне Малин счет показал. Они пишут в счете, что дали мне какую-то тужурку или жакет. Я жакета не получал. (Смех в зале.) Тут же цену указывают. Затем они пишут: ковер с портретом Хрущева стоит столько-то (смех), конь стоит столько-то плюс расходы на транспортировку коня, обеды стоят столько-то. Оформлено все чин чином. Это возмутительно! Так что имейте в виду, когда пригласят вас на обед, скажите: лучше сам привезу, дешевле будет стоить (смех), а на обед съел то, что мне на год хватит. Я говорю: счет счетом, хорошо, я буду отрабатывать, но не мог съесть на такую сумму. Конь — на конном заводе, он мне не нужен. И на сотню рублей медикаментов! (Смех.) Я не болел и никаких медикаментов не ел, а счет мне прислали. (Смех.) Был обед для парламентской индийской делегации, это тоже на мой счет. Я говорю: я с ними не обедал, я только их принимал, но не угощал.

— А они там обедали, — уточнил секретарь ЦК Фрол Романович Козлов.

— У меня не обедали. Они в Туркмении обедали — и за мой счет. После войны товарищ Гречуха — был такой украинский президент, — напомнил Никита Сергеевич, — поехал в Черновцы и там обнаружил счет на две или три бочки пива, как будто он выпил. А у него язва желудка, он, кроме воды, ничего пить не может… Я теперь куда приеду, скажу: обедать буду один. Отдельный обед и отдельный счет. Мясо мне запрещено есть, а там я съел столько, что и за год не съем…

Михаил Сергеевич Гречуха после войны был председателем президиума Верховного Совета Украины, потом его переместили на пост первого заместителя главы республиканского правительства.

10 сентября 1963 года на президиуме ЦК обсуждался вопрос «О лучшем использовании минеральных удобрений». Хрущев завел речь о предложении секретаря ЦК Николая Викторовича Подгорного и заместителя председателя Совета министров Дмитрия Степановича Полянского поднять цены на картофель. И его сразу потянуло на воспоминания:

— Я помню детство, мы буквально на картошке выезжали. Брали картофелину, пекли или засыпали немного мукой, чтобы связать эту тертую картошку. У нас большинство людей уезжали на шахты, в Петербург, Одессу, Ялту, бежали, кто куда мог, потому что прокормиться не могли жители. Те, которые оставались, только картошкой спасались. Картошка прекрасно родила. Донбасс жил за счет картошки курской и орловской. Я помню, когда мы с отцом в Донбассе работали, эту картошку ели, чудесная картошка.

В его устах свойственная немолодым людям ностальгия по ушедшей юности приобретала политический характер. Он, наверное, и сам не замечал, что из его собственных слов неоспоримо следовало: раньше было лучше, в царские времена рабочему человеку жилось легче, чем при социализме.

— Почему же сейчас картошки нет? — задавался вопросом Хрущев. — Мы решение приняли, а картошки нет. Товарищи, картошка-то этого не понимает. Как Подгорный рассказывал, у них один егерь, который организовывал охоту, говорил Кириченко, когда тот ругался, что на него зверь не идет: зверь же дикий, он бежит куда хочет, а не на первого секретаря. (Веселое оживление в зале.) Как и картошка, она же решения ЦК не понимает, ей надо условия создать, тогда она будет расти.

— Вот смотрите, я беседовал с рабочими. Они говорят: лука нет, цингой болеем. Ну как это может быть, чтобы лука не было? Шпинат. Вот, говорят, стоит десять копеек по старым ценам, и теперь тоже десять копеек. Или там сельдерей. Что это? Мелочь. Я же помню, в Донбассе болгары снабжали. Бывало, у болгарина мать или жена покупают картошку, так он сельдерея пучок бесплатно дает, потому что это мелочь. Это вот, говорит, мое, бери. А у нас цены выросли на эту дребедень в десять раз. Ну что за позор? Так что мы будем теперь приучать людей, что коммунизм, и вы кушайте суп без сельдерея, без петрушки, без укропа?! Социализм есть, а укропа нет, картошки нет и прочего нет…

Побывав за границей, Хрущев всякий раз возвращался пораженный увиденным. На сей раз он заговорил о том, что югославские животноводы втрое более экономны советских, у них на откорм свиней уходит втрое меньше кормов.

— Вот я был на Украине месяца два назад вместе с Подгорным. Он говорит: откармливаем до ста тридцати килограммов, потому что тогда сало в ладонь. Кто это сало в ладонь ест? И украинцы не едят. Это старое понятие о сале. А вы посмотрите, что, значит, в ладонь сало получить, сколько надо свинью откармливать, сколько ее надо содержать? В два раза больше, чем если откармливать этого поросенка до веса девяносто килограммов, то есть на бекон. Весь капиталистический мир откармливает свиней только на бекон, потому что это самое выгодное, и я бы сказал, самое приятное для потребления. Вот я спорил с Подгорным, он не согласился. Говорит, ты уже оторвался от Украины, а мы тут настоящие, щирые украинцы. Так это растратчики народного богатства! Если бы они были фермерами, они бы пролетели в трубу со своей системой. Я правильно говорю, товарищ Подгорный?

— В основном, — осторожно ответил Подгорный.

В зале веселое оживление.

— А мне больше и не надо, — задорно заметил Хрущев, — я на большее не претендую.

В зале опять заулыбались. Но Никита Сергеевич был настроен отнюдь не благодушно:

— Вот вам, товарищи. Если Подгорный так мыслит, так он же не последний человек в нашей партии. А сколько у нас таких подгорных? Миллионы.

— Никита Сергеевич, вы мне приписываете, такого не было, — оправдывался Подгорный.

— Да когда американский фермер Гарет приехал и узнал о ста тридцати килограммах, он возмутился и сказал, что будет в ЦК жаловаться Хрущеву.

Новый взрыв смеха.

— Это он насчет минеральных удобрений сказал, что будет жаловаться Хрущеву, — поправил его Подгорный.

— И по свиньям, — стоял на своем Никита Сергеевич.

— А по свиньям, когда ему сказали, он сказал: правильно, — продолжал Подгорный. — Потому что иначе колбасы без сала не сделаешь.

— Я не думаю, что он мог это сказать, — усомнился Хрущев. — Вряд ли кто из американцев захочет заплатить больше за то, что сало толще, потому что все хотят купить, чтобы меньше было жира и больше мяса. И вы сами, когда сырое сало едите, так говорите: мне «с пид черевка». А это как раз от живота и там сало самое тонкое. Верно?

— Верно, — наконец согласился Подгорный.

Хрущев закончил довольно угрожающе:

— Надо сейчас людей, которые у нас в руководстве, обучить, кто не знает, а кто не хочет учиться, их надо заменять. Другого выхода нет.

Обидел кадры

14 декабря 1959 года на расширенном заседании президиума ЦК Хрущев, говоря о проекте программы КПСС, завел речь о том, что его волновало:

— В программе надо было бы подумать и насчет демократизации нашего общественного строя. Без этого нельзя. Взять, к примеру, наше руководство — президиум. Мы не ограничены ни властью, ни временем. Правильно ли это? Может собраться артель, люди могут спаяться и спиться.

Хрущев перевел свою идею в практическую плоскость:

— Я беру президиум ЦК: нас выбирают, но на следующем съезде одна треть выбывает обязательно.

А то, говорил Хрущев, молодежь растет, но должности для нее не освобождаются. Они должны ждать, когда кто-нибудь из старшего поколения умрет.

— Буржуазные конституции, — высказал Хрущев крамольную мысль, — пожалуй, более демократично построены, чем наша: больше двух созывов президент не может быть. Если буржуа и капиталисты не боятся, что эти их устои будут подорваны, когда после двух сроков выбранный президент меняется, так почему мы должны бояться? Что же мы, не уверены в своей системе или меньше уверены, чем эти буржуа и капиталисты, помещики? Нас выбрали, и мы самые гениальные? А за нами люди совершенно незаслуженные? Поэтому я считал бы, что нужно так сделать, чтобы таким образом все время было обновление.

Кому из тех, кто сидел в зале заседаний президиума и слушал первого секретаря, могли понравиться эти слова? Сам Хрущев пенсионного возраста, ему все равно вскоре уходить, а каково более молодым? Неужели им придется расставаться с должностями просто потому, что больше двух сроков нельзя занимать высокое кресло?

— Если каждый будет знать, что он будет выбран только один срок, максимум два, — продолжал фантазировать Хрущев, — тогда у нас не будет бюрократического аппарата, у нас не будет кастовости. А это значит, что смелее люди будут выдвигаться, а это значит, демократизация будет в партии, в народе, в стране.

Приехав в Киев в январе 1961 года, Хрущев поделился своей идей с украинской номенклатурой:

— Товарищи, вредно задерживаться. Я вправе это говорить, потому что мне в апреле месяце этого года будет шестьдесят семь лет. (Аплодисменты.) Может быть, нам даже установить какое-то расписание, что такой-то пост могут занимать люди не старше такого-то возраста. Это может быть не закон, могут быть исключения, но должны быть какие-то правила. Вот его вызываешь. Он говорит: знаете, понимаете… Не хочется обидеть. Может быть, какую-то другую работу? Он говорит: нет, я еще здоровый. Что же ты здоровый, у тебя то под левым, то под правым ребром болит… Я сам себя ловлю. Бывало, машина станет, выскакиваешь как пуля, а теперь одну, вторую ногу выдвинешь, и я замечаю, что я приобрел приемы старика, которые свойственны каждому старику. (Шум в зале.) Нет, товарищи, вы меня не подбадривайте. Я у вас не прошусь на пенсию, но я уже пенсионер по возрасту… Другой раз выдвигают, говорят: молодой. Сколько же ему лет? Сорок пять. Когда мне было тридцать пять лет, я уже был дед…

Наверное, Никита Сергеевич рассчитывал на поддержку молодых кадров, которым омоложение аппарата открыло бы дорогу наверх. Но логика молодых аппаратчиков была иной: они, как и старшие товарищи, больше дорожили стабильностью. Только занял кресло — и уже освобождать?

17 июня 1961 года Хрущев на заседании президиума ЦК вновь вернулся к этому вопросу. Он немного смягчил свою позицию относительно того, сколько времени можно занимать высшие руководящие посты, сделал послабление для товарищей:

— Я все-таки считаю, что следует оставить три срока для союзного руководства и два срока для всех остальных. Почему? Все-таки союзный уровень есть союзный. Во-вторых, когда мы запишем два срока, то нам не скажут этого, но это вызовет большое недовольство у руководителей социалистических стран. Надо с этим считаться. Поэтому не надо поддаваться настроению демократизма, надо все-таки реально представлять ответственность за наше дело. ЦК союзный и ЦК республиканские были на одном уровне. Сейчас надо отделить ЦК союзный, а те в другую категорию перенести. Это будет правильно. Там будет восемь лет.

Можно без преувеличения сказать, что именно из-за этой идеи Хрущев нажил себе больше всего врагов внутри аппарата. Первый секретарь чувствовал нарастающее сопротивление и не знал, что предпринять.

С одной стороны, члены президиума ЦК, которым сильно доставалось от Хрущева, смертельно устали от постоянного напряжения, в котором он их держал. А с другой — окружение Хрущева не одобряло его либеральных акций, критики Сталина, попыток найти общий язык с Западом, сократить армию и военное производство.

В августе 1963 года отдыхавший в Пицунде Хрущев пригласил к себе Твардовского. Александру Трифоновичу позвонил помощник первого секретаря по идеологии Владимир Семенович Лебедев:

— Так вот я докладывал Никите Сергеевичу. Тот спрашивает: «А он отдыхал в этом году? А то, может быть, мы бы здесь и встретились?..»

В Пицунде Хрущев принял видных советских писателей. После обеда попросил Твардовского прочитать поэму «Теркин на том свете». Много лет Александр Трифонович пытался ее напечатать — не разрешали!

«Чтение было хорошее, — записал в дневнике Твардовский, — Никита Сергеевич почти все время улыбался, иногда даже смеялся тихо, по-стариковски (этот смех у него я знаю — очень приятный, простодушный и даже чем-то трогательный). В середине чтения примерно я попросил разрешения сделать две затяжки…

Дочитывал в поту от волнения и взятого темпа, несколько напряженного, — увидел потом, что мятая моя дорожная, накануне еще ношенная весь день рубашка — светло-синяя — на груди потемнела — была мокра».

Когда Твардовский закончил чтение, раздались аплодисменты. Никита Сергеевич встал, протянул ему руку:

— Поздравляю. Спасибо.

Твардовский попросил у Никиты Сергеевича разрешения «промочить горло». Первый секретарь ЦК пододвинул поэту коньяк.

— Налейте и мне, — сказал он, — пока врача вблизи нету.

Дослушав поэму, Хрущев обратился к газетчикам:

— Ну, кто смелый, кто напечатает?

Вызвался главный редактор «Известий» Алексей Иванович Аджубей:

— «Известия» берут с охотой.

На аэродроме Лебедев сказал Твардовскому, что Никита Сергеевич просит дать возможность прочесть поэму глазами. Его смутили рассуждения насчет «большинства» и «меньшинства». И по личной просьбе Хрущева Твардовский выкинул вот такие строки:

Пусть мне скажут, что ж ты, Теркин,

Рассудил бы, голова!

Большинство на свете мертвых,

Что ж ты, против большинства?

Я оспаривать не буду,

Как не верить той молве.

И пускай мне будет худо, —

Я останусь в меньшинстве.

Никита Сергеевич не стал вникать в философский смысл стихов Твардовского, а автоматически откликнулся на слова о «большинстве» и «меньшинстве». А в меньшинстве не хотел оставаться даже всесильный первый секретарь ЦК…

Поход на выставку

Самым громким идеологическим скандалом стала история с посещением Хрущевым выставки московских художников. Существует множество версий этой истории. Одни полагают, что первый секретарь ЦК взорвался и дал волю эмоциям из-за того, что различные группы художников пытались перетянуть его на свою сторону, а ему это надоело. В Союзе художников, как и в Союзе писателей, шла борьба не только между различными школами, но и между теми, кто добивался успеха верной службой начальству, и талантливой молодежью.

Скорее, в основе атаки на либерализм в сфере культуры и литературы — провалы во внутренней политике, в экономике, когда ухудшилась ситуация с продовольствием. Власть ответила обычным образом — закручиванием гаек.

После XX съезда собирались провести пленум ЦК по идеологическим вопросам, чтобы продолжить десталинизацию, но так и не провели. А вот после Манежа, в июне 1963 года, собрали единственный за все десять хрущевских лет пленум по идеологии.

Вокруг того, как относиться к художникам, давно шли споры. Трезвомыслящие работники аппарата призывали к разумной осторожности. Заместитель заведующего отделом культуры ЦК КПСС Борис Сергеевич Рюриков говорил на совещании:

— Союз художников — это не та организация, в которой можно работать приказом и указом. Нормальная работа Союза требует коллективности, не позволяя ставить личное над общим. К сожалению, таких качеств у товарища Герасимова и некоторых его соратников не оказалось.

Живописец Александр Михайлович Герасимов с 1947 года был президентом Академии художеств. Прославился не только страстной борьбой против «антипатриотов и космополитов» в художественной критике, но и полным неприятием исканий современных живописцев, видя во всем новом разлагающее влияние Запада. Избавиться от него мечтали уже и в аппарате ЦК.

Избранный вторым секретарем Московского горкома Николай Григорьевич Егорычев вспоминал:

«Первое поручение, которое я получил, — заняться идеологией, хотя я был далек от этих вопросов. Пробным шагом в этой области был мой поход на выставку шестнадцати молодых художников на Беговой улице. Я должен был решать: открывать или не открывать эту выставку, так как на ней было представлено много модернистских работ.

Я осмотрел выставку, побеседовал со многими художниками. Они смотрели на меня настороженно, у всех в глазах вопрос: “Ну как? Откроют?” Меня это даже удивило. Я сказал:

— Открывайте, конечно. Кому это нравится — пусть посмотрят.

Во всяком случае, как я полагал, нашей идеологии это никак не навредит».

Осенью 1962 года в Центральном выставочном зале организовали показ работ, посвященный тридцатилетию Московской организации Союза художников. В Манеже долгое время располагался правительственный гараж. Только в конце пятидесятых уговорили Никиту Сергеевича передать Манеж художникам.

«В конце ноября, — вспоминал Егорычев, — я ознакомился с выставкой, организованной в Центральном выставочном зале. Действовала она уже около месяца и вызвала большой интерес москвичей и гостей столицы. За это время ее посетили более ста тысяч зрителей. Занявшая весь первый этаж Манежа выставка действительно оказалась очень интересной: показали все лучшее, что было создано за тридцать лет работы Московской организации Союза художников».

В Министерстве культуры подозрительно наблюдали за исканиями молодых живописцев. Приписывали это, как водится, тлетворному западному влиянию.

— В последние годы, — говорила министр Фурцева, — отмечается усиление влияния буржуазной идеологии на некоторую часть советских художников и скульпторов. В результате этого отдельные молодые художники стали работать в духе подражания формалистическим течениям буржуазного изобразительного искусства Запада.

Газета «Известия» попросила Илью Григорьевича Эренбурга написать о выставке в Манеже. «Известия» редактировал хрущевский зять Алексей Аджубей. Следовательно, разгром этой выставки заранее не замышлялся. Илья Григорьевич написал одобрительную статью и не мог понять, почему ее не печатают.

А дело было в том, что 20 ноября 1962 года возмущенные выставкой партийные художники написали жалобу в ЦК: «формалисты» зажимают реалистов! Секретарь ЦК Суслов доложил о письме Хрущеву.

29 ноября на президиуме ЦК Хрущев — с участием главного редактора «Известий» Аджубея, заведующего отделом культуры ЦК Дмитрия Алексеевича Поликарпова, главного редактора «Правды» Павла Алексеевича Сатюкова — разбирал письмо группы художников в ЦК. Влиятельные руководители Союза художников жаловались на засилье «формалистов», которые протаскивают «буржуазную идеологию в советское изобразительное искусство, растленно влияя на молодежь». Авторы письма недоумевали: почему «формалисты» нашли трибуну и в «Неделе», и в «Известиях»?

Обсуждение происходило через три недели после Карибского кризиса, когда едва не началась ядерная война между СССР и США, и Хрущев сорвался. Он хотел реваншироваться за неудачу. Так была воспринята эта драма мирового значения — как поражение Хрущева. На самом деле Никита Сергеевич многого добился. Президент США Джон Кеннеди обещал не нападать на Кубу и убрать из Турции ракеты «Юпитер». Это была победа Хрущева, но об этом знали только посвященные. В обмен Хрущев обещал забрать с Кубы ракеты. И весь мир увидел, как советские корабли разворачиваются и уходят. Это было зримое свидетельство поражения.

Карибский кризис подточил власть Никиты Сергеевича. Товарищи по партийному руководству видели, как он признал свою ошибку и пошел на попятный. Советские военные были крайне недовольны тем, что им пришлось отступить, считали это унижением и полагали, что Хрущев просто струсил.

Теперь Никита Сергеевич демонстрировал идеологическую непреклонность. 1 декабря он отправился смотреть выставку работ столичных живописцев. Вошел в Манеж со словами:

— Где тут у вас праведники, где грешники?

Сопровождали его члены президиума ЦК Михаил Андреевич Суслов и Дмитрий Степанович Полянский, секретарь ЦК Александр Николаевич Шелепин, первый секретарь Московского горкома Николай Григорьевич Егорычев, министр культуры Екатерина Алексеевна Фурцева и новый секретарь ЦК комсомола Сергей Павлович Павлов. Кивнув в их сторону, Хрущев сказал художникам:

— Вот они говорят, что у вас мазня. Я еще не видел, но думаю, что они правы.

«У меня вызвало некоторое удивление, — рассказывал Егорычев, — когда я не увидел в этой представительной группе Л. Ф. Ильичева, секретаря ЦК по идеологии… После того как осмотрели работы на первом этаже, Хрущева — неожиданно для меня — повели на второй этаж. Я недоуменно спрашиваю: “Куда всех ведут?”

Как потом выяснилось, “отсутствующий” Ильичев за ночь (!) до посещения выставки руководителями ЦК распорядился собрать по квартирам работы молодых абстракционистов и следил за их размещением на втором этаже вне выставки МОСХ. Он и авторов пригласил. Те вначале были очень довольны, что их работы хотят показать. Но оказалось, что кому-то очень хотелось столкнуть их с Н. С. Хрущевым. Провокация удалась. Хрущев, как только увидел эти работы, стал кричать».

На первом этаже висели работы знаменитых художников двадцатых годов, но человеку, не подготовленному к восприятию современной живописи, с эстетической глухотой, картины казались странными и нелепыми. Хрущев был скор на приговор:

— Нашему народу такое не нужно!

Взвинченный и раздраженный, Никита Сергеевич поднялся на второй этаж, где выставлялись молодые живописцы, которые вскоре станут известными всему миру.

— Что это за безобразие, что за уроды? Где автор? — ругался Хрущев. — Что это за лица? Вы что, рисовать не умеете? Мой внук и то лучше нарисует.

«Когда Хрущев подошел к моей последней работе, — вспоминал художник Борис Иосифович Жутовский, — к автопортрету, он уже куражился:

— Посмотри лучше, какой автопортрет Лактионов нарисовал. Если взять картон, вырезать в нем дырку и приложить к портрету Лактионова, что видно? Видать лицо. А эту же дырку приложить к твоему портрету, что будет? Женщины должны меня простить — жопа.

И вся его свита мило улыбнулась».

Хрущева несло, туалетная тематика захватила его воображение. Скульптору Эрнсту Иосифовичу Неизвестному (который со временем поставит памятник на могиле Никиты Сергеевича) первый секретарь ЦК говорил:

— Ваше искусство похоже вот на что: вот если бы человек забрался в уборную, залез бы внутрь стульчака и оттуда, из стульчака, взирал бы на то, что над ним, ежели на стульчак кто-то сядет… Вот что такое ваше искусство. И вот ваша позиция, товарищ Неизвестный, вы в стульчаке сидите.

Хрущев настойчиво интересовался социальным происхождением художников. Неужели ему мнилось, что это дети помещиков и купцов? Но молодые художники, чьи работы он не понимал, происходили из простых семей и к тому же прошли через войну — кто рядовым, кто младшим офицером.

Выставку использовали для начала мощной атаки на все антисталинские силы в советской культуре.

25 апреля 1963 года на заседании президиума ЦК рассматривалась записка секретаря ЦК по идеологии Леонида Ильичева «о заглушении зарубежных радиопередач». Страх перед западными радиопередачами всегда преследовал советских руководителей. Они даже не отдавали себе отчета в том, что тем самым признавали шаткость выстроенной ими системы, которая могла рухнуть в результате всего лишь радиопередач.

Первым делом решили прекратить выпуск радиоприемников с коротковолновым диапазоном.

Хрущев распорядился:

— Давайте поручим товарищу Устинову с тем, чтобы с Калмыковым рассмотреть и разработать вопрос о том, чтобы производить радиоприемники, которые работали бы только на прием от наших радиостанций.

Валерий Дмитриевич Калмыков возглавлял Госкомитет по радиоэлектронике. Комитет подчинялся Дмитрию Федоровичу Устинову как председателю Высшего совета народного хозяйства.

— Без коротких волн, — уточнил Косыгин.

— Быстро любители приспосабливают, и практически трудно это сделать, — заметил секретарь ЦК Борис Николаевич Пономарев.

— Приспосабливают не все, — возразил Хрущев.

— Приспосабливают как раз тогда, когда коротковолновые выпускают, — сказал Ильичев. — Мы им сами даем возможность.

— Выпустили девять миллионов штук, — с горечью заметил Леонид Ильич Брежнев.

— Почему это сделали? — грозно спросил Хрущев.

— Было решение прекратить, но не выполнили, — дал справку Ильичев. — Самое главное возражение было Министерства торговли: потребитель не берет без коротких волн. Они же соображают. Не берут, и затовариваются.

— А надо сократить производство, — отрезал Хрущев.

— Других не будет, эти будут брать, — пренебрежительно бросил первый заместитель главы правительства Алексей Николаевич Косыгин.

— А давайте посмотрим, — вдруг предложил Хрущев, — может, произвести эти, без коротких волн, а те заменить. Обратиться к населению. И заменить. Пусть товарищи Устинов и Шелепин разберутся, и, может быть, тогда ответят те люди, которые нарушили решение ЦК и правительства.

Но все-таки Никита Сергеевич понимал, что одними запретами делу не поможешь, и добавил:

— Надо построить более широкую телевизионную сеть. Надо занять людей разумной пищей, и тогда люди не будут этого делать. В городах надо перевести радиотрансляцию через сеть. Я не знаю, может быть, налог увеличить на индивидуальное использование радиоприемников, а за репродукторы — меньше брать.

— На средних и длинных волнах они меньше поймают, — уверенно сказал Косыгин.

— Одним словом, — заключил Хрущев, — надо организовать более разумное наступление на противника и не давать ему возможностей с нашей стороны, не облегчать ему возможности вести пропаганду по радио на нашу страну.

— Не подставлять бока, — вставил Суслов.

Но Хрущев уже успокоился и довольно разумно добавил:

— Будут некоторые слушать, пусть слушают. Я помню во время войны, бывало, Гречуха, делать нечего ему, так «вин все знал, что нимцы кажуть» на украинском языке. Он так и пропадал у радио. Все знали эту слабость.

Никита Сергеевич оглядел собравшихся:

— Что еще? Всё?

Мастера политической интриги

Вся советская история — это история непрерывной борьбы за власть. У Хрущева были сильные соперники. Он неустанно сражался с ними и одерживал одну победу за другой, проявив выдающийся талант в борьбе за власть. Хрущев недооцененный в этом смысле человек. Он был гениальным мастером политической интриги. Ведь каких людей он как бы играючи убрал: Берию, у которого в руках была госбезопасность, маршала Жукова, у которого была армия и народная слава! В 1957 году Никита Сергеевич чуть не в одиночку пошел против президиума ЦК и одолел всех. За каждой такой операцией стояла большая закулисная работа. Для этого надо было иметь острый ум и смелость.

Партийная номенклатура помогла Хрущеву получить власть и удержать ее. Но одновременно первые секретари осознали и собственную значимость. Они скептически смотрели на Хрущева. Что хотели — исполняли, что им не нравилось — не делали.

На XXII съезде под давлением Хрущева приняли программу построения коммунизма. Но всем было ясно, что построить коммунизм нельзя. Партийные секретари не хотели отвечать за невыполненные обещания. Им нужно было, чтобы Хрущев ответил за все. Так что это было серьезное противостояние. Или он их. Или они его.

Хрущева товарищи по партии боялись. Он умел внушать страх и в пожилые годы. Добреньким он никогда не был. Иначе бы не выжил. Но он был человек не злопамятный, снимал с должности и этим ограничивался. Сталин расстреливал, чтобы не оставались где-то рядом с ним недовольные и обиженные. А Хрущев никого не добивал, переводил на менее значимые должности, и это создавало ощущение его слабости.

«Мы осудили культ Сталина, — говорил он, уже отправленный на пенсию, — а есть ли в КПСС люди, которые подают голос за него? К сожалению, есть. Живут еще на свете

рабы, живут и его прислужники, и трусы, и иные. “Ну и что же, — говорят они, — что столько-то миллионов он расстрелял и посадил в лагеря, зато твердо руководил страной”. Да, есть люди, которые считают, что управлять — это значит хлестать и хлестать, а может быть, даже захлестывать».

Увидев, что Хрущев «хлестать» их не собирается, все им обиженные утратили страх и объединились. У партийных секретарей были личные причины не любить Хрущева. Они жаждали покоя и комфорта, а Хрущев проводил перманентную кадровую революцию. Он членов ЦК шпынял и гонял, как мальчишек. Никита Сергеевич позволил своему окружению сплотиться против него.

Хрущев совершил много тактических ошибок. Офицерский корпус не принял тех сокращений, которые он произвел в армии. Хрущев поссорился и с КГБ. Он пренебрежительно относился к госбезопасности и хотел, в частности, снять с чекистов погоны, превратить комитет в гражданское ведомство.

После 1960 года Хрущев не подписал ни одного представления КГБ на генеральское звание. Некоторые начальники управлений и председатели КГБ республик оказались всего лишь полковниками. Звание полковника председатель КГБ мог дать своей властью. А генерала — только решением президиума ЦК, которое оформлялось постановлением Совета министров.

Председатель Комитета госбезопасности Владимир Ефимович Семичастный несколько раз обращался к Хрущеву:

— Никита Сергеевич, неудобно получается. По всем неписаным положениям председатель КГБ в республике — старший воинский начальник. А он всего лишь полковник. Рядом министр внутренних дел — генерал.

Хрущев в шутку все переводил. Когда Семичастный опять завел речь о генеральских погонах, Хрущев его прервал:

— Пойдем обедать!

Зашли в Кремле в комнату, где обедали члены президиума ЦК, рядом со Свердловским залом. Хрущев сказал:

— Вот пришел председатель КГБ, просит генеральские звания. Я ему могу только свои генеральские штаны отдать, ну так он в них утонет.

— Никита Сергеевич, да я же не себе прошу…

Правда, Хрущев удержался от соблазна и себе звание тоже не повысил в отличие от Брежнева, пожелавшего красоваться в маршальской форме. Как Хрущев пришел с войны генерал-лейтенантом, так с двумя звездочками и остался. А его лизоблюды тоже уговаривали:

— Как же так, Никита Сергеевич, вы Верховный главнокомандующий, а мы старше вас по званию?

— Ничего, — уверенно говорил Хрущев, — я с вами и так управлюсь.

Кончилось это тем, что он обзавелся таким количеством врагов, что уже не смог всех одолеть.

Хрущев любил рассказывать во всех подробностях, как именно он убирал своих соперников. И сплотившиеся против него секретари поступили так, как их учил Никита Сергеевич. Они воспользовались его отъездом, как это сделал сам Хрущев, готовя отставку Жукова. Они сговорились с основной массой членов ЦК, как это сделал Хрущев, сражаясь с Маленковым. И они тоже использовали эффект внезапности, как это сделал Хрущев, пригласив ничего не подозревавшего Берию на заседание президиума правительства.

И окружение Никиты Сергеевича до последнего не позволило ему понять, что он остался в полном одиночестве. Газеты, радио и телевидение продолжали восхвалять Хрущева. Улицы были увешаны его портретами.

Репутация Хрущева была подорвана денежной реформой, повышением цен. Он утратил ореол «народного заступника» от бюрократов и чиновников. А свергли его потому, что страха он не внушал — сам избавил от него страну.

Хрущев видел, что экономическая ситуация в стране ухудшается. Закупки хлеба увеличивались, но урожая все равно не хватало — ни пищевой промышленности, ни животноводству. 1963 год был особенно неудачным, с прилавков исчезли мясо, гречка, белый хлеб, кондитерские изделия.

Почему же зерна перестало хватать тогда, когда начался рост сельского хозяйства? В хрущевские годы страна стала жить лучше. Люди больше потребляли сахара, рыбы, мяса, чем до войны. А сельское хозяйство не справлялось.

В середине пятидесятых, в годы хрущевских реформ, деревня получила приток рабочей силы. Сокращалась армия — многие демобилизованные вернулись домой. Разрешили вернуться в родные места репрессированным народам, а это в основном были крестьяне. Немалое число людей из городов в приказном порядке отправляли в деревни — председателями колхозов и совхозов, специалистами. В деревню распределяли выпускников сельскохозяйственных учебных заведений, добровольцев, осваивавших целину. Это, конечно же, сильно укрепило деревню.

Но к концу пятидесятых люди двинулись в обратную сторону — из деревни в города. Хрущев сделал великое дело — освободил крестьянина от крепостничества. С февраля 1958 года крестьяне стали получать паспорта. Этого права они были лишены постановлением ЦИК и Совнаркома от 27 декабря 1932 года.

До пятьдесят восьмого года крестьяне могли уехать из колхоза, только получив справку из сельсовета или от председателя колхоза. А им запрещали отпускать людей. При Хрущеве колхозникам, желающим уехать, стали давать временные паспорта, и они обретали свободу передвижения. Правда, окончательно право на паспорт крестьяне получили только 28 августа 1974 года, когда появилось постановление ЦК и Совмина «О мерах по дальнейшему совершенствованию паспортной системы в СССР» (инициатором постановления был министр внутренних дел Николай Анисимович Щелоков).

Паспорт в руке открыл сельской молодежи дорогу в город, где было комфортнее и интереснее, где можно было учиться, найти работу по вкусу и жить в приличных условиях. По старому закону все молодые люди, выросшие на селе, автоматически в шестнадцать лет зачислялись в члены колхоза, даже если они этого не хотели. Они бежали из деревни под любым предлогом. Обычно не возвращались после службы в армии. За четыре последних хрущевских года, с шестидесятого по шестьдесят четвертый, из деревни в город ушли семь миллионов сельских жителей.

В принципе сокращение сельского населения — явление нормальное и прогрессивное, когда является следствием роста экономического прогресса в сельском хозяйстве. Но вот этого как раз и не было! Советское сельское хозяйство оставалось отсталым, и исчезновение молодых людей было для него болезненным.

Никита Сергеевич верил в то, что общественное хозяйство в состоянии накормить всю страну, а личное подсобное хозяйство только отвлекает людей от полноценного труда. Специалисты предостерегали Хрущева от поспешных решений. Личное подсобное хозяйство давало крестьянам половину их дохода, больше половины овощей, мяса и молока (см.: Отечественная история. 2000. № 1).

Но Хрущев ничего не желал слышать. Ему не нравилось даже то, что колхозник имеет свое хозяйство, а когда это делали рабочие в совхозе или тем более горожане, он считал это недопустимым отставанием, перечеркиванием марксистских идей. Нужно общее хозяйство, общий труд, а свои огороды, свое хозяйство — это возвращение к мелкому хозяйству, позорная отсталость. Зачем людям держать скот, если молоко и мясо есть в магазине? 20 августа 1958 года бюро ЦК КПСС по России приняло постановление «О запрещении содержания скота в личной собственности граждан, проживающих в городах и рабочих поселках».

На декабрьском пленуме Хрущев потребовал сократить размеры приусадебных участков и количества скота в личном владении работников совхозов:

— Наличие больших приусадебных участков и скота в личной собственности стало серьезным препятствием на пути развития производства.

В родном селе первого секретаря ЦК реализовывалась его мечта: освободить крестьянина от лишних забот, чтобы строили коммунизм, ни на что не отвлекаясь. В Калиновке перестали держать коров, потому что открылись ларьки, где бесперебойно торговали молоком. Раз в месяц давали четыре килограмма масла.

Никиту Сергеевича охватила новая идея. Мало того, что люди занимаются своей коровой, вместо того чтобы работать на государство, они еще кормят скотину дешевым хлебом! Поднять цену на хлеб нельзя по политическим соображениям. Тогда летом 1959-го приняли закон, запрещающий тем, кто живет в городах и рабочих поселках, держать в личной собственности скот — коров, коз, свиней.

Тем самым Хрущев загубил подсобное хозяйство, которое кормило многие семьи, особенно в маленьких городах. Люди поначалу охотно продавали скот. Отдали корову — легче стало, не надо спозаранку вставать ее доить. А потом из магазинов все исчезло — и мясо, и молоко. Пожалели, что без коровы остались. Но уже назад не вернешь. Большие города худо-бедно снабжали, а маленькие города попали в беду — остались без молока и мяса.

Хрущев, не зная, что делать, создал производственнотерриториальные управления сельским хозяйством, разделил обкомы и крайкомы на промышленные и сельские. Наивно полагал: будут конкретные чиновники, которые отвечают за сельское хозяйство, будет больше отдача. Количество чиновников увеличилось вдвое.

В последние месяцы своего правления Хрущев увидел, что повернул не туда. Стал требовать, чтобы колхозами перестали командовать, говорил, что сельское хозяйство надо интенсифицировать, что нужны комплексная механизация, мелиорация и химизация сельского хозяйства.

Николай Митрофанович Луньков, который был послом в Норвегии, вспоминает визит Хрущева в Осло. Во время прогулки Хрущев, его зять Аджубей, главный редактор «Известий», и главный редактор «Правды» Сатюков ушли вперед. Министр иностранных дел Андрей Андреевич Громыко сказал Лунькову:

— Вы поравняйтесь с Никитой Сергеевичем и побудьте рядом на случай, если возникнут какие-либо чисто норвежские вопросы.

В тот момент, когда Луньков приблизился, Хрущев оживленно говорил входившим в его ближний круг Аджу-бею и Сатюкову:

— Слушайте, как вы думаете, что, если у нас создать две партии — рабочую и крестьянскую?

При этом он оглянулся и выразительно посмотрел на Лунькова. Тот понял, что надо отойти. Луньков присоединился к министру иностранных дел и на ухо пересказал Громыко услышанное. Министр осторожно заметил:

— Да, это интересно. Но ты об этом никому не говори.

9 января 1964 года на президиуме ЦК обсуждали вопрос о пенсионном обеспечении и других видах социального страхования колхозников. Через полгода это наконец реализовалось в форме закона.

15 июля Верховный Совет принял закон о пенсиях и пособиях колхозникам. Впервые в колхозной деревне появилась система социального обеспечения крестьян. Сталин-то считал, что колхозникам пенсии ни к чему. Мужчины получали пенсию в шестьдесят пять лет, женщины в шестьдесят. Хрущев ввел пенсии по инвалидности и в связи со смертью кормильца, пособия для беременных женщин.

Услышать благодарность за пенсии Хрущеву не довелось, через несколько месяцев его самого отправили на пенсию.

Заговор в октябре

В октябрьские дни 1964 года председатель КГБ Владимир Ефимович Семичастный приказал управлению военной контрразведки и в первую очередь особистам Московского военного округа немедленно сообщать ему даже о незначительных передвижениях войск. Три дня, пока снимали Хрущева, личный состав оперативных подразделений КГБ, в первую очередь хорошо подготовленных офицеров 9-го управления (охрана высших должностных лиц), держали на казарменном положении в полной боевой готовности…

Генерал-лейтенант Николай Александрович Брусницын, в те годы заместитель начальника Управления правительственной связи КГБ, вспоминал, как накануне этих событий его вызвал Семичастный. Хрущев еще отдыхал в Пицунде. Семичастный властно сказал, что ему нужно знать, кто и зачем звонит Никите Сергеевичу.

— Владимир Ефимович, — твердо ответил Брусницын, — этого не только я, но и вы не имеете права знать.

Семичастный тут же набрал номер Брежнева:

— Леонид Ильич, начальник правительственной связи говорит, что это невозможно.

Выслушав Брежнева, Семичастный задал новый вопрос заместителю начальника управления правительственной связи:

— А что можно?

— Что конкретно надо? — уточнил Брусницын.

— Надо знать, кто названивает Хрущеву.

— Это можно, — согласился Брусницын, — положено иметь такую информацию на спецкоммутаторе.

— Хорошо. Каждый час докладывайте мне, кто звонит Никите Сергеевичу.

На государственную дачу в Пицунде линия правительственной междугородней ВЧ-связи шла через Тбилиси. Ее отключили, сославшись на повреждение аппаратуры. Хрущева соединяли через спецкоммутатор Москвы, так что председателю КГБ немедленно докладывали о всех его телефонных переговорах…

13 октября 1964 года Никита Сергеевич прилетел в Москву на заседание президиума. В правительственном аэропорту Внуково-2 первого секретаря ЦК и председателя Совета министров встречал один только председатель КГБ Семичастный.

Дело было не только в том, что Семичастный должен был сменить личную охрану Хрущева и вообще проследить, чтобы темпераментный Никита Сергеевич не предпринял каких-то неожиданных действий. Не всякий решился бы в тот момент оказаться один на один с Хрущевым. Никита Сергеевич все еще оставался первым человеком в стране, и его боялись.

Семичастный много лет спустя рассказывал, что Брежнев даже предлагал физически устранить Хрущева — не верил, что им удастся заставить его уйти в отставку. Не хочется подвергать сомнению слова Владимира Ефимовича, но люди, знавшие Брежнева, сильно сомневались, что он мог такое сказать, — не в его характере.

По другим рассказам, в какой-то момент у Брежнева сдали нервы, он расплакался и с ужасом повторял:

— Никита нас всех убьет.

А вот Семичастный Хрущева не боялся. Чего-чего, а воли, решительности и властности у Владимира Ефимовича было хоть отбавляй.

Спустившись по трапу, Хрущев спросил Семичастного:

— Где остальные?

— В Кремле.

— Они уже обедали?

— Нет, кажется, вас ждут.

Хрущев из аэропорта сразу приехал в Кремль. В три часа дня началось заседание президиума ЦК. Вошел Хрущев, поздоровался и спросил:

— Ну, что случилось?

Он занял председательское кресло и повторил:

— Кто же будет говорить? В чем суть вопроса?

Товарищи по президиуму ЦК потребовали, чтобы Хрущев добровольно ушел в отставку. Он сопротивлялся. Его заявление об уходе нужно было для того, чтобы избежать прений на пленуме ЦК. Если бы Хрущев настаивал на своей правоте, он теоретически имел бы право получить слово на пленуме.

Разумеется, это ничего бы не изменило. Члены ЦК, видя, на чьей стороне преимущество, проголосовали бы за его смещение. Но, возможно, нашлись бы двое-трое из старых друзей Никиты Сергеевича, кто выступил бы в его защиту. А задача состояла в том, чтобы все сделать спокойно, избежать полемики на пленуме, добиться единодушного одобрения отставки Хрущева, показать, что это воля всей партии.

Заседание президиума ЦК закончилось поздно вечером. Решили назавтра продолжить заседание. Никита Сергеевич отправился к себе на Воробьевы горы. Он еще был первым секретарем и главой правительства. Но фактически его отрезали от внешнего мира. Об этом позаботился Семичастный. Никита Сергеевич не смог позвонить ни жене, которая лечилась на чехословацком курорте Карловы Вары, ни внучке Юле в Киев.

Личную охрану первого секретаря Семичастный сменил. Чекисты, которые были обязаны даже ценой собственной жизни защищать Хрущева, собрали свои вещи и исчезли. Начальник 9-го управления КГБ полковник Владимир Яковлевич Чекалов без колебаний подчинился Семичастному.

Никита Сергеевич не выдержал давления со стороны недавних товарищей. Ему было слишком много лет, и он устал. Промаявшись всю ночь, утром 14 октября Хрущев появился на заседании президиума уже не бойцом.

На глазах у Хрущева появились слезы:

— Напишите заявление о моем уходе, о моей отставке, я его подпишу. Я полагаюсь на вас в этом вопросе. Скажите, где мне жить. Если нужно, я уеду из Москвы.

Кто-то откликнулся:

— Зачем это делать? Не нужно.

— Если у вас пойдут дела хорошо, — сказал Хрущев, — я буду только радоваться и следить за сообщениями газет. Спасибо за совместную работу, за критику.

Рада Никитична Аджубей рассказывала мне, что в тот момент даже не особенно сожалела о выходе отца на пенсию:

— Это даже к лучшему. Программа Хрущева исчерпала себя, дальше придет молодая команда и пойдет дальше…

Брежнев сам определил уровень жизни пенсионера Хрущева. Сохранилась написанная рукой Леонида Ильича не слишком грамотная записка:

«1. Пенсия 5000 (500 р. по новому курсу).

2. Кремлевская столовая.

3. Поликлиника 4-го Гл. упр.

4. Дача — на Перового-Дальней (Истра).

5. Квартиру в городе подобрать.

6. Машину легковую».

Относительно машины устно сказал помощникам: «Не новую». Никите Сергеевичу выделили небольшую дачу и рекомендовали в город не приезжать. Хрущев, ссылаясь на большую семью, просил оставить ему дотацию для столовой лечебного питания (где начальству выдавали продукты, купить которые в обычных магазинах было невозможно) в сто рублей (как министрам), ему оставили семьдесят — как чиновникам средней руки.

Судьба детей

Хрущев был многодетным отцом. Его старший сын Леонид, военный летчик, погиб на фронте. Время от времени рассказывают, будто сын Хрущева не то попал в плен к немцам, не то убил человека, и Никита Сергеевич чуть ли не ползал на коленях, вымаливая у вождя прощение. Вроде бы об этом рассказывал Молотов, которого Хрущев выставил из политики.

Но в распоряжении историков весь объем документов Третьего рейха: нигде нет и упоминания о Леониде Хрущеве. В плен попал в июле 1941 года сын Сталина — командир артиллерийской батареи старший лейтенант Яков Иосифович Джугашвили. И старшина 1-й маневренной воздушнодесантной бригады РККА Василий Васильевич Кокорин, называвший себя племянником Молотова (см.: Новое военное обозрение. 2000 № 20).

Бригада была заброшена в немецкий тыл, боевую задачу выполнить не удалось, Кокорин обморозил ноги и 1 апреля 1942 года сдался в плен. В лагере было настолько ужасно, что он заявил коменданту: его мать, Ольга Михайловна Скрябина, — сестра министра иностранных дел Молотова. Его положили в госпиталь и стали лечить обмороженные ноги.

1 июля 1942 года в ставке Гитлера «Волчье логово» генерал-фельдмаршал Вильгельм Кейтель упомянул, что к немцам попал не только сын Сталина, но и племянник Молотова. Кокорина перевели в концлагерь Заксехаузен, где в одном из блоков содержался Яков Джугашвили, которого в апреле 1943-го убили.

2 мая 1945 года итальянские партизаны освободили Кокорина и доставили в Рим, где передали советской военной миссии. Его отправили пароходом в Одессу, где и арестовали. Он провел в камере шесть с лишним лет уже после того, как следствие было завершено. Чекисты держали мнимого племянника на тот случай, если он понадобится для обвинений против самого Вячеслава Михайловича? Племянник-предатель, племянник — агент гестапо мог бы пригодиться, если бы на скамью подсудимых посадили Молотова. Документы по делу Кокорина подписывал сам начальник Главного управления военной контрразведки Смерш генерал-полковник Виктор Семенович Абакумов. Он ничего без прямых указаний Сталина не делал.

10 января 1952 года трибунал Московского военного округа приговорил бывшего старшину-десантника к расстрелу за переход на сторону противника и сотрудничество с гестапо. 26 марта приговор привели в исполнение…

Историки и сослуживцы подтверждают: Леонид Хрущев в 1943 году был сбит в воздушном бою и погиб, хотя тело его тогда не удалось найти, как и останки многих солдат и офицеров Красной армии, которые числились без вести пропавшими.

Командующий 1-й воздушной армией генерал-лейтенант Сергей Александрович Худяков написал Никите Сергеевичу: «С глубоким прискорбием сообщаю Вам печальную весть. Ваш сын, летчик 18-го гвардейского истребительного авиационного полка гвардии старший лейтенант Леонид Никитович Хрущев 11 марта 1943 г. не возвратился с боевого задания».

Два десятилетия спустя Хрущева приглашали в часть, где служил его сын, — это 18-й гвардейский истребительный авиационный Витебский дважды краснознаменный ордена Суворова полк. В составе полка сражалась в военные годы эскадрилья французских летчиков «Нормандия — Неман».

А вот вдову погибшего на войне Леонида Хрущева арестовали и посадили на пять лет, потом отправили в ссылку; их дочь Юлю Хрущевы взяли к себе и воспитывали как дочь. Юля называла бабушку с дедушкой папой и мамой.

Другой сын, Сергей Хрущев, в 1958 году окончил Московский энергетический институт. Он интересовался автоматикой и хотел работать в конструкторском бюро Николая Алексеевича Пилюгина, занимавшегося разработкой систем управления ракетными комплексами. Но его переманил к себе Владимир Николаевич Челомей, который вошел в историю как один из создателей советского ракетно-ядерного оружия. Различие между ним и Королевым состоит в том, что Сергей Павлович «знал одной лишь думы власть», с юности мечтал о космических полетах и всю жизнь упрямо шел к этой цели, а Челомей точно так же мог бы преуспеть и в других областях науки и техники.

Личный опыт показал Челомею, как важна поддержка сильных мира сего. И он неустанно завоевывал себе друзей наверху. Успехи Челомея многие связывают с тем, что у него работал сын Хрущева Сергей Никитич. В том же году, когда младший Хрущев пришел в конструкторское бюро Челомея, самого Владимира Николаевича избрали членом-корреспондентом, на следующий год он стал генеральным конструктором, получил «Золотую Звезду» Героя Социалистического Труда и Ленинскую премию. В 1962-м Челомей стал академиком, в 1963-м его наградили второй «Золотой Звездой». Конкуренты и завистники говорили, что награды Челомею принес Сергей Хрущев.

Но неверно полагать, что младший Хрущев просил отца: дай нам то или другое. Аппарат делал все сам, зная, что у Челомея работает сын хозяина. Наверное, обаятельный и обходительный Челомей не упускал случая сказать Никите Сергеевичу, какой у него замечательный и одаренный сын. И сердце Хрущева таяло, ему было приятно… Но главное состояло в том, что в определенном смысле они были родственные души. Никита Сергеевич буквально бредил ракетами. А Челомей их создавал.

Когда отца сняли, Сергей Никитич Хрущев тоже лишился любимой работы. Челомею он больше не был нужен… Сергей Никитич сделал огромное дело — уговорил отца диктовать воспоминания. Четырехтомные заметки Никиты Сергеевича — бесценный источник по истории Отечества. И сам Сергей Никитич стал писать, его книги пользуются большим успехом.

Рада Никитична Хрущева всегда держалась скромно. Никто бы и не подумал, что она дочь хозяина страны. Она прожила достойную жизнь и была счастливым человеком, несмотря на все испытания. И она вовсе не похожа на детей других высокопоставленных начальников. Всю жизнь работала в журнале «Наука и жизнь», заведовала отделом биологии и медицины, потом стала заместителем главного редактора. Решив, что журналистского образования недостаточно, окончила биологический факультет Московского университета.

Известный ученый Николай Петрович Шмелев, женившийся на внучке Хрущева, вспоминал, как однажды дома у первого секретаря ЦК КПСС вспыхнул скандал из-за «народного академика» Трофима Денисовича Лысенко, который с благословения руководства страны травил ученых-генетиков. Спровоцировала его Рада. Она спросила отца, не опасается ли он, что разгром генетики может оказаться столь же пагубным, как и запрет кибернетики при Сталине.

«Никита Сергеевич, — вспоминал Шмелев, — мрачнел, багровел, огрызался, как затравленный волк, от наседавшей на него со всех сторон родни, что-то несвязное такое возражал… А потом как грохнет кулаком по столу! Ни до, ни после я его таким больше не видел никогда».

Рада хлопнула дверью, уехала и неделю не приезжала к родителям… Она была принципиальным человеком, не поступалась своими убеждениями и очень достойно прошла по жизни, доказав своим примером, как можно избежать любых соблазнов.

А мужу Рады отставка Хрущева точно сломала жизнь.

На второй курс отделения журналистики филологического факультета Московского университета Алексей Иванович Аджубей перевелся из школы-студии Художественного театра. Веселый, обаятельный, яркий, компанейский, артистичный, хорошо одетый, он был на пять лет старше вчерашних школьников. В него влюбилась юная Рада Хрущева, дочь первого секретаря ЦК компартии Украины.

Мать Аджубея, Нина Матвеевна Гупало, модная портниха, которая работала в закрытом ателье и обшивала тогдашнее московское высшее общество, была встревожена: не сломает ли эта любовь карьеру ее сына? Времена были еще сталинские, сегодня Хрущев — член политбюро и в фаворе, а завтра…

Но любовь закончилась свадьбой.

Ходила тогда такая шутка: «Не имей сто друзей, а женись, как Аджубей».

Шутка не имела отношения к реальности.

Они родили троих детей и хранили прекрасные отношения, пока были вместе на этой земле. Алексей Иванович всегда ласково и нежно относился к жене. Рада Никитична стала ему надежной опорой.

Это была очень необычная пара. Рада Хрущева с трудом переносила бурный образ жизни мужа, который после работы привозил домой коллег, и они до утра веселились и выпивали. Аджубей был человеком богемы, любил компании, ни в чем себе не отказывал. Такой яркий человек не мог не пользоваться успехом у женщин. Рассказывали, что из-за какой-то дамы у Аджубея вышел разлад с замечательным певцом Марком Бернесом. И главный редактор мстил более удачливому в любви Бернесу злыми газетными фельетонами…

При таком различии характеров Рада Никитична и Алексей Иванович счастливо жили и в те трудные годы, когда и Хрущев, и Аджубей потеряли работу.

Студентом Алексей Аджубей пришел стажером в отдел спорта «Комсомольской правды» и стал главным редактором. Причем этому быстрому возвышению он был в равной степени обязан и высокому положению тестя, и собственным талантам. Аджубей был прирожденным газетчиком и все свои должности занимал по праву. Как выразилась одна его сотрудница, «он любил газету, как женщину». Другое дело, что, не будь он зятем Никиты Сергеевича, едва ли его карьера оказалась бы такой быстрой.

Прочный тыл позволял Аджубею делать то, что непозволительно было другим. Он мог позвонить тестю и по-домашнему представиться:

— Никита Сергеевич, это Алеша.

Присутствовавшие при разговоре испытывали непреодолимое желание встать и вытянуться в струнку. Конечно, такой звонок решал вопрос, который остальным был не по зубам. Но очень многое Аджубей делал на свой страх и риск. Хрущев одобрял отнюдь не все новации своего зятя.

Родственные отношения с Хрущевым не спасали Аджубея от неприятностей. Некоторые члены президиума ЦК, возмутившись очередным номером «Комсомолки», снимали трубку «вертушки» и звонили главному редактору:

— Товарищ Аджубей, в чьих интересах вы напечатали статью в сегодняшнем номере?

И Алексей Иванович не знал, что последует за этим выговором: не позвонит ли разгневанный член президиума ЦК самому Хрущеву? И не разозлится ли Никита Сергеевич на своенравного зятя, который создает ему лишние проблемы, и не скажет ли: подберите-ка ему другую должность, менее заметную?

Поэтому Аджубею приходилось ладить и с большим начальством, и с аппаратом ЦК, который тоже способен был нагадить главному редактору газеты. Но у него было еще одно преимущество: он знал, как Хрущев относится к тому или иному чиновнику, поэтому на злой вопрос мог уверенно и даже с вызовом ответить:

— Эта статья опубликована в интересах советской власти.

И собеседнику оставалось только в сердцах бросить трубку «вертушки».

Хрущев и Аджубей были в чем-то похожи: тот же взрывной темперамент, та же склонность к новым, революционным идеям и готовность немедленно, ни с чем не считаясь, воплощать их в жизнь. Став главным редактором «Известий», Алексей Иванович изменил не только газету, но образ и темп жизни газетчиков. В «Известиях» поставили телетайпы, которые были абсолютной новинкой, завели электронную рекламу — вечером бегущая строка на здании газеты на Пушкинской площади сообщала о содержании свежего номера.

Он требовал от подчиненных сенсаций, материалов, о которых говорила бы вся страна. На летучке недовольно говорил:

— Что это за номер? Я в обществе показаться не могу!

Он принадлежал к редкой породе газетных редакторов, которые работают азартно, фонтанируют идеями и умеют воодушевлять своих коллег. Тираж газеты достиг фантастической цифры в восемь миллионов экземпляров, при том что подписка была лимитирована, то есть не все желающие могли подписаться на любимую газету.

Ходили слухи, что зять первого секретаря ЦК метил на место министра иностранных дел, поскольку «Аджубей для Никиты Сергеевича — первый авторитет». Хрущеву нравилось назначать на высокие посты молодых людей. На Смоленской площади ждали перемен. Может быть, Аджубей, очень одаренный человек, и стал бы министром, но Хрущева раньше отправили на пенсию.

Алексей Иванович Аджубей в сорок лет остался без работы. Его убрали из «Известий», вывели из состава ЦК партии. Месяц он сидел дома, ожидая решения своей судьбы. Его согласился взять главный редактор журнала «Советский Союз» поэт Николай Матвеевич Грибачев. Он прославился тем, что с гордостью называл себя и своих однокорытников «автоматчиками партии». Это позволяло Грибачеву в кадровых делах держаться самостоятельно. Но его журнал был рекламно-экспортным, тексты требовались соответствующие. Здесь Аджубей прозябал до самой перестройки. Ему запретили печататься под своей фамилией, пришлось обзавестись псевдонимом.

Сам Хрущев, отправленный на пенсию, не мог оправиться от удара. Его бывший помощник по идеологии Владимир Лебедев рассказывал Твардовскому: «Первое время Никита Сергеевич очень переживал, просто плакал горючими слезами, постепенно только утих и, может быть, смирился. Все это было полнейшей неожиданностью».

По словам Рады Никитичны, Хрущев ожидал худшего. На даче метался по дорожкам, предполагал, что его могут арестовать или сослать. И томился в одиночестве. Немногие рисковали приезжать к нему.

Известный фотограф Петр Михайлович Кримерман вспоминал (см.: Московский комсомолец. 2004.12 апреля), как в 1966 году навестил Хрущева в Петрово-Дальнем. Ему пришлось преодолеть два пропускных пункта. Кримерман показал Никите Сергеевичу фотографии, которые сделал Юрий Алексеевич Гагарин.

Хрущев заинтересованно спросил:

— Петр, а нельзя ли Гагарина пригласить ко мне? Очень хочу с ним увидеться.

Кримерман передал приглашение Гагарину. Тот обрадовался. Потом задумался:

— Ты пока ничего не говори Никите Сергеевичу.

И словно не было разговора. Через какое-то время Кримерман напомнил Гагарину о приглашении. Тот потупился:

— К сожалению, поехать не могу. Не время.

Слетать в космос оказалось проще, чем навестить опального вождя.

Чего не могли простить Хрущеву?

Партийные секретари сообразили, что разрешение критиковать Сталина и преступления его эпохи открывает возможность обсуждать и критиковать и нынешнюю власть, и саму систему. И в разоблачении сталинских преступлений видели одни неприятности.

Главное было не допустить и мысли о том, что массовые репрессии — порождение сталинской системы. Ведь в таком случае следовало бы ставить вопрос о демонтаже всей системы. Чтобы избавиться от сталинизма, следовало изменить все политическое устройство страны. Об этом Хрущев и подумать не мог.

Отправив Никиту Сергеевича в отставку, брежневское политбюро сформулировало идеологическую платформу, на которой сложилось мировоззрение целых поколений: ошибочно то, что делал Хрущев, а не Сталин. При Сталине хорошего было больше, чем плохого, и говорить следует о хорошем в истории страны, о победах и достижениях.

Поклонники Сталина увидели, что честный разговор о трагическом прошлом неминуемо ведет к полному развалу системы. То, что произошло после знаменитого секретного доклада Хрущева на XX съезде о сталинских преступлениях, продемонстрировало слабость системы, которая держится только на вертикали власти.

Вот этого не могут простить Хрущеву! Вот почему бранят, называя разрушителем государства. Стоит вытащить из этой вертикали хотя бы один элемент — безоговорочное подчинение власти, избавить страну от страха, дать людям свободу слова, и система начинает рушиться. Вот почему власти всегда так важно, чтобы ее боялись, чтобы не звучали критические голоса, чтобы не было сомнений и дискуссий. От подданных власть желает слышать только долгие и бурные аплодисменты, переходящие в овацию…