Вожди в законе

Заговор третий: Убийство Мирбаха и разгром партии левых эсеров

Июльский заговор 1918 года был, возможно, одним из самых многоплановых заговоров того времени. Можно сказать иначе: 6–7 июля 1918 года произошло сразу несколько заговоров. Назовем их.

Прежде всего, речь идет о заговоре Дзержинского против Ленина: убийство сотрудниками Дзержинского Блюмкиным и Андреевым германского посла графа Мирбаха с целью спровоцировать немцев на разрыв ленинского Брестского мира.

Вторым заговором следует назвать подготовку большевистским руководством, прежде всего Свердловым, Лениным и, возможно, Троцким, операции по аресту фракции левых эсеров, в том числе почти всех членов ЦК ПЛСР, на съезде Советов, проходившем в Большом театре. Речь шла в буквальном смысле слова о новом перевороте (июльском), в результате которого в советской России была бы установлена однопартийная большевистская диктатура (что и случилось 6 июля). Третьим заговором 6 июля был заговор Блюмкина с некоторыми членами ЦК ПЛСР (не знавшими, что за спиною Блюмкина стоит Дзержинский) в тайне от общего состава ЦК ПЛСР, как и ЦК РКП(б), убить в Москве германского посла графа Мирбаха, а в Петрограде — германского консула. Для совершения этого теракта в Петрограде Блюмкиным задолго до 6 июля туда были посланы два члена боевой организации эсеров "Михаил" — М. А. Богданов, и "Барон" — Е. Н. Мальм. Вот что пишет об этом известный левоэсеровский активист, вставший затем на сторону большевиков, С. Мстиславский:

,Арестованы они были в Петрограде 8-го, по подозрению в подготовке покушения на тамошнего германского консула. То, что они рассказывали, а потом по моей просьбе и записали на всякий случай — проливает несколько иной свет на июльские события. Для меня лично — ясно одно: Мария Александровна [Спиридонова] знала далеко не все, что в ЦК или около него делается. Ибо в прямой разрез с ее толкованием июльского акта (а в искренности ее я не сомневаюсь ни секунды) "Барон" и Михаил высланы были в Петроград задолго до убийства Мирбаха с поручением заняться германским консулом, дабы в дальнейшем действовать без задержки по "сигналу" […], при этом, по их словам, Блюмкин заблаговременно дал в питерские газеты сообщение о том, что в Петрограде скрылись из Москвы два белогвардейских конспиратора, […] подозреваемые, помимо всего, еще и в шпионаже в пользу Германии. Предполагалось, что заметка эта, касаясь германских дел, обязательно будет взята на учет немецким консульством. И действительно, когда "Барон" и Михаил явились в Петроград и вступили, острожно, в связь с консульством — под теми самыми именами, которые были опубликованы в заметке, их "встретили", как старых знакомых, и, став постепенно частыми посетителями консульства, они смогли довольно быстро установить все данные, необходимые им для выполнения акта. […] Для изложения дальнейшего — предоставляю слово непосредственно им самим:

"События развивались быстро. 6-го числа мы пришли к товарищу председателя Чрезвычайной Комиссии Бокию просить разрешения вне очереди переговорить с Москвой (мы давно не имели вестей от товарища Блюмкина). Вместо разрешения Бокий, бледный, сообщил нам, что только что получено по телефону из Москвы известие об убийстве графа Мирбаха, и провод больше не работает. Узнав эту долгожданную весть, мы сейчас же бросились в германское консульство, но там узнали, что консул уехал на совещание других консулов, а оттуда поедет в Москву. Обсудив создавшееся положение, мы решили на другой день ехать в Москву, чтобы получить от ЦК дальнейшие директивы. 7-го, около 6–7 часов мы были в городе, услышали орудийную стрельбу, узнали о разоружении левых с.-р. и о дальнейших вытекающих из него последствиях"''(1).

Таким образом очевидно, что подготовка Блюмкиным убийства посла в Москве и консула в Петрограде была начата не в первых числах июля, а много раньше.

Не исключено, что был и четвертый заговор: заговор ЦК ПЛСР с целью противостоять возможным попыткам большевиков арестовать фракцию левых эсеров в Большом театре. По-видимому именно для этого началось стягивание в столицу из провинции левоэсеровских отрядов (так и не успевших, впрочем, прибыть в город).

Основными заговорами дня были, конечно же, убийство людьми Дзержинского графа Мирбаха и арест Свердловым, Лениным и Троцким фракции левых эсеров на съезде Советов в Большом театре. Итак…

Утром 6 июля 1918 г. сотрудник ВЧК Я. Г. Блюмкин, согласно данным им позже показаниям, пошел в Чрезвычайную комиссию, взял у дежурной пустой бланк ВЧК и напечатал на нем, что он и представитель ревтрибунала Николай Андреев уполномачиваются "войти непосредственно в переговоры" с германским послом графом Мирбахом "по делу, имеющему непосредственное отношение" к послу. Подпись Дзержинского на бланке, по словам Блюмкина, была поддельной, причем подделал ее "один из членов ЦК" ПЛСР. Подпись Ксенофонтова тоже была поддельной — за него подписался сам Блюмкин. Дождавшись "ничего не знавшего" заместителя Дзержинского члена ЦК ПЛСР В. Александровича Блюмкин "попросил его поставить на мандате печать Комиссии". У Александровича же Блюмкин получил разрешение на пользование автомобилем и отправился в Первый дом Советов, где на "квартире одного члена ЦК" его ждал Андреев. Получив две толовые бомбы, револьверы и последние указания, злоумышленики около двух часов дня покинули "Националь", приказали шоферу остановиться у здания германского посольства, ожидать их, не выключая мотора, и не удивляться шуму и стрельбе. Тут же в машине сидел второй шофер, матрос из отряда ВЧК под командованием Попова. Матроса "привез один из членов ЦК" ПЛСР, и он, видимо, знал, что затевается покушение на Мирбаха. Как и террористы, матрос был вооружен бомбой.

Примерно в два с четвертью Блюмкин и Андреев позвонили в дверь германского посольства. Пришедших впустили. По предъявлении мандата от Дзержинского и после некоторого ожидания, для разговора к ним вышли два сотрудника посольства — Рицлер и лейтенант Мюллер (в качестве переводчика). Все четверо прошли в приемную и уселись вокруг большого мраморного стола. Блюмкин заявил Рицлеру, что ему необходимо поговорить с Мирбахом по личному делу посла, причем, сославшись на строгое предписание Дзержинского, продолжал настаивать на личной беседе с графом несмотря на возражения Рицлера, что посол не принимает.

В конце концов Рицлер вернулся в сопровождении графа, согласившегося лично переговорить с чекистами. Блюмкин сообщил Мирбаху, что явился для переговоров по делу "Роберта Мирбаха, лично графу незнакомого члена отдаленной венгерской ветви его семьи", замешанного в "деле о шпионаже". В подтверждение Блюмкин предъявил какие-то документы. Мирбах ответил, что "не имеет ничего общего с упомянутым офицером" и что "дело это для него совершенно чуждо". На это Блюмкин заметил, что через десять дней дело будет рассматриваться революционным трибуналом. Андреев, все это время не участвовавший в беседе, спросил, не хотели бы германские дипломаты узнать, какие меры будут приняты трибуналом по делу Роберта Мирбаха. Тот же вопрос повторил Блюмкин. Видимо, это был условный сигнал. Ничего не подозревавший Мирбах ответил утвердительно. Со словами "это я вам сейчас покажу" Блюмкин, стоявший за большим мраморным столом, выхватил револьвер и выстрелил через стол сперва в Мирбаха, а затем в Мюллера и Рицлера (но промахнулся). Те были настолько ошеломлены, что остались сидеть в своих глубоких креслах (вооружены они не были). Затем Мирбах вскочил, выбежал в соседний с приемной зал, но в этот момент его сразила пуля, выпущенная Андреевым. Блюмкин между тем продолжал стрелять в Рицлера и Мюллера, но промахивался. Затем раздался взрыв бомбы, после чего террористы выскочили в окно и уехали в поджидавшем их автомобиле. Когда очнувшиеся от замешательства Рицлер и Мюллер бросились к Мирбаху, тот лежал уже мертвый в луже крови. Рядом с ним они увидели неразорвавшуюся бомбу (а на расстоянии двух-трех шагов от посла — большое отверстие в полу — следы другой бомбы, взорвавшейся).

За рулем уносившей террористов машины сидел матрос из отряда Попова. Может быть именно поэтому террористов повезли в Трехсвятительский переулок, в штаб войск ВЧК (о чем террористы не знали). С этого момента Блюмкин, повредивший ногу во время прыжка из окна и раненный в ногу же часовым, открывшим стрельбу по убегавшим террористам, не принимал в событиях непосредственного участия. Несколько раньше из поля зрения исчез Андреев — убийца германского посла. И по непонятным причинам лавры Андреева были отданы Блюмкину.

Но убийство не было совершено чисто. В суматохе террористы забыли в здании посольства портфель, в котором лежали "дело Роберта Мирбаха" и удостоверение на имя Блюмкина и Андреева, подписанное Дзержинским и Ксенофонтовым. Наконец, два опаснейших свидетеля преступления — Рицлер и Мюллер, которых упорно пытался застрелить Блюмкин — остались живы. Можно только гадать, как развивались бы события 6 июля, если бы не эти случайные промахи террористов.

Кем и когда начата была подготовка убийства Мирбаха? Кто стоял за убийством германского посла? На эти вопросы ответить не так просто, как пытается представить имеющаяся историография. Дело в том, что никаких документов, подтверждающих причастность ЦК ПЛСР к организации убийства германского посла, нет. Самый полный сборник материалов о событиях 6 — 7 июля был издан в 1920 г. под названием "Красная книга ВЧК"(2). Но и в нем нет документов, подтверждающих выдвинутые против левых эсеров, прежде всего — против ЦК ПЛСР, обвинения в организации убийства Мирбаха и в "восстании". Историки, поэтому, до сих пор прибегали к вольному пересказу документов "Красной книги ВЧК", а не к прямому цитированию. Вот что пишет известный историк эсеровской партии К. В. Гусев: "ЦК партии левых эсеров 24 июня 1918 г. принял официальное решение об убийстве германского посла в Москве, графа Мирбаха, и начале контрреволюционного мятежа". Гусеву вторит академик И. И. Минц:

"24 июня, как явствует из захваченных и опубликованных после подавления авантюры документов, ЦК левых эсеров, далеко не в полном составе, принял постановление о решительном выступлении. В нем говорилось, что ЦК партии левых эсеров признал необходимым в интересах русской и международной революции положить конец передышке, являющейся результатом заключения Брестского мира. Для этого необходимо предпринять ряд террористических актов против представителей германского империализма — в Москве против посла Мирбаха, в Киеве против фельдмаршала Эйхгорна, командующего германскими войсками на Украине, и др. С этой уелью, указывалось в постановлении, следовало организовать боевые силы"(3).

Между тем, в протоколе заседания ЦК ПЛСР от 24 июня, на который ссылаются историки, ни о чем конкретном не говорилось. Приведем текст протокола полностью:

"В своем заседании от 24 июня ЦК ПЛСР-интернационалистов, обсудив настоящее политическое положение республики, нашел, что в интересах русской и международной революции необходимо в самый короткий срок положить конец так называемой передышке, создавшейся благодаря ратификации большевистским правительством Брестского мира. В этих целях Ц. Комитет партии считает возможным и целесообразным организовать ряд террористических актов в отношении виднейших представителей германского империализма; одновременно с этим ЦК партии постановил организовать для проведения своего решения мобилизацию надежных военных сил и приложить все меры к тому, чтобы трудовое крестьянство и рабочий класс примкнули к восстанию и активно поддержали партию в этом выступлении. С этой целью к террористическим актам приурочить объявление в газетах участия нашей партии в украинских событиях в последнее время, как-то: агитацию кр[естьян] и взрыв оружейных арсеналов.

Время проведения в жизнь намеченных первых двух постановлений предполагается установить на следующем заседании ЦК партии.

Кроме того, постановлено подготовить к настоящей тактике партии все местные организации, призывая их к решительным действиям против настоящей политики СНК.

Что касается формы осуществления настоящей линии поведения в первый момент, то постановлено, что осуществление террора должно произойти по сигналу из Москвы. Сигналом таким может быть и террористический акт, хотя это может быть заменено и другой формой.

Для учета и распределения всех партийных сил и приведения [в исполнение] этого плана ЦК партии организует Бюро из трех лиц (Спиридонова, Голубовский, Майоров).

Ввиду того, что настоящая политика может привести ее помимо собственного желания к столкновению с п. большевиков, ЦК партии, обсудив это, постановил следующее:

Мы рассматриваем свои действия как борьбу против настоящей политики СН Комиссаров и ни в коем случае как борьбу против большевиков.

Однако, ввиду того, что со стороны последних возможны агрессивные действия против нашей партии, постановлено в таком случае прибегнуть к вооруженной обороне занятых позиций.

А чтобы в этой схватке партия не была использована контрреволюционными элементами, постановлено немедленно приступить к выявлению позиции партии, к широкой пропаганде необходимости твердой, последовательной интерн. и революционно-социалистической политики в Советской России.

В частности, предлагается комиссии из четырех товарищей: Камкова, Трутовского, Карелина… выработать лозунги нашей тактики и очередной политики и поместить статьи в центр. органе партии.

Голосование было в некоторых пунктах единогласное, в некоторых против 1 или при одном воздержавшемся.

М. Спиридонова"(4).

Таким образом, прямых указаний на намерение левых эсеров убить Мирбаха в протоколе от 24 июня нет. Следовательно, протокол, сам по себе, не доказывает причастности ПЛСР к убийству. Более того, в протоколе указано, что время проведения террористических актов будет определено на следующем заседании ЦК ПЛСР. Но до 6 июля, как известно совершенно точно, такого заседания не было. Из текста протокола следует, что левые эсеры боялись подвергнуться разгрому со стороны большевиков; а однажды упомянутое в протоколе слово "восстание" подразумевало, безусловно, не мятеж против советской власти, а восстание на Украине против германской оккупации. Таким образом нет оснований считать, что ПЛСР готовила выступление против Совнаркома.

Кто конкретно стоял за организацией убийства германского посла? Блюмкин считал, что ЦК ПЛСР. 4 июля, перед вечерним заседанием съезда Советов, он был приглашен "из Большого театра одним из членов ЦК для политической беседы". Член ЦК заявил Блюмкину, что ЦК ПЛСР решил убить Мирбаха, "чтобы апеллировать к солидарности германского пролетариата" и, "поставив правительство перед совершившимся фактом разрыва Брестского договора, добиться от него долгожданной определенности и непримиримости в борьбе за международную революцию". После этого "член ЦК" попросил Блюмкина, как левого эсера, в рамках соблюдения партийной дисциплины, сообщить имеющиеся у него сведения о Мирбахе. Блюмкин считал поэтому, что "решение совершить убийство графа Мирбаха было принято неожиданно 4 июля". Однако на заседании ЦК ПЛСР, где, по сведениям Блюмкина, было принято решение убить посла, Блюмкин не присутствовал. Вечером 4 июля его пригласил к себе все тот же "один член ЦК" и вторично попросил его "сообщить все сведения о Мирбахе", которыми Блюмкин располагал будучи заведующим отделом "по борьбе с немецким шпионажем", причем ему сказали, что "эти сведения необходимы для совершения убийства". Вот тут-то Блюмкин и вызвался убить посла. Заговорщики в ту же ночь решили совершить покушение 5 июля. Однако исполнение акта было отложено на один день, поскольку "в такой короткий срок нельзя было произвести надлежащих приготовлений"(5).

Таким образом, действиями Блюмкина и Андреева, еще одного члена партии левых эсеров, фотографа подведомственного Блюмкину отдела по борьбе со шпионажем, руководил не ЦК ПЛСР, а кто-то, называемый Блюмкиным "один член ЦК". Что это был за член ЦК, Блюмкин не указывает. Но удивительно другое: во время дачи Блюмкиным показаний в киевской ЧК в 1919 году чекисты так и не поинтересовались именем члена ЦК ПЛСР, явного организатора убийства. Возможно, большевики знали, о ком идет речь, но были не заинтересованы в огласке. Кто же был этот член ЦК ПЛСР?

Есть основания полагать, что им был Прошьян, "шутя" предлагавший в марте в разговоре с левым коммунистом Радеком арестовать Ленина и объявить Германии войну. Спиридонова писала о причастности Прошьяна к организации убийства германского посла совершенно открыто: "Инициатива акта с Мирбахом, первый почин в этом направлении, принадлежит ему"(6). Прошьян всегда стоял на левом фланге революционного спектра. Вероятно, именно поэтому он импонировал таким разным людям как Ленин и Спиридонова. Ленин писал о Прошьяне, что тот "выделялся сразу глубокой преданностью революции и социализму", что в нем был виден "убежденный социалист", решительно становившийся "на сторону большевиков-коммунистов против своих коллег, левых социалистов-революционеров". И только вопрос о Брестском мире привел к "полному расхождению" между Прошьяном и Лениным(7).

Прошьян мог воспользоваться постановлением ЦК ПЛСР от 24 июня и самолично организовать убийство Мирбаха. Косвенным доказательством этому может служить тот факт, что имя Прошьяна (и никого больше) упоминается в показаниях Блюмкина в связи с письмами Блюмкина Прошьяну "с требованием объяснения поведения партии после убийства Мирбаха" и "ответными письмами Прошьяна". Что же было в этих письмах, и на каком основании рядовой член левоэсеровской партии предъявлял члену ЦК какие-то требования? "Красная книга ВЧК" на этот вопрос не дает ответа. Этими письмами чекисты тоже не поинтересовались. Но о требованиях Блюмкина к Прошьяну легко догадаться. Оказывается, таинственный член ЦК ПЛСР, с которым договаривался Блюмкин об убийстве Мирбаха, заверил эсеровского боевика, что в задачу ЦК ПЛСР "входит только убийство германского посла". Блюмкин показал:

"Общего вопроса о последствиях убийства графа Мирбаха во время моей беседы с упомянутым членом ЦК не поднималось, я же лично поставил резко два вопроса, которым придавал огромное значение и на которые требовал исчерпывающего ответа, а именно: 1) угрожает ли, по мнению ЦК, в том случае, если будет убит гр. Мирбах, опасность представителю Советской России в Германии тов. Иоффе и 2) гарантирует ли ЦК, что в его задачу входит только убийство германского посла. Меня заверили, что опасность тов. Иоффе, по мнению ЦК, не угрожает… В ответ на второй вопрос мне было официально и категорически заявлено, что в задачу ЦК входит только убийство германского посла с целью поставить советское правительство перед фактом разрыва Брестского договора".

Если встречавшимся с Блюмкиным членом ЦК был Прошьян, становится понятным требование к нему Блюмкина объяснить поведение партии левых эсеров после убийства Мирбаха. Ведь у Блюмкина, пролежавшего 6 — 7 июля в госпитале, информация о событиях тех дней была лишь из советских газет, где большевики однозначно указывали на восстание, то есть на то, чего по представлениям Блюмкина никак не могло быть. Блюмкин показал:

"В сентябре, когда июльские события четко скомпоновались, когда проводились репрессии правительства против партии левых с.-р. и все это сделалось событием, знаменующим целую эпоху в русской советской революции — даже тогда я писал к одному члену ЦК, что меня пугает легенда о восстании и мне необходимо выдать себя правительству, чтобы ее разрушить".

Но "один член ЦК" запретил, и Блюмкин, подчиняясь партийной дисциплине, послушался. Только в начале апреля 1919, после скоропостижной смерти Прошьяна в декабре 1918, Блюмкин нарушил запрет покойного и явился в ЧК, чтобы раскрыть "тайну" левоэсеровского заговора(8).

Есть и совсем незначительные указания на Прошьяна. Спиридонова писала в записке, переданной уже из тюрьмы арестованной подруге левой эсерке А. Измайлович, что к "N…" — одному члену ЦК ПЛСР — Блюмкина отвез ничего не подозревавший Александрович. Прописная буква N", приведенная в источнике, в написанной Спиридоновой записке могла быть русской буквой "П" — заглавной буквой имени и фамилии Проша Прошьяна(9).

Однако это — лишь одна гипотеза, одна из возможных линий покушения. И самый серьезный аргумент против тот, что согласно показаниям лидера левых эсеров Саблина Прошьян во втором часу дня находился в здании отряда Попова, в то время как согласно показаниям Блюмкина примерно в это время 6 июля Блюмкин и Андреев находились в "Национале" на квартире у "одного члена ЦК" и получали там бомбы и последние инструкции(10). Правда, Блюмкин не утверждает, что "один член ЦК" был в тот час у себя дома (а Саблин мог ошибиться); но это заставляет искать внутри ПЛСР других заговорщиков. Внешне самые серьезные обвинения падают на Спиридонову. Она дала на себя показания на допросе 10 июля:

"У нас состоялось постановление о необходимости убить германского посла графа Мирбаха, в осуществление принятого нами плана расторгнуть Брестский мирный договор. ЦК партии выделил из себя очень небольшую группу лиц с диктаторскими полномочиями, которые занялись осуществлением этого плана при условии строгой конспирации. Остальные члены ЦК никакого касательства к этой группе не имели. Я организовала дело убийства Мирбаха с начала и до конца […] С постановлением ЦК партии об убийстве Мирбаха связаны только постановившие и выполнявшие это постановление […] ЦК партии выделил для приведения в исполнение решения ЦК "тройку", фактически же из этой тройки этим делом ведала я одна. Блюмкин действовал по поручению моему. Во всей исценировке приема у Мирбаха я принимала участие, совместно обсуждая весь план покушения с т.т. террористами и принимая решения, обязательные для всех. Блюмкин должен был говорить с Мирбахом о деле племянника Мирбаха"(11).

Разумеется, этих показаний достаточно для того, чтобы свалить на Спиридонову всю ответственность за убийство Мирбаха, забыв о Прошьяне. Однако есть все основания полагать, что Спиридонова наговаривала на себя лишнее и уж по крайней мере не была тем "одним членом ЦК", на которого ссылался Блюмкин. Прежде всего, постановления ЦК ПЛСР об убийстве Мирбаха, на которое ссылается Спиридонова, не существовало. На это указывает историк Спирин: "никакого заседания ЦК левых эсеров в ночь на 5 июля 1918 г. не было"(12). Значит, не было именно того заседания, на которое ссылался в разговоре с Блюмкиным "один член ЦК" и о котором, в свою очередь, сообщил Блюмкин на допросе. Блюмкин кроме того указал, что Александрович узнал о предстоящем покушении от самого Блюмкина(13). Между тем, если постановление об убийстве Мирбаха, как утверждала Спиридонова, действительно было вынесено ЦК ПЛСР до 6 июля, Александрович, как член ЦК, не знать об этом не мог. Штейнберг, бывший нарком юстиции, эмигрировавший из советской России и оставивший мемуары, также не упоминает о заседании ЦК и решении убить Мирбаха(14).

Многочисленные указания на непричастность тех или иных активистов ПЛСР к убийству и событиям 6–7 июля имеются даже в советской литературе. Так, по мнению коменданта Кремля Малькова, к ним не имели отношения Устинов и Колегаев(15). Академик Минц пишет, что "решение о выступлении" ЦК ПЛСР принял "далеко не в полном составе". Гусев, рассказывая о Третьем съезде ПЛСР, открывшемся через четыре дня после заседания ЦК 24 июня, отмечает, что "в решениях съезда прямо не говорилось об убийстве Мирбаха и вооруженном мятеже"(16). Получается, что ни на заседании ЦК ПЛСР 24 июня, ни на съезде ПЛСР, проходившем с 28 июня по 1 июля, ЦК ПЛСР не указал ни сроков террористического акта, ни будущую жертву его, хотя посла убили через несколько дней после заседания ЦК и закрытия съезда. Ни слова не говорилось в постановлении и о планируемом "восстании" против большевистского правительства. Гусев в связи с этим указывает, что "подготовка к мятежу тщательно скрывалась не только от органов советской власти, но и от рядовых членов левоэсеровской партии"(17). Однако, приняв на себя вину по организации убийства, Спиридонова в показаниях 10 июля наотрез отказалась взять на себя ответственность за "восстание", указав, что в "постановлениях ЦК партии" левых эсеров "свержение большевистского правительства ни разу не намечалось"(18).

Спирин указывает, что в те дни "состоялось лишь совещание небольшой группы членов ЦК, созданной еще 24 июня 1918 г. с целью организации убийства представителей германского империализма"(19). Он имеет в виду упомянутое в показаниях Спиридоновой и в постановлении ЦК ПЛСР Бюро из трех человек: Спиридонову, Голубовского и Майорова. Но Майоров, связанный с Украиной и работавший именно там, равно как и Голубовский, своего участия в июльских событиях в Москве никак не проявили. Да и Спиридонова показала, что делом убийства Мирбаха ведала она одна, а Майоров с Голубовским никакого отношения к покушению не имели(20). Тогда по-иному читаются показания Спиридоновой. Если ЦК ПЛСР "сначала выделил очень небольшую группу с диктаторскими полномочиями", если потом из этой группы в три человека двое к событиям отношения не имели, то вся ответственность за организацию убийства Мирбаха действительно падает не на ЦК ПЛСР, повинный лишь в теоретическом одобрении террора в постановлении от 24 июня, а на Спиридонову.

И все-таки есть косвеное указание на то, что не Спиридонова была "одним членом ЦК", с которым встречались Блюмкин и Андреев. Блюмкин упоминает в своих показаниях письмо, написанное им к "одному члену ЦК" в сентябре 1918 г. Но в это время Спиридонова находилась под следствием (и была освобождена только 29 ноября). Поэтому письмо Блюмкина никак не могло быть адресовано ей. А вот в апреле-мае 1919 г., когда давал свои показания явившийся с повинной в киевскую ЧК Блюмкин, Спиридонова находилась на свободе: в ночь на 2 апреля по подложному пропуску она бежала из Кремля, где содержалась под арестом(21). Очевидно, что именно в апреле-мае большевики очень нуждались в свежих обвинениях против Спиридоновой, которую разыскивали по всей стране. И если б "одним членом ЦК" действительно была Спиридонова, большевики, безусловно, заставили бы Блюмкина произнести это имя вслух.

Именами Прошьяна и Спиридоновой не ограничивается список подозреваемых в организации убийства Мирбаха. Искать их нужно не только среди членов ПЛСР, но и среди левых коммунистов. В этой связи обращает на себя внимание поведение левого коммуниста и председателя ВЧК Дзержинского. Именно в стенах его Комиссии, с ведома и согласия самого Дзержинского, в начале июня сотрудником ВЧК Блюмкиным, было заведено дело на "племянника германского посла" — Роберта Мирбаха. Это было первое "дело" Блюмкина, введенного в ЧК в начале июня на должность "заведующего немецким шпионажем" — отдела контрразведки "по наблюдению за охраной посольства и за возможной преступной деятельностью посольства". Как показал впоследствии Лацис, "Блюмкин обнаружил большое стремление к расширению отделения" по борьбе со шпионажем "и не раз подавал в комиссию проекты". Однако единственное "дело", которым Блюмкин действительно занимался, было "дело Мирбаха-австрийского", причем Блюмкин "целиком ушел в это дело" и просиживал "над допросами свидетелей целые ночи"(22).

Здесь было где развернуться молодому чекисту. Дело оказалось не банальным прежде всего потому, что Роберт Мирбах, кажется, не был ни только племянником германского посла, но и австрийцем. Насколько позволяют судить источники(23), мирно жил в революционном Петрограде "исполняющий должность члена Совета по хозяйственной части Смольного института" обрусевший барон Р. Р. Мирбах. Увы, почти никаких сведений не просочилось о нем в историю(24). Знать об обрусевшем бароне мог только В. М. Бонч-Бруевич, который в то время имел со Смольным постоянный контакт, в том числе и хозяйственного характера. Можно предположить, что от Бонч-Бруевича через Дзержинского пришли к Блюмкину сведения о русском Мирбахе. Исчез обрусевший барон, член Совета по хозяйственной части Смольного института, и появился вместо него племянник германского посла, военнопленный австрийский офицер, дальний родственник графа-посла Мирбаха, с которым, посол никогда не встречался. По данным чекистов, Роберт Мирбах служил в 37-м пехотном полку австрийской армии, был пленен, попал в лагерь, но освободился из заключения после ратификации Брест-Литовского мирного договора. В ожидании отъезда на родину он снял комнату в одной из московских гостиниц, где жил до начала июня, когда остановившаяся в той же гостинице шведская актриса Ландстрем неожиданно наложила на себя руки. Было ли это самоубийство подстроено чекистами или нет, судить трудно. ВЧК, тем временем, заявила, что Ландстрем покончила с собой в связи с ее контрреволюционной деятельностью, и арестовала всех обитателей гостиницы. Среди них, дескать, оказался "племянник германского посла" Р. Мирбах.

Дальнейшие действия чекистов, в первую очередь Блюмкина, следует признать находчивыми. Об аресте Роберта Мирбаха ВЧК незамедлительно сообщила датскому консульству, представлявшему в России интересы Австро-Венгрии. 15 июня датское консульство начало с ВЧК переговоры "по делу арестованного офицера австрийской армии графа Мирбаха". Во время этих переговоров чекисты подсказали представителю консульства Евгению Янейке версию о родственности Роберта Мирбаха и германского посла. 17 июня, через день после начала переговоров, датское консульство вручило чекистам документ, которого те так ждали:

"Настоящим королевское датское генеральное консульство доводит до сведения Всероссийской Чрезвычайной Комиссии, что арестованный офицер Австро-Венгерской армии граф Роберт Мирбах, согласно письменному сообщению германского дипломатического представительства в Москве, адресованному на имя датского генерального консульства, в действительности состоит членом семьи, родственной германскому послу графу Мирбаху, поселившейся в Австрии"(25).

Поскольку первый документ датского консульства датирован 15 июня, а второй — 17-м, правильно предположить, что письменный ответ германского посольства на запрос датчан был дан 16 июня, сразу после получения датского запроса, и преследовал гуманные цели: в германском посольстве решили посчитать неведомого графа Роберта Мирбаха родственником германского посла в надежде, что это облегчит участь несчастного австрийского офицера и он будет немедленно освобожден, тем более, что выдвинутые против него обвинения казались Рицлеру несерьезными. Причастность же германского посла к делу "племянника" ограничилась, видимо, данным им разрешением зачислить Роберта Мирбаха в родственники.

В германском посольстве о деле уже забыли. В датском — ожидали освобождения Роберта Мирбаха из ВЧК. Но прошло больше недели, а Роберта Мирбаха не освобождали. Тогда 26 июня генеральный консул Дании Гакстгаузен обратился в ВЧК с официальной просьбой "освободить из-под ареста австрийского военнопленного графа Мирбаха при условии гарантии со стороны консульства о том, что упомянутый граф Мирбах по первому требованию впредь до окончания следствия [по делу Ландстрем] явится в Чрезвычайную Комиссию"(26).

Однако просьба Гакстгаузена удовлетворена не была. И не случайно: "дело племянника посла" легло в основу досье против германского посольства и лично посла. Основной уликой в руках Блюмкина стал документ, подписанный (добровольно или по принуждению) Робертом Мирбахом: "Я, нижеподписавшийся, германский подданный, военнопленный офицер австрийской армии Роберт Мирбах, обязуюсь добровольно, по личному желанию" сообщить ВЧК "секретные сведения о Германии и германском посольстве в России"(27).

Правда, ни австрийский офицер, ни хозяйственник Смольного не мог считаться "германским подданным" и сообщить чекистам секретную информацию о Германии и германском посольстве в России. Именно по этой причине при переиздании "Красной книги ВЧК" Политиздатом в 1989 году редактор тома проф. А. С. Велидов исправил "германский" на "венгерский", наивно полагая, что чекистами была сделана случайная ошибка(28). Между тем речь шла явной фабрикации. Само "обязательство" было написано на русском одним человеокм. Подпись на русском и немецком — другим. Г. Аронсон в книге "На заре красного террора" (Париж, 1929) утверждает, что в этой немецкой подписи графом была сделана ошибка, что по мнению Аронсона трудно объяснить иначе как незнанием "племянником" немецкого языка. Возможно, однако, что Роберт Мирбах вообще этого документа не видел, не читал и не подписывал, а подпись подделали сами чекисты. Подписанного текста "обязательства" на немецком языке вообще не существовало.

Все это заставило заволноваться немцев. Германский посол отрицал теперь родственную связь с Робертом Мирбахом, а в фабрикации "дела" усматривал провокацию. О суете чекистов вокруг германского посольства и о заведенном деле теперь знали даже в Берлине. И вскоре после убийства Мирбаха в советском полпредстве в Германии стало известно, "что германское правительство не сомневается, что граф Мирбах убит самими большевиками"(29). "Покушение готовилось заранее, — сообщило тогда же в Берлин германское посольство в Москве. — Дело об австрийском офицере Роберте Мирбахе было только предлогом для работников ВЧК проникнуть к послу кайзера"(30). Сам Блюмкин, однако, отрицал это, утверждая, что "вся организация акта над Мирбахом была исключительно поспешная и отняла всего два дня, промежуток времени между вечером 4-го и полднем 6 июля". Блюмкин привел косвенные тому доказательства: утром 4 июля он передал заведующему отделом по борьбе с контрреволюцией Лацису дело арестованного в середине июня Роберта Мирбаха. "Таким образом, вне всякого сомнения, — продолжал Блюмкин, — что за два дня до акта я не имел о нем" представления. Кроме того, как утверждал Блюмкин, его работа в ВЧК по борьбе с немецким шпионажем, "очевидно в силу своего значения, проходила под непосредственным наблюдением" Дзержинского и Лациса, а обо всех своих мероприятиях, как, например, "внутренняя разведка" в посольстве, Блюмкин, по его словам, "постоянно советовался" с президиумом ВЧК, с заместителем наркома иностранных дел Караханом и с председателем Пленбежа Уншлихтом(31).

Однако противоречия в германском донесении и показаниях Блюмкина нет. Вечером 4 июля в заговор вовлекли Блюмкина, но подготовка всего мероприятия могла начаться раньше, в первых числах июня, когда Блюмкину поручили заняться фабрикацией "дела" против германского посольства, отстранив по инициативе большевиков, прежде всего Лациса, от всей остальной работы, чтобы Блюмкин мог сосредоточиться на одном деле. О том, что в планы стоящих за спиной Блюмкина противников Брестского мира входило убийство, Блюмкин мог не знать до вечера 4 июля, причем его заявление о том, что он работал под непосредственным наблюдением Дзержинского и Лациса, при консультациях с Караханом и Уншлихтом, лишний раз убеждает, что к убийству Мирбаха мог быть причастен кто-то из большевиков.

После убийства Мирбаха Дзержинский попробовал снять с ВЧК ответственность за смерть германского посла. Он утверждал, что в самом начале июля (непонятно, когда именно) Блюмкин был отстранен от ведения дела Роберта Мирбаха. Основанием для отстранения Блюмкина Дзержинский назвал жалобу на произвол Блюмкина, с которой пришли к Дзержинскому за несколько дней до убийства посла Осип Мандельштам и Лариса Рейснер (жена Раскольникова). Впрочем, эту часть показаний Дзержинский начал с неточности. Для придания веса разговору о произволе Блюмкина Дзержинский представил все так, будто с жалобой приходил сам нарком Раскольников, а не его жена. Между тем, Раскольников только устраивал встречу Мандельштама и Рейснер(32).

Дзержинский показал, что примерно за неделю до покушения им от Раскольникова и Мандельштама были получены сведения о злоупотреблении Блюмкиным властью — возможностью подписывать смертные приговоры. Когда услышавший об этом Мандельштан "запротестовал, Блюмкин стал ему угрожать". Сразу же после разговора с Мандельштамом и Рейснер Дзержинский на собрании в ВЧК предложил, по показаниям Дзержинского, "отдел контрразведки распустить, а Блюмкина пока оставить без должности", до получения объяснений от ЦК ПЛСР(33).

На снятие Блюмкина с работы указывал также Лацис, подчеркивавший (правда уже после убийства Мирбаха), что "особенно недолюбливал" Блюмкина и "после первых жалоб на него со стороны сотрудников решил его от работы удалить". За неделю до 6 июля, показывал Лацис, Блюмкин в отделе уже не числился, "ибо отделение было расформировано по постановлению Комиссии, а Блюмкин оставлен без определенных занятий", причем в протоколах заседаний президиума ВЧК должна была быть о том соответствующая запись. Тем не менее в показаниях Лациса Блюмкин назван "заведующим секретным отделом", а не "бывшим заведующим". Выписки из протоколов об исключении Блюмкина "Красная книга ВЧК" не опубликовала, а, наоборот, взяла Блюмкина под свою защиту: убрала из книги компрометирующий лично Блюмкина материал. В заметке "От редактора" указывалось, что "показания Зайцева вовсе не поместили" в виду того, что "свидетель говорит исключительно о личности Якова Блюмкина, причем факты, компрометирующие личность Блюмкина, проверке не поддаются", а "несколько строк из показаний Ф. Э. Дзержинского" опущены, так как передают "рассказы третьих лиц о том же Блюмкине, также не поддающиеся проверке". Большевикам важно было представить Блюмкина (с 1920 года — коммуниста) не анархистом-авантюристом, а дисциплинированным членом левоэсеровской партии, совершившим террористический акт по постановлению ЦК ПЛСР.

Расформирование за несколько дней до убийства Мирбаха отдела "немецкого шпионажа" не может казаться случайным. Похоже, что речь шла о простой формальности: Блюмкин выполнял ту же работу, что и раньше. 6 июля в 11 часов утра он получил у Лациса из сейфа дело Роберта Мирбаха, чего, конечно же, никак не могло бы произойти, если бы Блюмкин был отстранен от работы(34). Скорее права Н. Мандельштам, вспоминающая, что "жалоба Мандельштама на террористические замашки Блюмкина" была оставлена без внимания. "Если бы тогда Блюмкиным заинтересовались, — продолжает она, — знаменитое убийство германского посла могло бы сорваться, но этого не случилось: Блюмкин осуществил свои планы без малейшей помехи"(35).

Блюмкиным не заинтересовались, так как это было не в интересах Дзержинского. Последний, видимо, знал о готовившемся покушении на Мирбаха уже потому, что дважды об этом извещало его германское посольство. Так, примерно в середине июня представители германского посольства сообщили Карахану и через него Дзержинскому "о готовящемся покушении на жизнь членов германского посольства". Дело было передано для расследования Петерсу и Лацису. "Я был уверен, — показал позднее Дзержинский, — что членам германского посольства кто-то умышленно дает ложные сведения для шантажирования их или для других более сложных целей". 28 июня Карахан передал Дзержинскому "новый материал, полученный им от германского посольства, о готовящихся заговорах". Дзержинского, однако, заинтересовали не заговорщики, а имена информаторов германского посольства; и председатель ВЧК сказал германским дипломатам, что, не зная имен информаторов, не сможет помочь посольству в разоблачении готовящихся заговоров. Не удивительно, что Рицлер был после этого убежден, что Дзержинский смотрит "сквозь пальцы на заговоры, направленные непосредственно против безопасности членов германского посольства". Но поскольку Дзержинскому было важно узнать об источнике сведений "о готовящихся покушениях" (т. е. об источнике утечки информации), он через Карахана договорился о личной встрече с Рицлером и Мюллером. Во время состоявшегося разговора Рицлер указал Дзержинскому, что "денег дающие ему сведения лица от него не получают" и информаторам своим он поэтому доверяет. Дзержинский возразил, что "могут быть политические мотивы" и что "здесь какая-то интрига", имеющая целью помешать ему найти "настоящих заговорщиков, о существовании которых, на основании всех имеющихся" данных он не сомневался. "Я опасался покушений на жизнь гр. Мирбаха", показал Дзержинский, но "недоверие ко мне со стороны дающих мне материал связывало мне руки".

Поддавшись на уговоры Дзержинского, Рицлер назвал имя одного из осведомителей и устроил Дзержинскому встречу с другим. Первым информатором была "некая Бендерская". Вторым — В. И. Гинч, с которым Дзержинский встретился в "Метрополе" в присутствии Рицлера и Мюллера примерно за два дня до покушения. Гинч где-то в начале июня (т. е. тогда, когда началось "дело Роберта Мирбаха") сообщил заведующему канцелярией германского посольства Вухерфенику, что на Мирбаха партией "Союз союзов" готовится покушение. Несколько раз затем он приходил в ВЧК, чтобы собщить об этом, был даже в отряде Попова, "но его не хотели выслушивать". Рицлер, со своей стороны, получив от Гинча сведения о планируемом террористическом акте, сообщил об этом в НКИД, откуда информация была передана в ВЧК, где предупреждению опять не придали значения. Тогда Гинч вторично предпредил посольство, причем примерно за десять дней до покушения назвал конкретную дату террористического акта — между 5 и 6 июля, а во время встречи с Дзержинским в "Метрополе" открыто сказал ему, что в деле замешаны некоторые сотрудники ВЧК.

Дзержинский объявил все это провокацией и, покинув "Метрополь", через Карахана затребовал разрешения германского посольства на арест Бендерской и Гинча(36). Немцы на это ничего не ответили, но в первой половине дня 6 июля, незадолго до убийства Мирбаха, Рицлер поехал в НКИД и просил Карахана предпринять что-нибудь, поскольку со всех сторон в посольство приходят слухи о предстоящем покушении на Мирбаха. Карахан указал, что сообщит обо всем в ВЧК.

Ряд косвенных улик говорит за то, что Дзержинский знал о планах убийства МирбахаБлюмкиным. Так, согласно показаниям Лациса, когда в 3.30 6 июля он, находясь в НКВД, услышал о покушении на посла и отправился в ВЧК, там уже знали, что Дзержинский "подозревает в убийстве Мирбаха Блюмкина". Дзержинского в ВЧК не было, он "отправился на место преступления", откуда Лациса вскоре запросили, закончено ли "дело Мирбаха, племянника посла, и у кого оно находится, ибо оно обнаружено на месте преступления". Только тут Лацис понял, что "покушение на Мирбаха произведено действительно Блюмкиным"(37). Но Дзержинский каким-то образом догадался об этом еще до поездки в посольство.

В самом большом выигрыше от убийства Мирбаха оказался Ленин. О готовившемся акте он скорее всего не знал. Никаких, даже косвенных, указаний на его причастность к покушению нет. Наоборот, Ленину должно было быть очевидно, что провокационное покушение было организовано противниками Брестского мира — левыми коммунистами и левыми эсерами — но не партией левых эсеров или же их ЦК (хотя именно так утверждали затем большевики и историки). Столь же очевидно, что заговор против Мирбаха был задуман как удар по Ленину(38) и что одним из главных организаторов этого удара был глава ВЧК левый коммунист Дзержинский(39).

Но удивительно, что большевики оказались подготовлены к этому неожиданному происшествию, лучше левых эсеров, которые, по заявлению большевиков, этот террористический акт готовили. Так или иначе, с момента первого сообщения о покушении на Мирбаха роль Ленина в разгроме ПЛСР была однозначна: он решил использовать убийство Мирбаха и покончить с партией левых эсеров. Сотрудник советского полпредства в Берлине Г. А. Соломон рассказывает по этому поводу, как вернувшийся в Германию из Москвы вскоре после июльских событий Л. Б. Красин "с глубоким отвращением" сообщил ему, что "такого глубокого и жестокого цинизма" он в Ленине "не подозревал". 6 июля, рассказывая Красину о том, как он предполагает выкрутиться из кризиса, созданного убийством Мирбаха, Ленин "с улыбочкой, заметьте, с улыбочкой" прибавил: "Словом, мы произведем среди товарищей [левых] эсеров внутренний заем […] и таким образом и невинность соблюдем, и капитал приобретем". Соломон пишет далее, что "в этот свой приезд Красин неоднократно в разговорах" с ним, "точно не имея сил отделаться от тяжелого кошмарного впечатления, возвращался к этому вопросу и несколько раз повторял" ему слова Ленина. К этой теме Красин в беседах с Соломоном возвращался и позже:

"И если бы я не помнил во всех деталях этот разговор с Красиным, если бы и теперь, через несколько лет, передо мной не вставали его глаза, в которые я в упор смотрел в то время, как он, повторяю, с глубоким отвращением передавал мне эти подробности, я не решился бы привести их здесь"(40).

Как справедливо указывает Д. Кармайкл, "внутренним займом" было "обвинение простодушных левых эсеров в убийстве Мирбаха"(41). Но свидетельство Соломона отнюдь не единственное. Вот что пишет в своих воспоминаниях Айно Куусинен (жена Отто Куусинена):

"На самом деле [левые] эсеры не были виновны. Когда я однажды вернулась домой, Отто был у себя в кабинете с высоким бородатым молодым человеком, который был представлен мне как товарищ Сафир. После того, как он ушел, Отто сообщил мне, что я только что видела убийцу графа Мирбаха, настоящее имя которого — Блюмкин. Он был сотрудником ЧК и вот-вот собирался ехать за границу с важным поручением от Коминтерна. Когда я заметила, что Мирбах был убит [левыми] эсерами, Отто разразился громким смехом. Несомненно, убийство было только поводом для того, чтобы убрать [левых] эсеров с пути, поскольку они были самыми серьезными оппонентами Ленина"(42).

Настолько серьезными, что в местных советах летом 1918 года большевиков по сравнению с мартом снизилось с 66 до 44,8 %(43), а на очередном, Пятом, съезде Советов фактическое большинство оказалось у ПЛСР. Необходимо было любым способом укрепить шаткие позиции. Самым простым решением казался арест фракции ПЛСР на съезде Советов и объявление вне закона партии левых эсеров (как это было сделано в июне 1918 г. с эсерами и меньшевиками). Именно так и поступил Ленин 6–7 июля. Можно только подивиться его находчивости и решимости: услышав об убийстве германского посла, обвинить левых эсеров в восстании против советской власти, в восстании, которого не было.

В первые пятнадцать минут после убийства в посольстве царила неразбериха. Полковник Шуберт, глава комиссии по репатриации военнопленных, взял на себя организацию защиты здания, которое довольно скоро превратили в небольшую крепость (немцы не исключали, что покушение на Мирбаха — начало намеченного революционерами разгрома посольства). Попытки сообщить представителям советской власти о случившемся остались безрезультатными: телефон посольства почему-то не работал (и это вряд ли показалось случайностью). Затем, в начале четвертого, сотрудник посольства Карл фон Ботмер и переводчик Мюллер на посольской машине поехали в наркомат иностранных дел, в гостиницу "Метрополь", к Карахану.

При виде германских дипломатов Карахан вскочил со своего кресла и выбежал в комнату секретаря(44). Предупрежденный немцами о возможном покушении на германского посла, Карахан по возбужденному виду вошедших понял, что что-то случилось. Вскоре он вернулся в свой кабинет, выслушал пришедших и заверил их, что представители советского правительства немедленно прибудут в германское посольство. Карахан позвонил Чичерину, тот — управляющему делами СНК В. Д. Бонч-Бруевичу. Последний спросил, известны ли подробности. Чичерин ответил, что нет(45). Бонч-Бруевич телефонировал о случившемся Ленину и получил приказ поехать с отрядом латышей в германское посольство и обо всем, что узнает, сообщить по телефону. Тем временем Ленин позвонил Дзержинскому и сообщил ему о начавшемся "мятеже"(46).

Затем Ленин вызвал к себе Свердлова; позвонил Троцкому в военный комиссариат и уже по телефону сказал ему, что "левые эсеры бросили бомбу в Мирбаха"(47). Откуда же Ленин узнал, что к террористическому акты причастны левые эсеры? О постановлении ЦК ПЛСР от 24 июня большевики могли не знать (поскольку об этом постановлении не имели представления даже такие левые эсеры, не члены ЦК, как Саблин)(48). О партийной принадлежности и именах террористов мог знать только Дзержинский (и лишь в том случае, если он был соучастником покушения и самолично подписывал мандат Блюмкина и Андреева). Можно предположить, что и в этом случае Дзержинский вряд ли раскрыл бы имя Блюмкина и тем выдал собственное участие в заговоре Ленину. Из подробностей покушения Ленину могло быть известно единственно то, что Мирбах ранен смертельно.

Через несколько минут к Ленину приехали Троцкий и Свердлов(49). А еще через какое-то время пришло сообщение, что Мирбах умер. Важно было "повлиять на характер немецкого донесения в Берлин"(50), поэтому Ленин, Свердлов и Чичерин отправились в германское посольство для выражения соболезнования по поводу убийства посла. Ленин при этом пошутил:,Я уж с Радеком об этом сговаривался. Хотел сказать "Mitleid", а надо сказать "Beileid"''(51). И "чуть-чуть засмеялся, вполтона", собственной шутке; потом "оделся и твердо сказал Свердлову: "Идем". Лицо Ленина "изменилось, стало каменно-серым, — вспоминал Троцкий. — Недешево давалась эта поездка в гогенцоллернское посольство с выражением соболезнования по поводу гибели графа Мирбаха. В смысле внутренних переживаний это был, вероятно, один из самых тяжелых моментов" в жизни Ленина(52) — очередная плата за передышку (Троцкий, противник ленинской политики, в посольство ехать отказался — формула "ни мира, ни войны" этого и не требовала).

Однако в июле 1918 года, когда советская власть переживала серьезнейший кризис, убийство Мирбаха, как бы это ни казалось странным, облегчало положение ленинского правительства. Со смертью Мирбаха разрубался запутаннейший узел советско-германских отношений и открывалась возможность для ликвидации ПЛСР — разрыва второго, не менее запутанного узла большевистско-левоэсеровских связей. Подготовившись к возможной конфронтации с левыми эсерами в самые первые дни работы Пятого съезда, Ленин, Свердлов и Троцкий с первыми известиями о покушении на германского посла начали принимать "срочные меры по подавлению и ликвидации мятежа"(53), хотя никак не могли еще знать, кто стоит за убийством Мирбаха, тем более, что признаков антиправительственного восстания с чьей бы то ни было стороны не было. Так, комендант Кремля Мальков, находившийся в те часы в Большом театре, писал, что около четырех к нему "подбежал запыхавшийся Стрижак" (комендант Большого театра) и передал приказ Свердлова "немедленно явиться в Кремль". Через пять минут Мальков был в Кремле и "из отрывочных фраз", которыми успел обменяться со встретившимися сотрудниками ВЦИК и Совнаркома, понял, что "левые эсеры подняли мятеж". "Все делалось удивительно быстро, четко, слаженно, — вспоминал Мальков. — Владимир Ильич и Яков Михайлович тут же на листках блокнотов писали телефонограммы, распоряжения, приказы". Через пять минут в боевую готовность был приведен весь гарнизон Кремля(54). А левых эсеров, находившихся в Кремле в войсках гарнизона и среди служащих, немедленно арестовали.

Первым официальным правительственным объявлением об убийстве Мирбаха стала телефонограмма Ленина, переданная в 4.20 в организации, контролируемые большевиками: в районные комитеты РКП(б), в районные Советы депутатов города Москвы (где левых эсеров практически не было) и в штабы Красной гвардии. В этой первой телефонограмме Ленин сообщал, что "около трех часов дня брошены две бомбы в немецком посольстве, тяжело ранившие Мирбаха". Ленин указывал, что за покушением стоят "монархисты и провокаторы", пытающиеся втянуть "Россию в войну в интересах англо-французских капиталистов", и требовал "мобилизовать все силы, поднять на ноги все немедленно для поимки преступников", "задерживать все автомобили и держать до тройной проверки"(55).

Таким образом, в официальной телефонограмме Ленина не было упоминания о левых эсерах, в то время как в распоряжениях, переданных конкретным партийным руководителям "мятеж левых эсеров" фигурировал как совершившийся факт. Это расхождение кажется подозрительным и не случайным. Если считать, что Ленин не догадывался о "мятеже" левых эсеров (и указания современников в мемуарах являются недоразумением), кажется удивительным, что он не сообщил о случившемся заседавшему в Большом театре съезду Советов. Если Ленин подозревал левых эсеров, непонятно его указание на "монархистов" и безликих "провокаторов".

Смысл ленинских указаний разъясняет Бонч-Бруевич: "Здесь преследовался тактический прием, чтобы не спугнуть [левых] эсеров со своих мест и телеграммой о выступлении их в центре не подстрекнуть на периферии, в уездах их единомышленников к подобным же действиям"(56). Действительно, телеграмма Ленина должна была быть разослана по стране, но в уезды из-за грозы ее передали лишь в 5.30(57). Бонч-Бруевич, однако, не объясняет, почему Ленин не указал на восстание левых эсеров в какой-нибудь особой телефонограмме, предназначенной только для Москвы. Но очевидно — по той же причине: нельзя было настораживать бездействовавших в Москве и за ее пределами левых эсеров(58). Пока не разработали окончательно плана военного разгрома ПЛСР, не окружили отряд Попова, не арестовали фракцию левых эсеров на съезде Советов, нельзя было говорить левым эсерам, что их рассматривают как восставшую партию. А конкретный план разгрома отряда Попова, аналогичный плану разгрома анархистов 12 апреля, был утвержден большевиками только около 5 часов вечера 6 июля.

До того часа Ленин не считал возможным объявлять о смерти германского посла (хотя за час до передачи первой телефонограммы Ленина, в 3 часа 15 минут, 47-летний граф скончался)(59), но и пытался умолчать о ранении Мирбаха. В черновике телефонограммы постскриптум была вписана зачеркнутая позже фраза: "Сейчас получено известие, что бомбы не взорвались и никто не ранен"(60). В этой попытке представить террористический акт провалившимся был виден тот же смысл: скрыть на какое-то время и от немцев, и от противников Брестского мира правду, поскольку шанс того, что известие о смерти Мирбаха вызовет аплодисменты всех делегатов съезда Советов, от левых эсеров до большевиков, что в порыве революционного энтузиазма съезд одобрит убийство и разорвет Брестский мир — был слишком велик (как по крайней мере считал Ленин). Чтобы застраховать себя от возможного разрыва съездом Брестского мира, советское руководство решило арестовать левоэсеровскую фракцию съезда еще до того, как она узнает об убийстве германского посла. И это была вторая причина, по которой следовало держать известие о смерти Мирбаха в секрете и не давать понять левым эсерам, что события принимают серьезный оборот, так как посол убит, а Брестский мир, возможно, уже разорван.

В германское посольство первым прибыл вездесущий Радек. За ним последовали Карахан, нарком юстиции Стучка и Бонч-Бруевич, привезший с собой отряд латышских стрелков 9-го полка. Для расследования террористического акта в посольство прибыл Дзержинский, которого Мюллер встретил упреком: "Что вы теперь скажете"? — и показал ему мандат Блюмкина и Андреева с подписью председателя ВЧК. В удостоверении указывалось:

"Всероссийская Чрезвычайная Комиссия уполномочивает ее члена Якова Блюмкина и представителя Революционного Трибунала Николая Андреева войти в переговоры с господином германским послом в Российской Республике по поводу дела, имевшего непосредственное отношение к господину послу. Председатель Всероссийской Чрезвычайной Комиссии: Ф. Дзержинский. Секретарь: Ксенофонтов"(61).

Фотография этого документа была опубликована в книге Спирина и в "Красной книге ВЧК". Внешне подпись Дзержинского не выглядит поддельной. Проводилась ли следственной комиссией экспертиза подписи — сказать трудно. Результаты такой экстпертизы, по крайней мере, не попали в руки историков. "Такого удостоверения я не подписывал, — показал позже Дзержинский, — всмотревшись в подпись мою и т. Ксенофонтова, я увидел, что подписи наши скопированы, подложны. Фигура Блюмкина […] сразу выяснилась, как провокатора. Я распорядился немедленно отыскать и арестовать его (кто такой Андреев, я не знал)"(62). Ксенофонтову для опровержения собственной подписи понадобилось более трех недель. Только 31 июля он заявил, что "подпись секретаря на сем заявлении подложна: я такого заявления не подписывал"(63).

В пятом часу к главному подъезду здания СНК (бывшее здание Судебных установлений) подъехал личный шофер Ленина Гиль; Ленин, Свердлов и Чичерин сели в машину и поехали в посольство. О прибытии их немцам сообщил Бонч-Бруевич, указавший, что "главы правительства […] желают официально переговорить с представителями германского посольства". Прибывших пригласили в парадную комнату посольства. Все сели. Ленин, сидя, "произнес краткую реплику на немецком языке, в которой принес извинения правительства по поводу случившегося внутри здания посольства", т. е. не на контролируемой советским правительством территории. Ленин прибавил, что "дело будет немедленно расследовано и виновные понесут заслуженную кару"(64).

"Реплика" Ленина, конечно же, не могла удовлетворить сотрудников германского посольства. По существу, Ленин снял с советских органов какую-либо ответственность за убийство германского посла, указав, что за происшедшее в стенах посольства советская власть не отвечает. Речь свою он произнес сидя. Немцы отметили "холодную вежливость" Ленина(65), но сделать по этому поводу ничего не могли. Члены советского правительства вышли затем во внутренний дворик посольства. В здании остался только Стучка, начавший производить "обследование" места преступления. Результаты этого самого первого расследования так никогда и не были оглашены советской властью. Но одно бесспорно: папка с "делом" Роберта Мирбаха, опрометчиво оставленная террористами в приемной посольства, и мандат ВЧК за подписями Дзержинского и Ксенофонтова, являвшиеся опасными уликами в руках германского правительства, оказались у большевиков.

В это время в ЦК ПЛСР, точнее в здании отряда ВЧК, у Попова, где в перерывах между заседаниями съезда Советов собиралась верхушка левоэсеровской партии, царило спокойствие, хотя "мятежная партия" должна была бы вести себя иначе, тем более, что к первой половине дня 6 июля слухи о предстоящем покушении на Мирбаха дошли не только до предупрежденных немцами Дзержинского (если он не был организатором заговора) и Карахана, но и до некоторых левых эсеров. Александровичу примерно в полдень о предстоящем покушении сообщил Блюмкин. Между часом и двумя о готовящемся акте узнали Прошьян (если, конечно, не он готовил покушение), Карелин, Черепанов и Камков(66).

Между тем террористы, убив Мирбаха, приехали в особняк Морозова в Трехсвятительском (ныне Большом Вузовском) переулке. Кажется, сам Попов не придал происходящему особого значения. По крайней мере, отряд ВЧК работал как обычно. Попов в момент приезда Блюмкина и Андреева беседовал в своем кабинете с комиссаром ВЧК большевиком и сотрудником отдела по борьбе с преступлениями по должности Абрамом Беленьким, которому и были представлены только что исполнившие террористический акт Андреев и раненый Блюмкин. Из отряда Попова Беленький вскоре уехал и отправился искать Дзержинского. Когда Беленький, наконец, нашел его в германском посольстве в Денежном переулке, шел пятый час(67).

Ленин, Свердлов и Бонч-Бруевич, переговорив с Беленьким, уехали в Кремль. Начали обсуждать, как именно громить левых эсеров. "Дело такое ясное, — сказал Ленин, — а вот мы обсуждали его более часа. Впрочем, ведь [левые] эсеры еще более любят поговорить, чем мы. У них наверно теперь дискуссия в полном разгаре. Это поможет нам, пока Подвойский раскачается", — смеясь прибавил он(68). Действительно, в ЦК ПЛСР все это время шли споры о том, как реагировать на сообщение Блюмкина об убийстве им германского посла и (как ошибочно считал Блюмкин) Рицлера с Мюллером, и реагировать ли вообще. Между тем, было очевидно, что Блюмкина будут разыскивать, поскольку "выданные ему документы на его настоящее имя", т. е. мандат за подписью Дзержинского и Ксенофонтова, "остались в кабинете у графа Мирбаха". Было ясно, что "в ближайшем же будущем следует ожидать чьего-либо посещения с целью розыска Блюмкина в отряде Попова". Тем не менее в ЦК ПЛСР решено было ждать(69).

В шестом часу вечера в сопровождении трех чекистов-большевиков — Беленького, Трепалова и Хрусталева — Дзержинский отправился в отряд Попова, чтобы арестовать "Блюмкина и тех, кто его укрывает"(70). К этому времени уже были известны фамилии террористов, и было естественно ожидать, что большевики эти фамилии распубликуют для облегчения розыска. Между тем имена Блюмкина и Андреева держались в секрете вплоть до разгрома ПЛСР. Впервые Блюмкин был назван по имени лишь в официальном сообщении от 8 июля, написанном Троцким. В нем указывалось, что "некий Блюмкин произвел по постановлению" ЦК ПЛСР "убийство германского посла графа Мирбаха"(71). Об Андрееве впервые упомянули 14 июля(72). Но сам Андреев, являвшийся в глазах сотрудников германского посольства фактическим убийцей Мирбаха, исчез.

Ленин, Свердлов и Троцкий, видимо, рассматривали происходящее как совместный заговор ПЛСР и ВЧК. Именно поэтому против ПЛСР по распоряжению Троцкого были двинуты "артиллерия и другие части", ВЧК была объявлена распущеной, Дзержинский с поста председателя ВЧК снят, а на его место назначен Лацис (который должен был по своему усмотрению набрать в Комиссию новых людей). Поскольку в ходе операции по разгрому ПЛСР предполагалось окружить Большой театр, на специально созданную для того должность начальника охраны наружного кольца театра Троцкий назначил Фомина. Петерс и Полукаров должны были арестовать фракцию левых эсеров съезда(73). Лацис тем временем пытался сменить обычный караул у здания ВЧК, состоящий из чекистов, самокатчиками. От Троцкого же, со ссылкой на решение Совнаркома, Лацис получил приказ арестовать всех левых эсеров — членов ВЧК и объявить их заложниками. В ВЧК в это время находился заместитель Дзержинского левый эсер Загс (Закс), но он настолько искренне недоумевал по поводу происходящего, что Лацис арестовывать его не стал. А вот зашедшего в ВЧК члена коллегии левого эсера М. Ф. Емельянова "немедленно распорядился арестовать"(74) как заложника.

ЦК ПЛСР был извещен об успешном исполнении террористического акта самим Блюмкиным, приехавшим в отряд Попова примерно в три часа дня. Тем не менее до прибытия туда в шестом часу вечера Дзержинского с чекистами Беленьким, Трепаловым и Хрусталевым левые эсеры ничего не предприняли. Если бы ЦК ПЛСР действительно готовил террористический акт, он немедленно сообщил бы о его исполнении делегатам съезда Советов, так как через съезд можно было расторгнуть Брестский мирный договор (к чему и стремились левые эсеры). Вместо этого более двух часов. т. е. с момента приезда Блюмкина и до прибытия Дзержинского в здание отряда ВЧК, ЦК ПЛСР решал, как реагировать на убийство: взять ли ответственность за террористический акт на себя или отмежеваться от него и выдать Блюмкина большевикам.

Ответ на этот вопрос для ЦК не был легок. Многое зависело от того, как поведет себя лидер ПЛСР Спиридонова. Но Спиридонова в качестве политической деятельницы была "несдержанна, неделовита(75), "самолюбива, никого не хотела слушать"(76). Возможно, что именно она настояла на принятии ЦК ПЛСР ответственности за убийство Мирбаха. Д. Кармайкл считает, что Спиридонова сделала это из солидарности со своими партийными товарищами — Блюмкиным и Андреевым(77). Похоже, что именно так. Даже советская историческая энциклопедия решается обвинять Спиридонову в "моральном руководстве левоэсеровским мятежом", а не в практическом(78). Левым эсерам просто не оставалось ничего иного, как санкционировать задним числом уже совершенное убийство, тем более, что осуждение покушения на Мирбаха было бы для ПЛСР равносильно политическому самоубийству. В этом случае ЦК левых эсеров пришлось бы не только отмежеваться от убийства и выдать на расправу большевикам членов своей партии, но, главное, признать свою политику в отношении Брестского мира провокационной. Наконец, левым эсерам трудно было вообразить, что большевики подвергнут репрессиям всю партию за убийство одного или трех германских "империалистов".

Большевики переиграли левых эсеров, хотя во всеуслышание утверждали обратное. "Когда по первым непроверенным сведениям, — указывал Троцкий, — мы узнали, что речь идет об акте левых эсеров, мы еще были уверены в том, что не только партия", но и ее ЦК "ни в коем случае не захотят и не смогут солидаризироваться с этим актом". Именно поэтому "Дзержинский, узнав о том, что убийцей является Блюмкин, отправился не во фракцию левых эсеров, а в отряд Попова"(79).

Троцкий умолчал, однако, что в здании отряда ВЧК находилось к тому времени большинство членов ЦК ПЛСР, в то время как обезглавленная фракция ПЛСР находилась в самом театре. Большевикам важно было скомпрометировать ЦК партии, а не левоэсеровскую фракцию съезда. К тому же, Троцкий не указал, что после убийства Мирбаха Блюмкин поехал в отряд Попова. И если Дзержинский искал Блюмкина, ему нечего было делать в Большом театре.

Очередное заседание съезда Советов предполагалось открыть в 4 часа. Фракция левых эсеров, еще не знавшая об убийстве Мирбаха, заняла места в правой части партера и лож, но в президиуме съезда было пусто. Вопреки всеобщим ожиданиям, в театр не приехал Ленин. "Заседание не начиналось, — вспоминает очевидец. — В зале не был еще дан полный свет. На сцене пустовали столы. Сбоку томились стенографистки. В дипломатической ложе тоже никого не было"(80). В зале находились только немногие лидеры левых эсеров (в том числе Мстиславский и Колегаев).

Предполагалось, что заседание съезда откроет Свердлов. Но Свердлов так и не открыл его. Вместо этого "он собрал самых доверенных товарищей из находившихся в этот момент в Большом театре" и изложил им план действий. Петерс, ответственный за арест фракции ПЛСР, проинструктированный Свердловым, вышел на сцену и объявил, что помещении за сценой состоится совещание фракции большевиков. Выход — через оркестр (все остальные двери закрыты). У выхода часовые. мандаты проверяет заместитель секретаря ВЦИК Г. И. Окулова, выпускает только членов большевистской фракции и каждому приказывает отправляться на Малую Дмитровку 6, в школу агитации ВЦИК, где собираются большевики.

Делегаты-коммунисты прошли за сцену, спустились по черному ходу вниз и покинули театр. Левым эсерам было предложено провести свое фракционное собрание "в одном из обширных фойе", поэтому их даже не выпустили из зала. Об убийстве Мирбаха по-прежнему не знали. Кое-кто из левых эсеров начал волноваться, спрашивать, что происходит. Было ясно, что большевики покидают здание, оставляя их, меньшевиков-интернационалистов и беспартийных под охраной внутри, но левые эсеры "ничем на это не реагировали". Чтобы скоротать время Комаров попытался прочитать лекцию о втором интернационале, но его не слушали(81).

Примерно к шести часам вечера была убрана левоэсеровская охрана съезда, театр полностью находился в руках большевиков, окружен еще и внешним кольцом латышских стрелков и броневиков. Только теперь левым эсерам объявили, что они задержаны в связи с событиями в городе. Сразу же пополз слух, что убит Мирбах, что "Большой театр должен стать очагом и центром восстания левых эсеров, которые в количестве 300 человек расположены в левой части партера, вооружены бомбами и ждут сигнала". Люди устремились к выходу. В главном вестибюле образовалась большая толпа, стали требовать выпуска. "Но двери были закрыты, — вспоминает очевидец, — спинами к ним стояли красноармейцы, держа винтовки наизготовку и не подпуская к себе желающих уйти. Никому не позволялось даже стоять на лестницах вестибюля". Все шумели, "препирались с красноармейцами, требовали выпуска, кричали, грозились"(82). Было между 6 и 7 часами вечера(83). Общее число задержанных составило 450 человек (кроме членов ПЛСР задержали и всех прочих делегатов, кроме большевиков). Члены фракции РКП(б), между тем, разбились на группы по 40 — 50 человек и отправились в районные Советы Москвы для мобилизации сил в городе.

В событиях 6 июля роль Дзержинского была одной из самых важных. С отъездом из Денежного переулка начиналась, возможно, ее главная часть. Приехавшего в отряд ВЧК Дзержинского встретил Попов и на вопрос председателя ВЧК, "где находится Блюмкин", ответил, что в отряде его нет "и что он поехал в какой-то госпиталь". Дзержинский потребовал, чтобы ему "привели дежурных, которые стояли у ворот и которые могли бы удостоверить, что, действительно, Блюмкин уехал"; но, заметив "шапку скрывавшегося Блюмкина на столе", "потребовал открытия всех помещений"(84).

Шапка, правда, не принадлежала Блюмкину — головные уборы террористы забыли в посольстве, и Дзержинский, ехавший из посольства, об этом знал. Но ему нужен был предлог для осмотра помещения. С тремя своими спутниками Дзержинский обыскал весь дом, разбив при этом несколько дверей. Блюмкина, конечно же, не нашел, но обнаружил в одной из комнат заседавший в ней в неполном составе ЦК ПЛСР. На этой комнате Дзержинский осмотр здания закончил, "объявил Прошьяна и Карелина арестованными" и заявил Попову, что если тот "не подчинится и не выдаст их", Дзержинский "моментально" пустит "ему пулю в лоб как изменнику"(85). О Прошьяне и Карелине Дзержинский сказал, что один из них должен стать "искупительной жертвой за Мирбаха"(86), т. е. будет казнен.

На что рассчитывал Дзержинский, прибывший в отряд ВЧК с малочисленной охраной "производить следствие по делу Мирбаха", но вместо этого объявивший арестованными двух членов ЦК, собиравшийся расстрелять одного из них, а члену ВЦИКа, члену коллегии ВЧК и начальнику чекистского отряда Д. И. Попову намеревавшийся "моментально пустить пулю в лоб"? Понятно, что такой альтернативе ЦК ПЛСР предпочел "задержание Дзержинского", да иначе и поступить не мог. Ни членов ЦК, ни Блюмкина Дзержинскому решили не выдавать, так как за убийство "империалиста" советская власть никогда никого не наказывала. Сам Блюмкин, судя по его показаниям, в этом вопросе оказался на высоте. Он попросил ЦК привести Дзержинского в лазарет. Правда, Блюмкин был уверен, что советское правительство не может казнить его "за убийство германского империалиста". ЦК, однако, решил не жертвовать Блюмкиным и выполнить его просьбу отказался(87).

Вместо этого в седьмом часу вечера, чтобы "загородить свою партию", к большевикам в осажденный Большой театр отправилась в сопровождении группы матросов из отряда Попова Мария Спиридонова. В ноябре 1918 г. в "Открытом письме ЦК партии большевиков" Спиридонова так объясняла свой очевидно опрометчивый поступок:

"Я пришла к вам 6 июля для того, чтобы был у вас кто-нибудь из членов ЦК нашей партии, на ком вы могли бы сорвать злобу и кем могли бы компенсировать Германию (об этом я писала вам в письме от того числа, переданном Аванесову в Большом театре). Это были мои личные соображения, о которых я считала себя вправе говорить своему ЦК, предложив взять представительство на себя […] Я была уверена, что, сгоряча расправившись со мною, вы испытали бы потом неприятные минуты, так как, что ни говори, а этот ваш акт был бы чудовищным, и вы, быть может, потом скорее опомнились и приобрели бы необходимое в то время хладнокровие. Случайность ли, ваша ли воля или еще что, но вышло все не так, как я предлагала вам в письме от 6 июля"(88).

Большевики удовлетворили просьбу Спиридоновой и арестовали ее, известив о том, что фрацкия ПЛСР на съезде Советов задержана. Тем не менее Спиридонова заявила большевикам, что ЦК ПЛСР берет на себя ответственность за убийство германского посла и что Дзержинский задержан. С этой минуты большевики имели полное право обвинять левых эсеров в заговоре. Услышав про арест Дзержинского, Свердлов поехал в Кремль, где информировал обо всем Бонч-Бруевича, а тот — Ленина. Когда сопровождавшие Спиридонову матросы Попова вернулись в здание отряда ВЧК и рассказали о задержании Спиридоновой и левоэсеровской фракции съезда, это повергло ЦК ПЛСР в растерянность, "настроение в отряде с каждым известием становилось все более подавленным"(89).

"Для нас было ясно, — показал впоследствии Саблин, — что агрессивные действия против нас начаты. Это подтвердилось появлением вблизи отряда Попова патрулей, остановкой автомобильного движения, кроме тех, кто имел специальный пропуск, подписанный Лениным, Троцким, Свердловым"(90).

Но именно арест левоэсеровской фракции съезда во главе со Спиридоновой переполнил чашу терпения Попова и оставшихся на свободе членов ЦК ПЛСР; они решили что-нибудь предпринять. Прежде всего левые эсеры издали "Бюллетень № 1", где сообщили, что в три часа дня "летучим отрядом" ПЛСР "был убит посланник германского империализма граф Мирбах и два его ближайших помощника". В Бюллетене далее говорилось о задержании Дзержинского, об аресте большевиками фракции ПЛСР на съезде Советов и о взятии Спиридоновой заложницей(91). В то же время в ВЧК прибыла группа матросов из отряда Попова во главе с Жаровым и увела с собой Лациса и еще нескольких большевиков. По дороге освобожденный левыми эсерами Емельянов допытывался у Лациса, кто и почему отдал приказ о его аресте. Лацис молчал. В штабе Попов задал Лацису тот же вопрос: "Кто распорядился арестовать Емельянова". Лацис ответил, что арестовал его по распоряжению Совнаркома. Тогда Попов объявил Лациса задержанным по постановлению ЦК ПЛСР и начал упрекать в том, что большевики заступаются "за мерзавцев Мирбахов", а задерживают тех, кто помог избавиться "от этого мерзавца"(92).

В три часа ночи левые эсеры задержали на автомобиле около Почтамта преседателя Моссовета П. Г. Смидовича, показавшего днем позже, что встретили его "изумленно и вежливо" и не обыскали, но все-таки отвели "в качестве заложника в то же помещение, где находилось уже около 20 коммунистов вместе с Дзержинским и Лацисом". В отряде ВЧК Прошьян объяснил Смидовичу, что его "задерживают как заложника, ввиду того, что по распоряжению Совнаркома задержана Спиридонова и ряд других членов партии" левых эсеров(93).

К утру 7 июля число арестованных левыми эсерами большевиков достигло 27. Но посторонний наблюдатель не мог не обратить внимание на то, что у "мятежников" не сходились концы с концами. 10 июля Смидович указал следственной комиссии, что, по его мнению, "люди эти не управляли ходом событий, а логика событий захватила их, и они не отдавали себе отчета в том, что они сделали. Ни системы, ни плана у них не было"(94). Отряд Попова по существу бездействовал. Это не осталось незамеченным для Вацетиса, который писал что "сведения о восставших были крайне скудны и сбивчивы", "левоэсеровские вожди пропустили момент для решительных действий" и положение большевиков было "весьма прочным". У левых эсеров, по мнению Вацетиса, сил "было мало, особенной боеспособностью таковые не отличались, энергичного и талантливого командира у них не оказалось; если бы таковой у них был, то он и левые эсеры не провели бы в бездействии 6 июля и всю ночь на 7 июля. Кремль для левых эсеров был неприступной твердыней"(95).

Левые эсеры в действительности не помышляли о наступательных акциях. Саблин показал, что в ответ на предложения "об активном поведении по отношению к Совнаркому, предпринимавшему явно враждебные" против ЦК ПЛСР и отряда Попова шаги, "ЦК отвечал заявлениями о необходимости придерживаться строго оборонительных действий, ни в коем случае не выходя из пределов обороны района, занятого отрядом". На эту пассивность левых эсеров и отсутствие каких-либо наступательных действий обратили внимание как западные историки, так и советские. Томан, например, пишет, что "главные силы мятежников находились всего в километре от Кремля и Большого театра, где проходил Пятый съезд Советов"(96) и где была арестована левоэсеровская фракция съезда в 353 человека. Но ни сразу же после убийства Мирбаха, ни позже "восставшие" не пытались атаковать не только Кремль, что можно было бы объяснить военными соображениями, но и Большой театр (для освобождения арестованных). Все это приводит С. Далинского к выводу, который напрашивается сам собою: действия левых эсеров после убийства Мирбаха "нельзя рассматривать иначе, как самозащиту от большевиков"(97). А левый эсер Штейнберг считал, что "если бы левые эсеры в самом деле готовили восстание против большевистской партии, они действовали бы совсем иначе"(98). Большевики же, используя в качестве формального повода для репрессий убийство Мирбаха и неосторожные шаги Попова, громили партию левых эсеров.

Ночь в Москве прошла спокойно. Активных действий "мятежники" не предпринимали. Редкие перестрелки в городе были привычным явлением. В пять часов утра, как и планировалось, началось наступление латышей. Трудно судить о том, происходили ли военные столкновения между поповцами и латышами на подступах к Трехсвятительскому переулку. Историк Томан считает, что происходили(99). Между тем в ночь с 6 на 7 июля был проливной дождь с грозой. Утром 7 июля был густой туман, "покрывший город серой непроницаемой завесой. Видеть вперед можно было шагов на 15 — 20, а отличить своих от противников было совершенно невозможно, так как и те и другие были в сером"(100). Какое-то сопротивление отряд Попова, возможно, оказал. Но доказательством упорного сопротивления левых эсеров были бы, конечно, жертвы, понесенные "мятежниками" или латышами. Между тем, в сделанном вечером 7 июля докладе о подавлении "мятежа" Подвойский и Муралов указывали, что раненых и убитых у большевиков — "единичные случаи"(101). Немногочислены были жертвы у Попова: к 10 часам утра 7 июля его отряд потерял 2–3 человека убитыми и 20 ранеными.

О слабом сопротивлении "восставших" говорило и то, что они пробовали вступить с большевиками в переговоры: вскоре после начала наступления большевистских частей Попов попробовал уладить конфликт мирным путем. Четверо парламентеров из отряда Попова пришли в дивизию, указали, что отряд стоит "за советскую власть во главе с Лениным" и ему "совершенно неясны и непонятны причины восстания".

Латыши запросили Вацетиса, но тот приказал парламентеров прогнать. О происшедшем доложили Троцкому, и Склянский начал переговоры с левыми эсерами. Их вел вышедший из особняка Морозова Саблин. Большевики предъявили левым эсерам ультиматум, срок которого истекал в 11.30. Обсуждавший в особняке Морозова условия ультиматума левоэсеровский актив отказался сдаться и попробовал улизнуть из осажденного здания. Именно в этот момент, видимо по истечении срока ультиматума, Склянский приказал командиру батареи латышских стрелков Э. П. Берзину начать обстрел, прямой наводкой с двухсотметрового расстояния. За несколько минут по обоим домам, в которых засели левые эсеры, было выпущено "16 снарядов с замедлителями, которые великолепно пробивали стены и разрывались внутри". Всего было выпущено 55 — 60 снарядов. После артобстрела сопротивления со стороны отряда Попова уже не было(102). Из заложников-большевиков во время обстрела никто не пострадал. Через 15 — 20 минут после начала атаки Дзержинский уже находился среди артиллеристов латышского дивизиона. Жертв было мало. У латышей — один убит и трое ранены. В отряде Попова в результате артобстрела погибли 14 человек и ранены были 40(103).

7 июля, независимо от участия в "восстании", левых эсеров арестовывали во всем городе на основании приказа специально созданной для разгрома ПЛСР Чрезвычайной пятерки, в которую, видимо, входили Ленин, Троцкий, Свердлов, Подвойский и Муралов. В войска рассылались политические комиссары из числа большевиков, образовывались революционные комитеты. В полдень 7 июля все было кончено: отряд Попова был разбит и бежал к Курскому вокзалу. Вацетис был награжден денежной премией: "Вы разгромили одну из самых больших политических комбинаций и не знаете, кого вы громили", — сказал Троцкий двусмысленно, вручая Вацетису пакет с деньгами(104).

В 4 часа дня Совнарком объявил населению, что "восстание левых эсеров в Москве ликвидировано", а "левоэсеровские отряды" обратились в бегство. Общее число арестованных достигло в Москве 444 человек(105). Когда вечером 7 июля Мальков доложил Ленину о результатах операции по преследованию левых эсеров, Ленин выслушал доклад внимательно, но спокойно, без особого интереса. "Было очевидно, что для него левоэсеровский мятеж уже прошлое"(106).

7 июля приказом члена президиума Моссовета Фельдмана всех левых эсеров, занимавших ответственные посты, сместили и заменили большевиками(107). В тот же день СНК образовал особую следственную комиссию в составе Стучки, члена ВЦИК и члена следственного отдела Ревтрибунала при ВЦИК В. Э. Кингисеппа и председателя Казанского совета и делегата Пятого съезда Я. С. Шейнкмана(108). Следователем комиссии назначалась Розмирович. В комиссию поступали все документы и материалы, относившиеся к событиям 6 — 7 июля, а также сведения об арестах. Освобождение арестованных производилось только с ведома комиссии(109).

Когда утром 7 июля в театр прибыл Каменев, левые эсеры потребовали немедленного освобождения и прекращения огня с обеих сторон. Спиридонова обвинила большевиков в насилии. Ее поддержал Колегаев, заявивший, что партия большевиков нарушала конституционные права. Каменев ответил, что речи о конституционных правах быть не может, так как "идет вооруженная борьба за власть", во время которой действует лишь один закон — "закон войны", и задержанные "вовсе не являются сейчас фракцией Пятого съезда Советов или ВЦИКа, а членами партии, поднявшей мятеж против советской власти"(110).

Беседа не дала результатов. Нужно было как-то провести день, и арестованные устроили концерт самодеятельности. В ночь на 8 июля большевики провели регистрацию арестованных, причем у всех конфисковали оружие. Спиридонову подвергли обыску и револьвер забрали насильно. 8 июля Свердлов, Троцкий и Ленин (именно в таком порядке стояли подписи)(111) постановлением ЦК РКП(б) решили "произвести в течение ночи с 8 на 9 выяснение отношения делегатов V съезда л[евых] эсеров к авантюре". Все материалы подлежали передаче в следственную комиссию. За заполнением этой анкеты (которая называлась "Вопросы особой следственной комиссии") левые эсеры провели третью ночь своего заточения. Историк Спирин насчитал в архиве 173 такие анкеты. Примерно 40 % делегатов, по его сведениям, осудили убийство Мирбаха; половина дала уклончивый, неопределенный ответ, а остальные отказались отвечать. Подавляющее большинство арестованных делегатов высказалось против войны с Германией, считая, что советская Россия к этой войне еще не готова(112). После всего, становилось ясно, что съезд Советов не разорвал бы Брестской передышки, как того опасался Ленин.

Поскольку в Большом театре 9 июля намечалось возобновление работы съезда, левых эсеров поместили в Малый театр. Лишенные права участвовать в заседаниях, исключенные из правительства, частью арестованные, политически уничтоженные, левые эсеры уже не были опасны большевикам. 9 июля Троцкий объявил о том, что партия левых эсеров "совершила окончательное политическое самоубийство" и "уже не может воскреснуть"(113). В тот же день съезд Советов, на котором остались фактически одни большевики, потребовал "суровой кары для преступников" и заявил, что левым эсерам "не может быть места в Советах"(114). Все это позволило Свердлову уже 10 июля заверить большевистских делегатов Пятого съезда, что большинство арестованных "завтра, самое позднее послезавтра будут освобождены как явно непричастные к выступлениям". Большевики уже не обвиняли в восстании против советской власти всех левых эсеров, как партию.

Помягчение отношения советского правительства к ПЛСР 10 июля, возможно, имело свою целью расколоть левых эсеров. Так, Свердлов в речи во ВЦИК указал, что из ВЦИКа не будет исключены только те члены ПЛСР, которые "подадут заявления о своей несолидарности с действиями" ЦК(115). В целом, маневр Свердлова был успешен: 15 июля "целый ряд организаций сделал соответствующие заявления"(116). 18 июля Московский областной совет исключил из своего состава всех левых эсеров (их было десять человек), членов Исполкома, отказавшихся осудить убийство Мирбаха. По аналогичным причинам исключениям подверглись эсеры Московского городского и районных Советов. Тогда же Московский губернский совет постановил "считать фракцию левых эсеров исключенной в целом", а левых эсеров Филиппова и Павлова, "выразивших осуждение авантюры" и "свою солидарность с партией пролетариата, считать полноправными членами президиума"(117). Здесь тоже с успехом была применена тактика раскола. К концу июля ПЛСР сдала практически все позиции в управлении страной.

Из большевиков под подозрением оставался только Дзержинский. Задержание его левыми эсерами не снимал с повестки дня вопрос о причастности Дзержинского к убийству германского посла. Показания Дзержинского о его связях с германским посольством были весьма сумбурны, а оправдательные аргументы — сомнительны(118). Дзержинский, например, утверждал, что осведомители германского посольства Гинч и Бендерская были провокаторами, но замалчивал, что информация их была достоверной, и не уточнял, на кого эти "провокаторы" работали. Между тем очевидно, что Гинч и Бендерская не сотрудничали с большевиками или ВЧК. По делу об убийстве Мирбаха они к суду не привлекались и вряд ли работали на левых эсеров. Они, очевидно, были информаторами германского посольства. Но поскольку по договоренности с немцами ВЧК не могла арестовывать осведомителей Мирбаха, Бендерскую и Гинча арестовали лишь 6 июля, вскоре после убийства германского посла149, когда, судя по всему, чекисты уже не боялись действовать вопреки интересам германского посольства. Материалы дознания по делу этих осведомителей опубликованы не были, а сами Гинч и Бендерская в тот же день навсегда исчезли из поля зрения и немцев, и большевиков.

Подозрения, павшие на Дзержинского, заставили Свердлова, Троцкого и Ленина, во избежание невыгодных разоблачений, снять Дзержинского с поста председателя ВЧК. Вопрос об этом рассматривался на специальном заседании ЦК РКП(б). 7 июля Дзержинский подал официальное заявление в СНК об освобождении его от должности ввиду того, что он является "одним из главных свидетелей по делу об убийстве германского посланника графа Мирбаха"(119). Видимо для того, чтобы несколько успокоить немцев, постановлению о снятии Дзержинского придали демонстративный характер: оно "было напечатано не только в газетах, но и расклеено всюду по городу"(120). Временным председателем ВЧК назначался Петерс. Коллегия ЧК объявлялась распущенной и в недельный срок должна была быть реорганизована. Все те, кто "прямо или косвенно были прикосновенны к провокационно-азефской деятельности" Блюмкина, подлежали "устранению"(121). Правда, снятие Дзержинского, было фикцией. Как вспоминал шесть лет спустя Петерс, Дзержинский фактически "оставался руководителем ВЧК, и коллегия была сформирована при его непосредственном участии"(122).

14 июля газеты сообщили о расстреле В. А. Александровича. Его арестовали днем 7 июля "при попытке сесть в автомобиль и удрать"(123). Перед расстрелом с Александровичем долго наедине разговаривал Петерс. Тот показал, что, как член ЦК ПЛСР, подчинялся партийной дисциплине, и это было его единственное оправдание. "Он плакал, долго плакал, — вспоминал Петерс, — и мне стало тяжело, быть может потому, что он из всех левых эсеров оставил наилучшее впечатление"(124). На допросе Александрович сказал, что отданные им приказы, в частности об аресте Лациса и Петерса, основывались на указаниях ЦК ПЛСР. На остальные вопросы он отвечать отказался(125). В ночь на 8 июля он был застрелен, видимо, лично Дзержинским(126), причем не исключено, что Александровича расстреляли "для удовлетворения требований немцев"(127), т. е., сделали из него "искупительную жертву", принесенную германскому правительству. Может быть, именно поэтому уже казненному Александровичу большевики пели дифирамбы. "Он был революционер, и мне рассказывали, что он умер мужественно", проронил Троцкий на съезде 9 июля. "Александровичу я доверял вполне, — указывал Дзержинский, "всегда почти он соглашался со мною", "это меня обмануло и было источником всех бед. Без этого доверия я […] не поручил бы ему расследовать жалобы, поступавшие иногда на отряд Попова, не доверял бы ему, когда он ручался за Попова в тех случаях, когда у меня возникли сомнения в связи со слухами о его попойках. Я и теперь не могу примириться с мыслью, что это сознательный предатель, хотя все факты налицо и не может быть после всего двух мнений о нем"(128).

Коварный Александрович обманул доверчивого Дзержинского. За это доверчивый Дзержинский коварного Александровича расстрелял. Только кто же поверит в наивность Дзержинского? Уж по крайней мере не арестованная Спиридонова. "Александрович в этот день только по Блюмкину догадался, что затевается акт против Мирбаха, — писала она в ноябре 1918 г., - и события завертели его раньше, чем он успел опомниться. Мы от него скрывали весь мирбаховский акт, а другого ведь ничего и не готовилось. Он выполнял некоторые наши поручения, как партийный солдат, не зная их конспиративной сущности. О других расстрелянных и подавно нечего говорить"(129).

До окончания разгрома ПЛСР 6 и 7 июля один из главных инициаторов расправы с левыми эсерами — Ленин — был хладнокровен и жесток. Но очевидно, он не мог не испытывать душевного неудобства, поскольку в соответствии с его приказами артиллерийским огнем прямой наводкой расстреливались партийные друзья большевиков, вчерашние союзники, поговаривавшие о слиянии с РКП(б), преданные революции левые эсеры. Только этим можно объяснить странный факт приезда Лениным вечером 7 июля в особняк Морозова, где отсиживались левые эсеры(130). Вместе с Крупской, единственной свидетельницей столь странного для Ленина поступка, он ходил по комнатам разрушенного дома в Трехсвятительском переулке, дробя подошвами ботинок куски лежавшей на полу обвалившейся штукатурки и разбитого стекла. Он молча думал и скоро попросил увезти его обратно в Кремль(131).

10 июля особая следственная комиссия приступила к расследованию террористического акта и "восстания" левых эсеров. Убийц Мирбаха комиссия найти не пыталась. Об Андрееве все странным образом забыли. В постановлении Пятого съезда Советов, принятом 9 июля по докладу Троцкого, — "Об убийстве Мирбаха и вооруженном восстании левых эсеров" — упоминался только Блюмкин, тоже не арестованный. По этому поводу германским правительством неоднократно посылались протесты, что "убийство графа Мирбаха не было искуплено соответствующими карами виновников и конспираторов преступления", а террористы "не были задержаны"(132).

За неимением убийц Мирбаха, Особая следственная комиссия, располагавшая лишь признанием Спиридоновой, пыталась убедить кого-нибудь из руководителей ПЛСР "пожалеть Спиридонову, которая, как мученица, взяла все на себя" и признаться в заговоре ЦК(133); однако ЦК ПЛСР, вообще отказался принять на себя ответственность за столкновения 6 — 7 июля, и утверждал, что "не руководил этими военными действиями"(134). Не добившись признаний от членов ЦК ПЛСР, комиссия стала допрашивать прочих участников "мятежа" — рядовых левых эсеров и бойцов отряда Попова, которые также отрицали факт "восстания" и намерение свергнуть советскую власть(135). Всего особая следственная комиссия допросила около 650 человек, но ее выводы полностью разошлись с заявлениями Свердлова, Ленина и Троцкого о "восстании против советской власти". Из показаний членов отряда Попова со всей очевидностью следовала абсурдность обвинений в восстании. Выслушав признания сотен участников "восстания", члены комиссии подтвердили их невиновность. Кингисепп писал по этому поводу, что "значительная часть вооруженных сил Трехсвятительского Пьемонта(136) находилась в полном неведении и непонимании происходящего даже 7 июля, когда среди них разрывались снаряды. Все финны в составе более двух рот так и были убеждены, что они защищаются против австро-германцев, которые, облачившись в красноармейские мундиры, восстали для свержения советской власти"(137).

Если к подобным выводам приходили члены комиссии — большевики, что же оставалось думать левым эсерам. Выступавший от их имени 15 июля на заседании ВЦИК Светлов был в полной растерянности и недоумении. Он указал на безосновательность обвинений ПЛСР в попытке свержения советской власти и поставил под сомнение причастность партии в целом к убийству Мирбаха, указав, что результаты расследования, произведенного следственнной комиссией, еще не обнародованы, и "более спокойная оценка того, что произошло" побуждает "откинуть квалификацию действий" ЦК ПЛСР "как попытку захвата или свержения советской власти". "Здесь совершенно определенно был террористический акт", сказал Светлов, "попытки захвата или свержения советской власти не было"(138).

Следственная комиссия, фактически, пришла к аналогичному заключению. Но таких результатов расследования больше всего опасались руководители РКП(б). Поэтому комиссию, только что начавшую работу, спешно распустили. Стучку в начале сентября послали в Берлин. Шейнкмана вернули в Казань (где 8 августа он был расстрелян освободившими город Белыми)(139). 13 сентября коллегия наркомата юстиции вынесла постановление о передаче дела в следственную комиссию Ревтрибунала при ВЦИК. Но дальнейшее расследование по существу прекратилось, хотя главный обвиняемый — Блюмкин — еще не был выслушан. Свои показания об июльских событиях он дал только в апреле-мае 1919 г. На вопрос о восстании левых эсеров Блюмкин ответил:

"Я знаю только одно, что ни я, ни Андреев ни в коем случае не согласились бы совершить убийство германского посла в качестве повстанческого сигнала. Обманул ли нас ЦК и за нашей спиной произвел попытку восстания? Я […] знаю, что подобного действия он не мог совершить. Партию […] всегда занимала мысль о том, что необходимо во что бы то ни стало объединиться с коммунистами. Все сознательные работники и такие члены партии, как М. А. Спиридонова, тогда искали этого объединения и если не нашли его, то не по своей вине. В Трехсвятительском пер. 6-го и 7-го, по-моему, осуществлялась только самооборона революционеров. Да и ее не было бы, если бы ЦК [ПЛСР] согласился меня выдать власти. […] Восстания не было […] Убийство Мирбаха завершилось совершенно неожиданными политическими последствиями. Из акта протеста против вожделений германского империализма, из акта революционной самозащиты Советской России убийство Мирбаха было превращено в акт партийной вражды левых эсеров с коммунистами и в действие, враждебное советской власти. Мало того, этот акт был истолкован советской властью как сигнал к восстанию левых эсеров против нее. Вместо выступления против германского империализма он был превращен в вооруженное столкновение двух советских партий"(140).

В 1922 году было впервые опубликовано письмо Спиридоновой, написанное 17 июля 1918 года, тоже отрицающее заговор против советской власти и восстание:

"Газеты читаю с отвращением. Сегодня меня взял безумный хохот. Я представила себе — как это они ловко устроили. Сами изобрели "заговор". Сами ведут следствие и допрос. Сами свидетели и сами назначают главных деятелей — и их расстреливают […]. Ведь хоть бы одного "заговорщика" убили, а то ведь невинных, невинных. […] Как их убедить, что заговора не было, свержения не было […]. Я начинаю думать, они убедили сами себя, и если раньше знали, что раздувают и муссируют [слухи], теперь они верят сами, что "заговор" [был]. Они ведь маньяки. У них ведь правоэсеровские заговоры пеклись как блины"(141).

Однако и Блюмкина, и Спиридонова со своими признаниями опоздали. 6 июля началось стремительное падение партии левых эсеров, от которого она уже не оправилась. Если на Пятом съезде Советов ПЛСР располагала более чем 30 % всех мандатов, то на Шестом, состоявшемся всего лишь через четыре месяца, левые эсеры владели лишь одним процентом голосов, 98 % депутатских мест принадлежали теперь большевикам, причем члены левоэсеровской партии винили в июльских событиях самих себя и ЦК собственной партии; комплекс того, что большевики были преданы ими в критический для коммунистической революции момент, не покидал многих левоэсеровских лидеров, а низы партии, критикуя ЦК ПЛСР, встали на позиции большевизма.

Убийство германского посла удивительным образом на сутки сплотило расколотых до того брестским вопросом большевистских руководителей: Ленина, Троцкого и Свердлова. Находчивыми и решительными действиями они разгромили своего главного политического противника — партию левых эсеров и фактически ликвидировали фракцию левых коммунистов, молчаливо склонивших голову перед угрозой новых "антисоветских" выступлений (в чем была обвинена ПЛСР). Это не означало, однако, что актив большевистской партии смирился с "тильзитским" миром. В июле-августе 1918 года резче, чем когда-либо, проступила угроза личной власти Ленина. На политическом горизонте вырисовывалась фигура нового партийного руководителя: не оратора и идеолога, каким был Троцкий, и не авторитетного вождя, кем был Ленин; а незаметного партаппаратчика, функционера, известного лишь в узких кругах партии — фигура Я. М. Свердлова.

Председатель ВЦИК, член ЦК, секретарь ЦК, Свердлов постепенно сосредотачивает в своих руках всю партийную работу. Его подпись чаще других мелькает под документами. С июля 1918 года он подписывается титулами: секретарь ЦК РКП(б) или даже просто "секретарь"; "за секретаря" подписывается К. Новгородцева — жена Свердлова; все чаще и чаще на места идут письма от имени "Секретариата ЦК" (а не ЦК, как это было принято до августа 1918 и после сентября 1918 г.). 26 августа 1918 года Свердлов направляет письмо Вологодскому комитету РКП(б), подписав его новым титулом: "Председатель ЦК РКП Я. Свердлов"(142). Иными словами, за несколько недель до покушения на Ленина Свердлов принимает на себя функции, которые через несколько лет перейдут его приятелю по ссылке в Туруханском крае, еще одной серой ломовой лошадке революции — Иосифу Сталину. Функции генерального секретаря партии.

1. Дантоны и Робеспьеры русской революции. Из истории левоэсеровского мятежа. Публ. Я. Леонтьева. — Независимая газета, 26 июля 1996 г., с. 5.

2. Красная книга ВЧК, т. 1. Изд. 2-е, уточненное. Политиздат, 1989. Первое издание книги вышло в 1920 году и было немедленно конфисковано. До переиздания книги в 1989 году историки могли пользоваться лишь машинописной копией книги, хранящейся на микрофильме в главных архивах США.

3. К. Гусев. Крах партии эсеров. М., 1963, с. 193 — 194; И. И. Минц. Год 1918-й. М., 1982, с. 408 — 409.

4. Красная книга ВЧК, с. 185–186.

5. Там же, с. 295–298, 308.

6. М. Спиридонова. Прошь Прошьян. К биографии Прошьяна. — ж-л. Каторга и ссылка, кн. 9, М., 1924, с. 222.

7. Ленин. Памяти Прошьяна. Правда, 20 декабря 1918 г.

8. Красная книга ВЧК, с. 295–309.

9. См. Кремль за решеткой. (Подпольная Россия.) Изд. Скифы, Берлин, 1922, с. 13.

10. Красная книга ВЧК, с. 271, 299.

11. Там же, с. 268–269.

12. Л. М. Спирин. Крах одной авантюры. (Мятеж левых эсеров в Москве 6 — 7 июля 1918 г.) М., 1971, с. 85.

13. Красная книга ВЧК, с. 298–299.

14. См. неопубликованную рукопись Штейнберга, хранящуюся в архиве Гуверовского института: I. Steinberg. The Events of July 1918, p. 1, а также брошюру Штейнберга: Socialist Russia. The Events of July 1918, Geneva, 1918, 70 pp.). Наличие восстания Штейнберг отрицал и в написанной им биографии Марии Спиридоновой, вышедшей на английском языке в 1934 г.

15. П. Мальков. Записки коменданта Кремля. М., 1967, с. 216 — 217.

16. Гусев. Крах партии эсеров, с. 195.

17. Там же, с. 193.

18. Красная книга ВЧК, с. 269.

19. Спирин. Крах одной авантюры, с. 85.

20. К 1996 году некоторые российские историки уже "пришли к выводу, что контрреволюционный антисоветский и антибольшевистский мятеж [левых эсеров] не был ни контрреволюционным, ни антисоветским, ни антибольшевистским. Более того, мятеж'' не был мятежом". (Левые эсеры и ВЧК. Сборник документов. Казань, 1996, с. 10).

21. Подробнее о Спиридоновой см. Ю. Фельштинский. Вина и расплата. — газ. Новое русское слово, 4 декабря 1982 г.

22. Красная книга ВЧК, с. 264.

23. М. П. Ирошников. Создание советского центрального государственного аппарата. Совет народных комиссаров и народные комиссариаты, октябрь 1917 — январь 1918 г. Изд. 2-е. Л., 1967, с. 73.

24. Согласно адресной книге "Весь Петроград на 1916 г." барон Роман Романович Мирбах в 1916 г. проживал на Фурштадской, 9 и был чиновником особых поручений при Главном управлении собственной его императорского величества канцелярии по учреждению императрицы Марии. (Весь Петроград на 1916 год. Адресная и справочная книга г. Петрограда, двадцать третий год издания, под ред. А. П. Шашковского, с. 448.) Проследить дальнейшее местопребывание Р. Р. Мирбаха не удается: в послереволюционных адресных книгах он уже не числится. Катков, впрочем, указывает в своей статье, что "по слухам племянник германского посла" проживал потом во Франции. Но это были только слухи, никем не проверенные.

25. Красная книга ВЧК, с. 197.

26. Там же, с. 198.

27. Там же, с. 200.

28. Там же.

29. Соломон. Среди красных вождей, с. 81. Переиздана в Москве в 1995 г. (по переизданию: с. 55).

30. Цит. по кн. Спирин. Крах одной авантюры, с. 75.

31. Красная книга ВЧК, с. 297.

32. Н. Мандельштам. Воспоминания. Нью-Йорк, 1970, с. 112 — 113.

33. Из истории Всероссийской Чрезвычайной комиссии, 1917 — 1921 гг. Сб. док. М., 1958, с. 154.

34. Красная книга ВЧК, с. 264, 183, 261.

35. Н. Мандельштам. Воспоминания, с. 113.

36. Из истории ВЧК, с. 151 — 154. По соглашению с германским правительством ЧК не имело права арестовывать сотрудников германского посольства (хоть и советских граждан) без санкции посольства. Ответа на свой запрос об аресте Дзержинский получить не успел.

37. Красная книга ВЧК, с. 261.

38. М. Геллер, А. Некрич. Утопия у власти. Изд. 2-е, 1986, с. 69. Глава написана М. Геллером.

39. Подробнее об этом см. Ю. Г. Фельштинский. Большевики и левые эсеры. Октябрь 1917, июль 1918. На пути к однопартийной диктатуре. Париж, 1985, с. 164–257; Ю. Фельштинский. Крушение мировой революции. Брестский мир. Октябрь 1917 — ноябрь 1918. М., изд. Терра, 1992, с. 432–512.

40. Соломон. Среди красных вождей, с. 83 (по переизданию: с. 56–57).

41. Д. Кармайкл. Троцкий. Иерусалим, 1980, с. 143.

42. О. Kuusinen. Before and After Stalin. 1974, рр. 36–37.

43. Л. М. Спирин. Классы и партии в гражданской войне в России. 1917–1920 гг. М., 1968. С. 29, 174.

44. Ботмер. С графом Мирбахом в Москве, с. 80.

45. В. Д. Бонч-Бруевич. Воспоминания о Ленине. Изд. 2-е, дополненное. М., 1969, с. 299.

46. См. Ф. Э. Дзержинский. Избранные статьи и речи. М., 1947, с. 112, прим. ред.

47. Троцкий. О Ленине, с. 117.

48. Красная книга ВЧК, с. 270.

49. Троцкий. О Ленине, с. 118.

50. Там же.

51. Mitleid и Beileid — близкие по смыслу слова. Но первое скорее переводится как "симпатия", а второе как "соболезнование".

52. Троцкий. О Ленине, с. 118 — 119.

53. Дзержинский. Избранные статьи и речи, с. 112, примечание; Свердлова. Яков Михайлович Свердлов, с. 362.

54. Мальков. Записки коменданта Кремля, с. 208, 209; Спирин. Крах одной авантюры, с. 40; Б. А. Томан. За свободную Россию, за свободную Латвию. Латышские стрелки и красноармейцы в первый год советской власти. М., 1976, с. 180.

55. Записки института Ленина, т. 3. М., 1928, с. 42; Ленин. ПСС, т. 50, с. 112 — 113.

56. Бонч-Бруевич. Воспоминания о Ленине, с. 308.

57. Сообщение телефонистки Борисовой. Опубл. в кн.: Бонч-Бруевич. Воспоминания о Ленине, с. 308.

58. Позже к обширным инструкциям районным Советам Москвы о разгроме ПЛСР была сделана приписка: "Настоящее объявление не подлежит пока опубликованию, а предназначается исключительно для внутреннего употребления" (Красная книга ВЧК, с. 243).

59. Спирин. Крах одной авантюры, с. 14.

60. На эту зачеркнутую строчку историки не обратили должного внимания. Она приводится лишь в одном издании работ Ленина: "Записках института Ленина", т. 3, с. 42.

61. Красная книга ВЧК, с. 195.

62. Из истории Всероссийской Чрезвычайной комиссии, с. 155.

63. Красная книга ВЧК, с. 195–196.

64. Бонч-Бруевич. Воспоминания о Ленине, с. 303 — 304.

65. G. Hilger, A. Meyer. The Incompatible Allies. A Memoir-History of Soviet German Relations 1918–1941. New York, 1953, p. 7.

66. Красная книга ВЧК, с. 271.

67. С. Г. Тихомолов. Восемь лет с Дзержинским. В кн.: О Феликсе Эдмундовиче Дзержинском. Воспоминания, статьи, очерки современников. М., 1977, с. 139.

68. Бонч-Бруевич. Воспоминания о Ленине, с. 309.

69. Красная книга ВЧК, с. 271.

70. Спирин. Крах одной авантюры, с. 15.

71. Известия ВЦИК, 8 июля 1918.

72. Там же, 14 июля 1918.

73. Я. Петерс. Воспоминания о работе ВЧК в первый год революции. Былое, № 2, 1933 (Париж), с. 107 — 108; Красная книга ВЧК, с. 261–262.

74. Там же.

75. Р. Локкарт. Буря над Россией. Исповедь английского дипломата. Рига, 1933, с. 288.

76. Мальков. Записки коменданта Кремля, с. 216.

77. J. Carmichiel. Trotsky. An Appreciation of His Life. New York, 1975, р. 498.

78. Советская историческая энциклопедия, т. 13. М., 1971, с. 751, статья "Спиридонова".

79. Л. Троцкий. Сочинения. М., 1923 — 1927, т. 17, ч. 1, с. 467–468.

80. Прожектор, № 27 (145), 1928, с. 12. 6 июля — в Большом театре. За подписью "Е."

81. Свердлова. Яков Михайлович Свердлов, с. 361; Петерс. Воспоминания о работе ВЧК в первый год революции, с. 107 — 108.

82. Прожектор, № 27 (145), 1928, с. 12. 6 июля — в Большом театре. За подписью "Е.".

83. Гусев. Крах партии эсеров, с. 207; Прожектор, № 27 (145), 1928, с. 12.

84. Дзержинский. Избранные статьи и речи, с. 113.

85. Ф. Э. Дзержинский. Избранные произведения в двух томах, т. 1. М., 1957, с. 268 — 269; там же, т. 1. 2-е изд., 1967, с. 264 — 265.

86. Красная книга ВЧК, с. 286.

87. Там же, с. 301.

88. М. Спиридонова. Открытое письмо Центральному комитету партии большевиков. — Грани, 1986, № 139, с. 194.

89. Дзержинский. Избранные статьи и речи, с. 116.

90. Красная книга ВЧК, с. 271–172.

91. Там же, с. 209–210.

92. Там же, с. 263.

93. Известия ВЦИК, 8 июля 1918.

94. Красная книга ВЧК, с. 265, 272, 266.

95. Вацетис. Июльское восстание в Москве, с. 27 — 28.

96. Томан. За свободную Россию, с. 179.

97. С. Далинский. — в сб. Память, № 2, с. 79.

98. Штейнберг. July Events of 1918.

99. Томан. За свободную Россию, с. 183.

100. Вацетис. Июльское восстание в Москве, с. 32.

101. Красная книга ВЧК, с. 237.

102. Спирин. Крах одной авантюры, с. 66.

103. Томан. За свободную Россию, с. 183 — 184.

104. Вацетис. Июльское восстание в Москве, с. 38. Ленин, видимо, тяготился услугой, оказанной большевикам Вацетисом. Кто знает, быть может именно поэтому 30 августа 1918 г. он предложил Троцкому Вацетиса расстрелять (The Trotsky's Papers 1917–1922, v. 1. Гаага, 1964, стр. 116). Но Вацетиса спасло покушение на Ленина, происшедшее в тот же день; и вопрос о расстреле отпал сам по себе. Только в 1937 году Сталин привел в исполнение ленинский приговор — Вацетиса расстреляли.

105. Согласно сообщению Московского окружного военного комиссариата от 11 июля 1918 г.

106. Мальков. Записки коменданта Кремля, с. 211.

107. Упрочение советской власти в Москве и Московской губернии. М., 1958, с. 142.

108. Декреты советской власти, т. 2. М., 1959, с. 536 — 537.

109. Упрочение советской власти в Москве и Московской губернии, с. 142.

110. Спирин. Крах одной авантюры, с. 53.

111. Известия ЦК КПСС, № 5, 1989, стр. 145, 146. Документ написал рукою Свердлова.

112. Спирин. Крах одной авантюры, с. 54.

113. Цит. по кн.: Кармайкл. Троцкий, с. 43.

114. Стенографический отчет Пятого Всероссийского съезда Советов. М., 1918, с. 209.

115. Я. М. Свердлов. Избранные произведения. Т. 2. М., 1959, с. 246.

116. РСФСР. ВЦИК. Созыв V. Стенографический отчет. М., 1919, с. 57, 58, 61, 62.

117. Цит. по кн.: Ю. И. Шестак. Тактика большевиков по отношению к партии левых эсеров и отколовшимся от нее партиям "революционных коммунистов" и "народников-коммунистов". М., 1971, с. 101.

118. Дзержинский. Избранные статьи и речи, с. 111 — 116.

119. Правда, 8 июля 1918, № 139.

120. Бонч-Бруевич. Воспоминания о Ленине, с. 316.

121. Известия ВЦИК, 8 июля 1918, № 141.

122. Петерс. Воспоминания о работе ВЧК в первый год революции, с. 110. 22 августа 1918 г. Дзержинскому был возвращен пост руководителя ВЧК (см. В борьбе за победу Октября. Сб. статей. М., 1957, с. 297 — 298).

123. Бонч-Бруевич. Воспоминания о Ленине, с. 316.

124. Петерс. Воспоминания о работе ВЧК в первый год революции, с. 109.

125. Спирин. Крах одной авантюры, с. 79.

126. Steinberg. In Workshop of the Revolution, 1953, p. 222.

127. Г. Соломон. Среди красных вождей, с. 82 — 83. Показания Александровича советскими чекистами опубликованы не были. Между тем есть все основания полагать, что данные им показания, равно как и показания Спиридоновой, опубликованные в "Красной книге ВЧК", были пересланы немцам в Берлин. На это указывает то обстоятельство, что в "Красной книге ВЧК" показаниям Спиридоновой предшествует пометка "Берлин". В новом издании 1989 года, с. 268, эта пометка была редакторами снята, но она имеется в машинописной копии "Красной книги ВЧК", хранящейся в архиве Гуверовского института и на микрофильме этой копии, хранящейся в библиотеке Гарвардского университета в Бостоне (с. 319 копии). То, что какие-то показания Спиридоновой и Александровича в Берлин в те дни пересланы были, следует из документа, хранящихся в архиве Троцкого (Архив Троцкого, Т-564). Кроме того, показания Спиридоновой напечатаны пунктом "б". Пункт "а" чекисты не опубликовали (см. с. 319 копии).

128. Красная книга ВЧК, с. 159.

129. Спиридонова. Открытое письмо Центральному комитету партии большевиков, с. 194.

130. Достоевский замечательно описывает состояние, в котором, должно быть, пребывал в те минуты Ленин, в эпизоде возвращения Раскольникова на место убийства старухи-процентщицы и Лизаветы.

"[…] Он шел и смотрел в землю. Вдруг, как-будто кто шепнул ему что-то на ухо. Он поднял голову и увидал, что стоит у того дома, у самых ворот […] Неотразимое и необъяснимое желание повлекло его. Он вошел в дом, прошел всю подворотню, потом в первый вход справа и стал подниматься по знакомой лестнице […] Ему представлялось почему-то, что он все встретит точно так же […] даже, может быть, трупы на тех же местах на полу. А теперь: голые стены, никакой мебели; странно как-то! Он подошел к окну и сел на подоконник".

131. Н. К. Крупская. Переезд Ильича в Москву и первые месяцы его работы в Москве. — в кн. Воспоминания о Владимире Ильиче Ленине, т. 2. М., 1957, с. 192–193. Советские историки не слишком убедительно объясняют поведение Ленина. Вот что пишут составители книги "Ленин в Москве": "После разгрома "лево"-эсеровского мятежа в Москве Владимир Ильич решил осмотреть особняк Морозова, в котором находился штаб "левых" эсеров. По воспоминаниям Н. К. Крупской, Владимира Ильича заинтересовало, почему эсеры выбрали этот особняк своим штабом и как организовали его защиту". (Ленин в Москве. М., 1957, с. 61 — 62.) Но левые эсеры не "выбирали" особняк Морозова — там расквартировывался отряд Попова. И никакой "организации защиты" проведено не было. Ленина тянуло к особняку увидеть результаты своего деяния. Визит Ленина в особняк был произведен в такой тайне, что о нем не знали даже охранявшие подступы к особняку солдаты. И появление в вечерние часы неизвестного автомобиля, направлявшегося к особняку, настолько удивило их, что по машине Ленина был открыт огонь. (М. И. Ульянова. О Ленине. М., 1969, с. 128.)

132. РСФСР. ВЦИК. Созыв V. Стенографический отчет, с. 89 — 90. Из речи Чичерина. В то, что Блюмкин так и останется не арестованным было очень трудно поверить. И одна одна из французских газет в статье о Блюмкине много лет спустя с уверенностью писала, что после покушения на Мирбаха Блюмкин "был арестован и заключен в тюрьму". (Статья "Я. Г. Блюмкин" в газ. La Lutte Ouvriere, 12 июня 1936, № 1, с. 1). Иное ведь и предположить было трудно.

133. Кремль за решеткой, с. 10.

134. РСФСР. ВЦИК. Созыв V. Стенографический отчет, с. 61.

135. Саблин объявил действия левых эсеров, начиная с ареста Дзержинского, актом самозащиты. Спиридонова обвинения в "восстании" также отвергла: "Все происшедшее является результатом стремительной защиты русским правительством убитых агентов германского империализма и самозащиты ЦК партии, совершившего это убийство" (Красная книга ВЧК, с. 269).

136. Пьемонт — бывшее королевство, ныне провинция северо-западной Италии. В 1821 г. в Пьемонте началась революция, которая, однако, потерпела поражение. Но с этого момента Пьемонт стал играть ведущую роль в деле создания единого национального итальянского государства, и название "Пьемонт" вскоре стало нарицательным, чем-то вроде "фронды".

137. Цит. по ст. Д. Рубнев. С. Цыпков. Следователь республики. — Волга, 1967, № 5, с. 122.

138. РСФСР. ВЦИК. Созыв V. Стенографический отчет, стр. 58.

139. В книге "В. И. Ленин и ВЧК" ошибочно указано, что Шейнкман погиб в 1919 г. (Ленин и ВЧК. Сборник документов (1917–1922 гг.). М., 1975, с. 649). В его фамилии иногда встречаются разночтения: Шейман, Шейнман, Шейкман.

140. Красная книга ВЧК, с. 304–307.

141. Кремль за решеткой, с. 12 — 13.

142. Известия ЦК КПСС, 1989, № 5, с. 155.