Вожди в законе

Заговор шестой: Тайна смерти Ленина

Вопрос о болезни и смерти В. И. Ленина в историографии был окутан тайной. Между тем его следует назвать отправным моментом советской истории. Считалось, что к ускорению смерти Ленина мог иметь отношение И. В. Сталин. По крайней мере именно его видели чуть ли ни единственным советским руководителем, незаинтересованным в вызродовлении председателя СНК. В настоящей главе будет показано, что Ленин был смещен с поста председателя СНК уже в середине 1922 года, что происшедшие события были равносильны государственному перевороту, что заговор, в результате которого Ленин оказался изолированным вплоть до самой своей смерти, носил широкий характер и что руководителями этого заговора были, скорее всего, Дзержинский и Сталин.

В 1983 году этой теме посвятил статью А. Авторханов, назвав ее: "Убил ли Сталин Ленина?"(1). "В высших партийных кругах Грузии, — писал А. Авторханов, — […] упорно распространялся слух, что Ленин не умер, а покончил жизнь самоубийством, приняв яд, данный ему Сталиным. Слух этот передавался в разных вариантах — то Сталин дал Ленину яд по его настойчивому требованию, чтобы избавиться от адских мук, то этот яд Сталин дал Ленину через своего агента-врача […] (называли даже имя). Был и такой вариант — Сталин разыскал для Ленина в Грузии народного целителя, […] а на самом деле этот целитель не лечил, а залечивал Ленина ядовитыми травами. Интересно, что во всех вариантах слухов неизменно присутствует яд, будто Сталин так и ездил к Ленину с флакончиком яда"(2).

Авторханову вторил один из американских биографов Ленина: "В последующие годы коммунисты, знавшие Ленина, собирались и шепотом обсуждали странный слух о том, что его отравил Сталин"(3).

Формальное назначение Сталина на пост генерального секретаря партии в апреле 1922 году было не началом восхождения Сталина к власти, а признанием того факта, что Сталин уже сосредоточил в своих руках необъятную власть. Возможность восхождения Сталина к власти в самом начале 1920-х годов предопределялась двумя факторами: болезненным состоянием Ленина, помешавшем тонкому психологу внутрипартийной борьбы прозевать восхождение своего политического (и даже физического) убийцы; и личными качествами Сталина. В историографии, особенно западной, было принято сохранять определенный язык, не называть вещи своими именами. Здесь не место искать первопричины самоцензуры многочисленных западных авторов. Отметим только, что с крушением Советского Союза почувствовали себя свободней и западные исследователи. Вот как характеризует Сталина в своей последней книге известный американский историк, дипломат, политический, общественный деятель Дж. Кеннан:

"Сталин представляется мне человеком, применительно к которому слово "негодяй" — огромная недооценка. Зависть, подозрительность, с явная наклонностью к садизму, поистине безграничная и сумасшедшая ревность в дополнение к столь же безграничным амбициям были его главными качествами"(4).

С этой характеристикой Сталина трудно не согласиться. Именно этот человек в 1922 году, заимствовав, говоря языком Кеннана — самые гадкие черты Ленина и Свердлова, стал восходить к руководству в партии и государстве.

До VIII съезда РКП(б) "генсеком" был Я. М. Свердлов. Секретариат ЦК, как тогда говорили, находился в его записной книжке. Ответственным секретарем ЦК была Е. С. Стасова, затем Н. Н. Крестинский, затем В. М. Молотов. Из членов Политбюро, избранных после Одиннадцатого съезда партии (Ленин, Зиновьев, Л. Б. Каменев, А. И. Рыков, Сталин, Томский, Троцкий) выбор, как на генсека, пал на Сталина. Отметим, что до начала болезни Ленина никаких политических разногласий между Лениным и Сталиным не было. 28 марта 1922 года Ленин публично защищает Сталина против Е. А. Преображенского, показывая всем делегатам Одиннадцатого съезда, на чьей он стороне, причем защищает Ленин Сталина по тем направлениям, на которых буквально через несколько недель он начнет с ним войну: национальная политика и Рабкрин(5).

О болезни Ленина, начиная с декабря 1920 года, мы знаем из многих источников. 3 марта 1921 г. Ленин пишет записку Каменеву, впервые опубликованную в 1989 году:

"Вижу, что на съезде. вероятно, не смогу читать доклада. Ухудшение в болезни после трех месяцев лечения явное: меня "утешали" тем, что я преувеличиваю […] и за умным занятием утешения и восклицания "преувеличиваете! мнительность!" — прозевали три месяца. По-российски, по-советски. Я попробую готовиться. Но готовьтесь и Вы. На съезде и пленуме Цека важен и мой доклад. Очень боюсь, что ни там, ни здесь не смогу. […] Разговоров и заседаний хуже не выношу, чем "сказануть раз в полгода". […] Имейте в виду, что обмен коротенькими записочками […] нервы выносят лучше разговоров (ибо я могу обдумать, отложить на час и т. д. Оч[ень] прошу поэтому завести стенографистку и чаще посылать мне (перед Пол[ит]Бюро) записки в 5-10 строк. Я подумаю час-два и отвечу"(6).

Думать час-два над запиской в несколько строк? Это уже не Ленин 1917 года!

О болезни Ленина писал Троцкий: "Здоровье Ленина резко надломилось в конце 1921 года"(7). В конце ноября 1921 года Ленина перед отъездом за границу посетила Андреева. 29 января 1924 года, скоре после смерти Ленина, она рассказывала в письме Горькому об этой встрече, оказавшейся последней:,Он долго что-то слушал, а потом вдруг говорит: "Какая вы еще, Мария Федоровна, молодая! Даже румянец во всю щеку от волнения… Краснеть не разучились. А вот я — уставать стал. Сильно уставать"''(8).

Наблюдательный Сталин не мог не знать, что Ленин заболевает. Отметим также, что 1921 год, когда писалась записка Ленина Каменеву — год введения НЭПа, второго, после Бресткого мира, оппортунистического шага Ленина. По непопулярности в кругах партийно-коммунистической номенклатуры НЭП мог сравниться только с Брестом. Точнее — компромисс на внутреннем фронте (НЭП) явился следствием компромисса на фронте внешнем (Брестское соглашение). А поскольку именно об этом и предупреждали Ленина многочисленные противники мира, от Троцкого до левых коммунистов, провозглашение НЭПа было со стороны Ленина обманом и издевательством над партией.

Однако, если при подписании Брестского мира его сторонники (в лице Ленина) и его противники (в лице всех остальных) с одинаковым рвением подчеркивали недолговечность Бреста, к НЭПу отношение было совсем иным. Насколько именно вводился НЭП и к каким последствиям он мог привести — в 1921 году не знал никто. Трудно сказать, насколько буквально воспринимал Ленин собственную фразу о том, что НЭП вводился "всерьез и надолго". По крайней мере этот лозунг ни у кого не должен был вызвать восторга. При хладнокровном анализе системы НЭПа должно было стать очевидным, что мирного сосуществования между всевластным, вооруженным, но бедным и голодным коммунисте, с одной стороны, и безоружным, сытым и богатым нэпмане, с другой, быть не может. Либо коммунист убьет нэпмана, либо нэпман отнимет власть у коммуниста. Случилось первое.

Во внутрипартийной борьбе в этот период Ленин и его оппоненты учли уроки Брестского мира. Было ясно, что Ленина не возьмешь открытой критикой, как делалось это спрошь и рядом во время дискуссии о мире в 1918 году. Одновременно Ленин пытался избежать теперь открытой дискуссии, приведшей в 1918 году к расколу партии и фактическому остранению Ленина от власти. При внешней поддержке Политбюро (которой в вопросе НЭПа никогда не было и не могло быть) Ленин круто изменил внутриполитический курс правительства, искренне считая, что в 1921 году он преодолел оппозицию легче, чем в 1918.

Но Ленин ошибся. Опорой Сталина в борьбе против Ленина, открыто начавшейся в 1921 году (и еще незаметной широким слоям партии) служили безликие партийные функционеры, уступающие по вине Ленина власть нэпману. В списке поражений Ленина НЭП, являвшийся следствием предшествующей оппортунистической политики (Бреста), стоял на последнем месте. Во главе списка были: несостоявшаяся из-за Брестского мира революция в Европе; поражение в войне с Польшей (открыто саботируемой Сталиным); Кронштадское восстание 1921 года; крестьянские восстания, из которых лишь по случайному недоразумению Тамбовское считается самым крупным… Кого же было винить в этих провалах, как не главу правительства? И вот теперь этот же руководитель единоличным решением бросал партию в новую крайность — НЭП.

О борьбе за власть между Лениным и Сталиным в это время можно судить лишь по намекам. 4 июня 1921 года Ленин пишет письмо в Берлин Г. Л. Шкловскому. Это письмо М. И. Ульянова шарактеризует как сообщение Ленина Шкловскому о том, "что под В. И., так сказать, подкапываются. Кто и как — это остается тайной"(9). Впрочем, эту тайну легко разгадать, если посмотреть, кто же в партии именно в этот период поднимается выше всех по иерархической лестнице. Этот человек — Сталин. В. П. Наумов пишет: "Со второй половины 1921 года Политбюро поручает ему вести организационную работу в Центральном комитете. Ему вменялась подготовка пленумов ЦК, сессий ЦИК и другое, то есть по существу он исполняет обязанности секретаря ЦК"(10).

24 декабря 1921 года "Правда" за № 294 публикует басню Демьяна Бедного (Е. А. Придворова)(11). Следует отметить, что пролетарский поэт Бедный был старым партийным функционером. В 1910 году он познакомился с В. Д. Бонч-Бруевичем, будущим секретарем и помощником Ленина. Бонч-Бруевич, в свою очередь, познакомил Бедного со многими большевиками. С 1911 года Бедный печатался в большевистской "Звезде", позднее переименованной в "Правду". В середине апреля 1912 года Бедный знакомится со Сталиным, затем с Молотовым и Свердловым. В том же году Бедный вступает в партию, заочно, через переписку, знакомится с Лениным, который ему очень покровительствует и талант которого ценит. В 1914 году Бедный знакотся с Горьким. Во время первой мировой войны — с сестрами Ленина М. И. Ульяновой и А. И. Елизаровой. В апреле 1917 года Бедный встречается с Лениным и с апреля по июнь помогает ему при редакторовании "Правды", не теряя связи со Сталиным. Сталин публикует в "Правде" статью "Американские миллионы", направленную против министра-меньшевика Церетели. Бедный пишет против Церетели стихотворение "Коалиционное". Сталин пишет в "Правду" статью "Заговор против революции" (против Корнилова). Бедный пишет о том же стихотворение "Песня". После неудавшейся июльской попытки захватить власть, когда Ленин прячется от ареста, Бедный, как и Бонч-Бруевич, рядом с Лениным(12).

Но самые близкие отношения сложились у Бедного со Сталиным. "В Кремле, как и во всей Москве, шла непрерывная борьба из-за квартир, которых не хватало", — писал Троцкий о 1919 годе(13). Приближенный Сталина, Бедный умудрился прожить в Кремле с марта 1918 до начала 1933 года, когда развелся с женой — Верой Руфовной Придворовой — и переехал, оставив кремлевскую квартиру жене, в особняк на Рождественском бульваре, 16. Бедный занимал половину особняка. Во второй половине размещался Государственный литературный музей, директором которого был старый знакомый Бедного — В. Д. Бонч-Бруевич.

Можно считать, что это было второе поражение Бедного в квартирном вопросе. Первое он потерпел в 1920 году — от Троцкого. И поскольку очевидно, что отказав Бедному в его требовании председатель РВС республики, занимавший пять комнат в Кавалерском корпусе, нажил себе еще одного совсем не безобидного врага, приведем выдержки из этого любопытного документа:

"Дорогой Лев Давидович!

Препровождаю Вам 5 моих листовок и 1 книжечку, изданные на Западном фронте […] В пятницу снова уезжаю для агитации — "До Советской Варшавы!", если не последует иных указаний […].

Что касается не разъездной, а оседлой работы, то я предвижу, что, проработав минувшую зиму самое большое в половину своей мощности, скоро я сойду на одну треть… У меня нет рабочего кабинета. Я — писатель, работающий на ночном горшке. Справа у письменного стола — две кровати — семейная и детская. У меня 2 комнаты с третьей — полусартиром.

Естественно, что Кремлевское домоуправление — по своему заявлению — сочло необходимым дать мне соседнюю с отдельным ходом комнату (щ 6 белого коридора) для рабочего кабинета. Ордер был написан, но [член Президиума ВЦИК] Лутовинов его зачеркнул, а [секретарь Президиума ВЦИК] Енукидзе исправить такое свинство отказался […].

Не поставить Вас в известность об этом я не мог. Моисей как-то ударил по скале палкой и из скалы брызнула живая вода. Вы меня осенью и зимой ударите партийной палкой десять раз, и ни черта из меня не брызнет. Или брызнет вода, а нужны боевые стихи.

Рядом со мной живут Петропавловские [семья комиссара Кремлевских военных курсов], […] а дальше за ними — т. Никитин [зав. финансовым отделом ВЦИК] […] Я предлагал: дать мне соседнюю комнату (щ 6) Петропавловских, а им отрезать комнату от Никитина.

Казалось бы, просто. И необходимо. Для дела. И Кремлевское домоуправление в таком смысле и составило ордер, отмененный Лутовиновым. Теперь я упираюсь в милейшего Енукидзе, который рассуждает как ишак […].

Хоть для очистки совести: знайте, дескать, дорогие товарищи, что после этого можно с меня спрашивать?

Уважающий и любящий Вас Демьян Бедный.

Приложения: 1) Листовки 2) План вышеперечисленных квартир"(14).

После переезда правительства в Москву в начале 1918 года в Кремле жило все советское руководство. Иногда к Бедному заходил Ленин. Иногда Сталин. Дружил Бедный и с секретарем ЦК Стасовой, бывал в секретариате, по ее словам, чуть ли не ежедневно. Для разъездов по фронтам гражданской войны в агитационных целях Бедному был выделен личный вагон первого класса (раньше принадлежавший одному из великих князей), который подцеплялся к поездам. Кажется, Бедный стал единственным писателем, удостоенным такой чести (причем вагон оставался в собственности Бедного чуть ли не до 30-х годов). Наградам Бедного не было конца. С 1922 года первым из советских писателей Бедный стал депутатом Моссовета. В Пензенской области его именем назвали город Беднодемьянск. В Одессой губернии — Демьянобедновскую волость. По Волге пустили пароход "Демьян Бедный". В пожизненное пользование Бедный получил дачу в Мамонтовке. К личной даче прибавилась еще и государственная. К личной машине с личным шофером — еще и казенная с казенным шофером.

Может быть самой большой наградой писателя следует считать его контракт с Госиздатом на издание полного собрания сочинений. Контракт был подписан, видимо, в конце 1922 года. Первый том вышел в 1925 году. До 1934 года, когда Бедный впал в немилость Сталина, успело выйти 19 томов, охвативших произведения до февраля 1932 г. В августе 1934 года, выступая на съезде писателей, Бедный говорил о двадцати томах своего собрания сочинений, еще не зная, что 20-й том опубликован не будет.

Печатался Бедный в основном в "Правде". Насколько политизированным было творчество Бедного, следует из стихотворения "В защиту басни", написанного им в 1936 году, после того, как летом 1935 года Сталин амнистировал Бедного и пригласил его к себе на дачу, самолично за ним заехав; после того, как Новый 1936 год Бедный также встречал на даче Сталина:

И можно ли забыть, чьим гением она

Была тогда оценена?

Чтоб я не бил по дичи мелкой,

А бил по зубрам бы, бродившим по лесам,

И по свирепым царским псам,

Моею басенной пристрелкой

Руководил нередко Ленин сам

Он — издали, а Сталин — был он рядом,

Когда ковалась им и "Правда" и "Звезда",

Когда окинувши твердыни вражьи взглядом,

Он мне указывал: "Не худо бы сюда

Ударить басенным снарядом!"

Отдав должное Ленину, Бедный все-таки указал, что Ленин был далеко, а Сталин — близко. Понятно, что именно близкий Сталин и руководил творчеством Бедного (когда и если это творчество требовало руководства). 17 октября 1921 года Бедный дарит Ленину только что вышедшую свою стихотворную повесть "Царь Андрон"(15), законченную 20 мая 1921 года. Вот как анализирует это произведение специалист по творчеству Деньяна Бедного Н. В. Гамалий:

"В […] повести, Царь Андрон'' рассказывается, как крестьяне свергли Советы, выгнали из Москвы и Петрограда большевиков. И сейчас же в стране возрождаются буржуазные партии. Возвращаются из-за границы старые царские чиновники, заводчики, банкиры и помещики. Не доверяет им крестьянский царь, но чтобы идти против них, надо призывать рабочую рать, а этого Андрон не хочет. Постепенно он становится марионеткой в руках своих и международных капиталистов […]. Народ вновь в кабале. […] Революционно настроенные трудящиеся во главе с большевиками ломают режим Андрона. Советская власть восстанавливается, а Андрон, переодевшись в сермягу, с позором бежит из дворца"(16).

Как когда-то бежал Керенский. Так Бедный протестовал против введения НЭПа, намекая Ленину, что тот превращается в царя Андрона. А поскольку Бедный протестовал лишь при Ленине и не протестовал при Сталине, следует заключить, что он был не столько искренним коммунистом, сколько послушным пером будущего генсека. В свете всего вышесказанного и нужно рассматривать басню Бедного "Не для чего иного", опубликованную в "Правде" 24 декабря:

Кузнец, Вавила Аникеев,

Зайдя в лакейскую и увидавши в ней

Навзрыд рыдающих лакеев:

"Ну, ж ваша барыня — с прислугой лютый змей!

— Сказал сочувственно Вавила,

— Побила морды вам?.. Расчет вам объявила?.."

"Побила?.. Пальчиком ей шевельнуть невмочь…

Едва не померла она об эту ночь…"

— Вавиле горестно лакеи отвечали.

"Так вот с какой ревете вы печали!"

"С та-ко-о-й!.. Позвали мы врача…

Предвестья у нее нашел паралича:

Слышь, ходит под себя. Вот третьи сутки кряду

Поочередно мы дежурим у нее:

Простынку ль подвернуть, подать ли ей питье"…

"Питье… — вздохнул кузнец, — часик бы… тас…

Мне подежурить тож… Я б дал ей, стерьве, яду!"

В Европе с "желтыми" придется заключать

Нам сделку некую, прибавлю: не навечно

И не затем, конечно,

Чтоб с ними сообща их барыню лечить(17).

Для непосвященных это была басня о том, как пролетарий-кузнец, вполне в духе пролетарского сознания, предлагает отравить умирающую барыню-эксплуататоршу, в то время как несознательные лакеи, собравшиеся вокруг барыни, скорбят из-за очевидной и скорой ее смерти. Для посвященных это была басня о планируемом или по крайней мере обсуждаемом Сталиным отравлении больного Ленина.

Итак, кто есть кто в басне Бедного. "Кузнец" — (кующий СТАЛЬ), конечно же Сталин. "Вавила" — сирийское имя, намекающее на нерусское происхождение Сталина. "Аникеев" — от Аника — воин-победитель, ассоциация также указывающая на Сталина, который, прийдя к Ленину ("барыне"), видит грустные лица большевистских лидеров. Сталин думает, что Ленин устроил им нагоняй и именно этим вызвана грусть на лицах. Но оказывается, что врачи обнаружили у Ленина прогрессивный паралич (сифилис). Услышав, что "лакеи", все-таки боящиеся остаться без Ленина, попеременно дежурят у больного, Сталин с присущей ему грубостью замечает, что если бы у него была возможность подежурить у Ленина, то вместо питья он дал бы "стерьве яду". Остается только гадать, пытался ли Бедный предупредить Ленина, что против него зреет заговор, или же, списав Ленина со счетов, издевался над теряющим власть председателем Совнаркома. Здесь нам несколько помогает мораль басни.

Обычно мораль — самое ясное в басне четверостишье. У Бедного "мораль" — самая сложная часть. "В Европе" — значит среди европейцев, эмигрантов, к каковым относились, в отличие от "подпольщиков", те, кто дожидался революции 1917 года в эмиграции — Ленин, Троцкий, Зиновьев, Радек… К подпольщикам относились, соответственно, Сталин, Свердлов Каменев… "С желтыми" — значит с продажными, т. е. с теми "лакеями", которые все еще идут за Лениным. "Нам" — это Сталину и его сторонникам — прежде всего Зиновьеву и Каменеву. "Сделка" — это соглашение между фракцией Сталина и сторонниками Ленина оставить Ленина у власти, но — "не на вечно", и не ради Ленина ("чтоб барыню лечить"), а потому что без Ленина оставаться пока еще страшно.

Басня не осталась незамеченной, и 27 марта 1922 года Ленин, до сих пор любивший Бедного, раскритиковал революционных поэтов из "Правды". Так как Бедный печатался в "Правде" чуть ли не каждый день, осведомленному читателю Ленина было ясно, кого именно критикуют. Бедный и те, кто за ним стоял, а за ним главным образом Сталин, в долгу не остались. 31 марта раскритикованный поэт публикует в "Правде" ответ Ленину — пространное стихотворение "Как надо читать поэтов":

Он, как всегда, я знаю, прав,

Но я, однако ж, не шарманщик,

Чтоб сразу дать другой мотив.

Если же учесть, что в описываемый период редактором органа ЦК партии (следует уточнить: органа секретариата ЦК, т. е. органа Сталина) был бывший левый коммунист и будущий союзник Сталина Н. И. Бухарин, невинные басни и стихи члена партии с 1912 года Бедного читаются совсем по-другому.

23 мая Ленин уезжает в Горки на отдых, и именно там в спокойной нерабочей обстановке у отдыхающего Ленина 25–27 мая случается первый серьезный приступ его болезни, повлекший частичный паралич правой руки и ноги и расстройство речи. 29 мая доктор А. М. Кожевников выехал с медсестрой М. М. Петрашевой брать у Ленина пункцию костного мозга. "У Владимира Ильича было расстройство речи, — вспоминает Петрашева. — Врачи просили его назвать какой-нибудь предмет, а он не мог. Просили написать, тоже не мог. Жаловался, что у него парализована то рука, то нога. Это были мгновенные параличи, быстро проходящие. Когда он начал ходить, был случай он упал во время такого паралича. […] Сирени в саду было много, но он не переносил никакого резкого запаха, а когда я приносила полевые цветы, он был доволен… Предписания врачей он выполнял очень строго и точно. Помню, мы решили убрать из его комнаты книги. Читать ему в это время не разрешалось"(18). В июне Ленину разрешили вставать, постепенно он стал сам умываться, относительно поправился и Петрашеву отпустили(19).

Сведения о болезни Ленина и возможном выходе его в отставку проникают в прессу. Белоэмигрантская газета "Руль", издающаяся в Берлине, аккуратно собирает всякие слухи. Уже 22 марта в передовице Руля "В потемках" Ленин назван "Кремлевским узником". 26 марта в передовице "Загадка" газета пишет:

"Совнарком занят обсуждением вопроса, какие меры следует принять на случай неизбежного выхода Ленина из состава правительства. Здоровье Ленина таково, что […] возвращение его к правительственной деятельности совершенно исключено. […] В экстренном заседании Совета народных комиссаров в понедельник [20 марта 1922 г.] обсуждался вопрос о мерах, которые надлежит принять в случае выхода Ленина из состава правительства. Председатель московского совета [Каменев] заявил, что рассчитывать на участие Ленина в правительственной деятельности по состоянию его здоровья в настоящее время не представляется возможным. Недавно на съезде металлистов Ленин, неожиданно выступивший с речью, заявил, что он сам едет в Геную, а сегодня большевистские газеты вновь оповещают, что во главе делегации будет стоять Чичерин, о поездке же Ленина речи быть не может".

В том же номере газета сообщает о заявлении Раковского, сделанном им в Берлине: "Положение Ленина не внушает опасений. По предписанию врачей Ленин в течение двух месяцев должен отказаться от всякой деятельности. Большевики надеются, что авторитет вызванного в Москву проф. Клемперера побудит Ленина исполнить это предписание. Само собой разумеется, что Ленин не в состоянии выехать в Геную".

29 марта в передовице "Странная болезнь" "Руль" писала:

"Инцидент с болезнью Ленина все более и более осложняется и прежде всего, благодаря самим большевикам, которые как будто нарочно стремятся возбудить всеобщее недоверие. На днях берлинская советская миссия разъяснила, что поездка проф. Клемперера никакого отношения не имеет к состоянию здоровья Ленина, которое значительно улучшилось. В тот же день г. Раковский заявил, что Ленин страдает переутомлением, требующим двухмесячного отдыха, которого, однако, Ленин не хочет себе позволить. Проф. Клемперер должен-де убедить Ленина согласиться на отдых. Сегодня же оказывается, что авторитета одного Клемперера оказалось недостаточно. Пришлось выписать еще одного профессора из Стокгольма [- Нюнстреда].

Далее еще оказывается, что вопрос идет не только об отдыхе. Ленин не только не согласен отдыхать, он стремится к активной работе. В последней своей речи он неожиданно заявил, что сам поедет в Геную […]. Насколько это заявление было сделано серьезно, можно судить по тому, что в адресованной швейцарскому правительству просьбе о пропуске советской делегации через Швейцарию имя Ленина красовалось в списке делегатов на первом месте. Фактически же Ленин не только не едет, но, как выражаются советские источники, об этом и речи быть не может. […] Если к этому прибавить, что […] поставлен на очередь вопрос об освобождении Ленина от тягот власти, что декреты все чаще подписываются Цюрупой с титулом Ленина — председатель Совнаркома, — то совершенно ясно станет, что состояние Ленина вызывает в Москве серьезное политическое осложнение.

Чем болен Ленин — это усердно и настойчиво скрывается. Но возможно, что болезнь и выражается в таких странных и неопределенных формах, что ей трудно дать определенное, понятное непосвященным название. Факт тот, что Ленин как бы взят под опеку. Под предлогом, что ему необходимо отдохнуть, Ленину предлагают отойти от дел, он же, напротив (может быть, в этом болезнь его и проявляется), рвется к непосредственному участию в управлении и хочет овладеть вновь рулем советского корабля, выпавшим из его рук.

Если это так, то понятно, почему болезнь окружена такой таинственностью и почему она вызывает столько противоречивых известий. Если между Лениным и Совнаркомом происходит борьба, если фактически он взят под опеку, то каждый информатор окрашивает свои сообщения в тот или другой цвет, в зависимости от того, как он сам относится к этой борьбе, на чью сторону он становится. Информация уже не ставит себе целью осведомить об истинном положении, а содействовать при помощи информации тому исходу, какой данному лицу представляется наиболее желательным. Болезнь Ленина пришлась больше чем не кстати. Поэтому официальные учреждения, заботящиеся прежде всего о нерушимости Генуэзской конференции, уверяют, что Ленин вполне здоров. Лица, кои интересуются устранением Ленина, высказывают надежду, что Ленин подчинится медицинскому диагнозу и уйдет на покой. И чем больше версий и противоречий, тем яснее, что инцидент болезни грозит превратиться в катастрофу".

В том же номере печатаются отрывки из письма частного лица из Петербурга, опубликованные в газете "Morning Post": "Влияние Ленина с каждым днем падает и число его сторонников уменьшается постепенно, параллельно с прогрессирующим упадком страны".

30 марта газета публикует телеграмму из Ревеля от 28 марта "У Ленина прогрессивный паралич": "По сообщениям из советского источника призванные к Ленину врачи установили прогрессивный паралич".

4 мая в передовице "Ширма" "Руль" пишет:

,Вся эта история с болезнью Ленина вызывает вполне понятное недоумение. Советские газеты "опровергают" вообще всякие "слухи" о болезни Ленина, и только он сам неожиданно проговорился об этом. Когда проф. Клемперер отправился в Москву, нас уверяли, что они едут для генерального медицинского освидетельствования советских чиновников, рвущихся за границу для поправки здоровья. Но когда проф. Клемперер вернулся, он сообщил, что ездил именно к Ленину. […]

Да и вообще, почему вся эта история окружена такой непостижимой таинственностью. Почему с такой тщательностью стараются представить дело так, что ничего особенного не случилось, что все остается по-прежнему, а Ленин сам неожиданно заявляет, что он уже несколько месяцев не у дел? […] По всем данным Ленин остается просто ширмой, его именем большевики продолжают действовать, хоть фактически он всякой власти лишен. Высокое его выступление подтверждает, что он в "оппозиции", но эта оппозиция никакого практического значения не имеет. Недавно он проявил себя выговором по адресу Радека и Ко, посланных для объединения пролетарского фронта. Советская печать ни одним словом не обмолвилась по этому выступлению, они его просто игнорируют, как нечто, не то незаслуживающее внимания, не то, как весьма неудобное, но что из пиетета и во избежание обострений приходится молча терпеть.

Да! Ширма мешает, но она нужна? Без нее теперь не обойтись! Пока есть эта ширма, можно еще скрывать кое-как, что происходит за нею. Но уберите ширму — и тогда истинное положение и взаимоотношения предстанут перед всеми и неустойчивое равновесие погибло. Положение таково, что приходится опасаться малейшего толчка. Пусть поэтому Ленин неудобен, пусть он опасен своими неожиданными выступлениями; нужно все сделать, чтобы опасность умалить; сегодня невропатолог, завтра хирург, послезавтра быть может готов экстренный поезд для новой знаменитости. Но ширма должна оставаться''.

13 июня в статье "Советский триумвират — заместитель Ленина" газета сообщила: "Ввиду того, что возвращение Ленина к государственным делам предоставляется маловероятным, в Москве, по слухам, образована тройка для руководительства деятельностью советской власти. В эту тройку входят Рыков, Бухарин и Преображенский".

В обзоре печати, со ссылкой на германскую "Lokal Anzeiger" "Руль" писала:

,Касаясь процесса эсеров, "Lokal Anzeiger" в связи с этим останавливается на вопросе о болезни Ленина. По сведениям газеты, полученным ею от кругов, близких к Москве, болезнь Ленина смертельна и каждый день можно ожидать известий о конце. Ввиду этого в Москве сильно нервничают. Приехавший в Берлин Красин тотчас же имел совещание с Раковским и Чичериным.

Результатом этого совещания было решение учредить в Москве предварительно Директорию, в составе Бухарина, Красина, Литвинова, Раковского и Чичерина''.

В том же номере статья "Болезнь Ленина": корреспондент газеты беседовал "с авторитетным сотрудником врачебных кругов". "К больному одновременно [с Клемперером] был вызван известный бреславский психиатр проф. Ферстерер, считающийся авторитетом по вопросам парасифилиса, одной из частных форм которой является прогрессирующий паралич".

14 июня "Руль" пишет: "Вернувшийся из России член парламента О'Грэнди заявил, по сообщению газет, что Ленин страдает от последствий совершенного на него год тому назад покушения, его смерть является вопросом нескольких недель. Две недели тому назад состояние его здоровья было очень серьезным".

15 июня со ссылкой на "Freiheit" "Руль" дает еще один список "тройки":

,Ввиду устранения Ленина от управления образована "тройка". Газета уверяет, что в ее состав входят Сталин, Каменев и Рыков. Характерно, что Троцкий не входит в эту тройку. По-видимому, это объясняется крайней непопулярностью Троцкого среди коммунистической партии. Наиболее интересно и важно, что, по уверению газеты, большевики хотят все сделать шито-крыто. Назначение тройки не будет официально объявлено, а есть просто неофициальное постановление коммунистической партии. Вероятно, советские газеты вообще ничего не сообщают об этой перемене правительства. Услужающие газеты вообще ни словом уже не упоминают о здоровье Ленина''.

Там же в статье "Болезнь Ленина": "На днях уехал в Москву известный германский невропатолог проф. Флексиг, считающийся одним из наиболее выдающихся специалистов по заболеванию мозга. Проф. Флексиг приглашен на консилиум с находящимися в Москве берлинскими профессорами Клемперером и Ферстером.

Во вторник [13 июня] Чичерин получил от Литвинова из Москвы письмо, в котором говорится, что Ленин находится в полном сознании и что болезнь его является результатом переутомления. В своем теперешнем состоянии Ленин заниматься государственными делами не может. Непосредственной опасностью для жизни болезнь его, однако, не грозит. В советских кругах утверждают, что о замещении Ленина триумвиратом до сих пор не было и речи''.

16 июня "Руль" сообщает со ссылкой на "Freiheit", что, учреждение "тройки" должно носить неофициальный характер, официально Ленин будет по-прежнему возглавлять совнарком и потому-то и важно одно: как только можно продлить его бренные дни. Но весьма знаменательно, что состав этой тройки, по сведениям Freiheit, иной, чем сообщенной у нас двумя днями раньше. За эти два дня новые кандидаты оказались сильнее. Иначе говоря — несмотря на все меры предосторожности борьба внутренняя уже началась в полном разгаре. Кто бы ни победил, борьба этим не кончится и побежденные не уступят, напротив — превратятся в непримиримых и опаснейших врагов.

При этом надо принять во внимание, что первый и второй список совпадают в том отношении, что в обоих не значится Троцкий. Троцкий — большевистский Наполеон, глава Красной армии, составляющей единственную опору советской республики — он не входит в состав "тройки". Он становится дальше от центра, чем был при Ленине.

Нужны, конечно, весьма серьезные причины, чтобы на это решиться, и Freiheit поясняет, что Троцкий весьма непопулярен в партии. Но это и свидетельствует о таких качествах Троцкого, которые особенно опасны, если они [тройка] почувствуют себя обиженными, оставаясь на своем посту. Или же его "освободят" от обязанностей военного комиссара.

Нет! Дорого обойдется болезнь Ленина, но все меры предосторожности, так тщательно принимаемые, ничем не помогут. Большевикам не удастся отвести глаза друг другу. И как ни сенсационен процесс эсеров, можно думать, что в ближайшее время предстоят в том же направлении сенсации более головокружительные''.

Там же в обзоре печати:

,"D. Tageszeit" обращает внимание на то, что в списках "тройки" не значатся имена Зиновьева и Троцкого; ближайший ход событий в России несомненно скрывает многочисленные конфликты среди большевистских главарей''.

Таким образом в верхах партии болезнь Ленина становится сигналом для начала открытой борьбы за власть. 10 июня 1922 года об этом, в частности, сообщает Серебряков в письме наркому социального обеспечения А. Н. Винокурову. Загадочным образом письмо это оказалось в редакции "Таймс" и было переопубликовано (2 августа в обратном переводе с английского) "Рулем":

"Возвращайтесь, как можно скорее. Дела пришли в такую путаницу, что необходимо будет напряжение каждого нерва для группы, чтобы восстановить ее старое положение. Левые настаивают на немедленном созыве партийного съезда, но если это будет сделано, мы будем банкротами и получим жалкое меньшинство. Я уже писал в Италию и в Шварцвальд и советовал им вернуться скоро домой, иначе их продолжительный отдых может дорого обойтись нам и им.

Действия иностранных гостей (на процессе с.-р.) весьма запутали положение. Речь Вандервельде стала широко известна, несмотря на все принятые меры, не только в Москве и Петрограде, но и в далекой провинции. Мы уже подняли вопрос о высылке, если не всех иностранных защитников, то во всяком случае Вандервельде и Либкнехта, так как кроме их речей появились еще и разные письма к рабочим. Невозможно установить их подлинность, так как их авторы признают их низкой подделкой, хотя мы знаем, что такое подделка тогда, когда она нужна. На суде Николай Иванович (Крыленко) показал себя совершенно некомпетентным в вопросах права при встрече с опытными юристами… Процесс более похож на партийную конференцию, чем на судопроизводство…

С Ильичем дело так плохо, что даже мы не можем добиться к нему доступа. Дзержинский и Смидович охраняют его как два бульдога от всех чужих и никого не допускают к нему, или даже во флигель, в котором он живет. Я считаю эту тактику бессмысленной, так как она ведет только к распространению легенд и самых невероятных слухов.

Еще не совсем ясно, кто эти трое, которые должны составить директорию. ЦИК снял кандидатуру Рыкова. Правда, что Каменев сильно за него борется, но мы хорошо понимаем, что Рыков ему нужен только как ширма, как лояльная креатура. Что касается Сталина, то он решительно отказывается работать с Каменевым, поведения которого в Лондоне он еще до сих пор не забыл. В то же время среди нас закипают семейные ссоры, как раз в момент, когда они нам менее всего нужны. Более всего раздражает меня Радек, занявший таинственную позицию в одно и то же время по отношению к ЦИКу и к нам, в особенности в отношении Троцкого. Он и Склянский всегда вместе. Он вертится вокруг Лебедева, вообще конспирирует или может быть что-то подготовляет. Были слухи, что эти люди создают новое трио, с Троцким во главе, но я думаю, что это все клевета, так как в настоящее время никто не может выступать открыто, кроме Дзержинского, а хваленая популярность Троцкого просто миф.

В провинции что-то начинается. Во всяком случае Кремль ежедневно осаждается всякого рода делегациями и носителями петиций из отдаленнейших углов и они являются не от имени советских учреждений, а от всякого рода кружков и групп, которые возникли независимо от контроля партийных органов. Многие из них самые настоящие русские крестьяне, отношение которых к правительству теперь совсем не так благоприятно как оно было раньше. Чувствуется, что там в этих далеких их углах созрело новое настроение и я вовсе не уверен, что оно в нашу пользу. Меня очень смущает мысль, что мы были слишком поглощены нашими действиями за границей и недавним нашим первым "министерским кризисом", что мы потеряли контакт с крестьянским настроением и не будем в состоянии приноровить его в надлежащий момент к нашим целям. Я уже обращал на это внимание, но все наши глубоко проглощены собственными ссорами и соперничеством и не обращают внимания на мои слова, за единственным исключением Сталина, который, кажется, единственный человек, видящий вещи так, как они есть.

Мы среди острого экономического кризиса, Москва перегружена товарами. Никто их не покупает и они циркулируют среди узкого кольца спекулянтов, которые в конце концов исчезают с горизонта. Спекулянтский элемент начинает теперь утекать из России за границу. Это симптом, не очень благоприятный, для новой экономической политики. Действительно, Ларин уже давно нас об этом предупреждал. С каждым днем положение становится все более запутанным. Я не знаю и не вижу, каков будет конец всей этой поразительной кутерьмы. Необходимы самые героические средства, чтобы дать событиям благоприятное направление. Именно поэтому я и пишу вам и прошу приехать в Москву как можно скорее. Наши в центре все говорят, что "уж как-нибудь выберемся", но я не могу видеть в настоящую минуту шансов на благоприятный оборот. Может быть еще слабая надежда, что Пилсудский вытащит нас из этого положения, но, судя по отчетам Оболенского, не он решает дело в Варшаве, а сейм скрутит его. Сыромолотов и я ждут Вас. Ротштейн уже приехал, завтра мы ожидаем Раскольникова и Эльяву, Фрумкин выезжает 14-го. С коммунистическим приветом. Ваш Серебряков".

Итак, уже 10 июня речь шла об изоляции Ленина Дзержинским, о том, что Дзержинский — единственный партийный руководитель, открыто претендующий на пост Ленина, о создании впротивовес Ленину, с одной стороны, и притязаниям Дзержинского, с другой, "директории" (как мы знаем, туда вошли Сталин, Зиновьев и Каменев).

Можно было бы считать, что "Таймс" опубликовала фальшивку. Однако 18 июня, всего через восемь дней после написания письма Серебряковым, "Руль" опубликовала еще один важный документ:

"Официальное сообщение о болезни Ленина.

Опубликованное советским правительством сообщение о болезни Ленина гласит:

Бывший председатель Совета народных комиссаров Владимир Ильич Ленин-Ульянов страдает тяжким переутомлением, последствия которого осложнились отравлением. Для восстановления своих сил товарищ Ленин должен на продолжительное время, во всяком случае до осени, удалиться от государственных дел и отказаться от всякой деятельности. Его возвращение к политической работе представляется вероятным после продолжительного отдыха, так как по мнению медицинских авторитетов восстановление его сил возможно."

Комментируя это сообщение в редакционной статье "Отставка Ленина", газета писала:

"Когда же, однако, состоялась его отставка? Почему о ней не объявлено? Подал ли он сам в отставку или его заставили уйти? Болезнь Ленина классифицируется как переутомление, осложненное отравлением. […] Но если так, если Ленин уже бывший председатель, если на его место не избрана тройка, то кто же его заместитель? Есть ли таковой? Почему об этом умалчивается в такой критический момент?"

Итак, газета "Руль" зарегистрировала два интересующих нас момента: первый — снятие Ленина с поста председателя СНК и, второй — ухудшение здоровья Ленина, осложненное отравлением. Понятно, что белоэмигрантская газета "Руль" не была и не могла быть самой информированной газетой. Тем не менее, сообщение — с фактической стороны точное — в газете появилось. И поскольку официальное сообщение советского правительства появилось только в "Руле", следует предполагать, что кто-то из руководящих партийных работников умышленно подкинул в "Руль" сенсационный документ об отставке Ленина, нигде больше не обнародованный.

Тремя днями позже, 21 июня, со ссылкой на ревельскую газету "Жизнь", "Руль" сообщила:

,На днях в Москве состоялось соединенное заседание совнаркома и членов президиума ВЦИКа, на котором народный комиссар здравоохранения Семашко ознакомил представителей высшей советской власти с состоянием здовровья Ленина.

По сообщению Семашко, консилиум русских и заграничных врачей нашел необходимым запретить Ленину на продолжительное время занятия какими бы то ни было делами, во избежание возможного трагического исхода болезни. Поэтому совнаркому, президиуму ВЦИКа, вместе с членами ЦК РКП надлежит озаботиться о выборе достойного преемника. После речи Семашко обсуждались кандидатуры виднейших советских деятелей. Большинство участников заседания указывало на Троцкого, как на виднейшего коммунистического вождя.

Была выставлена еще кандидатура Калинина, нынешнего председателя ВЦИКа, на место которого предполагалось поставить Яковенко, Бухарина, Цюрупу или Рыкова.

Заседание затянулось до поздней ночи, но окончательно не остановилось ни на одном из кандидатов.

Некоторые из участников заседания выразили надежду, что здоровье "Ильича", возможно после отдыха, в скором времени улучшится, и тогда вопрос о преемнике сам собой отпадет: во всяком случае с этим вопросом можно подождать с месяц-два, во время которых Ленина могут замещать его обычные заместители в совнаркоме и совете труда и обороны.

Необходимо, по мнению участников соединенного совещания, в деле замещения Ленина сохранять особую тайну и не давать повода возникновения среди народа темных слухов. Главнейший из этих слухов — что Ленин давно уже болен и невменяем''.

Комментируя бюлетень о состоянии здоровья Ленина, опубликованный в "Rote Fahne", "Руль" подчеркивала, что "Ленин чувствует себя хорошо, но тяжело переносит предписанную ему врачами бездеятельность […]. Это последнее указание заставляет предполагать, что состояние здоровья таково, что с Лениным товарищам трудно сладить, и здесь, вероятно, нужно искать объяснения, что несмотря на полное выздоровление Ленина, он уже, оказывается, бывшим председателем Совнаркома".

30 июня в статье "Болезнь Ленина" "Руль" писала:

"Проф. Клемперер, только что вернувшийся из Москвы, куда он был приглашен для лечения Ленина, в беседе с журналистом С. П. Левиным рассказал следующее:

Прежде всего теперешнее состояние Ленина не находится ни в какой связи с его ранениями. Затем все слухи о наличии у Ленина прогрессивного паралича не соответствуют действительности. Мы применили Вассермановскую реакцию, которая дала отрицательные результаты. Мозговая жидкость, будучи исследована, не дала никаких следов сифилиса и вообще говоря прогрессивный паралич у Ленина исключается. У Ленина страшное переутомление. Надо учитывать, что этот человек, которому уже 50 с лишком лет, последние три-четыре года работал около 16 часов в сутки […]. Желудочное отравление еще более осложнило его здоровье. В субботу вечером [24 июня] я вместе с Лениным гулял в саду и он чувствовал себя лучше. Поэтому я полагаю, что появившиеся в печати снова сведения об ухудшении его здоровья не совсем верны. Ленин не может заниматься умственной работой. Ленин не может даже долго читать, ибо это его настолько утомляет, что он начинает страдать головными болями. И согласно предписанию врачей ему не дают читать газет и не разрешают разговаривать по телефону. Он принимает только своих близких друзей, а также комиссара здравоохранения Семашко и родственников. Ему необходим полный отдых, между тем это трудно провести в жизнь; так например, когда были обнаружены магнитные аномалии и залежи железа в Курске, ему об этом необходимо было сообщить несмотря на то, что это его очень взволновало. В конце концов Ленин согласился на три-четыре месяца отказаться от своей деятельности и думаю, что в течение этого времени он восстановит свое здоровье, но ручаться за это, конечно, трудно. Однако, надо отметить, что Ленин все сознает, в курсе всех событий, так например, когда я прибыл к нему, он еще был в постели, расспрашивал меня о впечатлении произведенном в Германии Рапалльским договором и, наконец, когда я уезжал, мы около часу беседовали в саду. […]

"Morning Post" печатает следующую выдержку из полученного из Москвы письма: Положение Ленина кажется безнадежным. Основная причина болезни состоит в запущенном сифилисе. Анализы крови, сделанные в последнее время, подтверждают анализ проф. Руднева в 1918 г. Проф. Берлинского университета Бурхард установил прогрессивный паралич, а также язвы в желудке, неизлечимые вследствие сифилического состояния".

19 июля "Руль" сообщила о письме из Риги сотрудника "Манчестер Гардиан" Артура Ренсома, неоднократно посещавшего Россию: "Когда Ренсом в феврале текущего года был в России, Ленину уже было запрещено принимать посетителей, вследствие чего он не мог его тогда видеть, но получил от него записку, из которой видно, что несмотря на свою болезнь, Ленин чрезвычайно живо интересовался приготовлениями к генуэзской конференции. Он тогда же обещал Ренсому дать ему статью для одного из номеров издания, посвященного вопросам восстановления Европы, редактируемого Кейнсом. Однако, Ренсом уехал, не получив этой статьи. В первый раз в своей жизни Ленин жаловался на то, что он не в состоянии делать свою обычную работу. Лицо, видавшее его почти каждый день, сказало о нем, что "он болен, но не настолько, насколько он себя сам делает больным". Затем стали обнаруживаться новые симптомы желудочного расстройства, тоже, однако, более свидетельстовавшие о душевной усталости, чем о физической болезни. Наконец, врачи приняли окончательное решение и предписали ему абсолютный покой.

За все это время советское правительство продолжало функционировать по-прежнему. Лишь 18 июня в телеграмме, отправленной из Москвы по поводу обсуждения вопроса о государственной монополии внешней торговли, в списке присутствовавших членов правительства после фамилии Рыкова был поставлен его новый титул предсовнаркома, из чего стало ясно, что Рыков заменил Ленина на посту председателя совнаркома. Является ли это замещение окончательным или нет, сказать еще невозможно. Кроме него наиболее вероятными кандидатами на этот пост является Бухарин, Сталин, Крестинский и Каменев.

Каменев уже в 1918 г., во время болезни Ленина после произведенного на него покушения, временно в качестве председателя московского совета замещал Ленина. Каменев женат на сестре Троцкого, но он еврей и весьма невероятно, чтобы коммунисты решились дать своим врагам такое оружие в руки, как назначение еврея преемником Ленина […].

О другом кандидате, Крестинском, Ренсом знает весьма мало, кроме того, что он невысокого роста человек, который в нормальных странах по своей наружности напоминал бы банкира. Когда он его видел в 1919 г., Крестинский с радостью ожидал наступления момента, когда в России люди, наконец, будут обходиться совсем без денег. С тех пор, однако, его взгляды изменились.

Сталин, кавказец по происхождению, близкий друг Ленина и в качестве комиссара по делам национальностей несет значительную ответственность за создание этих автономных республик вроде Татарской, Киргизской и т. д.

Наиболее выдающимся соперником Рыкова является Бухарин. Они оба — люди в частной жизни честные. У Рыкова нет склонности к теориям и стремления навязать другим свой образ мыслей. Рыков — лично очень приятный человек и, по словам Ренсома, не умеет делать себе врагов. Он часто сопровождал Ленина в его поездках по стране, плохой оратор, сильно заикается даже в частном разговоре. Мечтатель, перед которым стоит видение нового мира, в котором не будет ни коммунистической, ни антикоммунистической партии и вообще никаких политических партий. Бухарин же наоборот человек прежде всего программы и теории, имеющий по поводу каждого вопроса свой определенный взгляд на основании идей. Он в такой же мере активен, в какой Рыков пассивен. Бухарин невысокого роста человек, дворянин по происхождению, очень начитанный, автор многочисленных брошюр и памфлетов, остроумный собеседник. Среди рабочих Бухарин весьма популярен, т. к. он ближе к ним, чем все другие коммунистические вожди. Он никогда не жил в Кремле, никогда не занимал никакого административного поста.

О Троцком в качестве кандидата не пост Ленина говорить не приходится. Он — еврей и, хотя ему и удалось приобрести большую популярность даже среди офицеров старой армии, все же его национальность стоит на его пути. Кроме того, он часто ошибался во время многих критических моментов в первый период революции и поэтому его до сих пор еще считают слишком поддающимся возбуждению. Один из его друзей про него сказал, что он "должен был быть авиатором, т. к. он легко летает по воздуху". Его далее считают честолюбивым и поэтому большинство коммунистов предпочитают другого председателя правительства".

1 августа "Руль" сообщила, что "по сообщениям из Москвы последний вызов иностранных врачей к Ленину объясняется тем, что с Лениным произошел второй легкий удар. Можно опасаться, что третий удар будет смертельным. Состояние пациента очень серьезное. Сообщение о перевозке его в один из крымских или кавказских курортов не подтверждается. Ленин в настоящее время находится в деревне и не принимает никакого участия в государственных делах.

В качестве преемника Ленина левые коммунисты выдвигают Бухарина, правые — Семашко. Семашко, стоящий во главе комиссариата народного здоровья, — личный друг Ленина, он — сторонник нэпа. Заместителем Ленина в настоящее время является Рыков. Как правые, так и левые коммунисты временно в виде компромисса согласились предоставить ему заместительство Ленина".

Для полноты картины укажем на одно сообщение об отравлении Ленина. 18 июля 1922 г. телеграфное агенство "Ассошиэйтед пресс", сообщило, что Ленин "был отравлен в поезде во время путешествия на кавказский курорт, а его труп был выброшен из поезда при пересечении моста через реку Дон под Ростовом. По сообщению информатора один из посетителей Ленина, член исполнительного комитета Третьего Интернационала, являвшийся, как утверждается, соучастником убийства, теперь выступает на этом курорте в роли советского премьера"(20).

15 августа издававшийся на английском языке в США советский журнал "Soviet Russia" высмеял сообщение "Ассошиэйтед пресс" как абсурдное. Правдоподобного в этой истории действительно было мало.

Так как в нашем распоряжении есть лишь пересказ сообщения "Ассошиэйтед пресс" журналом "Soviet Russia", проверить, действительно ли "Ассошиэйтед пресс" настаивало на детективной стороне истории не представляется возможным. Сущность заметки, однако, абсурдной не была. "Ассошиэйтед пресс" сообщало, что Ленин отстранен от власти и пост главы правительства занимает уже кто-то другой. Добавим, что через несколько месяцев американская газета "New York World", поместив фотографию Крупской, дала под ней следующую подпись: "Жена бывшего премьер-министра советского правительства". Никаких комментариев к указанию "бывшего" газета не дала, считая, видимо, их излишними. Это сообщение журнал "Soviet Russia" назвал "преувеличенным"(21).

Таким образом, слухи о болезни (отравлении) и отставке Ленина следует назвать упорными. Поскольку отставка Ленина, объявленная одним лишь "Рулем", произошла негласно и сам Ленин об этом не знал, мы вправе назвать происшедшее государственным переворотом, т. е. актом незаконным с точки зрения существующего главы правительства (самого Ленина). Но это, в конце концов, формальная юридическая тонкость. Важнее вопрос о яде. Читатели "Руля", разумеется, считали, что речь идет о тех самых отравленных пулях, которыми "Каплан" стреляла в Ленина и которые, согласно чекистской литературе, смазывал ядом эсеровский боевик (а на самом деле агент ЧК) Г. И. Семенов-Васильев.

Впервые пули были объявлены смазанными ядом "кураре" нарком здравоохранения Н. А. Семашко. Ему вторила Большая советская энциклопедия: "При выходе с завода он [Ленин] был тяжело ранен белоэсеровской террористкой Каплан. Две отравленные пули попали в Ленина. Жизнь его находилась в опасности"(22).

Но очевидно, что пули отравленными не были. Так, сотрудница ВЧК Коноплева, прочитав написанную по заказу ГПУ брошюру Семенова о боевой работе эсеров, сообщила в ЦК, что в брошюре содержится "ряд фактических ошибок и искажений, которые лишают известной доли ценности доклад, как документ исторический". К ним она, в частности, относила историю об "отравлении пуль ядом кураре"(23).

Привлеченный в качестве эксперта профессор Д. М. Щербачев 18 апреля 1922 г. дал заключение о яде "кураре", заявив, что "высокая температура: 100 °C и даже выше яда не разрушают" (т. е. если бы пули действительно были бы смазаны ядом "кураре", Ленин, очевидно бы, умер). Мнение эксперта во время процесса над эсерами не было принято во внимание. Но в 1990 г. его подтвердил академик Б. В. Петровский. Он пришел к выводу, что "не было и отравления, которое якобы несли с собой, отравленные'' пули. Хотелось бы, кстати, заметить, что пули в то время не начиняли ядом… ни о каких отравленных пулях речи не могло быть…"(24)

Энциклопедия Брокгауза и Ефрона указывает, что кураре — яд абсолютно смертельный: "достаточно помазать кураре ничтожную царапину на теле для того, чтобы человек или животное неминуемо погибли. […] Смерть наступает вследствие задушения [т. е. удушья — Ю. Ф.] при полном или почти ненарушенном сознании". Так что если бы Ленин действительно был ранен отравленными пулями, его жизнь оборвалась бы в день покушения. Подводя итог в этом споре Э. Максимова пишет:,Твердо опровергнуто "общеизвестное" присутствие в пулях яда кураре: "частиц какого-либо отравляющего вещества или продуктов его распада не обнаружено"''(25).

Упоминаемое в официальном сообщении о болезни Ленина "отравление" не имело никакого отношения к выстрелам 1918 года. О чем же шла речь?

Обратимся к Троцкому. В 1939 году, после того, как состоялись в Москве открытые судебные процессы над руководителями коммунистической партии и государства, после того, как были расстреляны высшие военные чины армии, уничтожены соратники и друзья Троцкого, а также члены его семьи; наконец, после того, как Сталин пошел на союз с Гитлером, Троцкий написал сенсационную статью, в которой рассказал о возможном отравлении Ленина Сталиным. Не исключено, что это была первая осторожная попытка Троцкого поведать правду. Если б его откровения, граничащие с разглашением государственной тайны, были бы приняты Западом и заинтересовали его, Троцкий, кто знает, мог оказаться более разговорчивым. Но общественные и политические круги свободного мира молчали. В разоблачениях Троцкого никто не был заинтересован. Сочувствовавшие Советскому Союзу "левые" не хотели компрометировать Сталина и социалистический строй. Антисоветские "правые" подозревали Троцкого во лжи точно также, как и любого другого коммуниста. И абсолютно все не понимали глобальности и масштабности сталинского уголовного режима. Статья, законченная для журнала "Лайф" 13 октября 1939 года, так и не была там опубликована. 17 ноября Троцкий пишет в этой связи письмо своему переводчику Ч. Маламуту:

"Я опасаюсь, что в, Лайф'' сталинцы ведут какую-то интригу. […] Я до сих пор не получил от редакции никакого ответа. Не знаете ли Вы в чем дело?"(26) 10 августа 1940 года, потеряв десять месяцев, отчаявшийся Троцкий издал статью в урезанном виде в журнале "Либерти". Через десять дней он был убит агентом НКВД(27). Что же стало последней каплей терпения Сталина? Почему сразу же после 10 августа Меркадеру, вхожему в окружение Троцкого уже какое-то время, был дан приказ убить Троцкого? Не потому ли, что Троцкий раскрыл самую важную тайну Сталина? Троцкий писал:

,Я собираюсь говорить на этот раз на особенно острую тему. […] Какова была действительная роль Сталина в период болезни Ленина? Не принял ли ученик кое-каких мер для ускорения смерти учителя? Лучше, чем кто-либо, я понимаю чудовищность такого подозрения. Но что же делать, если оно вытекает из обстановки, из фактов и особенно из характера Сталина? Ленин с тревогой предупреждал в 1921 году: "Этот повар будет готовить только острые блюда". Оказалось — не только острые, но и отравленные, притом не в переносном, а в буквальном смысле.

Два года тому назад я впервые записал факты, которые были в свое время (1923–1924 годы) известны не более как семи-восьми лицам, да и то лишь отчасти. Из этого числа в живых сейчас остались, кроме меня, только Сталин и Молотов.[…]

Поведение генерального секретаря становилось тем смелее, чем менее благоприятны были отзывы врачей о здоровье Ленина. Сталин ходил в те дни мрачный, с плотно зажатой в зубах трубкой, со зловещей желтизной глаз; он не отвечал на вопросы, а огрызался. Дело шло о его судьбе. Он решил не останавливаться ни перед какими препятствиями. Так надвинулся окончательный разрыв между ним и Лениным. […] "Вы знаете ведь Владимира Ильича, — с торжеством говорила Крупская Каменеву, — он бы никогда не пошел на разрыв личных отношений, если бы не считал необходимым разгромить Сталина политически". […]Со своей стороны Крупская рассказывала мне о том глубоком недоверии, с каким Ленин относился к Сталину в последний период своей жизни. "Володя говорил: "У него (Крупская не назвала имени, а кивнула головой в сторону квартиры Сталина) нет элементарной честности, самой простой человеческой честности…"

[…] Ленин стремился придать своей оценке Сталина как можно менее обидное выражение. Но речь шла тем не менее о смещении Сталина с того единственного поста, который мог дать ему власть.

После всего того, что произошло в предшествовавшие месяцы, Завещание не могло явиться для Сталина неожиданностью. Тем не менее он воспринял его как жестокий удар. Когда он ознакомился впервые с текстом, который передала ему Крупская для будущего съезда партии, он в присутствии своего секретаря Мехлиса, ныне политического шефа Красной армии, и видного советского деятеля Сырцова, ныне исчезнувшего со сцены, разразился по адресу Ленина площадной бранью, которая выражала тогдашние его подлинные чувства по отношению к "учителю". Бажанов, другой бывший секретарь Сталина, описывает заседание ЦК, где Каменев впервые оглашал Завещание. "Тяжкое смущение парализовало всех присутствующих. Сталин, сидя на ступеньках трибуны президиума, чувствовал себя маленьким и жалким. Я глядел на него внимательно; несмотря на его самообладание и мнимое спокойствие, ясно можно было различить, что дело идет о его судьбе…" Радек, сидевший на этом памятном заседании возле меня, нагнулся ко мне со словами:

— Теперь они не посмеют идти против вас. […]

Я ответил Радеку:

— Наоборот, теперь им придется идти до конца, и притом как можно скорее.

Действительно, Завещание не только не приостановило внутренней борьбы, чего хотел Ленин, но, наоборот, придало ей лихорадочные темпы. Сталин не мог более сомневаться, что возвращение Ленина к работе означало бы для генерального секретаря политическую смерть. И наоборот: только смерть Ленина могла расчистить перед Сталиным дорогу. […]

Во время второго заболевания Ленина, видимо, в феврале 1923 года, Сталин на собрании членов Политбюро (Зиновьева, Каменева и автора этих строк) после удаления секретаря сообщил, что Ильич вызвал его неожиданно к себе и потребовал доставить ему яду. […]

Помню, насколько необычным, загадочным, не отвечающим обстоятельствам показалось мне лицо Сталина. Просьба, которую он передавал, имела трагический характер; на лице его застыла полуулыбка, точно на маске. Несоответствие между выражением лица и речью приходилось наблюдать у него и прежде. На этот раз оно имело совершенно невыносимый характер. Жуть усиливалась еще тем, что Сталин не высказал по поводу просьбы Ленина никакого мнения, как бы выжидая, что скажут другие: хотел ли он уловить оттенки чужих откликов, не связывая себя? Или же у него была своя затаенная мысль?.. Вижу перед собой молчаливого и бледного Каменева […] и растерянного, как во все острые моменты, Зиновьева. Знали ли они о просьбе Ленина еще до заседания? Или же Сталин подготовил неожиданность и для своих союзников по триумвирату?

— Не может быть, разумеется, и речи о выполнении этой просьбы! — воскликнул я. — Гетье не теряет надежды. Ленин может поправиться.

— Я говорил ему все это, — не без досады возразил Сталин, — но он только отмахивается. Мучается старик. Хочет, говорит, иметь яд при себе… прибегнет к нему, если убедится в безнадежности своего положения.

— Все равно невозможно, — настаивал я, на этот раз, кажется, при поддержке Зиновьева. — Он может поддаться временному впечатлению и сделать безвозвратный шаг.

— Мучается старик, — повторял Сталин, глядя неопределенно мимо нас и не высказываясь по-прежнему ни в ту, ни в другую сторону.

[…] Поведение Сталина, весь его образ имели загадочный и жуткий характер. Чего он хочет, этот человек? И почему он не сгонит со своей маски эту вероломную улыбку?.. Голосования не было, совещание не носило формального характера, но мы разошлись с само собой разумеющимся заключением, что о передаче яду не может быть и речи. […]

За несколько дней до обращения к Сталину Ленин сделал свою безжалостную приписку к Завещанию. Через несколько дней после обращения он порвал с ним все отношения. […] Ленин видел в Сталине единственного человека, способного выполнить трагическую просьбу, ибо непосредственно заинтересованного в ее исполнении. […] Попутно он хотел, может быть, проверить Сталина: как именно мастер острых блюд поспешит воспользоваться открывающейся возможностью? […] Но я задаю себе ныне другой, более далеко идущий вопрос: действительно ли Ленин обращался к Сталину за ядом? Не выдумал ли Сталин целиком эту версию, чтобы подготовить свое алиби? Опасаться проверки с нашей стороны у него не могло быть ни малейших оснований: никто из нас троих не мог расспрашивать больного Ленина, действительно ли он требовал у Сталина яду. […]

Свыше десяти лет до знаменитых московских процессов он за бутылкой вина на балконе дачи летним вечером признался своим тогдашним союзникам — Каменеву и Дзержинскому, что высшее наслаждение в жизни — это зорко наметить врага, тщательно все подготовить, беспощадно отомстить, а затем пойти спать. […]

Я представляю себе ход дела так. Ленин потребовал яду — если он вообще требовал его — в конце февраля 1923 года. В начале марта он оказался уже снова парализован. Медицинский прогноз был в этот период оснорожно-неблагоприятный. Почувствовав прилив неуверенности, Сталин дейстовал так, как если б Ленин уже был мертв. Но больной обманул его ожидания. Могучий организм, поддерживаемый непреклонной волей, взял свое. К зиме Ленин начал медленно поправляться, свободнее двигаться, слушал чтение и сам читал; начала восстанавливаться речь. Врачи давали все более обнадеживающие заключения. Выздоровление Ленина не могло бы, конечно, воспрепятствовать смене революции бюрократической реакцией. Недаром Крупская говорила в 1926 году: "Если б Володя был жив, он сидел бы сейчас в тюрьме". […]

Именно в этот момент Сталин должен был решить для себя, что надо действовать безотлагательно. У него везде были сообщники, судьба которых была полностью связана с его судьбой. Под рукой был фармацевт Ягода. Передал ли Сталин Ленину яд, намекнув, что врачи не оставляют надежды на выздоровление(28), или же прибегнул к более прямым мерам, этого я не знаю. Но я твердо знаю, что Сталин не мог пассивно выжидать, когда судьба его висела на волоске, а решение зависело от маленького, совсем маленького движения его руки. […]

[После смерти Ленина] Сталин […] мог бояться, что я свяжу смерть Ленина с прошлогодней беседой о яде, поставлю перед врачами вопрос, не было ли отравления; потребую специального анализа. Во всех отношениях было поэтому безопаснее удержать меня подалее до того дня, когда оболочка тела будет бальзамирована, внутренности сожжены, и никакия экспертиза не будет более возможна.

Когда я спрашивал врачей в Москве о непосредственных причинах смерти, которой они не ждали, они неопределенно разводили руками. Вскрытие тела, разумеется, было произведено с соблюдением всех необходимых обрядностей: об этом Сталин в качестве генерального секретаря позаботился прежде всего! Но яду врачи не искали, даже если более проницательные допускали возможность самоубийства. Чего-либо другого они, наверное, не подозревали. Во всяком случае, у них не могло быть побуждений слишком утончать вопрос. Они понимали, что политика стоит над медициной. Крупская написала мне в Сухум очень горячее письмо; я не беспокоил расспросами на эту тему. С Зиновьевым и Каменевым я возобновил личные отношения только через два года, когда они порвали со Сталиным. Они явно избегали разговоров об обстоятельствах смерти Ленина, отвечали односложно, отводя глаза в сторону. Знали ли они что-нибудь или только подозревали? Во всяком случае, они были слишком тесно связаны со Сталиным в предшествующие три года и не могли не опасаться, что тень подозрения ляжет и на них. Точно свинцовая туча окутывала историю смерти Ленина. Все избегали разговора об ней, как если б боялись прислушаться к собственной тревоге. Только экспансивный и разговорчивый Бухарин делал иногда с глазу на глаз неожиданные и странные намеки.

— О, вы не знаете Кобы, — говорил он со своей испуганной улыбкой. — Коба на все способен''(29).

Итак, Троцкий сообщил о том, что Сталин отравил Ленина. Осталось только понять каким образом и когда. Если декабрьская басня Бедного и июньское сообщение "Руля" об отравлении не случайность, то приходится допускать, что Ленина начали травить (в буквальном смысле этого слова) не позднее июня 1922 г. Можно даже предположить, что первый серьезный удар у Ленина 25–27 мая как раз и был вызван ядом. Здесь нам несколько помогает заявление чекиста Семенова о планах убийства Ленина, приписываемых эсерам, но, очевидно, блуждающих в головах тех, кто, в отличие от эсеров, действительно был способен на отравление Ленина — Сталина и его союзника Дзержинского: "Они, примерно, считали возможным отравить Ленина, вложив что-нибудь соответствующее в кушанье, или подослать к нему врача, который привьет ему опасную болезнь"(30).

В 1934 году, уже находясь в эмиграции, Троцкий записал в дневнике: "Ленин создал аппарат. Аппарат создал Сталина"(31). Именно Сталин стал человеком, заменившим Ленина в партии; причем было бы наивно считать, что в 1921–1928 годах Сталин был партийным функционером среднего звена. Вы не понимаете того времени. Не понимаете, какое значение имел Сталин. Большой Сталин, — говорила позже о 1922-23 годах личный секретарь Ленина Л. А. Фотиева. — […] Мария Ильинична [сестра Ленина] еще при жизни Владимира Ильича сказала мне: "После Ленина в партии самый умный человек Сталин". […] Сталин был для нас авторитет. Мы Сталина любили. Это большой человек. Он же не раз говорил: я только ученик Ленина''(32).

Труднее определить, когда именно ученик переиграл своего учителя и стал "большим Сталиным". Похоже, самым поздним сроком следует считать месяц назначения Сталина на пост генсека: апрель 1922 года. Отметим сразу же, что день избрания Сталина на этот пост никем не был назван, что свидетельствует об отсутствии письменного формального постановления о назначении Сталина. Как в свое время Свердлов, Сталин стал генсеком фактически. Именно этот пост был облюбован Сталиным для восхождения к абсолютной власти. "Ролью только политического вождя, который на свою аудиторию воздействует лишь статьями и речами, он никогда не довольствовался, а всегда стремился держать в своих руках и нити организационных связей: он превосходно знал, что только таким путем можно держать в руках те руководящие кадры партийных работников, которые необходимы для функционирования всякой организации". Эти строки, превосходно характеризующие Сталина, принадлежат Крупской и относятся к Ленину. Дореволюционному Ленину 1901 года(33).

Расправившись с первым претендентом на пост генсека — Свердловым — Ленин заменил его "подходящим коллективом". Но порочная структура большевистской партии никогда не была коллегиальной. Надежды Ленина на то, что аппаратом партии будут управлять несколько равных секретарей были утопией. Уже через три года после смерти Свердлова Сталин без видимого сопротивления своих коллег по секретариату ЦК, сосредоточил в своих руках "необъятную власть". Так, Двенадцатая партийная конференция, закончившая работу 7 августа, еще во время болезни Ленина, принимает новый устав партии, устанавливающий, что "для секретарей губернского комитета обязателен партийный стаж до Октябрьской революции 1917 г. и утверждение вышестоящей партийной инстанцией (лишь с ее санкции допускаются исключения в величине стажа)". Казалось бы, речь идет об усилении авторитета старых партийных работников. На самом деле этот невзрачный пункт становится главным орудием Сталина: он получает право личного утверждения всех губернских секретарей (через проверку их стажа) и, через созданную систему исключений из правил, полномочия утверждать тех секретарей, которые, по молодости стажа, не могли бы без согласия Сталина стать секретарями. Комиссию по пересмотру устава возглавлял Молотов. Устав был принят единогласно. За несколько месяцев новый генсек установил в партии свои порядки.

В это время и начали происходить мистические истории, касающиеся Ленина: таинственная публикация в "Руле", идиотские сообщения в американских средствах массовой информации про выброшенный из поезда труп Ленина. Анекдотические рассказы про "кураре" на отравленных пулях. И везде фигурировал яд. Даже в басне Д. Бедного. Все это походило уже не на политическую борьбу, а на проделки кота Бегемота из романа М. А. Булгакова. И когда уже, казалось эпидемия отравления Ленина ядом прошла, в игру открыто вступил Сталин — и тоже с ядом. Он сообщил, что Ленин, под предлогом ухудшающегося здоровья, попросил Сталина доставить ему цианистый калий.

Сталин задумал отравить Ленина. Не исключено, что изначально Ленин ему в этом помогал. О том, что он просил у Сталина яду мы знаем из воспоминаний работавшей уже в те годы на Сталина секретаря Ленина Л. А. Фотиевой. Приведем рассказ Фотиевой о яде в интервью с писателем А. Беком:

"Я два раза была в это время у Сталина. Первый раз насчет яда. Но об этом писать нельзя. […] Только не записывайте. И если вздумаете опубликовать, то отрекусь. […] Так вот. Сначала о яде. Еще летом (1922 г.) в Горках Ленин попросил у Сталина прислать ему яда — цианистого калия. Сказал так: "Если дело дойдет до того, что я потеряю речь, то прибегну к яду. Хочу его иметь у себя". Сталин согласился. Сказал: "Хорошо". Однако об этом разговоре узнала Мария Ильинична и категорически воспротивилась. Доказывала, что в этой болезни бывают всяческие повороты, даже потерянная речь может вернуться. В общем, яда Владимир Ильич не получил"(34).

В своих воспоминаниях Ульянова действительно рассказывает о том, что Ленин просил Сталина доставить ему яд в мае 1922 года:

"Зимой 20–21, 21–22 (гг.) В. И. чувствовал себя плохо. Головные боли, потеря работоспособности сильно беспокоили его. Не знаю, точно когда, но как-то в тот период В. И. сказал Сталину, что он, вероятно, кончит параличом, и взял со Сталина слово, что в этом случае тот поможет ему достать и даст ему цианистого калия. Ст(алин) обещал. Почему В. И. обратился с этой просьбой к Ст(алину)? Потому, что он знал его за человека твердого, стального, чуждого всякой сентиментальности. Больше ему не к кому было обратиться с такого рода просьбой. С той же просьбой обратился В. И. к Сталину в мае 1922 г. после первого удара. В. И. Ленин решил тогда, что все кончено для него, и потребовал, чтобы к нему вызвали на самый короткий срок Ст(алина). Эта просьба была настолько настойчива, что ему не решились отказать. Ст(алин) пробыл у В. И. действительно 5 минут, не больше. И когда вышел от И(льи)ча, рассказал мне и Бухарину, что В. И. просил его доставить ему яд, т(ак) как, мол, время исполнить данное раньше обещание пришло. Сталин обещал. Они поцеловались в В. И. и Ст(алин) вышел. Но потом, обсудив совместно, мы решили, что надо ободрить В. И. и Ст(алин) вернулся снова к В. И. Он сказал ему, что, переговорив с врачами, он убедился, что еще не все потеряно, и время исполнить его просьбу не пришло. […] Они расстались и не виделись до тех пор, пока В. И. Ленин не стал поправляться"(35).

Даже в этом рассказе, исходящем от сестры Ленина, мы слышим только сталинский пересказ: Сталин вышел от Ленина и рассказал Ульяновой и Бухарину о том, что Ленин просит яду. Своими ушами никто, кроме Сталина, этой просьбы не слышал. Источником информации о яде начиная с декабря 1922 года, также является либо Сталин, либо подотчетная ему секретарь Ленина Фотиева, причем время, когда запрашивается яд, удивительным образом совпадает с очередным конфликтом между Лениным и Сталиным, с одной стороны, и ухудшением здоровья Ленина, с другой. Остается только определить, было ли вызвано ушудшение состояния здоровья Ленина очередной порцией яда, впрыскиваемого Ленину "гениальным дозировщиком" Сталиным, или же, действительно, каждый раз, когда ухудшалось здровье Ленина, он непременно просил Сталина о яде, как больной просит о лекарстве врача. Фотиева вспоминает:

"После нового удара он в декабре под строгим секретом опять послал меня к Сталину за ядом. Я позвонила по телефону, пришла к нему домой. Выслушав, Сталин сказал:

— Профессор Ферстер написал мне так: "У меня нет оснований полагать, что работоспособность не вернется к Владимиру Ильичу". И заявил, что дать яд после такого заключения не может.

Я вернулась к Владимиру Ильичу ни с чем. Рассказала о разговоре со Сталиным.

Владимир Ильич вспылил, раскричался. Во время болезни он часто вспыхивал даже по мелким поводам: например, испорчен лифт (он был вспыльчив смолоду, но боролся с этим).

— Ваш Ферстер шарлатан, — кричал он. — Укрывается за уклончивыми фразами.

И еще помню слова Ленина:

— Что он написал? Вы это сами видели?

— Нет, Владимир Ильич. Не видела.

И, наконец, бросил мне:

— Идите вон!

Я ушла, но напоследок все же возразила:

— Ферстер не шарлатан, а всемирно известный ученый.

Несколько часов спустя Ленин меня позвал.

Он успокоился, но был грустен.

— Извините меня, я погорячился. Конечно, Ферстер не шарлатан. Это я под горячую руку"(36).

Отметим, что человечность и милосердие Ленина не знает пределов. Он не приказал Ферснера расстрелять, арестовать или даже выслать. Осенью 1952 года академик Виноградов по чьему-то приказу осмотрел Сталина и пришел к заключению, что пациента следует немедленно отстранить от дел по состоянию здоровья. Узнав об этом, Сталин немедленно арестовал Виноградова. Он понимал, что это и есть первый этап государственного переворота. Через несколько месяцев, в марте 1953 года, Сталина не стало. Похоже, что и к нему был применен ленинский вариант смерти.

Чтобы понять, мог ли Ленин просить Сталина о яде, проследим хронологию конфликта Ленина в период его болезни со Сталиным и Дзержинским. 10 августа Политбюро ЦК РКП(б) приняло решение создать комиссию для подготовки проекта усовершенствования федеративных отношений между РСФСР и другими братским республиками. 11 августа Оргбюро ЦК РКП(б) утвердило следующий состав комиссии: В. В. Куйбышев (председатель), И. В. Сталин, Г. К. Орджоникидзе, Г. Я. Сокольников, Х. Г. Раковский и представители республик — С. А. Агамали-оглы (Азербайджан), А. Ф. Мясников (Армения), П. Г. (Буду) Мдивани (Грузия), Г. И. Петровский (Украина), А. Г. Червяков (Белоруссия), Я. Д. Янсон (ДВР) и А. Ходжаев (Хорезм). К началу сентября проект резолюции готов. Возможно, Ленин узнает об этом от посетившего его 25 августа Х. Г. Раковского, в целом относящегося к проекту Сталина негативно.

11 сентября впервые после майского удара консилиум врачей, собравшихся в Горках, разрешает Ленину с начала октября приступить к работе. На следующий день — 12 сентября — Ленина посещает Сталин и беседует с ним более двух часов. Понятно, что и по национальному вопросу. 22 сентября Ленин просит Сталина ознакомить его с проектом резолюции и другими документами по национальному вопросу, так как уже на 23 сентября назначено заседание комиссии, которая должна утвердить окончательный текст резолюции. К этому времени известно, что попытка Раковского и Г. И. Петровского (предпринятая им либо самостоятельно, либо по уговору с Лениным) оттянуть заседание комиссии и перенести его на 15 октября провалилась: по поручению Сталина помощник генерального секретаря А. М. Назаретян ответил, что отсрочка заседания невозможна. 19 сентября это же подтвердил Куйбышев (Сталин хотел форсировал принятие решения до начала активного вмешательства Ленина).

Разработанный Сталиным проект резолюции "комиссии под председательством Куйбышева" предполагал вступление Украины, Белоруссии, Грузии, Армении и Азербайджана в Российскую Федерацию на правах автономных республик. Однако в республиках за этот план высказались только центральные комитета Армении и Азербайджана. ЦК КП Грузии выступил против проекта Сталина, считая "объединение в форме автономизации независимых республик" преждевременным и настаивая на сохранении "всех атрибутов независимости". ЦК КП Белоруссии был за договорные отношения между независимыми республиками, ЦК КП Украины проект не обсуждал. Но Раковский, как член комиссии и один из партийных руководителей Украины, в письме от 28 сентября указал, что проект Сталина нуждается в переработке.

За несколько дней до этого, на заседаниях 23–24 сентября, состоявшихся под председательством не входившего в комиссию Молотова, заменявшего ушедшего в отпуск Куйбышева, комиссия при одном воздержавшемся (представителе Грузии Мдивани) приняла сталинский проект за основу:

"1. Признать целесообразным заключение договора между советскими республиками Украины, Белоруссии, Азербайджана, Грузии, Армении с РСФСР о формальном вступлении первых в состав РСФСР, оставив вопрос о Бухаре, Хорезме и ДВР открытым и ограничившись принятем договоров с ними по таможенному делу, внешней торговле, иностранным и военным делам и прочее.

Примечание: Соответствующие изменения в конституциях упомятуных в п. 1 республик и РСФСР произвести по проведении вопроса в советском порядке. […]

6. Настоящее решение, если оно будет одобрено Цека РКП, не публикуется, а передается национальным Цека как циркулярная директива для его проведения в советском порядке через ЦИКи или съезды Советов упомянутых выше республик до созыва Всероссийского съезда Советов, на котором декларируется оно как пожелание этих республик"(37).

Сталин создает новую империю: "Если мы теперь же не постараемся приспособить форму взаимоотношений между центрами и окраинами к фактическим взаимоотношениям, в силу которых окраины во всем безусловно должны подчиняться центру, т. е. если мы теперь же не заменим формальную (фактическую) независимость формальной же (и вместе с тем реальной) автономией, то через год будет несравненно труднее отстоять единство республик", — пишет он в письме Ленину 22 сентября, перед заседанием комиссии.

25 сентября по просьбе Ленина Назаретян направляет в Горки к Ленину первоначальный проект комиссии Оргбюро, материалы обсуждений в центральных комитетах компартий республик и материалы двух заседаний комиссии Оргбюро, состоявшихся 23 и 24 сентября. Одновременно, не дожидаясь ответа или комментариев Ленина и не проводя их через Политбюро, он рассылает резолюцию комиссии членам и кандидатам в члены ЦК РКП(б). 26 сентября Сталин приезжает к Ленину обсуждать ситуацию. После длившейся два часа 40 минут беседы, Ленин пишет письмо Каменеву (копии всем членам Политбюро) с критикой резолюции Сталина о вхождении национальных республик в РСФСР:

,Т. Каменев! Вы, наверное, получили уже от Сталина резолюцию его комиссии о вхождении независимых республик в РСФСР.

Если не получили, возьмите у секретаря и прочтите, пожалуйста, немедленно. Я беседовал об этом вчера с Сокольниковым, сегодня со Сталиным. Завтра буду видеть Мдивани (грузинский коммунист, подозреваемый в "независимстве").

По-моему, вопрос архиважный. Сталин немного имеет устремление торопиться. Надо Вам (Вы когда-то имели намерение заняться этим и даже немного занимались) подумать хорошенько; Зиновьеву тоже.

Одну уступку Сталин уже согласился сделать. В пар. 1 сказать вместо "вступления" в РСФСР — "Формальное объединение вместе с РСФСР в союз советских республик Европы и Азии".

Дух этой уступки, надеюсь, понятен: мы признаем себя равноправными с Украинской ССР и др. и вместе и наравне с ними входим в новый союз, новую федерацию, "Союз Советских Республик Европы и Азии"…

Важно, чтобы мы не давали пищи "независимцам", а не уничтожали их независимости, а создавали еще новый этаж, федерацию равноправных республик. […]

Сталин согласился отложить внесении резолюции в Политбюро Цека до моего приезда. Я приезжаю в понедельник, 2/X.

Это мой предварительный проект. На основании бесед с Мдивани и др. товарищами буду добавлять и изменять. Очень прошу Вас сделать то же и ответить мне. Ваш Ленин''(38).

С частью поправок Сталин согласился. В новой редакции резолюция предлагала: 1. Признать необходимым заключение договора между Украиной, Белоруссией, Федерацией Закавказских Республик и РСФСР об объединении их в "Союз Социалистических Советских Республик" с оставлением за каждой из них права свободного выхода из состава "Союза" (39). Однако эта резолюция, впрочем, не проведенная через "комиссию Куйбышева", а потому не очевидно имеющая силу, обошла целый ряд вопросов, например, о том, является ли новый Союз блоком равноправных государств или же единой страной. Ничего не было сказано о независимости равноправных республик. Вместо прямого вступления в Союз Азербайджана, Армении и Грузии предусматривалось их вступление в Союз через Закавказскую федерацию.

Но главный обман Сталиным заключался в том, что он обещал Ленину не обсуждать этот "архиважный" вопрос до возвращения Ленина 2 октября и… поставил вопрос на обсуждение на заседании Политбюро уже 27–28 сентября. Обратим внимание на то, что письмо Ленина Каменеву было разослано всем членам Политбюро, что все они знали о соглашении Ленина со Сталиным, и при этом не только собрались на заседании Политбюро, но и приняли новый сталинский проект. В Политбюро обозначилась новая расстановка сил. Большинство шло за Сталиным.

О реакции самого Сталина на письмо Ленина от 26 сентября мы знаем из ответного письма Сталина с критикой Ленина, написанного для членов Политбюро 27 сентября. В этом письме Сталин обвиняет Ленина в "национальном либерализме" и сетует на его "торопливость". В тот же день он обменивается записками с Каменевым на заседании Политбюро: Каменев: "Ильич собрался на войну в защиту независимости. Предлагает мне повидаться с грузинами. Отказывается даже от вчерашних поправок". Сталин: "Нужна, по-моему, твердость против Ильича. Если пара грузинских меньшевиков воздействует на грузинских коммунистов, а последние на Ильича, то, спрашивается, при чем тут, независимость''?" Записки от 28 сентября. Каменев: "Думаю, раз Вл(адимир) Ил(ьич) настаивает, хуже будет сопротивляться". Сталин: "Не знаю. Пусть делает по своему усмотрению". Неужели Сталин уступил?

2 октября 1922 года Ленин вернулся в свой кремлевский кабинет и проработал в Кремле 74 дня. Обсуждение вопроса об образовании СССР происходит 6 октября 1922 года на пленуме ЦК. Но по случайному стечению обстоятельств (а может быть по заранее разработанному плану) Ленин из-за зубной боли на этом заседании не присутствовал. Обсуждение длилось три часа. Как писал из Москвы в Тифлис лидер грузинских "уклонистов" Мдивани, "сначала (без Ленина) нас били по-держимордовски, высмеивая нас, а затем, когда вмешался Ленин, после нашего с ним свидания [27 сентября] и подробной информации дело повернулось в сторону коммунистического разума. […] По вопросу о взаимоотношениях принят добровольный союз на началах равноправия, и в результате всего эта удушливая атмосфера против нас рассеялась. […] Проект принадлежит, конечно, Ленину, но он внесен от имени Сталина, Орджоникидзе и др., которые сразу изменили фронт. […] Прения показали, что известная часть ЦК прямо отрицает существование национального вопроса и целиком заражена великодержавническими традициями. Но эта часть получила такую оплеуху, что не скоро решится снова высунуться из норы, куда ее загнал Ленин (о его настроениях узнай из его письма, которое было оглашено в конце заседания, после решения вопроса)". Речь шла о записке Ленина Каменеву, переданной для оглашения на съезде: "т. Каменев! Великорусскому шовинизму объявляю бой не на жизнь, а на смерть"(40). Можно себе представить, что думал в этот момент о Ленине Сталин.

Тем временем для наведения порядка в Грузии Сталин направил туда своего единомышленника Орджоникидзе. Грузины теперь уже отказывались вступать в Закавказскую федерацию (через которую ее хотели втянуть в автономный Союз). Споры были горячие. Орджоникидзе не лез в карман за словами, обозвал одного члена грузинского ЦК "дураком и провокатором", другого — "спекулянтом, духанщиком". Но когда Кабахидзе назвал самого Орджоникидзе "сталинским ишаком", тот в присутсвии Рыкова ударил Кабахидзе. В ночь с 20 на 21 октября группа членов ЦК грузинской компартии сообщила по прямому проводу в ЦК РКП(б), что совместная работа с Орджоникидзе, посланным в Грузию для ликвидации конфликта, невозможна, поскольку для Орджоникидзе "травля и интриги — главное орудие против товарищей, не лакействующих перед ним. Стало уже невмоготу жить и работать при его держимордовском режиме". Той же ночью Сталин подтвердил получение записки "с жалобой и площадной руганью на Орджоникидзе".

Ленин первоначально встал на сторону Орджоникидзе. 21 октября он отправил в Тифлис на имя ЦК Грузии, Цинцадзе, Кавтарадзе, Орджоникидзе и секретарю Заккрайкома Орахелашвили шифрованную телеграмму: "Удивлен неприличным тоном записки по прямому проводу за подписью Цинцадзе и других, переданной мне почему-то Бухариным, а не одним из секретарей ЦЕКА. Я был убежден, что все разногласия исчерпаны резолюциями пленума ЦЕКА при моем косвенном участии и при прямом участии Мдивани. Поэтому я решительно осуждаю брань против Орджоникидзе и настаиваю на передаче вашего конфликта в приличном и лояльном тоне на разрешение Секретариата ЦК РКП, которому и передаю ваше сообщение по прямому проводу"(41).

22 октября 1922 года ЦК КП Грузии подал в отставку, которую утвердил Заккрайком. Еще через два дня Сталин сообщил Орджоникидзе, что удовлетворяет "ходатайство нынешнего ЦК Компартии Грузии об его уходе в отставку". А через месяц, 24 ноября, Секретариат ЦК РКП(б) создал комиссию "для восстановления прочного мира в Компартии Грузии" и срочного рассмотрения конфликта под председательством Дзержинского и с участием в ней Д. Мануильский и В. Мицкевича-Капсукаса. Приветствуя создание комиссии, — пишет Е. Яковлев, — Ленин от голосования ее состава тем не менее отказался. Быть может, подозревал то, о чем со временем в беседе с Фотиевой прямо скажет Зиновьев: "Заключение комиссия имела еще до выезда из Москвы"''(42). И понятно, почему: она состояла из сторонников Сталина(43).

День 12 декабря начался как обычно. Утром Ленин приехал из Горок в Москву и в 11.15 пришел в свой кабинет в Кремле; затем ушел домой, в свою квартиру. В полдень вернулся в кабинет и до двух часов беседовал со своими заместителями по СНК и СТО Рыковым, Каменевым и А. Д. Цюрупой. В 17.30 Ленин пришел в кабинет говорил по телефону. С 18 до 18.45 минут беседовал с Дзержинским, вернувшимся из Тифлиса, о конфликте между Закавказским крайкомом партии и членами ЦК КП(б) Грузии. Остаток дня он посвятил вопросу о монополии внешней торговли, а в 20.15 ушел домой.

"Никто не думал, что 12 декабря 1922 года станет последним днем работы В. И. Ленина в его кабинете в Кремле", — пишет В. П. Наумов(44). Что же произошло? Накануне моей болезни, — запишет Фотиева слова, приписываемые ею Ленину, — Дзержинский говорил мне о работе комиссии и об "инциденте", и это на меня очень тяжело повлияло''. Настолько тяжело, что в продиктованной в тот же вечер Фотиевой в ответ на письмо Троцкого о "сохранении и укреплении монополии внешней торговли" записке Ленин сообщает Фрумкину, Стомонякову и Троцкому о неспособности выступить по этому вопросу на пленуме в связи с болезнью, о согласии с Троцким в этом вопросе и о просьбе взять на себя в виду его болезни защиту на пленуме позиции Ленина.

13 декабря, со ссылкой на ухудшающееся здоровье, Ленин официально сообщает о свертывании работы. "Все три следующих дня — 13, 14, 15 декабря", — пишет В. П. Наумов, — Ленин "спешил"(45). Видимо понимал, что спешить нужно. 13 декабря Ленин диктует Фотиевой письмо Троцкому (копия Фрумкину и Стомонякову), где подчеркивает "максимальное согласие" с Троцким по всем вопросам и просит его "взять на себя на предстоящем пленуме защиту нашей общей точки зрения о безусловной необходимости сохранения и укрепления монополии внешней торговли".

Фотиева сразу же обо всем информирует Сталина, который понимает, что Ленин руками Троцкого пытается разгромить Сталина на очередном пленуме. Уже 14 декабря Сталин и Каменев пытаются снять вопрос о монополии с повестки дня пленума на том основании, что пункт этот следует обсуждать на следующем пленуме, с участием Ленина, который к следующему пленуму конечно же выздоровеет.

15 декабря Ленин пишет Троцкому очередное письмо: "Считаю, что мы вполне сговорились. Прошу Вас заявить на пленуме о нашей солидарности. Надеюсь, пройдет наше решение".

Чуть позже он получает письмо Фрумкина, сообщающего Ленину об интригах Сталина и Каменева и просящего "переговорить по этому вопросу с Сталиным и Каменевым", так как "дальнейшая неопределенность положения срывает всякую работу".

Тогда Ленин диктует по телефону Фотиевой второе за 15 декабря письмо Троцкому:

"Пересылаю Вам полученное мною сегодня письмо Фрумкина. Я тоже думаю, что покончить с этим вопросом раз навсегда абсолютно необходимо. Если существует опасение, что меня этот вопрос волнует и может даже отразиться на состоянии моего здоровья, то думаю, что это совершенно неправильно, ибо меня в десять тысяч раз больше волнует оттяжка, делающая совершенно неустойчивой нашу политику по одному из коренных вопросов. Поэтому я обращаю Ваше внимание на прилагаемое письмо и очень прошу поддержать немедленное обсуждение этого вопроса. Я убежден, что если нам грозит опасность провала, то гораздо выгоднее провалиться перед партсъездом и сейчас же обратиться к фракции съезда, чем провалиться после съезда. Может быть, приемлем такой компромисс, что мы сейчас выносим решение о подтверждении монополии, а на партсъезде вопрос, все-таки, ставим и уславливаемся об этом сейчас же. Никакой другой компромисс, по моему мнению, принимать в наших интересах дела ни в коем случае не можем. Ленин"(46).

Можно с уверенностью сказать, что это был самый смелый и принципиальный поступок Ленина. Можно также утверждать, что согласие Троцкого защищать позицию Ленина в вопросе о монополии было проявлением мужества и лояльности по отношению к Ленину. Но очевидно и другое: 15 декабря 1922 года Сталин подписал смертный приговор не только Ленину, но и Троцкому. Троцкий не просто выступил в блоке с Лениным (Ленин и Троцкий против Зиновьева, Сталина, Каменева и Бухарина), но и одержал над Сталиным победу. А этого Сталин простить не мог.

Итак, 13–15 декабря Ленин не просто здоров, а работает самым активным образом: "разговаривал по телефону, принимал дома товарищей, готовился к выступлению на Х съезде Советов, написал несколько писем и записок о монополии внешней торговли, распределении обязанностей между заместителями председателя СНК и СТО, интересовался заготовкой хлеба урожая 1922 года, социальным обеспечением, переписью населения и другими вопросами", — пишет Наумов(47). Иными словами, Ленин был абсолютно работоспособен. Когда же он заболел?

Похоже, что 12 декабря Дзержинский приехал к Ленину не для отчета о грузинском деле, а для того, чтобы сообщить Ленину о принятом (видимо, Сталиным и Дзержинским) решении отстранить Ленина от власти. 12 декабря Дзержинскому это удается сделать, и он получает согласие Ленина свернуть дела, покинуть Кремль и фактически уйти в отставку. На свертывание дел Ленину дают три дня.

Утром 16 декабря Ленин успевает продиктовать еще одно письмо Крупской. Но в 11 часов приходят врачи В. В. Крамер и А. М. Кожевников и требуют от Ленина выезда в Горки (что, наверное, было согласовано с Дзержинским 12 декабря). Ленин категорически отказывается. Идя на компромисс, он просит передать Сталину, что согласен не выступать на съезде Советов, где, разумеется, в первую очередь будет обсуждаться национальная политика. Но Сталину подачки Ленина уже не нужны, и врачи, понятно, что по приказу Сталина, запрещают Ленину работать(48). "Вынужденный отказ от выступления сильно опечалил Владимира Ильича", — заключает Наумов. И из этой фразы следует, что приступы у Ленина случаются каждый раз, когда его отстраняют, снимают, изолируют, лишают, а не наоборот. Ведь больше всего на свете и всегда Ленин боялся потерять власть!

18 декабря собирается ранее отложенный Пленум ЦК, где Сталин выступает с проектом Союзного договора между советскими республиками. Ленин в этом пленуме не участвует (очевидно, что участвовать в нем Сталин бы ему не разрешил), а сам Сталин, уставший от бесконечных ленинских попыток вернуться к власти, требует себе формальных полномочий определять дальнейшую судьбу Ленина: специальным постановлением он возлагает на себя "отственность за соблюдение режима, установленного для Ленина врачами"(49). Этот новый, установленный Сталиным режим больше всего напоминает домашний арест: "На т. Сталина возложить персональную ответственность за изоляцию Владимира Ильича, как в отношении личных сношений с работниками, так и переписки"(50).

С точки зрения медицинской изоляция идет больному во вред. Именно к такому выводу приходит посетивший Ленина 20 декабря профессор О. Ферстер, известный немецкий врач-невропатолог, который консультировал врачей, лечивших Ленина: "Если бы Ленина в октябре 1922 года и дальше оставляли бы в бездеятельном состоянии, он лишился бы последней большой радости, которую он получил в своей жизни. Дальнейшим полным устранением от всякой деятельности нельзя было бы задержать ход его болезни. Работа для Владимира Ильича была жизнью, бездеятельность означала смерть"(51). Но из всего описанного следует, что события 12–18 декабря к состоянию здоровья Ленина скорее всего никакого отношения не имели. Ленина выгнали из Кремля и назначили Сталина (точнее — Сталин назначил сам себя) начальником тюремного режима Ленина.

21 декабря Крупская записала под диктовку Ленина письмо Троцкому. Обратим внимание на то, как формально оговаривает Крупская разрешением Ферстера свое право записать для Троцкого письмо Ленина:

Лев Давыдович,

Проф. Ферстер разрешил сегодня Владимиру Ильичу продиктовать письмо, и он продиктовал мне следующее письмо к Вам.

"Тов. Троцкий,

Как будто удалось взять позицию без единого выстрела простым маневренным движением. Я предлагаю не останавливаться и продолжать наступление и для этого провести предложение поставить на партсъезд вопрос об укреплении монополии внешней торговли и о мерах к улучшению ее проведения. Огласить это на фракции съезда советов. Надеюсь, возражать не станете и не откажетесь сделать доклад на фракции. Н. Ленин".

В. И. просит также позвонить ему ответ. Н. К. Ульянова (52).

Из этого письма Троцкий должен был сделать вывод, что Ленин лишился рассудка. Его только что выгнали из кабинета и посадили под домашний арест, лишив возможности работы и встреч с людьми и переписки, официально назначили Сталина надсмотрщиком (о чем Ленин, разумеется, не знал), а он пишет о взятии позиции без единого выстрела. Без единого выстрела в те дни позиции взяли Сталин и Дзержинский. Не удивительно, что Троцкий на письмо Ленина не ответил: дискутировать на эту тему с ослепшим Лениным он не собирался.

Ленин в отношении Сталина был наивен, но не без предела. Он не случайно диктовал письмо именно Крупской, а не секретарю. Он старался сговориться с Троцким конфиденциально. Похоже, однако, что утечка информации произошла. Уже на следующий день, 22 декабря, Сталин позвонил Крупской, отругал ее, пригрозил взысканием по партийной линии решением Контрольной комиссии, находившейся целиком под контролем Сталина, и сказал, что, если подобное повторится, Сталин объявит вдовой Ленина Артюхину.

Считается, что Крупская сообщила Ленину о звонке Сталина только 5 марта 1923 г., так как именно в этот день Ленин написал Сталину эмоциональное письмо о разрыве отношений. Это подтверждали и опубликованные в журнале "Коммунист" (№ 5, 1989) воспоминания секретаря Крупской В. Дридзо:

"Почему В. И. Ленин только через два месяца после грубого разговора Сталина с Надеждой Константиновной написал ему письмо, в котором потребовал, чтобы Сталин извинился перед ней? Возможно, только одна я знаю, как это было в действительности, так как Надежда Константиновна часто рассказывала мне об этом. Было это в самом начале марта 1923 года. Надежда Константиновна и Владимир Ильич о чем-то беседовали. Зазвонил телефон. Надежда Константиновна пошла к телефону (телефон в квартире Ленина всегда стоял в коридоре). Когда она вернулась, Владимир Ильич спросил:

— Кто звонил?

— Это Сталин, мы с ним помирились.

— То есть как?

Пришлось Надежде Константиновне рассказывать все, что произошло в декабре 1922 года, когда Сталин ей позвонил […]. Надежда Константиновна просила Владимира Ильича не придавать этому значения, так как все уладилось и она забыла об этом. Но Владимир Ильич был непреклонен…".

Но очевидно, Крупская рассказала обо всем Ленину в тот же день, на что обязан был рассчитывать Сталин, и в ночь с 22 на 23 декабря у Ленина именно по этой причине наступает резкое ухудшение здоровья: по свидетельству М. И. Ульяновой в ночь на 23 декабря болезнь Ленина "распространилась дальше, правая рука и правая нога поражены параличом. С этих пор Владимир Ильич больше не мог сам писать".

Есть несколько указаний на то, что Ленин узнал о звонке Сталина Крупской 22 декабря. Во-первых, цитируя Дмитриевского, это подтверждает Троцкий: "Крупская немедленно, вся в слезах, побежала жаловаться Ленину". Во-вторых, об этом свидетельствует факт нового приступа у Ленина в ночь с 22 на 23 декабря. Косвенно это подтверждается интервью с Фотиевой: "Надежда Константиновна не всегда вела себя, как надо. Она могла бы проговориться Владимиру Ильичу. Она привыкла всем делиться с ним. И даже в тех случаях, когда этого делать нельзя было. […] Например, зачем она рассказала Владимиру Ильичу, что Сталин выругал ее по телефону?". Секретарь Ленина Володичева также считала, что Ленин узнал о грубости Сталина ранее 5 марта: "Возможно, он знал это раньше. А письмо написал 5 марта"(53).

Одновременно 22 декабря Крупская написала письмо Каменеву, фактическому председателю Политбюро, находившемуся в блоке против Ленина вместе со Сталиным, чего она скорее всего не стала бы делать, если бы не сообщила об инциденте Ленину уже 22 декабря:

"Лев Борисыч, по поводу коротенького письма, написанного мною под диктовку Влад. Ильича с разрешения врачей, Сталин позволил вчера по отношению ко мне грубейшую выходку. Я в партии не один день. За все 30 лет я не слышала ни от одного товарища ни одного грубого слова, интересы партии и Ильича мне не менее дороги, чем Сталину. Сейчас мне нужен максимум самообладания. О чем можно и о чем нельзя говорить с Ильичем, я знаю лучше всякого врача, т. к. знаю, что его волнует, что нет, и во всяком случае лучше Сталина. Я обращаюсь к Вам и к Григорию [Зиновьеву], как более близким товарищам В. И., и прошу оградить меня от грубого вмешательства в личную жизнь, недостойной брани и угроз. В единогласном решении контрольной комиссии, которой позволяет себе грозить Сталин, я не сомневаюсь, но у меня нет ни сил, ни времени, которые я могла бы тратить на эту глупую склоку. Я тоже живая и нервы напряжены у меня до крайности. Н. Крупская"(54).

Осторожный и хитрый Сталин не допустил бы разрыва с Лениным, если бы не считал его политическим трупом. 22 числа Сталин позволил себе нахамить Крупской, потому что уже ничем не рисковал. Он позвонил Крупской, чтобы сообщить ей, что решил убить Ленина. Только так можно объяснить реакцию самой Крупской на звонок Сталина 22 декабря: "Она была совершенно не похожа на сама себя, рыдала, каталась по полу и пр. Об этом выговоре она рассказала В. И. через несколько дней", — свидетельствует Ульянова(55). Значит, и по мнению Ульяновой Ленин узнал об этом звонке много раньше 5 марта, уже через несколько дней.

Но самое главное доказательство того, что Ленин узнал о звонке Сталина именно 22 декабря, нам предоставил Ленин: 23 декабря он начал писать "завещание".

В 1922 году Ленин понимал, что такое Сталин: "Мария Акимовна, — А. Бек секретаря Ленина Володичеву, — есть ли какие-нибудь шансы найти просто устные отзывы Ленина о Сталине?" "Ничего я не слышала. Даже намека нет, — ответила Володичева. — Ленин все-таки был тоже очень осторожный человек"(56). Тоже очень осторожный. Как и Сталин. Ленин не выдал своих намерений. Он не стал под влиянием разговора с Крупской звонить или писать Сталину. Ленин понял, что дни его сочтены и что нужно успеть отдать как можно больше указаний. В то же время, Ленин не собирался пассивно ожидать смерти от руки Сталина, что следует из количества написанных им перед смертью статей и заметок. Документы, продиктованные Лениным, начиная с 23 декабря, преследовали две цели: сделаться завещанием, с одной стороны, подорвать авторитет Сталина в партии — с другой. События показали, что не произошло ни первого, ни второго.

23 декабря. Ленин попросил дежурившего у него врача А. М. Кожевникова разрешить ему продиктовать стенографистке в течение пяти минут, так как его "волнует один вопрос", и он боится, что не заснет. Ничего не подозревающий Кожевников разрешает. Тогда, в начале девятого вечера, Ленин вызвал Володичеву:

"23 декабря 1922 года мне сообщили, что меня вызывает к себе Ленин. Его беспокоит один важный вопрос, и он хочет продиктовать что-то стенографистке. Мне и раньше приходилось стенографировать выступления и письма Владимира Ильича. Записывала я его доклад на апрельской конференции, принимала его телефонограммы из Горок, а теперь мне предстояло вести запись у постели больного Ильича. Можете себе представить, как я волновалась! Помню, что в квартире Владимира Ильича я увидела Марию Ильиничну, Надежду Константиновну и группу врачей. Меня предупредили, что Ленину разрешено диктовать не более 5 минут. Надежда Константиновна провела меня в комнату, где на кровати лежал Ильич. Вид у него был болезненный. Он неловко подал мне левую руку, правая была парализована. Это меня сильно поразило. Я не предполагала, что ему до такой степени плохо. Когда мы остались одни, я села за стол рядом с кроватью. Ленин сказал: "Я хочу продиктовать письмо к съезду. Запишите!"(57)

Так была продиктована первая часть письма к предстоящему Двенадцатому съезду. При диктовке никто, кроме Володичевой, не присутствовал:

"Надежда Константиновна не вводила меня в комнату. Они стояли (Мария Ильинична, Надежда Константиновна и врач) около той комнаты, в которой лежал Ильич. Меня никто не провожал. Они только расступились, пропуская меня. И я вошла. Ленин диктовал быстро. Видимо, все было продумано у него заранее. Чувствовалось его болезненное состояние. Диктовка давалась ему нелегко. Говорил он глухо, не жестикулируя, как обычно. Закончил диктовку в отведенное время и немного повеселел. А я все еще не могла прийти в себя. Была как в тумане"(58).

Ленин заметил растерянность Володичевой, спросил, "почему такая бледная"(59). "Да потому что Сталин Вас за это убьет", "потому что я прямо сейчас обязана доложить обо всем Сталину", — должна была ответить Влодичева, но, как нам достоверно известно, промолчала.

Сам Ленин называл эти записи "дневником", считая, что таким образом он обманет Политбюро и не привлечет к своей работе особого внимания. Посмотрим, что и когда написал Ленин, начиная с 23 декабря:

23 декабря 1922 г. — "Завещание", часть 1. Записано Володичевой.

24 декабря — "Завещание", часть 2.

25 декабря — "Завещание", часть 3. Записано Володичевой.

26 декабря — Записка об увеличении членов ЦК до 50 или даже 100 человек. Записано Фотиевой.

27 декабря — Часть 4. "О придании законодательных функций Госплану". Записано Володичевой.

28 декабря — Часть 5. "Продолжение письма о законодательном характере решений Госплана". Записано Фотиевой.

29 декабря — Часть 6. "Продолжение записок о Госплане". Записано Володичевой.

29 декабря — Записка о Госплане. Записано Володичевой.

29 декабря — Об увеличении числа членов ЦК. Записано Володичевой.

30 декабря — "К вопросу о национальностях или об, автономизации''", часть 1. Записано Володичевой.

31 декабря — "К вопросу о национальностях или об, автономизации''", часть 2. Записано Володичевой.

31 декабря — "К вопросу о национальностях или об, автономизации''", часть 3. Записано Володичевой.

2 января 1923 г. — "Страничка из дневника". Опубликовано в "Правде" 4 января 1923 г.

4 января — приписка к "Завещанию" с предложением снять Сталина. Записано Фотиевой.

4 января — "О кооперации", часть 1. Опубликовано в "Правде" 26 мая 1923 г.

6 января — "О кооперации", часть 2. Опубликовано в "Правде" 27 мая 1923 г.

Не позднее 9 января — план статьи "Что нам делать с Рабкрином?"

9 января — "Что нам делать с Рабкрином?", часть 1. Записано Володичевой.

13 января — "Что нам делать с Рабкрином?", часть 2. Записано Фотиевой.

13 января — "Что нам делать с Рабкрином?", часть 3. Записано Фотиевой.

16 января — "О нашей революции (по поводу записок Н. Суханова)", часть 1. Опубликовано в "Правде" 30 мая 1923 г.

17 января — "О нашей революции (по поводу записок Н. Суханова)", часть 2. Опубликовано в "Правде" 30 мая 1923 г.

23 января — "Как нам реорганизовать Рабкрин". Опубликовано в "Правде" 25 января 1923 г.

2 марта — "Лучше меньше, да лучше". Опубликовано в "Правде" 4 марта 1923 г.(60)

Уточним список секретарей Ленина по "Дневнику дежурных секретарей В. И. Ленина" за период с 21 ноября 1922 г. по 6 марта 1923 г.: Н. С. Аллилуева (до утра 18 декабря), Ш. М. Манучарьянц (формально — библиотекарь Ленина, до вечера 11 декабря), С. А. Флаксерман (3 декабря только), М. И. Гляссер (вечер 5 февраля только), М. А. Володичева (с вечера 27 ноября), Л. А. Фотиева (с 13 декабря).

Обратим внимание на то, что, за исключением жены Сталина Н. С. Аллилуевой, жизнь которой оборвалась трагически, ни одна из секретарей Ленина не была репрессирована Сталиным в период чисток. И это было лучшим подтверждением того, что в личной преданности секретарей Ленина Сталин не сомневался, что ни одного нелояльного в отношении Сталина поступка никто из них в то опасное для Сталина время не совершил. Зная Сталина, можно с уверенностью сказать, что все вышесказанное относится и к преданнейшему помощнику и секретарю Ленина — В. Д. Бонч-Бруевичу, прожившему долгую жизнь, до 1955 года. Не тронули и его брата, М. Д. Бонч-Бруевича, царского офицера, занимавшего до революции должность Главкома Северным фронтом. Михаил Дмитриевич, которого по статистике просто обязаны были расстрелять в 1936-39 годах, дослужился до чина генерал-лейтенанта и умер в 1956 году.

Чем же заслужили секретари Ленина пожизненную индульгенцию Сталина? Преданной службой и безупречным ведением "Дневника дежурных секретарей". Это был удивительный документ. Впервые опубликованный в 1963 году, он находился под семью замками до июля 1956 года. Что же это был за "Дневник" и по каким причинам его так долго хранили в сейфе? По чьей инициативе он был начат? Перед кем отчитывались люди, делавшие в "Дневнике" записи? Кто знал, а кто не знал о его существовании? Кем этот "Дневник" читался?

Не на все эти вопрос ответ ясен. Дневник был начат 21 ноября 1922 года. Очевидно, что в этот день Политбюро по инициативе Сталина установило над Лениным надзор на уровне ведения дневника. До революции Ленин всегда назначал Крупскую секретарем тех политических центров, в курсе деятельности которых он хотел быть. Сталин и тут оказался достойным учеником. В первые после введения формального надзора дни особенно активным секретарем Ленина была жена Сталина Н. С. Аллилуева. Понятно, что обо всем, что ей было известно, она рассказывала Сталину.

Нет никаких указаний на то, что о "Дневнике" знали Ленин, Крупская или М. И. Ульянова. Если так, то справедливо утверждение, что "Дневник" велся тайком. Шестеро секретарей Ленина могли вести тайный "Дневник" лишь по решению вышестоящих инстанций. Такими инстанциями могли быть ЦК, Секретариат ЦК или Политбюро. Иными словами, приказ должен был исходить от Сталина. Из интервью Фотиевой и Володичевой мы знаем, что отчитывались секретари перед Сталиным и Каменевым, являвшимся в те месяцы председателем Полибюро. Неизвестно, читал ли этот "Дневник" Сталин или же он довольствовался устными отчетами. По крайней мере один секретарь — Володичева — вела дневник стенографическими знаками и расшифровывала свою стенограмму позже. Из этого, видимо, следует сделать вывод, что Сталин довольствовался устными отчетами.

"Дневник" оборвался 6 марта 1923 года на фразе "Надежда Константиновна просила". Весь дальнейший текст был записан стенограммой и расшифровывался Володичевой 14 июля 1956 года. После 6 марта 1923 года "Дневник" не велся вообще. Создается впечатление, что в момент расшифровки записи от 6 марта в далеком 1923 году Володичевой позвонил Сталин и приказал ведение "Дневника" и всякую работу над ним прекратить. Так и было оборвана работа на полуслове.

"Дневник" интересен не только тем, что в нем записано, но и тем, что из него исчезло. А исчезло из него очень много. В "Дневнике" пропущены следующие дни: 17 декабря 1922 года, 19–22 декабря, причем 18 декабря Сталин назначен тюремщиком Ленина, а 22 декабря состоялся тот самый звонок Сталина Крупской и, если Крупская сообщила о нем Ленину, в записях секретарей от 22 декабря должны были бы иметься сведения о реакции Ленина; начиная с 25 декабря пропускается весь период деятельности Ленина, когда он диктовал третью часть "Завещания", записку об увеличении членов ЦК, записи о Госплане, статью "К вопросу о национальностях…" и, наконец, дополнение к "Завещанию" от 4 января 1923 года, где он предлагает сместить Сталина с поста генсека. За период с 25 декабря по 16 января сделаны всего две записи: 29 декабря и 5 января. Обратим внимание на то, как аккуратно они смонтированы:

"24 декабря […] Владимиру Ильичу взяли Суханова "Записки о революции", тома III и IV.

29 декабря. Через Надежду Константиновну Владимир Ильич просил составить список новых книг. Врачи разрешили читать. Владимир Ильич читает Суханова "Записки о революции" (III и IV тома). […] Списки Владимир Ильич просил составить по отделам.

5 января 1923 г. Владимир Ильич затребовал списки новых книг с 3 января и книгу Титлинова "Новая церковь".

17 января (запись М. А. Володичевой). Владимир Ильич […] читал и вносил поправки в заметки о книге Суханова о революции […]".

"Дневник" отцензурирован таким образом, чтобы создать у нас впечатление, будто Ленин с 25 декабря по 16 января включительно читал и работал над статьей о Суханове. Между тем в этот период были написаны основные его предсмертные статьи. А вот после 17 января (когда "Дневник" ведется с относительной частотой), написано всего две статьи: "Как нам реорганизовать Рабкрин" и "Лучше меньше, да лучше".

В Дневнике пропущены также 27–29 января, 11 и 13 февраля, 15 февраля -4 марта. Между тем нам известно, что Ленин диктовал каждый день или почти каждый день, причем дни, когда он не диктовал, в "Дневнике" всегда отмечались, например:

"10 декабря, утро. Ничего от Владимира Ильича не было. […]

11 декабря, утро (запись Н. С. Аллилуевой). Никаких поручений не было. Владимир Ильич ни разу не звонил. Проверить, чтобы вечером в кабинете было не меньше 14 градусов тепла.

11 декабря, вечер (запись Ш. М. Манучарьянц). Никаких поручений не было. Владимир Ильич ни разу не звонил. […]

18 декабря, утро (запись Н. С. Аллилуевой). Заседает пленум Центрального комитета. Владимир Ильич не присутствует, болен — никаких поручений и распоряжений.

18 декабря, вечер. Заседает пленум. Владимир Ильич не присутствует, вечерним заседанием пленум закончен. […]

18 января (запись М. А. Володичевой). Владимир Ильич не вызывал. […]

21 января (запись М. А. Володичевой). Владимир Ильич не вызывал".

Таким образом дни, когда Ленин не вызывал и не диктовал — отмечены. Значит, во все пропущенные "Дневником" или же его издателями дни Ленин что-то диктовал? Кроме того, не ясно, велся ли "Дневник" после 6 марта 1923 года. Опубликовано, по крайней мере, ничего не было. Похоже, также, что какие-то записи в дневнике делались задним числом.

Однако Ленин не предусмотрел того, что предусмотреть был обязан: все его секретари доносили о происходящем у Ленина Сталину. Заговор против Ленина в этот период имел столь широкий характер, что Сталин мог действовать открыто. Написанные против Сталина статьи и письма немедленно относились секретарями Ленина Сталину, и он сам решал как с ними поступить. Когда "завещание" Ленина, продиктованное Володичевой, было доставлено Сталину, тот, в присутствии нескольких партийных руководителей приказал "завещание" сжечь. Володичева вспоминает:

"Был уже поздний час, когда я вернулась в секретариат. Я долго сидела там подавленная, стараясь осмыслить все услышанное у Ленина. Его письмо показалось мне очень тревожным. Я позвонила Лидии Александровне Фотиевой, сказала ей, что Ленин продиктовал мне чрезвычайно важное письмо очередному съезду партии, и спросила, что с ним делать, не показать ли кому-нибудь, может быть, Сталину. Упор нужно сделать не на то, что я была очень взволнована, просто я впервые видела его в таком состоянии. "Ну что же, покажите Сталину", — сказала Лидия Александровна. Так я и сделала […](61)

В квартире Сталина я увидела его самого, Надежду Сергеевну Аллилуеву, Орджоникидзе, Бухарина и Назаретяна. (А. Назаретян, член партии с 1905 г, с 1922 г. работал в ЦК РКП/б/.) Сталин взял письмо и предложил Орджоникидзе и Бухарину пройти с ним в соседнюю комнату. Получилось так, что все произошло в молчании. […] Примерно через четверть часа вышел Сталин. Шаги его были на этот раз тяжелыми, лицо озабоченно. Он пригласил меня в другую комнату, и Орджоникидзе спросил, как себя чувствует Ильич. […] Повторяю: в квартире Сталина я увидела его самого, Аллилуеву, Орджоникидзе и Бухарина. Мне было важно довести до сведения Сталина, что хотя Владимир Ильич и прикован к постели, но бодр, речь его течет бодро и ясно. У меня создалось впечатление, что Сталин был склонен объяснить ленинское письмо съезду болезненным состоянием Ильича. "Сожгите письмо", — сказал он мне. Это распоряжение Сталина я выполнила. Сожгла копию письма, которую ему показывала, но не сказала, что 4 других экземпляра ленинского документа лежат в сейфе.

На следующий день я рассказала обо всем произошедшем Фотиевой и Гляссер. "Что ты наделала! — набросились они на меня. — Сейчас же возобнови копию!" Я тут же отпечатала пятую копию".

К утру 24 декабря Ленину не просто пытаются запретить работать (диктовать пять минут). Ленину буквально пытаются запретить открывать рот. Он него требуют, чтобы он прекратил разговаривать с секретарем и стенографисткой. Требование это исходит от врачей (по смыслу происходящего это слово нужно ставить в кавычки, хотя люди в белых халатах в доме Ленина действительно врачи). Тогда Ленин предъявляет ультиматум как объявляющий в тюрьме голодовку заключенный, причем понятно, что ультиматут этот он предъявлял не врачам, а Сталину: если ему не будет разрешено ежедневно, хотя бы в течение короткого времени, диктовать его "дневник", он "совсем откажется лечиться"(62). Эта угроза действует (Сталин знает, что если Ленин откажется лечиться он может выздороветь). Ультиматум, разумеется, обсуждали не врачи, а сталинская фракция Политбюро в составе Сталина, Каменева и Бухарина (подчеркнем, что все трое действуют сообща против Ленина), принявшая следующее решение:

"1. Владимиру Ильичу предоставляется право диктовать ежедневно 5-10 минут, но это не должно носить характер переписки и на эти записки Владимир Ильич не должен ждать ответа. Свидания запрещаются. 2. Ни друзья, ни домашние не должны сообщать Владимиру Ильичу ничего из политической жизни, чтобы этим не давать материала для размышлений и волнений"(63).

Иными словами, заключенному Ленину на несколько минут в сутки выдают в камеру перо и бумагу (но так как все записывают секретари, Сталин немедленно оказывается в курсе всего написанного). Свой режим Ленин воспринимал именно как тюремный: "Если бы я был на свободе (сначала оговорился, а потом повторил смеясь; если бы я был на свободе), то я легко бы все это сделал сам", — сказал Ленин Фотиевой 1 февраля 1923 года. Но Ленин был уже не на свободе. Он лежал и говорил мне с досадой: "Мысли мои вы не можете остановить. Все равно я лежу и думаю!"(64). Крупская вспоминала:,В этом же и беда была во время болезни. Когда врачи запретили чтение и вообще работу. Думаю, что это неправильно было. Ильич часто говорил мне: "Ведь они же […] не могут запретить мне думать"''. Сама Крупская тоже понимала, что Ленин в заточении: "Во время болезни был случай, когда в присутствии медсестры я ему говорила, что вот, мол, речь, знаешь, восстанавливается, только медленно. Смотри на это, как на временное пребывание в тюрьме. Медсестра говорит: "Ну, какая же тюрьма, что вы говорите, Надежда Константиновна?" Ильич понял: после этого разговора он стал определенно больше себя держать в руках"(65), т. е. не критиковал свой режим при посторонних.

Когда 24 декабря Ленин диктует Володичевой вторую часть письма, он настолько озабочен возможной утечкой информации, что многократно подчеркивает Володичевой необходимость сохранения написанного в тайне: "Продиктованное вчера, 23 декабря, и сегодня, 24 декабря, является абсолютно секретным"; дневник "абсолютно секретен. О нем пока никто не должен знать. Вплоть даже до членов ЦК"; "подчеркнул это не один раз. Потребовал все, что он диктует, хранить в особом месте, под особой ответственностью и считать категорически секретным" (все эти требования Ленина Володичева аккуратно записывает в дневнике для Сталина).

"Боясь волновать Ленина, я не сказала ему, что с первым отрывком письма Ленина к съезду Сталин уже ознакомился", — вспоминает Володичева. Здесь Володичева явно скромничает. Она должна была сказать: "боясь убить Ленина", "боясь сразить его наповал"… Трудно даже представить себе, как отреагировал бы Ленин на сообщение Володичевой о том, что обо всем происходящем сообщается Сталину и что по решению Политбюро ведется поминутное слежение за жизнью Ленина, оформленное как "Дневник дежурных секретарей".

Сообщение Володичевой о том, что она ознакомила Сталина только с первой частья "письма" вряд ли соответствует действительности. Дисциплина была суровая: "Мы ничего не читали и ничего друг другу не говорили, — вспоминает Володичева. — Друг друга не спрашивали. […] Мы имели общий дневник […] и каждая в свою дату записывала", но: "мы его не читали".

Секретари боялись Сталина безумно. Из интервью Бека с Володичевой:

"— Помните, вы рассказывали, что, когда Ленин начал характеризовать Сталина, вас потрясло одно слово, которым он характеризовал Сталина?

— Да, "держиморда".

— Это письмо по национальному вопросу?

— Где это было, в какой стенограмме, я не помню. Я просто сначала не разобралась, потом, когда разобралась, ужаснулась, ужаснувшись, перестала печатать.

— И так это слово и не вошло никуда?

— Не вошло…"(66)

Очевидно, Володичева не точна. Слово "держиморда" "вошло" в статью Ленина, К вопросу о национальностях или об "автономизации"'': "Тот грузин, который пренебрежительно относится к этой стороне дела […] сам является грубым великодержавным держимордой"(67). Но психологию времени Володичева передает верно: не записать продиктованное Лениным Володичева посмела, а вот напечатать в адрес Сталина слово "держиморда" не смогла.

Даже если Володичева действительно не сообщила 23 декабря о существовании еще четырех экземпляров "завещания", Сталин не предполагал, что запись Ленина от 23 декабря, принесеная ему на дом, существовала в одном экземпляре. Материалы Ленина всегда переписывались в пяти экземплярах: один — Ленину, три — Крупской, один — в секретариат в с грифом "Строго секретно". То, что предназначалось для "Правды", перепечатывалось, еще раз просматривалось Лениным и передавалось М. И. Ульяновой как ответственному секретарю редакции. Три экземпляра документов (Крупской) запечатывались затем в конверт(68). Сталин, конечно же, об этом знал.

После 24 декабря Сталин предпринимает какие-то меры, благодаря которым в дальнейшем в "Дневнике" наступает обрыв всякий раз, когда диктуются слишком невыгодные Сталину тексты. После 24 декабря все записываемое носит пространный, но совершенно беззубый характер. Это приводит к естественному выводу, что ряд ленинских материалов был уничтожен(69) или же, что записи были сфальсифицированы задним числом. "Сожжение" ленинских текстов могло произойти только по указанию Сталина как генсека партии. Предположить, что Сталин не интересовался содержанием заметок, диктуемых Лениным после 23 декабря, абсолютно невозможно.

Не отличалось поведение второго секретаря, дежурившего у Ленина в декабре 1922 — январе 1923 г., Фотиевой:

"— Я сама передала письмо Ленина о национальностях, — сообщила она Беку.

— То есть сразу после того, как он продиктовал?

— Да. Могу вам рассказать. Только не записывайте. […]

Второй раз (после разговора о яде) я обратилась к Сталину насчет письма о национальностях, которое продиктовал Владимир Ильич. Но тут я уже у него не была, а позвонила по телефону: "Товарищ Сталин, Владимир Ильич только что закончил письмо политического характера, в котором обращается к съезду. Я считаю нужным передать его в ЦК". Сталин ответил: "Ну, передайте Каменеву". (Они тогда были вместе.) Я так и сделала. […]

— А Сталину вы, Лидия Александровна, звонили не по поручению Владимира Ильича?

— Нет, Владимир Ильич об этом не знал.

— Почему же вы его не спросили?

— Мы вообще не задавали ему вопросов. Нельзя было его волновать.

— Но потом информировали его?

— Нет. Это его взволновало бы. […]

— Тогда почему же все-таки вы с ней [Крупской] не посоветовались?

— Я вообще не была в подчинении у Надежды Константиновны и не спрашивала ее разрешений.

— Но ведь письмо Ленина ("К вопросу о национальностях или об "автономизации") было направлено против Сталина?

— Не только против него. Также и против Орджоникидзе и Дзержинского.

— Да, да, но главным был все-таки Сталин. И вы передаете ему. То есть заблаговременно вооружаете его. […] Но хоть бы посоветовались с Марией Ильиничной.

— А Мария Ильинична вообще ничем не распоряжалась. Все предоставляла Надежде Константиновне. […] Если бы Владимир Ильич был здоров, то он обязательно бы пригласил Сталина и поговорил бы с ним. А тут письмо заменило разговор.

— Почему же об этом ничего не сказано в дневнике дежурных секретарей? […]

— Туда мы писали вовсе не то. […]

— А почему, Лидия Александровна, в дневнике ничего не записано о том, что Владимир Ильич продиктовал последнюю часть "завещания", то есть ту часть, где говорил о Сталине?

— Это было секретно. Поэтому я и не занесла.

— Но и предыдущие части тоже были секретными. […] А Володичева рассказывает, что и "завещание" ему было известно. Она сама, кажется, передавала. И Сталин сказал: "Сожгите".

— Володичева — больной человек. Ничего этого не было, — и неожиданно нервно: — Уходите, уходите с вашими вопросами!"(70)

Ленин диктовал активно в период с 23 декабря по 23 января, т. е. ровно месяц. Затем в его работе наступил неожиданный и не случайный перерыв. 24 января он дал Фотиевой поручение "запросить у Дзержинского или Сталина материалы комиссии по грузинскому вопросу" и столкнулся с сильным противодействием Сталина и Дзержинского. Дзержинский кивал на Сталина, тот прятался за решение Политбюро. Ленин стал подозревать Фотиеву в двойной игре:,Прежде всего по нашему "конспиративному" делу: я знаю, что Вы меня обманываете". На мои уверения в противном он сказал: "Я имею об этом свое мнение"''. В черверг, 25 января, Ленин спросил, получены ли материалы. Фотиева ответила, что Дзержинский приедет лишь в субботу. В субботу Дзержинский сказал, что материалы у Сталина. Фотиева послала письмо Сталину, но того не оказалось в Москве. 29 января Сталин позвонил и сообщил, что материлы без Политбюро дать не может; начал подозревать Фотиеву в двойной игре: спрашивал, не говорит ли она Ленину "чего-нибудь лишнего, откуда он в курсе текущих дел?" Так, его статья "Как нам реорганизовать рабкрин" (законченная 23 января и уже прочитанная Сталиным) "указывает, что ему известны некоторые обстоятельства". Фотиева заверила, что не говорит и не имеет "никаких оснований думать, что он в курсе дел". 30 января, узнав от Фотиевой об отказе Сталина выдать ему материалы комиссии Дзержинского, Ленин сказал, что будет настаивать на выдаче документов.

1 февраля Политбюро разрешило выдать материалы Фотиевой для Ленина, но на условии, что Фотиева оставляет их у себя для изучения (о чем просил ее Ленин) и доклада Ленину на эту тему без разрешения Политбюро не делает. Иными словами, материалы Политбюро выдало, но доступа к ним у Ленина нет, так как они находятся у сталинской шпионки Фотиевой. Фотиева, видимо по указанию Сталина, тянет время и заявляет Ленину, что для изучения материалов ей понадобится четыре недели(71).

Ленин искал ответы на следующие вопросы: 1) За что старый ЦК КП Грузии обвинили в уклонизме. 2) Что им вменялось в вину как нарушение партийной дисциплины. 3) За что обвиняют Заккрайком в подавлении ЦК КП Грузии. 4) Физические способы подавления ("биомеханика"). 5) Линия ЦК [РКП(б)] в отсутствие Владимира Ильича и при Владимире Ильиче. 6) Отношение комиссии. Рассматривала ли она только обвинения против ЦК КП Грузии или также против Заккрайкома? Рассматривала ли она случай биомеханики? 7) Настоящее положение (выборная комиссия, меньшевики, подавление, национальная рознь)"(72).

Ленин начинал бой. Но и Сталин не бездействовал. За несколько дней до начала трагикомедии с материалами по грузинскому вопросу, 27 января, Сталин от имени Политбюро и Оргбюро ЦК разослал во все губкомы РКП закрытое письмо по поводу последних ленинских статей, подписанное членами Политбюро и Оргбюро: Андреевым, Бухариным, Дзержинским, Калининым, Каменевым, Куйбышевым, Молотовым, Рыковым, Сталиным, Томским и Троцким. Смысл письма заключался в том, что Ленин болен и уже не отвечает за свои слова(73).

Неизвестно, получил ли Ленин об этом письме информацию, или же изоляция его, с одной стороны, и нежелание близких волновать — с другой, достигли такой степени, что о происках Сталина ему не сообщили. Однако не позднее 3 февраля Ленин получает от Фотиевой подтверждение того, что ним запрещено разговаривать:

,Владимир Ильич вызывал в 7 ч. на несколько минут. Спросил, просмотрела ли материалы. Я ответила, что только с внешней стороны и что их оказалось не так много, как мы предполагали. Спросил, был ли этот вопрос в Политбюро. Я ответила, что не имею права об этом говорить. Спросил: "Вам запрещено говорить именно об этом? — "Нет, вообще я не имею права говорить о текущих делах". — "Значит, это текущее дело?" Я поняла, что сделала оплошность. Повторила, что не имею права говорить. Сказал: "Я знаю об этом деле еще от Дзержинского, до моей болезни. Комиссия делала доклад в Политбюро?" — "Да, делала, Политбюро в общем утвердило ее решения, насколько я помню". Сказал: "Ну, я думаю, что Вы сделаете Вашу реляцию недели через три, и тогда я обращусь с письмом"''(74).

12 февраля против Ленина вводят очередные санкции по дальнейшей его изоляции и у него случается новый приступ. Фотиева делает в "Дневнике" запись: "Владимиру Ильичу хуже. Сильная головная боль. Вызвал меня на несколько минут. По словам Марии Ильиничны, его расстроили врачи до такой степени, что у него дрожали губы. Ферстер накануне сказал, что ему категорически запрещены газеты, свидания и политическая информация. […] У Владимира Ильича создалось впечатление, что не врачи дают указания Центральному Комитету, а Центральный Комитет дал инструкции врачам"(75). (Так и было, раз Ферстер считал, что Ленину вредны не работа, а запреты). Именно по этой причине подозрительный Ленин все чаще и чаще "категорически отказывался принимать лекарства" и требует "освободить его от присутствия врачей"(76), понимая, что это нанятые Сталиным люди, укорачивающие Ленину жизнь. Ферстера Ленин не выносил уже до такой степени, что тот прятался в соседних комнатах, чтобы Ленин не видел.

14 февраля (через две недели после получения материалов из Политбюро) Фотиева записывает:

"Владимир Ильич вызвал меня в первом часу. Голова не болит. Сказал, что он совершенно здоров. Что болезнь его нервная и такова, что иногда он совершенно бывает здоров, т. е. голова совершенно ясна, иногда же ему бывает хуже. Поэтому с его поручениями мы должны торопиться, т. к. он хочет непременно провести кое-что к съезду и надеется, что сможет. Если же мы затянем и тем загубим дело, то он будет очень и очень недоволен. […] Говорил опять по трем пунктам своих поручений. Особенно подробно по тому, который его всех больше волнует, т. е. по грузинскому вопросу. Просил торопиться. Дал некоторые указания".

Эти указания также касались грузинского дела:

"Намекнуть Сольцу, что он [Ленин] на стороне обиженного. Дать понять кому-либо из обиженных, что он на их стороне. 3 момента: 1. Нельзя драться. 2. Нужны уступки. 3. Нельзя сравнивать большое государство с маленьким. Знал ли Сталин? Почему не реагировал? Название "уклонисты" за уклон к шовинизму и меньшевизму доказывает этот самый уклон у великодержавников. Собрать Владимиру Ильичу печатные материалы"(77).

Понятно, что в тот же день вся эта информация была сообщена Сталину, и он предпринимает против Ленина новые шаги, о которых, мы не знаем. Очевидно, что в период с 15 февраля по 5 марта Ленин был трудоспособен, так как 2 марта закончил статью "Лучше меньше, да лучше". Но записей с 15 февраля по 4 марта в "Дневнике дежурных секретарей" нет. Правда, о событиях с 15 февраля мы кое-что знаем из воспоминаний Фотиевой:

,Сольц, будучи членом Президиума ЦКК, рассматривал заявление, поступившее от сторонников ЦК КП Грузии старого состава на чинимые против них притеснения. 16 февраля в связи с поручением Владимира Ильича я послала записку Сольцу с просьбой выдать мне все материалы, касающиеся грузинского конфликта. Сохранилась следующая моя запись: "Вчера т. Сольц сказал мне, что товарищ из ЦК КП Грузии привез ему материалы о всяческих притеснениях в отношении грузин (сторонников старого ЦК КПГ). Что касается "инцидента" (имеется в виду оскорбление, нанесенное товарищем Орджоникидзе Кабахидзе), то в ЦКК было заявление потерпевшего, но оно пропало. На мой вопрос "Как пропало?" — Сольц ответил: "Да так, пропало". Но это все равно, так как в ЦКК имеется объективное изложение инцидента Рыковым, который при этом присутствовал"''(78).

Так что намеки Ленина сталинскому ставленнику Сольцу положения Ленина не облегчили. Из лаконичной записи от 25 февраля мы узнаем, что Ленин работоспособен и чувствует себя хорошо: утром Ленин "читал и разговаривал о делах… Вечером читал и диктовал больше часа"(79). (Что же он диктовал? Сколько страниц текста?) Наконец, мы знаем, что 3 марта Сталин наконец-то разрешил Фотиевой выдать Ленину заключение по материалам комиссии Дзержинского: "Ленин получает докладную записку и заключение Л. А. Фотиевой, М. И. Гляссер и Н. П. Горбунова о материалах комиссии Политбюро ЦК РКП(б) по "грузинскому вопросу" э(80). Значит, Ленин работоспособен и в период с 25 февраля по 3 марта.

Что же происходило в эти дни и почему упрямо молчит "Дневник"? С 21 по 24 февраля в Москве работал пленум ЦК РКП(б). Видимо, это было одной из причин отсутствия записей: Ленин интересовался работой пленума, так как "пленум рассмотрел тезисы по национальному и организационному вопросам, постановил не публиковать их до предварительного ознакомления с ними (с разрешения врачей) В. И. Ленина, и если Владимир Ильич потребует пересмотра тезисов, то созвать экстренный пленум. Пленум признал целесообразным создать на съезде секцию по национальному вопросу с привлечением всех делегатов из национальных республик и областей и с приглашением до 20 коммунистов не делегатов съезда" (так записано в "Биографической хронике В. И. Ленина, т. 12, с. 585).

Что же произошло? Откуда вновь возникшее к Ленину уважение? В. Дорошенко пишет:,А произошло то, что тезисы генерального секретаря пленум признал политически сомнительными и направил их на ленинскую экспертизу. Как это произошло, остается догадываться. […] Здесь проявилось влияние мощной политической силы, более мощной, чем влияние большинства Политбюро вместе с генсеком, той силы, которую Сталин не учел, сбросив ее со счетов. А такой силой в тех условиях мог быть и был только Ленин". Добавим, что такой был силой должен был быть очередной блок Ленина с Троцким. Предложение "создать на съезде секцию по национальному вопросу с привлечением всех делегатов из национальных республик и областей и с приглашением до 20 коммунистов не делегатов съезда", принятое пленумом, — продолжает Дорошенко, — пожалуй, слишком кардинально для ординарного решения. Не является ли оно ленинским? Не является ли оно фразой или перифразой ленинского письма, высказывания? Очень вероятно, что было по меньшей мере одно письмо Ленина к пленуму. Возможно, было даже несколько ленинских писем, ведь пленум продолжался необычно долго — 4 дня. Что могло и должно было содержаться в этом письме или письмах?''

Здесь нам несколько помогает Троцкий, в архиве которого есть документ, датированным 22 февраля 1923 г. Из этого документа следует, что, во-первых, Троцкий вступил в конфликт с большинством пленума (т. е. со сталинцами), во-вторых, что на пленуме 21 и 22 числа обсуждалась опубликованная статья Ленина, письмо Ленина и проект (предложение) Ленина. Похоже, что речь шла о статье Ленина "Как нам реорганизовать Рабкрин", так как это был единственный документ Ленина, опубликованный в те дни в "Правде" 25 января 1923 г., причем изначально предполагали опубликовать этот номер "Правды" в одном экземпляре, специально для Ленина (утаив статью от всех остальных). Под "письмом" Троцкий, очевидно, имел в виду обсуждавшеся в Политбюро "Письмо к съезду". "Проектом" или "предложением" Ленина мог быть отдельный документ, но мог быть и сформулированный самим пленумом документ, основанный на статье Ленина "как нам реорганизовать Рабкрин"(81).

На пленуме победила точка зрения Ленина. Тезисы Сталина пленум отклонил и послал на переработку (правда, снова в комиссию под председательством Сталина). Тезисы, которые пленум передал на просмотр и заключение Ленину, назывались "Национальные моменты в партийном и государственном строительстве": "Объединение национальных республик в Союз Советских Социалистических Республик является заключительным этапом развития форм сотрудничества, принявшим на этот раз характер военно-хозяйственного и политического объединения народов в единое многонациональное Советское государство". Ленин вернул себе над Сталиным политический контроль, потребовал пересмотра тезисов и этим объявил о созыве нового экстренного пленума.

5 марта можно считать роковым днем в жизни Ленина. В этот день, около двенадцати, он вызвал Володичеву и просил записать два письма. Обратим внимание на то, что Ленин, очевидно, работоспособен и указаний на плохое его самочувствие нет. Главное, однако, то, что нет указаний на какие-либо ограничения, введенные против Ленина: он диктует, что хочет, кому хочет и сколько хочет. Похоже, что в это время, начиная с победы Ленина на февральском пленуме, тюремный режим, введенный против Ленина Политбюро по инициативе Сталина, был снят.

5 марта первое письмо было написано Троцкому: "Я просил бы Вас очень взять на себя защиту грузинского дела на ЦК партии. Дело это сейчас находится под "преследованием" Сталина и Дзержинского, и я не могу положиться на их беспристрастие. Даже совсем напротив. Если бы Вы согласились взять на себя его защиту, то я бы мог быть спокойным. Если Вы почему-нибудь не согласитесь, то верните мне все дело. Я буду считать это признаком Вашего несогласия"(82).

Вместе с этим письмом Троцкому была передана еще и записка Володичевой: "Товарищу Троцкому. К письму, переданному вам по телефону, Владимир Ильич просил добавить для вашего сведения, что тов. Каменев едет в Грузию в среду и Вл. Ил. просит узнать, не желаете ли вы послать туда что-либо от себя"(83).

Само "дело" Ленин тоже передал Троцкому. И Троцкий его не вернул, чем продемонстрировал Ленину свою поддержку. Об этом становится известно 16 апреля из письма Троцкого "Всем членам ЦК РКП" с грифом "С. секретно":

"Мною получена сегодня прилагаемая при сем копия письма личного секретаря тов. Ленина, тов. Л. Фотиевой, к тов. Каменеву по поводу статьи тов. Ленина по национальному вопросу.

Статья тов. Ленина была мною получена 5-го марта одновременно с тремя записками тов. Ленина, копии которых при сем также прилагаются.

Я тогда снял для себя копию статьи как имеющей исключительное принципиальное значение и положил ее в основу как своих поправок к тезисам тов. Сталина (принятых тов. Сталиным), так и своей статьи в "Правде" по национальному вопросу.

Статья, как сказано, имеет первостепенное принципиальное значение. С другой стороны, она заключает в себе резкое осуждение по адресу трех членов ЦК. Пока оставалась хоть тень надежды на то, что Владимир Ильич успел сделать относительной этой статьи какие-либо распоряжения насчет партийного съезда, для которого она, как вытекает из условий и, в частности, из записки тов. Фотиевой, предназначалась, — до тех пор я не ставил вопроса о статье.

При создавшейся ныне обстановке, как она окончательно определяется запиской тов. Фотиевой, я не вижу другого исхода, как сообщить членам Центрального Комитета статью, которая, с моей точки зрения, имеет для партийной политики в национальном вопросе не меньшее значение, чем предшествующая статья по вопросу об отношении пролетариата и крестьянства.

Если никто из членов ЦК — по соображениям внутрипартийного характера, значение которых понятно само собой — не поднимет вопроса о доведении статьи в том или другом виде до сведения партии или партсъезда, то я с своей стороны буду рассматривать это как молчаливое решение, которое снимает с меня личную ответственность за настоящую статью в отношении партсъезда"(84).

Таким образом, примечание комментаторов полного собрания сочинений Ленина о том, что на предложение Ленина от 5 марта Троцкий ответил отказом — намеренная фальсификация(85). Троцкий взял на себя защиту позиции Ленина, причем не сдал ее даже после 6 марта, когда не мог уже опираться на помощь нефункционирующего Ленина. 28 марта 1923 г. Троцкий отправляет в секретариат ЦК (копия Гляссер, т. е. Ленину) следующее письмо:

,В протоколе № 57 на второй странице по вопросу о Грузии записано только мое предложение об отзыве тов. Орджоникидзе. Я сдедал три предложения, и поскольку упомянуто первое, нужно прибавить и два других, также отклоненных, 1) констатировать, что Закавказская Федерация в нынешнем своем виде представляет собою искажение советской идеи федерации в смысле чрезмерного централизма; 2) признать, что товарищи, представляющие меньшиство в грузинской компартии, не представляют собою "уклона" от партийной линии в национальном вопросе; их политика в этом вопросе имела оборонительный характер — против неправильной политики тов. Орджоникидзе''(86).

Это еще одно доказательство того, что Троцкий дал на записку Ленина положительный ответ.

В тот день борьба Ленина и Сталина достигла своей высшей точки. Ленин, теперь уже хорошо информированный, знает, что, несмотря на решение пленума, поддержавшего Ленина, грузинское дело, вопреки постановлениям ЦК, все еще находится под преследованием Сталина и Дзержинского, т. е. секретариат Сталина при поддержке ГПУ (Дзержинского) выступает против Ленина и ЦК партии. Он понимает, что на стороне Сталина еще и большинство Политбюро, что в такой ситуации терять нечего. В этот день он решает использовать свой старый козырь: конфликт Сталина с Крупской. Ленин пишет Сталину ультимативное письмо: либо извиниться, признав поражение, либо пойти на открытую войну. Отметим, что Троцкого об этом письме Ленин в известность не ставит, хотя именно на помощь Троцкого собирается опираться в схватке со Сталиным. Из этого можно сделать вывод, что Ленин готов принять капитуляцию Сталин конфиденциально, не унижая его перед партийным активом и сохраняя возможность последующей совместной работы:

"Уважаемый т. Сталин! Вы имели грубость позвать мою жену к телефону и обругать ее. Хотя она Вам и выразила согласие забыть сказанное, но тем не менее этот факт стал известен через нее же Зиновьеву и Каменеву. Я не намерен забывать так легко то, что против меня сделано, а нечего и говорить, что сделанное против жены я считаю сделанным и против меня. Поэтому прошу Вас взвесить, согласны ли Вы взять сказанное назад и извиниться или предпочитаете порвать между нами отношения. С уважением Ленин"(87).

Володичева в "Дневниках дежурных секретарей" указывает, что второе письмо Ленин "пока просил отложить, сказав, что сегодня у него что-то плохо выходит"(88). Что именно вышло "плохо" Володичева не указывает. Никаких исправлений в письмо на следующий день внесено не было. 6 марта Ленин запросил ответ Троцкого на написанное им 5 марта письмо. "Ответ по телефону застенографирован", — отметила в "Дневнике" Володичева 6 марта, но содержание ответа Троцкого в "Дневнике" не записала. Понятно, что этот ответ был невыгоден для Сталина, иначе бы он, безусловно, оказался бы в "Дневнике" (как мы знаем, Троцкий Ленина поддержал). Ленин перечитал второе письмо, Сталину, "и просил передать лично из рук в руки [и] получить ответ". Таким образом, письмо, датированное 5 марта, оставалось неотправленным до 6-го.

В тот же день Ленин продиктовал "письмо группе Мдивани" (копии: Троцкому и Каменеву), также направленное против Сталина. Это были последние строчки, зарегистрированные официальной лениниадой: "Всей душой слежу за вашим делом. Возмущен грубостью Орджоникидзе и потачками Сталина и Дзержинского. Готовлю для вас записки и речь"(89). Это еще одно указание, что к этому времени Ленину точно было известно о поддержке Троцкого. Иначе зачем же было Ленину посылать копию письма Троцкому, если тот отклонил предложение о блоке против Сталина? Очевидно также, что об этом новом блоке узнает Сталин, что он немедленно предпринимает какие-то действия, и записки и речь Ленина по этому вопросу до нас уже не доходят, хотя есть все основания считать, что они были Лениным по крайней мере начаты.

Если "письмо группе Мдивани" было отправлено адресату, то письмо Сталину в течение 6 марта снова пролежало без движения, так как, по словам Володичевой, "Надежда Константиновна просила этого письма Сталину не посылать"(90). Тогда Володичева "пошла к Крупской и напомнила ей, что Владимир Ильич ждет ответа от Сталина, беспокоится. И этот аргумент, по-видимому, подействовал"(91). 7 марта, после предварительных переговоров Крупской с Каменевым, письмо было передано Сталину, Каменеву, а затем и Зиновьеву(92). Володичева вспоминает:

"Передавала письмо из рук в руки. Я просила Сталина написать письмо Владимиру Ильичу, так как тот ожидает ответа, беспокоится. Сталин прочел письмо стоя, тут же при мне, лицо его оставалось спокойным. Помолчал, подумал и произнес медленно, отчетливо выговаривая каждое слово, делая паузы между ними: "Это говорит не Ленин, это говорит его болезнь". И продолжал: "Я не медик, я — политик. Я Сталин. Если бы моя жена, член партии, поступила неправильно и ее наказали бы, я не счел бы себя вправе вмешиваться в это дело. А Крупская — член партии. Но раз Владимир Ильич настаивает, я готов извиниться перед Крупской за грубость"(93).

Согласно Володичевой, письмо не было передано по настоянию Крупской. Согласно Фотиевой — его задержала Володичева, боявшаяся идти с таким резким письмом к Сталину(94). Фотиева вспоминала, что Ленин "ждал ответа. Ждал по минутам. А Володичева не решилась отнести письмо Сталину, такое оно было резкое. И только на следующее утро я узнала, что письмо еще лежит у нас. Велела Володичевой отнести"(95). Кто из них говорит правду — понять трудно.

Отнеся письмо Ленина Сталину, Володичева "записала коротенький ответ Сталина Владимиру Ильичу, и так волновалась", что с ее почерком случилось что-то неузнаваемое(96). Ответ Сталина, в свою очередь, Володичева не понесла Ленину, а отправилась на квартиру к Каменеву:

"Мне посоветовали это мои товарищи, в частности Мария Игнатьевна Гляссер. […] Она сказала, что обязательно нужно зайти и показать это письмо Каменеву, потому что Сталин может написать такое, что вызовет беспокойство Владимира Ильича. Каменев его прочитал и вернул мне со словами, что письмо можно передать. После посещения Каменева я вернулась к себе в секретариат. Но письмо не было передано, потому что уже было поздно: Владимиру Ильичу уже было плохо"(97).

"Плохо" — не совсем точное определение. 5–7 марта произошли события, за кулисами которых стоял Сталин и его окружение, события, окутанные тайной. Похоже, что уже 6–7 марта Ленин был взят под арест: "Официально стало известно, — вспоминает Володичева, — что Владимир Ильич 6 марти или даже уже 5-го был не в состоянии ни читать, ни работать, ни кого-то принимать, ни что-то предпринимать. С ним нельзя было связаться". "Официально было известно…", "с ним нельзя было связаться…" — это и есть указание на арест Ленина. Значит уже 5–6 марта Володичева сообщила Сталину о еще не отосланном, но написанном письме Ленина, равно как и о письме Троцкому. "И как было с Надеждой Константиновной — это тоже неизвестно" — продолжала Володичева. И из этого мы обязаны сделать вывод, что одновременно, 6–7 марта была арестована Крупская. М. И. Ульянова, очевидно тоже арестованная, получила разрешение на телефонный звонок Сталину. Содержание его неизвестно, но из обрывков раздававшего в телефон крика можно было понять, что она требует немедленного освобождения и угрожает, что в противном случае обратится от имени Ленина с призывом о помощи к рабочим Москвы(98).

6 марта Володичева записала в "Дневнике": "Письмо Владимиру Ильичу еще не передано, т. к. он заболел". Это была последняя фраза "Дневника дежурных секретарей Ленина": "Нельзя сказать, знал ли Ленин об ответе Сталина, с точной достоверностью. Да, впоследствии, когда мы были на даче, когда ему стало лучше, это было возможно. Но возможно, а не точно!"(99) — так завершила Володичева свой рассказ о последней борьбе Ленина. Узнал ли после 6 марта бессильный Ленин об ответной записке Сталина, продиктованной или сказанной Володичевой и одобренной Каменевым — не столь уж важно. В ночь на 10 марта 1923 года произошло очередное ухудшение и Ленин потерял речь. Через неделю Сталин, со ссылкой на Крупскую, подал в Политбюро рапорт о том, что пора отравить Ленина настала:

"В субботу, 17/III т. Ульянова (Н. К.) сообщила мне в порядке архиконспиративном "просьбу Вл. Ильича Сталину" о том, чтобы я, Сталин, взял на себя обязанность достать и передать Вл. Ильичу порцию цианистого калия. В беседе со мною Н. К. говорила, между прочим, что "Вл. Ильич переживает неимоверные страдания", что "дальше жить так немыслимо", упорно настаивала "не отказывать Ильичу в его просьбе". Ввиду особой настойчивости Н. К. И ввиду того, что В. Ильич требовал моего согласия […] я не счел возможным ответить отказом, заявив: "прошу В. Ильича успокоиться и верить, что, когда нужно будет, я без колебаний исполню его требование". Вл. Ильич действительно успокоился. Должен, однако, заявить, что у меня не хватит сил выполнить просьбу В. Ильича и вынужден отказаться от этой миссии, как бы она не была гуманна и необходима, о том и довожу до сведения членов П. Бюро ЦК"(100).

Это первое и единственное указание на то, что к общему хору доброжелателей, предлагавших отравить Ленина, оказывается присоединилась и его жена! Но узнаем мы об этом почему-то снова из уст Сталина (а не из письма Крупской, что было бы естественнее).

В связи с этой запиской и произошел, видимо, разговор, описанный Троцким в статье в 1939 году (ошибочно, он относил этот разговор к февралю или началу марта 1923 года). А еще через несколько дней, 22 марта состоялось расширенное заседание Политбюро, обсудившее и принявшее тезисы Сталина, отвергнутые февральским пленумом (24 марта тезисы были опубликованы в "Правде"). Поскольку по статусу тезисы к съезду мог принять только пленум ЦК, Троцкий 23 марта написал письмо с протестом. Вот тут-то и была коллективным руководством в лице сталинского большинства объявлена Троцкому открытая война, та самая, о которой Троцкий предупреждал Радека. 29 марта было разослано письмо членов и кандидатов Политбюро Зиновьева, Сталина, Каменева, Томского, Рыкова, Бухарина, Калинина и Молотова участникам расширенного заседания Политбюро (экстренного пленума). Письмо официально сообщало партактиву, что разногласия с Троцким приняли необратимый характер(101). Ленин в этом документе не упоминался вообще. Троцкий был отчетливо объявлен основным препятствием к единству партии (т. е. единственным голосом оппозиции, поддерживающим убиваемого Ленина). Формально, разумеется, протест советского руководства был написан из-за разногласий с Троцким в "тезисах о промышленности"(102), хотя в письме они упоминались всего один раз, в самом начале. 30–31 марта Пленум ЦК утвердил поправки Политбюро к тезисам Троцкого и поручил его сделать новую редакцию документа (Сталин мстил Троцкому за критику национального вопроса), но и новую редакцию не утвердил, а снова подверг Троцкого критике:

"Но и после этого Троцкий принятую Пленумом ЦК поправку по крестьянскому вопросу так исказил в тезисах, что она обрела совершенно иной смысл и потребовалось новое постановление Политбюро, чтобы поправка о крестьянстве была внесена в тезисы целиком. Как видно из содержания доклада на съезде, Троцкий отошел от тезисов, утвержденных ЦК, не дал анализа основных принципиальных положений по вопросам о промышленности, а вопрос о руководящей роли партии свел к ошибочному антиленискому тезису диктатуры партии"(103).

В общем, в Политбюро неожиданно оказался двоешник, который был не в состоянии справиться с текущей работой, да еще и направляющийся по ошибочному антиленинскому пути.

17 апреля уже без Ленина открылся Двенадцатый съезд партии. "Владимир Ильич не мог знать и не знает ни порядка дня нашего съезда, ни резолюций, подготовленных ЦК", сообщил делегатам Каменев. За день до открытия съезда Фотиева официально передала в Политбюро (президиум съезда) текст статьи Ленин "К вопросу о национальностях или об "автономизации". Поскольку эта работа Ленина уже ходила по рукам в активе партии (она размножалась в основном грузинской делегацией), решено было ее зачитать по секциям без права цитирования. Зиновьев и Каменев поддержали Сталина. Грузинские "уклонисты" — Махарадзе, Мдивани и другие — были осуждены, причем их обвинителем выступил Орджоникидзе. Бухарин призвал голосовать за "превосходные тезисы ЦК и т. Сталина". А Енукидзе выступил с речью, которую нельзя квалифицировать иначе, как откровенную ложь:

"Теперь о письме т. Ленина. Тут т. Мдивани в своей речи ежесекундно склонял имя т. Ильича, и он хотел создать впечатление, что т. Ленин будто специально написал это письмо, чтобы поддержать товарищей уклонистов и оправдать всецело их политику. (Бухарин: "Конечно, с этой целью".) Не с этой целью, т. Бухарин. Я позволю тут сказать, что т. Ленина мы тоже немножко знаем, и нам также приходилось с ним встречаться по разным вопросам, и в частности по грузинскому вопросу. И я здесь утверждаю, товарищи, и я надеюсь, что, когда т. Ленин поправится, он согласится с тем, что много раз те вопросы, которые выдвигались здесь товарищами уклонистами, ему были известны, но при правильном их освещении и разъяснении он соглашался с политикой, проводимой там т. Орджоникидзе […] т. Ленин сделался жертвой односторонней неправильной информации". […]

Победитель Сталин был ленив и снисходитен: "Да будет мне разрешено сказать несколько слов по этому надоевшему всем вопросу…"

22 апреля 1923 года, в день рождения Ленина, Сталин преподнес ему подарок: наградил Демьяна Бедного орденом Красного знамени — за роль Бедного в гражданской войне. И так как это награждение, в то время беспрецедентное само по себе, поскольку награждался поэт-агитатор, случилось не в день советской армии — 23 февраля, и даже не в год окончания гражданской войны, а позже, приходится допустить, что остроумный Сталин имел в виду совсем другую гражданскую войну и совсем другую победу — победу в гражданской войне внутри большевистской партии против Ленина. Бедный получил орден и право уже в 1924 году включить свою биографию в издаваемый энциклопедией "Гранат" том "Деятели СССР и Октябрьской революции". Он стал одним из 248 главных номенклатурных работников. 13 апреля 1933 года, в день своего пятидесятилетия, Бедный первым из советских писателей был награжден орденом Ленина(104).

Долгий экскурс в события декабря-марта необходимо было предпринять для того, чтобы понять, мог ли Ленин, как утверждали Сталин и Фотиева, в разгар такой борьбы в декабре 1922 года инкогнито просить Сталина о яде. Ответ на этот вопрос очевиден: не мог. Сведения о том, что Ленин просил у него яд в декабре 1922 года, были фабриковались самим Сталиным в разное время и с поразительным упорством (будто кто-то обвинял его в отравлении Ленина).

История создания алиби Сталина — отдельный криминальный сюжет, достойный расследования. Его можно было бы выделить в отдельную подглавку: "Алиби Сталина".

"В начале тридцатых годов" — как будет показано ниже, — после октября 1932 года, М. И. Ульянова неожиданно решила написать мемуары, причем не просто мемуары, а воспоминания о том, как именно болел и умирал Ленин. Поскольку Мария Ильинишна никогда не отличалась гражданским мужеством, была послушным партийным работником, писала свои мемуары с привлечением неопубликованных архивных документов, т. е. была допущена к засекреченным партийным бумагам, и в то же время не настаивала на их публикации, остается предположить, что она выполняла чей-то заказ. И очевидно, что это был заказ Сталина. А так как Сталина прежде всего интересовал вопрос о яде, он предоставил в распоряжение Ульяновой еще один сфабрикованный задним числом документ, подписанный еще одним бесстрастным очевидцем событий — Фотиевой, причем заставил Ульянову этот документ процитировать:

22 декабря Владимир Ильич вызвал меня в 6 часов вечера и продиктовал следующее: "Не забыть принять все меры достать и доставить… в случае, если паралич перейдет на речь, цианистый калий, как меру гуманности и как подражание Лафаргам…"

Теперь нужно было объяснить, почему этой записи нет в "Дневнике дежурных секретарей". Оказывается, об этом попросил доверительно Ленин (а послушная до и после Сталину Фотиева почему-то на этот раз решила предать Сталина и уступить Ленину):

Он прибавил при этом: "Эта записка вне дневника. Ведь Вы понимаете? Понимаете? И, я надеюсь, что Вы это исполните".

Но почему же тогда Фотиева не сообщила о записке позже, в отдельной докладной, например, 23 декабря? Вообще, где же эта записка? Записки нет. А в "дневник" запись не внесена по банальной причине: "Пропущенную фразу в начале не могла припомнить". А в конце? "В конце — я не разобрала, так как говорил очень тихо. Когда переспросила — не ответил. Велел хранить в абсолютной тайне"(105).

В этом документе что не слово — фабрикация. Ульянова не указывает, откуда взята запись Фотиевой от 22 декабря и когда она была сделана. Несмотря на важность записи Фотиева "забывает" дать ее в "Дневнике дежурных секретарей". Вторую фразу документа она не записывает не потому, что забывает, а потому, что 22 декабря ее не расслышала (а в день поздней записи расслышала?).

Стилистически записка составлена фальшиво. Ленин не мог "продиктовать" фразу: "Не забыть принять все меры достать и доставить…". Такое мог продиктовать Фотиевой только Сталин. Продиктовать Фотиевой, что Ленин собирается кончать с собой, "как меру гуманности и как подражание Лафаргу" Ленин тоже не мог. И эту фразу мог буквально протиктовать Фотиевой Сталин. 22 декабря, за день до начала работы над завещанием, Ленин вряд ли думал о том, как бы поподражать Лафаргу. Указание на то, что "записка вне дневника" — еще одна подделка, поскольку Ленин не знал и не мог знать о том, что ведется "дневник дежурных секретарей". Не мог он под "дневником" 22 декабря иметь в виду и свои собственные записи, так как впервые они могли быть так названы только 23 декабря, когда Ленин начал писать завещание.

Как именно умирал Ленин, описано в статье Н. Петренко (Равдина). Диагноз болезни и непосредственные причины смерти проанализированы также в статье доктора В. Флорова "Болезнь и смерть Ленина"(106). Очевидно, что в период с 7 марта 1923 г. по 21 января 1924 года как политический деятель Ленин не функционировал, а задача Крупской и Ульяновой состояла лишь в том, чтобы предотвратить в буквальном смысле убийство Ленина Сталиным. Только этим можно объяснить публичную поддержку Крупской Сталина, только что расправившегося с Лениным, в споре с Троцким. И все-таки по крайней мере два раза Крупская выдала свои истинные взгляды. 31 октября 1923 года она написала письмо союзнику Сталина Г. Е. Зиновьеву, впервые опубликованное в СССР в 1989 году:

"Дорогой Григорий […] Во всем этом безобразии […] приходиться винить далеко не одного Троцкого. За все происшедшее приходится винить и нашу группу: Вас, Сталина и Каменева. Вы могли, конечно, но не захотели предотвратить это безобразие. Если бы Вы не могли этого сделать, это бы доказывало полное бессилие нашей группы, полную ее беспомощность. […] Наши сами взяли неверный, недопустимый тон. Нельзя создавать атмосферу такой склоки и личных счетов. Рабочие […] резко осудили бы не только Троцкого, но и нас. Здоровый классовый инстинкт рабочих заставил бы их резко высказаться против обеих сторон, но еще резче против нашей группы, ответственной за общий тон. […] От рабочих приходится скрывать весь инцидент"(107).

"Наша группа", "наши", "нас" — подчеркнуто пишет Крупская о мучителях своего мужа: Сталине, Зиновьеве и Каменеве. Но ее взгляды все-таки выдает то же письмо:

"Совершенно недопустимо также то злоупотребление именем Ильича, которое имело место на пленуме. Воображаю, как он был бы возмущен, если бы знал, как злоупотребляют его именем. Хорошо, что меня не было, когда [Г. И.] Петровский сказал, что Троцкий виноват в болезни Ильича, я бы крикнула: это ложь, больше всего В. И. заботил не Троцкий, а национальный вопрос и нравы, водворившиеся в наших верхах. Вы знаете, что В. И. видел опасность раскола не только в личных свойствах Троцкого, но и в личных свойствах Сталина и других. И потому, что Вы это знаете, ссылки на Ильича была недопустимы, неискренни. Их нельзя было допускать, они были лицемерны. Лично мне эти ссылки приносили невыносимую муку. Я думала: да стоит ли ему выздоравливать, когда самые близкие товарищи по работе так относятся к нему, так мало считаются с его мнением, так искажают его? […] Момент слишком серьезен, чтобы устраивать раскол и делать для Троцкого психологически невозможной работу. Надо пробовать с ним по-товарищески столковаться. Формально сейчас весь одиум за раскол свален на Троцкого, но именно свален, а по существу дела, — разве Троцкого не довели до этого? Деталей я не знаю, да и не в них дело […] а суть дела: надо учитывать Троцкого как партийную силу, и суметь создать такую ситуацию, где бы эта сила была для партии максимально использована"(108).

Письмо, кроме изложения взглядов Крупской, дает понять, что о событиях на Объединенном пленуме Ленина уже не информируют, что Ленин стоит на стороне Троцкого, а не Сталина, виновника "национального вопроса", и что выздоравливать Ленину "не стоит", так как "товарищи по работе" Ленина уже в грош не ставят, что, впрочем, Крупская должна была понять не позднее 5 марта.

Второе письмо Крупской, говорящее о том, что в конфликте со Сталиным она была на стороне Троцкого, было написано ею 29 января 1924 года, вскоре после смерти Ленина:

"Дорогой Лев Давыдович, […] то отношение, которое сложилось у В. И. к Вам тогда, когда Вы приехали к нам в Лондон из Сибири, не изменилось у него до самой смерти. Я желаю Вам, Лев Давыдович, сил и здоровья и крепко обнимаю"(109).

По своему эмоциональному заряду эту записку следует назвать прощальной. Во-первых, Крупская могла опасаться за свою жизнь. Во-вторых, она должна была предполагать, что после Ленина наступит очередь Троцкого. В январе 1924 года Сталин действительно пробовал от Троцкого избавиться. Троцкий описывает произведенное на него покушение более чем скромно, одной фразой:

"Во второй половине января 1924 года я выехал на Кавказ в Сухум, чтобы попытаться избавиться от преследовавшей меня таинственной инфекции, характер которой врачи не разгадали до сих пор. Весть о смерти Ленина застала меня в пути"(110).

Это все, что сообщает нам Троцкий об организованном Сталиным и состоявшемся в январе 1924 года государственном перевороте. Перед самым отъездом из Москвы, 18 января, Троцкого дважды посетил Гетье. 21 января, через три дня после отъезда Троцкого из столицы, Ленина не стало, а оправившийся от болезни Троцкий так и не смог вернуть себе былого политического веса. Но поскольку таинственный характер болезни, неразгаданный врачами, самому Троцкому был отчетливо ясен, с тех пор он перестал покупать в кремлевской аптеке, лекарства, выписанные на его имя(111). Эти меры предосторожности спасли его лишь отчасти: через три года Троцкий был сослан, еще через год выслан, а там и убит. Избежать участи Ленина в конечном итоге он не смог.

После 1924 года зловещие слухи об отравлении Ленина не умирали. Лидия Шатуновская, приговоренная к двадцати годам "за намерение эмигрировать в Израиль", отсидевшая семь лет в одиночной камере Владимирской тюрьмы и выпущенная вскоре после смерти Сталина, в санатории "Поречье", под Москвой, встретила своего старого знакомого — партийного критика, журналиста, редактора и функционера И. М. Гронского (1894–1985). В 1932-33 годах Гронский был председателем Оргкомитета Союза советских писателей; в 1928-34 — ответственным редактором "Известий ВЦИК", а в 1932-37 — главным редактором "Нового мира". Кроме этого Гронский был чем-то вроде комиссара по делам литературы при Сталине. "Через него Сталин получал информацию обо всем, что происходило в литературе, и через него осуществлялась связь Сталина с писательской средой. […] Гронский, как один из очень немногих близких людей, имел право входить к нему без доклада. В числе прочих обязанностей на Гронского была возложена и весьма деликатная функция надзора за Горьким"(112).

В 1937 году Горонский был арестован, осужден, провел 16 лет в тюрьмах и лагерях. В 1953-м он был реабилитирован. И вот сейчас, в санатории "Поречье" встретился с реабилитированным товарищем по несчастью — Л. Шатуновской, которая вспоминала:

"После того, как наше знакомство возобновилось мы с Иван Михайловичем часто гуляли и обо многом друг другу рассказывали. […] Во время одной из прогулок Гронский, человек очень умный и очень осторожный, поделился со мной, беспартийной женщиной, своими предположениями о смерти Ленина и о той загадочной роли, которую сыграл Сталин в ускорении этой смерти. […] Он прямо поделился со мной своей уверенностью в том, что Сталин активно и сознательно ускорил смерть Ленина, ибо, как бы тяжело ни болел Ленин, пока он был жив, дорога к абсолютной диктатуре была для Сталина закрыта"(113).

Что же рассказал Гронский? В начале 1930-х, во время одной из встреч с писателями, когда Сталин, как и все присутствующие, изрядно выпили, и Сталина "совсем развезло", Сталин "к ужасу Гронского, начал рассказывать присутствующим о Ленине и об обстоятельствах его смерти". Шатуновская пишет:

,Он бормотал что-то о том, что он один знает, как и от чего умер Ленин. […] Гронский […] на руках вынес пьяного Сталина в соседний кабинет и уложил его на диван, где тот сейчас же и заснул. […] Проснувшись, он долго, с мучительным трудом вспоминал, что же произошло ночью, а вспомнив, вскочил в ужасе и бешенстве и набросился на Гронского. Он тряс его за плечи и исступленно кричал: "Иван! Скажи мне правду. Что я вчера говорил о смерти Ленина? Скажи мне правду, Иван!" Гронский пытался успокоить его, говоря: "Иосиф Виссарионович! Вы вчера ничего не сказали. Я просто увидел, что вам нехорошо, увел вас в кабинет и уложил спать. Да к тому же все писатели были настолько пьяны, что никто ничего ни слышать, ни понять не мог."

Постепенно Сталин начал успокаиваться, но тут ему в голову пришла другая мысль. "Иван! — закричал он. — Но ведь ты-то не был пьян. Что ты слышал?" […] Гронский, конечно, всячески пытался убедить Сталина в том, что ничего о смерти Ленина сказано не было, что он, Гронский, ничего не слышал и увел Сталина просто потому, что все присутствующие слишком уж много выпили. […] С этого дня отношение Сталина к Гронскому совершенно изменилось, а в 1937 году Гронский был арестован''(114).

В письме А. И. Овчаренко Гронский писал, что в 1932 году четыре встречи Сталина с писателями состоялись на квартире Горького, в бывшем особняке Рябушинского(115). Встречи не стенографировались, однако на одной из этих встреч присутствовал литературный критик Корнелий Зелинский. На следующий день после встречи, состоявшейся 26 октября 1932 года, он сделал соответствующие записи в дневнике. В надежде на публикацию К. Зелинский несколько раз редактировал записи. Так возникло два сокращенных варианта, относящихся к 1930-м и 1940-м годам(116). Зелинский пытался также опубликовать записи в брежневские годы (последняя редакция была закончена Зелинским в 1967 году). Экземпляр ее оказался в архиве М. А. Суслова в материалах 1949 года под названием "Запись участника". Первоначально ЦК отказывает: "Нецелесообразно публиковать". Затем решают "поручить секретариату ССП подготовить запись исторической беседы силами целой группы ее участников" (во главе с Фадеевым и Шолоховым). Решено, что "после тщательного обсуждения на секретариате ССП такую запись можно было бы доложить И. В. Сталину"(117). Обратимся к этой записи(118).

На встрече присутствовали члены правительства: Сталин, Молотов, Каганович, Ворошилов и Постышев, а также около пятидесяти литераторов, партийных и беспартийных(119). После многочисленных выступлений, когда все утомились, Сталин предложил выпить. После перерыва выступает Зелинский. Все уже хорошо выпили. Его перебивают репликами. Ворошилов: "Говорите, а то через пять минут не только слушать вас, но и двух слов никто не сможет связать". "Общий смех". После Зелинского — Кольцов. Но ораторов слушают уже плохо. "Люди уже выпили и выпили некоторые крепко. Ходят, разговаривают, шумят. Горький не знает, как связать собрание". Тогда Фадеев говорит:

,- Товарищ Сталин, расскажите нам о Ленине. Свои воспоминания. Здесь все писатели. Это имело бы для нас большое значение.

Но Сталин отнекивается. На предложение Фадеева он отвечает новым предложением. Сталин встает, держа бокал с вином в руке:

— Давайте лучше выпьем за Ленина. За великого человека. Давайте выпьем, ну, кто хочет? За великого человкека, за великого человека, — повторяет Сталин несколько раз''.

Сталин "отнекивается", так как знает о чем просит Фадеев. "Фадеев просил, чтобы Сталин повторил свои рассказы о Ленине на собрании писателей-коммунистов", состоявшемся у Горького 19 октября 1932 года. Зелинского на этом собрании не было, но присутствовавшие там П. Павленко и А. Фадеев, рассказали следующее:

,Сталин тогда говорил замечательно. Он рассказывал редкие, интимные вещи из жизни Ленина, о которых никто не знает.

— Ленин понимал, что умирает, — говорил Сталин, — и попросил меня однажды, когда мы были наедине, принести ему цианистого калия.

"Вы самый жестокий человек в партии, — сказал Ленин, — вы можете это сделать".

— Я ему сначала обещал, а потом не решился. Как это я могу дать Ильичу яд. Жалко человека. А потом, разве можно было знать, как пойдет болезнь. Так я и не дал. И вот раз поехали мы к Ильичу, а он и говорит, показывая на меня: "Обманул меня, шатается он". Никто тогда этой фразы понять не мог. Все удивились. Только я знал, на что он намекает: о просьбе Ленина я тогда же доложил на Политбюро. Ну, конечно, все отвергли его просьбу. Вот Гронский знает про это.

Сегодня, в присутствии беспартийных, Сталин не хочет повторять этот разговор''.

Для передачи атмосферы, в которой прохолили встречи правительства с писателями, приведем пространное описание пьянки, данной Зелинский. Обратим внимание на то, что пьяны, видимо, все и что стаканами пьется не вино, а водка:

,- Ну что же, выпьем за великого человека, — перебивает Сталина снова Фадеев.

Все встают, и кое-кто поспешно наливает свой стакан, чтобы присоединиться к тосту. Малышкин хочет чокнуться со Сталиным, но стесняется. Он потихоньку об этом говорит Фадееву. И Фадеев провозглашает:

— Товарищ Сталин, писатель Малышкин хочет с вами лично чокнуться.

Сталин протягивает стакан через стол.

— Ну что ж, давайте.

Павленко:

— Это уже плагиат, товарищ Сталин.

Мы смеемся. Павленко на вечере 19 октября от полноты чувств, подогретых вином, поцеловался со Сталиным. Скромный Малышкин только чокается.

— Выпьем за здоровье товарища Сталина, — громко возглашает Луговской. Но в то время, когда мы все собирались присоединиться к тосту, Никифоров, сидевший напротив и изрядко отдавший дань угощению своего визави, который нещадно наливал своим соседям полные стаканы водки, встал и буквально закричал:

— Надоело! Миллион сто сорок семь тысяч раз пили за здоровье товарища Сталина! Небось ему это даже надоело слышать…

Сталин тоже поднимается. Через стол он протягивает руку Никифорову, пожимает его концы пальцев:

— Спасибо, Никифоров, правильно. Надоело это уже''(120).

Составленный Зелинским документ подтверждает, во-первых, правильность воспоминаний Троцкого. Во-вторых, правильность воспоминаний Гронского, так как фраза "Гронский знает про это" свидетельствовала о том, что на эту тему разговор между Сталиным и Гронским уже был. А из рассказа Гронского мы знаем, что он слышал историю пьяного Сталина впервые. Понятно, что Сталин, наговоривший много лишнего Гронскому и рисковавший тем, что кто-либо из писателей на встрече, состоявшейся до 19 октября, Сталина слышал, 19 октября решил поправиться и поведал "инженерам человеческих душ" то, что уже было известно в узких партийных кругах, а именно — повторил историю, рассказанную Сталиным на Политбюро и пересказанную нам впервые Троцким в 1940 году. Сталин обеспечивал себе алиби.

Из полусотни присутствующих людей лишь один решился использовать рассказанный Сталиным эпизод в очередном своем произведении: писатель Ф. И. Панферов, член партии с 1926 года. В архиве ЦК КПСС находится просьба Панферова разрешить опубликовать отрывок из 4-й книги "Брусков", где Ленин говорит Сталину: "Отравите меня". Панферов вкладывает в уста Сталина следующий ответ: "Зачем торопитесь? Вы нас учили не торопиться? А сами торопитесь. Еще выздоровеете и нас ругать будете". ЦК потребовал от Панферова сцену вычеркнуть(121). Немаловажно отметить, что четвертая книга романа "Бруски, посвященного коллективизации, была закончена автором в 1937 году и что автор крамольного отрывка не подвергся опале и с 1931 года до самой смерти, последовавшей в 1960 году, был главным редактором журнала "Октябрь".

Сошлемся еще и на авторитет Николаевского:

"Троцкий […] рассказал один крайне важный эпизод, который, возможно, заставит историков признать Сталина убийцей Ленина не только через оскорбление его жены, но и в более непосредственном значении этого слова, убийцей-отравителем. […] Самый факт обращения Ленина с этой просьбой к Сталину вызывает большие сомнения: в это время Ленин уже относился к Сталину без всякого доверия, и непонятно, как он мог с такой интимной просьбой обратиться именно к нему. Этот факт приобретает особенное значение в свете другого рассказа. Автор этих строк встречался с одной эмигранткой военных лет […]. В Челябинском изоляторе ей пришлось встретиться со стариком-заключенным, который в 1922-24 годах работал поваром в Горках, где тогда жил больной Ленин. Этот старик покаялся рассказчице, что в пищу Ленина он подмешивал препараты, ухудшавшие состояние Ленина. Действовал он так по настоянию людей, которых он считал представителями Сталина. […] Если этот рассказ признать достоверным, то заявление Сталина в Политбюро, о котором рассказывает Троцкий, имеет вполне определенный смысл: Сталин создавал себе алиби на тот случай, если б стало известно о работе повара-отравителя"(122).

Рассказанный Николаевским эпизод перекликается с воспоминаниями Елизаветы Лермоло, арестованной в ночь на 2 декабря 1934 г. по делу об убийстве Кирова. Выбравшись из сталинских лагерей, она смогла эмигрировать на Запад после второй мировой войны и после смерти Сталина опубликовала мемуары. В воспоминаниях Лермоло эпизод описан тот же: Ленин, Горки, повар, отравление. Только в ее рассказе повар был лицом нейтральным, а не отравителем. Вот что пишет Лермоло:

"После беспорядков в изоляторе Богутская заболела и не выходила на прогулки. Мои престарелые компаньоны — монархисты — тоже хворали. Поэтому в течение нескольких дней я расхаживала по тюремному двору в полном одиночестве.

Но в один из дней ко мне присоединился спутник. Им оказался коммунист Гаврила Волков, который уже давно пребывал в тюрьме. До сих пор ему было разрешено выходить на прогулки только в полном одиночестве. Через окошко в моей камере я много раз видела, как он, сутулясь, одиноко бродил по пустынному двору. Хотя он находился всего в двух камерах от меня, мне ни разу не представилась возможность перекинуться с ним хоть словом. Он выглядел испуганным и в то же время устрашающим. В нем присутствовало нечто, отчего не хотелось завязывать беседы. Ходили слухи, что его держат в "строжайшей изоляции", подотченной непосредственно Кремлю. И никто не знал, в чем его обвиняют и почему посадили. […]

Из моей беседы с Волковым я поняла, что он знает о моей причастности к делу Кирова. По его словам, он часто следил за мной через окошко своей камеры, потому что я напоминала ему дорогого его сердцу человека, оставшегося в Москве, его бывшую невесту.

У нас был долгий разговор. Он рассказал мне, что он старый большевик и принимал участие в большевистском восстании 1917 года в Москве. До 1923 года он служил в Кремле в качестве заведующего столовой для высокопоставленных партийных функционеров. Затем его сделали шеф-поваром кремлевского санатория в Горках. Два его брата занимали важные должности у Микояна в Наркомате пищевой промышленности. Волков был арестован и доставлен сюда в тюрьму из "Серебряных сосен" в 1932 году. Как раз миновала третья годовщина его пребывания в изоляторе.

На мои простые вопросы о сроке его заключения и о причине он дал весьма странные ответы. Ему ничего не было известно о сроке. Что же касается причины, то он мог только догадываться. Суда над ним не было, его ни разу никто не допрашивал.

"Меня не только никогда не допрашивали, но никому не было даже позволено разговаривать со мной о моем деле". В ответ на мое удивление он объяснил, что люди, имевшие какое-либо отношение к Кремлю и впавшие в немилость, редко подвергались допросу или представали перед судом. Обычно приговор выносился заочно. […]

— В течение одиннадцати лет глубоко в душе я хранил страшную тайну, о которой не поведал ни единому человеку.

— Тогда, быть может, вам не стоит раскрывать ее и мне, — ответила я с тревогой в голосе.

— Нет, — возразил он. — Я чувствую, что мне не представится другой возможности поговорить с кем-либо так откровенно. Более того, я знаю, что живым меня отсюда не выпустят. Я должен рассказать вам мою историю…

Когда в 1923 году Ленин заболел, продолжал Волков, было решено госпитализировать его в кремлевском санатории в Горках. Волкова направили туда в качестве личного шеф-повара Ленина. Жена Ленина, Надежда Крупская, одобрила его кандидатуру, поскольку знала его в Кремле как человека, которому можно, без сомнений, доверять.

Ему приходилось много работать. Он должен был сам готовить и подавать еду Ленину, его жене и его врачам. Он проработал почти год без единого выходного дня, ибо сознавал, что обязан сделать все возможное, чтобы ускорить выздоровление вождя своей партии. Ленин и его жена явно ценили преданность Волкова.

Хотя Ленин чувствовал себя не очень хорошо, врачи обещали быстро поставить его на ноги. Порой ему действительно становилось лучше, и он выходил на террасу посидеть на солнышке. Время от времени у него были посетители. Несколько раз к нему приезжал Сталин. Но в основном Ленин оставался один, если не считать присутствия Надежды Крупской.

Сначала все шло хорошо. Состояние Ленина, казалось, не вызывало тревоги. Затем к концу года, незадолго до наступления новогодних праздников — зима была лютая, вспоминал Волков, — Надежду Крупскую по какому-то неотложному делу неожиданно вызвали в Москву. Она отсутствовала три дня, и за это время здоровье Ленина резко ухудшилось.

— Когда Крупская увидела Ленина, она ахнула. Так плохо он выглядел. Естественно, был назначен особый уход, и вскоре Ленин поправился. Все облегченно вздохнули, и жизнь вернулась в обычное русло.

Примерно десять дней спустя Надежду Крупскую снова вызвали в Кремлль по какому-то партийному делу. На этот раз она отсутствовала дольше, и Ленину снова стало хуже. Когда Волков однажды утром принес ему чай, Ленин выглядел очень расстроенным. Он не мог говорить. Он подавал Волкову какие-то знаки, но тот не понимал, что Ленин хочет. Кроме них в комнате никого не было. "Позвать врача?" — спросил его Волков. Ленин категорически затряс головой и продолжал жестикулировать. Только после длительных расспросов Волков наконец понял, чего Ленин хочет. Он просил Волкова любым путем добраться до Кремля, сказать Крупской, что чувствует себя хуже, попросить ее бросить все дела и вернуться в Горки. Ленин предупредил Волкова не звонить Крупской, а повидаться с ней лично.

— Незачем говорить, — продолжал Волков, — что я приложил все усилия, дабы выполнить его просьбу, но выбраться из Горок мне не удалось. Во-первых, разыгралась сильная метель, и все дороги стали непроходимыми и непроезжими. И, что более важно, из Кремля позвонил Сталин и велел всем врачам, а также всему персоналу в Горках оставаться на месте, пока здоровье "нашего горячо любимого товарища Ленина" не улучшится. Короче, Надежда Крупская не вернулась из Кремля, а состояние Ленина становилось все хуже и хуже. Он уже больше не мог вставать с постели.

И затем 21 января 1924 года… В одиннадцать утра, как обычно, Волков принес Ленину второй завтрак. В комнате никого не было. Как только Волков появился, Ленин сделал попытку приподняться и, протянув обе руки, издал несколько нечленораздельных звуков. Волков бросился к нему, и Ленин сунул ему в руку записку.

Едва Волков повернулся, успев спрятать записку, в комнату, по-видимому, привлеченный нарушением тишины, ворвался доктор Елистратов, личный терапевт Ленина. С помощью Волкова он уложил Ленина на подушки и ввел ему что-то успокоительное. Ленин утих, глаза у него были полуприкрыты. Больше он их ни разу не открыл.

В записке, начертанной неразборчивыми каракулями, было сказано: "Гаврилушка, меня отравили… Сейчас же поезжай и привези Надю… Скажи Троцкому… Скажи всем, кому сумеешь".

— Два вопроса мучили меня все эти годы, — продолжал Волков. — Видел ли Елистратов, как Ленин передал мне записку? И, если видел, сообщил ли Сталину? Эти вопросы нарушали мое спокойствие, отравляли существование. Меня не покидала мысль, что моя жизнь висит на волоске.

— Какой ужас! — воскликнула я.

— Позже я несколько раз сталкивался с доктором Елистратовым, но мы ни разу и словом не обменялись. Мы просто смотрели друг на друга — вот и все. Мне думалось, что я вижу в его глазах ту самую муку от глубоко скрытой в душе тайны. Может, я ошибаюсь, но мне казалось, что он тоже был рабом тайны. Что с ним сталось, мне неизвестно. Он поскорости исчез из Горок.

Волков умолк, но через минуту добавил:

— Увы, я так и не сумел выполнить просьбу Ленина, никому не сказав о ней. Вы первая.

Лицо Волкова было искажено усилием сдержать свои эмоции, да и я сама была потрясена его откровениями.

— Вы могли бы спросить меня, почему я так долго молчал, — сказал он. — Поверьте, не только из-за страха перед тем, что Сталин меня расстреляет. Я понимал, что ради того, чтобы утаить правду о смерти Ленина, он не остановится перед уничтожением моих родственников, друзей и знакомых — всех, кого он мог подозревать в том, что они знают мою тайну. Вот почему я держал рот на замке. Я даже перестал видеться со своей невестой, боясь подвергнуть ее жизнь опасности.

Когда наша прогулка в то утро подошла к концу, Волков проводил меня до двери в мою камеру. И больше я его никогда не видела"(123).

Проще предположить, что был повар-отравитель, а не повар-спаситель, к которому умирающий Ленин обращался не с формального "т. Волков", а как к "Гаврилушке…". Не похоже также, что Ленин в этот период способен был писать, говорить или даже шептать(124). Наконец, правдивыми могли быть обе истории. Повар Г. Волков мог по приказу людей Сталина подмешивать Ленину яд в пищу. А отравленный Ленин, не зная, что повар Волков его травит, мог написать записочку…

Ответственным за операцию по отравлению Ленина, видимо, следует считать Г. Г. Ягоду. В книге Ива Дельбарса "Подлинный Сталин" со ссылкой на рассказ секретаря Сталина Григория Каннера, услышанный, в свою очередь, от другого неназванного секретаря Сталина, бежавшего за границу, видимо, Б. Г. Бажанова, описан следующий эпизод, происшедший 20 января 1924 года:

"Каннер видел, как в кабинет Сталина вошел Ягода в сопровождении двух врачей, которые лечили Ленина.

— Федор Александрович [Гетье], - обратился Сталин к одному из этих врачей, — вы должны немедленно отправиться в Горки и срочно осмотреть Владимира Ильича. Генрих Григорьевич [Ягода] будет вас сопровождать.

Вечером того же дня […] Каннер, который входил и выходил из кабинета, слышал отдельные фразы беседы Сталина и Ягоды. Скоро произойдет очередной приступ. Симптомы уже появились. Он написал несколько строк (Каннер видел эти строки, написанные искаженным почерком Ленина), поблагодарив вас за присылку средства избавления от мук. Его страшит одна только мысль об очередном приступе…''

21 января 1924 года произошел очередной приступ. Он был крайне болезненным, но продолжался недолго. Крупская на минуту вышла из комнаты, чтобы позвонить по телефону. А когда вернулась, Ленин был мертв. На прикроватном столике стояли несколько пузырьков — все пустые. В четверть восьмого в кабинете Сталина зазвонил телефон. Ягода доложил, что Ленин умер"(125).

Здесь нас снова возвращают к легенде о том, что Ленин попросил у Сталина яду (хотя, повторяем, он скорее всего в это время уже не мог ни писать, ни говорить) и что яд этот был доставлен Ленину 21 января 1924 года Ягодой, поехавшим вместе с Гетье осматривать Ленина(126).

Перед смертью Ленин попросил Крупскую прочесть ему рассказ Джека Лондона "Любовь к жизни". Два путника переходили реку с холодной как лед водой. Один подвернул ногу и не смог идти дальше. Напарник, не оборачиваясь, ушел вперед. Раненый человек шел, сколько мог, затем упал от слабости и утомления. Чтобы не умереть с голоду он питался сырой рыбой. Он сразился с напавшим на него волком и перегрыз ему горло. В конце концов рыбаки заметили на берегу умирающего человека, подобрали его и выходили(127).

До последней минуты Ленин надеялся, что выживет, что сможет одолеть напавшего на него врага, что будет спасен товарищами. Мог ли такой человек покончить самоубийством? Мог ли он просить у Сталина яда?

22 января в одиннадцать утра, т. е. через 16 часов после смерти, что непростительно поздно, состоялось вскрытие тела. На вскрытии присутствовало девять врачей, завершилось оно в четыре часа дня. В медицинском заключении констатировалось, что смерть наступила от "рассеянного склероза". Неделю спустя доктор Вайсброд, который присутствовал на вскрытии, писал в "Правде", что врачи пока еще не в состоянии собрать воедино все детали и создать общую картину о болезни Ленина. Вайсброд, по-видимому, намекал на то, что не удовлетворен заключением, последовавшим за вскрытием. Действительно, не был осуществлен токсикологический анализ, не было описания содержимого желудка; указывалось лишь, что желудок пустой и стенки его сократились, хотя было известно, что в день смерти Ленин дважды ел. Не входя в подробности, упоминалось об отклонениях от норм в селезенке и печени. В целом врачи обошли обсуждение тех органов, где могли быть найдены следы отравления. Анализ крови тоже не сделали.

В те дни было положено начало еще одной традиции: комиссию по организации похорон всегда возглавляет главный претендент на власть умершего. Комиссию по организации похорон Ленина по решению президиума ЦИК Союза ССР возглавил Дзержинский. И именно он был в первом ряду несущих гроб Ленина, что запечатлели фотографы(128). Похоронам Ленина были посвящены мартовский и апрельский номера издававшегося советским правительством на английской языке фотожурнала "Soviet Russia Pictorial". Под одной из фотографий перечислены те, кто нес гроб: Сталин, Зиновьев, Каменев, Бухарин, Молотов, Рудзутак, Дзержинский — наследники Ленина. Но где же Троцкий? Ответ на этот вопрос дает июньский номер (стр. 156), где помещена фотография Троцкого и его лечащего врача проф. Гетье в Сухуми, на Черном море: Троцкий отдыхает у моря (в то время как преданные соратники Ленина мерзнут на похоронах).

Похоже, впрочем, что и Дзержинский не избежал участи Ленина. Слухи о том, что Дзержинский умер не своей смертью, ходили давно. Вот что писал 1 сентября 1954 года в письме Н. В. Валентинову-Вольскому Николаевский:

"Отравления с помощью врачей с давних пор были излюбленным приемом Сталина. […] Относительно отравления Дзержинского я сам отказался верить […]. Но после этого я слышал ту же историю от одной женщины, скитавшейся по самым секретным изоляторам […] и слышавшей много доверительных исповедей от сокамерниц […], а еще позже получил этот рассказ от человека, стоявшего во главе одной из групп аппарата Маленкова. А теперь наткнулся в заметках Райса (убит большевиками в сентябре 1937 г. в Швейцарии) на упоминание о словах [сталинского наркома внутренних дел Н. И.] Ежова, что Дзержинский был ненадежен. В этих условиях я теперь не столь категоричен в отрицании возможности отравления. […] Я знаю, что Дзержинский сопротивлялся подчинению ГПУ контролю Сталина […]. Я знаю, далее, что сталинский аппарат на большие операции был пущен с осени 1926 г., что аппарат за границей Сталин себе подчинил в 1927-28 гг. Что смертью Дзержинского Сталин воспользовался, это несомненно, т. е. смерть Дзержинского была ему выгодна"(129).

Приведем свидетельство еще одного осведомленного современника тех лет, Ричарда (Г. И.) Враги, бывшего сотрудника польской разведки. 20 июня 1960 года в письме В. Н. Валентинову-Вольскому Врага писал:

,Смерть Дзержинского является таким резким переломом в тактике и методах ГПУ, развязала такую "полицейщину", повлекла за собой такой отказ от революционных методов в пользу государственной "охранщины", что, мне кажется, этого уже никогда больше нельзя будет ни выяснить, ни оценить. […] Это был человек, совершенно лишенный цинизма и спекуляции. Мне кажется, что он был для Сталина весьма связывающим началом и что если бы он выжил, то весь сталинизм выглядел бы иначе. Но это скорее уже литературные, не весьма серьезные рассуждения''(130).

К эпистолярным свидетельствам Николаевского и Враги следует добавить документальное. 2 июня 1937 года Сталин выступил с обширной речью о раскрытии военно-политического заговора на расширенном заседании военного совета при наркоме обороны. Касательно Дзержинского Сталин сказал следующее:

"Часто говорят: в 1922 году такой-то голосовал за Троцкого. […] Дзержинский голосовал за Троцкого, не только голосовал, а открыто Троцкого поддерживал при Ленине против Ленина. Вы это знаете? Он не был человеком, который мог бы оставаться пассивным в чем-либо. Это был очень активный Троцкист и весь ГПУ он хотел поднять на защиту Троцкого. Это ему не удалось"(131).

Следует ли сомневаться в том, что "не удалось" на языке Сталина означало, что Дзержинский был убран? Не удивительно, что когда 14 ноября 1932 года председатель ОГПУ В. Менжинский подал в Политбюро проект постановления об учреждении ордена "Феликс Дзержинский", Сталин наложил резолюцию: "Против"(132).

1. Новый журнал, кн. 152, с. 240–259.

2. Там же, с. 251.

3. Robert Payne. The Rise and Fall of Stalin. Simon and Schuster, New York, p. 332–333.

4. G. Kennan. At a Century's Ending: Reflections, 1982–1995. Norton, 1996. — Цит. по ст. Warren Zimmermann. Prophet With Honor. - газ. New York Review, 8 августа 1996, с. 5.

5. "Вот Преображенский здесь легко бросал, что Сталин в двух комиссариатах. А кто не грешен из нас? Кто не брал несколько обязанностей сразу? Да и как можно делать иначе? Что мы можем сейчас сделать, чтобы было обеспечено существующее положение в Наркомнаце, чтобы разбираться со всеми туркестанскими, кавказскими и прочими вопросами? Ведь это все политические вопросы! А разрешать эти вопросы необходимо, это — вопросы, которые сотни лет занимали европейские государства, которые в ничтожной доле разрешены в демократических республиках. Мы их разрешаем, и нам нужно, чтобы у нас был человек, к которому любой из представителей наций мог бы пойти и подробно рассказать, в чем дело. Где его разыскать? Я думаю, и Преображенский не мог бы назвать другой кандидатуры, кроме товарища Сталина.

То же относительно Рабкрина. Дело гигантское. Но для того чтобы уметь обращаться с проверкой, нужно, чтобы во главе стоял человек с авторитетом, иначе мы погрязнем, потонем в мелких интригах" (Ленин. ПСС, т. 45, с. 122).

6. Известия ЦК КПСС, январь 1989, № 1, с. 215.

7. Троцкий. Портреты революционеров. М., 1991, с. 67.

8. Цит. по ст. Юрий Безелянский. "Ничего не помню, кроме хорошего…" — Новое русское слово, № 44, пятница, 15 марта, 1996.

9. Известия ЦК КПСС, 1989, № 12, с. 197, 201.

10. Правда, 26 февраля 1988, № 57.

11. Здесь и далее, повествуя о Демьяне Бедном, мы опираемся на материалы неопубликованной 115-страничной работы филолога Соломона Иоффе (Пало Алто, Калифорния): "Мемуары Сталина о Ленине в записи Демьяна Бедного", любезно предоставленной в наше распоряжение.

12. Бонч-Бруевич. Покушение на Ленина, с. 14.

13. Троцкий. Портреты революционеров, с. 54.

14. Из письма Д. Бедного Л. Троцкому от 15 июля 1920 г. Цит. по ст. Писатель на ночном горшке. Д. Бедный и квартирный вопрос. — Аргументы и факты, август 1996, № 34, с. 9.

15. Демьян Бедный. Собрание сочинений в одном томе, 1909–1922. С портретом автора. Вводная статья Еремеева. Критический очерк Л. Войтоловского. Обложка худ. В. Сварога. Сатирическое издательство "Крокодил" при "Рабочей газете", М.-П., 1923, с. 295–334. Предисловие великий пролетарский поэт начинает с фразы: "Сегодня стукнуло ровно 10 лет со дня моего первого выступления в большевистской печати".

16. Н. В. Гамалий. Пишу и думаю об Ильиче. Изд. Советская Россия, М., 1983, с. 172.

17. Д. Бедный. Собрание сочинений в 8 томах. Т. 4. Стихотворения 1920–1922. Изд. Худлит, М., 1965, с. 258.

18. Воспоминания о Ленине. Апрель 1938 года. Публ. А. И. Маршака. — Спутник, апрель 1990, № 4. Воспоминания Марии Макаровны Петрашевой, медсестры. Из архива С. Маршака, с. 50.

19. Там же.

20. Soviet Russia, vol. VII, August 15, 1992, p. 121.

21. Там же, December 1922, p. 290.

22. Большая советская энциклопедия, т. 36, "Ленин и ленинизм", с. 374.

23. Фанни Каплан. Или кто стрелял в Ленина? с. 31–32.

24. Правда, 25 ноября 1990 г.

25. Максимова. Следствие по делу Фанни Каплан продолжается.

26. Троцкий. Портреты революционеров, с. 80.

27. 6 июня 1941 год нарком внутренних дел Л. П. Берия подал на имя Сталина рапорт за № 1984/б с просьбой о награждении убийц Троцкого высокими государственными наградами:

"Группой работников НКВД в 1940 г. было успешно выполнено специальное задание. НКВД СССР просит наградить орденами Союза ССР шесть товарищей, участвовавших в выполнении задания. Прошу Вашего решения".

Сталин наложил резолюцию: "За (без публикации)". Закрытым указом Президиума Верховного Совета СССР награждены были следующие лица: К. Р. Меркадер (мать убийцы Троцкого Лопеса Рамона Меркадера), Л. П. Василевский, П. А. Судоплатов, И. Р. Постельняк, И. Р. Григулевич, Н. И. Эйдингтон. Сам Л. Меркадер отсидел 20 лет в мексиканской тюрьме, в 1961 году закрытым указом Президиума Верховного Совета СССР был награжден званием героя Советского Союза, получил квартиру и 400-рублевую песию и какое время жил с женой в Москве, ведя замкнутый образ жизни и время от времени работая в библиотеках и архивах. Затем уехал на Кубу, где и умер. Похоронен был на Кунцевском кладбище. Н. И. Эйдингтон (Эйтингон) дослужился до генерала МГБ. Был арестован после снятия Берии, приговорен к 12 годам тюрьмы. Через несколько лет был амнистирован, но на службу возвращен не был. Судоплатов после войны имел чин генерал-лейтенант МГБ, специализируясь по диверсиям и террору. Арестован в 1953 г. по делу Берии, давал обширные показания. Отсидел, согласно приговору, 15 лет — за производство опытов над живыми людьми, тайные похищения и умервщления людей. Иосиф Ромуальдович Григулевич происходил из литовских караимов. В начале 30-х годов, будучи гимназистом виленской гимназии, связался с комсомольским подпольем, отсидел небольшой срок в польской тюрьме, затем уехал добровольцем в Испанию, где был завербован советской контразведкой. Из Испании Григулевич перебрался в Латинскую Америку, где сотрудничал с местными коммунистами, публиковался в левых газетах. После смерти Сталина поселился в Москве, стал доктором исторических наук, член-кором АН СССР, специалистом по Латинской Америке, автором многих книг.

28. Троцкий крайне неудачно выразился, так как фраза имеет двойной смысл. Он конечно же должен был написать "врачи потеряли", так как, безусловно, Троцкий, имеет в виду, что врачи оставили все надежды на выздоровление Ленина, о чем Сталин Ленину и сообщил. Это следует и из хранящегося в архиве Троцкого английского перевода статьи, выверенного и исправленного Троцким, где написано: "had left no hope for his recovery", т. е. "потеряли надежду на его выздоровление".

29. Троцкий. Портреты революционеров. Статья "Сверх-Борджиа в Кремле".

30. Источник, 1993, № 2, с. 70.

31. P. Pomper, Y. Felshtinsky. Trotsky's Notebooks, 1933–1935. Columbia University Press, New York, 1986, p. 129.

32. К истории последних ленинских документов. Из архива писателя А. Бека, беседовавшего в 1967 году с личными секретарями Ленина. Газ. "Московские новости", № 17, 23 апреля 1989, с. 8–9 [далее: Из архива Бека].

33. Н. К. Крупская. Воспоминания о Ленине. Партиздат, Москва, 1932, с. 45.

34. Из архива Бека.

35. М. И. Ульянова об отношении В. И. Ленина к И. В. Сталину). -Известия ЦК КПСС, № 12, 1989, с. 198–199.

36. Из архива Бека.

37. Ленин, ПСС, т. 45, с. 551–558.

38. Там же, с. 211–213.

39. Там же, с. 558–559.

40. Там же, с. 214.

41. Там же, т. 54, с. 299–300.

42. Егор Яковлев. Последний инцидент. Конспект драмы Владимира Ильича. — Московские новости, 22 января 1989, № 4, с. 8–9.

43. Еще 1 сентября, после беседы Ленина с секретарем ЦК КП(б) Украины Д. З. Мануильским, последний написал на имя Сталина рапорт, где не только поддерживал сталинский проект, но и давал теоретические обоснования правильности идеи автономии.

44. Правда, 26 февраля 1988, № 57.

45. Там же.

46. Опубл. кн. The Trotsky Papers, т. 2 с. 786, 788.

47. Правда, 26 февраля 1988, № 57.

48. Л. Кунецкая, К. Маштакова. Встреча с Лениным (по материалам музея "Кабинет и квартира В. И. Ленина в Кремле". Советская Россия, Москва, 1987, с. 259–260.

49. Ленин. ПСС, т. 45, с. 710.

50. Е. Яковлев. Последний инцидент.

51. Правда, 26 февраля 1988, № 57.

52. Опубл. в кн. The Trotsky Papers, т. 2, с. 788.

53. Из архива Бека.

54. Опубл. в ж-ле Известия ЦК КПСС, 1989, № 3, с. 130–131.

55. Известия ЦК КПСС, 1989, № 12, с. 198.

56. Из архива Бека.

57. Там же.

58. Там же.

59.,Он лежал в своей комнате на кровати. Около него был приспособлен небольшой столик, за который я садилась записывать. Владимир Ильич обычно просто, по-товарищески, приветливо здоровался, протягивая левую руку, и только беспокоился, не слишком ли часто я дежурю, почему я такая бледная'', - вспоминала Володичева (Правда, 25 марта 1988 г., № 85).

60. Ленин. ПСС, т. 45, с. 343–406.

61. В том же интервью дано несколько иное уточнение:,Я позвонила Лидии Александовне: "Владимир Ильич продиктовал важный политический документ. Я думаю, надо сообщить ЦК. Может быть, Сталину". И Лидия Александровна ответила: "Да, отнесите ему".'' (Из архива Бека).

62. Ленин, ПСС, т. 45, с. 591–592.

63. Там же, с. 710.

64. Воспоминания о Ленине. Апрель 1938 года. Публ. А. И. Маршака, с. 50.

65. Н. К. Крупская. О Ленине. Сборник статей и выступлений. Изд. 5-е. Москва, Издательство политической литературы, 1983, с. 84–85.

66. Из архива Бека; Ленин, ПСС, т. 45, с. 474.

67. Архив Троцкого. Коммунистическая оппозиция в СССР, 1923–1927, т. 1. М., 1990, с. 76–77.

68. Кунецкая, Маштакова. Встреча с Лениным, с. 262.

69. В. Дорошенко справедливо считает, что по крайней мере в одной опубликованной статье Ленина Сталиным подправлен текст, т. е. допущена намеренная фальсификация:

,Один ленинский документ достиг XII съезда — ыК вопросу о национальностях или об "автономизации" э. 16 апреля Фотиева представила документ ЦК партии. В этой истории многое остается загадочным. Например, в тексте публикуемой ныне ленинской статьи ыК вопрос о национальностях или об "автономизации" говорится: […]

"Во-первых, следует оставить и укрепить союз социалистических республик; об этой мере не может быть сомнения. Она нам нужна, как нужна всемирному коммунистическому пролетариату для борьбы с всемирной буржуазией и для защиты от ее интриг.

Во-вторых, нужно оставить союз социалистических республик в отношении дипломатического аппарата" (Ленин, ПСС, т. 45, с. 361). […] Но первое исключает второе. Если сохраняется союз государственный, то не стоит заботиться о дипломатическом. Если же отказываются от государственного союза, то можно сохранить его на дипломатическом уровне. Что это, описка или фальсификация? […] Здесь бросается в глаза явная несообразность текста. На протяжении всей работы Ленин выступает против сталинского Союза ССР, а тут вдруг предлагает оставить и укрепить его почему-то в качестве меры для борьбы и защиты. А во втором пункте почему-то отдельно говорит о дипломатическом союзе республик, хотя пункт первый, как более общий, без сомнения включает и эту частность. Все разъясняется следующей фразой: "Причем не следует зарекаться заранее никоим образом от того, чтобы в результате всей этой работы вернуться на следующем съезде Советов назад, т. е. оставить союз советских социалистических республик лишь в отношении военном и дипломатическом, а во всех других отношениях восстановить полную самостоятельность отдельных наркоматов" (там же, с. 361–362).

Трудно, согласитесь, не предположить, что отмеченная несообразность есть явный след фальсификации. Все вероятней, что при публикации здесь опущено слово "военный". Ленин предлагал, во-первых, оставить и укрепить военный союз социалистических республик; во-вторых, их дипломатический союз, а от сталинского "союзного государства" отказаться'' (В. Дорошенко. Ленин против Сталина. 1922–1923. — Звезда, апрель 1990, № 4).

70. Из архива Бека.

71. Ленин, ПСС, т. 45, с. 478.

72. Там же, с. 607.

73. См. предисловие В. Логинова к публикации "Из архива Бека". В этом письме указывалось, что Ленину из-за переутомления не разрешено читать газеты и что он не принимает участия в заседаниях Политбюро, не читает протоколы; что ввиду невыносимости для Ленина состояния бездеятельности ему разрешено вести дневник, части которого он время от времени пытается публиковать в партийной прессе. Таким образом, недвусмысленно давалось понять, что на выступления Ленина в печати больше не следует обращать внимание (см. Политическое самообразование, 1988, № 8).

74. Ленин. ПСС, т. 45, с. 479.

75. Там же, с. 485.

76. Яковлев. Последний инцидент.

77. Ленин. ПСС, т. 45, с. 485–486, 607.

78. Л. А. Фотиева. Из жизни Ленина. М., Политиздат, 1967, с. 313–314.

79. Ленин, ПСС, т. 45, с. 714. Из записи доктора Кожевникова.

80. Там же.

81. Троцкий писал:

"Членам пленума Цека. Совершенно секретно. К проекту реорганизации и улучшения работы центральных учреждений партии.

I.

Необходимые предварительные фактические пояснения

1. Значительная часть членов пленума фактически введена в заблуждение относительно моей позиции в вопросе о реорганизации центральных партучреждений (по инициативе тов. Ленина). Никакого предложения я ни в пленум, ни ранее в Политбюро не вносил. Никакого оформленного предложения я не имел. Более того: в Политбюро мы единогласно решили не выступать по этому острому вопросу с какими-либо сепаратными предложениями, а попытаться сговориться путем обмена мнений на каждом заседании. Предложение было мое, и оно встретило полное сочувствие. Мы рассчитывали, что партия подаст свой отклик на письмо тов. Ленина, появятся статьи в "Дискуссионном листке", и Политбюро, а затем и пленум получат возможность более глубоко прощупать настроение партии в этом вопросе и в более точной форме и с полным единодушием пойти навстречу назревшим организационным преобразованиям. Повторяю, таково было мое предложение на Политбюро, и оно встретило полное сочувствие.

2. Внесение в пленум проекта тов. Зиновьева явилось для меня полной неожиданностью. В Политбюро эти тезисы не обсуждались. Самый порядок их внесения шел вразрез с тем соглашением, которое было единодушно заключено членами Политбюро: принять все меры к устранению в этом вопросе сепаратных выступлений.

3. Получив за несколько часов до заседания текст тезисов тов. Зиновеьва, я совершенно не понял, о какой идее "двоецентрия" идет речь, так как мне не известен был какой-либо проект "двоецентрия", внесенный в Политбюро или в пленум ЦЕКА. Я не считал своей записки, явившейся простым эпизодом в условленном нами обмене мнений, за какой-либо проект, и притом суть даже и этой моей записки совершенно не состояла в "двоецентрии". Смысл этого полуоформленного отражения идеи "двоецентрия" разъяснился мне только во время прений на пленуме, причем я убедился, что моя записка членам Политбюро, являвшаяся одним из моментов нашего внутреннего, еще не оформленного обсуждения в Политбюро, представлена некоторыми членами пленума, как мое "предложение", суть которого состоит в "двоецентрии" и которое направлено против предложения тов. Ленина. Некоторые из членов пленума, кем-то соответственно информированные и инструктированные, высказались в том смысле, что проект тов. Ленина имеет своею целью сохранение единства, а мой — раскол.

4. Я не стану здесь доискиваться ни персональных источников, ни целей этой кружковой инсинуации, соответственно подготовленной. Но заявляю: "Простое фактическое изложение письма тов. Ленина и моего отношения к этому письму, как и к предшествовавшему ему документу, не оставит ничего от этой недобросовестной карточной постройки. Дело обстояло как раз наоборот. В то время, как большинство членов Политбюро считало невозможным самое напечатание письма тов. Ленина, я, наоборот, не только настаивал и — при содействии тов. Каменева и в отсутствие тов. Зиновьева — настоял на напечатании письма, но и отстаивал основные его идеи или, чтобы быть более точным, те идеи его, которые казались мне основными.

Я сохраняю за собой право изложить эту фактическую сторону дела перед лицом всей партии, если этого потребует отпор инсинуации, которая чувствовала и чувствует себя слишком безнаказанной, ввиду того, что я почти никогда не реагировал на нее.

II.

Основные задачи реорганизации центральных партучреждений

5. Цека должен сохранить свою строгую оформленность и способность к быстрым решениям. Поэтому дальнейшее расширение его не имеет смысла. Оно ввело бы в Цека лишь некоторое дополнительное количество центровиков (преимущественно "генерал-губернаторов"), очень мало увеличивая таким образом связь с массами. Между тем расширение состава Цека и установление новых, более сложных отношений между Политбюро и пленумом грозит нанести чрезвычайный ущерб точности и правильности работ Цека.

6. С другой стороны, не менее важно для Цека находиться в постоянной, а не периодической только связи с "низами" и со всем советским аппаратом и иметь вокруг себя постоянное живое и активное партийное "окружение", которое, с одной стороны, придавало бы Цека живой опыт мест и "низов" и силой этого живого опыта оказывало бы на Цека необходимое давление (в случае необходимости — "объединительное" давление), а с другой стороны, само это "окружение" близкой связью с работой Цека и участием в этой работе поднималось бы на более высокую советскую и партийную ступень и подготовляло бы смену ЦК. Главными функциями этого "окружения" должны быть инспекционные, контрольные, инструкционно-воспитательные и карательные — под углом зрения партии, проникающей собою советский аппарат и опускающей свои щупальцы в глубину городских и деревенских низов.

7. Вопросы о том, должно ли это "окружение" иметь решающие или совещательные права по отношению к вопросам, составляющим предмет непосредственного ведения Цека, в каких случаях и в каком виде (вопрос о "двоецентрии"), представляется мне второстепенным по отношению к указанным основным задачам. В своей записке я высказал одно из предположений — о том, что этому "окружению" можно дать в известных вопросах решающий голос. Но я согласен, что это связано с известным риском, особенно на первых порах, когда не накопился еще необходимый опыт сотрудничества. Поэтому, может быть, более целесообразно ограничиться, по крайней мере, на первый год совещательными правами "окружения".

III.

Мои организационные предложения

8. Цека создается в составе Политбюро, Оргбюро и Секретариата с небольшим, может быть, дополнительным количеством членов или кандидатов. Таким образом, Цека как таковой несколько сокращается по сравнению с нынешним и, во всяком случае, не расширяется. Взаимоотношения Политбюро, Оргбюро и Секретарита Цека определяются более точно на основании уже имеющегося опыта.

9. Съезд выбирает до 75-ти членов ЦКК из рабочих и крестьян с серьезным партийным стажем и пригодных для партийно-контрольной и советско-контрольной работы под руководством Президиума ЦКК.

Президиум избирается в количестве 7–9 высокого во всех отношениях стажа, т. е. работников примерно цекистского типа.

Основной задачей работы Президиума ЦКК и 75-ти инспекторов (или членов ЦКК) является обеспечение во всех отношениях партийной линии как внутри самой партии, так и в советской работе.

Примечание: Поскольку в своей инспекционной работе указанного типа ЦКК перемыкается с Рабкрином, необходимо согласование их работы. Оно может быть достигнуто вхождением части Президиума ЦКК в коллегию Рабкрина и части Каркомрабкрина в Президиум ЦКК, а также двойными мандатами инспекторов.

10. Цека имеет право (по соглашению с ЦКК) пользоваться членами ЦКК для инспекционных и других задач.

11. Каждые два месяца собирается центральное пленарное совещание в составе Цека, Президиума ЦКК и инспекторов. Это совещание имеет право требовать полного отчета от Цека и Президиума ЦКК во всех областях их работы.

Решения этой широкой коллегии имеют сами по себе совещательный характер и входят в законную силу только по утверждении их Центральным Комитетом.

Правильная подготовка пленарных совещаний лежит на ЦК по соглашению с Президиумом ЦКК.

12. Устанавливается правильное присутствие и совещательное участие в работах Политбюро, Оргбюро и Секретариата членов ЦКК по назначению ее Президиума.

* * *

Эти предложения, представляющие лишь беглый набросок, сделанный между двумя заседаниями, касаются лишь вопросов, поставленных статьей тов. Ленина. Дополнительные организационные вопросы, выдвинутые тов. Зиновьевым, я пока оставляю без рассмотрения (Архив Троцкого, т. 1, с. 29–32).

82. Ленин. ПСС, т. 54, с. 329.

83. Архив Троцкого, т. 1, с. 35.

84. Там же, с. 53.

85. "Троцкий, ссылаясь на болезнь, ответил, что он не может взять на себя такого обязательства" (Ленин, ПСС, т. 54, с. 674).

86. Архив Троцкого, т. 1, с. 51.

87. Ленин. ПСС, т. 54, с. 329–330.

88. Там же, т. 45, с. 486.

89. Там же, т. 54, с. 330.

90. Там же, т. 45, с. 486.

91. Из архива Бека.

92. Ленин. ПСС, т. 45, с. 486.

93. Из архива Бека.

94. Там же.

95. Там же.

96. Там же.

97. Там же.

98. Там же.

Ленин. ПСС, т. 45, с. 486; Из архива Бека.

100. И. В. Сталин, том 16. 1946–1952. М., 1997, с. 252.

101. "Ввиду необходимости провести очередной съезд партии максимально дружно нижеподписавшиеся просят Пленум ликвидировать создавшееся в Политбюро положение в связи с разногласиями по вопросу о госпромышленности. Эти разногласия, обнаружившиеся в самое последнее время, грозят вызвать осложнения в ходе работы съезда и оказать, таким образом, чрезвычайно вредное влияние на состояние партии.

Мы считаем своим долгом поэтому дать, прежде всего, ответ на последнее письмо т. Троцкого, связанное с вышеупомянутыми разногласиями.

При настоящем положении вещей отсутствие письменного ответа могло бы привести только к печальным недоразумениям, и нам приходится с тяжелым сердцем браться за перо.

Члены Пленума помнят тяжелый инцидент, разыгравшийся на февральской сессии Пленума, когда Пленум ЦК подавляющим большинством голосов отверг выдвинутый т. Троцким ошибочный план построения центральных учреждений партии. Тов. Троцкий не остановился перед тем, чтобы в крайне острой форме бросить ряду членов ЦК и Политбюро обвинение в том, что позиция их в указанном вопросе продиктована якобы задними мыслями и политическими ходами.

Пленум ЦК достаточно единодушно реагировал на эту совершенно недопустимую постановку вопроса, и этот очередной кризис был как будто благополучно изжит.

Ныне повторяется такая же история в не менее тяжелой форме […]

В своем письме от 23 марта т. Троцкий попутно критикует всю работу Политбюро и изображает ее как совершенно неудовлетворительную. Еще недавно, в письме т. Троцкого, написанном на предложение т. Зиновьева: упорядочить работу Политбюро и внести в нее известное разделение труда, т. Троцкий заявлял, что главная беда в Политбюро заключается в том, что оно слишком мало занимается "чисто партийными" вопросами. Теперь т. Троцкий обвиняет Политбюро в том, что оно недостаточно руководит Совнаркомом и хозяйственными органами.

Уже не месяц и не два, а пожалуй, года два продолжается такое отношение т. Троцкого к Политбюро. Не раз и не два мы выслушивали такие огульные отрицательные характеристики работы Политбюро и в те времена, когда эти работы происходили под председательством Владимира Ильича. Тов. Троцкий не раз заявлял нам, что он "воздерживается" при разрешении 9/10 текущих хозяйственных вопросов в Политбюро. Но что получилось бы, если бы примеру т. Троцкого последовали и остальные члены Политбюро? […]

Намеки на то, будто в Политбюро имеется какое-то предвзятое большинство, связанное с кружковщиной, мы отметаем как простое извращение истины. Члены последнего Пленума припомнят достаточно категорическое заявление т. Рыкова, подтвержденное т. Томским, сообщивщих Пленуму то, что есть: что в Политбюро ЦК каждый из нас голосует по убеждению, что при разрешении различных вопросов десятки раз складывались различные большинства и что для получения большинства Политбюро нужны только убедительные деловые и принципиальные аргументы.

Тов. Троцкий обвиняет в том, что вопрос о СССР прошел за спиной членов Политбюро. Тов. Троцкий, очевидно, забыл, что решение об организации и Конституции СССР было принято двумя пленумами ЦК. Тов. Троцкий избирался во все решающие комиссии X съезда Советов по этому вопросу. Если он в них не работал, ответственность всецело падает на т. Троцкого.

По вопросу о Грузии мы констатируем, что т. Троцкий сам формировал постановление Политбюро о Грузии, в принятии которого он теперь обвиняет Политбюро. Когда на заседании Политбюро т. Бухарин просил об отсрочке решения до приезда находившегося в отпуску в Грузии т. Зиновьева (писавшего т. Бухарину о неправильности похода против "уклонистов"), т. Троцкий принадлежал к числу тех, кто голосовал против этого предложения. Таким образом, несмотря на то, что большинство нижеподписавшихся считает сейчас прежние решения ЦК не во всех частях правильными, т. Троцкий несет за эти ошибки полную ответственность. Само решение Политбюро об отзыве лидеров "уклонистов" было принято единогласно. […]

Мы еще раз повторяем. Без полного единодушия и единства на съезде партия может очутиться в очень трудном положении. […] Поэтому все обязаны сейчас к величайшей уступчивости, в целях согласования работы и устранения всех и всяческих внутрипартийных трений. […] Но при полной необходимости всяческих организационных и практических уступок, на которые мы вполне готовы, необходима ясная и отчетливая политическая линия партии, в особенности в основных вопросах текущего периода. […]

Поэтому мы просим Пленум ЦК прежде и раньше всего дать оценку по существу двух наших поправок. Мы твердо надеемся, что Пленум громадным большинством присоединится к нам. […]

(В начале письма указано, что план построения центральных учреждений партии, выдвинутый т. Троцким, является ошибочным. Я считаю необходимым взять и на себя часть ответственности за этот план, так как основные моменты его были выдвинуты и мною на предварительной дискуссии в Политбюро. А. И. Рыков)" [Двенадцатый съезд РКП(б). Стенографический отчет. М., Политиздат, 1968, с. 816–820].

102. Архив Троцкого, т. 1, с. 35–51.

103. Двенадцатый съезд, с. 873.

104. В уже упоминаемой нами статье С. Иоффе указаны многочисленные литературные выпады Бедного против Ленина, восходящие к ноябрю 1921 года. Если учесть, что Бедный был единственным партийным поэтом, согласившимся помогать Сталину в деле свержения Ленина, причем еще в 1921 году, когда соотношение сил не было очевидно, становится понятно, что в глазах Сталина Бедный заслужил орден смелой борьбой с сильным противником.

105. Известия ЦК КПСС, 1991, № 6.

106. Н. Петренко (Равдин). Ленин в Горках — болезнь и смерть. — в сб. Минувшее. Исторический алманах (Париж), № 2, 1986; ж-л Грани, изд. Посев (Франкфурт-на-Майне), 1987, № 146, с. 145–174; Ю. М. Лопухин. Болезнь, смерть и бальзамирование В. И. Ленина. Правда и мифы. Изд. Республика, М., 1997.

107. Н. К. Крупская — Г. Е. Зиновьеву. 31 октября 1923 г. — Известия ЦК КПСС, 1989, № 2, с. 201–202. Речь идет о конфликте между Троцким и его противниками на Объединенном пленуме ЦК и ЦКК РКП(б) 25–27 октября 1923 г. Стенограмма этого пленума не обнаружена.

108. Там же, с. 202.

109. Архив Троцкого, т. 1, с. 89.

110. Троцкий. Портреты революционеров. Статья "Сверх-Борджиа в Кремле", с. 77.

111. См. Н. В. Валентинов. Наследники Ленина. Изд. Терра, М., 1991, прил. 8, с. 214.

112. Лидия Шатуновская. Жизнь в Кремле. Изд. Чалидзе, Нью-Йорк, 1982, с. 227, 229, 230.

113. Там же, с. 232–233.

114. Там же, с. 234, 235.

115. См. Вопросы литературы, 1989, № 2, с. 154.

116. "Нельзя сказать, чтобы я не пытался ее опубликовать раньше. Я приготовил, вскоре после описанного собрания, приемлемый вариант (кстати, сняв выступления всех писателей) и послал этот материал И. Сталину с просьбой разрешить его опубликовать. Через некоторое время мне позвонил А. Поскребышев и сообщил, что тов. Сталин благодарит меня за запись, но не считает сейчас необходимой ее публикацию. В 1942 году, во время войны, была еще сделана попытка опубликования сокращенной записи вечера, и главным образом выступлений И. Сталина. Она исходила от А. Фадеева, которому нравилась эта запись. Очерк предназначался для сборника, посвященного Сталину, который и вышел тогда же под редакцией А. Фадеева. Но во время войны А. Поскребышев не счел возможным снова докладывать Сталину эту документальную запись, хотя за ее опубликование горячо ратовал Г. Александров, тогда заведующий Отделом агитации и пропаганды ЦК ВКП(б). Я же после первого обращения в 1932 году в ЦК к этому вопросу не возвращался," — писал К. Зелинский (там же, с. 169).

117. Валентин Осипов. Тайная жизнь Михаила Шолохова… Документальная хроника без легенд. М., Изд. Либерия — Раритет, 1995, с. 54, 61.

118. К. Зелинский. Одна встреча у М. Горького (запись из дневника). Публикация А. Зелинского. — ж-л. Вопросы литературы, май 1991, с. 144–170.

119. Л. Авербах, М. Шолохов, И. Макарьев, Вс. Иванов, В. Киршон, А. Фадеев (опоздал на полтора часа к началу встречи), В. Зазубрин, Вал. Катаев, Г. Никифоров, Л. Леонов, И. Разин, Л. Сейфуллина, М. Кольцов, А. Афиногенов, П. Павленко, Гр. Цыпин, Н. Никитин, И. Гронский, С. Маршак, Ю. Герман, В. Ермилов, В. Герасимова, Л. Никулин, Ф. Березовский, Ф. Гладков, Ф. Панферов, В. Луговской, Э. Багрицкий, К. Зелинский, М. Чумандрин, А. Сурков, Г. Кац, Н. Накоряков, Н. Огнев, Евг. Габрилович, А. Малышкин, Ю. Либединский, Ш. Сослани, В. Кирпотин, Л. Субоцкий, В. Бахметьев, М. Колосов, В. Ильенков. "Б. Пильняк приезжал к А. М. Горькому объясняться, почему его не пригласили на собрание, — писал К. Зелинский. — […] С другой стороны, были и случайные люди (например, ростовский молодой поэт Г. Кац). Отсутствовал К. Федин, находившийся в санатории в Швейцарии. […] Л. Н. Сейфуллина вначале не состояла в списке и только впоследствии была внесена в него лично Горьким. А. М. Горький остался недоволен выступлением Сейфуллиной. Подавляющего большинства участников описанного собрания уже нет в живых. Двадцать три человека умерли по разным причинам (убиты на войне, покончили самоубийством, как Фадеев и Макарьев). Остались в живых только двенадцать человек, все уже старики. Одиннадцать человек […] были арестованы и погибли в лагерях или были расстреляны: П. Постышев, М. Кольцов, Л. Авербех, В. Киршон, Г. Никифоров, И. Гронский, В. Зазубрин, И. Макарьев, Г. Цыпин, И. Разин, П. Крючков. Впоследствии все они были реабилитированы. Из них вернулись только двое — И. Гронский и И. Макарьев (вскоре покончивший с собой)" (там же, с. 169–170).

120. Там же, с. 154, 158, 160–162, 166–168.

121. В. Осипов, указ. соч., с. 61.

122. Николаевский. Тайные страницы истории, с. 228–229.

123. Elizabeth Lermolo. Face of a Victim. Harper & Brothers Publishers, New York, 1955, p. 132–137.

124. См. об этом статью Н. Петренко (Равдина) "Ленин в Горках — болезнь и смерть".

125. Yves Delbars. The Real Stalin. George Allen & Unwin Ltd, London, 1951, p. 124–130. Глава "Завещание Ленина" (пер. с англ.). Первое издание книги было на французском, в двух томах, под названием "Le Vrai Staline" (Paris, 1950–1951).

126. Писатель В. Соловьев в своем романе дает следующую версию отравления Ленина:

"Неожиданная для всех идея превращения ленинского трупа в мумию была, с точки зрения Сталина, единственным надежным способом похерить совершенное им преступление — убийство Ленина. Весь парадокс, однако, в том, что бальзамирование его тела, скрыв это преступление на много десятилетий вперед, одновременно сохранило его следы для потомков", — пишет В. Соловьев, считая, что способ "нахождения яда в корнях волос покойного […] был успешно опробован на трупах еще большей давности, чем ленинский" и что при желании можно попробовать провести экспертизу. […] В корнях волос Ленина были обнаружены фаллодин и аманитин, отсутствующие в фармакологическом шкафу Ягоды, а его содержимое известно благодаря суду над ним. Это совершенно особые токсины. Они смертельны, но их действие сказывается не сразу, а спустя несколько дней после отравления. Иногда только через две недели.

— Вы хотите сказать, что Ленин был отравлен за две недели до смерти?

— По крайней мере, за пять-шесть дней, насколько можно судить по химическому анализу, проведенному спустя семьдесят лет. Комбинация фаллодина и аманитина — довольно редкая, но встречается в естественном виде. […]

— Токсины группы полипептидов, а именно аманитин и фаллодин, содержатся в Cortinarius Speciosissimus.

— Это латынь?

— По-русски это будет паутинник особеннейший.[…]

— Это гриб, смертельно ядовитый гриб. Ленин умер от того, что любил. Он был страстным грибником. Едва успев оправиться от первого удара, он сразу же пошел искать грибы в ближайшую рощу. А за несколько дней до смерти Ленин попросил приготовить ему грибной суп, это известно из воспоминаний, мемуарист сообщает об этом между прочим как о забавной мелочи. […]

В сушеном виде грибы сохраняют почти все качества, которые присущи им в свежем. И не только вкусовые. Бледная поганка и паутинник особеннейщий содержат яд, который устойчив при температурной обработке. Другими словами, эти грибы остаются смертельно ядовитыми после сушки и последующей варки. Достаточно кусочка от такого гриба — в свежем, сухом или вареном виде, все равно — чтобы человек умер. […]

Ленин был отравлен. Следы двух смертельных токсинов фаллодина и аманитина найдены в корнях его волос. И отмеченное мемуаристами его предсмертное состояние подтверждает отравление именно ядами из группы полипептидов — отсутствие рвоты, недомогание, упадок сил, жажда, головные боли" (В. Соловьев. Операция "Мавзолей". Роман из недалекого будущего. Liberty Publishing House, N. Y. 1989, c. 96, 139–145).

Эту же версию среди прочих пересказывает в своей книге "Взлет и падение Сталина" Ф. Д. Волков:,Анализ волос Ленина, осуществленный почти через 70 лет, показал, что "в корнях волос Ленина были обнаружены фаллодин и аманитин". Эти яды смертельны, но их действие сказывается не сразу, а через несколько дней после отравления. "Токсины группы полипептидов, а именно аманитин и фаллодин содержатся в паутиннике особеннейшем — смертельно ядовитом грибе. "Этот гриб мог быть положен Ленину в суп — он очень любил его, был сам большим любителем сбора грибов. Мы хотим, чтобы весь мир узнал о том, что Сталин отравил Ленина" (М., 1992, с. 65–67).

,О наличии токсикологического кабинета у Ягоды свидетельствуют показания ветерана партии Константина Васильевича Петрова — инициатора стахановского движения, — пишет Волков. — Он однажды был приглашен в кабинет Ягоды. "Здесь я увидел большой шкаф вдоль стены кабинета — дверь была приоткрыта. Шкаф был наполнен пузырьками, банками с какими-то медикаментами. Для своего личного лечения медицинских препаратов было слишком много. Их нахождение и использование не могло не вызвать определенных размышлений'' (там же, с. 66). Волков ссылается на свидетельство К. В. Петрова, данное в 1987 году его дочери — Нине Константиновне и его родственнику профессору Роберту Федоровичу Иванову (там же, с. 319).

Совсем иначе описывает смерть Ленина дежуривший у Ленина по поручению Политбюро Бухарин: "В тихий зимний вечер умирал Ильич в Горках. Еще за несколько дней все шло на улучшение. Повеселели родные, повеселели друзья. И вдруг разрушительные процессы быстро проступили наружу… Когда я вбежал в комнату Ильича, заставленную лекарствами, полную докторов, — Ильич делал последний вздох. Его лицо откинулось назад, страшно побелело, раздался хрип, руки повисли — Ильича, Ильича не стало" (Н. Бухарин. Памяти Ильича. Правда, 21 января 1925 г.).

127. См. Д. Лондон. Сочинения, т. 2, с. 39–49.

128. The Unknown Lenin. From the Secret Archive. Ed. by R. Pipes, Yale University Press, 1996, p. 77.

129. Валентинов. Наследники Ленина, с. 214, 216–217.

130. АГИ, коллекция В. Вольского [Volskii. Box 8].

131. См. Речь И. В. Сталина в Наркомате обороны. Публ. Ю. Мурина. — Опубл. в кн. Источник, 1994, № 3, с. 72–88.

132. Источник, 1996, № 4, с. 103.