Вокруг света в 80 дней

Глава I,

Дом номер семь на Севиль-Роу, Берлингтон Гарденс[1] — тот самый дом, где в 1816 году умер Шеридан,[2] — в 1872 году занимал Филеас Фогг, эсквайр[3], один из наиболее своеобразных и замечательных членов лондонского Реформ-клуба[4] имевший такую репутацию, несмотря на то, что не делал ничего, что могло бы обратить на него внимание.

Одного из самых знаменитых ораторов Англии сменил этот Филеас Фогг, человек загадочный, о котором знали только то, что он принадлежал к высшему английскому обществу и был любезным и красивым джентльменом.

Говорили, что он походил на Байрона (однако только лицом; обе ноги у него были здоровы, и он не хромал, как знаменитый поэт), но это был Байрон с усами и бакенбардами, Байрон бесстрастный, словно проживший, не состарившись, целую тысячу лет.

Филеас Фогг, без всякого сомнения, был англичанин, но, по всей вероятности, не лондонский уроженец. Его никогда не видели ни на бирже, ни в банке, ни в какой-либо конторе в Сити[5]. Ни к одной из лондонских пристаней, ни в один из доков не приходили корабли, принадлежащие судовладельцу Филеасу Фоггу. Имя этого джентльмена не попадалось в списках членов какой-либо правительственной комиссии. Никогда он не выступал ни в «Суде канцлера»[6], ни в «Суде королевской скамьи»[7], ни в «Церковном суде»[8]. Он не был ни промышленником, ни коммерсантом, ни купцом, ни землевладельцем. Не был он также ни членом Британского королевского общества[9] или Лондонского института, ни Ассоциации ремесленников и не числился в списках Института Ресселя, Института западных литератур, Института права или, наконец, Института наук и искусств, состоявшего под высоким покровительством самой королевы. Не принадлежал он также ни к одному из тех многочисленных обществ, которые так распространены в столице Англии, начиная от хорового общества и кончая энтомологическим, основанным, главным образом, в целях истребления вредных насекомых.

Филеас Фогг был просто членом Реформ-клуба, и только.

Тому, кто удивится, каким образом этот столь таинственный джентльмен оказался членом такой почтенной ассоциации, надлежит ответить: «Он избран по рекомендации братьев Беринг[10], у которых им открыт текущий счет». Это обстоятельство и тот факт, что его чеки всегда исправно оплачивались, придавало ему вес в обществе.

Был ли Филеас Фогг богат? Несомненно. Но как он нажил себе состояние, — на этот вопрос не могли ответить даже самые осведомленные люди; и мистер Фогг был последним из тех, к кому бы следовало обратиться за подобными сведениями. Он не отличался расточительностью, но не был и скуп, так как повсюду, где требовались деньги для осуществления какого-нибудь благородного, великодушного или полезного дела, он молчаливо, скрывая свое имя, приходил на помощь.

Трудно представить себе менее общительного человека. Он говорил ровно столько, сколько необходимо, и чем молчаливее он был, тем таинственнее казалось его поведение. А между тем его жизнь была у всех на виду, но он с такой математической точностью делал каждый день одно и то же, что неудовлетворенное воображение поневоле искало себе пищи.

Путешествовал ли он? Весьма вероятно, так как никто лучше его не знал карты мира. Не было такого местечка, даже самого отдаленного, о котором он бы не имел самых точных сведений. Неоднократно ему удавалось несколькими короткими, но ясными словами разрешить бесконечные споры, которые велись в клубе по поводу пропавших или заблудившихся путешественников. Он указывал наиболее вероятный исход дела, и развитие последующих событий неизменно подтверждало его предположения, словно Филеас Фогг был одарен способностью ясновидения. Казалось, что этот человек успел побывать всюду, по крайней мере мысленно.

И в то же время было совершенно бесспорно, что вот уже много лет Филеас Фогг не покидал Лондона. Лица, которые имели честь знать его несколько ближе, говорили, что его можно было видеть только идущим из дома в клуб и обратно. В клубе его единственным занятием было чтение газет и игра в вист. Он часто выигрывал в этой молчаливой, столь подходящей к его характеру игре, но выигрыш никогда не оставался у него в кошельке и составлял значительную долю его пожертвований на дела благотворительности. Мистер Фогг играл не ради выигрыша, а скорее из любви к искусству. Игра для него была лишь состязанием, борьбой с затруднениями, но борьбой, не требующей ни движения, ни перемены мест и потому не утомительной. Все это вполне соответствовало его характеру.

Филеас Фогг был, насколько известно, холост и бездетен — случай, возможный даже с самыми почтенными людьми, — и не имел ни родных, ни друзей, что уже редкость. Он жил одиноко в своем доме на Севиль-Роу, где никто не бывал. О его домашней жизни ничего не было известно. Ему прислуживал только один слуга. Завтракал и обедал наш джентльмен в клубе в точно установленные часы, всегда в одном и том же зале и за тем же столом, не угощая своих партнеров по игре и не приглашая в клуб посторонних. Ровно в полночь он возвращался домой, никогда не оставаясь на ночь в прекрасных комфортабельных комнатах, которые Реформ-клуб предоставляет для этой цели своим членам. Из двадцати четырех часов он десять проводил дома — либо в постели, либо за туалетом. Если он прогуливался, то неизменно мерил своими ровными шагами приемный зал клуба, выложенный мозаикой, или расхаживал по галлерее, увенчанной куполом из голубого стекла, покоящимся на двадцати ионических колоннах красного порфира.

Кухни, кладовые, буфеты, рыбные садки и молочные его клуба снабжали его к завтраку и обеду отборнейшими продуктами; клубные лакеи — торжественные личности во фраках и башмаках на байковой подошве — прислуживали ему, подавая кушанье в особой фарфоровой посуде; стол был накрыт превосходным полотном и уставлен бесподобными бокалами для шерри, портвейна и кларета, настоенного на корице, гвоздике и адианте, принадлежащими клубу. И даже лед, который доставлялся с большими затратами прямо с американских озер и сохранял эти напитки достаточно прохладными, являлся достопримечательностью Реформ-клуба.

Если жить так означает быть чудаком, то следует признать, что чудачество имеет свои хорошие стороны.

Дом на Севиль-Роу не блистал роскошью, но отличался изысканным комфортом. При неизменных привычках его хозяина обязанности прислуги сводились к немногому. Однако Филеас Фогг требовал от своего единственного слуги исключительной точности и аккуратности. Как раз сегодня, 2 октября, Филеас Фогг рассчитал своего лакея Джемса Форстера, который оказался виновным в том, что принес своему хозяину воду для бритья, нагретую до 84 градусов по Фаренгейту вместо 86 градусов; теперь хозяин ждал его преемника, который должен был притти между одиннадцатью часами и половиной двенадцатого.

Филеас Фогг плотно сидел в кресле, сдвинув ноги, как солдат на смотру. Опершись руками на колени и вытянувшись, подняв голову, он следил за движением стрелки часов, которые одновременно показывали часы, минуты, секунды, числа, дни недели, месяц и год. Ровно в половине двенадцатого Филеас Фогг, следуя своей ежедневной привычке, должен был выйти из дому и отправиться в Реформ-клуб.

В эту минуту раздался стук в дверь гостиной, где находился Филеас Фогг.

Появился уволенный Джемс Форстер.

— Новый слуга, — сказал он.

Парень лет тридцати с поклоном вошел в комнату.

— Вы француз и вас зовут Джон? — спросил Филеас Фогг.

— Жан, с вашего позволения, — ответил вошедший. — Жан Паспарту́. Это прозвище пристало ко мне давно, и оно доказывает, что я способен выпутаться из любого затруднения[11]. Я считаю себя честным малым, но, сказать откровенно, перепробовал немало профессий. Я был бродячим певцом, наездником в цирке и канатным плясуном. Потом, чтобы от моих талантов было больше пользы другим, я стал учителем гимнастики и, наконец, поступил в Париже в пожарные. В моем послужном списке есть несколько недурных пожаров. Но вот уже пять лет, как я покинул Францию и, чтобы насладиться семейною жизнью, служу в Англии лакеем. И вот, оставшись без места и узнав, что мистер Филеас Фогг самый аккуратный человек и самый большой домосед во всем Соединенном королевстве[12], я явился к нему в надежде зажить спокойно и навсегда позабыть о том, что меня зовут Паспарту.

— Паспарту мне подходит, — ответил джентльмен. — Мне вас рекомендовали. У меня хорошие сведения о вас. Вам известны мои условия?

— Да.

— Хорошо. Который час на ваших часах?

— Одиннадцать часов двадцать две минуты, — ответил Паспарту, извлекая из недр жилетного кармана громадные серебряные часы.

— Они отстают, — сказал Филеас Фогг.

— Простите, сударь, но это невозможно.

— Они отстают на четыре минуты. Это несущественно. Достаточно установить расхождение. Итак, начиная с этого момента, с одиннадцати часов двадцати девяти минут утра среды, второго октября тысяча восемьсот семьдесят второго года, вы у меня на службе.

Сказав это, Филеас Фогг поднялся, взял левой рукой шляпу, движением автомата надел ее на голову и вышел из комнаты, не прибавив больше ни слова.

Паспарту слышал, как наружная дверь хлопнула: это вышел его новый хозяин; затем она хлопнула второй раз: это ушел его предшественник Джемс Форстер.

Паспарту остался один в доме на Севиль-Роу.

Глава II

— Честное слово, — промолвил немного ошарашенный Паспарту, — таких молодцов, как мой новый хозяин, я встречал только у мадам Тюссо[13].

Надо сказать, что «молодцы» мадам Тюссо — это восковые фигуры, весьма популярные в Лондоне, которым, действительно, недостает только дара слова, чтобы стать живыми.

За несколько минут разговора с Филеасом Фоггом Паспарту успел, хотя и бегло, но достаточно подробно разглядеть своего хозяина. Это был мужчина на вид лет сорока, высокого роста, с красивой и благородной внешностью, которую не портила некоторая дородность, с белокурыми усами и бакенами; на лбу — ни одной морщины, цвет лица матовый, зубы безукоризненные. Казалось, он в большой степени обладал тем, что физиономисты[14] называют «спокойствием в движении», — свойством, присущим тем людям, которые больше делают, чем говорят. Спокойный, флегматичный, с ясным, ровным взглядом, он представлял совершенный тип хладнокровного англичанина, каких немало встречается в Соединенном королевстве. Во всех жизненных обстоятельствах такой человек остается тем же уравновешенным существом, все части тела которого правильно соразмерены, столь же прекрасно выверенным, как хороший хронометр. И действительно, Филеас Фогг олицетворял точность, что было ясно по «выражению его рук и ног», потому что у человека, так же как и у животных, конечности являются лучшим выражением его страстей.

Филеас Фогг был из тех математически-точных людей, которые никогда не спешат и всегда поспевают вовремя, экономя при этом каждое движение. Он не делал ни одного лишнего шага и шел всегда напрямик, никогда не глазел по сторонам и не позволял себе ненужных жестов. Его ни разу не видели взволнованным или растерявшимся. Это был самый неторопливый человек в мире, но тем не менее он никогда не опаздывал. Неудивительно, что он жил одиноко и, если можно так выразиться, вне всяких общественных связей. Он знал, что в жизни приходится тереться между людьми, а так как трение замедляет движение, он держался от людей в стороне.

Что же касается Жана, по прозвищу Паспарту, истого парижанина, то он вот уже пять лет жил в Англии в должности слуги и тщетно искал себе хозяина, к которому мог бы привязаться.

Паспарту не походил ни на одного из тех Фронтенов или Маскарилей[15], которые ходят, задрав нос и подняв плечи, и ведут себя, как бесстыдные наглецы. Нет, Паспарту был честный малый, с приветливым лицом и пухлыми губами, всегда готовыми что-нибудь попробовать или кого-нибудь поцеловать, кроткий, услужливый парень, со славной круглой башкой, в обладателе которой хочется видеть друга. У него были голубые глаза, румяные щеки, такие толстые, что он мог любоваться собственными скулами, широкая грудь и мощная мускулатура. Он отличался геркулесовской силой, которую развил еще в молодости постоянными упражнениями. Его темные волосы были слегка всклокочены. Если скульпторы античной древности знали восемнадцать способов укладывать волосы Минервы[16], то Паспарту знал лишь один способ укладывать свои: два-три взмаха гребешком — и прическа готова.

Сказать заранее, уживется ли этот экспансивный парень с пунктуальным Филеасом Фоггом, не позволяло самое элементарное благоразумие. Будет ли Паспарту тем аккуратным слугой, какой требовался его хозяину? Это можно было проверить только на практике. Проведя, как известно, довольно бурную молодость, Паспарту жаждал теперь покоя. Наслышавшись об английской методичности и о вошедшем в поговорку хладнокровии английских джентльменов, он отправился искать счастья в Англию. Но до сих пор судьба ему не благоприятствовала. Он нигде не мог прочно устроиться, хотя сменил уже десять домов. Всюду хозяева были своенравны, неровны в обращении, искали приключений или часто переезжали с места на место. Это не могло удовлетворить Паспарту. Его последний хозяин, член парламента, молодой лорд Лонгсферри, после ночей, проведенных в «устричных залах» близ Хай-Маркета[17], возвращался весьма часто домой на плечах полисменов. Паспарту, желая прежде всего сохранить уважение к хозяину, рискнул высказать ему по этому поводу несколько почтительных замечаний, которые, однако, были приняты недоброжелательно, и Паспарту покинул его.

В это время он узнал, что Филеас Фогг, эсквайр, ищет слугу. Он навел справки об этом джентльмене. Человек, который ведет столь правильный образ жизни, всегда ночует дома, не путешествует, никогда не отлучается из дому даже на сутки, был как раз тем, кого он искал. Он отправился к Филеасу Фоггу и поступил к нему на службу при уже описанных обстоятельствах.

Паспарту (пробило уже половину двенадцатого) находился в доме на Севиль-Роу один. Немедленно он начал осмотр нового жилища. Он обошел весь дом, с чердака до подвала. Ему понравился этот чистый, хорошо устроенный, строгий, пуританский дом. Он походил на прекрасную раковину улитки, но на раковину, освещаемую и отапливаемую газом, так как здесь углеводород служил для всех нужд отопления и освещения. Паспарту без труда нашел на третьем этаже предназначенную ему комнату. Электрический звонок и слуховые трубки соединяли ее с комнатами первого и второго этажей. На камине стояли электрические часы, соединенные с часами в спальне Филеаса Фогга, и оба маятника ударяли в одну и ту же секунду.

«Это как раз по мне, это как раз по мне», повторял Паспарту.

Над часами он заметил исписанную бумажку. Это было расписание его ежедневной работы. Он прочел его. С восьми часов утра, когда Филеас Фогг вставал, и до половины двенадцатого, когда он выходил из дому и отправлялся завтракать в Реформ-клуб, были предусмотрены все подробности обслуживания: чай с поджаренным хлебом — в восемь часов двадцать три минуты, вода для бритья — в девять часов тридцать семь минут, без двадцати десять — прическа, и т. п. И далее, с половины двенадцатого до полуночи — часа, в который методический джентльмен ложился спать, — все было расписано, предусмотрено, упорядочено. Паспарту с удовольствием перечитывал это расписание и заучивал наизусть его параграфы.

Что же касается гардероба джентльмена, то он был прекрасно организован: каждая пара брюк, фрак или жилет имели свой порядковый номер, отмеченный во входящем или исходящем реестре, указывающем дату, и когда, смотря по сезону, их следовало надевать. В таком же порядке находилась и обувь.

В общем, этот дом на Севиль-Роу — храм беспорядка во времена знаменитого, но беспутного Шеридана — был теперь комфортабельно обставлен и обнаруживал во всем хороший достаток. Там не было библиотеки, не было книг, так как мистер Фогг не чувствовал в них надобности. Реформ-клуб предоставлял в распоряжение своих членов две библиотеки: в одной находилась беллетристика, в другой — книги по вопросам права и политики. В спальне Филеаса Фогга стоял несгораемый шкаф средней величины, конструкция которого прекрасно защищала хранящиеся в нем ценности как от пожара, так и от воров. В доме не было никакого оружия — ни охотничьих, ни военных принадлежностей. Все указывало на самый мирный образ жизни хозяина.

Рассмотрев в мельчайших подробностях свое новое жилище, Паспарту потер руки, улыбнулся во всю ширь своего лица и радостно произнес:

— Это мне нравится! Это как раз по мне! Мы прекрасно сговоримся с мистером Фоггом. Какой домосед и настоящее воплощение точности! Не человек, а машина! Ну что ж, я ничего не имею против того, чтобы служить машине.

Глава III,

Филеас Фогг вышел из своего дома на Севиль-Роу в половине двенадцатого и, поставив пятьсот семьдесят пять раз правую ногу впереди левой и пятьсот семьдесят шесть раз левую впереди правой, достиг в Пэль-Мэле здания Реформ-клуба — здания, постройка которого стоила не меньше трех миллионов.

Филеас Фогг прошел прямо в столовую, все девять окон которой были открыты и выходили в прекрасный сад, где осень уже позолотила деревья. Там он занял свое обычное место за столиком, где его уже ожидал прибор. Завтрак состоял из закусок, отварной рыбы под соусом «ридинг», кровавого ростбифа с приправой из мухоморов, пирога с ревенем и крыжовником и куска честерского сыра; все это было запито несколькими чашками превосходного чая, выращенного специально для Реформ-клуба.

В двенадцать сорок семь наш джентльмен встал и направился в большой салон — роскошную комнату, увешанную картинами в роскошных рамах. Там слуга подал ему еще не разрезанный номер «Таймса», и Филеас Фогг тщательно разрезал его листы, выказав при этом сноровку, доказывающую большую привычку к этой весьма сложной и тонкой операции.

Чтение этой газеты заняло Филеаса Фогга до трех часов сорока пяти минут; изучение «Стандарда» продолжалось до обеда, во всем похожего на завтрак и отличавшегося от него лишь прибавлением «королевского британского соуса».

Вез двадцати шесть наш джентльмен снова вышел в большой салон и погрузился в чтение «Морнинг Кроникл»[18]. Получасом позднее несколько членов Реформ-клуба появились в салоне и подошли к камину, в котором пылал огонь. Это были обычные партнеры мистера Филеаса Фогга, такие же, как и он, заядлые игроки в вист: инженер Эндрью Стюарт, банкиры Джон Селливан и Семюэль Фоллентин, пивовар Томас Фленген и Готье Ральф, один из директоров Английского банка, — всё люди богатые и пользовавшиеся почетом даже в этом клубе, среди членов которого были знаменитости промышленного и финансового мира.

— Ну, Ральф, как обстоят дела с кражей? — спросил Томас Фленген.

— Банку, видимо, придется проститься со своими деньгами, — заметил Эндрью Стюарт.

— А я, наоборот, думаю, что мы все же наложим руку на вора, — заметил Готье Ральф. — Мы разослали ловких полицейских агентов и в Америку, и в Европу, и во все главнейшие портовые города, так что этому господину будет очень трудно ускользнуть.

— Так, значит, приметы вора известны? — спросил Эндрью Стюарт.

— Во-первых, это не вор, — серьезно ответил Готье Ральф.

— Как не вор? Этот молодчик стащил пятьдесят пять тысяч фунтов стерлингов[19] банковыми билетами, а вы говорите — не вор!

— Нет, — повторил Готье Ральф.

— Значит, это делец? — спросил Джон Селливан.

— «Морнинг Кроникл» уверяет, что это — джентльмен.

Эти слова принадлежали Филеасу Фоггу, голова которого поднялась над грудой наваленных вокруг него газет. Он поздоровался со своими партнерами, которые ответили тем же.

Событие, о котором с таким увлечением писали все газеты Соединенного королевства, произошло три дня назад — 29 сентября. Связка банковых билетов на огромную сумму — пятьдесят пять тысяч фунтов стерлингов — была похищена с конторки главного кассира Английского банка.

В ответ на удивленный вопрос, как могла произойти подобная кража, помощник управляющего банком Готье Ральф говорил лишь одно: «В эту минуту кассир вписывал на приход поступление в три шиллинга и шесть пенсов, а за всем ведь не углядишь».

Чтобы обстоятельства этого дела стали более понятны, уместно заметить, что замечательное учреждение, именуемое Английским банком, самым тщательным образом оберегает достоинство своих клиентов и поэтому не имеет ни охраны, ни даже решеток. Золото, серебро, банковые билеты лежат свободно повсюду и предоставлены, так сказать, «на милость» первого встречного. Разве прилично подвергать сомнению честность своих посетителей? Один из самых внимательных наблюдателей английских нравов рассказывал такой случай. Как-то раз в одной из зал банка его заинтересовал выставленный на конторке золотой слиток весом в семь-восемь фунтов. Он взял этот слиток, осмотрел его и передал соседу, а тот — другому, так что слиток, путешествуя из рук в руки, скрылся в глубине темного коридора и вернулся на свое место лишь через полчаса, причем кассир не удостоил его даже взглядом.

Но 29 сентября дело обстояло несколько иначе. Пачка банковых билетов не вернулась на место, и, когда великолепные часы, висевшие в отделении чеков, пробили пять часов — время окончания работы, — Английскому банку ничего не оставалось, как записать эти пятьдесят пять тысяч фунтов стерлингов в графу убытков.

Когда факт кражи был должным образом установлен, сыщики, выбранные из числа наиболее ловких агентов сыскного отделения, были разосланы по главнейшим портам — в Ливерпуль, Глазго, Гавр, Суэц, Бриндизи, Нью-Йорк и другие, с обещанием в случае удачи премии в две тысячи фунтов стерлингов и, кроме того, пяти процентов с найденной суммы. В ожидании сведений, которые они надеялись получить в результате начавшегося следствия, эти сыщики организовали тщательное наблюдение за всеми прибывающими и отъезжающими путешественниками.

Как утверждала «Морнинг Кроникл», можно было предположить, что лицо, совершившее кражу, не принадлежало ни к одной из воровских организаций Англии. В тот самый день, 29 сентября, многие видели некоего тщательно одетого джентльмена почтенного вида и с прекрасными манерами, который расхаживал в зале выплат, где произошла кража. Следствие позволило точно установить приметы этого джентльмена, и они немедленно были разосланы всем сыщикам Соединенного королевства и континента. Некоторые проницательные умы, и в том числе Готье Ральф, были твердо уверены, что вору не ускользнуть.

Само собой понятно, что это происшествие стояло в центре внимания Лондона и всей Англии. О нем спорили повсюду, обсуждая все «за» и «против» успеха действий столичной полиции. Не удивительно поэтому, что и среди членов Реформ-клуба слышались подобные разговоры, тем более, что один из собеседников был помощником управляющего банком.

Достопочтенный Готье Ральф нисколько не сомневался в результатах поисков, считая, что назначенная премия должна изрядно подстегнуть усердие и сообразительность агентов. Но его товарищ Эндрью Стюарт далеко не разделял этого мнения. Спор продолжался и за карточным столом. Стюарт сидел против Фленгена, Фоллентин — против Филеаса Фогга. Во время игры партнеры не разговаривали, но между робберами[20] прерванная беседа возобновлялась с еще большим жаром.

— Я полагаю, — сказал Эндрью Стюарт, — что все шансы на стороне вора; это, без сомнения, ловкий парень.

— Ну, нет! — ответил Ральф. — Нет ни одной страны, где бы он мог укрыться.

— Что вы!

— Куда же ему, по-вашему, поехать?

— Не знаю, — ответил Эндрью Стюарт. — Во всяком случае, мир велик.

— Когда-то был велик, — вполголоса заметил Филеас Фогг. — Снимите! — добавил он, передавая карты Томасу Фленгену.

На время роббера спор затих. Но вскоре Эндрью Стюарт возобновил его.

— Как это: «Когда-то был»? — сказал он. — Разве земля уменьшилась?

— Без сомнения, — ответил Готье Ральф. — Я согласен с мистером Фоггом: земля уменьшилась, раз ее можно теперь объехать в десять раз быстрее, чем сто лет назад. А это в данном случае ускоряет поиски.

— И облегчает вору бегство.

— Мистер Стюарт, ваш ход, — сказал Филеас Фогг.

Но недоверчивый Стюарт не унимался и после окончания партии снова возобновил разговор.

— Надо признаться, мистер Ральф, — сказал он, — вы избрали действительно забавный способ доказательства того, что земля уменьшилась! Итак, если теперь ее можно объехать в три месяца…

— Всего в восемьдесят дней, — сказал Филеас Фогг.

— Совершенно верно, — заявил Джон Селливан, — в восемьдесят дней, с тех пор как открыто движение по линии между Роталем и Аллахабадом, по Великой индийской железной дороге. Вот расчет, составленный «Морнинг Кроникл»:

— Да, восемьдесят дней! — воскликнул Эндрью Стюарт, который от волнения сбросил козыря. — Но не учитывая помех от дурной погоды, встречных ветров, кораблекрушений, железнодорожных катастроф и так далее.

— Все это учтено, — ответил Филеас Фогг, продолжая играть, хотя спор уже мешал игре.

— Даже если индусы или индейцы разберут рельсы, — горячился Эндрью Стюарт, — если они остановят поезд, разграбят вагоны, оскальпируют пассажиров!

— Все это учтено, — повторил Филеас Фогг и объявил, бросая карты на стол. — Два старших козыря!

Эндрью Стюарт, которому была очередь сдавать, собрал карты, говоря:

— Теоретически вы правы, мистер Фогг, но на практике…

— И на практике тоже, мистер Стюарт.

— Хотел бы я посмотреть, как это у вас выйдет!

— Это зависит от вас. Поедемте вместе.

— Сохрани боже! — воскликнул Стюарт. — Но бьюсь об заклад на четыре тысячи фунтов, что такое путешествие, при подобных условиях, невозможно.

— Напротив, вполне возможно, — возразил мистер Фогг.

— Ну что же, поезжайте!

— Вокруг света в восемьдесят дней?

— Да!

— Охотно!

— Когда?

— Немедленно.

— Это безумие! — воскликнул Эндрью Стюарт, которого начало раздражать упрямство партнера. — Довольно! Давайте лучше играть!

— В таком случае сдайте снова, — заметил Филеас Фогг. — В сдаче ошибка.

Эндрью Стюарт лихорадочно собрал карты, затем вдруг бросил их на стол:

— Хорошо, мистер Фогг, я ставлю четыре тысячи фунтов!

— Дорогой Стюарт, — сказал Фоллентин, — успокойтесь, это ведь не всерьез.

— Когда я держу пари, то это всегда всерьез, — ответил Эндрью Стюарт.

— Идет! — сказал мистер Фогг. Потом, обернувшись к своим партнерам, добавил: — У меня двадцать тысяч фунтов стерлингов лежат в банке братьев Беринг. Я охотно рискну этой суммой…

— Двадцать тысяч фунтов! — воскликнул Джон Селливан. — Двадцать тысяч фунтов, которых вы можете лишиться из-за непредвиденной задержки.

— Непредвиденного не существует, — просто ответил Филеас Фогг.

— Мистер Фогг, но ведь срок в восемьдесят дней взят как минимальный!

— Хорошо использованный минимум вполне достаточен.

— Но, чтобы не опоздать, придется с математической точностью перескакивать с поезда на пароход и с парохода на поезд!

— Я и сделаю это с математической точностью.

— Это просто шутка!

— Настоящий англичанин никогда не шутит, если дело идет о такой серьезной вещи, как пари, — ответил Филеас Фогг. — Бьюсь об заклад на двадцать тысяч фунтов против всякого желающего, что объеду вокруг Земли не больше чем в восемьдесят дней, то есть в тысячу девятьсот двадцать часов, или сто пятнадцать тысяч двести минут. Вы согласны?

— Мы согласны, — ответили Стюарт, Фоллентин, Селливан, Фленген и Ральф, переговорив между собою.

— Хорошо, — сказал мистер Фогг. — Поезд в Дувр отходит в восемь сорок пять. Я поеду этим поездом.

— Сегодня же? — спросил Стюарт.

— Да, сегодня, — ответил Филеас Фогг. — Итак, — добавил он, взглянув в карманный календарь, — сегодня у нас среда, второе октября, и я должен снова быть в Лондоне, в этом же самом салоне Реформ-клуба, в субботу, двадцать первого декабря, в восемь часов сорок пять минут вечера. В противном случае двадцать тысяч фунтов стерлингов, которые лежат в настоящее время на моем текущем счету в банке братьев Беринг, будут по праву и справедливости принадлежать вам. Вот чек на эту сумму.

Протокол пари был составлен и тут же подписан шестью участниками. Филеас Фогг оставался невозмутимым. Конечно, он заключал пари не для того, чтобы на этом заработать. Он поставил лишь двадцать тысяч фунтов — половину своего состояния, так как предвидел, что вторую половину ему, быть может, придется израсходовать, чтобы благополучно довести до конца этот трудный, чтобы не сказать невыполнимый, проект. Что касается его противников, то их смущал не столько размер заклада, сколько сознание нечестности подобной борьбы.

Пробило семь часов. Партнеры предложили мистеру Фоггу прекратить игру, чтобы приготовиться к путешествию.

— Я всегда готов, — невозмутимо ответствовал джентльмен, сдавая карты. — Бубны козыри, — сказал он. — Мистер Стюарт, ваш ход!

Глава IV,

В семь часов двадцать пять минут Филеас Фогг, выиграв в вист около двадцати гиней, распрощался со своими достопочтенными партнерами и покинул Реформ-клуб. В семь часов пятьдесят минут он отпер дверь и вошел к себе в дом.

Паспарту, успевший уже изучить расписание, был несколько удивлен, что мистер Фогг погрешил против точности и явился в неурочное время. Согласно расписанию, обитатель дома на Севиль-Роу должен был возвратиться только в полночь.

Филеас Фогг сразу же прошел в свою комнату и оттуда позвал:

— Паспарту!

Паспарту не ответил. Этот зов не мог относиться к нему: сейчас было не его время.

— Паспарту! — повторил мистер Фогг, не повышая голоса.

Вошел Паспарту.

— Я вас зову второй раз, — заметил мистер Фогг.

— Да, но сейчас не полночь, — ответил Паспарту с часами в руках.

— Я это знаю, — ответил Филеас Фогг, — и не упрекаю вас. Через десять минут мы отправляемся в Дувр и Кале.

Что-то вроде гримасы показалось на круглом лице француза. Он, очевидно, плохо расслышал.

— Вы переезжаете, сударь? — спросил он.

— Да, — ответил Филеас Фогг. — Мы отправляемся в кругосветное путешествие.

Паспарту вытаращил глаза, поднял брови, раскинул руки и как-то обмяк. Всем своим видом он являл изумление, доходившее до крайней степени.

— Кругосветное путешествие… — бормотал он.

— В восемьдесят дней, — продолжал Фогг. — Поэтому нам нельзя терять ни минуты.

— А вещи? — сказал Паспарту, ошеломленно качая головой.

— Никаких вещей. Только ручной саквояж с парой шерстяных рубашек и тремя парами носков. То же самое — для вас. Остальное мы купим в дороге. Захватите мой плащ и дорожное одеяло. Наденьте крепкую обувь. Впрочем, нам совсем или почти совсем не придется ходить пешком. Ступайте!

Паспарту хотел что-то ответить, но не мог. Он вышел из комнаты мистера Фогга, поднялся к себе и, упав на стул, недовольно произнес:

— Вот так штука! А я-то думал пожить спокойно…

Затем он машинально занялся приготовлениями к отъезду.

Вокруг света в восемьдесят дней! Уж не имеет ли он дело с сумасшедшим? Нет… Может быть, это шутка? Они едут в Дувр? Хорошо! В Кале? Ладно. В конце концов, это не могло особенно огорчить нашего парня: вот уже пять лет, как он не ступал на землю своей родины. Может быть, они доберутся и до Парижа? Ну что ж, честное слово, он с удовольствием вновь увидит великую столицу! Конечно, уж такой основательный джентльмен, как мистер Фогг, задержится там подольше! Пусть так, но все же он снимается с места, переезжает, этот прежде столь неподвижный джентльмен.

В восемь часов Паспарту уложил в саквояж свои скромные пожитки и вещи мистера Фогга; затем, все еще смущенный духом, он покинул свою комнату, заботливо заперев ее на ключ, и вошел к своему хозяину.

Мистер Фогг был готов. В руках он держал знаменитый железнодорожный и пароходный справочник Бредшо, который должен был служить ему во время путешествия.

Он взял саквояж из рук Паспарту, открыл его и бросил туда объемистую связку банковых билетов, которые имеют хождение во всем мире.

— Вы ничего не забыли? — спросил он.

— Ничего, сударь.

— Мой плащ и одеяло?

— Вот они.

— Хорошо, возьмите саквояж.

Мистер Фогг передал саквояж Паспарту.

— Берегите его, — добавил он. — Здесь двадцать тысяч фунтов.

Саквояж чуть не выскользнул из рук Паспарту, словно эти двадцать тысяч фунтов были в золотых монетах и обладали изрядным весом.

Хозяин и слуга вышли на улицу, и входная дверь была заперта на два поворота ключа.

Стоянка извозчиков находилась в конце Севиль-Роу, Филеас Фогг и его слуга сели в кэб[21], который быстро повез их к вокзалу Чаринг-Кросс.

В восемь часов двадцать минут кэб остановился перед воротами вокзала. Паспарту выскочил из экипажа. Его хозяин последовал за ним и расплатился с кучером.

В это время какая-то нищенка, державшая за руку ребенка, босая, в рваной шали, подошла к мистеру Фоггу и попросила милостыню.

Мистер Фогг вынул из кармана двадцать гиней, которые выиграл в вист, и подал их нищенке со словами:

— Возьмите их, моя милая. Я рад, что встретил вас!

И прошел дальше.

Паспарту почувствовал в глазах влагу. Хозяин тронул его сердце.

Они вошли в большой зал вокзала. Филеас Фогг приказал Паспарту взять два билета первого класса до Парижа. Вскоре он увидал пятерых своих коллег по Реформ-клубу.

— Джентльмены, я уезжаю, — сказал он. — Визы, поставленные на паспорте, который я беру с собой специально для этой цели, позволят вам проконтролировать мой маршрут.

— О, мистер Фогг, — учтиво ответил Готье Ральф, — это совершенно излишне. Мы вполне доверяем вашему слову джентльмена.

— Так все же будет лучше, — сказал мистер Фогг.

— Вы не забыли, что должны вернуться…— начал Эндрью Стюарт.

— …через восемьдесят дней, — ответил мистер Фогг, — в субботу, двадцать первого декабря тысяча восемьсот семьдесят второго года, в восемь часов сорок пять минут вечера. До свиданья джентльмены!

В восемь сорок Филеас Фогг и его слуга заняли места в купе. В восемь сорок пять раздался продолжительный свисток, и поезд тронулся.

Ночь была темная, моросил мелкий дождь. Филеас Фогг молчал, откинувшись в угол. Паспарту, все еще ошеломленный, машинально прижимал к груди саквояж с банковыми билетами.

Но не успел поезд пройти Сайденхэм, как Паспарту испустил крик отчаяния.

— Что с вами? — спросил мистер Фогг.

— В спешке… от волнения… я забыл…

— Что забыли?

— Погасить газовый рожок в моей комнате!

— Ну что же, — спокойно ответил мистер Фогг, — он будет гореть за ваш счет.

Глава V

Покидая Лондон, Филеас Фогг нисколько не сомневался в том, что его отъезд вызовет большой шум. Известие о пари сперва распространилось по Реформ-клубу и породило сильное возбуждение среди членов этой почтенной корпорации. Вскоре с помощью репортеров это возбуждение охватило газеты, а затем и население Лондона и всего Соединенного королевства.

«Вопрос о кругосветном путешествии» комментировался, обсуждался, разбирался с такой горячностью и страстью, словно дело касалось какого-нибудь нового Алабамского вопроса[22]. Одни приняли сторону Филеаса Фогга, другие — а их вскоре оказалось значительное большинство — выступали против него. Совершить кругосветное путешествие не в теории и на бумаге, а на деле, в минимум времени и с помощью современных средств передвижения? Это не только немыслимо, — это безумие!

«Таймс», «Стандард», «Ивнинг Стар», «Морнинг Кроникл» и двадцать других крупных газет высказались против мистера Фогга. Один лишь «Дейли Телеграф» до некоторой степени поддерживал его. Большинство смотрело на Филеаса Фогга как на маниака, сумасшедшего, а его коллег из Реформ-клуба порицали за то, что они согласились на пари с человеком, умственные способности которого явно были не в порядке.

В печати по этому поводу появился ряд весьма страстных, но строго логических статей. Всем известно, какой интерес в Англии возбуждают вопросы, касающиеся географии. Поэтому не было ни одного читателя, к какому бы классу он ни принадлежал, который бы не проглатывал столбцы газет, посвященные «делу Филеаса Фогга».

В первые дни несколько смелых умов — главным образом женщины — были за него, особенно после того, как «Иллюстрейтед Лондон Ньюс» поместил его портрет, воспроизведенный с фотографии, хранившейся в архивах Реформ-клуба. Некоторые джентльмены осмеливались даже говорить: «А почему бы и нет? Случались вещи и более необычайные». В большинстве своем это были читатели «Дейли Телеграф». Но вскоре стало заметно, что и эта газета начинает сдавать.

7 октября появилась длинная статья в «Известиях Королевского географического общества». Она разбирала вопрос со всех точек зрения и ясно доказывала всю абсурдность затеянного предприятия. Из этой статьи следовало, что все было против путешественника: и преграды, которые ставятся людьми, и препятствия стихийные. Чтобы выполнить этот проект, надо было допустить совершенно чудесную согласованность часов прибытия и отбытия, согласованность, которой не существует, и не может существовать. Пожалуй, в Европе, где расстояния не так уж велики, можно было еще рассчитывать на точность сроков отхода и прихода поездов, но разве можно основывать выполнение подобного предприятия на точности расписания, рассчитывая пересечь в три дня Индию и в семь дней Соединенные Штаты? Поломки машин, крушения, столкновения, ненастье, снежные заносы — не направлено ли все это против Филеаса Фогга? И, путешествуя зимой на пароходе, не будет ли он во власти ветров и туманов? Да разве редки случаи, когда даже самые быстроходные суда океанских линий опаздывают на два-три дня? А ведь достаточно одного опоздания — лишь одного! — чтобы вся последовательность маршрута оказалась непоправимо нарушенной. Если Филеас Фогг опоздает к отплытию парохода хотя бы на несколько часов, ему придется ждать следующего, и дальнейшее путешествие потеряет всякий смысл.

Статья наделала много шуму. Почти все газеты ее перепечатали, и акции Филеаса Фогга сильно пали.

В первые дни после отъезда нашего джентльмена исход его предприятия стал объектом крупных сделок. Всем известно, что представляют собою в Англии любители пари, — люди, куда более одаренные и возвышенные, чем обыкновенные игроки. Держать пари — это свойство английского характера. Вот почему не только члены Реформ-клуба ставили крупные ставки «за» и «против» Филеаса Фогга; рядовая публика тоже приняла участие в этой игре. Филеас Фогг, словно беговая лошадь, был вписан в своего рода стедбук[23]. Он оказался ценностью, которая тотчас же стала котироваться на лондонском рынке. «Филеаса Фогга» покупали и продавали с обязательной поставкой или условно; он был объектом огромных сделок. Но спустя пять дней после его отъезда, когда появилась статья в «Известиях Королевского географического общества», началось массовое предложение. «Филеас Фогг» падал в цене: его предлагали целыми пакетами. Сначала его брали по пять или по десять, потом по двадцать, по пятьдесят или по сто против одного.

Наконец у него остался только один сторонник. Это был старый паралитик, лорд Олбермейль. Почтенный джентльмен, прикованный к креслу, отдал бы все свое состояние, чтобы объехать кругом света хоть в десять лет! Он поставил за Филеаса Фогга пять тысяч фунтов стерлингов. И когда ему указывали на всю вздорность и бесполезность этой затеи, он неизменно отвечал: «Если кругосветное путешествие в восемьдесят дней осуществимо, пусть англичанин осуществит его первый!»

Итак, число сторонников Филеаса Фогга все больше и больше таяло; все играющие не без основания восставали против него; его брали не меньше чем за полтораста или двести против одного. А через семь дней после отъезда нашего джентльмена одно совершенно неожиданное событие привело к тому, что он совсем перестал котироваться.

В этот самый день, в девять часов вечера, директор столичной полиции получил следующую телеграмму:

Эффект этой телеграммы был огромный. Тотчас же почтенный джентльмен превратился в похитителя банковых билетов. Его фотография, хранящаяся в Реформ-клубе вместе с фотографиями всех его коллег, была тщательно изучена. Она точь-в-точь походила на человека, приметы которого были установлены следствием. Всем припомнился таинственный образ жизни Филеаса Фогга, его склонность к уединению, неожиданный отъезд, и стало очевидным, что этот человек, под предлогом кругосветного путешествия, прикрываясь бессмысленным пари, стремится только к одному: сбить с толку агентов английской полиции.

Глава VI,

Вышеприведенная телеграмма, касающаяся мистера Филеаса Фогга, была послана при следующих обстоятельствах.

В среду, 9 октября, к одиннадцати часам утра в Суэце ожидался пароход Восточной компании «Монголия» водоизмещением в две тысячи восемьсот тонн, номинальной мощности в пятьсот лошадиных сил. «Монголия» совершала регулярные рейсы между Бриндизи и Бомбеем через Суэцкий канал. Это было одно из наиболее быстроходных судов компании, и оно всегда превышало свою официальную часовую скорость, которая была установлена в десять миль между Бриндизи и Суэцем и в девять миль пятьдесят три сотых[24] между Суэцем и Бомбеем.

В ожидании прибытия «Монголии» по набережной прогуливались два человека. Они расхаживали среди толпы туземцев и иностранцев, нахлынувших в этот город — еще недавно небольшое местечко, которому теперь великое творение Лесепса[25] обеспечивало большую будущность.

Один из них был консул Соединенного королевства в Суэце. Несмотря на мрачные предположения британского правительства и зловещие предсказания инженера Стефенсона, он каждый день мог видеть на канале английские суда, вдвое сократившие прежний путь из Англии в Индию вокруг мыса Доброй Надежды.

Другой был человек небольшого роста, худощавый, с нервным, довольно смышленым лицом и сурово нахмуренными бровями. Сквозь его длинные ресницы блестели живые глаза, которым он умел по желанию придавать безразличное выражение. В эту минуту он проявлял заметное нетерпение и беспокойно расхаживал взад и вперед по набережной.

Этого человека звали Фикс. Он был одним из тех «детективов», или агентов, английской полиции, которые были разосланы по различным портам после кражи в Английском банке. Фикс должен был тщательно наблюдать за путешественниками, проезжающими через Суэц, и в случае, если бы какой-нибудь из них показался ему подозрительным, выслеживать его в ожидании ордера на арест.

Два дня тому назад Фикс получил от директора столичной полиции приметы предполагаемого вора — того почтенного, хорошо одетого джентльмена, который был замечен в платежном зале банка в день кражи.

Вполне понятно, что сыщик, весьма прельщенный большой наградой, обещанной за поимку вора, с нетерпением ожидал прибытия «Монголии».

— Вы говорите, господин консул, что пароход не может опоздать? — в десятый раз спросил он.

— Не может, мистер Фикс, — ответил консул. — Он вчера был отмечен вблизи Порт-Саида, а оставшиеся его шестьдесят километров по каналу для такого судна — сущие пустяки. Говорю вам, «Монголия» всегда получает премию в двадцать пять фунтов, которые правительство выдает за каждые выигранные против расписания сутки.

— Этот пароход идет прямо из Бриндизи? — спросил Фикс.

— Прямо из Бриндизи, где он забирает индийскую почту. Оттуда он вышел в субботу, в пять часов дня. Имейте терпение, он не может опоздать. Но я, право, не понимаю, как вам удастся на основании полученных примет изловить вора, если он находится на борту «Монголии».

— Э, господин консул, — отвечал Фикс, — этих людей узнаёшь чутьем. Надо иметь особый нюх, особое чутье, которому помогают слух, зрение и обоняние. За свою жизнь я арестовал немало подобных джентльменов, и если только мой вор сейчас на борту парохода, он, уверяю вас, не ускользнет у меня из рук.

— Я был бы очень рад, мистер Фикс, так как дело касается крупной кражи.

— Великолепной кражи! — ответил с восторгом агент. — Пятьдесят пять тысяч фунтов стерлингов! Нам не часто попадаются такие случаи. Вор теперь мельчает. Он идет на виселицу ради нескольких шиллингов!

— Мистер Фикс, — ответил консул, — вы говорите так убедительно, что я от всего сердца желаю вам удачи, но снова повторяю: я боюсь, что при подобных условиях это слишком трудное дело. Знаете ли вы, что по имеющимся у вас приметам этот вор вполне похож на честного человека?

— Господин консул, — наставительно произнес полицейский, — крупные воры всегда похожи на честных людей. Вы, я думаю, понимаете, что тому, кто походит на мошенника, ничего не остается, как быть честным человеком; в противном случае его сейчас же арестуют. Честные физиономии — самые опасные. За ними надо следить внимательнее всего. Работа трудная, я согласен, но это скорее искусство, чем ремесло.

Как видно, сыщик Фикс не был лишен известного самомнения.

Между тем набережная понемногу оживала. Моряки разных национальностей, коммерсанты, маклеры, носильщики, феллахи[26] толпились у пристани. Чувствовалось, что скоро должен притти корабль.

Погода была довольно хорошая, но холодная, дул восточный ветер. Несколько минаретов вырисовывалось над городом под бледными лучами солнца. Мол длиной в две тысячи метров, словно рука, тянулся на юг по рейду Суэца. По Красному морю плавало несколько рыбачьих и каботажных судов[27]; некоторые из них сохраняли в своих очертаниях изящные пропорции античной галеры[28].

Бродя в толпе, Фикс, по профессиональной привычке, быстрым взглядом окидывал каждого прохожего.

Было половина одиннадцатого.

— Этот пароход не придет! — воскликнул он, услыхав бой портовых часов.

— Он уже близко, — ответил консул.

— Сколько времени простоит он в Суэце? — спросил Фикс.

— Четыре часа: он берет уголь. От Суэца до Адена, находящегося на другом конце Красного моря, — тысяча триста десять миль, так что надо как следует запастись топливом.

— А из Суэца корабль направляется прямо в Бомбей? — спросил Фикс.

— Да, прямым рейсом.

— В таком случае, если вор избрал этот путь и плывет на «Монголии», то, несомненно, он предполагает высадиться в Суэце, чтобы достичь голландских или французских владений в Азии. Он должен хорошо понимать, что Индия — английское владение и для него небезопасна.

— Да, если он не мастер своего дела, — заметил консул: — как вы сами знаете, английскому преступнику всегда легче скрыться в Лондоне, чем за границей.

После этих слов, заставивших агента задуматься, консул вернулся к себе в контору, находящуюся неподалеку от набережной. Оставшись один, полицейский инспектор окончательно поддался нервному возбуждению. У него было странное предчувствие, что вор должен находиться именно на борту «Монголии». И действительно, если этот молодчик оставил Англию с намерением пробраться в Новый Свет, то дорога через Индию, менее охраняемая, чем путь через Атлантический океан, непременно должна была привлечь его внимание.

Но Фикс не долго был погружен в эти размышления — громкие свистки возвестили о прибытии парохода. Толпа носильщиков и феллахов ринулась к пристани, грозя неприкосновенности боков и одежды публики. Дюжина лодок отчалила от пристани и направилась навстречу «Монголии».

Вскоре между берегами канала показался гигантский корпус самой «Монголии». Часы пробили одиннадцать, когда пароход стал на рейд, с большим шумом выпуская пары.

На борту парохода находилось довольно много пассажиров. Некоторые из них остались на палубе, чтобы полюбоваться живописной панорамой города; но большинство высадилось на берег с помощью шлюпок, облепивших «Монголию» плотным кольцом.

Фикс самым тщательным образом рассматривал каждого пассажира, сходящего на пристань.

В это время один из них, расталкивая феллахов, пристававших к нему с предложением услуг, подошел к сыщику и вежливо попросил указать местонахождение британского консульства. При этом пассажир показал ему паспорт, на котором, без сомнения, хотел поставить британскую визу.

Фикс инстинктивно взял паспорт и бросил беглый взгляд на приметы его владельца. Он с трудом удержал движение радости. Листок задрожал у него в руках. Приметы, указанные в паспорте, совпадали с теми, которые он получил от начальника столичной полиции.

— Это не ваш паспорт? — спросил он пассажира.

— Нет, — ответил тот, — это паспорт моего хозяина.

— А где ваш хозяин?

— Он остался на пароходе.

— Он должен явиться в консульство, чтобы его личность можно было удостоверить.

— Разве это нужно?

— Совершенно необходимо.

— А где же помещается консульство?

— Вон там, на углу площади, — сказал инспектор, показывая на дом, отстоявший не дальше двухсот шагов.

— Тогда мне придется пойти за хозяином и потревожить его, хотя это ему не слишком понравится.

Пассажир раскланялся с Фиксом и вернулся на борт парохода.

Глава VII,

Инспектор поспешно покинул набережную и скорыми шагами направился к консульству. Там он потребовал, чтобы его немедленно провели к консулу.

— Господин консул, — начал он без всяких предисловий, — я сильно подозреваю, что наш вор — на борту «Монголии».

И Фикс изложил ему свой разговор со слугой по поводу паспорта.

— Очень хорошо, мистер Фикс, — ответил консул, — я непрочь посмотреть на этого мошенника. Но он может и не притти ко мне в контору, если он действительно тот, кого вы в нем подозреваете. Воры не любят оставлять за собою следы, и к тому же формальность с паспортами теперь необязательна.

— Господин консул, — ответил агент, — если этот человек, как и следует полагать, умен, он придет.

— Чтобы визировать свой паспорт?

— Да. Я уверен, что у него паспорт в порядке, но надеюсь, что вы откажете ему в визе.

— Почему же? Если паспорт в порядке, — ответил консул, — то я не вправе отказать в визе.

— А между тем, господин консул, было бы очень хорошо, если бы мне удалось задержать здесь этого человека, пока не будет получен из Лондона ордер на его арест.

— Ну, это, мистер Фикс, уже ваше дело, — ответил консул, — но я здесь ничего не могу…

Консул не успел закончить фразы. В дверь постучали, и канцелярский служащий ввел в кабинет двух иностранцев, из которых один был тот самый слуга, что разговаривал с сыщиком.

Его хозяин представил свой паспорт и немногословно попросил консула завизировать его.

Тот взял паспорт и внимательно прочел его, в то время как Фикс из угла кабинета рассматривал пришедших, или, вернее, пожирал их глазами.

Кончив читать, консул спросил:

— Вы Филеас Фогг, эсквайр?

— Да, — ответил наш джентльмен.

— А этот человек — ваш слуга?

— Да, француз, по имени Паспарту.

— Вы прибыли из Лондона?

— Да.

— И направляетесь…

— В Бомбей.

— Хорошо, сударь. Вам известно, что формальность с визой необязательна и мы больше не требуем представления паспорта?

— Я это знаю, — ответил Филеас Фогг, — но хочу при помощи вашей визы засвидетельствовать свой проезд через Суэц.

— Прекрасно, сударь.

Консул подписал паспорт и поставил на нем дату и печать. Мистер Фогг оплатил положенный сбор и, холодно раскланявшись, вышел, сопровождаемый слугой.

— Ну что? — спросил Фикс.

— У него наружность вполне порядочного человека.

— Возможно, — ответил инспектор. — Но не в том дело. Не кажется ли вам, что этот флегматичный джентльмен точь-в-точь похож на вора, приметы которого я получил?

— Согласен. Но вы знаете, приметы всегда…

— Я проверю до конца, — ответил Фикс. — Мне кажется, что слуга не так загадочен, как его хозяин. К тому же француз не может удержаться, чтобы не поговорить.

Сказав это, агент вышел и отправился на поиски Паспарту.

Тем временем мистер Фогг, покинув консульство, направился на набережную. Там он отдал несколько приказаний своему слуге, затем нанял лодку, вернулся на «Монголию» и прошел к себе в каюту. Оставшись наедине, он взял записную книжку, где было записано следующее:

Мистер Фогг вписал все эти даты в маршрут, разграфленный на колонки, указывающие — начиная со 2 октября до 21 декабря — названия месяца, числа и дни недели предполагаемого прибытия и действительные даты прибытия во все главнейшие пункты: Париж, Бриндизи, Суэц, Бомбей, Калькутту, Сингапур, Гонконг, Иокогаму, Сан-Франциско, Нью-Йорк, Ливерпуль, Лондон. Это позволяло вычислить выигрыш или потерю во времени на каждом участке пути.

Методически размеченный маршрут давал возможность мистеру Фоггу в любое время проверить, опаздывает ли он, или идет впереди расписания.

Он записал тотчас же в среду, 9 октября, свое прибытие в Суэц, точно совпадающее с расписанием. До сих пор у него не было ни потери, ни выигрыша во времени.

Затем он приказал подать завтрак к себе в каюту. Что касается осмотра города, то об этом он даже и не подумал, так как принадлежал к той категории англичан, которые предоставляют своим слугам осматривать места, через которые они проезжают.

Глава VIII,

Очень скоро Фикс нашел Паспарту, который прогуливался по набережной, глазея по сторонам.

— Ну, как, мой друг, — спросил его Фикс, — ваше дело с паспортами улажено?

— Ах, это вы! — ответил француз. — Очень вам благодарен, у нас все в порядке.

— И теперь вы осматриваете местность?

— Да. Но мы едем так быстро, что кажется, будто путешествуешь во сне. Значит, мы сейчас в Суэце?

— В Суэце.

— В Египте?

— Да, в Египте.

— То есть в Африке?

— В Африке.

— В Африке! — повторил Паспарту. — Вот ни за что бы не поверил! Вы только подумайте, я и не помышлял ехать дальше Парижа, этой знаменитой столицы, которую мне удалось повидать только между семью часами двадцатью минутами и восемью часами сорока минутами утра — от Северного вокзала до Лионского, — да и то сквозь мокрые от дождя стекла кареты! А жаль! Мне так бы хотелось еще раз побывать на кладбище Пер-Лашез[29] и в цирке на Елисейских Полях![30]

— Так, значит, вы здорово спешили? — спросил полицейский инспектор.

— Я-то нет. Это все мой хозяин. Кстати, мне нужно еще купить сорочки и носки. Ведь мы поехали без вещей, с одним лишь ручным саквояжем.

— Я могу вас провести на базар, где вы найдете все, что вам нужно.

— Сударь, — ответил Паспарту, — вы, право, очень любезны.

Оба отправились в путь. Паспарту продолжал болтать.

— Только бы мне не опоздать на пароход! — беспокоился он.

— У вас еще много времени, — ответил Фикс. — Сейчас только полдень.

Паспарту вытащил свои громадные часы.

— Полдень! — повторил он. — Помилуйте! Сейчас только девять часов пятьдесят две минуты!

— Ваши часы отстают, — заметил Фикс.

— Мои часы! Наши родовые часы, которые достались мне от прадедушки! Они не ошибаются и на пять минут в год. Это же настоящий хронометр!

— Я понимаю, в чем дело, — сказал Фикс. — У вас все еще лондонское время, а оно приблизительно на два часа отстает от здешнего. Вам придется в каждой стране переводить часы на местное время.

— Мне! Переводить часы! — воскликнул Паспарту. — Никогда!

— Но тогда они не будут соответствовать солнцу.

— Тем хуже для солнца! Значит, оно ошибается![31]

С этими словами Паспарту с гордым видом положил часы в жилетный карман.

Помолчав немного, Фикс спросил:

— Так, значит, вы покинули Лондон очень поспешно?

— Еще бы! В прошлую среду, в восемь часов вечера, мистер Фогг, вопреки своим привычкам, вернулся из клуба, и три четверти часа спустя мы уже двинулись.

— Куда же направляется ваш хозяин?

— Все время вперед! Он едет вокруг света.

— Вокруг света? — воскликнул Фикс.

— Да, в восемьдесят дней! Он говорит, что это — пари, но, сказать между нами, я ему не верю. Ведь это же сущая бессмыслица! Здесь кроется что-то другое.

— Он, наверное, оригинал, ваш мистер Фогг?

— Я тоже так думаю.

— И, вероятно,богат?

— Очевидно. Ведь мы везем с собой кругленькую сумму денег новехонькими банковыми билетами. И он-таки не стесняется в расходах. Вот, например, обещал большую премию машинисту «Монголии», если мы придем в Бомбей раньше срока.

— А вы давно знаете своего хозяина?

— Я-то? — переспросил Паспарту. — Я к нему поступил в самый день отъезда.

Легко понять, какое впечатление произвели эти ответы на и без того возбужденное воображение инспектора полиции.

Этот поспешный отъезд из Лондона вскоре после кражи, эта крупная сумма, это стремление в отдаленные страны под предлогом эксцентричного пари — все это, естественно, только утверждало Фикса в его предположениях. Из дальнейших разговоров с французом он убедился, что парень совершенно не знает своего хозяина, что тот жил в Лондоне одиноко и, говорят, богат, хотя источник его богатства никому не известен, что это человек непроницаемый и т. п. С другой стороны, Фикс решительно убедился, что Филеас Фогг не высадится в Суэце и действительно направляется в Бомбей.

— Далеко отсюда Бомбей? — спросил Паспарту.

— Порядочно, — ответил агент. — Вам придется еще дней десять ехать морем.

— А где он, этот Бомбей?

— В Индии.

— В Азии?

— Конечно.

— Чорт возьми! Вы знаете… меня беспокоит одна вещь… мой рожок!..

— Какой рожок?

— Да газовый рожок, который я позабыл завернуть и который горит теперь за мой счет. Я высчитал, что газу сгорает в сутки на два шиллинга, то есть как раз на шесть пенсов больше того, что я получаю. И если путешествие затянется, то, вы сами понимаете…

Понял ли Фикс все обстоятельства с газовым рожком? Вряд ли. Он больше не слушал — он обдумывал план.

Англичанин и француз пришли на базар. Там Фикс предоставил своему компаньону делать покупки одному, посоветовав не опоздать к отходу «Монголии», а сам поспешно вернулся в консульство.

Придя к определенному решению, Фикс вновь обрел все свое хладнокровие.

— Господин консул, — сказал он, — я больше не сомневаюсь. Вор у меня в руках. Он выдает себя за чудака, который намерен объехать вокруг света в восемьдесят дней.

— В таком случае это большой пройдоха, — заметил консул: — он рассчитывает вернуться в Лондон, сбив с толку полицию обоих континентов.

— Это мы еще увидим, — ответил Фикс.

— Но не ошибаетесь ли вы? — спросил еще раз консул.

— Нет, не ошибаюсь.

— Тогда зачем же этот вор вздумал зарегистрировать свой проезд через Суэц?

— Зачем? Я не знаю… — ответил сыщик. — Но вот послушайте…

И в нескольких словах он передал консулу свой разговор со слугой мистера Фогга.

— А ведь правда, — заметил консул, — все говорит против этого человека. Что же вы собираетесь делать?

— Телеграфировать в Лондон, чтобы ордер на его арест прислали в Бомбей, а самому сесть на «Монголию» и следовать за вором до Индии, там, на английской территории, вежливо подойти с ордером в руке и сцапать его.

Сказав это, агент распрощался с консулом и отправился на телеграф. Таким-то образом он отослал директору лондонской полиции уже известную нам телеграмму.

Четверть часа спустя Фикс с легким чемоданом в руках, но с солидным запасом денег взошел на палубу «Монголии», и вскоре быстрый пароход во всю мощь своих машин понесся по водам Красного моря.

Глава IX,

Расстояние между Суэцем и Аденом составляет ровно тысячу триста десять миль; по условиям договора с Компанией, пароходы должны проходить это пространство в сто тридцать восемь часов. «Монголия», котлы которой работали с полной нагрузкой, шла с расчетом прибыть в Аден раньше обусловленного срока.

Большинство пассажиров, севших в Бриндизи, ехали в Индию. Одни направлялись в Бомбей, другие — в Калькутту, но через Бомбей: с тех пор как железная дорога пересекла всю ширину полуострова Индостана, не было больше необходимости огибать Цейлон.

Среди пассажиров «Монголии» находилось много гражданских чиновников и офицеров всех рангов.

Одни из них служили в британской армии, другие командовали войсками сипаев[32]. Все они получали громадные оклады, даже теперь, когда к государству перешли права и обязанности Ост-Индской компании[33]. Младшие лейтенанты получали до 7 тысяч франков[34] в год, бригадиры — 60 тысяч франков, генералы — 100 тысяч франков.

Этому обществу чиновников неплохо жилось на «Монголии»; среди них было несколько обладателей миллионных состояний — молодых англичан, вздумавших основать вдали от родины торговые предприятия. Казначей, доверенное лицо Компании, по должности занимавший положение, равное капитану, организовал все на славу. За утренним завтраком, за ленчем[35], за обедом и за ужином столы ломились от мясных блюд и закусок, приготовленных на судовой кухне. Пассажирки — их было несколько — по два раза в день меняли туалеты; все занимались музыкой и, когда позволяло море, даже танцовали.

Но Красное море, как и все длинные и узкие заливы, было капризно и неспокойно: все равно, дул ли ветер со стороны Азии, или с берегов Африки. «Монголию» — это длинное веретено с винтом — отчаянно качало. Тогда дамы прятались по каютам, музыка замолкала, пение и танцы прекращались. Между тем, несмотря на шквалы, несмотря на качку, пароход, движимый своей мощной машиной, несся, не замедляя хода, к Баб-эль-Мандебскому проливу.

Что же делал в это время Филеас Фогг? Быть может, взволнованный и беспокойный, он следил за сменой ветров, замедляющей движение судна, или за необузданными порывами шквала, которые могли поломать машину, или, наконец, представлял себе всевозможные аварии, грозящие заставить «Монголию» зайти в какой-нибудь порт и сделать бесплодным его путешествие?

Ничуть не бывало! Во всяком случае, если наш джентльмен и помышлял о подобных неожиданностях, он никак этого не показывал. Он был все тот же невозмутимый член Реформ-клуба, которого не могли смутить никакие происшествия или несчастные случаи. Он казался не более возбужденным, чем судовой хронометр. Его редко можно было увидеть на палубе. Он мало интересовался Красным морем, столь прославленным событиями первых веков человеческой истории. Он не выходил полюбоваться городами, разбросанными по берегам моря, живописные силуэты которых по временам вырисовывались на горизонте. Не думал он также и об опасностях Арабского залива, о котором старинные историки Страбон, Арриан, Артемидор, Идриси[36] упоминают не иначе, как с ужасом, и в который древние мореплаватели отваживались проникать, лишь обезопасив себя искупительными жертвоприношениями.

Что же делал этот оригинал, находясь на «Монголии»? Прежде всего он четыре раза в день принимал пищу, причем ни боковая, ни килевая качка не могла помешать работе этой превосходно налаженной машины. Затем он играл в вист.

Да! Он нашел партнеров, таких же рьяных, как он. Это были: во-первых, сборщик податей, возвращавшийся к себе в Гоа, во-вторых, священник, преподобный Децимус Смит, направлявшийся в Бомбей, и, наконец, бригадный генерал английской армии, который ехал к своему корпусу в Бенарес. Эти трое пассажиров питали к висту такую же страсть, как и мистер Фогг, и, молчаливые, сосредоточенные, целыми часами сидели за картами.

Что же касается Паспарту, то он ничуть не страдал от морской болезни. Он занимал отдельную каюту в носовой части и тоже добросовестно ел. Нельзя сказать, чтобы путешествие в подобных условиях ему не нравилось. Он примирился с ним: пища была вкусна, помещение хорошее, он видел новые страны. К тому же он был твердо уверен, что вся эта фантазия закончится в Бомбее.

На другой день после отплытия из Суэца, 10 октября, он не без удовольствия увидел на палубе того самого любезного человека, к которому обратился с вопросом по приезде в Египет.

— Если я не ошибаюсь, — начал он с самой вежливой улыбкой, — это вы, сударь, так любезно служили мне проводником в Суэце?

— А ведь правда! — ответил сыщик. — Я вас и не узнал! Вы — слуга того чудака-англичанина.

— Вот именно, мистер…

— Фикс.

— Мистер Фикс. Рад вас повстречать на корабле. Далеко едете?

— Так же, как и вы, — в Бомбей.

— Тем лучше! Скажите, вы ездили когда-нибудь этим путем?

— Несколько раз, — ответил Фикс. — Я агент пароходной компании.

— Так вы, вероятно, знаете Индию?

— Н-да… — ответил Фикс, который не хотел слишком много говорить.

— Что же, любопытная страна эта Индия?

— Очень любопытная. Мечети, минареты, храмы, факиры, пагоды, тигры, змеи, баядерки… Надо надеяться, у вас будет достаточно времени, чтобы как следует ознакомиться со страной.

— Надеюсь, что да, мистер Фикс. Рассудите сами: не может же человек в здравом уме всю жизнь скакать с парохода на поезд и с поезда на пароход, потому что он объезжает вокруг света в восемьдесят дней! Нет, вся эта гимнастика, будьте уверены, кончится в Бомбее.

— А здоров ли ваш мистер Фогг? — спросил самым естественным тоном Фикс.

— Вполне здоров. Я тоже. И ем, как проголодавшийся людоед. Вот что значит морской воздух!

— Я что-то ни разу не видел вашего хозяина на палубе.

— Он никогда не выходит. Он не любознателен.

— А не думаете ли вы, мистер Паспарту, что под этим путешествием в восемьдесят дней скрывается какое-нибудь секретное поручение: ну, например, дипломатическое?

— Честное слово, мистер Фикс, я ничего не знаю и, сказать откровенно, не дал бы и полкроны, чтобы узнать.

После этой встречи Паспарту и Фикс часто разговаривали. Полицейский инспектор всячески стремился сблизиться со слугой мистера Фогга. Это могло ему при случае пригодиться. Он часто приглашал Паспарту в бар «Монголии» и угощал его там стаканчиком виски или кружкой светлого пива, что наш парень принимал без всякой церемонии и, не желая оставаться в долгу, в свою очередь угощал мистера Фикса, находя его очень симпатичным человеком.

А между тем пароход быстро двигался вперед. Тринадцатого уже показалась Моха, над развалившимися стенами которой виднелись зеленые финиковые пальмы. А вдалеке, по горам, раскинулись обширные рощи кофейных деревьев. Паспарту с восхищением разглядывал этот знаменитый город. Опоясанный кольцом своих полуразрушенных стен, он походил на огромную кофейную чашку.

Следующей ночью «Монголия» пересекла Баб-эль-Мандебский пролив, арабское название которого означает: «Врата плача», а на другой день, четырнадцатого, она остановилась в гавани Стимер-Пойнт, в северо-западной части Аденского рейда. Здесь пароход запасался топливом.

«Монголии» оставалось пройти до Бомбея тысячу шестьсот пятьдесят миль, и, чтобы набить угольные трюмы, она должна была задержаться в Стимер-Пойнте на четыре часа.

Эта задержка ни в коей мере не могла отразиться на расписании Филеаса Фогга. Она была предусмотрена. К тому же вместо утра пятнадцатого числа «Монголия» прибыла в Аден четырнадцатого вечером. Следовательно, уже имелся выигрыш в пятнадцать часов.

Мистер Фогг и его слуга сошли на землю. Джентльмен отправился визировать паспорт. Фикс незаметно последовал за ним. Когда формальности с визой были выполнены, Филеас Фогг вернулся на корабль и продолжал прерванную партию в вист.

Паспарту, по обыкновению, разгуливал среди толпы сомалийцев,[37] банианов[38], парсов[39], евреев, арабов, европейцев, из которых состояло двадцатипятитысячное население Адена. Он любовался укреплениями, которые делают этот город Гибралтаром[40] Индийского океана; смотрел на великолепные цистерны, которые обслуживаются английскими инженерами две тысячи лет спустя после «инженеров» царя Соломона[41].

«Любопытно, любопытно! — думал Паспарту, возвращаясь на пароход. — Я теперь вижу, что путешествие — весьма полезная вещь, если хочешь увидеть что-нибудь новое».

В шесть часов вечера «Монголия», рассекая лопастями винта волны Аденского рейда, вышла в Индийский океан. В ее распоряжении было сто шестьдесят восемь часов, чтобы покрыть расстояние между Аденом и Бомбеем. К тому же Индийский океан ей благоприятствовал. Ветер все время дул с северо-запада. Паруса пришли на помощь пару.

Став более устойчивым, судно меньше подвергалось качке. Дамы в свежих туалетах высыпали на палубу. Снова начались пение и танцы.

Путешествие совершалось в превосходных условиях. Паспарту был в восхищении от любезного попутчика, которого, в лице Фикса, послал ему счастливый случай.

К полудню в воскресенье, 20 октября, показался индийский берег. Два часа спустя на палубу «Монголии» поднялся лоцман. На горизонте на фоне неба вырисовывались холмы. Затем явственнее выступили ряды пальм. Пароход вошел на рейд, образованный островами Сальсетта, Колаба, Элефанта, Ботчер, и в половине пятого причалил к набережной Бомбея.

Филеас Фогг заканчивал в эту минуту свой тридцать третий роббер, во время которого ему и его партнеру благодаря смелому маневру удалось взять тринадцать взяток и закончить этот прекрасный путь великолепным «большим шлемом»[42].

«Монголия» должна была притти в Бомбей только 22 октября. В действительности же она прибыла двадцатого. Следовательно, начиная с момента отъезда из Лондона, имелся излишек в два дня, который Филеас Фогг методически записал в свой маршрут, в графу прибылей.

Глава X,

Всем известно, что Индия — громадный треугольник, поверхностью в миллион четыреста тысяч квадратных миль, повернутый основанием на север и вершиной на юг, населенный ста восемьюдесятью миллионами жителей. Британское правительство в ту пору фактически владело только частью этой громадной территории. Оно содержало генерал-губернатора в Калькутте, губернаторов в Мадрасе, Бомбее, Бенгалии и вице-губернатора в Агре.

Но собственно Британская Индия занимала площадь лишь в семьсот тысяч квадратных миль с населением в сто или сто десять миллионов. Значительная часть территории Индии еще не была подчинена власти английской королевы — в некоторых отдаленных округах могущественные и страшные раджи[43]пользовались полной независимостью.

Начиная с 1756 года, с момента, когда было основано первое английское поселение на месте, где теперь расположен город Мадрас, и до самого восстания сипаев[44] знаменитая Ост-Индская компания была в Индии всемогуща. Мало-помалу она захватывала различные провинции, покупая их у раджей за ежегодную ренту, которую выплачивала плохо или вовсе не выплачивала. Она назначала своего генерал-губернатора и всех военных и гражданских чиновников. Но в настоящее время Компания больше не существует, и все английские владения подчиняются непосредственно власти английского короля.

Внешний вид, нравы, этнографическое деление полуострова изменяются с каждым днем. В прежние времена путешествие по полуострову совершалось с помощью всех простейших способов передвижения: пешком, верхом, в тележке, тачке, паланкине, на спине человека и т. д. Теперь же пароходы с большой скоростью пробегают по Инду и Гангу и железная дорога, пересекающая поперек весь Индостан и разветвляющаяся в разных направлениях, соединяет Бомбей с Калькуттой. Расстояние между этими городами покрывается в настоящее время в каких-нибудь три дня.

Железнодорожная магистраль не представляет собой прямой линии, пересекающей поперек всю Индию. По прямой линии от Бомбея до Калькутты — около тысячи ста километров, и поезду, обладающему средней скоростью, понадобилось бы для этого пробега меньше трех дней, но на деле это расстояние увеличивается, по крайней мере, на целую треть вследствие тех отклонений, которые делает железнодорожный путь, поднимаясь на север до Аллахабада.

Вот наиболее значительные точки на Великой индийской железной дороге: покидая остров Бомбей, она проходит мимо Сальсетты, перебрасывается на материк напротив Танна, пересекает горную цепь Западных Гатт, поворачивает на северо-восток до Бурханпура, проходит по территории полунезависимого княжества Бундельханд, снова поднимается на север до Аллахабада, отклоняясь к востоку, встречается с Гангом у Бенареса, слегка отклоняется от течения реки и спускается на юго-восток к французскому городу Чандернагору, заканчиваясь у Калькутты.

В половине пятого вечера пассажиры «Монголии» высадились в Бомбее. Поезд на Калькутту отходил ровно в восемь вечера.

Распрощавшись со своими партнерами, мистер Фогг покинул пароход и дал своему слуге подробные распоряжения о некоторых покупках, не забыв предупредить его, чтобы он непременно был на вокзале раньше восьми часов. Сам же он размеренным шагом, отбивавшим секунды, словно маятник астрономических часов, отправился в паспортное бюро.

Что касается достопримечательностей Бомбея — ратуши, прекрасной библиотеки, фортов, доков, хлопкового рынка, базара, мечетей, синагог, армянской церкви, великолепной пагоды Малебар-Хилл, украшенной двумя многоугольными башнями, — он и не подумал их осмотреть. Он не взглянул ни на чудесные образцы архитектуры в Элефанте, ни на загадочные подземелья в юго-восточной части гавани, ни на пещеры на острове Сальсетте — эти замечательные остатки буддийского зодчества.

Вернувшись из паспортного бюро, Филеас Фогг спокойно прошел на вокзал и заказал обед. Среди прочих блюд главный буфетчик вздумал порекомендовать ему некое кушанье из местного кролика, которое находил превосходным.

Филеас Фогг последовал совету и добросовестно попробовал это блюдо. Но, несмотря на пряный соус, оно показалось ему отвратительным.

Он звонком подозвал главного буфетчика.

— Сударь, — сказал он, устремив на него пристальный взгляд, — это, по-вашему, кролик?

— Да, милорд, — ответил, ничуть не смущаясь, наглый буфетчик, — это кролик джунглей.

— А этот кролик не мяукал, когда его убивали?

— Мяукал? Что вы, милорд! Кролик! Клянусь вам…

— Не клянитесь, — холодно сказал мистер Фогг. — Вспомните, что раньше в Индии кошки считались священными животными. То было хорошее время.

— Для кошек, милорд?

— Может быть, и для путешественников.

Сказав это, мистер Фогг продолжал спокойно обедать.

Сыщик Фикс, высадившись с «Монголии» следом за мистером Фоггом, немедленно побежал к директору бомбейской полиции. Он предъявил свои бумаги и рассказал о порученной ему задаче, а также о том, как он обнаружил вора. Не получен ли из Лондона ордер на арест?.. Нет, ничего еще не получено. Да, впрочем, ордер, отправленный после отъезда Фогга, и не мог еще прибыть в Бомбей.

Фикс был очень смущен. Он попытался добиться ордера на арест мистера Фогга от директора бомбейской полиции. Директор отказал. Дело касалось лондонской полиции, и, по закону, только она одна могла дать предписание об аресте.

Фикс больше не настаивал: он понял, что должен покориться и ждать. Но он решил не терять из виду этого невозмутимого мошенника во время его пребывания в Бомбее. Он нисколько не сомневался, что Филеас Фогг здесь задержится, — таково же было, как мы знаем, и мнение Паспарту, — а за это время ордер успеет прибыть.

Выслушав приказания, полученные от хозяина при высадке с «Монголии», Паспарту понял, что в Бомбее будет то же самое, что в Суэце и в Париже, и что путешествие кончится не здесь, а продлится, по крайней мере, до Калькутты, а может быть, и еще дальше. И он задавал себе вопрос: а что, если мистер Фогг держит пари не на шутку? Неужели ему, Паспарту, который так мечтал о спокойной жизни, и в самом деле суждено объехать вокруг света в восемьдесят дней?

Купив сорочки и несколько пар носков, Паспарту прогуливался по улицам Бомбея. Улицы были полны народу. Наряду с европейцами всех национальностей попадались персы в остроконечных колпаках, банианы в круглых тюрбанах, синды[45] в четырехугольных шляпах, армяне в длинных халатах, парсы в черных шапках. В этот день был праздник парсов, или гебров, прямых потомков последователей Зороастра[46].

Парсы — наиболее развитое и просвещенное из индийских племен. К этому племени принадлежат все богатые туземные торговцы Бомбея. В тот день они справляли что-то вроде религиозного торжества, с шествиями и представлениями, в которых участвовали баядерки, закутанные в розовый газ, расшитый золотом и серебром. Эти девушки с большим искусством танцовали под звуки скрипок и барабанов.

Нечего и говорить, что Паспарту смотрел на все эти любопытные церемонии широко раскрытыми глазами маленького ребенка.

К несчастью для него и для его хозяина, любопытство завлекло его дальше, чем следовало.

Насмотревшись на празднество, Паспарту отправился к вокзалу. При виде замечательной пагоды Малебар-Хилл ему пришла в голову несчастная мысль осмотреть эту пагоду внутри.

Он не знал двух вещей: во-первых, что вход в некоторые индусские пагоды совершенно запретен для христиан, и во-вторых, что сами правоверные могут входить туда, лишь оставив свою обувь у порога.

Паспарту вошел в пагоду, не помышляя, что совершает преступление: он просто хотел полюбоваться внутренним видом этого здания… И вдруг он был повален на священные плиты пола. Три жреца с горящими гневом глазами бросились на Паспарту, сорвали с него ботинки и носки и принялись его колотить, испуская вопли ярости.

Сильный и ловкий француз мгновенно вскочил. Ударом кулака и пинком ноги он сшиб с ног двух противников, запутавшихся в своих длинных одеяниях, выбежал из пагоды и, смешавшись с толпою, вскоре скрылся из глаз третьего преследователя — индуса.

Без пяти восемь, всего лишь за несколько минут до отхода поезда, с непокрытой головой, босиком и без пакетов с покупками, которые он растерял в свалке, Паспарту прибежал на вокзал.

Фикс был уже там. Проследив мистера Фогга до вокзала, он понял, что этот «мошенник» собирается покинуть Бомбей. Фикс сейчас же решил сопровождать его до Калькутты, а если понадобится, то и дальше. Паспарту не видел Фикса, старавшегося держаться в тени, но тот услышал, как Паспарту кратко рассказал мистеру Фоггу о своих приключениях.

— Надеюсь, с вами этого больше не случится, — просто ответил Филеас Фогг, занимая место в одном из вагонов поезда.

Бедный парень, в полном смущении и босой, молча последовал за хозяином.

Фикс уже собирался было поместиться в соседнем вагоне, как вдруг его осенила новая мысль.

«Нет, — сказал он себе, — я останусь здесь… Правонарушение, совершенное на индийской территории… Молодчик в моих руках!..»

В этот момент паровоз пронзительно свистнул, и поезд исчез в темноте ночи.

Глава XI,

Поезд отошел точно в назначенный час. В нем ехало несколько офицеров, гражданских чиновников и торговцев опиумом и индиго, которых дела призывали в восточную часть полуострова.

Паспарту сидел в одном купе с хозяином. Против них поместился третий пассажир.

Это был бригадный генерал сэр Френсис Кромарти, один из партнеров мистера Фогга во время его переезда из Суэца в Бомбей. Генерал направлялся к своей воинской части, расположенной около Бенареса.

Сэр Френсис Кромарти, высокий блондин лет пятидесяти, весьма отличившийся во время последнего восстания сипаев, с молодых лет жил в Индии, лишь изредка бывал у себя на родине и мог с полным правом считаться туземцем. Человек образованный, он, конечно, охотно рассказал бы много интересного об обычаях жителей Индии и об истории и государственной организации этой страны, если бы Филеас Фогг был из тех людей, которые такими вещами интересуются. Но мистер Фогг ни о чем его не расспрашивал. Мистер Фогг не путешествовал — он описывал окружность. Это было тело, пробегающее по орбите вокруг земного шара, следуя законам небесной механики. Сидя против генерала, мистер Фогг подсчитывал в уме количество часов, протекших со времени отъезда из Лондона, и, конечно, стал бы потирать от удовольствия руки, если бы подобное бесполезное движение было ему свойственно.

Сэр Френсис Кромарти уже разглядел в своем попутчике оригинала, хотя и мог изучать его лишь за картами и в перерыве между двумя робберами. Он спрашивал себя, доступны ли душе Филеаса Фогга красоты природы и высокие чувства, есть ли у него моральные запросы и бьется ли человеческое сердце под этой холодной телесной оболочкой. Для него этот вопрос оставался нерешенным. Ни один из оригиналов, которых бригадный генерал встречал в своей жизни, не мог сравниться с мистером Фоггом.

Филеас Фогг не скрыл от сэра Френсиса Кромарти ни цели своего кругосветного путешествия, ни условий, на каких оно совершалось. Бригадный же генерал видел в этом пари одно лишь голое чудачество, без всякой полезной цели, которой разумный человек должен руководствоваться во всех своих предприятиях.

Через час после отъезда из Бомбея поезд, пройдя по мосту, пересек остров Сальсетту и перешел на материк. Со станции Пауэлл он углубился в район Западных Гатт — сильно разветвленных гор с базальтовыми основаниями. Наиболее высокие вершины этих гор покрыты густым лесом.

Время от времени сэр Френсис Кромарти и Филеас Фогг обменивались словами.

— Несколько лет тому назад, — сказал генерал, — вам, мистер Фогг, на этом месте пришлось бы, вероятно, задержаться, и это нарушило бы ваш маршрут.

— Почему, сэр Френсис?

— Потому что железная дорога останавливалась у подошвы этих гор и приходилось продолжать путь в паланкине или верхом на лошади до станции Кандаллах, расположенной на противоположном склоне.

— Подобная задержка нисколько не нарушила бы моей программы, — ответил мистер Фогг. — Я предвидел возможность некоторых препятствий.

— А кстати, мистер Фогг, — заметил бригадный генерал, — вы рискуете попасть в очень скверную историю из-за похождений вашего парня.

Паспарту, закутав ноги в дорожное одеяло, крепко спал; ему и не снилось, что разговор идет о нем.

— Английское правительство чрезвычайно строго — и с полным основанием — карает подобные правонарушения, — продолжал генерал, — и если бы вашего слугу поймали…

— Если бы его поймали, — ответил мистер Фогг, — он был бы подвергнут наказанию и, отбыв его, спокойно бы вернулся к себе в Европу. Я совершенно не вижу, почему это должно было задержать его хозяина.

На этом беседа прекратилась. За ночь поезд пересек хребет Западных Гатт и утром 21 октября достиг относительно ровной местности в области Хандеш. Среди хорошо обработанных полей виднелись небольшие поселения, где минареты пагод заменяли колокольни европейских церквей. Многочисленные речки и ручьи — притоки (или притоки притоков) Годавери — орошали плодородную местность.

Проснувшийся Паспарту смотрел в окно и не мог поверить, что он пересекает Индию по железной дороге. Это казалось ему неправдоподобным, а между тем было несомненным фактом. Паровоз, отапливаемый английским углем и управляемый рукой англичанина, извергал облака дыма на лежащие по обеим сторонам пути плантации кофе, хлопка, мускатного ореха, гвоздичного дерева, красного перца. Струи пара спиралью обвивались вокруг пальм, между которыми вырисовывались живописные бунгало[47], покинутые монастыри и чудесные храмы, покрытые бесконечно прихотливыми индийскими орнаментами. Далее до самого горизонта раскинулись громадные пространства однообразных джунглей, где водилось немало змей, тигров, пугающихся грохота поезда, и, наконец, виднелись леса, вырубленные по обеим сторонам железной дороги. В них еще водились слоны, которые задумчивым взглядом провожали бешено мчащиеся составы.

Утром, проехав станцию Маллигаум, путешественники миновали эту зловещую местность, которую так часто обагряют кровью поклонники богини Кали[48]. Неподалеку находился Ауренгабад, столица жестокого Ауренгзеба[49], теперь просто районный центр одной из провинций владений Низама[50]. Этой областью некогда управлял вождь тугов, король душителей[51]. Убийцы, объединенные им в неуловимые братства, душили в честь Кали, богини смерти, людей всякого возраста, не проливая при этом ни капли крови. Было время, когда в любой заросли джунглей находили трупы удушенных. Английскому правительству удалось в значительной степени истребить этих убийц, но их ужасная организация существует еще и до сих пор!

В половине первого поезд остановился на станции Бургампур, где Паспарту сумел за большие деньги раздобыть пару расшитых фальшивым жемчугом туфель, которые он надел с нескрываемым удовольствием.

Путешественники, наскоро позавтракав, двинулись дальше — к станции Аосургур. Путь шел берегом небольшой речки Таити, впадающей в залив Камбай около Сурата.

Здесь уместно упомянуть о тех мыслях, которые бродили в голове Паспарту. До приезда в Бомбей он думал, что этим пунктом закончится его путешествие. Но теперь, когда поезд на всех парах мчал его через Индию, в сознании нашего парня произошел переворот. Его природа возвращалась к нему галопом. В нем воскресла былая склонность к фантазированию. Теперь он уже всерьез принимал проекты хозяина; теперь он верил в реальность пари, а следовательно, и в реальность кругосветного путешествия, и в то, что назначенный срок должен быть соблюден. Его уже беспокоила возможность опоздания и несчастные случаи, которые могут произойти в пути. Он почувствовал себя как бы заинтересованным в этом пари и дрожал при мысли, что вчера чуть было не сорвал все дело своим непростительным ротозейством. Менее флегматичный, чем его хозяин, Паспарту был более склонен к тревоге. Он считал и пересчитывал протекшие дни, проклинал остановки поезда, обвинял его в медлительности и про себя осуждал мистера Фогга за то, что тот не пообещал премии машинисту. Наш славный парень не понимал одного: что поезд, скорость которого строго регламентирована расписанием, не пароход.

К вечеру они были в Сатпурских горах, разделяющих области Хандеш и Бундельханд.

Утром 22 октября на вопрос сэра Френсиса Кромарти: «Который час?», Паспарту, поглядев на свои часы, ответил: «Три часа ночи». В действительности же эти замечательные часы, поставленные по гринвичскому меридиану, который находится приблизительно на семьдесят семь градусов западнее, должны были отставать — и отставали — на четыре часа.

Сэр Френсис Кромарти, переведя свои часы, сделал Паспарту такое же замечание, как и Фикс. Он постарался объяснить ему, что часы надо переводить с каждым новым меридианом. Путешественники все время двигались к востоку, то есть навстречу солнцу, и поэтому после каждого пройденного ими градуса дни становились короче на четыре минуты. Но все было бесполезно. Понял или нет упрямый парень рассуждения генерала, неизвестно; но, во всяком случае, он не перевел своих часов, и они по-прежнему продолжали показывать лондонское время. Но это была лишь невинная причуда, которая не могла повредить никому.

В восемь часов утра поезд остановился в пятнадцати милях от станции Роталь, на широкой поляне, застроенной бунгало и рабочими бараками. Кондуктор прошел вдоль вагонов, повторяя:

— Пассажиры, выходите!.. Пассажиры, выходите!..

Филеас Фогг посмотрел на Френсиса Кромарти, который, казалось, не понимал, чем объясняется неожиданная остановка у опушки леса.

Паспарту, столь же удивленный, выскочил из вагона, но тотчас же вернулся, крича:

— Железная дорога кончилась, сударь!

— Что вы хотите сказать? — спросил сэр Френсис Кромарти.

— Я хочу сказать, что поезд дальше не пойдет.

Бригадный генерал тотчас же вышел из вагона. Филеас Фогг не спеша последовал за ним.

— Где мы находимся? — спросил сэр Френсис Кромарти кондуктора.

— В поселке Хольби, — ответил тот.

— Здесь остановка?

— А как же? Железная дорога еще не закончена.

— Как? Не закончена?!

— Нет. Остается еще достроить отрезок миль в пятьдесят до Аллахабада, откуда линия продолжается дальше.

— Но ведь газеты объявили, что дорога полностью открыта!

— Газеты ошиблись, господин генерал.

— А вы продаете билеты от Бомбея до Калькутты? — продолжал сэр Френсис Кромарти, который все больше горячился.

— Верно, — ответил кондуктор, — но пассажиры знают, что от Хольби до Аллахабада им надо себя доставлять собственными средствами.

Сэр Френсис Кромарти был взбешен. Паспарту охотно уложил бы на месте ни в чем неповинного кондуктора. Он не осмеливался поднять глаза на своего хозяина.

— Сэр Френсис, — спокойно сказал мистер Фогг, — если вам угодно, мы поищем какой-нибудь способ добраться до Аллахабада.

— Мистер Фогг, но ведь эта задержка очень вредит вашему плану.

— Нет, сэр Френсис, она предусмотрена.

— Как! Вы знали, что дорога…

— Отнюдь нет. Но я знал, что какое-нибудь препятствие рано или поздно должно встретиться на моем пути. Ничего не потеряно, у меня в запасе два дня. Пароход из Калькутты на Гонконг уходит двадцать пятого в полдень. Сегодня только двадцать второе. Мы будем в Калькутте вовремя.

Можно ли было возражать против столь уверенного ответа!

Работы по сооружению железной дороги действительно были прерваны в этом месте. Газеты, подобные часам, которые спешат, преждевременно сообщили об открытии линии. Большинство пассажиров знало об этом перерыве. Сойдя с поезда, они быстро заняли все повозки, какими только располагал поселок: четырехколесные телеги — пальки-гари, тележки, запряженные зебу, породой упряжных быков, дорожные повозки, похожие на передвижные пагоды, паланкины, пони и т. д. Мистер Фогг и сэр Френсис Кромарти, обыскав весь поселок, вернулись ни с чем.

— Я пойду пешком, — сказал Филеас Фогг.

Паспарту, который в это время подошел к своему хозяину, сделал многозначительную гримасу, посмотрев на свои великолепные, но мало пригодные туфли.

— Сударь, — сказал он неуверенным тоном, — я, кажется, нашел средство передвижения.

— Какое?

— Слона. У индуса, который живет шагах в ста отсюда, есть слон.

— Ну что ж, пойдем посмотрим слона, — сказал мистер Фогг.

Пять минут спустя Филеас Фогг, сэр Френсис Кромарти и Паспарту подошли к хижине, рядом с которой был загон, огороженный высоким частоколом. В хижине жил индус, в загоне — слон. По их просьбе, индус впустил мистера Фогга и обоих его компаньонов в загон.

Там они увидели почти ручное животное, которое его хозяин воспитывал не для перевозки тяжестей, а для боев. С этой целью он старался изменить обычно мягкий характер слона и довести его до состояния бешенства, называемого по-индусски «муч». Это достигалось тем, что в продолжение трех месяцев слона ежедневно кормили сахаром и маслом.

Такой режим, казалось бы, не может дать ожидаемого результата, но тем не менее он с успехом применяется дрессировщиками слонов.

К счастью для мистера Фогга, слона лишь недавно начали подвергать этой диете, и «муч» не давал еще себя чувствовать. Киуни — так звали слона — обладал, как и все слоны, способностью долго и быстро ходить. За неимением другого транспорта Филеас Фогг решил воспользоваться слоном.

Но в Индии слоны дороги, так как их с каждым годом становится все меньше; самцы, которые одни только годны для публичных боев, считаются большой редкостью. Эти животные, будучи в неволе, далеко не всегда дают потомство, так что их можно раздобыть лишь охотой. Поэтому слонов в Индии тщательно оберегают. Когда мистер Фогг попросил индуса уступить ему слона напрокат, тот наотрез отказался.

Фогг настаивал и предложил необычайную сумму: десять фунтов стерлингов в час. Отказ. Двадцать! Снова отказ. Сорок фунтов! По-прежнему отказ. Паспарту подпрыгивал при каждой новой надбавке, но индус не сдавался, хотя цена была хорошая. Если считать, что слон потратит пятнадцать часов, чтобы дойти до Аллахабада, то он заработает своему хозяину шестьсот фунтов стерлингов.

Филеас Фогг, нисколько не горячась, предложил индусу продать ему слона и назвал для начала сумму в тысячу фунтов.

Индус не хотел продавать. Вероятно, плут предвкушал хорошую наживу.

Сэр Френсис Кромарти отозвал мистера Фогга в сторону и предложил ему хорошенько подумать, прежде чем набавить цену. Филеас Фогг ответил своему спутнику, что не имеет привычки действовать необдуманно, что в конце концов дело идет о пари в двадцать тысяч фунтов, что слон ему необходим и что он приобрел бы его, даже если бы пришлось заплатить в двадцать раз больше, чем он стоит.

Мистер Фогг вернулся к индусу, горящие жадностью глазки которого ясно показывали, что дело только в цене. Филеас Фогг предложил ему тысячу двести фунтов, затем полторы тысячи, потом тысячу восемьсот и наконец две тысячи. Паспарту, обычно такой румяный, был бледен от волнения.

На двух тысячах фунтов индус сдался.

— Клянусь моими туфлями, — вскричал Паспарту, — это хорошая цена за слоновье мясо!

Сделка была заключена, оставалось найти проводника. Это уже было легче. Молодой парс с умным лицом предложил свои услуги. Мистер Фогг согласился, обещав ему такое вознаграждение, которое могло лишь удвоить его сметливость.

Слона вывели и тотчас же оседлали. Молодой парс в совершенстве знал ремесло «махута», или корнака[52]. Он покрыл спину слона чем-то вроде попоны и привесил с каждого бока довольно-таки неудобную корзину.

Филеас Фогг заплатил индусу банковыми билетами, вынутыми из недр знаменитого дорожного саквояжа. Паспарту казалось, что каждая бумажка извлекается из его внутренностей. Затем мистер Фогг предложил сэру Френсису Кромарти доставить его до станции Аллахабад. Бригадный генерал согласился. Лишний пассажир не мог утомить гигантское животное.

Продовольствие было закуплено в Хольби. Сэр Френсис Кромарти занял место в одной из корзин, Филеас Фогг — в другой, Паспарту сел верхом на спину животного, между своим хозяином и бригадным генералом, парс забрался слону на шею, и в девять часов животное вышло из поселка, направляясь в Аллахабад по кратчайшей дороге — через густой пальмовый лес.

Глава XII,

Чтобы сократить путь, проводник оставил в стороне железнодорожную линию, на которой шли последние строительные работы. Направление железнодорожной линии, очень извилистое из-за капризных разветвлений гор Виндья, не являлось кратчайшим и было невыгодным Филеасу Фоггу. Желая сэкономить время, парс, хорошо знакомый со всеми дорогами и тропинками этой местности, повел путешественников напрямик через лес.

Филеас Фогг и сэр Френсис Кромарти, запрятанные в своих корзинах по самую шею, жестоко страдали от тряской рыси слона, которого беспрестанно погонял его «махут». Но они переносили свое путешествие с чисто британским спокойствием и, едва видя друг друга, лишь изредка перекидывались короткими замечаниями.

Паспарту сидел на спине животного и первый принимал на себя все толчки. Помня наставления хозяина, он старался держать язык за зубами из боязни его откусить. То скатываясь на шею слона, то отлетая на круп, он проделывал, подобно клоуну на трамплине, сложную вольтижировку. Но, несмотря на эти неистовые прыжки, он болтал, смеялся и время от времени вытаскивал из сумки кусок сахару и угощал им умного Киуни, который брал сахар кончиком хобота, ни на минуту не замедляя своей быстрой рыси.

После двух часов пути проводник остановил слона и дал ему часовой отдых. Животное поело веток и молодых побегов и утолило жажду, из находившегося вблизи болота. Сэр Френсис Кромарти не жаловался на остановку. Он очень устал, зато мистер Фогг казался таким свежим, словно только что встал с кровати.

— Что вы — железный, что ли? — с восхищением сказал бригадный генерал.

— Из кованого железа, — ответил Паспарту, который занимался приготовлением незатейливого завтрака.

В полдень проводник подал сигнал к отъезду. Местность становилась все более дикой. Высокие пальмы сменились зарослями тамаринда и карликовых пальм, затем путники выехали в широкую долину, покрытую чахлым кустарником и усеянную крупными глыбами камня. Вся эта часть горного Бундельханда, редко посещаемая путешественниками, населена фанатиками, принадлежащими к одной из самых жестоких сект индусской религии. Господство англичан не распространилось еще на эту область, состоящую под властью раджей и расположенную в недоступных горах Виндья.

Несколько раз путешественникам встречались толпы диких индусов, которые гневными жестами провожали быстроногое животное. Парс, насколько это было возможно, стремился избегать подобных встреч, справедливо опасаясь туземцев. Животных в лесу было немного. За весь день попалось только несколько обезьян, которые немедленно бросались в бегство и своими ужимками и гримасами очень забавляли Паспарту.

Одна мысль все время беспокоила парня: что сделает мистер Фогг со слоном, когда они приедут в Аллахабад? Неужели возьмет его с собою? Невозможно! Транспортные расходы, прибавленные к стоимости слона, сделали бы эту покупку совершенно разорительной. Может быть, он его продаст? Или отпустит на свободу? Благородное животное вполне заслуживает подобной участи. А вдруг мистер Фогг подарит слона ему, Паспарту? Эта мысль не давала Паспарту покоя.

В восемь часов вечера главная цепь гор Виндья осталась позади, и путешественники сделали привал в развалившемся бунгало у подошвы северного склона хребта.

За день было пройдено около двадцати пяти миль, до Аллахабада оставалось столько же.

Ночь была холодная. Внутри бунгало парс развел костер из сухих веток, наполнивший помещение приятной теплотой. Ужин приготовили из провизии, закупленной в Хольби. Изнуренные и разбитые, путешественники с жадностью принялись за еду. Беседа, начавшаяся несколькими отрывистыми фразами, вскоре сменилась звонким храпом. Проводник бодрствовал около Киуни, который спал стоя, опершись о ствол мощного дерева.

Ночь прошла спокойно. Лишь рев гепардов и пантер да пронзительный хохот обезьян время от времени нарушали тишину. Но хищники ограничивались рычанием и не предприняли никаких враждебных действий против посетителей бунгало. Сэр Френсис Кромарти спал крепко, как солдат после утомительного перехода. Паспарту в беспокойном сне повторял курбеты, проделанные им за день. Что же касается мистера Фогга, то он спал так же мирно, как в своем спокойном доме на Севиль-Роу.

В шесть часов утра путники снова двинулись. Проводник надеялся к вечеру достигнуть Аллахабада.

Таким образом, мистер Фогг терял только часть тех сорока восьми часов, которые сэкономил с начала путешествия.

Миновав последние отроги горного хребта Виндья, Киуни снова побежал быстрой рысью. К полудню проводник обошел поселок Калинджар, расположенный на реке Кани, притоке Ганга. Проводник по-прежнему избегал обитаемых мест, чувствуя себя гораздо безопаснее в безлюдных пустынях, лежащих в долине великой реки. Город Аллахабад находился не дальше чем в двенадцати милях к северо-востоку. Последний привал сделали в банановой роще. Сочные бананы, такие же сытные, как хлеб, и такие же вкусные, как сливки, были по достоинству оценены нашими путешественниками.

В два часа проводник свернул под покров густого леса, который тянулся на расстоянии нескольких миль. Ехать лесом было безопаснее, чем по открытому месту. Во всяком случае, до сих пор не произошло ни одной неприятной встречи и можно было надеяться, что все путешествие окончится без приключений. Вдруг слон неожиданно остановился, проявляя явное беспокойство.

Было четыре часа.

— Что случилось? — спросил сэр Френсис Кромарти, высовывая голову из своей корзины.

— Не знаю, господин генерал, — ответил парс, вслушиваясь в неясные звуки, долетавшие сквозь густую листву.

Несколько мгновений спустя гул стал более отчетливым. Казалось, это был очень отдаленный хор человеческих голосов и медных инструментов.

Паспарту весь превратился в слух и зрение. Мистер Фогг терпеливо ждал, не произнося ни слова.

Проводник, соскочив со слона, привязал животное к дереву и углубился в чащу леса. Через несколько минут он вернулся, говоря:

— Это процессия браминов[53], направляющаяся в нашу сторону. Постараемся, чтобы они нас не заметили.

Затем он отвязал слона и завел его в чащу, посоветовав путешественникам не сходить на землю. Сам он стоял настороже, готовый в любую минуту вскочить на слона, если бы пришлось бежать. Он надеялся, что религиозная процессия пройдет мимо, не заметив их, так как они были совершенно скрыты густой листвой деревьев.

Нестройный шум голосов и музыкальных инструментов приближался. Слышалось однообразное пение, сопровождаемое ударами там-тама[54] и звоном цимбал. Вскоре, в полусотне шагов от наших путешественников, показалась голова процессии. Сквозь листву они свободно могли видеть причудливые фигуры участников этой религиозной церемонии.

В первом ряду выступали жрецы с митрами на головах и в длинных расшитых золотом одеяниях. Их окружали мужчины, женщины, дети, певшие какие-то похоронные псалмы, прерываемые через правильные промежутки ударами там-тама и цимбал.

Позади них, запряженная двумя парами зебу в роскошных попонах, двигалась колесница на высоких колесах, спицы и ободья которых изображали переплетающихся змей. На колеснице высилась безобразная статуя с четырьмя руками, темно-красным телом, дикими глазами, спутанными волосами, высунутым языком и толстыми накрашенными губами. На шее у нее было ожерелье из человеческих черепов, а на бедрах пояс из отрубленных рук. Она стояла на распростертом великане без головы.

Сэр Френсис Кромарти узнал эту статую.

— Богиня Кали, — прошептал он, — богиня любви и смерти!

— Смерти — я согласен, но любви — никогда! — заявил Паспарту. — Вот уродина!

Парс знаком предложил ему замолчать.

Вокруг статуи суетилась, металась, извивалась группа старых факиров, исполосованных коричневой краской и покрытых крестообразными порезами, из которых каплями сочилась кровь. Это были безумные фанатики, которые во время торжественных индусских церемоний бросаются под колеса колесницы Джагернаута[55].

Позади них несколько браминов, одетых со всей присущей Востоку пышностью, вели какую-то женщину, с трудом передвигавшую ноги.

Она была молода и своей белизной походила па европеянку. Ее голова, шея, плечи, уши, руки и ноги были увешаны драгоценными камнями, ожерельями, браслетами, серьгами и кольцами. Туника, расшитая золотом и покрытая легким покрывалом, обрисовывала очертания ее фигуры.

Вслед за молодой женщиной — какой ужасный контраст! — стража, с заткнутыми за кушаки обнаженными саблями и длинными пистолетами с серебряными насечками, несла в паланкине труп человека.

Это было тело старика, облаченное в богатейшие одежды раджи. На нем был расшитый жемчугом тюрбан, шелковый халат, затканный золотом, кашемировый пояс, изукрашенный бриллиантами, и великолепное оружие индийского князя.

За ними шел оркестр музыкантов, сопровождаемый толпой фанатиков, чьи дикие крики заглушали звуки музыкальных инструментов.

Сэр Френсис Кромарти печальным взглядом проводил это пышное шествие и, обратившись к проводнику, сказал:

— «Сутти»?

Парс утвердительно кивнул головой и приложил палец к губам. Длинная процессия медленно прошла под деревьями, и вскоре последние ее ряды скрылись в чаще леса.

Мало-помалу пение стихло. Некоторое время слышались еще отдаленные выкрики, и наконец весь этот шум сменился глубокой тишиной.

Филеас Фогг слышал слово, произнесенное сэром Френсисом Кромарти, и, как только процессия исчезла, спросил:

— Что такое «сутти»?[56]

— «Сутти» — это человеческое жертвоприношение, — ответил бригадный генерал, — но жертвоприношение добровольное. Женщина, которую вы видели, будет сожжена завтра при первых лучах солнца.

— Негодяи! — воскликнул Паспарту, который не мог сдержать своего негодования.

— А мертвец? — спросил мистер Фогг.

— Это князь, ее муж, — ответил проводник, — независимый раджа Бундельханда.

— Как, разве такие варварские обычаи еще существуют в Индии? И англичане их не искоренили? — спросил Филеас Фогг, в голосе которого не слышалось ни малейшего волнения.

— В большей части Индии, — ответил сэр Френсис Кромарти, — подобных жертв больше не приносят. Но наша власть не распространяется на некоторые дикие местности и, в частности, на Бундельханд. В северных отрогах гор Виндья не прекращаются убийства и грабежи.

— Несчастная! — прошептал Паспарту. — Ее сожгут заживо!

— Да, — ответил бригадный генерал, — а если бы не сожгли, вы и представить себе не можете, как ужасна была бы ее жизнь! Таким женщинам обрезают волосы, им дают в день всего несколько щепоток риса и считают нечистыми тварями. Они умирают, где придется, как паршивые собаки. Только подобная перспектива, а не любовь или религиозный фанатизм, толкает этих несчастных на казнь. Иногда, впрочем, такие жертвоприношения и на самом деле бывают добровольными, и властям приходится энергично вмешиваться, чтобы их предотвратить. Несколько лет тому назад, когда я жил в Бомбее, к губернатору обратилась молодая вдова с просьбой позволить ей быть сожженной вместе с телом своего мужа. Губернатор, понятно, отказал. Тогда эта женщина отправилась во владения независимого раджи и там принесла себя в жертву.

Во время рассказа бригадного генерала проводник все время покачивал головой и, когда тот кончил, сказал:

— Жертва, которую принесут завтра на восходе солнца, не будет добровольной.

— Откуда вы знаете?

— Об этом знает весь Вундельханд.

— А между тем эта несчастная и не пыталась сопротивляться, — заметил сэр Френсис Кромарти.

— Да, она одурманена дымом опиума и конопли.

— Куда ее ведут?

— В пагоду Пилладжи, в двух милях отсюда. Там она проведет ночь в ожидании жертвоприношения.

— А когда будет жертвоприношение?

— Завтра, при первых проблесках зари.

Сказав это, проводник вывел слона из чащи и взобрался к нему на шею. Но, прежде чем он успел подать сигнал особым свистком, мистер Фогг остановил его и, обращаясь к сэру Френсису Кромарти, сказал:

— А что, если мы спасем эту женщину?

— Спасти эту женщину… Мистер Фогг! — воскликнул бригадный генерал.

— У меня в запасе еще двенадцать часов. Я могу ими пожертвовать.

— А ведь, оказывается, вы человек с сердцем, — заметил генерал.

— Иногда, — просто ответил Филеас Фогг. — Когда у меня есть время.

Глава XIII,

Предприятие было крайне смелое, полное трудностей и, может быть, даже неосуществимое. Мистер Фогг рисковал своей жизнью или, по крайней мере, свободой, а следовательно, и выполнением своего пари. Но он не колебался. В Кромарти он нашел решительного помощника.

Что же касается Паспарту, то он был готов на все; на него можно было положиться. Он был в восторге от замысла своего хозяина. Под его ледяной внешностью он почувствовал сердце и душу. Он начинал любить Филеаса Фогга.

Оставался проводник. На чью сторону станет он в этом предприятии? Не вздумает ли он помогать индусам? Необходимо было обеспечить если не его содействие, то хотя бы нейтралитет.

Сэр Френсис Кромарти откровенно спросил его об этом.

— Я парс, — ответил проводник, — эта женщина тоже парсианка. Располагайте мной.

— Хорошо, проводник! — сказал мистер Фогг.

— Но знайте, — продолжал парс, — мы не только рискуем жизнью, нам грозят страшные мучения, если нас поймают. Подумайте об этом.

— Мы уже подумали, — ответил мистер Фогг. — По-моему, для выполнения нашего замысла надо дождаться ночи.

— Я тоже так думаю, — ответил проводник.

Благородный индус рассказал кое-что об этой женщине. Она происходит из племени парсов, красавица, дочь богатого купца из Бомбея. В этом городе она получила чисто английское воспитание, и по манерам и образованию все принимали ее за европейскую женщину. Зовут ее Ауда.

Оставшись сиротой, она была насильно выдана замуж за старого раджу Бундельханда. Три месяца спустя она овдовела. Зная об ожидавшей ее участи, она бежала, но тотчас же была поймана. Родственники раджи, заинтересованные в ее смерти, обрекли ее на мучительную казнь, от которой ее, видимо, ничто не избавит.

Этот рассказ только укрепил мистера Фогга и его товарищей в их благородном намерении. Филеас Фогг приказал проводнику направить слона к пагоде Пилладжи, к которой надо было подойти возможно ближе.

Через полчаса они остановились в чаще, шагах в пятистах от пагоды, видеть которую они не могли, но дикие крики фанатиков явственно доносились до их слуха.

Затем путники приступили к тщательному обсуждению способов, при помощи которых можно было бы добраться до жертвы. Проводник знал пагоду Пилладжи, где, по его словам, находилась молодая женщина. Но как туда проникнуть? Через один из входов, когда индусы, опьянев, погрузятся в сон? Или, быть может, проделать отверстие в стене? Решить это можно будет только на месте. Ясно было одно: что похищение должно произойти этой ночью, а не утром, когда жертву поведут на казнь. Тогда уже никакое вмешательство не сможет ее спасти.

Мистер Фогг и его товарищи выжидали наступления ночи. В сумерках, около шести часов вечера, они решили отравиться на разведку вокруг пагоды. Оттуда еще доносились затихающие крики факиров. По своему обычаю, индусы были, вероятно, погружены в глубокое опьянение, вызванное «банджем» — жидким опиумом, смешанным с настоем конопли, так что вскоре будет возможно пробраться к храму.

Парс, ведя за собой мистера Фогга, сэра Френсиса Кромарти и Паспарту, бесшумно двигался вперед. Пройдя минут десять в чаще, они вышли на берег маленькой речки и там, при свете железных светильников, на концах которых тлела смола, они заметили груду срубленных деревьев, это был будущий костер из драгоценного сандалового дерева, пропитанного душистым маслом. На нем лежал набальзамированный труп раджи, который должен был сгореть одновременно с несчастной вдовой. В ста шагах от костра возвышалась пагода. Ее минареты выступали из мрака среди вершин деревьев.

— Вперед! — тихо произнес проводник.

И, удваивая предосторожность, он бесшумно пополз в высокой траве вместе со своими спутниками.

Стояла полная тишина, нарушаемая лишь шопотом ветра в ветвях деревьев.

Вскоре проводник остановился в конце прогалины. Несколько смоляных факелов освещали местность. Земля была усеяна группами спящих индусов, отяжелевших от опьянения, напоминая покрытое трупами поле сражения. Мужчины, женщины, дети — все валялись вперемежку.

На заднем плане, среди темной массы деревьев, смутно виднелась пагода Пилладжи. Но, к великому разочарованию проводника, стража бодрствовала: освещенные длинными светильниками, караульные расхаживали с обнаженными саблями у дверей пагоды. Можно было предположить, что и внутри пагоды жрецы тоже не спали.

Парс остановился. Он понял, что проникнуть в храм невозможно, и отвел своих товарищей в глубь леса.

Филеас Фогг и сэр Френсис Кромарти тоже убедились, что этим способом сделать ничего нельзя.

Они принялись тихо совещаться.

— Подождем, — сказал бригадный генерал. — Сейчас только восемь часов, и весьма возможно, что ночью стража тоже заснет.

— Это возможно, — согласился проводник.

Филеас Фогг и его товарищи расположились под деревом и стали ждать.

Время тянулось медленно. Проводник несколько раз покидал их, отправляясь на разведку. Стража раджи все еще бодрствовала, и в окнах пагоды виднелся слабый свет.

Так прождали до полуночи… Положение не изменилось. Расчеты на то, что караульные заснут, оказались ошибочными. Они, вероятно, не опьянели от «банджа». Необходимо было действовать иначе и проникнуть в пагоду через отверстие в стене. Но, быть может, священнослужители бодрствуют около своей жертвы так же бдительно, как часовые у дверей храма?

После подробного обследования проводник в сопровождении мистера Фогга, сэра Френсиса Кромарти и Паспарту отправился в глубь леса, в обход пагоды.

В половине первого, не встретив никого по дороге, они подошли к задней стене здания. Никакой охраны здесь не было. Но в стене пагоды не было ни окон, ни дверей!

Ночь была темная. Луна, в своей последней четверти, стояла низко над горизонтом, покрытым облаками. Высокие деревья еще усиливали темноту.

Дойти до пагоды было недостаточно, — предстояло еще проделать отверстие в се стене. Для этой операции у Филеаса Фогга и его спутников не было ничего, кроме карманных ножей. К счастью, стены

храма были сложены из смеси кирпича и дерева, которую, вероятно, нетрудно будет пробить. Если вынуть первый кирпич, за ним легко пойдут и остальные.

Наши друзья принялись за работу, стараясь как можно меньше шуметь. Парс и Паспарту разбирали кирпичи, чтобы получилось отверстие шириной в два фута.

Работа подвигалась успешно. Вдруг в храме раздался крик. В ответ ему сейчас же послышались крики снаружи.

Паспарту и проводник прервали работу. Неужели они открыты и стража подняла тревогу? Самая простая осторожность требовала, чтоб они удалились, что они и сделали, а с ними — Филеас Фогг и сэр Френсис Кромарти. Они укрылись за деревом в ожидании, пока успокоится тревога, чтобы затем снова приступить к делу.

Но, на беду, у задней стены пагоды появились караульные и расположились там, не позволяя приближаться к пролому.

Трудно описать разочарование наших путешественников! Теперь, когда у них отнята возможность проникнуть к пленнице, как они могут ее спасти? Сэр Френсис Кромарти сжимал кулаки от злости. Паспарту был вне себя. Проводник еле сдерживался. Невозмутимый Фогг не торопился проявлять свои чувства.

— Что же, нам остается только уйти, — шопотом произнес бригадный генерал.

— Да, больше ничего не остается, — ответил проводник.

— Подождите, — сказал мистер Фогг. — Для меня вполне достаточно прибыть в Аллахабад к полудню.

— На что вы надеетесь? — спросил сэр Френсис Кромарти. — Через несколько часов наступит день и…

— Удача, которая от нас ускользает, может притти в последний момент.

Бригадному генералу очень хотелось проникнуть в мысли Филеаса Фогга.

На что рассчитывает этот холодный англичанин? Уж не собирается ли он в самый момент казни броситься к молодой женщине и на глазах у всех вырвать ее из рук палачей?

Но ведь это же сумасшествие! Нельзя допустить, чтобы этот человек дошел до подобного безумия. Так или иначе, но сэр Френсис Кромарти решил дождаться развязки этого страшного предприятия.

Тем не менее проводник увел своих спутников из их засады и отошел с ними в глубь прогалины. Здесь, укрывшись за деревьями, они могли не выпускать из виду часовых.

Паспарту, сидя на нижних ветвях дерева, обдумывал одну мысль, которая словно молнией пронзила его сознание и все глубже и глубже внедрялась в его мозг.

Сначала он говорил себе: «Какое безумие!», но теперь повторял: «А почему бы и нет? Это может быть, единственный шанс, а с такими дикарями…»

Так или иначе, Паспарту больше не раздумывал. С гибкостью змеи он спустился по ветвям, концы которых доходили до земли.

Часы шли, и вскоре небо несколько посветлело, возвещая о приближении дня. Но все же было достаточно темно.

Время жертвоприношения наступило. Спящие индусы словно воскресли. Группы людей зашевелились. Послышались звуки там-тама, пение, раздались крики. Пришел час, когда несчастная женщина должна была умереть.

Двери пагоды распахнулись. Сноп света вырвался изнутри. Перед глазами мистера Фогга и его спутников предстала ярко освещенная жертва, которую влекли два жреца. Мистеру Фоггу и его спутникам показалось, что несчастная стряхнула с себя опьянение и пытается вырваться из рук своих палачей. Сердце сэра Френсиса Кромарти забилось, он конвульсивным движением схватил Филеаса Фогга за руку и почувствовал, что эта рука сжимает раскрытый нож.

В этот момент толпа пришла в движение. Молодая женщина снова впала в оцепенение, вызванное дымом конопли. Она прошла сквозь ряды факиров, которые провожали ее ритуальными восклицаниями.

Филеас Фогг и его спутники смешались с толпой и последовали за процессией.

Через минуту они дошли до берега реки и остановились не дальше чем в полусотне шагов от костра, на котором лежало тело раджи. В полутьме они видели, как совершенно бесчувственную женщину положили рядом с трупом ее мужа.

Затем к пропитанным маслом дровам поднесли зажженный факел, и они тотчас же вспыхнули.

Тут сэр Френсис Кромарти и проводник еле удержали Филеаса Фогга, который, охваченный благородным безумием, готов был броситься к костру. Фогг оттолкнул их; но тут произошло нечто неожиданное. Раздался всеобщий крик ужаса. Толпа индусов в страхе распростерлась на земле.

Старый раджа вдруг ожил! Словно привидение, он поднялся со своего ложа, взял молодую женщину на руки и, в клубах дыма, похожий на призрак, сошел вниз.

Факиры, стража, жрецы, охваченные ужасом, приникли к земле, не смея поднять глаза на подобное чудо.

Безжизненная жертва, словно перышко, лежала на могучих руках своего спасителя, который спокойно прошел сквозь толпу. Мистер Фогг и сэр Френсис Кромарти застыли на месте. Проводник в страхе склонил голову. Паспарту, вероятно, тоже был потрясен не меньше других.

Воскресший раджа остановился подле мистера Фогга и сэра Френсиса Кромарти и кратко сказал:

— Надо удирать!

Это был не кто иной, как Паспарту, который пробрался к костру под прикрытием густого дыма. Паспарту, который, воспользовавшись темнотой, вырвал молодую женщину у смерти. Паспарту, который среди всеобщего смятения отважно и счастливо выполнил свою задачу.

Через мгновение все четверо скрылись в лесу и вскоре крупной рысью уже неслись на своем слоне. Но крики, проклятья и свист пули, пробившей шляпу Филеаса Фогга, показали, что хитрость их раскрыта.

Действительно, на горевших дровах виднелся труп старого раджи. Священнослужители, очнувшиеся от своего оцепенения, поняли, что произошло.

Они тотчас же бросились в лес, стража следовала за ними. Вдогонку похитителям раздался ружейный залп, но они быстро уносились вперед и вскоре стали недосягаемы для пуль и стрел преследователей.

Глава XIV,

Смелое похищение удалось. Паспарту долго посмеивался, вспоминая о своей удаче. Сэр Френсис Кромарти крепко пожал руку отважному парню. А хозяин сказал ему: «Хорошо», что на языке этого джентльмена было высшей похвалой. На это Паспарту ответил, что вся честь предприятия принадлежит мистеру Фоггу. Ему самому просто пришла в голову смешная мысль. Его забавляло, что на некоторое время он, Паспарту, старый гимнаст и бывший сержант пожарной команды, превратился в мужа прелестной женщины и старого набальзамированного раджу.

Молодая индуска все еще не приходила в себя. Завернутая в дорожное одеяло, она покоилась в одной из корзин.

Слон, направляемый уверенной рукой парса, быстро бежал по еще темному лесу. Спустя час они уже были на широкой равнине. В семь часов сделали привал. Молодая женщина все еще пребывала в полном беспамятстве. Проводник влил ей в рот несколько глотков разбавленного бренди, но действие одурманивших ее паров еще продолжалось.

Сэр Френсис Кромарти, знавший, как отражается на человеке вдыхание дыма конопли, нисколько не беспокоился.

Но если выздоровление молодой женщины казалось ему лишь вопросом времени, то ее будущее представлялось генералу менее безоблачным. Он откровенно заявил Филеасу Фоггу, что если Ауда останется в Индии, то неминуемо снова попадет в руки своих палачей. Эти фанатики рассеяны по всему полуострову и, невзирая на все старания английской полиции, сумеют разыскать свою жертву, будь то в Мадрасе, в Бомбее или в Калькутте. По мнению сэра Френсиса Кромарти, молодая женщина будет в полной безопасности лишь за пределами Индии.

Филеас Фогг ответил, что он отдает себе в этом отчет и примет свои меры.

Около десяти часов утра проводник сообщил о прибытии в Аллахабад. Отсюда снова начиналась прерванная железнодорожная линия. Расстояние между Аллахабадом и Калькуттой поезда проходили менее чем за сутки.

Следовательно, Филеас Фогг прибудет вовремя, и ему удастся попасть на пароход, отходящий в Гонконг на следующий день, 25 октября, в полдень.

Молодую женщину поместили в одну из комнат на вокзале. Паспарту было поручено приобрести для нее различные предметы туалета: платья, шали, меха и прочее — все, что ему удастся найти. Филеас Фогг предоставил ему для этой цели неограниченный кредит. Паспарту сейчас же отправился в город и принялся ходить по улицам.

Название Аллахабад означает «обиталище бога». Это один из священных городов Индии. Он расположен у слияния двух священных рек — Ганга и Джамны, которые посещаются паломниками со всего полуострова. Говорят, если верить легендам «Рамайяны»[57], Ганг берет свое начало на небе, откуда, по милости Брамы[58], спускается на землю.

Делая всевозможные покупки, Паспарту быстро осмотрел город с его великолепной крепостью, ставшей теперь государственной тюрьмой. Раньше это был большой город с сильно развитой промышленностью и торговлей. Теперь там нет ни того, ни другого. Паспарту безрезультатно разыскивал магазин с модными товарами и в конце концов оказался в лавке старого несговорчивого перекупщика-еврея, где он нашел нужные вещи: платье из шотландской ткани, широкое манто и великолепную шубу из меха выдры, за которую не задумываясь заплатил семьдесят пять фунтов стерлингов. Затем, торжествующий, он вернулся на вокзал.

Ауда понемногу приходила в себя. Действие дурмана, который применили священнослужители пагоды Пилладжи, мало-помалу ослабевало, и ее прекрасные глаза приобретали вновь свою индусскую мягкость.

Без всякого преувеличения можно было сказать, что Ауда — вдова раджи Бундельханда — очаровательная женщина. Она говорила на совершенно чистом английском языке, и проводник не преувеличивал, когда утверждал, что молодая парсианка благодаря своему воспитанию превратилась в англичанку.

Время отхода поезда приближалось. Проводник ждал. Мистер Фогг рассчитался с ним, не прибавив ни одного фартинга. Это немного удивило Паспарту, который знал, сколь многим его хозяин обязан проводнику. Ведь парс добровольно рисковал жизнью, принимая участие в похищении Ауды, и, если индусы когда-нибудь узнают об этом, ему трудно будет избежать их мести.

Оставался еще Киуни. Что делать со слоном, купленным за такую дорогую цену?

Но у мистера Фогга, оказывается, уже было и на этот счет готовое решение.

— Парс, — сказал он проводнику, — ты хорошо и самоотверженно служил нам. Я заплатил тебе за службу, но не за твою самоотверженность. Хочешь взять этого слона? Он твой.

Глаза проводника засверкали.

— Вы мне дарите целое состояние, ваша милость! — воскликнул он.

— Бери его, проводник, — ответил мистер Фогг, — я все равно еще у тебя в долгу.

— Вот хорошо! — воскликнул Паспарту, — Бери его, друг! Киуни — славное, храброе животное! — И, подойдя к слону, он протянул ему несколько кусков сахару со словами: — Возьми, Киуни, возьми.

Слон тихо затрубил от удовольствия, затем взял Паспарту за пояс и поднял хоботом до уровня своей головы. Паспарту, нисколько не испугавшись, приласкал животное, которое снова осторожно поставило его на землю. На пожатие хобота благородного Киуни наш честный парень ответил крепким рукопожатием его новому владельцу.

Несколько минут спустя Филеас Фогг, сэр Френсис Кромарти и Паспарту разместились в комфортабельном вагоне, где лучшее место уже занимала Ауда. Поезд на всех парах мчался к Бенаресу.

Расстояние в восемьдесят миль, отделяющее этот город от Аллахабада, было покрыто в два часа.

За это время молодая женщина совсем пришла в себя, дурман от дыма конопли рассеялся.

Каково же было ее удивление, когда она увидела себя в купе поезда, в европейской одежде, среди совершенно незнакомых ей пассажиров!

Прежде всего спутники постарались подкрепить ее несколькими глотками ликера; затем бригадный генерал рассказал ей обо всем случившемся. Он особо подчеркнул самоотверженность Филеаса Фогга, который, не задумываясь, рисковал своей жизнью, чтобы спасти ее, а также то, что счастливым исходом всего предприятия она обязана смелой изобретательности Паспарту.

Мистер Фогг не прерывал его рассказа. Паспарту, смущенный, повторял:

— Какие пустяки!

Ауда горячо благодарила своих спасителей, правда, больше слезами, чем словами. Ее прекрасные глаза лучше, чем слова, могли выразить ее признательность. Вскоре мысли Ауды перенеслись к недавним событиям и глаза увидели вновь землю Индии, где ее ожидало еще столько опасностей. Она вся задрожала от ужаса.

Филеас Фогг понял, что происходит в душе Ауды. Чтобы успокоить молодую женщину, он предложил ей — кстати сказать, достаточно бесстрастным тоном — сопутствовать ему до Гонконга, где она сможет пожить, пока вся эта история заглохнет.

Ауда с благодарностью приняла его предложение. Как раз в Гонконге жил один ее родственник, тоже парс, крупнейший коммерсант в городе.

В половине первого поезд остановился в Бенаресе. Браминская легенда утверждает, что этот город стоит на месте древнего Каши, который некогда висел в пространстве между зенитом и надиром[59], подобно гробнице Магомета. Но в нашу, более реалистическую эпоху Бенарес (Афины Индии[60], как называют его востоковеды) самым прозаическим образом покоится на земле. Паспарту на одно мгновение увидел его кирпичные дома и плетеные хижины, придающие городу весьма унылый вид, лишенный всякой экзотики.

Здесь кончал свой путь сэр Френсис Кромарти. Войсковые части, к которым он направлялся, стояли лагерем в нескольких милях от города. Бригадный генерал распрощался с Филеасом Фоггом, пожелав ему полного успеха в путешествии, и выразил надежду, что он когда-нибудь повторит его с менее оригинальной, но с более полезной целью. Мистер Фогг слегка пожал пальцы генерала. Ауда простилась с ним гораздо теплее, сказав, что она никогда не забудет своего долга по отношению к сэру Френсису Кромарти. Что же касается Паспарту, то бригадный генерал крепко пожал ему руку. Затем они расстались.

После Бенареса железнодорожный путь частично идет долиной Ганга. За окнами вагона, благодаря ясной погоде, можно было увидеть разнообразные пейзажи Бихара: горы, покрытые зеленью, поля ячменя, кукурузы и пшеницы, водоемы, населенные зелеными аллигаторами, чистенькие деревушки и леса, все еще покрытые зеленью. Несколько слонов и большегорбых зебу купались в водах священной реки, наряду с группами индусов обоего пола, которые, невзирая на осенний холод, благочестиво совершали ритуальные омовения в священных струях. Эти верующие — ярые враги буддизма[61], горячие приверженцы браминской религии[62], воплощенной в трех существах: Вишну — божестве солнца, Шиве — олицетворении сил природы, и Браме — верховном владыке священнослужителей и законодателей. Но какими глазами Брама, Шива и Вишну должны были теперь смотреть на «британизированную» Индию, где ревущие пароходы загрязняют и волнуют священные воды Ганга, пугают чаек, летающих над его поверхностью, черепах, которыми кишат берега, и распростертых у реки богомольцев?

Вся эта панорама проносилась перед окнами вагона, и облака белого пара часто скрывали от глаз отдельные ее детали. Путешественники с трудом различали форт Чанар, расположенный в двадцати милях к юго-востоку от Бенареса, старую цитадель раджей Бихара, Газипур и расположенные там крупные фабрики розовой воды[63] и масла, а также могилу лорда Корнваллиса[64], которая возвышается на левом берегу Ганга. Они видели укрепленный город Буксар, крупный промышленный и торговый центр Патну, где находится главнейший рынок опиума, а также Монгир, наиболее европеизированный город, похожий на Манчестер или Бирмингам и знаменитый своими чугунолитейными, металлопрокатными заводами и фабриками оружия, высокие трубы которых оскверняли небо Брамы дымом и копотью. Какая проза в стране чудес!

Наступила ночь. Отовсюду слышалось рычание тигров, медведей и вой волков, вспугнутых паровозом. Ни одного из чудес Бенгалии наши путешественники так и не увидели: ни развалин Гури, ни Муршидабада, бывшего некогда столицей этой провинции, ни Бардвана, ни Чандернагора — французского селения на индусской территории, где Паспарту мог бы с гордостью увидеть развевающийся флаг своей родины.

Наконец, в семь часов утра прибыли в Калькутту. Пароход, шедший в Гонконг, снимался с якоря лишь в полдень. В распоряжении Филеаса Фогга оставалось еще пять часов.

По расписанию, наш джентльмен должен был прибыть в столицу Индии[65] 25 октября, на двадцать третий день после своего отъезда из Лондона. Он прибыл туда в точно назначенный день. Итак, он не опоздал и не приехал раньше срока! Два дня, сэкономленные между Лондоном и Бомбеем, были потеряны по известным нам причинам. Но можно предположить, что Филеас Фогг не сожалел об этом.

Глава XV,

Поезд остановился на вокзале. Паспарту вышел из вагона первый, за ним последовал мистер Фогг, который помог сойти на перрон своей молодой спутнице. Филеас Фогг предполагал сразу же отправиться на пароход, идущий в Гонконг, и удобно устроить там Ауду, которую он не хотел оставлять одну в этой стране, где ей грозило столько опасностей.

В ту минуту, когда мистер Фогг выходил из вокзала, к нему подошел полисмен и спросил:

— Вы мистер Филеас Фогг?

— Да.

— Этот человек ваш слуга? — продолжал полисмен, указывая на Паспарту.

— Да.

— Будьте любезны следовать за мной.

Мистер Фогг ни одним жестом не выдал своего удивления. Полицейский был представителем закона, а для англичанина закон — святыня. Паспарту, как истый француз, попробовал было рассуждать, но полисмен коснулся его жезлом, и мистер Фогг сделал ему знак подчиниться.

— А может эта дама сопровождать нас? — спросил мистер Фогг.

— Может, — ответил полисмен.

Полисмен проводил мистера Фогга, Ауду и Паспарту к пальки-гари — четырехколесному экипажу на четырех человек, запряженному парой лошадей. Во время переезда, продолжавшегося около двадцати минут, все молчали.

Экипаж сначала пересек «черный город» — узенькие улочки, застроенные лачугами, в которых жило грязное, оборванное разноплеменное население; затем он проехал европейский город, полный кирпичных домов. Несмотря на утреннее время, на улицах виднелось множество парадных карет и гуляющей публики.

Пальки-гари остановилась перед каким-то зданием невзрачного вида, не похожим на жилой дом. Полисмен высадил своих пленников — их и в самом деле можно было так назвать — и провел их в какую-то комнату с решетками на окнах. Потом он сказал:

— В половине девятого вы предстанете перед судьей Обадия.

После этого полисмен вышел и запер за собой дверь.

— Ну вот! Мы арестованы! — воскликнул Паспарту, падая на стул.

Ауда, тщетно стараясь скрыть свое волнение, сказала, обращаясь к мистеру Фоггу:

— Вы должны расстаться со мной! Вас преследуют из-за меня, за то, что вы меня спасли!

Филеас Фогг коротко ответил, что это невозможно. Преследовать по делу «сутти»! Немыслимо! Как жалобщики осмелились бы об этом заявить? Тут какая-то ошибка. Мистер Фогг закончил уверением, что, во всяком случае, он не покинет молодую женщину и проводит ее до Гонконга.

— Но пароход отходит сегодня в полдень, — заметил Паспарту.

— Мы еще до полудня будем на пароходе, — спокойно ответил невозмутимый джентльмен.

Это было сказано так уверенно, что Паспарту только оставалось повторить про себя: «Чорт возьми! Еще до полудня мы будем на пароходе».

Но, по правде сказать, он вовсе не был убежден в этом.

В восемь тридцать дверь комнаты распахнулась. Появился полисмен и провел арестованных в соседнее помещение. Это был зал суда, наполненный многочисленной публикой, состоявшей из европейцев и туземцев.

Мистер Фогг, Ауда и Паспарту присели на скамью перед возвышением, предназначенным для судей и секретаря.

Почти сейчас же вышел сопровождаемый судебным приставом судья Обадия. Это был толстый, совершенно круглый человек. Он снял с гвоздя один из париков и проворно надел его себе на голову.

— Слушается первое дело! — провозгласил он.

Но вдруг он поднес руку к голове и воскликнул:

— Эге! Да ведь это не мой парик!

— Ваша правда, мистер Обадия, — это мой, — сказал секретарь.

— Дорогой мистер Ойстерпуф, неужели вы думаете, что судья мог бы вынести правильный приговор, будучи в парике секретаря!

Произошел обмен париками. Во время этих приготовлений Паспарту весь горел от нетерпения — ему казалось, что стрелка громадных часов, висящих в зале, страшно быстро движется по циферблату.

— Слушается первое дело! — повторил судья Обадия.

— Филеас Фогг! — провозгласил секретарь Ойстерпуф.

— Я, — ответил мистер Фогг.

— Паспарту!

— Здесь! — ответил Паспарту.

— Хорошо! — сказал судья Обадия. — Подсудимые, вот уже два дня, как вас ищут во всех поездах, прибывающих из Бомбея…

— Но в чем же нас обвиняют? — нетерпеливо перебил Паспарту.

— Вы это сейчас услышите, — ответил судья.

— Сударь, — начал Филеас Фогг, — я британский гражданин и имею право…

— Ваши права были нарушены?

— Отнюдь нет.

— Прекрасно! Вызовите жалобщиков.

По приказу судьи дверь распахнулась, и пристав ввел в зал трех индийских жрецов.

— Так я и думал! — прошептал Паспарту. — Те самые мерзавцы, что хотели сжечь нашу даму.

Жрецы встали перед судьей, и секретарь громким голосом прочел их жалобу на Филеаса Фогга и его слугу, обвиняемых в кощунственном осквернении браманского святилища.

— Вы слышали? — спросил судья Филеаса Фогга.

— Да, — ответил мистер Фогг, посмотрев на часы, — слышал и признаю.

— Ага! Вы признаете?

— Да, признаю и жду, чтобы эти три жреца в свою очередь признались в том, что они были намерены делать в пагоде Пилладжи.

Священнослужители переглянулись. Они, казалось, ничего не поняли из слов обвиняемого.

— Конечно! — нетерпеливо вмешался Паспарту. — В той самой пагоде Пилладжи, перед которой они собирались сжечь свою жертву.

Снова полная неожиданность для жрецов и крайнее изумление судьи Обадия.

— Какую жертву? — спросил он. — Кого сжечь? В самом центре Бомбея!

— Бомбея?! — воскликнул Паспарту.

— Ну да. Ведь дело идет не о пагоде Пилладжи, но о пагоде Малебар-Хилл в Бомбее.

— В качестве вещественного доказательства представлены башмаки святотатца, — прибавил секретарь, выкладывая на конторку пару ботинок.

— Мои башмаки! — закричал Паспарту, который был до того удивлен, что не мог сдержать невольного восклицания.

Можно себе представить, какая путаница воцарилась в мозгу хозяина и его слуги. Они давно забыли случай в бомбейской пагоде, и вдруг он неожиданно всплыл и привел их на скамью подсудимых здесь, в Калькутте.

Дело в том, что сыщик Фикс оценил все выгоды, какие он мог извлечь из необдуманного поступка Паспарту. Отложив на двенадцать часов свой отъезд, Фикс предложил жрецам Малебар-Хилла совет и помощь. Он обещал им добиться крупного возмещения за нарушение святости храма, хорошо зная, что английское правительство очень сурово относится к подобным проступкам, и с ближайшим поездом отправил жрецов следом за осквернителями. Вследствие задержки, вызванной похищением молодой вдовы, Фикс и его индусы прибыли в Калькутту раньше Филеаса Фогга и Паспарту, которых местные власти, предупрежденные телеграммой, должны были задержать при выходе из вагона. Можно себе представить, как был раздосадован Фикс, узнав, что Филеас Фогг еще не приехал в столицу Индии. Он решил, что его вор сошел на одной из станций Индийской железной дороги и скрылся в северных провинциях. Одержимый смертельным беспокойством, сыщик целые сутки безотлучно находился на вокзале. Какова же была его радость, когда утром он увидел путешественников, которые выходили из вагона; правда, с ними была какая-то молодая женщина, присутствие которой казалось Фиксу необъяснимым. Он сейчас же направил к ним полисмена, и вот каким образом мистер Фогг, Паспарту и вдова раджи Бундельханда предстали перед судьей Обадия.

Если бы Паспарту был менее занят ходом дела, он мог бы заметить в уголке зала сыщика, который следил за судебным заседанием с тем большим интересом, что и в Калькутте, так же как в Бомбее и Суэце, ордер на арест еще не был получен.

Между тем судья Обадия записал в протокол признание, вырвавшееся у Паспарту, который отдал бы все на свете, чтобы взять обратно эти неосторожные слова.

— Признаете ли вы факт преступления? — спросил судья.

— Признаю, — холодно ответил мистер Фогг.

— Так как, — продолжал судья, — английский закон одинаково строго охраняет религиозные верования всех народов, населяющих Индию, и принимая во внимание, что проступок был признан обвиняемым Паспарту, пытавшимся коснуться кощунственной стопой пола пагоды Малебар-Хилл в Бомбее двадцатого октября сего года, суд постановляет приговорить вышеозначенного Паспарту к двум неделям тюрьмы и к штрафу в триста фунтов.

— Триста фунтов! — воскликнул Паспарту, которого огорчил, в сущности, только штраф.

— Тихо! — крикнул судебный пристав визгливым голосом.

— Принимая во внимание, — продолжал судья Обадия, — что, хотя судебным следствием и не доказан факт сговора слуги и его хозяина в этом деле, суд, считая, что хозяин, во всяком случае, должен отвечать за действия и поступки своего слуги, постановляет приговорить означенного Филеаса Фогга к восьми дням тюрьмы и полутораста фунтам стерлингов штрафа. Секретарь, объявите следующее дело!

Сидя в своем уголке, Фикс испытывал невыразимое удовольствие. Филеас Фогг задержан в Калькутте на восемь дней. Этого времени вполне достаточно для того, чтобы пришел ордер на его арест.

Паспарту был совершенно ошеломлен. Этот приговор разорял его хозяина. Пари на двадцать тысяч фунтов проиграно, и все из-за того, что он, Паспарту, как настоящий зевака, забрел в проклятую пагоду!

Филеас Фогг, сохраняя полное самообладание, как будто приговор его совсем не касался, даже бровью не повел. Но когда секретарь объявил следующее дело, он поднялся с места и сказал:

— Я предлагаю залог.

— Это ваше право, — ответил судья.

У Фикса по спине пробежал мороз, но он скоро оправился, когда услышал, что судья, принимая во внимание то обстоятельство, что Филеас Фогг и Паспарту не являются жителями Калькутты, назначил для каждого из них огромный залог — в тысячу фунтов. Это обойдется Филеасу Фоггу в две тысячи фунтов, если он не предпочтет отбыть наказание.

— Я плачу, — сказал наш джентльмен.

Он вынул из саквояжа, который держал в руках Паспарту, пачку банковых билетов и положил ее на стол секретаря.

— Эта сумма будет вам возвращена по окончании срока, — сказал судья, — а пока вы освобождаетесь.

— Идем! — сказал мистер Фогг своему слуге.

— Пусть они мне, по крайней мере, отдадут башмаки! — закричал Паспарту с жестом ярости.

Башмаки были ему возвращены.

— Ну и дорого же они мне обошлись: больше тысячи фунтов каждый. И к тому же они еще жмут! — пробормотал он.

Совсем убитый, Паспарту последовал за мистером Фоггом, который предложил руку молодой женщине. Фикс, еще надеясь, что предполагаемый вор не сможет расстаться с суммой в две тысячи фунтов и предпочтет отсидеть свои восемь дней тюрьмы, бросился вслед за Фоггом.

Мистер Фогг нанял коляску и сел в нее с Аудой и Паспарту. Фикс побежал следом за коляскою, которая вскоре остановилась на городской набережной.

В полумиле, на рейде, уже стоял «Рангун» с развевающимся на мачте отходным флагом. Пробило одиннадцать часов. Мистер Фогг прибыл на час раньше расписания. Фикс видел, как он вышел из кареты и вместе с Аудой и Паспарту сел в лодку. Сыщик топнул ногой.

— Негодяй! — воскликнул он. — Он уезжает. Две тысячи фунтов пропали. Он расточителен, как вор! Ну что ж, если надо, я поеду за ним на край света. Но, если так пойдет дальше, он скоро истратит все украденные деньги!

Сыщик имел все основания так думать. Действительно, с тех пор как Филеас Фогг покинул Лондон, он выбросил на путевые расходы, награды, покупку слона, залог и штрафы крупную сумму в пять тысяч фунтов стерлингов, а ведь по мере уменьшения возвращенной суммы уменьшалась и премия сыщика.

Глава XVI,

«Рангун» — одно из судов Полуостровной и Восточной компании, совершающих рейсы в Китайском и Японском морях, — был железный винтовой пароход водоизмещением в тысячу семьсот семьдесят тонн и мощностью в четыреста лошадиных сил. По быстроходности он был равен «Монголии», но в отношении удобств значительно уступал ей. Ауду не удалось устроить так хорошо, как этого желал бы Филеас Фогг. Но, в конце концов, дело ведь шло о переезде в три с половиной тысячи миль, для чего требовалось обычно одиннадцать-двенадцать дней, а молодая женщина оказалась не слишком привередливой пассажиркой.

В первые же дни путешествия Ауда ближе познакомилась с Филеасом Фоггом. При всяком удобном случае она выражала ему свою живейшую благодарность. Флегматичный джентльмен слушал ее весьма холодно, по крайней мере судя по внешности, и ни единым жестом, ни единой интонацией не выказывал ни малейших признаков какого-нибудь чувства. Он тщательно следил, чтобы молодая женщина ни в чем не терпела недостатка: в определенные часы он регулярно навещал ее и если не разговаривал, то, по крайней мере, слушал. Он проявлял к ней величайшую вежливость, но действовал при этом с грацией автомата, приспособленного для этой цели. Ауда не знала, что и думать, пока Паспарту не объяснил ей, что за странная личность его хозяин. От него она узнала, что пари гонит этого джентльмена вокруг света. Ауда улыбнулась. В конце концов она была обязана ему жизнью, и ее спаситель не особенно много терял от того, что она смотрела на него сквозь очки признательности.

Ауда подтвердила трогательную историю, которую рассказал о ней проводник. Она действительно происходила из племени парсов, стоящего по культурности на первом месте среди прочих туземных племен. Многие парсийские купцы составили себе в Индии большое состояние, торгуя хлопком. Один из них, сэр Джемс Джиджибой, даже получил от английского правительства дворянское звание, и Ауда приходилась родственницей этому богатому купцу, проживавшему в Бомбее. К двоюродному брату Джиджибоя, к почтенному Джиджи, она и ехала теперь в Гонконг. Найдет ли она у него убежище и поддержку? Этого она не могла утверждать. Но мистер Фогг обычно отвечал, что Ауде не стоит беспокоиться и что все устроится «математически». Именно так он и выразился.

Поняла ли молодая женщина это странное слово? Неизвестно. Ее большие глаза, прозрачные, как озера Гималаев, часто останавливались на мистере Фогге. Но непроницаемый Фогг, подтянутый еще более, чем обычно, отнюдь не походил на человека, который желал бы погрузиться в эти озера.

Первая часть переезда на «Рангуне» прошла превосходно. Погода держалась хорошая. На всем протяжении огромного залива, который моряки называют «Бенгальским бассейном», условия благоприятствовали пароходу. Вскоре с «Рангуна» заметили Большой Андаман, главный из Андаманских островов, с живописною горой Сэдл-Пик, возвышающейся на две тысячи четыреста футов и видной мореплавателям с далекого расстояния.

Пароход прошел довольно близко от берега. Дикие обитатели острова[66] не показывались. Эти существа находятся на последней ступени человеческой цивилизации, но причислять их к людоедам все же нет оснований.

Вид островов издали был великолепен. На переднем плане выступали громадные леса латаний, капустной пальмы, бамбука, мускатного ореха, индийского дуба, гигантских мимоз и древовидных папоротников, а сзади вырисовывались изящные силуэты гор. Берега кишели тысячами драгоценных саланг[67], съедобные гнезда которых считаются изысканным блюдом в Китае. Но разнообразные пейзажи Андаманских островов быстро промелькнули мимо «Рангуна», который на всех парах продолжал свой путь к Малаккскому проливу, служащему воротами в Китайское море.

Что же делал в продолжение этого переезда сыщик Фикс, столь некстати вовлеченный в кругосветное путешествие? Покидая Калькутту, он оставил распоряжение переслать ордер на арест мистера Фогга, если он наконец будет получен, следом за собой в Гонконг; садясь на «Рангун», ему удалось избежать встречи с Паспарту, и он рассчитывал остаться незамеченным до прибытия парохода в Гонконг. Ему было трудно объяснить Паспарту, не возбуждая его подозрений, почему он очутился на борту «Рангуна», когда ему следовало бы находиться в Бомбее. Но логика событий заставила его возобновить знакомство с нашим парнем. Каким образом? Мы сейчас это увидим.

Все надежды, все желания сыщика сосредоточились теперь на одной точке земного шара — на Гонконге, так как остановка пакетбота в Сингапуре была слишком кратковременной, для того чтобы Фикс мог начать действовать в этом городе. Следовательно, он должен арестовать вора в Гонконге; в противном случае тот снова ускользнет от него, и на этот раз, так сказать, безвозвратно.

Гонконг был последним английским портом на пути Филеаса Фогга. Дальше — в Китае, Японии, Америке — мистер Фогг найдет себе надежный приют. В Гонконге, если только ордер, который, очевидно, мчится следом за сыщиком, придет вовремя, Фикс арестует Фогга и передаст его в руки местной полиции. Тут не будет никаких затруднений. Но за пределами Гонконга простого ордера уже недостаточно. Там уже требуется специальное постановление о выдаче преступника. Отсюда всевозможные задержки и препятствия, которыми вор, конечно, не преминет воспользоваться, чтобы навсегда ускользнуть из рук английской полиции. Если попытка его арестовать в Гонконге провалится, будет трудно, вернее сказать, невозможно возобновить ее с шансами на успех.

«Итак, — повторял про себя Фикс в те долгие часы, которые проводил в каюте, — или ордер будет в Гонконге, и я арестую этого молодчика, или его там не окажется, и тогда мне необходимо любой ценой задержать отъезд Фогга. В Бомбее мне это не удалось, в Калькутте не удалось. Если в Гонконге я тоже промахнусь, моя репутация погибла. Во что бы то ни стало надо добиться цели. Вопрос лишь в том, как задержать, если понадобится, отъезд этого проклятого Фогга».

В крайнем случае Фикс решил во всем признаться Паспарту и рассказать ему, что за личность его хозяин. Пораженный подобным разоблачением, Паспарту, из боязни быть скомпрометированным, без сомнения, перейдет на сторону Фикса.

Но это средство явно ненадежно, и воспользоваться им следует только в крайнем случае. Достаточно одного слова Паспарту своему хозяину, чтобы безвозвратно погубить все предприятие.

Итак, полицейский инспектор находился в великом затруднении. Но присутствие Ауды в обществе Филеаса Фогга на борту «Рангуна» открыло ему новые возможности.

Кто эта женщина? Какое стечение обстоятельств связало ее с Филеасом Фоггом? Очевидно, их встреча произошла между Бомбеем и Калькуттой. Но где именно? Только ли случай столкнул Филеаса Фогга с юной путешественницей? Или, может быть, самое путешествие через Индию было затеяно ради свидания с этой красоткой? А ведь она и вправду красавица! Фикс хорошо рассмотрел ее в зале суда в Калькутте.

Понятно, насколько был заинтригован полицейский. Он спрашивал себя: нет ли тут преступного похищения? Очень может быть. Эта идея крепко засела в мозгу Фикса, и он сразу понял, сколько выгод могло ему дать это обстоятельство. Замужем эта молодая женщина или нет, но похищение налицо. Значит, имеется возможность создать в Гонконге ее похитителю такие затруднения, из которых тот не выпутается никакими деньгами.

Но нет надобности ожидать прибытия «Рангуна» в Гонконг. Этот Фогг обладает отвратительной привычкой скакать с одного корабля на другой, и, прежде чем Фикс успеет приступить к делу, он может снова ускользнуть. Поэтому надо прежде всего предупредить английские власти Гонконга и уведомить их о прибытии Филеаса Фогга на «Рангуне», это легко сделать, так как пароход заходит в Сингапур, а Сингапур соединен с Гонконгом телеграфной линией.

Однако, прежде чем начать действовать, Фикс надумал еще раз порасспросить Паспарту. Он знал, что этому парню нетрудно развязать язык, и решил нарушить инкогнито, которое до сих пор соблюдал. Не надо терять времени. Сегодня 31 октября, а завтра «Рангун» сделает остановку в Сингапуре.

Итак, Фикс вышел из своей каюты. Он поднялся на палубу, намереваясь подойти к Паспарту первым и принять самый удивленный вид.

Паспарту прогуливался по палубе, когда инспектор бросился к нему, крича:

— Вы едете на «Рангуне»?!

— Как! И вы здесь, мистер Фикс? — отвечал пораженный Паспарту, узнав своего попутчика по «Монголии». — Я оставил вас в Бомбее и встречаюсь с вами на пути в Гонконг! Может быть, вы едете вокруг света?

— Нет, нет, — ответил Фикс, — я думаю остановиться к Гонконге по крайней мере на несколько дней.

— Вот как! — протянул Паспарту, слегка удивленный. — Но почему же я вас не видел при отъезде из Калькутты?

— Маленькое недомогание… морская болезнь… Я не выходил из каюты… Бенгальский залив я переношу хуже чем Индийский океан. А ваш хозяин, мистер Филеас Фогг?

— В полном здравии и столь же пунктуален, как и его расписание. Ни одного дня опоздания! Ах, мистер Фикс, вы еще не знаете: с нами едет молодая дама.

— Молодая дама? — ответил сыщик, прекрасно разыгрывая неведение.

Паспарту немедленно ввел его в курс событий. Он рассказал о случае в бомбейской пагоде, о покупке слона за две тысячи фунтов, о деле с «сутти», о похищении Ауды, об их аресте в Калькутте и освобождении под залог. Фикс, знавший последнюю часть этой истории, делал вид, что в первый раз ее слышит, и Паспарту с большим удовольствием рассказывал свои похождения столь внимательному слушателю.

— Что же, ваш хозяин собирается увезти эту молодую женщину в Европу? — спросил Фикс.

— Вовсе нет, мистер Фикс, вовсе нет. Мы просто отвезем ее к родным, богатым купцам в Гонконге.

«Ничего не поделаешь!» сказал себе сыщик, стараясь скрыть разочарование.

— Стакан джину, мистер Паспарту.

— Весьма охотно, мистер Фикс. Как не выпить за нашу встречу на «Рангуне»!

Глава XVII,

Начиная с этого дня, Паспарту и сыщик часто встречались, но агент держал себя со своим спутником очень осторожно и больше не пытался его расспрашивать. Раз или два ему удалось увидеть мистера Фогга, который охотно проводил время то в большой гостиной «Рангуна», то в компании Ауды, то, по своей неизменной привычке, играя в вист.

Что касается Паспарту, то он начал серьезно задумываться над тем, как случилось, что Фикс еще раз оказался спутником мистера Фогга. И действительно, было чему удивляться. Этот приветливый и обязательный джентльмен сначала встретился им в Суэце, сел на «Монголию» и высадился в Бомбее, где он должен был остаться на долгое время, и вдруг теперь он оказался на «Рангуне», идущем в Гонконг. Словом, он неотступно следует по маршруту мистера Фогга. Над этим стоит поразмыслить. По меньшей мере странное совпадение! За кем охотится этот Фикс? Паспарту был готов поспорить на свои туфли — он их тщательно сохранил, — что Фикс покинет Гонконг в одно время с ними и, вероятно, на одном с ними пароходе.

Паспарту мог думать хоть целый век, но никогда бы не догадался, какая миссия поручена сыщику. Ему бы и в голову не пришло, что Филеаса Фогга как вора «выслеживают» по всему земному шару. Но человеческой природе свойственно всему давать объяснения, и Паспарту, озаренный внезапной мыслью, объяснил себе, и довольно правдоподобно, постоянное присутствие Фикса. По его мнению, выходило, что Фикс не мог быть никем иным, как агентом коллег мистера Фогга по Реформ-клубу, посланным ими для наблюдения за правильным выполнением условий кругосветного путешествия.

— Это ясно! Это ясно! — повторял честный парень, гордый своей проницательностью. — Он — шпион, которого подослали те джентльмены. Какой недостойный поступок! Мистер Фогг — такой честный, такой порядочный! И его выслеживают с помощью сыщиков. Ну, джентльмены из Реформ-клуба, это вам обойдется недешево!

Восхищенный своим открытием, Паспарту все же решил ничего не говорить мистеру Фоггу, боясь, что он будет справедливо оскорблен недоверием, которое ему выказывают противники. Но зато он решил при случае хорошенько поиздеваться над Фиксом и высмеять его, не выдавая себя.

В среду, 30 октября, после полудня, «Рангун» вошел в Малаккский пролив, отделяющий одноименный полуостров от острова Суматры. А на следующий день, в четыре часа утра, пароход, выиграв полдня против расписания, пришвартовался в Сингапуре, чтобы пополнить запасы топлива.

Филеас Фогг записал этот выигрыш времени в графу прибылей и на сей раз сошел на берег, так как Ауда выразила желание пройтись.

Фикс, которому все действия Фогга казались подозрительными, незаметно последовал за ним. А Паспарту, смеясь про себя над маневрами Фикса, отправился за своими обычными покупками.

По внешнему виду остров Сингапур невелик и не внушителен: ему недостает гор, то есть рельефа. Тем не менее, несмотря на это, он очарователен. Это огромный парк, прорезанный прекрасными дорогами. Хороший экипаж, запряженный изящными лошадками, вывезенными из Австралии, помчал Ауду и Филеаса Фогга по одной из этих дорог, среди чащи пальм с ослепительной листвой, гвоздичных деревьев, покрытых распускающимися бутонами. Заросли перца заменили здесь терновые изгороди европейских деревень. Купы саговых пальм и высоких древовидных папоротников с покрытыми лаком листьями наполняли воздух пряным ароматом. Лес был полон подвижных, гримасничающих обезьян; в зарослях, наверное, водились тигры. Тем, кто спросит, почему на таком сравнительно маленьком острове до сих пор не истреблены эти кровожадные хищники, следует ответить, что тигры пробираются сюда вплавь через пролив с Малаккского полуострова.

После двухчасовой прогулки по острову Ауда и ее компаньон, который смотрел вокруг себя, ничего не замечая, вернулись в город, в это скопище уродливых домов, окруженных со всех сторон прекрасными садами, где росли манговые деревья, ананасы и другие вкуснейшие плоды мира.

В десять часов они поднялись на пароход, не подозревая, что всю дорогу их сопровождал полицейский инспектор, вынужденный ради этого потратиться на наем экипажа.

Паспарту ожидал их на палубе «Рангуна». Он раздобыл несколько дюжин плодов мангового дерева, крупных, как яблоки, темно-коричневых снаружи и ярко-красных внутри, белая мякоть которых тает во рту и очень ценится лакомками. Паспарту был весьма счастлив предложить эти плоды Ауде, которая ласково поблагодарила его за это.

В одиннадцать часов «Рангун», набив трюм углем, отдал причалы, и несколько часов спустя пассажиры потеряли из виду высокие горы Малакки, густые леса которой дают приют самым красивым тиграм земного шара.

Приблизительно тысяча триста миль отделяют Сингапур от острова Гонконга — небольшого кусочка английской территории вблизи китайского берега. Филеас Фогг был очень заинтересован в том, чтобы проехать оставшийся путь максимум в шесть дней и успеть в Гонконге сесть на пароход, отходящий 6 ноября в один из главнейших японских портов — Иокогаму.

«Рангун» был сильно нагружен. В Сингапуре прибавилось много пассажиров: индусов, цейлонцев, китайцев, малайцев, португальцев. Почти все они разместились во втором классе.

Стоявшая до сего времени хорошая погода испортилась. Море сильно волновалось. Ветер несколько раз переходил в свежий бриз, но дул, к счастью, с юго-восточной стороны, что благоприятствовало ходу судна.

Как только представлялась возможность, капитан приказывал ставить паруса. Пароход, превратившись в бриг, плыл под двумя марселями и фоком, и скорость его хода, благодаря объединенным силам пара и ветра, значительно возрастала. При той же погоде, борясь с сильной, утомительной волной, пароход прошел мимо берегов Аннама и Кохинхины.

Но причиною тягот путешествия было не море, а скорее пароход, и пассажирам, которые почти сплошь болели, приходилось винить в этом только «Рангун».

Корабли Компании, плавающие в морях, омывающих Китай, обладают одним серьезным недостатком: осадка нагруженного судна не соответствует высоте надводного борта; поэтому суда эти плохо сопротивляются качке. Водоизмещение их невелико, и они, как говорят моряки, «недостаточно мореходны». Вследствие такого устройства судна довольно нескольких тюков груза, чтобы его движение замедлилось. Поэтому в дурную погоду приходилось принимать серьезные меры предосторожности и даже иногда ложиться в дрейф, сбавив пар в котлах.

Эта потеря времени, по-видимому, нисколько не отразилась на настроении Филеаса Фогга, но чрезвычайно сердила Паспарту.

Он обвинял капитана, механиков, Компанию и посылал к чорту всех имеющих отношение к перевозке пассажиров. Возможно, что мысль о газовом рожке, горящем за его счет в доме на Севиль-Роу, в значительной мере объясняла его нетерпение.

— Так, значит, вы очень спешите в Гонконг? — спросил однажды сыщик.

— Очень спешим, — ответил Паспарту.

— Вы думаете, что мистер Фогг торопится, чтобы успеть на пароход, отходящий в Иокогаму?

— Да, он страшно торопится.

— Так вы теперь верите в это кругосветное путешествие?

— Вполне. А вы, мистер Фикс?

— Я? Я не верю.

— Шутник! — воскликнул, подмигивая, Паспарту.

Это слово заставило сыщика задуматься. Эпитет, данный ему Паспарту, почему-то его встревожил. Не догадался ли француз? Фикс не знал, что и подумать. Как мог Паспарту заподозрить, что он сыщик, когда это было тайной для всех? А между тем, говоря с ним таким образом, Паспарту, несомненно, таил какую-то заднюю мысль.

В другой раз Паспарту пошел даже дальше: он был не в силах держать язык за зубами.

— Послушайте, мистер Фикс, — сказал он с хитрым видом. — Значит, по приезде в Гонконг нам придется с вами расстаться?

— Я, право, не знаю, — ответил, растерявшись, Фикс. — Может быть, мне…

— Эх, — сказал Паспарту, — если бы вы нас сопровождали и дальше, это было бы прямо счастьем для меня. Право, агент Компании не может остановиться на полдороге. Вы ехали только до Бомбея, а вот уже скоро и Китай. Недалеко и Америка, а от Америки рукой подать до Европы!

Фикс внимательно смотрел на своего собеседника, который улыбался самым любезным образом, и решил тоже рассмеяться. Паспарту, который был в ударе, спросил его:

— Прибыльно ли подобное ремесло?

— И да и нет, — ответил Фикс не сморгнув. — Бывают дела и хорошие и плохие. Но вы сами, я думаю, понимаете, что я путешествую не за свой счет?

— О, в этом-то я не сомневаюсь! — воскликнул Паспарту, хохоча еще веселее.

На этом беседа закончилась. Фикс вернулся к себе в каюту и задумался. Очевидно, его разгадали. Тем или иным путем француз пронюхал, что он сыщик. Но сообщил ли он об этом своему хозяину? Какую роль он при нем играет? Соучастник он или нет? Неужели дело раскрыто и, значит, проиграно? Фикс провел несколько тяжелых часов, то думая, что все пропало, то надеясь, что Фогг ничего не знает о создавшемся положении. Словом, он не знал, что предпринять.

Но затем он успокоился и решил действовать с Паспарту в открытую. Если ему не удастся задержать Фогга в Гонконге и тот получит возможность окончательно покинуть английскую территорию, то он, Фикс, все расскажет Паспарту. Если слуга сообщник своего хозяина, тогда дело пропало; если же слуга не замешан в краже, то в его интересах будет предоставить преступника собственной судьбе.

Таковы были взаимоотношения этих двух людей, а над ними, в своем величественном безразличии, парил Филеас Фогг. Он деловито описывал свою орбиту вокруг земного шара, нисколько не беспокоясь о тяготеющих к нему астероидах.

А между тем по соседству с ним находилась, говоря на языке астрономов, возмущающая звезда, которая, казалось бы, должна была произвести некоторые пертурбации в сердце нашего джентльмена. Но нет! Прелести Ауды, к большому изумлению Паспарту, не производили этих пертурбаций, а если таковые и были, то, во всяком случае, их было труднее вычислить, чем пертурбации Урана, благодаря которым был открыт Нептун.

Паспарту дивился этому с каждым днем все больше, особенно потому, что в глазах молодой женщины он читал столько признательности своему хозяину. Но, как видно, Филеас Фогг обладал сердцем, способным на геройские поступки, но не на любовь. Не было в нем и признаков озабоченности, неизбежной в столь рискованном путешествии. Зато Паспарту находился в постоянном волнении. Опершись на перила машинного отделения, он смотрел на мощную машину, которая временами вся сотрясалась, когда при сильной качке над водой появлялся бешено вращающийся винт. Клапаны не могли тогда сдержать пара, и это приводило Паспарту в ярость.

— В топках недостаточно угля! — кричал он. — Мы не двигаемся с места. У этих англичан всегда так. Будь это американский пароход, мы, быть может, подпрыгивали бы, но шли скорей!

Глава XVIII,

В последние дни плавания стояла довольно ненастная погода. Дул сильный северо-западный ветер, мешавший ходу судна. Малоустойчивый «Рангун» сильно бросало, и пассажиры справедливо были в претензии на огромные, вызывающие тошноту волны.

3 и 4 ноября разыгралась небольшая буря. Шквал яростно хлестал по волнам. «Рангун» принужден был на целые полдня лечь в дрейф, делая лишь десять оборотов винта в минуту, чтобы только удержаться на волнах. Все паруса были спущены, и ветер ревел среди голых снастей.

Скорость пакетбота, естественно, очень уменьшилась, и можно было полагать, что если буря не стихнет, то он приедет в Гонконг с опозданием часов на двадцать и более против установленного времени.

Филеас Фогг со своей обычной невозмутимостью смотрел на разъяренное море, которое, казалось, боролось лично с ним. Его лицо ни на мгновение не омрачилось, хотя опоздание на двадцать часов могло нарушить весь ход его путешествия; он ведь рисковал не поспеть к отплытию парохода на Иокогаму. Но этот человек без нервов не ощущал ни беспокойства, ни волнения. Казалось, что налетевшая буря также входила в его программу, что он предвидел ее. Ауда, заговорив со своим попутчиком об этом досадном препятствии, убедилась, что он столь же спокоен, как и прежде.

Но Фикс смотрел на все это другими глазами. Буря ему даже нравилась. Восторгу его, конечно, не было бы границ, если бы «Рангун» под напором шторма вдруг повернул назад. Всякое опоздание было ему на руку, так как оно могло заставить Фогга на несколько дней задержаться в Гонконге. Словом, морская стихия с ее шквалами и бурями была козырем в его игре. Правда, ему немного нездоровилось, но это пустяки. Он не обращал внимания на тошноту, и, хотя его всего корчило от морской болезни, в душе он испытывал большое удовлетворение.

Легко догадаться, с какой нескрываемой яростью встретил это испытание Паспарту. До сих пор все шло так прекрасно! Земля и вода, казалось, благоговейно служили мистеру Фоггу. Пароходы и поезда его слушались с покорностью. Ветер и пар объединились, чтобы содействовать его путешествию. Неужели теперь пробил час неудачи? Паспарту не находил себе места. Можно было подумать, что ему придется уплатить эти двадцать тысяч фунтов из собственного кармана. Буря выводила его из себя, шквал приводил в бешенство, и он охотно бы высек это непокорное море. Бедный парень! Фикс заботливо скрывал от него свою радость, и хорошо делал, так как, если бы Паспарту разгадал причину его восторга, сыщику пришлось бы пережить несколько скверных минут.

В продолжение шторма Паспарту не покидал палубы «Рангуна». Он не мог оставаться внизу; он карабкался на мачты с обезьяньей ловкостью, помогая матросам в их работе.

Сотни раз он задавал одни и те же вопросы капитану, офицерам и матросам, которые не могли удержаться от смеха, видя его растерянность. Паспарту хотел знать наверняка, сколько времени продолжится буря. Его отсылали к барометру. Паспарту тряс барометр, но ни толчки, ни оскорбления, которыми он осыпал безответный инструмент, не помогали: барометр и не думал подниматься.

Наконец шторм утих. Днем 4 ноября погода улучшилась. Ветер переместился на два румба к югу и вновь стал попутным.

Лицо Паспарту прояснилось вместе с погодой. Поставили марсели и нижние паруса. «Рангун» с большой скоростью пустился в путь. Но нагнать все потерянное время было уже невозможно. С этим надо было примириться. Земля показалась только 6 ноября, в пять часов утра. По расписанию, Филеас Фогг должен был прибыть в Гонконг пятого, но прибыл только шестого. Он опаздывал на целые сутки и волей-неволей упустил пароход в Иокогаму.

В шесть часов лоцман поднялся на борт «Рангуна» и стал на мостик, чтобы ввести судно в Гонконгский порт.

Паспарту умирал от желания спросить его, ушел ли пароход на Иокогаму, но не решался, желая сохранить до последнего момента хоть тень надежды. Он поделился с Фиксом своим беспокойством, но тот — хитрая лисица! — начал его утешать, говоря, что мистер Фогг может поехать и со следующим пароходом. Это привело Паспарту в бешенство.

Но если Паспарту так и не отважился заговорить с лоцманом, то мистер Фогг, заглянув в путеводитель, хладнокровно спросил лоцмана, не знает ли он, когда уходит из Гонконга какой-нибудь пароход в Иокогаму.

— Завтра с утренним приливом, — ответил лоцман.

— Вот как! — сказал мистер Фогг, не выражая ни малейшего удивления.

Присутствовавший при этом разговоре Паспарту охотно расцеловал бы лоцмана, зато Фиксу хотелось свернуть ему шею.

— Как называется пароход? — спросил мистер Фогг.

— «Карнатик», — ответил лоцман.

— Не тот ли это пароход, который должен был отойти вчера?

— Тот самый. Но на нем пришлось чинить один из котлов, и поэтому он отойдет только завтра.

— Благодарю вас, — сказал мистер Фогг и возвратился в гостиную походкой автомата.

Паспарту стиснул руку лоцмана и сильно потряс ее, восклицая:

— Лоцман! Вы хороший человек!

Лоцман, конечно, так и не узнал, почему его ответ вызвал такие дружеские излияния. Раздался свисток, и он, поднявшись на капитанский мостик, повел пароход среди целой флотилии джонок, рыболовных суденышек и кораблей всех видов, теснившихся в порту Гонконга.

В час «Рангун» встал у пристани, и пассажиры начали высаживаться.

Надо признать, что случай очень помог Филеасу Фоггу. Если бы «Карнатику» не понадобилось чинить котел, он отплыл бы 5 ноября, и путешественникам, отправляющимся в Японию, пришлось бы восемь дней дожидаться следующего парохода. Правда, мистер Фогг опоздал на целые сутки, но это опоздание не могло иметь дурных последствий для его дальнейшего пути.

Отплытие парохода, курсирующего между Иокогамой и Сан-Франциско, согласовано с приходом парохода из Гонконга, и он не может отойти до прибытия последнего. Правда, в Иокогаме Филеас Фогг будет на сутки позже против расписания, но это опоздание легко нагнать за время двадцатидвухдневного пути через Тихий океан. Таково было положение Филеаса Фогга на тридцать пятый день после его отъезда из Лондона.

«Карнатик» должен был отплыть завтра, в пять часов утра, так что в распоряжении мистера Фогга оказалось шестнадцать часов, чтобы заняться своими делами, то есть устройством Ауды. Спустившись с парохода, он предложил молодой женщине руку и проводил ее до паланкина. Он попросил носильщиков назвать ему лучший отель. Те указали гостиницу «Клуб». Паланкин, сопровождаемый Паспарту, через двадцать минут прибыл по назначению.

Для молодой женщины было снято отдельное помещение, и Филеас Фогг позаботился, чтобы ее хорошо устроили. После этого он сообщил, что немедленно отправляется на поиски родственника, на попечении которого он должен был оставить ее в Гонконге. Паспарту получил приказание не покидать гостиницы, чтобы молодая женщина не оставалась одна.

Мистер Фогг приказал доставить себя на биржу. Там, несомненно, знали таких людей, как достопочтенный Джиджи, который считался одним из богатейших коммерсантов города.

Маклер, к которому обратился мистер Фогг, действительно знал этого парса. Но тот вот уже два года как не жил в Китае. Составив себе большое состояние, он переселился в Европу, как предполагали, в Голландию, так как в этой стране у него были большие связи по прежней коммерческой деятельности.

Филеас Фогг вернулся в гостиницу и попросил у Ауды разрешения повидаться с нею. Без долгих предисловий он сообщил, что достопочтенный Джиджи больше не живет в Гонконге и, вероятнее всего, поселился в Голландии.

Сначала Ауда ничего не ответила на это. Она провела рукой по лбу и задумалась. Потом своим кротким голосом спросила:

— Что же мне теперь делать, мистер Фогг?

— Очень просто, — ответил джентльмен: — ехать в Европу.

— Но я не могу так стеснять…

— Вы меня не стесняете, и ваше присутствие не нарушает моей программы… Паспарту!

— Что угодно? — ответил Паспарту.

— Отправляйтесь на «Карнатик» и закажите три каюты.

Восхищенный возможностью продолжать путешествие с молодой женщиной, которая была с ним так ласкова, Паспарту сейчас же побежал на пароход.

Глава XIX,

Гонконг — маленький островок, который, по нанкинскому договору, после войны 1842 года перешел во владение Англии. За несколько лет колонизаторской деятельности предприимчивая Великобритания выстроила на острове значительный город и создала порт. Этот островок расположен в устье реки Кантон и отделен лишь шестьюдесятью милями от португальского города Макао, стоящего на другом берегу реки. В коммерческой войне между Макао и Гонконгом все шансы на победу были на стороне последнего. Ныне бо́льшая часть китайского транзита производится через английский порт. Глядя на его доки, верфи, пакгаузы, больницы, готический собор, здание правительства и асфальтированные улицы, можно подумать, что находишься не в Китае, а в одном из торговых городов графства Кент или Серрей.

Паспарту, засунув руки в карманы, отправился в порт, рассматривая паланкины, рикши, не вышедшие еще из моды в Небесной империи[68], и толпу китайцев, японцев и европейцев, запрудившую улицы. Это был тот же Бомбей, Калькутта или Сингапур.

Паспарту дошел до порта. Там, в устье реки Кантон, стояло множество судов всех национальностей: английские, французские, голландские военные и торговые корабли, японские и китайские лодки, джонки и сампаны. Прогуливаясь в толпе, Паспарту заметил нескольких одетых в желтое стариков-туземцев. Зайдя в китайскую цырюльню, чтобы побриться «по-китайски», он узнал от местного фигаро[69], который недурно объяснялся по-английски, что каждому из этих стариков по меньшей мере восемьдесят лет и что этот возраст дает им право носить одежду желтого цвета — цвета императорского дома. Сам не зная почему, Паспарту нашел это очень забавным.

Побрившись, он вернулся на пристань, возле которой стоял «Карнатик». Там он заметил Фикса, расхаживавшего взад и вперед по набережной, и нисколько этому не удивился. Лицо полицейского инспектора выражало живейшую досаду.

«Эге! — воскликнул про себя Паспарту. — Видно, неважны дела у джентльменов из Реформ-клуба».

Делая вид, что не замечает дурного настроения Фикса, он с довольной улыбкой подошел к нему.

Сыщик имел достаточно оснований проклинать преследующие его неудачи. Ордера на арест все еще не было! Очевидно, этот приказ путешествует следом за ним и сможет настичь его лишь в том случае, если он на несколько дней останется в городе. Так как Гонконг был последней английской территорией на пути Фогга, то следовало во что бы то ни стало задержать его здесь, чтобы он не ускользнул окончательно.

— Ну как, мистер Фикс, вы все же решили сопровождать нас до Америки? — спросил Паспарту.

— Да, — ответил сквозь зубы Фикс.

— Вот как! — воскликнул с громким хохотом Паспарту. — Я знал, что вы не можете расстаться с нами. Ну что же, идем, заказывайте себе каюту.

И они вместе отправились в бюро морских сообщений и заказали четыре каюты. При этом кассир предупредил их, что ремонт «Карнатика» закончен и пакетбот уйдет не завтра утром, как предполагалось, а сегодня, в восемь часов вечера.

— Очень хорошо! — заметил Паспарту. — Это устраивает моего хозяина. Надо его предупредить.

Тут Фикс пошел на крайнее средство. Он решил все рассказать Паспарту, это, может быть, единственный способ на несколько дней задержать Филеаса Фогга в Гонконге.

Выйдя из бюро, Фикс предложил своему спутнику зайти в таверну чего-нибудь выпить. У Паспарту было еще достаточно времени. Он принял приглашение Фикса.

На набережной им попалась таверна. У нее был очень привлекательный вид. Оба вошли в нее. Это был просторный, прилично убранный зал, в глубине которого стояла складная кровать с множеством подушек. На кровати лежало несколько спящих людей.

Около тридцати посетителей сидело за маленькими столиками из плетеного тростника. Одни пили английское пиво — эль или портер, другие потягивали спиртное — джин или бренди. Почти все курили длинные глиняные трубки, набитые шариками опиума, смешанного с розовым маслом. Время от времени некоторые из курильщиков теряли сознание и скатывались под стол. Двое официантов тотчас же хватали их за ноги и за голову и относили на кровать, где уже лежало около двадцати человек в последней степени опьянения.

Фикс и Паспарту поняли, что попали в курильню, где собираются те несчастные, исхудалые, опустившиеся идиоты, которым предприимчивая Англия ежегодно продает на двести шестьдесят миллионов франков губительного снадобья, называемого опиумом. Гнусные миллионы, полученные от использования одного из самых вредных пороков человека!

Китайское правительство давно стремится посредством суровых законов пресечь эти злоупотребления, но тщетно. От обеспеченных классов населения, которым было предоставлено исключительное право курения опиума, эта привычка перешла к народным массам, и вред, производимый ею, не мог уже быть ограничен. В Китае опиум курят всюду и везде. И мужчины и женщины предаются этой пагубной страсти и, привыкнув вдыхать пары опиума, уже не могут от нее отстать, не испытывая мучительных судорог в желудке. Привычный курильщик может выкурить до восьми трубок в день, но через пять лет такой жизни он умирает.

В одну из этих многочисленных даже в Гонконге курилен и попали Фикс и Паспарту, желавшие немного освежиться. У Паспарту не было с собой денег, но он охотно принял угощение своего спутника, рассчитывая отплатить ему в недалеком будущем тем же.

Они спросили две бутылки портвейна, которым Паспарту воздал должную честь. Фикс, более сдержанный, внимательно наблюдал за своим компаньоном. Говорили о том, о сем и больше всего о прекрасной идее Фикса поехать на «Карнатике». Вспомнили о пароходе, отплытие которого должно состояться раньше назначенного срока. Бутылки были опорожнены.

Паспарту, уже осушивший обе бутылки, поднялся, чтобы предупредить своего хозяина.

Фикс удержал его.

— Одну минуту, — сказал он.

— Что вам нужно, мистер Фикс?

— Я хочу с вами поговорить о серьезных делах.

— О серьезных делах? — вскричал Паспарту, допивая последние капли вина, оставшиеся на дне его стакана. — Мы лучше об этом поговорим завтра. Сегодня мне некогда.

— Подождите, — сказал Фикс. — Дело касается вашего хозяина.

Паспарту внимательно поглядел на своего собеседника; выражение его лица показалось ему странным. Он снова сел.

— Что же вы хотите мне сказать? — спросил он.

Фикс понизил голос и, положив руку на локоть своего собеседника, сказал:

— Вы догадались, кто я такой?

— Еще бы! — улыбнулся Паспарту.

— Тогда я вам признаюсь во всем.

— Когда я и так все знаю, дружище! Вот уж совсем неумно! Ну, ладно, валяйте дальше. Но сначала позвольте мне сказать, что ваши джентльмены напрасно потратились.

— Напрасно? — повторил Фикс. — Вам легко говорить. Сразу видно, что вы не знаете, какая сумма…

— Очень хорошо знаю, — ответил Паспарту. — Двадцать тысяч фунтов стерлингов.

— Пятьдесят пять тысяч! — поправил Фикс, стискивая руку француза.

— Как! — воскликнул Паспарту. — Мистер Фогг рискнул… Пятьдесят пять тысяч фунтов! Ну, тогда еще больше оснований не терять ни минуты, — добавил он, снова вставая из-за стола.

— Пятьдесят пять тысяч фунтов, — повторил Фикс, насильно усаживая Паспарту на место и приказав принести бутылку бренди. — В случае успеха я получу премию в две тысячи фунтов. Хотите пятьсот фунтов за то, чтобы мне помочь?

— Вам помочь?!. — вскричал Паспарту, вытаращив глаза от изумления.

— Да, помочь мне на несколько дней задержать мистера Фогга в Гонконге.

— Это еще что такое?! Что вы говорите?! — воскликнул Паспарту. — Мало того, что ваши джентльмены следят за моим хозяином, — они вздумали еще ставить ему препятствия. Мне просто стыдно за них!

— Что вы, чорт возьми, хотите сказать? — спросил Фикс.

— Я хочу сказать, что это совершенно неприлично. Это все равно, что обобрать мистера Фогга и вынуть у него деньги из кармана.

— Именно к этому мы как раз и стремимся.

— Так ведь это же западня! — воскликнул Паспарту, возбужденный действием бренди, подливаемого Фиксом, которое он пил, не считая стаканов. — Настоящая западня! А еще коллеги! Джентльмены!

Фикс понимал все меньше и меньше.

— Коллеги! — продолжал кричать Паспарту. — Члены Реформ-клуба! Знайте же, мистер Фикс, мой хозяин — честный человек, и раз держит пари, то выполняет его по всем правилам.

— За кого вы меня принимаете? — спросил Фикс, пристально вглядываясь в Паспарту.

— Чорт возьми! Конечно, за агента членов Реформ-клуба, в обязанности которого входит контролировать маршрут моего хозяина, что для него крайне унизительно. Я уже давно вас разгадал, но, разумеется, ничего не сказал мистеру Фоггу.

— Он ничего не знает? — быстро спросил Фикс.

— Ничего, — ответил Паспарту, еще раз опоражнивая свой стакан.

Сыщик провел рукой по лбу. Он не решался продолжать разговор. Что ему надлежало делать? Заблуждение Паспарту казалось искренним, но оно еще более затрудняло выполнение плана агента.

Было очевидно, что этот парень говорил совершенно чистосердечно и не был соучастником своего хозяина, а этого Фикс боялся больше всего.

«Ну что же, — подумал агент, — раз он не соучастник, значит он мне поможет».

И сыщик принял новое решение. У него больше не было времени выжидать. Какой угодно ценой нужно было задержать Фогга в Гонконге.

— Слушайте! — быстро заговорил Фикс. — Слушайте меня хорошенько. Я вовсе не тот, за кого вы меня принимаете. Я не агент членов Реформ-клуба…

— Вот как! — сказал Паспарту, насмешливо глядя на него.

— Я полицейский инспектор, у меня поручение от главного управления…

— Вы… полицейский инспектор?

— Да, и я это сейчас вам докажу, — продолжал Фикс. — Вот мои полномочия.

Сыщик вытащил из бумажника и показал своему собеседнику полномочия, подписанные директором центральной полиции. Паспарту потерял дар речи и в полном изумлении смотрел на Фикса.

— Пари мистера Фогга, — продолжал Фикс, — это предлог, с помощью которого он надул вас, так же как и своих коллег в Реформ-клубе: он заинтересован обеспечить себе ваше невольное соучастие.

— Но в чем же дело? — воскликнул Паспарту.

— Слушайте. Двадцать восьмого сентября в Английском банке была совершена кража пятидесяти пяти тысяч фунтов стерлингов человеком, приметы которого установлены. Так вот, глядите, они точь-в-точь соответствуют наружности Фогга.

— Ну вот еще! — вскричал Паспарту, ударяя своим могучим кулаком по столу. — Мой хозяин — самый честный человек на свете!

— Почем вы знаете? — возразил Фикс. — Он вам совершенно незнаком. Вы поступили к нему в самый день отъезда, а выехал он поспешно, воспользовавшись бессмысленным предлогом, даже без вещей, захватив с собой большую сумму денег. И вы осмеливаетесь после этого утверждать, что он честный человек!

— Да, да, — машинально повторял бедный парень.

— Неужели вы хотите быть арестованным как его соучастник?

Паспарту схватился за голову. Он был неузнаваем. Он не смел смотреть на полицейского инспектора. Филеас Фогг — и вдруг вор! Он, спаситель Ауды, смелый и великодушный человек! А между тем какие жестокие улики выдвигались против него! Паспарту постарался отбросить подозрение, которое мелькнуло у него в мозгу. Он не хотел верить в виновность своего хозяина.

— В конце концов, чего вы от меня хотите? — спросил он сыщика, страшным усилием воли овладев собой.

— Вот чего, — ответил Фикс: — я проследил мистера Фогга до Гонконга, но этого мало — до сих пор не получен приказ об его аресте, который я затребовал из Лондона. Вы должны мне помочь задержать его в Гонконге…

— Мне… Чтобы я…

— А я поделюсь с вами премией в две тысячи фунтов стерлингов, обещанной Английским банком.

— Ни за что! — ответил Паспарту, который поднялся и снова упал на стул, чувствуя, что и силы и разум изменяют ему.

— Мистер Фикс, — начал он заикаясь, — если даже все, что вы говорите, правда… если даже мой хозяин тот самый вор, которого вы разыскиваете… я отказываюсь от этого… я у него на службе… И я видел, что он добр и благороден… Предать его! Никогда! Ни за какие деньги в мире. Я из такой местности, где подобных вещей не делают.

— Вы отказываетесь?

— Отказываюсь.

— Будем считать, что я ничего не сказал, — ответил Фикс. — Выпьем!

— Да, выпьем…

Паспарту пьянел все больше и больше. Фикс, понимая, что надо любой ценой разлучить его с хозяином, решил доконать нашего парня. На столе лежало несколько трубок с опиумом. Фикс сунул одну из них в руки Паспарту, тот взял ее, поднес к губам, зажег и сделал несколько затяжек. Голова его отяжелела под действием яда и упала на стол.

— Ну, наконец-то! — сказал Фикс, глядя на неподвижного Паспарту. — Мистер Фогг не будет предупрежден вовремя об отходе «Карнатика». Если он все же уедет, то, по крайней мере, без этого проклятого француза.

И он вышел из таверны, заплатив по счету.

Глава XX,

Во время этой сцены, которая, быть может, могла иметь столь серьезные последствия для мистера Фогга, этот последний, чтобы развлечь Ауду, прогуливался с ней по улицам города. С тех пор как Ауда приняла его предложение проводить ее до Европы, мистеру Фоггу пришлось подумать обо всех мелочах, необходимых для такого дальнего путешествия. Если англичанин может совершить кругосветное путешествие с одним лишь чемоданом в руках, то женщина, конечно, не способна проделать столь долгий путь в таких условиях. Поэтому возникла необходимость приобрести ей одежду и все нужное для путешествия. Мистер Фогг выполнил эту обязанность с присущим ему хладнокровием; на все извинения и протесты смущенной такой любезностью молодой вдовы он неизменно отвечал:

— Это в интересах моего путешествия, это входит в мою программу.

Сделав свои покупки, мистер Фогг и молодая женщина вернулись в гостиницу и пообедали за роскошно сервированным столом. Затем немного уставшая Ауда поднялась к себе в номер, пожав на английский манер руку своему невозмутимому спасителю.

А почтенный джентльмен на весь вечер погрузился в чтение «Таймса» и «Иллюстрейтед Лондон Ньюс».

Будь он способен чему-нибудь удивляться, его, наверное, изумило бы отсутствие Паспарту. Пришло время ложиться спать, а его все не было. Но, зная, что идущий в Иокогаму пароход покидает Гонконг только завтра утром, Филеас Фогг не придал этому большого значения.

Утром на звонок мистера Фогга Паспарту тоже не явился.

Что подумал почтенный джентльмен, узнав, что его слуга вообще не вернулся в гостиницу, — этого никто не может сказать. Мистер Фогг спокойно взял свой саквояж, послал предупредить Ауду и приказал нанять паланкин — это комфортабельное средство передвижения.

Было еще только восемь часов утра. Полный прилив, которым должен был воспользоваться «Карнатик», чтобы выйти из канала, ожидался в половине десятого.

Паланкин прибыл к дверям отеля, и мистер Фогг с Аудой уселись в него. Багаж следовал за ними в тележке.

Через полчаса наши путешественники сошли на пристань, и там мистер Фогг узнал, что «Карнатик» отплыл накануне.

Мистер Фогг, который рассчитывал найти одновременно пароход и своего слугу, не нашел ни того, ни другого. На его лице не мелькнуло и тени досады, и в ответ на тревожный взгляд Ауды он спокойно произнес:

— Сударыня, это простая случайность — вот и все.

В эту минуту к ним приблизился какой-то человек, внимательно наблюдавший за ними издали. Это был инспектор полиции Фикс. Он поклонился и сказал:

— Сударь, вы, наверное, как и я, один из пассажиров, прибывших вчера на «Рангуне»?

— Да, — холодно ответил мистер Фогг. — Но я не имею чести…

— Извините меня, я рассчитывал найти здесь вашего слугу.

— А вы знаете, где он? — быстро спросила молодая женщина.

— Как! Разве он не с вами? — с притворным удивлением спросил Фикс.

— Нет, — ответила Ауда. — Он пропал со вчерашнего дня. Не уехал ли он без нас на «Карнатике»?

— Без вас… сударыня… Простите за нескромный вопрос: вы, вероятно, рассчитывали отплыть на этом пароходе?

— Да, сударь.

— Я тоже, сударыня, и теперь я в полном отчаянии. «Карнатик» закончил свой ремонт раньше времени и оставил Гонконг двенадцать часов тому назад, не предупредив никого из пассажиров. Теперь придется ждать восемь дней до следующего рейса!

Говоря «восемь дней», Фикс чувствовал, как его сердце колотится от радости. Восемь дней! Фогг задержится на восемь дней в Гонконге! За это время придет ордер на его арест. Наконец-то судьба улыбнулась представителю закона.

Его словно обухом ударило по голове, когда он услышал, как Филеас Фогг спокойно произнес:

— Но ведь в Гонконге должны быть, мне кажется, и другие корабли, кроме «Карнатика».

И мистер Фогг, предложив Ауде руку, отправился к докам в поисках отплывающего судна.

Ошеломленный Фикс следовал за ними. Можно было подумать, что какая-то нить привязывает его к этому человеку.

Но, как видно, судьба окончательно изменила своему любимцу. Филеас Фогг в продолжение трех часов ходил по гавани, решив, если понадобится, зафрахтовать специальный пароход до Иокогамы, но видел лишь суда, стоявшие под погрузкой или выгрузкой и, следовательно, для него неподходящие. В сердце Фикса оживала надежда.

Однако мистер Фогг не падал духом. Он продолжал свои поиски, готовый доехать до самого Макао, как вдруг его остановил какой-то моряк.

— Вашей милости нужен корабль? — спросил он, снимая шляпу.

— А у вас есть корабль, готовый к отплытию? — спросил мистер Фогг.

— Да. Лоцманское судно номер сорок три. Лучшее из всей флотилии.

— Как оно идет?

— Около девяти миль в час. Хотите на него посмотреть?

— Да.

— Вы будете довольны. Ведь речь идет о морской прогулке?

— Нет, о путешествии.

— О путешествии?

— Возьметесь вы доставить меня в Иокогаму?

При этих словах моряк вытаращил глаза и замахал руками.

— Вы смеетесь? — спросил он.

— Нет. Я опоздал к отплытию «Карнатика». Мне необходимо не позднее четырнадцатого быть в Иокогаме, чтобы застать пароход в Сан-Франциско.

— Я очень сожалею, — ответил лоцман, — но это невозможно.

— Я вам предлагаю сто фунтов в день и премию в двести фунтов, если вы доставите меня вовремя.

— Это серьезно? — спросил лоцман.

— Вполне, — ответил мистер Фогг.

Лоцман отошел в сторону. Он смотрел на море, очевидно колеблясь между желанием заработать громадную сумму и боязнью пуститься в такой далекий путь. Фикс смертельно волновался.

В это время мистер Фогг спросил Ауду:

— Вам не будет страшно?

— С вами, мистер Фогг, нет, — ответила молодая женщина.

Лоцман снова подошел к нашему джентльмену, вертя шапку в руках.

— Ну что же? — спросил Фогг.

— Ну, так вот, — ответил лоцман. — Я не могу рисковать ни моими людьми, ни собой, ни вами и пуститься в это время года в такое далекое путешествие на судне водоизмещением всего в двадцать тонн. К тому же мы все равно опоздаем к сроку, так как от Гонконга до Иокогамы тысяча шестьсот пятьдесят миль.

— Всего тысяча шестьсот.

— Ну, это одно и то же.

Фикс глубоко перевел дух.

— Но, — добавил лоцман, — быть может, есть средство устроить это дело иным путем.

У Фикса захватило дыхание.

— Какое? — спросил мистер Фогг.

— Отправиться в Нагасаки, на южном берегу Японии, расстояние до этого порта — тысяча сто миль, или даже в Шанхай, в восьмистах милях от Гонконга. При этом мы не будем слишком сильно удаляться от китайских берегов, что для нас очень важно, так как морские течения направлены здесь на север.

— Лоцман, — сказал Филеас Фогг, — я должен сесть на американский пароход в Иокогаме, а не в Шанхае и не в Нагасаки.

— Почему же? — спросил лоцман. — Ведь пароход в Сан-Франциско отправляется именно из Шанхая. Он только останавливается в Иокогаме и Нагасаки.

— Вы в этом уверены?

— Уверен.

— Когда пароход покидает Шанхай?

— Одиннадцатого, в семь часов вечера. Следовательно, в нашем распоряжении четверо суток. Четверо суток — это девяносто шесть часов. При средней скорости в восемь миль в час, достаточном запасе угля и юго-восточном ветре мы сможем покрыть за это время восемьсот миль, отделяющие нас от Шанхая.

— А когда вы можете двинуться?

— Через час. Нужно только запасти провизию и сняться с якоря.

— Так, значит, вопрос решен… Вы владелец судна?

— Да. Я, Джон Бенсби, владелец «Танкадеры».

— Хотите задаток?

— Если это вас не обидит…

— Вот двести фунтов в счет платы… Сударь, — продолжал Фогг, обращаясь к Фиксу, — если вы желаете воспользоваться…

— Сударь, — не колеблясь ответил Фикс, — я сам хотел просить о подобном одолжении.

— Хорошо. Через полчаса мы будем на судне.

— Но как же быть с нашим бедным парнем? — спросила Ауда, которую очень беспокоило исчезновение Паспарту.

— Я сделаю для него все, что возможно, — ответил Филеас Фогг.

Расстроенный, взбешенный и взволнованный, Фикс отправился на лоцманское судно, а мистер Фогг и Ауда пошли в полицейское управление. Там Филеас Фогг указал приметы Паспарту и оставил достаточную сумму для его отправки на родину. Те же формальности были выполнены у французского консула, и затем паланкин, после краткой остановки у гостиницы, где был взят багаж, отвез путешественников в гавань.

Было уже три часа. Лоцманское судно №43 было готово к отплытию, экипаж находился на борту, припасы были погружены.

«Танкадера» была хорошенькая маленькая шхуна водоизмещением в двадцать тонн, стройная, с острым носом, вытянутая по ватерлинии. Она походила на гоночную яхту. Начищенные медные части блестели, железные части были никелированы, белая палуба сверкала белизной слоновой кости. Все свидетельствовало о том, что судовладелец Джон Бенсби содержит свое судно в прекрасном состоянии. Обе мачты шхуны несколько отклонялись назад. Она несла парусность бригантины — фок, грот, кливера и марселя — и могла поднять добавочные паруса при попутном ветре. При хорошем ветре шхуна развивала большую скорость. Она уже получила несколько премий на состязаниях лоцманских судов.

Экипаж «Танкадеры» состоял из ее хозяина, Джона Бенсби, и четырех матросов. Все они были смелые моряки, в любую погоду отваживавшиеся пускаться на поиски пароходов и прекрасно знавшие море. Сам Джон Бенсби казался человеком лет сорока пяти. Это был черный от загара морской волк, с живым взглядом и энергичным лицом. Очень уверенный в себе, хороший знаток своего дела, он внушал доверие даже самому робкому человеку.

Филеас Фогг и Ауда поднялись на борт шхуны. Фикс был уже там. Через люк в задней части судна путешественники спустились в квадратную каюту с углублениями в стенах в виде коек. Перед круглым диваном посередине стоял стол, освещенный висячей лампой. В каюте было тесно, но чисто.

— Сожалею, что не могу вам предложить ничего лучшего, — сказал мистер Фогг Фиксу, который молча поклонился.

Сыщик испытывал некоторое унижение, чувствуя себя обязанным Фоггу.

«Бесспорно, — думал он, — этот мошенник очень учтив, но все же он мошенник».

В три часа десять минут подняли паруса. Английский флаг развевался на мачте. Пассажиры находились на палубе. Мистер Фогг и Ауда бросили последний взгляд на набережную, в надежде, не покажется ли там Паспарту.

Фикс испытывал некоторые опасения, так как случай мог привести сюда несчастного парня, с которым он так недостойно поступил, и неизбежные тогда объяснения кончились бы не в пользу сыщика. Но француз не показывался: без сомнения, он находился еще под влиянием одуряющего наркотика.

Наконец Джон Бенсби вышел в открытое море, ветер наполнил паруса, и бригантина устремилась вперед, покачиваясь на волнах.

Глава XXI,

Поездка за восемьсот миль в такое время года на судне водоизмещением в двадцать тонн была рискованным делом. Китайское море очень беспокойно, и на нем бывают ужасные бури, особенно осенью и весной. А дело происходило в первые дни ноября.

Конечно, лоцману, при том огромном вознаграждении, которое он получал за каждый день пути, было выгоднее доставить своих пассажиров до самой Иокогамы, но такое путешествие было бы безрассудством, и даже попытка добраться до Шанхая являлась крайне смелым, чтобы не сказать дерзким, предприятием. Но Джон Бенсби твердо надеялся на «Танкадеру», качавшуюся на волнах, как галка, и, быть может, был не совсем неправ.

В конце первого дня «Танкадера» плыла по извилистым каналам Гонконгской бухты. Дул попутный ветер, и судно прекрасно слушалось руля.

— Мне нет нужды, лоцман, рекомендовать вам наивозможную быстроту, — сказал Филеас Фогг, когда шхуна вышла в открытое море.

— Положитесь на меня, ваша милость, — ответил Джон Бенсби. — Мы поставили все паруса, какие могли. Топсели[70] не прибавят ничего, они могут только помешать ходу судна.

— Это ваше ремесло, лоцман, а не мое. Я полагаюсь на вас.

Филеас Фогг, широко расставив ноги и выпрямив корпус, стоял крепко, как моряк, и глядел на бурное море. Молодая женщина, сидевшая на корме, чувствовала себя взволнованной, глядя на потемневший в сумерках океан, боровшийся с хрупким суденышком. Над ее головой развевались белые паруса, уносившие шхуну, словно большие крылья. Судно, подхваченное ветром, казалось, летело по воздуху.

Наступила ночь. Луна вступила в первую четверть, и ее слабый свет вскоре должен был погаснуть на туманном горизонте. Тучи, шедшие с востока, уже заволокли часть неба.

Лоцман засветил сигнальные огни — необходимая предосторожность в этих морях, у берегов которых плавает столько судов. Столкновения не являются здесь редкостью, а при той скорости, какую развивала шхуна, она разбилась бы при первом же ударе.

Фикс размышлял, стоя на носу судна. Он держался в стороне, зная, что Фогг по натуре неразговорчив. К тому же ему было неприятно разговаривать с человеком, чьими услугами он пользовался. Он думал о будущем. Ему казалось несомненным, что Фогг не остановится в Иокогаме, а немедленно сядет на пакетбот, идущий в Сан-Франциско, чтобы достигнуть Америки, широкие просторы которой обещали ему безопасность и безнаказанность. План Филеаса Фогга представлялся Фиксу чрезвычайно простым.

Вместо того чтобы из Англии отплыть непосредственно в Соединенные штаты, как это сделал бы всякий обыкновенный мошенник, этот Фогг проделал большой крюк и пересек три четверти земного шара только лишь для того, чтобы вернее достигнуть Американского материка и, сбив со следов полицию, спокойно проживать деньги, похищенные из банка. Но что будет делать он, Фикс, на территории Соединенных штатов? Оставит ли он в покое этого человека? Нет, тысячу раз нет! До тех пор, пока не будет вынесено постановление о выдаче вора, он не отстанет от него ни на шаг. Это его долг, и он его выполнит до конца. Во всяком случае, ему на помощь пришло счастливое обстоятельство: около Фогга не было больше Паспарту, а после тех признаний которые сделал ему Фикс, было очень важно, чтобы слуга и хозяин никогда больше не встретились.

Филеас Фогг тоже думал о Паспарту, пропавшем столь неожиданным образом. Взвесив все возможные варианты, он решил, что бедный парень вследствие какого-то недоразумения в последний момент сел на «Карнатик». Такого же мнения держалась и Ауда, которая глубоко сожалела об исчезновении Паспарту: ведь она была ему столь многим обязана. Можно было надеяться встретить Паспарту в Иокогаме, и, если «Карнатик» доставил его туда, это будет нетрудно узнать.

К десяти часам вечера ветер усилился. Может быть, осторожнее было бы взять один риф[71], но лоцман, внимательно посмотрев на небо, решил оставить паруса так, как есть.

В полночь Филеас Фогг и Ауда спустились в каюту. Фикс уже был там и лежал на одной из коек. Лоцман же и матросы всю ночь оставались на палубе.

На другой день, 8 ноября, к восходу солнца шхуна уже прошла более ста миль. Лаг[72], который часто забрасывали в море, показывал среднюю скорость от восьми до девяти миль в час. На «Танкадере» поставили все паруса, и при боковом ровном ветре она давала максимум скорости. Если ветер не изменит своего направления, судну была обеспечена удача.

В течение всего этого дня «Танкадера» не отклонялась от прибрежных течений, благоприятных ее курсу. Она плыла в пяти милях от берега, и временами, когда рассеивался туман, были видны его неровные очертания.

Ветер дул с берега, и поэтому море было не так бурно — счастливое обстоятельство для шхуны, так как суда малого тоннажа больше всего страдают от волн, которые уменьшают скорость, или, говоря морским языком, «убивают» ее.

К полудню ветер немного ослабел и перешел на юго-восток. Лоцман приказал поставить топсель, но через два часа принужден был его убрать, так как ветер снова усилился.

Мистер Фогг и его спутница, к счастью, оказались нечувствительными к морской болезни и с аппетитом ели консервы и корабельные сухари. Фикс был приглашен разделить с ними трапезу. Он принял приглашение, хорошо зная, что желудок столь же необходимо загружать балластом, как и корабль. Но он был очень раздосадован. Путешествовать на средства этого человека и вдобавок питаться его продуктами он находил не совсем честным, но тем не менее поел, правда, немного.

По окончании завтрака Фикс почувствовал себя обязанным отвести мистера Фогга в сторону и сказать:

— Сударь…

Это «сударь» жгло ему губы, он сдерживал себя, чтобы не схватить «сударя» за шиворот.

— Сударь, — продолжал он, — вы были так любезны, что предложили мне место на этом корабле. Хотя мои средства не позволяют мне жить так широко, как вы, я все же хотел бы заплатить свою долю…

— Не будем говорить об этом, — ответил мистер Фогг.

— Но я… хотел бы…

— Нет, — повторил Фогг тоном, не допускающим возражения. — Это входит в общие расходы.

Фикс поклонился и замолк. Затем он отправился на нос шхуны и за весь день не сказал больше ни слова.

Судно быстро мчалось вперед. Джон Бенсби надеялся на успех. Несколько раз он повторил мистеру Фоггу, что они к назначенному времени будут в Шанхае. Мистер Фогг кратко отвечал, что он на это и рассчитывает. Впрочем, весь экипаж маленькой шхуны был преисполнен рвения. Премия воодушевляла всех. Все снасти были туго натянуты. Ни одного плохо прилаженного паруса! Ни одного резкого поворота, в котором можно было бы обвинить рулевого! Все маневры производились с такой тщательностью, словно шхуна участвовала в гонках в королевском яхт-клубе.

К вечеру лоцман определил по лагу пробег в двести двадцать миль, и Филеас Фогг имел основание надеяться, что по прибытии в Иокогаму ему не придется записывать в свой маршрут ни минуты опоздания. Таким образом, серьезная неудача, первая по отъезде из Лондона, не принесет, вероятно, никакого ущерба.

Под утро «Танкадера» прошла пролив Фуцзян, отделяющий Формозу от китайского берега, и пересекла тропик Рака. Море в этом проливе очень опасно: оно полно водоворотов, образованных встречными течениями. Шхуну сильно качало. Короткие волны перерезали ей путь. На палубе было трудно стоять.

С наступлением дня ветер еще усилился. На небе появились предвестники шторма. Барометр предвещал скорую смену погоды. Ртуть капризно прыгала в трубке. На юго-востоке море вздымалось длинными волнами, от которых пахло бурей. Накануне солнце зашло в красном тумане среди фосфоресцирующих волн океана.

Лоцман долго рассматривал мрачное небо и бормотал сквозь зубы что-то неразборчивое. Оказавшись возле мистера Фогга, он негромко спросил:

— Вашей милости можно говорить все?

— Все, — ответил Филеас Фогг.

— Нас ожидает шторм.

— Откуда он идет: с севера или с юга? — спокойно спросил мистер Фогг.

— С юга. Смотрите, какой собирается тайфун.

— Ну, так что ж! Тайфун с юга нам по пути, — ответил мистер Фогг.

— Если вы так на это смотрите, то мне нечего вам больше сказать, — заметил лоцман.

Предположения Джона Бенсби не обманули его. В более раннее время года тайфун, по выражению одного известного метеоролога, прокатился бы всего лишь светящимся водопадом электрических искр, но поздней осенью можно было опасаться жестокой бури.

Лоцман заранее принял необходимые предосторожности. Он приказал убрать все паруса и спустить реи на палубу. Стеньги были также опущены. Люки наглухо задраили, чтобы ни одна капля воды не могла проникнуть в трюм судна. Один лишь треугольный парус из толстого полотна был оставлен на мачте, чтобы удерживать шхуну в ветре. После этого оставалось только ждать.

Джон Бенсби предложил своим пассажирам спуститься в каюту, но в тесном помещении, почти лишенном свежего воздуха и сотрясаемом волнами, никому не хотелось оставаться. Ни мистер Фогг, ни Ауда, ни даже Фикс не согласились покинуть палубу.

К восьми часам шквал с истоками дождя обрушился на шхуну. Увлекаемая своим единственным парусом, «Танкадера», словно перышко, была подхвачена ветром, силу которого невозможно описать. Сравнить его скорость с учетверенной скоростью несущегося на всех парах паровоза — это значит только несколько приблизиться к истине.

В продолжение всего дня судно, увозимое чудовищными волнами, мчалось к северу, сохраняя, к счастью, скорость, равную скорости этих волн. Двадцать раз оно рисковало быть залитым горами воды, встававшими за его кормою. Но ловкий поворот руля каждый раз спасал его от катастрофы. Временами пассажиров окатывало с головы до ног налетевшей волной. Фикс, конечно, ворчал, но бесстрашная Ауда, не отрывая глаз от Филеаса Фогга, хладнокровием которого она любовалась, показывала себя достойной его спутницей. Что же касается Филеаса Фогга, то можно было подумать, будто тайфун тоже входил в его программу.

До сих пор «Танкадера» неизменно шла к северу, но вечером, как и можно было опасаться, ветер повернул на три румба и задул с северо-запада. Шхуна, шедшая теперь боком к волне, отчаянно сотрясалась. Море било в нее с такой силой, что можно было бы опасаться за ее целость, если бы все ее части не были так крепко соединены между собой.

К ночи буря еще усилилась. Видя, что наступает ночь и шторм становится все сильнее, Джон Бенсби начал тревожиться. Он спрашивал себя, не пора ли пристать к берегу, и посоветовался об этом со своими матросами. Потом он подошел к мистеру Фоггу и сказал:

— Мне кажется, что мы хорошо сделаем, если зайдем в одни из ближних портов.

— Я тоже так думаю, — ответил мистер Фогг.

— Вот как! — произнес лоцман. — Но в какой?

— Я знаю только один порт, — спокойно ответил мистер Фогг.

— И он называется?..

— Шанхай.

Боцман сначала не понял смысла этого ответа и столь несокрушимой настойчивости и решимости. Потом он воскликнул:

— Верно! Вы правы! В Шанхай!

И «Танкадера» продолжала незаметно итти на север.

Это была поистине ужасная ночь. Только чудом маленькая шхуна не опрокинулась. Два раза она скрывалась под волнами, и, если бы не крепкие сезни[73], все было бы смыто с палубы. Ауда была совсем разбита, но не издала ни единой жалобы. Несколько раз мистер Фогг бросался к ней, чтобы защитить ее от ярости волн.

Настал день. Буря продолжалась с прежней силой. Но ветер опять переменил направление и снова дул с юго-востока. Эта перемена благоприятствовала «Танкадере», которая снова двинулась вперед по бушующему морю, где сталкивались встречные волны. Будь судно построено не так прочно, эти столкновения вод разбили бы его с одного удара.

Время от времени среди разорванных клочьев тумана показывался берег, но не было видно ни одного судна. «Танкадера» одиноко боролась с морем.

К полудню появились признаки успокоения, к закату солнца они стали более определенными.

Буря стихла столь же быстро, как наступила. Разбитые от усталости пассажиры могли наконец закусить и немного отдохнуть.

Ночь прошла относительно спокойно. Лоцман вновь поставил паруса, взяв на них два рифа. Шхуна пошла со значительной скоростью. На восходе солнца следующего дня Джон Бенсби, определив положение судна, заявил, что до Шанхая осталось меньше ста миль.

Но эти сто миль надо было пройти в один день! Сегодня же вечером мистер Фогг должен прибыть в Шанхай, если он не хочет опоздать к отходу парохода на Иокогаму. Не будь этой бури, из-за которой пропало несколько часов, шхуна была бы уже в тридцати милях от порта.

Ветер заметно стихал, а с ним, к счастью, стихало и волнение. Шхуна оделась парусами. Топсель, кливер, контрфок — все толкало судно вперед; море пенилось под его форштевнем.

К полудню «Танкадера» была всего в сорока пяти милях от Шанхая. Оставалось шесть часов до отхода парохода на Иокогаму.

На борту началось волнение. Всем хотелось во что бы то ни стало прибыть вовремя. Все — кроме, конечно, Филеаса Фогга — чувствовали, как их сердца бьются от нетерпения. Маленькой шхуне надо было сохранить скорость не менее девяти миль в час, а ветер все слабел и слабел… Но был неустойчивый бриз со случайными порывами. Стоило ему прекратиться, и море сейчас же успокаивалось.

Но все же судно было такое легкое, высокие, тонкого полотна, паруса так хорошо держали ветер, что «Танкадера», подгонявшаяся еще и течением, к шести часам вечера находилась в десяти милях от реки Шанхай; самый же город был расположен приблизительно в двенадцати милях вверх по течению реки.

В семь часов до Шанхая оставалось три мили.

Проклятие сорвалось с губ лоцмана. Премия в двести футов стерлингов, видимо, ускользала от него.

Он посмотрел на мистера Фогга. Мистер Фогг оставался спокойным, хотя сейчас на карте стояло все его состояние…

В эту минуту вдали показался длинный черный силуэт, увенчанный облаком дыма. Это был американский пароход, отходивший из порта в назначенное время.

— Проклятие! — вскричал Джон Бенсби, в отчаянии выпуская руль из рук.

— Сигнал! — коротко сказал Филеас Фогг.

На носу «Танкадеры» стояла маленькая бронзовая пушка. Она служила для подачи сигналов во время туманов и бурь. Пушку зарядили по самое жерло, и в тот момент, когда лоцман готов был зажечь фитиль, мистер Фогг приказал:

— Спустить флаг!

Флаг был приспущен до середины мачты. Это было сигналом бедствия, и Филеас Фогг надеялся, что американский пароход, заметив сигнал, изменит курс, чтобы подойти к шхуне.

— Огонь! — сказал мистер Фогг.

Звук выстрела маленькой бронзовой пушечки пронесся по воздуху.

Глава XXII,

7 ноября, в половине седьмого вечера, «Карнатик» покинул Гонконг и на всех парах двинулся в Японию. Он вез полный груз товаров и пассажиров. Только две каюты первого класса оставались свободными. Это были те самые каюты, которые были заказаны для мистера Филеаса Фогга.

На следующее утро матросы не без удивления увидели растрепанного шатающегося человека с тусклым взглядом, который нетвердыми шагами вышел из каюты второго класса и тяжело опустился на груду досок.

Этот человек был Паспарту. Вот что с ним произошло.

Через несколько мгновений после того, как Фикс покинул курильню, два прислужника подняли крепко заснувшего Паспарту и положили его на кровать для курильщиков. Через три часа Паспарту, преследуемый даже во сне навязчивой идеей, поборол одуряющее действие наркотика. Мысль о невыполненном долге вывела его из оцепенения. Он покинул ложе опьянения и, шатаясь, держась за стены, падая, поднимаясь, но все время стремясь вперед, словно под властью какого-то инстинкта, вышел из курильни, крича, словно во сне:

— «Карнатик»! «Карнатик»!

Пароход уже дымил, готовый к отходу. Паспарту оставалось сделать несколько шагов. Он устремился на трап, пробежал через рубку и свалился без сознания на баке в ту самую минуту, когда «Карнатик» снимался с якоря.

Матросы, привыкшие к подобным сценам, перенесли бедного малого в каюту второго класса, и Паспарту проснулся только на другой день в полутораста милях от китайского берега.

Вот почему Паспарту оказался в это утро на борту «Карнатика» и вдыхал полной грудью свежий морской ветер. Чистый воздух протрезвил его. Он с трудом начал собираться с мыслями. Он вспомнил все, что случилось вчера, признание Фикса, курильню и прочее.

«Очевидно, — подумал он, — я здорово напился! Что-то скажет мистер Фогг? Во всяком случае, я не опоздал на пароход, а это самое главное!»

Потом он подумал о Фиксе.

«Надеюсь, — сказал он про себя, — что теперь мы от него избавились: после такого предложения он не посмеет поехать за нами на «Карнатике». Полицейский инспектор, сыщик, преследует по пятам моего хозяина, подозревая его в ограблении Английского банка! Вот чепуха! Мистер Фогг такой же вор, как я — убийца!»

Должен ли Паспарту рассказать все это хозяину? Следует ли мистеру Фоггу знать о той роли, какую играет в этом деле Фикс? Может быть, лучше подождать возвращения в Лондон и лишь тогда рассказать ему о том, как агент столичной полиции гнался за ним вокруг всего света, и посмеяться вместе с хозяином над этим молодчиком? Да, конечно, так будет лучше. Во всяком случае, над этим стоит подумать. А теперь он немедленно отправится к мистеру Фоггу и извинится перед ним за свое неприличное поведение.

Паспарту поднялся с места. На море ходили волны, и пароход сильно качало. Добрый малый, еще не совсем твердо держась на ногах, кое-как добрался до помещений первого класса.

На палубе он не встретил никого, кто походил бы на его хозяина и Ауду.

«Ага, — сказал он про себя, — Ауда, видно, еще спит. А мистер Фогг, наверное, нашел партнеров и уже играет в вист».

Рассуждая таким образом, Паспарту спустился в салон. Мистера Фогга там не было. Паспарту оставалось только одно: спросить у судового администратора, какую каюту занимает мистер Фогг. Тот ответил, что не знает человека с такой фамилией.

— Простите меня, — настаивал Паспарту, — но я говорю о высоком, холодном и малообщительном джентльмене, сопровождаемом молодой женщиной…

— На пароходе нет ни одной женщины. Да вот вам список пассажиров, посмотрите сами.

Паспарту пробежал глазами список. Фамилии его хозяина там не было.

У Паспарту потемнело в глазах. Но потом у него мелькнула новая мысль.

— Чорт возьми, я ведь нахожусь на «Карнатике»? — воскликнул он.

— Да, — ответил судовой администратор.

— На пути в Иокогаму?

— Совершенно верно.

Паспарту сначала испугался: уж не ошибся ли он судном? Но это действительно «Карнатик», и все же хозяина здесь нет.

Паспарту упал в кресло. Это известие поразило его, как громом. Но вдруг на него нашло просветление. Он вспомнил, что час отплытия «Карнатика» был перенесен и он должен был предупредить хозяина, но не сделал этого. Следовательно, он виноват в том, что мистер Фогг и Ауда опоздали к отходу парохода.

Это его вина, конечно, но еще больше вина того предателя, который, напоил Паспарту, чтобы разлучить его с мистером Фоггом и удержать последнего в Гонконге. Наконец-то он понял маневр полицейского инспектора! Теперь, без сомнения, мистер Фогг разорен, проиграл свое пари и, может быть, уже арестован! При этой мысли Паспарту рвал на себе волосы. Ах, если только когда-нибудь этот Фикс попадется ему в руки, уж он сведет с ним счеты!

Несколько оправившись от удара, Паспарту вновь обрел хладнокровие и принялся обдумывать положение. Оно было незавидным. Наш француз — на пути в Японию. Добраться до нее он доберется, но как оттуда выбраться? В карманах у него было пусто. Ни одного шиллинга, ни одного пенни! Во всяком случае, его проезд и питание были заранее оплачены. Следовательно, в его распоряжении было пять-шесть дней, чтобы принять какое-либо решение.

Сколько он съел и выпил за этот переезд, не поддается описанию. Он ел за мистера Фогга, за Ауду и за себя. Он ел так, словно Япония, где он должен был высадиться, была пустыней, лишенной каких бы то ни было съестных припасов.

13 ноября, во время утреннего прилива, «Карнатик» вошел в порт Иокогамы.

Иокогама — важный пункт на Тихом океане, где останавливаются все пароходы, как почтовые, так и пассажирские, совершающие рейсы между Северной Америкой, Китаем, Японией и Малайскими островами. Иокогама находится в заливе Иеддо, неподалеку от второй столицы японской империи — громадного города Иеддо[74], бывшего некогда резиденцией сиогунов[75], фактических правителей Японии в ту пору, когда еще это звание существовало. Иеддо — соперник Киото, где живет микадо[76], божественный император Японии.

«Карнатик» причалил к набережной Иокогамы, неподалеку от мола и таможенных складов, среди многочисленных судов различных национальностей.

Паспарту без всякого восторга вступил в столь знаменитую Страну Сынов Солнца[77]. Ему не оставалось ничего лучшего, как довериться случаю, и он пошел наобум по улицам города.

Сначала Паспарту очутился в европейском квартале, с невысокими, окруженными верандами домиками, которые правильными рядами тянулись вдоль улиц. Здесь, как в Гонконге и в Калькутте, население состояло из представителей всех национальностей: американцев, англичан, китайцев, голландцев — купцов, готовых все продать и все купить. Среди этих людей наш француз чувствовал себя таким же чужим, как если бы попал в страну готтентотов.

Паспарту мог бы, конечно, обратиться за помощью к французскому или английскому консулам, находящимся в Иокогаме, но его останавливала необходимость рассказать свою историю, так тесно связанную с именем его хозяина. Поэтому, прежде чем обращаться к ним, он решил испробовать все другие возможности.

Итак, пройдя европейскую часть города и не встретив по пути ничего соответствующего своим целям, он попал в японскую часть, решившись, если понадобится, дойти до самого Иеддо.

Туземная часть Иокогамы называется Бентен — по имени богини моря, почитаемой на соседних японских островах. Здесь он увидел великолепные сосновые и кедровые аллеи, священные ворота причудливой архитектуры; мостики, повисшие среди зарослей тростника и бамбука; храмы, скрытые под высокими, печальными вековыми кедрами; святилища, в глубине которых прозябали буддийские жрецы и последователи Конфуция[78]; нескончаемые улицы, полные розовых, краснощеких ребят, играющих посреди мостовой с рыжими, бесхвостыми, ленивыми, ласковыми кошками и коротконогими собачонками.

На улицах — бесконечный водоворот прохожих: процессии бонз[79], монотонно стучащих в тамбурины; таможенные или полицейские офицеры в остроконечных лакированных шапках, с двумя саблями за поясом; солдаты, одетые в синие с белыми полосками бумажные кофты и вооруженные пистонными ружьями; телохранители микадо в шелковых камзолах и кольчугах и множество других военных различных рангов. В Японии профессию солдата уважают в такой же мере, в какой ее презирают в Китае. Повсюду — монахи, собирающие подаяние, богомольцы в длинных халатах, маленькие, с гладкими черными, как эбен, волосами, большой головой, тонкими ногами. Лица их, окрашенные во все оттенки, от темно-медного до матово-белого, никогда не бывают желты, как у китайцев, от которых японцы весьма отличаются своим внешним видом. Среди повозок, паланкинов, лошадей, рикш мелкими шажками семенили женщины, маленькие ножки которых были обуты в соломенные сандалии, полотняные туфли или изящные деревянные башмаки. Большинство из них не отличалось красотой, глаза у них были подведены, зубы, по тогдашней моде, выкрашены черной краской; все они были в национальном костюме — кимоно, нечто вроде халата, подпоясанного шелковым кушаком, который завязывается позади огромным бантом.

Паспарту несколько часов расхаживал среди этой пестрой толпы, смотрел на полные любопытных товаров лавки и базары, где продавалось множество всевозможных побрякушек, золотых и серебряных японских изделий; видел он и закусочные, украшенные разноцветными флагами и цветными лентами, куда он не имел возможности зайти; встречались и чайные домики, в которых посетители чашками пьют теплую благовонную воду с «саке» — напитком, который гонят из перебродившего риса; встречались ему и курильни, где курят тонкий табак, но не опиум, которого почти не знают в Японии.

Затем Паспарту очутился в поле, среди обширных рисовых плантаций. Там цвели, распространяя свой осенний аромат, последние камелии, росшие не на кустах, а на деревьях, огороженных бамбуковой изгородью. Попадались также яблони, вишни и сливы. Местные жители разводят эти плодовые деревья главным образом ради их цветов и с помощью пугал и трещоток охраняют их от полчищ ворон, голубей и прочих прожорливых пернатых. На величественных кедрах обитали громадные орлы; на плакучих ивах гнездились цапли, печально стоявшие, поджав одну ногу; повсюду виднелись вороны, утки, ястребы, дикие гуси и огромное количество журавлей, почитаемых японцами как символ счастья и долголетия.

На пути Паспарту нашел в траве несколько фиалок.

— Вот и хорошо, — сказал он. — Они пойдут мне на ужин.

Но, понюхав несколько цветков, он убедился, что фиалки уже не пахнут.

«Не везет!» подумал он.

Правда, наш славный парень, покидая «Карнатик», предусмотрительно наелся, как только мог, но после целого дня ходьбы он чувствовал, что его желудок пуст. Он успел заметить отсутствие свинины, козьего мяса и баранины в лавках мясников, а так как он знал, что убой рогатого скота, предназначенного исключительно для полевых работ, считается в Японии святотатством, то решил, что мяса там едят крайне мало. Он не ошибся. Правда, за отсутствием говядины он с удовольствием помирился бы с хорошим куском кабана или лося, помирился бы с куропаткой или перепелом, не отказываясь и от рыбы, которой обычно питаются японцы, прибавляя к ней немного рису. Но ему пришлось примириться с необходимостью отложить заботу о своем пропитании до завтрашнего дня.

Наступила ночь. Паспарту вернулся в туземный город. Он брел по улицам, увешанным разноцветными фонариками, среди фокусников и бродячих астрологов, собирающих толпы вокруг своих подзорных труб. Затем он вернулся на рейд, освещенный огнями рыбачьих лодок, с которых ловили рыбу, приманивая ее на свет пылающих факелов.

Наконец улицы опустели. На смену толпе появились иакунины — офицеры стражи, одетые в великолепные костюмы и окруженные толпой солдат, словно какие-нибудь послы. И Паспарту повторял с удовольствием при виде каждого из них, окруженного блестящей свитой:

— А вот еще один японский посол, который отправляется в Европу!

Глава XXIII,

На следующее утро Паспарту, изнуренный и голодный, решил, что следует во что бы то ни стало поесть, и чем скорее, тем лучше. Правда, у него была возможность продать свои часы, но он скорее умер бы с голоду, чем пошел на это. Теперь или никогда представлялся ему случай использовать не особенно приятный, но сильный голос, которым наградила его природа.

Он знал несколько французских и английских песенок и решил их спеть. Японцы — наверное любители музыки, так как все у них делается под звуки цимбал, там-тамов и барабанов, и они не могут не оцепить таланта европейского виртуоза.

Но не слишком ли было рано для концерта? Наградят ли его монетой с изображением микадо разбуженные в неурочный час слушатели?

Паспарту решил немного обождать. Доро́гой ему пришла мысль, что он слишком хорошо одет для бродячего певца. Тогда он вздумал променять свою одежду на какое-нибудь старье, более гармонирующее с его положением; подобный обмен принесет ему к тому же некоторую сумму, которую он сможет немедленно употребить на удовлетворение своего аппетита.

Решение было принято, оставалось привести его в исполнение. После долгих поисков Паспарту нашел местного старьевщика, которому изложил свое желание. Европейский костюм приглянулся старьевщику, и вскоре Паспарту вышел от него в поношенном японском одеянии; на голове красовался выцветший от времени тюрбан, но зато в кармане позвякивало несколько монет.

«Ладно, — думал он, — предположим, что сегодня карнавал».

Первой заботой «японизировавшегося» Паспарту было войти в скромный по виду чайный домик, где он позавтракал куском какой-то дичи и несколькими горстями риса. Но вопрос об обеде все еще оставался для него неразрешенным.

«Теперь, — подумал он, как следует подкрепившись, — не следует терять головы. У меня нет уже больше возможности переменить это одеяние на другое, еще более японское. Следовательно, надо придумать способ как можно скорее покинуть Страну Восходящего Солнца, о которой у меня навсегда останутся самые печальные воспоминания».

Паспарту решил посетить отплывающие в Америку пароходы. Он задумал предложить свои услуги в качестве повара или слуги, не требуя ничего, кроме питания и бесплатного проезда. В Сан-Франциско он найдет возможность выпутаться из беды. Сейчас самое важное — проехать четыре тысячи семьсот миль Тихого океана, отделяющие Японию от Нового Света.

Паспарту был не из тех людей, которые долго раздумывают, и прямо отправился в порт. Но, по мере того как он приближался к докам, его проект, доселе казавшийся таким простым, представлялся ему все менее и менее выполнимым. Почему вдруг на американском пароходе может понадобиться повар или слуга? Какое доверие может внушить Паспарту, наряженный в столь странный костюм? Какие рекомендации он в состоянии представить, на кого сослаться?

Раздумывая таким образом, Паспарту случайно увидел громадный плакат, который какой-то клоун таскал по улицам Иокогамы. На этом плакате было написано по-английски:

— Америка! — воскликнул Паспарту. — Это-то мне и нужно!

Он последовал за человеком-афишей и вскоре вернулся в японский город. Четверть часа спустя Паспарту стоял перед просторным балаганом, украшенным несколькими полосами бумажных лент, на стенах которого была намалевана яркими красками целая толпа клоунов.

Здесь помещалось предприятие достопочтенного Батулькара, директора труппы жонглеров, клоунов, акробатов, эквилибристов, гимнастов, которые, если верить афише, давали последнее представление перед отъездом из Страны Восходящего Солнца в Америку.

Паспарту зашел в сени балагана и спросил мистера Батулькара. Батулькар сейчас же вышел.

— Что вам надо? — спросил он Паспарту, которого с первого взгляда принял за туземца.

— Не нужен ли вам слуга? — спросил Паспарту.

— Слуга? — переспросил Батулькар, поглаживая густую седую бороду, которая росла у него на шее. — У меня уже есть двое слуг, послушных и верных, которые никогда меня не покинут и служат даром — только за то, что я их кормлю. Вот они. — И он вытянул две здоровенные руки с толстыми, как струны контрабаса, жилами.

— Так, значит, я не могу ничем быть вам полезен?

— Ничем.

— Эх, чорт побери! А мне бы так хотелось уехать вместе с вами!

— Слушайте-ка! — сказал достопочтенный Батулькар. — Вы такой же японец, как я обезьяна. С какой стати вы так вырядились?

— Всякий одевается, как умеет!

— Это правда. Вы француз?

— Да. Чистокровный парижанин.

— Если так, то вы, наверное, умеете гримасничать?

— Чорт возьми! — ответил Паспарту, задетый тем, что его национальность дала повод к подобному вопросу. — Правда, мы, французы, умеем гримасничать, но нисколько не лучше американцев.

— Ладно. Я не могу вас взять в качестве слуги, но беру в клоуны. Понимаете, дружище, во Франции любят иностранных артистов, а за границей предпочитают французских.

— Ах, вот как!

— Вы, наверное, очень сильны?

— Да, в особенности когда встаю из-за стола.

— А петь вы умеете?

— Да, — ответил Паспарту, который в свое время участвовал в уличных концертах.

— Но сможете ли вы петь вниз головой, так, чтобы на подошве вашей левой ноги вертелся волчок, а на подошве правой балансировала обнаженная сабля?

— Еще бы! — ответил Паспарту, вспоминая свои упражнения в юношеские годы.

— В этом, видите ли, вся штука, — заметил достопочтенный Батулькар.

Они договорились, не сходя с места.

Наконец Паспарту нашел себе занятие! Он был приглашен делать все, что придется, в знаменитую японскую труппу. Правда, в этом было для него мало лестного, но зато через неделю он уже будет на пути к Сан-Франциско.

Представление, возвещенное с таким шумом достопочтенным Ватулькаром, начиналось в три часа, и вскоре страшные инструменты японского оркестра — барабаны и там-тамы — уже грохотали у дверей балагана. Само собой понятно, что у Паспарту не было времени выучить какую-нибудь роль; он должен был подпирать своими здоровенными плечами большую человеческую пирамиду, составленную из «Длинных носов» бога Тенгу. Этим «гвоздем программы» заканчивалась серия остальных номеров представления.

Задолго до трех часов зрители заполнили весь просторный балаган. Европейцы и туземцы, китайцы и японцы — мужчины, женщины и дети — теснились на узких скамейках и в расположенных против сцены ложах. Музыканты удалились в глубь балагана, и оркестр в полном составе — гонги, там-тамы, трещотки, флейты, тамбурины и большие барабаны — нажаривал вовсю.

Спектакль походил на все обычные представления акробатов. Но надо признать, что японцы — лучшие эквилибристы в мире. Один из жонглеров, вооруженный веером и маленькими клочками бумаги, изящно изображал бабочек, порхающих над цветами. Другой благовонным дымом своей трубки быстро чертил в воздухе голубые слова, из которых составилось приветствие зрителям. Третий жонглировал зажженными свечами, тушил их, когда они пролетали у его губ, и снова зажигал одну о другую, не прерывая ни на минуту своих ловких упражнений. Наконец еще один проделывал всевозможные трюки с вертящимися волчками. Казалось, что эти жужжащие игрушки начинали жить в его руках какой-то особенной жизнью. Безостановочно вращаясь, они бегали по чубукам трубок, по остриям сабель, по тонким, как волоски, железным проволокам, протянутым от одного края сцены к другому, забирались на большие хрустальные сосуды, прыгали по ступенькам бамбуковой лестницы и разбегались во все углы, создавая сочетанием отдельных звуков самые странные гармонические эффекты. Фокусник жонглировал ими, а они все вертелись, словно мячики; он их подбрасывал деревянными ракетками, как волан, а они вертелись не переставая. Он прятал волчки в карман, а когда вынимал их оттуда, они все вертелись до той минуты, пока, спустив весь завод, они не загорались снопом бенгальских огней.

Не стоит описывать все чудеса эквилибристики, показанные акробатами и гимнастами труппы. Упражнения на лестнице, с шестом, шаром и бочонком были исполнены с невероятной точностью. Но «гвоздем программы» было выступление «Длинных носов», совершенно удивительных эквилибристов, каких Европа еще не знала.

Эти «Длинные носы» составляли особую корпорацию, находящуюся под непосредственным покровительством бога Тенгу. Одетые в средневековые костюмы, они носили за плечами по паре блестящих крыльев. Но главным отличием был длинный нос, укрепленный на лице, и то, как они им пользовались. Эти носы были из бамбука, длиною в пять, шесть или десять футов: у одних прямые, у других изогнутые, у одних гладкие, у других покрытые бородавками. Они были крепко привязаны, и все свои акробатические упражнения артисты производили с их помощью. Около дюжины поклонников бога Тенгу легли на спину, а товарищи их начали кувыркаться на их носах, торчащих, словно громоотводы, прыгая, перелетая с одного на другой и выделывая самые невероятные штуки.

В заключение был специально объявлен особый номер — человеческая пирамида, в которой полсотни «Длинных носов» изобразят «колесницу Джагернаута». Но, вместо того чтобы построить пирамиду, опираясь друг другу на плечо, артисты достопочтенного Батулькара пользовались для этой цели своими носами. Один из тех, кто составлял основание колесницы, недавно ушел из труппы, и Паспарту, как человек сильный и ловкий, должен был занять его место.

Конечно, наш парень чувствовал себя довольно уныло, когда ему пришлось, как в печальные дни юности, облачиться в украшенный разноцветными крыльями средневековый костюм и к его лицу подвязали шестифутовый нос. Но в конце концов это был его заработок, и Паспарту смирился.

Паспарту вышел на сцену и встал в ряд вместе со своими товарищами, которые должны были изображать основание «колесницы Джагернаута». Все они растянулись на полу и подняли носы к небу. Вторая группа эквилибристов поместилась на остриях этих носов, третья взгромоздилась во втором ряду, четвертая — в третьем, и скоро живое сооружение вознеслось до самого потолка балагана.

Аплодисменты публики все усиливались. И вдруг пирамида зашаталась и равновесие нарушилось: одни из нижних носов выбыл из игры, и все сооружение рассыпалось, как карточный домик.

Это была вина Паспарту. Покинув свое место, он перепрыгнул без помощи крыльев через рампу и, пробравшись на галлерею, упал на колени перед одним из зрителей, воскликнув:

— Хозяин! Хозяин!

— Это вы? — спросил тот.

— Да, я!

— Ну что ж, в таком случае идем на пароход.

Мистер Фогг, Ауда и Паспарту поспешили к выходу из балагана, но там их остановил разгневанный Батулькар, требуя возмещения убытков. Филеас Фогг умерил его гнев, бросив ему пачку банковых билетов, и в половине седьмого, перед самым отплытием парохода, мистер Фогг и Ауда вступили на палубу судна, сопровождаемые Паспарту с крыльями за спиной и шестифутовым носом, который он так и не успел снять.

Глава XXIV,

То, что произошло невдалеке от входа в Шанхайский порт, понятно само собой. Сигналы «Танкадеры» были замечены с парохода, шедшего в Иокогаму. Увидев приспущенный флаг, капитан направил свое судно к маленькой шхуне. Несколько мгновений спустя Филеас Фогг, оплатив свой проезд, согласно уговору, передал Джону Бенсби пятьсот пятьдесят фунтов стерлингов. Затем достопочтенный джентльмен, Ауда и Фикс поднялись на палубу парохода, который тотчас же направился в Нагасаки и Иокогаму.

Прибыв туда утром 14 ноября в назначенный час, Филеас Фогг расстался с Фиксом, который пошел по своим делам, и отправился на «Карнатик». Там он узнал, к великой радости Ауды, а может быть, и своей, хотя по нем этого не было видно, что француз Паспарту действительно прибыл накануне в Иокогаму.

Филеас Фогг, который должен был в тот же вечер отплыть в Сан-Франциско, немедленно отправился на поиски своего слуги. Его обращение к французскому и английскому консулам не дало результата; столь же тщетно он обошел все улицы Иокогамы. Он уже совершенно отчаялся найти Паспарту, как вдруг, повинуясь какому-то инстинкту, а может быть, предчувствию, вошел в балаган достопочтенного Батулькара. Конечно, он не мог бы узнать Паспарту в его эксцентрическом одеянии, но тот, лежа на спине, заметил хозяина среди зрителей. Увидев его, он невольно сделал движение своим длинным носом, которое нарушило равновесие всей пирамиды.

Все это Паспарту услышал от Ауды, которая рассказала ему также, как протекал их переезд из Гонконга в Иокогаму в обществе некоего Фикса на шхуне «Танкадера».

Услышав фамилию «Фикс», Паспарту даже бровью не повел. Он решил, что сейчас не пришло еще время рассказать хозяину о своих приключениях с сыщиком. Поэтому, рассказывая свои похождения, он обвинил во всем себя и извинился, что застрял в Гонконге, накурившись опиума до бесчувствия.

Мистер Фогг невозмутимо выслушал этот рассказ и ничего не сказал. Он снабдил своего слугу деньгами, и тот раздобыл на борту парохода более подходящий костюм. Через какой-нибудь час Паспарту, освободившись от носа и крыльев, ничем уже не напоминал поклонника бога Тенгу.

Пароход, совершавший рейсы между Иокогамой и Сан-Франциско, принадлежал Тихоокеанской компании почтового пароходства и назывался «Генерал Грант». Это был большой колесный пароход вместимостью в две тысячи пятьсот тонн. Он был хорошо оборудован и мог развивать большую скорость. Громадный балансир[80] непрерывно поднимался и опускался на палубе судна; один его конец соединялся со штоком[81] поршня, а другой — с кривошипом, который преобразовывал прямолинейное движение во вращательное, передавая его непосредственно осям колес.

«Генерал Грант» имел три мачты и широкие паруса, большая поверхность которых значительно увеличивала скорость судна. Проходя по двенадцать миль в час, пароход мог пересечь весь Тихий океан за двадцать один день, и таким образом Филеас Фогг имел основание рассчитывать, что, прибыв 2 декабря в Сан-Франциско, он будет в Нью-Йорке одиннадцатого, а в Лондоне двадцатого, то есть на несколько часов раньше роковой даты — 21 декабря.

На пароходе было порядочное количество пассажиров: англичане, американцы, множество китайских кули, переселявшихся в Америку, и несколько офицеров индийской армии, которые проводили свой отпуск, совершая кругосветное путешествие.

Переезд прошел без всяких приключений. Пароход, движимый мощными колесами и большим количеством парусов, шел ровно, без качки. Тихий океан оправдал свое название. Мистер Фогг был, как всегда, спокоен и малообщителен. Его молодая спутница чувствовала себя все больше и больше связанной с этим человеком, и не только узами признательности. Молчаливый, но великодушный Филеас Фогг производил на нее гораздо большее впечатление, чем она сама думала. Но чувства, в которых она почти не отдавала себе отчета, как будто нисколько не действовали на загадочную натуру мистера Фогга.

Ауда теперь всей душой была заинтересована в планах нашего джентльмена. Ее тревожили все препятствия, которые могли привести к неудаче. Она часто беседовала об этом с Паспарту, который прекрасно умел читать в ее сердце. Он теперь слепо верил в своего хозяина и, не переставая, расточал похвалы великодушию, благородству и самоотверженности мистера Фогга. Успокаивая Ауду относительно исхода путешествия, он убеждал ее, что самая трудная часть пути пройдена: они уже проехали экзотические страны — Китай и Японию — и вступают снова в цивилизованные места. Ведь чтобы закончить в срок это невероятное путешествие вокруг света, осталось, только проехать поездом от Сан-Франциско до Нью-Йорка и пароходом от Нью-Йорка до Лондона.

Через девять дней после отъезда из Иокогамы Филеас Фогг проехал ровно половину земного шара. «Генерал Грант» 23 ноября пересек сто восьмидесятый меридиан, тот самый, на котором лежат антиподы[82] Лондона. Из восьмидесяти дней, находившихся в его распоряжении, мистер Фогг истратил пятьдесят два, и у него оставалось в запасе всего двадцать восемь дней. Но здесь надо заметить, что если наши путешественники и находились на полпути, то только в отношении счета меридианов, а фактически они уже покрыли более двух третей всего расстояния, ведь, в самом деле, сколько вынужденных зигзагов приходится проделать между Лондоном и Аденом, Аденом и Бомбеем, Калькуттой и Сингапуром, Сингапуром и Иокогамой! Если двигаться вокруг земли по пятидесятой параллели, на которой находится Лондон, то весь путь равнялся бы приблизительно двенадцати тысячам миль, тогда как Филеас Фогг, вынужденный к этому современными ему средствами передвижения, должен был проехать двадцать шесть тысяч миль, из которых на сегодняшний день, то есть на 23 ноября, позади осталось около семнадцати с половиной тысяч. Теперь ему предстоял прямой путь, и не было Фикса, чтобы чинить ему препятствия.

В этот самый день, 23 ноября, Паспарту испытывал большую радость. Читатель, наверное, помнит, что этот упрямец во что бы то ни стало пожелал сохранить на своих знаменитых часах лондонское время, признавая за неверное время всех других стран, через которые он проезжал. И вот сегодня, хотя он никогда не переводил стрелок своих часов ни вперед, ни назад, они показали одинаковое время с корабельным хронометром.

Понятно, что Паспарту торжествовал. Ему очень хотелось знать, что бы смог сказать об этом Фикс, если бы находился здесь.

«Этот мошенник наплел мне кучу вздора про всякие меридианы, про солнце, про луну, — твердил Паспарту. — Как бы не так! Послушаешь этих людей, так сразу испортишь свои часы. Я всегда был уверен, что рано или поздно солнцу придется равняться по моему времени!»

Паспарту и не подозревал, что будь циферблат его часов разделен на двадцать четыре часа, как на итальянских башенных часах, то он не имел бы никакого основания торжествовать: в то время как корабельные часы показывали бы девять утра, стрелка его хронометра показывала бы девять вечера, то есть двадцать один час после полуночи, и расхождение было бы как раз такое, какое существует между Лондоном и его восьмидесятым меридианом.

Но если бы Фикс и мог объяснить это чисто физическое явление, то, несомненно, Паспарту оказался бы неспособен не только понять, но даже и допустить его. Во всяком случае, если бы сыщик, что совершенно невероятно, появился в эту минуту на палубе, то Паспарту, наверное, заговорил бы с ним на совсем другую тему и совершенно другим образом.

Где же находился, однако, теперь Фикс?

Он находился на борту «Генерала Гранта».

Действительно, прибыв в Иокогаму, полицейский агент покинул мистера Фогга, рассчитывая встретиться с ним днем, и немедля отправился к английскому консулу. Там он наконец нашел приказ об аресте, который гнался за ним от самого Бомбея и путешествовал уже сорок дней: этот ордер был отправлен вслед за ним из Гонконга на том самом «Карнатике», на котором он должен был ехать сам. Можно себе представить, как был огорчен сыщик!

Ведь ордер стал теперь бесполезен: мистер Фогг уже покинул английские владения. Теперь для ареста преступника было необходимо постановление о его выдаче.

«Хорошо! — сказал себе Фикс, несколько остыв от гнева. — Если мой ордер не годится здесь, он будет полезен в Англии. А этот плут, думая, что запутал полицию, собирается, как видно, вернуться на родину. Ну что же! Я поеду за ним. А что касается денег, то хорошо, если хоть что-нибудь от них останется. На все эти путешествия, премии, штрафы, покупки слонов и прочие расходы мой вор уже выбросил больше пяти тысяч фунтов. Но в конце концов банк достаточно богат!»

Приняв такое решение, Фикс немедленно нанял каюту на «Генерале Гранте».

Когда мистер Фогг и Ауда прибыли на пароход, он был уже там. К своему великому удивлению, Фикс узнал Паспарту в его костюме герольда и тотчас же спрятался в каюту, чтобы избежать объяснения, которое могло бы все испортить. Рассчитывая на большое количество пассажиров, сыщик надеялся не попасться на глаза своему врагу, но как раз в этот день столкнулся с ним лицом к лицу на носу парохода.

Без всяких объяснений Паспарту схватил Фикса за шиворот и, к великому удовольствию нескольких американцев, которые немедленно стали биться об заклад, задал несчастному сыщику великолепную трепку, наглядно показавшую превосходство французского бокса над английским.

Сорвав свой гнев, Паспарту сразу успокоился и почувствовал большое облегчение. Фикс поднялся в довольно плачевном виде и, взглянув на своего противника, холодно спросил:

— Вы кончили?

— Пока кончил.

— Тогда пойдем поговорим.

— Чтобы я…

— Это в интересах вашего хозяина.

Паспарту, словно загипнотизированный хладнокровием сыщика, последовал за ним, и они уселись на носу парохода.

— Вы меня поколотили, — начал Фикс. — Хорошо. А сейчас выслушайте меня. До сих пор я был противником мистера Фогга, но теперь я на его стороне.

— Наконец-то! — вскричал Паспарту. — Вы его считаете честным человеком?

— Ничуть, — холодно ответил Фикс. — Я считаю его жуликом… Тсс… Спокойнее! Дайте мне договорить. Пока Фогг находился в английских владениях, в мои интересы входило задержать его, пока не прибудет приказ об аресте. Я делал для этого все. Я натравил на него жрецов из бомбейской пагоды, я напоил вас в Гонконге и разлучил с вашим хозяином, я сделал так, что он опоздал на пароход, шедший в Иокогаму…

Паспарту слушал, стиснув кулаки.

— Теперь же, — продолжал Фикс, — мистер Фогг, невидимому, возвращается в Англию. Хорошо, я поеду за ним туда. Но отныне я буду устранять с его дороги все препятствия с таким же старанием, с каким я их создавал. Понимаете, я переменил тактику, потому что этого требуют мои интересы. Прибавлю, что ваши интересы совпадают с моими, так как лишь в Англии вы узнаете, служите ли вы у преступника или у честного человека!

Паспарту внимательно выслушал Фикса и убедился, что тот говорит совершенно искренне.

— Будем друзьями? — спросил Фикс.

— Друзьями — нет, союзниками — пожалуй, но с одним условием: при малейшей попытке предательства я сверну вам шею.

— Идет! — спокойно ответил сыщик.

Одиннадцать дней спустя, 2 декабря, «Генерал Грант» вошел в залив Золотых Ворот и остановился в Сан-Франциско.

Мистер Фогг пока что не выиграл и не проиграл ни одного дня.

Глава XXV,

Было семь часов утра, когда Филеас Фогг, Ауда и Паспарту вступили на Американский материк, если можно было назвать так пловучую пристань, к которой они причалили. Эта пристань, поднимающаяся и опускающаяся в зависимости от прилива и отлива, облегчает погрузку и выгрузку судов. Здесь пристают клиперы[83] всех размеров, пароходы всех национальностей, а также многоэтажные речные суда, курсирующие по реке Сакраменто и ее притокам. Тут же лежат груды разнообразных товаров, отправляемых в Мексику, Перу, Чили, Бразилию, в Европу и Азию, а также на острова Тихого океана.

Обрадовавшись, что он наконец попал в Америку, Паспарту вздумал высадиться с корабля посредством сальто-мортале самого высшего стиля. Но, прыгнув на пристань, он чуть было не провалился, так как пол ее оказался гнилым. Смущенный столь неудачным вступлением на новый материк, Паспарту испустил отчаянный крик, который вспугнул целую стаю бакланов и пеликанов, постоянных посетителей пловучих пристаней.

Мистер Фогг, сойдя на пристань, тотчас же осведомился, когда отправляется ближайший поезд в Нью-Йорк. Он отходил в шесть часов вечера. Мистер Фогг имел таким образом возможность провести в столице Калифорнии целый день. Он нанял экипаж и сел в него вместе с Аудой. Паспарту взобрался на козлы, и экипаж — три доллара за конец — отправился в «Международный отель».

Со своего высокого сиденья Паспарту с любопытством рассматривал большой американский город: широкие улицы, низкие, вытянувшиеся в правильную шеренгу дома, церкви в стиле англо-саксонской готики, гигантские доки, склады, похожие на дворцы, одни деревянные, другие каменные. По улицам двигались бесчисленные экипажи, омнибусы, трамваи. По тротуарам сновала толпа народа: американцы, европейцы, попадались китайцы, индейцы — словом, все, кто составлял двухсоттысячное население города.

Паспарту удивлялся всему, что видел. Он знал, что еще в 1849 году Сан-Франциско был городом бандитов, поджигателей и убийц, стекавшихся сюда в поисках золота. Сюда, как в какую-то обетованную землю, стекался всякий сброд; здесь играли в карты на золотой песок, держа в одной руке нож, а в другой револьвер. Но это «доброе старое время» прошло. Теперешний Сан-Франциско имел вид большого торгового города. На высокой башне ратуши стояли часовые. Она возвышалась над всеми улицами и проспектами, пересекающимися под прямыми углами; между ними раскинулись зеленеющие скверы; дальше, находился китайский город, казалось, перенесенный сюда в ящике с игрушками прямо из Небесной империи.

Не было здесь больше ни сомбреро[84], ни красных рубашек, которые когда-то носили золотоискатели; не было также и индейцев, украшенных перьями. Вместо всей этой пестроты — черные фраки и шелковые цилиндры — принадлежность множества джентльменов, снедаемых жаждой деятельности. Некоторые улицы, в том числе Монтгомери-стрит, соответствующая по значению Итальянскому бульвару в Париже, нью-йоркскому Бродвею и лондонскому Риджен-стрит, были застроены великолепными магазинами, наполненными товарами, присланными со всех концов света.

Когда Паспарту попал в «Международный отель», ему показалось, что он и не выезжал из Англии.

Весь нижний этаж гостиницы был отведен под громадный бар — нечто вроде буфета, открытого бесплатно для всех постояльцев. Вяленое мясо, устричный суп, бисквиты, честер — за все это не приходилось раскошеливаться. Платили только за напитки: за эль, портвейн, херес. Такой порядок показался Паспарту очень «американским».

Ресторан в гостинице был весьма комфортабелен. Мистер Фогг и Ауда заняли столик, и черные негры подали им обильный завтрак на миниатюрных тарелочках.

После завтрака Филеас Фогг в сопровождении Ауды вышел из гостиницы и отправился к английскому консулу, чтобы завизировать свой паспорт. У выхода их встретил Паспарту, который спросил, не следует ли перед поездкой по Тихоокеанской железной дороге[85] запастись несколькими дюжинами карабинов Энфильда и револьверов Кольта. Паспарту слышал толки о том, что индейцы сиу и павнисы[86], подобно испанским бандитам, останавливают поезда. Мистер Фогг ответил, что эта предосторожность совершенно излишня, но предоставил Паспарту свободу действовать, как ему заблагорассудится. Затем он направился к английскому консулу.

Филеас Фогг не прошел и двухсот шагов, как «по чистой случайности» встретился с Фиксом. Сыщик изобразил крайнее удивление. Как? Они с мистером Фоггом вместе проделали путешествие через Тихий океан и ни разу не встретились? Во всяком случае, Фикс почитает за счастье снова увидеть джентльмена, которому он стольким обязан. Теперь, когда дела призывают его в Европу, он с восторгом совершит это путешествие в столь приятной компании.

Мистер Фогг ответил, что он чувствует себя польщенным, и Фикс, который не хотел терять нашего джентльмена из виду, попросил у него разрешения вместе осмотреть этот любопытный город. Фогг согласился.

И вот Ауда, Филеас Фогг и Фикс отправились бродить по улицам Сан-Франциско. Вскоре они очутились на Монтгомери-стрит, где толпилась масса народа. На тротуарах, на мостовой, на трамвайных рельсах, несмотря на движение экипажей и омнибусов, в окнах квартир, в дверях магазинов и даже на крышах домов виднелось множество народа.

Среди всей этой толпы сновали люди-афиши. По ветру развевались флажки и знамена. Со всех сторон слышались выкрики:

— Да здравствует Камерфильд!

— Ура Мандибой!

Это был какой-то митинг, — так, по крайней мере, решил Фикс. Он сообщил свою догадку мистеру Фоггу и добавил:

— Не стоит ввязываться в эту давку, а то еще получишь удар кулаком.

— Вы правы, — ответил мистер Фогг, — а кулаки всегда остаются кулаками, даже если дело идет о политике.

Сыщик счел необходимым улыбнуться на это замечание. Чтобы лучше видеть все происходящее, но не толкаться в толпе, Ауда, Филеас Фогг и Фикс взобрались на верхнюю площадку лестницы, которая вела на террасу, расположенную над Монтгомери-стрит. Перед ними, на другой стороне улицы, между складом угольщика и лавкой торговца керосином, стояла под открытым небом трибуна, к которой, как видно, и стремились многочисленные потоки людей.

По какому поводу, с какой целью происходил митинг? Филеас Фогг не имел об этом никакого представления. Шло ли дело о назначении какого-нибудь важного военного или гражданского чиновника, о выборах губернатора штата или нового депутата в Конгресс? Судя по необычайному возбуждению, охватившему город, можно было предположить и то и другое.

В эту минуту в толпе началось заметное движение. Все руки взлетели вверх. Некоторые из них, сжатые в кулак, быстро поднимались и опускались среди неумолчных криков, очевидно свидетельствуя об энергии голосующих.

Толпа бушевала и волновалась. Знамена, покачнувшись, исчезали на мгновение и появлялись вновь, изорванные в клочки. Волнение докатилось до самой лестницы, и вся масса человеческих голов подавалась то вперед, то назад, как волны моря под ударами шквала. Количество цилиндров все время уменьшалось, а те, что оставались еще на головах, стали явно короче своих нормальных размеров.

— Как видно, этот митинг, — заметил Фикс, — собрался по какому-нибудь животрепещущему вопросу. Меня не удивит, если окажется, что они вновь обсуждают Алабамский вопрос, хотя он уже решен.

— Возможно, — кратко ответил мистер Фогг.

— Во всяком случае, тут налицо два вождя: достопочтенный Камерфильд и достопочтенный Мандибой.

Опираясь на руку Филеаса Фогга, Ауда с любопытством наблюдала эту бурную сцену. Фикс только что собирался узнать у соседей причину этого народного волнения, как вдруг движение в толпе усилилось. Приветственные крики и ругательства стали еще громче. Древки флагов превратились в наступательное оружие. Все ладони сжались в кулаки. С крыш остановившихся карет и прервавших движение омнибусов началась перестрелка. Средствами нападения служило все. Сапоги и башмаки описывали в воздухе длинные траектории, и среди выкриков послышалось несколько револьверных выстрелов.

Свалка докатилась до лестницы и распространилась на нижние ступени. Как видно, одна из партий отступала, но зрителям все же не было понятно, кто берет верх: Мандибой или Камерфильд.

— Думаю, что нам будет благоразумнее уйти, — сказал Фикс, которому вовсе не хотелось, чтобы «его мошенник» ввязался в какую-нибудь историю или получил тумака. — Если здесь как-нибудь замешана Англия и в нас узнают англичан, то могут быть большие неприятности.

— Английский гражданин… — начал Филеас Фогг. Но наш джентльмен не успел закончить фразу.

Сзади него, на террасе, раздались ужасающие вопли:

— Гип-гип, ура! Да здравствует Мандибой!

Это был новый отряд избирателей, который спешил на подмогу, обходя с флангов сторонников Камерфильда.

Мистер Фогг, Ауда и Фикс очутились между двух огней. Отступать было поздно. Поток людей, вооруженных кастетами и тростями со свинцовыми наконечниками, был неудержим. Мистера Фогга и Фикса, защищавших молодую женщину, сильно помяли. Как всегда флегматичный, Фогг решил отбиваться с помощью того естественного оружия, которым природа снабдила каждого англичанина, но это было бесполезно. Здоровенный широкоплечий мужчина с рыжей бородой и багровым лицом, как видно, предводитель всей этой банды, занес свои страшные кулаки над мистером Фоггом, и нашему джентльмену пришлось бы очень несладко, если бы не Фикс, который самоотверженно принял удар. Здоровенная шишка немедленно вскочила у него на голове под цилиндром, который сразу превратился в блин.

— Янки, — сказал мистер Фогг, бросая на своего противника взгляд, полный презрения.

— Англичанин! — ответил тот.

— Мы с вами еще встретимся!

— Когда вам будет угодно. Ваше имя?

— Филеас Фогг. А ваше?

— Полковник Стемп В. Проктор.

Вслед за тем человеческая волна пронеслась дальше. Фикс поднялся с мостовой; вся его одежда была порвана в клочья, но серьезных ушибов он не получил. Его дорожное пальто оказалось разорванным на две неравные части, а брюки походили на штаны, которые носят некоторые индейцы, выдрав предварительно, согласно туземной моде, всю их заднюю часть. Но, самое главное, Ауда осталась невредимой; только Фикс пострадал от удара кулаком.

— Благодарю вас, — сказал мистер Фогг сыщику, когда они выбрались из толпы.

— Не за что, — ответил Фикс. — Но идемте!

— Куда?

— В магазин готового платья.

Действительно, подобное посещение было совершенно необходимо. Костюмы Филеаса Фогга и Фикса превратились в лохмотья, словно оба джентльмена дрались на стороне почтенных Камерфильда или Мандибоя.

Час спустя, одевшись как следует, они вернулись в «Международный отель».

Паспарту уже ожидал там своего хозяина, вооруженный полдюжиной шестизарядных револьверов центрального боя. Когда он заметил Фикса рядом с мистером Фоггом, его лицо омрачилось. Но Ауда кратко рассказала ему о случившемся, и Паспарту успокоился. Очевидно, Фикс перестал быть врагом и сделался союзником. Он честно держит свое слово.

После обеда вызвали экипаж, чтобы отвезти наших путешественников и их багаж на вокзал. Садясь в карету, мистер Фогг спросил Фикса:

— Вы не видели больше этого полковника Проктора?

— Нет, — ответил Фикс.

— Я еще раз вернусь в Америку, найду его и вызову на дуэль, — холодно сказал мистер Фогг. — Не подобает, чтобы британский гражданин позволил так с собой обращаться.

Сыщик улыбнулся и промолчал. Как видно, мистер Фогг относился к той категории англичан, которые не допускают дуэли у себя на родине, но за границей готовы драться, чтобы защитить свою честь.

Без четверти шесть путешественники прибыли на вокзал и застали поезд, готовый к отправлению.

Входя в вагон, мистер Фогг спросил у проводника:

— Послушайте, друг мой, что это сегодня происходило в Сан-Франциско?

— Митинг, сэр, — ответил чиновник.

— Но мне показалось, что на улице было необычайное оживление?

— Нет, был обычный избирательный митинг.

— Вероятно, выбирали главнокомандующего? — спросил мистер Фогг.

— Нет, сэр, мирового судью.

Выслушав это, Филеас Фогг молча вошел в вагон, и поезд на всех парах понесся вперед.

Глава XXVI,

«От океана до океана» — так называют американцы великий железнодорожный путь, пересекающий Соединенные штаты в самом широком месте их территории. Но в действительности Тихоокеанская железная дорога разделяется на две части: на Центральную Тихоокеанскую — между Сан-Франциско и Огденом, и Союзную Тихоокеанскую — между Огденом и Омахой. Там соединяются пять отдельных линий, связывающих Омаху с Нью-Йорком.

Таким образом, Нью-Йорк и Сан-Франциско в настоящее время соединены непрерывной металлической лентой длиной в три тысячи семьсот восемьдесят шесть миль. Между Омахой и Тихим океаном железнодорожный путь пересекает местность, часто Посещаемую индейцами и дикими зверями, — обширную территорию, которая начала заселяться только с 1845 года.

В прежнее время, даже при самых благоприятных обстоятельствах, на переезд между Нью-Йорком и Сан-Франциско затрачивалось шесть месяцев, теперь же достаточно семи дней.

В 1862 году, несмотря на противодействие депутатов Южных штатов, которые желали, чтобы дорога проходила южнее, путь был проложен между сорок первой и сорок второй параллелями. Покойный президент Линкольн[87] лично заложил начало пути в городе Омаха, в штате Небраска. Работа производилась с чисто американской деловитостью, не терпящей ни бюрократизма, ни канцелярщины. Быстрота строительства ни в коей мере не должна была вредить прочности сооружения. В прерии укладывали по полторы мили пути в день. По рельсам, уложенным накануне, локомотив доставлял рельсы, нужные на завтрашний день, и двигался все дальше и дальше, по мере того как укладывался путь.

Вагон, в котором поместился Филеас Фогг, представлял собой нечто вроде длинного омнибуса, лежащего на двух четырехколесных платформах, подвижность которых легко позволяла преодолевать кривые небольшого радиуса. В вагоне не было купе: перпендикулярно оси вагона помещались два ряда кресел; между ними оставался свободный проход, ведущий в туалетную комнату и уборную, которые имелись в каждом вагоне. Вагоны сообщались друг с другом, и пассажиры могли свободно переходить из одного конца поезда в другой. В их распоряжение были предоставлены вагон-ресторан, вагон-терраса, вагон-салон и вагон-кофейня. Недоставало только вагона-театра. Но со временем появятся и такие.

По площадкам, соединяющим вагоны, не переставая шныряли газетчики, продавцы книжек, напитков, сигар, съестных припасов и прочих товаров. В покупателях недостатка не было.

Поезд отошел со станции Окленд в шесть часов вечера. Наступала ночь — темная, холодная ночь. Небо заволокло тучами, которые угрожали каждую минуту прорваться снежной метелью. Поезд шел со средней скоростью. Принимая в расчет остановки, он двигался не быстрее двадцати миль в час; тем не менее, идя таким ходом, он мог пересечь материк Соединенных штатов в установленный срок.

Пассажиры мало разговаривали между собой. Все начинали понемногу дремать. Паспарту сидел рядом с сыщиком, но оба они молчали. После описанных выше событий их отношения заметно охладели. Не чувствовалось ни прежней симпатии, ни дружбы. Фикс ни в чем не изменил своего поведения, но Паспарту держался крайне сдержанно, при малейшем подозрении он был готов задушить своего былого друга.

Через час после отхода поезда пошел снег, но, к счастью, мелкий, не мешающий движению состава. Из окон вагона виднелась лишь бескрайная белая пелена, на которой вырисовывались серые завитки выбрасываемого локомотивом пара.

В восемь часов в вагон вошел проводник и объявил пассажирам, что наступило время ложиться спать. Вагон был спальный, и через несколько минут он превратился в дортуар. Спинки кресел откидывались с помощью остроумных приспособлений. Появились прекрасно набитые тюфяки, и в несколько секунд возникли кабинки, где каждый пассажир имел в своем распоряжении удобную постель, защищенную плотной занавеской от нескромных взглядов. Простыни были белоснежные, подушки мягкие. Оставалось только ложиться спать, что все и сделали, чувствуя себя словно в каюте комфортабельного парохода, а не в поезде, который на всех парах несся по штату Калифорния.

Местность, простирающаяся между Сан-Франциско и Сакраменто, представляет по преимуществу равнину. Эта часть железнодорожного пути носит название Центральной Тихоокеанской дороги; она начинается от Сакраменто и направляется на восток, где пересекается с линией, идущей от Омахи. От Сан-Франциско до столицы Калифорнии дорога идет на северо-восток, вдоль реки, впадающей в залив Сан-Пабло. Расстояние в сто двадцать миль между этими значительными городами было покрыто к полуночи. Пассажиры спали еще первым крепким сном, когда поезд прошел Сакраменто. Таким образом, им ничего не удалось увидеть в этом значительном городе, столице штата Калифорния. Не увидели они ни прекрасных набережных, ни широких улиц, ни великолепных отелей, церквей и площадей.

Покинув Сакраменто, поезд врезался в горное ущелье Сиерра-Невады. Было семь часов утра, когда он прошел станцию Сиско. Час спустя спальня снова превратилась в обыкновенный вагон, и путешественники могли любоваться из окон прекрасной панорамой этой гористой страны. Железнодорожный путь, подчиняясь капризам Сиерры, то полз по склону гор, то как бы повисал над пропастью, избегая крутых поворотов, наконец спускался и попадал в глубокие и узкие ущелья, откуда, казалось, не было никакого выхода.

Паровоз с высеребренным колоколом, большим фонарем, бросавшим по сторонам желтоватый свет, «коровоуловителем»[88], торчавшим впереди, как шпора, сверкал, словно драгоценное украшение; его свистки смешивались с воем водопадов, а столбы дыма вились среди ветвей сосен.

На пути почти не попадалось ни мостов, ни туннелей. Линия шла вдоль склонов гор, не придерживаясь во что бы то ни стало кратчайшего пути и не вступая в борьбу с природой.

К девяти часам, через долину Карсон, поезд выехал в пределы штата Невада, следуя все время в северо-восточном направлении. В полдень он отошел от Рено, где была двадцатиминутная остановка, во время которой пассажиры успели позавтракать.

Начиная от этого пункта, железнодорожный путь, идущий вдоль берега реки Гумбольдт-Ригер, отходит на несколько миль к северу. Потом он снова возвращается к востоку и не покидает берегов реки вплоть до гор Гумбольдта, почти у самой восточной оконечности штата Невада, где река берет свое начало.

Позавтракав, мистер Фогг, Ауда и их спутники снова заняли свои места в вагоне. Филеас Фогг, молодая женщина, Фикс и Паспарту, удобно усевшись, любовались разнообразными видами, проносившимися мимо их окон: обширной прерией, на горизонте которой виднелись горы, и пенистыми, бурными речками. По временам большое стадо бизонов, словно живая плотина, преграждало им путь. Эти нескончаемые армии жвачных часто являются непреодолимым препятствием для движения поездов. Бывали случаи, когда несколько тысяч бизонов плотными рядами тянулись поперек железнодорожного полотна много часов подряд. Паровозу приходилось тогда останавливаться и ждать, пока путь освободится.

Так случилось и теперь. Около трех часов дня стадо в десять или двенадцать тысяч голов преградило путь. Паровоз, замедлив скорость, попытался было при помощи предохранительной решетки разбить эту громадную колонну, но был в конце концов вынужден остановиться перед плотной массой животных.

Бизоны, которых американцы неправильно называют буйволами, двигались спокойным шагом, издавая по временам громкое мычание. Ростом они выше европейских быков; хвост и ноги у них короткие; загривок выдается, образуя мускульный горб; рога этих животных у основания расходятся; с головы и шеи свисает длинная грива. Нечего было и думать о том, чтобы остановить их шествие. Приняв то или иное направление, бизон следует ему, не обращая внимания на препятствия. Никакая плотина не смогла бы сдержать этот поток живого мяса.

Высыпав на площадки, пассажиры наблюдали это любопытное шествие. Но тот, кому, казалось, следовало бы торопиться больше всех, — Филеас Фогг — оставался на месте и с философским спокойствием ожидал, когда бизоны соблаговолят освободить путь. Паспарту был взбешен задержкой, вызванной скопищем животных. Он готов был разрядить в них весь арсенал своих револьверов.

— Что за страна! — восклицал он. — Обыкновенные быки останавливают поезда и идут, как на параде, не заботясь о том, что задерживают движение! Чего-чего, а этого мистер Фогг, конечно, не предусмотрел! И что это смотрит машинист? Пустил бы паровоз прямо на этих глупых тварей!

Но машинист и не пытался прорываться сквозь препятствие и действовал вполне разумно. Конечно, паровоз задавил бы нескольких передних бизонов, но при всей своей мощности все же в конце концов сошел бы с рельсов, и поезд неминуемо потерпел бы крушение. Самое лучшее было терпеливо ждать, а потом, увеличив скорость, попытаться наверстать потерянное время.

Шествие бизонов тянулось три долгих часа, и путь освободился лишь к ночи. В то время как последние ряды бизонов еще пересекали рельсы, первые уже скрылись за горизонтом.

Было восемь часов. Поезд прошел сквозь ущелья гор Гумбольдта и в половине десятого вступил на территорию штата Юта, в область Большого Соленого озера.

Глава XXVII,

В ночь на 6 декабря поезд прошел около пятидесяти миль в юго-восточном направлении; затем он углубился на такое же расстояние к северо-востоку и приблизился к Большому Соленому озеру.

Быстро мчавшийся состав в половине первого уже достиг северо-западной оконечности озера. Путешественники увидели теперь большую часть этого внутреннего водного бассейна, называемого также Мертвым морем, в которое впадает американский Иордан. Это прекрасное озеро обрамлено дикими утесами, основания которых покрыты белым соляным налетом. Огромный водоем, покрывавший некогда еще более обширное пространство, теперь, по мере поднятия берегов, начинает уменьшаться, становясь одновременно все глубже.

Соленое озеро, имеющее около семидесяти миль в длину и около тридцати пяти миль в ширину, лежит на высоте трех тысяч восьмисот футов над уровнем моря. Его воды содержат значительный процент соли, а также двадцать пять процентов растворенных твердых веществ. Удельный вес воды — тысяча сто семьдесят, если принимать вес дистиллированной воды за тысячу. Рыбы не могут жить в этом озере. Те из них, которые попадают сюда из Иордана, Вебера и других рек, быстро погибают; но утверждение, будто плотность воды в озере настолько значительна, что человек не может в нее погрузиться, неверно.

Земли, среди которых расположено озеро, прекрасно возделаны, повсюду разбросаны ранчо, загоны для домашних животных, поля пшеницы, кукурузы, сорго, изгороди из шиповника, зеленеют роскошные луга, заросли акаций и молочая. Так выглядит этот край летом. Теперь же все было запорошено тонким слоем снега, который и сейчас носился в воздухе.

В два часа пассажиры высадились на станции Огден.

Поезд отходил дальше только в шесть часов, и мистер Фогг, Ауда и двое их спутников имели достаточно времени, чтобы по небольшой железнодорожной ветке съездить в «Город Святых». Двух часов вполне бы хватило для осмотра этого обычного американского города, который, как и все города Соединенных штатов, был построен в виде шахматной доски: с длинными скучными улицами, «с унылой мрачностью прямых углов», по выражению Виктора Гюго. Основатель «Города Святых» не мог преодолеть присущего англосаксам стремления к симметрии.

В этой удивительной стране все делается смаху: города, дома и глупости.

В три часа путешественники уже прогуливались по улицам города, расположенного между рекой Иорданом и отрогами хребта Уосач. Здесь совсем не встречалось церквей, и наиболее значительными строениями были дом губернатора, здание суда и арсенал; отдельные дома были построены из голубоватого кирпича, с верандами и галлереями. Их окружали сады и заросли акаций, пальм и рожкового дерева. Город был опоясан построенной еще в 1853 году стеной из глины и булыжника. На главной улице, где находился рынок, высилось несколько гостиниц, украшенных флагами.

Мистеру Фоггу и его спутникам город показался не особенно густо населенным. Улицы были почти пусты, кроме той, где находился храм, попасть к которому можно было, лишь пройдя несколько кварталов.

В четыре часа путешественники были уже на вокзале и занимали места в вагоне.

Глава XXVIII,

Покинув Большое Соленое озеро и станцию Огден, поезд в продолжение целого часа шел в северном направлении до реки Вебер, покрыв после отхода из Сан-Франциско около девятисот миль. От этого пункта он повернул к востоку и двинулся через горный массив Уосач.

Сооружение участка пути между горами Уосач и Скалистыми горами стоило американским инженерам больших трудов. В этой местности каждая миля железнодорожного пути обошлась правительству Соединенных штатов в сорок восемь тысяч долларов, тогда как миля пути по равнине стоила лишь шестнадцать тысяч. Но, как уже было сказано, инженеры не боролись с природой, — они старались перехитрить ее, обходя все препятствия. На протяжении всего пути они прорыли только один туннель длиной в четырнадцать тысяч футов.

У Большого Соленого озера железнодорожный путь достигал своей наивысшей точки. Оттуда профиль его изображал сильно выгнутую кривую, спускавшуюся в долину реки Биттер-Крик, чтобы затем подняться снова до водораздела между Атлантическим и Тихим океанами. В этом горном районе протекало очень много мелких речек, и поезду приходилось пересекать их по мостам. По мере приближения к цели Паспарту становился все нетерпеливее. Фиксу также хотелось поскорее миновать этот тяжелый участок пути. Он боялся задержек, опасался несчастных случаев и, больше чем сам мистер Фогг, жаждал вступить на английскую территорию!

В десять часов вечера поезд сделал краткую остановку на станции форт Бриджер, а через двадцать миль вступил в штаг Уайоминг, следуя все время по долине реки Биттер, откуда вытекает часть вод, образующих бассейн реки Колорадо.

На другой день, 7 декабря, поезд остановился на пятнадцать минут на станции Грин-Ривер. За ночь выпал обильный снег пополам с дождем; он уже почти растаял и не мог мешать движению поезда, но все же скверная погода очень беспокоила Паспарту, так как снежные заносы могли сорвать все расписание путешествия.

«И с чего это хозяин вздумал путешествовать зимой? — размышлял Паспарту. — Не мог разве он подождать до лета, когда больше шансов на успех?»

Доброго малого тревожило только состояние неба и понижение температуры. Ауда тоже очень беспокоилась, но совсем по другому поводу.

Дело в том, что во время остановки на станции Грин-Ривер по платформе прогуливалось несколько пассажиров. Из окна вагона молодая женщина увидела между ними полковника Стемпа В. Проктора, который так грубо обошелся с Филеасом Фоггом на митинге в Сан-Франциско. Ауда не хотела, чтобы ее заметили, и сейчас же отошла от окна.

Эта встреча очень обеспокоила молодую женщину. Она успела привязаться к человеку, который, несмотря на свою холодность и спокойствие, каждый день доказывал ей свою самую глубокую преданность. Конечно, Ауда еще не понимала всей глубины чувства, которое возбуждал в ней ее спаситель. Она называла это чувство благодарностью, но невольно и незаметно для нее оно превращалось в нечто большее. Поэтому сердце ее сжалось, когда она узнала того нахала, у которого мистер Фогг рано или поздно хотел потребовать ответа за его поведение. Очевидно, полковник Проктор попал в этот поезд совершенно случайно, но было необходимо любой ценой помешать Филеасу Фоггу встретиться со своим противником.

Улучив момент, когда поезд двинулся и мистер Фогг задремал, Ауда рассказала Фиксу и Паспарту о случившемся.

— Проктор в нашем поезде! — воскликнул Фикс. — Ну что ж, не тревожьтесь. Прежде чем иметь дело с этим… с мистером Фоггом, ему придется разговаривать со мной! Как мне кажется, он оскорбил также и меня!

— А кроме того, я тоже займусь им, хоть он и полковник! — воскликнул Паспарту.

— Мистер Фикс, — ответила Ауда, — мистер Фогг не позволит никому мстить за себя. Он ведь способен вернуться в Америку, чтобы отыскать оскорбителя. Если он только увидит полковника Проктора, мы ничем не сможем предотвратить печальных последствий этой встречи. Остается следить за тем, чтобы они не столкнулись.

— Вы правы, эта встреча может все погубить, — ответил Фикс. — Победитель или побежденный, мистер Фогг опоздает, и…

— И это будет на руку джентльменам из Реформ-клуба, — закончил Паспарту. — Через четыре дня мы будем в Нью-Йорке! Если только за эти четыре дня мистер Фогг не будет выходить из вагона, можно надеяться, что случай не сведет его с этим проклятым американцем. Ну, а мы уж сумеем задержать его в вагоне.

На этом беседа прекратилась. Мистер Фогг проснулся и стал смотреть в окно, запорошенное снегом. Немного погодя Паспарту спросил потихоньку сыщика:

— Вы серьезно собираетесь за него драться?

— Я сделаю все, чтобы доставить его живым в Европу! — кратко ответил Фикс тоном, выражающим твердую решимость.

Паспарту почувствовал, как по телу у него пробежали мурашки, но его уверенность в честности хозяина все же не поколебалась.

Как же, однако, удержать мистера Фогга в купе и предотвратить встречу с полковником Проктором? Конечно, это было не так уж трудно — наш джентльмен по своей природе был малоподвижен и нелюбознателен. К тому же сыщик нашел хорошее средство. Через несколько минут он обратился к Филеасу Фоггу и сказал:

— В поезде ужасно долго тянется время!

— Да, — ответил мистер Фогг, — но оно все же движется.

— На пароходе вы, кажется, обычно играли в вист? — продолжал Фикс.

— Да, — ответил Филеас Фогг, — но здесь это трудно устроить. У меня нет ни карт, ни партнеров.

— О! Карты мы найдем. В американских поездах продается все, что угодно. Что же касается партнеров, то если бы миссис Ауда…

— Конечно! — живо отозвалась молодая женщина. — Я умею играть в вист. Это входит в воспитание английской женщины.

— Я тоже могу считать себя неплохим игроком, — заметил Фикс. — Итак, втроем и «с болваном»[89]…

— Пожалуйста, — ответил Филеас Фогг, довольный тем, что может заняться даже в поезде своей любимой игрой.

Паспарту поспешил к буфетчику и вскоре вернулся с двумя колодами карт, фишками, жетонами и обитой сукном доской. Итак, все было на месте. Началась игра. Ауда играла в вист очень неплохо и даже получила несколько похвал от строгого Филеаса Фогга. Что же касается сыщика, то он был прямо-таки первоклассным игроком и оказался достойным соперником нашего джентльмена.

«Ну, теперь мы его удержим здесь, — решил Паспарту, глядя на играющих. — Он не тронется с места».

В одиннадцать часов утра поезд достиг водораздела двух океанов. Это был Бриджерский перевал на высоте семи с половиной тысяч английских футов над уровнем моря, одна из наиболее высоких точек железнодорожного пути черед Скалистые горы. Приблизительно в двухстах милях от перевала путешественников ждали простирающиеся до самого Атлантического океана широкие равнины, которые природа как будто специально создала для железнодорожного пути.

По склонам гор, обращенным в сторону Атлантического океана, текли многочисленные реки, притоки или притоки притоков Плэтт-Ривер. Весь горизонт на север и восток был закрыт полукругом Скалистых гор, увенчанных пиком Лареми. Между этими горами и железнодорожным путем расстилалась обширная, хорошо орошаемая долина. С правой стороны полотна возвышались первые отлоги горного массива, который, загибаясь к югу, доходил до устья реки Арканзас, одного из крупнейших притоков Миссури.

В половине первого пассажиры мельком увидели форт Галлек, господствующий над этой местностью. Еще несколько часов, и Скалистые горы останутся позади. Можно было надеяться, что никакие происшествия не затруднят движения поезда через этот труднопроходимый перевал. Снег прекратился. Стало холоднее и суше. Крупные птицы, испуганные поездом, разлетались в разные стороны. Ни одного дикого зверя — волка или медведя — не было на равнине. Это была необозримая обнаженная пустыня.

После довольно изысканного завтрака мистер Фогг и его партнеры снова принялись за свой нескончаемый вист. Вдруг послышались отчаянные свистки. Поезд остановился.

Паспарту высунулся в окно, но не увидел ничего, что объяснило бы эту остановку. Никакой станции вблизи не было.

Ауда и Фикс начали беспокоиться, как бы мистер, Фогг не вздумал выйти на полотно. Но наш джентльмен удовольствовался тем, что сказал Паспарту:

— Посмотрите-ка, что там такое.

Паспарту выскочил из вагона. Человек сорок пассажиров уже вышли на полотно. Среди них был полковник Стемп В. Проктор.

Поезд стоял перед красным сигналом семафора, закрывавшим путь. Машинист и кондуктор, также вышедшие из поезда, о чем-то живо спорили с путевым сторожем, которого начальник соседней станции Медисайн-Боу выслал навстречу поезду. Пассажиры приблизились к разговаривающим и приняли участие в споре. Среди них был и полковник Проктор, рассуждавший, как всегда, с повелительными жестами.

Паспарту, подойдя к собравшимся, услышал голос сторожа:

— Нет никакой возможности проехать. Мост через Медисайн-Боу расшатан и не выдержит тяжести поезда.

Мост, о котором шла речь, имел висячую конструкцию и был перекинут через быстрый поток в миле расстояния от того места, где остановился поезд. По словам дорожного сторожа, мост грозил упасть, так как несколько тросов, на которых он висел, порвались. Переезд через него был связан с огромным риском. Сторож не преувеличивал, говоря, что мост не выдержит тяжести поезда. Когда беззаботные американцы становятся осторожными, только безумец не следует их примеру.

Не смея сообщить хозяину о случившемся, Паспарту слушал, стиснув зубы, неподвижный, как истукан.

— Вот еще! — кричал полковник Проктор. — Что же, мы должны сидеть здесь в снегу, как прикованные?

— Полковник, — сказал кондуктор, — на станцию Омаха послана телеграмма с просьбой выслать встречный поезд, но он едва ли придет в Медисайн-Боу раньше чем через шесть часов.

— Через шесть часов! — воскликнул Паспарту.

— Да, — ответил кондуктор. — За это время мы успеем дойти пешком до станции.

— Пешком! — вскричали хором все пассажиры.

— Сколько же итти до этой станции? — спросил кондуктора один из американцев.

— Двенадцать миль по той стороне реки.

— Двенадцать миль по снегу! — воскликнул Стемп В. Проктор.

Полковник разразился градом проклятий, ругая на чем свет стоит Компанию и кондуктора. Взбешенный Паспарту готов был ему вторить. Теперь перед ними стояло препятствие, которого не преодолеют все банковые билеты его хозяина.

Другие пассажиры были также недовольны: не считая опоздания, им предстояло пройти около пятнадцати миль по равнине, занесенной глубоким снегом. Около поезда поднялся шум, ругань. Мистер Фогг мог бы, конечно, все это слышать, если бы не был так погружен в игру.

Во всяком случае, следовало сообщить ему о происшедшем, и Паспарту, опустив голову, направился было к вагону, как вдруг машинист поезда, истый янки, по фамилии Форстер, крикнул:

— Господа, мне кажется, что есть возможность проехать!

— По мосту? — спросил один из пассажиров.

— По мосту.

— На нашем поезде? — осведомился полковник.

— На нашем поезде.

Паспарту остановился и весь превратился в слух.

— Но ведь мосту угрожает падение? — заметил кондуктор.

— Ничего не значит, — ответил Форстер. — Я думаю, что если пустить поезд с предельной скоростью, есть шансы проскочить через мост.

«Чорт возьми!» подумал Паспарту.

Некоторым пассажирам это предложение пришлось по вкусу. Особенно оно понравилось полковнику Проктору. Этот отчаянный человек находил план машиниста очень удачным. Он напомнил, что некоторые инженеры предлагали вообще обходиться без мостов, пуская поезда через реки с максимальной скоростью. В конце концов все заинтересованные в быстрой переправе пассажиры приняли сторону машиниста.

— Пятьдесят процентов за то, что мы переедем благополучно! — сказал один.

— Шестьдесят! — воскликнул другой.

— Восемьдесят!.. Девяносто из ста!

Ошеломленный Паспарту сам был готов на все что угодно, лишь бы переправиться через Медисайн-Крик, но подобная попытка все же казалась ему чересчур уж «американской».

«А ведь это можно сделать гораздо проще», подумал он и, обращаясь к одному из пассажиров, сказал:

— Способ, предложенный машинистом, мне кажется немного рискованным, но…

— Восемьдесят шансов! — ответил пассажир и отвернулся.

— Я знаю это, — продолжал Паспарту, обращаясь к другому джентльмену, — но стоит подумать…

— К чему думать! — ответил американец, пожимая плечами. — Ведь машинист гарантирует!

— Конечно, но было бы осторожней… — не унимался Паспарту.

— Что? Осторожней? — закричал полковник Проктор, вскакивая на ноги. — Вам же говорят: с максимальной скоростью. Понимаете вы? С максимальной!

— Я знаю… Я понимаю… — повторял Паспарту, которому никак не давали закончить фразу. — Но было бы более естественным, если уж вам так не нравится слово «осторожно»…

— Что? Как? Чего? Что он лезет со своим «естественно»?! — закричали со всех сторон.

Бедный парень не знал, кому и отвечать.

— Может быть, вы боитесь? — спросил полковник Проктор.

— Я — боюсь?! — закричал Паспарту. — Ну, так ладно же, я покажу, что француз не трусливее американца.

— В вагоны! В вагоны! — закричал кондуктор.

— Да! В вагоны! — повторил Паспарту. — Но мне все же никто не помешает думать, что было бы разумнее сначала перейти через мост пассажирам, а потом уж и поезду.

Но ни один человек так и не расслышал этого мудрого замечания, которого никто все равно не счел бы разумным.

Пассажиры вернулись в вагоны. Паспарту занял свое место, не сказав никому о случившемся. Игроки были поглощены вистом.

Паровоз пронзительно засвистел. Машинист дал задний ход, отвел поезд почти на целую милю назад, отступая, как прыгун, чтобы сделать разбег побольше.

Затем раздался второй свисток, и поезд понесся вперед. Он все время набирал скорость, пока она не достигла предела. Был слышен только рев паровоза; поршни делали двадцать ходов в секунду, колесные оси дымились, несмотря на обильную смазку. Поезд несся с быстротой ста миль в час — он словно летел, не прикасаясь к рельсам. Скорость как бы уничтожала тяжесть поезда.

И он пронесся через мост — промелькнул, словно молния, не заметив моста. Состав как будто перепрыгнул с одного берега на другой, и машинисту удалось остановить паровоз только в пяти милях за станцией.

Но едва лишь поезд пересек реку, окончательно развалившийся мост с грохотом рухнул в воду.

Глава XXIX,

В тот же вечер поезд, беспрепятственно продолжая свой путь, прошел мимо форта Соудерс, пересек перевал Чейенн и подошел к перевалу Ивенс. В этом месте железная дорога достигает высшей точки — восьми тысяч девяноста одного фута над уровнем океана. Отсюда путешественникам приходилось спускаться по бескрайным, сглаженным самой природой равнинам до берегов Атлантического океана.

В этом месте от главной магистрали отходит железнодорожная ветка на город Денвер, столицу Колорадо. Эта территория богата золотоносными жилами и серебром. В городе Денвере уже насчитывалось более пятидесяти тысяч жителей.

За трое суток поезд прошел от Сан-Франциско тысячу триста восемьдесят две мили. По всем расчетам, до Нью-Йорка оставалось не больше четырех суток пути. Филеас Фогг ехал точно по расписанию.

За ночь они оставили слева от себя лагерь Вальбах. Параллельно железнодорожному пути протекала река Лодж-Пол, являющаяся границей между штатами Уайоминг и Колорадо. В одиннадцать часов поезд вступил в штаг Небраска и, пройдя неподалеку от Седжвика, подошел к Джюльсбергу, лежащему на южном рукаве Плэтт-Ривер.

Именно здесь 23 октября 1867 года состоялось торжественное открытие Тихоокеанской железной дороги, главным инженером которой был генерал Додж. В этом месте остановились два мощных паровоза, доставивших специальный состав из девяти вагонов. Поезд вез приглашенных гостей во главе с вице-председателем правления дороги Томасом Дьюрентом. Раздавались приветственные возгласы. Племена сиу и павнисы изобразили перед собравшимися битву индейцев; сверкали фейерверки. В завершение празднества походная типография напечатала первый номер газеты «Железнодорожный пионер». Так было отпраздновано открытие этой громадной железной дороги, переброшенной через пустыню, чтобы стать проводником цивилизации и прогресса и связать между собою еще несуществующие селения и города. Свисток паровоза вскоре должен был вызвать их к жизни на американской почве.

В восемь часов утра был пройден форт Мак-Ферсон. Триста пятьдесят семь миль отделяли теперь наших путешественников от Омахи. Железнодорожный путь шел по левому берегу южного извилистого рукава реки Плэтт-Ривер. В девять часов поезд прибыл в значительный город Норт-Плэтт, лежащий между двумя рукавами этого крупного притока, впадающего в Миссури немного ниже Омахи. У Норт-Плэтта оба рукава сливались в один поток.

Сто первый меридиан был пройден.

Мистер Фогг и его партнеры возобновили игру. Никто из них не жаловался на длинную дорогу, никто — даже «болван».

Фикс начал с того, что выиграл несколько гиней, которые теперь проигрывал; он был увлечен не менее мистера Фогга. Все утро этому джентльмену очень везло. Козыри и онёры[90] так и сыпались ему в руки. Готовя смелую комбинацию, мистер Фогг собирался пойти с пик, как вдруг услышал за своей спиной голос:

— Я бы пошел с бубен!

Мистер Фогг, Ауда и Фикс подняли головы. Перед ними стоял полковник Проктор.

Стемп В. Проктор и Филеас Фогг сейчас же узнали друг друга.

— А! Это вы, мистер англичанин! — воскликнул полковник. — Это вы намерены ходить с пик?

— Да, я хожу с пик, — холодно ответил Филеас Фогг, выбрасывая десятку этой масти.

— А я желаю ходить с бубен! — раздраженно сказал полковник.

Он сделал жест, чтобы схватить положенную карту, и добавил:

— Вы ничего не понимаете в этой игре.

— Быть может, я буду более искусным в другой, — сказал, поднимаясь, мистер Фогг.

— От вас зависит попробовать, сын Джон-Буля[91], — ответил грубый американец.

Ауда побледнела. Вся кровь прилила ей к сердцу. Она схватила Филеаса Фогга за руку, но тот осторожно высвободил ее. Паспарту готов был броситься на американца, который крайне вызывающе смотрел на своего противника. Но тут поднялся Фикс и, подойдя к полковнику Проктору, сказал:

— Не забывайте, что вам придется иметь дело со мной: вы меня не только оскорбили, но и ударили!

— Простите, мистер Фикс, но это касается только меня одного, — сказал мистер Фогг. — Утверждая, что я ошибаюсь, назначая ход с пик, полковник нанес мне новое оскорбление, и за это он мне ответит.

— Когда вам угодно, где вам угодно и любым оружием, — ответил американец.

Ауда тщетно стремилась удержать мистера Фогга. Сыщик столь же безуспешно пытался обратить гнев Проктора на себя. Паспарту готов был выбросить полковника за дверь, но удержался, повинуясь знаку своего хозяина. Филеас Фогг вышел на площадку, американец последовал за ним.

— Я очень тороплюсь в Европу, и всякая задержка может мне помешать, — сказал мистер Фогг своему противнику.

— А мне что за дело до этого! — ответил полковник Проктор.

— После нашей встречи в Сан-Франциско, — вежливо продолжал мистер Фогг, — я предполагал вернуться в Америку и разыскать вас, как только покончу со своими делами, призывающими меня в Европу.

— В самом деле?

— Угодно вам назначить мне свидание через шесть месяцев?

— А почему не через шесть лет?

— Я сказал — через шесть месяцев, и точно прибуду в назначенный срок.

— Это все увертки! — закричал полковник. — Сейчас или никогда!

— Хорошо, — ответил мистер Фогг. — Вы едете в Нью-Йорк?

— Нет.

— В Чикаго?

— Нет.

— В Омаху?

— Какое вам дело! Знаете ли вы Плум-Крик?

— Нет, — ответил мистер Фогг.

— Это следующая станция. Поезд будет там через час. Он остановится на десять минут. Десяти минут вполне достаточно, чтобы обменяться несколькими выстрелами из револьвера.

— Хорошо, — ответил мистер Фогг. — Я остановлюсь в Плум-Крике.

— А я думаю, что вы там и останетесь, — ответил, нахально смеясь, американец.

— Как знать! — ответил мистер Фогг и вернулся, спокойный, как всегда, в вагон.

Там он прежде всего успокоил Ауду, говоря, что никогда не надо бояться хвастунов. Затем он попросил Фикса быть секундантом в предстоящей дуэли. Фикс не мог отказать, и Филеас Фогг, совершенно спокойный, приступил к прерванной игре и самым хладнокровным образом пошел с пик.

В одиннадцать часов свисток паровоза возвестил о приближении к станции Плум-Крик. Мистер Фогг поднялся и, сопровождаемый Фиксом, прошел на площадку. За ними следовал Паспарту с двумя револьверами. Ауда, бледная, как смерть, осталась в вагоне.

В эту минуту открылась дверь соседнего вагона, и на площадке показался полковник Проктор, сопровождаемый своим секундантом — американцем его же типа. Но только что противники собирались сойти на перрон, как кондуктор закричал:

— Здесь нельзя выходить!

— Почему? — спросил полковник.

— Мы опоздали на двадцать минут, и поезд сейчас уйдет.

— Но я должен здесь драться с этим джентльменом!

— Очень сожалею, — ответил кондуктор, — но мы сию минуту двинемся дальше. Вот уже и звонок!

Действительно, раздался удар колокола, и поезд пустился в дальнейший путь.

— Я очень огорчен, — произнес кондуктор. — При других обстоятельствах я был бы готов вам оказать услугу. Но если вы не успели подраться здесь, то кто вам мешает драться в пути?

— Это, наверное, не улыбается моему противнику, — сказал насмешливым тоном полковник Проктор.

— Напротив, это мне очень улыбается, — ответил Филеас Фогг.

«Действительно, мы в Америке, — подумал Паспарту. — Кондуктор ведет себя, как настоящий джентльмен».

И он последовал за своим хозяином.

Оба противника и их секунданты, во главе с кондуктором, прошли через весь поезд в задний вагон, где помещалось не больше десяти пассажиров. Кондуктор вежливо попросил их на несколько минут освободить вагон, чтобы дать возможность двум джентльменам урегулировать вопрос чести.

Ну, конечно! Пассажиры были счастливы доставить этим джентльменам удовольствие и сейчас же вышли на площадку.

Вагон длиной в пятьдесят шагов был очень удобен для предстоящей дуэли. Оба противника могли свободно двигаться между скамьями и стрелять, сколько им угодно. Никогда еще не происходило дуэли в столь необычайных условиях. Мистер Фогг и полковник Проктор, снабженные каждый двумя шестизарядными револьверами, вошли в вагон. Их секунданты остались снаружи и заперли двери. По первому свистку паровоза противники должны были открыть стрельбу. Затем, через две минуты, секунданты войдут в вагон и заберут то, что останется от обоих джентльменов.

Ничего не могло быть проще. Это было до того просто, что Фикс и Паспарту чувствовали, что их сердца готовы разорваться от волнения.

Все ждали свистка, как вдруг послышались дикие крики. Вслед за ними раздались выстрелы, но не из вагона, где происходила дуэль. Стрельба началась в голове поезда и продолжалась вдоль вагонов.

Полковник Проктор и мистер Фогг с револьверами в руках выскочили из вагона на площадку и поспешили вперед, откуда слышалось больше всего выстрелов и криков. Они поняли, что поезд атакован отрядом индейцев племени сиу.

Это был отнюдь не первый случай, так как отважные индейцы уже не раз устраивали нападения на поезда. По своему обычаю, нападающие, не ожидая остановки поезда, бросались на подножки вагонов и вскакивали в вагоны, как цирковые наездники на несущуюся галопом лошадь.

Индейцы были вооружены ружьями. Путешественники, также почти поголовно имевшие оружие, отвечали револьверной стрельбой. Прежде всего индейцы поспешили к паровозу. Машинист и кочегар были оглушены ударами кастетов. Вождь индейцев хотел было остановить поезд, но, не зная управления, повернул ручку регулятора не в ту сторону и подбавил пару. Поезд, вместо того чтобы остановиться, развил бешеную скорость.

Тем временем индейцы наводнили вагоны. Словно разъяренные обезьяны, они прыгали по крышам, врывались в купе и врукопашную дрались с пассажирами. Взломав багажный вагон, они выбросили его содержимое на полотно. Крики и стрельба не прекращались.

Путешественники оборонялись с большим мужеством. Некоторые вагоны, будучи забаррикадированы, выдерживали осаду, словно подвижные крепости, несущиеся со скоростью ста миль в час.

С самого начала атаки Ауда проявила большую храбрость. Она геройски защищалась и стреляла из револьвера сквозь разбитое стекло, едва только в окне показывалось лицо индейца.

Десятка два убитых наповал индейцев уже свалилось на полотно. Многие раненые, упав с площадок, были раздавлены колесами.

Несколько пассажиров, серьезно раненных пулями или оглушенных кастетами, лежали на скамьях вагонов.

С этим надо было покончить. Борьба, длившаяся уже десять минут, неизбежно привела бы к победе индейцев в случае, если не удастся остановить поезд. Действительно, до станции форт Керней оставалось не больше двух миль. Там находился американский военный пост. Если форт будет пройден, то индейцы станут хозяевами поезда.

Рядом с мистером Фоггом дрался кондуктор; сбитый пулей, он крикнул, падая:

— Мы погибли, если через пять минут поезд не остановится!

— Он остановится! — воскликнул Филеас Фогг, бросаясь к выходу из вагона.

— Останьтесь, за это возьмусь я! — вскричал Паспарту.

Мистер Фогг не успел удержать смелого парня, который, открыв дворцу, незаметно дня индейцев юркнул под вагон.

Борьба продолжалась. Над головой Паспарту свистели пули, но он с ловкостью и изворотливостью бывшего клоуна, цепляясь за цепи, буфера и рычаги тормозов, карабкался под вагонами и наконец оказался в голове поезда. Его никто не заметил, да и не мог заметить.

Повиснув на одной руке между багажным вагоном и тендером, он другой рукой сбросил предохранительные цепи. Вследствие непрерывной тяги ему никак не удавалось сбросить соединительный крюк, но толчок вагона помог ему наконец это сделать. Поезд оторвался от паровоза, который с новой силой помчался вперед.

Благодаря инерции состав еще несколько минут продолжал двигаться, но пассажиры пустили в ход вагонные тормоза, и поезд остановился в ста шагах от станции Керней.

Солдаты форта, услыхав стрельбу, выскочили навстречу поезду. Индейцы не стали ожидать их и разбежались, прежде чем поезд успел окончательно остановиться.

Когда путешественники на перроне станции произвели перекличку, оказалось, что не хватает нескольких человек, в том числе и отважного Паспарту, которому все были обязаны своим спасением.

Глава XXX,

Паспарту и еще два пассажира пропали. Может быть, они были убиты в бою, может быть, взяты в плен индейцами? Никто пока этого не знал.

Много пассажиров было ранено, но смертельно — ни один. Одно из наиболее серьезных ранений получил полковник Проктор. Он все время храбро сражался, пока не упал, получив пулю в бедро. Вместе с другими ранеными он был перенесен на станцию, где всем пострадавшим оказали немедленную помощь.

Ауда осталась невредимой. Филеас Фогг, хоть и не берег себя, все же не получил ни единой царапины. Фикс отделался легкой раной в руку. Но Паспарту исчез, и крупные слезы лились из глаз молодой женщины.

Все пассажиры вышли из поезда. Колеса вагонов были испачканы кровью. На спицах и ободьях висели бесформенные клочья мяса. По всей равнине тянулись кровавые следы. Последние индейцы убегали к югу.

Скрестив руки на груди, мистер Фогг стоял неподвижно. Он собирался принять важное решение. Ауда стояла рядом и молча смотрела на него… Он понял ее взгляд. Что, если его слуга попал в плен? Не должен ли он рискнуть всем, чтобы вырвать его из рук индейцев?

— Я его найду — живым или мертвым, — просто сказал он Ауде.

— О мистер… мистер Фогг! — вскричала молодая женщина, схватив его руку и обливая ее слезами.

— Живым, — добавил Фогг, — если только мы не будем терять ни одной минуты!

Принимая такое решение, Филеас Фогг жертвовал всем. Он шел на полное разорение. Стоило ему задержаться на один день, и он мог опоздать на пароход, отходящий из Нью-Йорка. А это влекло за собой проигрыш пари. Но, сознавая, что таков его долг, он не колебался.

В эту минуту к нему подошел командир форта Керней. Его солдаты — около сотни человек — готовы были к обороне на случай, если сиу вздумают атаковать вокзал.

— Капитан, — обратился к нему мистер Фогг, — трое пассажиров исчезли.

— Убиты?

— Или убиты, или попали в плен. Необходимо это выяснить. Намерены ли вы преследовать индейцев?

— Это очень серьезный вопрос, — ответил капитан. — Ведь индейцы могут убежать даже за реку Арканзас. Я не имею права покинуть порученный мне форт.

— Капитан, дело идет о жизни трех человек!

— Конечно… Но могу ли я рисковать пятьюдесятью, чтобы спасти троих?

— Я не знаю, можете ли вы, но вы обязаны.

— Сударь, — отвечал капитан, — никто здесь не имеет права указывать мне, каковы мои обязанности.

— Хорошо, — холодно ответил Филеас Фогг. — Я пойду один.

— Вы! — вскричал подошедший Фикс. — Вы хотите один преследовать индейцев?

— Я не могу допустить, чтобы погиб человек, которому мы все обязаны жизнью. Я иду один!

— Нет, вы пойдете не один! — воскликнул взволнованный капитан. — Вы благородный человек. Найдется ли среди вас тридцать человек добровольцев? — крикнул он солдатам.

Вся рота целиком шагнула вперед. Капитану оставалось лишь выбирать. Тридцать солдат было выделено, и старый сержант был назначен командиром.

— Благодарю вас, капитан, — сказал мистер Фогг.

— Вы мне позволите итти с вами? — спросил Фикс.

— Как вам будет угодно, — ответил Филеас Фогг. — Но если хотите оказать мне услугу, то лучше останьтесь с миссис Аудой. Если со мной случится несчастье…

Внезапная бледность покрыла лицо сыщика. Отпустить человека, за которым он следил с таким упорством и настойчивостью! Оставить его одного в пустыне! Фикс внимательно посмотрел на мистера Фогга и, несмотря на все свои подозрения, несмотря на борьбу, происходившую у него в душе, опустил глаза перед спокойным и открытым взором Фогга.

— Я остаюсь, — сказал он.

Несколько мгновений спустя Фогг пожал руку молодой женщине и передал ей свой драгоценный саквояж. Затем он отправился вслед за сержантом и его маленьким отрядом. Прежде чем двинуться в путь, он сказал солдатам:

— Друзья, вас ожидает тысяча фунтов, если мы спасем пленников!

Был полдень.

Удалившись в одну из комнат вокзала, Ауда в ожидании дальнейших событий размышляла о Филеасе Фогге, о его прямоте и великодушии, храбрости и спокойствии. Мистер Фогг поставил на карту все свое состояние и теперь, не колеблясь, без лишних фраз, подвергал опасности и свою жизнь. В глазах Ауды Филеас Фогг становился героем.

Сыщик Фикс думал о другом и не мог сдержать своего волнения.

Он нервно расхаживал по перрону вокзала. Мгновенный порыв великодушия прошел, и он снова стал самим собой. Когда Фогг ушел, он понял, как глупо поступил, дав ему уйти. Еще бы! За этим человеком он следовал вокруг всего земного шара и вдруг отпустил его одного! Грубая натура Фикса вновь взяла верх. Он обвинял и бранил себя так, как бранил бы директор столичной полиции глупого сыщика, попавшегося на нехитрую уловку вора.

«Я дурак! — думал он. — Француз, наверное, уже рассказал ему, кто я такой! Он ушел и больше не вернется! Где же я теперь его отыщу? Да как же я, сыщик Фикс, мог позволить так себя провести, когда в моем кармане ордер на его арест?! Положительно, я совершенный болван».

Пока сыщик так размышлял, часы медленно проходили. Он не знал, что предпринять. Временами у него являлось желание все рассказать Ауде, но он хорошо понимал, как его признание будет встречено молодой женщиной. Что делать? Он порывался отправиться по снежной равнине вслед за Фоггом. Его было не так трудно найти: следы отряда еще виднелись на снегу… Но вскоре их занесло снегом.

Отчаяние овладело Фиксом. У него даже появилось желание бросить игру, тем более, что скоро представилась возможность покинуть станцию Керней и продолжать столь неудачное для него путешествие.

Около двух часов пополудни, когда снег валил крупными хлопьями, с востока вдруг послышались протяжные свистки. Сквозь туман показалась огромная, фантастическая тень.

Между тем с востока не ждали никакого поезда. Помощь, которую запросили по телеграфу, не могла прибыть так скоро, а поезд из Омахи в Сан-Франциско должен был пройти здесь только завтра. Наконец все объяснилось.

Паровоз, двигавшийся малой скоростью и все время пронзительно свистевший, был тот самый, что оторвался от поезда и с бешеной скоростью умчался вперед вместе с кочегаром и машинистом, которые лежали без сознания. Так он пронесся несколько миль, но затем от недостатка топлива топка погасла, давление пара уменьшилось, и через час, постепенно замедляя ход, паровоз остановился в двадцати милях за станцией Керней.

Машинист и кочегар были живы и после довольно продолжительного обморока пришли в себя. Увидя, что паровоз стоит в пустыне один, без вагонов, машинист сообразил, что случилось. Каким образом состав был отцеплен, он не мог понять, но все же нисколько не сомневался, что поезд остался сзади и терпит бедствие.

Машинист не колебался: он знал, что надо делать. Конечно, было бы гораздо безопаснее продолжать путь в сторону Омахи, чем возвращаться к поезду, который, может быть, еще грабили индейцы! Но будь что будет!

В топку подбросили дров и угля, огонь снова разгорелся, давление пара повысилось, и около двух часов дня паровоз задним ходом подошел к станции Керней. Он-то и свистел все время в тумане.

Пассажиры были очень довольны, увидя, что локомотив снова занял свое место во главе поезда. Представлялась возможность продолжать так печально прерванный путь.

Когда паровоз пришел на станцию, Ауда вышла на платформу.

— Вы едете? — спросила она кондуктора.

— Да, немедленно.

— А пленные? А наши несчастные спутники?..

— Я не могу нарушить расписание! Мы и так опоздали на три часа.

— А когда проходит следующий поезд из Сан-Франциско?

— Завтра вечером.

— Завтра вечером! Но это будет слишком поздно. Нельзя ли подождать?

— Никак нельзя, — отвечал кондуктор. — Если вам угодно ехать, пожалуйте в вагон.

— Я не поеду, — твердо ответила молодая женщина.

Фикс слышал этот разговор. За несколько минут перед тем, когда не было никакой возможности уехать, он уже почти решил это сделать. Но теперь, когда ему оставалось только занять свое прежнее место в вагоне, какая-то непреодолимая сила приковала его к платформе. Эта платформа жгла ему подошвы, но он не мог с нее сойти. Неудача наполняла его яростью. Он решил бороться до конца.

Между тем пассажиры и раненые, в том числе и полковник Проктор, положение которого было очень серьезным, заняли места в вагонах. Перегретый котел шумел, пар вырывался из клапанов. Наконец машинист дал свисток, поезд тронулся и быстро исчез из виду. Его белый дым слился с вихрем снежной метели.

Инспектор Фикс остался.

Прошло несколько часов. Мороз все крепчал. Фикс неподвижно сидел на скамейке вокзала. Можно было подумать, что он спит. Ауда, несмотря на холодный ветер, то и дело выходила из комнаты, предоставленной в ее распоряжение. Она доходила до края платформы и напряженно вглядывалась сквозь снежный туман в темную даль. Она старалась уловить хоть какой-нибудь звук, но тщетно. Печально возвращалась она назад, вся продрогшая от холода, чтобы снова выйти и снова вернуться, ничего не увидев.

Наступил вечер. Маленький отряд все еще не возвращался. Где был он теперь? Удалось ли ему нагнать индейцев? Произошла ли стычка, или солдаты заблудились в тумане и сбились с дороги? Капитан форта Корней был сильно озабочен, хотя и не хотел выказывать своего беспокойства.

Настала ночь. Метель немного затихла, но стало еще холоднее. Никакой смельчак не мог без ужаса взглянуть на это огромное, объятое тьмой пространство. Абсолютная тишина царствовала на равнине. Ни полет птиц, ни шаги хищного зверя не нарушали глубокой тишины.

Всю ночь Ауда бродила по платформе вокзала. Душа ее была полна самых зловещих предчувствий; сердце сдавливала страшная тоска. Сколько она выстрадала в эти долгие часы, невозможно выразить словами.

Фикс неподвижно сидел на своем месте, но он тоже не спал. Какой-то человек подошел к нему, пытаясь с ним заговорить, но агент отрицательно покачал головой, и тот отошел.

Так прошла ночь. На заре тусклый диск солнца выглянул сквозь туман на горизонте. Теперь можно было разглядеть всю местность на две мили вокруг. Филеас Фогг с отрядом направился к югу… Но на юге ничего не было видно. Было семь часов утра.

Озабоченный капитан не знал, что предпринять. Послать новый отряд на помощь прежнему? Но имеет ли он право еще жертвовать людьми, когда оставалось так мало шансов на спасение уже пожертвовавших собой добровольцев? Колебание его было непродолжительно. Подозвав знаком одного из лейтенантов, он приказал ему произвести разведку в южном направлении, но в эту минуту послышались выстрелы. Может быть, это были сигналы? Солдаты выбежали из форта и в полумиле заметили маленький отряд, возвращавшийся в полном порядке.

Мистер Фогг шел впереди, около него шагали Паспарту и два других пассажира, освобожденные из рук индейцев.

В десяти милях от Кернея произошла стычка. Незадолго до прибытия отряда Паспарту и его два товарища уже вступили в борьбу со своей стражей. Паспарту успел уложить троих ударами кулака, когда на помощь явился Филеас Фогг со своими солдатами.

И спасенных и спасителей приветствовали криками радости. Филеас Фогг роздал солдатам обещанную награду.

«Однако я довольно дорого стою моему хозяину», не без основания подумал Паспарту.

Фикс молча смотрел на мистера Фогга. Трудно было попять, какие разнообразные ощущения боролись в эту минуту в душе сыщика. Что же касается Ауды, то она схватила руку мистера Фогга и, не говоря ни слова, сжала ее.

Едва Паспарту вошел на станцию, он тотчас же принялся искать поезд. Он думал, что состав уже готов к отправлению в Омаху и можно будет нагнать потерянное время.

— Поезд! Где же поезд? — кричал он.

— Ушел, — ответил Фикс.

— А когда пойдет следующий? — спросил Филеас Фогг.

— Только сегодня вечером.

— А!.. — спокойно сказал бесстрастный джентльмен.

Глава XXXI,

Филеас Фогг опаздывал на двадцать часов. Паспарту — невольная причина этого опоздания — был в отчаянии. Решительно, он разорил своего хозяина.

В эту минуту сыщик подошел к мистеру Фоггу и спросил, глядя на него в упор:

— Вы серьезно очень торопитесь?

— Вполне серьезно, — отвечал Филеас Фогг.

— Простите мою настойчивость, — продолжал Фикс. — Вам необходимо прибыть в Нью-Йорк одиннадцатого числа до девяти часов вечера, то есть до отхода парохода в Ливерпуль?

— Крайне необходимо.

— И если бы ваше путешествие не было прервано нападением индейцев, то вы были бы в Нью-Йорке одиннадцатого утром?

— Да, за двенадцать часов до отхода парохода.

— Хорошо. Вы опоздали на двадцать часов. Двадцать минус двенадцать будет восемь. Надо нагнать эти восемь часов. Хотите попытаться это сделать?

— Пешком? — спросил мистер Фогг.

— Нет, на санях, — отвечал Фикс, — на санях с парусом. Один человек предложил мне этот способ передвижения.

Фикс имел в виду того незнакомца, который подходил к нему ночью на вокзале.

Филеас Фогг ничего не ответил, но, когда Фикс указал ему на человека, который прогуливался перед вокзалом, мистер Фогг подошел к нему. Минуту спустя Филеас Фогг и этот американец, по фамилии Мадж, входили в хижину, выстроенную у стены форта Керней.

Там мистер Фогг увидел парусные сани. Это была оригинальная повозка, напоминавшая платформу, установленную на двух длинных бревнах, спереди слегка закругленных, как полозья саней; на ней могло поместиться пять или шесть человек. Спереди возвышалась высокая, прочно прикрепленная к платформе железными винтами мачта с огромным косым парусом; сзади нечто вроде руля в виде весла позволяло управлять этим сооружением.

Таким образом, это были сани, оснащенные, как шлюп. Зимой на замерзшей равнине, когда поезда часто останавливаются из-за снежных заносов, сани эти служат для быстрого переезда с одной станции на другую. Парусность их очень велика, гораздо больше, чем даже у гоночных яхт, так как сани не могут опрокинуться. При попутном ветре они скользят по равнине с такой же, если не с большей, скоростью, как курьерский поезд.

В несколько минут сделка между мистером Фоггом и хозяином этого сухопутного судна состоялась. Ветер был благоприятный. Он дул прямо с запада и притом довольно сильно. Снег затвердел, и Мадж брался доставить мистера Фогга на станцию Омаха в несколько часов. От этой станции поезда отходили часто, и было много линий, ведущих в Нью-Йорк. Являлась надежда наверстать потерянное время, и колебаться поэтому не следовало.

Не желая подвергать Ауду неудобствам путешествия на открытом воздухе при сильном морозе, который должен был сделаться еще невыносимее вследствие скорости движения, мистер Фогг предложил ей остаться на станции Керней и ехать по железной дороге. Спутником Ауде предназначался Паспарту, который должен был доставить ее в Европу в более комфортабельных условиях.

Ауда отказалась, не желая разлучаться с мистером Фоггом, и Паспарту был этому очень рад. Ни за что на свете он не хотел оставлять хозяина, особенно вдвоем с Фиксом.

Что думал в эту минуту сыщик, сказать трудно. Поколебалось ли его убеждение в виновности мистера Фогга, когда тот вернулся на станцию Керней? Или, может быть, он считал его исключительно смелым вором, который надеялся, что, вернувшись в Англию после кругосветного путешествия, он будет в безопасности? Возможно, что мнение Фикса о Филеасе Фогге действительно изменилось, но его решение исполнить свой долг осталось неизменным, поэтому он больше всех спешил вернуться в Англию.

В восемь часов сани были готовы к отъезду. Путешественники разместились в них, плотно закутавшись в пледы. Два огромных паруса были подняты, и сани под действием ветра заскользили по снежной равнине со скоростью сорока миль в час.

Расстояние между Кернеем и Омахой по прямой линии, — «по пчелиному полету», по выражению американцев, — не больше двухсот миль. При постоянном попутном ветре это расстояние можно пройти в пять часов. Таким образом, при отсутствии неблагоприятных случайностей сани должны были достигнуть Омахи в час пополудни.

Какой это был ужасный переезд! Путешественники не могли говорить и молча сидели, прижавшись друг к другу. От холода, который еще усилился из-за быстроты движения, у них захватывало дух.

Сани скользили по снегу, как корабль по воде, без малейшей качки. Когда налетал ветер, казалось, что сани летят по воздуху на своих парусах, подобных огромным, широким крыльям. Мадж стоял у руля и твердо держал курс, ловкими движениями кормового весла удерживая сани на прямой линии. Все паруса были подняты. Поставили стеньгу[92] и топсель, что еще больше ускорило движение.

Точно определить скорость было невозможно, но во всяком случае она была не меньше сорока миль в час.

— Если ничего не сломается, мы приедем вовремя, — сказал Мадж.

А приехать вовремя Маджу очень хотелось, так как мистер Фогг, верный своей системе, подзадорил его значительной премией.

Равнина, по которой мчались сани, была плоской, как замерзшее море. Железная дорога в этой части территории проходит с юго-запада на северо-запад через Гренд-Айленд, Колумбус — значительный город в штате Небраска, — Скейлер, Фремонт и Омаху и все время тянется правым берегом реки Плэтт-Ривер. Сани двигались кратчайшим путем, по хорде дуги, которую описывает железная дорога. Мадж не опасался, что их задержит река Плэтт, образующая перед Фремонтом небольшую излучину, так как она замерзла. Таким образом, на всем протяжении пути не было никаких препятствий, и Филеас Фогг мог опасаться только двух обстоятельств: поломки саней и перемены или прекращения ветра.

Но ветер не ослабевал. Напротив, он дул с такой силой, что мачта гнулась; но железные ванты[93] крепко ее держали. Эти металлические тросы[94], похожие на струны, гудели от ветра, как будто чья-то невидимая рука водила по ним смычком. И сани неслись под эту оригинальную мелодию.

— Эти тросы звучат в квинту[95] и в октаву[96], как музыка, — заметил мистер Фогг.

Это были единственные слова, которые он произнес за всю дорогу.

Ауда, тщательно закутанная в одеяла и меха, была по мере возможности защищена от холода.

Что же касается Паспарту, то он жадно вдыхал морозный воздух, и лицо его было красно, как солнечный диск, когда он садится в тумане.

Непоколебимое доверие к мистеру Фоггу помогало ему не терять надежды. Вместо того чтобы приехать в Нью-Йорк утром, они приедут вечером. Не все ли равно? Лишь бы застать пароход, идущий в Ливерпуль!

Паспарту даже хотелось пожать руку своему союзнику Фиксу. Он не забывал, что сани на парусах были открыты именно им и что лишь благодаря сыщику его хозяин может приехать в Омаху вовремя. Однако, по какому-то предчувствию, он сдержался и не изменил прежнего, несколько подозрительного отношения к Фиксу. Зато Паспарту не мог забыть жертвы, которую не колеблясь принес ради него мистер Фогг, чтобы вырвать его из рук индейцев. Мистер Фогг рисковал своим состоянием и даже жизнью. Нет, его слуга не забудет этого!

Пока каждый предавался своим размышлениям, сани, не умеряя скорости, скользили по бесконечному снежному ковру. Иногда они пересекали небольшие речки, притоки Литтл-Блю-Ривер, но путешественники не замечали этого, так как все было покрыто однообразным белым покровом. Равнина была совершенно пустынной. Между Союзной Тихоокеанской железной дорогой и веткой, идущей от Кернея на Сент-Джозеф, она образовывала как бы обширный необитаемый остров. На всем ее протяжении не было видно ни одной деревни, ни одной станции, ни одного форта. Иногда только мелькало покрытое снегом кривое дерево, ветви которого коробились от ветра. Порой взлетала стая диких птиц. Иногда несколько голодных и худых степных волков бросались за санями, думая чем-нибудь поживиться, но вскоре они отставали и пропадали в морозной мгле. Иногда, впрочем, такие стаи бежали довольно близко от саней, и Паспарту держал свой револьвер наготове. Если бы с санями что-нибудь случилось, путешественникам пришлось бы плохо. Но сани держались крепко, летели быстро и далеко опережали воющих зверей.

В полдень Мадж по некоторым признакам заметил, что река Плэтт осталась позади. Он ничего не сказал, но теперь был уверен, что до Омахи остается всего двадцать миль. И действительно, меньше чем через час искусный водитель оставил руль и начал поспешно убирать паруса. По инерции сани прокатились еще полмили, но наконец они остановились, и Мадж, указав на ряд покрытых снегом крыш, сказал:

— Мы приехали!

Приехали! Приехали на станцию, откуда многочисленные поезда идут ежедневно на восток Соединенных штатов.

Паспарту и Фикс соскочили на землю и расправили свои онемевшие члены, потом помогли сойти Ауде. Филеас Фогг щедро расплатился с Маджем, а Паспарту от всей души пожал ему руку. После этого все четверо поспешили на станцию.

У этого обширного центра штата Небраска кончается, собственно, Тихоокеанская железная дорога, соединяющая бассейн Миссисипи с Тихим океаном. От Омахи до Чикаго идет уже новая линия, носящая название Чикаго-Рок-Айлендской дороги; линия эта идет прямо на восток и на пути от Омахи до Чикаго имеет пятьдесят остановок.

Поезд прямого сообщения был готов к отходу.

Филеас Фогг и его спутники едва успели сесть в вагон. Го́рода они вовсе не видели, но Паспарту не очень об этом жалел: он понимал, что теперь не время осматривать города.

Поезд с чрезвычайной быстротой пролетел по штату Айова, через города Каунсил-Блеффс, Де-Мейн и Айова-Сити, ночью пересек у Девенпорта Миссисипи и у города Рок-Айленд вошел в штат Иллинойс. На другой день, десятого, в четыре часа, поезд прибыл в Чикаго; город уже поднялся из развалин[97] и еще величественней, чем прежде, раскинулся на берегах чудесного озера Мичиган.

От Чикаго до Нью-Йорка — девятьсот миль. Поездов здесь было много, и мистер Фогг мог пересесть непосредственно с одного поезда на другой. Быстроходный локомотив линии Питсбург — форт Уэйн — Чикаго понесся на всех парах, как будто понимая, что почтенному джентльмену нельзя терять времени. Молнией промчался он через штаты Индиану, Охайо, Пенсильванию, Нью-Джерси, мимо городов с античными названиями, где были и улицы и конная железная дорога, но не было пока домов. Наконец показался Гудзон, и 11 декабря, в четверть двенадцатого ночи, поезд остановился на вокзале на правом берегу реки, как раз против пристани пароходов линии Ленард.

Пароход «Китай», идущий на Ливерпуль, ушел сорок пять минут назад.

Глава XXXII,

Вместе с «Китаем», казалось, ушли и все надежды Филеаса Фогга.

В самом деле, ни один из пароходов, курсирующих между Европой и Америкой, — ни суда Французской трансатлантической компании, ни корабли компании «Уайт Стар», компании Иммена или гамбургской линии, — не подходили для Филеаса Фогга.

Пароход «Перейр» Французской трансатлантической компании, суда которой по удобствам и быстроходности превосходят все другие, отходил лишь через два дня — 14 декабря, и притом не прямо на Ливерпуль или Лондон, а с заходом в Гавр. Добавочный переезд от Гавра до Саутгемптона задержал бы Филеаса Фогга и окончательно свел бы на нет его последние усилия.

Что же касается пароходов Иммена, один из которых — «Город Париж» — отходил на другой день, то о них нечего было и думать. Эти суда предназначены главным образом для перевозки эмигрантов. Их машины слабы, и большей частью они идут под парусами, так что скорость их незначительна. На переезд через океан этим пароходам требуется больше времени, чем оставалось в распоряжении мистера Фогга, чтобы выиграть пари.

Все это наш джентльмен узнал вполне точно из своего путеводителя, в котором были подробно указаны все пароходные линии.

Паспарту был совершенно уничтожен. При мысли, что они опоздали всего только на сорок пять минут, он выходил из себя. Во всем виноват он один: вместо того чтобы помогать своему хозяину, он только сеял препятствия на его пути. Вспоминая все злоключения этого путешествия, подводя итог истраченным только из-за него суммам, думая об огромном пари, о значительных издержках на путешествие, потерявшее теперь свое значение и разорившее мистера Фогга, бедный парень осыпал себя ручательствами.

Но Филеас Фогг ни одним словом не упрекнул его. Уходя с набережной, он только и сказал своим спутникам:

— Пойдемте. Завтра мы что-нибудь решим.

Все четверо переправились через Гудзон на небольшом пароходике и сели в экипаж, который доставил их в гостиницу «Сент-Никола» на Бродвее. Там они сняли несколько номеров и провели ночь. Для Филеаса Фогга, спавшего по обыкновению прекрасно, эта ночь показалась короткой, но Ауда и остальные его спутники, которым волнение не давало спать, нашли ее бесконечно длинной.

На следующий день было 12 декабря. От семи часов утра этого дня до восьми часов сорока пяти минут 21 декабря оставалось девять суток тринадцать часов сорок пять минут. Если бы Филеас Фогг отправился накануне на одном из самых быстроходных трансатлантических пароходов, каким был «Китай», то он прибыл бы в Ливерпуль и в Лондон в назначенный срок!

Мистер Фогг один вышел из гостиницы, приказав своему слуге дожидаться его и предупредить Ауду, чтобы она в любую минуту была готова к отъезду.

Он отправился к Гудзону и стал искать среди стоявших у пристани и на якоре посреди реки судов какой-нибудь пароход, готовый к отходу. На многих судах был уже поднят отходный флаг, и они собирались выйти в море с утренним приливом: из огромного Нью-Йоркского порта ежедневно отправляются десятки кораблей во все стороны света. Но все это были парусные суда; они не подходили для мистера Фогга.

Последняя попытка нашего джентльмена грозила окончиться неудачей, как вдруг он увидал судно, стоящее на якоре перед Батареей[98] в одном кабельтове[99] от берега. Это был торговый винтовой пароход изящной постройки. Из его труб валили густые клубы дыма, что указывало на скорое отплытие судна.

Филеас Фогг нанял лодку, сел в нее и в несколько взмахов весел очутился у трапа «Генриетты», парохода с железным кузовом, но деревянными верхними частями.

Капитан «Генриетты» был на пароходе. Филеас Фогг поднялся на палубу и попросил вызвать его к себе. Тот не заставил себя ждать.

Это был человек лет пятидесяти, настоящий морской волк и, как видно, большой ворчун. Рыжие волосы, сердитые глаза, обветренное загорелое лицо — все изобличало в нем человека отнюдь не светского.

— Вы капитан? — спросил Филеас Фогг.

— Да.

— Я Филеас Фогг, из Лондона, — представился мистер Фогг.

— Эндрью Спиди, из Кардифа, — ответил капитан.

— Вы скоро отплываете?

— Через час.

— Куда вы идете?

— В Бордо.

— Какой у вас груз?

— Одни камни в трюме. Никакого груза. Иду с балластом.

— У вас есть пассажиры?

— Нет пассажиров, никаких пассажиров. Громоздкий и болтливый товар!

— Хорошо ли идет ваш корабль?

— Одиннадцать - двенадцать узлов[100]. «Генриетта» — корабль известный.

— Согласны вы перевезти меня в Ливерпуль? Меня и еще трех человек.

— В Ливерпуль? А почему не в Китай?

— Я сказал в Ливерпуль.

— Нет!

— Не хотите?

— Нет! Я направляюсь в Бордо и пойду в Бордо.

— Ни за какие деньги?

— Ни за какие деньги!

Капитан произнес это тоном, не терпящим возражений.

— Но владельцы «Генриетты»… — возразил Филеас Фогг.

— Владельцы — это я. «Генриетта» принадлежит мне.

— Тогда я ее зафрахтую.

— Нет!

— Я покупаю ее.

— Нет!

Филеас Фогг и бровью не повел. Однако положение было серьезное. Нью-Йорк не походил на Гонконг, и капитан «Генриетты» не походил на шкипера «Танкадеры». До сих пор деньги нашего джентльмена побеждали все препятствия. Теперь и деньги оказались бессильны.

Однако необходимо было найти средство переправиться через Атлантический океан на корабле. В противном случае оставалось лететь на воздушном шаре, а это было и опасно и к тому же невыполнимо.

Но Филеас Фогг, по-видимому, нашел выход.

— Хорошо, — сказал он. — Согласны вы доставить меня в Бордо?

— Нет, если бы вы даже заплатили мне двести долларов.

— Я предлагаю вам две тысячи.

— С каждого?

— С каждого.

— И вас четверо?

— Четверо.

Капитан Спиди принялся тереть лоб с такой силой, будто хотел содрать с него кожу. Получить восемь тысяч долларов, не уклоняясь при этом от своего пути! Ради этого стоило отбросить в сторону антипатию к грузу, называемому пассажирами. Впрочем, пассажиры по две тысячи долларов уже не просто пассажиры, а драгоценный товар.

— Я отплываю в девять часов, — коротко сказал капитан Спиди. — Если вы и ваши спутники…

— В девять часов мы будем на корабле, — столь же лаконически ответил Филеас Фогг.

Было восемь с половиной часов утра. Покинув «Генриетту», мистер Фогг вышел на берег, нанял карету и вернулся в гостиницу, чтобы увезти Ауду, Паспарту и неразлучного Фикса, которому он любезно предложил ехать вместе с ними. Все это было сделано с тем спокойствием, которое не покидало нашего джентльмена ни при каких обстоятельствах.

К моменту отплытия «Генриетты» все уже были на борту.

Когда Паспарту узнал, во что обойдется этот последний переезд, он испустил протяжное «о-о-о», заключившее все ступени нисходящей хроматической гаммы.

Фикс же решил окончательно, что английскому банку не миновать в этом деле значительного убытка. Действительно, к концу путешествия, при условии, если Филеас Фогг не выбросит еще несколько пачек ассигнаций в море, мешок с банковыми билетами облегчится более чем на семь тысяч фунтов стерлингов.

Глава XXXIII,

Через час «Генриетта» прошла мимо маяка, указывающего вход в Гудзон, обогнула мыс Сенди-Гук и вышла в открытое море. Днем она миновала Лонг-Айленд, в виду маяка Файр-Айленд, и быстро двинулась на восток.

На другой день, 13 декабря, в самый полдень, на мостик взошел человек, чтобы определить местонахождение судна. Читатель, без сомнения, думает, что это был капитан Спиди. Ничуть не бывало! Это был Филеас Фогг, эсквайр.

А капитан Спиди был попросту заперт на ключ в своей каюте и рычал там от гнева, как дикий зверь. Впрочем, его ярость была вполне простительна.

Все произошло очень просто. Филеас Фогг хотел ехать в Ливерпуль. Эндрью Спиди не хотел его туда везти. Тогда Филеас Фогг согласился ехать в Бордо, но за тридцать часов своего пребывания на корабле он так умело действовал банковыми билетами, что весь экипаж — машинист, матросы и кочегар, — экипаж, надо сознаться, несколько ненадежный и находившийся в плохих отношениях с капитаном, оказался на стороне нашего джентльмена. Вот почему Филеас Фогг командовал вместо Эндрью Спиди, вот почему Эндрью Спиди сидел под замком в своей каюте, и вот почему «Генриетта» вместо Бордо шла на Ливерпуль. По тому, как Филеас Фогг управлял пароходом, было ясно, что он когда-то был моряком.

Как окончилось это приключение, читатель узнает впоследствии. Что же касается Ауды, то она очень беспокоилась, хотя и не говорила об этом. Фикс вначале совершенно растерялся. Паспарту же находил это происшествие прямо-таки восхитительным.

Капитан Спиди заявил, что «Генриетта» делает от одиннадцати до двенадцати узлов в час. И действительно, она шла с этой средней скоростью.

В девять дней, то есть с двенадцатого по двадцать первое, «Генриетта» могла пройти расстояние, отделяющее Нью-Йорк от Ливерпуля, если… И тут, как всегда, являлось множество всяких «если». Если море будет спокойно, если ветер не изменится, если не будет повреждений в машине или в самом судне, «Генриетта» сможет покрыть три тысячи миль, отделяющие Нью-Йорк от Ливерпуля. Правда, по прибытии в Ливерпуль история с «Генриеттой», вдобавок к делу о банковых билетах, грозила занести почтенного джентльмена несколько дальше, чем он того хотел.

Первые дни плавание проходило в прекрасных условиях. Море было довольно спокойно. Ветер неизменно дул в северо-восточном направлении. Поставили паруса, и «Генриетта» шла, словно настоящее трансатлантическое судно.

Паспарту был в самом радужном настроении. Последний подвиг хозяина, на последствия которого француз закрывал глаза, приводил его в восторг. Никогда экипаж не видал такого подвижного и веселого парня. Он дружески болтал с матросами и изумлял их своими гимнастическими фокусами. Он расточал им самые лестные комплименты и угощал их лучшими напитками. По его мнению, они работали, как истые джентльмены, а кочегары топили котлы, как герои. Его хорошее настроение заражало всех. Паспарту забыл прошлое, забыл неудачи, опасности; он думал только о близкой цели и кипел нетерпением, как будто подогреваемый котлами «Генриетты». Часто Паспарту прохаживался вокруг Фикса и значительно на него посматривал, но молчал, так как между ними уже не было прежней дружбы.

Фикс, надо сказать, ничего не понимал. Захват «Генриетты», подкуп экипажа, Фогг, управляющий пароходом, словно заправский капитан, — все это его ошеломило. Он не знал, что и думать, но в конце концов джентльмен, начавший с кражи пятидесяти пяти тысяч фунтов, вполне мог кончить и похищением судна. И Фикс, естественно, пришел к заключению, что «Генриетта», управляемая Фоггом, идет вовсе не в Ливерпуль, а куда-нибудь в другое место, где вор, обратившийся в пирата, будет себя чувствовать в полной безопасности. Надо сознаться, что такое предположение было довольно правдоподобно. И Фикс начал жалеть, что ввязался в это дело.

Капитан Спиди продолжал неистовствовать у себя в каюте, и Паспарту, которому было поручено его кормить, делал это с большими предосторожностями, несмотря на всю свою силу. Что же касается мистера Фогга, то он как будто забыл о существовании капитана.

Тринадцатого «Генриетта» миновала Ньюфаундлендскую мель. Переход в этой части океана очень труден. Здесь, в особенности зимой, часто бывают туманы и шквалы. Еще накануне барометр быстро упал, предвещая ухудшение погоды. И действительно, за ночь температура изменилась: стало гораздо холоднее, и ветер переместился на юго-восток.

Это было серьезное препятствие. Мистер Фогг, чтобы не менять курса, приказал убрать паруса и усилить пары. Все же движение парохода замедлилось. Высокие волны разбивались о его форштевень. Началась сильная килевая качка, которая также уменьшала скорость. Ветер все свежел и грозил превратиться в ураган. Можно было предвидеть, что «Генриетта» вскоре не сможет выдержать напора волн. А бегство от бури сулило неизвестность и всевозможные опасности.

Лицо Паспарту темнело одновременно с небом. Два дня он испытывал смертельное беспокойство. Но Филеас Фогг был смелый моряк, он знал, как бороться со стихией, и шел вперед, не убавляя паров. Когда «Генриетта» не могла одолеть волны, она шла сквозь нее — и проходила, хотя палубу и заливало водой. Иногда, под напором водяных гор, подымавших корму судна, винт показывался над водою, и лопасти его бешено вращались в воздухе, но, несмотря ни на что, судно двигалось вперед.

Однако ветер не достиг той силы, какой можно было ждать. Это был не ураган, несущийся со скоростью девяноста миль в час, а просто очень свежий ветер, но, к сожалению, он настойчиво дул с юго-востока и не позволял поставить паруса. А их помощь, как увидит скоро читатель, была бы очень кстати.

16 декабря исполнилось семьдесят пять дней с момента выезда из Лондона. «Генриетта» пока что не очень опаздывала, и беспокоиться особенно не приходилось. Самая трудная часть пути была позади, и оставалось еще немного больше половины всего маршрута. Летом можно было бы поручиться за успех, но зимой все зависело от погоды. Паспарту не высказывал своего мнения. В глубине души он надеялся, что если ветер не захочет служить, то можно рассчитывать на пар.

В этот день машинист вышел на палубу и о чем-то горячо говорил с мистером Фоггом.

Неизвестно почему, вероятно в силу предчувствия, Паспарту охватило смутное беспокойство. Он охотно отдал бы одно ухо, чтобы услышать другим, что говорилось на мостике. Все же ему удалось разобрать несколько слов.

— Вы уверены в том, что говорите? — спросил Филеас Фогг.

— Уверен, — ответил машинист. — Не забывайте, что с самого отъезда мы топим все котлы. На дорогу от Нью-Йорка до Бордо под малыми парами запасов угля было бы достаточно, для переезда на всех парах от Нью-Йорка до Ливерпуля его не хватит.

— Я подумаю, — ответил мистер Фогг.

Паспарту понял все. Его охватило смертельное беспокойство.

Уголь приходил к концу!

«Ну, — подумал он, — если мой хозяин справится и с этим препятствием, то он просто великий человек».

Столкнувшись с Фиксом, он не мог удержаться, чтобы не посвятить его в положение дел.

— Так вы воображаете, — прохрипел сквозь зубы сыщик, — что мы едем в Ливерпуль?

— Ну, конечно!

— Дурак! — ответил сыщик, пожимая плечами.

Паспарту собирался тотчас же хорошенько отплатить за эту характеристику, понимая, чем она была вызвана. Но, подумав, что бедный Фикс, вероятно, очень огорчен своей неудачей, что самолюбие его сильно задето этой бессмысленной кругосветной гонкой по ложному следу, Паспарту решил простить обиду.

На что же, однако, рассчитывал Филеас Фогг? Трудно было себе это представить, но, как видно, флегматичный джентльмен принял какое-то решение. В тот же вечер он призвал машиниста и сказал ему:

— Поддерживайте огонь и идите на всех парах до полного истощения топлива.

Через несколько минут из трубы «Генриетты» повалили густые клубы дыма.

Судно шло на всех парах, но через два дня, восемнадцатого, машинист явился и доложил, что уголь на исходе.

— Не убавлять огня! — ответил мистер Фогг. — Наоборот, увеличить давление пара.

В этот же день, около полудня, определив широту и долготу и установив местоположение судна, мистер Фогг подозвал Паспарту и велел ему привести капитана Спиди. Паспарту выслушал это приказание с таким видом, как будто ему поручали спустить с цепи тигра, и, сходя с мостика, пробормотал:

— Ну и взбесится же он!

Действительно, через несколько минут в вихре криков и проклятий в рубку влетела бомба. Этой бомбой был капитан Спиди. Бомба явно готова была разорваться.

— Где мы?! — первым делом закричал капитан, задыхаясь от гнева. Можно было бояться, что достойного капитана тут же сразит апоплексический удар. — Где мы?! — повторил он, весь багровый от гнева.

— В семистах семидесяти милях от Ливерпуля, — отвечал мистер Фогг с невозмутимым спокойствием.

— Пират! — прохрипел Эндрью Спиди.

— Я приказал позвать вас…

— Разбойник!

— … чтобы просить вас продать мне ваш корабль.

— Ни за что!

— Дело в том, что я буду принужден его сжечь.

— Сжечь мой корабль?!

— Да, по крайней мере деревянные части. У нас не хватает топлива.

— Сжечь мой корабль! — продолжал кричать Эндрью Спиди, потеряв способность к членораздельной речи. — Корабль, который стоит пятьдесят тысяч долларов!

— Я вам дам за него шестьдесят тысяч, — отвечал Филеас Фогг, протягивая ему пачку банковых билетов.

Это произвело на Эндрью Спиди потрясающее впечатление. Ни один американец не может равнодушно видеть шестьдесят тысяч долларов. Капитан забыл на минуту свой гнев, свое заточение и всю ненависть, которую он питал к Филеасу Фоггу. Судну было уже двадцать лет, и сделка была чрезвычайно выгодной. Бомба уже не могла разорваться — Филеас Фогг вырвал из нее фитиль.

— А железный кузов пусть останется мне… — сказал капитан, быстро успокоившись.

— Да, и кузов и машина. Согласны?

— Согласен!

И Эндрью Спиди вырвал пачку банкнотов из рук Филеаса Фогга, пересчитал их и засунул в карман.

Во время этой сцены Паспарту весь побелел, с Фиксом едва не сделался удар. Около двадцати тысяч фунтов уже истрачено, а этот Фогг еще отдает и кузов и машину, то есть почти все, что есть ценного в судне! Правда, украденная в банке сумма составляла пятьдесят пять тысяч фунтов…

— Не удивляйтесь, — сказал мистер Фогг Эндрью Спиди, когда тот спрятал деньги. — Я потеряю двадцать тысяч фунтов стерлингов, если не приеду в Лондон в срок: двадцать первого декабря, в восемь часов сорок пять минут вечера. А так как в Нью-Йорке я опоздал на пароход, а вы отказались меня везти в Ливерпуль…

— И очень хорошо сделал, пятьдесят тысяч чертей! — воскликнул Эндрью Спиди. — По крайней мере, я в барыше на сорок тысяч долларов! — Потом он прибавил более спокойным тоном:

— Знаете что, капитан…

— Фогг.

— … капитан Фогг, в вас есть что-то от янки!

И после этих слов, которые он считал комплиментом, Эндрью Спиди хотел было итти, но мистер Фогг остановил его.

— Значит, корабль принадлежит мне?

— От киля[101] до клотиков[102], все дерево.

— Хорошо. Прикажите разобрать все внутренние перегородки и топите ими…

Можно себе представить, сколько понадобилось сухого дерева, чтобы поддержать достаточное давление пара! В этот день ют[103], рубка, каюты, нижняя палуба — все ушло в топку.

На другой день, 19 декабря, сожгли рангоут и его запасные части. Снесли мачты и разрубили их топором. Экипаж работал с неимоверным усердием. Паспарту рубил, резал, пилил — словом, трудился за десятерых. Как будто дух разрушения пронесся над кораблем.

На следующее утро, 20 декабря, ящики для хранения коек, надводная часть борта, большая часть палубы — все было сожжено. «Генриетта» имела вид плавучего понтона[104].

Но в этот день показался ирландский берег и стал виден маяк Фастенет.

В десять часов вечера судно было на широте Квинстауна. Чтобы достичь Лондона, у Филеаса Фогга оставались в распоряжении только сутки. А между тем за это время «Генриетта» могла дойти только до Ливерпуля, даже идя на всех парах. Но у отважного джентльмена осталось мало топлива.

— Мне вас жаль, — сказал капитан Спиди, заинтересовавшись наконец планами мистера Фогга. — Все против вас. Мы еще только у Квинстауна.

— А!.. — сказал мистер, Фогг. — Так это Квинстаун там, где видны огни?

— Да.

— Можем мы войти в гавань?

— Не раньше чем через три часа: только во время прилива.

— Подождем, — спокойно сказал мистер Фогг.

По его лицу нельзя было заметить, что он решил еще раз побороться с судьбой.

Квинстаун — маленький порт на ирландском побережье, в котором трансатлантические пароходы сбрасывают почту из Соединенных штатов; отсюда она доставляется в Дублин курьерскими поездами, а потом на пароходе большой скорости перевозится в Ливерпуль, опережая таким образом на двенадцать часов самые быстрые океанские пароходы.

Эти-то двенадцать часов и хотел выиграть мистер Фогг. Таким образом, вместо того чтобы прибыть на «Генриетте» в Ливерпуль завтра вечером, он хотел быть там в полдень и, следовательно, приехать в Лондон раньше чем в восемь часов сорок пять минут вечера.

Около часа ночи, во время прилива, «Генриетта» вошла в порт Квинстаун. Капитан Спиди крепко пожал руку мистеру Фоггу и остался на своем ободранном судне, которое все же стоило еще по крайней мере половину той суммы, которую он за нее получил.

Пассажиры вышли. В эту минуту Фикс испытывал зверское желание арестовать мистера Фогга. Однако он этого не сделал. Почему? Какая борьба началась в нем? Уверился ли он наконец в невиновности мистера Фогга? Понял ли, что ошибался? Так или иначе, он не расстался с нашим джентльменом. В половине второго ночи он вошел вместе с ним, Аудой и Паспарту в вагон поезда, отходящего из Квинстауна в Дублин, прибыл туда на рассвете и тотчас же сел на один из почтовых пароходов, настоящий стальной таран, снабженный настолько сильной машиной, что мог пренебрегать волнами и прорезывать их насквозь.

Без двадцати двенадцать 21 декабря Филеас Фогг был на Ливерпульской пристани. Он находился всего в шести часах от Лондона.

В эту минуту к нему подошел Фикс, положил руку ему на плечо и предъявил свое полномочие.

— Ваше имя Филеас Фогг?

— Да, сударь.

— Именем королевы[105], вы арестованы.

Глава XXXIV,

Филеас Фогг очутился в тюрьме. Его заперли в полицейский пост при ливерпульской таможне, где он должен был провести ночь в ожидании перевода в Лондон.

В момент ареста Паспарту хотел броситься на сыщика, но его удержали полисмены. Ауда, подавленная внезапностью всего случившегося, ничего не могла понять. Паспарту объяснил ей, в чем дело. Мистер Фогг, этот честный и храбрый джентльмен, которому она обязана жизнью, арестован как простой вор! Молодая женщина протестовала против подобного предположения, она возмущалась, плакала, видя, что ничего не может сделать для спасения своего спасителя.

Что же касается Фикса, то он арестовал мистера Фогга потому, что этого требовал его долг, — все равно, виновен ли он, или нет. Правосудие разберется в этом деле.

Страшная мысль пришла в голову Паспарту: мысль, что он один виноват во всем случившемся. В самом деле, зачем он скрывал от мистера Фогга всю эту историю? Почему он, узнав, кто такой Фикс и какую цель он преследует, не предупредил об этом своего хозяина? Зная об этом заранее, тот сумел бы представить Фиксу доказательства своей невиновности; он уж, конечно, разъяснил бы ошибку и во всяком случае не возил бы с собою и за свой счет этого проклятого сыщика, первой заботой которого было арестовать мистера Фогга, как только они оба вступили на землю Соединенного королевства. Размышляя о своей беспечности, бедный парень испытывал страшные угрызения совести. Он плакал, на него было жалко смотреть, он готов был разбить себе голову!

Несмотря на холод, Ауда и Паспарту остались у подъезда таможни, чтобы еще раз увидеть мистера Фогга. Что касается нашего джентльмена, он был окончательно и бесповоротно разорен. И это в тот самый миг, когда он почти уже достиг цели! Этот арест погубил его. Приехав в Ливерпуль в сорок минут двенадцатого 21 декабря, он имел еще в своем распоряжении девять часов пять минут, чтобы явиться в Реформ-клуб в три четверти девятого: ведь до Лондона всего шесть часов езды!

Всякий, кто заглянул бы сейчас в таможню, увидел бы, что Филеас Фогг неподвижно сидит на деревянной скамье, спокойный и невозмутимый; на лице его не было видно ни малейшего волнения. Нельзя было сказать, что он примирился с судьбой, но даже этот последний удар не мог его взволновать, по крайней мере судя по внешности. Может быть, в нем кипело скрытое бешенство, тем более ужасное, что оно прорвется со страшной силой в последнюю минуту? Неизвестно. Филеас Фогг был, как всегда, спокоен и ждал… Чего? Оставалась ли у него какая-нибудь надежда? Верил ли он еще в успех, когда за ним захлопнулась дверь тюрьмы?

Как бы то ни было, но Филеас Фогг аккуратно положил часы на стол и следил за движением стрелок. У него не вырвалось ни единого слова, но взгляд был как-то особенно напряжен.

Во всяком случае, положение было ужасно. Для того, кто не мог читать мысли Филеаса Фогга, оно сводилось к следующему:

Если Филеас Фогг честный человек — он разорен. Если вор — он наказан.

Думал ли он бежать? Искал ли выхода из этой тюрьмы? Возможно, что и так! Во всяком случае, он зачем-то вдруг поднялся с места и обошел комнату. Но дверь была крепко заперта, окно загорожено железной решеткой. Он снова сел, вынул свой маршрут и на той строке, где стояло:

он прибавил:

После этого он продолжал ждать.

На башенных часах пробило час. Мистер Фогг заметил, что его часы спешили на две минуты.

Два часа. Если бы в эту минуту он сел в курьерский поезд, то мог бы еще прибыть в Реформ-клуб вовремя. Лоб его слегка нахмурился.

В два часа тридцать три минуты послышался какой-то шум, раздался скрип открывающейся двери, зазвучали голоса Паспарту и Фикса.

В глазах мистера Фогга блеснул огонек.

Дверь отворилась. Ауда, Фикс и Паспарту бросились к нему.

Фикс задыхался. Волосы его были растрепаны. Он едва мог говорить.

— Простите, — бормотал он. — Несчастное сходство… Вор арестован три дня тому назад. Вы… свободны.

Филеас Фогг был свободен! Он подошел к сыщику. Пристально взглянув на него, он сделал первое и, вероятно, последнее быстрое движение в своей жизни: он отвел обе руки назад и с точностью автомата ударил несчастного сыщика.

— Хороший удар! — воскликнул Паспарту и даже, как истый француз, позволил себе неуклюже сострить: — Прекрасный урок английского бокса!

Сбитый с ног Фикс не произнес ни слова. Он получил лишь то, что заслужил. Мистер Фогг, Ауда и Паспарту немедленно покинули таможню. Они вскочили в карету и через несколько минут очутились на вокзале.

Мистер Фогг спросил, скоро ли пойдет курьерский поезд в Лондон. Было два часа сорок минут. Курьерский поезд ушел тридцать пять минут назад. Филеас Фогг заказал экстренный поезд.

На станции было несколько паровозов большой мощности, стоявших под парами, но, по условиям железнодорожного движения, экстренный поезд не мог выйти раньше трех часов.

Ровно в три часа Филеас Фогг, сказав несколько слов машинисту относительно премии, помчался по направлению к Лондону вместе с молодой женщиной и своим верным слугой.

Надо было пройти в пять с половиной часов расстояние между Ливерпулем и Лондоном; это было бы вполне возможно, если бы путь оказался свободен на всем протяжении. Но так как произошли невольные задержки, то джентльмен прибыл на лондонский вокзал в ту минуту, когда все часы указывали девять часов без десяти минут.

Филеас Фогг совершил путешествие вокруг света, но прибыл в Лондон на пять минут позже назначенного срока.

Он проиграл.

Глава XXXV,

На другой день обитатели улицы Севиль-Роу очень удивились бы, если бы им сказали, что Филеас Фогг вернулся в свое жилище. Двери и окна были закрыты, и снаружи не замечалось никакой перемены.

Филеас Фогг, однако, отправился с вокзала прямо домой, дав приказание Паспарту купить чего-нибудь на ужин.

Почтенный джентльмен перенес с обычным бесстрастием обрушившийся на него удар. Разорен! И только по вине этого проклятого болвана Фикса! Пройдя уверенным шагом все расстояние, преодолев на пути тысячу препятствий, найдя даже время совершить по пути несколько добрых дел, и вдруг у самой цели отступить перед грубой силой, которой он не мог преодолеть, — это было действительно ужасно! От внушительной суммы, которую он захватил с собой при отъезде, оставались теперь лишь жалкие остатки. Все его состояние в настоящее время заключалось в двадцати тысячах фунтов стерлингов, находящихся в банкирском доме братьев Беринг, но эти деньги он должен был уплатить своим коллегам по Реформ-клубу. После стольких расходов он не разбогател бы даже в том случае, если бы и выиграл пари, да вряд ли он и рассчитывал разбогатеть; он был из тех людей, что держат пари только ради чести. Но это проигранное пари разоряло его окончательно. Так или иначе, решение было принято. Он знал, что ему остается сделать.

Одна из комнат дома на Севиль-Роу была предоставлена в распоряжение Ауды. Молодая женщина была в отчаянии. По некоторым словам мистера Фогга она поняла, что он задумал какой-то зловещий план.

Всем известно, что англичане — мономаны[106], и под влиянием навязчивой идеи они часто доходят до самых печальных крайностей. Поэтому Паспарту, не подавая виду, зорко следил за своим хозяином.

Но прежде всего честный парень поднялся в свою комнату и потушил газовый рожок, который горел уже восемьдесят дней. В ящике для писем он нашел счет газового общества и счел вполне своевременным прекратить этот расход, который касался лично его одного.

Ночь прошла. Мистер Фогг в обычное время лег спать, но заснул ли он? Ауда, но крайней мере, не смыкала глаз. Паспарту, как собака, всю ночь караулил у двери хозяина.

На следующее утро мистер Фогг позвал его и коротко приказал заняться приготовлением завтрака для Ауды. Сам он ограничится чашкой чая и поджаренным хлебом. Миссис Ауда извинит его за то, что он не сойдет к завтраку и к обеду, так как он намерен заняться приведением в порядок своих дел. Вечером же он попросит Ауду уделить ему несколько минут для разговора.

Паспарту оставалось только выполнять указанное ему расписание. Но он смотрел на своего, как всегда, невозмутимого хозяина и не мог решиться выйти из комнаты. На сердце у него было тяжело. Его терзали угрызения совести, так как он во всем обвинял себя. Да, если бы он предупредил мистера Фогга, если бы он раскрыл планы Фикса, то его хозяин не потащил бы за собой сыщика в Ливерпуль, и тогда…

Паспарту не мог больше сдерживаться.

— Прокляните меня, мистер Фогг! — вскричал он. — Это все из-за меня, все моя вина…

— Я никого не обвиняю, — самым спокойным тоном отвечал мистер Фогг. — Ступайте.

Паспарту вышел из комнаты и отправился к молодой женщине, чтобы сообщить ей о намерениях своего хозяина.

— Сударыня, — прибавил он, — я ничего не могу сделать! Я не имею влияния на хозяина, может быть, вы…

— А какое же я могу иметь влияние! — отвечала Ауда. — Мистер Фогг не из тех людей, которые поддаются влиянию. Разве он понял всю мою беспредельную благодарность? Разве он заглянул в мое сердце?.. Друг мой, не покидайте его ни на минуту. Вы говорите, что он выразил намерение побеседовать со мной сегодня вечером?

— Да, сударыня, как видно, он намерен позаботиться о вашей будущей жизни в Англии.

— Подождем, — сказала молодая женщина и задумалась.

В это воскресенье дом на Севиль-Роу был как будто необитаем; в первый раз за все свое пребывание в этом доме Филеас Фогг не отправился в свой клуб, когда на башне парламента пробило половину двенадцатого.

И зачем пошел бы он в Реформ-клуб? Его там уже никто не ждал. Раз он не появился там вчера, в роковую субботу, 21 декабря, в восемь часов сорок пять минут вечера, то пари его было уже проиграно. Ему даже не надо было ходить к своему банкиру, чтобы взять у него для расплаты двадцать тысяч фунтов стерлингов. В руках его противников находился подписанный им чек, и достаточно было предъявить его, чтобы деньги Филеаса Фогга были переведены по назначению!

Итак, мистеру Фоггу незачем было выходить из дому, и он не вышел. Он остался у себя в комнате и занялся приведением в порядок своих дел.

Паспарту все время бегал вверх и вниз по лестнице дома. Часы тянулись для бедного парня бесконечно долго. Он подслушивал у двери хозяина, не считая, что поступает нескромно. Он смотрел в замочную скважину и воображал, что имеет на это право. Паспарту каждую минуту ждал катастрофы. Иногда он вспоминал о Фиксе. Но мнение его о сыщике резко переменилось. Он не сердился больше на Фикса. Полицейский инспектор ошибался относительно Филеаса Фогга и, когда следил за ним, арестовывал его, думал, что исполняет свою обязанность, в то время как он, Паспарту… Эта мысль угнетала бедного парня, и он считал себя величайшим негодяем на свете.

Когда Паспарту становилось невмочь быть одному, он стучался к Ауде, входил к ней в комнату, садился в угол и молча смотрел на молодую женщину, по-прежнему погруженную в задумчивость.

В половине восьмого вечера мистер Фогг осведомился у Ауды, может ли она его принять, и вскоре они остались вдвоем в ее комнате. Филеас Фогг взял стул и сел у камина против молодой женщины. На его лице ничего нельзя было прочесть. Каков он был до отъезда, таким остался и теперь: то же спокойствие, та же невозмутимость.

Несколько минут он сидел молча. Потом он поднял глаза на Ауду и сказал:

— Прежде всего я должен просить прощения, что привез вас в Англию…

— Прощения? Я, мистер Фогг… — перебила молодая женщина, сердце которой сильно билось.

— Позвольте мне кончить, — продолжал мистер Фогг. — Когда я задумал увезти вас подальше от страны, ставшей для вас столь опасной, я был богат и рассчитывал предоставить вам часть своего состояния. Вы стали бы тогда свободны и счастливы. Теперь же я разорен.

— Я знаю это, мистер Фогг, — отвечала молодая женщина, — и в свою очередь прошу у вас прощения за то, что последовала за вами и, может быть, этим способствовала вашему разорению.

— Но вы не могли оставаться в Индии, и ваша безопасность требовала, чтобы вы уехали достаточно далеко от этих фанатиков, которые вас едва не убили.

— Итак, мистер Фогг, мало того, что вы вырвали меня из рук фанатиков и спасли от ужасной смерти, вы еще считаете себя обязанным обеспечить мое существование на чужбине?

— Да, сударыня, — ответил Фогг. — Но обстоятельства повернулись против меня. Все же я прошу вас позволить мне предоставить в ваше распоряжение то немногое, что у меня осталось.

— Но что же будет тогда с вами? — спросила Ауда.

— Мне, сударыня, — холодно ответил мистер Фогг, — уже ничего не надо.

— Как же вы представляете себе ваше будущее?

— Так, как должно, — ответил мистер Фогг.

— Во всяком случае, такой человек, как вы, не может впасть в нищету. Ваши друзья…

— У меня нет друзей.

— Ваши родные…

— У меня нет родных.

— Если так, я вас очень жалею. Одиночество — тяжелая вещь. Неужели нет никого, с кем бы вы могли поделиться своим горем? Говорят, что вдвоем и бедность не так страшна.

— Да, сударыня, говорят.

— Мистер Фогг, — сказала молодая женщина, поднимаясь и протягивая ему руку, — хотите приобрести сразу и родственницу и друга? Хотите, чтобы я стала вашей женой?

При этих словах мистер Фогг в свою очередь встал с места. Какой-то непривычный свет как будто блеснул в его глазах, губы как будто слегка задрожали. Ауда пристально смотрела на него. Искренность, прямота, твердость и нежность благородной женщины, которая решается на все, чтобы спасти того, кому она всем обязана, сначала удивили, потом тронули мистера Фогга до глубины души. На мгновение он закрыл глаза, словно избегая ее взгляда и боясь, что он проникнет дальше, чем следует. Потом он снова открыл их.

— Я вас люблю, — просто сказал он. — Клянусь в этом всем святым. Я люблю вас, я весь ваш.

— Ах! — воскликнула Ауда, прижимая руки к сердцу.

Мистер Фогг позвонил. Паспарту явился тотчас же. Мистер Фогг продолжал держать в своей руке руку Ауды. Паспарту понял все, и лицо его засияло, как тропическое солнце в зените.

Мистер Фогг спросил его, не поздно ли еще уведомить пастора Семюэля Уильсона.

Паспарту улыбнулся счастливой улыбкой.

— Никогда не поздно, — сказал он.

Было только восемь часов пять минут.

— Значит, завтра, в понедельник! — сказал Паспарту.

— Завтра, в понедельник? — спросил мистер Фогг, глядя на молодую женщину.

— Завтра, в понедельник, — отвечала она. Паспарту выбежал из комнаты.

Глава XXXVI,

Теперь настало время сказать, какой поворот в общественном мнении произошел в Соединенном королевстве, когда разнеслась весть об аресте настоящего вора, некоего Джемса Стренда, который был пойман в Эдинбурге 17 декабря. За три дня до этого Филеас Фогг считался преступником, которого преследует полиция. Теперь это был честный джентльмен, совершающий с математической тонкостью свое эксцентричное путешествие вокруг света.

Какой шум поднялся в газетах! Все пари, которые держались за и против мистера Фогга и уже были забыты, снова воскресли, как по волшебству. Все прежние сделки вновь стали действительными. Новые перезаключались с удвоенной энергией. Имя мистера Фогга опять стало котироваться на Лондонской бирже.

Пять коллег мистера Фогга провели эти последние три дня в некотором беспокойстве. Филеас Фогг, о котором они забыли, снова появился на свет. Где он теперь? 17 декабря, в день, когда был арестован Джемс Стренд, минуло семьдесят шесть дней со времени отъезда Филеаса Фогга из Лондона, а от него не было никаких известий. Погиб ли он, отказался ли от борьбы, или продолжает путешествие по установленному маршруту? Появится ли он в субботу, 21 декабря, ровно в восемь часов сорок пять минут вечера, как воплощение точности, на пороге салона Реформ-клуба?

Нельзя описать волнения, которое охватило в эти дни все английское общество. В Америку, в Азию полетели депеши с запросами о Филеасе Фогге. Днем и вечером ходили смотреть на дом, стоящий на улице Севиль-Роу… Ничего. Сама полиция не знала, что случилось с сыщиком Фиксом, который так неудачно бросился по ложному следу. Это не мешало тем временем заключать все более и более крупные пари. Филеас Фогг, как скаковая лошадь, подходил к финишу. Он котировался уже не по сто, а по двадцать, по десять, по пять против одного. Один лишь старый паралитик лорд Олбермейль принимал его акции на равных условиях.

В субботу вечером на Пэль-Мэль и на соседних улицах толпилось множество публики. Целая толпа маклеров собралась у Реформ-клуба. Движение было затруднено. Всюду спорили, кричали. Объявляли курс акций «Филеас Фогг». Полисмены с трудом сдерживали толпу, и, по мере того как условленный час приближался, общее напряжение все возрастало.

В этот вечер все пятеро партнеров нашего джентльмена собрались в салоне Реформ-клуба. Оба банкира — Джон Селливан и Семюэль Фоллентин, инженер Эндрью Стюарт, Готье Ральф, один из членов правления Английского банка, и пивовар Томас Фленген — все они ждали с большим волнением.

В тот момент, когда часы показывали двадцать пять минут девятого, Эндрью Стюарт встал и сказал:

— Господа, через двадцать минут истечет срок, назначенный нами и мистером Филеасом Фогом.

— В котором часу пришел последний поезд из Ливерпуля? — спросил Томас Фленген.

— В семь часов двадцать три минуты, — ответил Готье Ральф. — Следующий приходит только в двенадцать часов десять минут ночи.

— Итак, — продолжал Эндрью Стюарт, — если бы Филеас Фогг приехал с этим поездом, то он был бы уже здесь. Мы можем считать пари выигранным.

— Подождем. Не будем судить раньше времени, — отвечал Семюэль Фоллентин: — вы ведь знаете, что наш коллега — исключительный оригинал. Его точность всем известна. Он никогда не являлся ни слишком поздно, ни слишком рано, и я не удивлюсь, если он появится здесь в последнюю минуту.

— А я, — отвечал, как всегда, нервный Эндрью Стюарт, — даже если увижу его, то не поверю.

— Действительно, — заметил Томас Фленген, — проект Филеаса Фогга был лишен здравого смысла. Какова бы ни была его точность, он все же не мог избежать неминуемых в таком длинном путешествии задержек, а задержка на два-три дня должна была окончательно погубить все дело.

— Учтите, что мы не имели никаких сведений о мистере Фогге, — сказал Джон Селливан. — А между тем во многих пунктах его маршрута имеется телеграф.

— Он проиграл, — сказал Эндрью Стюарт. — Сто раз проиграл. Вы знаете, что «Китай», единственный пароход, на который он мог сесть в Нью-Йорке, чтобы попасть вовремя в Ливерпуль, пришел вчера. Вот список пассажиров, прибывших на этом пароходе, помещенный в «Корабельной газете». Имени Филеаса Фогга там нет. При самых благоприятных условиях наш коллега находится теперь не ближе, чем в Америке. Я считаю, что он опоздает по крайней мере на двадцать дней против назначенного срока. И пять тысяч фунтов лорда Олбермейля пропадут напрасно.

— Это очевидно, — согласился Готье Ральф. — Завтра нам остается только предъявить братьям Беринг чек мистера Фогга.

Клубные часы показывали восемь часов сорок минут.

— Осталось еще пять минут, — сказал Эндрью Стюарт.

Пять членов Реформ-клуба переглянулись. По всей вероятности, сердца их забились быстрее, так как и для хороших игроков игра в данном случае была немалая. Но они не хотели показывать друг другу своего волнения и, по предложению Семюэля Фоллентина, сели за карточный стол.

— Я не отдал бы своей части пари даже в том случае, если бы за четыре тысячи фунтов мне предложили три тысячи девятьсот девяносто девять, — сказал Эндрью Стюарт.

Стрелка показывала восемь часов сорок две минуты.

Игроки взялись за карты, но каждую секунду оборачивались к часам. Можно было определенно сказать, что, как ни велика была их уверенность в своем выигрыше, никогда минуты не тянулись для них так долго…

— Восемь часов сорок три минуты, — сказал Томас Фленген, снимая колоду, предложенную ему Готье Ральфом.

Наступило молчание. В обширном салоне было тихо, но с улицы доносился гул толпы, из которого иногда выделялись пронзительные крики. Маятник часов отбивал секунды с математической точностью. Каждый игрок мог сосчитать его удары.

— Восемь часов сорок четыре минуты, — сказал Селливан голосом, в котором слышалось невольное волнение.

Еще одна минута — и пари выиграно. Эндрью Стюарт бросил карты, а за ним и все остальные. Они считали секунды:

«Сороковая! Ничего! Пятидесятая! Ничего!»

На пятьдесят пятой секунде с улицы донесся шум, похожий на раскаты грома. Аплодисменты, крики «ура» и даже проклятия слились в несмолкаемый гул.

Игроки поднялись с мест.

На пятьдесят седьмой секунде дверь отворилась, и маятник не качнулся еще в шестидесятый раз, как на пороге показался Филеас Фогг в сопровождении обезумевшей толпы, которая насильно ворвалась за ним в клуб.

— Я здесь, господа, — произнес он спокойным голосом.

Глава XXXVII,

Да, это был сам Филеас Фогг.

Как известно, в восемь часов пять минут, приблизительно через двадцать три часа после прибытия наших путников в Лондон, Паспарту было поручено уведомить местного пастора Семюэля Уильсона о браке, который должен был быть заключен на другой день.

Паспарту с восторгом отправился исполнять это поручение. Он быстро зашагал к дому Семюэля Уильсона, но не застал его. Паспарту, разумеется, решил его подождать и прождал минут двадцать с лишком.

В восемь часов тридцать пять минут он вышел из дома пастора. Но в каком он был виде! Растрепанный, без шляпы, он бежал, как сумасшедший, опрокидывая прохожих. Никогда, кажется, человек не мчался так быстро.

Через три минуты он был уже дома и, задыхаясь, влетел в комнату мистера Фогга. Он не мог говорить.

— В чем дело? — спросил мистер Фогг.

— Хозяин… — пробормотал Паспарту. — Брак… брак невозможен…

— Невозможен?

— Да… завтра невозможен… завтра…

— Почему?

— Завтра… воскресенье.

— Понедельник, — возразил мистер Фогг.

— Нет… сегодня… суббота.

— Суббота?.. Невозможно!

— Да, да, да! — кричал Паспарту. — Вы ошиблись на целый день. Мы приехали на двадцать четыре часа раньше срока. Но теперь осталось всего десять минут.

Паспарту схватил своего хозяина за шиворот и со страшной силой потащил его за собой.

Не успев ничего сообразить, Филеас Фогг выбежал из дому, вскочил в кэб, обещал сто фунтов кучеру, раздавил двух собак, зацепил полдюжины карет и наконец прибыл в Реформ-клуб.

Когда он появился в салоне, часы показывали восемь часов сорок пять минут.

Филеас Фогг совершил путешествие вокруг света в восемьдесят дней.[107]

Филеас Фогг выиграл пари в двадцать тысяч фунтов стерлингов.

Но как же такой точный, такой аккуратный человек мог ошибиться на целый день? Как он мог думать, что приехал в Лондон в субботу, двадцать первого, когда на самом деле приехал в пятницу, двадцатого — через семьдесят девять дней после своего отъезда?

Вот причина этой ошибки. Она очень проста.

Филеас Фогг, сам того не замечая, выиграл один день по сравнению со своими записями, потому что поехал на восток. Если бы он направился на запад, он, наоборот, потерял бы один день.

Действительно, двигаясь на восток, Филеас Фогг шел навстречу солнцу, и, следовательно, дни для него уменьшались столько раз по четыре минуты, сколько градусов он проезжал в этом направлении. Окружность земли делится на триста шестьдесят градусов, и эти триста шестьдесят градусов, умноженные на четыре минуты, дают ровно двадцать четыре часа, то есть сутки, которые и выиграл Филеас Фогг.

Иначе говоря, в то время как Филеас Фогг двигался на восток и видел восемьдесят раз прохождение солнца через меридиан, его коллеги, оставшиеся в Лондоне, видели только семьдесят девять таких прохождений. Вот почему именно в этот день, в субботу, а не в воскресенье, как думал Филеас Фогг, они ожидали его в Реформ-клубе.

Если бы знаменитые часы Паспарту, которые неизменно показывали лондонское время, отмечали также и дни, то они указали бы, что день прибытия — двадцатое, а не двадцать первое декабря.

Итак, Филеас Фогг выиграл двадцать тысяч фунтов стерлингов, но так как он истратил в пути около девятнадцати тысяч, то денежный результат был незначителен. Но, как уже было сказано, наш чудак не искал денег, а заключил пари лишь ради спорта. Он даже разделил оставшуюся тысячу фунтов между Паспарту и несчастным Фиксом, на которого он не мог сердиться. Из денег, предназначенных Паспарту, он все же для порядка удержал стоимость газа, горевшего по его вине тысячу девятьсот двадцать часов.

В тот же вечер мистер Фогг, как всегда, спокойный и бесстрастный, имел следующий разговор с Аудой:

— Вы согласны по-прежнему на наш брак? — спросил он молодую женщину.

— Мистер Фогг, — ответила Ауда, — мне кажется, что это я должна задать вам такой вопрос. Вы были разорены, теперь вы снова богаты…

— Простите, но это состояние принадлежит вам. Если бы вы не предложили этого брака, мой слуга не пошел бы к пастору, я не заметил бы своей ошибки и…

— Дорогой мистер Фогг… — сказала молодая женщина.

— Дорогая Ауда!.. — ответил Филеас Фогг.

Само собой разумеется, свадьба состоялась сорок восемь часов спустя. Паспарту, разодетый и сияющий, был свидетелем со стороны молодой женщины. Разве он не спас ее и не заслужил этим подобной чести?

На другой день, на рассвете, Паспарту поднял страшный стук у двери своего хозяина.

Дверь отворилась. Бесстрастный джентльмен появился на пороге.

— В чем дело, Паспарту? — спросил он.

— Как в чем, сударь? Я сейчас сообразил…

— Что?

— Что мы могли бы сделать путешествие вокруг света в семьдесят восемь дней.

— Конечно, — ответил Фогг, — не проезжая через Индию. Но если бы я не был в Индии, Ауда не была бы спасена и не была бы моей женой.

И мистер Фогг спокойно запер дверь.

Итак, пари было выиграно. Филеас Фогг совершил путешествие вокруг света в восемьдесят дней. Он использовал все средства передвижения: пароходы, железные дороги, яхты, торговые суда, сани и даже слона. Эксцентричный джентльмен проявил во время этого пути изумительную точность и хладнокровие. Ну, а дальше? Что же он приобрел в результате этого путешествия? Какие ценности привез он? Никаких? Да, никаких, если не считать прекрасной жены, которая — сколь это ни покажется невероятным — сделала его счастливейшим человеком в мире.

А разве для этого одного не стоит объехать вокруг света?