Воин из пророчества

Глава восьмая Мнение Конана о женщинах

Долго не мог Траванкор решиться на этот разговор. С тех самых пор, как закончился большой праздник во дворце Авенира. Юноша и сам не знал, чего боялся больше: услышать от Рукмини «нет» или услышать от нее «да»…

Отсиживался в библиотеках Патампура. Загонял себя на тренировках на поле за стенами. Но мысль то и дело возвращалась к той ночи у костра, к образу Рукмини на качелях… Эта картина так и стояла у него перед глазами.

Посоветоваться с учителем, со Шлокой, Траванкор не осмеливался. Он предвидел ответ Шлоки. «Ты теперь — взрослый мужчина, воин, от которого зависят судьбы других людей, — скажет Шлока. — Но прежде всего тебе следует разобраться с собственным сердцем. Понять, что тебе дороже: дружба Арилье или любовь Рукмини. Оба они готовы отдать за тебя жизнь, Траванкор. Чью жертву ты примешь?»

Поэтому Траванкор, после недолгих колебаний, решил посоветоваться с чужаком.

Он отыскал Конана в одном из милых кабачков на окраине Патампура. Собственно, это был не кабачок, а лавка под навесом из пальмовых листьев. Там продавалась посуда, кое-что из мелочей, необходимых в хозяйстве, а еще — прохладная вода и ячменное пиво, отлично утоляющее жажду.

Сюда приходили посудачить люди, когда все домашние дела были переделаны, а времени до сна еще оставалось немало, и следовало как-то провести досуг. Здесь обсуждались новости, передавались слухи и сплетни.

К рослому киммерийцу обитатели Патампура и особенно завсегдатаи лавочки привыкли на удивление быстро. Траванкора поражало: с какой легкостью и простотой северянин сходился с людьми. Должно быть, доверие вызывала его манера держаться: Конан умел выглядеть чрезвычайно простодушным. Эдакий простак-варвар.

На самом деле он был хитер и наблюдателен. Траванкор подозревал, что варвар нарочно торчит в кабачке и слушает разговоры. Как-то раз Конан с самым серьезным видом говорил Шлоке, что радже Авениру следует больше доверять горожанам: жители Патампура поддержат своего владыку в любом случае. «Они даже готовы простить ему поражение, если таковое воспоследует», — добавил киммериец.

И Шлока кивал, довольный результатами «разведки».

И теперь Траванкор без труда отыскал Конана на его излюбленном месте, под навесом. Киммериец сидел, скрестив ноги, на земле: было очевидно, что такая поза ему привычна.

Несколько минут Траванкор рассматривал северянина. Юноша как будто впервые видел его. И поневоле задумался: кто он, собственно, такой — этот Конан? Где он побывал? Что повисли ярко-синие глаза, весело поблескивающие на загорелом лице? Откуда у Конана вон тот шрам? А этот шрам, на плече? И не след ли от плети — вон там, на ребрах? А поперек груди — не отметина ли от копья?

Чем он занимался в жизни? Поговаривали, будто Конану доводилось быть и гребцом на галере, и вором, и чуть ли не храмовым прислужником…

Одно очевидно: сейчас киммериец свел дружбу со Шлокой, а Шлока видит людей насквозь. И если Шлока доверяет варвару, значит, и Траванкору можно ему довериться.

Имелась еще одна причина, по которой юноша выбрал Конана себе в собеседники на сей раз. Конан слыл исключительным любимчиком женщин. Сколько он жил в Патампуре, столько пользовался их ласками, угощением и прочими услугами. Они чинили ему одежду, угощали его сладостями.

Вот и сейчас племянница хозяина лавки, незамужняя особа лет тридцати, бросает на киммерийца умильные взгляды. Наверняка они проведут вместе ночь.

При одной мысли об этом у Траванкора забилось сердце: он попытался вообразить себе Рукмини на ложе рядом с собой и едва не потерял сознание от волнения.

Заметив Траванкора, Конан приветливо кивнул ему. Юноша сделал жест, приглашая варвара присоединиться к нему. Конан нехотя выбрался из-под навеса. Племянница хозяина проводила его встревоженным взглядом: ей очень не хотелось, чтобы киммериец покидал ее.

— Что случилось? — спросил Конан вполголоса.

Молодой человек отвел глаза. Шлока говорил ему, что если уж принял решение, не следует колебаться. Но Траванкору непросто было выговорить то, что камнем лежало у него на сердце. Он сделал паузу, набрал полную грудь воздуху и наконец выпалил:

— Рукмини… Мы с Арилье оба любим одну и ту же девушку.

Конан не сводил с него ярких синих глаз и молчал. Ждал продолжения. Траванкор беспомощно пожал плечами:

— Вот, собственно, и все. Звучит не слишком красиво. Все уложилось в одну фразу. А на самом деле…

Он не закончил. Вместо него фразу завершил Конан:

— А на самом деле вся эта история чревата серьезными последствиями.

Траванкор молча кивнул.

Конан поразмыслил немного. Затем спросил:

— Арилье знает, что ты — его соперник?

— Наверное… Подозревает — наверняка.

А кого предпочитает Рукмини?

— Не знаю…

— Почему ты советуешься со мной, Траванкор? — спросил варвар. — Я здесь чужак. Я не знаю здешних обычаев… — Он хмыкнул. — Кроме того, мой совет может оказаться попросту неправильным. Спроси лучше у своего учителя, если ты боишься спрашивать у своего сердца.

У Траванкора похолодели ладони. Конан выражался почти теми же самыми словами, что и Шлока. Не то слишком много времени киммериец проводил с учителем и набрался от него манер — не то они со Шлокой на самом деле гораздо больше похожи друг на друга, чем можно было бы предположить.

Сердясь, Траванкор ответил:

— Мое сердце разрывается на части.

— Если Рукмини любит тебя, возьми ее в жены, сказал Конан. — Арилье как-нибудь переживет это обстоятельство. Он — парень красивый и веселый, за него любая охотно пойдет. — Киммериец качнул головой. — Арилье никогда не сделает ничего дурного ни тебе, ни Рукмини. Даже если вы оба причините ему страдания.

— А если… нет? — прошептал Траванкор.

— Тогда плохи твои дела, дружище, — просто сказал варвар. — Вряд ли ты сумеешь полюбить другую женщину. Ты человек глубокий, склонный к задумчивости. Ты молчалив, а это признак одинокого сердца. Такие, как ты, становятся вождями или отшельниками. И еще такие, как ты, влюбляются раз и на всю жизнь.

— Что ж, ты дал мне наилучший совет, — медленно произнес Траванкор.

— В таком случае, окажи мне услугу, парень, — сказал Конан.

— Проси.

— Объясни, почему ты обратился ко мне. Я тебе не друг, не отец, не воспитатель. Когда я захотел взять себе ученика и научить его кое-каким воинским приемам с прямым мечом, я выбрал не тебя, а Арилье. Так почему ты доверился мне?

— Я мог бы ответить — «потому, что больше было некому», но это лишь половина правды, — сознался Траванкор. — Я видел, как ты обращаешься с женщинами. Видел, как женщины льнут к тебе. И подумал, что ты должен неплохо разбираться в подобных делах. В чем твой секрет?

— Никакого секрета, дружище, — ухмыльнулся варвар. — Никогда, ни разу в жизни я не взял женщину против ее воли. Я всегда готов отказаться, если девушке не хочется иметь дело со мной — или если ей неохота заниматься этим прямо сейчас. Я умею ждать. И еще я умею слушать женщин. Но для тебя это искусство бесполезно, потому что тебе не нужны все женщины мира — тебе нужна только одна. И я от души желаю тебе успеха.

Он хлопнул Траванкора по плечу и вернулся к своему месту под навес.

И вот теперь Траванкору предстояло объясниться с Рукмини. Как она скажет, так и будет.

Он думал, что переложив ответственность за их общее будущее на плечи девушки, испытает облегчение, но ничего подобного не произошло. Его по-прежнему угнетала невыносимая тяжесть. Что-то происходило не так, неправильно…

Вот и дом Рукмини. Сколько здесь прошло чудных, счастливых дней, когда ничто не омрачало сердце, даже ссадины на коленях, даже сорванные мозоли и ушибы по всему телу! Даже позорное падение с коня, когда Рукмини рухнула с седла, точно беспомощный младенец, и мотом дулась на свидетелей своего позора, Траванкора и Арилье, несколько дней кряду!

Хорошее было время…

Рукмини заметила приближающегося Траванкора и сама вышла к нему навстречу. Улыбнулась дружески. Словно бы ничего и не происходило. И — снова не отпустила тяжесть. Что за окаянство!

Вдвоем отправились они к загону, где стоял Светамбар. Славный конь. Заметив девушку, потянулся к ней мордой, приветственно заржал. Она рассеянно погладила его.

— Я давно не видел Светамбара, — задумчиво произнес Траванкор. — Как он вырос!

— Мы все выросли, — молвила Рукмини. — Все… повзрослели.

Она тихо вздохнула. Траванкор удивленно глянул на нее. Неужели она чувствует то же, что и он? Говорят, старики гнутся под тяжестью лет. Но кто и когда рассказывал о тяжести, которая так внезапно, с таким дьявольским коварством обрушивается на молодых?

Пора.

Стараясь выглядеть небрежным, как бы между делом Траванкор извлек из-за пазухи покрывало. То самое, что обронила девушка на празднике. Арилье не посмел взять себе этот трофей, оставил его сопернику и другу. Тому, кто подобрал покрывало с земли, когда оно упало. Совсем смялось. И пахнет теперь не волосами Рукмини, а кожей Траванкора.

— Кстати, вот твое покрывало, — заметил юноша. — Ты обронила на празднике.

Рукмини не ответила. Смотрела на своего Светамбара, ласкала его, и он раз за разом проделывал свою любимую шутку, подталкивая мордой ее ладонь.

Наконец Рукмини проговорила, не глядя на Траванкора:

— Если хочешь, оставь себе.

Он отозвался не сразу — и таким тоном, что она сразу поняла всю серьезность происходящего:

— Не могу.

— Что? — Рукмини отвернулась от коня, уставилась на Траванкора.

— Не могу, Рукмини. Я не могу оставить эту вещь у себя.

— Почему?

Теперь она глядела прямо ему в глаза, и он видел, как подрагивают, расширяясь от боли, ее зрачки.

— Потому что тебя любит мой друг. Арилье сходит по тебе с ума, Рукмини. Я думал прежде, что он любит твою сестру, Гаури, но — бедняжка Гаури! Он любит тебя. Только тебя одну.

Все. Все слова сказаны. Теперь, кажется, ничего больше не остается.

Но… почему она так спокойна? Почему лицо ее озаряется глубоким внутренним светом? Разве он сказал ей что-то хорошее? Разве ей не тяжело — так же, как ему?

Ровным тоном Рукмини произнесла в ответ:

— Я знаю.

И вот тогда Траванкор растерялся. Он, умевший многозначительно молчать на любые выпады и подколы быстрого на язык Арилье; он, находивший все более точные и верные слова в разговорах с учителем Шлокой… Он растерялся перед девушкой и чувствовал себя ужасно глупо.

Что же открыто ей такого, что сокрыто от него? Неужели правду поговаривают, будто у женщин есть какая-то тайна?

Траванкор чувствовал себя обязанным объясниться. Ему вдруг показалось, что Рукмини ждет от него еще каких-то слов. По крайней мере, он обязан рассказать ей о своих сомнениях… О решении, которое он вынужден был принять. Нельзя, чтобы мужчина разрывался между другом и возлюбленной. Это сделает воина слабым в бою.

Траванкор сказал:

— Арилье мне как брат.

Теперь она не может не понять!

Но она упорно не желала понимать, и смутно Траванкор ощущал в этом нежелании большую мудрость, нежели та, что руководила им самим.

— Мне он тоже как брат, — спокойно молвила Рукмини, — да только я тебе — не сестра, Траванкор.

И снова Траванкор растерялся… Да так, что позволил вырваться тем словам, которые первыми пришли к нему на ум.

— Ты пахнешь луной, Рукмини.

Ее лицо озарилось счастьем, и она ответила — тоже первыми попавшимися словами:

— Да разве луна пахнет?

Он взял ее лицо в ладони, прижался щекой к ее щеке, тихо выдохнул. Впервые в жизни между ними не было никакой преграды. И тяжести тоже больше не было. Все, что мешало дышать, ушло. И в последний миг, пока Траванкор еще в состоянии был думать об этом, к нему пришла последняя мысль: всю эту тяжесть одним мановением разрушила женская мудрость Рукмини.

Он не успел найти точное, книжное определение для этой мудрости.

Рукмини поцеловала его, и мир для обоих превратился в свет.

Топот копыт ворвался в их мирок — мгновение спустя после поцелуя. Золотые стены незримого дворца рухнули, и Траванкор увидел всадника. Рукмини, заметив, как изменилось лицо возлюбленного, обернулась, и губы ее сжались.

— У него черный флаг! — вскрикнул Траванкор, отстраняясь от девушки. — Случилась беда.

Он бросился навстречу всаднику. Обняв за шею Светамбара, Рукмини долго следила за ним взглядом. Траванкор ни разу не обернулся.